СКАЗКА
СКАЗКА
Сказка, Бунин Иван Алексеевич, Год: 1913
Время на прочтение: 4 минут(ы)
Иван Алексеевич Бунин
Оригинал здесь: Электронная библиотека Яблучанского.
Идут с севера тучи и закрывают запад, который еще дает неверный свет деревенской грязной улице. В избе почти темно.
Баба разводит огонь на загнетке: набила в чугун яиц, хо-чет делать яичницу. В другом чугуне, щербатом, она принес-ла из лавки два фунта гречневой крупы. Она поставила его на нары, и ребятишки, один за другим, заголяясь, сошмыгнули с печки, сели вокруг чугуна, горстями, торопливо едят сырую крупу, закидывая назад головы, и от жадности де-рутся.
На лавке возле стола, облокотясь на подоконник, сидит мелкопоместный барин, в глубоких калошах, в теплой под-девке и каракулевой шапке. Ему двадцать лет, он очень ве-лик, худ и узкогруд. Глаза у него чахоточные, темные, рот большой, белая тонкая шея, со впадинами за ушами, закута-на розовым гарусным платком жены. Он недавно женился на дочери винокура, но уже соскучился с женой и ходит по вечерам к соседу, к Никифору: заставляет его рассказывать сказки и были, плохо слушает, но дарит за работу то гривен-ник, то двугривенный.
Никифор — мужик еще молодой, но сумрачный. Как по-пал он в сказочники, ему самому непонятно. Началось с шутки: рассказал однажды какой-то пустяк, а барину по-нравилось, — смеясь, он дал на полбутылки и, зайдя на дру-гой день, потребовал нового рассказа. Пришлось вспоми-нать всякую чепуху, порою выдумывать что попало, порою брать на себя всякую небылицу. Притворяться балагуром, сказочником неловко, но неловко и сознаться, что нечего рассказывать. Да и как упустить заработок? Все-таки не всегда засыпают голодными ребятишки, закусишь и сам иной раз, купишь табаку, соли, мучицы, а не то, как вот нынче, крупы, яиц.
Никифор сидит за столом, насупясь. Надо рассказывать, а ничего не придумаешь. Держа в зубах трубку, вытянув верхнюю губу, глядя в землю, он до зеленой пыли растирает на ладони над кисетом корешки, выгадывая время. Барин ждет спокойно, но ждет. Хворост под чугуном разгорается, но свет держится только возле печки, уже не видно визжа-щих ребятишек, смутно и лицо барина. Однако Никифор не поднимает глаз, боясь выдать свое раздражение. Рассказы-вать нечего, но раздражение помогает. Притворяясь думаю-щим, он медленно, невыразительно начинает:
— Старые права были хитрый… Вот так-то поехал один мужик за дровами в лес, дело было, конечно, зимой, самый холод ужасный, и встречается с барином… У мужика, ко-нечно, лошадь плохая, и барин попался злой. Ну, встречает-ся с ним, кричит: ‘Сворачивай с дороги…’ Снег был глубо-кий, мужик с дороги не сворачивает, говорит: ‘Куда ж мне сворачивать? вы, говорит, на тройке, а я на одной, да еще с возом…’ Барин вскакивает, сшиб его с ног долой, давай ку-тузкой гладить… Отгладил раз, мужик отвечает: ‘За вами, говорит, должок’. Барин глядит, что такое он буровит, ду-рак, мол, опять его кутузкой… И он его четыре раза порол, этот самый барин… Потом бросил его пороть и говорит на кучера: ‘Ну, он, верно, дурак, ну его к черту, сворачивай…’ Поехал, значит, своей дорогой, а мужик своей. Приезжает домой, ‘нy, говорит, девка, вряд жив буду, избил барин, вся тело синяя…’ Мужик этот шесть недель отлежал от сильно-го удара…
Что дальше, Никифор не знает и, выгадывая время, насы-пает трубку. Затем продолжает:
— Выздоровел, конечно, а он был плотник, и сбирается в дорогу. Положил в мешок рубанок, аршин, топор… А ба-рина этого была фамилия Шутов. Шел, шел, приходит, спра-шивает, где такой-то барин проживает… Всходит на двор. Лакей выходит, говорит: ‘Вы плотник?’ Говорит, плотник. ‘Вас, говорит, барин требует’. Приходит к барину. ‘Вы, го-ворит, из рязанцев?’ Мужик отвечает: ‘Так точно’. ‘Вы, го-ворит, откуда?’ — ‘Я, говорит, Танбовской губернии, Ря-занского уезда’. — ‘Вот мне нужно дом сделать’. Ну, конеч-но, договорились ценой, — за двести рублей. Написали между собой расписку, дал пятьдесят рублей задатку… А у него был лес свой, у барина у этого… ‘Ну, говорит на бари-на, как бы ним съездить посмотреть лес этот…. Велели за-прячь, сели, поехали. Приезжают. Мужик этот самый и го-ворит кучеру: ‘Ты, говорит, ступай на опушку, а мы тут бу-дем стоять’. Кучер отправляется, а мужик подходит сейчас к дереву, расколол ее топором, затесал клин и загнал в тре-щину…
Тут Никифор нагибается к трубке и поспешно закурива-ет, стараясь не глядеть на барина, растянувшего рот в лас-ковую, наивную улыбку. Табачная пыль в трубке горит си-ним огоньком. Никифор тушит его пальцем, пускает дым и кашляет.
— Ну, раздвоил мужик эту дереву и давай нюхать в се-редке. Барин спрашивает у мужика: ‘Что это ты, братец, нюхаешь? ‘ — ‘А вот что нюхаю, узнаю, какой лес, сух ли будет’. — ‘Да твой нос не чувствительный, дай-ка я поню-хаю’. А мужику того и надо, вытолкнул клин, нос-то баринов и прихватило как следует. А у этого мужика тоже плетка была треххвостовая, он поскорей ему брюки долой и давай этой плеткой полосовать… Он его до того драл, что барин кричал, а то и кричать перестал… ‘Ну, говорит, еще два раза за тобой’. Сел на лошадь — и час добрый. Кучер приходит — лошадей, саней нету, а барин у дереве носом забит, и тело вся изрублена до живого мяса…
— Очень глупо, — говорит барин, улыбаясь, и косится на загнетку, откуда тянет шипящей в сале яичницей…
Теперь пламя под чугуном совсем красно, в избе совсем темно. Дети, доев сырую крупу до зернышка, слушают отца. А он небрежно отвечает барину:
— Старики чего не наплетут… Конечно, сказка.
— Как так? — спрашивает он, поднимая лицо и в упор глядя сквозь темноту на барина. — Вы не дослушали, а гово-рите, сами не знаете что. Он его не одной плеткой, а еще и аршином железным перекрестил как следует… Он ему, го-ворят, все руки, ноги переломал, до того бил. Барыня заяви-лась, а он убитый лежит… ‘Ну, говорит, теперь похвитались…’ Выскочил в окно и прямо через сад, — потуда и ви-дели… Там ‘ах, ах’, ‘лови, лови’, а его уж и след простыл. Грубым тоном сказав последние слова, Никифор смолка-ет. Молчит от неловкости за него и барин. Никифор это чув-ствует и пытается убожество своей выдумки оправдать нра-воучением:
— Да и верно, — говорит он, глядя в сторону, — Не наказывай зря. Вы вот еще молоды, а я этих побасок мальчишкой конца-краю нету сколько наслушался. Значит, в старину-то тоже не мед был…
— Разумеется, не мед, — отвечает барин, поглядывая в окошечко и напевая. — Разумеется, не мед, — вздыхает он. — А дождь-то опять, кажись, пошел… Черт знает что такое! Скажи, на твое настроение очень действует такая по-года или тебе все равно?
— Как же так все равно? — говорит Никифор. — Конеч-но, жалко. Да у меня-то еще милость: и строенья-то всего одна изба… А, конечно, и та преет, протекает… Железная крыша, и та ржавеет, не то что солома…
Барин, легонько усмехнувшись, медленно надевает шап-ку, медленно застегивается. В избе темь, — следовало бы дать хоть гривенник на керосин. Но нынче давать особенно неловко.
Думая о дурацкой сказке, он бредет в темноте под мел-ким дождем к своей жалкой усадьбе, мимо ограды старень-кой церкви. За оградой, слабо освещая могилы, горит фо-нарь: церковь недавно обокрали. И говорят, что Никифор пропивал в шинке на большой дороге мелкие складни.
Анакапри. 12 марта. 1913