Была однажды штопальная игла, которая считала себя необычайно тонкой, как будто она была обыкновенной швейной иголкой.
— Смотрите только, держите меня крепче! — говорила штопальная игла пальцам, которые ее придерживали. — Не уроните меня! Если я упаду на землю, меня, наверно, никогда больше не найдут, ведь я такая тонкая.
— Но это еще не так страшно, как кажется, — сказали пальцы, охватив ее поперек корпуса.
— Смотрите, я иду со свитой! — сказала штопальная игла и потянула за собой длинную нитку, но на конце нитки не было узла.
Пальцы направили иглу как раз в туфлю кухарки, верхняя кожа на ней порвалась, и ее нужно было зашить.
— Это слишком грубая работа! — сказала штопальная игла. — Я ни за что не пройду сюда, я сломаюсь, я непременно сломаюсь!
И действительно, она сломалась.
— Ведь я это предсказывала!.. — сказала штопальная игла, — я слишком тонка для такой работы!
— Ну, теперь она уже никуда не годится! — сказали пальцы, но они всё же были принуждены ее держать, кухарка накапала сургуча на иглу и заколола ею спереди свой платок.
— Так, теперь я обратилась в булавку для галстука! — сказала штопальная игла. — Я ведь знала, что мне предстоит стать важной особой, кто хорош, всегда будет хорошим! — при этом она засмеялась про себя. По штопальной игле никогда нельзя заметить, когда она смеется. На груди кухарки она сидела так важно, точно помещалась в придворной карете и важно посматривала во все стороны.
— Позвольте мне спросить, вы сделаны из золота? — спросила иголка, воткнутая по соседству с нею. У вас прекрасная внешность и оригинальная головка, только жаль, что она так мала! Вы должны потрудиться подрасти, не всякий имеет голову из сургуча!
При этих словах штопальная игла так гордо подняла голову вверх, что выпала из платка как раз в трубу для стока помоев, которую полоскала кухарка.
— Теперь мы отправимся путешествовать, — сказала себе штопальная игла. — Лишь бы только я не затерялась!
Но она, действительно, затерялась.
— Я слишком тонка для этого света, — сказала она, лежа на дне сточной канавки. Но я знаю себе цену, и это всегда доставляет некоторое удовольствие!
И штопальная игла сохранила свою гордую осанку и хорошее расположение духа.
Много всякой всячины проплывало над нею: стружки, соломинки, обрывки старых газет.
— Посмотрите-ка, как они несутся, — говорила штопальная игла, — они и не знают, что лежит под ними! Я тут лежу, я тут застряла! Смотрите, вон плывет стружка, которая ни о чем больше не думает, как о самой себе! Вон мчится соломинка!.. Как она вертится, как она кружится! Не думай же только о себе, ты легко можешь удариться о камень. Вон плывет клочок газеты! Все уже давно забыли, что на нем написано, а он всё-таки важничает. Я сижу терпеливо и тихо. Я знаю, кто я, такою же я и останусь.
В один прекрасный день что-то упало совсем рядом с нею, новый сосед блестел так великолепно, что штопальная игла подумала, что это бриллиант, в сущности, это был простой осколок бутылки, но так как он издавал такой сильный блеск, штопальная игла заговорила с ним и представилась, как булавка для галстука.
— Вы, вероятно, бриллиант?
— Да, что-то в этом роде…
И так каждый подумал про другого, что он — большая драгоценность, и они заговорили о высокомерии и чванстве всего света.
— Я была в ящике одной барышни, — сказала штопальная игла, и эта барышня была кухарка, на каждой руке у неё было по пяти пальцев, я никогда не встречала кого-нибудь чваннее этих пальцев! А ведь они существовали только для того, чтобы вынимать меня из ящика и снова класть туда.
— А они были очень знатные? — спросил бутылочный осколок.
— Знатные? — переспросила игла, — нет, но за то очень чванны! Это были пять братьев, все прирожденные ‘пальцы’, они гордо держались друг возле друга, хотя были разного роста. Крайний, большой палец был короток и толст, он обыкновенно держался особняком, и у него был только один сустав в спине, так что он мог делать один поклон, но он говорил, что если у какого-нибудь человека его отрубят, этот человек уже не будет годиться для военной службы. Второй палец ‘лакомка’, всегда лез во всё сладкое и кислое, указывал на солнце и на луну и нажимал на перо во время письма. Долговязый — третий смотрел на всех остальных свысока. Четвертый носил всегда золотой пояс вокруг тела, а маленький Шалунишка ничего не делал и очень гордился этим. Всё это как было пустым хвастовством, так и осталось, поэтому я и ушла от них!
— А теперь мы сидим здесь и сверкаем, — сказал бутылочный осколок.
В эту самую минутку в канаву хлынула струя воды, которая поднялась выше краев канавы и увлекла с собою и бутылочный осколок.
— Так, теперь и он поплыл, — сказала штопальная игла. — Но я остаюсь на месте, я слишком тонка, и в этом-то моя главная гордость, очень похвальная гордость! — И она продолжала гордо лежать на месте, и голова её была полна великих мыслей.
— Я почти готова поверить, что родилась от солнечного луча, так я тонка! Мне также кажется, будто солнечные лучи постоянно, постоянно отыскивают меня под водою. Ах, я так тонка, что далее моя мать не может меня найти. Если бы у меня еще был мой старый глазок, который обломился, мне кажется, я была бы способна заплакать, но нет, я бы не сделала этого, — плакать не подобает высокопоставленным особам…
Однажды двое уличных мальчишек ползали по канавке и рылись в накопившемся там соре, разыскивая старые гвозди, монетки и прочий хлам… Это была грязная работа, но они находили в ней удовольствие.
— Ай! — закричал вдруг один, которому штопальная игла впилась в палец, — вот так штука!
— Я не штука, а барышня, — заметила штопальная игла, но никто не обратил на это внимания. Сургуч соскочил, и она вся почернела. Но черный цвет заставляет казаться стройней, и она думала, что она стала еще тоньше, чем прежде.
— Смотри-ка, вон плывет яичная скорлупа, — сказали мальчики и воткнули штопальную иглу в яичную скорлупу.
— Белые стены, а я сама черная, — сказала штопальная игла, — это очень идет одно к другому, пусть теперь на меня полюбуются. Лишь бы только мне не заболеть морской болезнью, тогда меня стошнит.
Но она не заболела, и ее не стошнило.
— Отличное средство против морской болезни-обладать стальным желудком и помнить, что представляешь собою нечто выше человека! Теперь моя морская болезнь прошла. Да, вообще, чем выше происхождение, тем больше можешь совершить в жизни…
— Крак! — сказала яичная скорлупка, потому что через нее переехало колесо.
— Боже, как это давит! — воскликнула штопальная игла, — теперь-то я наверно заболела! Я ломаюсь!
Но она не сломалась, хотя по ней прокатилось колесо, она лежала плашмя во всю длину и, вероятно, лежит там еще и теперь…