Школьная королева, Мид-Смит Элизабет, Год: 1916 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 168 минут(ы)

Скачать в PDF

Скачать в FB2

Элизабет Мид-Смит

Школьная королева

Перевод А. Репиной (1916).

Источник текста: Элизабет Мид-Смит. Девичий мирок. ЭНАС, Москва, 2009.

О матушка, ночные ветерки колышут травку луговую,

Счастливых звезд вверху сиянье ярче зажигая…

Весь день-деньской дождя не будет завтра, я ликую…

О матушка, я завтра буду королевой мая!

А. Теннисон

Глава I

Мертон-Геблс

Вопрос не представлял ни малейшего затруднения. Китти О’Донован была единогласно избрана королевой мая.

Миссис Шервуд имела обыкновение ежегодно в середине апреля перевозить тридцать воспитывавшихся у нее девочек из дома на Мербери-сквер в Мертон-Геблс. Лишь только распускались подснежники и вся природа, полная радости, оживала, она со своими веселыми воспитанницами и учительницами перебиралась в Мертон-Геблс. Там они проводили лето, и там старый обычай избрания королевы мая выполнялся со всеми церемониями былых времен.

Каждая девочка в школе мечтала стать королевой мая. Воспоминание об этом торжестве сохранялось на всю жизнь. Зависти не было места, так как королева избиралась не начальницей или учительницами, а лишь ученицами, своими подругами. Выбирали эту девочку не за красоту — она удостаивалась желанной чести просто потому, что подруги ее любили.

Празднование первого дня мая обставлялось большими церемониями. Избранница узнавала о своем счастье за неделю до торжества. Трудно было сохранить от нее тайну, однако это удавалось, предварительно голоса собирались потихоньку комитетом бывших королев, и потом миссис Шервуд определяла пять имен, пять кандидаток, из которых одна по решению ученического коллектива становилась королевой. В так называемом Праздничном зале Мертон-Геблса ей объявляли о выпавшей на ее долю чести.

Школа миссис Шервуд, без сомнения, во многом походила на другие школы, но сильно отличалась от них в некоторых отношениях. В ней было немало своеобычного. Там заботились прежде всего о нравственном воспитании и обращали больше внимания на развитие благородства, здравого смысла, твердости и правдивости, чем на приобретение светских талантов. Девочке незаурядной, но своенравной могло быть иногда не по себе в поместье Мертон-Геблс или в школе на Мербери-сквер. Зато девочку, которая стремилась помогать другим и забывала себя, ласково поддерживали учительницы, подруги обожали ее, и она проводила светлые, радостные дни.

Поступить в школу миссис Шервуд было довольно трудно. Она ни за что не хотела принимать более определенного количества учениц и трудилась не ради прибыли, а из любви к делу и к своим девочкам. В молодости она потеряла мужа, которого обожала, а сын утонул еще юным.

В тридцать пять лет миссис Шервуд увидела себя обреченной на одинокую, печальную жизнь, лишенную всяких интересов. Будучи богатой и очень образованной, она могла жить для себя или делать добро другим, ей пришла мысль, что она может воспитывать детей. Миссис Шервуд посоветовалась с деканом кафедрального собора в том городе, где жила, и с другими достойными уважения людьми — и открыла школу. Плата за обучение была назначена умеренная, так что ее могли вносить и родители со сравнительно небольшими средствами. Кроме того, школа имела ‘фонд памяти Шервуда’: деньги, отложенные миссис Шервуд на содержание шести девочек, которые иначе не были бы в состоянии учиться у нее. Она решила, что лучше так сохранить память о муже и сыне, чем какой-то медной доской или памятником. Она никогда не говорила об этом фонде, и учившиеся за счет него девочки не подозревали о нем. В школе не делалось никакого различия между ними и другими ученицами.

Имение Мертон-Геблс располагалось недалеко от моря. Здесь стоял очень старый дом, один из тех домов, в комнатах которых — обшитых панелями, с низкими потолками — и в причудливых коридорах было особенно уютно, по-домашнему, окна со старинными рамами выходили во двор и в прекрасный сад, полный цветов.

Среди тридцати девочек училась одна американка по имени Клотильда Фокстил — пятнадцати лет, тонкая, невысокая, с мягкими черными волосами и странным, вопросительным выражением серых глаз. В Клотильде не было ничего замечательного, но она считалась веселой и нравилась девочкам.

Клотильда находилась в школе уже более года. У нее не имелось никаких шансов стать королевой мая, и она искренне радовалась, что эта честь выпала Кетлин О’Донован. Кетлин, или просто Китти, была действительно общей любимицей и в Мертон-Геблсе заняла завидное положение без малейшего усилия со своей стороны. Просто она, веселая ирландка четырнадцати лет, уроженка Изумрудного острова, обладала хорошим характером, была милой и доброй. Большие черные глаза, розовые щеки и маленькие, ровные белые зубы делали лицо Китти симпатичным. Все располагало в ней: ее веселость, звонкий смех, простое обхождение и нежная душа. Если у кого-нибудь в школе случалась неприятность — посылали за Китти: ‘Китти, не сделаешь ли это? — Китти, сделай то… — Помоги, Китти. — Мы не можем обойтись без тебя, Китти’. И Китти никогда не отказывала и делала все, что могла.

Познакомимся и с некоторыми другими воспитанницами. Это Елизавета Решлей, красивая, самостоятельная, из старинного корнуэльского рода, Мэри Дов, дочь старой приятельницы миссис Шервуд, Генриетта Вермонт, родные которой жили в одном из предместий западной части Кенсингтона, три сестренки с севера Англии, Мэри, Матильда и Джен Купп, — добродушные, приветливые, но неяркие, ничем особенно не выделявшиеся, так что Елизавета Решлей выражала иногда сожаление по поводу их пребывания в школе, а Мэри Дов ее останавливала, и Генриетта прибавляла:

— Не говори так, Елизавета. Миссис Шервуд была бы недовольна, если бы слышала твои слова.

Маргарита Лэнгтон слыла одной из самых умных среди воспитанниц, к тому же имела сильный характер. Она дружила с Томасиной Осборн. Подружки опекали Марию Банистер, появившуюся в школе недавно. Леди Марии, дочери графа, только что исполнилось тринадцать лет. Это была хорошенькая девочка очень маленького роста и довольно слабого здоровья, ее мать подумала, что ей будет полезно пожить у миссис Шервуд.

Учились в школе еще две француженки, Анжелика и Корделия л’Эстранж, и три немки — Маргарита, Альвина и Дельфина фон Шторм. Как и другие названные девочки, они будут играть определенную роль в нашей истории.

В Мертон-Геблсе жили три учительницы — мисс Хиз, мисс Хонебен и мисс Уэринг. Мисс Хиз была главной помощницей миссис Шервуд, мисс Уэринг занималась с самыми отсталыми ученицами. Мисс Хонебен, полненькая, с блестящими глазами и живой улыбкой, вызывала у всех маленьких девочек желание именно к ней обращаться за советом и утешением. Когда леди Марии по приезде в школу предстояло провести первую ночь, мисс Хонебен пошла с девочкой в ее хорошенькую спальню, помогла ей лечь в кровать, накрыла ее теплым одеялом, поцеловала несколько раз и сказала, что если Марии хочется поплакать, то в этом нет ничего дурного, и осталась с новенькой воспитанницей, пока та не уснула. С этой минуты Мария знала, что приобрела друга, и в ее кротких серых глазах появилось новое выражение, не похожее на то отчаяние, которое заметила в них миссис Шервуд, когда девочка впервые вышла из школьного автобуса.

Кроме трех учительниц-англичанок у миссис Шервуд работали: француженка, мадемуазель де Курси, которая очень плохо говорила по-английски, и немка, фрейлейн Крумп, превосходная гувернантка, часто бывавшая, однако, не в духе, возможно, из-за сильных головных болей, чем она пользовалась в нужных случаях.

В последний день апреля уроков не было. Распорядок жизни уже несколько дней зависел только от пожеланий королевы, которую всегда выбирали за неделю до первомайских торжеств. Вечером педагоги и воспитанницы собрались в Праздничном зале. По обычаю, накануне праздника королева должна была назвать своих фрейлин и статс-дам, а также сделать распоряжения насчет церемоний следующего дня. Какая бы причуда ни пришла ей в голову, все необходимо было исполнить. Иногда случалось, что королевой мая выбирали недалекую девочку, и праздник проходил скучно. Но теперь королевой стала Китти О’Донован, а она-то не заставит своих подданных провести скучный день. Миссис Шервуд обыкновенно посылала за королевой мая и просила ее в виде особой милости посвятить в тайну. А вообще никто в школе не знал, каким будет изюминка торжества, даже любимая учительница мисс Хонебен.

Королева не долго колебалась в выборе фрейлин. Главной фрейлиной была назначена Клотильда Фокстил.

— Она такая веселая, — объяснила Китти.

Клотильда выбежала вперед, крепко обняла Китти и воскликнула:

— Ты славная!

Фрейлинами стали Маргарита Лэнгтон, маленькая леди Мария Банистер и Мэри Дов. Обязанности статс-дам были менее важны. Одной из статс-дам оказалась мисс Хонебен (она была удивлена и немного смущена подобной честью), второй — Анжелика л’Эстранж и третьей — Томасина Осборн. Итак, были определены четыре фрейлины и три статс-дамы. Несколько позже все они, в том числе и мисс Хонебен, сидели в уголке и обсуждали то, чем и как лучше отметить следующий день, счастливый в жизни Китти О’Донован.

— У тебя никогда больше не будет такого счастливого дня, Китти, — сказала Мэри Дов, — сколько бы ты ни прожила.

— Хотела бы я знать, что приятнее: быть королевой мая в Мертон-Геблсе или невестой? — восторженно произнесла Клотильда.

— Ну, я в пять тысяч раз больше хочу быть королевой мая. А ты, Клотильда?

— Не знаю, — ответила Клотильда. — Если бы я была невестой, столько было бы веселья и столько подарков!

Мисс Хонебен придвинулась к Клотильде и что-то быстро шепнула ей на ухо.

По заведенному миссис Шервуд обычаю в праздничный первомайский день она сама дарила что-нибудь королеве мая, чтобы воспоминание об этом великом почете осталось на всю жизнь. Подарок миссис Шервуд назывался ‘призом королевы мая’. Иногда это было полное собрание сочинений какого-либо автора в прекрасном переплете, иногда медальон или какая-то другая ценная вещица. При этом всегда миссис Шервуд собственноручно писала слова поздравления, где так или иначе отмечала положительные черты характера девочки, избранной королевой мая.

— О, как все прекрасно! — сказала Клотильда. — А вот в американских школах нет ничего подобного. Думаю, могла бы я тоже быть королевой мая в следующем году?

— Мы никогда не говорим об этом, никогда… — строго сообщила Мэри Дов. — Ведь королеву избирают все, и только потому, что ее любят.

Маргарита Лэнгтон озабоченно вздохнула.

— Я боюсь, как бы наша маленькая леди Мария не упала в обморок завтра, когда нужно будет нести шлейф королевы мая и ходить за ней вокруг майского дерева на глазах у всех гостей.

— Не упадет, — улыбнулась мисс Хонебен. — Я тоже статс-дама… Как я рада, что ты меня выбрала, и я буду рядом.

Китти с любовью посмотрела в лицо мисс Хонебен.

— Конечно, нам было бы трудно обойтись без вас. Я уверена, что завтра все пройдет благополучно. О, я так взволнована! Вы не думаете, что на этот раз праздник окажется каким-то особенным?

Мисс Хонебен ободряюще улыбнулась.

— Это будет очень счастливый день.

Вскоре девочки разошлись по своим комнатам, у каждой была хотя и очень маленькая, но отдельная спальня. Китти подошла к окну. Сердце ее переполняли чувства. Ей выпала такая честь, которой она никак не ожидала. Почему-то отдали предпочтение ей, когда в школе есть такая красавица Елизавета Решлей. И все же королевой избрали ее — Китти О’Донован! ‘Пока я жива, буду благодарна судьбе за этот день’, — думала Китти.

Некоторое время еще она простояла у окна, погруженная в раздумье. Ее живое лицо нельзя было назвать красивым, но оно имело свое особое очарование. Выражение его изменялось довольно часто. Глаза то блестели неудержимым весельем, то как бы покрывались тенью — так проплывающее в небе облако затеняет на время залитое солнцем озеро. Китти была истинной дочерью своей страны. Природа дала Китти один дар — величайший, какой может быть у женщины: не думать о себе, а с радостью делать счастливыми других. Конечно же, подруги это оценили, вот почему Кетлин О’Донован из графства Керри была единогласно избрана королевой мая, хотя в школе не пробыла еще и года.

Стоя перед окном, Китти перенеслась мысленно в Керри, в дом отца, где прошло ее детство. Какое это чудесное имение! Живописные горы окружают его, а у подножия гор лежат глубокие озера. Уединенный дом окружен высокими деревьями, такими же старыми, как вся усадьба. Во время сильных дождей крыша дома кое-где протекала, зимой же Китти и ее отец спасались от холода, только сидя у горящего камина. Но все же быть О’Донованом из имения ‘Пик’ считалось большой честью, и девочка — единственный потомок знаменитого древнего рода — чувствовала это, как она выражалась, до мозга костей. Разве на целом свете мог быть еще такой человек, как ее отец! Он хорош собой — высок, широкоплеч, с величественной осанкой, его голос, смех, лучистые глаза, веселый нрав всегда действуют ободряюще на всех людей, с которыми он общается, причем относится одинаково доброжелательно как к богатым, так и к бедным. Конечно, на свете нет равного отцу.

‘Я напишу папочке, — подумала Китти. — Я должна и хочу написать ему. Хотя завтра мне нужно рано вставать, все же напишу папе сегодня. Скажу об этом мисс Хонебен, а она передаст миссис Шервуд, и миссис Шервуд, наверное, не рассердится: ведь случай-то такой важный’.

И Китти, смело нарушая правило, чего раньше за ней никогда не было, зажгла свечу, присела у столика, положила перед собой лист бумаги, обмакнула перо в чернила и начала писать:

‘Дорогой мой папа! Вот я пишу Вам, Ваша Китти, которая думает о Вас, любит Вас и мечтает о том, как бы покрепче, покрепче обнять Вас! Удивительная вещь произошла с Вашей девочкой: меня выбрали королевой мая. И я думаю, вот почему это случилось: Вы ведь знаете, что во мне ровно ничего нет, я и сама понимаю, что я обыкновенная девочка. Ну так вот, папочка, в чем дело: должно быть, часть Вашего величия перешла ко мне. А как Вы думаете, милый мой папочка? Завтра утром меня будут приветствовать как королеву мая. Помните, папочка, чудесную поэму, которую я читала Вам, когда была ребенком!

О матушка, ночные ветерки колышут травку луговую,

Счастливых звезд вверху сиянье ярче зажигая…

Весь день-деньской дождя не будет завтра, я ликую…

О матушка, я завтра буду королевой мая!

Вот это и оказалось верным. Только я говорю это не моей дорогой матери, а моему отцу. И Вы подумайте обо мне завтра, а я напишу Вам и расскажу все, что будет, до малейшей подробности. У меня будут и фрейлины, и статс-дамы, и майское дерево. Целый день все будут меня слушаться и делать, что я захочу. Вы разве не гордитесь мной? Могу сказать Вам, папочка, что я-то сама очень горжусь собой, а больше всего тем, что я Ваша дочь. Спокойной ночи, дорогой мой. Я должна поспать немного, чтобы иметь хороший вид, достойный своего королевского звания, своего королевства и подданных.

Китти О’Донован’.

Письмо было адресовано О’Доновану в ‘Пик’, Киллерней, графство Керри. Потом Китти забралась в постель, положила на подушку свою кудрявую головку и погрузилась в глубокий сон.

Глава II

Нет розы без шипов

В любом стаде может завестись черная овца, во всякой семье случаются несчастья, и во всех школах — даже в такой, как школа миссис Шервуд, — не обходится без недоразумений и разных неприятностей. Такова жизнь с ее темными сторонами. Не бывает розы без шипов.

Миссис Шервуд, например, и не подозревала, что кто-нибудь в школе может не любить такую милую, прелестную девочку, как Китти О’Донован. Но миссис Шервуд отличалась великодушием, у нее было доброе сердце, а в характере ничего низкого, мелочного. Говоря о ком-нибудь, миссис Шервуд всегда упоминала о хороших качествах этого человека, но не о плохих. И ей удавалось отыскивать в окружающих хорошие качества. На нее часто смотрели с удивлением, когда она высказывала что-то положительное о том, кого не любили, причем говорила весьма убедительно. Тогда собеседнику или собеседнице ничего другого не оставалось, как согласиться с ней:

— А мне это и в голову не приходило. Однако вы, без сомнения, правы.

Так и шла миссис Шервуд по своему жизненному пути, сея добро. Она никого не подозревала ни в чем дурном и потому была счастлива. Хотя низкие натуры, увы, изредка встречались даже среди ее чудесных девочек.

Нет ничего неприятнее, ниже зависти и ревности. Избрание Китти королевой мая не понравилось трем девочкам — Генриетте Вермонт, Томасине Осборн и Мэри Купп.

Генриетта — поразительно красивая девочка, дочь богатых родителей — была очень избалована с раннего детства. Поступая в школу, она думала, что и тут ею будут только восхищаться. И ей пришлось испытать огорчение. С ней обращались очень ласково, но никто не боготворил ее, никто не видел в ней ничего удивительного. Педагоги о ней говорили: если будет стараться, сможет приобрести достаточно знаний. Подруги никогда не восторгались ее внешностью, дорогими платьями. Ее красота и богатство не придавали ей никакого ореола в глазах учениц школы. Генриетту не устраивало такое положение.

Разумеется, поступив в школу, Генриетта узнала о прекрасной традиции — первомайских торжествах в Мертон-Геблсе. Ей рассказала об этом Мэри Дов.

— Хотелось бы мне знать… очень хотелось бы, когда я буду королевой мая, — сказала Генриетта.

Мэри заметила:

— У нас у всех одинаковые шансы стать королевой мая. — Точнее, у тех, кто еще не был королевой, потому что эта честь оказывается только один раз.

— Как это устраивается?

— Мы, девочки, должны сами выбрать королеву.

Генриетте это не понравилось.

— Что это значит? — спросила она. — Если мы сами будем выбирать себе королеву, то каждая может выбрать саму себя. Какой это был бы шум и переполох!

— Королева обыкновенно выбирается из пяти девочек, указанных миссис Шервуд, — объяснила Елизавета Решлей, включаясь в разговор. — Остальные ученицы решают, кому из них быть королевой. Весьма возможно, что ты будешь королевой, Генриетта, но мы узнаем это только за неделю до первого мая.

И вот наступил день выборов. После ужина всем предложили пройти в Праздничный зал. Там миссис Шервуд объявила, кто же оказался в числе пяти кандидаток: Генриетта Вермонт, Китти О’Донован, Клотильда Фокстил, Маргарита Лэнгтон и Мэри Купп. Девочки вышли вперед, поклонились начальнице и всем собравшимся, а затем в сопровождении мисс Хиз вышли из зала. В их отсутствие школьным подругам предстояло избрать лучшую. Решение было принято очень быстро, причем единогласно.

— Китти О’Донован! — кричали с мест. — Никого другого, кроме Китти О’Донован! Китти должна быть нашей королевой!

Пять девочек вернулись в Праздничный зал, чтобы услышать, что решило собрание. Китти избрана королевой мая!

Глаза Генриетты потемнели. С трудом овладев собой, она стояла в стороне, пока девочки толпились вокруг Китти, поздравляя ее. Через минуту Генриетта выскользнула из зала и, накинув на плечи платок, убежала в сад. Ее душил гнев. Как несправедливо! Они выбрали эту Китти О’Донован. Да она, Генриетта, в десять раз богаче Китти, у нее в десять раз больше платьев. Она гораздо умнее Китти, она красива. Почему же подруги — противные! — выбрали Китти королевой?

Так думала Генриетта, и ее щеки горели от возмущения, и сердце в груди бешено колотилось, возбужденное завистью и злостью. А в доме все было полно радости и оживления.

— Что ты тут делаешь? — произнесла Елизавета Решлей, возникнув перед Генриеттой из темноты.

— О Бетти, я ничего не могу поделать с собой. Я словно безумная! — с горечью в голосе воскликнула Генриетта. Похоже, она была рада появлению подруги, которая сразу заметила ее отсутствие и, забеспокоившись, пошла за ней.

— Безумная? — повторила Елизавета. — У тебя какая-то неприятность, Генриетта?

— Конечно, большая неприятность! И я не могу скрыть ее. Как могли девочки выбрать Китти О’Донован королевой мая?

Елизавета удивилась:

— А ты чего хотела? Чтобы выбрали тебя?

— Ну да! Разве я не лучше Китти? Ведь лучше, — произнесла Генриетта, вздохнув. — Две недели назад я сообщила маме о том, что стану королевой мая, и она была так довольна, что прислала в подарок платье из мягкого белого шелка. Она написала, что, если все именно так случится, она подарит мне еще колечко с голубой эмалью и с надписью ‘Королева мая’. Мама собирается обо всем рассказать своим друзьям. О, все это мне кажется ужасным! Это не по справедливости!

— Знаешь, ты очень удивила меня, — сказала Елизавета. — В первый раз ученица здешней школы недовольна избранием королевы мая. Все это решают сами девочки. Мы выбираем королеву. Она принадлежит нам. Она избрана не миссис Шервуд и не учительницами, а только нами. Ты удивляешь, поражаешь меня.

Генриетта молчала. Елизавета участливо положила руку ей на плечо.

— Не сердись, Генни. И не говори ничего девочкам. Я уверена, что это им не понравится.

Желая развеселить подругу, Елизавета добавила:

— Да, Генни, ты ведь не смогла бы надеть свое великолепное шелковое платье, если бы сейчас тебя выбрали королевой. Потому что королева мая должна быть в простом кисейном платье. Пойдем же в дом и будем повеселее. Я ничего не расскажу про тебя, и ты можешь развеселиться, если захочешь.

— Благодарю тебя, Елизавета, попробую сделать над собой усилие, — сказала Генриетта.

— Так будет лучше, — согласилась Елизавета, улыбнулась Генриетте, и подруги вдруг расхохотались. Напряжение исчезло. Через несколько минут девочки вошли в дом.

Комнаты Генриетты Вермонт и Томасины Осборн были рядом. Ночью Томасина услышала, как Генриетта плакала за стенкой, и пробралась к ней. Генриетта поведала ей о свое горе. Томасина не стала, как Елизавета, успокаивать подругу, и согласилась, что произошла несправедливость. Какой позор! Чем уж так хороша Китти О’Донован?

— Вот и Мэри Купп удивляется. Мне удалось ее убедить, — полушепотом добавила Томасина.

Сестры Купп были из числа тех учениц, которые содержались за счет миссис Шервуд, о чем сами девочки не знали — только их родителям это было известно. Не знали этого и другие девочки в школе, и миссис Шервуд надеялась, что этот факт никогда не обнаружится. Миссис Купп в прежние годы была дружна с миссис Шервуд: она вышла замуж за бедного священника, у нее было семеро детей. Миссис Шервуд решила: самое лучшее, что она может сделать для миссис Купп, это взять к себе на обучение ее трех дочерей. Поэтому девочки покинули домик в Манчестере, где они жили в большой тесноте, и, одетые в новые приличные платья, были отосланы в школу миссис Шервуд.

Мэри была средняя из сестер, Матильда — старшая, Джен — младшая. С рождения сестры были знакомы с бедностью. Об этом они решили никому не рассказывать, оказавшись в благоустроенной школе миссис Шервуд. Правда, им выделили не отдельную комнату каждой, как всем другим, а одну на всех, но довольно большую. Между собой сестры были дружны. Среди всех прочих они, самые обыкновенные, ничем не выделялись и не могли блеснуть никакими талантами. Однако Мэри не хотела мириться с таким положением. Лукавая от природы, она задумала добиться всеобщего уважения. Мэри была способна на такие поступки, за любой из которых миссис Шервуд, если бы узнала, немедленно исключила бы ее из школы.

В последнее время Мэри явно подыгрывала честолюбивой Генриетте. И вот ночью, после избрания королевы мая, ее разбудила Томасина Осборн, чтобы рассказать о переживаниях Генриетты. Затем они обе прошмыгнули в комнату несчастной подруги.

— Мне так жаль тебя, Генни, — сказала Мэри тихим и мягким голосом. Встав на колени перед кроватью, она взглянула Генриетте прямо в лицо: — Не придумать ли нам какой-нибудь план? Нужно показать всем, что Китти О’Донован вовсе не такая хорошая.

Генриетту даже несколько смутило такое предложение, а Томасина вообще была поражена. Но дурное быстро укореняется. В течение последней апрельской недели заговорщицы пытались придумать какие-нибудь ситуации, в которых Китти О’Донован предстала бы не в лучшем свете. Когда они в очередной раз шушукались в стороне от других, Мэри сказала:

— Предоставьте это мне. Я сумею кое-что устроить.

— Что? — поспешно спросила Томасина.

Мэри загадочно улыбнулась.

— Узнаете, что случится после майского праздника.

Томасина поежилась.

— Я так боюсь! Если бы ты знала, какой у тебя вид, Мэри. Ты задумала что-то ужасное?

— Ничего такого, чтобы приходить в ужас, — усмехнулась Мэри. — По крайней мере, мне понятны чувства дорогой Генни: нанесено такое оскорбление.

Генриетта одобрительно кивнула.

— Мы ничего не будем делать, пока не пройдет первое мая, — продолжила Мэри. — А потом я сумею унизить эту Китти. И все пожалеют, что выбрали королевой не тебя, Генриетта.

Предпраздничная неделя прошла быстро. И вот в канун праздника Китти назначила фрейлин и статс-дам. В свиту была выбрана и Томасина Осборн, одна из заговорщиц. Вечером, когда Китти, радостно взволнованная, писала письмо своему отцу, другая заговорщица, Мэри Купп, следила за ней из сада. ‘Так-так, наша королева мая, пример для подражания, нарушает одно из правил школы, — сказала она про себя. — Думаю, мне скоро удастся открыть всем глаза на эту Китти. Но нужно быть уверенной, что Генриетта останется на моей стороне. Если я смогу устроить так, чтобы в будущем году Генриетту выбрали королевой, тогда, конечно, она сделает все для меня’.

Мэри тихо вернулась в дом и, никем не замеченная, прошла в комнату, где ее сестры уже готовились ко сну.

— Где ты ходишь, Мэри? — спросила Матильда. — Пора спать. Ведь завтра мы все должны встать рано.

— Смотри, Мэри, мы нашли на столе записку, — сказала маленькая Джен. — Это от королевы мая.

— Я не желаю читать того, что пишет королева мая. Она ничто для меня. Никогда не слышала, чтобы девочку возвышали таким смешным образом.

И все же, ты знаешь, что Китти — наша королева мая. Вот что она пишет:

‘Дорогие мои первомайские подданные. Я желаю, чтобы завтра вы все явились на праздник в белых платьях и весь день не носили другого цвета.

Ваша преданная государыня, королева мая’.

— Чепуха и вздор! — сказала Мэри. — Вот было бы весело не послушаться ее.

— Но этого нельзя делать! — удивленно воскликнула Джен. — Как бы тогда отнеслись к нам остальные девочки?

— Интересно, наденет ли Генриетта белое платье… — продолжала Мэри.

— Наденет, — будто не замечая иронии Мэри, ответила Матильда. — Мы все наденем, должны надеть.

Но Мэри не унималась.

— У меня есть хорошее красное платье, у тебя — синее, у Джени — желтое. Почему бы на праздник нам не надеть их? Я считаю белый цвет таким неинтересным.

Матильда укоризненно покачала головой.

— Тебе все-таки придется надеть завтра белое платье. Ты очень изменилась, Мэри. Джени и я заметили это. А все потому, что ты водишься с Томасиной и Генриеттой. Мне бы хотелось, чтобы ты побольше бывала с нами. Ведь мы твои сестры.

Глава III

Злое дело

Первого мая погода была чудесная. Холодный, пронзительный восточный ветер, обычно дующий в апреле, уступил пространство западному ветерку. Небо было ясное и голубое. Море и небо словно соперничали между собой в яркости и прозрачности красок. Уже утром стало совсем тепло.

Королева мая в простом белом платье, с мягкими темными волосами, перехваченными широким белым бантом и распущенными по спине, появилась перед собравшимися. За ней шли фрейлины и статс-дамы. Когда королева остановилась, они надели ей на голову венок из белых цветов, а гирляндой из таких же белых цветов обвили ее шею. Свита королевы была также вся в белом и с белыми гирляндами, но без венка. Все стояли у майского дерева, украшенного цветами. Миссис Шервуд и другие педагоги присоединились к воспитанницам.

Девочки взялись за руки и стали танцевать сначала вокруг своей королевы, а потом вокруг майского дерева. Немного позже на траве был приготовлен завтрак. Королеву подвели к ее трону, усыпанному весенними цветами, фрейлины и статс-дамы приносили ей самые вкусные кушанья. Никогда темно-серые глаза Китти не казались такими красивыми.

— Я совсем растерялась, я не узнаю себя, — шепнула она одной из своих фрейлин, Клотильде.

— Как это чудесно, что ты счастлива, милая! — ответила Клотильда. — Знаешь, Китти, я просто уверена: в Мертон-Геблсе никогда еще не было такой красивой королевы мая.

Каждый час этого дня приносил новое удовольствие. Сама королева заранее составила программу развлечений, придумала различные игры. Все, что она делала, было так изящно и мило, что девочки смотрели на нее с увеличивающимся восторгом.

После полудня появились гости, жители ближайшего селения. Королева мая в венке и с гирляндой из белых цветов грациозно вышла приветствовать их. Леди и джентльмены, занимавшие места на залитой солнцем лужайке, сдержанно, как подобает взрослым, выражали свой восторг.

Девочки танцевали ирландские танцы, которым Китти заранее обучила их. Потом они протанцевали несколько старинных английских танцев. Все гости, находившиеся в весеннем саду, уверились, что одно лишь добро царит в школе миссис Шервуд.

Долгожданный день, самый счастливый в жизни Китти О’Донован, клонился к концу. Миссис Шервуд сказала несколько слов старшей статс-даме, после чего королева в сопровождении своей свиты прошла по саду и остановилась рядом с миссис Шервуд. Другие девочки — все в белых платьях — толпились за начальницей. У всех на уме была только королева мая. Даже Мэри Купп и Томасина Осборн забыли про Генриетту и ее зависть. Они не могли не поддаться очарованию Китти — королевы мая.

Миссис Шервуд приблизилась к королеве и вложила ей в руку красивую коробочку из кедрового дерева. Внутри коробочка была выложена бархатом, и в ней лежал золотой медальон на тонкой цепочке.

— Дарю тебе этот медальон в знак любви и уважения, — сказала миссис Шервуд. — Твои подруги избрали тебя королевой мая, и то, что именно ты, милое дитя, в этом году удостоена такой чести, есть свидетельство всеобщей любви к тебе.

— Мы любим тебя, Китти! — крикнули хором все девочки, кроме одной.

— Да, милая Китти, — продолжила миссис Шервуд, — это так. Но мы также уважаем тебя, не правда ли, девочки?

— Верно… О, да!

Миссис Шервуд мягким жестом сдержала восторг воспитанниц.

— В прежние годы другим девочкам оказали честь стать королевой мая. Это высокая честь. И вам, дети мои, всем — кто был и кто хочет быть королевой, — нужно жить по совести, чтобы являться достойной этой чести. Мир полон искушений и горестей. Поэтому, Китти О’Донован, желаю тебе иметь силы для преодоления всех трудностей и оставаться такой же славной, какая ты есть. Будь всегда достойной уважения, и да хранит тебя Господь.

Закончив напутствие, начальница поцеловала Китти О’Донован, а та поклонилась всем и поблагодарила за добрые слова и за доброе отношение к ней. Внезапно ее прекрасные ирландские глаза наполнились слезами, и она убежала в дом, чтобы скрыть волнение, вызванное сильной радостью.

Девочки устали. Ведь от слишком большого счастья можно устать так же, как от большого горя.

— Право, у нас никогда не бывало такого дня, — сказала Маргарита Лэнгтон, и с ней согласились другие девочки.

— Да, у нас никогда не бывало такого дня, — повторила Елизавета Решлей. — Но как бы он ни был хорош, сейчас я думаю о моей кроватке, а не о развлечениях.

В хорошем настроении девочки разошлись по своим комнатам.

У Мэри Купп не было возможности поговорить с Генриеттой и Томасиной. Мэри очень веселилась весь день. Теперь же она снова подумала о своем намерении и решила утром напомнить Генриетте о вчерашнем разговоре. Нужно заставить Китти сойти с трона. Мэри пришла в комнату раньше сестер и нашла на своем столике письмо. Она сразу узнала почерк матери.

— Боже мой! Что пишет мне мама?

Мэри открыла письмо и начала читать. Ее охватило беспокойство. Она нагнулась так, чтобы свет от лампы падал прямо на бумагу. Вот что было написано там:

‘Дорогая моя Мэри, пишу тебе в большом волнении и надеюсь, что ты поможешь нам. Ты знаешь нашего дорогого Поля…’

Руки у Мэри задрожали. ‘Ты знаешь нашего дорогого Поля…’ Что значат эти слова?! Ведь Поль — ее старший брат, ее кумир. С самого раннего детства она делила с ним радость и горе. Мэри почувствовала, как сильно забилось ее сердце.

‘Милая Мэри, — продолжала мать, — хочу заметить, что Поль в последнее время стал слабее, чем прежде’.

Мэри уронила письмо на колени. Она вспомнила: Поль отказался от футбола, он говорил, что эта игра вызывает у него боль в боку. Она, Мэри, даже рассердилась на него за это.

— Удивляюсь, как ты мог отказаться, — сказала она. — Ведь все мальчики стремятся быть лучшими игроками в футбол и крокет.

— Я задыхаюсь, — ответил Поль, взглянул на сестру своими честными глазами, взял ее руку и сказал: — Неужели ты думаешь, Молли, что мне легко отказаться от футбола?

Теперь она с болью в душе припомнила объяснение брата. Однако надо было продолжить чтение письма.

‘Поль приехал из школы дня два-три назад. Он шатаясь вошел в комнату, где я обедала с младшими детьми, со словами ‘Мама, мне плохо’ опустился на стул и впал в обморок. Мэри, дитя мое, в ту минуту я подумала, что он умер, и желала, да простит мне Бог эту безумную мысль, тоже умереть. Но дорогой мой сын пришел в себя, только вид у него был страшно больной. Твой отец пришел, и я рассказала ему о болезни Поля. Ты знаешь, как он относится к нему: на свете для него нет равного Полю. Когда я описала отцу состояние сына и сказала, что уложила его в постель, он пошел за доктором нашей семьи, Андерсоном. Доктор внимательно осмотрел Поля, а потом говорил с нами совершенно откровенно. Он сказал, что силы Поля истощены и что, возможно, у него болит правое легкое. Господин Андерсон рекомендовал немедленно отвезти Поля в Лондон и показать его одному известному доктору, адрес которого он дал. И мы с твоим отцом, дорогое дитя, стали ломать головы, как нам съездить на короткое время в Лондон, прожить дня два в гостинице и заплатить доктору за осмотр нашего мальчика. Должна признаться, что мы были в отчаянии. Ты знаешь, какое маленькое жалованье получает твой отец, и потому мы еле-еле сводим концы с концами. Я уже продала все ценные вещи, дитя мое. Целую ночь я пролежала без сна. Наконец к утру мне пришло в голову, что ты, Мэри, можешь помочь нам.

Ты помнишь, милая, что у тебя есть двенадцать фунтов в сберегательной кассе. Никто из моих детей, кроме тебя, не обладает такой бережливостью. У тебя есть двенадцать фунтов, и самое лучшее применение для них — это спасти жизнь твоему брату. По получении письма ты повидайся с миссис Шервуд и попроси ее одолжить тебе денег, пока ты не возьмешь свои из кассы, чтобы вернуть ей. Ведь ты сделаешь это, дорогая? Ты не сможешь отказаться помочь Полю.

Твоя убитая горем мать

Матильда Купп’.

Письмо лежало на коленях Мэри, и она смотрела на него, ошеломленная прочитанным. В коридоре раздались голоса — это ее сестры шли спать. Она сунула письмо в карман и, не раздевшись, быстро легла в постель.

Матильда и Джен устали и были рады отдохнуть. Они подумали, что Мэри уже спит крепким сном, и, потушив лампу, сами легли. Минуты две спустя мисс Хонебен просунула голову в дверь. Увидев, что лампа потушена и все три девочки лежат в постелях, она не вошла в комнату.

Мэри лежала тихо, как мышка. Она даже старалась сдерживать дыхание. Когда стало ясно, что сестры уснули, Мэри приподнялась и села в постели. Ей было не по себе. Она закрыла лицо руками.

Конечно, Мэри очень любила Поля. Она всегда искренне восхищалась им и охотно пожертвовала бы собой ради него. Но случилось ужасное, чего не могла представить себе ее несчастная мать. Миссис Купп не знала, что у Мэри не было двенадцати фунтов в сберегательной кассе. Когда-то, очень давно, крестная подарила маленькой Мэри пять фунтов, с которых и началось сбережение. Со временем сумма увеличилась до двенадцати фунтов, и они могли спасти Поля. Увы! Хотя мистер Купп запретил брать деньги, положенные в сберегательную кассу, Мэри нарушила это правило. Узнав о поступлении в школу миссис Шервуд, где много богатых девочек, Мэри, чтобы не казаться хуже, накупила всяких вещиц. Двенадцать фунтов растаяли быстро, от них не осталось ни одного шиллинга.

‘Что же мне делать? — мучительно думала Мэри. — Я не могу помочь Полю, а сказать о том, что сделала, значит навлечь на себя позор. Отец возьмет меня из школы. Он погубит всю мою будущность, никогда не простит меня. А Поль умрет! И я сойду с ума. О! Что мне делать? Что делать? Как выйти из этой беды?’

Долго бедная Мэри страдала от безысходности. И вдруг ей в голову пришла одна мысль. Генриетта — вот в ком спасение! Она, Мэри, достаточна умна, чтобы понимать: нужно вернуть Генриетту к ее прежнему настроению. Если бы только удалось приобрести влияние на Генриетту! Как бы устроить это?

Рано утром Мэри встала, сняла свое белое платье и надела ежедневное. Сестры спали спокойно, не зная ничего о горе, которое угрожало их семье! Мэри тихонько отворила дверь и вышла из комнаты. Она должна действовать быстро, чтобы отослать деньги матери.

Мэри вспомнила, что Китти писала письмо накануне первого мая. Письмо было отослано по почте. Китти нарушила правила. Но в данном случае это не было таким грехом, за который Китти могла бы быть исключена из школы. Нужно придумать что-нибудь посерьезнее. И Мэри придумала. Китти была общительной, открытой и относилась по-дружески ко всем. Она рассказывала о своих знакомых и друзьях в старой Ирландии, постоянно говорила о Джеке.

Джек О’Донован, двоюродный брат Китти, был одних лет с ней. И Китти любила его. Поступив в школу, она пошла к начальнице и спросила ее, можно ли переписываться с кузеном Джеком. Миссис Шервуд жаль было отказать девочке в ее просьбе, но она твердо держалась своего мнения.

— Я с удовольствием исполнила бы твою просьбу, моя милая, но не могу сделать этого. Если в школе узнают, что ты пишешь письма своему брату, все девочки обратятся ко мне с такой же просьбой. Ты понимаешь, что этого нельзя позволить. Тогда я должна буду просматривать все письма.

Китти согласилась с миссис Шервуд.

— Я понимаю, — сказала она, — и буду сообщать Джеку о себе через моего отца.

— Конечно, дорогая. Ты можешь писать сколько угодно отцу, и я никогда не буду читать этих писем. Но обещай мне, что никогда не будешь вкладывать в них письма к Джеку.

Китти пообещала и держала свое слово.

Теперь Мэри Купп пришло в голову: надо послать Джеку О’Доновану письмо, будто бы написанное Китти. Это навредит Китти и будет соответствовать желанию Генриетты. Мэри могла осуществить задуманное, поскольку у нее была способность искусно подражать чужому почерку.

В доме было тихо. Хотя уже рассвело, все еще спали. Мэри осторожно отворила дверь классной комнаты, в которой стояли рабочие столы девочек. Здесь, за этими столами, девочки читали, писали, занимались рукоделием. Мэри подошла к столу королевы мая, открыла ее тетрадь и вгляделась в почерк. А потом почерком Китти она написала письмо Джеку: рассказала ему обо всем, что произошло накануне, и выразила сожаление, что его не было на празднике, а также надежду на то, что они наговорятся во время каникул, еще написала, что считает правила миссис Шервуд, касающиеся переписки, очень глупыми. Сама Китти никогда не написала бы такого письма. Оно было написано за нее и адресовано мистеру Джеку О’Доновану в имение отца Китти, где Джек подолгу жил. Приклеив марку, Мэри пошла в прихожую, положила письмо в почтовый ящик и, вернувшись в свою комнату, мгновенно уснула. Она проснулась, когда Матильда потрясла ее за плечо.

— Мэри, что с тобой? Как ты бледна, какой у тебя усталый вид! И почему ты одета?

— Да, я одета… Вчера я была так взволнована, что проснулась, оделась и сошла вниз, ненадолго. Пожалуйста, сестренки, не рассказывайте никому об этом.

— Конечно, мы не станем рассказывать, — кивнула Джени. — Но отчего ты говоришь так сердито, Мэри?

— Я вовсе не сердита, милочка… право, не сердита. У меня немного болит голова.

Выражение озабоченности появилось на лице Матильды.

— Мэри, вчера ты была мила, очень мила. Надеюсь, что ты будешь такой и дальше.

— Ну конечно! А теперь простите меня. Я должна поговорить с Генриеттой.

Мэри поспешно вышла из комнаты.

Генриетта еще лежала в постели.

— Ты опоздаешь, Генни! — воскликнула Мэри.

— Мне все равно, опоздаю или нет.

— Бедная Генни! Ты и сегодня не в духе. Это неудивительно — после того, как поступили с тобой.

— Вчера я немного забыла об этом, — продолжала Генриетта, — но ночью видела во сне эту противную Китти и теперь чувствую, что ненавижу ее. Она получила такой медальон! Воображаю, что представляет из себя имение ее отца! Во время каникул она потеряет медальон в каком-нибудь болоте. О, я с ума схожу от зависти!

— В следующем году ты будешь королевой мая. Вот увидишь!

— Если даже буду, то миссис Шервуд уже не подарит такого медальона. Она каждый год дарит разные подарки, и никто не может угадать, что это будет за подарок. Я не сомневаюсь, что мне достанется несколько противных книг, а я люблю что-нибудь фантастическое. Я хочу, чтобы восхищались мной, а не какой-то ирландкой.

— Генриетта, если я устрою так, что Китти будет лишена почестей и унижена…

— Я была бы очень обязана тебе, если бы это удалось, но это невозможно. Китти такая порядочная, ей и в голову не придет сделать какой-нибудь низкий поступок. Ее трудно поймать на чем-нибудь.

— Ты думаешь, что Китти никогда ничего не сделает потихоньку?

— Уверена, что нет.

— Ну а я знаю, что она сделала кое-что.

— Ты знаешь?

— Да, знаю.

— Мэри! Уверена ты в этом?

— Вполне. Генриетта, ты веришь, что я хочу оказать тебе услугу?

— Да, дорогая Мэри. Томасина говорит, что ты одна из самых милых девочек в школе, и ты такая умная.

— А вот что скажи — ты ведь богата?

— Как ты думаешь?

— Я полагаю, что так.

— Быть богатой не особенно весело. Бедные думают, что богатым очень хорошо живется, но они ошибаются.

— О нет, быть богатой очень хорошо. Во всяком случае, я не отказалась бы поменяться с тобой.

Генриетта пожала плечами.

— Если бы ты очутилась на моем месте, то не нашла бы в этом ничего восхитительного. Но о чем ты? Чего ты хочешь?

— Сейчас скажу. У меня есть старший брат, чудесный брат. Его зовут Поль. Он очень болен. Мне тяжело говорить об этом. Мама написала мне вчера. Они пригласили местного доктора, и он сказал, что брата надо отвезти в Лондон. Но у моих родителей нет денег на это. Они понадеялись на мои маленькие сбережения. А я, представляешь, все потратила тайно. И теперь не знаю, что же мне делать… что делать, Генриетта?

Мэри стиснула руки, наклонилась вперед и напряженно ждала, что ответит Генриетта. Страстное желание сердца выражалось в ее маленьких некрасивых глазах. Генриетта с удивлением посмотрела на нее. В сущности, она вовсе не любила Мэри, но давно заметила, что Мэри не глупа, не особенно разборчива в средствах, теперь вот выяснилось, что она находится в большом затруднении. Что же, Генриетта может воспользоваться этим обстоятельством, если захочет.

— Жаль, что ты истратила свои деньги, — сказала Генриетта. — А как насчет Китти О’Донован? У тебя есть какой-то план, Мэри. Какой?

— У меня великолепный план. Я могу устроить так, что Китти будет опозорена. Но, Генриетта, ты…

— Да, что же я должна сделать?

— Дай мне… дай мне двенадцать фунтов, которые я взяла из сберегательной кассы.

Генриетта помолчала, прежде чем ответить.

— Как спокойно ты говоришь это, — наконец произнесла она. — Я должна дать тебе двенадцать фунтов?

— То, что я скажу тебе, стоит тридцати или сорока фунтов, а я прошу только двенадцать. Что такое двенадцать фунтов для такой богатой девочки, как ты?

— Я, конечно, могла бы дать тебе эти деньги.

— О, Генни… если бы ты дала! Генни, я готова умереть за тебя, если ты дашь!

— Но что стоит таких денег? Не расскажешь ли ты мне прежде?

— Выручи меня, и тогда я расскажу.

— Хорошо, будут деньги.

Генриетта подошла к столику, отперла ящик и достала кошелек.

— Вот, возьми, — сказала она, протягивая Мэри деньги. — Но если ты не поможешь мне…

— О, Генриетта, как я люблю тебя!

— Мне нужна не любовь, а помощь. Я желаю занять должное место. И нужно убрать с моей дороги эту ирландку.

— Все твои желания исполнятся, — сказала Мэри дрожащим от волнения голосом. — Теперь я расскажу тебе все, что случилось.

— Пожалуйста. И побыстрее.

— Хорошо, Генни. Ты знаешь, что наша начальница требует строгого исполнения школьных правил.

— Да, Мэри. Продолжай.

— Позавчера вечером, накануне праздника, я не могла заснуть и вышла в сад.

— Но, Мэри, ты же сама нарушила одно из правил, — усмехнулась Генриетта.

— Меня никто не видел. Ты ведь никому не скажешь? Я вышла потихоньку и погуляла немного. Тогда же я увидела, как наша примерная Китти О’Донован сидела за столом и писала письмо.

Генриетта удивленно взглянула на Мэри.

— Да, она писала письмо. Думаю, что отцу.

— Это все?

— Нет, далеко не все. Я расскажу тебе, что случилось сегодня утром.

— Сегодня утром?

— Да, слушай. Миссис Шервуд позволяет нам переписываться с родителями и не читает этих писем. Она говорит, что даже учительницы не должны стоять между детьми и родителями. Но все другие письма должны просматриваться ею.

— Ну да, я знаю это, — сказала Генриетта. — У меня, например, нет ни двоюродных братьев, ни двоюродных сестер, ни подруг, которым я особенно хотела бы писать. А так как я единственный ребенок у моих родителей, то мне некому писать, кроме них. Однако, Мэри, у тебя такой взволнованный вид…

— Есть отчего быть взволнованной. Слушай самое интересное. Весь вчерашний день я не могла спокойно смотреть на королеву мая, которая прямо вся светилась от счастья. В то время как по отношению к тебе, дорогая Генни, была совершена чудовищная несправедливость. Потому что ты более всех других достойна этого титула. Я так переживала из-за тебя, Генни! Так переживала, что не могла спокойно спать. Я встала и, стараясь не разбудить сестер, вышла из комнаты.

— Ночью?! — уточнила Генриетта, заинтересовавшись рассказом.

— Было раннее утро. Я решила сойти вниз, в классную комнату, чтобы взять какую-нибудь книжку. В доме еще никто не вставал… так, по крайней мере, думала я. Но когда я тихо приоткрыла дверь… кого я увидела сидящей за столом?

— Кого же? — в нетерпении спросила Генриетта.

— Китти О’Донован, вот кого, — торжествующе ответила Мэри.

Было видно, что Генриетту ответ удивил. И она, конечно, ждала продолжения рассказа. Мэри в душе была довольна и поспешила закрепить успех.

— Сердце у меня почти остановилось. Я прокралась тихонько к ширме, стоящей недалеко от двери, — к той, которая скрывает кувшин с водой и тазик для мытья рук. Я встала там неподвижно, боясь задеть кувшин. Мне было видно, что Китти очень быстро писала. Наконец она встала и вышла из комнаты. Думаю, она пошла за маркой. Я не могла удержаться, прошла на цыпочках по комнате и увидела на ее столе запечатанное письмо с адресом: ‘Мистеру Джеку О’Доновану, имение ‘Пик’, Киллерней, графство Керри’.

— О! — произнесла Генриетта.

— Да, вот что я увидела, — торжествующе продолжила Мэри. — Едва я успела вернуться за ширму, пришла Китти. Конечно, она ходила за маркой. Выйдя в прихожую, она бросила письмо в почтовый ящик.

— И что было потом?

— Потом она побежала наверх, к себе в комнату.

— Не понимаю, Мэри, какое же большое преступление совершила эта грешная Китти? — не скрывая раздражения, спросила Генриетта. — Нарушила наши правила, встав раньше других и написав письмо отцу?

— А вот и нет! — почти с радостью возразила Мэри. — В том-то и дело, что мистер Джек О’Донован — это не отец Китти, а ее кузен, живущий в имении ‘Пик’ у своего дядюшки. Ты понимаешь, Генни, что это значит? Она написала своему двоюродному брату, хотя миссис Шервуд строго запретила нам писать кому-либо, кроме родителей.

— Да, это уже серьезно, — кивнула Генриетта. — А откуда тебе известно об этом брате?

— Китти сама о нем рассказывала девочкам. Она говорила, что очень любит своего дорогого Джека. Но миссис Шервуд не позволила ей писать Джеку, а только посылать ему поклоны через отца. Ну а теперь что же? Она так осмелела после того, как стала королевой, что написала ему письмо. И оно уже на пути к мистеру Джеку О’Доновану, потому что письма из почтового ящика вынимают в семь часов утра. Что ты на это скажешь, Генриетта? Какова наша королева мая?!

— Все это удивительно! И вот что я тебе скажу, Мэри. Ты должна пойти к миссис Шервуд и рассказать ей всю правду.

— Считаешь, что нужно уже сейчас рассказать?

— Да. Нехорошо скрывать это от нее. Может быть, Китти сумеет объяснить свой поступок. А может быть, и нет.

— Довольно неприятно. Не могла бы ты сделать это, Генриетта?

— Я? Считаю, что моя роль окончена после того, как я дала тебе двенадцать фунтов. А ты должна сделать это непременно. Я вовсе не намерена спасать мисс Китти О’Донован. Разве ты не слышала, что говорила ей миссис Шервуд вчера вечером? Разве не ей она подарила чудесный медальон? Ты, Мэри, действительно рассказала мне нечто нужное. Отправь деньги родителям и потом расскажи все подробно миссис Шервуд. Надеюсь, ты обо всем мне доложишь вечером.

Глава IV

‘Я не люблю Мэри Купп’

Мэри торопливо написала матери несколько строк:

‘Милая мама, я одолжила денег у одной из моих школьных подруг, поэтому не просила у миссис Шервуд. Эта девочка очень добра и богата, а я могу вернуть ей долг дня через два. Пожалуйста, сообщите мне как можно скорее, как чувствует себя Поль. Некогда писать больше. Ваша любящая дочь Мэри Купп.

Р. S. Я не говорила Матильде и Джен о Поле, но скажу, если вы желаете’.

Окончив письмо, которое она писала за своим столом в классной комнате, Мэри задумалась, как ей побыстрее отправить письмо. И в эту минуту вошла мисс Хонебен, в хорошенькой шляпке. На руке у нее висела корзинка.

— Мэри, дитя мое, — сказала она, — отчего ты не с другими? Через полчаса начнутся занятия.

— Мисс Хонебен, — сказала Мэри, подходя к учительнице и сжимая обе ее руки. — У меня большое горе. Мой брат очень болен. Я отсылаю матери важное письмо. Не идете ли вы в селение?

— Да, моя милая. Я иду туда.

— Тогда я прошу вас отправить родителям письмо и деньги на лечение брата. Деньги… мои собственные. И мне бы не хотелось, чтобы об этом кто-либо знал.

— Да, дитя мое. Ты бледна и как будто плакала.

— О, не говорите со мной об этом, иначе… я не должна поддаваться…

— Хорошо, успокойся. А я сделаю все, как ты просишь. В конверт положены деньги?

— Да, а вот еще два соверена и шесть пенсов на квитанцию и марку.

— Конечно, моя милая. Дай мне деньги. А теперь иди и постарайся развлечься. Не надо терять надежды. Твой брат, по всей вероятности, скоро поправится.

‘Она не понимает’, — подумала Мэри.

На площадке для игр к Мэри подбежала Китти. Мэри успела позавидовать: движения Китти были так легки и грациозны, что она напоминала серну или лань.

— Мэри! Я еще не видела тебя сегодня. Как ты себя чувствуешь, милая? У тебя довольно мрачный вид. Ничего не случилось?

— Спасибо, Китти. Мне бы хотелось… мне бы хотелось остаться одной.

— Нет, — возразила Китти. — Я пройдусь с тобой. Я часто видела папу в унынии, и мне удавалось его развеселить. Теперь я развеселю тебя. До начала занятий еще двадцать минут. Пойдем посмотрим на золотых рыбок. Они великолепны!

Мэри казалось, что ласковость и веселость Китти жгут ее сердце, словно горячие уголья.

— У всех бывают заботы, — успокаивала ее Китти. — Я теперь думаю о моем милом папе и о Джеке. Я так люблю Джека. С нетерпением жду, когда вернусь домой на каникулы! Как бы он веселился вчера! А, вот Клотильда. Иди сюда и помоги мне развеселить Мэри. Я только что говорила Мэри, как мне хотелось бы, чтобы Джек был здесь вчера.

— Мне не терпится увидеть твоего удивительного Джека, — сказала Клотильда.

— А уж как мне не терпится увидеть его! — воскликнула Китти. — Вчера я даже чуть было не написала ему, но нельзя же действовать против правил.

— Это верно, — улыбнулась Клотильда. — Хотя могу себе представить, как обрадовался бы письму твой брат.

— Да. Сегодня вечером я напишу папе, и он многое перескажет моему милому Джеку. Джек теперь у нас в имении. Он должен был уехать из школы, потому что там началась корь.

Клотильда охотно болтала с Китти о разном, а Мэри с каждой минутой чувствовала неудобство. Наконец раздался звон большого колокола, девочки собрались в классе, и начались уроки.

Во время перемены, продолжавшейся четверть часа, маленькая Джени подошла к Матильде.

— Я надеюсь, что Мэри расскажет нам о том, что так тревожит ее, — сказала она.

Матильда увидела Мэри и окликнула ее.

— Разве ты не поговоришь с Джени и со мной, как обещала?

— Нет, мне очень жаль, но сейчас не могу.

Как раз в эту минуту Генриетта прошла мимо. Она взглянула на Мэри так, будто напомнила о том, что требуется сделать. Мэри засуетилась и окинула взглядом двор, где все гуляли. Она обратилась к гувернантке-француженке, мадемуазель де Курси:

— Mаdетоisеllе, ditеs-mоi, s’il vоus рlа&iacute,t, о&uacute, еst mаdате Shеrwооd?[i]

— Jе l’аi vuе еntrеr dаns lе sаlоn blеu, Магiе.[ii]

— Estсе qu’оn реut рагlеr аvес еllе?[iii]

— Оui, mа сh&egrave,rе, mаis il fаut vоus dерсhеr.[iv]

[i] — Мадемуазель, скажите, пожалуйста, где госпожа Шервуд?

[ii] — Я видела, как она вошла в голубую гостиную, Мари.

[iii] — Можно поговорить с ней?

[iv] — Да, но поторопитесь.

Мэри хотела бы услышать совсем другой ответ — что мадам Шервуд сейчас занята. До конца перемены еще есть немного времени. Успеет ли она рассказать свою историю начальнице? Мэри прошла по коридору и постучалась в дверь голубой гостиной. ‘Войдите’, — послышался приятный голос миссис Шервуд. Войдя, Мэри увидела миссис Шервуд за столом. Она отвечала на письма, полученные с утренней почтой. По мнению хозяйки школы, Мэри Купп не обладала какими-либо способностями и не особенно ласково относилась к другим девочкам, но она была дочерью давней знакомой, которую добрая миссис Шервуд в душе жалела. Поэтому и согласилась заниматься воспитанием Мэри и ее сестер.

— Садись, милая, — сказала миссис Шервуд. — Тебе, верно, нужно поговорить со мной?

— Да, очень нужно. Я… я страшно несчастна.

— Несчастна? Отчего, дитя мое?

— Мой брат Поль болен.

— Твой брат Поль? Милая Мэри, твой бедный брат болен? Когда ты узнала это?

— Я получила письмо вчера вечером с последней почтой, миссис Шервуд. Я нашла его в своей комнате. Поль очень болен. Мои отец и мать везут его к доктору в Лондон.

Глаза Мэри наполнились слезами.

— Не плачь, милое дитя. Твои родители сделают для него все, что можно. Будем надеяться, что их старания увенчаются успехом. Не падай духом, милая. Мне очень жаль тебя. Я напишу твоей дорогой матери.

— Миссис Шервуд, я пришла сюда по… по ужасному делу.

— Насчет твоего милого брата?

— Нет, вовсе не о нем…

— Так о чем же, Мэри?

— Вы желаете, чтобы все девочки соблюдали школьные правила?

Лицо начальницы сделалось строже.

— Ну разумеется. Я уверена, что все девочки понимают это.

— Тогда скажите мне, миссис Шервуд, должна ли та, кто обнаружит чье-то непослушание, сообщить об этом? Причем не подругам и не кому-нибудь из уважаемых учительниц, но прямо вам. Не так ли?

— Зачем ты это спрашиваешь, Мэри? Я не терплю сплетен и злословия. Однако, по сути, ты сказала верно: мне важно знать о недостойном поведении кого-либо, чтобы я могла воздействовать немедленно и исправить положение. Впрочем, кажется, что сообщать мне дурное просто не о ком.

Мэри потупила взгляд.

— Миссис Шервуд, только не подумайте, что я… что я кому-то желаю… Наоборот! Но я не могу молчать, не имею права. И мне все равно, будет это скрыто или нет. Но я должна передать вам нечто… нечто очень печальное.

— Ну говори же.

— Сегодня утром я спустилась вниз, в классную комнату, чтобы взять книгу, так как не могла спать, думая о больном Поле.

— Это было тоже не по правилам, милая Мэри, но, поскольку это из-за Поля и ты сама призналась, я прощаю тебя. Однако о чем еще ты хочешь мне сообщить?

Мэри повторила в точности все, что рассказала Генриетте — про ширму и про Китти.

— И ты видела, что она опустила письмо? Ты пошла в прихожую?

— Да, пошла. Я стояла за статуей Аполлона. Я была сильно удивлена, потому что сама Китти прежде рассказывала, как вы запретили ей писать двоюродному брату Джеку.

— А! Ты знала это?

— Да.

— Что ж, Мэри, ты можешь идти. Пожалуйста, не говори никому из своих подруг о том, что рассказала мне. Если будет нужно, я пришлю за тобой.

Мэри вышла. Когда за ней закрылась дверь, миссис Шервуд некоторое время сидела в задумчивости.

— Что это значит? — произнесла она вслух, рассуждая сама с собой. Потом прибавила после глубокого раздумья, с большой горячностью: — Да, я все-таки не люблю Мэри Купп, хотя она и дочь моей давней знакомой.

Занятия шли своим обычным ходом. За исключением Мэри Купп, все девочки были в отличном настроении. После полудня миссис Шервуд вышла к своим ученицам. День был чудесный, и потому решили пить чай на лужайке. Начальница наблюдала за Китти. Ей казалось, что она видит какое-то сияние на ее лице, что сильно удивляло. А Мэри Купп, очевидно, скрывала что-то, потому что была унылой. Миссис Шервуд старалась убедить себя, что это уныние вызвано состоянием здоровья Поля. Она в душе сочувствовала миссис Купп.

Неожиданно подошла Китти.

— Вы позволите, миссис Шервуд?

Девочка присела возле начальницы. Вдруг она взяла руку миссис Шервуд.

— Я люблю вас! И никогда, никогда не забуду вчерашнего дня, и ваших слов, и как вы добры ко мне. Я никогда не забуду — никогда.

Глаза Китти наполнились слезами. Прежде чем миссис Шервуд успела ответить ей, она уже упорхнула к своим подругам. Все требовали общения с Китти. Конечно, она была любимицей школы.

После чая девочки обычно проводили время в саду или во дворе. Они могли разговаривать друг с другом, могли даже вдвоем ходить в селение за покупками или по каким-нибудь своим делам. Миссис Шервуд заботилась о том, чтобы ее ученицы знакомились с реальной жизнью — настолько, насколько позволительно школьницам. Здесь, в Мертон-Геблсе, можно было без боязни дать девочкам немного больше свободы.

Селение находилось менее чем в полумиле от школы, и идти к нему можно было двумя путями — по дороге и по тропинке, бегущей вдоль рощи. Девочкам нравилось ходить туда.

В этот день Генриетта, Елизавета и Клотильда отправились в селение, чтобы купить почтовые марки, но больше — чтобы поговорить о последних событиях. Клотильда и Елизавета были в восторге от Китти. Генриетта слушала их с мукой в сердце, однако посчитала, что разумнее не признаваться в своих чувствах и мыслях.

— Я часто думаю, какова она будет через несколько лет, — сказала Елизавета Решлей. — И когда она будет невестой. Как же она прелестна!

Генриетта улыбнулась, и улыбка получилась какой-то кривоватой.

— Ты забываешь, что, несмотря на несомненное очарование нашей королевы мая и ее безупречные манеры, она очень бедна. Хотя я не сомневаюсь, что Китти удачно выйдет замуж, потому что она, как о ней вы говорите, ‘хорошенькая’.

И Генриетта рассмеялась. Клотильда обернулась и посмотрела на нее.

— Генни, мне кажется, если бы можно было заглянуть в глубь твоего сердца, то мы не нашли бы там нежных чувств к нашей милой Китти. Не понимаю, почему ты не любишь ее.

— Ты не имеешь права так говорить, — ответила Генриетта. — Я очень люблю ее, но мне не нравится, когда кого-либо захваливают. Вы производите слишком много шума вокруг Китти.

А в это время Мэри Купп снова разговаривала с хозяйкой школы. Она хотела наконец пообщаться с сестрами, особенно с маленькой Джени, чтобы та не обижалась, но миссис Шервуд, подойдя, положила руку на ее плечо.

— Мэри, милая, я должна поговорить с тобой.

— Хорошо, миссис Шервуд. Что вы желаете?

— Пойдем со мной в дом.

Мэри повиновалась с удивлением и некоторым страхом. Они вошли в дом, и миссис Шервуд направилась к голубой гостиной.

— Закрой дверь, Мэри.

Девочка исполнила указание.

— Милая Мэри, я много думала о тех печальных новостях, которые ты принесла мне сегодня утром. В случаях подобного рода — к счастью, мне очень редко приходится слышать о них — я считаю поспешность излишней. В особенности мне не хочется действовать быстро теперь, когда дело касается Китти О’Донован. Я знаю ее отца и знала милую мать, которая уже давно умерла. Китти я увидела впервые совсем маленьким ребенком. Я всегда думала о ней хорошо. То, что она могла дойти до недостойного поступка, смущает и невыразимо огорчает меня.

— Она сделала это, миссис Шервуд.

— Да, Мэри. Ты говоришь, что видела ее. У меня нет оснований не доверять твоим словам. Ведь у тебя не могло быть никакой дурной цели.

— Никакой. Я сама весьма огорчена. Ах, я так переживаю за дорогую Китти!

— Вижу, что ты несчастна, дитя мое. Я не думала, что ты очень дружна с Китти. Никто в школе не знает о том, что ты рассказала мне, милая Мэри?

— Никто.

— Это успокаивает меня. Так мне будет легче действовать. Мэри, я прошу тебя… я хочу взять с тебя обещание. Ты не должна говорить об этом случае никому-никому.

— Уверяю вас, не буду. Я не скажу никому.

— Ты можешь понять, милая Мэри, что я от души желаю поступить честно и справедливо в этом деле. Я должна иметь в виду будущее не одной Китти, но и всей школы. Я не желаю выказывать особого снисхождения к Китти на том основании, что люблю ее. Но все же, полагаю, можно дать ей один шанс.

— Да, миссис Шервуд, какой же?

— Если она сознается мне в своем проступке и выкажет искреннее раскаяние, в этом случае я могу наказать ее тайно, ты одна будешь знать это, а школе не придется видеть унижение своей королевы мая. Развенчание королевы мая — вещь ужасная. У меня был один такой случай — он разбил мне сердце, и я не могу говорить о нем. Мэри, отыщи Китти сейчас же. Скажи ей прямо, что случилось сегодня утром, и попроси ее прийти ко мне. Скажи: пусть она сознается, и тогда я не буду слишком строга к ней. Иди, дитя мое. Если тебе удастся привести ее или прислать ко мне с раскаянием в душе, я буду благодарна и буду любить тебя, Мэри Купп.

Нельзя было найти более трудной задачи для Мэри, чем та, которая так неожиданно выпала на ее долю.

— Я сделаю все, что смогу, — медленно проговорила она. — Но… но… если мне не удастся?

— Мэри, тебе нужно только быть искренней.

— Она скажет, что с моей стороны было нехорошо прятаться за ширмой.

— Да, Мэри, было бы гораздо лучше, когда бы ты сразу подошла к Китти и поговорила с ней. Тогда, наверное, она бы не отправила письмо своему кузену. И этот ужасный случай неповиновения не имел бы места.

— Миссис Шервуд, вы даете мне страшную задачу. Я не знаю, как исполнить ее.

— Но ты должна сделать это, — твердо произнесла начальница. — Я буду ждать Китти здесь в продолжение часа. Ступай же, Мэри. Ты спасешь и королеву мая, и школу.

Мэри медленно вышла из комнаты.

Глава V

Мэри Купп обвиняет Китти

‘Что мне делать? Мне кажется, я сойду с ума’, — говорила себе Мэри Купп. Подавленная, она медленно вышла в сад.

— Мне кажется, я с каждой минутой становлюсь все хуже и хуже, — тихо пробормотала она. — Не понимаю, что делается со мной. Никогда не могла предположить, что дойду до чего-нибудь подобного. Какую ужасную историю я придумала! И как я налгала миссис Шервуд… А теперь я должна говорить с Китти. Боже мой, Боже мой!

Мэри шла по одной из дорожек сада. Вдруг она увидела идущую ей навстречу Китти. Она несла цветы, сорванные для больной дочери привратника, Анни. Девочка, страдая болезнью спины, не могла ни бегать, ни играть, как другие дети. Она очень подружилась с Китти. Не проходило ни одного дня без того, чтобы Китти не заходила поболтать с Анни, посмеяться с ней, оказать ей какую-нибудь маленькую услугу.

Китти, увидев Мэри, улыбнулась.

— Мэри, мне сказали, что у тебя болен брат. Мне жаль его. Надеюсь, ему скоро станет лучше. А я вот несу цветы маленькой Анни. Миссис Уолкер говорит, что она любит полевые цветы. Не пойдешь ли со мной, Мэри? Я думаю, миссис Уолкер будет благодарна нам.

— Какая ты тщеславная, Китти! — неожиданно вскрикнула Мэри. — Неужели тебе еще недостаточно лести? Ведь ее столько уже было — и вчера, и вообще в последние дни.

— Но я не слышала никакой лести, — сказала Китти, поднимая свои глубокие серые глаза и пристально глядя на Мэри.

— Никакой лести! Я ни разу не видела, чтобы за девочкой так ухаживали.

— О, да, — сказала Китти. — Все были удивительно ласковы со мной, но ведь не назовешь же ты это лестью? Я думаю, что все были искренни. Да что с тобой, Мэри?

— Мне нужно тебе сказать кое-что, Китти… Я должна сказать это, хотя тебе будет больно. Я знаю, что сама поступила дурно, но все же не так дурно, как ты.

— Что ты хочешь сказать?

От возбуждения глаза Китти стали темными, как ночь. Она была смелой и решительной девочкой.

— Я расскажу тебе, что случилось, — сказала Мэри. — Я не могла уснуть после того, как получила от мамы ужасное письмо и… я спустилась вниз, в классную комнату, чтобы взять книгу. Было раннее утро. Я приоткрыла дверь тихонько, чтобы она не скрипнула. И я увидела тебя. Ты сидела за своим столом…

— Боже милосердый! Ты… ты увидела меня, Мэри?

— Да, увидела, Китти, и ты не можешь отрицать это. Ты писала. Я не стала мешать тебе и спряталась за ширму. Ты писала очень быстро… Потом ты вышла из комнаты за маркой, а я в это время подошла к твоему столу и прочла адрес на письме. Письмо было адресовано Джеку О’Доновану, в ‘Пик’, Киллерней, графство Керри. Ты вернулась и наклеила марку. В прихожей ты опустила письмо в почтовый ящик, после чего убежала наверх.

— Мэри! Что за вздор ты говоришь! Я вовсе не вставала с постели, никогда не писала этого письма. Я устала и крепко спала всю ночь. В твоем рассказе нет ни слова правды — ни слова!

— Китти, тебе бесполезно отпираться. Я видела тебя. И думаю, что уже скоро твой двоюродный брат получит письмо. А я… я была обязана рассказать все миссис Шервуд.

— О, Мэри! Подумать только! Ты искала меня, чтобы сказать такую ложь! Потому что ведь это ложь, Мэри. Мэри! Я не могу понять тебя.

— Я должна была сделать это. У миссис Шервуд нет желания наказывать тебя так, чтобы все знали. Она любит тебя и говорит, что это ужасно — развенчать королеву мая. Это было только раз, миссис Шервуд помнит тот случай. Она хочет, чтобы ты пришла к ней и сказала, что сожалеешь и раскаиваешься, — вот и все. Пожалуйста, пойди к ней, Китти.

— Да, я пойду, — сказала Китти. — Общение с Анни придется отложить.

Сердце миссис Шервуд забилось от радости, когда раздался стук в дверь. Увидев личико Китти, она встала с улыбкой.

— А, моя милая Китти! Я так и думала, что ты недолго выдержишь. Мэри Купп говорила с тобой, и ты пришла ко мне. Ты пришла сказать, как глубоко ты огорчена. Подойди ко мне, дорогая. Мое милое, дорогое дитя!

— Но… миссис Шервуд, — начала было Китти.

— Да, милая, ты объяснишь, ты все расскажешь мне. Вчерашние события вскружили тебе голову — и неудивительно, дорогая. Я готова… готова простить. Только скажи мне, что искренне сожалеешь о случившемся, и я не буду жестока к тебе, и никто, кроме Мэри Купп, не узнает об этом.

— Но… но… дорогая миссис Шервуд!..

Девочка бросилась на колени, схватив мягкие руки миссис Шервуд и сжав их в своих руках, она вскинула кверху глаза, чтобы видеть ее лицо.

— Вы велели Мэри Купп сказать мне эти слова?

— Она видела тебя, не правда ли, моя милая?

— Видела. Я нарвала цветов для Анни. А Мэри, она мне казалась грустной, но я не понимала почему, пока не узнала о болезни ее брата.

— Она тревожится о своем брате, дорогая.

— Но, миссис Шервуд, Мэри сказала мне странное: будто я написала письмо Джеку, рано утром спустившись в классную комнату. Сидела там, написала письмо Джеку и отправила его по почте. Дорогая миссис Шервуд, я ничего этого не делала.

— Китти!

— Я не делала этого, миссис Шервуд. Я не писала никакого письма. Ведь я еще, слава Богу, не сошла с ума. Если бы было то, о чем говорит Мэри, то я и сама бы знала об этом. Но я не вставала чуть свет с постели. Я не писала никакого письма. И я не могу раскаиваться в том, чего не делала. Я знаю, что у меня много недостатков. Папа говорит, что я полна ими, хотя он любит меня. Однако, поверьте, я не так плоха, чтобы нарушать установленные вами правила. Я нарушила одно и пришла сказать вам. Я написала очень короткое письмо папе — в своей комнате, накануне праздника. Мне так хотелось выразить ему мой восторг. Я осознаю, что в этом случае нарушила правила. Пожалуйста, простите меня — но именно за это письмо. Никакого другого письма я, право, не писала. Признаюсь, мне часто хочется написать милому Джеку, потому что он мне как родной брат, однако я не могу идти против вашей воли. Вы мне так дороги, что я не могу ослушаться вас.

Миссис Шервуд внимательно слушала Китти, даже не пытаясь прервать ее.

— Дитя мое, ты совершенно сбила меня с толку.

— Вы должны поверить мне, дорогая миссис Шервуд. Поверить, что ваша королева мая не может опозорить вас, себя и всю школу.

— Милое, милое дитя! Сядь рядом и дай мне подумать.

Китти села.

— Вы ведь не сомневаетесь во мне? — спросила она.

— Нет, Китти, но дело становится очень затруднительным! Что могло побудить Мэри Купп навести на тебя обвинение в проступке?

— Я не знаю. Каково бы ни было ее побуждение — я этого не делала. Пожалуйста, скажите, что вы верите мне!

— Я, конечно, готова поверить тебе, Китти. Однако, поверив тебе, нужно будет признать, что Мэри Купп все выдумала.

— Да, конечно, — согласилась Китти, — и скоро обман откроется. Если я написала письмо, то Джек должен получить его через два дня. Точнее, уже послезавтра с первой почтой. Я могу дать телеграмму Джеку или отцу, чтобы узнать, получено ли мое письмо. Это решит проблему, не правда ли?

— Ты сообразительна, Китти. Несомненно, это рассеет все недоразумения.

Глава VI

Мисс Хонебен смущена

Вечером Мэри Купп пришла в комнату Генриетты.

— Ну что ты сделала сегодня, Мэри? Ты была у миссис Шервуд?

— Да, я рассказала миссис Шервуд, что случилось: Китти О’Донован написала письмо двоюродному брату.

— И как же миссис Шервуд отнеслась к тому, что услышала? Она не вышла из себя? Во время чая я не заметила никаких перемен и подумала, что ты ничего не сделала. Китти по-прежнему смеялась и шутила, а миссис Шервуд ласково смотрела на нее. Надеюсь, наша королева скоро увидит совсем иное отношение к себе.

— Конечно, — сказала Мэри. — В этом нет никакого сомнения. Знаешь, после чая я хотела приняться за письмо бедной маме, и тут миссис Шервуд сказала, что хочет поговорить со мной. Сердце у меня сильно забилось. В кабинете она спросила, знает ли еще кто-то о проступке Китти, и велела мне никому не рассказывать об этом. Она так тревожилась, так сильно тревожилась. Вот я и убедила ее, что никому ни о чем не говорила. Тебе, Генриетта, нужно быть осторожной.

— О да, конечно. Можешь не беспокоиться.

— Я должна была поговорить с Китти.

— И что же?

— Мне хотелось уговорить ее пойти к миссис Шервуд и сознаться в том, что сделано. Но она разозлилась.

— Так пошла эта задавака к миссис Шервуд?

— Да. Китти сразу побежала в дом.

Генриетта была довольна. Она о чем-то подумала и с милой улыбкой повернулась к сообщнице.

— Вот что, Мэри, ты спросишь завтра у Китти, какое решение объявила ей миссис Шервуд. Обещай, что спросишь.

— Мне бы не хотелось говорить с Китти. Теперь она страшно ненавидит меня.

— Она возненавидит тебя еще больше со временем. А ты лучше спроси ее. И вообще, моя дорогая, тебе следовало бы делать все, чего я хочу. Видишь ли, мне случайно стал известен адрес твоего отца в Манчестере, и я могу рассказать ему о деньгах в сберегательной кассе.

Мэри вся напряглась — сузились и без того маленькие глазки, волна злости подступила к горлу. Ей хотелось броситься на Генриетту с кулаками. Но она сдержалась.

— Хорошо, я сделаю все, что ты скажешь, Генриетта. Думаю, что мы как-нибудь выпутаемся. Теперь я от всей души желаю, чтобы мы оставили в покое бедную королеву мая.

— Что ты хочешь этим сказать? Чтобы мы оставили ее в покое? Ты же сама видела, как она нарушила правила школы. Полагаю, мои родители заберут меня из такой школы, где правила нарушают безнаказанно. Какая репутация у школы может быть после этого? Конечно, если в школе нет дисциплины и справедливости… Избрали бы королевой мая меня, ничего бы этого не было. Китти О’Донован была бы поставлена на свое место, и ей не удалось бы написать кузену Джеку.

— По правде сказать, Генриетта, меня больше беспокоит, что болен мой брат Поль. Генни! Ты спасла и меня, и моего бедного Поля.

Генриетта стояла у окна и смотрела в темный сад. Она произнесла, не оборачиваясь:

— Ладно, Мэри, успокойся. Мне пришлось одолжить тебе денег, и если ты добьешься того, чтобы Китти была наказана, то я не скажу больше ни слова о деньгах.

— Хотела бы я, чтобы было так, — тихо ответила Мэри, поднимаясь со стула. Она в раздумье вышла из комнаты.

Сестры сидели на кроватях, очевидно, с нетерпением поджидая ее.

— Ну, Мэри! — воскликнула Матильда. — Мы непременно хотим узнать, что случилось.

— Ничего, ничего не случилось.

— Да нет, — продолжала Матильда, — должно быть, случилось нечто очень важное, иначе ты не выглядела бы как привидение. Ты что-то скрываешь. Избегаешь нас, своих сестер, и проводишь время с другими девочками.

Мэри подумала, что совсем отмолчаться не удастся.

— Я скажу вам, в чем дело. Не говорила целый день, хотела и вовсе не говорить, чтобы не расстраивать вас.

— О, Господи, — выдохнула Джени в волнении. — Это что-то плохое?

— Да, ужасное… Это касается нашего Поля. Он болен. Вчера вечером я, вернувшись в комнату раньше вас, нашла на своем столике письмо от мамы. Наша мамочка сильно обеспокоена, потому что у Поля был обморок. И доктор сказал, что его надо показать специалисту в Лондоне. Родители повезут Поля в Лондон завтра или послезавтра.

Мэри стала раздеваться. Как раз в эту минуту мисс Хонебен просунула голову в дверь.

— Милая Мэри, — сказала она, — отчего ты не в постели?

Мэри покорно кивнула. А маленькая Джени вдруг зарыдала:

— Мы очень, очень несчастны, мисс Хонебен! Поль, наш брат, серьезно болен.

Добрая мисс Хонебен в одно мгновение очутилась около взволнованной девочки и, обняв ее, постаралась успокоить.

— Мэри знала это весь день, мисс Хонебен, но рассказала нам только теперь, — объяснила Матильда. — Не сердитесь на нее, пожалуйста.

Мисс Хонебен помогла девочкам лечь в постель, погасила лампу и вышла из комнаты. Минуту спустя она постучалась к миссис Шервуд.

Хозяйка школы благоволила ко всем своим учительницам, но, пожалуй, мисс Хонебен ей особенно нравилась. У нее были хорошие манеры, правильная речь, утонченный вкус. Детей она любила страстно, и это помогало ей находить положительные черты в каждом человеке.

Отчаяние маленькой Джени, растерянность в лице Матильды и угрюмость Мэри — все это произвело сильное впечатление на мисс Хонебен. Она считала, что нужно переговорить о них с миссис Шервуд.

— Добрый вечер. Не уделите ли вы мне несколько минут? Или вы слишком устали?

— Я не слишком устала для того, чтобы говорить с вами, дорогая. Что вы хотите сказать мне, Люси?

— Я была наверху, у трех сестер Купп.

— Что-то неладно? — уточнила миссис Шервуд. — В самом деле, Люси? Расскажите мне.

— Я заметила, что в их комнате горит свет. Оказалось, что Мэри еще не легла. Она рассказала сестрам о письме от матери, в котором миссис Купп сообщила: их брат Поль серьезно болен. Похоже, девочки сильно огорчены известием. Правда, меня удивило, что Мэри была не столько печальна, сколько раздражена. Ну да, возможно, она измучена переживаниями.

— Вы можете быть уверены, дорогая Люси, что я не оставлю семью Купп в беде. Понимаю, как сейчас встревожены мистер и миссис Купп. Поль, замечательный красивый мальчик, — их единственный сын. Возможно, я и сама поеду в Лондон, повидаюсь с миссис Купп. Если нужны будут деньги на лечение, то они найдутся.

— Я знала, что вы так отнесетесь к несчастью семьи Купп, — сказала мисс Хонебен. — Вы так великодушны. Я горжусь, что работаю в вашей школе.

— Я также горжусь, что вы со мной. Я доверяю вам вполне. И скоро, наверное, мне понадобится ваша особая помощь, тогда придется рассказать вам то, что сильно беспокоит меня и о чем пока почти никто не знает.

‘Что бы это могло быть?’ — думала мисс Хонебен, когда шла к себе в комнату.

Глава VII

Джек в восторге

Чудесное это было поместье — ‘Пик’ в Киллерней, в стране гор и озер, облаков и солнечного света. Но мистеру О’Доновану жилось тоскливо без любимой дочки Китти.

Утром он, встав раньше обычного, почувствовал тревогу. Ему приснилась Китти, и сон не понравился: дочь плакала. Она обнимала его за шею своими милыми ручками и говорила: ‘Папа, я слышу, как рыдает банши’.

Конечно, у семьи О’Донован был свой призрак. Он всегда появлялся, когда бывали какие-нибудь тревоги. Мог сидеть ночью под окнами и издавать страшные вопли.

Мистер О’Донован решил сходить на озеро. ‘Надо бы и Джека взять с собой, — подумал он. — Мальчик, наверное, захочет пойти’.

Джек был сыном его брата, храброго воина, убитого во время войны с бурами. Бедный ребенок остался сиротой, потому что его мать умерла еще при родах, и он рос вместе с Китти в поместье ‘Пик’. Дети любили друг друга, как родные брат и сестра.

После гибели брата мистер О’Донован оставил Джека у себя в имении, намереваясь дать ему хорошее воспитание.

Мальчик в наследство получил немного денег, которые были употреблены на образование, его зачислили в Уинчестерскую школу, где он и учился теперь весьма прилежно. Но все свободное время Джек проводил в доме дяди.

Мистер О’Донован потрепал мягкие волосы племянника, который уже открыл глаза и сладко потягивался в постели.

— Вставай, лежебока, я жду тебя. Мы прогуляемся к озеру и, может быть, встретим почтальона.

— Я знаю, вам нравится получать газету как можно раньше. Может быть, вы получите сегодня письмо от Китти.

— Вряд ли, мой мальчик, вряд ли. Китти некогда писать, ведь она стала королевой мая.

Джеку было приятно говорить о кузине.

— Так хочется, чтобы Китти поскорее вернулась домой. Здесь скучно без нее.

— Верно, Джеки. Я тоже скучаю по нашей дорогой Китти. Ну идем, пройдемся немного до завтрака.

Спустя четверть часа Джек, уже одетый, встретился с дядей в гостиной.

— Надеюсь, Джек, на свежем воздухе прогнать гнетущее впечатление, поскольку я видел сегодня дурной сон.

— Что же вы видели, дядя Фергус?

— Я видел банши, — с мрачным видом сообщил дядя.

Джек постарался повеселее улыбнуться.

— Но, дядя, не принимайте это близко к сердцу.

— Ты думаешь, что я обращаю на это внимание? Нисколько. Но я не мог оставаться в постели. Поэтому теперь мы идем гулять.

— Нигде нет такого воздуха, как в Ирландии, — сказал Джек, — а во всей Ирландии нет лучше воздуха, чем в Киллерней.

Мистер О’Донован и его племянник не спеша шли по дорожке к озеру.

— Должно быть, дядя, вон там, по берегу озера, сам почтальон идет. Позвольте мне побежать навстречу ему. Можно, дядя?

— Сдержи свое нетерпение, мой мальчик. Я еще не стар и могу ходить так же быстро, как ты. Джек, ты стал большим утешением мне с тех пор, как меня уговорили отослать мою Китти в эту английскую школу.

— О, это очень хорошо для нее! — воскликнул Джек. — Я ненавижу Уинчестерскую школу, но все же и она приносит мне пользу — помогает избавляться от лишней гордости.

— Лишняя гордость?! У О’Донована из ‘Пик’ не может быть слишком много гордости. Помни, мой мальчик, что ты тоже О’Донован из ‘Пик’, ты станешь наследником, когда наступит моя очередь отправиться к праотцам.

Джек покраснел.

— Ну, дядя Фергус, надеюсь, что это случится не скоро и к тому времени сам я буду старым.

Мистер О’Донован усмехнулся, довольный ответом племянника.

— Однако поторопимся, дядя. Может быть, есть письмо от Китти.

— Вряд ли.

Почтальона звали Тедди О’Флинн, и во всей округе никого не любили и не уважали так, как его. Тедди был хорошим человеком. И он приносил хорошие вести.

— Как вам нравится это раннее утро, мистер О’Флинн?

— Утро прекрасное, ваша честь, — бодро ответил почтальон. — Как всегда, у меня для вас газета. Но сегодня еще и два письма.

Джек бросился к почтальону.

— Это от Китти, от Китти! — кричал он со сверкающими глазами. — Одно вам, дядя Фергус, а другое — мне, от Китти. Ура! Ура! Ура!

— Это очень приятно, — сказал О’Донован, и щеки его порозовели от удовольствия. — Вот вам шесть пенсов, мой милый, и если у вас нет писем слугам, то вам незачем идти к нам в дом. Джек и я прочтем письма на открытом воздухе.

— Благодарю вас, ваша честь. А я выпью за здоровье мисс Кетлин в ‘Синем драконе’.

Глаза у Джека горели от восторга.

— Ну, дядя, где мы будем читать наши письма?

— Да здесь же, — сказал О’Донован. — Не стану отрицать, мой мальчик, что эти неожиданные письма — большая радость для меня после дурного сна и других неприятностей. Сначала мы оба прочтем свои письма про себя, а потом вслух, хорошо, Джек?

— Да, сделаем так, — согласился Джек.

Мистер О’Донован разорвал конверт и прочитал письмо, написанное Китти в ночь перед тем, как она стала королевой мая. Письмо Джеку было послано позже, но из-за небольшой задержки на почте оба письма пришли одновременно. Старый сквайр дрожал, пробегая глазами строки письма.

— Милая! Милая! Да благословит ее Господь! — бормотал он. — Какая она, наверное, была хорошенькая. Как бы мне хотелось ее увидеть.

Счастливый отец дочитал письмо до конца.

— Право, Джек, наконец-то у них оказалась настоящая королева мая — дочь древних ирландских королей, девочка, в жилах которой течет действительно королевская кровь. Она, несомненно, была очаровательна, украшенная цветами, не правда ли, Джек?

— Дядя, от какого числа ваше письмо?

— Мое письмо? Подожди, посмотрю. От 30 апреля. Она писала его накануне праздника.

— Но ведь мне Китти никогда не писала прежде, — удивился Джек. — А рассказала ли она вам про церемонию — как все было?

— Ну, Джек, как могла она рассказать про церемонию, когда ее еще не было? Она написала, что позже сообщит обо всем подробно. Должно быть, почтальон принесет мне завтра еще письмо от нее — с подробностями.

— Но у меня уже есть такое письмо — о празднике! — почти крикнул Джек. — Она написала мне вечером того дня. Мое письмо помечено первым мая. Слушайте, слушайте, дядя.

— Китти написала о церемонии раньше тебе, — нахмурился мистер О’Донован.

— Да, вот в этом письме.

— Удивляюсь, что она написала тебе прежде, чем мне, своему отцу.

— Не сердитесь, дядя. Это такая радость для меня.

— Конечно, я не сержусь, мой мальчик. О чем же сообщила тебе Китти?

Джек громко и с удовольствием прочитал письмо.

— Да, письмо очень милое, — сказал мистер О’Донован, выслушав Джека, читавшего в полном восторге. — Но тон его несколько удивляет меня. Оно не совсем похоже на прежние письма Китти. Мое мне нравится больше. Сразу ясно, что его писала моя милая девочка, моя любящая маленькая Китти. Она ведь никогда не думала о том, красива или нет. Не знаю, полезна ли для школы вся эта церемония с королевой мая. Когда поеду за Китти, чтобы взять ее на каникулы, непременно поговорю об этом с миссис Шервуд.

Мистер О’Донован и мальчик пошли домой, где их ожидал настоящий ирландский завтрак. Оба они проголодались, поэтому и накинулись на еду. Потом Джек ускользнул в лес, который начинался почти сразу за домом, и там несколько раз перечитал письмо Китти. Возвращаясь, он увидел, что к дому идет мальчик, посыльный с телеграфа.

Что бы это могло означать? Ведь никто не присылал телеграмм в ‘Пик’. Джек спрятал письмо в карман и побежал домой.

Телеграмма была адресована мистеру О’Доновану.

— Я пойду поищу его, — сказал Джек мальчику. — Подожди здесь.

Мальчик сел. Джек быстро нашел дядю на заднем дворе, где тот осматривал поросят, родившихся утром.

— Эй! Ты здесь, Джек? Вот опять счастье. То были письма от Китти, а теперь вот поросята. Очевидно, мой сон — чистый вздор. У нас все пойдет хорошо. А зачем ты сюда пришел, мой мальчик? В чем дело?

— Вам пришла телеграмма, дядя, — ответил Джек, — и там дожидается посыльный. Он хочет знать, будет ли ответ.

— Телеграмма? Мне? Дай мне ее скорее, дай! Уже много лет я не получал никаких телеграмм. Знаешь, Джек, мне как-то не нравится это.

— Да вы не волнуйтесь и прочтите телеграмму, милый дядя.

— Да, конечно. У меня немного дрожат руки. Открой ее, пожалуйста, Джек.

Джек исполнил желание дяди. Рабочие с фермы стояли рядом, возбужденные и внимательные. Джек громко прочел:

— О’Доновану ‘Пик’, Киллерней. Получено ли сегодня утром письмо от Китти О’Донован, адресованное Джеку О’Доновану? Ответ оплачен. Телеграфируйте: да или нет. Шервуд.

— Господи, Боже мой! Письмо-то, оказывается, имеет важное значение.

— Я отвечу, хорошо, дядя?

— Да, разумеется. Какой шум они поднимают! Конечно, получено. Отправленное по почте обыкновенно доходит, а здесь этим заведует наш почтальон. Он никогда не теряет писем. Хорошо знает свое дело.

— Что мне написать, дядя?

— Напиши: ‘Да, рад, что получил. Джек О’Донован’.

Джек быстро написал эти слова, и посыльный отправился обратно на телеграф. А сквайр много раз в течение дня выражал удивление по поводу телеграммы, но и не подозревал, какую роль она сыграет в жизни Китти, дорогой его сердцу Китти.

Глава VIII

‘Неужели вы верите, что я виновна?’

Миссис Шервуд послала телеграмму 4 мая, в половине десятого утра. К этому времени не оставалось сомнения, что письмо, если оно было написано, уже получили в поместье ‘Пик’. Она ожидала важного ответа с плохо скрываемой тревогой. И ответ скоро пришел. ‘Да, рад, что получил’ — эти слова пронзили ее сердце. Телеграмму принесли, когда вся школа была во дворе. Глаза девочек устремились на начальницу. Никто не знал о телеграмме, кроме Китти. Ее милое личико побледнело. Миссис Шервуд обернулась к прислуге:

— Ответа не будет.

Сильно забилось ее сердце! Такое болезненное, мучительное чувство отчаяния испытала она! Как ей поступить в таком тяжелом случае? ‘Значит, она сделала это. — говорила себе мысленно миссис Шервуд. — Теперь нет никакого сомнения’.

Начальница ушла в свою комнату, а девочки, отдыхая, разошлись кто куда. Все были веселы. А Генриетте приходилось скрывать свои чувства. Мэри Купп также должна была сдерживаться. Мэри имела некоторое преимущество над Генриеттой: если у нее на лице выражались тревога и волнение, то это приписывалось состоянию здоровья Поля — все девочки уже знали, что он болен, и жалели сестер Купп.

После обеда Китти ушла в сад. Ей хотелось побыть одной. Телеграмма получена, она оправдана. Только ее несколько удивляло, что любимая начальница за ней еще не посылала. Конечно, дела могли помешать этому.

Китти немного погуляла и вернулась в дом, ожидая получить приглашение от миссис Шервуд. Она видела, что мисс Хонебен направилась в комнату хозяйки школы. И мисс Хиз тоже вскоре прошла туда. Это ее обеспокоило. Впрочем, может быть, учительницы собрались по какому-нибудь особенному делу. Китти снова вышла из дома. Ей хотелось, чтобы на сердце у нее было легко. Чего может бояться девочка, когда она знает, что не сделала того, в чем ее обвиняют? Отец и Джек несколькими весомыми словами очистят ее от жестокого, необоснованного обвинения.

Последние два дня Китти, помимо своей воли, была все же в подавленном состоянии. Но теперь она чувствовала себя лучше. Тревога улеглась. Свойственная ирландцам способность веселиться вернулась к ней. Она пошла к подругам. Китти танцевала и пела, грациозно бегала по поляне. Она смеялась. Легкий ветерок подхватывал ее кудрявые темные волосы и откидывал их назад. Она казалась воплощением радости.

А в это время миссис Шервуд, мисс Хонебен и мисс Хиз следили за ней из окна директорского кабинета.

Учительницы только что были посвящены в тайну. Нежное сердце мисс Хонебен переполнилось отчаянием, любовью и страстным желанием помочь.

— Бедная, бедная маленькая Китти! — говорила она. — Что же нам делать?

— Милая, я теряюсь почти так же, как вы, — вздохнула миссис Шервуд. — Я надеялась, что мне не придется рассказывать это вам. Помните, дорогая Люси, когда вы пришли ко мне, я говорила о неприятностях. Я думала, что телеграмма, присланная в ответ на мою, положит конец этим неприятностям, а оказалось, напротив, она подтвердила то, во что не хотелось верить. И теперь предстоит решить, следует ли нам дать Китти возможность оправдаться?

— Дайте ей эту возможность! — горячо произнесла мисс Хонебен.

— Во всяком случае, поступайте беспристрастно, — высказала свое мнение мисс Хиз.

— Да, да, я поступлю беспристрастно. Мне кажется, что надо дать девочке один шанс. Однако вот в чем сложность положения. Так как Китти королева мая, то наказание ей должно быть назначено не мной, не другими учительницами, а ее школьными подругами. Да ведь девочки неопытны, к тому же могут быть завистливы и жестоки.

— Возьмитесь за это дело сами, дорогая миссис Шервуд, — посоветовала мисс Хонебен.

— Да, миссис Шервуд, и я полагаю, что при данных обстоятельствах вам лучше самой иметь с ней дело, — прибавила мисс Хиз.

— Я рада, что вы так думаете, и склонна согласиться с вами. Поговорю с несчастной девочкой. Наверное, она скажет правду, и тогда я, хотя и накажу ее, не стану, однако, подвергать развенчанию, что является самым тяжелым наказанием для королевы мая.

Миссис Шервуд попросила мисс Хонебен позвать Китти.

— Ах, как я рада! — ответила Китти на слова мисс Хонебен и стремглав побежала в дом. Через минуту она уже постучала в дверь комнаты миссис Шервуд. Когда она вошла в кабинет, глаза ее блестели от радости, а щеки горели, похожие на нежные розы.

— Вы получили телеграмму? Я так рада! Теперь вы знаете. Теперь вы можете быть уверены. Конечно, ведь я не делала ничего дурного, но я видела, что вы все же немного сомневались во мне. Сомнений больше нет, не так ли? Что говорит папа? О, милая, дорогая, хорошая миссис Шервуд! Что случилось? Какая-нибудь неприятность? Это пришла другая телеграмма? Когда ее принесли, я сказала себе: оправдана, оправдана! Я чуть было не крикнула это слово! Так что же?

— Нет, Китти, пришла не другая телеграмма. И твой папа дал подтверждение. Я спросила, получил ли твой двоюродный брат Джек письмо от тебя. Я написала вполне ясно.

— Конечно. А Джек, милый Джек, он был бы очень рад получить письмо от меня! Он такой милый, — со смехом проговорила Китти. — Но Джеки, бедняга, не мог сказать, что получил мое письмо, не правда ли, миссис Шервуд?

— Китти, ты очень хорошо выпутываешься. Ты удивляешь меня. Вот ответ из поместья ‘Пик’, который я получила сегодня. Он подписан твоим двоюродным братом.

Говоря это, миссис Шервуд вложила в руку Китти маленький темный конверт. Девочка открыла его, чтобы прочитать телеграмму. В первый раз за последнее время она смутилась. Волнуясь, она взглянула на текст телеграммы.

‘Да, рад, что получил. Джек О’Донован’.

Сначала Китти не поняла смысл ответа. Что получил Джек и чему рад? Когда до нее дошло, она от неожиданности расхохоталась, но как-то резко. Положила на стол телеграмму и взглянула прямо в лицо миссис Шервуд.

— Милая, — сказала миссис Шервуд, — ты видишь сама.

— Да, — ответила Китти, — вижу, что кто-то написал Джеку. Я не писала ему.

— Сядь, Китти. Нужно поговорить об этом.

— Я лучше постою у окна, если вы не возражаете, — попросила Китти. — Сердце у меня бьется очень сильно. И я как будто задыхаюсь. Меня удивляет Джек.

— А ты надеялась, что он скажет неправду? И этим скроет твой дурной поступок?

— Миссис Шервуд! Неужели это вы говорите со мной?

— Китти, телеграмма доказывает твою вину. Ты писала своему двоюродному брату, чем нарушила одно из правил школы. Хуже того, ты отрицала и отрицаешь свою вину. Наговорила много лжи. А ведь ты сама предложила, чтобы в поместье ‘Пик’ была послана телеграмма. Я так и поступила. И теперь мне бы хотелось, дитя мое, чтобы ты раскаялась в содеянном. Я накажу тебя, милая, должна наказать, но ты избежишь самого худшего наказания. Скажи мне, что ты писала брату и что искренне жалеешь об этом. Дорогая, скажи!

— Я не могу, — ответила девочка. — Я не делала этого: я не могу сказать вам, что писала. Это невозможно.

— Ну так ты знаешь, Китти, что ожидает тебя.

— Не знаю, и мне все равно. Если вы думаете, что я могла сделать это и скрыть от вас, а потом попросить вас телеграфировать Джеку, предполагая, что Джек, заподозрив неладное, солжет насчет письма, — тогда мне, кажется, все равно.

— Не говори так, дитя мое. Будет лучше, если ты сознаешься.

— Миссис Шервуд, — произнесла Китти твердым голосом, — если бы вас обвинили в том, чего вы не делали, то захотели бы вы наговорить на себя, чтобы избежать наказания, и сознаться в проступке, которого вы не совершали?

— Ах, Китти, дитя мое, да ведь с тобой дело обстоит иначе.

— Нет, так же, миссис Шервуд.

Китти вдруг упала на колени.

— Ах, миссис Шервуд! Дайте мне вашу руку.

Начальница протянула руку девочке.

— Теперь, пожалуйста, взгляните мне в глаза.

— Китти, к чему это?

— Взгляните, взгляните. Неужели вы по моим глазам можете решить, что я виновата? Неужели вы думаете, что я, дочь гордого ирландца-дворянина, унизилась бы до лжи? Миссис Шервуд, я ничего не знаю об этом письме. Не имею ни малейшего понятия о том, что это за письмо и как оно попало к Джеку в поместье ‘Пик’. Могу повторить только, что никогда не писала его.

— Бедное дитя, бедное дитя!

Китти медленно, очень медленно поднялась с колен. Лицо ее так побледнело, что в какой-то момент начальница забеспокоилась, как бы она не лишилась чувств.

— Вы не верите мне, миссис Шервуд?

— Нет.

— Вы считаете меня виноватой?

— Да, Китти, ты виновата.

— Миссис Шервуд, вы разбиваете мне сердце.

— Очень жаль, дитя мое. Мне самой кажется, что у меня разрывается сердце. Я убеждена, Китти, что все в школе чувствуют большое расположение к тебе. Потому-то тебя и избрали королевой мая. Тебя полюбили так сильно, что выбрали королевой мая, хотя некоторые девочки, например Генриетта Вермонт, имели больше прав на это отличие, так как пробыли в школе дольше, чем ты. Но выбрали в этом году тебя — и только потому, что полюбили.

— Теперь это ничего не значит, — тихо ответила Китти.

— Нет, Китти, значит много. Девочка, став королевой мая, получает право целый год пользоваться этим титулом. Вне всякого сомнения, эта девочка должна быть безупречна во всех отношениях. Так что тут — не обыкновенный случай. Я даю тебе время до завтра, Китти. Если ты не сознаешься, что написала письмо Джеку, мне придется передать твою судьбу в руки девочек, избравших тебя королевой мая. И пусть они поступят, как найдут справедливым. Они будут твоими судьями. И ты, Китти, должна подчиниться их решению. А теперь иди к себе.

Китти медленно, с гордым видом вышла из комнаты. В лице ее произошла разительная перемена. Она была настолько заметна, что пробудила чувство удивления и тревоги в душе миссис Шервуд. Девочка казалась каким-то новым существом. Кротость уступила место высокомерному презрению. Ее глаза, обыкновенно полные любви, трогательно нежные и невинные, горели гневным огнем.

В коридоре стояли несколько девочек. Погода внезапно испортилась. Подул холодный восточный ветер. Солнце спряталось за тучи, заморосил дождь.

Анжелика, очень любившая Китти, обратилась к ней:

— Китти, милая, расскажи нам какую-нибудь ирландскую историю, чтобы не было скучно.

— Нет, не сейчас, Анжелика, извини. И вы, девочки, не обижайтесь, — ответила Китти.

Анжелика, как и Елизавета Решлей, с удивлением взглянула на Китти, чем-то взволнованную. А Генриетта подумала, не приблизилось ли уже время ее торжества. Не открыла ли миссис Шервуд чего-нибудь, что превратило ее сомнение в уверенность? В таком случае победа Генриетты близко.

Китти поднялась наверх. Она вошла было в свою комнату, и как раз в этот момент Мэри Купп, пробежав мимо нее, помчалась вниз. Девочки продолжали стоять в коридоре. Генриетта подошла к Мэри и взяла ее под руку.

— Мэри, я хочу поговорить с тобой. Не думаю, чтобы теперь в зале был кто-нибудь. Пойдем туда.

Девочки ушли и сели в уголок, откуда они могли увидеть каждого, кто войдет. Было важно, чтобы никто не слышал их разговора.

— Я заметила кое-что, — сказала Генриетта, — и думаю, время нашего торжества близко.

— Не говори, не говори этого, — махнула рукой Мэри. Она, как и другие девочки, заметила, какой расстроенной казалась Китти, когда вышла от миссис Шервуд.

— Что такое с тобой, Мэри? Уж не забыла ли ты, что мы собираемся унизить Китти О’Донован? Похоже, унижение начинается. Но Китти так популярна, что это будет нелегко. Главное — добиться помощи Елизаветы Решлей. Маргарита Лэнгтон, я уверена, будет на нашей стороне.

— Знаю, кто не будет на нашей стороне. Это Клотильда Фокстил.

Я думала о ней, — сказала Генриетта, — но надеюсь, что сумею справиться и с Клотильдой.

Дверь отворилась, и в зал вошла Елизавета Решлей. Она подошла к девочкам.

— Ах, по обыкновению шушукаетесь, — усмехнулась она.

— Присядь к нам, Елизавета, — предложила Генриетта ласковым тоном, — пожалуйста. Мы с Мэри очень дружны — не правда ли, Мэри? — но мы ничего не имеем против того, чтобы поболтать втроем, ты такая милая.

— Я не желаю оставаться с вами, — холодно сказала Елизавета. — Хочу только задать вам один вопрос.

Генриетта взглянула в ясные, красивые глаза Елизаветы, которая была перед Китти королевой мая. Почетное положение было обеспечено ей. Девочки очень уважали Елизавету Решлей. И обожали ее.

— Пока у меня нет никаких доказательств, — продолжила Елизавета. — Но что-то подсказывает мне, что вы по какой-то непонятной причине замышляете нехорошее против Китти О’Донован. Я склонна подозревать вас в этом. Признайтесь, я права?

— О, какие глупости! — воскликнула Генриетта. — Удивляюсь, как ты можешь быть такой несправедливой, Елизавета!

— Ваша неприязнь к Китти видна не только мне, но и всем девочкам в школе. Если бы я могла узнать, в чем дело, то, может быть, помогла бы вам.

— А может быть, и вовсе ничего нет? — сказала Мэри.

Генриетта взглянула на свою сообщницу.

— Нет, Мэри, — серьезно сказала она, — было бы очень дурно не сказать этого Елизавете, которой все верят, которую любят и уважают. Действительно, случилось нечто дурное, и я очень боюсь, что всем нам предстоят волнения и огорчения из-за Китти О’Донован.

— Но что же она сделала, бедняжка?

— Нехорошо рассказывать об этом, — заметила Генриетта. — Если она сделала то, что мы предполагаем, — ты, конечно, скоро узнаешь это. А говорить теперь было бы непорядочно с нашей стороны.

Мэри молчала. И Генриетта закончила:

— Мне жаль огорчать тебя, Елизавета, но я не могу ничего прибавить к тому, что сказала.

Елизавета вышла из зала.

— Ну вот, — выдохнула Генриетта, — это именно то, чего я больше всего не хотела. Елизавета чрезвычайно впечатлительная. Теперь она пойдет к Китти, чтобы докопаться до истины.

И верно, Елизавета поднялась наверх. Комнатка Китти была не очень далеко от ее комнаты. Елизавета постучалась. Ответа не было. Она снова постучалась. Снова нет ответа. Тогда она сказала тихим голосом:

— Китти, милая, это я — Елизавета Решлей. Я очень хочу поговорить с тобой. Позволь мне войти, дорогая.

Ответа все не было. Подождав немного, Елизавета повернула ручку двери и вошла.

Китти лежала на кровати, уткнувшись лицом в подушку. Она не плакала. Елизавета поспешно подошла к ней.

— Китти, в чем дело? Расскажи мне.

— Ты узнаешь достаточно скоро, Елизавета.

— Но я хочу знать теперь.

— Ты такая же, как и другие, ты не поверишь мне.

— Испытай меня, — сказала Елизавета. — Я ведь заметила, что ты в тревоге уже который день. Ты далеко от родных, у тебя нет матери…

Китти зарыдала, но тотчас же подавила рыдание.

— Я однажды испытала то же, что ты, — сказала Елизавета. — У меня были неприятности в школе. Одна девочка очень недобро относилась ко мне. Можно мне сесть у твоей постели? Я подержу тебя за руку и расскажу все.

— Пожалуй, — ответила Китти.

Елизавета заботливо укрыла ноги Китти одеялом.

— Я расскажу тебе все про себя и про то, что случилось со мной. Как и ты, я единственная у родителей. Папа мой живет в Индии, а мама осталась в Англии. Она очень болела. Я так люблю свою маму! Когда меня отдали в школу, первое время мне нестерпимо тяжело было жить вдали от нее. Расскажу тебе, как я нарушила одно из школьных правил.

Китти лежала очень тихо, и было не очень понятно, слушает ли она Елизавету или занята своими мыслями. Но подруга продолжила.

— Ты знаешь, Китти, что из селения Мертон, которое находится вблизи Мертон-Геблса, по четвергам вторую почту не приносят. Кому нужно, тот сам идет за письмами. Наступил четверг, и я страшно тревожилась, ожидая вестей о маме. Мне не хотелось говорить миссис Шервуд о том, как сильно больна моя мать. Я была уверена, что получу письмо. Сейчас девочки могут вдвоем или группой ходить в Мертон, но раньше, когда я поступила сюда, если девочке надо было в селение, то она должна была идти с учительницей. В тот день, представляешь, ни одна учительница не была свободна. Поэтому я решилась нарушить правила и пошла одна. Добралась до почтового отделения и получила свое письмо, из которого с облегчением узнала, что маме лучше. Вернувшись, я сразу направилась в комнату миссис Шервуд и рассказала ей, что сделала. Показала письмо. Я сказала, что не жалею о совершенном поступке, но знаю, что нарушила правила. Ей хотелось, чтобы я выразила сожаление, однако я не согласилась, и она наказала меня. Мне было горько и обидно.

Китти, конечно, слушала подругу. И в душе жалела ее. А Елизавета все подробно рассказывала, чтобы успокоить Китти, поскольку понимала ее душевное состояние.

— О моем поступке миссис Шервуд сообщила девочкам, и два дня я была в опале: со мной никто не разговаривал. Это случилось три года тому назад, а тогда я совсем не понимала миссис Шервуд. Я смогла понять ее, только когда умерла моя мама. Я узнала великую любовь миссис Шервуд ко всем нам. О, Китти, нет других таких людей, как она! Ей можно довериться вполне, и если произошло какое-то недоразумение — мой совет: скажи ей всю правду, скажи правду.

— Я так и сделала, — ответила Китти. Она скинула одеяло, села на кровати и взглянула прямо в лицо Елизавете. — Я сказала ей всю правду, а она не поверила мне. Она делает все возможное, чтобы заставить меня сказать страшную ложь. Но я не хочу лгать, а миссис Шервуд собирается строго наказать меня.

— Объясни мне все, Китти.

— Хорошо, я расскажу тебе. Может быть, ты так же, как и миссис Шервуд, не поверишь, но я все же расскажу. Так же, как ты поведала мне свою историю.

Глядя на подругу, Елизавета подумала: ‘Нет, Китти такой человек, который не может солгать’.

Китти рассказала Елизавете все без утайки. И под конец произнесла с горячностью:

— Так же я изложила все и миссис Шервуд, но она не поверила и продолжает думать, что я написала это письмо. А я не писала его!

— Китти, я выясню, что смогу. Я верю тебе.

— Елизавета! Слава Богу! — Девочка обвила руками шею подруги и несколько раз поцеловала ее в щеку. — Слава Богу! Теперь я могу перенести это.

— Я сейчас же пойду к миссис Шервуд и попрошу ее разобраться в этом деле.

Глава IX

Передышка

Елизавета Решлей действительно поверила Китти О’Донован. И, покинув ее, она, как и обещала, направилась к миссис Шервуд.

— Могу я поговорить с вами, миссис Шервуд?

— Конечно, Елизавета.

— Я была сейчас у бедной Китти О’Донован.

— Ты была у нее, Елизавета? — с чувством облегчения повторила миссис Шервуд. — Я так рада, что ты была у нее. Ну что же, Елизавета, удалось тебе… как-нибудь повлиять на Китти — заставить ее сознаться? Она, конечно, рассказала тебе всю эту печальную историю?

— Она рассказала мне все с начала до конца, миссис Шервуд. Она была в полном отчаянии. Мне удалось разговорить ее, и она призналась мне в своем горе. Скажу вам, миссис Шервуд, что я посоветовала Китти.

— Да благословит тебя Бог, милая Елизавета! Ты, конечно, посоветовала бедняжке сказать мне правду — что она написала письмо и боялась сознаться в этом.

— Нет. Я посоветовала ей твердо стоять на своем. Она говорит, что не писала письма. Миссис Шервуд, я верю ей.

— Елизавета! И после этой телеграммы? Ведь мальчик получил письмо, он так и ответил в телеграмме. Вот она, взгляни сама, милая.

Елизавета взглянула и положила лист бумаги на стол.

— Надо сохранить телеграмму, — сказала Елизавета. — Нет сомнения, что Джек О’Донован получил какое-то другое письмо, не от своей кузины Китти, в этом я уверена так же, как в том, что стою здесь.

— Тогда в каком ужасном поступке ты обвиняешь Мэри Купп, милая Елизавета?

— Я никого не обвиняю. Я не вижу пока ни проблеска в этой темной истории. Но хочу основательно разобраться в ней. Хочу во что бы то ни стало добиться правды. Что бы ни выяснилось, я убеждена, что Китти О’Донован не виновата.

— Ты забываешь, Елизавета, что если Китти будет продолжать отрицать свою вину, то мне придется обо всем рассказать девочкам, и они станут ее судьями, в том числе и ты. Знаешь, что бывает, когда королеву мая приходится развенчивать вследствие ее проступка? Это делается публично. Не могу выразить, какое ужасное испытание предстоит этой несчастной девочке.

— Это верно, — согласилась Елизавета. — Но хуже всего в данном случае должно быть той девочке, которая написала Джеку письмо.

— Твои симпатии к Китти заставляют тебя несправедливо судить о других девочках, — сказала миссис Шервуд. — Однако, милая, дело очень простое: Китти была вне себя от гордости и восторга, вот и написала двоюродному брату. А когда ее обвинили, она испугалась и не созналась в своем проступке. Такое более вероятно, чем то, что какая-то девочка захотела сделать ей зло. Да и кто смог, если принять во внимание твою версию, так подражать почерку Китти, что у Джека письмо не вызвало никаких подозрений?

— Все это так, — сказала Елизавета, — и Китти могла бы поступить, как вы говорите. Но она не предложила бы вам телеграфировать ее двоюродному брату, если бы написала это письмо.

— Сознаюсь, что сильно поколебалась, когда она предложила мне послать телеграмму, — ответила миссис Шервуд. — Я была так рада за Китти и думала, что все объяснится. А теперь я подозреваю: она просила меня телеграфировать в расчете, что двоюродный брат поддержит ее и ответит, что не получал письма.

— О, Боже мой! — воскликнула Елизавета. — Даже если мне придется быть одной против многих, я не остановлюсь, пока не доберусь до истины в этом отвратительном деле.

— Если тебе удастся доказать невиновность Китти, то никто не будет рад этому более меня — заверила миссис Шервуд свою решительную ученицу.

— Миссис Шервуд, не можете ли вы отложить обсуждение этого дела на неделю, — попросила Елизавета. — Мне нужно время, чтобы узнать, виновна Китти или нет.

— Но это будет нехорошо в отношении других. Королева мая ответственна перед своими подданными. Что если Китти станет пользоваться своей королевской властью, тогда как она этого недостойна?

Елизавета молча вышла из директорского кабинета.

Миссис Шервуд сказала правду: в ее замечательной школе королева мая играла такую же роль, какую исполняет старшина в мужской общественной школе. Все празднества в году обычно устраивала именно королева. Она давала свое согласие на задуманные девочками развлечения. Да, она не носила корону, зато было другое — любовь подданных. И вот что удивительно: ни одна из королев мая не пользовалась в свое время такой популярностью, как теперь — Китти О’Донован. В ней было что-то особенное: свежее, яркое. Она была так весела, так добродушна, так остроумна, так проста в общении, что невозможно было не любить ее. Во всех людях Китти видела только хорошее. Став королевой мая, она нисколько не возгордилась, а напротив, относилась к своему избранию с трогательным смирением. Со стороны девочек, думала Китти, было так мило, что они выбрали ее. Сможет ли она когда-нибудь доказать им, как глубоко любит их за это?

Между тем Мэри Купп жила в постоянной тревоге. Положение ее было незавидное. В характере Мэри было столько же неприятных черт, сколько приятных содержалось в характере Китти. Мэри могла завидовать и, как оказалось, обманывать. Но душа ее тоже была полна любви — она обожала брата Поля. Чтобы спасти его, Мэри поступила очень дурно. Теперь она уже не должна отступать, иначе с позором будет изгнана из школы.

Миссис Шервуд провела без сна почти всю ночь. Елизавета Решлей переговорила с мисс Хонебен и мисс Хиз. Милая, добрая мисс Хонебен расплакалась, но не могла не признать факта: без сомнения, Китти написала письмо.

— Не во сне ли она написала? — вдруг проговорила она. — Я слышала, что это бывает. Вот тогда и разгадка.

— Да нет же, — сказала мисс Хиз. — Все совершенно ясно. Китти написала письмо наяву, но под влиянием временного возбуждения. Она была очень взволнована выпавшими на ее долю почестями. Действительно, Китти несколько молода для королевы мая. Когда девочки обсуждали этот вопрос, я пожалела, что они не выбрали Клотильду Фокстил или Генриетту Вермонт. А кандидатуру Китти перенесли бы на будущий год. Однако она была избрана единогласно. Девочка была очень рада, она встала рано, написала письмо и отправила его, а теперь боится сознаться. Вот и все.

Елизавета еле сдерживалась, чтобы не сказать что-то резкое.

— Боже мой! Мне жаль, что вы так смотрите на это дело, мисс Хиз.

— Это единственно верный взгляд, моя милая.

— Да, я разделяю этот взгляд, хотя сердце у меня разрывается, — призналась мисс Хонебен.

— А каково мнение других учительниц? — спросила Елизавета.

— У нас состоялось собрание сегодня вечером после чая. Мисс Уэринг была поражена, но согласилась с нами. Бедная мадемуазель де Курси плакала. Так было жаль ее. Она сказала в своей милой французской манере: ‘Не наказывайте ее. Только простите. Сжальтесь над ней!’ И фрейлейн Крумп также согласилась, что Китти виновата. Итак, завтра утром это дело будет разбираться перед всеми, если не случится чего-нибудь нового.

Елизавета сидела неподвижно, погруженная в раздумье. Было около семи часов. Старшие воспитанницы ложились спать в девять. У нее было еще немало времени для размышлений. Она подозревала Генриетту Вермонт и Мэри Купп. Пока Китти не вступила в свои права королевы, Елизавета была главой школы, и никто не имел такого влияния в Мертон-Геблсе, как она.

От напряжения у Елизаветы разболелась голова. Она вышла в сад. Там показались две девочки, шедшие под руку. Они разговаривали шепотом. И вдруг одна из них заплакала. Тогда Елизавета подошла к ним. Это были Джен и Матильда Купп.

— Что у вас случилось? — спросила Елизавета. — Не могу ли я чем-нибудь помочь?

— Никто не может помочь нам, — ответила Матильда. — Мэри в страшном горе, и мы тоже. Ведь Поль так дорог нам!

Джен продолжала всхлипывать, а Матильда, с трудом сдерживая душившие ее рыдания, принялась рассказывать:

— От мамы пришло письмо, оно было к Мэри. Поля возили в Лондон к доктору — знаменитому доктору, и доктор сказал, что Поль очень, очень болен и… я, право, не знаю, что это значит, но Мэри просто сходит с ума.

Елизавета постаралась быть как можно нежнее с опечаленными сестрами Купп.

— Ну не нужно так расстраиваться. Господь милостив, и ваш брат, я думаю, скоро поправится.

— Ах, дорогая Бетти, — сквозь слезы улыбнулась малютка Джени, — ты так добра к нам! Знаешь, Бетти, у нас в семье много девочек, и никто особенно не восхищается нами. Я случайно слышала, как соседки говорили, что мы ‘обыкновенные создания’.

Матильду немного смутила непосредственность, с какой откровенничала сестренка. Наблюдательная Елизавета не могла не заметить этого. ‘Они обе славные’, — подумала она. А Джен понемногу успокаивалась и, приободренная тем, что сама Елизавета Решлей уделила им внимание, продолжала щебетать:

— Бетти, милая, ведь совсем иначе обстоит с нашим братом Полем! Папа и мама любят его. Он же не похож на нас, Бетти. Он так красив! А мы не такие, и ничего тут не поделать. Бог создал Поля красивым. И мы обожаем его. И все соседи тоже. Бетти, душечка, ты бы видела, как хорош наш любимый Поль! У него есть что-то общее с Китти. Вот почему я так люблю Китти. Конечно, она напоминает мне Поля.

Расчувствовавшись, Елизавета обняла маленькую Джен.

— Я поговорю о вас с миссис Шервуд, — пообещала она. — Кажется, наша дорогая начальница собирается в Лондон, чтобы встретиться с вашей мамой. Попрошу ее взять вас с собой. Миссис Купп, несомненно, будет рада увидеть трех своих дочерей, а у вас появится возможность повидаться с Полем. Вы согласны?

— О, ты просто ангел, Бетти! — воскликнула Джен.

— Думаешь, миссис Шервуд возьмет нас? — выразила сомнение старшая из сестер Купп, Матильда.

— В самом деле, думаешь? — снова защебетала Джен. — Бетти, если бы тебе удалось уговорить миссис Шервуд взять нас! Ведь из Мертон-Геблса не так далеко до Лондона.

— Я сейчас пойду и поговорю с ней.

— О, Бетти! А потом скажешь нам — скажешь, есть ли надежда?

Девочки вошли в дом. После вечерней прохлады оказавшись в теплой прихожей, Джен поежилась.

— Подождите здесь, — сказала Елизавета, — время до сна еще есть. Я видела свет в кабинете миссис Шервуд. Вернусь и сообщу вам, что она ответит.

Елизавета постучалась к миссис Шервуд и вошла к ней в кабинет.

— Моя милая Елизавета! У тебя есть какие-нибудь новости? — спросила миссис Шервуд. Лицо ее побледнело от горя и тревоги.

— Новости есть, но они не касаются Китти.

— Мне очень жаль, моя милая, но сейчас ничто другое, пожалуй, не интересует меня. Если твои новости не особенно важны, то нельзя ли отложить их до завтра? А лучше до послезавтра. Боюсь, что предстоящий день будет очень тяжелым для школы.

— Миссис Шервуд, я пришла к вам с просьбой. Прежде я просила вас отложить разбор дела Китти на неделю. Теперь же я прошу вас, дорогая миссис Шервуд, отложить на сутки наказание Китти. Вы хотели объявить эту ужасную вещь завтра перед переменой, не правда ли?

— Да, таково мое намерение, милая.

— Я узнала, что у Мэри Купп и ее сестер большое горе.

— Получили они какое-нибудь известие о Поле?

— Получили. Я гуляла в саду, думая о Китти, и увидела Матильду и Джени. Сдерживая рыдания, бедняжки сказали мне, что Мэри пришло письмо с очень дурными вестями о Поле.

— Как жаль!

— Вы говорили, что собираетесь в Лондон, чтобы повидаться с миссис Купп, не так ли?

— Да. Конечно, поеду. Я увижу миссис Купп и узнаю подробности. Боюсь, не чахотка ли у бедного мальчика. Вероятно, нужны деньги и перемена климата.

— И время имеет значение, — заметила Елизавета. — Дело Китти, на ваш взгляд, решенное: она виновна. Но с наказанием можно и подождать хотя бы день. А не опасно ли откладывать вашу встречу с миссис Купп? Ведь Поль, возможно, уже между жизнью и смертью.

Миссис Шервуд поразили и эти слова, и то, что их высказала ее ученица — такая разумная.

— И верно, дорогая, неприятности с Китти совсем сбили меня, и мне не пришло в голову, что нельзя откладывать поездку в Лондон. Нужно собираться, и побыстрее.

— Тогда не возьмете ли вы с собой сестер Купп, чтобы они повидались с родителями и братом?

Миссис Шервуд провела рукой по лбу и, прикрыв глаза, обдумала просьбу Елизаветы.

— Твое желание будет исполнено, — сказала она. — Ты верно говоришь: в вопросе о Поле время играет важную роль, а с наказанием Китти можно подождать.

— Благодарю вас, — сдержанно улыбнулась Елизавета. Она поклонилась и вышла из комнаты. В прихожей к ней подскочили Джен и Матильда.

— Все хорошо, — объявила Елизавета. — Завтра миссис Шервуд возьмет вас с собой в Лондон.

— Бетти, Бетти! Как я люблю тебя! — воскликнула маленькая Джени.

Матильда не смогла сдержать слез. Она произнесла слова благодарности, а потом, смущенная и растроганная, схватила Джени за руку и убежала с ней наверх. Елизавета тоже поднялась по лестнице. Она постучалась к Генриетте.

— Войдите! — раздался голос Генриетты.

В комнате вместе с ней была Мэри Купп. Лицо Мэри было мертвенно-бледным и только в некоторых местах покрыто красными пятнами. Очевидно, она долго и горько плакала.

— У Мэри большое горе, — сказала Генриетта.

Мэри встала и направилась к двери.

— Елизавете это неинтересно. Генриетта, я прощусь с тобой: пойду к себе в комнату.

Елизавета сделала шаг в глубину комнаты.

— Мэри, у меня есть поручение к тебе.

— Какое?

— Миссис Шервуд желает видеть тебя. Она хочет завтра взять тебя, Матильду и Джени в Лондон, чтобы вы повидались с вашими родителями и братом.

Лицо Мэри вспыхнуло, и тусклые глаза загорелись новым, радостным светом. И, не сообразив поблагодарить Елизавету, она выбежала из комнаты.

Оставшись наедине с Генриеттой, Елизавета пристально посмотрела на нее.

— Мне жаль их, — сказала она.

— Конечно, — ответила Генриетта. — Бедная Мэри обожает брата.

— Они все любят его, и очень сильно, — добавила Елизавета.

— Да, но он особенно дружен с Мэри.

В разговоре возникла недолгая пауза. Генриетта нарушила молчание:

— Рада, что миссис Шервуд возьмет их завтра в город.

Елизавета кивнула.

— Я рада вдвойне.

— Вдвойне? Что ты хочешь сказать?

— Вот что. У нас с тобой, Генриетта, будут лишь сутки, чтобы поломать голову и доказать, что Китти не виновна в том, в чем ее обвиняют.

— Да ведь ты знаешь, что она сделала это, милая Елизавета! Мэри Купп видела, как она писала письмо.

Елизавета повторила твердым голосом:

— У нас будут целые сутки, которые мы, конечно, употребим на то, чтобы снять с Китти подозрение. Наша обязанность — спасти нашу королеву.

Генриетта нахмурилась. Елизавета, пристально смотря на нее, продолжала:

— А поскольку только мы две во всей школе знаем о том, кто виновен, то мы и должны приложить все усилия для оправдания Китти.

Генриетта молчала.

— Если мы не сделаем этого, будут последствия, — многозначительно заявила Елизавета.

— Что ты хочешь сказать?

— В следующем году, когда мы будем избирать королеву мая, это обстоятельство может сильно повлиять на избрание, — холодно произнесла Елизавета.

— Я всегда знала, что ты имеешь что-то против меня, Елизавета Решлей, — повысила голос Генриетта. — Ну так я выскажусь вполне определенно. Я верю в виновность Китти О’Донован. Моя подруга видела, как она совершила этот проступок. Я не стану помогать тебе. Можешь одна делать что угодно.

— И сделаю. Причем не одна. Миссис Шервуд сочла нужным посоветоваться с учительницами. Я знаю, что они справедливы и сделают завтра все, чтобы помочь мне.

Сердце у Генриетты забилось очень сильно.

— Если так… — очень тихо начала она.

Но Елизавета уже не слышала ее, или не хотела услышать. Она вышла из комнаты.

Глава X

Великодушие

На следующий день, рано утром, миссис Шервуд отправилась в Лондон с тремя сестрами Купп. Мэри не могла устоять перед нежным сочувствием миссис Шервуд. Она показала ей письмо, и когда добрая женщина с материнской лаской прижала к груди плачущую девочку, из души ее исчезли обида и гнев против начальницы. Она прижалась к ней. В душе мелькнуло сожаление о том, что она приняла участие в этом позорном, ужасном деле и увлекла милую, невинную Китти в трясину подозрений и отчаяния, что истратила деньги, положенные в сберегательную кассу, ей страстно захотелось, чтобы ничего этого не было и сама она была бы совсем иной. Но увы! Характер образуется годами. Мэри быстро забыла о Китти и ее горе. С тревогой она думала только о Поле.

По натуре Мэри составляла полную противоположность Китти. Даже в ее любви к Полю было столько эгоизма! Ей не нравилось, что сестры тоже сильно горюют о нем, о ее Поле. Ей казалось, что только она одна должна страдать, переносить все, а другие не имеют права на это. Джени и Матильда почти не говорили с ней до самого Лондона. Миссис Шервуд, чутко относившаяся к состоянию души девочки, по временам любовно пожимала ей руку:

— Будем надеяться на лучшее, милые дети, — говорила она.

Выйдя с девочками на станции Виктория, миссис Шервуд взяла автомобиль, который быстро доставил их в меблированные комнаты в Блумсбери, где остановилась семья Купп. Достопочтенный Джемс Купп должен был вернуться в свой приход, но миссис Купп и изнуренный мальчик находились еще в городе. Поль был очень болен, и доктор даже слышать не хотел о его возвращении в Манчестер в ближайшее время. Бедная миссис Купп сидела в маленькой спальне, разговаривая с лежавшим на спине Полем, когда ей сообщили, что ее хочет видеть какая-то дама. Она не могла представить себе, кто бы это мог быть.

— Я сейчас вернусь, милый Поль, — сказала мать и вышла в соседнюю комнату, где ее ожидали. Увидев не только добрую миссис Шервуд, но и своих дочек, бедная женщина залилась слезами, однако скоро успокоилась.

— Девочки, — обратилась она к дочерям, — старайтесь быть веселыми с вашим братом, как велит доктор. Есть некоторая надежда на его выздоровление, но ему нельзя волноваться, иначе у него может быть новый приступ. Весело разговаривайте с Полем. И не давайте ему много говорить. Идите к нему, а я останусь с дорогой миссис Шервуд.

— Да, милая, мне нужно спросить вас о многом, — сказала миссис Шервуд.

— Смотрите, девочки, не утомите его, — тревожно сказала мать. — Может быть, вам лучше пойти поодиночке.

— Я пойду, мама. Позвольте мне пойти, — сказала Мэри.

— Мама! Ведь я старшая, — возразила Матильда.

— Вы все повидаете его. Пусть Мэри будет первой. Мэри, ты всегда понимала своего брата. Займи его, дорогая. Будь весела, скажи ему, как вам хорошо в школе. А вы, мои милые, сойдите вниз, в гостиную.

Через минуту миссис Купп осталась наедине со своей давней подругой. Она пыталась выразить свою благодарность миссис Шервуд.

— Это так хорошо, что вы приехали сюда! Так похоже на вас: вы всегда были отзывчивой.

— Милая, я только вчера узнала, в каком опасном состоянии здоровье вашего мальчика.

— Болезнь очень серьезная, — вздохнула миссис Купп и, растрогавшись, вытерла платочком уголки глаз. — О, Алиса! Вы всегда так сочувственно относились ко мне…

— Как же иначе, дорогая!

— Когда я подумаю о том, что вы делаете для меня! — всхлипнула бедная мать. — Алиса, он лучший из всех. У меня семеро детей, и никто из них не походит на него, а он умирает — умирает, Алиса. Так говорит доктор. О, Алиса, Алиса! Мой первенец, мой красавец, мой мальчик! Господь берет его у меня, Алиса! Мне сказали, что есть только тень надежды.

— Ну, если есть хоть тень надежды, дорогая, то, значит, не все потеряно. Мы прибавим кое-что к это слабой искре надежды. Мы раздуем ее до пламени. Не приходите в отчаяние. Я здесь для того, чтобы помочь вам. Мои деньги и все, что у меня есть, к вашим услугам.

— Алиса, как я могу просить у вас еще чего-нибудь?

— Не беспокойтесь об этом. Что советует доктор?

— Мы с мужем показывали сына знаменитому сэру Уилфреду Лаудердэлу. Наш доктор дал нам письмо к нему. Сэр Уилфред осмотрел Поля очень внимательно. Он говорит, что нужно немедленно увезти его в Швейцарию, в горы, — в Давос или Санкт-Мориц. Есть еще надежда залечить его легкие, если мы не будем медлить. А у нас, дорогая, нет ничего, кроме жалкого жалованья мужа. Вам я могу сказать, Алиса: как, имея семерых детей, прожить на двести фунтов в год? А это все, что мы имеем. Но как жить на это!

Миссис Шервуд дружески сжала руку миссис Купп.

— Вот что я скажу вам. Вы должны немедленно увезти мальчика туда, куда вам рекомендует сэр Уилфред Лаудердэл. С вами поедет сиделка. Все расходы на мой счет. Ну, милая, увезите вашего сына. Англия не годится для него. Уезжайте как можно скорее.

— Не знаю, как благодарить вас.

— Я открою вам кредит в банке — положу пятьсот фунтов на ваш счет. Вам не о чем беспокоиться.

Миссис Купп плакала.

— Бог послал вас, — сказала она. — Сколько вы для меня сделали!

— Дорогая, три ваши дочери находятся у меня в школе, а как же остальные три? Останутся дома?

— Сестра мужа может приехать за ними. Это легко устроить.

— Отлично. Я хочу сама повидаться с сэром Уилфредом Лаудердэлом. Я устрою денежные дела, найму сиделку и привезу ее к вам. До свидания, дорогая.

К сэру Уилфреду миссис Шервуд приехала в то время, когда от него выходил последний пациент. Он подтвердил, что положение мальчика очень опасное, но не безнадежное, и одобрил все планы миссис Шервуд.

— Какое благословение для мира такие женщины, как вы, — сказал доктор. — Теперь есть надежда на спасение мальчика. Я знаю как раз подходящую сиделку.

— Благодарю вас, доктор.

— Чем скорее мальчик доберется до континента, тем лучше. Воздух там суше. Вот адрес сиделки, сестры Франциски. Никто лучше нее не умеет обращаться с больными.

А Поль испытал радость общения с Мэри. Она вошла в комнату, где он лежал, едва сдерживаясь, чтобы не разрыдаться. Но нужно было, наоборот, казаться веселой и ничем не расстроить любимого брата. Поль лежал спокойно. Когда он увидел сестру, глаза его заблестели от счастья. Он взял сестру за руку.

— Нагнись и поцелуй меня, Мэри. Ты стараешься быть хорошей, не правда ли?

— Боюсь, что нет, Поль.

— Старайся ради меня. Я люблю тебя.

— И я сильно тебя люблю, мой дорогой брат.

Поль пристально смотрел на Мэри. Она невольно отвела взгляд.

— Будешь хорошей? — спросил Поль.

— Буду хорошей, — ответила Мэри.

— Мне что-то не нравится в тебе… — сказал Поль сразу и ласково, и строго, как мог говорить только он. — Все ли хорошо у тебя в жизни?

— Впредь все будет хорошо, — успокоила его Мэри.

— Я почувствую, если ты будешь дурно вести себя, — предупредил брат.

— Нет, нет, Поль, я буду хорошо вести себя. А ты, Бога ради, побыстрее выздоравливай.

Поль поцеловал ее… В его глазах она видела тот же чудный свет, каким сияли глаза Китти О’Донован — бедной Китти, которую она, Мэри, собиралась погубить.

Глава XI

Испытание

Несмотря на все свои усилия Елизавета за день не узнала и не сделала ничего, что могло бы помочь оправдать Китти О’Донован. Она переговорила с учительницами, но они остались при своем мнении: Китти совершила проступок из-за сильного возбуждения и боится сознаться в нем. Она приглядывалась к девочкам, однако не заметила ничего подозрительного. Казалось, надежды на успех нет, и Елизавету все сильнее и сильнее охватывало беспокойство — по мере того, как день подходил к концу. Ей пришлось избегать общения с Китти, так как она не могла утешить ее.

Вечером вернулась миссис Шервуд с сестрами Купп. Матильда и Джени были в отличном настроении, уверенные, что великодушие миссис Шервуд спасет жизнь Полю. Они не скрывали своей радости и рассказывали подругам о поездке и о встрече с любимым братом, прибавляя, что теперь будут стараться быть хорошими, послушными, прилежными в учении и вообще достойными такой благородной начальницы, как миссис Шервуд.

— Да, мы будем хорошими, будем хорошими, — уверяла маленькая Джени, — потому что так сильно любим ее.

Китти была в зале, когда девочки говорили это. Она села рядом с Джени и взяла ее за руку. Джени изумилась, увидев бледное лицо их несчастной королевы.

— Что с тобой, Китти? Ты, верно, нездорова.

— Не все ли равно? — слабым голосом ответила Китти.

— Конечно, не все равно, — обеспокоенно произнесла Джени. — Матильда, наша дорогая королева нездорова. Взгляни на нее: она бледна, как привидение.

Китти помолчала с минуту. Потом она сказала тихим, но ясным голосом:

— Что вы говорите о том, чтобы стать хорошими? Вы хотите хорошо учиться, избегать всяких искушений — и все это из любви к миссис Шервуд.

— А разве ты не любила бы ее, если бы она столько сделала для тебя? — с удивлением спросила Джени.

— Я хочу сказать… — начала объяснять Китти, и голос ее был чист, как звон колокольчика, а лицо такое трогательное, как у ребенка, — я прежде чувствовала то же, что ты, но поняла, что люди вовсе не добры. До поступления в школу я думала, что все люди хорошие. Я жила с хорошими людьми и старалась подражать им. Теперь знаю: родной дом — не мир, мир — это школа, а школа — плохая. Я не хочу быть хорошей.

Она медленно поднялась со стула и вышла из зала.

— Что с нашей королевой мая? — тихо произнесла Клотильда, глядя вслед Китти.

— Я никогда не видела Китти такой, — пожала плечами Джен, — и никогда не думала, что она может так говорить.

— Китти весь день какая-то странная, — вступила в разговор маленькая леди Мария, быть может, первая после Китти любимица подруг. — После завтрака я думала, что она пойдет прогуляться со мной. Китти всегда была так мила, а сегодня она почти резко ответила мне. Я испугалась, ушла и… заплакала.

— Не стоило из-за этого плакать, — заметила Маргарита Лэнгтон.

— Но я люблю Китти, и мне было больно, что так со мной говорит королева мая.

— Она как все мы, совершенно такая же, — усмехнулась Томасина Осборн. — Не знаю, правы ли мы были, избрав ее королевой мая.

Елизавете Решлей не понравились слова Томасины.

— Во всяком случае, ты, Томасина, как одна из ее статс-дам, а также ее фрейлины, то есть вы, Маргарита Лэнгтон, Клотильда Фокстил и Мария Банистер, — все обязаны взять ее сторону.

— Боже мой, Елизавета! — вскрикнула Маргарита. — Ты говоришь с раздражением.

— Да. Была бы и ты раздражена, если бы все знала, — ответила Елизавета и ушла.

Все это время Генриетта, казалось, увлеченно читала повесть. Теперь она положила книгу на стол.

— Девочки, а ведь я воздержалась, когда вы все единогласно избрали Китти королевой мая.

— Мы вряд ли когда-нибудь забудем это, дорогая, — сказала Клотильда насмешливо.

Лицо Генриетты вспыхнуло.

— Время покажет, правильно я поступила или нет.

Она обернулась к сестрам Купп.

— Где же Мэри? Отчего она не пришла с вами сюда?

— Вероятно, Мэри в нашей комнате, — ответила Джен.

— Пойду отыщу ее, — сказала Генриетта.

Она поднялась наверх и, не постучавшись, вошла в комнату, где действительно находилась Мэри.

— Какой у тебя странный вид, милая Мэри. Пойдем сейчас ко мне. Я угощу тебя какао и печеньем.

Мэри молчала, глядя сквозь окно в сад. Дневной свет угас. Мэри с таким лицом смотрела во тьму, будто видела нечто очень страшное.

— Мэри, что с тобой? — спросила Генриетта.

Мэри наконец очнулась от оцепенения.

— Сейчас придут сестры, — сказала она. — Я лучше пойду к тебе, Генни.

— Да, конечно.

В своей комнате Генриетта, немного испуганная видом Мэри, усадила ее в кресло.

Она приготовила какао и подала бисквиты.

— Поешь, тебе будет лучше.

— Ах, Генни, — вздохнула Мэри, — я так боюсь.

— А твои сестры веселы. Я была сейчас в зале, где они рассказывали всем о поездке. С ними, в отличие от тебя, мне не хочется откровенничать, ты, конечно, умнее их. Но миссис Шервуд это все равно. Может быть, ей даже нравится, чтобы рассказывали о ее великодушных поступках.

— Неужели они рассказали, что сделала миссис Шервуд? — спросила Мэри.

— Да, рассказали все. Подумать только, что она дала вашей матери денег, достала сиделку, побывала у доктора! Милая Мэри, теперь в школе все будут знать, что она сделала для вас.

— Ну и пусть, — буркнула Мэри.

Возникло молчание. Мэри отпила из чашки какао.

— Генни, сознаюсь, что не могу продолжать того, что мы затеяли против Китти.

— Не можешь продолжать? Что это значит?

В одно мгновение Генриетту будто подменили. Из гостеприимной хозяйки, угощавшей Мэри, она превратилась вдруг во властную и надменную повелительницу.

— Не можешь продолжать, Мэри Купп?! Как тебя понимать? Ты обязана до конца сыграть свою роль. Обязана! Ведь ты сама видела, как Китти написала письмо двоюродному брату, а затем отправила его. Ты читала адрес. Письмо было именно двоюродному брату, ведь так? А братьям писать запрещено.

— Генни, Генни!

— Ну что, что ты хочешь сказать?

— Что я…я… — запинаясь и дрожа, начала объяснять Мэри, — я думаю, что лучше не продолжать. Я хотела бы сказать, что… что еще…

— Милая, ты давай не хитри, — резко оборвала ее Генриетта. — Сначала ты рассказала мне целую историю, когда я была возмущена, что эту О’Донован сделали королевой, обойдя меня. И я дала тебе двенадцать фунтов. Ты взяла деньги, они были нужны тебе. А теперь что же — желаешь выпутаться? Скорее всего, ты хочешь заявить мне, что не видела, как она писала письмо. Ну, Мэри, тебе не удастся обмануть меня. Потому что я знаю: кузен Китти получил от нее письмо. По запросу миссис Шервуд он подтвердил телеграммой получение этого письма. И даже написал, что очень рад этому. Можешь дуться, если желаешь, хотя, должна сказать, что это будет не очень хорошо. Но, во всяком случае, ты не можешь отказаться от того, что ты видела.

— И все же, Генриетта, я хотела бы отказаться от прежних своих слов — что я видела Китти за написанием письма.

— Но почему, Мэри?

— Ты чувствовала бы то же самое, когда бы была на моем месте, — ответила Мэри.

— Слава Богу, я не на твоем месте. У меня есть немало здравого смысла.

— Генни! Я видела лицо Поля, лицо умирающего, — да, умирающего! Брат сказал: ‘Мэри, ты ведь будешь хорошей… Я почувствую, если будет не так…’ Как же я могу нарушить данное ему обещание? Мне хотелось бы самой умереть, я так несчастна.

— Право, ты странная девочка! — воскликнула Генриетта. — Не надо так убиваться. Твой брат, конечно, поправится. А ты вовсе не плохая. Что из того, что ты тогда, когда застала Китти за письмом, ничего не сказала ей прямо, а спряталась за ширмой? Конечно, Елизавета Решлей, например, не стала бы таиться и сразу бы поговорила с Китти. Ну а я сделала бы то же, что ты, — как и всякая хоть немного любопытная девочка, к тому же дело касалось расхваленной королевы мая. Ты считаешь себя дурной, потому что Китти попала в затруднительное положение, ну да она сама виновата: не надо было тайное письмо писать.

— Ты права, Генриетта, — вздохнув, согласилась Мэри. — Только я не знаю, что делать.

— Теперь тебе лучше всего лечь спать.

Мэри встала и вышла из комнаты Генриетты.

Она не спала всю ночь и представляла то Поля, то Китти, она размышляла и находила необыкновенное сходство между ними — оба любили правду и ненавидели ложь, оба были добры и благородны.

— Я не могу ничего изменить, — думала Мэри, — я должна идти дальше. Если бы не Генриетта… я ее боюсь, да еще эти деньги, которые я у нее взяла! Я никогда не посмею сказать, что это письмо написано мной. Если бы моя вина открылась как-нибудь сама собой! Но этого не случится.

Следующий день был солнечным. Солнце светит одинаково злым и добрым, праведным и неправедным. В это утро все шло по заведенному порядку. Хотя миссис Шервуд не присутствовала при молении. Она поручила это мисс Хонебен. Девочки, не знавшие тайны (а знали ее только Елизавета Решлей, Мэри Купп, Генриетта Вермонт и сама Кетлин О’Донован), не заметили ничего особенного в том, как мисс Хонебен читала ‘Отче наш’ и другие молитвы.

Затем начались занятия, и лучи солнца весело залили светом классную комнату.

За несколько минут до перемены мисс Хонебен подошла к Китти и шепнула ей что-то, после чего Китти встала и вышла из комнаты. Никто из учениц не придал этому значения, кроме Генриетты и Мэри Купп.

В этой школе, как и в большинстве школ, уроки прекращались в половине двенадцатого, и наступала перемена. Девочки выбегали на площадку для игр, где оставались почти до двенадцати.

Вот и на этот раз девочки ожидали звонка на перемену, однако, к их удивлению, сигнала не было. И тут мисс Хонебен сказала:

— Девочки, прошу всех остаться на своих местах.

В классной комнате появилась миссис Шервуд, вместе с ней вернулась и Китти О’Донован. Увидев, что миссис Шервуд ведет Китти, девочки решили, что ее ожидают новые почести, вскочили с места и закричали:

— Да здравствует наша королева! Да здравствует наша королева! Ура! Ура!

— Замолчите, девочки, замолчите! — сказала мисс Хиз, проводившая занятие.

Стало ясно, что произошло нечто важное, так как в классной комнате собрались сразу все учительницы школы. Миссис Шервуд вышла вперед, держа за руку Китти.

Китти была очень бледная. Казалось, она могла лишиться чувств. Все смотрели на нее. Особенным был взгляд Генриетты (довольный взгляд, полный ожидания), а также Елизаветы Решлей (взгляд, полный сочувствия) и Мэри Купп (взгляд, в котором можно было заметить и испуг, и жалость). Глядя на Китти, Мэри вдруг вспомнила глаза Поля, едва не вскрикнув, она закрыла лицо руками.

— Мои дорогие девочки, — начала миссис Шервуд, — мне очень тяжело, но приходится сказать, что в нашей школе произошло то, что безмерно огорчило меня. Я должна объявить о случившемся всем вам, потому что это касается вашей королевы мая.

Девочки сидели притихшие.

— Статс-дамы, будьте так добры, потрудитесь выйти сюда, — попросила миссис Шервуд.

Назначенные накануне первомайского торжества статс-дамы, включая мисс Хонебен, подошли к начальнице.

— Теперь, фрейлины, будьте любезны, сделайте то же.

Через минуту вся свита королевы была в сборе.

— Мне придется рассказать вам очень тяжелую историю, — продолжала миссис Шервуд. — И я прошу фрейлин, статс-дам и всех девочек, выбравших Китти О’Донован королевой мая, поступить с ней, как вы найдете справедливым. Вы помните, как радостно было встречено избрание Китти королевой. Мы считали ее достойной этой великой чести. Мы говорили ей, чтобы она всегда была верна своему слову, чтобы она старалась вести хорошую, честную жизнь. Но, дорогие мои, случилась ужасная вещь. Китти О’Донован, наша королева мая, совершила такой постыдный поступок, что вы, подруги, должны судить ее.

Вы знаете правила школы. Их немного, но они должны исполняться. Нарушить их — значит унизить себя. Китти О’Донован нарушила одно из правил. Я не могу простить ее. Она написала письмо своему двоюродному брату. А я позволяю вам переписываться только с родителями. Китти написала и отправила письмо тайно, но одна из девочек видела это. Мэри Купп, выйди, пожалуйста, вперед.

Мэри разрыдалась. Генриетта дотронулась до ее плеча.

— Иди. Иди и не забывай, что ты мне обязана.

Мэри, дрожа и шатаясь, вышла вперед.

— Бедная Мэри! — сказала миссис Шервуд, с состраданием глядя на девочку. — Вы знаете, какое горе ей сейчас приходится переживать. Мы все должны быть добры к ней. Конечно, ей бы надо было сразу сказать Китти, чтобы она не писала письмо. Ну, Мэри, говори, пожалуйста, сама.

Все девочки уставились на нее. Она стояла довольно близко от Клотильды Фокстил, и Клотильда окинула ее презрительным взглядом. Потом Мэри взглянула на Китти, ни разу не поднявшую опущенных глаз. Клотильда решительно перешла от Мэри к другим девочкам.

— Я не верю ей, — шепнула она Маргарите.

— Тише, Клотильда, — сказала миссис Шервуд. — Давай, милая Мэри, расскажи, что ты видела.

— Я не могла уснуть, — начала Мэри.

Ей казалось, что какие-то насмешливые голоса повторяют за ней: ‘Я не могла уснуть’ и смеются над ней. Но затем раздался другой голос: ‘Если ты не сдержишь своего слова, твой брат Поль узнает истину. Генриетта напишет ему’.

‘Я должна продолжать’, — подумала Мэри.

И она повторила весь выдуманный ею рассказ.

— Я знала, что Китти поступила очень дурно, — под конец объяснила Мэри, — и я… рассказала об этом Генриетте. Конечно, Генриетта очень огорчилась, мы переговорили и подумали, что нехорошо оставлять такой поступок безнаказанным. Тогда я пошла к миссис Шервуд. Миссис Шервуд, вы были так добры, что послали меня поговорить с Китти, но Китти все отрицала насчет письма. Тогда, миссис Шервуд, вы сами повидались с Китти.

— Да, я поговорила с Китти, — продолжила объяснение миссис Шервуд, — и, как предложила Китти, послала телеграмму ее отцу. Вот что было дальше: Джек О’Донован, кузен Китти, телеграфировал мне и подтвердил, что получил письмо, да еще добавил, что рад письму Китти.

Миссис Шервуд показала телеграмму школьницам.

— Я просила Китти О’Донован сказать мне правду, сделай она это, я, конечно, не отдала бы ее на ваш суд. Но Китти упорствует в своем отрицании. Поэтому я предоставляю вам, ее подругам, принять решение. Я уверена, что вы поступите справедливо. Я не желаю исключать Китти О’Донован из школы, но с ней следует поступить в соответствии с утвержденными правилами.

Миссис Шервуд вышла из классной комнаты, сопровождаемая учительницами. С девочками осталась только мисс Хонебен, потому что она была статс-дамой несчастной королевы.

Глава XII

Нет ли тут обмана?

Многие девочки заплакали. Некоторые бросились со своих мест вперед, стали обнимать и целовать Китти.

— Милая, милая! — повторяли они. — Мы не считаем тебя виноватой. И никогда, никогда не будем считать.

Девочки так любили Китти, что не желали слышать никаких доказательств ее вины. Она сказала, что не виновата, — этого достаточно. Таковы были их чувства.

Раздался серьезный, спокойный голос Елизаветы:

— Девочки, успокойтесь, пожалуйста.

Повинуясь, девочки быстро притихли.

— В сложившихся обстоятельствах я должна действовать вместо Китти О’Донован, — заявила Елизавета. — Пока мы не докажем ее невиновности, она не может исполнять обязанности королевы мая.

Китти вздрогнула, хотя голос Елизаветы был ласковым.

— Итак, вы все согласны признать меня временно королевой? — спросила Елизавета.

В комнате раздались крики одобрения.

— В таком случае, я предлагаю Китти побыть в моей комнате, пока мы будем решать, что делать с ней. Она не должна стоять здесь в полном отчаянии. Вы согласны, девочки, чтобы Китти О’Донован ушла и мы решили ее участь без нее?

— Конечно, — выразила общее настроение Генриетта.

— Против нее ведь нет еще никаких доказательств. Надеюсь, что все помнят это, — сказала Клотильда Фокстил.

Елизавета подошла к Китти.

— Пойдем со мной, милая.

Эти тихие, нежные слова хорошо подействовали на Китти. Она прошла по комнате, держась за руку Елизаветы. Девочки расступились так, что она прошла между двух рядов. В эту минуту большинство девочек склонялись на сторону опозоренной королевы. Генриетта сразу поняла, что для исполнения ее заветного желания нужно совсем иное настроение.

Елизавета, как бывшая королева мая и старшая из учениц, пользовалась преимуществом иметь свою маленькую гостиную. По праву эта комната должна была перейти новой королеве, но миссис Шервуд решила оставить ее во владении Елизаветы, пока та будет в школе: Китти слишком молода, чтобы иметь свою собственную гостиную, а Елизавете трудно расстаться с ней. Маленькая комната была уютной. Окно выходило в сад. Елизавета усадила Китти в кресло. Она принесла холодной воды и одеколона, смочила голову девочки, взяла ее ледяные ручки в свои и растирала их до тех пор, пока они не стали теплыми. Затем принесла чаю и хлеба с маслом.

— Выпей и поешь немного, Китти. Мы постараемся не задерживать тебя, милая. Может быть, все решится завтра утром. До тех пор никто не будет беспокоить тебя. Ты можешь оставаться в этой комнате. Можешь пораньше лечь спать. Моли Бога о помощи, дорогая. Он прольет свет на эту тайну.

— Ах, Елизавета!

— Да, бедная моя Китти.

— Могу я поцеловать тебя?

— Конечно, можешь. И знай: я не верю, что ты виновата.

Елизавета пошла в свою комнату. Там она помолилась и только после этого, с надеждой в душе, спустилась вниз, к остальным ученицам.

Настроение у всех, включая педагогов, было ужасное, и миссис Шервуд отменила послеобеденные занятия. Девочки разбрелись по саду, где разговор вертелся вокруг одних и тех же вопросов: виновна Китти или нет, развенчают ее или нет…

Между тем фрейлины и статс-дамы по предложению Елизаветы Решлей собрались в школьной библиотеке. Миссис Шервуд оставила на столе открытую рукописную книгу, в которой содержались правила школы, там же было прописано все относительно королевы мая. Вскоре после того, как школа была основана, начальница задумала ежегодно избирать королевой мая самую лучшую ученицу. Но обычный английский праздник королевы мая характером веселья и развлечениями сильно отличался от празднеств в честь королевы мая в Мертон-Геблсе. Был выработан план и установлены правила:

‘Королева мая пребывает в этом статусе в течение одного года после ее избрания. Все это время она, с помощью своих фрейлин и статс-дам, должна поддерживать мир в школе. С ней следует советоваться в затруднительных положениях, не касающихся непосредственно начальницы и учительниц. Во всех вопросах этикета ее слово — закон. Она должна хранить себя в чистоте и смирении, быть скромной, приветливой, любезной. Она должна испросить помощь Всемогущего Бога, чтобы Он поддерживал ее то время, которое должно содействовать формированию ее характера на всю остальную жизнь. Она должна, насколько это возможно, поднять нравственный уровень всей школы. К тому же она должна содействовать веселью и счастью школы, забывать себя и думать о других. Поэтому при выборе королевы девочки должны тщательно обдумать, в состоянии ли выбираемая ими девочка выполнить все эти условия. Когда королева избрана, она остается в своем высоком звании весь год, если не совершит какого-нибудь постыдного поступка, если не сделает чего-нибудь, что не соответствует ее высокому званию (эти случаи вряд ли будут часты): если королева не придерживается истины, если она сознательно нарушила какое-нибудь школьное правило, если — что самое главное — она соблазнилась и сказала ложь. Когда начальница сочтет необходимым обратиться к подругам королевы, чтобы судить о ее дурном поступке, то те обязаны действовать следующим образом:

Во-первых, тщательно исследовать причину ее поступка. Ей нужно предоставить всякую возможность оправдаться. Ее фрейлины и статс-дамы должны переговорить с ней, если она сознается им в своем проступке, они должны положиться на свое собственное мнение и, в особенности, посоветоваться с предыдущей королевой насчет того, как следует поступить с виновной. Если возможно, они не пойдут слишком далеко и не развенчают королеву, так как это самое суровое наказание, которое может выпасть на долю королевы мая. Но если она не сознается в своем проступке, который, по тщательному исследованию, окажется очень серьезным, то дело принимает совершенно иной оборот.

Во-вторых, королева мая должна явиться тогда перед всей школой, так как все члены школы — ее подданные. Предыдущая королева должна объяснить, в чем ее обвиняют, и все ученицы признают ее невиноватой или виновной. Полумеры не признаются. Она должна быть или вполне оправдана, или признана виновной. Это важное заключение выносится большинством голосов.

В-третьих, если большинством королева мая будет признана виновной, она освобождается от своих обязанностей, с полного согласия школы. Она должна быть развенчана, и публичная церемония должна произойти, если возможно, на том самом месте, где была коронация. Она должна появиться в белой одежде перед всеми, и ей будет объявлено, что она недостойна своего королевского звания. Затем ее отведут в дом, и она вернется в своем обыкновенном платье. Предыдущей королеве предложат замещать ее до конца года. Лишенная своего звания королева должна возвратить подарок, который дает обыкновенно начальница вновь избранной королеве мая. С той поры она теряет все свое значение. Начальница должна решить сама, оставлять ли ее в школе, учениц этот вопрос не касается. Они должны, если возможно, ласково относиться к ней, но никакое позднее раскаяние не возвратит ей славы и чести. Она будет заклеймена на всю жизнь.

Из этого видно, что быть королевой мая нелегко, это положение требует мужества, силы, благородства. Таковы правила для королевы мая’.

Когда фрейлины и статс-дамы собрались в библиотеке, Елизавета прочла вслух эти правила. Она положила книгу на стол и взглянула на собравшихся. Все были сильно взволнованы и не знали, что сказать. В продолжение нескольких минут царило полное молчание. Потом Елизавета произнесла:

— Я увижу сегодня вечером миссис Шервуд, она просила меня прийти к ней. Потом мы снова соберемся здесь и решим, когда поговорить с Китти. Я твердо уверена, что в этом деле есть какой-то обман. Может быть, с моей стороны даже нехорошо говорить так, потому что я не могу обвинять никого из девочек. Но я думаю, что Китти О’Донован не виновата.

— И я тоже, — поддержала ее Клотильда.

— Но все же в подобных делах нельзя руководствоваться только чувством сострадания, — заметила мисс Хонебен. — Для меня очень стеснительно то положение, в котором я нахожусь: в одно и то же время я ваша учительница и статс-дама Китти. Поэтому я попросила бы вас избавить меня от всякого участия в этом деле. Быть статс-дамой упросила меня милая Китти, которая всегда выказывала мне столько любви и привязанности.

— Мы не можем избавить вас от этой неприятной обязанности, мисс Хонебен, — сказала Елизавета Решлей. — Вопрос слишком важен, и мы все нуждаемся в ваших советах.

— Ну, если нужно, я останусь. Я вполне уверена, что надо выполнить первое правило и уговорить бедную девочку сознаться. Если она сделает это сейчас, мы можем еще избежать суровой необходимости развенчать нашу королеву.

— Будем надеяться на лучшее, — с тяжелым вздохом произнесла Клотильда. — Уверена, что в этой школе не найдется девочки, которая не любила бы Китти, за исключением Генриетты и этой маленькой идиотки, Мэри Купп. Всякому видно, что Мэри Купп — раба Генриетты. Я думаю, девочки, что если в деле есть обман, то нам следует обратить внимание в эту сторону.

Девочки были удивлены словами Клотильды.

— У тебя есть какое-нибудь основание говорить так, Клотильда? — поспешно спросила Елизавета.

— И есть, и нет. Во всяком случае, я на твоей стороне, Елизавета.

— И слава Богу, — кивнула Елизавета.

После этого все разошлись.

Глава XIII

Что подслушала Мэри Купп

Генриетта испытывала некоторое беспокойство. К своему удивлению, она видела, что, несмотря на обвинение, девочки любили Китти О’Донован так же, как и прежде. Генриетта заметила, что как только она подходила к какой-либо группе, разговор прекращался и все расходились. Она заметила еще, что Клотильда Фокстил старалась держаться вдали от нее. Клотильда была замечательная девочка — хотя некрасивая, но обращавшая на себя внимание необычной внешностью: довольно худое лицо и масса темных волос, очень большие бледно-голубые глаза, выразительный рот и замечательно очерченный подбородок. Она считалась обыкновенной в Америке, однако внешне несколько отличалась от английских школьниц. В Англию девочка приехала прямо из Нью-Йорка. Отец ее, Джемс Томас Фокстил, был миллионером, нажившим громадное состояние торговлей минеральными маслами. Клотильда была его единственным ребенком. От одной из своих подруг она услышала рассказ о том, как приятна школьная жизнь в Англии. Тогда Клотильда сказала отцу, что хочет учиться именно там.

— Так и будет, милая, — согласился отец.

— Папа, я выбрала себе школу, — заявила дочь.

Он спросил, как она узнала об этой школе. Девочка ответила, что одна ее знакомая, леди Мария Банистер, писала ей про свою веселую жизнь в Мертон-Геблсе. Клотильда сказала, что ей хочется поступить туда.

Фокстил всегда говорил, что ненавидит английскую знать. Однако на него приятно подействовало известие, что его Тильда так близка с дочерью графа. Переговоры были быстро закончены, и Клотильда поступила в школу.

Она пробыла тут полтора года, ей шел уже шестнадцатый год. А одно из правил миссис Шервуд — не держать в школе учениц старше шестнадцати лет. Поэтому Клотильда не смогла бы стать королевой мая, хотя была достаточно любимой и могла бы удостоиться этой чести, если бы осталась в школе подольше.

Клотильда быстро сумела отделить овец от козлищ в этом маленьком стаде. Сестры Купп показались ей жалкими — удивительно, как они могли попасть в Мертон-Геблс. Она прочла характер Генриетты Вермонт, словно в открытой книге. Китти Клотильда полюбила почти с того вечера, когда хорошенькая девочка приехала в школу. Елизавету она ставила чрезвычайно высоко и надеялась, что они навсегда останутся подругами. Она относилась очень ласково и снисходительно к маленькой леди Марии Банистер. Но леди Мария была гораздо моложе ее и ниже классом.

Клотильда вышла в сад и стала тщательно обдумывать все, что произошло в библиотеке. Ей хотелось переговорить с Елизаветой, но та, очевидно, не намеревалась вступать в разговоры. Другие девочки беспокойно и бесцельно бродили по саду. Все случившееся совершенно нарушило равновесие в школе.

Мэри Дов, очень хорошенькая, милая простоватая девочка, подошла к Клотильде.

— Можно мне походить с тобой, Клотильда, или ты занята чем-нибудь?

— Мне совершенно нечего делать, Мэри.

— Позволь мне походить с тобой, Кло. Я так зла.

Клотильда быстро взглянула на Мэри.

— Я тоже.

— В самом деле, Клотильда?

— Как может быть иначе?

— Так и ты расстроена из-за нашей королевы мая?

— Да.

— Клотильда, что же будет?

— Я не могу сказать тебе, Мэри. Но в библиотеке ты можешь открыть рукописную книгу и прочесть правила. Что касается меня, то я считаю эти правила строгими и думаю, что всякая девочка должна серьезно подумать, прежде чем решиться быть королевой мая. Тут требуется так много. Хотя одно время я жалела, что не могу удостоиться этой чести, теперь я очень рада, что этого не случилось.

Девочки дошли до беседки.

— Это самый несчастный день в моей жизни, — сказала Мэри Дов. — Плохо, что нет уроков, я хотела бы заниматься, как всегда. Все было бы совершенно иначе, если бы Китти была здесь. Ты знаешь, сколько у нас дел. Первый пикник, на который мы пригласим двух девочек Ловел и трех Маркгейм, должен быть через неделю. Мы собирались переговорить сегодня об этом с Китти. Потом наши еженедельные приемы. Миссис Шервуд еще несколько дней назад говорила, как она надеется, что в этом году приемы будут блестящими. Она намеревалась открыть свой дом для всех желающих и ожидала, что новая королева мая сумеет придумать интересные развлечения. Ты, конечно, знаешь, Клотильда, что эти приемы — особенность Мертон-Геблса.

— Я знаю… я знаю, но в этом году вряд ли что выйдет.

— Вообще, это самый несчастный день моей жизни, — повторила Мэри. — Меня все это в особенности тревожит, потому что мама приедет в Лондон. Я получила сегодня письмо от нее, она спрашивает, может ли приехать на первый наш прием. Я так подробно их описывала ей. Первый прием должен быть в следующую субботу. Ты знаешь, что все эти празднества устраиваются самими школьницами. Конечно, ты знаешь это, Клотильда?

— Да, знаю. Я уверена, что Елизавета устроит все так же хорошо, как в прошлом году. Если ты тревожишься только об этом, Мэри.

— Это не все, — уточнила Мэри. — Меня тревожит мысль о бедной Китти, которая не будет играть первой роли. Клотильда, ты не думаешь, что ее развенчают и что она не будет больше королевой мая?

— Ничего не знаю, — покачала головой Клотильда, — я только чувствую себя несчастной. Послушай, Мэри. Загляни в глубину твоего сердца: не находишь ли ты во всем этом какого-то обмана?

Мэри схватила руку Клотильды и крепко пожала ее.

— Я… я не понимаю! — сказала она. — Ты пугаешь меня.

— Ну это неважно, что я испугала тебя. Почему ты побледнела? О чем подумала?

— Мне пришло на ум такое ужасное, что я не могу сказать.

— Если это может помочь Китти — то ты должна будешь сказать это, — заявила Клотильда. — Так что пришло тебе на ум, Мэри?

— Не могу сказать — это было бы нехорошо. Эта мысль пугает меня.

Клотильда заметила, что Мэри Дов легко пугается и становится упрямой от страха. Нужно было уговорить ее, чтобы она открыла свою тайну.

— Скажу тебе, что дела Китти очень плохи: если нам, подругам, не удастся спасти ее, она будет развенчана, в Мертон-Геблсе еще никогда не развенчивали королев, за исключением одной бедняжки, которую ложно обвинили — она умерла. Миссис Шервуд, я уверена, страшно огорчена из-за Китти, а ты представь себе чувства девочек! Ну, Мэри, если ты можешь спасти ее, то что значит страх? Ты боишься кого-нибудь?

— В школе есть девочка, которая никогда не была ласкова со мной, а в последнее время относится ко мне еще хуже. Я должна ей немного денег. У нее всегда есть деньги, а мне было очень нужно, и она дала мне. Занимать деньги не позволено, но она заметила, что я очень беспокоюсь, и предложила мне. Я знаю, что она придерживается в деле Китти другого мнения, чем мы, совсем другого.

— Я думаю, что смогу отгадать ее имя, — улыбнулась Клотильда.

— Не говори слишком громко, Клотильда.

— Оно начинается с ‘Г’ и кончается на ‘а’, в нем четыре слога?

— О, да, да. Только не будем говорить очень громко.

— Конечно. Я и сама наблюдала за этой девочкой, — сказала Клотильда. — Нет ни малейшего сомнения: она надеялась, что ее изберут королевой мая, потому она сердита на Китти.

— Да, это так, — ответила Мэри.

Клотильда помолчала и продолжила.

— Хотя она и сердилась на Китти, но все же не могла заставить ее написать письмо, которого не следовало писать, и отправить его по почте. А между тем ясно, что Китти написала это письмо, так как тот, кому оно было написано, ответил утвердительно на посланную ему телеграмму. Должна сказать, что это страшно запутанная история.

— Я очень боюсь девочку, имя которой начинается с буквы ‘Г’, а кончается на ‘а’, — призналась Мэри Дов.

— Предположим, что в настоящую минуту тебе нечего бояться ее, так не можешь ли ты быть посмелее? — сказала Клотильда.

— Может быть. Но я всегда буду бояться ее, потому что… потому что я в ее руках.

— Мэри Дов, ты — хорошая, честная девочка. Скажи же правду. В чем дело?

— Я не могу говорить здесь, потому что кто-нибудь, может быть, подслушивает нас.

— Господи! Ну так уйдем отсюда. Они вышли из беседки. И ушли вовремя — если бы оглянулись, то увидели бы, как одна девочка, с очень бледным лицом, убежала из-за беседки в глубь сада, они увидели бы, как она бросилась на землю и разразилась отчаянными рыданиями. Тут через несколько минут и нашла ее Генриетта Вермонт.

— Что с тобой, Мэри Купп? Вставай и рассказывай, в чем дело. Должна заметить, что если бы ты не была нужна мне, то я не стала бы больше разговаривать с тобой.

— Я… я кое-что узнала! — сообщила Мэри.

— Меня это радует. Я недаром послала тебя в беседку, когда увидела, что они пошли туда.

— Никогда мне не было так гадко, — ответила Мэри. — Я сказала, что буду хорошей, а становлюсь все хуже и хуже.

— Какое кому дело, хорошая ты или дурная. Сядь сюда, в тень, — здесь никто не может подслушать нас, — и расскажи, что ты слышала. Мэри, перестань рыдать. Ты сама видишь, что должна продолжать то, что начала.

— Вижу, Генни.

— Да это вовсе и не страшно, — сказала Генриетта. — Елизавета будет пока нашей королевой, а эта крошка, которая вовсе не достойна оказанной чести, должна будет перенести свой позор и занять подходящее ей место в школе. Ее не исключат. И запомни мои слова: она настоящая ирландка и, по своей ирландской натуре, переживет все до начала летних каникул. Мы можем все сговориться и быть особенно ласковыми к ней до конца занятий. И мы можем сделать так, чтобы она не особенно почувствовала свое унижение.

— В самом деле? — поспешно спросила Мэри. — Ты думаешь, мы можем сделать это?

— Конечно, можем. И сделаем. Ну, теперь рассказывай, что ты слышала.

— Ясно только одно, — сказала Мэри, — что Клотильда вполне на стороне Китти.

— Я сразу догадалась об этом, — заметила Генриетта. — Но что она делала с этой глупенькой Мэри Дов?

— Они разговаривали, и Мэри ворчала, какой это несчастный день, и желала, чтобы у нас были занятия. Говорила она еще что-то о предстоящих праздниках — пикниках и приемах.

— Хорошо бы Китти устраивала пикники и приемы! — съязвила Генриетта.

— Ну а вот глупышка Мэри думает, что Китти устроила бы все очень хорошо. Потом она вдруг сказала, что подозревает что-то неладное.

Лицо Генриетты вспыхнуло, потом побледнело.

— Мэри Дов сказала это?

— Да. Клотильда сейчас же попросила Мэри Дов объяснить и добавила, что с ее стороны очень дурно скрывать, если она знает что-нибудь. Мэри не сказала, собственно, что она знает, но, очевидно: что-то знает. Она призналась только, что находится во власти кого-то и не может сказать.

— Продолжай же, продолжай скорее!

— Клотильда сначала презрительно говорила с Мэри Дов, но потом вдруг оживилась и стала расспрашивать, в чьей она власти, но Мэри не хотела сказать. Тогда Клотильда пыталась выведать иначе: ‘Ее имя начинается с ‘Г’ и кончается на ‘а’? В нем четыре слога?’ — А она сказала: ‘Да’, и еще что-то о… о деньгах. Генриетта, она должна тебе?

— Противный злой котенок! — сказала Генриетта. — Славу Богу, что ты слышала. Надеюсь, я не опоздаю.

— Ну, я не вполне уверена в этом, — пожала плечами Мэри, — но мне кажется, что она услышала мое дыхание, потому что сказала: ‘Я не могу больше говорить, здесь нас могут подслушать’. И обе они вышли из беседки. О, Генни, я пережила тяжелую минуту: если бы они оглянулись, то увидели бы меня. Думаю, что все становится хуже и хуже.

Генриетта приказала:

— Поищи Мэри Дов и скажи ей, что я хочу с ней поговорить.

— Я не знаю, где она. Если она с Клотильдой, то…

— Глупости. Ты должна идти, и сейчас же. Скажи ей, что она мне нужна.

— Хорошо, я пойду.

Мэри пошла по лужайке. Трава была немного смята и вытоптана там, где танцевали веселые ножки. Мэри удивлялась: возможно ли, чтобы мир Божий так изменился за несколько дней.

‘Если станет еще хуже, я убегу, — мысленно говорила она. — Я не смогу вынести этого. Делаю вид, что люблю Генриетту, но только Богу известно, как я ненавижу ее. А тут еще эта моя несчастная тезка — Мэри Дов. Она также попадет в передрягу. Хотела бы я знать, что известно ей? Что она может знать? Подумаю’.

Мэри остановилась. Лицо ее залилось румянцем.

— Невозможно, чтобы это, — прошептала она, — нет, невозможно.

Но чем более думала Мэри, тем более убеждалась, что пришедшая ей на ум мысль справедлива.

Дело было в том, что Мэри Купп до последних дней не имела никакого веса в школе. Все три сестры Купп не представляли из себя ничего выдающегося. Они были из тех, которые проходят незамеченными в жизни. Мэри Дов тоже до некоторой степени принадлежала к числу таких же людей. Она была очень милая девочка, дочь одной бедной леди, овдовевшей, когда Мэри была маленьким ребенком. Миссис Шервуд предложила матери отдать ее бесплатно в ее школу. Мэри была в школе уже два года и за это время приобрела много друзей, врагов же не имела вовсе. Она никогда не сталкивалась с затруднениями и неприятностями и, по-видимому, вела очень счастливую жизнь, хотя не выделялась ни умом, ни красотой. Вполне естественно, что сестры Купп, Мэри Дов и еще несколько незаметных девочек составляли особую группу. Никто из них не мог стать королевой мая и вообще чем-нибудь поразить мир. Они стояли в стороне от Китти О’Донован, Елизаветы Решлей, Клотильды Фокстил, леди Марии Банистер и Генриетты Вермонт.

Генриетта была решительна, смела и страшно честолюбива, а еще: нехороший характер, никаких нравственных принципов. Время от времени она привлекала к себе ‘мелюзгу’ (как она называла сестер Купп, Мэри Дов и некоторых других девочек) своей щедростью: угощала их, дружила с ними, помогала им выходить из затруднительных обстоятельств и была с ними, насколько могла, ласкова и весела.

Месяц тому назад Мэри Дов испытала большую тревогу. Она потеряла соверен. Узнав об этом, Генриетта подарила ей два. Этим она рассчитывала привязать к себе Мэри Дов и сделать ее своей верной союзницей.

Глава XIV

Затруднение

Мэри Купп, сильно дрожа, отыскала Мэри Дов — та сидела на качелях, медленно раскачиваясь: щеки ее горели, а глаза были красны, как будто только после плача. Увидев Мэри Купп, она легко соскочила с качелей и пошла по направлению к дому.

— Мэри! Остановись, я хочу поговорить с тобой, — сказала Мэри Купп.

— А я не хочу говорить ни с тобой, ни с кем другим, — ответила Мэри Дов.

Сердце Мэри Купп забилось сильнее. Страх, внезапно охвативший ее в саду, стал еще больше.

— Я не желаю сама говорить с тобой, — уточнила она, подумав, что надо держаться спокойно. — Должна только сообщить, что Генриетта желает видеть тебя.

— Генриетта? Зачем?

— Она не сказала этого мне. Ты пойдешь к ней?

— Не хочу, — неуверенно ответила Мэри Дов.

— На твоем месте я пошла бы, — сказала Мэри Купп.

— Это почему?

— Потому что… — подняв глаза и устремив пристальный взгляд на тезку, начала Мэри Купп, — нам, младшим, лучше быть в хороших отношениях с Генриеттой, чем в дурных.

— О, я это отлично понимаю, — кивнула Мэри Дов. — Ты, очевидно, так и поступаешь, Мэри Купп. Но я не имею к ней никакого отношения. Я хочу подчеркнуть, что меня-то она не напугает.

— Напугает тебя? Как она может напугать?

— Не знаю. Во всяком случае, это ей не удастся.

— Тогда лучше повидайся с ней, — посоветовала Мэри Купп и засмеялась, но смех ее не был веселым.

Мэри Дов повернулась и пошла из сада. Отойдя немного, она обернулась. Мэри Купп следила за ней.

— Где она, ты сказала?! — крикнула Мэри Дов.

— Где-то в глубине сада. Сегодня слишком жарко для того, чтобы быть на лужайке.

— Да, знаю.

Мэри Дов пошла дальше.

Генриетта расположилась в ‘кресле’, устроенном ею из прошлогодних сухих листьев, сена, принесенного младшими девочками, подушек и мягкой красивой шали своей матери. Со значительным видом сидела она на этом подобии трона, глубоко задумавшись над тем, что ожидало их всех. Ей надо было держаться особняком и сохранить свое влияние на младших.

— Подойди, Мэри. Ты заставила себя ждать, — произнесла она, когда показалась Мэри Дов.

— Я не знаю, зачем понадобилась тебе.

— Узнаешь через несколько минут. Можешь присесть на конец шали, если хочешь.

— Благодарю.

— Какой у тебя расстроенный вид, Мэри. Должно быть, ты сидела на солнце.

— Да, но сегодня мне жарко не от солнца.

— От чего же?

— У меня неспокойно на сердце. Я устала и чувствую себя несчастной, — ответила Мэри Дов.

Генриетта внезапно положила свою сильную руку на плечо девочки.

— Мэри Дов!

— Что, Генриетта?

— Я не желаю слышать этой сентиментальной чепухи.

— Я говорю вовсе не чепуху, Генни.

— Ты очень сентиментальна. Одна из девочек в школе сделала дурной поступок, и ее необходимо наказать. Тебя это тревожит. Те, кто делает дурное, должны быть наказаны.

— Будь это кто-нибудь другой, а не Китти, — возразила Мэри.

— Именно то, что ты печалишься о такой девочке, как Китти, и сердит меня, — объяснила Генриетта. — Могу я спросить, что такого в этой Китти, что все вы теряете из-за нее голову?

Мэри молчала.

— Говори, Мэри. Терпеть не могу надутых людей.

— Я не надутая, а говорю, когда хочу.

— Ну так и молчи, моя милая. Я позвала тебя для приятного разговора. Думала, что ты в плохом настроении, ты так впечатлительна, и я надеялась успокоить тебя. Но ты, по-видимому, не желаешь никаких советов. Тогда я ничего не могу сделать для тебя, но хочу только сказать: если поступят по очень суровым правилам, изложенным в рукописной книге, — а я уверена, что будет так, — наступит время, когда тебе, Мэри Дов, придется стать на ту или другую сторону.

— На какую сторону? О чем ты?

— Это очень просто. Ты должна быть или за Китти О’Донован, или против нее. Ты никогда не думала о церемонии развенчания?

— Этого никогда не будет, — отмахнулась Мэри.

— Все зависит от решения учениц школы. Будут собирать голоса, и судьба Китти О’Донован определится большинством голосов.

Мэри улыбнулась.

— В таком случае, Китти, наверное, не будет развенчана.

— Ты думаешь так, но я не согласна с тобой. Надеюсь, что девочки в Мертон-Геблсе не лишены любви к правде, сознания своего долга, страха перед ложью, чтобы оставлять на целый год во главе школы эту девочку. Если бы это случилось, то я, по крайней мере, сочла бы своим долгом написать своим родным, чтобы они взяли меня из школы. Конечно, нам нужно доказать виновность Китти О’Донован, но, в сущности, это ясно. Если после того, как вина Китти будет доказана, девочки все же решат оставить ее во главе школы, иначе сказать, если они решат против своей совести, что она невиновна, я покину школу. А за мной многие сделают то же. Школа миссис Шервуд погибнет.

Мысль об отъезде Генриетты вовсе не была смертельным ударом для Мэри Дов. Она сидела очень спокойно, глядя в землю. Генриетта была достаточно проницательна, чтобы прочесть мысли девочки, а так как они были нелестны для нее, то гнев ее дошел до крайности.

— Мэри Дов, ты сейчас должна дать мне обещание: если будут собирать голоса, — а это будет, вероятно, завтра, — ты подашь голос против Китти О’Донован.

— Почему это? — спросила Мэри. — Я не желаю слушать проповедей. Ты не имеешь права командовать мной. Я буду голосовать, как считаю правильным. Я думаю, я уверена, я знаю, что она невиновна.

— Маленькая дурочка! Ну, поступай, как знаешь. Но, Мэри Дов, можно тебе напомнить тот день, когда ты потеряла соверен — все твое состояние на эту часть года?

— Конечно, я помню. Не могу представить себе, куда он девался.

— По всей вероятности, его поднял кто-нибудь из мальчиков садовника. Во всяком случае, ты не ощутила этой потери, не правда ли?

— Нет, ты была очень добра ко мне, Генриетта.

— Да, мне кажется. У меня много денег, и я поставила себе девизом помогать людям, находящимся в затруднительном положении. Я хотела помочь тебе и помогла, вот и все.

— Ты была очень добра ко мне, Генриетта, и мне трудно выразить словами свою благодарность тебе.

— Потеря была счастьем для тебя, не так ли? — сказала Генриетта. — Потому что я дала тебе два соверена вместо одного, потерянного тобой.

— Да, правда.

— Я думала, — продолжала Генриетта тихо, устремив на девочку взгляд своих блестящих, странных глаз, — что, имея столько денег — сорок шиллингов — ты удержишься от искушения, Мэри.

— Что ты хочешь сказать?

— Неужели ты не понимаешь, что я хочу сказать?

— Нет… нет, — сказала Мэри. Она побледнела и опустила глаза.

— Мэри, нужно быть осторожнее, когда совершаешь свои мелкие кражи.

— Мои мелкие… О, Генриетта!

— Если бы я и решила украсть деньги у какой-либо девочки, то залезла бы в стол уж хотя бы не к Марии Банистер. Потому что она такая маленькая и такая милая девочка. Но ты выбрала стол Марии, ибо все в школе знают, что она никогда не считает своих денег и бросает их где попало.

— Генриетта, ты мне обещала не рассказывать этого, хотя ты не видела, но я положила деньги обратно тотчас же. Ты спасла меня. Не захочешь же ты быть против меня?

— Конечно, милая. Я не буду действовать против тебя, если ты будешь вести себя как следует, не сентиментальничать — и дашь свой голос против Китти О’Донован.

— Генриетта, как это ужасно! Я… я не могу.

— Ну слушай, Мэри. Ты должна быть на моей стороне в этом деле. Если нет, то я расскажу, что видела. Я расскажу, как однажды вечером увидела, как одна тихая девочка прокралась в комнату леди Марии Банистер и открыла стол. Я могу изобразить это очень живо. Расскажу, как девочка вынула из стола маленький кошелек, а из него соверен. И разве я не была добра к тебе тогда?

— Да, Генни, да. Я сказала тебе, почему на меня нашло искушение взять деньги. Мне так хотелось иметь хорошенькое платье к первому мая, а у меня не хватало денег даже с теми, что ты так великодушно дала мне. Я хотела сказать потом леди Марии, портниха ждала моих распоряжений, а я не могла дать их, пока не была уверена, что смогу заплатить ей.

— Ну, ты положила деньги обратно, а я — я помогла тебе, и ты получила свое платье, все это так. Теперь ты должна мне три фунта.

— Да.

— Когда ты собираешься отдать их мне?

— Не… не знаю. Я думаю, когда приеду после каникул. Постараюсь набраться храбрости и попрошу маму не брать меня на берег моря. Это всегда обходится в несколько фунтов. Я попрошу маму дать мне эти деньги и привезу их, тогда не буду больше должна тебе.

— Отлично, сделай так. Или дай мне подумать. Тебе хочется ехать на море с матерью?

— Конечно, страшно хочется.

— Вот что я скажу тебе. Мне кажется, будет плохо, если ты не поедешь на берег моря с твоей матерью, — внушала Генриетта. — Ты мне нравишься, Мэри Дов. Богу известно, что умом ты не блещешь, очаровательного в тебе ничего нет, но ты хорошая девочка, а хорошим девочкам всегда следует помогать. Китти О’Донован совсем другого сорта. Она красива, у нее хорошие манеры, и она околдовала всех маленьких девочек.

— Не только нас, младших. А Елизавета Решлей или Клотильда Фокстил? Ведь и им она нравится.

Генриетта крепко сжала руки. Ей было слишком хорошо известно, что это правда.

— И мисс Хонебен, — продолжала Мэри, — и мисс Хиз, и миссис Шервуд — все в школе, кроме… кроме, я думаю, тебя, Генни, любят маленькую Китти. Она всем нравится.

— Ну, это недолго будет продолжаться. Однако, к делу. Если ты подашь свой голос за меня, то есть не за меня, а против Китти О’Донован — завтра или когда бы то ни было, ты можешь оставить себе эти три соверена, я забуду, что ты была должна мне. Что ты скажешь на это?

— Я? Я не знаю, что и сказать, как благодарить тебя.

— Конечно, ты исполнишь мое желание?

— Я подумаю и скажу тебе.

— Помни: я не терплю нерешительности. Приди ко мне в комнату сегодня вечером и скажи, что ты решила. Если исполнишь мое желание, все будет хорошо. Если пойдешь против меня, то, боюсь, мне придется рассказать о тебе миссис Шервуд. Право, голос совести упрекает меня за то, что я скрываю это. Хорошенькую историю могу я рассказать миссис Шервуд! Итак, ты поступай, как желаешь, Мэри. Иди, ты теперь знаешь, что ожидает тебя.

Мэри встала и вышла из комнаты. Она сжимала руки и тихо вздыхала. Ей было известно то, что могло бы совершенно изменить будущую жизнь Китти О’Донован, если бы она решилась сказать это.

Однажды, в середине апреля, три сестры Купп и Мэри Дов сидели в саду. Они болтали обо всем, что приходило им в голову, и были очень веселы. Мэри Дов была рада, что имела драгоценный соверен, а девочки Купп еще не тревожились о своем брате Поле. Они и не представляли, какая буря должна была вскоре разразиться над их головами.

Матильда и Джен встали и прошли по лужайке.

— Как они любят друг друга! — заметила Мэри Дов, взглянув на другую Мэри.

— Да. Видя их вместе, всякий мог бы подумать, что Матти младше меня.

— А разве она не младше? Я всегда думала так.

— Нет, она старше меня на полтора года.

— Так кажется потому, что у тебя более сильный характер, — высказалась Мэри Дов.

Другая Мэри рассмеялась.

— Может быть. А потом на меня имел большое влияние мой брат.

— Как хорошо иметь брата — сказала Мэри Дов. — Мне так хотелось бы иметь брата.

— А у тебя нет, Мэри?

— Нет ни брата, ни сестры, только моя драгоценнейшая мамочка. Но зато она стои? т всех — она такая милая, хорошая.

— И моя мама очень милая. Папа немного строг, — сказала Мэри Купп. — Но когда я бываю дома с Полем, мне все равно. Он такой чудесный и очень красивый.

— Красивый? — удивилась Мэри Дов.

— Да, нисколько не похож на всех нас. Он просто красавец, и мысли у него такие возвышенные. Ему, например, не нравится мой единственный талант.

— Твой единственный талант? — воскликнула Мэри Дов.

— Да, это даже немного смешно. Ты знаешь, у меня необыкновенная способность подражать любому почерку. Отец говорит, что это поразительный, но опасный дар. А Поль однажды позвал меня к себе и сказал, что это ужасный дар, который может сделать много вреда другим. Он умолял меня не упражняться в этом, никогда не писать чужим почерком. Бедный, милый мой!

— И ты обещала ему? — спросила, заинтересовавшись, Мэри Дов.

— Да, обещала.

— Мне хотелось бы посмотреть, как ты можешь подражать чужому почерку.

— Но я же обещала Полю не делать этого. Мне нужно отучиться, хотя это очень забавно. Ради Бога, Мэри, никому не рассказывай об этой моей способности.

— Конечно, не буду, — улыбнулась Мэри Дов.

До сегодняшнего утра она совершенно забыла о необыкновенной способности Мэри Купп, но после того, как начальница публично обвинила Китти О’Донован и отдала ее на суд подруг, Мэри Дов вспомнила весь разговор. Воспоминание об этом разговоре преследовало бедную девочку. Не это ли решение загадки? Нахлынувшие чувства мучили ее, и было трудно вынести их. Если она скажет, то что будет с ней? Генриетта добьется ее исключения из школы, в этом нет ни малейшего сомнения. Девочка, которая могла украсть деньги у другой девочки, не останется и часу в Мертон-Геблсе. Она должна будет вернуться к матери, которая так рассчитывала, что она получит хорошее образование и сможет впоследствии зарабатывать себе на хлеб. Она должна будет вернуться в свой бедный дом — несчастная, униженная, опозоренная. А с другой стороны — Китти. Если она скажет, что знает, то Китти будет спасена. О, что ей делать!

В этот вечер Мэри Дов должна была сначала увидеться с Генриеттой, потом с Клотильдой. Клотильда, заметив, что Мэри известно что-то, употребила все свои усилия, чтобы заставить свою маленькую подругу облегчить душу признанием. Но Мэри помнила свое обещание. Она думала, что, может быть, Мэри Купп действительно ни в чем не виновата. Подозрение могло перейти с Китти на Мэри, и жизнь Мэри была бы загублена. Она, Мэри Дов, нарушила бы обещание, данное Мэри Купп, которая и без того была почти совсем убита болезнью брата.

Мэри Дов, входя в дом, встретилась с той, о которой только что думала. Мэри Купп была с сестрами. В руке она держала открытую телеграмму.

— У вас есть известия о брате? — спросила Мэри Дов.

— Да, и хорошие, — ответила Мэри Купп, стараясь, чтобы получилось как можно веселее. — Они уже на пути в Швейцарию. Мама говорит, что пришлет телеграмму, когда приедут туда. Действительно, миссис Шервуд чудная женщина.

— Да, — кивнула Мэри Дов.

Мэри Купп пристально взглянула на свою тезку.

Мэри Дов очень захотелось помочь приятельнице. Она жалела ее. Китти не было видно все время, поэтому ее очарование не действовало так сильно. Китти была всеобщей любимицей, несмотря на ее проступок, а у бедной Мэри Купп совсем не было друзей. Она была не из таких девочек, у которых бывает много подруг.

Кто-то позвал Джени, и обе сестры побежали по лужайке. Мэри Купп и Мэри Дов остались одни. Вдали показались Генриетта Вермонт, Клотильда Фокстил и Елизавета Решлей. Вдруг Мэри Купп подбежала к Мэри Дов и схватила ее за руку.

— Ты забудешь? — спросила она. В голосе ее чувствовалась мучительная тревога. — Я не думала об этом до нынешнего дня, — прибавила она. — Потом мне вдруг вспомнилось, что я сказала тебе. Тебе могло бы прийти на ум, что… что я могла сделать такую ужасную вещь. Ты забудь. Если бы узнали, мое положение было бы ужасным. А если Полю станет известно, он умрет. Ты, ты забудешь? Сдержишь, ты сдержишь свое слово?

— Да, я сдержу слово, — сказала Мэри Дов, ненавидя себя за это. Мэри Купп ушла.

Глава XV

Клотильда выражает свое мнение

Вечером, придя в комнату Генриетты, Мэри Дов спокойно сказала: когда наступит время, она подаст свой голос против Китти О’Донован. Генриетта приняла заявление с напускным спокойствием.

— Благодарю тебя, — кивнула она. — Я думаю, ты поступила умно. Большая ошибка пробовать защитить виновного.

— А ты, со своей стороны, будешь помнить, Генриетта? — дрожащими губами проговорила Мэри.

— О, не бойся. Как будто ничего и не было, и ты ничего не должна. Не нужно ли тебе еще десять шиллингов?

— Нет, с меня достаточно.

— Возьми. Когда эта неприятная история закончится, в школе будут устраивать много развлечений, чтобы она забылась, мы будем давать деньги на пикники и прочее, десять шиллингов могут пригодиться тебе. Не будь глупа, не отказывайся.

— И не стану, очень благодарна, — сказала Мэри Дов.

Она опустила деньги в карман и пошла в комнату Клотильды, которая просила ее прийти. Мэри чувствовала себя очень слабой и разбитой. В этот день она пережила больше, чем за всю свою короткую жизнь. Будь тут ее мать, или будь она одна с Елизаветой, она никогда не поступила бы так, не поддалась бы искушению. Но некому было помочь, а страх перед Генриеттой возрастал. Ей не хотелось брать еще денег — они, казалось, прожгли дыру в ее кармане.

Как только Мэри вошла, Клотильда попросила ее сесть. Елизавета начала говорить первой.

— У меня, Мэри, был очень интересный разговор с Клотильдой. Она говорит, что из твоих слов поняла, будто ты можешь пролить свет в окружающий нас страшный мрак. Ты вроде бы сильно колеблешься и, очевидно, находишься под влиянием страха. Но богине страха служить бессмысленно. Пойми, милая Мэри Дов, что она так же труслива, как и отвратительна, и ее легко можно победить. Главное, не подчиниться ей. Клотильда говорит, что почему-то ты поддалась страху и потому не хочешь рассказать того, что знаешь. Я надеюсь, ты образумилась, Мэри, и скажешь нам, что может спасти Китти О’Донован от предстоящей ей участи.

— Мне нечего сказать, — ответила Мэри. Она говорила смущенным тоном, слова как будто с трудом выходили из ее уст.

— Это чистое безумие! — нетерпеливо выкрикнула Клотильда. — Боже мой! Будь здесь мой папа, он скоро вытянул бы из тебя правду, Мэри Дов. Ведь ты, кажется, хотела излить душу, Мэри Дов, сегодня утром. А теперь ты заявляешь, что тебе нечего сказать. Это значит, что ты перешла на сторону неприятеля, тебя подкупили, чтобы ты осталась на стороне той, чье имя начинается с ‘Г’ и кончается на ‘а’. Ты не можешь отрицать этого, Мэри Дов, даже если бы постаралась.

— Мне нечего сказать — совсем нечего, совсем нечего, — выпалила Мэри. И зарыдала.

Девочки смотрели на нее со смешанным чувством жалости и нетерпения.

— Я знаю, что мой папа Джемс Томас Фокстил не стал бы долго выносить твоей чепухи, — сказала через минуту Клотильда. — Он скоро узнал бы от тебя всю правду. Он не позволил бы тебе остаться под влиянием той противной, низкой личности, имя которой начинается с ‘Г’ и кончается на ‘а’, ее грызет зависть, потому что мы не желаем видеть ее во главе наших дел. Но если она воображает, что может достигнуть чего-нибудь подкупом или лестью, то очень ошибается. Я полагаю, мы хорошо изучили ее здесь, в школе, и отлично знаем, что она такое. Генриетте Вермонт не бывать у нас королевой мая.

— Не будем говорить о Генриетте Вермонт, — сказала Елизавета своим ясным, полным благородства голосом. — Теперь нужно думать о том, что делать с Китти. Ты не видела Китти, Мэри?

— Видела только в классной комнате, — ответила Мэри.

— У нее был трогательный вид, когда она стояла одна перед классом, не правда ли? — улыбнулась Елизавета.

— Это было трогательно, — согласилась Мэри Дов.

— Сердце разрывалось, — сказала Клотильда, — и нет никакого сомнения, что ты можешь спасти ее. Но из-за страха ты оставляешь ее страдать.

— Говорю вам, что я ничего не знаю! Говорю вам, ничего не знаю! — повторяла Мэри Дов, ощупывая деньги в кармане.

— Не стоит продолжать разговор, — заключила Клотильда тоном сильного неудовольствия. — А зачем ты держишь руку в кармане? Дай-ка мне посмотреть.

Прежде чем Мэри успела опомниться, Клотильда запустила руку в карман, вытащила руку девочки и показала Елизавете монету.

— Вот, — сказала она. — Я не знала, что ты так богата. Оставь их себе, моя милая, оставь. Я думаю, что такие деньги приносят несчастье. Я и мой папа Джемс Томас Фокстил были бы огорчены, если бы нам пришлось дотронуться до такой подачки. Да, оставь себе эти деньги. Ты только что вышла из комнаты девочки, имя которой начинается с ‘Г’, а заканчивается на ‘а’. О, по-моему, дело совершенно ясное!

— Я ничего не знаю, — повторила Мэри и опустила деньги в карман.

— Это твои последние слова? — спросила Елизавета.

— Да, я устала и я хочу спать.

— Мы не станем задерживать тебя, — сказала Елизавета. — Завтра фрейлины и статс-дамы будут иметь свидание с Китти в большом зале. Потом, если не случится чего-нибудь особенного, что маловероятно, все будет рассказано остальным, и ученицам будет предоставлено право проголосовать. После того как все будет объяснено серьезно и обстоятельно, каждую девочку спросят, считает она Китти О’Донован виновной или нет. Если Китти признают виновной, она будет развенчана, то есть опозорена на всю жизнь. Жаль, что такое низкое чувство, как страх, может иметь влияние в этом деле. Как ты думаешь, Мэри Дов?

— Было бы жаль, если бы это была правда, — сказала Мэри. — А теперь я иду спать. Вы обе сделали меня несчастной.

— Я презираю тебя, — сказала Клотильда. — Ты дала мне понять как нельзя более ясно, что знаешь что-то, а теперь боишься сказать. Иди спать со своим страхом. Спи с ним. И живи всю остальную жизнь с ним.

Мэри ушла.

Глава XVI

Письмо от Поля

В Мертон-Геблсе в данное время были три очень несчастные девочки, и — странно — наименее несчастной из них оказалась та, которую обвиняли. Ободряющие слова Елизаветы Решлей успокоили бедную Китти О’Донован.

— Слава Богу, что ты невиновна! — сказала Елизавета, и Китти испытала облегчение. Она обвинена ложно — в том, чего не делала. Она не знала, что из этого выйдет, но в себе чувствовала уверенность.

Через некоторое время Китти встала и, следуя совету Елизаветы, взяла книгу с этажерки, чтобы попробовать отвлечься от своих тревог чтением. В книге был простой рассказ о хорошем человеке, боровшемся против искушения, возвысившемся над горем и нашедшем свое блаженство в лоне Господа. Глаза Китти наполнились слезами. Неожиданно мисс Хонебен вошла в комнату и села рядом с Китти. Она принесла на подносике чай, хлеб с маслом и тартинки.

— Я подумала, что ты голодна, Китти, — сказала она. — Выпьем по чашечке, милая.

— Вы в самом деле хотите пить чай со мной? — спросила Китти.

— Конечно, дитя мое.

— Благодарю вас, — ответила Китти.

— Я думала, милая Китти, о том, как ты чувствовала себя весь этот день.

Китти подняла заплаканные глаза и спокойно сказала:

— Сначала я испугалась и рассердилась, но Елизавета сказала мне несколько слов, от которых мне стало легче.

— В школе нет никого, кто мог бы сравняться с Елизаветой, — заметила мисс Хонебен. — Что же она сказала, милая? Поделись со мной.

— Она сказала: ‘Благодари Бога, что ты невинна! Тогда тебе легче перенести все’.

Мисс Хонебен с тревогой взглянула в лицо девочки.

— И это верно, — очень серьезно произнесла Китти. — Но пока она не сказала мне этого, я чувствовала себя подавленной. Я думала, что нехорошо наказывать девочку, которая не сделала ничего дурного, и я читала хорошую книгу: человек, о котором говорится там, также пострадал от злых людей. Он был наказан за тот поступок, которого не делал. Елизавета права. Гораздо легче перенести наказание, когда невиновен.

Мисс Хонебен, как это ни странно, против воли, под тяжестью неопровержимых доказательств пришла к заключению о виновности Китти. Она долго и внимательно вглядывалась в лицо своей маленькой ученицы.

— Китти, ты не говорила бы этих слов, если бы они не были правдой.

Китти с напряжением смотрела на учительницу.

— Я хочу сказать: если бы ты была виновата, ты молчала бы, — пояснила мисс Хонебен. — Ты не увеличила бы своей вины уверениями в невиновности.

— Скажите мне прямо, мисс Хонебен, считаете ли вы меня виноватой?

— Не могу выразить, как сильно мне хотелось верить в твою невиновность, Китти, — ответила учительница, — но до этой минуты я не верила.

— О, мисс Хонебен! Вы думали, что я могла нарушить правила и потом отрицать. И поступать, как я поступаю теперь.

— Признаюсь, милая, что думала это.

— Но не думаете теперь?

— Да, не думаю, — сказала учительница. — Теперь мне кажется, что обстоятельства сложились ужасающим образом против тебя. Но свет воссияет, и мы узнаем, кто совершил этот проступок. Видишь, дитя мое, вот главные доказательства против тебя: ты отреклась, что писала письмо, ты сама предложила телеграфировать твоему двоюродному брату, получил ли он письмо, он телеграфировал, что получил.

— Но неужели вы думаете, — горячилась Китти, — что я стала бы просить миссис Шервуд осведомиться у Джека о письме, которое я не написала ему? Одно то, что я просила телеграфировать Джеку, должно было убедить, что я невиновна.

— Конечно, мы могли бы взглянуть и так, — сказала мисс Хонебен, — но, к несчастью, Китти, есть другая сторона дела.

— Какая? — Китти слегка вздрогнула, выражение тревоги появилось на ее лице, она пристально взглянула на учительницу. — Какая? — повторила она.

— Вот какая, мое милое дитя. В уме у нас промелькнула мысль о печальной возможности — мне очень грустно говорить тебе это: ты могла думать, что твой двоюродный брат Джек возьмет твою сторону и защитит тебя, отрекшись, что получил письмо от тебя.

— Понимаю, — ответила Китти. Гордость звучала в ее голосе. Она встала. — Вы плохо знаете Джека, — произнесла она после короткого молчания.

— Но я скажу тебе прямо и откровенно, что переменила свое мнение насчет тебя, Китти, — улыбнулась мисс Хонебен. — Я верю, что ты невиновна.

Китти протянула руку.

— Благодарю вас. Мне очень хотелось бы знать, что со мной сделают. Некоторое время назад я послала горничную к миссис Шервуд спросить, можно ли написать письмо домой, как всегда, миссис Шервуд ответила, чтобы я не писала. Это было мне очень больно. Что сделают со мной, мисс Хонебен? Надеюсь, что вспомнят: я ирландка и я очень решительна, я сильно чувствую справедливость и несправедливость, у меня вспыльчивый характер, и я могу дойти до отчаяния. Вы не должны обращаться со мной, как с пленницей, со мной, О’Донован из ‘Пик’! Мой отец — О’Донован из ‘Пик’! Я могу терпеть, но не очень много. Пусть не обращаются со мной слишком грубо, потому что тогда я…

— Что ты сделаешь тогда, Китти?

— Мне не хочется говорить вам — боюсь, что я больше не буду послушной. Этого греха я не совершала, но могу сделать что-нибудь другое. О’Донованы известны своим нравом: они все огонь и вихрь. Они из народа, который никого не боится. Когда-то мои предки были королями, благородными и смелыми, их кровь во мне, и я многое могу.

— Бедное дитя мое, ты говоришь, как безумная. Уже поздно, не лучше ли тебе пойти в свою комнату и лечь спать?

— Нет, не хочу. Елизавета сказала, что еще придет ко мне сегодня. Она скажет мне, что решили.

— У тебя очень усталый вид, Китти. Я сейчас пошлю ее к тебе.

Мисс Хонебен вышла из комнаты и встретила Елизавету, которая только что окончила разговор с Мэри Дов. Она казалась совершенно измученной.

— Боже мой! Мисс Хонебен, — сказала она, — неужели не кончатся несчастья этого дня?

— У меня есть приятная новость для тебя, Елизавета, — ответила учительница.

— Приятная! Разве сегодня может быть что-нибудь приятное? Что же такое, дорогая? Скажите мне поскорее.

— Вот что, милая Елизавета… Я согласилась с твоей точкой зрения. Верю, хотя вовсе ничего не понимаю, но верю, что Китти О’Донован невиновна.

— Ну, я рада, что вы пришли к этому заключению. Значит, вы будете на нашей стороне, что бы ни случилось.

— Я сидела с бедной девочкой, — сообщила мисс Хонебен. — Она говорила так кротко и вместе с тем так страстно, что совершенно покорила мое сердце, никакая девочка, будь она виноватой, не могла бы сказать того, что было сказано ею. Несмотря на все страшные улики, я вполне верю в ее невиновность.

— Тогда вы, конечно, верите, что тут есть какой-то обман? — спросила Елизавета.

— Вот это самое ужасное, моя милая. Но откуда он?

— Ну, я напала на один след и собираюсь пойти по нему, — загадочно ответила Елизавета. — Не знаю, виновата ли она сама или нет, но спасти Китти О’Донован может…

— Кто? Кто, дорогая?

— Мэри Дов.

— Да что ты, милая Елизавета! Наша маленькая Мэри Дов? Ведь она никогда не бывает с Китти, не имеет никакого отношения ни к ней, ни к ее жизни.

— А между тем в ее руках спасение Китти. Она не хочет открывать тайны, без сомнения, ее подкупили, чтобы она молчала. Я знаю это.

— Елизавета! Ты еще более ухудшаешь положение вещей.

— Так нужно, чтобы оправдать Китти, — твердо произнесла Елизавета.

— Значит, ты решила биться до конца? — заметила мисс Хонебен.

— Да. А также Клотильда Фокстил и, я думаю, многие из девочек в школе — до того времени, когда нам придется развенчать Китти.

— Девочка очень волнуется, желая видеть тебя, Елизавета. У нее такой измученный вид. Ей нужно лечь в постель и уснуть. Не можешь ли ты сейчас же пойти к ней, дорогая. Будь как можно веселее и заставь ее уснуть.

— Пойду к ней, — кивнула Елизавета. — Бедняжка! Я уже давно оставила ее одну.

Елизавета поспешно пошла в свою гостиную. Китти сидела у стола, уткнувшись лицом в ладони. Рыдания сотрясали ее маленькое тело. Елизавета подошла к ней, обняла, прижала ее к себе и дала ей выплакаться.

Спустя некоторое время девочка перестала плакать и тихо произнесла:

— Как ты добра, как ласкова! Я очень люблю тебя, Бетти.

— Это хорошо, милая.

— Бетти, я никогда прежде не испытывала этого чувства: я боюсь — первый раз в жизни. Становится темно. Ночью я буду бояться темноты.

— О, нет. Чего тебе бояться? Бог так же близок к тебе во тьме, как при свете.

— Я знаю, но Он, должно быть, разгневался на меня.

— Почему, милочка?

— Если бы Бог не гневался на меня, Он не допустил бы, чтобы со мной случилась такая ужасная вещь.

— Он желает испытать, тебя, Китти. Ты не виновата, я верю в твою невинность, верят и Клотильда, и мисс Хонебен. Думаю, ты убедишься, что почти все твои фрейлины и статс-дамы верят в тебя, а что касается остальных девочек, ты должна привлечь их на свою сторону. Девочке, которая ни в чем не виновата, нечего бояться.

— Ты придала мне сил, — сказала Китти. — Теперь я не так боюсь.

— Ложись спать, Китти.

— Прежде чем я лягу, расскажи, пожалуйста, что будет завтра.

— Расскажу, Китти. Я говорила с миссис Шервуд. Она сказала, что предоставляет все нам и просит, чтобы мы не спрашивали ее советов. Она говорит, что это наше дело и никто не может вмешиваться в него. Поэтому мы решили последовать правилам старой рукописной книги.

Китти с большим вниманием слушала объяснение Елизаветы. Потом обняла ее.

— Елизавета, не знаю, как мне благодарить тебя за всю твою доброту и ласку.

Елизавета проводила взволнованную, несчастную девочку в ее комнату. Вскоре Китти погрузилась в сон.

Да, тяжело было испытание Китти. Но если бы можно было заглянуть в сердца двух других девочек в школе — Мэри Купп и Мэри Дов, — то стало бы ясно, что они еще более несчастны. Мэри Купп хорошо понимала, в какое ужасное положение попала. Написала она письмо потому, что в минуту слабости и ужаса обратилась за помощью к Генриетте, надеясь, что та даст ей деньги, необходимые для посылки матери. Теперь Мэри припоминала глупый разговор с Мэри Дов, когда она расхвасталась насчет своей способности подражать всякому почерку настолько, что могла бы написать письмо за кого угодно. Зачем она поступила так неразумно? Ее дорогой брат Поль умолял ее не пользоваться никогда этой способностью. Но Мэри воспользовалась, и в какое ужасное положение поставила она бедную маленькую Китти! Что если узнает Поль? Мэри лежала в постели, испытывая отчаяние и ужас. Поль очень болен. Он всегда имел особое влияние на Мэри, и ей казалось, что он должен почувствовать, как дурно она поступила. Наконец Мэри уснула. Даже несчастные и виноватые засыпают.

Проснувшись утром, Мэри вместе с другими сошла вниз. За завтраком раздавали письма, полученные с почты. Было письмо к Мэри от Поля. Она радостно задрожала, увидев любимый почерк, и подумала о дорогом мальчике, которого любила больше всего на свете. Подняв глаза, она встретилась с открытым, трогательным взглядом Китти О’Донован, и снова в голове у Мэри мелькнула мысль о странном сходстве глаз Поля и Китти. Почему они так похожи? Какое отношение может иметь Китти к такому мальчику, как Поль?

— Ты не читаешь письмо, милая, — сказала сидевшая недалеко от нее мисс Хиз.

— Сейчас прочту, — ответила Мэри.

— Ах, если бы вы сказали ей, чтобы она прочла нам это письмо! — вскрикнула Джени.

— Оно от Поля, а мы с Матильдой точно так же, как Мэри, хотим знать, что с нашим Полем. Не знаю, почему это Мэри таит письмо от нас.

— Я расскажу вам, когда прочитаю, — сказала Мэри.

Завтрак был окончен. Девочки и учительницы вышли в сад. Мэри быстро убежала в уединенное местечко, где разорвала конверт и прочла письмо. Она дрожала, и письмо Поля, конечно, не уменьшило ее нервной дрожи.

Поль писал:

‘Мэри, мы в Швейцарии. Это такое чудное место! Я чувствую себя гораздо, гораздо лучше на здешнем прекрасном, сухом воздухе. Я думаю, что совершенно поправлюсь и мы сможем, как в былое время, снова приняться за наши планы о будущей жизни…’

Затем Поль выразил беспокойство за нее. Он чувствует, что она в тревоге, и боится, не сделала ли она чего-нибудь дурного. Брат умолял Мэри не забывать о данном ему обещании никогда не подражать чужому почерку, так как это может навлечь неприятности и на нее, и на других.

Под конец брат просил:

‘Напиши мне сейчас же, как получишь письмо, и скажи мне правду, если не напишешь всей правды, я все равно узнаю ее. Правду, только правду… и напиши сейчас же, чтобы облегчить мне душу.

Твой любящий брат Поль’.

Когда Мэри, окончив читать письмо, подняла голову, лицо ее было бледно, как полотно. Рядом стояли, наблюдая за ней, обе ее сестры — Матильда и Джен.

— Я не могу вынести больше, — сказала Джени.

— Что, он умирает? Скажи же нам, Мэри, скажи правду.

— Да, Мэри, ты должна сказать нам правду, — прибавила Матильда. — У тебя ужасный вид, ты должна сказать нам всю правду.

— Дайте мне подумать, — ответила Мэри. Она прижала руку ко лбу. Строки письма стояли у нее перед глазами, словно написанные огненными буквами. Казалось, что слова будут видеться ей в продолжение всего тревожного дня. Она не смела сделать того, о чем просил ее Поль. Она не смела написать ему. Он все поймет, заглянет в глубину ее лживого сердца. Что… что делать ей?

— Мэри, скажи же нам, ты должна сказать, — повторяла Матильда. Она подошла к сестре и потрясла ее за руку. — Лучше Полю или хуже?

— Лучше, гораздо лучше! — воскликнула Мэри. — Я так взволнована, что у меня темнеет в глазах.

— Дай мне письмо, я прочту его, — попросила Матильда, протягивая руку.

— Нет, нет. Ты не смеешь, это мое письмо.

Мэри достаточно овладела собой для того, чтобы сунуть письмо в карман.

— Полю лучше, — уверила она сестер. — Он говорит, что это от сухого воздуха.

— Почему же ты так смертельно бледна? Как будто он умирает.

— Не знаю, почему у меня такой вид. Не могу объяснить вам этого. Должно быть, потому, что меня волнует любая весть от него.

— Вот по лужайке идет миссис Шервуд, — показала Джени. — Можно пойти сказать ей, что ты получила письмо от Поля? Она будет рада.

— Да, скажите ей.

Девочки побежали по лужайке. А у Мэри было желание броситься в чащу и скрыться там, но она удержалась от такого поступка.

Сестры передали начальнице хорошую новость, и та сейчас же подошла к Мэри, чтобы поздравить ее. Миссис Шервуд очень изменилась за эти несколько дней. Она сильно страдала. Ее школа — радость сердца — и ее девочки были в опасности, страдали от какого-то дурного влияния, проникшего в их среду. Миссис Шервуд испытывала сильное мучение. Ее волнение было столь сильно, потому что виновницей была королева мая.

— Ему лучше, гораздо лучше! — весело повторяла Джени. — Миссис Шервуд, у Мэри просто сердце разрывается от тревоги.

— Я рада, что услышала хорошую весть, — сказала миссис Шервуд. — Ты получила письмо, Мэри?

— Да, миссис Шервуд.

— От самого Поля! — воскликнула Матильда. — Ему настолько хорошо, что он мог написать сам.

— Он очень, очень любит тебя, милая Мэри, не правда ли? — сказала начальница.

— Да, миссис Шервуд, — слабым голосом проговорила Мэри.

— Ты хотела бы написать ему ответ, не так ли?

— Да, да.

— Ну, теперь у нас все в беспорядке, благодаря обстоятельству, о котором не будем упоминать, поэтому я разрешаю вам трем написать Полю. Я думаю, ваши письма попадут в город сегодня вечером и ночным поездом пойдут в Париж, а оттуда в Швейцарию.

— Благодарю вас, — задыхаясь от волнения, сказала Мэри.

Миссис Шервуд повернулась и заговорила с одной из учительниц. Клотильда Фокстил проходила мимо с очень серьезным видом. Презрительно взглянув на сестер Купп, она повернулась к ним спиной и скрылась среди кустарников.

— Отчего это Кло так нелюбезна с нами? — удивилась маленькая Джени.

— Не все ли равно, — заметила Матильда.

— Ну, Мэри, мы все начнем писать? — спросила Джени.

— Конечно.

— Не принести ли тебе твой бювар, милая Мэри?

— Благодарю, — ответила Мэри.

— Каждая из нас напишет письмо. Вот весело-то! — щебетала Джени. — Только не надо писать ему ничего грустного. Правда, Мэри?

— Конечно, не надо.

Девочки пошли в дом. Мэри тяжело опустилась на низкую скамью. Ей казалось, что Поль где-то рядом и знает о ее проступке. Через некоторое время сестры возвратились с письменными принадлежностями. Потом они сели на скамью рядом с Мэри, придвинули столик и разложили на нем принадлежности для письма.

— Ну не мила ли миссис Шервуд! — воскликнула Джени.

— Да, но теперь надо подумать о наших письмах, — заметила Мэри.

— Не знаю, что писать, — призналась Джени. — В настоящее время всех нас в школе интересует только одно. Но об этом нельзя писать ни слова.

— Вот что пришло мне в голову, — внезапно сказала Мэри. — Я не могу писать Полю, у него такая странная способность: он видит меня насквозь точно так же, как я его, и потому сразу заметит, что я скрываю что-то. Эта его способность не касается ни тебя, Джени, ни тебя, Матильда. Поэтому вот что я придумала: я продиктую письмо одной из вас, мы пошлем его от имени всех нас, а через день-другой я напишу сама.

— Какая ты смешная! — засмеялась Джени. — Поль ведь будет читать только то, что написано. Больше он ничего не может увидеть.

— Как бы то ни было, я хочу продиктовать письмо, — повторила Мэри. — Я продиктую тебе, Матильда. Возьми листок и пиши.

— Мне хочется написать свое письмо, — с недовольным видом произнесла Джени.

— Не думаю, чтобы это было хорошо, — заметила Мэри. — Это должно быть письмо от всех, и Матильда, как старшая, должна написать его.

— Это, конечно, правильно, — согласилась Матильда. — Ты редко признаешь мое старшинство, Мэри, но если тебе вздумалось сделать это, то я, конечно, не стану возражать.

Матильда, довольная и гордая, разложила бумагу перед собой, обмакнула перо в чернила и взглянула на Мэри.

— Ты в самом деле хочешь продиктовать все письмо? — спросила она.

— Да, если вы согласны.

— Я думаю, это будет хорошо, — сказала Матильда. — Ты теперь очень мила с нами, Мэри. Я хотела бы, чтобы ты была всегда такой.

Мэри задумалась немного, потом стала диктовать, а Матильда писала:

‘Мой дорогой Поль, у нас сегодня праздник, нет занятий, и потому мы все вместе пишем тебе. Вот как это делается: Матильда пишет письмо, Мэри диктует, Джени продиктует немного в конце, а все мы — твои три сестры — думаем о тебе и очень, очень любим тебя. Дорогой Поль, ты не можешь представить себе, как обрадовало нас твое письмо, полученное Мэри сегодня утром’.

— Я не читала его, — обиженно заметила Джени. — Молчи, Джени, не мешай. Ты написала ‘сегодня утром’, Матильда?

— Да, — ответила Матильда.

‘У нас стало так легко на сердце, когда мы узнали, что тебе лучше. Поправляйся быстрее. Мы все стараемся хорошо учиться. Мама надеется, что мы станем образованными и хорошо воспитанными женщинами’.

— Это ему совершенно неинтересно! — воскликнула Джени. — К чему надоедать Полю?

— Нет, это ему понравится, — возразила Матильда. — Пусть Мэри продиктует, что хочет, Джени.

— Хорошо, но такое письмо не нравится мне, — сказала Джени.

Мэри продолжала:

‘В школе все идет великолепно’.

— Мэри! Как можно писать это? — удивилась Матильда.

— Так нужно, Матильда. ‘В школе все идет великолепно’ — это ты написала?

— Да, написала.

‘И погода чудесная. Хотя еще только май, но уже похоже на лето. Мэри очень взволнована мыслью, что увидит тебя летом. Ты можешь быть уверен: то, что она поедет в Швейцарию, заставляет ее учиться изо всех сил.

Девочки в школе очень милые. Мы любим всех — одних меньше, других больше’.

— Мы скажем ему, кого не любим? — спросила Джени.

— Нет, нет, — ответила Матильда. — Это будет неприятно Полю. Он ненавидит, когда говорят дурно о ком-нибудь.

‘Мы очень скоро снова напишем тебе. Мы стараемся быть хорошими. Мэри просит написать, что она старается быть очень, очень хорошей и что ты поймешь значение этих слов’.

Джени пристально взглянула в лицо сестре.

— Я напомню тебе эти слова, когда ты будешь сердиться на меня вечером, — сказала она. — Нечего было уговаривать нас писать письмо втроем и потом так выставляться. Это нехорошо.

— Ну теперь можешь диктовать и ты, — сказала Мэри, откидываясь на скамейку.

— Ладно, ладно!

‘Голубчик Поль! Нет ничего на свете, чего мы не сделали бы для тебя, поэтому выздоравливай как можно скорее. Эта школа похожа на все другие, только, я думаю, получше. И мы очень счастливы, что мы здесь. А миссис Шервуд — лучшая из начальниц. Она делает все, чтобы мы были счастливы, и мы также очень любим ее. Но больше всего мы любим тебя, Поль.

Любящая тебя твоя маленькая Джени’.

— Матильда, теперь твоя очередь написать что-нибудь от себя, — сказала Мэри.

— Мне нечего писать, — заметила Матильда. — Впрочем, напишу:

‘Милый Поль, мы очень обрадовались твоему письму, которое только что пришло. Конечно, мы не читали его, но все же рады. Мэри оставляет все твои письма у себя, поэтому в следующий раз напиши мне, а я буду хранить твое письмо, как драгоценность.

Любящая тебя Матильда’.

— Теперь мы все подпишемся, — сказала Джени.

— Нет, я не подпишусь, — заметила Мэри. — Это вышло бы глупо. Матильда, напиши, чтобы закончить: ‘Твои навсегда’, или ‘Твои любящие сестры Матильда, Мэри и Джени’.

Письмо было закончено, прочитано, исправлено рукой Матильды, положено в заграничный конверт из тонкой бумаги, адрес написала Матильда. Затем наклеили марку и Джени отнесла письмо в дом, чтобы опустить в почтовый ящик.

— Он не сможет узнать что-нибудь обо мне по этому письму, — подумала Мэри, почувствовав облегчение. Она очень любила своего брата, но теперь боялась его.

Глава XVII

Что увидела Клотильда в лесу

Когда письмо было закончено и сестры ушли, Мэри ушла в чащу. Ей нужно было избавиться от письма Поля. Если бы его нашли, если бы каким-нибудь образом оно попало в чужие руки, о ней прояснилось бы кое-что. В этом письме было достаточно указаний, чтобы возбудить подозрение. Как уничтожить письмо? Ей очень хотелось сохранить его. Но это было опасно.

Мэри, войдя под густую тень леса, огляделась вокруг. По-видимому, вблизи никого не было. Она не подозревала, что Клотильда Фокстил сидела в лесу. На Клотильде было платье нежно-зеленого цвета, так походившего на цвет листьев, что издали ее не было видно. Клотильда пришла сюда, чтобы спокойно провести здесь время перед той ужасной минутой, когда ей придется выступить судьей в деле бедной Китти О’Донован.

То, что теперь происходило в школе, было первой неприятностью в жизни Клотильды Фокстил. Она чувствовала, что из этого положения должен быть какой-нибудь выход, благоприятный для Китти.

— Я узнаю правду во что бы то ни стало, — говорила она себе, прислонясь к большому дубу.

Клотильда продолжала стоять в этой позе, когда Мэри Купп вошла в лес. Подними Мэри глаза несколько выше, она непременно увидела бы Клотильду. Мэри стояла среди деревьев. Лучи солнца падали на ее белое платье, и она казалась трогательной. Глубокая мука, выражавшаяся на ее лице, была ясно видна Клотильде, которая наблюдала за ней, затаив дыхание, боясь двинуться.

Что нужно Мэри? Зачем она здесь одна? Отчего у нее такое выражение отчаяния на лице? Четверть часа тому назад Клотильда проходила мимо сестер Купп и слышала их радостные восклицания по поводу какой-то хорошей вести. Наверное, их больному брату лучше. В обычное время никто не отнесся бы к болезни брата Мэри более сочувственно, чем Клотильда, но теперь в ее сердце не было места для сострадания.

Мэри опустила руку в карман. Письмо, драгоценное письмо должно быть уничтожено во что бы то ни стало. Мэри застонала.

Этот стон донесся до слуха Клотильды. Мэри стояла теперь спиной к ней. Девочка дрожала с головы до ног. Спустя некоторое время она снова сунула руку в карман и наконец вынула письмо. От волнения комок подкатился к горлу Клотильды. Мэри развернула письмо, прочла его раз, два, три, потом, пробормотав что-то тихим, прерывающимся голосом, разорвала письмо. Сделав это, она выдернула с корнем кустик дикого щавеля, который рос у ее ног, закопала остатки письма в ямку, оставшуюся от корней, снова посадила щавель и утоптала ногами. И вдруг Мэри зарыдала.

Как ни старалась девочка заглушить свои рыдания, они все же доносились до Клотильды. В другое время ее сильно тронуло бы горе Мэри, теперь ей было не до него.

Чем больше рыдала Мэри, тем сильнее становилось ее горе. Мучительная мысль о погибшем письме — таком письме! — больно ранила ее истерзанное сердце. Вскоре она утомилась и уснула. К счастью для Клотильды, которую уже искали в доме, как одну из фрейлин. Запомнив место, где Мэри спрятала разорванное письмо, она пошла в дом.

Фрейлины и статс-дамы должны были собраться в Праздничном зале, который закрыли для всех остальных членов школы. Среди лиц, не особенно заинтересованных делом, были Маргарита Лэнггон, Анжелика л’Эстранж и Томасина Осборн. Вообще, эти девочки не были способны горячо относиться к чему бы то ни было, хотя Томасину Осборн Китти выбрала статс-дамой, к некоторому удивлению других. В действительности, она была избрана потому, что сама просила об этом, а добродушная Китти не захотела отказать ей. Анжелику л’Эстранж можно было уговорить склониться на какую угодно сторону, только суметь взяться за дело. Елизавета Решлей и Клотильда Фокстил надеялись без труда заставить обеих принять их точку зрения.

Будущее Китти зависело от четырех фрейлин и трех статс-дам. Все они — и те, кто был против Китти, и те, кто был за нее — могли иметь влияние на голосование в решающий день.

Когда все собрались, Елизавета сказала:

— Я позову Китти.

Она вышла из комнаты. Девочки уселись полукругом у окна, выходившего в знаменитый садовый розарий. Роз распустилось еще мало, зато лиловая и белая сирень украшала эту прекрасную часть сада. Сладкий запах сирени вливался в открытое окно.

— Это очень странное дело, — сказала Маргарита Лэнгтон. — Мне хотелось бы услышать все подробности.

— И услышишь, милая, — сказала Клотильда. — Мне кажется, что Елизавета собирается рассказать нам все.

— Вражда к такой милочке — просто позор! — заметила француженка Анжелика л’Эстранж, — а она такая gеntillе,[v] такая &eacute,l&eacute,gаntе,[vi] да и все это дело раs grаndе сhоsе.[vii]

[v] — Милая.

[vi] — Изящная.

[vii] — Пустяковое.

— Но это была ложь — страшная ложь! — сказала маленькая леди Мария Банистер, уставясь темными испуганными глазами на Анжелику.

Анжелика пожала плечами и ничего не сказала.

Мисс Хонебен вошла в комнату одной из последних и села молча. Лицо ее было бледно. Клотильда кивнула ей головой.

— Я чувствую себя подавленной, — сказала мисс Хонебен. — Это ужасное дело.

— Ничего, может быть, мы еще увидим свет, — приободрила всех Клотильда.

Распахнулась дверь. Елизавета и Китти вошли в комнату. На Китти было простое белое платье, из которого она немного выросла. Оно придавало ей особенно детский вид. Красивые черные волосы падали на шею и плечи. Личико было бледно, зато глаза — чрезвычайно темны и блестящи, дрожавшие губы придавали всему лицу трогательный вид. Всем было видно, что в эту тяжелую минуту Китти думала не о себе.

Ей указали место несколько поодаль от фрейлин и статс-дам. Наступила пауза, во время которой Елизавета шепнула что-то на ухо мисс Хонебен, и та отрицательно покачала головой. Елизавета обратилась к Клотильде и получила также отрицательный ответ. Тогда она тихо вздохнула, вышла вперед и, остановившись около Китти, положила руку на ее плечо.

— На мою долю выпало коротко сообщить подробности дела, — сказала она. — Мы все уже знаем их, поэтому необходимо сказать только несколько слов. 23 апреля Китти О’Донован была единогласно выбрана королевой мая. Через неделю она стала нашей королевой. Все мы были очень рады и приняли ее с полным радушием. Выбирая нашу королеву, мы все чувствовали, что поступаем умно, и надеялись, что радостно проведем время царствования Китти О’Донован. Скоро, однако, показалось облачко, вернее — почти сразу.

Елизавета напомнила историю с тайным письмом.

— Мы собрались здесь, чтобы расспросить Китти, — продолжила она. — После этого мы вольны составить свое собственное мнение, а затем переговорить с остальными девочками. Мы можем говорить за Китти или против нее, исходя из того, что подскажет нам сердце, наша ужасная роль заканчивается сегодня. Миссис Шервуд передала королеву мая на наш суд. Мы передаем ее на суд школы. Школа должна осудить ее или оправдать. Если Китти О’Донован будет оправдана, все пойдет по-прежнему, и она останется на год нашей королевой мая. Но если Китти признают виновной, она будет развенчана.

Елизавета замолчала, обернулась и взглянула прямо в лицо Китти.

— Против нашей королевы мая есть много важных улик. Несмотря на это я считаю нашу королеву мая невиновной.

— Я согласна с тобой, Елизавета Решлей, — сказала Клотильда Фокстил. — Более того, я не только чувствую, что она невиновна, но и надеюсь доказать это в течение нескольких дней.

— Я также верю в невиновность Китти О’Донован, — сказала мисс Хонебен. — Для моей веры нет другого основания кроме того, что подобный поступок несвойствен натуре Китти.

Эти слова вызвали сильное волнение среди девочек, вскочивших со своих мест. Китти задрожала с головы до ног, каким-то удивительным усилием воли она овладела собой и встала со стула. Гордым, благородным движением закинув голову, Китти подошла к Елизавете.

— Благодарю тебя, Елизавета, — сказала она и подошла к Клотильде.

— Благодарю тебя, — повторила она.

Наконец она взяла за руку мисс Хонебен и проговорила:

— Благодарю вас от всего сердца.

— Отбросим теперь всякую важность, — сказала Маргарита Лэнгтон. — Сядем поудобнее и обсудим все. Одно из двух, Китти: или ты написала письмо, или не писала его. Это ясно, не правда ли?

— Да, ясно, — ответила Китти.

— Ты утверждаешь, что не писала письма?

— Да, и я говорю правду.

— Тогда кто-то другой написал его, — сказала Маргарита Лэнгтон.

— Вот это-то я и хочу узнать, — заметила Клотильда.

— Но во всей школе не найдется никого, кто мог бы написать письмо чужим почерком, — высказала важную мысль Томасина.

— Конечно, не найдется, — включилась в разговор маленькая леди Мария. — Подражать чужому почерку очень трудно. Я помню, дома мы раз играли так, что каждый из нас старался писать почерком другого, если бы видели, что из этого вышло! Мы так смеялись. А написать длинное письмо… Я думаю, что невозможно было бы написать длинное письмо почерком, похожим на твой, Китти.

— Это самая таинственная вещь на свете, — сказала Томасина.

— Особенно странным мне кажется то, что твой двоюродный брат Джек прислал телеграмму, — призналась Маргарита. — Ты не думаешь, что он должен был бы, написав об этом, прислать назад твое письмо? Нам бы очень помогло, если бы у нас в руках было это письмо.

— Да, я тоже не подумала об этом, — сказала Елизавета. — Какая чудесная мысль, Маргарита!

— Можно было бы сейчас телеграфировать ему, — подсказала Маргарита.

Но бледное личико Китти побледнело еще больше.

— Но этого нельзя делать, — произнесла она. — Вы совсем не знаете моего папу. Если он узнает, что меня в чем-то обвиняют, то не оставит меня в школе и на час. Я готова скорее вынести незаслуженное наказание, чем так взволновать папу.

— Но телеграмму можно послать прямо твоему двоюродному брату.

— Папа узнает.

— Если ты невиновна, то должна послать за письмом, — сказала Томасина.

В голосе ее прозвучала неприятная нота, от которой Китти даже вздрогнула.

Глава XVIII

Китти и банши

Многое из того, что произошло, было мучительно для Китти: тяжелый разговор с фрейлинами и статс-дамами, их предположения, намек Томасины Осборн на то, что Китти совершила проступок, настойчивость Маргариты Лэнгтон, желавшей, чтобы Джек переслал полученное письмо. От всего этого у бедной девочки разболелась голова, и она еле сознавала, что делала и отвечала. Наконец фрейлины и статс-дамы окружили свою несчастную, опозоренную королеву.

Взгляд Китти был таким трогательным, он мог бы смягчить самое жестокое сердце.

— Я хочу попросить только одного, — сказала она.

— Чего, дорогая? — спросила Клотильда.

В это время Клотильда была большим утешением для Китти. В ней было что-то сильное, американское, она была так самостоятельна и, по-видимому, так привязалась к Китти, что и девочка становилась сильнее в ее присутствии.

— Что ты хочешь сказать, Китти О’Донован? — переспросила Клотильда. — Говори, что бы это ни было! По твоему лицу я догадываюсь, что ты хочешь сказать что-то смелое. И я буду только еще больше уважать тебя за это.

— Это не смелость, а слабость, Кло, — произнесла бедная Китти. — Я устала, смертельно устала, так что не знаю, что делаю, мне страшно хочется пойти в комнату дорогой Елизаветы, лечь на ее софу и уснуть. Ты сделаешь для меня, что надо. Все это ужасно, но я ничего больше не могу сказать. Если бы со мной разговаривали до второго пришествия, я повторяла бы одно и то же: ‘Я никогда, никогда не писала этого письма’. Вот все, что я могу сказать.

Клотильда посмотрела на девочек.

— Анжелика, ты ничего больше не хочешь сказать королеве мая?

— Нет, ничего, — ответила Анжелика. — Мне кажется, что ее можно только пожалеть, и мне очень, очень жаль ее.

— А ты, Томасина, добавишь что-то? — продолжала Клотильда.

— Считаю, что она немного упряма. Глупо настаивать на своей невиновности, когда знаешь, что будет доказано противное.

— А ты, леди Мария? — сказала Клотильда, отворачиваясь с презрительным жестом от Томасины.

— Я? Я желаю верить всем сердцем, всей душой, что Китти не виновата, — сказала леди Мария.

— Но все же не думаешь этого, — улыбнулась Томасина.

— Я не уверена, не уверена, — призналась маленькая леди Мария, — но страшно хочу увериться.

— А ты, Маргарита?

— Я сильно склоняюсь к мысли, что тут есть какой-то обман, — ответила Маргарита, — и вижу выход в том, чтобы достать это письмо. Никак не могу понять, почему Китти так хлопочет, чтобы письмо не было прислано сюда. Это сильно говорит против нее.

— Нисколько, — сказала Клотильда, в глубине души сознавая, что это правда. — Вы знаете, на каком основании она делает это. Вам никогда не доводилось встречать такого ирландца, как О’Донован, он не вынес бы мысли, что его дочь могут обвинить в таком поступке.

— Ну, может быть, — сказала Маргарита, — но вот настоящее положение дел: ты, Елизавета, ты, Клотильда, и вы, мисс Хонебен, — вы все на стороне Китти и считаете ее невиновной, хотя у вас нет для этого никаких оснований.

— Я не говорила, что у меня нет оснований, — прервала ее Клотильда.

— Все равно. Остальные не могут представить оснований, а ты не хочешь сказать.

— Я не стану говорить, пока не буду уверена, — ответила Клотильда.

— Итак, три на стороне Китти, а четыре против нее. Я хотела бы быть за нее, если бы могла. Сама Китти уничтожает этот шанс, отказываясь написать письмо домой. Анжелика — ну, она смотрит на это, как француженка. Она считает Китти невиновной, но думает, что и о проступке-то не стоит говорить, — усмехнулась Маргарита, глядя на Анжелику. — Леди Мария очень хотела бы считать Китти невиновной, но не может. Томасина… она верит в виновность Китти. А теперь иди, Китти, спать.

— Пойдем ко мне, дорогая, — позвала Елизавета.

Она провела усталую девочку в свою уютную гостиную, которая, если бы все шло как следует, принадлежала бы королеве мая.

— Ну, Китти, я остаюсь здесь не для того, чтобы ты плакала, — сказала Елизавета, — ты и так уже столько плакала… Я сделаю все, что можно, чтобы помочь тебе выйти из этого ужасного положения, а ты должна быть мужественной и стоять на своем. Ты не виновата, милая, я знаю это. Я вполне доверяю Клотильде. Она напала на след. Не имею ни малейшего понятия о том, куда он ведет, но у Клотильды есть какая-то нить, и нам лучше всего оставить ее в покое. Что касается других в твоей свите, то их мнение не имеет важного значения, за исключением того, как оно повлияет на всех девочек школы. Теперь приляг на софу… Да ты совсем холодная!

— Я… я почти не завтракала сегодня, — сказала Китти.

— Правда, бедняжка! Я видела, что ты смотрела на Мэри Купп и не дотронулась до еды.

— Мэри получила письмо, — сказала Китти. — Вероятно, о брате. Как-то его здоровье, Елизавета?

— Право, не знаю, дорогая моя, и не особенно забочусь. Я так искренне презираю Мэри Купп, что никто из ее близких не интересует меня. Укройся хорошенько, чтобы согреться. Я вернусь через несколько минут.

Вскоре дверь в комнату отворилась, вошла, однако, не Елизавета, а мисс Хонебен.

— Клотильда Фокстил прислала за Елизаветой, — объяснила она, — и Елизавета не может прийти к тебе, милая. Не знаю, в чем дело. Вероятно, случилось что-то важное. Елизавета просила меня принести тебе еды и проследить, чтобы ты поела. Мы не хотим, чтобы ты захворала, и потому ты должна есть. Сядь поудобнее, выпей вкусного горячего какао, поешь хлеба с маслом, а я посижу с тобой. Поговорим о чем-нибудь, только приятном.

— Как вы добры ко мне, мисс Хонебен.

— Да иначе и быть не может, — ответила мисс Хонебен. — Ну вот и хорошо, теперь румянец вернется на твои бледные щеки. Расскажи мне что-нибудь про ваше поместье, Китти, опиши твой дом. Мне всегда так хотелось увидеть старинный ирландский замок, такой, как у вас.

— Да, — сказала девочка. — Некоторые части замка существуют более пятисот лет. Часть, в которой мы живем, сравнительно новая. Есть старая башня, на нее с трудом можно подняться: лестница такая ветхая. А пол наверху!.. Если бы вы знали, как нам с Джеком бывает трудно пробежать с одного конца зала до другого. Мы знаем все хорошие половицы и перепрыгиваем с одной на другую. Это так весело! Мы больше всего любим бальный зал. Хотите, расскажу, что мы сделали однажды вечером?

— Да, дорогая, расскажи мне.

— Джеку пришло в голову, что должен появиться банши. Вы, конечно, знаете, что это такое, мисс Хонебен?

— Я слышала, что у вас, ирландцев из почтенных семей, всегда бывает какой-нибудь призрак, который и называется банши.

— Конечно. Он всегда появляется перед смертью, принимая различный вид: то является старой, высохшей женщиной, то ребенком, а иногда прекрасной девушкой с волосами, падающими ниже талии.

— И вы просидели однажды целую ночь в ожидании призрака? Ну и храбры же вы.

— Можно мне рассказать вам? — спросила Китти. Ее личико просветлело, печальное выражение почти исчезло с него.

— Можешь, милая, я очень охотно послушаю тебя.

— В Лондоне живет дядя Нед, брат отца, он был очень болен. Это не отец Джека. Отец Джека был дядя Роулей. А дядя Нед не был женат. Однажды утром папа получил письмо, где говорилось, что его брат не проживет и суток. Папа был страшно расстроен и провел весь день в своей комнате с опущенными шторами. Джек и я уговаривали его, как только могли, но он не хотел поднять шторы. Мы сказали: к чему опускать шторы, если мы пока не знаем, что дядя Нед у мер, но он и слышать нас не хотел. Он говорил, что уверен: брат его умер, а если дух какого-нибудь О’Донована станет расхаживать по старому замку, где не опущены шторы в связи со смертью, он будет опозорен навеки. Мы видели, что папа непреклонен. Джек вышел из комнаты, потом, как бы случайно, принес местную газету и разные иллюстрированные издания и положил их на стол, потом опять ушел, принес бутылку виски, бисквиты и большой кувшин воды, развел огонь в камине. После этого он сказал, что папа хорошо устроен, и мы можем заняться своими делами.

— Чрезвычайно интересно, Китти, — улыбнулась мисс Хонебен. — А что у вас были за дела?

— О, мисс Хонебен, вы не знаете, что это значит для ирландских детей — для мальчика и девочки: нам так хотелось взглянуть на призрак. В нашей семье он всегда является в виде семнадцатилетней девушки. Конечно, лицо у нее очень неясное. Никто не может хорошенько разглядеть ее, но она так красива и грациозна! Волосы у нее удивительные, падают ниже колен. Мы были очень заинтригованы, Джек говорил, что если дядя Нед умрет даже не в эту ночь, а в следующую, то наш призрак, наверное, придет в замок печалиться.

Потом мы стали обдумывать, где он может появиться. Джек предположил, что, вернее всего, в самой старинной части дома — там, где очень старый бальный зал с шатающимся полом.

Мы сговорились провести там ночь и очень волновались. И что же?! Взяв потихоньку из кладовой большой кусок пирога с мясом, пирожные со сливками и другие вкусные вещи, около десяти часов вечера мы прокрались в бальный зал, сели в уголке и положили ужин рядом с собой. Так сидели, держась за руки и крепко прижавшись друг к другу. Сначала мы молчали, потому что немного боялись, но через некоторое время Джек расхохотался. Я спросила:

— Джек, чему ты смеешься? — а он сказал:

— Ничему, ничему… — и заговорил очень тихо, печальным тоном, как любят призраки. Ну мы ждали, ждали, а никто не появлялся, и мне стало холодно. Джек потрогал мою руку, сказал, что я дрожу и, наверное, простужусь насмерть. Он сказал, что призрак, вероятно, не появится до тех пор, пока луна не поднимется высоко, тогда свет ее проникнет в разбитое окно. Конечно, я знала, что он прав. Джек предложил принести мне большую меховую шубу, а себе меховое пальто отца, чтобы нам укутаться хорошенько. Потом он сказал:

— Мне не нужно спрашивать тебя, Китти, не боишься ли ты, потому что О’Донованы никогда ничего не боятся.

Конечно, я сказала, что не боюсь.

— Только не заставляй меня дожидаться слишком долго, Джек, — прибавила я.

Он обещал и убежал. Я рассчитывала, что он вернется минуть через десять. Прошло минуть пять, я сидела, скорчившись в углу, как вдруг услышала какой-то шум: сердце у меня забилось так, что я думала, будто оно разорвется, потом в окне мелькнула какая-то тень и я увидела — это истинная правда! — что в окно заглядывает какая-то высокая фигура с массой распущенных по спине волос, она издала тихий стон, самый ужасный звук, какой только можно себе представить, и… и я попробовала заглянуть ей в лицо, но увидела только какое-то темное пятно, она снова застонала, а я громко, страшно закричала. Мне было стыдно самой себя, но я не могла сдержаться: мне было так страшно. Как только я закричала — как вы думаете, что случилось? Окно распахнулось, фигура вскочила в комнату и пошла прямо ко мне.

— Прочь! Ради Бога, прочь! — крикнула я. Тут я услышала голос Джека, оказалось, что это он. Ну не дурно ли это было с его стороны? Он сделал так нарочно, не мог устоять от искушения. Как я рассердилась! Но в то же время почувствовала облегчение. А Джек просил меня простить его, целовал, обнимал. Никакого призрака и не было, все это Джек придумал, чтобы испугать меня.

— Должна сказать, что это было очень жестоко с его стороны, — заметила мисс Хонебен неодобрительным тоном.

Но Китти не позволила сказать и слова неодобрения про своего любимого двоюродного брата.

— Это было так похоже на мальчика-ирландца, — заступилась она, — все они таковы. Они любят проказы.

— А твой дядя умер, милая?

— Нет. Выздоровел. На следующее утро мы получили хорошие известия, шторы подняли. Мы не сказали ничего папе о том, что поджидали призрака в бальном зале.

Мисс Хонебен встала.

— Благодарю тебя Китти, — сказала она. — Ты очень хорошо рассказала мне эту историю, а теперь ложись и засыпай. Сегодня ничего больше не случится, и нам остается только верить и молиться, чтобы Бог пролил свет на это дело.

Пока мисс Хонебен слушала рассказ Китти о призраке, Клотильда и Елизавета вели серьезный разговор в комнате Клотильды.

— Садись, Елизавета, — предложила Клотильда, — мне нужно сказать тебе кое-что очень важное.

— Что такое? Не думаю, чтобы ты могла чем-нибудь успокоить меня, Клотильда. Видишь, даже среди нас есть те, кто против нее, значит, эти четыре девочки могут оказать влияние на остальных. Что можем сделать мы, три, против них?

— Будь их хоть сорок, мы можем, в конце концов, одержать победу, — заявила Клотильда. — Слушай меня, Елизавета, я расскажу тебе, что случилось. Ты знаешь, как я стала подозрительна после моего разговора с Мэри Дов.

— Знаю, — ответила Елизавета, — но это ни к чему не привело.

— Мэри Дов подкупили, чтобы она не рассказывала.

— Если это и так, то она ничего не скажет, — заметила Елизавета, — а если не скажет, то мы ничего не можем сделать для Китти. Я не вижу другого исхода для бедной Китти, как перенести осуждение. Эти четыре девочки уже теперь восстановят школу против нее. Припомни, какую силу имеет Генриетта и как она ненавидит Китти, вспомни, какую силу представляют, вернее, начинают представлять собой три сестры Купп! А потом Мэри Дов. В настоящее время в школе есть большая партия против нашей маленькой Китти и в пользу этой ужасной Генриетты.

— Позволь мне сказать, — попросила Клотильда. — Ты знаешь мою идею. Она пришла мне в голову, как только я серьезно обдумала это дело. Тут есть какой-то обман. Китти не писала этого письма. Между тем письмо было написано, значит, кто-нибудь да написал его. Теперь нам остается узнать, кто именно. Мои мысли сосредоточились на Мэри Дов и на Мэри Купп, но у меня не было раньше никаких доказательств ни против одной из них. Теперь, мне кажется, у меня есть доказательства.

— О чем ты, Клотильда?

— Сейчас скажу. Ты знаешь, как девочки Купп привязаны к своему брату Полю?

— Да.

— Ну так вот, сегодня утром пришло письмо от Поля к Мэри. Разве ты не заметила, как взволновалась Мэри, когда получила это письмо?

— Я не особенно смотрела на нее, — отмахнулась Елизавета.

— Ты менее проницательна, чем я, дорогая Бетти, — заметила Клотильда. — А я несколько раз внимательно поглядывала на нее и поняла, между прочим, что письмо сильно расстроило ее и что она не решалась прочесть его в присутствии других учениц. Ее сестры, Матильда и Джени, были очень рассержены, так как считают, что их брат Поль принадлежит также и им. Как бы то ни было, маленькая Джени просила, умоляла Мэри открыть письмо и сказать, что написано в нем. Мэри отказалась. Я заметила, что Мэри взглянула на бедную Китти и при этом сильно побледнела, как будто что-то в выражении лица Китти причинило ей боль.

Я вышла из дома, чтобы посидеть в кустах рощи и подумать немного. Я медленно шла по лужайке, когда увидела трех сестер Купп, по-видимому, они разговаривали о письме, полученном Мэри, потому что были в хорошем настроении — очевидно, полученные ими новости были отличными. Я не обратила на это особого внимания. Должна признаться, что эти девочки не нравятся мне. Я прошла на опушку, прислонилась к стволу дерева среди кустов и задумалась. Потом я услышала шаги. Кого же увидела? Мэри! Мэри, совсем одну. Она стояла на маленькой поляне. Сначала я была уверена, что она должна видеть меня, однако этого не случилось. Я вспомнила потом, что на мне зеленое платье, как раз под цвет листьев, так что оно сделало меня незаметной. Я находилась на некотором расстоянии от Мэри, но не так уж далеко: я слышала ее и видела каждое ее движение.

Она казалась очень взволнованной, право, лицо ее было страшно трогательно. Через некоторое время она простонала так, как будто у нее разрывалось сердце, вынула из кармана какое-то письмо и прочла его медленно, медленно, раза два-три, потом разорвала. Она разорвала его на мелкие, мелкие клочки, собрала их на ладони одной руки, а другой захватила листья дикого щавеля и вырвала его с корнем из земли. Она спрятала клочки письма в образовавшуюся ямку, снова посадила кустик, утоптала землю, стала на колени и привела в порядок все вокруг. Бедная девочка! Потом она упала на землю и стала плакать. Она плакала очень жалобно: рыдания как будто с трудом вырывались из ее груди, наконец, она уснула, измученная горем. Я была рада этому, потому что мне не хотелось, чтобы она видела меня, я ушла домой. Она так и не знает, что я видела, как она разорвала письмо и спрятала клочки. Ну, дорогая Елизавета, я запомнила место, несколько минут тому назад выкопала разорванное письмо — вот оно у меня здесь, в платке. Мы должны во что бы то ни стало узнать его содержание и понять, какая странная причина заставила Мэри Купп разорвать его. Нам предстоит трудная работа.

— Какая? — сказала Елизавета.

— Надо сложить эти клочки. — Она разложила на столе кусочки письма. — Будь осторожна, Елизавета, не смахни как-нибудь. Видишь, это письмо написано на заграничной бумаге, к тому же эти клочки немного запачканы землей. Трудно будет сложить это письмо.

— Трудно? — повторила Елизавета. — Ты хочешь сказать — невозможно, Кло. Этого нельзя сделать.

— Это надо сделать, — возразила Клотильда решительным тоном.

— Можешь ты это сделать, дорогая Кло?

— Очень бы желала, но это займет слишком много времени и я не очень искусна в таких делах. Вот что я придумала. Нельзя ли отложить решение дня на два? Я думаю, что мой папа уже в Лондоне. Мама, я знаю, остановилась в отеле ‘Ритц’, и я могу телеграфировать ей, чтобы узнать, приехал ли папа. Его ждут в Англии. Я поеду в Лондон с этим разорванным письмом и передам его Джемсу Томасу Фокстилу.

— Дорогая моя, милая Кло! Что может сделать твой отец с этими клочками бумаги? Ведь некоторые из них величиной не больше почтовой марки.

— Увидишь, увидишь, — сказала Клотильда. — Дело нелегкое. Я вполне уверена, что Мэри Купп не стала бы рвать письма своего драгоценного брата, если бы в нем не было того, что не должны знать в школе. Послушай, Елизавета. Прежде всего нам надо убедиться, что письмо написано Полем Куппом. Я почти уверена в этом, но мы должны знать точно. Что если бы ты вышла на несколько минут в сад, встретилась бы с Джени или Матильдой и спросила, как бы случайно, не получили ли они сегодня утром письма с вестями о Поле? Ты можешь сделать это так, чтобы не возбудить ни малейшего подозрения и не заставить насторожиться Мэри. Видишь ли, я уверена, что несчастная девочка — только орудие в руках Генриетты! О, как я ненавижу Генриетту! Мэри — во власти Генриетты. Нужно освободить ее, бедняжку. Пойди, Елизавета, и узнай, что можешь.

— Пойду, — согласилась Елизавета, чрезвычайно взволнованная.

Она ушла. Через несколько минут Клотильда из окна своей комнаты увидела, как она переходила лужайку своей медленной, величественной походкой. На мягкой траве сидели Матильда и Джени. Они оживленно болтали. Джени подняла личико. У нее были красивые голубые глаза. Из трех сестер только ее можно было назвать хорошенькой.

— Я не спросила тебя сегодня, как здоровье брата, Джени? — произнесла Елизавета ласково.

Восторженная улыбка мелькнула на личике Джени.

— Благодарю тебя, Бетти. Ему гораздо, гораздо лучше. Разве ты не слышала?

— Нет, милая, ничего не слышала. Стыдно, что не подумала и не спросила. Есть у вас известия о нем?

— Да, есть. Мэри получила от него утром чудесное письмо. Он пишет сам и говорит, что ему гораздо лучше. Ты знаешь, он теперь в Швейцарии. Он думает, что совсем выздоровеет. Не чудесно ли это?

— Да, чудесно. Я так рада за тебя, Джени.

— Надеюсь, что ты рада за нас обеих, — сказала Матильда.

— Понятно, Матильда. Я рада за обеих вас.

— Он написал письмо Мэри, хотя старшая-то я, — подчеркнула Матильда. — Мэри была очень мила с нами. Миссис Шервуд пришла к нам и сказала, что каждая из нас может написать ответ Полю. Мы написали, то есть написала я. Смешно, что Мэри не захотела писать сама ни одного словечка. Она усадила нас и продиктовала очень хорошее письмо Полю. Знаешь, Елизавета, ведь нам надо быть очень осторожными. Мы не могли написать ни слова о большом волнении в школе, потому что нельзя огорчать Поля.

— Разве он огорчился бы за девочку, которую никогда не видел? — спросила Елизавета.

Джени опять взглянула на нее с милым, кротким выражением.

— Видно, что ты ничего не знаешь про нашего Поля, — ответила она. — Нет никого в печали, в горе, кого не утешил бы Поль. Он самый лучший, самый сострадательный мальчик в мире. Он так жалел бы Китти, если бы знал, что случилось с ней! Так сильно жалел бы!

— Даже если бы знал, что она виновата? — уточнила Елизавета.

— Я думаю, еще больше! Но очень трудно было бы заставить Поля поверить, что такая девочка, как наша Китти, может быть виноватой. Знаешь, Елизавета, — до сих пор это как-то не приходило мне на ум: у Китти и Поля есть что-то общее в глазах. У него такое же трогательное выражение, как у Китти.

— Очень благодарна вам, дорогие. Я рада, что ваша сестра Мэри получила такое хорошее письмо. Конечно, вы все прочли его?

Джени рассмеялась.

— Право, не читали. Станет Мэри показывать кому-нибудь письмо Поля!

— Мы думали, что хоть это-то письмо она прочтет нам, — с обидой произнесла Матильда. — Мы просили ее прочитать, но она не захотела. С Мэри иногда бывает очень трудно сладить. — Сестра вздохнула.

Елизавета сказала девочкам еще несколько ласковых слов и вернулась в дом.

— Ну, Кло, — сказала она, входя в спальню подруги, — совершенно верно: письмо, которое Мэри Купп разорвала и зарыла, было от ее брата Поля. Не знаю, может ли оно пролить свет на дело Китти, но, бесспорно, нельзя сомневаться, от кого она получила это письмо. Я видела ее сестер, и они рассказали мне об этом. И что писали ответ, Мэри диктовала письмо, а Матильда писала его. Говорили они еще, что им надо быть очень осторожными и не упоминать ни словом о Китти, потому что это расстроило бы Поля. По их словам, он очень чувствителен. Итак, Клотильда, как ты думаешь? Стоит ли нам хлопотать из-за этих клочков бумаги?

— Очень стоит, — решительно проговорила Клотильда. — Нет ни малейшего сомнения в том, что Мэри Купп, бедная маленькая преступница, была в полном отчаянии, когда рвала свое драгоценное письмо. Зарыв клочки, она бросилась на землю и зарыдала! Да, Бетти: в этом письме есть что-то, что может выдать ее. Теперь я решилась и намерена действовать.

— Как?

— Прежде всего я пойду повидать миссис Шервуд.

— Хорошо, дорогая. Но, Клотильда, ради Бога, не затягивай этого несчастного дела! Оно перевернуло вверх дном всю школу, разбивает сердце Китти.

— Это так, — согласилась Клотильда. — Но надо дать Китти возможность оправдаться.

Через несколько минут Клотильда стояла уже в комнате начальницы. Она изложила все дело очень коротко. Миссис Шервуд слушала ее с вниманием и затем сказала очень серьезно:

— Ты знаешь, милая, что, по правилам, связывающим королеву мая с ее подданными, я не имею никакого влияния в этом ужасном деле. Я даже не спрашиваю, насколько оно продвинулось и когда закончится. Я ничего не спрашиваю. Я жду и смотрю. Надеюсь, что вы, несмотря на вашу молодость, не будете несправедливы. Надеюсь также, что чувство любви к Китти не подействует настолько, чтобы защищать виновную. На вас возложена громадная ответственность. Вы ни в коем случае не должны уклоняться от нее.

— Мы и не собираемся уклоняться, — заверила Клотильда. — Единственный шанс для Китти заключается в том, чтобы мы доказали существование обмана. Я надеюсь пролить свет на это некрасивое дело посредством клочков письма, которые у меня в платке. Я хочу поехать в Лондон повидаться с моим отцом, чтобы попросить его восстановить письмо, потом мы с Елизаветой хотим сказать другим фрейлинам и статс-дамам, что желаем отложить дело Китти на несколько дней. Я прошу у вас позволения исполнить мой план.

— Не могу отказать тебе в этом, дорогая.

— А пока позвольте послать телеграмму моей матери в Лондон.

— Конечно.

— Могу я написать ее сейчас же, здесь, миссис Шервуд?

— Можешь, Клотильда.

Клотильда написала несколько слов, и телеграмму сразу же отнесли в почтовое отделение. Через два часа пришел ответ от миссис Фокстил: ‘Твой отец приехал сегодня утром в восемь часов. Приезжай к нам завтра непременно’.

Клотильда побежала вниз, к миссис Шервуд.

— Могу я поехать завтра в Лондон на весь день? — спросила она. — Отец хочет меня видеть. Он только что приехал из Нью-Йорка. Можно мне ехать?

Этот вопрос был задан открыто, в присутствии нескольких девочек. Генриетта и Мэри Купп стояли вблизи, последняя и не подозревала, что именно с ней связана поездка в Лондон. Миссис Шервуд сказала ласково:

— Конечно можешь, если тебе хочется, Клотильда.

Все быстро устроилось. Клотильда послала ответную телеграмму, что приедет в отель ‘Ритц’ завтра в полдень, потом она подошла к Елизавете, мисс Хонебен и маленькой леди Марии.

— Это кажется мне очень странным, — сказала леди Мария. — Значит, тебя не будет целый день, Клотильда, а я думала, что завтра начнут собирать мнения о Китти и решится вопрос о ее виновности или невиновности.

— Мне жаль, но я не могу остаться, мой папа проехал через весь бурный океан! — воскликнула Клотильда. — Придется отложить дальнейшие расследования до следующего дня.

— Да, это важно, чтобы наша Кло повидала своего отца, — подчеркнула Елизавета.

— Как ты, должно быть, рада, Клотильда, — заметила мисс Хонебен.

— Да, я прыгала бы от радости, если бы не Китти, — призналась Клотильда.

Она сговорилась с Елизаветой, что они не будут упоминать о настоящей причине ее поездки в Лондон. Эту ночь Клотильда почти не спала, как, впрочем, и Елизавета. Никогда в жизни Елизавета не чувствовала себя такой несчастной. Все это было ужасно и превращало их чудесную школу в обитель печали. На невинную девочку (Елизавета была вполне уверена в ее невиновности) возвели ложное обвинение, от которого, казалось, не было никакой возможности ее избавить. Что делать?

Елизавета мало верила в то, что Клотильда считала таким важным, — в разорванное письмо, вынутое ею из-под корней кустика дикого щавеля.

Рано утром Клотильда отправилась в город и вскоре приехала в отель ‘Ритц’. Мистер и миссис Фокстил были в восторге, увидев свою дорогую дочку. Сам Фокстил вертел ее во все стороны, оглядывал с головы до ног.

— Право, Кло, я полагаю, что со временем ты будешь красивой, славной женщиной.

— Надеюсь, папа. Я не была бы твоей дочерью, если бы это было не так.

— Скажите, пожалуйста, что за самомнение у этой девочки! — вскрикнул миллионер, ударяя дочь по плечу. — Она думает, что будет такой же, как я. — И он весело показывал своей жене на дочь. — Какова, какова!

— Может быть, она будет и лучше тебя, Джемс Томас, — ответила жена, — как знать? А лицо у нее доброе, открытое.

— Надеюсь, что и останется таким, — заметил миллионер. — Вот что я скажу тебе, Клотильда Фокстил. Я богатый человек. Но я честен, да — честен и прям. Каждый пенни, каждый фартинг, что я имею, приобретены честным путем. Я мог бы быть еще богаче, если бы прибегал к нечистым средствам, как это делают некоторые, но это не нравится ни мне, ни твоей матери, да, я думаю, и тебе самой, Клотильда Фокстил.

— Конечно, не нравится, папа! Вот именно потому, что ты такой чудесный, я и приехала просить тебя помочь мне в беде.

— О! В беде?! — воскликнул миллионер. — Не сделала ли ты чего-нибудь недостойного, Клотильда? Если это так, то будь ты хоть двадцать раз моей дочерью, я…

— Папа, я ничего дурного не сделала, — уверила отца Клотильда. — Тебе нечего тревожиться обо мне. Беда-то не моя. Я хочу рассказать вам, папа и мама, чтобы вы помогли мне.

— Да это, право, очень интересно, деточка, — проговорила американка, присев ближе к дочке и кладя руку на ее плечо. — Ты напоминаешь мне давно прошедшее время, Кло, когда твой отец еще не нажил своего богатства. Бывало, я выжимаю белье в прачечной, а ты сидишь терпеливо, с таким же важным видом. Это было, когда мы держали прачечную. Помнишь это, Кло? Ну, девочка сидит, бывало, неподвижно, словно маленькая статуя, если мы обещаем ей рассказать потом какую-нибудь хорошенькую историю.

На этот раз Клотильда рассказала родителям историю — и так хорошо, как только может она. Она не колебалась, а приступила прямо к сути дела. Описывая Китти, Кло говорила так горячо, что миссис Фокстил плакала.

Наконец дочь перешла к тому, как Мэри получила письмо за завтраком и не хотела при всех читать его. А потом она разорвала и зарыла письмо брата в лесу.

— Когда представился удобный случай, — объяснила Клотильда, — я пошла в лес, вырыла клочки письма и в платке привезла их к тебе, папа, умнейшему человеку в Нью-Йорке, Джемсу Томасу Фокстилу. Ты должен сложить их и найти в них смысл.

— Это чрезвычайно трогательная история, — после глубокого вздоха произнесла миссис Фокстил. — Мне кажется, я никогда не слышала ничего, что так сильно затронуло бы мое сердце. А ты, Джемс Томас?

— Не помню, чтобы слышал, — ответил Фокстил, — и в особенности, как рассказала ее Кло. А ведь Клотильда Фокстил умеет объяснить дело, не правда ли, жена?

— Она же твоя дочь, Джемс Томас. Как же ей не суметь.

— Более чем вероятно, что содержание этого письма перевернет все прежние предположения, — заметил Фокстил. — Я горжусь тобой, дочка. Ты настоящая Фокстил! И вот что я скажу: нам нужно непременно спасти невинную девочку.

— Что ты думаешь сделать, папа?

— Пойду ненадолго в парк, чтобы все обдумать.

Фокстил расхаживал под деревьями, когда почувствовал, что кто-то крепко схватил его за руку. Он обернулся.

— Вот уж кого никак не ожидал встретить. Что вы тут делаете, Самюэль Джон Мак-Карти?

Тот, к кому он обратился, был необыкновенно толстым, с красным лицом, глубоко сидевшими черными глазами, немного вздернутым носом, с густыми всклокоченными усами и бородой. Седые волосы в изобилии росли на его голове. Одет он был довольно бедно.

— Вот неожиданная радость! — сказал Мак-Карти. — Откуда это вы выскочили, мистер Фокстил?

— Из Нью-Йорка, — ответил Фокстил.

— Ну а я только что приехал из Калифорнии, чтобы повидать старую Англию. Если все будет хорошо, завтра отправлюсь в Ирландию, а до тех пор вздумал прогуляться и никак не ожидал, что встречу здесь кого-нибудь из прежних товарищей. Очень рад видеть тебя, Фокстил, хотя, может быть, теперь ты и не захочешь обратить внимание на меня.

— Вы действительно не стоите внимания, мистер Мак-Карти, если говорите так, — сказал Фокстил. — Пожалуйста, без глупостей, дружище. Ты именно тот человек, которого мне надо. В настоящую минуту, если бы пришлось выбирать из всех людей в Лондоне, я выбрал бы именно тебя. Присядем на эту скамью, и чтобы я не слышал больше никаких глупостей.

Мак-Карти рассмеялся.

— Ты остался все таким же, старый товарищ. Помнишь, как каток в прачечной испортился и нам с тобой приходилось вытягивать простыни и скатерти?

— Многое я помню из того, что нам приходилось делать вместе, — сказал Фокстил.

— Прошло это время, — продолжал Мак-Карти, — но я никогда не забуду его.

— И я также, — произнес в ответ Фокстил.

— А скажи мне, как малышка? — спросил Мак-Карти. — Сидит она, бывало, сидит — и ни слова, а заговоришь с ней, отвечает так тихо и мило: ‘Я жду здесь, мистер Мак-Карти, и буду сидеть здесь, потому что мама расскажет мне что-нибудь вечером, а сейчас я жду, пока она стирает’. Умница такая была! Не встречал больше таких и, вероятно, уж не встречу. Жива она, Фокстил, или Бог взял ее в лучший мир? Моих он взял одного за другим! Я одинокий человек и не такой богатый, как ты, хотя, благодаря Богу, имею достаточно, даже с излишком.

— Послушай, Мак-Карти, хочешь оказать услугу маленькой девочке, которая сидела, бывало, так тихо и не двигалась, несмотря на все твои соблазны?

— Хочу ли я оказать услугу? Ну еще бы!

— Тогда выслушай меня.

— Значит, девочка жива и здорова?

— Жива и здорова! — воскликнул Фокстил. — Она лучшая, честнейшая девочка во владениях короля и в благословенных Штатах. На свете нет другой такой, как она, нет подобной ей. Да, она здорова, а характер у нее чудесный: она-то уж никогда не отвернется от старого друга, она остра, как иголка, и может видеть сквозь каменную стену. Да, с Клотильдой Фокстил надо быть осторожным. Ну а теперь выслушай мой рассказ.

И он передал рассказ, с которым Клотильда Фокстил явилась в Лондон, чтобы посоветоваться со своими родителями. Самюэль Джон Мак-Карти слушал, и щеки его становились все краснее и краснее, а черные глаза горели все ярче и ярче.

— Нечего и говорить, — вздохнул Фокстил, — что бедная девочка-ирландка не виновата так же, как моя Клотильда, и тут есть какой-то обман. Вот Клотильда и хочет выявить этот обман, для чего нам надо сложить клочки письма.

Мак-Карти ударил своей большой рукой по колену и сказал:

— Боже мой! Бедная маленькая девочка! Если надо спасти ее, то спасу я. Дайте мне сутки и эти клочки. И не будь я Самюэль Джон Мак-Карти, если я не сложу этого письма! Мне приходилось делать это несколько раз и удачно — надеюсь, что удастся и теперь.

— Нельзя терять ни минуты, — сказал Фокстил. — Пойдем ко мне. Увидишь своими глазами мою девочку, и она отдаст тебе ценные клочки.

Мак-Карти кивнул в знак согласия.

Глава XIX

Отчаяние

Для Мэри Купп осознание своей вины было особенно тяжело, потому что у нее не было даже возможности поговорить с подругой о своем тяжком грехе — Генриетта не знала истины и уверенно распространяла в школе свое дурное влияние: постепенно девочки, одна за другой, начинали считать Китти виновной. Сделать это было не очень трудно, потому что все обыкновенные девушки похожи на овец в стаде, повинующихся своему пастуху.

Мэри чувствовала себя очень несчастной. Она была в таком нервном состоянии! Как только она ложилась спать, перед ней являлось славное, благородное лицо Поля, а потом ей виделось печальное лицо Китти, так похожее на лицо Поля, — и в глазах обоих она читала упрек. Ей казалось также, что она поступила очень низко, порвав и зарыв письмо.

Клотильда Фокстил уехала в Лондон, и суд над Китти был отложен. Клотильду ожидали назад вечером, и на следующий день школьницы должны были высказать свои мнения.

В ночь, когда уехала Клотильда, Мэри не могла уснуть. Ночь была очень теплая для этого времени года. С юга надвигалась гроза: в окне уже мелькала молния, а вдали слышались раскаты грома. Мэри лежала в постели с широко раскрытыми глазами. Она никогда прежде не боялась грозы, теперь же ей было страшно, а еще она чувствовала себя одинокой. Сестры мирно спали рядом с ней. Мэри приподнялась на локте и взглянула в лицо Джени. Молния осветила личико девочки: на губах ее играла улыбка, очевидно, она была счастлива и ничего не боялась. Мэри обернулась и взглянула на Матильду — та была спокойна во сне. Мэри сильно беспокоилась, что хорошие вести от Поля могут вдруг смениться печальными. Она слышала однажды, как одна старая служанка говорила, что в чахотке больному становится гораздо легче перед смертью. Как последняя вспышка свечи, которая затем угасает. Мэри несказанно жалела, что в приливе трусости зарыла в землю письмо дорогого Поля. Как могла она расстаться с ним? Как могла выпустить из рук такую драгоценность?

И Мэри приняла решение. Она выйдет сейчас же из дома и пойдет в чащу. Она помнила место, где зарыла письмо. Надо вырвать кустик щавеля, собрать клочки бумаги и принести их домой. Она спрячет их между своими самыми драгоценными вещами и когда-нибудь склеит их. Она хочет сейчас же иметь их, иметь то, до чего дотрагивались его руки, она увидит обрывки слов, обращенных к ней. И тогда она снова будет счастлива.

Девочка соскользнула с постели, наскоро оделась, прокралась по спящему дому и вышла на воздух. Бедная Мэри была близка к тому состоянию, когда всякие правила имеют мало значения или вовсе не имеют его. Она побежала по лужайке. Гроза приближалась, но дождя еще не было, только горячий воздух дул ей в лицо. Поднявшийся легкий ветер гнал навстречу массу листьев. Она бежала все быстрее и быстрее. Как темно, как ужасно было в лесу! Лишь только Мэри вбежала в лес, она вспомнила: опасно быть там в грозу. Но она дошла до такого нервного возбуждения, что ничего уже не боялась, а хотела только во что бы то ни стало добыть клочки письма. Яркая молния осветила то место, где торчал кустик щавеля, она вырвала его, нагнулась и дрожащими руками стала искать клочки бумаги. Сверкнула новая молния, и стало ясно: маленькая могила, куда Мэри схоронила письмо, оказалась совершенно пустой. В ней не осталось ни клочка бумаги!

Раздался оглушительный удар грома, девочка в ужасе повернулась и побежала через лес к дому. Она промокла до нитки, прежде чем успела добраться до крыльца.

Мэри вошла в комнату, таща за собой плащ, с которого струилась вода. Сестры ее проснулись и сидели на постелях, бледные от ужаса.

— Мэри, Мэри! — вскрикнули они в один голос. — Где ты была?

— Не говорите об этом, — с трудом ответила девочка. — Было так жарко, что я не могла уснуть: мне необходимо было выйти на воздух… Я так несчастна.

— Ты промокла, насквозь промокла, — сказала Джени.

— О, Мэри, какая молния!

— Да, — едва выдохнула Мэри, — но это ничего не значит.

— Что ты хочешь сказать?

— Я говорю, что теперь ничего не значит, ничего не значит.

— Послушай, Мэри, не говори так, — сказала Матильда. — Знаешь, за последнее время ты стала такая странная, что я не узнаю тебя. Джени, встань с постели и достань сухую ночную рубашку для Мэри. Ты простудишься, и что будет тогда с тобой?

— Мне все равно. Совершенно все равно, — простонала Мэри.

Но Матильда и Джени оказались настойчивыми. Они заставили сестру надеть сухое белье, уложили ее в постель и укрыли. Она лежала и вся дрожала. Буря — одна из самых ужасных, разразившихся за многие годы над Мертон-Геблсом, — набирала силу.

Мэри продолжала стонать.

— Письмо… мое пропавшее письмо, — бормотала она.

Испуганные сестры думали, что она лишилась рассудка.

После дурно проведенной ночи Мэри выглядела очень плохо.

Клотильда не вернулась. Накануне от нее пришла телеграмма, в которой она сообщала, что остается в городе, и просила ничего не предпринимать по известному делу, пока она не вернется. Телеграмма была адресована Елизавете. Елизавета показала ее миссис Шервуд.

— Вы сами устраивайте все ваши дела, — сказала она. — Конечно, мне хотелось бы, чтобы Клотильда вернулась завтра — нельзя же нарушать жизнь школы из-за одной девочки. Но пока я спокойно ожидаю дальнейших событий. Елизавета, напиши Клотильде и скажи от себя, что ей следовало бы вернуться завтра.

Клотильда действительно вернулась на следующий день. Она приехала около двух часов. Большинство девочек нисколько не интересовались ее внезапным отъездом. Но Елизавета с трудом сдерживала волнение.

Подруги ожидали, что Китти примет участие в уроках. По желанию Елизаветы ей не позволили оставаться дольше в уединении. Есть люди, которые открыто выражают свое горе, и ирландка Китти принадлежала к их числу. Ее личико выражало сильную печаль и еще более сильное недоумение. Почему с ней обращаются так? Что могло случиться? Когда с ней заговаривали, она отвечала своим тихим, нежным голосом. Китти старалась быть ласковой со всеми и в особенности с Мэри Купп и Мэри Дов, она хотела знать, сочувствует ли ей Мэри Дов.

В тот день Китти задумчиво ходила вдоль пруда, а иногда, заглядывая в глубину светлых вод, смотрела на золотых рыбок, весело резвившихся между кувшинками. Золотые рыбки в Мертон-Геблсе славились, потому что были необычайно крупные и удивительно красивые.

— Вот кто счастлив! — произнесла Китти своим мягким голосом.

Внезапно она обернулась. Рядом с ней оказалась Мэри Дов.

— Ты говоришь о золотых рыбках, Китти? — спросила она, подходя еще ближе.

— Да. Они так красивы. Мне хотелось бы быть рыбкой.

— О, Китти, ты хочешь быть рыбкой!

— Это кажется глупым, не правда ли? — засмеялась Китти. — Я не должна была так говорить. Я так рада, что ты все-таки разговариваешь со мной.

— Почему бы мне не говорить с тобой?

Китти улыбнулась:

— Думаю, что вообще девочки в школе очень милы. Все говорили со мной, как будто… как будто ничего не случилось. А ведь они, наверное, считают меня виноватой, Мэри?

— Может быть, мне не следует говорить с тобой об этом, — покачала головой Мэри. Сначала она сильно покраснела, потом побледнела.

— Может быть, не следует. Я жалею, что упомянула это. Я начинаю немного привыкать. Теперь уже все не так страшно. Главное — моя уверенность: я знаю, что не виновата, хотя все считают меня виноватой.

Китти отвернулась. Она слегка дрожала. Мэри молчала, но боялась, что Китти услышит, как бьется ее сердце.

— Так как ты здесь, я хочу спросить тебя о сестрах Купп, — сказала Китти после минутного молчания. — Что они, Мэри и другие сестры? Есть какие-нибудь известия о Поле?

— Да, вчера вечером пришло письмо от Поля. Ему настолько лучше, что он мог написать сам. Он писал Мэри. Мэри — его большой друг.

— Я знаю, — сказала Китти. — Она часто рассказывала мне о нем. Она любит его, как я Джека.

— Ну это не то. Джек тебе не родной брат.

— Он мне все равно что родной брат, — подчеркнула Китти. — Но я не должна думать о нем теперь.

— Почему?

— Потому что я могу расплакаться, а я не хочу этого, — объяснила Китти. — Скажи мне, что написано в письме.

— Не знаю. Мэри никому не показала его.

— Должно быть, она была очень рада, что получила.

— Да, без сомнения.

— Не думаю, чтобы она стала говорить со мной, — продолжала Китти. — Елизавета уверяет, что я должна занять свое место в школе и продолжать делать все, как прежде, пока не прояснится мое дело, поэтому я, конечно, увижу Мэри Купп. Но сделай мне большую услугу, Мэри.

— Сде… сделаю, — запинаясь, проговорила Мэри.

— Вот что. Скажи девочкам, чтобы… чтобы они не говорили со мной, если им не хочется. Скажи им, что я нисколько не буду сердиться, если они не станут разговаривать со мной, — я все пойму. Ты скажешь им?

— Да, скажу. Я скажу им.

— И Мэри Купп скажи, что я рада за Поля. Этому может радоваться даже девочка, которую она считает виновной в таком тяжком преступлении. Одного я не понимаю про Мэри.

— Чего?

— Она говорит, что видела, как я писала письмо. Не могу себе представить, как она могла видеть это, когда я не писала письма. Но если она действительно видела, как думает, то почему она не остановила меня?

— Не говори больше, — сказала Мэри Дов. — Все это так ужасно с начала до конца.

— Да, да! — согласилась Китти. — Мне не следует больше говорить, Мэри, не то я не выдержу.

Она быстро убежала, вошла в оранжерею, закрыла лицо руками и рыдала несколько минут. Две-три девочки прошли мимо и заметили Китти. Она сидела, скорчившись, бросив руку на спинку стула и уткнувшись головой в нее. Прекрасные черные кудрявые волосы закрывали ее личико. Ее поза выражала полное отчаяние.

— Право, это терзает душу, — сказала одна из девочек, — а Китти — наша королева мая! Ведь она должна была бы придумывать нам каждый день новые развлечения. Но сама страдает. Это просто невыносимо.

Девочка прошла, оживленно разговаривая со своей подругой.

— Я вполне уверена, что наша маленькая Китти не виновата, — сказала Дельфина фон Шторм.

— Это и мое мнение, — подтвердила ее сестра Маргарита.

— О чем вы говорите? — спросила, подбегая, третья сестра фон Шторм, Альвина.

— К чему ты спрашиваешь?! — воскликнула Маргарита. — Понятно, мы говорим о Китти О’Донован.

— Это очень печальная история, — сказала Альвина. — Видели ли вы ее в оранжерее? Она не заметила, что за ней наблюдают. Она так съежилась, как будто хотела спрятаться ото всех. Бедная овечка! Я думаю, что она не могла бы ничего лучше придумать в свою пользу, как сидеть в оранжерее, отвернув лицо, и издавать по временам рыдания, выходящие из глубины души. Она так принимает к сердцу свое унижение, так потрясена.

— Вот именно, — кивнула Дельфина. — Не будь Генриетты, произошел бы переворот в пользу Китти.

Обед только что закончился. Елизавета стояла на лестнице. Клотильда легко выпрыгнула из автомобиля, подошла к подруге и заговорила с ней. Она чувствовала, что нужно быть осторожной: никто не должен был догадываться, что она ездила в Лондон ради Китти. Мэри Купп стояла вблизи, вытирая слезы после разговора с Мэри Дов.

— Надеюсь, что ты хорошо провела время? — спросила Мэри Дов, обращаясь к Клотильде.

— Да. Очень хорошо. Ведь всегда приятно видеть папу, когда он приезжает из-за океана. Я больше года не видела его. Могу сказать, что мы славно повеселились. Вчера вечером мы были в театре, и моя мама будто снова стала юной девушкой. Джемс Томас Фокстил сказал ей: ‘Ты так же молода, как твоя дочь’. Мама, право, так же молода.

Девочки рассмеялись. Этого и хотела Клотильда. Она не желала, чтобы кто-нибудь, кроме Елизаветы, знал истинную причину ее поездки в Лондон.

Наконец она поднялась в комнату Елизаветы.

— Позволь мне прилечь на твою постель, — попросила Клотильда. — Подобного рода поездки меня утомляют.

— Расскажи мне свои новости, как только отдохнешь, Кло, — нежно сказала Елизавета.

— Вот в том-то и дело. У меня нет никаких новостей. Я хотела вернуться вчера вечером, но папа сказал, что это безумие, поэтому я осталась, так как мне было дано разрешение поступать, как я найду нужным. Потом пришло твое письмо, и я поторопилась приехать как можно скорее. Нет сомнения, что скоро будут новости, хотя я надеялась сама привезти их.

— Тогда расскажи, что случилось, Клотильда. Я как на иголках — никогда за всю свою жизнь не испытывала такой тревоги. Что касается бедной Китти, она заболеет, если вскоре не получит облегчение.

— Да, я тоже так думаю. Мы должны собрать девочек завтра утром. Нельзя откладывать больше. Я телеграфирую папе, чтобы он поторопил Самюэля Джона Мак-Карти.

— Это кто такой? — спросила Елизавета.

— Он складывает письмо. Он может отлично восстановить его, если у него хватит времени. Он теперь в отеле ‘Ритц’. Папа снял для него комнату, и он сидит там и не позволяет никому входить к нему. Вчера вечером он чуть с ума не сходил от отчаяния, но, прежде чем папа лег спать, Самюэль Джон Мак-Карти вдруг громко вскрикнул: ‘Ура! Я разобрал целую фразу’. Он сидел за столом целую ночь, сидит и теперь. Чем дальше, тем ему будет легче. Надо только время, и он даст нам в руки восстановленное письмо. Такое счастье, что папа встретил его. Много лет тому назад, когда я была маленькой, они были дружны с папой… Вот как обстоит дело.

— Ну а я расскажу тебе, что случилось здесь, — сказала Елизавета. — Теперь не остается никаких сомнений. Вчера у нас была страшная гроза — я никогда, кажется, не видела такой. И кто же вышел из дома во время грозы? Я не могла уснуть и стояла у окна: смотрела на молнию. Как ты думаешь, кто прошел по лужайке в самую опасную минуту раньше, чем пошел дождь?

— Не знаю, Бетти. Продолжай. Не заставляй меня отгадывать, я так устала, что голова у меня готова разорваться на части.

— Это была Мэри Купп. Она пошла в чащу. Когда Мэри вышла оттуда, она плакала. Сегодня рано утром я побывала в чаще и видела выдернутый с корнями кустик щавеля. Бедная Мэри Купп ходила за своим разорванным письмом. Она опоздала. Стоит только взглянуть на ее лицо, чтобы понять, в каком состоянии она находится. Дело становится все запутаннее, — заключила свой рассказ Елизавета.

— Нисколько, нисколько, — возразила Клотильда. — Для меня это вполне ясно. Я почти могу рассказать все сама. По неизвестным для нас причинам виновата Мэри Купп. Она сделала это или по наущению Генриетты Вермонт, которая возненавидела Китти с тех пор, как ее избрали королевой мая, или по собственному побуждению. Но я нисколько не сомневаюсь, что тайное письмо было написано Мэри Купп.

— О, нет, это невозможно!

— Да говорю же, что Мэри Купп написала это письмо и послала его в Ирландию! Она хорошо умеет подражать чужим почеркам и потому решилась сделать это, конечно, чтобы доставить удовольствие Генриетте и развенчать Китти. Таково мое мнение. Конечно, я не могу доказать его, но глубоко убеждена, что это сделает письмо Поля Куппа. Да, вполне.

— О, Клотильда!

— Я смертельно устала и хотела бы поспать часок-другой, — сказала Клотильда. — Мы с мамой сидели вчера допоздна. Мы не могли лечь, когда Самюэль Джон Мак-Карти работал над этими клочками. Мы отправились в театр, но даже спектакль не интересовал меня — я все думала о Китти.

— Надеюсь, ваш друг поторопится с письмом.

— Да. Я пошлю телеграмму родителям.

— Если ты напишешь ее сейчас, — сказала Елизавета, — я отнесу ее на почту. А ты отдохни пока.

— Отличная идея, — сказала Клотильда. — А можно мне отдохнуть в твоей комнате, Елизавета? Там спокойнее, чем в моей.

— Конечно, можешь, дорогая, — сказала Елизавета, наклоняясь и целуя подругу.

Клотильда написала телеграмму матери. Содержание ее было таково, что только Елизавета или кто-нибудь посвященный в тайну могли отнести ее на почту:

‘Поторопи Самюэля Джона Мак-Карти. Восстановленное письмо должно быть у нас завтра к полудню. Если нужно, попроси папу привезти его экстренным поездом. Клотильда’.

— Это их подгонит, — пояснила Елизавета. — Хорошо иногда иметь дело с миллионерами.

Клотильда рассмеялась.

Елизавета отправилась в путь, спрятав телеграмму в карман. Как только она вышла из дома, ее окружили фрейлины и статс-дамы, желавшие узнать, что происходит и чем закончился разговор Елизаветы с Клотильдой.

— Узнаете все завтра, — ответила Елизавета. — Не задерживайте меня. Я очень тороплюсь.

Елизавета Решлей, казалось, никогда не теряла самообладания. Может быть, она не имела смелости Клотильды, но походила на нее твердостью, решительностью и желанием во что бы то ни стало спасти Китти.

Елизавета и не подозревала, что ее ожидает неудача. В кармане Елизаветы оказалась небольшая дырка, которой она совсем не заметила, переменив перед приездом Клотильды платье и надев чистую белую пикейную юбку. От девочек требовали большой аккуратности в одежде, они должны были сами штопать чулки и зашивать дыры. Елизавета была очень аккуратна и никак не могла предположить, чтобы в кармане ее юбки появилась дыра, достаточно большая для того, чтобы через нее мог выпасть кусок сложенной бумаги.

Но дыра существовала, и бумажка выпала через нее, а Елизавета продолжала быстро идти вперед, не подозревая о своей потере.

Какая-то деревенская девушка подняла бумагу и только что хотела догнать Елизавету, чтобы передать ей, когда встретила Мэри Купп.

— Что это такое? — спросила Мэри девушку, которая оказалась дочерью сельской швеи, иногда работавшей на сестер Купп.

— Я нашла эту бумажку на дороге, мисс. Она выпала из кармана молодой барышни, мисс Решлей. Я думаю, она идет в Мертон и бумага нужна ей.

— Я также иду в Мертон и передам бумагу, — сказала Мэри.

— Передадите, мисс? Очень благодарна вам. Если вы идете туда, это будет очень удобно для меня, потому что мать посылает меня навестить тетю Нэнси: ей ночью сделалось худо. А если мне побежать за мисс Решлей, то это отнимет у меня много времени.

— Вам не нужно догонять ее. Дайте мне бумагу. Я передам мисс Решлей.

— Благодарю вас, мисс.

— У меня в кармане только шесть пенсов, — сказала Мэри. — Будь у меня больше, я дала бы вам.

— Нет, мисс, мне не нужно денег. Благодарю вас и за то, что подумали обо мне, мисс.

Мэри медленно шла дальше, пока девушка не исчезла из виду. Тогда она развернула листок дрожащими руками. Да, это телеграмма. Она прочла ее: ‘Поторопи Самюэля Джона Мак-Карти. Восстановленное письмо должно быть у нас завтра к полудню…’ Как билось сердце Мэри, когда она читала эти ужасные слова! Она так побледнела, что одну минуту ей казалось, что она лишится чувств.

Мэри прошла в сад. Она опустилась на холодную траву с открытой телеграммой в руке. В это время ей было решительно все равно, что подумают о ней. Она забыла об опасности, грозившей ей в случае, если кто-то увидит эту обличительную телеграмму.

Вскоре раздался чей-то голос:

— Мэри, какая ты странная! Я думала, что ты пошла по моему поручению в селение. Что с тобой? Что у тебя в руке?

— Тебе нельзя это видеть, нельзя! — отдернула руку Мэри. — Не трогай, Генни, это не твое.

— Я хочу видеть. Дай мне, — настаивала Генриетта и старалась забрать телеграмму у Мэри.

Генриетте это удалось, и она прочла телеграмму: ‘Поторопи Самюэля Джона Мак-Карти. Восстановленное письмо должно быть у нас…’ Генриетта опустилась на траву рядом с Мэри.

— Выслушай меня, Мэри Купп. Ты, конечно, знаешь, что это значит.

— Да, знаю. Слишком хорошо знаю.

— Есть тут какая-нибудь опасность? — спросила Генриетта. — Я ничего не могу понять.

— Это значит, что… что мы погибли… я погибла, — задыхаясь проговорила Мэри.

Генриетта внимательно перечитала телеграмму.

— Как она попала в твои руки? — спросила она.

Мэри объяснила.

— Послушай, уже несколько дней я догадываюсь, что ты скрываешь что-то от меня, — упрекнула ее Генриетта. — Ты должна мне во всем признаться. Если не сделаешь этого, попадешь в беду, страшную беду. А если сознаешься, то, может быть, мне еще удастся спасти тебя, но я должна знать всю правду.

— Хорошо, — обреченно кивнула Мэри, — я так несчастна, что расскажу тебе все. Хотя для тебя было бы гораздо лучше не знать этого.

— Предоставь мне самой судить об этом, Мэри Купп. Скажи мне правду, только правду.

— Да. Когда я пришла к тебе и попросила одолжить мне двенадцать фунтов, чтобы послать их маме для Поля… я сказала тебе, что видела, как Китти писала письмо своему двоюродному брату Джеку.

— Сказала. Зачем возвращаться к этому?

— Я должна возвратиться, потому что это и есть начало. Я тогда солгала тебе.

— Мэри!

— Да, да, солгала! У меня всегда была способность, проклятая способность подражать чужому почерку. Китти совершенно не виновата. Написала письмо я. Написала, приклеила марку, указала адрес. Я написала ее почерком. О, я была уверена, что сделаю это отлично. Никто не сумел бы отличить, что это письмо написано не Китти О’Донован. Потом… потом я сама опустила его в почтовый ящик. Вот и вся история.

Трудно было заставить Генриетту проявить сочувствие. В эту минуту на нее было страшно смотреть: губы посинели, глаза округлились, все лицо стало мертвенно-бледным.

— Ты, Мэри Купп, сделала это?

— Да.

— Зачем?

— Ты сказала, что я… я должна помочь тебе. Ты завидовала Китти. Я подумала: нужно что-то сделать. чтобы Китти попала в беду…

— А теперь скажи, почему эта телеграмма так испугала тебя?

— Хорошо. Это-то и есть самое ужасное. В школе есть одна девочка, которая знает о моей способности подражать разным почеркам. Это Мэри Дов. Она более или менее в моих руках.

— Также и в моих, — усмехнулась Генриетта.

— Да, я думаю, что она ничего не скажет, потому что напугана. Знают еще мои сестры, но, странное дело, им никогда не приходило это на ум. Теперь я должна рассказать тебе о Поле — моем больном брате. Ты знаешь, что я получила от него письмо. Он так любит меня, что, кажется, и на далеком расстоянии может чувствовать мои волнения. Он писал мне в этом письме, что беспокоится за меня и чувствует, что я в тревоге, что он боится, не сделала ли я чего дурного. Он напомнил о данном ему обещании никогда не подражать чужим почеркам, так как этим я могу ввести себя и других в беду.

Вот что написано в том письме, которое восстанавливает Самюэль Джон Мак-Карти. Я разорвала его на клочки (сжечь не могла, потому что не было огня) и спрятала под кустиком щавеля. Ночью выбежала во время грозы — и ничего не нашла. Нет сомнения в том, что случилось. Клотильда съездила в Лондон посоветоваться с отцом, и какой-то Самюэль Джон Мак-Карти восстанавливает письмо. Тогда все откроется. Что теперь делать, Генриетта?

— У меня не хватает слов для того, чтобы выразить, как я ненавижу тебя.

— Знаю, что заслужила это, Генни. Но что же делать?

— Я оставлю у себя эту телеграмму, — сказала Генриетта, — и пойду все обдумаю. Не воображай, пожалуйста, что я буду заботиться о тебе.

— Тогда, может быть, будет лучше, если я во всем признаюсь, — быстро проговорила Мэри.

— Да, и в славное положение ты меня поставишь.

— Нисколько, Генни: я скажу, что ты ничего не знаешь, что я только теперь рассказала тебе и ты заставила меня сейчас же сознаться. Лучше сознаться. Только это и остается мне. Все так страшно запуталось, что я не могу вынести больше. Я должна, да, я должна получить облегчение или я сойду с ума.

— А ты думаешь, что меня интересует, сойдешь ты с ума или нет?

— Знаю, что не интересует. Знаю, что ты должна думать обо мне ужасные вещи. Что все должны это думать обо мне. Не пиши только об этом моему брату, Генни.

— Непременно напишу.

— Генни, какая ты злая! Ты хуже меня.

— Не смей говорить, что я хуже тебя! Разве я стала бы подделываться под чужой почерк? Ведь тебя могут посадить за это в тюрьму.

— Генни, смилуйся, смилуйся!

— И не думаю. В жизни не слышала о таком дурном, дурном, дурном поступке.

— Генни, я сделаю все, что ты хочешь. Посоветуй мне.

— Останься здесь на полчаса. Я уйду и подумаю. Боже мой! У меня ведь нет никого, с кем можно было бы посоветоваться. В какое затруднительное положение ты меня поставила! Как я доверяла тебе! Ты самая дурная девочка из всех, кого я знаю! Я всегда думала, что ты плохая, — теперь убедилась в этом. Оставайся тут, пока я не вернусь, приказываю тебе.

— Только отдай, отдай мне, пожалуйста, телеграмму! Позволь мне оставить телеграмму у себя!

— Нет.

Глава XX

Перемена фронта

Быстро дойдя до почтового отделения, Елизавета опустила руку в карман с намерением вынуть телеграмму и отослать ее. К ужасу, телеграммы не оказалось в кармане, зато обнаружилась дыра. Но что было еще хуже — она забыла название отеля, в котором остановились родители Клотильды. Постояв и подумав немного, Елизавета повернулась и медленно пошла назад. Она смотрела по обе стороны дороги, однако нигде не было видно телеграммы.

Елизавета решила, что следует разбудить Клотильду и рассказать ей о случившемся. По пути в дом она встретила Генриетту. Все последнее время Генриетта старательно избегала встреч с Елизаветой. Между ними не было ничего общего, все знали, что они держатся противоположных мнений насчет Китти. Елизавета ускорила шаги и прошла было мимо Генриетты, но та вдруг сказала ей:

— Мне нужно поговорить с тобой, Елизавета.

Елизавета остановилась. Ей не хотелось говорить с Генриеттой, и, кроме того, нельзя было медлить с телеграммой.

— Я очень тороплюсь, — сказала она. — Клотильда отдыхает у меня в комнате, она очень устала. Я хотела бы пройти к ней, если у тебя не очень важное дело.

— Если бы не важное, то я не стала бы задерживать тебя. Я ведь очень хорошо знаю твои чувства ко мне, — спокойно произнесла Генриетта. — Ответь мне, пожалуйста, на один вопрос. Когда Китти О’Донован должна явиться на суд?

— Я думаю, что эта тяжелая церемония совершится завтра.

— Ты думаешь, что я — худший враг Китти О’Донован? — спросила Генриетта.

— Мне всегда казалось, что ты по каким-то необъяснимым причинам не любишь Китти.

— Я могу признаться, что завидовала ей.

— Ты сознаешься в этом? — с удивлением уточнила Елизавета.

— Да, сознаюсь. Но, заметь, только тебе. Можешь, если хочешь, передать это Клотильде. Я доверяюсь тебе и Клотильде, но не желаю, чтобы это стало известно другим.

— Пусть будет так.

— Я завидовала ей, очень завидовала, — продолжала Генриетта. — Я считала несправедливым, что королевой выбрали не меня, а ее, хотя я и старше, и в школу поступила раньше, чем она. Я страстно хотела быть королевой мая и верила, что меня выберут. Родные мои также. А когда королевой стала не я, а Китти О’Донован, моя душа наполнилась завистью и негодованием, и я возненавидела эту девочку.

Генриетта остановилась. Глаза Елизаветы были устремлены на нее.

— Ты удивляешься, почему я говорю тебе это? — усмехнулась Генриетта.

— Очень удивляюсь. Это так не похоже на тебя.

— Я хочу сказать тебе, что во мне произошла полная перемена… Я ненавидела Китти, не видела в ней ничего хорошего. Меня сердила ее наивная радость. Я была в восторге, когда у нее начались неприятности. Я заставила себя поверить в ее виновность. Другие подстрекали меня. Не буду говорить об этом. Я дурная, очень дурная, но мои подруги… мои подруги еще хуже. Теперь, все осознав, я считаю ее невиновной.

— Ты считаешь Китти О’Донован невиновной?

— Да, да, считаю, Елизавета.

— Но почему? Как же ты объясняешь телеграмму, присланную ее двоюродным братом? Китти отрицает, что писала ему, а он телеграфирует, что письмо получено.

— У меня нет никаких объяснений, — ответила Генриетта. — Я могу только сказать, что мы нашли бы разгадку этой странной тайны в сердцах некоторых из наших девочек. Когда Китти явится на суд, встанет перед своими подругами, ожидая, что они обвинят или оправдают ее, я признаю ее невиновной. Более того, я буду уговаривать всех девочек, с которыми мне приходится общаться, сделать то же самое. Ты скажешь, что это странная перемена фронта. Называй, как хочешь, однако повторю: я считаю Китти О’Донован невиновной.

— Я очень удивлена, — сказала Елизавета, — и вместе с тем чувствую большое облегчение. Не пойдешь ли ты к Китти, чтобы сказать об этом? Это очень поможет ей.

— Мне было важно, чтобы ты знала о перемене моих взглядов.

— Я рада и скажу Клотильде. Благодарю тебя. Теперь я пойду.

Елизавета пошла наверх. То, что мнение Генриетты вдруг изменилось, одновременно и облегчение приносило, и беспокойство. Клотильда лежала на кровати, но не спала, а о чем-то думала.

— О, Клотильда, я сделала такую глупость! Я потеряла телеграмму! — сразу призналась Елизавета. — Конечно, я могла бы воспроизвести ее текст по памяти.

— И что же? Ты сделала это, Елизавета?

— От волнения я забыла адрес.

— О, Бетти! Отель ‘Ритц’. Пикадилли.

— Да, теперь помню. А тогда не могла припомнить и не послала телеграмму. Я искала на дороге сложенный листок и не нашла: наверное, кто-то поднял его. Клотильда, дело усложняется! Я, право, не знаю, что и думать. Я потеряла телеграмму, а у нас продолжаются чудеса: когда я шла к тебе, меня задержала Генриетта Вермонт. Она сказала, что ненавидела Китти из зависти — сама надеялась быть королевой мая. Теперь же Генриетта верит в ее невиновность и на суде собирается сказать об этом.

— Невероятно.

— Кло, милая, для меня это тоже странно. Но ты смотришь на меня с упреком. Ведь я же не нарочно потеряла телеграмму.

— Конечно, дорогая. Теперь, отдохнув, я сама пойду и все же отправлю телеграмму.

— Кажется, у меня не хватит сил пойти в почтовое отделение во второй раз. А что если мы попросим миссис Шервуд позволить нам взять пони и кабриолет.

— Пойди, Бетти, попроси.

Вскоре девочки поехали посылать телеграмму. Генриетта видела их отъезд. Лишь только они завернули за угол дома, она побежала искать Мэри Купп. Генриетта по-прежнему ненавидела Китти О’Донован, но она приняла меры, чтобы оказаться на стороне большинства, поскольку узнала новые подробности истории. На полянке Генриетта увидела, что Мэри крепко спит, а рядом с ней, как бы охраняя ее сон, с выражением ангельской доброты сидит Китти. Когда Генриетта подошла, Китти подняла свою белую ручку и тихо произнесла:

— Тс! Она очень устала.

— Жаль, — сказала Генриетта. — Нужно разбудить ее, и, боюсь, Китти, что мне придется попросить тебя оставить нас вдвоем.

— Хорошо, Генриетта. Будь поласковее с ней. Я услышала, что она плачет, и пришла сюда. Мне удалось, кажется, немного успокоить ее, и она уснула. Мэри очень несчастна, она беспокоится о Поле. Я пробовала утешить, а она прижалась ко мне и вдруг уснула.

Китти медленно встала и пошла в другую часть сада. Генриетта, заняв ее место, взглянула на спящую девочку. Как она некрасива! Видно, что из простого народа! И зачем бы ей, гордой Генриетте Вермонт, принадлежавшей к древнему роду из графства Уорикшир, общаться с такой девочкой, которая мало что простолюдинка, но еще и с дурными наклонностями: придумала ужасный план, чтобы погубить свою соученицу.

‘Одно ясно, — подумала Генриетта, — впредь я не буду иметь ничего общего с ней. Она не возбудит моего сочувствия, будь у нее хоть двадцать больных братьев’.

Мэри Купп открыла глаза:

— Ах, это ты, Генриетта.

— Приди в себя. Я хочу поговорить с тобой.

Мэри поднялась с травы и села.

— Помнишь о телеграмме, которая не дошла до места назначения, а еще о письме твоего брата и… и о том, что ты сделала рано утром второго мая?

— Я помню, — произнесла Мэри, закрыв лицо руками.

— Ты помнишь, маленькая предательница?

— Да, Генриетта. Но пришла милая Китти…

— Как можешь ты называть ее милой?

— Она старалась утешить меня.

— А, между прочим, ты решила погубить ее.

— Генни! Мне кажется, я не смогу… Я скажу всю правду.

— Ты не должна говорить правды. Иначе я сообщу Полю, какая у него хорошая сестра Мэри и как она воспользовалась своей способностью писать чужим почерком.

— Знала бы ты, что творится у меня в душе…

— Мне нет дела до того, что ты чувствуешь. Ты должна исполнять мои приказания. Завтра Китти О’Донован явится на суд школы, и ты должна проголосовать против нее.

— Ладно, Генриетта.

— А я подам свой голос за нее.

Мэри поразили эти слова.

— Но, Генни! Я же должна быть на твоей стороне.

— Вот и нет. Ты должна постоянно твердить, что она виновата, виновата, виновата! Сделай это, и я оставлю тебя в покое. А пока чем дальше ты будешь держаться от меня, тем лучше. Но если ты не подашь голоса против Китти, я приму меры.

— Генриетта… ведь ты же понимаешь, что если письмо… письмо Поля будет восстановлено и его прочтут в школе, все станет известно — все поймут. Что мне делать, что делать?

— Пусть поймут. Может быть, я и хочу, чтобы поняли. Больше мне нечего сказать тебе. Если любишь брата, подумай.

Вечером все школьницы уже знали удивительную новость: Генриетта изменила свою позицию относительно Китти О’Донован. Она сама переговорила с некоторыми девочками и объявила им, что Китти невиновна, — чтобы это понять, достаточно только взглянуть на ее лицо, перемену своего мнения объяснила тем, что раскаялась, а раскаяние полезно для души.

В комнату вошла Елизавета Решлей.

— Случилась очень странная вещь, — сообщила ей Маргарита Лэнгтон. — Генриетта перешла ‘с севера на юг’. Она была на самом холодном севере, а теперь очутилась на самом жарком юге. Она утверждает, что Китти не виновата и что письмо писала не она.

— Я думаю, что следует сказать одну вещь, — заметила Елизавета. — Те, кто будет голосовать за Китти, принесут ей пользу только в том случае, если вполне верят в ее невиновность. Для решения у вас остается только сегодняшний вечер и завтрашнее утро. Вы знаете, как глубоко я люблю Китти О’Донован, знаете, как безусловно я верю в ее невиновность, моя вера вытекает из убеждения. Но если вы подадите голоса за нее только ради ее популярности и из жалости, вы принесете Китти вред, а не добро. Оправдание ничего не будет значить для Китти, если будет дано только потому, что это легче сделать.

Елизавета ушла, Мэри Дов скользнула за ней.

— Что тебе нужно, Мэри? — спросила Елизавета.

— Мне хотелось бы повидать ненадолго Мэри Купп, одну.

— Почему же ты не сделаешь этого, милая?

— Она в своей комнате, но не пускает меня, хотя я несколько раз просила ее об этом.

— У тебя есть причина, чтобы побеспокоить ее?

— Да, есть — и очень важная.

— Это имеет отношение к Китти?

— Да.

— Тогда ты должна увидеться с ней. Пойдем.

Елизавета постучала в дверь комнаты Мэри Купп.

— Мэри, я знаю, что ты у себя. Мэри Дов хочет поговорить с тобой. Можно ей войти? Я без церемонии открою дверь, если ты сейчас же не скажешь: ‘Войдите’. Мэри очень вежливая девочка и не хочет войти в твою комнату без позволения. Но у нее важное дело, и она должна видеть тебя.

Раздались шаги. Дверь открылась, и на пороге показалась Мэри Купп. Лицо ее было заплаканным.

— Входи, Мэри Дов, — сказала Елизавета, — и не оставайся слишком долго.

Мэри Дов вошла и закрыла за собой дверь.

Глава XXI

‘Я не смею сказать’

— Что тебе нужно? — спросила Мэри Купп.

— Я хочу поговорить с тобой, Мэри.

— Догадываюсь.

— Мне нужно сказать тебе очень многое.

— Но Джени или Матильда могут скоро подняться.

— Надеюсь, мы успеем побеседовать, — сказала Мэри Дов и пристально взглянула на свою тезку. — Я вижу, что ты несчастна.

— И что из того?

— Я тоже несчастна, как ты, — призналась Мэри Дов. — Если бы ты доверилась мне! Если бы позволила мне сказать правду!

— Нет, Мэри. Я сама отдала бы все на свете, чтобы сказать правду, но мне не позволяют.

— Не позволяют?! Кто может помешать тебе?

— Генриетта.

— Глупости, Мэри! Я знаю, что она, напротив, будет в восторге. Ты не была в зале сегодня вечером. Мы все были там, и Генриетта говорила самые удивительные вещи. Она сказала, что верит в невиновность Китти О’Донован. И это она, которая подстрекала нас против Китти!

— Я знаю, — сказала Мэри Купп. Ради своих низких планов она хочет, чтобы мы продолжали верить в виновность Китти.

— Нет, нет! Не могу поверить — это слишком ужасно! — запротестовала Мэри Дов.

— Должна поверить. Сядь рядом, Мэри, я расскажу тебе свою историю.

— У тебя ужасный вид, Мэри.

— Знаю. Я очень дурная девочка, и Бог наказывает меня. Бог знает, что для меня всего больнее. Он хочет отнять у меня моего дорогого брата, Мэри! Я заслужила это, но как тяжело перенести!

— Бедная, бедная Мэри! — воскликнула Мэри Дов. — Мне жаль тебя.

— Не будешь жалеть через минуту, когда узнаешь правду. Я расскажу тебе все.

— Не рассказывай, если это слишком ужасно, — предложила Мэри Дов. — Ты знаешь, я также во власти Генриетты. Она может обвинить меня — в краже. Один раз, когда мне очень нужны были деньги, я взяла соверен из письменного стола леди Марии. Это было низко с моей стороны, но мне так хотелось иметь хорошенькое платье к первому мая! Ты знаешь, мы очень бедны, мама не могла дать мне больше денег, а платье стоило три фунта. Портниха дожидалась меня, приходилось решать как можно скорее, и я… я взяла деньги из письменного стола леди Марии. Генриетта увидела это, налетела на меня. Конечно, я положила деньги обратно, но с тех пор я в ее власти. Она постоянно грозит мне, что меня исключат за воровство. Если я чем-нибудь рассержу ее, она расскажет все. Но мое исключение из школы будет несчастьем для мамы — ведь от этого зависит мое будущее. Ужасная Генриетта держит меня в своих руках. Поэтому-то я и была эти дни в таком отчаянном состоянии. Теперь же, когда сама Генриетта считает Китти невиновной, она… она не рассердится на меня за то, что я расскажу. И я думаю, что мы с тобой, Мэри, должны рассказать, должны.

— Рассказать что? — спросила Мэри Купп.

Мэри Дов взглянула на нее.

— Нужно ли тебе спрашивать?

— Не нужно, не нужно! Конечно, ты догадываешься, конечно! Я помню, что хвасталась тебе, не подозревая, какое значение это будет иметь.

— Я была уверена, что это сделала ты, Мэри. А теперь ты, конечно, расскажешь все.

В дверь постучали. Девочки вздрогнули. В комнату, не дождавшись позволения, вошла Генриетта Вермонт.

— Я повсюду искала вас обеих, — сказала она. — Я считала весьма вероятным, что вы окажетесь вдвоем. ‘Рыбак рыбака видит издалека’ — хорошая старинная пословица.

Генриетта презрительно рассмеялась.

— Я хочу сказать кое-что вам обеим, — прибавила она, — вы сохраните это в тайне ради самих себя — ты, Мэри Дов, потому что любишь свою мать, а ты, Мэри Купп, потому что горячо любишь — или притворяешься, что любишь — своего брата. Поэтому вы никому не расскажите о моем влиянии на вас. А я вам приказываю: завтра на суде вы обязательно должны выступить против Китти О’Донован, хотя сама я подам голос за нее. Спокойной ночи.

Она повернулась и вышла из комнаты. Пораженные девочки смотрели друг на друга.

— Что это значит? — произнесла Мэри Дов.

— Отлично знаю, — покачала головой Мэри Купп. — Мне все вполне ясно.

И Мэри Купп рассказала свою историю.

— Мне пришлось признаться Генриетте, — сообщила Мэри, заканчивая свой печальный рассказ. — Потому-то она вдруг и переменилась. Она знает, что Китти будет оправдана, поэтому хочет сама быть на выигравшей стороне, а нас погубить навсегда. Вот вся правда. Что же делать нам, Мэри Дов?

— Это действительно ужасно, — согласилась тезка. — Но я не понимаю, почему ты не можешь сказать правды.

— Я не смею сказать! Видишь, я вполне в ее власти. Она говорит, что моему брату Полю напишет и расскажет, что я сделала. А это убьет его.

— Но, Мэри, ведь Поль все равно узнает. Если тот искусный господин в Лондоне сложит его письмо, Полю придется сказать все.

— Да, но не таким образом и не так внезапно. Что делать, что делать! Как бы я хотела умереть!

— Как я вынесу то, что должно быть завтра! — вздохнула Мэри Дов.

— Все это план противной Генриетты. Она желает, чтобы мы две были единственными из всех, которые признают виновность Китти. А затем откроется письмо. О Боже мой!

— На твоем месте я рискнула бы и сказала правду, — заметила Мэри Дов.

— Ты сделала бы это?

— Да. Я и сама готова признаться, если ты скажешь. Расскажи все миссис Шервуд. И не бойся Генриетты.

— Хорошо, давай подумаем, — кивнула Мэри Купп. — Во всяком случае, у нас есть время до утра. Если у меня хватит мужества, я… я сделаю это. Я расскажу все миссис Шервуд. Конечно, мне придется покинуть школу, но мне уже все равно. Только бы спасти Поля.

— Ты сделаешь доброе дело, — обрадовалась Мэри Дов. — Теперь я пойду, у меня болит голова. Знаю, что миссис Шервуд не простит меня, несмотря ни на какие мольбы.

Мэри Купп пожелала ей спокойной ночи и добавила:

— Мы встретимся за завтраком. Если у меня будет решение признаться миссис Шервуд, я положу два куска сахара в чай, если положу один — значит, у меня не хватило смелости и ты должна поступить как хочешь, независимо от меня.

— Я думаю, что нам надо сделать признание. Иначе нам будет еще хуже, — уверенно произнесла Мэри Дов.

Глава XXII

Смелый план

У бедной Мэри Купп почти всю ночь голова разламывалась от множества мыслей. Она все думала о том, что предстояло ей еще испытать. Необходимо было оградить Поля от всех плохих вестей. Она знала, как сильна его любовь к ней. Знала и его болезнь. Сильное потрясение вызовет новый приступ, который может быть смертельным.

Мэри не беспокоилась о Китти теперь так сильно, как совсем недавно. В школе произошел такой поворот в ее пользу, что она, конечно, будет признана невиноватой. Голоса будут поданы за нее. Почем у же тогда ей, Мэри, и не подать свой голос против Китти? Это, конечно, ужасно, но спасет Поля. Иначе Генриетта непременно сделает ей зло, не остановится ни перед чем.

Необходимость сказать последнюю ужасную ложь мучила Мэри. И, кроме того, она уже искренне любила девочку, которой прежде сознательно навредила. Разве можно забыть нежность Китти, когда она, Мэри, рыдала от осознания безысходности. Китти пришла к ней, села рядом, взяла ее за руку и говорила слова утешения. И ей, Мэри, стало так хорошо, что она уснула прямо на лужайке.

Теперь Мэри не могла уснуть из-за беспокоивших ее мыслей. Она вспомнила, что когда Мэри Дов была в ее комнате, ей внезапно пришло на ум: если бы удалось перехватить восстановленное письмо, то можно было бы спастись от самого худшего. Но как это устроить? Есть ли какая-нибудь возможность?

Мэри думала очень долго и наконец напала на один план. План был очень смел, но Мэри чувствовала глубокое отчаяние. Она знала, что в Лондон отправлена другая телеграмма. Она знала также, что местный почтальон — Томас Прайс. Тогда нельзя ли пойти в почтовое отделение и избавить Томаса Прайса от необходимости идти в Мертон-Геблс? Конечно, в школу доставлялось много писем. Если бы Мэри удалось взять у почтальона последние письма, она могла бы найти среди них нужное ей письмо. Мэри решила привести этот план в исполнение.

Обычно письма доставлялись в школу около семи часов утра. Тогда же забирались из почтового ящика приготовленные для отправки письма. Днем Томас Прайс приходил еще раз — за новым запасом.

Около пяти часов утра Мэри тихонько встала с постели и проскользнула вниз. Ключ от почтового ящика лежал в укромном уголке. Девочки не должны были знать, где он находится, но наблюдательная Мэри заметила место. Она открыла почтовый ящик и вынула два письма, лежавшие на дне. На этот раз из Мертон-Геблса было очень мало писем.

С письмами в руке Мэри отправилась по дороге в селение. Ей надо было дойти до перекрестка и там дождаться Томаса Прайса. Она оказалась на перекрестке раньше почтальона, пришлось даже подождать его какое-то время. Наконец он появился. Через плечо у него была перекинута сумка. Он удивился, увидев Мэри. Она встала и подошла к нему.

— Как здоровье вашей жены, мистер Прайс? — спросила Мэри.

— Очень плохо, мисс. Меня беспокоит, что приходится оставлять ее одну, но что же делать? Ведь я должен работать. Если я пойду быстро, то смогу управиться с делами и вернуться домой к девяти часам.

— А теперь она совсем одна?

— Да, с ней нет ни души.

— Как это плохо! А много у вас писем, которые надо разнести сегодня утром?

— Нет. Пока ничего нет, кроме писем в Мертон-Геблс.

— Послушайте, мистер Прайс, — сказала Мэри, — я так беспокоюсь за здоровье вашей жены! Не доверите ли вы мне писем, которые надо доставить к нам в Мертон-Геблс? Я принесла два письма из почтового ящика — вы можете отправить их. А я возьму ваши письма. Мне хотелось погулять: утро такое чудесное, и мне пришло в голову: если я встречу вас, то смогу немного помочь вам, поскольку ваша жена так больна.

— Доброе у вас сердце, мисс. Вот письма в Мертон-Геблс, их немного — полдюжины, и две газеты для миссис Шервуд. Это все. Если вы возьмете их, то очень поможете мне. Я тогда смогу вернуться к моей бедной Нэнси.

— Хорошо. И вам незачем говорить кому-либо о моей маленькой помощи вам.

— Вы очень скромная, мисс. Помощь не маленькая, однако я не буду говорить о ней, коли вы того не хотите. Благодарю вас. Вот почта, мисс.

Он вложил в руки Мэри две газеты и небольшую пачку писем.

Глава XXIII

Признание

Почтальон Том Прайс поспешил вернуться к своей больной жене и вскоре исчез из виду. А Мэри заволновалась, когда письма попали ей в руки. Трава при дороге была покрыта росой, но рядом был камень, на который она села. Мэри разложила перед собой письма. Одно из писем было адресовано миссис Шервуд, другое мисс Генриетте Вермонт. Было еще письмо Анжелике л’Эстранж, написанное острым французским почерком, другое для мисс Хонебен и два для мисс Хиз. Клотильде — ничего.

Почтальон сказал, что писем шесть. Нет, он ошибся. У Мэри сердце сильнее забилось в груди: еще письмо, седьмое! Оно оказалось между газетами — и не то, что требовалось. Письмо было заграничное и адресованное ей, Мэри. Адрес написан рукой ее матери, письмо отправлено из Швейцарии.

Дрожащими руками Мэри вскрыла конверт и стала читать письмо. Она почувствовала, что падает, падает. Потом наступило блаженное забвение.

Когда Мэри пришла в себя, она не сразу смогла сообразить, что случилось. Она опустила пальцы в покрытую росой траву и потом приложила их ко лбу. Ей стало легче. Мэри овладела собой, взяла письмо и прочла его.

‘Дорогое дитя мое, пишу тебе в большом волнении. Не пугайся, дорогая. Я не говорю, что нет надежды, но наш Поль, наше сокровище, очень, очень болен. Он требует тебя… тебя, Мэри. Приезжай сейчас же. Я посылаю тебе деньги. Миссис Шервуд отправит тебя. У нас лучший доктор, но у Поля опять шла горлом кровь, и доктор считает его болезнь серьезной. Приезжай немедленно. Он очень беспокоится, не имея известий от тебя, ему кажется, что у тебя какое-то большое горе. Доктор говорит, что необходимо успокоить его. Ты одна можешь сделать это, можешь убедить его, что с тобой нет ничего дурного. Поразительно, Мэри, что он потерял всю свою силу, забрав себе в голову, что девочка, которую он так искренне и сильно любит, сделала, как ему кажется, что-то дурное. Я сказала ему, что выпишу тебя, он успокоился и умолял меня поторопиться. Он так хочет видеть тебя. Я знаю, что он очень слаб. Приезжай как можно скорее, Мэри, милая.

Твоя несчастная мать.

Р. S. Надейся на лучшее, мое бедное дитя. Доктор говорит, что хотя Поль болен очень опасно, но если он будет спокоен душой, надежда еще есть’.

— Теперь я знаю самое худшее, — говорила себе Мэри, сидя на камне спиной. Ей казалось, что все в ее жизни — мелочи в сравнении с ужасным фактом, что Поль умирает, потому что беспокоится о ней.

Мэри сунула в карман письма, взяла газеты и побежала к дому. Было еще совсем рано, когда она вернулась. Одна из служанок убирала прихожую, стирала пыль. Она с удивлением взглянула на девочку, когда та положила почту на стол.

— Вы встретили Тома, мисс? — спросила она.

— Да, я встретила его, — сказала Мэри, — я сама ходила за письмами.

— Вы ходили за письмами, мисс?

— Да. Не задерживайте меня. Я взяла письма из почтового ящика. Жена Тома больна, и он был доволен, что не придется идти сюда. Мне нужно немедленно видеть миссис Шервуд.

— Она еще не спускалась, мисс.

— Я должна видеть ее немедленно, — сказала Мэри.

— Не сходить ли за мисс Хонебен, мисс? Я не решаюсь беспокоить начальницу.

— Хорошо.

‘Что за странный вид у барышни’, — подумала девушка, однако пошла наверх и постучалась в комнату мисс Хонебен. Мисс Хонебен открыла дверь.

— Извините, я от мисс Мэри Купп. Она пришла с почты и принесла письма… Ей нужно видеть миссис Шервуд. Она сидит в прихожей — в большом волнении. Вы пойдете к ней?

Мисс Хонебен спустилась в прихожую.

— Пожалуйста, не расспрашивайте меня, — сказала Мэри. — Я должна ехать в Швейцарию. Мама написала, чтобы я срочно приехала, потому что брат Поль очень болен.

Отчаяние звучало в голосе девочки.

— Конечно, милая Мэри, ты поедешь, — мягко произнесла мисс Хонебен. — Это то письмо?

— Да, мисс Хонебен.

— Могу я прочесть его, Мэри?

— Да, мисс Хонебен.

Прочитав письмо, учительница поняла отчаяние и горе бедной Мэри.

— Иди в свою комнату и укладывай вещи, милая, — сказала она, — а я пойду переговорить с миссис Шервуд.

— Благодарю вас.

Мэри пошла наверх. Сестры вскрикнули, увидев ее. Она довольно резко обратилась к ним:

— Матти, Джени, вставайте. Я еду в Швейцарию, к Полю. Ему хуже, и он требует меня. Помогите мне уложить вещи. Я должна выйти из дома так, чтобы попасть на девятичасовой поезд. Не браните меня, а помогите.

— Конечно, мы поможем, — сказала маленькая Джени. — Но когда, как ты получила это письмо?

— Я пошла за письмами сегодня утром.

— Пошла за письмами! — удивилась Матильда.

Девочки видели, что Мэри совершенно подавлена, они поспешно встали и положили самое необходимое в маленький саквояж сестры. В это время мисс Хонебен разговаривала с миссис Шервуд.

— Мне так жаль волновать вас, дорогая, — сказала она своей любимой начальнице, — но в положении бедной девочки наступил ужасный кризис. Я думаю, сегодня у нас объяснится многое из того, что волновало нас, но бедная Мэри Купп не будет присутствовать при этом. Она получила чрезвычайно тревожное письмо от матери. Полю хуже, и он требует Мэри. Доктор говорит, что единственный шанс спасения для него зависит от немедленного приезда Мэри. Ее нельзя отпустить одну. Я пришла просить у вас позволения проводить ее, миссис Шервуд.

— Как поразительно, как невероятно странно! Не могу сообразить. Я думала, что Полю стало гораздо лучше.

— Да ему и было лучше, но тут есть какая-то тайна, угнетающая бедного мальчика. Во всяком случае, единственное, что мы можем сделать, — это поскорее отправить бедную Мэри.

— Но когда же пришло это письмо? Вчера вечером? Отчего же мне сразу не сказали о нем?

— Оно получено с утренней почтой, — ответила мисс Хонебен.

— С утренней почтой? Но еще только семь часов, а Том приходит всегда позже семи.

— Это можно объяснить, — сказала мисс Хонебен. — Мэри, не знаю почему, пошла сегодня утром навстречу почтальону.

— Она пошла навстречу почтальону?

— Да. Она встретила Тома Прайса и взяла у него письма.

— Мне хотелось бы видеть ее письмо, — заявила миссис Шервуд. — Пойдите, милая, скажите Мэри, чтобы она укладывалась поскорее, а потом приведите ее сюда.

Мисс Хонебен исполнила поручение. Около восьми часов Мэри, одетая по-дорожному, вошла в комнату миссис Шервуд. Миссис Шервуд взяла ее за руку и подвела к софе.

— Мне грустно было узнать о твоем горе.

— Благодарю вас.

— Я устроила, чтобы мисс Хонебен поехала с тобой. Поезжай к брату и надейся, что все будет хорошо. Но не следует отправляться к нему с грехом на душе.

Мэри вздрогнула.

— Сегодня ты покидаешь школу, и один Бог знает, вернешься ли когда-нибудь. Ты едешь к мальчику, который может умереть. Оставляешь школу, в которой — сильное волнение и смятение. Я хотела бы знать, нет ли за тобой какой-нибудь вины, которую ты могла бы загладить до отъезда?

— Да, я могу сделать все.

— И сделаешь?

— Да.

— Я жду, чтобы ты начала, Мэри.

— Последнюю неделю я жила так, как живут только те, на кого гневается Бог. Он все еще гневается, сильно гневается. Я совершала один грех за другим.

— Ты очень бледна, милая. Старайся подбодриться, тебе нужно ехать к Полю.

— Да. Вы очень добры ко мне. А я — самая плохая девочка на свете. Я хочу сказать, миссис Шервуд, что Китти О’Донован совершенно не виновата в том, что ей приписывают.

— Мэри, тогда не можешь ли ты сказать, кто же виноват, если Китти не виновата?

— Я… я могу сказать.

— Да, дорогая.

— Сказать… сказать, миссис Шервуд, — черные пятна… точки опять у меня перед глазами, я…

И это было все, что миссис Шервуд могла узнать от Мэри Купп. Увы! Поездку в Швейцарию пришлось отложить. В комнате начальницы Мэри потеряла сознание. Ее перенесли в лазарет Мертон-Геблса. Несчастная девочка находилась между жизнью и смертью.

Глава XXIV

‘Да здравствует королева мая!’

Ближе к полудню стало солнечно — лучи солнца падали на распустившиеся цветы в красивом саду, на группы девочек, которые ходили меж деревьев и тихо разговаривали. Потом они ушли в дом.

Часы на ближайшей старинной церкви звучно пробили двенадцать, и с последним ударом в Праздничном зале показалась Елизавета в сопровождении фрейлин и статс-дам. Она привела Китти О’Донован. Остальные ученицы уже стояли в ожидании. Учительницы, за исключением мисс Хонебен, в зале отсутствовали.

Елизавета объяснила дело просто и ясно. Она рассказала все, что было известно до этого дня, не упоминая о Мэри Купп. О ней не следовало говорить, потому что она не могла быть свидетельницей — что бы ни сказала Мэри, это было бы произнесено в болезненном состоянии.

Окончив рассказ, Елизавета спокойно прибавила:

— К сожалению, одна из учениц сильно заболела и не может участвовать в подаче голосов. Теперь я изложила все и предоставляю всем девочкам решить, виновата Китти О’Донован или не виновата. Говорите, что думаете, — честно. На решение вам дается ровно четверть часа. По окончании этого времени Китти и я вернемся сюда.

Китти стояла очень спокойно, на этот раз ее темно-серые глаза не были опущены, а на щеках показался слабый румянец. Елизавета Решлей вывела ее, не проронившую ни слова, из Праздничного зала. Они ушли в гостиную Елизаветы и сидели там.

Елизавете показалось, что со двора раздался шум, будто к дому подъехал автомобиль. Она поднялась и вместе с Китти отправилась в Праздничный зал.

— Каково же ваше решение, девочки? — спросила Елизавета. — Сколько из вас голосуют за невиновность Китти? Несмотря на то, что тайна остается нераскрытой.

Среди девочек произошло волнение. Они зашумели и дружно подняли руки. Удивленная Елизавета улыбалась. Китти была поражена увиденным — румянец на щеках стал ярче.

— А теперь, — продолжила Елизавета, — поднимите руки только те, кто считает Китти О’Донован виноватой.

Генриетта стояла рядом с Мэри Дов. Она незаметно толкнула девочку, но… Рука Мэри Дов осталась опущенной.

— Никто в школе не считает Китти О’Донован виноватой? — уточнила Елизавета.

— Никто, — подтвердила Клотильда Фокстил. — Все мы единогласно признаем Китти О’Донован полностью и безусловно невиновной. Она — наша дорогая, любимая королева мая. А теперь, девочки, я приведу вам доказательства ее невиновности.

Когда Клотильда замолчала, дверь в Праздничный зал отворилась. Вошел полноватый краснолицый человек.

— Ну, папа, — сказала Клотильда, — догадываюсь, что все у тебя хорошо. Привез с собой Самюэля Джона Мак-Карти?

— Привез, Клотильда Фокстил. И его, и твою маму.

— Приведи маму прямо сюда, чтобы она могла видеть нашу радость, — попросила Клотильда.

Мистер Фокстил вышел и вернулся с человеком, который был немного толще, а лицо у него покраснее. С мужчинами в зал вошла миссис Фокстил, она улыбнулась собравшимся, затем обняла Клотильду и поцеловала ее.

— Славная моя девочка, — сказала миссис Фокстил, — ты хорошо устроила дело с разорванным письмом. Хотя, не будь Самюэля Джона Мак-Карти, все усилия могли оказаться напрасными.

— Да, пришлось повозиться, чтобы восстановить это письмо! — оживился Самюэль Джон Мак-Карти. — Но теперь оно готово.

Елизавета Решлей взяла письмо и прочла его про себя, после чего передала другим девочкам и заявила:

— Каждая из вас должна прочесть это письмо.

Какое смятение, какое волнение произошло среди девочек! Вся низкая интрига обнаруживалась. Джени Купп всхлипнула:

— Я не подумала об этом раньше. Ведь Мэри всегда, всегда умела делать это.

— Но она перестала заниматься этим, когда папа ей запретил, — напомнила Матильда. — И папа, и Поль — оба говорили ей, чтобы она не делала этого.

— Конечно, потому-то нам и не пришло в голову, — согласилась Джени.

В эту минуту в класс вошли Фокстил с женой и дочерью.

— Я хочу сказать несколько слов, — попросил мистер Фокстил, — и сейчас же. Это очень грустное дело. Но ваша королева мая все же осталась королевой мая, да благословит ее Господь! А девочку, совершившую проступок, наверное, подбивал кто-нибудь. Я хотел бы узнать все. Мне не верится, чтобы она одна была виновата.

— Это правда. Теперь и я скажу кое-что! — крикнула Мэри Дов.

Напрасно Генриетта толкала ее ногой. Мэри Дов не боялась больше — была смела, как двадцать львов. Она обернулась к Генриетте:

— Не толкай меня, Генриетта, это бесполезно. Я расскажу вам все, — продолжала Мэри, обращаясь к другим школьницам. — Мы с Мэри Купп были запуганы, мы были во власти Генриетты. Мэри Купп поступила очень дурно. Я также. А заставила нас Генриетта. Да, она! Ты не можешь отрицать этого, Генриетта. Ты — причина всего того дурного, что мы сделали. Я могу рассказать всю историю Мэри с начала до конца. Она слишком больна, чтобы могла рассказать сама, поэтому я скажу за нее.

— Хорошо, моя девочка, говори, — подбодрил ее мистер Фокстил. — Мисс… Мисс Генриетта, пожалуйста, не уходите из комнаты.

— Да, Генриетта, тебе нельзя уходить, — заявила Елизавета.

Мэри рассказала все, ничего не пропуская. Когда девочка закончила, мистер Фокстил посмотрел на Генриетту таким взглядом, от которого ей захотелось провалиться сквозь землю.

— Самое худшее случилось вчера вечером, — продолжала Мэри Дов. — Генриетта узнала, что собираются склеить разорванное письмо, — Мэри Купп сказала ей всю правду. Тогда Генриетта изменила свое намерение и сказала, что проголосует за невиновность Китти. Но мы — Мэри Купп и я — должны быть против. Она требовала, чтобы мы дали обещание. Вчера вечером она пришла в комнату Мэри Купп и пригрозила, что если мы не сделаем этого, то она… она пошлет телеграмму Полю Куппу о том, что натворила его сестра, и устроит так, что меня исключат из школы. Вот весь мой рассказ о ней. Я плохая. И Мэри Купп тоже плохая. А Генриетта — хуже всех.

— Имеете вы что-нибудь сказать в свою защиту? — спросил мистер Фокстил.

Генриетта с трудом овладела своим голосом.

— У меня есть многое что сказать, — ответила она. — Но я не понимаю, сэр, почему вы являетесь моим судьей. Я буду говорить с миссис Шервуд.

— Чем скорее, тем лучше, — заметила Елизавета.

— Я пойду с вами, моя милая, — сказала мисс Хонебен, — для того чтобы точно знать, расскажете ли вы миссис Шервуд то, что сообщила нам Мэри Дов.

Дверь закрылась за ними. Тогда мистер Фокстил воскликнул:

— А теперь хорошо бы отпраздновать этот день! Тяжелое время прошло! Мэри Купп, конечно, поправится, не бойтесь, девочки. Какое облегчение почувствует она, свалив тяжесть с души! И хотя Поль не встретится в ближайшее время со своей сестрой Мэри, зато он увидит, скажу вам, кого: своих сестер Матильду и Джен, а также Мэри Дов, которая нашла в себе смелость во всем признаться. Сегодня же вечером я возьму девочек в Швейцарию, и Мэри Дов расскажет Полю все, но так, чтобы не расстроить его.

— О, сэр! — рыдая, произнесла Мэри Дов.

— Ты поступила ужасно, — отметил мистер Фокстил, — ужасно! И твоя подруга также. Надеюсь, что всемогущий Бог простит и тебя, и ее.

Отец Клотильды очень понравился всем девочкам. Он показался им очень милым. Мистер Фокстил поднял вверх обе руки и громко произнес:

— Ну а теперь я предлагаю устроить праздник в школе! И да здравствует королева мая! Ура!

Разумеется, праздник получился веселым.

Позже миссис Шервуд посчитала необходимым удалить из школы Генриетту Вермонт. Та уехала тихо, не простившись ни с кем. Мэри Купп проболела несколько дней, и потом ей стало лучше. Во время болезни ее часто навещала Китти О’Донован. Прикосновение руки Китти напоминало бархат, ее слова — музыку, а лицо — ангела. Это способствовало тому, что Мэри быстро поправилась. Полю стало гораздо лучше, а Мэри Дов подружилась с ним. Сестре же его, Мэри Купп, доктор рекомендовал перемену воздуха, поэтому она поедет в Швейцарию к своим близким.

Таким образом, все кончилось хорошо и многие из девочек получили урок на всю жизнь. В Мертон-Геблсе хранится летопись, где говорится, что никогда в школе не было другой такой прелестной, очаровательной королевы мая, как Китти О’Донован.

Школьная королева

Глава I

Мертон-Геблс

Глава II

Нет розы без шипов

Глава III

Злое дело

Глава IV

‘Я не люблю Мэри Купп’

Глава V

Мэри Купп обвиняет Китти

Глава VI

Мисс Хонебен смущена

Глава VII

Джек в восторге

Глава VIII

‘Неужели вы верите, что я виновна?’

Глава IX

Передышка

Глава X

Великодушие

Глава XI

Испытание

Глава XII

Нет ли тут обмана?

Глава XIII

Что подслушала Мэри Купп

Глава XIV

Затруднение

Глава XV

Клотильда выражает свое мнение

Глава XVI

Письмо от Поля

Глава XVII

Что увидела Клотильда в лесу

Глава XVIII

Китти и банши

Глава XIX

Отчаяние

Глава XX

Перемена фронта

Глава XXI

‘Я не смею сказать’

Глава XXII

Смелый план

Глава XXIII

Признание

Глава XXIV

‘Да здравствует королева мая!’

Читайте также: