Вячеслав Огрызко.
Сибирский самородок
Вячеслав Огрызко.
Сибирский самородок
———————————————
Сибирский самородок, Огрызко Вячеслав, Год: 1998
Время на прочтение: 5 минут(ы)
Одна из самых загадочных фигур в истории литературной Сибири первой половины двадцатого века — Михаил Плотников. С его именем неразрывно связаны многие проблемы мансийского фольклора и литературы. Он написал множество рассказов, повестей, исторических очерков. Но главной книгой его жизни стала поэма ‘Янгал-Маа’. Она вошла в сокровищницу мировой литературы.
Увы, к нашему позору, мы до сих пор о Плотникове почти ничего не знаем. Так, авторы биобиблиографического словаря ‘Ученые и краеведы Югры’ (Тюмень, 1997), издания в целом очень солидного и достойного всяческих похвал, В. Белобородов и Т. Пуртова честно признают, что о жизненном пути автора книги ‘Янгал-Маа’ располагают крайне скудными сведениями. Не случайно вместо года рождения писателя они поставили знак вопроса. Весьма приблизительно определена в справочнике и вторая, скорбная дата: сказано, что Плотников умер после 1933 года.
Но при этом я, честно говоря, никак не могу понять, почему такие опытные краеведы, как Белобородов и Пуртова, выпустили из поля своего внимания журнал ‘Северная Азия’, на страницах которого в 1927 году были напечатаны уникальные (другого слова тут даже не подобрать) ‘Материалы для сибирского словаря писателей’ Н. Здобнова.
Согласно журналу, Михаил Павлович (но не Александрович, как сказано в словаре ‘Ученые и краеведы Югры’) Плотников (псевдоним М. Хелли) родился 5 ноября 1892 года в г. Колывань Томской губернии. Этим данным, выпавшим из книги Белобородова и Пуртовой, можно верить хотя бы уже потому, что Здобнов биографическую справку о Плотникове пометил звездочкой (это означает, что писатель лично прислал сведения о себе). Но вот кто Плотников по происхождению, его образование, взгляды, пристрастия, в материалах Здобнова не отражено. Ну а потом библиографы интерес к автору поэмы ‘Янгал-Маа’ надолго утратили. Появились силы, которые очень хотели вытравить имя Плотникова из истории Сибири и общероссийского литературного процесса.
Правда, кое-что в ноябре 1973 года прояснил поэт Сергей Марков. В журнале ‘Сибирские огни’ он тогда опубликовал чрезвычайно любопытные воспоминания ‘Югорская рапсодия’.
К слову сказать, спустя 24 года многие факты из марковских мемуаров вошли в статью омского историка М. Бударина ‘Жемчужина поэзии’ (Югра. 1997. No 7), но вместо указания первоисточника автор решил напустить туману и сослался лишь на свои давние встречи с поэтом. Хотя в публикации Бударина есть и кое-какие открытия (но они в словаре ‘Ученые и краеведы Югры’ никак не отражены).
В общем, по Маркову и Бударину, Плотников вышел из среды тобольских толстосумов-миллионеров. Образование получил в Петербурге. Видимо, в студенчестве примкнул к эсеровскому движению, за что после поражения первой русской революции был сослан под надзор полиции в Тобольск. Оттуда Плотников, благодаря покровительству одного из своих богатых родственников, отправился заготовителем рыбы и мехов в Березовский уезд, где судьба столкнула его со столетним шаманом-сказителем Кутоней. Сбору и обработке вогульских сказаний Плотников посвятил с некоторыми перерывами 12 лет (1915-1927 года), причем кое-какие материалы он опубликовал при Колчаке.
Последнее обстоятельство изрядно повредило дальнейшей карьере писателя. Думаю, именно из-за сопричастности к колчаковским изданиям новая власть и в большей степени карательные органы победившего пролетариата стали Плотникова после гражданской войны преследовать.
Видимо, этим объясняются его частые разъезды по стране. В словаре ‘Ученые и краеведы Югры’ сообщается, что в 20-е годы Плотников был сотрудником редакции новосибирской газеты ‘Советская Сибирь’. Но я полагаю, что до новосибирского этапа в жизни писателя имел место неизвестный историкам читинский период. На это косвенно указывают вышедшие в Чите книги Михаила Плотникова ‘Туземный вопрос в ДВР’ (1922) и ‘Оленеводство’ (1924). У меня есть основания утверждать, что эти работы написал именно автор поэмы ‘Янгал-Маа’.
В Новосибирске Плотников работал вместе с мощно набиравшим в 1926-1929 годах силу поэтом С.Н. Марковым. Но из-за своей политической неблагонадежности Плотников вынужден был довольно-таки часто пропадать в командировках или просто подолгу скрываться в отдаленных таежных районах. Не случайно, отправив в 1930 году в московское издательство ‘Academia’ рукопись эпического сказания вогулов и аналитическую статью о вогульском эпосе, он даже не указал своего адреса.
Не имея в течение двух с лишним лет возможности связаться с автором, издатели ознакомили с материалами Плотникова известного певца крестьянской Руси Сергея Клычкова, который сделал их вольную поэтическую обработку, и затем они оба текста включили в одну книгу. Кстати, Марков считал, что Клычков только ухудшил материалы Плотникова и погубил многие образы.
Позже выяснилось, что Плотников в момент издания вогульского эпоса находился в Хабаровске, о чем свидетельствует вышедшая там в 1933 году очередная его книга ‘Северное и пантовое оленеводство в Дальневосточном крае’. Мне, кстати, очень жаль, что в словаре Белобородова и Пуртовой ни разу не упомянуты изданные на Дальнем Востоке научные работы Плотникова.
К сожалению, после выхода поэмы ‘Янгал-Маа’ в свет критика сразу навешала на Плотникова кучу ярлыков. Пример показал молодой этнограф Валентин Чернецов. В книге ‘Вогульские сказки’ (Л., 1935) он однозначно заявил, что поэма ‘Янгал-Маа’ далека от мансийского фольклора. К сугубо научной полемике ученый добавил несколько политических обвинений. Ах, если бы Чернецов мог предвидеть, что всего через три года этой же ‘дубинкой’ будут размахивать и против него. Но в отличие от Плотникова он отделался короткой отсидкой. Хотя и этого ему будет вполне достаточно, чтобы, выйдя на свободу, раз и навсегда отказаться от занятия мансийским фольклором и переключиться на более безопасные археологические раскопки.
Затем в полемику вступил собиратель ненецкого фольклора Вячеслав Тонков. Он воспринял героя эпического сказания богатыря Вазу исключительно как шамана (хотя это не так). Больше того, ему очень не понравилось, что писатель ‘поставил шамана на пьедестал народного освободителя’. По его мнению, шаман вообще не мог нести в себе положительных черт, ибо он ‘при своей силе, построенной на религиозном одурманивании народа, был глубоко ненавистен широким массам’ (В. Тонков. Ненецкие сказки. Архангельск, 1936).
Не поскупились на вульгарную критику также А. Баландин и А. Бормин. Они опубликовали о поэме ‘Янгал-Маа’ развернутую статью в журнале ‘Омская область’ (1937, No 7). Я сейчас не касаюсь поднятых ими вопросов научного изучения эпоса, чистоты жанра, соотношения фольклорного материала и литературы. Это тема для важной дискуссии. Безусловно, кое в чем Баландин и его соавтор правы. Но зачем ученым потребовалось навешивать на писателя политические ярлыки? Неужели они не понимали, чем грозили Плотникову обвинения за то, что он ‘слишком реалистические черты национально-освободительной борьбы и классовых отношений’ укрыл в сказании ‘под перипетии схваток с мифологическими существами’?
Конечно, все эти нападки очень скоро отразились на Плотникове самым губительным образом.
Из североведов единственный, кто осмелился в страшные 30-е года публично поддержать литературные опыты Михаила Плотникова, была работавшая в Остяко-Вогульске этнограф Виктория Сенкевич. В статье ‘Фольклор Обского Севера’ (‘Советская Арктика’, 1935, No 5) она сравнивала ‘Янгал-Маа’ с ‘Илиадой’. Как отмечала ученая, поэма ‘Янгал-Маа’ ‘насыщена богатством северного фольклора’.
У меня такое впечатление, что Плотников был готов к резким оценкам своего труда. Дабы не дразнить гусей, он спасение от несправедливой критики нашел в работе. В эти годы его очень заинтересовали проблемы формирования у народов Севера своей литературы. Так, он весьма сочувственно отнесся к первым литературным опытам юкагирского писателя Тэки Одулока и в хабаровском журнале ‘На рубеже’ опубликовал о его повести ‘Жизнь Имтеургина старшего’ развернутую рецензию (1935. NoNo 6- 7). Но эта сторона деятельности Плотникова как литературного критика до сих пор никем не изучена.
Последний раз имя Плотникова появилось в печати, как установил Бударин, в 1938 году. Журнал ‘Сибирские огни’ (NoNo 2-4) напечатал тогда его повесть ‘Городок на Каве’, рассказывающую о продвижении русских казаков в Сибирь.
Вот такая необычная судьба, о которой впору писать целый детектив.
Увы, главная книга Плотникова ‘Янгал-Маа’ после тридцатых годов ни разу не переиздавалась. Больше того, североведы-фольклористы продолжали ее охаивать. Пример тому — статья З.Н. Куприяновой в коллективном сборнике научных трудов ‘Языки и фольклор народов Крайнего Севера’ (Л., 1969). Лишь в 1990 году писательница из Нижневартовска Маргарита Анисимкова предложила свою прозаическую обработку мансийского эпоса. Мое мнение — лучше бы она этого не делала. Ее версия не выдерживает никакой критики. Но это тема уже другого разговора.
Сейчас же, я думаю, пришло время собрать, изучить и заново издать все наследие Плотникова. Это имя должно быть золотыми буквами вписано в историю Севера.
Текст издания: В. В. Князев М. П. Плотников. ‘Русь’: СофтДизайн, Тюмень, 1998. С. 31—320.