![[]](https://electronic-library.ru/wp-content/uploads/2023/05/aleihem.jpg)
1
1
2
2
3
3
4
4
Шолом Алейхем, Гурштейн Арон Шефтелевич, Год: 1939
Время на прочтение: 16 минут(ы)
Арон Гурштейн
* Очерк впервые вышел в ГОслитиздате. М., 1939.
Источник: А. Гурштейн. Избранные статьи. М.: Советский писатель, 1959. С. 215 — 247.
Сканирование: А. А. Гурштейн.
Распознавание: В. Есаулов, май 2009 г.
В фигурных скобках {} указаны номера страниц.
Великий еврейский писатель Шолом Алейхем родился на Украине, в г. Переяславле, 2 марта 1859 года. Он прошел тяжелый жизненный путь.
О своих детских и юношеских годах Шолом Алейхем рассказал в написанной им уже в последние годы жизни замечательной книге ‘С ярмарки’, которая является художественной автобиографией писателя и дает в то же время широкую картину тогдашней еврейской жизни.
Настоящее имя Шолом Алейхема — Шолом (Соломон) Рабинович. Свои ранние годы он провёл в небольшом местечке Полтавской губернии — Воронкове. Отец его принадлежал к местечковой знати, числился богачом. Мать торговала в лавке. Семья была многочисленная — целая куча ребятишек, мал мала меньше.
Обитатели Воронкова жили старым укладом еврейского местечка, отгороженные от большого мира, наивно полагая, что за околицей кончается вселенная. Когда Шолом Алейхем стал писателем, он обессмертил старое еврейское местечко под собирательным именем Касриловки и создал замечательные образы его обитателей, назвав их ‘маленькими людьми с маленькими устремлениями’. {215}
Первоначальное воспитание будущий писатель получил, как водилось в старину, религиозное. Источником тогдашней премудрости в еврейской среде был так называемый ‘хедер’, начальная, религиозная школа, которая с помощью розог и ремня вколачивала в головы своих воспитанников библейские рассказы и казуистические положения Талмуда. Хедер уводил детей далеко от реальной жизни в какие-то несуществующие фантастические миры и пугал детское воображение ужасами загробной жизни. Ребята просиживали за ‘учебой’ целые дни, отвлекаясь лишь для того, чтобы помочь жене учителя ощипать курицу, вынести ушат с помоями, по очереди нянчить младенца.
Механическим изучением никому не нужных религиозных текстов, телесными наказаниями, проповедью страха божия, страшными рассказами о призраках и привидениях загробного мира хедер пытался умертвить все живое в детской душе. Хедер калечил детское сознание, заполняя его ненужным и вредным мусором, оставляя его в темноте и невежестве, отрывая ребенка от окружающей реальной жизни. Но заложенная в ребенке жизненная сила, тяга к свету и радости брала свое. Маленького Шолома тянуло из затхлого хедера на простор, под глубокое синее небо, к горе, которая подымалась над местечком. Детское сознание жадно ловило впечатления окружающей жизни, мальчик льнул к товарищам, его занимал весь несложный быт патриархального местечка. И сквозь все преграды пробивалась ребячья радость, смех, здоровый детский смех заглушал благочестивые голоса невежественных учителей и воспитателей. Мальчик Шолом рос озорником и весельчаком. Взрослые оглядывались ‘а него и недоумевали: откуда это берется у ребенка столько веселья и смеха? И чего тут, собственно, смеяться?
Из товарищей детства Шолом Алейхему особенно запомнился сирота Шмулик, неутомимый сказочник, рассказывавший чудесные истории о хрустальных дворцах и золотых кладах. Его ‘сладостная как мед’ речь будоражила детские грезы, населяя весь мир {216} фантастическими существами. Шмулик рассказывал о несметных сокровищах, зарытых в горе, и давал точные советы, как стать обладателем этих сокровищ. Но, зная сокровенные тайны кладов, сирота Шмулик тем не менее жил впроголодь, о чем говорили его всегда возбужденно горевшие глаза. Встречи с Шмуликом и другими детьми местечковой бедноты впервые заронили в душу маленького Шолома чувство вины за существующие в мире неравенство, за нищету и голод.
Но беззаботные годы детства скоро миновали. Отец Шолом Алейхема сильно обеднел. Пошатнувшиеся дела заставили искать нового места для жительства. Семья оставляет Воронково и возвращается в Переяслав, на родину Шолом Алейхема. Здесь отец Шолом Алейхема, Нохум Рабинович, становится содержателем заезжего двора. Остатки семейного серебра заложены у ростовщика. Зловещим призраком замаячила перед семьей нужда.
А тут еще холерная эпидемия уносит в могилу мать, опору всей многочисленной семьи. Шолому было лет тринадцать, когда умерла его мать. В доме появилась злая, сыпавшая проклятиями мачеха. Шолом был вынужден помогать отцу в заезжем дворе, зазывать проезжих гостей, подавать им самовар, быть у них на побегушках.
Вопрос о воспитании Шолома очень занимал отца. Отец его, хоть и был религиозен, не был чужд светским наукам: и его коснулись новые веяния времени, он был начитан в еврейской просветительной литературе (по-еврейски просветительство, называ-лось ‘гаскала’).
Детство Шолом Алейхема протекало в 60—70-х годах прошлого столетия. Это было время, когда старый патриархальный уклад еврейского местечка, который, казалось, окоченел в своей косности, стал давать трещины. Вся страна, вступившая в пореформенный период, переживала сильнейшие изменения как в области хозяйства, так и во всех других областях жизни. Старые устои, на которых держалась крепостническая Россия, рухнули, все явственней и явственней {217} стали вырисовываться очертания новых, капиталистических отношений. Вместе с тем появилось широкое демократическое движение ‘разночинной’ интеллигенции. Все эти новые веяния проникли и в еврейскую среду. Стены, отгораживавшие еврейское местечко от всего мира, зашатались. И в еврейском местечке все более и более стали появляться новые люди, выступавшие против фанатизма и невежества, звавшие к просвещению, к новой жизни, к новым формам быта.
Шолом Алейхем дает в своей художественной автобиографии целый ряд зарисовок этих новых людей, среди которых выделяется образ Арнольда из переяславского предместья. Это был новый тип еврейского интеллигента-просветителя, ‘разночинец’ в еврейской среде: он знал русскую литературу, выступал против заправил еврейской общины, против невежд и фанатиков, писал обличительные корреспонденции в губернскую газету и жил независимой жизнью отрицателя религиозных авторитетов и устаревших средневековых норм житейского поведения.
Уступая советам и настояниям Арнольда, Нохум Рабинович послал своего сына Шолома учиться в уездное училище. Это был для того времени и для тогдашней еврейской среды смелый и необычный шаг. Шолом, отличавшийся живым умом и стремлением к знанию, с жадностью набросился на новые книги..
Царское училище, насаждавшее в своих воспитанниках послушание царю и власть имущим, все же научило молодого Шолома русскому языку и таким образом открыло ему доступ к сокровищам великой русской литературы с ее идеями гуманизма и борьбы за освобождение. Знакомство с лучшими произведениями русской литературы углубило то влияние, которое молодой Шолом испытал от чтения еврейской просветительной литературы, боровшейся со старым косным укладом еврейского быта и ратовавшей за новые европейские формы жизни. С еврейской литературой Шолом Алейхем познакомился еще мальчиком. Сидя на лавочке у ворот отцовского заезжего двора и {218} поджидая проезжих гостей, Шолом глотал: одну книгу за другой.
Курс уездного училища Шолом Рабинович окончил с отличием в 1876 году
Самостоятельная жизнь Шолома Рабиновича началась довольно рано. Стесненное положение отца побуждало его искать заработка, и, ещё находясь на школьной скамье, Шолом стал давать частные уроки, чтобы заработать себе на пропитание. Окончив уездное училище, он уезжает на ‘кондиции’. Он поступает домашним учителем к будущему своему тестю, богатому арендатору поместий Лоеву, жившему широкой жизнью настоящего помещика. Около трех лет проводит он в имении Лоева, и здесь между молодым учителем и юной его ученицей, Ольгой Лоевой, возникает и крепнет чувство дружбы, которое потом вырастает в горячую взаимную любовь. Богатый арендатор, жаловавший своего просвещенного учителя, который заодно уже вел и, его обширную деловую переписку, сейчас же указал ему на дверь, как только он узнал, что бедный, учитель, -не имевший за душой ни гроша, помышляет стать его зятем. Проснувшись однажды утром в своей учительской комнате богатого помещичьего дома, Шолом Рабинович с изумлением узнал, что никого нет дома. Его ждал пакет, в который были вложены следуемые ему деньги, — и ни одного слова в объяснение столь странного происшествия. Шолома: Рабиновича посадили в широкие сани и повезли на ближайшую станцию. Молодой учитель был предоставлен самому себе. Начались его скитания в поисках пристанища и куска хлеба. Только несколько лет спустя, в 1883 г., Шолом Рабинович, и его бывшая ученица поженились, несмотря на противодействие богатея-самодура.
В эти годы вынужденных скитаний — после изгнания из помещичьего ‘рая’ — Шолом Рабинович сунулся было искать счастья в столице края, в Киеве, {219} который манил к себе широким размахом жизни и просвещенностью. Но как еврей Шолом Рабинович не имел здесь ‘правожительства’ и испытал на себе всю прелесть полицейских ‘облав’. В вечном страхе попасть в полицейский участок бродил он по улицам Киева в поисках работы. Все его надежды найти здесь какую-нибудь работу рухнули. Какой-то подпольный адвокат, встреченный им в окружном суде, увез его с собой в Белую Церковь, Киевской губернии, и произвел в свои ‘секретари’. Шолом скоро разглядел, что патрон его авантюрист и картежник. Деваться было некуда. Еврейский интеллигент того времени не мог найти применения своему труду, у него был очень узкий круг приложения его сил. И Шолом Рабинович решается занять место казенного раввина в Лубнах, Полтавской губернии.
Это была очень странная и далеко не приятная должность для такого человека, как Шолом Рабинович. Казенный раввин был царским чиновником, который выписывал метрики и прочие свидетельства для лиц иудейского исповедания и, кроме того, должен был прививать порученной ему пастве верноподданнические чувства к самодержавию. Молодой Рабинович дал себе слово, что он не будет таким раввином, как все. И он, действительно, принимал активное участие в еврейских общественных делах, особенно заботясь о воспитании бедных детей и порицая своих сограждан за то, что они строят за большие деньги новую синагогу, вместо того чтобы строить школы и больницы. Более двух с половиной лет занимал Шолом Рабинович должность казенного раввина, снис-кав симпатии неимущего населения и недовольство богатой верхушки. Женившись, он поселяется с молодой женой в Белой Церкви. К этому времени (1883) относится начало систематической литературной работы Шолома Рабиновича, избравшего себе в качестве литературного псевдонима имя, приобретшее впоследствии мировую славу — ‘Шолом Алейхем’.
Его литературные интересы пробудились рано. Первые художественные впечатления Шолом Алейхема {220} надобно искать в увлекательных сказках его товарища Шмулика о хрустальных дворцах и потаенных сокровищах. Был и другой товарищ детских лет, обладавший артистической натурой, Мейер из Медведевки, певун и затейник, устраивавший вместе с Шоломом театральные представления. Из Мейера потом вырос известный оперный певец Михаил Медведев. Целые дни и вечера проводил мальчик Шолом среди местечковых певчих и свадебных музыкантов, через которых он приобщался к еврейскому народному искусству. В этой среде иногда попадались подлинные народные таланты, которым впоследствии, став писателем, Шолом Алейхем посвятил многие вдохновенные страницы своих замечательных произведений. Народное искусство жило также в так называемом ‘пурим-шпиле’, в народном театральном представлении, которое бытовало в среде ремесленников и отражало никогда не умирающую тягу народа к радости и веселью. Мальчика Шолома тянуло всегда к народным низам, к искренности и безыскусственности их житейских отношений, к глубоко заложенному в них оптимизму. Здесь он черпал свои первые художественные впечатления, обогащенные впоследствии усиленным чтением произведений художественной литературы.
Еще в детстве стала проявляться способность Шолом Алейхема к подражанию: он умел очень смешно копировать жесты и повадки окружающих. Эта черта, характерная, между прочим, для детских лет многих художников, свидетельствовала о наблюда-тельности мальчика и о заложенных в нем артистических наклонностях. Одним из объектов его комического подражания была его мачеха, злая, без устали сыпавшая проклятиями женщина. Первым ‘литературным’ произведением мальчика Шолома и был составленный им в алфавитном порядке словарь проклятий мачехи. Словарь этот вызвал шумное одобрение окружающих, в том числе и самой мачехи, которая, скрепя сердце, вынуждена бела, вторить общему смеху.
Четырнадцати лет от роду Шолом Алейхем под {221} влиянием еврейского писателя Мапу, написавшего на древнееврейском языке любовную историю из библейских времён, сам стал писать роман на древнееврейском языке под названием ‘Дочь Сиона’. Пятнадцати лет от роду Шолом прочел ‘Робинзона Крузо’ и тут же, под влиянием прочитанного, написал ‘Еврейского Робинзона Крузо’. Первыми его читателями и ценителями были отец и просвещенные постояльцы его заезжего двора.
Под влиянием русской литературы Шолом стал писать по-русски. Особенно много он читал и писал по-русски во время пребывания в. качестве домашнего учителя у арендатора Лоева, имевшего богатую библиотеку. Шолом Рабинович читал здесь и писал запоем. По его собственному, признанию, он писал целые ночи напролет, писал большие, душу раздирающие романы, кричащие драмы, запутанные трагедии и комедии. Влюбленная ученица видела в своем молодом учителе великого мастера. Но редакции придерживались на этот счет другого мнения и не торопились с печатанием его произведений.
Первым печатным произведением Шолома Рабиновича была корреспонденция из Переяслава, появившаяся в 1879 году (автору было, тогда двадцать лет) в газете ‘Гацефира’, выходившей на древнееврейском языке. Надобно сказать, что литературным языком еврейской интеллигенции в то время был по преимуществу древнееврейский язык: интеллигенция тогда чуралась живого современного еврейского языка, на котором говорили народные массы. В первой своей корреспонденции Шолом Рабинович говорил о. своем родном городе Переяславе. В конце 1881 года Шолом Рабинович напечатал в другой газете, также выходившей на древнееврейском языке, другую, уже большую статью. В следующем году он напечатал еще две статьи. Это были публицистические статьи, в которых он касался вопросов воспитания, реформы хедеров, военной службы.
В 1883 году Шолом Рабинович впервые выступил в печати со своими произведениями на еврейском народном языке в журнале ‘Идищес Фолксблат’. {222} Автор понял, что доступ к широким народным массам он найдет лишь тогда, когда будет писать на их живом языке, а не на древнееврейском, который доступен лишь очень узкому, ограниченному кругу избранников. И с этого времени Шолом Алейхем находит свое подлинное призвание. Его имя становится все более и более популярным.
Литература на еврейском народном языке представляла тогда еще мало возделанную ниву. Правда, в 60-х годах прошлого столетия началось большое оживление в еврейской литературе, выросло целое демократическое течение, появились такие замеча-тельные писатели, как Менделе Мойхер-Сфорим, Линецкий, Гольдфаден. Они выступали против эксплуатации и нищеты, против невежества и косности, против отсталости народа, против остатков средневековья в быту и. культуре, они ратовали за просвещение, за демократизм, за новый бытовой уклад, за раскрепощение семейных отношений. Приход этих писателей знаменовал эпоху в развитии еврейской литературы на живом еврейском языке народных масс. Но предстояла еще огромная работа по дальнейшему приобще-нию литературы к новейшим идеям более передовых литератур, по формированию нового литературного языка, по созданию культурных читательских кадров. Шолом Алейхем пришел в еврейскую литературу полный творческих сил, с живой инициативой, с бла-городнейшими стремлениями, выросшими на почве просветительных идей еврейской литературы и богатейшего содержания великой русской литературы, которая начиная с 20—30-х годов XIX века стала оказывать все большее и большее влияние на развитие еврейской литературы.
Личная жизнь Шолом Алейхема сложилась очень своеобразно. В 1885 году, после смерти тестя, ему досталось большое наследство. Он переехал в Киев, где зажил широкой жизнью. Но Шолом Алейхем не знал, что ему, собственно, делать со случайно, доставшимся {223} ему больший состоянием. Вокруг новоиспеченного богача засуетились жулики и спекулянты, почуявшие легкую и хорошую поживу. Доверчивый Шолом Алейхем пустился в различные коммерческие операции и через короткое время лишился всего своего богатства. Шолом Алейхем воспользовался доставшимся ему наследством, чтоб начать издавать литературные сборники ‘Еврейской народной библиотеки’. Он успел выпустить два больших тома, в которых участвовали лучшие еврейские писатели того времени и которые сыграли большую роль в еврейской литературной жизни. Здесь Шолом Алейхем напечатал свои романы ‘Стемпеню’ и ‘Иоселе-Соловей’.
Обанкротившись в 1890 году и спасаясь от угрозы суда, Шолом Алейхем некоторое время странствовал за границей: был в Париже, Вене, Черновицах (Буковина).
В 1891 году Шолом Алейхем получил возможность вернуться в Россию. Он поселяется в Одессе. Здесь он сближается с великим еврейским писателем, первым классиком еврейской литературы, оказавшим огромное влияние на развитие Шолом Алейхема,— с Менделе Мойхер-Сфорим, в переписке с которым Шолом Алейхем состоял уже в течение нескольких лет (лично с ним Шолом Алейхем познакомился в 1888 году во время своего посещения Одессы). На последние средства Шолом Алейхем делает попытки возобновления своей ‘Еврейской народной библиотеки’, но ему удается (в 1892 г.) выпустить лишь небольшую книжку, вернее тетрадь, целиком им самим заполненную. Здесь, между прочим, появляется первый рассказ (серия писем) из впоследствии ставшего знаменитым цикла ‘Менахем-Мендель’.
В 1893 году мы вновь застаем Шолом Алейхема в Киеве. Он по-прежнему вращается в среде торговцев и биржевых дельцов, быт которых послужил ему материалом для обличительной комедии ‘Якнегоз’ (1894). Представители киевской еврейской буржуазии, без труда, узнавшие себя в комических персонажах Шолом Алейхема, добились от царской цензуры конфискации шолом-алейхемовской комедии, в которой {224} цензура узрела ‘кощунство’. В 1894 году появляется также первый рассказ из второго знаменитого цикла Шолом Алейхема ‘Тевье-Молочник’. В 1899 году, с появлением еженедельного журнала на еврейском языке ‘Дер Юд’, Шолом Алейхем берется интенсивно за перо.
Став писателем-профессионалом, Шолом Алейхем: зажил тяжелой жизнью дореволюционного еврейского литератора, зависящего от произвола издателей и газетных редакторов, вынужденного ради куска хлеба растрачивать свои творческие силы в непосильной газетной работе. Причем первые годы Шолом Алейхему все же приходится искать заработка и на стороне, вне литературы. Вот что Шолом Алейхем писал в 1903 году своему другу, писателю М. Спектору, который один из первых, еще в 80-х годах прошлого века, оценил замечательный юмористический талант Шолом Алейхема:
‘…Я должен тебе признаться, что я чувствую себя как бы новорожденным, с новыми, совершенно новыми, силами. Я могу почти сказать, что я сейчас лишь начинаю писать. До сих пор я лишь дурачился, баловался. Боюсь только, как бы, упаси боже, годы не кончились… Я полон сейчас мыслей и образов, так полон, что я, право, крепче железа, если я не разлетаюсь на части,— но, увы, мне, мне приходится рыскать в поисках рубля Сгореть бы бирже Сгореть бы деньгам. Сгореть бы на огне евреям, если еврейский писатель не может жить одними своими писаниями и ему приходится рыскать в поисках рубля Меня спрашивают те, что меня знают и видят каждый день: .когда я пищу? Я, право, сам не знаю Вот так я пишу, на ходу, на бегу, сидя в чужом кабинете, в трамвае, и как раз тогда, когда мне морочат голову по поводу какого-то леса, невырубленного леса, либо дорогого имения, какого-нибудь заводика, — как раз тогда вырастают прекрасные образы и складываются лучшие мысли, а нельзя оторваться ни на минуту, ни на одно мгновение, чтобы все это запечатлеть на. бумаге, — сгореть бы всем коммерческим делам Сгореть бы всему миру А тут приходит жена и говорит о квартирной {225} плате, о деньгах за правоучение в гимназии, мясник джентльмен — он согласен ждать, лавочник зато подлец — он отказывается давать в кредит, адвокат грозит описью стульев (глупец он не знает, что они уже давно описаны…)…’
В таких условиях протекала жизнь Шолом Алейхема. Между тем к этому времени (письмо писано в 1903 году) Шолом Алейхем как писатель достиг уже огромной славы. Его имя уже известно не только в еврейской среде. Горький, всегда проявлявший интерес к литературам народов, населявших Россию, вступил с Шолом Алейхемом в переговоры об издании на русском языке под редакцией Шолом Алейхема сборника еврейских писателей. Сборник должен был выйти в издании товарищества ‘Знание’, и Шолом Алейхем стал деятельно его готовить, но разные обстоятельства помешали осуществлению издания.
Кишиневский погром 1903 года, направленный против беззащитного еврейского населения и повлекший огромные человеческие жертвы, взбудоражил и возмутил все прогрессивное общество России. Лучшие русские писатели того времени выступили с энергичным протестом против зверств погромщиков. Шолом Алейхем обратился с письмами к Льву Толстому, Короленко, Чехову и Горькому и просил их принять участие в сборнике на еврейском языке в помощь пострадавшим от погрома (сборник вышел под названием ‘Помощь’). Писатели горячо откликнулись на призыв Шолом Алейхема. Лев Толстой в ответном письме к Шолом Алейхему писал, что виновником кишиневских ужасов, как и всей искусственно насаждаемой национальной розни, является одно правительство.
В 1904 году, в бытность свою в Петербурге, куда Шолом Алейхем ездил хлопотать о разрешении ему издавать ежедневную газету на еврейском языке (из этих хлопот ничего не вышло), Шолом Алейхем познакомился с рядом известных русских писателей того времени: с Л. Андреевым, с А. Куприным. Здесь же он, наконец, получил возможность осуществить свою старинную мечту о встрече с Горьким. Впечатление от личного знакомства с Горьким было огромное. {226}
Вот что Шолом Алейхем писал своим детям из Петербурга в ноябре 1904 года:
‘Пишу вам всем под свежим впечатлением моего, первого посещения кумира наших дней, властителя дум — Максима Горького. Он меня принял чисто по-товарищески. Тотчас после, первых слов, оглядев меня с головы до ног, он пригласил меня в столовую к чаю. И пошла у нас беседа о делах литературы, общей и еврейской, и, право, я не успел даже оглянуться, как прошел час (от 11 до 12). Он просил заходить к нему совсем запросто. Сам взялся познакомить меня с лучшими представителями печати — словом, был приветлив…’
Шолом Алейхем навсегда сохранил чувство глубочайшей привязанности к Горькому и преклонения перед его дарованием и личностью. В уста одной из дочерей Тевье-Молочника Шолом Алейхем вложил следующие слова о Горьком: ‘Горький нынче почти первый человек в мире…’ В 1910 году, вскоре после появления русского перевода прекрасной повести Шолом Алейхема ‘Мальчик Мотл’, Горький приветствовал еврейского писателя своим известным письмом, в котором во весь голос прозвучало признание щолом-алейхемовского величия. Горький неизменно интересовался литературной работой и жизнью Шолом Алейхема. ‘Как поживает господин Алейхем?’ — был первый вопрос Горького, когда он встречал человека, который ему мог рассказать о Шолом Алейхеме (Горький, называя его ‘господином Алейхемом’, не знал тогда, что Шолом Алейхем — псевдоним). Эту привязанность к Шолом Алейхему и добрую намять о нем великий русский писатель сохранил до конца своих дней: он помянул его на Первом съезде советских писателей, назвав ‘исключительно талантливым сатириком и юмористом’.
Весь период первой русской революции 1905 года связан для Шолом Алейхема с повышенным вниманием к революционным событиям и к образам революционеров. Волна революционного подъема в стране нашла отражение в целом ряде рассказов Шолом Алейхема и в его романе ‘Потоп’ (1907). Несмотря {227} на наступившую после поражения революции политическую реакцию и на ряд испытаний, которые ему: пришлось пережить, Шолом Алейхем сохранил неизменную веру в то, что его родная страна и все ее народы доживут до светлых дней освобождения. ‘Я уверен, — писал Шолом Алейхем в письме из Женевы в 1908 году,— что течение жизни и симптомы, что я вижу в нашей стране, являются хорошими симптомами для нас, являются ясными доказательствами, что скоро засияет солнце над нами’.
К 1905 году относится активная деятельность Шолом Алейхема в области театра. И здесь он стремился к торжеству художественной правды и простоты, которые были ведущими началами всей его литературной работы.
В октябре 1905 года Шолом Алейхем вместе, с семьей пережил ужасы еврейского погрома в Киеве. Царское самодержавие неистовствовало, мстя за революцию. Шолом Алейхему самому приходилось не раз сталкиваться с царской цензурой, которая чуяла в его произведениях ‘крамолу’. Жандармское управление завело даже, целое ‘дело’ о Шолом Алейхеме в связи с его перепиской с русскими писателями по поводу издания сборника в пользу пострадавших от погрома. Шолом Алейхем на время выехал за границу.
После долгих странствований по разным странам Европы Шолом Алейхем осенью 1906 года: приехал в Нью-Йорк. Но Шолом Алейхем здесь долго не оставался. Его тянуло домой, на родину, к тем народным массам, о которых и ради которых он писал. Летом 1908 года он совершает большое турне по городам и городкам России с большим еврейским населением. Всюду его ждет радостная встреча. Но во время этой триумфальной поездки он внезапно заболевает, у него обнаруживается острый туберкулезный процесс в легких. Болезнь застала его в маленьком городке — в Барановичах, Минской губернии: Около двух месяцев Шолом Алейхем был прикован ,к постели. И в течение всего этого времени взоры многих и многих сотен тысяч его читателей были обращены к маленькому городку, где любимый народный писатель боролся {228} с внезапно появившимся у его изголовья призраком смерти: Оправившись от болезни, Шолом Алейхем по совету врачей отправился в Нерви, в Италию. В том же 1908 году, поздней осенью, праздновался 25-летний юбилей литературной деятельности Шолом Алейхема.
Юбилей праздновался в отсутствие Шолом Алейхема. Больной, одинокий, без средств к существованию, вдали от родины и своего народа, Шолом Алейхем писал из итальянского пансиона письма, полные горечи. Врачи предписывали солнце, как можно больше солнца, а за это надо было расплачиваться наличными деньгами, потому что итальянский банкир принимал к размену только наличные деньги, Где ж их было взять?
К этому времени Шолом Алейхем уже был знаменитым писателем, его имя стало самым популярным в еврейской среде, оно было известно и далеко за пределами еврейской среды. Но приобретенная Шолом Алейхемом огромная слава не избавила его от постоянной нужды. В. связи с юбилеем в периодической печати открыли сбор пожертвований, которые потекли со всех концов страны. Народ нес свои трудовые копейки, чтобы помочь своему любимому писателю. Другого пути тогда не было: царское правительство не только не заботилось о народных писателях, оно их преследовало, потому что их слово штурмовало твердыни самодержавия и произвола. Юбилейный комитет на собранные пожертвований ‘выкупил’ в 1909 году произведения великого писателя из кабалы частных предпринимателей. Шолом Алейхему вернули права на его собственные произведения. В этом же: году в московском издательстве ‘Современнее проблемы’ стало выходить на русском языке собрание сочинений Шолом Алейхема, очень тепло встреченное русской критикой. Мы уже упоминали, что перевод произведений Шолом Алейхема горячо приветствовал Горький.
Болезнь заставляла Шолом Алейхема искать все время убежища под благотворным солнцем южных стран. Весной 1914 года Шолом Алейхем вновь совершил блистательную поездку по городам России, где {229} он выступал с чтением своих произведений. Еврейские народные массы, как и встарь, с радостью и с энтузиазмом встречали и провожали своего любимого писателя. Во время этой поездки состоялась встреча Шолом Алейхема с другим классиком еврейской литературы — Перецем, способствовавшая сближению этих двух совершенно различных по темпераменту и художественным устремлениям писателей.
Мировая империалистическая война застала Шолом Алейхема на курорте в Германии. Вместе с другими русскими подданными он был выслан в Берлин, откуда ему удалось спастись с семьей в соседнюю нейтральную Данию. Больной, без средств к существованию, он провел здесь несколько тяжелых месяцев. В конце 1914 года Шолом Алейхем приехал в Нью-Йорк. Тоска по родине не покидала его, он рассчитывал сейчас же по окончании войны с первым пароходом уехать в Россию. Но болезнь сделала свое дело, годы уже были сочтены. Ужасы мировой войны, тяжело отражаясь на душевном состоянии писателя, также подтачивали организм. Шолом Алейхем умер в Нью-Йорке 13 мая 1916 года, пятидесяти семи лет от роду. За гробом его шли сотни тысяч людей.
В своем завещании Шолом Алейхем писал: ‘Где бы я ни умер, пусть меня похоронят не среди аристократов, людей знати, либо богачей, но среди простых евреев-рабочих, с подлинным народом, чтобы памятник, который потом поставят на моей могиле, украшал простые могилы вокруг меня, а простые могилы чтоб украшали мой памятник, как простой честный народ при моей жизни украшал своего народного писателя’. В этих словах завещания великий писатель прекрасно выразил свою близость с народом.
Писатели не всегда сразу находят себя. Шолом Алейхем без особенного успеха пробовал свои силы в области поэзии, хотя несколько его стихотворений вошли в еврейский фольклор и распевались как {230} народные песни. В стихотворных произведениях Шолом Алейхема чувствуется порой влияние Некрасова, как в их идейной настроенности, так и в их ритмическом рисунке. Из ранних стихотворений Шолом Алейхема отметим сатирическую поэму ‘Еврейские чиновники’ (1884), в которой автор зло обрушивается на заправил и чиновников еврейской общины, выжимавших последние соки из бедного люда. В годы первой революции 1905 года была популярна сатирическая песня Шолом Алейхема ‘Спи, Алекса’, направленная против царя Николая и его сына царевича Алексея.
Вот ее содержание: царь убаюкивает царевича и поет ему колыбельную песню.
‘Расти, вырасти большой’, — поёт он своему наследнику. Наследник вырастет мудрецом, будет еще умнее отца. Он будет богат, у него будет много кабаков, острогов и церквей. Для крамольников у него есть Сибирь, нагайка и виселица.
‘А если социалисты пойдут против тебя, — наставляет отец сына, — запрись у себя в спальне, как я это делаю сейчас, пусть льются слезы и кровь, был бы ты здоров’.
Полиция и сыщики, розги и дубинка оберегают покой царя. Так кончается песня.
Несравненно большее значение, чем стихи, имели критические выступления Шолом Алейхема, относящиеся к 80-м годам прошлого столетия. В 1888 году Шолом Алейхем выпустил книжку под названием ‘Суд над Шомером’. Шомер был автором несметного числа бульварных романов, пользовавшихся тогда большой популярностью как в отсталой мещанской среде, у разбогатевших выскочек, так и в среде отсталых ‘низов’: приказчиков, кухарок и т. д., которых Шомер убаюкивал своими выдуманными историями о счастливых превращениях слуг в лордов и князей. Шолом Алейхем объявил поход против этой наводнившей к тому времени еврейскую литературу бульварщины, прививавшей народным массам низменные вкусы и отрывавшей их от реальной действительности и реальных нужд. В противовес бульварным {231} романам Шомера и его сподвижников, Шолом Алейхем выдвигал произведения подлинных писателей: Менделе Мойхер-Сфорим, Линецкого, Гольдфадена и других, которые рисовали действительную жизнь народа и звали его на борьбу за лучшее будущее, против косности и фанатизма, за приобщение к новым формам культуры и быта. Шолом Алейхем особенно подчеркивал тему нищеты в произведениях лучших еврейских писателей (у него есть специальная статья об отражении ‘еврейской нищеты’ в литературе, относящаяся приблизительно к