Александр Васильевич Дружинин
‘Шиллер в переводе русских поэтов’, изданный под редакциею Н. В. Гербеля. Т. 1, 1857
‘Шиллер в переводе русских поэтов’, изданный под редакциею Н. В. Гербеля. Т. 1, Дружинин Александр Васильевич, Год: 1857
Время на прочтение: 9 минут(ы)
Русские писатели о переводе: XVIII-XX вв. Под ред. Ю. Д. Левина и А. Ф. Федорова.
Л., ‘Советский писатель’, 1960.
В одном из наших журналов недавно была высказана в высшей степени справедливая мысль о том, что наша современная критика, разбирая периоды русской словесности с исторической точки зрения, никогда почти не касается влияния, производимого на русскую литературу и общество русское иностранными писателями. В самом деле, наши критики — и мы первые — не мало грешили по этой части. Любовь к общим выводам не раз увлекала нас слишком далеко, и, признаемся откровенно, сбивала на ложную дорогу. Мы всегда были готовы писать по странице о влиянии той или другой повести журнальной на литературу и вкус читателя, не уделяя даже и строки иноземным первоклассным деятелям, которые обходили всю читающую Россию, в переводе или в подлиннике, вдохновляя литераторов, зарождая толпы подражателей или, по крайней мере, услаждая досуги целого поколения. Очень часто мы оставляли в тени факты истинно достойные изучения, или, вследствие довольно извинительной симпатии к деятелям родного края, приписывали их таланту тот результат, который был подготовлен писателями чужестранными. В последнем случае всегда случалось так, что часть принималась за целое, подражание за оригинал, песня с чужого голоса за настоящую самобытную мелодию. Мы не спорим о том, что русские поэты, усвоившие себе дух и влияние того или другого великого чужеземного певца, внесшие на этом основании новый элемент в свою словесность, стоят почести и благодарности, но никогда не следует, говоря о цветке, забывать растение, давшее ему жизнь, или описывая здание, умалчивать о фундаменте, на котором оно построено. Сметливость и переимчивость русского человека весьма велика, наше просвещение еще очень юно, а потому и не мудрено, что мы многому учимся у иностранцев, нередко увлекаемся иностранцами, подражаем иностранцам. Сказать свое собственное новое и народное слово не так-то легко, как о том думают многие, — хвала и тому писателю, который умеет сам учиться у других, добросовестно делясь своими открытиями с массой своих соотечественников. Увлечение иноземным великим поэтом не есть рабство, перенесение чуждого, но здравого элемента на свою собственную почву не есть еще отрицание всякой самостоятельности. И все же, однако, следя за течением широкой реки, полезно знать, где находится ее исток и какие посторонние притоки вошли в состав ее многоводной массы. За труд подобного рода непременно возьмется критика, нам современная, может быть, уступающая критике предшествовавшего нам периода в таланте и страстности, не превышающая ее по спокойствию воззрения и многостороннему развитию своих главных деятелей. До сих пор еще в нашей истории литературы ее главнейшие периоды рассматриваются без связи с течением словесности тех стран, которых язык и поэзия имели свое несомненное влияние на ход русского просвещения. До сих пор еще первые писатели русские, люди, дававшие благотворное направление нашей словесности, представляются нам без связи с их чужеземными сверстниками, современниками и предшественниками. Такое воззрение, по-видимому, упрощая задачу, в сущности ее усложняет, потому что, говоря, например, о Державине без его отношения к старым французским писателям, о Карамзине без влияния, проповеданного на него Стерном, о Жуковском, не как об адепте современного ему немецкого романтизма — мы, по необходимости, собьемся в выводах, пропустим лучшие точки зрения для уразумения сказанных писателей. А если мы захотим толковать о деятельности Державина, Карамзина, Жуковского, как почтенных поэтов, сближавших наше искусство с преданиями искусства иноземного, то каким же образом будет полна наша речь, без основательного разбора чужестранцев, имевших такое значительное влияние на русскую поэзию? Как угадаем мы то, что заимствовано и что действительно воспринято, что применено к нашим понятиям, что у нас привилось и что не привилось, не взирая на все усилия толкователей? Да, нам предстоит еще учиться весьма многому, во многом проверять и дополнять выводы, сделанные нашими даровитыми предшественниками.
Пересматривая первый том Шиллера в переводе русских поэтов, изданный г. Гербелем, мы невольно задумались о влиянии великого поэта юности на развитую часть русских читателей. Влияние это нелегко поддается анализу, ибо на Руси оно не было широким, увлекающим влиянием, как, например, и Германии. Невзирая на все изящество, благородство, горячность, симпатичность, отличающие человека, подарившего миру ‘Орлеанскую Деву’ и ‘Вильгельма Телля’, масса русских читателей никогда не увлекалась поэзией Шиллера, в этом отношении и Байрон, и Стерн в сомнительных подделках, и Скотт, и Санд, даже Ламартин оказались сильнее немецкого поэта. Незнание языка, недостаток переводов из Шиллера, изданных особым собранием, наконец, недоверие простого русского человека к немецкой музе — играли тут большую роль. Сверх того, и сам Шиллер, может быть, был слишком идеален, слишком артистичен для русской публики прошлого времени. Как бы то ни было, у нас в старые годы не водилось особенной страсти к Шиллеру. Юноши наши не пели застольных песен его на своих собраниях, наши девушки не переписывали Шиллеровых стихотворений в свои альбомы, ни один мальчик-сумасброд не удалялся в лес после представления Шиллеровых ‘Разбойников’, публика не лила восторженных слез, глядя на герцога Позу во время его объяснения с королем Филиппом. ‘Вильгельма Телля’ многие, довольно образованные люди, у нас никогда не читали, ‘Иоанна д’Арк’ не получила в печати большого успеха, не взирая на авторитет Жуковского и пленительную сладость стихов, которыми она была передана. В то время, когда Шиллер наполнял Европу своим именем, большинство наших соотечественников еще не было подготовлено к его уразумению ни в ученом, ни в общественном, ни в поэтическом отношении. Наше эстетическое понимание, с тех пор так развитое и просвещением, и великими событиями истории, и песнями Пушкина, с поэтами в роде Кольцова, Лермонтова, Гоголя, еще не доросло до того, чтоб примениться к Шиллеровой музе. ‘Мы не могли еще вполне ценить ‘Орлеанской Девы’ за ее неземную поэзию, нам не сказывалось все средневековое величие в каком-нибудь ‘Графе Габсбургском’, даже дивные баллады из греческого мира казались и свое время чем-то неудобопонятным, ибо греческий мир, с его героями и богами, являлся нам не иначе, как под причудливой маской французского псевдоклассицизма. Бюргерова ‘Ленора’, нескладно подделанная под русские нравы, обошла всю Россию, не взирая на все свои несообразности, между тем как произведение, исполненное высочайшей мудрости и художественности:
Пал Приамов град священный,
Грудой пепла стал Пергам,
находило себе ценителей лишь между поэтами и небольшим числом лиц самого широкого образования. Здесь мы и остановимся на время, ибо нам удалось коснуться сущности всего дела. Влияние Шиллера на русских читателей не могло назваться великим, но оно все-таки было глубоко и плодотворно. Масса нашей прежней публики, скажем с достоверностью, была холодна к имени и поэзии Шиллера. Но небольшое число лиц, высокоодаренных и составлявших цвет нашего общества, высоко уважало Шиллера. Державин и Мерзляков перевели одно из слабейших стихотворений поэта юности <'Лаура за клавесином'> и напечатали его в ‘Вестнике Европы’ за 1806 год. Через год Жуковский приступил к делу, напечатав известный романс ‘Тоска по милом’ и следом за ним: ‘Кассандру’, ‘Счастие’, ‘Жалобу’, ‘Ивиковых журавлей’ и целый ряд других переводов. Из них, надо признаться, огромным успехом был награжден только один — ‘Тоска по милом’, до сих пор памятный старушкам заодно с известным романсом: ‘Под вечер осени ненастной’.
Все переводы Жуковского выполнены превосходно и поэтически добросовестно, хотя всякий придирчивый критик, если он к тому же еще лишен поэтического чутья, найдет в них много отклонений от буквы подлинника. Впрочем, критики такого рода никогда не имеют авторитета, да и сам Жуковский, благодаря своему дарованию, не нуждался ни в каких указаниях. Пример поэта породил подражателей — и в двадцатых годах, кроме Жуковского, над Шиллером трудились люди весьма талантливые, как-то: Шевырев, Востоков, Писарев, Ротчев. В журналах помещались статьи о сочинениях Шиллера, его биографии, отрывки из его трагедий и исторических сочинений, даже критическо-полемические статьи по поводу Шиллера. Короче сказать, для каждого из талантливых литераторов периода двадцатых годов имя Шиллера было любимым именем: его творения или переводы его творений были настольною книгою. Масса читателей, не считая особенного восторга к певцу ‘Валленштейна’, приучалась произносить его имя с почтением, смутно сознавая, что с этим именем соединяется нечто прекрасное, вечно юное, благородное и вполне отрешенное от житейской пошлости.
После двадцатых годов в литературе нашей, по видимому, ослабел энтузиазм к Шиллеру, и причина тому весьма понятна. Несколько новых чужестранных поэтов получили у нас полный почет, просвещенная часть нашей публики обратилась к иным властителям дум, как например к Скотту, Гёте, Ламартину, Шатобриану, и неотразимейшему из всех поэтов — лорду Байрону. В тоже самое время, родная словесность стала принимать широкое, национальное развитие: на сцену вышли Пушкин, за ним Лермонтов, за ним Гоголь, и читатели нового периода, общее направление вкуса стало клониться к реализму в искусстве. Но Шиллера не забывают люди, даже слабо почуявшие аромат его вдохновенной поэзии. Книжка, о которой говорим мы в настоящую минуту <'Лирические стихотворения Шиллера в переводе русских поэтов'1>, всего лучше доказывает справедливость слов наших. В течение долгих лет, невзирая на антиромантическую реакцию, несмотря на какое-то врожденное нерасположение русского человека к музам туманной Германии, почти все лучшие наши поэты хотя изредка брались за переводы из Шиллера. Поэты второстепенного разбора сделали то же, за ними шли поэты самого малого таланта, и, что замечательно, даже труд этих слабейших детей Аполлона стоит внимания. Наконец, в списке лиц, упомянутых в библиографической статье г. Гербеля <'О русских переводах из Шиллера'>, находим мы людей, всегда писавших прозою и для Шиллера только устремившихся в область крылатой поэзии. О том, что все это происходило не из моды, не из временного увлечения, кажется, говорить не стоит. В тридцатых и сороковых годах всякое раздирательное, дидактическое или байроническое стихотворение ценилось лучше самого свежего перевода из Шиллера. Трудясь над какой-нибудь мелкой вещицей названного певца, каждый переводчик знал, что этим трудом он не увеличит своей славы, что не многие из читателей скажут ему за то хотя слабое приветствие. Подобные труды по большей части исчезали в журналах, критика едва упоминала о них, а между тем Шиллер, которого переводили до появления байроновских поэм, переводился русскими людьми и тогда, как энтузиазм наш к Байрону совершенно выгорел. У просвещеннейших деятелей русской словесности держалась в отдаленных тайниках сердца прочная симпатия к поэту юности, всякий человек, говоривший когда-либо ‘о Шиллере, о славе и любви’, питал вечную, неизменную, хотя тихую преданность к имени, может быть самому честному изо всех человеческих имен, сделавшихся славными за все столетие.
Когда, по смерти Шиллера, кто-то спросил у Гете: почему он не желает проститься с телом своего друга, великий певец ‘Фауста’ ответил такими словами: ‘Я не хочу видеть Шиллера мертвым и разрушающимся,— он должен жить в моем сердце в виде живого, вечного юноши’. Таким юношей живет Шиллер и в сердцах наших, и в сердцах отцов наших, в воображении всех деятелей новой литературы, и в воображении почтенных деятелей, нам предшествовавших. Да и может ли оно быть иначе? Вспомним, чему мы научились у Шиллера, вспомним о его влиянии на всю нашу юность, на все наши порывы к высокому! Разве для нескольких просвещенных поколений на Руси Шиллер не был, если не властителем дум, то по крайней мере тихим другом, при голосе которого споры утихают, лица проясняются, помыслы принимают доброе настроение? Вот причина, по которой Шиллера так много переводили и переводят у нас, хотя никто еще из русских поэтов, кроме Жуковского, не добыл себе громкой славы переводами из Шиллера. Взгляните на список имен, помещенных в оглавлении издания г. Гербеля: каких имен вы тут не найдете рядом с именами первых наших писателей? Тут увидите вы и водевилистов, и лиц, совершенно неизвестных в литературе, и поэтиков, о которых говорят с снисходительной усмешкой, и лиц с заднего двора нашей литературы, газетных фельетонистов, о которых никто не говорит печатно из уважения к собственному достоинству. Но и у самого мелкого труженика бывают свои чистые минуты, и он приучает себя в подобные минуты, по мере сил своих, обращаться к самому благороднейшему из известных ему поэтов. Большая часть переводов, напечатанных г. Гербелем, стоит внимания, чьими бы именами ни были подписаны эти переводы. Как и следует ожидать, из них особенно замечательны те, которые были сделаны не по заказу, не по приглашению издателя, а по наклонности вкуса самих переводчиков, по собственному их усмотрению.
Обилие переводом из Шиллера, разбросанных по разным периодическим изданиям и сборникам, а потому теряющих большую часть своего значения, дало г. Гербелю счастливую мысль собрать эти переводы, подвергнуть их тщательному пересмотру, дополнить переведенные вещи Шиллера как своими трудами, так и новыми трудами своих товарищей-поэтов, и затем представить русским читателям собрание лучших сочинений Шиллера в русском переводе. Задумав хорошее и полезное дело, издатель принялся за работу с усердием, делающим честь его трудолюбию. Тщательный пересмотр периодических изданий дал возможность г. Гербелю составить почти полное собрание стихотворений Шиллера в русском переводе. Не все пьесы, конечно, были удачны по исполнению, не все стоили имени Шиллера. Вследствие осмотрительного выбора многое было откинуто, многое принято. Стихотворения, которых переводы не удовлетворяли своему назначению, а также вещи, еще не переданные на русский язык, были разделены между несколькими современными поэтами, с готовностью вызвавшимися содействовать всему предприятию. Таким образом, под редакциею издателя, составился первый том ‘Лирических Стихотворений Шиллера в Переводе Русских Поэтов’, о выходе которого мы в свое время уже уведомляли наших читателей. В этот томик, красиво изданный и напечатанный четким шрифтом, вошло сто сорок переводов разных авторов {В том числе 23 г. Струговщикова, 18 Жуковского, 13 Михайлова, 11 Мея и 19 самого издателя.}, из них тридцать шест переведено вновь и напечатано в первый раз, а двадцать четыре исправлено самими их авторами. За этой первой частью последует вторая и последняя, в состав которой войдут все остальные стихотворения Шиллера и подробная его биография. Издатель, как кажется, не имеет намерения остановиться в своем предприятии, напротив того, в своем предисловии он обещает нам, что за лирическими стихотворениями будут последовательно являться в русском переводе театр, исторические и философические сочинения Шиллера.
Вот все, что мы считаем нужным сказать о труде г. Гербеля и первой части его издания. Быстрого успеха ‘Шиллеру в Переводе Русских Поэтов’ мы предсказать не в состоянии, но мы вполне уверены, что книга получит тихий и прочный успех, достойный ее цели. Для всякого поэта, для всякого литератора, для всякого просвещенного человека имя Шиллера есть домашнее слово, ‘hauschold word’, по выражению Шекспира, в наше время ставшему народной поговоркою. Когда книга г. Гербеля дополнится последующими томами, когда наконец, мы увидим на русском языке полное собрание всего, что только Шиллер писал стихами, мы порадуемся от души и от души поздравим издателя с окончанием его истинно-полезного предприятія.
1857.
‘Шиллер в переводе русских поэтов’, т. 1.— Собр. соч., т. VII, стр. 377—380.
1 Дружинин пишет о первом томе собрания сочинений Шиллера в переводе русских писателей, издававшегося Н. В. Гербелем в 1857—1861 гг. Издание состояло из 9 томов: тт. I, II — ‘Лирические стихотворения’, тт. III—VII — ‘Драматические сочинения’, т. VIII — ‘Разные сочинения’, т. IX — ‘Исторические сочинения’. Для этого издания Гербель отобрал лучшие из ранее опубликованных переводов, большинство же переводов было сделано по его заказу. К работе над переводами Гербель привлек всех сколько-нибудь известных переводчиков своего времени. Многие стихотворения Шиллера были представлены в издании в нескольких переводах. Выход в свет собрания сочинений Шиллера в русских переводах явился событием в культурной жизни России, издание было встречено с одобрением критиками различных направлений, особенно критиками-демократами (см. ниже отзывы о нем Н. Г. Чернышевского — стр. 366—368, Н. А. Добролюбова — стр. 397—399, М. Л. Михайлова — стр. 411—422). Впоследствии собрание сочинений Шиллера под редакцией Гербеля переиздавалось с дополнениями 6 раз (6-е и 7-е издания вышли после смерти редактора).