М.Н. Катков
М.Н. Катков
Система обмана вокруг русских дел
Система обмана вокруг русских дел
Система обмана вокруг русских дел, Катков Михаил Никифорович, Год: 1865
Время на прочтение: 10 минут(ы)
Никогда еще, быть может, не издерживалось на свете столько лжи, как в эти последние годы по отношению к делам, происходящим в России. И никогда ложь не была так отважна и беззастенчива, никогда не было столько расчета на слабоумие, беспамятство и нравственную рассеянность людей. Почти каждая почта приносит нам новые образчики самого бессовестного искажения фактов и извращения истины. Это уже не стародавнее баснословие о гиперборейской стране, не рассказы о людях с песьими головами или о величественном дереве, именуемом клюквой, или о маленьких животных, бегающих по улицам сел, имеющих сходство с человеческими фигурами, только без рук, и называемых les malchichkas. Ложь, которая теперь фабрикуется по русским делам в неимоверном количестве, совсем другого свойства. Это ложь систематическая, в основании которой находятся расчеты более или менее обширные. Она имеет определенные цели, и цели у ней непростые. Как выразилось одно глубокомысленное дерптское перо, этими ‘человеческими средствами’ предполагается достигнуть ‘божественных целей’. Но, несмотря на ‘божественные цели’, которыми одушевляются производители лжи по части русских дел, она была бы так же забавна, как и прежнее наивное баснословие о России, и, во всяком случае, не стоило бы обращать на нее серьезного внимания, если б она не находилась в известной связи с положением наших дел, если б она не была до некоторой степени его характеристическим признаком. Есть в наших делах нечто вызывающее и ободряющее самую безнравственную ложь, которая действует неутомимо, не ослабевая в своих усилиях, не теряя надежды достигнуть своих целей. То, что приносит нам почти каждый день почта, что встречаем мы почти ежедневно в печати, в корреспонденциях иностранных газет и в статьях туземной журналистики, не могло бы выдумываться без каких-либо практических побуждений. Мы не думаем, чтобы на свете были такие плуты, которые стали бы трудиться неутомимо и систематически из одной любви к искусству. Это печально, но мы должны признаться, что в делах наших есть действительно такие элементы, которые ободряют и поддерживают интригу, есть пункты, притягивающие к себе ложь, есть несчастные недоразумения, которые даже неглупым людям внушают уверенность в успехе столько же дешевых, сколько и безнравственных средств.
Мы полагаем, что этот мip лжи и обмана, который творится вокруг наших дел, не лишен некоторого интереса в настоящее время, и находим не лишним следить от времени до времени за игрою этой новой Майи, расточающей свои чары, будто перед Брамой, перед нашим дремлющим колоссом. Этот мip должен также иметь свои законы, происходящие в нем явления должны также иметь свой смысл, мы думаем, что будет не худо группировать эти явления и подвергнуть их некоторому анализу. Мы думаем, что та система обманов, которою хотят опутать наши дела, изобличаемая и раскрываемая, может послужить нашим делам в пользу, раскрывая эту систему и следя за нею шаг за шагом, мы можем мало-помалу освобождаться от тех печальных недоразумений, которые дают основание и повод к этим недостойным попыткам.
Но прежде чем приступим к изучениям более серьезного свойства, мы покажем читателям ради курьеза образчики, из которых они усмотрят, до каких размеров может доходить ложь, сочиняемая и распускаемая нашими благоприятелями. Надобно заметить, что ‘Московским Ведомостям’ досталась удивительная привилегия: о чем бы ни зашла речь по отношению к России, ‘Московские Ведомости’ являются на первом плане. Интрига, неутомимо работающая над нашими делами, придает, по-видимому, особенное значение ‘Московским Ведомостям’, и ее усилия прямо или косвенно направлены на нас. Что мнения наши подвергаются искажению, что направление наше представляется в ложном свете, это само собою разумеется, но этим дело не ограничивается. Средства, которые считаются позволительными против ‘Московских Ведомостей’, превышают всякое вероятие. Вот один образчик, — но мы прежде просим читателей припомнить обстоятельства, сопровождавшие недавно бывший у нас юбилей Ломоносова. В мыслящих сферах русского общества по случаю этого праздника высказалось чувство раздражения при мысли о подчиненном положении русской народности в русском государстве благодаря тому, что русский народ долгое время был в своем государстве не целью, а только средством, что силы его приносились в жертву чужим интересам, благодаря тому, что науке и образованию не давалось надлежащего хода в русском элементе, что и до сих пор еще наши школы находятся в самом жалком положении, что и до сих пор еще Академия наук у нас должна рекрутироваться из иностранных элементов. К неудовольствию, проистекавшему из источников справедливых и честных, присоединились заявления другого свойства. В русском печати было, однако, сказано твердое слово в защиту Академии. Это слово было сказано именно в ‘Московских Ведомостях’. Мы считали себя обязанными помянуть добрым словом заслуги Академии, несмотря на то что это могло поставить нас в некоторый разлад с самыми близкими и сочувственными нам сферами. Вот что мы писали тогда:
Жаль, если мы, увлекаясь случайностями, забудем существенное. Не случайные столкновения Ломоносова с современными ему академиками должны мы иметь в виду, а ту великую историческую цель, которая соединяет Ломоносова и Академию, учрежденную Петром. Академия совершила немало и для наук, и для России. В числе людей, которых кормила наша Академия, были великие светильники знания, в числе этих людей были такие, о которых образованный русский не может вспомнить без высокого чувства национальной благодарности, даром что они были иностранного происхождения.
Вот что писали мы по тому же случаю около того же времени:
Газета ‘Голос’ желает, чтобы наша Академия наук наполнилась учеными из природных русских. Похвальное желание! Но не есть ли это желание выпроводить из России сериозную науку и в креслах Эйлеров, Келеров, Струве водворить ученых педагогов ‘Голоса’ и сотрудников наших учено-литературных журналов? Русский народ не виноват, что из его среды является мало сериозных деятелей науки и что основать академию на тех элементах, которые вырабатываются в наших школах, значило бы страшно уронить науку.
Вот что нами говорено, вот как было дело. И что же! В одной из значительных немецких газет, ‘Neue preussische Zeitung’, корреспонденция из Москвы, наполненная ругательствами и личностями на издателей ‘Московских Ведомостей’, сообщает, что мы в русской печати проповедуем ненависть и вражду к немецкой науке, что мы объявляем немецкое образование банкрутом и что мы, наконец, воспользовались днем Ломоносовского юбилея для того, чтобы вооружить русское общественное мнение против Академии наук. Корреспондент говорит: »Московские Ведомости’ главною заслугою Ломоносова выставляют то, что он враждовал против немецкого элемента в России, тогда как, — прибавляет корреспондент, — справившись, без сомнения, наперед с нашими статьями в NoNo 73 и 76, — тогда как Ломоносов в своих сочинениях говорит, что всем своим знанием он обязан немецким университетам’. Спрашивается, чем лучше это тевтонское сочинение тех, какие распространяются по Европе польскими патриотами?
Вот еще образчик. Лондонская газета ‘Daily News’ вдруг почему-то завела себе специального корреспондента в Петербурге. Письма этого джентльмена обещают быть очень интересными, и мы будем следить за ними внимательно. Характер их уже достаточно обрисовался, и мы не преминем в самом скором времени поговорить о них подробнее, теперь же мы ограничимся только одним курьезом. Изобразив положение России до 1863 года, корреспондент дает разуметь, что возбуждение национального чувства, вызванное событиями этого года, есть страшный упадок, и в доказательство ссылается на нас. ‘Едва только я отправил мое последнее письмо, — пишет он от 29 июля, — как внимание мое было направлено на руководящую статью ‘Московских Ведомостей’, которая пришла очень кстати, чтобы послужить продолжением моей корреспонденции’. Речь идет о том нумере ‘Московских Ведомостей’ от 15 июля, где в передовой статье мы сравниваем нынешнее состояние общественного мнения в России с тем, что было за три года пред сим и о чем в настоящее время никто, как мы выразились, ‘не может вспомнить без смеха или омерзения’, с тем временем, когда ‘Колокол’ был великою силой, ‘Колокол’, о котором нет теперь и помину. Говоря в этом смысле, мы выразились так: ‘1863 год с его событиями и вопросами будто на целое столетие отодвинул наше общественное мнение от того состояния, в котором оно перед тем находилось’. Действительно, времени прошло немного, а перемена громадная, и перемена благотворная. Но специяльный корреспондент лондонской газеты, приводя выписанные выше слова наши, заставляет нас сказать, что события и вопросы 1863 года отбросили общественное мнение на целое столетие назад (thrown public opinion a whole century back), и затем продолжает: »Московские Ведомости’ стараются оправдать эту внезапную и радикальную перемену и, объясняя своим читателям, что общественное мнение всех стран подвержено таким внезапным переменам, приводят в пример агитацию в пользу Польши, агитацию, которая, встретив сопротивление в русском общественном мнении, прекратилась так же быстро, как и возникла’.
Но в цитированной статье нашей нет ни слова о сопротивлении, которое встретила в русском общественном мнении агитация в пользу Польши. Мы говорили:
Быстрые перемены декораций в общественном мнении — дело очень обыкновенное в Европе, особенно с тех пор как ее делами овладели руки искусные и ловкие в политической игре. Благодаря этой игре, вооруженной правительственными и революционными средствами, были возможны всякого рода мистификации.
Досточтимый джентльмен, специальный корреспондент лондонской газеты, продолжает: ‘Западные державы делали представления по предмету Польши и были поддерживаемы симпатиями всего, что только есть человеческого в Европе. Эти представления не удались не потому, чтобы западные державы были хоть сколько-нибудь встревожены дешевым патриотизмом, который выставлялся на вид большими массами русского народа в виде всеподданнейших адресов Императору, но просто потому, что война за Польшу не входила в планы при самом начале дипломатических переговоров. При тогдашнем состоянии русских финансов, при расстройстве самой страны война быстро окончилась бы желаемыми результатами. Западные державы взывали во имя совести и человечества, это не имело успеха, и общественное мнение западной Европы возвратилось к другим предметам, преимущественно к развитию торговли, промышленности и благосостояния. А до какого состояния пало русское общественное мнение, рассмотрением этого я займусь позже’. Оставим его пока на этом интересном месте, надеясь скоро возвратиться к нему, но просим читателей обратить внимание на внутренний смысл выписанных слов. Все, что есть человеческого в Европе, самые священные побуждения вызвали вмешательство западных держав, русский патриотизм ничего не стоил, война с Россией была бы делом самым легким, разом кончилась бы желаемыми результатами и самым дешевым образом удовлетворила бы самые священные требования совести и человечества, — и вот, тем не менее, западные державы отказались от своих требований, а общественное мнение целой Европы, как ни в чем не бывало, возвратилось к приятным и полезным занятиям торговлей и благосостоянием, между тем как общественное мнение в России из того блистательного состояния, в котором оно находилось до 1863 года, упало на целое столетие назад, о чем, по сказанию корреспондента, свидетельствуют издатели ‘Московских Ведомостей’, служащих органом нынешнему направлению общественного мнения в России, ‘the foremost journal in Russia’ [‘передовая газета в России’ (англ.)].
Итак, вот с какими противниками приходится нам иметь дело. Кстати, тот же корреспондент, рисуя состояние общественного мнения в России до 1863 года, утверждает, что тогда мы требовали для Польши и Финляндии высших и отдельных от России политических прав. Смеем уверить его, что мастера, которые водят его пером в Петербурге, издеваются над ним. Во все продолжение нашей публичной деятельности нет ни одного слова в наших изданиях, которое могло бы быть истолковано в таком смысле. Мы не могли бы высказывать подобные требования, если б и хотели, и, смеем уверить его, не захотели бы, если б и могли. Нам воспрепятствовала бы в том та доля политического смысла, которую мы имеем, нам воспрепятствовало бы еще более наше гражданское чувство. Мы имеем о корреспонденте ‘Daily News’ лучшее мнение, нежели он о нас, и уверены, что он никак не мог бы пожелать, чтоб Ирландия или княжество Вельское находились с Англией лишь в личном соединении, чтоб эти страны получили высшие и отдельные от Англии политические права, чтобы там были организованы чуждые английскому народу национальности на основании кельтических наречий, которыми говорят тамошние населения, и чтобы, таким образом, нынешняя монархия королевы Виктории раздробилась на отдельные государства. В настоящее время общественное мнение в России с негодованием встречает всякую мысль о раздроблении русской державы: не в этом ли, по мнению джентльмена, служащего специальным корреспондентом газеты ‘Daily News’, заключается тот страшный упадок, в котором теперь находится русское общественное мнение сравнительно с состоянием, предшествовавшим 1863 году, когда один курляндский барон писал из Брюсселя, что для остзейских провинций наступила благоприятная пора выделиться из состава Империи?
Балтийские провинции напоминают нам о другой газете, которая в последнее время почему-то особенно оживилась и весьма успешно соревнует в правдивости с ‘Ойчизною’ и другими польскими газетами. Трудно поверить, до каких чудес доходят политические и ученые мужи, вдохновляющие эту газету. ‘Рижская Газета’ в передовой статьей нашей в нумере от 10 июля сделала чрезвычайно важное открытие, о котором немедленно было сообщено и в ‘Кельнскую Газету’ с присовокуплением не менее интересного для нас известия, будто цензурное управление заставило нас торжественно отречься от всего, что было нами писано о состоянии православных церквей в Лифляндии. ‘Рижская Газета’ потешает свою публику рассказами, будто мы писали о каком-то заговоре, в котором ее редакция участвует вместе с поляками, украйнофилами, юною Арменией. Мы поговорим об этом рижском витце в одном из следующих нумеров, а теперь представим куриозный обращик, характеризующий рижскую честность уже не по отношению к ‘Московским Ведомостям’.
В No от 28 июля помещена в ‘Рижской Газете’ статейка под заглавием ‘Ученое общество’. Статейка эта начинается какою-то выпиской, и затем читаем следующее:
Предыдущие строки взяты не из ‘Кладдерадатша’, не из ‘Искры’, не из ‘Московских Ведомостей’, оне заимствованы из сообщений ученого общества, и притом не этнографического отдела Географического общества в С.-Петербурге, а существующего при Московском университете Общества истории и древностей российских. Если б эти строки находились в фельетоне какой-нибудь плохой газеты между известиями из Отаити и Нового Южного Валлиса, если б они вышли из-под пера какого-нибудь парижского писаки, имеющего привилегию неведения об всем, что находится вне Франции, то с ними можно было бы разведаться парой шутливых замечаний, но тут совсем не то. Московское Общество истории и древностей российских есть старое и знаменитое ученое сословие, числящее в себе значительные имена, трактат (Abhandlung), из которого взяты эти строки, напечатан между исследованиями о Кирилле и Мефодии, о мифическом значении некоторых старинных обычаев, между документами от открытии Киевского наместничества, мы имеем здесь дело не с такими людьми, которые ошиблись в своем призвании и занимаются не своим делом, а с сериозными и важными мужами, которые поднимают свой голос не только в ученом, но и в политическом мipe, которые принадлежат к университету, еще недавно похвалявшемуся, что он не нуждается в пособии Запада, которые принадлежат народу, произведшему из себя ‘генияльных Платонов’ и ‘глубокомысленных Невтонов’. Некто, числящийся почетным членом этой Universitas litterarum, восклицал нам еще недавно, что наше особое существование пережило себя, что по закону истории оно уже созрело к тому, чтобы поглотиться высшим порядком существования, к которому оно принадлежит лишь внешним образом. Каким образом могло произойдти, что в этом кругу, имеющем столь высокое положение, воздымающем столь гордые притязания, возможно было утверждать, что дух германства 1842 года — то же самое, что мукерство, что геррнгутеры составляли политическое общество, занимавшееся политическою пропагандой, что все поколение лифляндцев 40-х годов составляло корпорацию, имевшую одним из своих обетов уклонение от государственной службы, что кенигсбергские пиетисты на Лифляндском сейме держали революционные речи и что лифляндские дворяне агитировали в качестве избирателей в народных собраниях?..
Все это, без сомнения, будет воспроизведено не только в брюссельских ‘Отголосках Русской Печати’, но и пойдет ходить по всей немецкой журналистике. Газета, выходящая под русским орлом, предает таким образом на позор целому мipy Московский университет и с презрительною иронией отзывается о русском народе, как будто Рига и в самом деле уже стала иностранным городом для русского народа. Однако что ж делать? Правда прежде всего. Политические мужи, вдохновляющие эту газету, приносят все соображения и уважения в жертву правде. Если Московский университет оказался виновным в грубом невежестве, зачем же щадить его?
Но дело вот в чем.
Во 1-х, между Московским университетом и Обществом любителей истории и древностей российских нет ни малейшей солидарности, оно не зависит от него, не составляет его части, не состоит под его контролем, и большинство его членов не находится ни в каких отношениях к университету, кроме только того, что им предоставлено право собираться для своих заседаний в одной из зал университетского здания.
Во 2-х, Общество истории и древностей российских издает под заглавием ‘Чтение в Императорском Обществе истории и древностей российских’ не одни труды своих членов, не одни трактаты, имеющие какое-либо ученое свойство, но в особых отделах ‘материалов’ и ‘смеси’ печатает всевозможные документы, записки, заметки, письма, пригодные для каких-либо соображений.
В 3-х, этот ученый трактат, эта Abhandlung, позорящая Московский университет и Общество истории, есть коротенькая заметка под заглавием ‘Очерки Лифляндии’, писанная кем-то за четверть столетия пред сим и напечатанная в числе материалов в ‘Смеси’. Заметка эта писана без всяких притязаний на ученое значение, но представляет некоторые не лишенные интереса и правды наблюдения очевидца, и содержание ее в ‘Рижской Газете’ передано в примесью нелепостей, которых нет в подлиннике.
Пусть же ‘Рижская Газета’ сама приищет приличное имя для этой выходки, и пусть читатели посудят, к чему могут быть способны политические мужи, вдохновляющие эту газету.
Эта газета очень обиделась нашим намеком, что одна из ее статей напоминает перо публициста, упрекавшего польских патриотов в том, что они не умеют лгать, и учившего их, как лгать искусно, она крепко стоит за авторство своей статьи. Мы, однако, не утверждали непременно, что эта статья была прислана в Ригу из Брюсселя, и, во всяком случае, не полагаем, чтобы наше замечание могло возвеличить, как думает ‘Рижская Газета’, имя вышеупомянутого публициста. Мы охотно соглашаемся, что в Риге, как и в Дерпте, найдется иной доктор или иной граф, которые ни в чем не уступят публицисту, носящему великое имя Шедо-Ферроти. По выражению ‘Рижской Газеты’, этот Шедо-Ферроти есть enfant terrible [ужасный ребенок (фр.)] ‘Московских Ведомостей’. Остроумный публицист хотел сказать ‘1а bete noire’ [‘предмет ненависти’ (фр.)] ‘Московских Ведомостей’, и сказал ‘enfant terrible’, и этим доказал несомненное местное происхождение по крайней мере этой статьи.
Впервые опубликовано: Московские ведомости. 1865. 6 августа. No 171.