Символизм, Белый Андрей, Год: 1908 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 6 минут(ы)

Андрей Белый

СИМВОЛИЗМ

Оригинал здесь: Мир Марины Цветаевой.

В неодинаковой форме творчество и познание ставят вопрос о природе всего существующего, в неодинаковой форме его решают.

Там, где познание вопрошает: ‘Что есть жизнь, в чем подлинность жизни?’, творчество отвечает решительным утверждением: ‘Вот подлинно переживаемое, вот — жизнь’. И форма, в которой утверждается жизнь, не отвечает формам познания: формы познания — это способы определений природы существующего (т. е. методы, образующие точное знание), и в выражении переживаний, в выражении переживаемого образа природы — прием утверждения жизни творчеством, переживаемый образ — символ, ежели символ закрепляется в слове, в краске, в веществе, он становится образом искусства.

В чем отличие образа действительности от образа искусства? В том, что образ действительности не может существовать сам по себе, а только в связи со всем окружающим, а связь всего окружающего есть связь причин и действий, закон этой связи — закон моего рассуждающего сознания. Образ действительности существует закономерно, но закономерность эта есть часть моего ‘я’ (рефлексирующая), а вовсе не ‘я’, и образ действительности, предопределенный связью, не существует как безусловно одушевленный образ. Образ же искусства существует для меня как независимый, одушевленный образ. Действительность, если хочу я ее познать, превращается только в вопрос, загаданный моему познанию, искусство действительно выражает живую жизнь, переживаeмую. Оно утверждает жизнь как творчество, а вовсе не как созерцание. Если жизнь порождает во мне сознание о моем ‘я’, то не в сознании утверждается подлинность этого ‘я’, а в связи переживаний. Познание есть осознаваемая связь: предметы связи здесь — только термины, творчество есть переживаемая связь, предметы связи здесь — образы, вне этой связи ‘я’ перестает быть ‘я’.

Я могу опознать себя только так, а не иначе, я опознаю только то, что переживаю, познание превращает переживания в закономерные и не переживаемые теперь группы предметов опыта. Законы опытной действительности, находящиеся во мне, при созерцании извне предметов опыта, кажутся мне вне меня лежащими: это — законы природы, созерцая себя — я не увижу своей подлинной, творческой сущности: я увижу вне меня лежащую природу и себя, порожденного законом природы. Познание есть созерцание в законах содержания (т. е. подлинности) моей жизни. Подлинность в моем ‘я’, творящем познаваемые образы, образ, не опознанный в законах, — творческий образ, опознанный образ есть образ видимой природы. Творческий образ есть как бы природа самой природы, т. е. проявление подлинного ‘я’. Это ‘я’ раскалывается созерцанием на переживаемую, безобразную природу творчества и на явленную в образах видимую природу. Видимая природа здесь — волшебница Лорелея¹, отвлекающая меня от подлинной жизни к жизни видимой. Природа творчества оказывается могучим Атласом, поддерживающим мир на своих плечах: без него жизнь волшебницы Лорелеи — не жизнь вовсе.

Искусство — особый вид творчества, освобождающий природу образов от власти волшебной Лорелеи. Необходимость образов видимости коренится в законах моего познания, но не в познании — ‘я’ подлинное. Приведение способности представления к переживанию освобождает представляемые образы от законов необходимости, и они свободно сочетаются в новые образы, в новые группы. Здесь понимаем мы, что не действительна наша зависимость от рока природы, ибо и природа лишь эмблема подлинного, а не само подлинное. Изучение природы есть изучение эмблем подлинности, а не самой подлинности: природа не природа вовсе: природа есть природа моего ‘я’: она — творчество.

Таков взгляд на жизнь всякого истинного художника. Но не таков взгляд на жизнь большинства, для этого большинства само творчество есть лишь эмблема подлинности, а повинное — в окружающей нас природе.

Неудивительно, что непознаваемая образность художника для многих — лишь порождение творческой грезы, а не действительность. Но тот, кто постиг истинную природу символов, тот не может не видеть в видимости, а также и в видимом своем ‘я’ отображение другого ‘я’, истинного, вечного, творческого.

* * *

Жизнь для художника —

…бирюзовою волною
Разбрызганная глубина.
Своею пеною дневною
Нам очи задымит она.
И все же в суетности бренной
Нас вещие смущают сны,
Когда стоим перед вселенной
Углублены, потрясены,
И открывается над нами
Недостижимый край родной
Открытою над облаками
Лазуревою глубиной.

В творчестве ‘тайна жизни‘ художника. Видимость отодвигает эту тайну в недостижимую высь небесного купола, там над облаками открывается ‘недостижимый край родной‘, это потому, что созерцание подлинного являет его как вне меня лежащий образ природы, и небесный купол — граница моего представления, за этой границей, в бездне надзвездной, ‘я’ подлинное, за границей неба — музыка моей души, поющие во мне переживания: небо выросло из меня, а в небе образовалась земля и на ней мой видимый образ. Видимая природа — мой сон, это — бег облаков в голубом небе:

Проносится над тайной жизни
Пространств и роковых времен
В небесно-голубой отчизне
Легкотекущий, дымный сон.
Проносятся над небесами,
Летят над высотами дни,
Воскуренными облаками
Воскуренными искони.

Бирюзовая волна неба — вот подлинная природа жизни, природа видимости — пена на гребне этой волны.

Своею пеною дневною

Нам очи задымит волна.

* * *

В существующих формах искусства двояко отобразилось творчество. Два типа символических образов встречают нас в истории искусств, два мифа олицетворяют нам эти пути, в образах явлены эти мифы: первый есть образ светлого Гелиоса (Солнца), озаряющего волшебным факелом так, что образы этого мира явлены с последней отчетливостью, другой образ есть образ музыканта Орфея, заставляющего ритмически двигаться неодушевленную природу, — Орфея, вызывающего в мир действительности призрак, т. е. новый образ, не данный в природе, в первом образе свет творчества лишь освещает в природе то, что уже дано, во втором образе сила творчества создает то, чего в природе нет. И, повинуясь этим символам, двояко озаряет искусство поверхность жизни.

Вот первый путь:

В образах, данных природой, слышатся художнику зовы Вечного, природа для него есть действительное, подлинное воплощение символа: природа, а не фантазия — лес символов, погружение в природу есть вечное углубление видимости, лестница углубления — лестница символов. Художник воспроизводит вечное в формах, данных природой, в работе над формой — смысл искусства, соединение в одной художественной форме черт, разбросанных во многих природных формах, создание типических форм, форм-идей — вот символизм этого рода творчества: таков символизм Гете. Это путь так называемых классиков искусства. От образа природы, как чего-то данного извне, к образу природы, как чего-то понятого изнутри — вот путь классического творчества.

Но, углубляя и расширяя любой природный символ, художник осознает относительность образа, от которого он исходит, возведение образа в типический образ убивает образ сам по себе, вне художника. Художник здесь постигает зависимость формы от закона формы, но закон этот он постигает в себе: ‘я’ становится для него законом. Художественное сознание, центр мирового творчества, слово жизни — так заключает он, и плоть искусства выводит из слова, а из искусства выводит он законы жизни.

Но тут сталкивается он с действительностью, не подчиненной его творческому сознанию: и она для него — грозный и чуждый хаос.

‘О, страшных песен сих не пой’, — восклицает он, обращаясь к природе.

От природы видимой он восходит к подлинному, но подлинное для него в ‘я’, сознающем себя законодателем жизни. Его влечет голос волшебницы Лорелеи: она — природа его сознания, Лорелея показывает ему великолепие мира сего и говорит: ‘Приди ко мне, и я сделаю тебя царем мира’. И когда, зачарованный Лорелеей, садится он на трон жизни, природа является его сознанию как злой рок, отнимающий у него царство мира сего. Рок в образе хаоса побеждает царя. Лорелея (природа сознания) подменила художнику eго ‘я’. ‘Я’ не в законе, ‘я’ — в творчестве.

* * *

Есть иной путь искусства.

Художник не хочет видеть окружающего, потому что в душе его поет голос вечного, но голос — без слова, он — хаос души. Для художника хаос этот — ‘родимый’ хаос, в закономерности природы внешней видит он свою смерть, там, в природе видимости — подстерегает его злой рок. Из глубины бессознательного закрывается он от природы завесой фантазии, создает причудливые образы (тени), не встречаемые в природе. Миром фантазии огораживается он от мира бытия. Это путь так называемого романтического искусства, таков Мильтон.

Но, создав иной мир, лучший, художник видит, что по образу и подобию этого мира построен мир бытия, природа — плохая копия eго мира, но все же копия. Туман его грез осаждается на действительность, омывает ее росой творчества, родимый хаос начинает петь для него и в природе. Таков путь фантастического романтизма к романтизму реальности, такова фантастика реальности, в Гоголе ‘Мертвых душ’, в Жан-Поль-Рихтере и др.

В природе звучит такому художнику голос волшебницы Лорелеи: ‘Приди ко мне, я — это ты: вернись к природе, она — ты’.

Но природа — не звериные волны музыки: она — необходимость, и, вернувшись в природу, царь фантазии обращается в раба Лорелеи. Лорелея выдает своего раба чуждому разуму природы. Так начинается трагедия романтика. И образы трагического искусства завершают эпопею романтизма: это образы Софокла, Эсхила, это — образы Шекспира.

* * *

Романтик — царь, произвол которого сокрушает закон необходимости.

Классик — царь, в ясный разум которого вливается хаос природы.

В борьбе с роком гибнут оба: обоих губит красавица Лорелея, обернувшись для одного в природу сознания, для другого — в природу видимости. Но та и другая природа — не подлинная природа.

Подлинная природа в творческом ‘я’, созерцание и течение необходимости в образе природы — это части распавшегося ‘я’ живого. Часть губит целое. Часть без целого становится роком. Рок в природе, но рок и в сознании, природа и сознание — части нашего ‘я’. Рок мы носим в себе самих.

В природном хаосе не узнает классик ритма собственной жизни.

В законе, управляющем природой, не узнает романтик закона своего сознания.

Оба поражают себя собственным мечом.

* * *

Слово сознания должно иметь плоть. Плоть должна иметь дар речи.

Слово должно стать плотью. Слово, ставшее плотью, — и символ творчества, и подлинная природа вещей. Романтизм и классицизм в искусстве — символ этого символа. Два пути искусства сливаются в третий: художник должен стать собственной формой: его природное ‘я’ должно слиться с творчеством, его жизнь должна стать художественной.

Он сам ‘слово, ставшее плотью‘. Существующие формы искусства ведут к трагедии художника: победа над трагедией есть пресуществление искусства в религию жизни.

Тут уподобляется художник могучему Атласу, поддерживающему мир на своих раменах.

Комментарии

1 Волшебница Лорелея — поэтический образ, созданный немецким романтиком К. Брентано. Впоследствии образ нимфы (сирены), обитающей на Рейне и увлекающей своими песнями корабли на скалы, стал популярным как в литературе, так и в устной традиции (в немецких народных песнях).

Примечания

Впервые опубликовано: Весы. 1908. No 12. С. 36-41.

(источник — Белый А. ‘Символизм как миропонимание’,
М., ‘Республика’ 1994 г.)

Читайте также: