Щедрин - сотрудник 'Русских Ведомостей', Розенберг Владимир Александрович, Год: 1913 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 46 минут(ы)

Щедринъ — сотрудникъ ‘Русскихъ Вдомостей’.

(Изъ переписки восьмидесятыхъ годовъ.)

I.
Начало сотрудничества М. Е. Салтыкова въ ‘Русскихъ Вдомостяхъ.— Къ характеристик времени.— Кіевская исторія.— Тверской анекдотъ.— Студенческія волненія въ Москв въ 1884 г.— ‘Пестрыя письма’ и ‘Сказки’ Щедрина.— Цензурныя мытарства.— Что такое фельетонъ?— ‘Разоблаченія по телеграфу’.— Поздравленіе съ ‘именинникомъ’.— Сказка ‘Чижиково горе’.— Въ совт по дламъ печати.— Персій и Ювеналъ.— ‘Имть въ виду’.— Сановная критика ‘Чижикова горя’.— ‘Сидть и ждать?’ — ‘Какія нынче условія ставятся и принимаются?’ — Сказка ‘Недреманное око’.— ‘Не тотъ едотъ’ и ‘совщаніе 4-хъ’.— ‘Презрнное время’.— Сказка ‘Дуракъ’.— Равнодушенъ ли читатель?

‘Чижиково горе. Сказка’,— такъ называлось первое изъ напечатанныхъ въ ‘Русскихъ Вдомостяхъ’ произведеніе Щедрина. Оно появилось въ рождественскомъ нумеръ 25-го декабря 1884 года. Время было тяжелое, для печати въ особенности. Созвздіе гр. Д. Толстого, Каткова и Побдоносцева находилось на высшей точк своей силы и вліянія. ‘Временный’ режимъ ‘усиленной охраны’ былъ возведенъ въ систему. Контръ-реформы въ откровенномъ крпостническомъ дух начались, причемъ, какъ водится, въ первую голову разгрому подверглось то, что ближе лежало и больше глаза мозолило. Университетамъ данъ новый уставъ въ томъ же 1884 году. А съ печатью расправились еще. раньше. Можно сказать, что первымъ дломъ гр. Д. Толстого но возвращеніи его къ власти въ 1882 г. было зажатіе рта печати. ‘Временныя’ правила 27-го августа, съ ихъ ‘карательной’ цензурой посл трехъ предостереженій и съ прекращеніемъ изданій навсегда по приговору четырехъ министровъ, положили начало систем цензурнаго террора, которая въ теченіе 20-ти лтъ, безъ преувеличенія, терзала русскую печать. Такъ-называемая ‘безцензурная’ пресса, появившаяся у насъ въ 60-хъ годахъ, была фактически уничтожена: немногія изданія, перестрадавшія эту 20-тилтнюю каторгу, высвободились еле живыя изъ двойной петли запретительныхъ циркуляровъ и ‘карательной’ цензуры лишь въ 1905 году. Значительное большинство газетъ и журналовъ задохнулось въ этой петл задолго до недавней освободительной эпохи, а новыя ‘безцензурныя’ изданія все это время не разршались въ вид общаго правила, еще со временъ Толстого. Наконецъ, съ частью старыхъ ‘безцензурныхъ’ изданій, признанныхъ особенно зловредными, на первыхъ же порахъ толстовско-катковскаго торжества покончено однимъ ударомъ обуха.

Одной изъ жертвъ такой скорой расправы были ‘Отечественныя Записки’, во глав которыхъ тогда стоялъ М. Е. Салтыковъ. Посл закрытія его журнала Салтыковъ замолчалъ. Онъ возобновилъ свою литературную дятельность лишь черезъ нсколько мсяцевъ. Возвращаясь къ ней, онъ писалъ В. М. Соболевскому, редактору ‘Русск. Вд.’, что собственно ‘слдовало бы совсмъ бросить писать. Этого требовало бы чувство собственнаго достоинства. Нелестно отдавать свое имя на поруганіе Катковымъ… Можетъ-быть, такъ и случится. Во всякомъ случа, конецъ моей карьеры не изъ веселыхъ, и, какъ признакъ времени, настолько характеренъ, что, быть-можетъ, историкъ не оставитъ его безъ вниманія’ (письмо отъ 14-го октября 1884 г.). Но ‘такъ’ не случилось. Человкъ, ‘званіе литератора предпочитавшій всякому другому’, не могъ замолчать, какъ ни скорбенъ былъ избранный имъ путь.

По первоначальному плану М. Е. долженъ быть выступить въ ‘Русскихъ Вдомостяхъ’ со статьей, составившей поздне первое изъ его ‘Пестрыхъ писемъ’. 27-го сентября 1884 г. онъ писалъ Соболевскому: ‘Посылаю вамъ небольшую статейку. Извините, что замедлился: все время такъ былъ боленъ, что только это и усплъ написать. Печатать или не печатать,— ‘Совершенно на вашу волю. Можетъ-быть, для васъ покажется нсколько неудобнымъ,— не стсняйтесь, только не утеряйте и возвратите. Мста, обведенныя карандашомъ, можно и по печатать совсмъ. Я хотлъ сначала занумеровать письмо I, но потомъ подумалъ, что такъ безъ No надежне. Но я буду продолжать, ежели настоящее письмо будетъ напечатано. Не пугайтесь, не часто. Плата, какъ я уже вамъ сообщалъ, 250 руб. за листъ ‘Отеч. Зап.’ ш’ разсчету… Кром физическихъ болей, я и нравственно нахожусь въ угнетенномъ положеніи. Кіевская исторія обнаружила, что я состою предметомъ начальственной диффамаціи и что въ имени моемъ заключается нчто инфекціонное. А тутъ еще анекдоты кстати подоспли, въ Твери есть какой-то музой, и тамъ стоялъ мой бюстъ, яко. гаерскаго уроженца. Теперь этотъ бюстъ оттуда вынесли. Во всякомъ случа, не весело мн чувствуется. Таковъ результатъ почти сорюкалтней дятельности. Извстите меня о вашемъ рщеніи по поводу прилагаемой моей статейки, и затмъ, помогай вамъ Богъ!

М. Салтыковъ’.

Посл подписи сдлана приписка: ‘Благодарю за газету. Напрасно вы напечатали, что у меня что-то готово для ‘Русской Мысли’. Ничего у меня готоваго нтъ, и, мн кажется, я вамъ даже лично говорилъ, что началъ кое-что и бросилъ’.

Кіевская исторія, огорчившая Салтыкова, находится, повидимому, въ какой-то связи со студенческими волненіями, возникшими въ то время въ Кіев. По оффиціальному сообщенію, опубликованному въ газетахъ, однимъ изъ поводовъ къ этой студенческой исторіи послужилъ отказъ студентамъ въ разршеніи приглашать безконтрольно гостей на студенческій вечеръ, предполагавшійся по случаю университетскаго юбилея. Быть-можетъ, впрочемъ, ‘нчто инфекціонное’ въ имени Щедрина было обнаружено кіевскими властями и по какому нибудь другому поводу. Но студенческія волненія все-таки сыграли нкоторую роль въ судьб первой вещи, присланной Салтыковымъ въ ‘Русск. Вд.’. Статья была уже набрана, но съ печатаніемъ ея пришлось пріостановиться на нкоторое время, именно потому, что и въ Москв начались студенческія волненія, и какъ всегда бывало въ подобныхъ случаяхъ, увеличились цензурныя строгости. Извстія ю событіяхъ такого рода проникали въ печать тогда не слишкомъ скоро и часто лишь въ форм сухихъ полицейскихъ реляцій или въ оффиціальныхъ сообщеніяхъ, написанныхъ сплошь и рядомъ въ тон охранительно-полемическомъ. Но сообщенія того и другаго рода обыкновенно предупреждались молвой, которая разносила по Россіи интересныя всти, не считаясь съ требованіями цензуры и высшей внутренней политики. Такъ было и на этотъ разъ. Лишь 4-го октября въ московскихъ газетахъ появилось слдующее коротенькое сообщеніе: ‘2-го октября, около 2-хъ час. дня, въ Долгоруковскомъ пер., противъ заднихъ ворогъ Стараго университета собралась толпа студентовъ около 300 человкъ, которые по первому требованію полиціи тотчасъ же разошлись. Затмъ, въ тотъ же день, часовъ около 7-ми вечера, на Страстномъ бульвар качали собираться небольшими кучками молодые люди, изъ которыхъ, какъ слышно, большинство были студенты. Къ 8-ми час. образовалась толпа приблизительно человкъ въ 150 и перешла на мостовую, противъ дома университетской типографіи. Въ толп громко разговаривали и цли псни. Явившаяся полиція предложила толп разойтись, но тщетно. Тогда, но распоряженію оберъ-полицеймейетера А. А. Козлова, толпа была окружена городовыми, жандармами и казаками и препровождена безъ всякаго сопротивленія въ московскую центральную пересыльную тюрьму. Всего арестовано 110 человкъ’ (‘Русск. Вд.’, No 275-й). На другой день, 5-го октября, Салтыковъ пишетъ изъ Петербурга:

‘Изъ сегодняшняго No ‘Русск. Вд.’ вижу, что въ Москв происходила какая-то исторія, о которой, впрочемъ, еще вчера ходили въ П—бург смутные слухи. Это заставляетъ меня думать, что для моей дятельности литературной время еще не наступило и что, какъ ни мало значительна сама по себ моя статья, едва ли она можетъ появиться въ настоящій моментъ. Поэтому будьте такъ любезны возвратить ее мн. Вроятно, вы и сами, прочитавъ статью, будете одного мннія со мною. Я же тмъ больше объ этомъ жалю, что у меня въ проект было продолженіе ‘письма’.

Статья, разумется, была возвращена автору, отъ котораго редакторъ не скрылъ однако своего огорченія по’ этому поводу. Слдующее письмо М. Е. и начинается объясненіемъ на счетъ той же статьи и общаніемъ прислать что-нибудь другое.

‘Напрасно вы такъ безпокоитесь по поводу моей статейки. Я самъ первый призналъ печатаніе ея неудобнымъ въ настоящій моментъ и особенно въ газет, издающейся въ Москв, въ которой все цензурное вдомство находится подъ пятой у Каткова. Послдній, безъ сомннія, не замедлилъ бы указать, и газет вашей, наврное, грозила бы непріятность’.

Однако, была сдлана попытка напечатать ‘Пестрое письмо’ въ Петербург. М. М. Стасюлевичъ взялъ эту статью для ноябрьской книжки ‘В’стника Европы’. ‘Но,— тогда же писалъ Салтыковъ Соболевскому,— увренъ, что она будетъ вырзала. По крайней мр, Стас. какъ-то черезчуръ ужъ весело говоритъ: а ежели нельзя, то мы выржемъ’. Основаній для такой тревоги за судьбу статьи было немало, и объ одномъ изъ нихъ М. Е. сообщаетъ въ томъ же письм отъ 14-го октября:

‘А между прочимъ, у меня и другое дло на носу. Я издаю книжку разныхъ моихъ статей, и въ пятницу она отправлена была въ цензуру. Въ субботу уже приходилъ въ типографію инспекторъ узнать, разобранъ ли весь наборъ. Если бы хотя одинъ листъ былъ не разобранъ, тогда всю книгу подвергли бы цензур, но оказалось, что типографія Стасюлевича настолько искушена, что отправила книжку въ цензуру не прежде, какъ разобравъ весь наборъ. Теперь я жду ареста,— вотъ и еще 600 руб. убытка’. Этотъ эпизодъ навелъ Салтыкова на мысль и о другой опасности. Онъ проситъ: ‘Прикажите статейку мою разобрать, ибо я крайне опасаюсь, какъ бы она не появилась литографированною, подобно ‘сказкамъ’ и проч. Эти продлки уже служили поводомъ для запросовъ, которые были весьма для меня непріятны’. Напомнимъ, что въ правительственномъ сообщеніи по поводу закрытія ‘Отеч. Зап.’ между прочимъ говорилось: ‘Нтъ ничего страннаго, что статьи самого отвтственнаго редактора, которыя по цензурнымъ условіямъ не могли быть напечатаны въ журнал, появлялись въ подпольныхъ изданіяхъ у насъ и за границей’.

Опасенія за статью Щедрина на этотъ разъ не оправдались. Ноябрьская книжка ‘Встн. Евр.’ за 1884 годъ благополучно вышла, и въ выпуск ‘Русск. Вд.’ отъ 2-го ноября появилась слдующая телеграмма: ‘Петербургъ, 1-го ноября. Въ вышедшей сегодня книжк ‘Встника Европы’ помщенъ фельетонъ Щедрина’. Если припомнить, что новое произведеніе знаменитаго писателя появилось посл продолжительнаго перерыва въ его литературной дятельности,— перерыва, вызваннаго насильственнымъ прекращеніемъ его журнала,— то будитъ понятно, что въ русской общественной жизни это дйствительно было событіе, которое должно было интересовать широкій кругъ читателей. Но самого Салтыкова эта телеграмма раздосадовала. На другой день, 3-го ноября, онъ писалъ редактору ‘Русск. Вд.’:

‘Многоуважаемый Василій Михайловичъ. Будьте такъ любезны, не печатайте телеграммъ обо мн. Вотъ когда я умру, то вы меня весьма одолжите, извстивъ объ этомъ читателей. А то ‘написалъ’ да вдобавокъ еще ‘фельетонъ’,— что же тутъ хорошаго. Со времени Тряпичкина слову фельетонъ придается нарочито презрительное значеніе. Хотя это и не совсмъ правильно, но частичка правды все-таки есть. Фельетонъ трактуетъ исключительно о происшествіяхъ дня. а я, ей-Богу, совершенно къ нимъ равнодушенъ. Если бы читатели смотрли на меня какъ на фельетониста,— ей-Богу, я пересталъ бы писать. Это — все равно, какъ ежели бы напечатали, что я написалъ ‘насмшку’. Извините, пожалуйста, но я полагаю, что къ телеграммамъ (корреспондента) слдуетъ относиться съ осторожностью. Вотъ онъ — такъ фельетонистъ въ полномъ смысл слова. Онъ и Суворинъ (былъ). Фельетоны читаются съ удовольствіемъ, по никто о нихъ не помнитъ. Льщу себя надеждой, что я все-таки остаюсь въ памяти’.

Вскор по поводу другой телеграммы петербургскаго корреспопдента М. Е. снова возобновилъ просьбу избавить его отъ ‘разоблаченій но телеграфу’. А это письмо, вспомнивъ о приближавшемся 8-мъ ноября, когда многіе Михаилы празднуютъ именины, Салтыковъ заканчиваетъ слдующимъ шутливымъ поздравленіемъ: ‘Поздравляю васъ съ именинникомъ (М. Н. Катковъ). Я думаю, вся Москва ринется 8-го числа на Страстной бульваръ, для поздравленій и пожеланій. И онъ будетъ ломаться и изрекать афоризмы. И Л—инъ потихоньку, съ задняго крыльца сходитъ, по его не примутъ. Возьмутъ кулекъ съ русскимъ шампанскимъ, а его самого съ лстницы спустятъ’.

Въ декабр 1884 года скончался извстный писатель H. О. Курочкинъ, братъ переводчика Беранже, старый сотрудникъ ‘Отеч. Зап.’, О похоронахъ его въ No 338-мъ ‘Русск. Вд.’ была помщена слдующая телеграмма: ‘Петербургъ, 5-го декабря. Сегодня похороненъ на Волновомъ кладбищ Курочкинъ на счетъ Литературнаго Фонда и пособія отъ Салтыкова. Несли четыре внка. На похоронахъ присутствовало много писателей’. М. Е. немедленно отозвался на эту телеграмму. 7-го декабря онъ пишетъ:

‘Знаете ли вы, что это, наконецъ, ужасно. Сейчасъ прочиталъ я въ ‘Русск Вд.’ телеграмму о похоронахъ Курочкина и глазамъ своимъ не врилъ. Я, дйствительно, далъ на похороны Курочкина, но далъ всего 50 руб., и никакъ не думалъ попасть за эту сумму въ число благодтелей. Умоляю васъ, будьте столь добры, но печатайте обо мн никакихъ телеграммъ! Вдь это вамъ ничего не стоить, а для меня — легость… Печатайте телеграммы о томъ, что ‘Докторъ Мошковъ’ переведенъ на польскій языкъ, по, ради Бога, исключите меня изъ отдла телеграммъ. Истиннымъ Богомъ прошу васъ, ибо я положительно не заслуживаю разоблаченій по телеграфу’.

Облегчивъ такимъ образомъ душу, Салтыковъ переходитъ въ томъ же письм къ сообщенію о своихъ работахъ, предназначавшихся для ‘Русск. Вд.’.

‘Я написалъ для васъ сказку, но вышла такого сорта, что и думать о печатаніи ея невозможно. Теперь принимаюсь писать три небольшія сказки, но что выйдетъ,— не знаю’. А черезъ недлю съ небольшимъ М. Е. уже увдомлялъ, что первая изъ общанныхъ сказокъ находится на пути въ редакцію. Это и было ‘Чижиково горе’, посланное 16-го декабря 1884 года одновременно со слдующимъ письмомъ:

‘Многоуважаемый Василій Михайловичъ. Сейчасъ посылаю страховымъ (10 час. утра) свою сказку ‘Чижиково горе’. Думаю, что не опоздаетъ. Набрать ее можно скоро,— она немного больше полулиста ‘Встника Европы’, а листа во всякомъ случа не будетъ. Ежели для одного фельетона будетъ велика, то можно и на два раздлить, въ такомъ случа первый фельетонъ можно кончить на третьемъ полулист (1-я стр., въ конц, абзацъ.’И вотъ онъ женился’,— съ этого начать второй фельетонъ). Но, разумется, ежели вы, какъ пишите, выпустите особый рождественскій нумеръ, то можно и всю сказку цликомъ напечатать. По моему, сказка вполн цензурна, во всякомъ случа, я цензурне писать не умю. Прошу васъ прислать мн корректуру. Я думаю, что вы въ среду успете выслать, а въ субботу получите назадъ. Такъ какъ заказныя письма доходятъ поздне, то не сдлаете ли такъ, пришлите дв корректуры въ двухъ письмахъ простыхъ. Ежели одно потеряется, то другое дойдетъ. А я тмъ же порядкомъ ихъ вамъ возвращу. Гонораръ я желалъ бы получить такой же, какой получалъ прежде и получаю теперь, т. е. 250 руб. съ листа ‘Встника Европы’. Листъ этотъ заключаетъ 42 строки въ страниц и по 50 буквъ въ строк. Неполная строка — все равно, что полная. Что касается до другой моей сказки, то распоряжусь переписать -ее и тоже пришлю. Но на печатаніе не разсчитываю. Напишу еще нсколько сказокъ, когда удосужусь, а теперь принимаюсь за другую работу. До свиданія, очень буду радъ, ежели вы исполните свое намреніе быть на праздникахъ въ Петербург. Искренно васъ уважающій М. Салтыковъ’.

Вслдъ за ‘Чижиковымъ горемъ’, въ теченіе первой половины 1885 года, до болзни ‘М. Е. Салтыкова (онъ расхварывался съ весны, серьезно занемогъ лтомъ за границей и нсколько оправился отъ своей тяжкой болзни лишь въ самомъ конц года), въ ‘Русск. Вд.’ появилась цлая серія сказокъ: ‘Недреманное око’ (No 14-й), ‘Дуракъ’ (No 41-й), ‘Коняга’ и ‘Кисель’ (No 70-й), ‘Баранъ непомнящій’ (No 109-й), ‘Здравомысленный заяцъ’ (No 135-й), ‘Сосди’ (No 149-й) и ‘Либералъ’ (No 170-й).

Окончивъ вторую изъ напечатанныхъ въ ‘Русск. Вд.’ сказокъ, М. Е. писалъ 8-го января: ‘Посылаю вамъ новую сказку ‘Недреманное око’. Кажется, не особенно въ цензурномъ отношеніи опасно, а впрочемъ, сами увидите. Полагаю, что -сказка эта можетъ составить фельетонъ, строкъ по 40 на столбецъ. Ежели ршитесь печатать, то, пожалуйста, корректуру пришлите, въ противномъ случа возвратите подлинникъ. У меня и еще одна сказка къ концу приходитъ, тоже небольшая, хотя нсколько побольше. Думаю, что дня черезъ два — три пришлю’. Но еще раньше пришло извстіе, что эта сказка не попадетъ въ ‘Русск. Вд.’. О причинахъ перемны ршенія авторъ говоритъ въ письм отъ 9-го января: ‘Такъ какъ ко мн приступаетъ Гайдебуровъ, чтобы я что-нибудь ему далъ въ ‘Недлю’, то я и отдаю ему эту сказку, хотя и увренъ заране, что онъ отъ нея откажется’. А затмъ, въ -отвть на посланный упрекъ за такую перемну, М. Е. писалъ 13-го января:

‘Къ величайшему моему сожалнію, я уже отдалъ Гайдебурову сказку. Говорю ‘къ сожалнію’ не для краснаго словца, а воистину, потому что вовсе не разсчитывалъ сдлаться сотрудникомъ ‘Недли’, которую никогда не читалъ и редакторъ которой вовсе не былъ мн сочувственъ. Я думалъ-было -отдлаться отъ него, отдави, ему одну изъ сказокъ, выдранныхъ цензурой изъ ‘Отеч. Зап.’,— съ тмъ, чтобы онъ переговорилъ объ этомъ съ еоктистовымъ, но онъ сразу это дло погубить, начавъ свои цензурные переговоры не съ того конца. Очень трудно отказывать, когда васъ, такъ-сказать, принуждаютъ. Но я положительно убжденъ, что сказка моя но будетъ напечатана, потому что въ настоящую минуту нтъ писателя боле ненавидимаго, нежели я’.

На эту мысль въ то время наводили Салтыкова новыя цензурныя передряги, которыя ему только что пришлось испытать. Еще въ письм отъ 9-го января онъ сообщалъ: ‘Со мною же, кстати, по поводу январской книги ‘Встника Европы’ цлая исторія произошла. Экстренно собирали совтъ {Гл. упр. по дламъ печати.}, припомнили Персія и Ювенала и нашли, что даже они такой смуты въ общественное сознаніе не вносили, какую я вношу (буквально). Дло на сей разъ кончилось тмъ, что записали въ журналы имть въ виду. Вотъ я какой. А еоктистовъ по поводу ‘Чижикова горя’ говорилъ, что скучне и интимне ничего онъ не знаетъ, даже дочитать не могъ. Выходитъ, что ежели я цензурно пишу, то никуда не гожусь, а ежели нецензурно, то меня имютъ въ виду’.

Созывъ совта главнаго управленія по дламъ печати для обсужденія статьи Щедрина былъ знакомъ особаго къ нему начальственнаго взиманія. Обычно же дла печати вершились тогда помимо совта. Краснорчивое свидтельство тому находимъ въ одномъ изъ писемъ М. Е. 1885 же года. Еще въ предшествовавшемъ году ‘Русск. Вд.’ подверглись довольно часто практиковавшейся въ то время кар,— воспрещенію розничной продажи. Это тяжелое и, кстати сказать, совершенно незаконное ограниченіе длилось нсколько мсяцевъ. А такъ какъ нердко оно бывало преддверіемъ къ еще боле суровымъ карамъ, Салтыковъ взялся разузнать, каковы виды на будущее въ данномъ случа, и 8-го апрля извстилъ

В. М. Соболевскаго о результатахъ своихъ развдокъ:

‘Въ томъ вдомств, о которомъ вы пишите, у меня имется всего одинъ знакомый, да и тотъ не особенно достоврный. Сегодня, утромъ, я съ нимъ видлся и спрашивалъ насчетъ ‘Русск. Вд.’. Отвтъ былъ такой, что газета вообще не пользуется репутаціей благонамренности и что противъ нея — Катковъ. Первое вамъ должно быть и безъ того извстна, что касается до втораго, то врно или неврно это предположеніе,— фактовъ въ подтвержденіе нтъ. Несомннно, что . есть холопъ Каткова, но какъ же съ этимъ быть? Вообще нын совтъ не собирается, и вс ршенія предпринимаются помимо его, неожиданно. Но въ отсутствіи главнаго дйствующаго лица врядъ ли можно ожидать рзкихъ ршеній, хотя не дале третьяго дня съ ‘Современными Извстіями’ поступлено довольно своеобразно. Я полагаю, что теперь прежде всего слдуетъ заручиться добрымъ именемъ Плеве. Хотя я лично его не видалъ никогда и даже думаю, что онъ игралъ довольно видную роль въ дл закрытія ‘Отеч. Зап.’, но въ то же время мн почему-то кажется, что, какъ человкъ умный, онъ можетъ быть доступенъ убжденію. Поэтому, если бы вы могли какимъ-нибудь образомъ объясниться съ нимъ, это было бы недурно. Въ противномъ случа остается одно: сидть и ждать, продолжая длать свое дло. Безпокойствомъ ничего не отвратишь’.

Сидть и ждать пришлось долго,— многіе томительные годы… И дло, конечно, длалось по мр силъ и способностей, но и ‘безпокойство’ не прекращалось, да и самъ податель этого добраго совта не мастеръ былъ отдлываться отъ безполезнаго, но столь естественнаго безпокойства… Кстати отмтимъ, что ‘своеобразный’ поступокъ цензурнаго вдомства съ ‘Совр: Изв.’, и которомъ говоритъ М. Е., заключался во временной пріостановк газеты за нарушеніе одного изъ маогочисленныхъ министерскихъ циркуляровъ о ‘неоглашеніи’ и ‘необсужденіи’. Что же касается до требованій, предъявлявшихся въ т времена къ печати, то одной изъ самыхъ яркихъ иллюстрацій ихъ могутъ служить слдующія строки изъ того же письма отъ 8-го апрля.

‘Вчера,— пишетъ М. Е.,— у меня была г-жа Е., редакторъ ‘Свернаго Встника’, для переговоровъ о сотрудничеств. Переговоры кончились, разумется, ничмъ, но исторія возникновенія ‘Съў. Встн.’ не лишена интереса. еоктистовъ положительно отказалъ въ разршенія журнала, но г-жа Е. нашла путь къ Плеве и при его посредств получила-таки желаемое. Но при этомъ ей поставлены три условія: а) что журналъ будетъ подцензурнымъ, б) что въ редакціи не будутъ участвовать дятели ‘Отеч. Зап.’ и в) что въ числ сотрудниковъ не будутъ профессора московскаго университета Гольцевъ, Ковалевскій и Муромцевъ. И она эти условія приняла. Вотъ нынче какія условія ставятся и какія принимаются. Недостаетъ одного: кого-нибудь убить. Я и предложилъ этотъ вопросъ г-ж Е., но она увряетъ, что это совсмъ не то и что на убійство она бы не пошла. Ну, и слава Богу’.

Ободряя другихъ, самъ Салтыковъ чувствовалъ себя особенно нехорошо въ эту пору. ‘Я очень страдаю, совсмъ работать не въ состояніи’,— нердко жаловался онъ въ письмахъ. Тмъ тяжеле отражалось на настроеніи и слабомъ здоровь писателя исключительное вниманіе къ его трудамъ со стороны властей.

Сообщивъ о засданіи совта, выдавшаго нашему сатирику аттестатъ на сугубую вредность, даже по сравненію съ прославленными сатириками Рима, М. Е. пишетъ: ‘Въ теченіе февраля, а, можетъ-быть, даже и въ этомъ мсяц, я вамъ, наврное, фельетонъ доставлю. Но и опять это будутъ сказки. Такой ужъ стихъ на меня напалъ. Но я чувствую, что два — три ‘Чижиковыхъ горя’, и репутація сказокъ будетъ значительно подорвана. еоктистовъ, можетъ-быть, правду, сказалъ, что партикулярныя дла для меня не подходятъ’.

Угнетенное настроеніе Салтыкова еще ярче сказалось въ письм отъ 13-го января, гд онъ говоритъ: ‘Вообще вижу, мое время прошло, что такъ или иначе цензура вытснитъ меня изъ литературы. Я и прежде не забывай, о существованіи цензуры, но такого времени еще не было, когда бы передо мной съ полной отчетливостью стояло слово: невозможность’. А черезъ два дня, Іо-го января, М. Е., возвращаясь къ той же тем, Пишетъ: ‘Ожидаю появленія ‘Недреманнаго ока’ и молю боговъ, чтобы не вышло исторіи. Сего 15-го числа мн исполнилось 59 лтъ. Лта немалыя. При крпостномъ прав 60-ти лтъ съ тягла снимали. Авось и меня уволятъ’.

Но свое писательское тягло Салтыковъ несъ до самой смерти. До конца онъ усиленно работалъ, переходя отъ ‘Пестрыхъ писемъ’, шедшихъ въ ‘Встн. Евр.’, къ сказкамъ, печатавшимся въ ‘Русск. Вд.’, и отъ сказокъ къ ‘письмамъ’, а затмъ къ ‘Мелочамъ жизни’, появлявшимся въ обоихъ изданіяхъ, и, наконецъ, къ своей лебединой псни — къ ‘Пошехонской старин’. Въ данный моментъ онъ былъ занятъ сказками.

12-го января, (отправивъ въ редакцію газеты прочитанныя корректуры ‘Недреманнаго ока’, М. Е. пишетъ: ‘Надъ вами дождикъ моими письмами. Вотъ четвертое, которое я сегодня посылаю. Два пакета съ корректурами, часа два тому назадъ, кинулъ въ почтовый ящикъ. Раньше не усплъ, потому что корректуры принесли: не застрахованную — въ три, а застрахованную — въ пять часовъ. А утромъ послалъ вамъ письмо

В. И. Лихачева съ просьбой напечатать въ ближайшемъ No ‘Русск. Вд.’. Вроятно, вы корректуры въ понедльникъ получите. Я отмтилъ на одной изъ нихъ, что именно по ней я желалъ бы, чтобы было сдлано исправленіе. Я вмсто ‘Куражъ Куралесовичъ’ везд поставилъ ‘Прокуроръ куралесовичъ’, ежели вамъ это кажется почему-либо неловкимъ, то возстановите прежнее -имя. Вообще въ цензурномъ смысл не стсняйтесь. Я очень жалю, что вы не отмтили сомнительныхъ мстъ, хотя я лично нахожу сказку вполн цензурной. Но нынче нельзя угадать. Вотъ ‘Свточъ’, едва родился, а ужъ закрыли. Кто этотъ Ярміэнкинъ? Что-тоя слышалъ о немъ и, помнится, нехорошее. Но когда и отъ кого именно, хоть убейте, не помню’.

Герой ‘Недреманнаго юка’ явился въ нашей газет, а затмъ и въ отдльныхъ изданіяхъ сказокъ и сочиненій Щедрина подъ своимъ Новымъ именемъ — ‘Прокуроромъ Куралесовичемъ’. А что касается г. Ярмонкипа, то (этотъ и нын здравствующій сотрудникъ ‘охранительныхъ’ изданій и тогда былъ тмъ же, чмъ остается теперь. Только на печальную судьбу (‘Свточа’ онъ никакого вліянія не оказалъ. Онъ передалъ свою газету въ пользованіе за какое-то вознагражденіе редактору закрытой въ 1883 году газеты ‘Московскій Телеграфъ’ И. И. Родзевичу, который и велъ ее при ближайшемъ участіи В. А. Гольцева въ теченіе всхъ семи дней ея существованія.

‘Свточъ’, какъ и ‘Моск. Телеграфъ’, былъ закрытъ знаменитымъ ‘совщаніемъ 4-хъ’. Вслдъ за ‘Свточемъ’ тогда же чуть-было не закрыли и ‘Встникъ Европы’.

Всть о мудромъ ршеніи совта главнаго управленія по дламъ печати ‘имть въ виду’ русскаго Ювенала дошла до заинтересованныхъ лицъ быстре, нежели извстіе о томъ, что и совщаніе 4-хъ имло сужденіе все о томъ же злополучномъ третьемъ ‘Псстромъ письм’ Щедрина. По крайней мр самъ авторъ ‘Пестрыхъ писемъ’ могъ разсказать этотъ интересный эпизодъ въ исторіи цензурныхъ мытарствъ русской литературы только въ феврал. Онъ писалъ Соболевскому 2-го февраля:

‘Скажу вамъ слдующее: по поводу 1-го No ‘Встника Европы’ было собраніе 4-хъ, созванное гр. Толстымъ, который требовалъ закрытія журнала. И опять по поводу, главнымъ образомъ, меня. Кто-то инсинуировалъ Толстому, что первое январское ‘Пестрое письмо’ и именно едотъ написано на него, хотя я и во сн ничего подобнаго не видлъ, да и похожаго ничего нтъ. Толстой, конечно, не читалъ, но какъ же но поврить, ежели такой преданный человкъ говоритъ, какъ еоктистовъ? Да и публика наша подлая сейчасъ подхватила: товарищъ — а! Да это — Толстой!’

Подъ впечатлніемъ этого извстія, пришедшаго въ тяжелую минуту страха за жизнь дорогаго человка (‘Вотъ уже скоро три недли какъ я живу въ великомъ страх. У меня сынъ лежитъ въ скарлатин’…— писалъ тогда же М. Е.), писатель характеризовалъ время въ особенно жестокихъ словахъ. ‘Поистин презрнное время мы переживаемъ, презрнное со всхъ сторонъ. И нужно большое самообладаніе, что бы не придти въ отчаяніе’.

Но, говоря словами поэта,

‘Биться пульсъ не можетъ перестать’.

И въ ‘презрнное время’, если ужъ суждено его переживать, нужно жить и работать, и отзываться на запросы жизни и даже на ‘мелочи жизни’. Въ томъ же письм отъ 2-го февраля, въ которомъ Салтыковъ сообщалъ о совщаніи 4-хъ, не имвшемъ впрочемъ для журнала роковыхъ послдствій, М. Е. пишетъ: ‘Въ понедльникъ пошлю къ вамъ страховымъ письмомъ новую сказку ‘Дуракъ’. Послалъ бы завтра, но боюсь, что пьяный день, какъ бы письмо но пропало. И еще боюсь, что сказка вамъ не понравится. Идея ея (не дурна, но въ исполненіи замтно утомленіе. Я убжденъ, что сказки писать не легко, и требуются промежутки. Да и вообще я до-смерти усталъ и бросилъ бы очень охотно писательство, если бы не крайняя нужда. А кром того мн начинаетъ казаться, что я волную только цензуру, а публика нимало не интересуется мною’.

Какъ былъ неправъ великій писатель въ этомъ случа, доказывать нтъ надобности. Но его эта мысль о равнодушіи читателя часто посщала и была для него особенно мучительна.

II.
Проектъ перезда въ Москву и покупки подмосковнаго имнія-дачи.— Сборы заграницу.— Перепечатка произведеній Щедрина.— Поклонникъ-контрафакторъ.— тгсма читателей и отвты тісателя.— Отклики на литературныя злобы дня.— Редакторъ не у длъ.— Памътки о статьяхъ Чернышевскаго, Аристархова-Введенскаго и Глба Успенскаго.— Въ защиту калчимыхъ людей.— ‘Русскій киселъ’ и ‘бламанже’.— Отзывы Салтыкова о своихъ ‘сказкахъ’.— Цензурныя тревоги.— Болзнь.— ‘Смерть отъ телеграммы. Трагедія’.— ‘Мракъ’,— ‘Лисица-смерть’ и ея игра’.

Весной 1885 года у М. Е. Салтыкова явился планъ покупки имнія-дачи подъ Москвой и даже перезда въ Москву. Конечно, изъ этой зати Ничего не вышло. По на память объ этомъ мимолетномъ эпизод въ жизни писателя осталось нсколько писемъ его къ В. М. Соболевскому, въ которыхъ сатирикъ далъ волю своему юмору. Бдные продавцы имніи, если бы они знали, какой безпощадной критик подверглись ихъ заманчивыя объявленія!

‘Будьте такъ любезны,— пишетъ М. Е. 25-го апрля,— написать мн, если что узнаете объ имніи по Смол. жел. дорог. Вы пишете, что оно находится отъ станціи желзной дороги въ 9-ти, но, верстахъ или часахъ, не упоминаете, а передъ этимъ идетъ рчь, что станція отстоитъ отъ Москвы въ 3-хъ часахъ. Ежели отъ станціи придется хать 9 часовъ на лошадяхъ, то это не совсмъ для больнаго человка удобно. Еще у васъ въ No 24-го апрля публиковано на послдней стр. объявленіе объ имніи Тульской губ., въ 12-ти в. отъ станціи жел. дор., цной въ 23 т. Подробности у Плотникова, Оофійка, въ церковномъ дом, отъ 10-ти до часу. Не будете ли такъ добры узнать, что такое, и увдомить меня. Простите, что я васъ безпокою, но, въ сущности, я покупаю имніе съ намреніемъ вовсе переселиться въ Москву’.

13-го мая Салтыковъ снова возвращается къ этой тем и пишетъ: ‘Справокъ объ имніяхъ, о которыхъ говорите въ письм вашемъ отъ 12-го мая, я не получилъ, и куда длось ваше письмо, не понимаю. Что касается до имнія Катуаръ, то 23 т. руб. за 92 дес. кажетя мн слишкомъ дорого. Надо знать, какія 40 дес. лугу. Ежели это — лугъ поемный, то имніе можно бы принять во вниманіе. Въ противномъ случа придется 23 т. руб. заплатить, да по малой мр 2 тыс. ежегодно тратить… У Катуара въ имніи рки нтъ, а прудъ. Проточный-то онъ проточный, но что черезъ него протекаетъ — любопытно бы знать’.

Письмо со ‘справками’ пришло въ тотъ же день и увлеченный этимъ дломъ покупщикъ немедленно же принялся за разборъ предложеній. Въ другомъ письм, отъ 13-го же мая, онъ длится со своимъ корреспондентомъ впечатлніями.

‘Письмо ваше (заказное) со справками объ имніяхъ я получилъ только сегодня вечеромъ. Извиняюсь за безпокойство, которое вамъ надлалъ. Кто этотъ Горовицъ, который вс три имнія продаетъ? Должно-быть,— сводчикъ, судя по тому, какъ онъ тщательно скрываетъ названіе имній и даже самыхъ желзнодорожныхъ станцій. Недавно жена моя по поводу одного объявленія входила въ переписку,— оказался сводчикъ. Такъ одъ прямо отвтилъ, что откроетъ секретъ, ежели ему дадутъ подписку въ уплат 2-хъ проц. съ цны, за которую будетъ куплено имніе, а иначе и разговаривать-де не стоить. А этотъ Горовицъ — лихой. Назначаетъ отъ 250-ти до 300 руб. за десятину, а за имніе въ 65 дес. съ быстрой рчкой — даже больше 300 руб. И имніе безъ инвентаря, а которое съ быстрой рчкой, тамъ владлецъ общаетъ дать покупателю 1 корову и 1 лошадь. Имніе въ Тульской губерніи (судя по всему, близъ Лопасни) было бы подходящее, на, повидимому, совсмъ разорено. Ни мебели въ дом, ни единой курицы въ скотномъ двор, хать осматривать подобныя имнія — весьма рисковать), да покуда смотришь, и лто, пожалуй, пройдетъ… Я душою рвусь въ Москву, по вмсто Москвы, конечно, попаду на тотъ свтъ. Аминь глаголю вамъ, никогда я такъ боленъ не былъ’.

И мечта о покупк подмосковной дачи смнилась другимъ, боле простымъ и доступнымъ планомъ устройства на лто,— поздкой заграницу.

‘Изврившись въ возможность пріобрсти для себя уголъ, въ форм небольшаго имні-ядачи и упустивъ вслдствіе многихъ самообольщеніи время для найма сколько-нибудь удобнаго лтняго помщенія,— писалъ М. Е. 12-го мая,— я ршилъ хать за.границу. Это — единственная форма виллегіатуры {Villgiature — дачная жизнь.}, при которой не можетъ быть самообольщеній. Взялъ, похалъ — и конецъ. Но удобство это требуетъ увеличенія денежныхъ средствъ противъ обычнаго обихода’.

Съ этой цлью Салтыковъ въ томъ же ма 1885 года продалъ по значительно пониженной цн имвшійся у него запасъ отдльныхъ изданій нкоторыхъ своихъ сочиненій. Книжный рынокъ того времени былъ тсенъ и вялъ. Хорошо шли разв только Евтушевскіе и Тихомировы, т. е. элементарныя руководства ариметики и грамматики. Массовый читатель еще не народился или только-что сталъ нарождаться. Продажа авторскаго права на сочиненія Тургенева за нсколько десятковъ тысячъ рублей считалась изъ ряда вонъ выходящимъ событіемъ на книжномъ рынк. Да и черезъ 7—8 лтъ посл того успхъ перваго предпринятаго въ послдніе мсяцы жизни Салтыкова изданія его сочиненій казался исключительнымъ: 6,500экземпляровъ разошлись мене чмъ въ годъ. А въ послдніе годы жизни самъ М. Е. нердко жаловался, что его отдльныя изданія идутъ неважно.

Къ этому огорченію прибавлялось и другое: слишкомъ ужъ безцеремонная, даже по нашимъ правамъ, перепечатка произведеній сатирика. Такъ, еще 15-го января Щедринъ писалъ Соболевскому: ‘Вотъ и опять я къ вамъ съ письмомъ. Гайдебуровъ сказалъ мн между прочимъ, что ‘Чижиковое горе’ въ пяти провинціальныхъ газетахъ отъ строки до строки перепечатано. Не знаю, какъ вамъ, по мн это не совсмъ пріятно. Вдь ежели вс дармоды примутся меня перепечатывать, то мн отъ нихъ житья не будетъ… Нельзя ли хоть замтку по этому предмету въ ‘Русск. Вд.’ напечатать. Не жадную и не длинную, а только дать понять, что подобныя дйствія не допускаются. Мн называли ‘Орловскій Встникъ’ и три газеты, издающіяся въ Казани, Одесс и Саратов. Пятую Гайдебуровъ позабылъ’.

Этотъ случай, конечно,— не единственный, но какъ мало могли тутъ помочь укоризненныя замтки, можно судить по слдующему разсказу, который М. Е. передаетъ въ письм отъ 4-го апрля.

‘Помнится, я писалъ вамъ, что провинціальныя газеты цликомъ перепечатываютъ моў сказки, появляющіяся въ ‘Русск. Вд.’. Теперь явилась еще новая промышленность: въ Вологд нкто Шелехов отпечаталъ моего ‘Дурака’ на полиграф и очень наивно меня объ этомъ увдомляетъ, прося моего разршенія длать это и на будущее время. Разршеніе это ему и не понадобилось, да губернаторъ затруднился допустить печатаніе безъ авторскаго согласія. Конечно, я не далъ разршенія, но что же такое будетъ, ежели во всхъ губернскихъ городахъ примутся за контрафакцію?’.

Случайно, въ томъ же письм, гд М. Е. говорилъ о своемъ наивномъ поклонник-контрафактор, писателю пришлось отмтить усердіе не по разуму и одного изъ тхъ читателей-ненавистниковъ, которые размножаются особенно замтно въ эпохи общественнаго упадка. Года два спустя Салтыковъ далъ яркое изображеніе этого типа, новый пышный расцвта котораго мы наблюдаемъ въ наши дни. Въ своемъ же письм къ Соболевскому отъ 4-го апрля 1885 года М. Е. знакомитъ съ однимъ изъ образцовыхъ представителей ненавистнической группы читателей.

‘Вчера,— сообщаетъ Салтыковъ,— я получилъ отъ нкоего Ф. Денисенко изъ Одессы открытое письмо, въ которомъ онъ по поводу изображенія Подхалимова говорить, что я именно и есть родоначальникъ всхъ Подхаллмовыхъ. Письмо это, конечно, меня нимало не огорчило, но мн все-таки не хотлось бы оставить его безъ отвта. Но, по обыкновенію, адреса не далъ, а Одесса — городъ большой. Теперь мн припоминается, что имя Ф. Денисенко мн повременамь встрчалось подъ мелкими статейками въ ‘Московскихъ Вдомостяхъ’, и моя покорнйшая просьба именно въ томъ и заключается, нельзя ли узнать въ редакціи ‘Московскихъ Вдомостей’, дйствительно ли есть у нихъ сотрудникъ въ Одесс Денисенко (Ф.), и ежели есть, какъ къ нему адресовать письма’.

Словомъ, если одесскій адресъ ‘читателя-ненавистника’ и не былъ найденъ, то его московское литературное пристанище было врно разгадано. По было бы ошибкой думать, что Салтыковъ такъ заботился объ отвт на письма только людей изъ породы ненавистниковъ. Онъ былъ вообще необыкновенно аккуратенъ въ переписк и, конечно, не оставлять безъ отклика и писемъ ‘читателей-друзей’. Вотъ одинъ фактъ, характеризующій отношеніе великаго писателя къ ‘читателю-другу’. Въ послдній годъ жизни, совершенно измученный болзнью, онъ сообщалъ Соболевскому (14-го декабря 1888 г.): ‘Дня два тому назадъ я получилъ изъ Москвы очень сочувственное письмо, подписанное В. Морозова’. А затмъ, по обыкновенію, слдуетъ просьба разузнать адресъ корреспондентки. ‘Хотлось бы отвтить’,— пишетъ М. Е. и прибавляетъ къ этой просьб коротенькую приписку, указывающую да то, какъ трудно ему было выполнять въ то время долгъ исправнаго корреспондента. ‘Я попрежнему ничего длать не могу и нахожусь въ оцпенніи’, но если бы нужны были доказательства теплаго чувства, которое питалъ къ ‘читателю-другу’ этотъ суровый сатирикъ, то, кажется, всякія сомннія должно разсять слдующее его письмо, посланное Соболевскому 9-го мая 1887 года, когда Салтыковъ печаталъ въ ‘Русскихъ Вдомостяхъ’ свои очерки ‘Читатели’.

‘Многоуважаемый Василій Михайловичъ. Въ 3-мъ фельетон, въ глав 4-й, въ -самомъ конц, я желалъ бы прибавить нсколько строкъ, а именно: Виноватъ, еще одно -слово. Въ послднее время я довольно часто получаю заявленія, въ которыхъ выражается упрекъ за то, что я сомнваюсь въ наличности читателя-друга и въ его сочувственномъ отношеніи къ убжденной литератур. По этому поводу я считаю долгомъ оговориться, ни въ наличности читателя-друга, ни въ его сочувствіи я не сомнваюсь, а утверждаю только, что не существуетъ непосредственнаго общенія между читателемъ и писателемъ. Покуда мннія читателя-друга не будутъ приниматься въ разсчетъ на всахъ общественнаго сознанія, съ тою же обязательностью, какъ и мннія прочихъ читательскихъ категоріи, до тхъ поръ вопросъ объ удрученномъ положеніи убжденнаго писателя останется открытымъ. Напечатаніемъ этихъ строкъ вы крайне обяжете меня, разумется, если найдете ихъ непротивоцензурными. Вашъ М. Салтыковъ’.

Приписка, конечно, была напечатана въ газет и затмъ неизмнно повторялась въ изданіяхъ сочиненій Салтыкова.

Въ письмахъ М. Е. постоянно попадаются живые отклики на бесды и другихъ писателей съ читателемъ. Старый журналистъ, редакторъ, въ теченіе многихъ лтъ стоявшій во глав большаго журнала, онъ трудно свыкался съ ролью сотрудника, не принимающаго непосредственнаго участія въ редакціонныхъ длахъ. Само собою разумется, что газета для Щедрина была слишкомъ узкимъ и не всегда удобнымъ въ виду сравнительно большаго объема его произведеній поприщемъ литературной дятельности. И Салтыковъ самъ выразилъ эту мысль въ письм къ Соболевскому 13-го января 1885 года: ‘Сотрудничество мое въ ‘Русскихъ Вдомостяхъ’ состоялось не столько по вашей иниціатив, сколько по моей собственной. Я желалъ этого сотрудничества… И сожалю только о томъ, что это — газета, а не журналъ’. Другой разъ, 3-го марта того же года, онъ возвращается къ мысли о журнал и ярко изображаетъ, чего ему йедоставало посл закрытія ‘Отечественныхъ Записокъ’, когда его собственная писательская дятельность, какъ-никакъ, возобновилась. ‘Ваши Мечтанія,— пишетъ Салтыковъ Соболевскому,— о большомъ журнал въ Москв въ высшей степени пріятны. Дйствительно, теперь совсмъ пть мста, въ которомъ можно было бы съ удовольствіемъ пріютиться’. Что значило для М. Е. это ‘пріютиться’, видно изъ того, какъ онъ тутъ же скорбитъ, чтовъ ‘Встник Европы’ онъ ‘никакого интимнаго участія’ но принимаетъ. ‘Все равно, какъ если бы я жилъ въ Твери и оттуда посылаль статьи и получалъ за нихъ гонораръ. Слдовательно, и для нашего брата, инвалида, было бы недурно имть сочувственный органъ. Одно только: (едва ли я лично могу быть полезенъ. Я послднія силы трачу, еще немного — и лампада жизни потухнетъ,— какъ говорилъ Жуковскій’.

Но пока ‘лампада жизни’ еще горла, и писатель живо отзывался на все, что занимало тогда писательскій міръ. Въ частности М. Е. внимательно слдилъ и за тмъ, что длалось въ ‘сочувственной’ ему газет, хотя и въ ней онъ принималъ участіе лишь какъ сотрудникъ, живущій въ другомъ город. Онъ подавалъ совты: ‘Не худо бы вамъ поразнообразить фельетонъ, а то переводы съ французскаго’…— писалъ М. Е. 14-го октября 1884 г. Онъ радуется привлеченію газетой новаго сильнаго сотрудника. ‘Статей Андреева,— говорится въ письм отъ

3-го марта 1885 г.,— ожидаю съ величайшимъ любопытствомъ’. Надо пояснить, что подъ псевдонимомъ Андреева тогда возобновилъ свою публицистическую дятельность Н. Г. Чернышевскій. Неоднократно Салтыковъ въ своихъ письмахъ критикуетъ,и отдльныя статьи, появившіяся въ газет. Такъ, 13-го января 1885 года онъ останавливается на ‘литературномъ обозрніи’ Аристархова (Арс. П. Введенскаго), помщенномъ незадолго передъ тмъ.

‘Статьи Введенскаго о послднемъ ‘Пестромъ письм’ я совсмъ но понялъ. Есть какой-то намекъ на то, что нужно, дескать, заступаться за людей, которыхъ калчитъ жизнь, но все это темно, скомкано, перезонно… Тема о заступничеств за калчимыхъ людей очень благодарна, но нужно ее развить и всесторонне объяснить. Вдь недаромъ же она не разрабатывается, г. Введенскій, повидимому, думаетъ, что, вотъ онъ доросъ, а другіе не доросли… Выходитъ общее мсто’.

Вскор затмъ Салтыковъ вступилъ въ такую же полемику съ Г. И. Успенскимъ. Въ No 107-мъ ‘Русск. Вд.’ 1885 года, 21-го апрля, появилась статья Глба Успенскаго ‘Несбыточныя мечтанія’. Въ собраніе сочиненій Успенскаго въ полномъ вид она не вошла: первая часть ея, именно та, которая вызвала замчанія Салтыкова, повидимому, и авторомъ была признана утратившей значеніе къ тому времени, когда онъ редактировалъ павленковское изданіе своихъ сочиненій. Въ этой стать Г. И. говорилъ между прочимъ о только-что возникшемъ тогда Крестьянскомъ банк) и о первыхъ правительственныхъ попыткахъ организаціи (врачебной помощи переселенцамъ. Успенскій выражалъ надежду, что банкъ ‘осушитъ’ много мужицкихъ слезъ. Не безъ надежды встрчалъ онъ и первые переселенческіе пункты. Дйствительность скоро разочаровала писателя, и черезъ три — четыре года онъ внесъ въ свою лтопись мужицкихъ скорбей ‘потрясенія’ въ крестьянской жизни, вызванныя ‘неудачными покупками земли’ при содйствіи Крестьянскаго банка. Но для Салтыкова не было иллюзій на этотъ счетъ и въ то время, когда Г. И. все-таки надялся. Черезъ четыре дня посл появленія ‘Несбыточныхъ мечтаній’, 25-го апрля, онъ писалъ Соболевскому: ‘Успенскаго статью читалъ у васъ въ газет и, признаться, нашелъ ее (нсколько необдуманной… Умиляется надъ менонитами, которые на свой счета перезжаютъ въ Америку, и ссылается на Е. Маркова. Вритъ въ чудотворную силу Крестьянскаго банка и радуется заведенію пяти переселенческихъ станціонныхъ пунктовъ съ 40-тысячнымъ бюджетомъ на нсколько сотъ тысячъ переселенцевъ… Я помню, въ азбук, по которой я учился, была фраза: ‘Не шутите съ вещами, которыя важны’. Польза Крестьянскаго банка дйствительно сказалась въ томъ, что нынче земли въ Тверской губ., которыя стоили не дороже 10 руб. за десятину, продаются по 40 руб. Нкоторые помщики, сумвшіе сохранить свои обрзки, дйствительно осушили слезы. А вотъ когда окажется, что земля, купленная подъ вліяніемъ увлеченія, де даетъ столько выгодъ, чтобы покрыть ежегодные платежи, и когда вслдствіе (того) начнутся продажи, — тогда и скажется, что такое русскій кисель. Способенъ ли онъ выработать изъ себя бламанже, или такъ навсегда и останется киселемъ’.

Строгій къ другимъ, Щедринъ былъ строгъ и къ себ. Въ критик своихъ собственныхъ статей онъ былъ также неумолимъ. Вотъ, напримръ, его отзывъ о сказк ‘Дуракъ’. 15-го февраля 1885 г. онъ писалъ Соболевскому: ‘Сейчасъ получилъ я No ‘Русск. Вд.’ со сказкой. Искренно вамъ благодаренъ. Сказка вышла (неважная, въ чемъ и приношу вамъ извиненіе. Виновато въ этомъ по преимуществу мое усердіе, которое и необходимо обуздывать. Впередъ постараюсь быть мене усерднымъ, по присылать вещи тщательне (сдланныя. Тутъ только одно препятствіе: ежели быть боле тщательнымъ, то, пожалуй, совсмъ придется бросать вслдствіе цензурныхъ условій’. 3-го марта, собираясь отправить въ редакцію ‘Боингу’ и ‘Кисель’, Салтыковъ пишетъ: ‘На-дняхъ я вамъ вышлю дв сказки (въ четвергъ или въ пятницу получите), изъ нихъ одна нсколько больше ‘Недр. ока’, другая займетъ не боле 60-ти строкъ. Вотъ почему я и желалъ бы напечатать ихъ вмст. Впрочемъ, это — еще вопросъ, можетъ ли вторая (маленькая) сказка быть напечатана. Ежели найдете неудобнымъ, то откажите, а во всякомъ случа, когда будете присылать корректуры, то напишите прямо, что, по вашему мннію, небезопасно или даже неловко. Теперь мн совсмъ бда: не съ кмъ посовтоваться, а когда человкъ предоставленъ исключительно самому себ, то онъ легко можетъ впасть въ распутство. Оттисковъ (особыхъ), ради Бога, вы для меня не длайте,— изъ-за пустяковъ еще исторію наживете, а присылайте мн 10 NoNo газеты. Пожалуйста, не длайте оттисковъ, прошу васъ объ этомъ, а тмъ паче не привлекайте цензуру’ {Для напечатанія отдльныхъ оттисковъ требовалось разршеніе цензуры.}.

Съ той же угнетающей мыслью о цензур мсяцъ спустя, 6-го апрля, посылалъ Щедринъ и сказку о ‘Баран непомнящемъ’, который во сн ‘вольнаго’ барана видлъ. ‘Посылаю вамъ сказку, которую гладилъ-гладилъ, по усплъ ли до мягкости выгладить, не знаю. Во всякомъ случа прочтите, а ежели найдете какія сомнительныя мста, отмтьте. Можетъ-быть, и еще смягчать придется. Въ особенности самый конецъ мн самому кажется сомнительнымъ’. И только одинъ разъ, кажется, за все время своего сотрудничества въ нашей газет взыскательный художникъ выразилъ удовлетвореніе своей работой, да и то съ оговоркой. 21-го апрля 1888 г. М. Е. закончилъ сказку ‘Либералъ’ и пивалъ о ней Соболевскому: ‘Посылаю вамъ сказку. Боюсь, что мала, и для фельетона недостаточна будетъ, но полагаю, что вы уладитесь. Больше прислать покуда не могу.боленъ совсмъ, сверху до низу. Сказкой этой я лично доволенъ, но, можетъ-быть, это именно и означаетъ, что она плоха’.

Въ это время писатель уже былъ такъ боленъ, что долженъ былъ бросить работу. До отъзда за границу онъ усплъ прислать въ ‘Русскія Вдомости’ еще только дв сказки (‘Здравомысленнаго зайца’ и ‘Сосдей’). А еще раньше М. Е. по нездоровью отложить большую свою работу, которую онъ печаталъ въ ‘Встник Европы’. ‘Я до такой степени измученъ,— писалъ онъ Соболевскому, еще 6-го апрля,— измученъ и боленъ, что долженъ былъ бросить начатое для майской книжки ‘В. Евр.’ письмо, и до сентября ршился эту серію прервать. Совсмъ послднія силы оставляютъ’. Однако къ іюньской книжк журнала это письмо все-таки было написано, но окончаніе ‘Пестрыхъ писемъ’ явилось уже только въ сентябр и октябр слдующаго 1886 года. Болзнь прервала литературную дятельность нашего великаго сатирика. Самъ онъ незадолго до отъзда за границу въ письм отъ 17-го мая такъ описывалъ свое состояніе:

‘Никогда я не былъ такъ боленъ. Сплю не больше 4-хъ часовъ въ сутки и то въ разное время. Полагаю, что умру отъ истощенія силъ. Доктора меня лчатъ играючи. Завтра впрочемъ будетъ консиліумъ врача внутр. болзней съ глазнымъ. Нервы до того расшатаны, что не нахожу мста себ. Покуда еще хожу, но боюсь, что придется слечь, и тогда кануть. Смерть у меня де съ косой, а въ вид лисицы, которая долго съ зайцемъ разговариваетъ, наконецъ, говорить: ну, теперь давай играть’. Именно съ такимъ предложеніемъ, какъ извстно, лисица обращается къ зайцу и въ только-что написанной тогда Салтыковымъ сказк ‘Здравомысленный заяцъ’.

За-границей М. Е. одно время было совсмъ худо. 9-го іюля онъ послалъ Соболевскому слдующее письмо:

‘Многоуважаемый Василій Михайловичъ. Уже по почерку моему вы догадаетесь, что со мной плохо. Руки дрожать, но не колеблются, въ голов шумъ и совершенное -ослабленіе дятельности, потеря памяти, отсутствіе воздуха и почти непрестанное умираніе. Вотъ какую картину я изъ себя представляю. И все это вслдствіе заграничнаго путешествія, которое меня измученнаго совершенно доконало. Мн слдовало бы забраться въ какое-нибудь русское деревенское уединеніе, а меня погнали въ Германію, гд одно плохое знаніе русскаго языка выводитъ меня на каждомъ шагу изъ себя. Ночи я почти совсмъ не сплю, но днемъ дремлю, не переставая. Никогда ничего подобнаго не было,— очевидна, конецъ. Не стуйте на меня, что я ничего вамъ не присылаю: можетъ-быть, я и долго еще буду молчать. Мн крайне нужно ‘Пестрое письмо’ написать, чтобы возстановить связь,— по и это, не знаю, удастся ли когда-нибудь выполнить… Къ счастью, я нашелъ здсь стараго друга, доктора Блоголоваго, который и наблюдаетъ за мною. Хотя онъ и обнадеживаетъ меня, но вдь не говорить же человку въ глаза, что онъ не завтра — нынче поконченъ. Въ конц этой недли я отсылаю семью на морскія купанья, а самъ остаюсь здсь до 1—5-го августа. Потомъ малымъ разстояніемъ отправляюсь домой, т. е. въ Петербургъ. Отправляюсь одинъ, пришпиливая къ груди карточку съ адресомъ. Такъ я и сюда пріхалъ. Напишите мн хоть что-нибудь: гд Михайловскій?— если успете. До 1-го августа времени еще много. Больше писать не въ силахъ. Для того только и пишу, чтобы вы знали, что я помню о васъ. Искренно вамъ преданный М. Салтыковъ’.

Въ Висбаден писатель нсколько поправился, о чемъ можно судить по другому письму, посланному 31-го іюля.

‘Многоуважаемый Василій Михайловичъ. Пишу къ вамъ второе письмо, и никакого отвта отъ васъ не имю. Положеніе мое все то же, хотя Блоголовый обнадеживаетъ, что недли черезъ 2—3 буду въ состояніи возвратиться въ Россію. У меня уже совсмъ сформировались дв небольшія сказки, и какъ только руки мои поправятся, скоро ихъ напишу. Газета ваша здсь многимъ правится, и съ будущаго года вы, вроятно, двумя — тремя подписчиками въ Висбаден будете имть больше. Но почтальоны смются, какой странный бандероль, на старомъ обрывк газеты приклеенъ адресъ. Одна мать семейства обидилась, прочтя прямо подъ адресомъ объявленіе: ‘сифилисъ’.

Прощайте, больше писать не въ состояніи. М. Салтыковъ’.

А вдогонку этому письму пошло изъ Висбадена и третье,— шутливая ‘трагедія’, подъ заглавіемъ ‘Смерть отъ телеграммы’, поводомъ къ которой послужилъ случайно запоздавшій отвтъ на письмо М. Е. Вотъ она:

Смерть отъ телеграммы.

Трагедія.

Дйствіе происходитъ въ Висбаден, Geisbergstrasse, Htel Strasseierhof, обдаютъ: семейство доктора Блоголоваго и Салтыковъ. Входитъ служанка Луиза и приносить телеграмму.

Салтыковъ (читаетъ). ‘Будьте здоровы. Письмо почтой. Соболевскій’.

Д-ръ Блоголовый. Какія могутъ быть письма, о которыхъ нужно возвщать телеграммой?

Салтыковъ. Это т самыя письма, которыя никогда не посылаются.

Семейство д-ра Блоголоваго. Не можетъ быть!

Салтыковъ. Вотъ увидите.

Явленіе 2-е.

Проходитъ мсяцъ. Лто смняется осенью. Письма нтъ. Всть объ этомъ разнеслась по всему Висбадену, и мстные гористы вошли съ представленіемъ по начальству о внесеніи въ сводъ законовъ особаго вида преступленія подъ названіемъ: истязаніе посредствомъ неприсылки общаннаго письма. Служанка Луиза такъ заинтересовалась, что день и ночь стоитъ на крыльц и ощупываетъ у почтальоновъ сумки.

Луиза (на крыльц). Вотъ уже шестидесятый разъ ощупываю я этого почтальона, и все въ немъ тла не прибываетъ!

Голосъ Салтыкова, (извнутри). Луиза! Письма нтъ?

Луиза. Много писемъ есть, но того, которое…

Голосъ д-ра Блоголоваго. Удивительно!!

Явленіе 3-е.

Декабрь мсяцъ. Улица Гейсбергь засыпана снгомъ, который хлопьями валитъ на мостовую. Вечеръ. На диван въ номер лежитъ тло Салтыкова, около него съ кадиломъ стоитъ попъ Тачаловъ. Поодаль стоитъ докторъ Блоголовый съ семействомъ. Внезапно врывается Луиза, держа надъ головой письмо.

Вс. Письмо!

Д-ръ Блоголовый вскрываетъ пакетъ, въ которомъ находитъ чистую бумажку. Вслдъ за тмъ опять врывается Луиза и кричитъ: Телеграмма!

Д-ръ Блоголовый (читаетъ). ‘По ошибк въ конвертъ вложена пустая бумажка. Письмо почтой’…

Вс. Изумительно!

Салтыковъ (на минуту воскресая и отдавая это письмо) Отошлите настоящія каракули Василію Михайловичу Соболевскому (умираетъ).

М. Салтыковъ,

——

Но улучшеніе въ состояніи здоровья Салтыкова было временное и даже кратковременное: въ начал осени, когда онъ вернулся въ Россію, приступы болзни повторились, и онъ неоднократно въ теченіе той осени и зимы бывалъ на краю могилы. По ‘лисица-смерть’ еще долго ‘играла!’ съ больнымъ писателемъ. Не разъ на него надвигался, по его выраженію, ‘мракъ’, казалось, но оставлявшій больше надежды на сохраненіе дорогой жизни. Но ‘мракъ’ снова исчезалъ, и писатель возобновлялъ работу, за которой съ напряженнымъ вниманіемъ слдила вся мыслящая Россія.

III.
Болзнь.— Мнніе Н. А. Блоголоваго,— Письмо А. М. Унковскаго.— Попытка содйствовать Л. Н. Толстому въ изданіяхъ для народнаго чтенія.— С. И. Боткинъ и его ‘обнадеживаніе’.— Возобновленіе творчества и послдній періодъ кипучей литературной работы,— ‘Мелочи жизни’ и сказки: ‘Праздный разговоръ’, ‘Христова ночь’, ‘Путемъ-дорогой’, ‘Приключеніе съ Крамольниковымъ’ и ‘Деревенскій пожаръ’. Планъ очерковъ ‘Молодые люди’ и ‘На лон природы’.— ‘Рождественская сказка’ и авторскія поправки по цензурнымъ соображеніямъ.— ‘Читатели’.— Три письма о телеграмм: ‘Безъ имени’.— Новый приступъ болзни и новый перерывъ въ литературной работ.

Въ первой глав ‘введенія’ къ ‘Мелочамъ жизни’, присланной въ редакцію ‘Русскихъ Вдомостей’ въ август 1886 года, М. Е. Салтыковъ писалъ: ‘Боленъ, я могу безъ хвастовства сказать, невыносимо. Недугъ’пился въ меня всми когтями и не выпускаетъ изъ нихъ. Руки и ноги дрожать, въ голов — цлодневное гудніе, по всему организму пробгаетъ судорога. Несмотря на врачебную помощь изможденное тло не можетъ ничего противопоставить недугу. Ночи провожу въ тревожномъ сн, пишу рдко и съ большимъ мученіемъ, читать не могу вовсе и даже — слышать чтеніе. Повременамъ самый голосъ человческій мн нестерпимъ’.

Въ письмахъ того времени М. Е. описываетъ свое состояніе въ томъ же безнадежномъ тон. ‘О себ скажу вамъ,— сообщаетъ онъ Соболевскому 28-го іюня 1886 г.,— что мн все такъ же худо. Можетъ-быть, я нсколько крпче, но принципъ пляски св. Витта остается при мн всецло. Главное — тоска и невозможность читать и писать. Лто здсь плохое: вотъ уже дв недлю дуютъ втры, которые изнуряютъ меня, и льютъ дожди, которые лишаютъ меня воздуха. Дача попалась худая, сквозная, топимъ повременамъ даже теперь, а что будетъ въ август,— знаетъ одинъ Богъ. Мы — на самомъ берегу озера, которое гудётъ день и ночь. Одно удобство, это — близость Боткина, но вдь и онъ — не Богъ’.

По поводу этого письма можно напомнить, что въ ‘Воспоминаніяхъ’ Н. А. Блоголоваго (стр. 276-я посмертнаго изданія 1897 г.) о болзни Салтыкова между прочимъ говорится: ‘Что больше всего меня поразило въ немъ, это — какое-то мышечное безпокойство: его подергивало, и повременамъ эти подергиванія принимали видъ Виттовой пляски, боле рзки и часты они были вдоль лвой руки и особенно въ плеч и въ лвыхъ мышцахъ шеи’. Н. А. Блоголовый отмчаетъ дале, что Виттова пляска иногда наблюдается какъ спутница болзней сердца. По словамъ этого замчательнаго врача, Салтыковъ былъ боленъ уже съ 1875 года. Вскрытіе тла М. Е. показало, что ‘организмъ покойнаго былъ весь изгрызенъ многолтней болзнью и въ немъ почти не оставалось ни единаго органа, который могъ бы правильно отправлять свою физіологическую дятельность. Можно удивляться только, какъ въ такомъ искалченномъ вид онъ могъ удержатъ свою жизнеспособность такое продолжительное время. Еще боле поразительно то, какъ въ немъ чуть не до самыхъ послднихъ моментовъ жизни сохранилась необыкновенная живучесть таланта и та его яркость, которая привлекала къ нему такую массу читателей и поклонниковъ’ (стр. 289—200-я).

Эту исключительную жизнеспособность Салтыкова и его яркаго таланта врно оцнивалъ С. П. Боткинъ. Въ какомъ тяжкомъ состояніи находился больной писатель зимой 1885—1886 г., можно видть изъ письма

А. М. Унковскаго (извстный общественный дятель, теперь тоже уже покойный) къ В. М. Соболевскому отъ 18-го декабря 1885 г.: ‘Положеніе здоровья М. Е. Салтыкова очень плохо. Повидимому, онъ слабетъ съ каждымъ днемъ и очень часто пугаетъ всхъ насъ чисто-мозговыми явленіями, которыхъ собственно и боится Боткинъ. Иногда въ теченіе Нсколькихъ часовъ онъ лишается способности выражать свои мысли какъ письменно, такъ и на -словахъ до такой степени, что ничего понять нельзя. Между тмъ, по увренію С. П. Боткина и другихъ медиковъ, онъ не теряетъ совершенно сознанія. Когда же проходятъ такіе припадки, онъ впадаетъ въ крайнюю слабость. Настроеніе его большей частью мрачное, и самъ онъ, повидимому, де иметъ никакой надежды на выздоровленіе, а разсчитываетъ умереть въ непродолжительномъ времени. На прошедшей (недл, въ точеніе 2—3 дней, о-въ занялся просмотромъ нсколькихъ прежнихъ его произведеній съ цлью отдать ихъ гр. Л. Н. Толстому для народнаго чтенія и, прочитавъ листа четыре, такъ утомился, что работа имла слдствіемъ весьма сильный припадокъ, продолжавшійся нсколько часовъ’.

Тмъ не мене, Боткинъ не терялъ надежды, и тою же зимой М. Е. самъ сообщалъ Соболевскому (17-го февраля 1886 г.), что Боткинъ ‘обнадеживаетъ’. Больной однако не раздлялъ надеждъ своего врача и продолжалъ въ послдующихъ письмахъ, посланныхъ Соболевскому съ Красной Мызы (дача въ Финляндіи), горько жаловаться на болзнь. ‘Я очень нездоровъ,— пишетъ онъ 6-го іюля,— хуже, чмъ когда-нибудь. Рука правая точно парализована, на правой ног едва ступаю. Голова разорена’. Въ письм отъ 19-го іюля повторяется то же опасеніе за руку: ‘Рука совсмъ не пишетъ, боюсь, какъ бы не отнялась’. Черезъ мсяцъ, 20-го августа, уже перехавъ съ дачи въ Петербургъ, М. Е. писалъ: ‘Повидимому, мн не придется уже посылать вамъ ничего больше: до такой степени плохо мое здоровье’.

III все-таки оказалось, что Боткинъ недаромъ ‘обнадеживалъ’. На финляндской дач и начался для М. Е. новый періодъ кипучей литературной работы. Кстати сказать, именно эта дача,— имніе Красная Мыза, близъ Новой Кирки въ Финляндіи,— описана Щедринымъ въ первой глав ‘Мелочей жизни’. Передъ тмъ,— какъ мы видли, въ теченіе почти цлаго года онъ не въ состояніи былъ взяться за перо. За весь этотъ годъ (съ средины 1885 г. и по августъ 1886 г.) молчаніе Щедрина было прервано только одинъ разъ: 15-го февраля 1886 г., въ No 45-мъ ‘Русскихъ Вдомостей’, появилась сказка ‘Праздный разговоръ’. Но уже съ середины лта положеніе стало мняться. Отмченное письмо къ Соболевскому съ Красной Мызы ютъ 22-го іюня начиналось слдующими словами: ‘Позвольте вамъ напомнить о себ присылкою двухъ сказокъ, которыя вы, дня черезъ Четыре, получите въ двухъ страховыхъ пакетахъ’. 19-го іюля пришло слдующее извщеніе: ‘Одновременно съ этимъ письмомъ, вы, вроятно, получите еще дв сказки въ двухъ заказныхъ пакетахъ. Он почти одинаковаго объема съ прежде посланными, но нсколько цензурне. Я ничего не имю противъ, если вы и ихъ напечатаете во второй половин августа, а всего было бы лучше, если бы вы напечатали вс четыре сказки вмст, по пословиц: семь бдъ — одинъ отвтъ. Выйдетъ фельетонъ строкъ въ 900, на одинъ разъ, это — не бда’.

На самомъ дл послдовать этому совту было невозможно, потому что четыре сказки,— о которыхъ идетъ рчь, составили три большихъ фельетона, каждый въ 700—800 строкъ. Но сказки появились въ ‘Русск. Вд.’ не въ август, а въ сентябр, такъ какъ он были отодвинуты ‘Мелочами жизни’, первыя дв главы которыхъ напечатаны 17-го и 31-го августа (въ No 222-мъ и 238-мъ ‘Русск. Вд.’). И только въ сентябр дошла очередь до сказокъ, которыя шли въ газет въ такомъ порядк: ‘Христова ночь’ и ‘Путемъ-дорогой’ (No 245-й), ‘Приключеніе съ Крамольниковымъ’ (No 252-й) и ‘Деревенскій пожаръ’ (No 257-й).

А черезъ 10—12 дней по напечатаніи послдней изъ этихъ четырехъ сказокъ пришло отъ М. Е. извщеніе о новой работ, предназначенной для ‘Русск. Вд.’. 30-го сентября Салтыковъ писалъ Соболевскому:

‘Многоуважаемый Василій Михайловичъ. Одновременно я посылаю въ контору ‘Русск. Вд.’ заказной пакетъ со статьею ‘Молодые люди’. Предполагаю написать три этюда: одинъ — передъ вами, другой будетъ имть предметомъ человка, трудящагося ради насущнаго хлба, третій — человка, ищущаго свта и обртающаго смерть. Буду писать, сколько возможно, цензурно, но ежели вы замтите нецензурность въ первомъ Итюд и что-нибудь подозрительное въ сюжетахъ двухъ остальныхъ, то пришлите рукопись обратно. Срокомъ печатанія я васъ не стсняю, хотя нежелательно, чтобы рукопись залежалась, потому что на этомъ разсчитала послдующая работа. По прошу поскоре прочитать рукопись и увдомить о ршеніи. Боюсь, что фельетонъ будетъ слишкомъ великъ, но прошу на этотъ разъ постсняться. Искренно преданный вамъ М. Салтыковъ’.

На слдующій день, 1-го октября, М. Е. пишетъ редактору ‘Русск. Вд.’ новое письмо, въ которомъ сообщаетъ еще нкоторыя свднія о план этой своей работы:

‘Сегодня, утромъ, я послалъ въ контору ‘P. В.’ заказной пакетъ съ письмомъ, а вчера писалъ къ вамъ лично. Теперь я разсуждаю такъ, что вамъ гораздо удобне будетъ опредлить, будете ли вы печатать мои статьи, тогда, когда он есть три будутъ передъ вами, такъ какъ это съ моей стороны — непремнное условіе, напечатать вс три въ одномъ и томъ же журнал. Тсной связи между ними нтъ, но есть параллель, которую читатель долженъ не терять изъ вида. Поэтому я и прошу васъ подождать остальные два этюда. Я не замедлю, и, полагаю, что въ конц (будущей недли вышлю вамъ все, ежели не впаду въ оцпенніе, что тоже можетъ случиться. 8-го числа я непремнно вамъ напишу о положеніи дла. Теперь же прошу увдомить о полученіи статьи и о томъ, какъ вы ее нашли. Ежели съ перваго же этюда онъ вамъ не по нутру, то возвратите’.

Но планъ задуманной М. Е. работы нсколько измнился во время писанія ‘Молодыхъ людей’. Вмст съ тмъ явилась мысль и о ряд другихъ очерковъ. 7-го октября (Салтыковъ сообщалъ:

‘Покуда я писалъ второй этюдъ, у меня выработался еще промежуточный типъ,— государственнаго послушника. Одинъ этюдъ — уже у васъ (отмтьте его цифрой I), два другихъ завтра заказнымъ письмомъ вышлю, но не для печатанія, а чтобы вамъ было досужне читать. Четвертый наполовину готовъ и вышлется не поздне начала будущей недли, ежели ничего экстраординарнаго не случится. Когда все будетъ на виду, вы лучше разсудите, можно ли, согласно съ вашими требованіями, печатать ихъ безъ пропусковъ и измненій. Я не изъ самолюбія не желаю измненій, а просто потому, что объясняться за 600 верстъ не въ силахъ. Сверхъ того я прошу васъ принять въ соображеніе слдующее: 1) Вы уже писали мн, что первый эподъ для газеты слишкомъ великъ, къ сожалнію, я остальные три вышли тако-го же размра. Быть-можетъ, это вы найдете для себя неудобнымъ. 2) Я просилъ бы васъ увеличить мой гонораръ до 30-ти коп. со строки, что какъ-разъ равняется получаемому мной гонорару въ ‘Встн. Евр.’. Ежели хотя одно изъ этихъ условій Неудобно для васъ, то возвратите мою работу безъ церемоній, хотя я душевно хотлъ бы, чтобы она появилась въ вашей газет. Еще -одна просьба: благоволите распорядиться напечатать въ ‘P. В.’ передъ текстомъ прилагаемое объявленіе. Въ одинъ столбецъ и три раза. Что будетъ стоить, прикажите поставить мн на счетъ. Я теперь долженъ контор 266 р. 50 к. Дружески жму вашу руку и прошу увдомить письмомъ о полученіи статей, а равно и о вашемъ мнніи о нихъ и дальнйшихъ намреніяхъ. Искренно преданный М. Салтыковъ. Отвтъ просто киньте въ почтовый ящикъ,— чай, и въ Москв на улицахъ водятся таковые’.

Къ напечатанію ‘Молодыхъ людей’ цензурныхъ препятствій не было, что же касается до объема этихъ этюдовъ, то по отношенію къ Щедрину обычныя газетныя требованія, конечно, не примнялись: въ этомъ отношеніи желанія автора удовлетворились постольку, поскольку это выполнимо при ограниченномъ размр газетнаго листа. Само собой разумется, что и относительно вознагражденія Салтыковъ былъ поставленъ въ исключительныя условія: вс его желанія охотно и немедленно исполнялись.

‘Молодые люди’ напечатаны въ ‘Русск. Вд.’ въ октябр и ноябр 1886 г. (NoNo 287-й, 294-й, 301-й и 308-й). Но передъ самымъ началомъ печатанія этой серіи очерковъ у Салтыкова явилась мысль замнить ихъ другими, къ писанію которыхъ онъ въ то время только-что приступилъ. 12-го октября онъ писалъ Соболевскому:

‘Вотъ какая мысль у меня родилась. Увренъ, что вы уже на ‘Люберцев’ задумались, кого я описываю. И хотя я увряю васъ, что никого лично въ виду не имю, но вдь мн, критикану, кто же повритъ? На то я и критиканъ, чтобы дразнить и списывать портреты. А на четвертомъ этюд вы, наврное, остановитесь, потому что въ немъ идетъ рчь о той особи молодыхъ людей, которая нын не ко двору. Поэтому я надумалъ для ‘Русск. Вд.’ другую работу. Называется она ‘На лон природы и сельскохозяйственныхъ ухищреній’, и предметомъ послужитъ сельскій экономическій годъ. Фельетоновъ будетъ три: въ первомъ — крестьянское хозяйство, во второмъ — поповское (буду называть сельскимъ священникомъ и ни однимъ словомъ не коснусь служебныхъ обязанностей), въ третьемъ — помщичье. Въ цензурномъ отношеніи, самый ревнивый цензоръ иголки не подточитъ. Въ литературномъ отношеніи — не хуже прочаго… Мной овладло теперь непреодолимое желаніе работать. Надумалъ еще нсколько вещей и выполню, ежели выдержу’.

Письмо заканчивалось припиской, изъ которой видно, что несмотря на ‘непреодолимое желаніе работать’ писатель находился въ тяжеломъ (настроеніи: ‘Боюсь,— писалъ онъ,— что вы разсердитесь и перестанете совсмъ печатать меня. Не длайте этого,— мн дваться некуда на старости лтъ. И то представляется, что всмъ надолъ’.

Эти строки показываютъ, что состояніе здоровья М. Е. посл напряженной работы въ осенніе мсяцы снова ухудшилось. Дв — три коротенькія записки, посланныя имъ въ это время,— чисто дловаго содержанія,— писаны другой рукой, и только подпись и приписка на одной изъ нихъ: ‘Вечеромъ не могу писать’, сдланы Салтыковымъ собственноручно. Поздне, 26-го ноября, М. Е. такъ описывалъ свое состояніе: ‘Представьте себ человка, который встаетъ утромъ и думаетъ: ‘Ахъ, скоро ли наступитъ ночь 1’, а ложась вечеромъ, повторяетъ: ‘Ахъ, кабы поскоре прошла эта тревожная, безсонная ночь!’. Никакого просвта въ будущемъ, ни малйшей надежды на участіе въ жизни. Вс умственныя наслажденія закрыты. Вотъ — мое положеніе, которое впрочемъ съ ‘объективной точки зрнія’ доктора находятъ удовлетворительнымъ’.

Но ‘объективный’ взглядъ врачей все-таки находилъ себ оправданіе въ томъ, что больной писатель продолжалъ въ это время обнаруживать изумительную работоспособность. Въ томъ же письм Салтыковъ извщаетъ: ‘Къ рождественскому нумеру я пришлю вамъ непремнно что-нибудь подходящее и не совсмъ пошлое’. А только-что передъ тмъ М. Е. закончилъ очерки на ‘На лон природы’. Онъ тогда же писалъ Соболевскому: ‘Что же касается до сельскохозяйственныхъ разсказовъ, то я предлагалъ вамъ ихъ на замну ‘Молодыхъ людей’, которыхъ думалъ передать Стасюлевичу. А такъ какъ вы напечатали ‘Молодыхъ людей’, то я и отдалъ сельскіе разсказы въ декабрьскую книжку ‘Встн. Евр.’.

За рождественскій разсказъ Салтыковъ принялся сейчасъ же и о ход своей работы черезъ нсколько дней посл приведеннаго письма 29-го ноября, сообщалъ редактору ‘Русск. Вд.’ слдующее:

‘Будьте такъ добры увдомить меня, въ какомъ размр можетъ быть рождественскій фельетонъ. Вы писали, что вообще имете обыкновеніе давать 25-го декабря больше мста беллетристик, но въ самомъ ли газетномъ лист или въ приложеніи, я не помню. Если у меня вышло 1,000—1,200 строкъ,— пригодно ли это будетъ? Я и самъ не предполагалъ, что выйдетъ много, а между чмъ, написавъ больше половины, вижу, что едва ли не зарвусь дальше предловъ’.

Еще черезъ три — четыре дня сказка была готова, и 3-го декабря М. Е. отослалъ ее въ Москву.

‘Благодарю васъ,— писалъ онъ въ этотъ разъ Соболевскому,— за письмо, которое меня очень утшило. При той всесторонней оброшенности, среди которой я живу, мн становится легче, когда я хоть изрдка слышу одобряющій голосъ… Посылаю вамъ рождественскую сказку (на 25-е декабря). По моему, она вполн цензурна, только понравится ли вамъ,— вотъ вопросъ. Я, кажется, начинаю исписываться. Утшаюсь тмъ, что хотя я и угрожалъ вамъ перспективой 1,000 строкъ, но едва ли и 600 выйдетъ’.

‘Рождественская сказка’ была напечатана въ ‘Русск. Вд.’ 25-го декабря 1886 года (No 354). По въ своихъ письмахъ къ редактору газеты Салтыковъ еще дважды возвращается къ этой сказк,,9-го декабря онъ предлагаетъ рядъ цензурныхъ поправокъ {Для сравненія приводимъ въ выдержкахъ т мста сказки, которыя авторъ думалъ-было исправить. Сережа, герой сказки, утромъ слышавшій проповдь объ ‘извчной правд’, ведетъ разговоръ сначала съ нянькой, потомъ — съ священникомъ.

— Я, няня, по правд жить буду!— объявилъ Сережа.

— Ишь съ коихъ поръ собрался!— пошутила старуха,

— Нтъ, няня, я врное слово себ далъ! Умру за правду, а ужъ неправд не покорюсь!

— Ахъ, болзный мой, ишь вдь что теб въ голову пришло!

— Разв ты не слыхала, что въ церкви батюшка говорилъ? За правду жизнь полагать надо,— вотъ что! Въ бой за правду идти всякій долженъ.

— Извстно, что же въ церкви говоритъ! На то и церковь дана, чтобы въ ней о праведныхъ длахъ слушать. Только ты, маленькій, слушать — слушай, а умомъ тоже раскидывай.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

— Я, батюшка, по правд жить буду! Я за правду на бой пойду!— привтствовалъ гостей Сережа.

— Вотъ-такъ вояка выискался! Отъ земли не видать, а ужь на бой собрался!— пошутилъ батюшка.

— Надолъ онъ мн. Съ утра все объ одномъ и томъ же говоритъ, — сказала Марья Сергевна.

— Ничего, сударыня. Поговоритъ и забудетъ.

— Нтъ, не забуду!— настаивалъ Сережа.— Вы сами давеча говорили, что нужно по правд жить… въ церкви говорили.

— На то и церковь установлена, чтобы въ ней о правд возвщать. Ежели я, пастырь, своей обязанности не исполню, такъ церковь сама о правд вспомнитъ. И помимо меня, всякое слово, которое въ ней произносится,— правда, одни ожесточенныя сердца могутъ оставаться глухими къ ней.

— А жить какъ?..

— И жить по правд слдуетъ…}.

‘Въ видахъ цензурныхъ, я полагалъ бы слова няньки: ‘Извстно, что же въ церкви и говорить?’ совсмъ выпустить, а дале посл словъ: ‘О праведныхъ длахъ слушать’ прибавить: ‘Ну, а съ людьми нельзя безъ того, чтобы и со всячинкой не простить’. Затмъ слово ‘только’ выпустить и начать: ‘Ты — маленькій’, и т. д. Затмъ въ словахъ священника за обдомъ по окончаніи словъ: ‘Оставаться глухими къ ней’ прибавить фразу: ‘Ну, а въ міру не безъ грха’. Затмъ отвтъ Сережи: ‘Въ церкви? А жить?’, измнить такъ: ‘Какъ же жить?’. И дальше въ отвт священника къ словамъ: ‘И жить по правд слдуетъ’ прибавить: ‘Памятуя завтъ святой церкви’.

Но, получивъ извщеніе, что разсказъ могъ бы быть напечатанъ въ первоначальной редакціи, М. Е. въ письм отъ 17-го декабря отмнилъ большую часть этихъ поправокъ. ‘Само собою разумется, писалъ онъ,— что по первоначальной редакціи печатать лучше, но я хотлъ бы вопросъ Сережи: ‘Въ церкви? А жить?’ поправить такъ: ‘А жить какъ?’ Впрочемъ и во всемъ остальномъ поступите по собственному усмотрнію, кажется, нелишнее бы оставить также фразу: ‘А въ мір не безъ грха’, чтобы ужъ не очень выдлялась церковь’.

Такимъ образомъ была установлена окончательная редакція ‘Рождественской сказки’, та именно редакція, въ которой это произведеніе Щедрина было напечатано въ нашей газет и во всхъ послдующихъ изданіяхъ его сочиненій. Это письмо великаго писателя заканчивалось снова жалобой на перемну къ худшему въ состояніи его здоровья. ‘Я весьма боленъ и вотъ ужъ второй день не могу работать. Кажется, предстоитъ перерывъ, очень не кстати’.

Перерывъ, повидимому, и наступилъ, но не надолго. М. Е. много работалъ въ теченіе первыхъ мсяцевъ 1887 года, хотя и не сплошь. Такъ, 2-го мая, извщая Соболевскаго объ отправк въ редакцію ‘Русск. Вд.’ первыхъ двухъ очерковъ ‘Читатели’, М. Е. сообщаетъ: ‘Къ маю я ничего не могъ дать (въ ‘Встн. Евр.’), потому что былъ въ март сильно боленъ и не въ состояніи писать’.

‘Читатели’ были напечатаны въ ‘Русск. Вд.’ въ трехъ фельетонахъ 6-го, 14-го и 17-го мая 1887 года (NoNo 122, 130 и 133). Появленіе перваго изъ нихъ мъ газет дало поводъ къ забавному недоразумнію. сильно -однако взволновавшему больнаго писателя. На этотъ разъ плохую шутку съ нимъ сыгралъ телеграфъ. Приступая къ печатанію этихъ очерковъ, редакторъ по телеграфу увдомилъ автора, что его статьи пойдутъ ‘безъ измненій’. Такое извщеніе было необходимо, потому что М. Е., предпринимая отдльное изданіе ‘Мелочей жизни’, торопилъ съ печатаніемъ ‘Читателей’ и предоставилъ Соболевскому, въ случа надобности, смягчить статью въ цензурныхъ видахъ. ‘Ежели,— писалъ Салтыковъ 2-го мая,— найдете, что статью можно печатать лишь съ нкоторыми пропусками и измненіями, то разршаю вамъ сдлать ихъ самимъ, не сносясь со мною’. Къ удовольствію редакціи ни въ какихъ перемнахъ надобности не встртилось, но телеграмма, извщавшая объ этомъ автора, причинила ему неожиданное огорченіе. Вотъ три письма Салтыкова, вызванныя этой злополучной телеграммой. Имъ можно бы дать общее заглавіе: ‘Безъ имени!’

5-го мая Салтыковъ писалъ:

‘Многоуважаемый Василій Михайловичъ. Никогда я еще не печатался безъ имени, но,— длать нечего, приходится и этотъ срамъ испытать. Я хотлъ-было телеграфировать вамъ, чтобы не печатать, но потомъ махнулъ рукой. Можетъ-быть, найдете возможнымъ поставить мое имя подъ вторымъ или третьимъ фельетономъ, но, можетъ-быть, вамъ данъ совть не печатать моихъ статей. Во всякомъ случа это — неожиданность. Я прошу васъ выслать мн хотя одинъ оттискъ безъ исправленій и, по обыкновенію, 10 экземпляровъ NoNo. Пожалуйста, исполните мою просьбу поскоре. Пожалуйста. Телеграмма на меня подйствовала,— но вамъ что за дло? Я полагалъ, что вы ране воскресенья не будете печатать, а до воскресенья можно было бы списаться. Впрочемъ вс три статьи будутъ напечатаны въ отдльномъ изданіи. Второй фельетонъ вчера выслалъ, но третій вышлю не ране конца будущей недли. Очень вы поторопились. Вотъ такъ сюрпризъ! До сихъ поръ я получалъ со всхъ сторонъ сочувственныя письма: отнын, вроятно, мн будутъ присылать письма укоризненныя. Спасибо. Преданный вамъ М. Салтыковъ. Прошу второй фельетонъ поскоре печатать’.

Но нумеръ газеты съ первымъ фельетономъ пришелъ черезъ два дня въ Петербургъ, и огорченный авторъ увядалъ подъ статьей подпись: Н. Щедринъ. М. Е. снова тотчасъ же пишетъ по этому поводу:

‘Многоуважаемый Василій Михайловичъ. Телеграммой вы дали мн знать, что печатаете мою статью безъ имени. Я такъ и понялъ, что имени подъ статьей не будетъ, и, признаюсь, былъ нсколько сконфуженъ. Теперь получилъ No газеты и къ удивленію увидлъ статью съ полнымъ моимъ именемъ. Простите меня, но я ничего но понимаю въ этой исторіи. Нтъ ли тутъ какой-нибудь мистификаціи? Второй фельетонъ, боле скромный, я уже выслалъ, третій кончилъ и вышлю въ субботу, 9-го числа, безотмнно. Искренно вамъ преданный М. Салтыковъ’.

Это писалось 7-го мая, а на другой день Салтыковъ отвчалъ на письмо Соболевскаго, разъяснявшаго надланную телеграфомъ путаницу: ‘Многоуважаемый Василій Михайловичъ. Въ доказательство, что тревога моя имла основаніе, посылаю подлинную телеграмму вашу. Теперь я догадываюсь. Вы написали: безъ измненій, а телеграфъ перевралъ: безъ имени. Я очень расклеился. Усиленная работа (кром посланнаго вамъ, я еще столько же въ ‘Встникъ Европы’ далъ) разстроила меня. Но я не могу воздержаться,— чисто нервное влеченіе работать. Теперь — обезсиллъ и хлопаю глазами. Простите за всю эту нелпую исторію. Вашъ М. Салтыковъ’.

Послдній періодъ оживленной литературной дятельности нашего сатирика кончился. Такъ работать, какъ М. Е. работалъ осенью и зимой 1886—1887 гг., онъ уже никогда больше не былъ въ состояніи. Съ весны 1887 г. начался новый длительный перерывъ въ его творчеств. Лишь въ конц этого года въ печати появились первыя главы послдняго произведенія Щедрина,— ‘Пошехонской старины’.

IV.
Гакъ писалась ‘Пошехонская старина’.— По поводу юбилея С. А. Юрьева.— ‘Щедринъ, выходящій изъ лса’.— Смерть С. А. Юрьева.— ‘Общественное сочувствіе’.— Слухъ о продаж права собственности на сочиненія Щедрина одной изъ книгоиздательскихъ фирмъ.— Опроверженіе этого слуха.-Первое изданіе М. Е. Салтыкова (И. Щедрина), предпринятое авторомъ,— Два послднихъ письма М.Е. Салтыкова,— Всть о кончить писателя,— Первый откликъ. Статья Н. К. Михайловскаго.— Опасное объявленіе и запрещеніе его полицейской цензурой.

Лто 1887 года М. Е. Салтыковъ провелъ плохо и возвратился съ дачи та Петербургь въ (тяжеломъ настроеніи. 1-го сентября онъ писалъ В. М. Соболевскому: ‘Я такъ страдалъ цлое лто, что могъ написать (почти только переписать со стараго) въ послднее время листа полтора, составляющихъ начало труда, общаннаго мною Стасюлевичу. Буду ли продолжать, не знаю, ибо положительно измученъ’. И письмо заканчивалось описаніемъ болзненнаго состоянія автора: ‘Положеніе мое страшно жалкое. Голова но въ порядк, память пропала, руки и ноги дрожатъ. Если но распространяюсь больше, то потому, что ужъ всмъ надола, и вс меня обросили’.

Черезъ дв недли, 13-го сентября, М. Е. опять длился свдніями о ход своей работы и своимъ недовольствомъ результатами этой работы.

‘Заглянувши въ октябрьскую книжку ‘Встн. Евр.’, вы сами убдитесь, что я уже далеко не тотъ, что прежде, и хотя я готовлю продолженіе, но, кажется, это будетъ послдняя статья, на которой я и покончу свое литературное поприще. Выходитъ нескладно, безцльно, безобразно, юморъ совсмъ исчезъ, а онъ всегда былъ моею главною силой. Словомъ сказать, голова совсмъ перестаетъ работать, и становится совстно передъ читателемъ. Только какое-нибудь чудо можетъ возвратить меня снова къ литературной дятельности, но,— увы!— въ наше время чудесъ не бываетъ. Если же бы таковое совершилось, то я ни въ какомъ случа не обойду ‘Русск. Вд.’, помня то гостепріимство, которое он мн всегда оказывали. Благодарю васъ искренно за напечатаніе объявленія о моей книг. На-дняхъ я вамъ послалъ ее. По всей вроятности, это — послднее изданіе, которое я длаю. Наступаютъ срые осенніе дни, а съ ними вмст сердечная тоска становится еще боле удручающей. Къ тому же меня, кром главной болзни, настигаютъ еще мелочи, въ род, напримръ, гриппа, которымъ я въ настоящее время страдаю. Ноги тоже совсмъ отказываются служить. Боткинъ на всю зиму ухалъ за границу, а на прочихъ докторовъ надежда плохая. Впрочемъ и Боткинъ въ послднее время неглижировалъ меня. Вообще я не взысканъ судьбой съ точки зрнія друзей. Представьте себ, Плещеева я уже боле полугода не видалъ. Въ газетахъ тоже помалчиваютъ обо мн, и о моей новой книг нигд ни слова. Точно я уже давно умеръ, да забыли похоронить. Ежели -будете въ Петербург, то, пожалуйста, навстите. Прощайте, будьте здоровы. Рука насилу пишетъ’.

Въ жалобахъ на друзей писатель былъ, конечно, неправъ. Онъ меньше, чмъ кто-нибудь другой, могъ считать себя заживо погребеннымъ. Публика съ жадностью ловила каждую строку любимаго писателя, и въ частности ‘Пошехонская старина’ была встрчена и читателями, и критикой какъ одно изъ крупнйшихъ литературныхъ явленій того времени. Но недугъ такъ терзалъ автора, что ему трудно было отдлаться ютъ мрачныхъ мыслей. Да и самую работу приходилось вести урывками, пользуясь непродолжительными свтлыми промежутками, которыми и теперь, но ужъ изрдка, дарила больнаго сатирика ‘лисица-смерть’. Самъ Салтыковъ на это нердко указываетъ въ своихъ письмахъ. Такъ, въ 1888 году, 19-го ноября, онъ писалъ Соболевскому: ‘Я очень страдаю. Это — но болзнь, а что-то въ род колдовства. Вотъ уже больше двухъ мсяцевъ, почти съ самаго перезда съ дачи, постоянно дремлю и ни къ какой работ приступить не могу. Хорошо, что лтомъ усплъ наготовить матеріала столько, что хватитъ до февральской книжки ‘В. Е.’ (включительно, но представьте себ, что осталось мн дописать не больше двухъ небольшихъ главъ, чтобъ довести ‘Пошех. стар.’ до конца (т. е. дтство), а я даже сказать не могу, напишу ли я ихъ. Короткое письмо связно написать не могу’.

М. Е. дописалъ эти главы, но мы увидимъ, съ какимъ трудомъ онъ осилилъ эту задачу и какъ мало удовлетворенъ былъ самъ писатель своимъ послднимъ литературнымъ трудомъ. Къ мысли объ упадк творческихъ силъ онъ неоднократно возвращается въ письмахъ послднихъ лтъ по разнымъ поводамъ. Такъ, въ начал 1888 года въ Москв праздновался литературный юбилей Сергя Андреевича Юрьева. 21-го февраля 1888 года М. Е. писалъ редактору ‘Русск. Вд.’:

‘Позвольте мн обратиться къ вамъ съ просьбой. Дло вотъ въ чемъ. Г-жа Некрасова прислала мн письмо отъ 15-го февраля, въ которомъ извщала, что 20-го числа готовится С. А. Юрьеву торжество и что не худо было бы, чтобъ я прислалъ ему поздравительное письмо или телеграмму. Но при этомъ она, во-первыхъ, на конверт перепутала адресъ (вмсто 62-го дома написала 79-й), такъ что письмо со многими справками дошло до меня только вчера вечеромъ, во-вторыхъ, не Написала, съ чмъ я долженъ поздравлять и куда посылать свое поздравленіе. Поэтому я обращаюсь къ вамъ съ просьбой сообщить С. А., что я не могъ его поздравить, но что во всякомъ случа онъ можетъ быть увренъ въ незыблемости дружескихъ узъ, связывающихъ насъ съ лтъ ранняго дтства’. Покончивъ такимъ образомъ съ дломъ, заставившимъ взяться за перо, М. Е. продолжаетъ: ‘Какъ вы живете? Давно я не посылалъ вамъ ничего, но, читая ‘Пошехон. старину’, врядъ ли вы жалете объ этомъ. Плохо пишется, очень плохо. Съ 1-го февраля я бездйствую. Недугъ до того овладлъ мною, что въ силу доканчиваю настоящее письмо. Увдомьте когда-нибудь о себ’.

И чмъ больше овладвалъ писателемъ недугъ, тмъ чаще мысль его обращалась къ неизбжности близкаго конца и тмъ сильне его захватывали заботы объ устройств разныхъ длъ на этотъ случай. Иногда это были мелочи, но мелочи, не лишенныя значенія для характеристики писателя. Такъ, 30-го октября 1887 года М. Е. писалъ Соболевскому: ‘Есть у меня до васъ крайняя и слезная просьба. Дло вотъ въ чемъ. Четыре года назадъ московскій нотаріусъ Орловъ издалъ мой портретъ, въ которомъ я изображенъ выходящимъ изъ лса, и т. д. У меня было два экземпляра этого портрета, но болзнь сдлала между прочимъ и то, что я очень многія нужныя бумаги и вещи растерялъ. Нтъ теперь у меня и ни одного экземпляра портрета Орлова. Нельзя ли какъ-нибудь добыть его въ Москв, т. е. купить для меня, и прислать мн. Я деньги тотчасъ же пришлю. Хотлось бы оставить на память сыну и очень горько будетъ, ежели онъ не будетъ имть этотъ портретъ. Будьте добры, постарайтесь достать’.

Въ то время такіе портреты (Щедринъ выбирается изъ лса, населеннаго всякими гадами и страшилищами, и несетъ книжку ‘Отечественныхъ Записокъ’) были довольно распространены, такъ что просьбу М. Е. можно было исполнить. По на другой день, 31-го октября, Салтыковъ нашелъ свой экземпляръ портрета, о чемъ и увдомилъ Соболевскаго коротенькой запиской: ‘По письму моему о портрет исполненія не чините’.

Главной заботой Салтыкова въ эти послдніе мсяцы его жизни былъ вопросъ объ изданіи его сочиненій. Въ нашей коллекціи писемъ М. Е. за 1889 годъ (переписка заканчивается письмомъ отъ 20-го апрля, т. е. за недлю до смерти Щедрина) эта тема поглощаетъ все вниманіе писателя. Исключеніе составляютъ лишь письма, вызванныя смертью С. А. Юрьева. Еще 28-го декабря, подъ первымъ впечатлніемъ всти объ этой утрат, М. Е. писалъ Соболевскому.

‘Сейчасъ вычиталъ изъ газетъ о смерти С. А. Юрьева. Извстіе это глубоко меня тронуло. Къ сожалнію, я зналъ только его одного, а изъ семейства его никто мн знакомъ не былъ, а потому я не могу заявить его семейнымъ чувства моего живаго соболзнованія по поводу смерти стараго друга и товарища дтства. Не будете ли вы такъ добры взять на себя передать семь покойнаго мои чувства. Простите, что пишу мало и нескладно. Болзнь одолваетъ’.

Первое письмо 1889 года, отъ 5-го января, написанное тоже по поводу смерти Юрьева, можетъ служить яркой характеристикой мрачнаго настроенія, въ которомъ заканчивалъ жизнь нашъ сатирикъ. Вотъ это письмо:

‘Многоуважаемый Василій Михайловичъ. Очень вамъ благодаренъ за передачу Юрьевымъ моихъ соболзнованій. Да, некрасиво положеніе этого семейства, но Москва богата сочувственными людьми въ род Солдатенкова, Третьяковыхъ, Ланина и проч., которые, конечно, придутъ на помощь. А ежели матеріальной помощи но будетъ, то за семьей останется общественное сочувствіе, еще при жизни покойнаго признававшее его честною и чистою личностью, а сочувствіе,— это въ жизни самое великое утшеніе. Вотъ, я, напримръ, два года себя продаю и покупщика не нахожу, да и отдльныя изданія мои плохо идутъ, но за-то пользуюсь общественнымъ сочувствіемъ,— и горя мн мало. На-дняхъ Боткинъ мн говорилъ: ‘Если бы намъ года три сряду прожить въ хорошемъ климат, то это, наврное, значительно возстановило бы вашъ организмъ. На что я ему резонно отвтилъ: Вотъ погодите запасусь я общественнымъ сочувствіемъ и уду за границу на палк верхомъ, проживу тамъ безъ нужды, сколько слдуетъ, да и ворочусь крпышомъ. Вотъ насчетъ ‘Сборника’ хорошо задумано: нищіе всегда съ охотой нищенскіе обрывки на суму нищему собрату подадутъ. Но только и тутъ бда: что, ежели сочувствіе ограничится сочувствіемъ, а ‘Сборникъ’ покупать не будутъ? А это можетъ случиться и даже непремнно будетъ. Что касается меня, то я ничего не могу для ‘Сборника’ общать. Я уже пятый мсяцъ не выхожу изъ мглы и ничего не работаю. Мн всего одну главу остается дописать, чтобы ‘Пошех. стар.’ докончить, а я и этого не могу сдлать. Ежели хоть малйшій просвтъ будетъ, то воспользуюсь имъ, чтобы хоть какъ-нибудь скомкать. Прощайте. Ей Богу, боле не въ силахъ писать. Искренно преданный М. Салтыковъ. Много ли написалъ, а ужъ руки дрожатъ и все тло въ поту’.

Переговоры съ разными издательскими фирмами объ изданіи сочиненій Щедрина однако продолжались и причиняли больному писателю много волненіи и непріятностей. Въ одномъ письм къ Соболевскому М. Е. самъ разсказываетъ, какъ велись эти переговоры и къ чему они приводили. 3-го февраля 1889 г. въ ‘Русск. Вд.’ было напечатано извстіе о томъ, что одна фирма покупаетъ у Салтыкова право на изданіе его сочиненій. Дней черезъ десять посл появленія этой замтки отъ М. Е. было получено письмо (отъ 11-го февраля) слдующаго содержанія:

‘Со мной происходитъ нчто въ род нелпаго сновиднія. ‘Русск. Вд.’ объявили, что фирма Салатныхъ вступила со мной въ переговоры относительно права собственности на мои сочиненія и что переговоры эти приходятъ къ удовлетворительному концу. Откуда получила газета это извстіе, не знаю, но дйствительно ко мн вслдъ за тмъ явился довренный фирмы и повелъ разговоръ. Всякіе шли тутъ разговоры относительно суммы и срока платежей и проч. Наконецъ, когда вопросы эти почти уладились, со стороны г. Думнова посыпались разные совершенно необыкновенные запросы. Во-первыхъ, требованіе, чтобы я представилъ вс мои сочиненія на просмотръ предварительной цензуры, а когда это требованіе мною было отвергнуто, то пришло другое: чтобы я представилъ гарантію, что изданіе полнаго собранія сочиненій пройдетъ безпрепятственно. И это, конечно, я отвергнулъ. Засимъ дло, кажется, остановилось и во всякомъ случа впереди не общаетъ ничего добраго. Поэтому не будете ли вы такъ добры напечатать и No ‘Русск. Вд.’ такого рода заявленіе (дале слдовалъ текстъ замтки, которая и появилась въ No 48-мъ ‘Русск. Вд.’ отъ 17-го февраля). Исполненіемъ настоящей просьбы вы меня весьма обяжете. Переговоры эти глубоко меня изнурили, и я больне, нежели когда-либо’.

Вольной писатель, однако не замтилъ появленія своей замтки въ газет и въ теченіе недли по полученіи этого нумера ‘Русск. Вд.’ въ Петербург трижды (18-го, 22-го и 25-го февраля) напоминалъ о необходимости напечатать опроверженіе слуха о благопріятномъ исход переговоровъ.

Наконецъ, дло объ изданіи сочиненій Щедрина дйствительна приняло благопріятный оборотъ. 12-го марта Салтыковъ сообщалъ:

‘Я приступилъ къ изданію моихъ сочиненій. Самъ я не занимаюсь этимъ дломъ, а обратился къ благосклонности М. М. Стасюлевича, который и взялъ его на себя. И къ вамъ обращаюсь съ просьбой: заявить въ ‘Русск. Вд.’ о предстоящемъ изданіи. Что оно будетъ состоять (включительно съ ‘Пошех. стариной’) изъ 9-ти компактныхъ томовъ, которые будутъ окончательно отпечатаны къ началу будущаго года. Что по отпечатаніи всего изданія оно будетъ стоить 20 р., съ перес.— 25 руб., но что въ конторахъ ‘Встника Европы’ можно подписываться на него и теперь, и такіе подписчики уплатятъ безъ пересылки 15, а съ пересылкой — 20 руб. и будутъ -получать изданіе по мр отпечатанія книжекъ. Исполните эту просьбу и простите, что мало пишу. Рука совсмъ по дйствуетъ’.

Просьба была, конечно, немедленно исполнена.

20-го апрля Салтыковъ снова писалъ редактору ‘Русскихъ Вдомостей’ о своемъ изданіи, первый томъ котораго какъ-разъ тогда вышелъ въ свтъ. Это письмо, послднее въ нашемъ собраніи, лишь подписано Салтыковымъ:

‘Многоуважаемый Василій Михайловичъ. До того ослабть, что не могу писать къ вамъ лично. Между тмъ у меня къ вамъ есть дло. Я слышалъ, что въ Москв изданіе моихъ сочиненій идетъ очень плохо. Поэтому нельзя ли оказать какое-нибудь содйствіе боле успшному ходу подписки, въ род, напр., пріема подписки въ редакціи со сдачей денегъ въ магазинъ Карбасникова и съ объявленіемъ о. томъ подписчикамъ. Искренно вамъ преданный М. Салтыковъ’.

Это письмо было получено 22-го или 23-го апрля, а утромъ,

27-го числа пришла слдующая телеграмма отъ А. М. Унковскаго: ‘Вчера, около 3-хъ часовъ пополудни, Салтыковъ лишился языка и правой руки. Съ вечера до настоящаго времени находится безъ сознанія’. 28-го апрля пришла и другая, телеграмма, сообщавшая о томъ, что великаго писателя не стало, и на другой день, къ No 116-мъ ‘Русск. Вд.’ былъ напечатанъ слдующій первый откликъ на эту великую утрату:

‘Мы получили скорбную всть о кончин Михаила Евграфовича Салтыкова.

‘Щедринъ умеръ… Это но было неожиданностью: уже нсколько дней ходили самые тревожные слухи о положеніи знаменитаго больнаго. По потеря, понесенная русскою литературой и русскимъ обществомъ, такъ огромна, что трудно было подготовиться къ всти о ней… Нельзя было свыкнуться съ мыслью, что этой великой силы не станетъ… Ея не стало…

‘Мы потеряли не только первокласснаго художника слова, которымъ гордилась бы любая, самая богатая европейская литература. Мы потеряли крупнйшаго носителя лучшихъ завтовъ нашей печати. Съ высоты общепризнаннаго авторитета, онъ своимъ примромъ училъ насъ истинному, неустанному и нелицемрному служенію отечеству. Иной роли онъ не признавалъ за литературой. Всю мощь своего высокаго дарованія, какъ художникъ, и всю свою энергію, какъ журналистъ, Щедринъ отдалъ интересамъ родины. Ему чаще приходилось болть ея болями, чмъ радоваться ея радостями, по скорбь его была глубока и, поскольку обстоятельства позволяли -ей высказаться, оставила навсегда незабвенный слдъ въ русской литератур. Мертвый, незрящій и недвижимый, онъ все остается нашимъ учителемъ. И да будетъ поистин вчная ему память!’

Эти строки, появившіяся въ газет безъ подписи, въ качеств редакціонной статьи, были написаны Н. К. Михайловскимъ, который въ конц апрля 1889 года пріхалъ на короткій срокъ въ Москву и здсь узналъ о смерти Салтыкова.

Хоронили Щедрина въ Петербург 2-го мая. Въ тотъ же день ршено было отслужить по немъ паннихиду и въ одной изъ московскихъ церквей. Объ этомъ было объявлено ‘отъ редакціи ‘Русскихъ Вдомостей’ 30-го апрля въ (отдл публикацій нашей газеты. Предполагали повторить объявленіе на слдующій день, но не пришлось. 1-го мая оно появилось уже только въ текст газеты, среди ‘Московскихъ встей’. Дло въ томъ, что тогда вс объявленія подлежали цензур московскаго оберъ-полицеймейстера. Исключеніе допускалось только для траурныхъ объявленій, поступившихъ позднимъ вечеромъ. На этомъ основаніи и было напечатано объявленіе о паннихид по Салтыков въ нумеръ отъ 30-го числа безъ предварительной полицейской цензуры. Но на слдующій день оно уже пошло къ оберъ-полицеймейстеру, и онъ его зачеркнулъ, написавъ на корректур буквально слдующее: ‘Редакція можетъ служить паннихиды безъ объявленій’… Такъ цензура отдала послдній долгъ ‘вредному’ писателю.

Владиміръ Розенбергъ.

‘Русскія Вдомости’, 1863—1913. Сборникъ статей. М., 1913

Щедринъ — сотрудникъ ‘Русскихъ Вдомостей’.

Смерть отъ телеграммы.

Явленіе 2-е.

Явленіе 3-е.

Читайте также: