‘Шпитаты’.
‘Шпитаты’.
(Картинка съ натуры).
‘Равнодушно слушая проклятья
Въ битв съ жизнью гибнущихъ людей,—
Изъ-за нихъ вы слышите ли, братья,
Тихій плачъ и жалобы дтей?’
I.
II.
III.
‘Шпитаты’, Подъячев Семен Павлович, Год: 1912
Время на прочтение: 24 минут(ы)
Я шелъ изъ города домой къ себ въ деревню… Дло было въ ноябр, погода стояла гадкая, дорога еще того хуже, день короткій, какъ говорится, ‘съ воробьиный хвостъ’… Я запоздалъ, сталъ торопиться, усталъ до смерти и не замтилъ, какъ настигла и словно шапку мн на глаза нахлобучила темная, осенняя, долгая ночь.
Волей-неволей пришлось, не доходя верстъ 10-12 до дому, заночевать въ деревн.
Деревня была знакомая, самъ я не дальній и поэтому я, не робя и надясь, что пустятъ, постучался въ окошко первой же стоявшей на краю избенки…
— Кто тамотко?— раздался изъ избы бабій визгливый голосъ.
— Я!..
— Да кто я-то?.. Чего налить?.. Кого теб?
— Пусти ночевать… заплачу…
— Да ты откуда?..
Я крикнулъ ‘откуда’ и сталъ слушать, что будетъ дальше.
— Андрей, а Андрей,— услыхалъ я бабій голосъ, обращавшійся къ кому-то, — Андрей! Да проснись, лшманъ… Андрюхъ!..
— Н-ну!..— глухо донеслось откуда-то, точно изъ-подъ земли.
— Стучится кто-то… выдь, посмотри…
— Кто тамъ у тебя стучится… Кои чортъ по ночамъ… спокою нтъ.
— Да встань, дьяволъ… чай, вс бока пролежалъ… Выдь, можетъ, дло какое.
Голоса замолкли. Я стоялъ подъ окномъ и ждалъ. Изъ окна падалъ слабый свтъ ко мн подъ ноги и блестлъ въ луж, а около меня и дальше везд стояла тьма, тихая, густая и какая-то пугающая, страшная.
Гд-то недалеко стукнуло… Скрипнула дверь и почти рядомъ со мною раздался голосъ.
— Кто здся?..
— Пусти ночевать,— сказалъ я, не видя, кому говорю.— Запоздалъ, вотъ… усталъ… не дойдешь теперь до дому…
— А ты откуда?..
— Да не дальній, изъ Лскова.
— А ты гд былъ-то?
— Въ городъ ходилъ.
— Зачмъ?..
— Да надо… по длу.
— Да у меня тсно… повернуться негд… неспокойно… ребятенки… челедни-то этой, окаянной, полна изба… По мн, иди, коли охота, не жалко.
— Ничего,— сказалъ я,— какъ-нибудь обойдемся… не привыкать… у самаго дома ‘челедни’ этой, хоть отбавляй.
— Ну, иди.
— Куда?
— Эва!.. Иди ко мн на голосъ… крыльцо тутъ… ступеньки… лобъ не разбей… Идешь?..
— Иду… гд ты?..
— Эванъ, вотъ… ползай… нашелъ крыльцо-то?..
— Нашелъ… слава Богу.
— Ну, и ладно… эка тьма-то… не фига не видать… какъ ты шелъ то?..
— По памяти…
— Чай, грязи-то нахлебался?.. Идешь?.. Пойдемъ въ избу… Эво она, дверь-то въ сни… нащупалъ?.. не упади… идли за мной… держись… хоромы-то у меня ужь очень просторны.
Гд-то въ потемкахъ онъ нащупалъ скобку, дернулъ за нее и, отворивъ хлюпнувщую, точно кто-то чмокнулъ губами, дверь, сказалъ:
— Пролзай!
Я нагнулся, чтобы не удариться объ косякъ головой, и, держа обими руками передъ собой мшокъ съ покупками для дома, ‘пролзъ’ въ избу. Онъ шагнулъ за мной и плотно прихлопнулъ за собой опять такъ же чмокнувшую дверь.
— Здорово живете!— сказалъ я, остановившись у порога и почти касаясь головой потолка,— Пустите ночевать.
— Здравствуй!— отвтила стоявшая у стола высокая, худая, обтрепанная баба, глядвшая на меня и на мой мшокъ огромными, удивленными и вмст испуганными глазами.— Проходи сюда… эва… положь мшокъ-то.
— Ноги-то у меня больно того…— сказалъ я.
— Наплевать! Полъ-то у насъ не паркетъ… Эна, огню присчь!— сказалъ мужикъ, такой же, какъ и баба, худой и длинный:— Чай, мы не господа… проходи къ столу… положи мшокъ-то… не бойся, все цло будетъ. Не взыщи, тсно у насъ… плохо живемъ.
Я какъ-то бокомъ, мимо заваленной всякой дрянью ‘казенки’, пролзъ на указанное мсто и, чувствуя, что усталъ до смерти, слъ на скамью.
— Тснота у меня,— снова повторилъ хозяинъ.— Плохо живу.
Этого ему и говорить было не надо. Я сразу и самъ увидалъ, что дйствительно ‘плохо’.
Грязь, неряшливость, тснота, какія были здсь, въ этой изб, не скоро найдешь.
На стол, стоявшемъ, какъ и водится, въ переднемъ углу подъ ‘богами’, было загажено и залито чмъ-то, по всему вроятію, щами, стояла не убранная чашка и валялись ложки.
Стеклянная небольшая лампочка, съ нечищеннымъ матовымъ ‘пузыремъ’, висла надъ столомъ и скупо и печально, точно готовая заплакать отъ стыда, освщала всю избу.
Въ изб, дйствительно, какъ давеча выразился хозяинъ, повернуться было негд. Сама по себ маленькая, аршинъ семи, съ бревенчатымъ поломъ, кое-какъ стесаннымъ топоромъ, съ низкимъ потолкомъ, съ тремя оконцами на улицу, она была еще почти наполовину занята печкой, начинавшейся сейчасъ же налво отъ входной двери и около нея ‘казенкой’, заваленной разной дрянью и служившей для спанья. Съ этой ‘казенки’ лазили на печь.
Посреди избы, на оцп, висла большая корзинка-люлька, закрытая какой-то тряпкой. Тамъ, въ этой люльк, что-то по временамъ тихо, точно щенокъ, взвизгивало.
Около устья печки на скамейк стоялъ большой, сдланный изъ блой жести, странной формы неуклюжій самоваръ, а надъ нимъ, на полк, виднлись чайныя чашки.
Тяжелый и какой-то особенный, присущій только отчаянной бдности воздухъ стоялъ въ изб и нагонялъ на душу ту тоску, отъ которой либо ‘пьютъ мертвой чашей’, либо ‘бгутъ, куда глаза глядятъ’.
Дтей, ‘челедни’, какъ выразился хозяинъ, когда я вошелъ и услся къ столу, не было видно, они, какъ оказалось, забились на печку, гд сидли, притаившись за трубой, невидимые мн, но хорошо видвшіе меня.
Хозяинъ слъ на казенку, свсивъ ноги, обутые въ валенки, и, свернувъ папироску, всталъ и закурилъ не отъ спички, а — по всему вроятію, ради экономіи — отъ лампочки, вынувъ ее предварительно изъ гнзда, въ которомъ она стояла. Хозяйка взяла мочалку и начала стирать со стола.
— Поужинали недавно, — сказала она, точно стыдясь и оправдываясь.— Не успла стереть-то… Насильно ребятъ вонъ угомонила…
— А у тебя ихъ много?— спросилъ я, точно также, какъ и хозяинъ, закуривъ папироску:— Не видать что-то?..
— Мало ли!— отвтилъ за нее хозяинъ, курившій и плевавшій на полъ.— Своихъ трое, да шпитатъ вонъ, дери ихъ деромъ, двое… въ люльк вонъ… издыхаютъ, да не издохнутъ… спокою отъ нихъ нту ни дня, ни ночи…
— Что жь вамъ своихъ-то мало?— спросилъ я.
— Стало быть, мало!— сердито, какъ мн показалось, метнувъ на меня глазами, сказалъ онъ.— Небось самъ понимать долженъ, не отъ радости беремъ… нужда наша беретъ… не отъ радости… Кабы не нужда, на кой бы они чортъ нужны… провались они проваломъ. Они мн поперекъ глотки встали… Не отъ радости, — опять повторилъ онъ и вдругъ страшно и надолго закашлялся.
Онъ перегнулся съ казенки къ полу и кашлялъ какъ-то по особенному, точно у него все нутро выворачивало или точно тамъ у него сидлъ кто-то и, вцпившись, не отдавалъ и не отпускалъ.
Его худое лицо сдлалось синее, страшное и, когда онъ наконецъ, къ великой моей радости, пересталъ кашлять и поднялъ его, все оно было залито слезами, а подслповатые глаза, какъ-то особенно жалко и робко моргали, точно, стыдясь чего-то, плакали про себя.
— Экъ, ты, другъ,— сказалъ я.— Давно ли это ты?..
Онъ махнулъ рукой и не отвтилъ.
— А кто же виноватъ-то?— вступилась молчавшая баба.— Никто не виноватъ… самъ себя ухандакалъ… пилъ бы поменьше… Надысь къ доктору ходилъ… что онъ теб сказалъ-то, а?.. а ты что?.. самъ виноватъ… нон вонъ чмъ свтъ нажрался гд-то, песъ его знаетъ… выспался… дрыхъ весь день, а теперича издыхаетъ… Никто не виноватъ, батюшка, никто… самъ себ лиходй… Что ужь, какія съ нимъ изъ-за этого вина непріятности были… нтъ, все неймется. Такъ вотъ и вцпится, какъ увидитъ!.. видно, съ тмъ и во сыру землю пойдетъ… видно, чернаго кобеля не вымоешь до бла…
— Затрещала, трещотка, замолола!— взглянувъ въ ея сторону, сказалъ мужикъ,— много ты смыслишь…
— Ты много смыслишь… ишь сидитъ съ умной-то головой!.. куды ты годенъ-то? трубы тобой затыкать, ей-Богу… наказалъ меня Господь…
Они начали переругиваться и корить другъ дружку. Это мн надоло и, желая прекратить перебранку, все больше и больше принимавшую, такъ сказать, зловщій характеръ, я сказалъ, обращаясь къ мужику.
— А ты, чмъ такъ мучиться-то, поправился бы… хлопнулъ бы сотку.
— А на что хлопать-то?— воскликнулъ онъ.— Я бы и безъ тебя зналъ, что длать, да не за большимъ дло: хлопаловъ-то нту. Ты вотъ не выручишь ли, а?..
— Гм!— усмхнулся я, — а баба-то?.. Она намъ пропишетъ по первое число!..
— Наплевать я хотлъ на бабу… ба-а-ба! чай, я кто?.. Я хозяинъ! Да она и сама не откинетъ.
— А у васъ тутъ найдется?.. есть… занимаются?..
— Ну, вотъ сказалъ!.. сколько угодно…
— Что жь, я, пожалуй, дамъ на половинку… Только вотъ самоваръ нельзя ли поставить… чай у меня есть… попить бы… усталъ очень…
— Можно! это можно!— обрадовался онъ и соскочилъ съ казенки.— Аксинь,— обратился онъ къ жен и голосъ у него сдлался совсмъ не тотъ, что былъ за минуту до этого.— Гд у тебя тутъ спасудинка-то пустая?.. Слетаю я живымъ манерцемъ къ Бурих, а ты тутъ пока самоварчикъ.
— А закусить-то?— сказалъ я.— Чмъ закусить-то… у васъ есть что-нибудь?..
— А что у насъ?.. хлбъ есть…
— Грибы есть соленые,— сказала баба — волнушки…
— Ну, коли такъ, такъ такъ,— сказалъ я и далъ мужику рубль.— Принеси половинку. Лети!..
— Ты, мотри, скорича,— сказала ему вслдъ баба, когда онъ торопливо накинувъ на себя одежонку, бросился къ двери,— не пропади тамотко съ цлковымъ-то…
— Ну тебя къ черту!— крикнулъ ей мужикъ: — дура косматая!— и скрылся за дверью.
Мы остались вдвоемъ. Баба подошла къ люльк, откинула тряпку, посмотрла и про себя сказала:— Спятъ, угомонились…— и, повернувшись ко мн, добавила:— наказанье мн съ ними, голова кругомъ идетъ… боюсь, какъ бы помраченіе мозговъ не сдлалось…
— А что?..
— Да орутъ все и день и ночь, и день и ночь. Грыжа что-ли, песъ ихъ знаетъ!.. и не подыхаетъ, замть, ни одинъ… Наказанье Господне!..
— Больны, стало быть?..
— Притка ихъ знаетъ… надоли… николи у меня такихъ не было…
— Сколько же ихъ у тебя тамъ?— заинтересовавшись и все еще не понимая путемъ, въ чемъ дло, спросилъ я.
— Да двое… оба парнишки… одному-то году нту, а другому-то побол… плохіе-то расплохіе… помрутъ безпремнно…
— Жалко?
— Чего ихъ жалть-то… не свои, чай… шпитаты…
— А-а-а!— протянулъ я, понявъ, въ чемъ дло.— Ну, это дло другое… а свои-то гд?..
— На печк… тоже смерти молю и нашимъ… подохли бы — свчку поставила бы… Такъ разводить самоваръ-то?— спросила она, перебивая свою рчь.
— Разводи.
Она начала возиться около устья печки, разводить самоваръ: застучала ведромъ, стала наливать воду, затрещала лучиной, загремла трубой…
— Ау тебя много ль добра-то этого?— спросила она отъ печки.
Я не отвтилъ ей и въ свою очередь спросилъ, думая о ‘шпитатахъ’ въ люльк.
— Что-жь, у васъ корова есть?
— Какая у насъ, батюшка, корова!— какъ-то даже радостно крикнула баба, точно я спросилъ у ней что-то смшное.— Что ты это, Господь съ тобой!.. нтъ у насъ ничего… ни коровы, ни лошади, ни овцы, ни собаки… одна кошка да птухъ съ курицей… Ничего нту, все разбойникъ ршилъ!..
— Какъ же вы живете-то?.. чмъ?.. по міру, что ли, ходите?..
— Нтъ, пока Богъ миловалъ… по міру не ходимъ… Шпитатами вотъ питаемся… ими живемъ…
— Та-а-къ!— протянулъ я опять, понявъ, въ чемъ дло.
— По четыре бумажки за каждаго получаю въ мсяцъ,— продолжала она,— восемь за двоихъ-то… Кой-какъ дышимъ,
— А какъ помрутъ?
— А другихъ дадутъ… мало этого добра-то, что ли?
— Да какъ же теб дадутъ-то? Небось, тоже не зря даютъ… не щенки вдь?
— Знамо, не щепки… На молоко даютъ.
— На какое молоко?
— На материнско.
— Да какое же у тебя молоко?
— А я за выносъ плачу… мн не самой даютъ… мн выносятъ.
— Это что же за штука такая ‘выносятъ’, не пойму я… какъ такъ?
Баба засмялась, отошла отъ печки и, усвшись къ столу, насупротивъ меня, воскликнула:
— Да неужли-жь ты не знаешь… не слыхалъ, какое это дло?
— Да не къ чему мн было знать-то, сказалъ я.
— А это, вишь ты, какъ длается… разскажу я теб, родной ты мой, какъ звать тебя не знаю, очинно все просто… Помретъ вотъ, скажемъ, у меня щенокъ, сейчасъ я бабу начну искать по слухамъ, которая недавно родила… найдется такая бабенка подходящая… я къ ней… такъ и такъ, молъ, много ль возьмешь за выносъ? Ну, за рублевку, за полтора, глядя какъ по человку, стакаемся… Пойдетъ она въ Москву въ гопшиталь… оттеда мн я вынесетъ младенца, а ужь я тутатко сама съ нимъ какъ хочу… Про-о-стое, родной, дло!..
— Чудно!— воскликнулъ я.— Ну, а какъ же потомъ-то ты съ нимъ?
— Рощу, кормлю, покедова не помретъ.
— Чмъ?.. коровы-то вдь нтъ.
— На соску сажаю.
— Живутъ?..
— Нтъ, у меня, Богъ миловалъ, не живутъ…
— Сколько же ты ихъ эдакимъ манеромъ — я хотлъ сказать: уморила, да языкъ не повернулся и я спросилъ:— выростдла?
Она поняла и, глядя на меня мутными, точно въ нихъ кто-то свинцу налилъ, глазами, сказала:
— Двоихъ схоронила…
— Ну, а какъ не помрутъ,— спросилъ я,— выживутъ… тогда какъ?..
— Спаси, Царица Небесная!— съ нескрываемымъ страхомъ воскликнула баба.— Ну ихъ къ шуту!.. Вдь за нихъ за махонькихъ по четыре-то бумажки даютъ, а начни подростать, цна другая, все меньше, а тамъ годамъ къ шестнадцати и вовсе ничего не даютъ… ну ихъ къ ляду!
— Этимъ промысломъ, значитъ, живешь?.. А мужъ-то?
— Мужъ по рощамъ ходитъ… въ рощахъ работаетъ.
Замолчали. За дверью на мосту замяукала кошка… На печк завозились и оттуда раздался дтскій, сквозь слезы, громкій шопотъ.
— Ма-а-мкъ, а мамкъ!
— Ну, чего теб?— поднявъ голову, спросила баба.
— Выйти хо-о-чу!..
— Иди, дуракъ!
— Бо-о-юсь!..
— Не бойся… дядя ничего… онъ не тронетъ…
— Бо-о-юсь!
— Ну, шутъ съ тобой!.. Сиди такъ… Я теб шкуру-то спущу, коли что!.. Что-жь это онъ не идетъ какъ долго?— спросила она, глядя на меня.— Самоваръ сейчасъ поспетъ, а его все нту…
— Не знаю… А не загуляетъ онъ съ рублемъ-то?
— Притка его знаетъ… отъ него всего жди: стыда нту, потерялъ въ немъ стыдъ-то… Землю хочетъ продавать и съ мстомъ и съ усадьбой, двсти ишь ему даютъ за нее…
— А самъ то куда же… какъ?..
— Шутъ его знаетъ, объ чемъ онъ думаетъ!.. Пропьетъ все и концы въ воду. Хочу къ земскому сходить… остановитъ, можетъ… не дастъ вольничать-то. У меня дти, куда я съ ними днусь?.. А, какъ думаешь, можно? не дастъ?.. остановитъ?..
— Не знаю,— сказалъ я, начиная чувствовать, что на меня находитъ какое-то особенное тоскливо-гнетущее настроеніе.— Не знаю… сходи…
— И то сходить надо,— сказала она и, поднявшись, направилась къ печк.— Чу, бжитъ,— пріостановившись, сказала она.— Пылитъ! Нашъ атласъ не уйдетъ отъ насъ…
Дйствительно, на мосту послышались торопливые шаги, дверь распахнулась и въ избу, запыхавшись, вошелъ мужикъ.
— Заждались?— сказалъ онъ, сбрасывая съ себя на казенку одежду.— Какая штука-то — продолжалъ онъ, подойдя къ столу и ставя на него бутылку съ водкой.— Нту вдь половинокъ-то… вс расхватали! Я ужь вотъ эту одну цльную взялъ… думаю себ: не пустому надоть бчь… все одно, думаю, коли не велитъ, назадъ снесу… деньги получитъ… На, сдачу-то получи… значитъ, пятьдесятъ дв за эту… Сколько сдачи-то?…
— Сорокъ восемь небось,— сказалъ я, глядя на его веселое, возбужденное лицо и читая на немъ, какъ по книг.— Сорокъ восемь.
— Такъ-ли? Сосчитай, мотри, врно-ли? Гляди, двугривенный-то не фальшивый-ли?.. Всучитъ — ищи потомъ ее… тоже бабочка-то огурчикъ… Ну, что-жь самоваръ-то?— обернулся онъ къ баб,— Аксинь, самоваръ-то у тебя посплъ? Закусить-то ты приготовь… грибковъ-то…
— Да ужь сядь, сиди,— сказала баба, снимая съ ‘поспвшаго’ самовара трубу,— успокойся… завертлся, веретено… радъ! обрадовался на шельмовщинку-то… дорвался волкъ до падали. Ишь глазищами-то вертитъ… такъ бы, думается, все со стекломъ вмст и слопалъ…
— Гд грибы-то у тебя?.. Чо-о-отъ! чума! ляпа!— заоралъ на нее мужикъ.— Я самъ возьму… ей, дьяволу, дло говорятъ по хорошему, русскимъ языкомъ, а она сейчасъ рыло на сторону… Посажу вотъ на цпь и тявкай… брехло!.. Гд грибы-то?— повторилъ онъ,— въ чулан что-ли?..
— Погоди, успешь…
— Нечего годить, коли попъ пошелъ кадить… давай! человкъ усталъ… може, не жрамши… эдакая-то дорога… а она свое… И какъ тебя только Господь батюшка, Царь небесный, донесъ — обратился онъ ко мн.— Дивное, сейчасъ умереть, дло, какъ ты дошелъ только?.. Съ устатку то теб теперича и Боже мой какъ гоже… Открыть что-ли пока?.. Спустить собаку съ цпи?..
— Какъ хочешь… открой, пожалуй…
Онъ живо, ловко, съ любовью и охотой вышибъ ладонью по донышку пробку и, посмотрвъ на свтъ замутившуюся водку, тономъ знатока сказалъ:
— Настоящая!.. Ну, а все супротивъ прежняго много плоше… Бывалочка, я въ т поры на фабрик жилъ, чикнешь Смирновской 21-й номеръ али Поповской, вдовы Поповой, 26-й — сердце прыгаетъ, фіялка! А это что, известка! Давай скорй грибовъ-то… человкъ закусить хочетъ, а она ковыряется… бисеръ нижетъ…
Баба принесла откуда-то въ чашк соленыхъ, осклизлыхъ грибовъ ‘волнушекъ’, поставила ихъ на столъ, отрзала два ломтя хлба, положила три заржавленныхъ съ самодльными ручками вилки и подала самоваръ.
— Садись,— сказалъ хозяинъ,— подвигайся… залзай за столъ-то… вонъ въ уголъ-то…
Я поднялся, перекрестился въ уголъ и, чувствуя себя хозяиномъ положенія, ‘залзъ’ въ передній уголъ.
— Чмъ пить-то будешь?— спросилъ хозяинъ, волнуясь и горя нетерпніемъ поскоре ‘глотнуть’.— Рюмочку подать, али какъ?— И, не дожидаясь, что я скажу на это, продолжалъ:— Да чего, правда, рюмочкой-то… Не привышны мы къ этому… по нашему, разъ, выпилъ чашку и кончено, дальше хать некуда!..
— Врно,— согласился я и, наливъ чайную чашку водки, подалъ ему.— Пей… поправляйся…
— А ты самъ-то… ты хозяинъ!
— Пей…
Онъ взялъ и жадно выпилъ. Я налилъ еще и подалъ баб.
— Пей.
— О-о-о!.. много…— сказала она — запьяню…
— А ты, дура, бери, пей, коли даютъ,— поддержалъ ее хозяинъ — не много будетъ… въ самый разъ!.. И не Господь ли тебя нанесъ сюды, ей-Богу, — обратился онъ ко мн.— Думано-ли… анъ вотъ, вишь ты, Господь-то!..
Баба приняла изъ моихъ рукъ чашку и стала не пить, а ‘тянуть’ изъ нее водку какъ-то особенно долго и мучительно гадко.
Она выпила всю, обтерлась рукавомъ и, облизнувъ губы, сказала:
— Спасибо, родной, за угощенье!
— Не за что,— сказалъ я.— Давайте теперь чай пить… тамъ вонъ у меня въ узелк… дай-ко его сюда…
Она передала мн узелокъ. Я досталъ купленный въ город чай, распечаталъ четвертку и засыпалъ сколько надо въ грязный съ отбитымъ носкомъ чайникъ. Баба заварила его кипяткомъ и поставила сверху самовара на канфорку настаиваться.
— А ребятишки-то, — спросилъ я, — тоже, небось, чаю хотятъ?.. Кликнула бы ихъ съ печки-то… чего они забились туда, боятся…
— А ну ихъ къ чорту!— отвтилъ хозяинъ, — ну ихъ… надоли… Меледня окаянная! часокъ безъ нихъ посидть, воздохнуть… Не издохнутъ! Недавно ужинали, щи жрали.
Я посмотрлъ на него и сердце у меня сжалось.
‘Да,— подумалъ я,— отъ этого жалости къ дтямъ, да и вообще къ кому бы то ни было ждать наврядъ-ли можно’.
Онъ сидлъ напротивъ меня и вертлъ длинными, тонкими, дрожащими пальцами папироску. Худое его лицо было желтовато блдно… мосталыжки скулъ на обихъ щекахъ рзко выдлились впередъ… подъ глазами были синяки, точно у беременной бабы, а тонкіе, блые, съ пной по угламъ губы, по истин, были страшны… такъ вотъ и думалось, что онъ сейчасъ откроетъ ротъ и начнетъ кусаться…
— Погоди, всяё ночь спокою не дадутъ, — продолжалъ онъ.— Дай-ко вотъ эти,— онъ кивнулъ на люльку — сволочи-то подкустовскіе, глаза продерутъ… завязывай глаза да бги!
— Нескоро продерутъ,— сказала повеселвшая, съ выступившими по щекамъ пятнами, баба,— не скоро!.. Я имъ маку дала… спятъ, аки мертвые…
— Маку?— переспросилъ я.
— Да… спасибо, научили добрые люди. Разотру его мелко на мелко, да съ чаемъ съ крпкимъ, либо такъ съ водицей тепленькой дамъ, они и спятъ, не блажатъ, аки убитые.
— Вредъ это имъ,— сказалъ я:— выростутъ, дураками будутъ.
— Наплевать, а намъ что!— равнодушно сказалъ хозяинъ и добавилъ, жадно затягиваясь:— Небось, не выростутъ… отправимъ куда надо! этого добра много… другихъ дадутъ… тамотко ихъ двать некуда… бери только, сдлай милость… Намъ деньги нужны, живемъ этимъ, существуемъ…
— Чмъ же ты ихъ кормишь-то?— спросилъ я, не много помолчавъ, у бабы.
— Да чмъ? Соску даю… нажую хлба… суну…
— Чернаго?
— А то какого же? рожна имъ… Когда, бываетъ, баранку нажую.
— А поить чмъ?.. Молока, говоришь, нту.
— Пою-то?.. Чаю вотъ даю… водицы теплой… А то чмъ же бол?.. Не велики господа-то!.. Мн ихъ выхаживатъ-то какой разсчетъ… Чмъ скорй помрутъ, тмъ для меня складне…
— Такъ ты дала бы имъ прямо ужъ яду какого-нибудь,— сказалъ я — и конецъ… чмъ мучить-то.
Запьянвшая баба разсмялась.
— И то взаправду — сказала она,— дать нешто?.. Неловко только, боязно… объздный узнаетъ. Да они и такъ не жильцы, они и такъ сдохнутъ и безъ яду. Т вонъ у меня, двое тоже, об двочки, скорехонько убрались… Одна трое сутокъ только всего и пожила-то, а я подъ ея билетъ въ лавк опосля этого два мсяца забирала быдто подъ живую… Мн разсчетъ… Въ т поры у меня и дло-то это внов было, дура я была, порядковъ не знала, всего боялась, теперя-то вотъ я привыкла, наглядлась, увидала, какъ добрые-то люди длаютъ… Вонъ Наталья Бараниха шестерыхъ вынесла…
— Чтожь, вс и того… померли?..
— Вс, знамо, а то какъ же?
Я замчалъ и глядлъ на нее. Она тоже съ улыбкой на тонкихъ губахъ глядла на меня и въ ея свинцовыхъ, еще больше помутившихся отъ выпитой водки, глазахъ, ничего не было и это ничего было, посл только-что слышаннаго, невыразимо страшно.
— Перебилъ ты меня, не далъ досказать, — начала она снова — какъ я съ первыми-то… Принесла это я, помню, двочку домой, думаю: чмъ поить?.. Дала чаю… сдлала крпкаго, раскрпкаго: думаю, посытне, молъ… Кричитъ моя двка, дерьмя деретъ… А онъ — она кивнула на мужа — говоритъ, какъ сейчасъ помню: ‘возьму, говоритъ, я ее за ноги да дшокну объ уголъ… только и всего и не надоть мн твоихъ четырехъ цлковыхъ’. Ну, ладно,— продолжала она, облизнувъ губы, — оретъ и оретъ. Я ей соску нажевала, сунула… стала сосать, затихла… уснула… Побжала я къ Бараних… какъ, молъ, мн… научи?..
— Благая, говорю, притка ее задави, навязалась… спокою нтъ… самъ сердится… ‘А ты, говоритъ, поди возьми въ лавк на нее подъ билетъ крупъ грешневыхъ… свари кашку… давай ей… у ней животенько-то разопретъ съ каши-то… начнетъ пучить, она и замолчитъ. Помретъ, говоритъ, а ты подъ билетъ-то бери, не сказывай, что померла-то она… вотъ и все… А то, говоритъ, чаемъ ее крпкимъ пои… тоже хорошо помогаетъ’… Такъ я и сдлала… сварила каши, дала ей… И что-жь ты думаешь, родной ты мой, въ эту жь ночь раздуло у ней весь животъ… вотъ этакой сталъ… аки барабанъ, да синій весь… и сама вся посинла… Кричала, кричала — померла!..
— Грхъ, — сказалъ я опять, не утерпвъ.— Нехорошо… Богу отвтъ дашь…
— Знамо дло, грхъ,— сейчасъ же согласилась она — я и попу на духу про это же про самое сказывала.
— Н-ну?— удивился я,— что-жь онъ теб?..
— Да что-жь онъ?.. ничего, простилъ: ему то-что?.. да опять нешто онъ не знаетъ нужду-то нашу… Да вдь и то сказать: куды ихъ двать-то?.. много ужъ ихъ оченно, страсть!.. бери только не жалко, еще натащутъ!..
— Матерей бы паскудъ, давить надоть, — сказалъ молчавшій хозяинъ.— Потаскушки, анафемы!.. Была тутъ у меня одна недавно, — продолжалъ онъ.— Прзжала изъ Москвы на свое… глядть… Тамотко вдь извстно, куды отданъ-то… Узнала… пріхала… повернула хвостомъ да и лататы…
— И-и-и, батюшка, что было-то только!— вступилась и перебила его баба.— Что было-то! слезъ-то сколько — конца краю нтъ! Пріхала это она съ машины по утру… гляжу я, Господи твоя воля, кто такое?.. одта исправно по господски, сама тонкая, молодая.
‘Здсь, спрашиваетъ, младенецъ такой-то’?— Здсь, говорю.— ‘Я, говоритъ, мать ему, посмотрть, говоритъ, хочу’… Посмотри, говорю. Вонъ они въ люльк… Двое ихъ у меня, говорю. Твой вотъ этотъ. Посмотрла она, всплеснула руками, залилась… накатило на нее: бацъ объ полъ… очнулась, ужь она надъ нимъ сидла, сидла, плакала, плакала, бормотала, бормотала что-то такое, не поймешь, про себя, индо мн со стороны глядть жалко стало.— ‘Господи, говоритъ, грязный какой онъ… умретъ онъ здсь у тебя’… Ничего, говорю, сударыня, авось, Богъ дастъ, цлъ будетъ, выживетъ… Воля Божья!.. Улещиваю это ее… думаю себ: не дастъ-ли, молъ, чего… умасливаю всячески…
— Умаслила,— перекосивъ ротъ злобной усмшкой, перебилъ мужъ.— Много дала: дала, сволочь, цлковый да и ухала… и то ужь присталъ я къ ней безъ короткаго, а то бы и цлковаго не дала: ‘Нту’, говоритъ… Шлюхи! Нагуляютъ, набгаютъ, такъ и надоть… Ну ихъ къ чорту… Пей вино-то… глядть на него принесъ я, что-ли?.. Посуда чистоту любитъ.
Я молча, думая свои думы, налилъ ему еще чашку. Онъ еще съ большей жадностью, чмъ первую, выпилъ ее, запьянлъ и тогда я увидалъ, что сдлалъ на свою шею нехорошее дло.
Въ бутылк осталась еще водка. Мужикъ сталъ приставать, чтобы я ему налилъ ‘остатки’… Баба, вроятно, зная по опыту, что будетъ изъ этого, не давала. Они стали ссориться. На печк заплакали дти и опять точно такъ же, какъ и давеча, раздался оттуда громкій шепотъ.
— Ма-а-мка… не давай!.. матушка, родима, не давай!..
— Молчи, чертенокъ,— повернувшись къ печк, заоралъ мужикъ,— убью, сволочь, объ уголъ разшибу.
— Полно теб,— сказалъ я, не зная, что длать,— ну, на, выпей, не кричи только, давай, поговоримъ по хорошему…
— Чего она меня учитъ-то?.. чай я не махонькой… Я — хозяинъ. Водки ты мн поднесъ, угостилъ, спасибо, а учить меня нечего… я ученъ переученъ… знаю… насквозь все вижу, въ комъ что есть… Ршаю все!— съ пьянымъ воодушевленіемъ вдругъ закричалъ онъ и ударилъ рукой по столу.— Все къ чортовой матери!.. не желаю!.. продамъ все!.. землю продамъ… срубъ, избу вотъ эту… яблони у меня есть… все!.. Купи.
— А самъ-то?..
— А ужь это дло не ваше, сказала мамаша… Нтъ-ли у тебя охотника?.. скажи: продаетъ молъ, Ларивонъ Орловъ все… У меня живо! Орелъ, вдь, я, а? Какъ по твоему, а? Орелъ?
— Орелъ,— согласился я, глядя на его страшное чахоточное лицо и ругая себя въ душ за то, что напоилъ его:— Орелъ… Ложись теперь спать, да и я лягу: усталъ… ноги болятъ…
— Что ты меня укладаешь-то?.. спи, а я не хочу… не желаю я спать… Орелъ я, а?.. говори: орелъ, а…
— Да отстань! чего ты присталъ-то къ человку?— вступилась баба,— налилъ бльмы-то… дорвался…
— Мо-о-лчи…
— Ну, ну, а ты не оченно-то шебарши-то!— повысивъ голосъ, сказала баба,— не оченно-то тебя, гнилаго пса, боятся… По намеднишнему ошарашу полномъ, тронь только… Пришибу, истинный Господь, какъ собаку, и отвчать не стану… Сиди ужь, гд сидишь… лопай, чортъ паршивый!..
Мужикъ, къ крайнему моему удивленію, ничего не отвтилъ на это, замолчалъ и глядлъ на нее, моргая глазами да облизывая языкомъ углы губъ, гд выступила блая слюна — пна…
— Воинъ… Аника,— продолжала она.— Воюй вонъ съ ребятами!.. не больно-то тебя боятся… страсть какая… дармодъ дохлый… куда ты годенъ-то?.. на фабрик жилъ,— обратилась она ко мн — прогнали… руки длинны… протягивать сталъ, гд плохо лежитъ… Въ городъ поступилъ въ сторожа, выхлопотала я ему черезъ знакомую одну, къ Василь Василичу Россолову, знаешь, небось?— прогнали… не нуженъ… теперича вотъ по рощамъ ходитъ… въ рощахъ работаетъ… А какой онъ работникъ? Какая отъ него прибыль? Грхъ одинъ. Кабы не я… кабы не шпитаты эти, истинный Господь, надвай суму да и или по міру… Только шпитатами и дышимъ… кормимся ими… Ты давеча вонъ сказалъ: ‘грхъ’… Знамо дло, грхъ, а какъ быть-то, научи… Сладко мн тоже? Нешто я такъ бы жила-то, кабы не этотъ чортъ? Подохни онъ, у меня совсмъ другое дло пойдетъ… и землю бы не бросила… держала бы… и коровка была бы, все бы было!
— Оно и видно,— ухмыляясь, произнесъ мужикъ — хвалится!.. Куда ты безъ меня… хы… дура! пропадешь какъ капустный червь!.. ду-у-ра, бол никакихъ!.. Знамо дло, я теб теперича не нуженъ, по хворости по своей не ублаготворяю тебя, паскуду… теб другой нуженъ… Гришка, вонъ, рязанецъ съ барскаго двора теперича теб нуженъ… онъ, знамо, скусне…
— А тебя завидки берутъ, а? хи, хи, хи!.. Не съ тобой сравнять, извстно… испугалась я тебя… Я не таюсь, передъ добрыми людьми скажу, не испугаюсь… все, глядишь, какой цлковый добуду… все въ домъ… тебя-же, чорта, содержу, кормлю… щенятъ вонъ твоихъ… нарожалъ, а кормить не можешь… мо-о-лчи ужь! дня теб безъ меня не прожить, часу… издыхалъ бы ужь что-ли, скоре… къ одному бы концу… развязалъ бы мои руки… разбойникъ, воръ!.. ничего положить нельзя… изъ дому тащитъ… Какъ чуть что не доглядла, не убрала — не зови своимъ: пропадетъ… Такъ и глядитъ, какъ бы что стащить. Намедни что… положила восьмушку чаю на полку вонъ… отвернулась куда-то… по воду что-ли пошла — прихожу — ни его, ни чаю. А, да все равно, что объ стну горохъ слова мои ему… Вотъ только и мастеръ, и уменъ на два дла: вино пить, да на гармошк играть: гармонью себ завелъ… все лто, должно быть, за нее работалъ, бережетъ пуще Богъ знаетъ чего… ты погляди-кась какая… ума ряхнешься… Жрать нечего, за то жить весело. Вотъ и зудитъ на ней и будни, и праздникъ, тшитъ самъ себя, словно некрутъ… дураку забаву Богъ послалъ… говорить стыдно… дуракъ да и все!.. А какъ вотъ глотнетъ этого-то, — она кивнула на бутылку — чортъ чортомъ сдлается… такъ и гляди, чего бы не спалилъ… зврь звремъ!.. Что глядишь!.. Что глядишь-то, — оборотилась она къ нему — бльмами-то хлопаетъ!.. неправду говорю?… Чмъ такъ-то сидть,— продолжала она помолчавъ,— ты взялъ гармонь да сыгралъ бы, гостя потшилъ… Все лучше, нечмъ лаяться-то…
— Да не надо, пожалуй,— сказалъ я — спать бы лечь…
— Рано… успешь… ночь-то годъ… Да опять все одно спать не придется… проснутся, гляди, щенки-то… дадутъ теб спокой, дожидайся… Сыграй, Андрюхъ.
— Такъ я теб и сталъ задаромъ-то,— сказалъ сильно захмелвшій мужикъ — ишь ты… на кой ты мн!
— Да теб и не сыграть сейчасъ,— подзадорила, очевидно, хорошо знавшая его слабую сторону баба и подмигнула мн глазомъ, — гд теб: распустилъ слюни-то… гд ужь теб сыграть!.. не можешь… не умешь.
Она прямо попала въ цль. Мужикъ сразу обозлился и крикнувъ:— кто, я не умю?— сорвался съ мста, нагнулся, подлзъ подъ казенку и досталъ оттуда футляръ съ гармоніей. Я не умю, — повторилъ онъ, ставя его на полъ около стола,— я… ахъ ты, трепло чортово!
— Отъ такого слышу…
— Я не умю?— повторилъ опять онъ, открывая футляръ и доставая оттуда прекрасную, изящно сдланную, большую, такъ называемую ‘внскую’, вроятно, стоившую хорошихъ денегъ гармонію.
Онъ взялъ ее, перекинулъ широкій ремень черезъ плечо, слъ и, посмотрвъ на меня, пробжалъ тонкими и длинными пальцами по клавишамъ.
— Чего теб сыграть?— спросилъ онъ.
— Все равно, играй что хочешь, — заинтересовавшись, отвтилъ я.
Онъ опять пробжалъ по клавишамъ и вдругъ, приподнявъ немного голову и не глядя на насъ, заплъ чистымъ, высокимъ, легкимъ альтомъ:
‘Въ далекихъ краяхъ Забайкалья,
Гд золото роютъ въ горахъ,
Бродяга, судьбу проклиная,
Тащился съ сумой на плечахъ…’
Пропвъ, онъ сейчасъ же это самое заигралъ на гармоніи и, удивительное дло, услышавъ эти прекрасные, неожиданно ворвавшіеся, точно прилетвшіе, Богъ знаетъ откуда, сюда, въ эту убогую избушку, жалобные, плачущіе и тоскующіе звуки, я почувствовалъ, что у меня точно что-то сразу оборвалось въ груди и что мн трудно дышать и хочется плакать…
‘Идетъ онъ густою тайгою,
Гд пташки одни лишь поютъ,
Котелъ его сбоку тревожитъ,
Сухарики съ ложкою бьютъ…’