Синій снгъ
Синій снгъ
Разсказъ.
II.
III.
IV.
V.
Вл. Лидинъ.
‘Современникъ’, кн.X, 1915
Синий снег, Лидин Владимир Германович, Год: 1915
Время на прочтение: 9 минут(ы)
За ночь накидало очень много голубой пороши, закурчавило шерсть на тощихъ бокахъ двухъ мужицкихъ лошадей во двор подъ навсомъ. Пять минутъ назадъ пролетлъ экспрессъ, оставилъ полосу чернаго дыма, который какъ трауръ, тянется внизъ, ложится на синія поля, цпляется за проволоки телеграфа.
Потапъ Крыловъ открываетъ дверь снецъ, выходитъ на крыльцо. Еще почти ночь, синій рдкій снжокъ падаетъ медлительно, посыпаетъ солью непокрытую лысющую голову Потапа. Сизый толстый носъ его въ блой шелух отъ мороза, сверный втерокъ чуть относитъ въ сторону кончикъ сбившейся, сдющей бороды.
Кофейный песъ выходитъ бокомъ изъ-за обледенвшей бочки, идетъ дугой, виновато виляя поджатымъ хвостомъ. Подъ навсомъ, гд стоятъ курчавыя лошади заночевавшихъ мужиковъ, лежатъ опрокинутая телга съ торчащимъ шкворнемъ, большой круглый камень на стержн для точки ножей, которыми сыновья Архипъ, Мунька, Сашукъ, Гриша и Дмитрій — ржутъ свиней на заднемъ двор.
Постоявъ на крыльц, Потапъ входитъ въ домъ, надваетъ дубленый полушубокъ, весь замусоленный отъ старой свиной и телячьей крови, и идетъ черезъ дворъ, къ рабочей кухн, будить сыновей.
Въ кухн густой терпкій запахъ спальни, тутъ же въ углу, на рогож, ранній пгій теленокъ съ кривой мордой, родившійся наканун ночью, онъ вздрагиваетъ, мычитъ протяжно, словно стонетъ. Еще совсмъ темно, зимній разсвтъ не усплъ проползти сквозь низкія окна, въ красной лампадк въ углу нтъ масла, она мигаетъ, встряхиваетъ и швыряетъ по стнамъ тни.
Потапъ подходитъ къ печи и тянетъ за ногу младшаго Сашука… Сашукъ дрыгаетъ ногой, бормочетъ, потомъ садится на печи, съ налзшими на глаза блыми волосами.
— Буди, — говоритъ Потапъ коротко, идетъ къ углу и задуваетъ лампадку. Сразу тусклая синь разсвта бросается къ окнамъ снаружи, ползетъ медленно, ложится голубымъ глянцемъ на изразецъ печи. А изъ темныхъ угловъ сонные вздохи, бормотанье, жесткій скреботъ большихъ тлъ.
Черезъ четверть часа Мунька и Дмитрій, съ мятыми, сонными лицами, запрягаютъ въ открытыхъ дверяхъ сарая подслповатаго меринка на станцію.
Когда сани медленно сворачиваютъ за каменный столбъ воротъ, Потапъ идетъ вглубь, къ срому сараю, до застрхи заваленному снгомъ. Дорожка отъ дверей бурая отъ свиной жижи, отъ вчерашней крови, которую не усплъ замести снгъ. Въ сара дко пахнетъ навозомъ, три борова лежатъ вдоль стны съ нависшей подъ крышей бисерной бахромой капель. Капли падаютъ на жесткія спины свиней, но бисеръ возникаетъ вновь.
За досчатыми стнками матерыя свиньи, обложенныя хрюкающими поросятами, они лзутъ подъ брюхо, гд потеплй, хватаютъ за жесткіе длинные соски, тычутся носами другъ въ друга…
Потапъ трогаетъ ногой крайняго борова, проходитъ вглубь, къ открытымъ настежъ въ задній дворъ дверямъ. Изъ сарая низомъ идетъ паръ.
Посреди двора Гриша и Сашукъ валятъ на землю борова. Боровъ хрюкаетъ, визжитъ пронзительно, рвется изъ рукъ, но Сашукъ сидитъ на немъ верхомъ крпко, держитъ за шею…
Потапъ закладываетъ полы полушубка за поясъ, наклоняется и хватаетъ борова за заднія ноги. Животное рвется въ послдній разъ, дергается впередъ и тяжело падаетъ на бокъ… Потапъ, Гриша и Сашукъ крпко сидятъ на немъ, держатъ его за уши, за вздрагивающія ноги. Маленькіе свиные глазки закачены совсмъ назадъ, видны только блки съ красными устьями. Шевелятся соломинки у его носа, разлетается пороша, образуя дорожку.
Архипъ скидываетъ полушубокъ, подтягиваетъ кожаные, залосканные свои штаны и вынимаетъ изъ ноженъ у пояса длинный, негнущійся ножъ. Наклоняется надъ боровомъ, нащупываетъ привычной рукой нужное мсто и вдругъ всаживаетъ ножъ по деревянную ручку… Животное взвизгиваетъ такъ пронзительно, что съ блыхъ втвей ракиты за заборомъ взметывается стая воронъ, рвется изъ рукъ, вскакиваетъ на ноги, а бурая струя крови изъ раны заливаетъ дворъ, бросаетъ алыя брызги на замусоленные полушубки. Боровъ хрюкаетъ, стонетъ, идетъ медленно по двору, тяжело дышетъ, снова визжитъ, изъ отверстія льется темная кровь, дымится на снгу…
Такъ онъ хрюкаетъ и ходитъ минутъ десять, потомъ тяжело падаетъ на надломившіяся переднія ноги и валится на бокъ. Струйка пара идетъ изъ его бока.
Между тмъ, Гриша, съ блымъ пухомъ на красномъ, лиц, и безусый Сашукъ приносятъ полна, охапки соломы и раскладываютъ невдалек отъ вздрагивающаго животнаго…. Черезъ четверть часа, перепачкавшись въ крови, они взваливаютъ тушу на костеръ. Шипитъ и брызжетъ во вс стороны палевое пламя, дкая черная полоса дыма, двоясь, выходитъ изъ-подъ туши. Еще минуту спустя, начинаетъ, пахнуть паленой щетиной.
Длинноносыя вороны сидятъ на забор и смотрятъ внизъ, искоса, однимъ блестящимъ глазкомъ.
На станціи тишина, пустынно. Только позваниваютъ тускло проволоки телеграфа, гудятъ столбы. Сизая пилка лса напротивъ рветъ на зубцы блое небо, а надъ блыми соснами летятъ вороны. Кругомъ еще снга, но если встать лицомъ къ втру, смотрть вдоль блестящихъ ровнымъ блескомъ рельсъ, то почувствуешь странное вянье, очень холодное, но уже не зимнее… Это мартъ.
Мунька и Дмитрій, нахохлившись, сидятъ на скамь, смотрятъ сквозь желзную ршотку перрона, не пыхнетъ ли срый круглый дымокъ надъ крайними сосенками, за поворотомъ…
За три минуты до позда выходитъ сонный артельщиктл идетъ къ желтому колоколу и ударяетъ разъ. Скоро слышится далекій грохотъ — поздъ проходитъ черезъ мостъ, еще черезъ минуту взвивается надъ сосенками срый дымокъ — и вылетаетъ изъ-за поворота маленькій черный паровозъ съ кривымъ хвостомъ вагоновъ… Поблескиваютъ двигающіеся поршни.
Поздъ подлетаетъ къ станціи, скрипятъ тормоза, легкое шипніе проходитъ по колесамъ. Косой пріемщикъ отодвигаетъ тяжелую дверь, швыряетъ въ протянутыя руки бычью ногу въ рогож, сквозной ящикъ, колючій отъ соломы… Поздъ еще спитъ, въ первомъ и во второмъ классахъ опущены занавски, только въ одномъ окн стоитъ заспанная нянька съ двочкой въ синемъ платьиц, которая смотритъ сквозь окно серьезными срыми глазами, какъ взрослая. Изъ послдняго вагона вышелъ пройтись краснолицый студентъ, въ очкахъ, съ поднятымъ воротникомъ зеленаго пальто.
Наконецъ, артельщикъ ударяетъ три раза въ дрязкій колоколъ, паровозъ ухаетъ, скрипятъ вновь тормоза, уплываютъ вагоны, серьезные глаза двочки, красное лицо студента у открытой двери площадки. Эхо доноситъ черезъ нсколько минутъ протяжный гулъ, убгающій по синимъ полямъ, дальній грохотъ колесъ.
Уложивъ все въ сани, Мунька бьетъ меринка по облзлымъ бокамъ. У шлагбаума стоятъ мужицкія люшни съ осинами, втеръ отнесъ въ сторону хвосты лошадей, рыжеватыя спутанныя бороды мужиковъ въ бушлатахъ. Синетъ длинная вывска трактира, за нимъ блый флигелекъ казенной лавки съ зелеными ставнями, золотой крендель булочной, подрагивающій на втру, мелькаютъ еще два-три мщанскихъ дома въ дикой краск, за ними поле. Дорога синеватая, уходитъ вдаль дугой, курится поземка, бжитъ сизоватымъ дымкомъ къ дальнимъ лсамъ.
Меринокъ потрухиваетъ, бросаетъ ноздрями въ стороны клубочки пара, они виснутъ и обмерзаютъ на длинныхъ его усахъ.
Правитъ рыжій Мунька, Дмитрій лежитъ въ саняхъ, смотритъ на блое зимнее небо. Оно линяетъ, готовится къ весн, сбрасываетъ внизъ^рдкіе голубоватые клоки шерсти, которые таютъ на бокахъ лошади.
— Права держи,— говоритъ Дмитрій, не отрывая глазъ отъ неба, — завезу газеты.
Мунька крутитъ рыжей головой.
— Пропадешь, Дмитрій, проклятая вълась въ тебя.
За полемъ дорога двоится, вправо — ведетъ къ усадьб господъ Янтаревыхъ, стоятъ по бокамъ закутанныя въ снгъ липки. Скоро видны дымки, блыя конюшни, выходящія угломъ въ поле. Мчатся со двора навстрчу съ лаемъ собаки, прыгаютъ къ морд лошади… Мунька бьетъ ихъ кнутомъ по бокамъ, он визжатъ, отбгаютъ въ сторону поджавъ хвосты.,
Во двор пустынно, только въ открытыхъ дверяхъ хлва скотница, въ черной кофт съ буфами готовитъ для телятъ пойло — размачиваетъ жмыхъ. Желтютъ на снгу рыжія пятна навоза.
Дмитрій выходитъ изъ саней, поправляетъ картузъ и идетъ къ крыльцу. Въ прихожей тявкаютъ слпыя, злыя болонки генеральши Янтаревой, Дмитрій отшвыриваетъ ихъ ногой.
Блдная, высокая Аграфена идетъ изъ дальнихъ комнатъ.
— Газеты привезъ,— говоритъ онъ, снимая картузъ.
Она поворачивается молча и уходитъ. Болонки, поджавъ хвосты и путаясь въ своей шерсти, ползутъ черезъ комнаты. Въ столовой на дубъ стнъ падаетъ сквозь окна ровный, синеватый отблескъ, видны сквозь открытыя двери кресла гостиной въ полосатыхъ чехлахъ.
— Вечеромъ велли придти, въ десять,— говоритъ Аграфена, вернувшись.— Порученье на станцію будетъ.
Дмитрій смотритъ на блдное лицо ея, кривитъ губы въ улыбку.
— Иди,— говоритъ она черезъ минуту шепотомъ,— иди, пожалуйста, стыдно мн, дуракъ ты, Митька… Ей сто годовъ.
Онъ усмхается злобно.
— Она меня вызднымъ сдлать хочетъ, въ Москву повезетъ. Не вкъ съ вами дураками здсь гнить.
— Не тошно теб, могилой отъ нея пахнетъ…
— А мн что, пускай!
Онъ надваетъ картузъ и смотритъ на нее минуту.
— А ты жди, я, можетъ, къ теб еще вернусь. Въ Москву поду, тамъ чудеса, Грушка, теб и не понять.
Взглядываетъ еще на блдное, дергающееся лицо ея, потомъ выходитъ.
Мунька, нахохлившись, прислонился къ оглобл, дымокъ цыгарки тянется надъ ухомъ меринка.
— Правь, мужикъ, гони клячу, — говоритъ Дмитрій, валясь въ сани,— я теб изъ Москвы такого навезу!
Мунька оборачиваетъ патлатую рыжую свою голову, облизываетъ пересохшія губы.
— Общала?
— Общала. Сдлаю, говоритъ, тебя врод какъ управляющаго, будешь домами моими управлять, пять домовъ у меня.
Липки съ обихъ сторонъ роняютъ снгъ. Скоро солнце выходитъ во весь свой кругъ изъ-за тучъ, бросаетъ ослпительный свтъ на блыя поля. Теперь лиловетъ густо дальній осиновый лсокъ, какъ всегда лиловетъ передъ расцвтомъ, передъ весной.
Въ семь, когда звякаютъ за окнами колокольчики евреевъ-извозчиковъ, везущихъ со станціи прізжихъ, Потапъ выходитъ изъ спальни.
Весь день онъ простоялъ въ лавк, глядя зоркими выцвтшими глазами на синихъ мальчиковъ, отпускавшихъ мщанкамъ въ платочкахъ желтые фунтики, на сыновей, рубившихъ топорами на деревянномъ обрубк алые куски мяса…
— Зовите молодцевъ,— говоритъ онъ дочерямъ.
Клавдія, старшая, рыжеватая, съ злымъ лицомъ, изсохшимъ безъ любви, накидываетъ на плечи платокъ, идетъ во дворъ звать братьевъ. Младшая, Любаня, сидитъ въ углу, смотритъ голубыми глазами въ окно, на пустынную улицу: прохалъ водовозъ съ блыми сосульками на бочк, пробжала цпь собакъ за повизгивающей, огрызающейся сучкой…
Скоро приходятъ Сашукъ, патлатый Мунька, племянникъ семинаристъ Григорій, съ синимъ бритымъ лицомъ. Лампа надъ столомъ роняетъ подрагивающій желтый кругъ.
…Уже совсмъ ночь, въ дом сине, когда Потапъ выходитъ передъ сномъ во дворъ. Косые желтые конверты лежатъ на снгу отъ низкихъ оконъ кухни. Ребята уже разулись, съ печи видны желтыя пятки Муньки, мычитъ теленокъ въ углу.
Бородатый Архипъ сидитъ въ углу, подперевъ голову, передъ ними три гриба на блюдечк, блетъ стойкая бутылка, поблескивающая голубовато. Онъ видитъ отца, втягиваетъ голову.
— Ой, Архипъ, шутишь все,— говоритъ Потапъ и подходитъ къ столу.— Шутишь все!— Поднимаетъ руку и ударяетъ дважды сына по бородатому лицу.
Архипъ поднимается и стоитъ, понуривъ лохматую голову.
— Меньшимъ примръ давать надо,— говоритъ Потапъ,— а ты что длаешь? Пьяницы!— кричитъ онъ вдругъ, наливаясь кровью.— Отецъ всю жизнь горбъ гнулъ, а вы по перышкамъ разносите!.. Туши огонь.
Рябая бобылка, испуганно мигая блыми рсницами, дуетъ въ закоптлое стекло лампы. Сразу бросается мракъ, изъ всхъ угловъ, мечутся гигантскія тни, дрожитъ палевый огонекъ лампадки. Архипъ стоитъ у стола попрежнему, понуривъ голову.
— Спать, спать ложись,— говоритъ вдругъ Потапъ тихо, другимъ голосомъ, подходя ближе и касаясь его плеча,— я изъ васъ людей сдлать хочу…
Наклоняется внезапно и цлуетъ его въ губы.
Въ свинятник сонно похрюкиваютъ свиньи, съ тихимъ стукомъ падаютъ съ потолка капли на жесткія ихъ спины. Потапъ стоитъ здсь минутку, потомъ выходитъ во дворъ, задвигаетъ засовы. Онъ подходитъ еще къ воротамъ, пробуетъ замки, крестится на блую большую звзду Плеяды и идетъ въ домъ.
Когда изъ-за пестрой ситцевой занавски слышно сонное дыханье Клавдіи, Люба приподнимается тихонько, спускаетъ ноги на холодный полъ. Мигаетъ въ углу синяя лампадка.
Люба накидываетъ платокъ на голыя плечи, идетъ къ дверямъ, вытянувъ голову… На стеклянной галлерейк, на постели, подперевъ голову рукой, сидитъ безусый Григорій и ждетъ ее, какъ ждалъ впервые мсяцъ назадъ. Тогда она пришла мертвая отъ волненья, сердце ея билось подъ его рукой, точно испуганная пойманная пичуга… Алый глазъ папиросы освщаетъ кончикъ большого его носа, бритую губу.
Люба добгаетъ до стеклянныхъ дверей галлерейки, не видя темной тни, метнувшейся за ней въ конц коридора… Клавдія, съ искаженнымъ лицомъ, съ разбившимися по плечамъ желтыми волосами, крадется вдоль стны, какъ каждую ночь, когда уходитъ Люба на галлерейку… Доходитъ до открытыхъ дверей и припадаетъ къ нимъ, не смя дохнуть, глядя во мракъ воспаленными, туманящимися глазами. Въ синемъ сумрак зимней ночи голубютъ лишь смутно стекла оконъ, но Клавдія видитъ, не видя, закинутое блдное лицо Любы, склонившагося надъ ней Григорія, смятыя горячія подушки постели… Она припадаетъ къ косяку двери, сухія слезы жгутъ ей рсницы.
Уже разсвтъ, когда подходитъ Люба къ дверямъ коридора. Лицо ея очень блдно, губы совсмъ сухи, опущены углы рта. Вся она — грхъ и отчаяніе, желанье и безразсудство.
Въ комнат уже поблли предметы, опаловыя пятна лежатъ на блестящемъ полу. Она подходитъ къ своей постели, ложится ничкомъ… Разсвтъ ползетъ быстро, не по зимнему. Скоро совсмъ свтло. За окномъ падаютъ рдкія снжинки, точно блыя мухи, проплъ во двор ранній птухъ.
Клавдія сидитъ, свсивъ худыя ноги, на своей постели, въ длинной грубой сорочк,— смотритъ на блдное, гршное лицо сестры воспаленными, заплаканными глазами.
Скоро гремитъ за стной утренній кашель отца, скрипятъ половицы подъ тяжелыми его сапогами. За ночь теплый втерокъ расколотилъ хрусталь сосулекъ, кое-гд темнетъ снгъ по-мартовски.
Потапъ идетъ черезъ дворъ, отмыкаетъ ворота. Синее поле. Въ уголк, подл каменнаго столба, сидитъ на корточкахъ озябшій Дмитрій и спитъ беззвучно, изрдка вздрагивая.
— Митька,— кричитъ Потапъ,— Дмитрій!..
Дмитрій открываетъ глаза — и тихій ужасъ проплываетъ въ нихъ.
— Такъ,— говоритъ Потапъ черезъ минуту, поворачивается молча и идетъ во дворъ.
Черезъ полчаса Мунька подаетъ къ дому срую кобылу, узкія сани оставляютъ блестящій синеватый слдъ. Кобыла втягиваетъ ноздрями тепловатый втерокъ и ржетъ тонко, волнуясь и вздрагивая. Ей глухо отвчаетъ изъ денника жеребецъ, бьетъ ногой по деревянному полу.
Потапъ, въ черной суконной поддевк и въ новомъ картуз, выходитъ на крыльцо, молча садится въ сани, ударяетъ кобылу возжей. Лошадь, храпя, вылетаетъ изъ воротъ стремительно, въ синее поле.
За полемъ, въ лсу, глухо стучатъ топоры. Вдоль лсной дороги лежатъ сваленныя осины, ровныя саженки дровъ. Тамъ, гд осенью была большая лсная тнь, свтлютъ поляны. Пильщики сидятъ на срубахъ, втеръ относитъ въ сторону голубоватый кислый дымокъ махорки.
За лсомъ блдно-золотетъ дальній ветхій куполъ церковки. Сани ровно скользятъ внизъ, къ рк. Ледъ уже потемнлъ, въ зеленой сини, скоро вздыблется, расколется со звономъ. Въ подслповатыя окна избъ глядятъ вслдъ, прозжему лохматыя головы.
У церкви Потапъ придерживаетъ лошадь. Рябой мужиченка, въ рваной ватной шапк, привязываетъ ее къ столбу..
Въ церкви мало народа, два мужика въ углу, повязанные по-бабьему платками, отрыгиваютъ постной рдькой. Колоколъ стонетъ уныло, сденькій звонарь сонно дергаетъ веревку его языка. Священникъ, въ старенькой епитрахили, твердитъ тонкимъ голоскомъ слова молитвы, дьячокъ возглашаетъ глухимъ басомъ.
Потапъ отходитъ въ уголъ, становится на колни. Такъ стоитъ, крестясь истово, ударяется о каменный полъ лысющей головой. Скоро солнце бросаетъ золотой пыльный лучъ, сквозь высокое оконце, въ золотой полос дрожитъ синеватый дымокъ кадила.
Посл службы, когда тушатъ свчи, Потапъ поднимается съ пола, церковь уже почти пуста. Онъ разстегиваетъ воротъ черной своей поддевки, суетъ уголкомъ въ кружку зеленую бумажку.
— Или опять непріятности?— спрашиваетъ дьячокъ, щуря глазъ.
— Бога помнить всегда надо,— отзывается Потапъ сурово, выходитъ изъ церкви. Теперь солнце на десятки верстъ разбросало ослпительный блый свтъ. Дуютъ теплые втры. Ледъ на рк совсмъ зеленовато-прозраченъ, видны косыя трещины, уходящія вглубь. Скоро полыя воды разольются во вс стороны, забурлятъ овраги, пролетятъ журавли съ тихимъ рокотомъ…
Весь день Потапъ молчаливъ, суровъ, не покрикиваетъ даже на ушастыхъ мальчишекъ въ лавк… А въ одиннадцать вечера, когда онъ ворочается безъ сна на высокой своей постели, входитъ вдругъ Клавдія, съ искаженнымъ зеленымъ лицомъ, хватаетъ его за руку и тянетъ за собой…
Въ коридор темь, а на галлерейк тихій шопотъ, скрипъ, постели. Потапъ чиркаетъ спичкой, палевый дрожащій ея огонекъ освщаетъ Любу, полныя ея голыя руки, бритое лицо Григорія… Спичка падаетъ на полъ, тухнетъ. Въ синемъ мрак слышенъ только дикій визгъ женщинъ.
Новый ранній разсвтъ бросаетъ косую тнь на лицо Потапа. Онъ стоитъ у окна, смотритъ на блую улицу. На большихъ костяныхъ пуговицахъ его пиджака повисли длинные свтлые волосы, они тихо шевелятся.
Онъ идетъ къ дверямъ. Въ коридор стоитъ Мунька, рыжіе вихры упали ему на лицо, ротъ его кривится.
— Зачмъ ее такъ-то,— говоритъ онъ, дергая носомъ — Любку…
Потапъ молчитъ.
— Я такъ хочу,— произноситъ онъ, наконецъ,— чтобы всмъ лучше было, ничего не выходитъ. Вс замки поломались. Ну, что жъ, можетъ, я время проспалъ, осьнадцать лтъ въ лавк на одномъ мст стоялъ. Вс изъ гнзда въ разныя стороны… Тупой ты, Мунька, ничего не поймешь. Иди.
У себя онъ прижимается плшивымъ лбомъ къ холодному изразцу печи. Слезинки дрожатъ и цпляются въ длинной сдющей бород.
Но въ семь, когда синелицые мальчишки бгутъ снимать ставни съ оконъ лавки, Потапъ ржавымъ ключемъ отмыкаетъ звонкій замокъ двери.
Весь день онъ стоитъ, какъ на трон, смотритъ на звонкоголосыхъ мщанокъ, переругивающихся съ молодцами, покрикиваетъ на мальчишекъ, отпускающихъ желтые фунтики. На деревянномъ обрубк рубятъ топорами кровавые куски мяса, а на усатыхъ мордахъ подвшенныхъ зайцевъ предсмертная тоска.
Такъ будетъ онъ стоять, покрикивая, оглядывая все зоркими глазами, еще восемнадцать лтъ.