Штраус, Страхов Николай Николаевич, Год: 1873 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 23 минут(ы)

Н. Страховъ

Штраусъ*).

*) Der alte and der neue Glaube. Ein Bekenntniss von David Friedrich Strauas, Dritte Anflage. Leipzig, 1872. (Старая и новая вра. Исповданіе Давида Штрауса. 3-е изд. Лейпцигъ 1872).

Н. Страховъ. Борьба съ Западомъ въ нашей литератур. Книжка третья

С.-Петербургъ. Типографія бр. Пантелеевыхъ. Верейская, 16. 1887

ОГЛАВЛЕНІЕ

Глава I. Оправданіе существующаго.— Катихизисъ новой вры.— Монархія, — Превосходство монархіи надъ республикою.— Выгоды наслдственной монархіи

Глава II. Противъ космополитизма.— Четвертое сословіе.— Религія.— Счастливая жизнь.— Утшеніе въ не-безсмертіи души

Глава III. Отрицаніе Провиднія.— Ужасное чувство.— Поклоненіе вселенной.— Христосъ.— Матеріальность души.— Происхожденіе организмовъ

ГЛАВА ПЕРВАЯ.

Оправданіе существующаго.— Катихизисъ новой вры.— Монархія — Превосходство монархіи надъ республикою.— Выгоды наслдственной монархіи.

Вотъ очень странная небольшая книга, написанная всесвтно-знаменитымъ богословомъ и имвшая огромный успхъ въ Германіи, какъ это видно и изъ того, что уже въ 1872 году, когда она явилась, она выдержала три изданія. Съ перваго раза очень трудно опредлить ея цль и предметъ. Чмъ она вызвана? Повидимому ничмъ, а если хотите, то множествомъ различнйшихъ вещей. О чемъ она говоритъ? Ни о чемъ въ особенности, но по немножку обо всемъ на свт. Такъ-какъ, однако-же, книги суть созданія органическія, то мы старались найти общую мысль и главное желаніе автора. Кажется, мы не ошибемся, если скажемъ, что главная цль книги есть оправданіе существующаго, то есть ныншняго состоянія и образа дйствій Германіи. Ближайшимъ поводомъ едва-ли не была та борьба съ католицизмомъ, которую подняла ныншняя германская имперія. Штраусъ, подобно всмъ ныншнимъ нмцамъ, исполненъ самаго пламеннаго германофильства, и вотъ онъ пожелалъ не только сказать свое слово въ пользу борьбы, но и вообще прославить ныншній духъ Германіи. Онъ сталъ на самую высокую точку зрнія и, иногда просто восхищаясь, а чаще всего какъ будто обороняясь отъ чьихъ-то тяжкихъ обвиненій, доказываетъ, что все хорошо въ Германіи. Нмцы нынче утратили всякую вру, они уже не христіане: такъ и слдуетъ, говоритъ Штраусъ. Они не врятъ ни въ личнаго Бога, ни въ безсмертіе души: такъ и слдуетъ, по мннію Штрауса. Они признаютъ теорію Дарвина — такъ и нужно. Они живутъ въ монархіи, исполнены народнаго самолюбія, оказались жестоко-воинственными — такъ все это и должно быть. Бисмаркъ и Мольтке — геніальнйшіе люди, и вообще прогрессъ во всемъ идетъ прекрасно и достигъ нынче точки, которая выше всхъ предъидущихъ точекъ. Вотъ смыслъ книги, объясняющій и ея пестроту, и горячій, иногда болзненно-раздражительный тонъ.

Можно, пожалуй, видть въ книг и больше, можно отчасти считать ее за дйствительное испов&#1123,даній за катихизисъ новой вры, объясняющій вс члены ея символа. Старый ученый, обрадованный успхами Германіи, какъ будто задумался и задалъ самому себ вопросъ: ну во что-же ты вришь? Имешь-ли ты право радоваться, если взглянешь не только на политическіе и военные успхи, а и на духовную жизнь своего народа, на его науку, религію, на его нравственный духъ? И Штраусъ смло и даже дерзко отвчалъ, что онъ признаетъ исповданіе современныхъ нмцевъ, что онъ радуется духовному развитію своего народа.

Какъ-бы то ни было, въ книг много интереснаго, мало связи, нтъ согласія между частями, но прекрасно рисуется современное положеніе вещей, многія стремленія, одушевляющія Германію, и взгляды, которые тамъ господствуютъ. Мы извлечемъ нкоторыя, наиболе поучительныя мста.

Приведемъ сперва политическія мннія Штрауса. Намъ, русскимъ, которые вчно всмъ недовольны, можно поучиться у ныншнихъ нмцевъ умнью уважать существующее и понимать его смыслъ. Вотъ какъ разсуждаетъ Штраусъ о монархіи:

‘Что касается до различныхъ формъ правленія, то, конечно, нынче нужно считать господствующимъ въ ‘Германіи тотъ взглядъ, что сама по себ лучшая форма есть республика, но что для нея, въ силу разныхъ обстоятельствъ и отношеній, еще не пришло время для большихъ европейскихъ государствъ, и потому, въ ожиданіи имющаго наступить, но неизвстнаго точно срока, слдуетъ довольствоваться монархіею, устраивая ее по ‘возможности лучше. Такой взглядъ — все-таки есть шагъ ‘бъ лучшему въ сравненіи съ тмъ, что было 24 года ‘назадъ, когда у насъ существовала многочисленная пар’тія, смотрвшая на монархію, какъ на побжденную ‘точку зрнія, идумавшая, что можно прямо добиваться ‘республики’.

‘А между тмъ, вопросъ, какая форма правленія сама по себ наилучшая, все-таки по прежнему дурно ‘поставленъ. Онъ подобенъ вопросу: какая одежда всего лучше?— вопросу, на который вовсе нельзя отвчать, если не принять въ соображеніе съ одной стороны климата и времени года, съ другой возраста, пола и состоянія здоровья. Абсолютно-наилучшей государственной формы нтъ, такъ какъ государственная форма по самому существу есть нчто относительное. Республика можетъ быть превосходна для Соединенныхъ Штатовъ въ неизмримыхъ пространствахъ Сверной Америки, которымъ не угрожаетъ никакой сосдъ, а опасны разв только собственныя внутреннія партіи, она можетъ быть хороша для Швейцаріи въ ея горахъ, нейтралитетъ которой сверхъ того гарантированъ собственнымъ интересомъ сосднихъ государствъ, — и вмст съ тмъ она можетъ быть гибельна для Германіи, ущемленной между расширяющейся Россіей и безпокойной, да еще сверхъ того питающей мстительные замыслы, Франціею’.

‘Но, даже если дло идетъ о томъ, которая изъ различныхъ государственныхъ формъ всего сообразне съ достоинствомъ, или лучше сказать (т. е. говоря безъ предвзятій), съ природой и назначеніемъ человка, то и въ этомъ смысл еще многое препятствуетъ ршить вопросъ въ пользу республики. Исторія и опытъ до сихъ поръ вовсе не показываютъ намъ, чтобы человчество въ республиканскихъ государствахъ ближе подходило или надежне шло къ своему назначенію (которое, конечно, слдуетъ понимать какъ гармоническое развитіе его даровъ и способностей), чмъ въ монархическихъ. Что республики древности здсь не должны быть принимаемы въ соображеніе, признано всми, такъ какъ он, въ силу обусловлившаго ихъ рабства, были скоре весьма исключительными аристократіями. Въ средніе вка республика является намъ только въ маленькихъ общинахъ, главнымъ образомъ въ городахъ и въ городскихъ областяхъ, и опять, если и безъ настоящаго рабства, то большею частію въ очень строгихъ аристократическихъ формахъ. Въ новйшее время она является намъ или преходящею, какъ во Франціи, гд она составляетъ переходную точку между страшными политическими кризисами, или-же постоянною формою — въ большомъ масштаб въ Сверной Америк, въ маленькомъ — въ Швейцаріи’.

‘И, безъ сомннія, есть извстныя преимущества, которыя, очевидно, общи этимъ двумъ единственно прочнымъ республикамъ. Прежде всего то, чмъ въ особенности эти государственныя формы расположили къ себ толпу: при маломъ обремененіи гражданъ, большею частію хорошее состояніе финансовъ. Затмъ — не только страдательное, но и дятельное, вліятельное отношеніе гражданина къ правительству. Съ этимъ связанъ большій просторъ, который, вообще, дается отдльному лицу для его дятельности и его желаній. Но это самое тотчасъ-же представляетъ и темную сторону, такъ какъ вмст дается полная воля политическимъ проискамъ, государство поддерживается въ состояніи непрерывнаго броженія и ставится на наклонную плоскость, по которой оно почти неизбжно движется къ грубйшей и грубйшей демократіи, — то есть, съ несомннно наихудшей изъ всхъ государственныхъ формъ’.

‘И, между тмъ какъ мы не оставляемъ надежды ввести и въ монархію участіе гражданъ въ управленіи ‘и боле свободное движеніе — на сколько это согласно съ твердостію государства, — мы не находимъ въ двухъ названныхъ республикахъ того процвтанія высшихъ духовныхъ интересовъ, которое видимъ въ монархической Германіи и сравнительно также въ Англіи. Не то, чтобы тамъ недоставало школъ, высшихъ или низшихъ учебныхъ заведеній, отчасти даже богато снабженныхъ и прекрасно устроенныхъ. Но мы не находимъ высшихъ результатовъ. Въ Швейцаріи задаютъ тонъ нмецкіе кантоны, въ Соединенныхъ Штатахъ господствующимъ элементомъ нужно считать посл англичанъ тоже нмцевъ: и однако-же, наука и искусство въ Швейцаріи или въ Сверной Америк далеко , не производятъ тхъ самостоятельныхъ плодовъ, какіе он приносятъ въ Германіи или Англіи. Швейцарія вовсе не иметъ своей классической литературы, а живится ею именно у насъ, и точно также, каедры въ своихъ университетахъ она все еще должна замщать нмцами, или людьми учившимися въ Германіи. Въ подобномъ отношеніи находится сверо-американская литература къ англійской, если-же иногда дло идетъ иначе, то мы находимъ, что какъ наука, такъ и обученіе въ Сверной Америк имютъ преимущественно направленіе къ точному и практическому, къ пригодности и польз. Однимъ словомъ, на насъ, нмцевъ, умственное развитіе этихъ республикъ производитъ впечатлніе чего-то грубо-реалистическаго и прозаически тощаго, попадая въ ихъ атмосферу, мы чувствуемъ, что намъ недостаетъ того тончайшаго духовнаго воздуха, которымъ мы дышемъ въ нашемъ отечеств, да сверхъ того мы находимъ, что въ Сверной Америк воздухъ зараженъ такимъ гніеніемъ господствующихъ классовъ, которому подобное встрчается только въ самыхъ запущенныхъ частяхъ Европы. И такъ-какъ мы убждены, что эти недостатки находятся въ тсной связи, кром отсутствія національности, съ сущностію республиканской государственной формы, то мы далеко не можемъ признать за нею несомннное превосходство надъ монархическою’.

‘Нельзя не признать, конечно, одного: устройство республики, даже большой, проще, понятне, чмъ устройство хорошо организованной монархіи. Союзное управленіе Швейцаріи, не говоря уже объ отдльныхъ кантонахъ, относится къ англійскому управленію, какъ рчная мельница въ паровой машин, какъ вальсъ или псня къ фуг или симфоніи. Въ монархіи есть что-то загадочное, даже, повидимому, несообразное, но именно въ этомъ и заключается тайна ея превосходства. Всякое таинство кажется нелпостью, и однако, же таинство непремнно есть во всмъ, что глубоко, , и въ жизни, и въ наук и въ государств’.

‘То, что слпой случай рожденія долженъ возвышать одного человка надъ всми другими, длать его распорядителемъ судьбы милліоновъ, что этотъ одинъ, не смотря на возможную случайность ограниченныхъ умственныхъ силъ или дурнаго характера, долженъ быть владыкою, а множество другихъ, гораздо лучшихъ и разумнйшихъ — его подданными, что его семья и его дти должны стать высоко надъ всми другими, — для того, чтобы все это находить страннымъ, несправедливымъ, несогласнымъ съ кореннымъ равенствомъ всхъ людей, не нужно большаго ума, почему рчи такого рода и составляли всегда любимое поприще демократической глупости. Гораздо больше терпнія, самоотреченія, глубокаго вниманія и проницательности требуется, чтобы понять, что именно въ положеніи одного человка съ его семьею на такой высот, на которой его не захватываетъ борьба интересовъ и партій, на которой онъ изъятъ отъ всякаго сомннія въ своемъ полномочіи, отъ всякой смны, кром естественной, производимой смертью, но и въ этомъ случа замняется безъ выбора и борьбы преемниковъ, напередъ опредляемымъ тоже естественными отношеніями, — мене видимо съ перваго взгляда, говорю я, ‘что именно на этомъ основывается крпость, благотворность, несравненное превосходство монархіи. И однако-же, только это учрежденіе предохраняетъ государство отъ потрясеній и язвъ, неразлучныхъ съ повторяющеюся черезъ два-три года смною верховныхъ лицъ въ государств. Въ особенности, ходъ дла при выбор сверо-американскаго президента, неизбжные подкупы, необходимость награждать потомъ своихъ пособниковъ мстами и затмъ смотрть сквозь пальцы на ихъ службу. проистекающая отсюда продажность и испорченность именно управляющихъ классовъ — вс эти глубоко коренящіяся болзни прославленной образцовой республики такъ рзко выступили на свтъ въ послдніе годы, что стремленіе нмецкихъ клубныхъ ораторовъ, публицистовъ и поэтовъ искать поэтическихъ и даже нравственныхъ идеаловъ по ту сторону Атлантическаго океана, нсколько охладло’.

‘Искать ихъ по ту сторону канала — тоже неправильно, но, конечно, отъ англичанъ мы можемъ, все’таки, научиться большему и лучшему, чмъ отъ американцевъ. Въ особенности тому, какое значеніе для народа заключается въ прирожденной монархіи и династіи. Въ послдніе годы, можно было нсколько пугаться и опасаться за политическое здоровье Англіи, вслдствіе республиканской агитаціи, которая въ ней происходила, ибо, что республика была-бы finis Britanniae, это ясно всякому, даже мало понимающему дло. Но вотъ заболваетъ опасно принцъ Валлійскій, и хотя нація имла право многое не одобрять и въ личности и въ поведеніи наслдника престола, однако же общее участіе подымается до такой высоты, что даже сами республиканскіе коноводы считаютъ нужнымъ подать королев адресъ соболзнованія. Какой здравый политическій инстинктъ въ англійскомъ народ! Какъ должны завидовать ему французы, которые искоренили свою династію съ дерзкой поспшностью и теперь, колеблясь между деспотизмомъ и анархіею, не-умютъ ни жить, ни умереть. И какимъ счастіемъ мы, нмцы, должны считать для себя то, что, вслдствіе подвиговъ и событій послднихъ лтъ, династія Гогенцоллерновъ пустила глубокіе корини за предлами Пруссіи, во всхъ нмецкихъ земляхъ, во всхъ нмецкихъ сердцахъ’.

‘Что монархіи слдуетъ окружить себя республиканскими учрежденіями, — это французская фраза, и можно надяться, что мы стоимъ выше ея, да и выставить парламентаризмъ какъ главное знамя — значило бы все-таки гоняться за иностранными идеалами: напротивъ, изъ характера самаго нмецкаго народа и изъ отношеній нмецкаго государства, должны развиться и разовьются учрежденія, которыя способны соединить ‘ крпость государства съ свободою движенія, умственные и нравственные успхи съ матеріальнымъ процвтаніемъ’ (стр. 265—273).

Это мсто вполн характерно для книги Штрауса, тутъ видны и руководящее стремленіе книги, и ея пріемы. Пріемы эти очень разнообразны, очень нердко Штраусъ прибгаетъ къ тончайшей гегелевской діалектик, на которой онъ былъ воспитанъ, во тутъ же, если нужно, онъ спускается до грубйшаго эмпиризма. Когда онъ стоитъ за правое дло, какъ въ настоящемъ случа, все идетъ прекрасно, но онъ жалокъ, когда берется защищать заблужденія и недостатки. А къ этому его непремнно приводитъ его главная тема — доказать, что Германія совершаетъ нынче удивительный прогрессъ въ умственномъ и нравственномъ отношеніи.

ГЛАВА ВТОРАЯ.

Противъ космополитизма.— Четвертое сословіе.— Религія.— Счастливая жизнь.— Утшеніе въ не-безсмертіи души.

Благополучіе Германіи очень велико въ настоящее время, но ему враждебны разныя современныя ученія и стремленія, изъ которыхъ одни отрицаютъ самыя средства и основы совершившагося объединенія Германіи, другія угрожаютъ разрушить въ будущемъ весь ныншній порядокъ вещей. Штраусъ съ большимъ жаромъ вооружается за этотъ порядокъ, онъ защищаетъ въ самомъ принцип войну, начало народности, монархію, дворянство, необходимость смертной казни, онъ возстаетъ противъ космополитизма, интернаціоналки, рабочаго движенія, соціальной демократіи, общей подачи голосовъ. Читая все это, ясно видишь, какая горячая борьба идетъ нынче въ Европ, и невольно чувствуешь, что едва ли въ этой борьб побда останется на той сторон, на которой стоитъ Штраусъ. Конечно, упоеніе. овладвшее Германіею, дастъ ей на долго силу держаться въ ныншнемъ положеніи, но рано или поздно это упоеніе пройдетъ, и тогда — что бы не говорилъ Штраусъ, — она не найдетъ опоръ для сопротивленіи разлагающимъ вліяніямъ.

Вотъ мсто, въ которомъ Штраусъ вооружается противъ космополитизма:

‘Ученіе, противное началу народности, именуетъ себя нердко космополитизмомъ, выдаетъ себя за выходъ изъ ограниченной національной точки зрнія и за восхожденіе на универсальную точну зрнія человчества’ Но мы знаемъ: при всякой аппеляціи нужно держаться порядка инстанцій. Посредствующая же инстанція между отдльнымъ человкомъ и человчествомъ есть нація. Кто знать не хочетъ о своей націи, тотъ отъ этого еще не станетъ космополитомъ, а будетъ только эгоистомъ. Добраться до любви въ человчеству можно ‘только посредствомъ любви въ націи. Народы съ своими особенностями суть богожеланныя, т. е. сообразныя съ природою формы, въ которыхъ человчество доходитъ до своего бытія, которыхъ не можетъ упускать изъ виду никакой разумный человкъ, отъ которыхъ не можетъ отрекаться никакой человкъ съ сердцемъ. Между язвами, которыми болетъ народъ Сверо-американскихъ Соединенныхъ Штатовъ, одна изъ глубочайшихъ есть недостатокъ національнаго характера. И наши европейскія націи суть смшанные народы: въ Германіи, Франціи, Англіи, разныя составныя части, кельтскія, германскія, романскія, славянскія, были многократно передвинуты и пестро перемшаны. Но наконецъ он прониклись взаимно и, исключая нкоторыя пограничныя полосы, нейтрализировались въ главномъ веществ націи, образовавши новый продуктъ, именно теперешнюю національность этихъ народовъ. Напротивъ, въ Соединенныхъ Штатахъ котелъ постоянно кипитъ и бродитъ вслдствіе подсыпки новыхъ ингредіенцій, составъ остается смсью и не обращается въ живое цлое. Интересъ къ общему государству не можетъ замнить національнаго интереса, онъ, какъ дознано фактически, не иметъ силы вырвать отдльныя лица изъ узкихъ предловъ ихъ себялюбія, ихъ погони за деньгами, и возвысить ихъ до идеальныхъ стремленій, гд нтъ національнаго чувства, тамъ птъ и ничего душевнаго’.

‘Мы не забываемъ, что и для нашихъ великихъ умовъ прошлаго столтія, для Лессинга, Гёте, Шиллера, національныя границы были иногда слишкомъ тсны. Такъ какъ они чувствовали себя гражданами міра, а не гражданами нмецкаго государства, еще мене конечно саксонцами или швабами, то для нихъ и было слишкомъ мало мыслить и творить только въ дух одного народа, Клопштокъ со своимъ восторгомъ отъ нмецкой народности и нмецкаго языка казался одинокимъ чудакомъ. Однако же, Шиллеръ хорошо зналъ, и высказалъ со всею силою своего крпкаго чувства, что отдльный человкъ долженъ примкнуть къ своему ‘дорогому отечеству’, ибо только здсь крпкіе корни ‘его силы’, и точно также, у двухъ остальныхъ великихъ людей мы находимъ много изреченій, которыя свидтельствуютъ, что у нихъ космополитизмъ никакъ не исключалъ патріотизма. Но дале, въ чемъ состоялъ ихъ космополитизмъ? Они обнимали своимъ сочувствіемъ все человчество, они желали, чтобы ихъ идеи прекрасной нравственности и разумной свободы мало-по-малу были осуществлены у всхъ народовъ. Напротивъ того, чего хотятъ ныншніе проповдники братства народовъ? Они хотятъ прежде всего уравненія вещественныхъ условій человческаго существованія, средствъ для жизни и наслажденія, духовное стоитъ у нихъ на второмъ план и должно главнымъ образомъ способствовать добыванію этихъ средствъ для наслажденія, и въ духовномъ отношеніи они добиваются нкотораго уравненія, общей посредственности, вслдствіе чего на все высшее смотрятъ равнодушно, или даже подозрительно. Нтъ, такого рода всемірные граждане не смютъ ссылаться на Гёте и Шиллера!’

‘Если съ кмъ они идутъ рука въ руку, то именно, какъ давно уже обнаруживается фактически, только съ тми людьми, для которыхъ (все равно, живутъ ли они въ Германіи или въ Италіи, въ Англіи или Америк,) истинное отечество есть Ватиканъ. Эти люди не хотятъ національнаго государства, такъ какъ оно ограничиваетъ ихъ универсальное духовенство, точно такъ, какъ первые не хотятъ его потому, что оно препятствуетъ ихъ индивидуальному государству, распаденію человчества на слабо организованныя и лишь слегка связанныя между собою демократіи. Если ультрамонтаны, не рдко ссылаясь для вида на политическія права свободы, хлопочутъ только объ духовномъ порабощеніи, то и у интернаціоналовъ, вслдствіе именно того, что выше всего ставится недлимое съ его матеріальными потребностями и притязаніями, высшіе духовные интересы находятся въ опасности. Только въ своемъ естественномъ національномъ расчлененіи можетъ человчество приближаться бъ цли своего назначенія, кто пренебрегаетъ этимъ расчлененіемъ, кто чуждъ благоговнія передъ національнымъ, о томъ мы должны сказать: hic niger est, все равно носитъ-ли онъ черный клобукъ, или ‘красную шапку’ (стр. 261—265).

Такъ отстаиваетъ Штраусъ начало народности. На его доказательства на этотъ разъ не имютъ особенной силы. Въ самомъ дл, народность у него во всякомъ случа является началомъ подчиненнымъ, выше котораго и можно и даже должно становиться. Ультрамонтаны и интернаціоналы можетъ быть ошибаются въ своихъ цляхъ, но они совершенно правы въ томъ, что заботятся объ общечеловческихъ, а не объ частныхъ интересахъ. И всякій отдльный человкъ иметъ, повидимому, право, когда найдетъ нужнымъ, аппелировать въ высшей инстанціи и становиться на точну зрнія Лессинга, Гёте и Шиллера.

Вотъ почему боле послдовательные націоналы всегда приходили въ мысли, что, вообще, способствовать развитію и процвтанію народностей есть наибольшая услуга, какую можно оказать человчеству, чаще же всего націоналы приписываютъ своей народности какое-нибудь единственное и незамнимое значеніе, говорятъ, что она одна можетъ направить человчество на истинный путь. Такая вра совершенно естественна для человка, который не отвлеченно признаетъ принципъ національности, а дйствительно преданъ началамъ своего народа. Въ этой вр космополитизмъ сливается во едино съ народностію.

Горе Европы заключается въ томъ, что идеаловъ, которые можно бы признать космополитическими, въ ней уже нтъ никакихъ, кром идеала ультрамонтановъ и идеала интернаціоналовъ. Космополитизмъ, какъ свидтельствуетъ Штраусъ, выродился въ такія формы, отъ которыхъ нужно всячески защищаться и, уже поэтому, какъ можно крпче держаться за національность. Какую силу иметъ самый новый видъ европейскаго космополитизма, видно изъ слдующихъ разсужденій Штрауса о рабочемъ вопрос:

‘Съ тяжелымъ чувствомъ приступаемъ къ рчи о такъ называемомъ четвертомъ сословіи, такъ какъ здсь мы касаемся самаго больнаго мста ныншняго общества. И извстно, что каждую рану или болзнь тмъ трудне лчить, чмъ больше испорченъ ея ходъ предъидущимъ лченіемъ. Что такъ именно случилось съ такъ называемымъ рабочимъ вопросомъ, этого невозможно оспаривать. И въ томъ случа уже требовалась бы помощь, если бы паціентъ допускалъ себ помогать, или же хотлъ бы самъ себ помочь надлежащими средствами. Но крикуны, и преимущественно французскіе крикуны, вбили ему въ голову безумнйшія вещи. Можно бы думать, что соціалистическій нарывъ, наливавшійся во Франціи многія десятилтія, наконецъ, теперь вполн опорожнился въ ужасахъ парижской коммуны, что зарево ратуши и Тюильри довольно ясно показало обществу всхъ странъ, къ чему приводятъ извстные принципы, въ особенности, люди, раздлявшіе эти мннія въ Германіи, должны бы себя чувствовать отчасти пристыженными, отчасти обезкураженными. Но ничуть ни бывало. Въ собраніяхъ, въ ежедневныхъ газетахъ, въ самомъ нашемъ юнкерскомъ сейм, осмливаются одобрять, даже превозносить то, отъ чего съ ужасомъ отвращается всякій здравый человческій и гражданскій смыслъ, и тмъ показывать, на что были бы сами способны при удобныхъ обстоятельствахъ. При этомъ, не только высказывается обычная зависть къ имуществу, но и грубйшая ненависть къ искусству и наук, какъ къ роскоши, порождаемой имуществомъ. Это Гунны и Вандалы нашей современной культуры, которые тмъ опасне, что они не нападаютъ на насъ ‘извн, а находятся среди насъ самихъ’.

‘Прежде всего сознаемся: одна сторона много погршила, въ особенности многаго не сдлала, человческія силы были иногда безпощадно эксплуатируемы, при чемъ не было надлежащей заботы ни о тлесномъ, ни о нравственномъ благосостояніи работника. Затмъ явились хорошіе люди, которые указали работникамъ путь къ мирному самовспомоществованію, благонамренные фабриканты усердно пошли на встрчу этимъ усиліямъ, устраивая жилища, състные дома, способствуя учрежденію кассъ для больныхъ и умирающихъ. Уже мы видимъ, что въ промышленныхъ городахъ составляются общеполезныя общества, которыя длаютъ своею задачею въ особенности устройство рабочихъ жилищъ. Но, противъ истинныхъ пророковъ выступили ложные и, какъ это обыкновенно бываетъ, нашли больше приверженцевъ въ толп. Рчи въ род поговорки о войн между капиталомъ и трудомъ, насмшки и порицанія, направленныя противъ буржуазіи, какъ-будто она есть какое-то особое сословіе, а не открыта каждую минуту для всякаго умнаго и прилежнаго работника, — все это легко повторять за другими, и все это такъ рдко подвергается точному изслдованію. Заграничное общество. которое предположило себ цлью ни что иное, какъ извращеніе всхъ существующихъ общественныхъ отношеній, протягиваетъ свои нити по всмъ странамъ, поджигаетъ нашихъ рабочихъ, и изъ ихъ союзовъ, первоначально основанныхъ для взаимнаго вспоможенія, длаетъ арсеналы противодйствія нанимателямъ. Стачки рабочихъ, безпрестанно происходящія во всхъ концахъ и мстахъ, въ особенности же въ столиц новой Германской Имперіи, составляютъ явленіе анархіи среди государства, войны среди мира, заговора, который совершается среди благо дня и безпрепятственное существованіе котораго не длаетъ чести правительству и законодательству, ничего противъ него не длающимъ и не желающимъ длать’ (стр. 277—279).

Вотъ картина очень мрачная. Штраусъ, однако же, указывая вс эти факты, ничего не говоритъ о глубокой причин зла, о томъ, почему идеи интернаціоналки нашли себ въ Германіи такую благопріятную почву, и вообще, отчего зависитъ это преобладаніе матеріальныхъ интересовъ, эта зависть къ богатству, эта ненависть въ наук и искуству. Поэтому онъ не указываетъ и никакого выхода изъ положенія, никакого средства излчить или ослабить опаснйшую изъ болзней современнаго общества. Онъ возлагаетъ надежду только на силу государства. ‘По истин’, говорить онъ, ‘достаточно поводовъ для того, чтобы новая германская государственная власть прилежала къ своей должности и береглась, какъ бы не было нанесено вреда обществу’ (стр. 281).

Между тмъ дйствительно противодйствовать этимъ идеямъ могли бы только другія идеи, которыя стояли бы выше стремленія къ матеріальному благополучію и ставили бы это стремленіе на его надлежащее мсто въ человческой жизни. Такую господствующую роль имли до сихъ поръ идеи религіозныя, бывшія для людей и высшимъ руководствомъ, и неизмняющею опорою, и утшеніемъ въ несчастіи. Посмотримъ же, чмъ, по мннію Штрауса, должны быть замнены эти идеи. Онъ утверждаетъ, что религія окончательно разрушена у образованныхъ нмцевъ (отчасти, вспомнимъ, при его собственныхъ усиліяхъ), но мы, говоритъ онъ, и безъ нея можемъ жить счастливо, и знаемъ, что длать. Вотъ интересное описаніе этой жизни, описаніе того, какъ слдуетъ человку выполнять свои высшіе идеалы:

‘Сверхъ нашихъ занятій по профессіи, — ибо мы (то-есть неврующіе) принадлежимъ въ различнйшимъ профессіямъ, мы не только ученые или художники, а и чиновники, и военные, промышленники и собственники, да и женскій полъ между нами не безъ представителей, и еще повторяю, что насъ не малое число, а цлыя тысячи, и притомъ не изъ худшихъ людей всхъ странъ, — и такъ, сверхъ нашихъ занятій и жизни въ семейств и въ кругу друзей, мы стараемся сохранить въ нашей душ по возможности воспріимчивость ко всмъ высшимъ интересамъ человчества, въ послдніе годы мы принимали живое участіе и, каждый по своему, дйствовали въ великой національной войн и возведеніи германскаго государства, и мы чувствуемъ себя возвышенными въ самой глубин души такимъ неожиданнымъ и торжественнымъ поворотомъ судебъ нашей многоиспытанной націи. Пониманіе этихъ вещей мы оживляемъ историческими изученіями, которыя теперь облегчены и неученымъ посредствомъ цлаго ряда привлекательно и популярно написанныхъ историческихъ трудовъ, при этомъ, мы стараемся расширить наши познанія природы, для чего тоже нтъ недостатка въ общепонятныхъ пособіяхъ, и наконецъ, въ сочиненіяхъ нашихъ великихъ поэтовъ, при исполненіи созданій нашихъ великихъ музыкантовъ, мы находимъ такое возбужденіе ума и сердца, фантазіи и юмора, которое не оставляетъ больше ничего желать’.

‘So leben wir, so wandeln wir beglckt’.

(Такъ мы живемъ, такъ счастливо мы ведемъ свое время) (стр. 298—9).

Вотъ полное изображеніе того счастливаго состоянія, въ которомъ чувствуютъ себя нмцы въ настоящее время. Они такъ довольны ныншнею минутою, что за нее готовы, какъ говорится, отдать царство небесное.

Въ другомъ мст туже идею совершеннаго удовлетворенія жизнью Штраусъ выражаетъ обще и опредленне.

‘Что касается’, говоритъ онъ, ‘до того, чмъ замняетъ наше міровоззрніе вру въ безсмертіе души, то я ограничусь самымъ короткимъ изложеніемъ. Кто въ этомъ случа не уметъ самъ себ помочь тому вообще ничмъ не поможешь. тотъ еще не созрлъ для нашей точки зрнія. Для кого, съ одной стороны, недостаточно имть возможность оживлять въ себ вчныя мысли мірозданія. развитія и назначенія человчества, кто не уметъ длать такъ, чтобы милые и почитаемые усопшіе въ его собственной душ продолжали жить и дйствовать прекрасне прежняго, въ комъ среди дятельности для своихъ близкихъ, работы въ сфер своего призванія, содйствія процвтанію своего народа и благу всхъ собратій по человчеству, и наслажденія прекраснымъ въ природ и искусств, — въ комъ среди этого, съ другой стороны, не пробуждается сознаніе, что самъ онъ можетъ быть только временнымъ участникомъ всего этого, кто не приведетъ себя въ настроеніе, при которомъ будетъ наконецъ покидать жизнь съ благодарностью за то, что долженъ былъ нкоторый срокъ во всемъ этомъ дйствовать, наслаждаться и также страдать, но вмст и съ радостнымъ чувствомъ освобожденія отъ утомительнаго при долгомъ срок ежедневнаго труда жизни: ну, того мы должны отослать назадъ къ Моисею и пророкамъ’ (стр. 372).

Пониманіе жизни, выражающееся въ этихъ двухъ отрывкахъ, едва-ли можно назвать высокимъ. Тутъ недостаетъ главнаго, именно указанія на такой пунктъ человческой жизни, который можно было бы назвать единымъ на потребу, къ которому можно было бы обращаться при всхъ обстоятельствахъ и который могъ бы господствовать надъ всми остальными. Что жизнь представляетъ много разнообразныхъ и пріятныхъ занятій, не дающихъ намъ скучать, — это, конечно, справедливо, но вс эти радости могутъ намъ измнить, и тогда, что мы станемъ длать? Тогда намъ останется разв одно — оживлять въ себ вчныя мысли мірозданія, развитія и назначенія человчества — фраза, которая, если судить по смыслу книжки Штрауса, не иметъ большаго содержанія, и которую, по ея шаткости и безжизненности, нельзя предлагать людямъ, какъ настоящую опору для души.

А что мы скажемъ о тхъ, кто, очевидно, не подходитъ подъ описаніе счастливыхъ людей, сдланное Штраусомъ? О тхъ, кто не ученый, не художникъ, не чиновникъ, не военный, не собственникъ, а простой рабочій, не могущій видть въ своей работ ничего, кром тяжелой необходимости? Кто не иметъ ни средствъ, ни развитія для того, чтобы наслаждаться науками и произведеніями великихъ поэтовъ и музыкантовъ? О тхъ, для кого семья — невыполнимая роскошь или тяжелая обуза? Такимъ людямъ нельзя же предложить въ вид утшенія мысль, что они способствуютъ общему благу и необходимы для того, чтобы другая, меньшая половина человчества вела счастливую жизнь. Они сами хотятъ счастья, и вотъ почему у нихъ является зависть въ имуществу, ненависть съ наукамъ и искусствамъ, вотъ почему, вообще, между ними имютъ такой успхъ и ультрамонтаны и интернаціоналы. Въ особенности ясно, что ученіе интернаціоналовъ есть прямой отвтъ на міровоззрніе Штрауса, одно другимъ вызвано, и развитіе одного усиливаетъ развитіе другаго.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ.

Отрицаніе Провиднія.— Ужасное чувство.— Поклоненіе вселенной.— Христосъ.— Матеріальность души.— Происхожденіе организмовъ.

Вопросъ о религіи — вотъ существенный вопросъ этой книги. Очевидно, Штраусъ на столько религіозенъ, что понималъ, что здсь главный узелъ всего дла, что безъ ршенія этого вопроса невозможно человку успокоиться и считать свою дорогу твердою и ясною. Но, къ величайшему удивленію, мы находимъ въ тоже время, что Штраусъ не на столько понимаетъ религію, чтобы видть ея глубочайшія основы, онъ касается этихъ основъ слишкомъ легко, или проходитъ мимо ихъ, не замчая ихъ значенія. Протестантъ сказался въ немъ точно такъ же, какъ сказался гегельянецъ.

Въ самомъ конц книги Штраусъ пишетъ: ‘Уничтоженіе вры въ Провидніе принадлежитъ къ самымъ чувствительнымъ потерямъ, какія соединены съ отреченіемъ отъ христіанскихъ врованій. Человкъ видитъ себя среди громадной міровой машины, въ которой свистя вертятся желзныя зубчатыя колеса, оглушительно падаютъ тяжелыя молоты и песты, — человкъ видитъ, что онъ брошенъ безъ защиты и помощи въ круговоротъ всей этой страшной работы, и каждую минуту долженъ бояться, что при неосторожномъ движеніи его схватитъ и разорветъ какое-нибудь колесо, раздавитъ и сотретъ какой-нибудь молотъ. Это чувство беззащитности дйствительно есть ужасное чувство. Но разв поможетъ, если мы станемъ обманывать себя? Наше желаніе не передлаетъ міръ, а нашъ разумъ показываетъ намъ, что онъ есть дйствительно такая машина. Но не только такая машина. Въ немъ не движутся лишь безжалостныя колеса, а льется и успокоительный елей. Нашъ богъ (такъ называетъ Штраусъ вселенную) не беретъ насъ въ свою руку извн, но онъ открываетъ намъ источники утшенія внутри насъ самихъ. Онъ показываетъ намъ, что случай былъ бы дйствительно неразумнымъ владыкою міра, тогда какъ необходимость, т. е. сцпленіе причинъ въ мір, есть самъ разумъ. Онъ учитъ насъ понимать, что желать нарушенія въ дйствіи малйшаго изъ законовъ природы, значило бы желать разрушенія всего существующаго. Наконецъ, незамтно, ласковою властью привычки, онъ приводитъ насъ къ тому, что мы уживаемся и съ мене совершеннымъ положеніемъ, въ которое попали, и наконецъ, уразумваемъ, что наше благополучіе извн получаетъ лишь форму, а свое содержаніе счастья и несчастья почерпаетъ только изъ нашей собственной внутренней жизни* (стр. 371).

Плохія утшенія! Тутъ очень ясно и правильно изображено ужасное чувство, подъ которымъ живетъ родъ человческій, и очень смутно и несвязно указано, чмъ можно освободиться отъ этого чувство. Старинная мысль о томъ, что наше счастье зависитъ только отъ внутренней нашей жизни, указана Штраусомъ только мелькомъ и нигд не развивается вполн и какъ слдуетъ. Штраусъ, вообще, совершенно чуждъ пониманія, что человкъ и въ нравственномъ мір подлежитъ такому же ужасному чувству, какъ въ мір физическомъ. Отъ бдствій міра физическаго мы уходимъ въ міръ нравственный, но и тутъ оказываемся беззащитными и безпомощными. Ни наша собственная душевная жизнь, ни жизнь другихъ людей не могутъ насъ удовлетворить и составляютъ источникъ страданій, безпрестанно доводящихъ насъ почти до отчаянія. Мы окружены нравственнымъ безобразіемъ, мы сами ежеминутно боремся и падаемъ, и если часто не замчаемъ всей бдственности нашего положенія въ нравственномъ мір, то лишь вслдствіе такого же обмана, по которому человкъ въ цвт силъ и здоровья не думаетъ о смерти и безпечно движется среди страшной міровой машины. Вотъ главнйшее основаніе потребности религіозныхъ врованій, и Штраусъ въ другомъ мст самъ очень врно, хотя опять мелькомъ, указываетъ на это основаніе

‘При всей работ надъ самимъ собою’, говоритъ онъ, и при всей борьб съ своею чувственностію и своимъ эгоизмомъ, человкъ все-таки никогда не удовлетворяетъ своихъ собственныхъ нравственныхъ стремленій: онъ желаетъ себ такой чистоты, такого совершенства, которыхъ самъ себ доставить не можетъ, которыхъ онъ надется достигнуть только кровью Спасителя, перенесеніемъ на него своего оправданія» (стр. 138).

Вотъ глубочайшая точка дла, и весьма удивительно, почему Штраусъ не остановился на ней, почему онъ не съ нея судитъ о религіи вообще и о христіанств въ частности. Намъ, возросшимъ среди православія, эта точка зрнія знакома какъ нельзя лучше, у насъ стало поговоркою, что люди счастливые и гордые (т. е. довольные собою) забываютъ Бога, и что о немъ вспоминаютъ несчастные и кающіеся. При томъ, мы не такъ грубо, какъ Штраусъ, понимаемъ дйствіе религіи, подъ ея вліяніемъ чистота и совершенство могутъ быть отчасти достигаемы людьми въ здшней жизни, а не составляютъ Какого-то вншняго дара, получаемаго ими по смерти.

Какъ бы то ни было, побужденіе къ религіи заключается въ томъ, какъ понимаетъ человкъ міръ физическій и міръ нравственный. Если и тотъ и другой міръ таковы, что возбуждаютъ ужасное чувство, то религія иметъ свое оправданіе. Слдовательно, кто говоритъ противъ религіи, тотъ естественно становится на точку зрнія оптимизма, тотъ чувствуетъ желаніе доказать, что и міръ физическій очень хорошъ, и міръ нравственный не долженъ пугать человка. Такъ поступаетъ и Штраусъ: о мір нравственномъ онъ, какъ мы уже замтили, почти ничего не говоритъ, едва его касается (нмцы нынче. очевидно, такъ горды, что забываютъ Бога), но за міръ физическій онъ вооружается всми силами, онъ длаетъ изъ него новаго бога, вселенную. Universum, и возвеличиваетъ его пышными похвалами.

‘Мы видимъ въ мір’, говоритъ онъ, ‘непрестанныя перемны, но скоро въ этихъ перемнахъ мы открываемъ неизмнное, порядокъ и законъ. Мы видимъ въ природ рзкія противоположности, страшную борьбу, но находимъ, что всмъ этимъ строй и гармонія цлаго не нарушаются, а напротивъ поддерживаются. Мы видимъ, дале, нкоторый постепенный ходъ, образованіе высшаго изъ низшаго, изящнаго изъ грубаго, нжнаго изъ суроваго. И сами мы тмъ больше преуспваемъ какъ въ личной, такъ и въ нашей общественной жизни, чмъ больше намъ удается въ себ и вокругъ себя тоже подчинить закону то, что произвольно измняется, развить высшее изъ низшаго, нжное изъ грубаго’.

‘Подобныя вещи, когда мы встрчаемъ ихъ въ сфер человческой жизни, мы называемъ разумными и добрыми. Слдовательно, мы не можемъ не называть такъ и того, что соотвтствуетъ имъ въ мір насъ окружающемъ. И, такъ-какъ мы чувствуемъ себя безусловно зависящими отъ этого міра, такъ-какъ только изъ него можемъ выводить и бытіе и устроеніе нашего существа, то мы должны разсматривать міръ, и притомъ въ его полномъ понятіи, въ смысл вселенной (Universum), какъ источникъ всего разумнаго и добраго’.

‘И такъ, то, отъ чего мы чувствуемъ себя въ безусловной зависимости, никакъ не есть только грубая сила, передъ которою мы преклоняемся съ нмою покорностію, а вмст и порядокъ и законъ, разумъ и доброта, которымъ мы вручаемъ себя съ любовью и довріемъ. И еще боле, такъ-какъ мы способность въ разумному и доброму, признаваемую нами въ мір, находимъ въ самихъ себ, и находимъ себя существами, которыми это доброе и разумное чувствуется, познается, въ которыхъ оно должно сдлаться личнымъ, то мы вмст чувствуемъ въ себ тснйшее сродство съ тмъ, отъ чего зависимъ, мы находимъ себя при зависимости свободными, и въ нашемъ чувств въ вселенной смшивается гордость со смиреніемъ, радость съ преданностію’ (стр. 142—4).

Это называется пантеизмомъ. Но пантеизмъ, взятый въ своемъ чистомъ вид, какъ логическое требованіе привести все существующее къ единству и поставить связь и зависимость между всми формами бытія, есть ученіе очень общее, совершенно неопредленное, и, можно сказать, ничему не противорчащее. У Штрауса же пантеизмъ является въ очень сильной и странной окраск. Штраусъ говоритъ о любви, преданности, смиреніи, довріи… То-есть, онъ взялъ религіозныя чувства, которыя возможны только по отношенію къ личному Богу. и съ величайшей наивностью утверждаетъ, что мы можемъ перенести ихъ на вселенную, что мы можемъ не врить въ Бога, и однако же вполн сохранить въ себ обыкновенное религіозное настроеніе. Какая поразительная непослдовательность! Можетъ быть, въ душ Штрауса она какъ нибудь и уживается, но вольнодумцы всхъ странъ посмются надъ нею, какъ надъ нелпостію. Преданность, смиреніе! Кому и передъ кмъ, когда мы сами владыки своей судьбы, когда въ насъ заключается лучшій цвтъ вселенной?

Можетъ быть, однако же, для языка, употребляемаго Штраусомъ, можно бы было еще пріискать какой-нибудь смыслъ (во всякомъ случа не прямой), если бы Штраусъ въ своей книг являлся дйствительно пантеистомъ, если бы онъ врилъ въ связь вещей и ихъ внутреннее развитіе. Но онъ, какъ оказывается, не иметъ ни малйшаго права выдавать себя за пантеиста. Во всей своей книг онъ настойчиво заявляетъ, что принимаетъ выводы матеріалистовъ и ныншнихъ модныхъ естествоиспытателей. Онъ духъ считаетъ порожденіемъ матеріи, восхищается теоріею Дарвина, и вообще, явно признаетъ общераспространенный взглядъ, что міръ, и все, что въ немъ, произведены игрою слпыхъ механическихъ силъ. Онъ не сдлалъ ни шагу для того, чтобы одухотворить и связать міръ, когда же явилась надобность, то онъ вдругъ сталъ проповдывать любовь и преданность къ тому міру, въ которомъ, по его же увреніямъ, все слпо и глухо.

Натуралисты, на которыхъ такъ усердно ссылается Штраусъ, жестоко посмются надъ его заключеніемъ. что порядокъ, законъ, гармонія въ мір доказываютъ присутствіе въ немъ разума и благости. Они ему скажутъ, что это лишь неправильное перенесеніе человческихъ, понятій на міръ сущностей, что законы міра произведены не разумомъ, а необходимостію, гармонія не порождена благостію, а установилась сама собою, да сверхъ того, что вообще, въ мір нельзя различать совершенное отъ несовершеннаго, что вс вещи одинаково совершенны, и самого человка нелпо считать выше другихъ явленій природы.

Очевидно, Штраусъ попалъ въ глубоко-фальшивое положеніе, желая въ одно время и признать современное исповданіе Германіи, ея господствующія идеи, и сохранить существенныя черты другаго міра идей, которымъ долго жилъ. Ни того, ни другаго онъ не могъ сдлать, какъ слдуетъ, у него нтъ единства взгляда, нтъ мысли, которая бы твердо имъ руководила. и потому онъ впадаетъ въ грубыя противорчія относительно важнйшихъ вопросовъ. Говоря противъ христіанства, онъ такъ увлекается, что теряетъ всякое историческое пониманіе. Трудно поврить, чтобы ученая Германія дошла до такой тупости въ воззрніяхъ на прошлыя времена. Говоря объ успхахъ естественныхъ наукъ, Штраусъ увлекается въ противоположную сторону и воображаетъ яснымъ и доказаннымъ то, что никому не ясно и ничмъ не доказано. Приведемъ примры.

Разсуждая о Христ какъ объ нравственномъ идеал, Штраусъ приходитъ къ слдующему заключенію:

‘О томъ, въ кого я долженъ вровать, на кого долженъ смотрть какъ на нравственный прообразъ, о томъ мн нужно прежде всего имть опредленное, точное представленіе. Существо, которое я вижу только въ колебающихся очеркахъ, которое неясно для меня въ существенныхъ отношеніяхъ, хотя можетъ интересовать меня какъ задача для научнаго изслдованія, но не можетъ имть для моей жизни практическаго значенія. Между тмъ, существо съ опредленными чертами, котораго можно держаться, есть лишь Христосъ вры, Христосъ же исторіи, науки, есть только проблема, а проблема не можетъ быть предметомъ вры, не можетъ быть идеаломъ жизни’ (стр. 79).

Не забудемъ, что дло идетъ о нравственномъ образ Христа, то есть о томъ образ, который понятенъ для простйшихъ изъ людей, который съ неотразимой силой и сіяніемъ выступаетъ передъ всякимъ читающимъ Евангеліе. Но Штраусъ въ этомъ случа принимаетъ на себя видъ величайшей научной строгости, онъ не видитъ ничего опредленнаго, находитъ здсь только труднйшую проблему для пауки. Бдный XIX вкъ! Тотъ образъ, которымъ восемнадцать вковъ жило человчество, совершенно потускнлъ въ твоихъ глазахъ, сдлался неразршимою загадкою. Странный прогрессъ! Жизнь минувшихъ людей понемногу длается непонятною для потомковъ: та несравненная нравственная красота, передъ которою столько поколній умилялись и благоговли, обратилась для Штрауса въ темную проблему. Но посмотрите на того же Штрауса, когда онъ говоритъ о естественныхъ наукахъ, тутъ онъ уже не скептикъ, не строгій ученый, а обращается въ пламеннаго неофита, которому нипочемъ всякія проблемы. Вотъ, напримръ, какъ онъ разсуждаетъ о матеріальности души:

‘Множество трудностей, окружающихъ проблему ощущенія и мышленія у человка, коренятся только въ предположеніи существа души отличнаго отъ тлесныхъ органовъ. Какимъ образомъ впечатлнія переходятъ отъ протяженнаго немыслящаго существа, каково человческое тло, на непротяженное мыслящее существо, какова душа, какимъ образомъ переходитъ дйствіе отъ души на тло, — вообще, какимъ образомъ между ними возможно какое бы то ни было общеніе, этого еще не объяснила никакая философія, и никогда не объяснитъ. Во всякомъ случа, это непремнно должно стать понятне, если мы будемъ имть дло съ однимъ и тмъ же существомъ, которое на одномъ конц есть протяженное, а на другомъ мыслящее. Намъ скажутъ конечно: подобной существо невозможно. Но мы скажемъ противъ этого: оно есть въ дйстигтельности, вс мы сами — такія существа’ (стр. 209—211).

Вотъ какъ легко разршаются для нашего скептика труднйшія задачи! Онъ не останавливается даже предъ невозможнымъ и находитъ, что оно понятне, чмъ прежнія представленія о душ.

Можно подумать однакоже, что Штраусъ здсь хочетъ одухотворить матерію, что онъ готовъ, какъ Лейбницъ, вообразить міръ состоящимъ изъ представляющихъ монадъ. Но нтъ, онъ просто становится на сторону матеріалистовъ, свои разсужденія о душ онъ заканчиваетъ такъ:

‘Съ одной стороны раздражается нервъ, въ немъ возбуждается внутреннее движеніе, съ другой стороны является ощущеніе, воспріятіе, выскакиваетъ мысль. И наоборотъ, ощущеніе и мысль превращаются въ движеніе членовъ. Когда Гельмгольцъ говоритъ: ‘при происхожденіи теплоты изъ тренія и удара, движеніе цлыхъ массъ переходитъ въ движеніе ихъ малйшихъ и частей, наоборотъ. при происхожденіи движущей силы изъ теплоты, движеніе малйшихъ частей переходитъ въ движеніе цлыхъ массъ’, — то я спрашиваю: разв этоo что-нибудь существенно другое? Разв предъидущее превращеніе не ость необходимое продолженіе этого превращенія?’

‘Мн скажутъ, что я говорю о вещахъ, которыхъ не понимаю. Положимъ, но найдутся другіе, которые ихъ понимаютъ и которые и меня поняли’ (стр. 210—211).

Какое легкомысліе въ трактованіи важной задачи. и какая дтская вра въ чужой авторитетъ! Въ дйствительности, между переходомъ движенія въ теплоту и появленіемъ ощущенія вслдствіе впечатлнія нтъ ни малйшаго сходства. кром того, что и тамъ и тутъ два явленія связаны между собою. Штраусъ разсуждаетъ ни чмъ не лучше того, какъ если бы кто вздумалъ пояснять происхожденіе въ насъ мыслей и ощущеній примромъ звонка у дверей: дернешь за ручку съ одной стороны. и съ другой стороны звонитъ колокольчикъ. Какое искаженіе предмета, какая невообразимо-грубая постановка вопроса!

Точно такъ, разсуждая о происхожденіи органическаго міра, Штраусъ предается самому дтскому увлеченію, онъ наивно вритъ, что естественныя науки уже все поршили.

‘Кантъ утверждалъ’, пишетъ онъ, ‘что можно сказать: дайте мн вещество. я покажу вамъ, какъ долженъ изъ него возникнуть міръ’, но нельзя сказать: ‘дайте мн вещество, я покажу вамъ, какъ долженъ родиться изъ него червякъ’ (стр. 171).

Штраусъ, изложивши теорію Дарвина, съ гордостію замчаетъ, что новйшіе успхи наукъ будто бы опровергли это мнніе Канта.

‘Объясненіе происхожденія міра изъ вещества могло быть сдлано, по утвержденію Канта, относительно неорганическихъ массъ, но должно было остановиться даже передъ червякомъ. Ныншняя наука, если еще не достигла этого объясненія, то нашла врный путь къ достиженію его въ будущемъ, не только относительно червяка, но и относительно самого человка’ (стр. 220).

Какая это наука? Какой это путь? Неужели Дарвинова теорія? Но если такъ, то эти слова Штрауса свидтельствуютъ только о коренномъ непониманіи Дарвиновой теоріи, которое впрочемъ раздляютъ со Штраусомъ множество людей.

Нтъ, Кантъ остается правъ до сихъ поръ. Дарвинъ не только не объяснилъ изъ силъ вещества, а и не думалъ объяснять, ни человка, ни даже червяка.

——

Читая разсужденія Штрауса, невольно подумаешь: блаженъ кто вруетъ!

По своему предмету и по всему внутреннемъ смыслу книга Штрауса есть безъ сомннія одно изъ характернйшихъ и одно изъ печальнйшихъ явленій во всемірной литератур. Замыселъ автора очевидно былъ — представить намъ всю мудрость, до которой достигла Европа, вс послдніе результаты ея умственнаго движенія. Онъ взялся за это съ увренностію первостепеннаго ученаго и писателя, онъ говоритъ развязнымъ тономъ, съ явнымъ сознаніемъ, что ему по силамъ такая задача, что вс глубины человческой жизни и мысли ему доступны и что его слушаютъ, какъ великій авторитетъ. При этомъ онъ напрягъ всю дерзость своего ума, чтобы ни передъ чмъ не останавливаться въ выраженіи своихъ мнній, чтобы превзойти вольнодумствомъ, если можно, и Вольтера и Ренана. И что же вышло? Въ этой книг нтъ ни пониманія религіи, ни пониманія исторіи, ни пониманія философіи и естественныхъ наукъ, и наконецъ нтъ никакого нравственнаго ученія, а выражено только одно грубое довольство современной жизнью. Это довольство, въ нашъ грустный, страдающій вкъ, подавленный опасеніями и внутреннимъ разладомъ, поражаетъ своею тупостію.

И вотъ вамъ просвщеніе Европы! Вотъ его краткое изложеніе! Если подобныя мысли составляютъ исповданіе первйшихъ европейскихъ умовъ, то что должно твориться въ головахъ безконечной толпы такъ называемыхъ образованныхъ людей, которые видятъ въ Штраус своего великаго писателя и которые во всякомъ случа увлекаются тмъ же общимъ потокомъ?

1873.

Н. Страховъ

Штраусъ*).

Читайте также: