В. Корсакова.
Шереметев, Василий Борисович, Корсакова Варвара Дмитриевна, Год: 1911
Время на прочтение: 44 минут(ы)
Шереметев, Василий Борисович (умер 24-го апреля 1682 года) — родился от первого брака Бориса Петровича Шереметева с Екатериной Никитишной, девическая фамилия которой неизвестна, — приблизительно в 1622 г.
В первый раз Ш. упоминается, уже в чине стольника, при приеме 30 января 1637 г. польского гонца Адама Орлика. В январе 1639 г. он переносил из царских хором в Архангельский Собор останки скончавшихся, один вслед за другим, царевичей Ивана и Василия Михайловичей, и по нескольку раз ‘дневал и ночевал’ при их гробах. В 1640—45 гг. весьма часто назначался в рынды при приемах польских, персидских, грузинских, хивинских и турецких посланников, так как в рынды выбирались, по большей части, благообразные юноши, а Вас. Бор. был очень красив собой. Видевшие его двадцать лет спустя говорили, что ‘черты лица Шереметева прекрасны, у него высокий лоб и живые глаза’. Находясь в числе близких к царю Мих. Феод. лиц, он в декабре 1640 г. сопровождал его в богомольном ‘походе’ во Владимир и наряжал вина за царским столом, как во время этого путешествия, так и 27 марта 1642 г., в день поставления в патриархи Симоновского архимандрита Иосифа. 20 ноября 1643 г., получив известие, что жених царевны Ирины Михайловны, датский королевич Вольдемар, находится уже на пути в Москву, — царь Мих. Феод. отправился в свое любимое с. Покровские, помолиться в тамошнем храме Покрова Пресвятой Богородицы. Возницей у государя был на этот раз Вас. Бор., а до него никто из Шереметевых не занимал этой почетной должности, на которую назначали стольника из ближних людей. Два месяца спустя, 21 января 1644 г., приехал, наконец, в Москву королевич Вольдемар, и через неделю происходил в Грановитой палате торжественный прием его, причем в рындах стояли: Вас. Бор. и его двоюродный брат Петр Вас. Шереметев, да двое князей Пожарских. В тот же день, после приема, королевич был приглашен к царскому столу, и Ш. находился в числе двадцати четырех чашников, носивших напитки за ‘государев стол’. I мая 1645 г. он был послан на воеводство в Мценск, а потому не только не присутствовал при кончине царя Мих. Феод., но лишь в двадцатых числах июля узнал о вступлении на престол царевича Алексея Михайловича. 28 сентября 1645 г. происходило венчание на царство Алексея Мих., и Ш., недавно возвратившийся из Мценска, был в числе стольников, сопровождавших царя в Успенский собор. При совершении обряда венчания на царство он вместе с двоюродными братьями своими, Петром Васильевичем и Василием Ивановичем Шереметевыми, стоял у чертожного места с царским подножием.
В конце 1645 г. в Москве было получено известие, что Московскому и Польско-Литовскому государствам угрожает нападение крымского хана. Уведомив об этом польского короля, решили отправит на службу в Украйну, ‘для приходу крымского царя, крымских и ногайских людей’, войско, под начальством кн. Никиты Ив. Одоевского и Вас. Петр. и Вас. Бор. Шереметевых. По росписи, объявленной из Разряда 1 февраля 1646 г., Вас. Бор. Ш. и его товарищ Ив. Захар. Ляпунов должны были стать со сторожевым полком в Яблонове. Ko времени прибытия полков на Украйну обстоятельства несколько изменились, вследствие чего явилась необходимость отодвинуть оборонительную линию назад, ближе к Москве. По новой росписи Ш. со сторожевым полком стал в Ельце, а в июне перешел в Оскол. В августе он подал царю челобитную на Оскольского осадного воеводу Дм. Ив. Репей-Плещеева, который, несмотря на царский указ, отказывался быть с ним в сходе и помимо него отдавал Оскольским служилым людям разные распоряжения. За бесчестье Ш. царь Ал. Мих. велел посадить Плещеева на три дня в тюрьму, а затем быть с ним в товарищах. Вследствие донесения Ш. о возможности скорого прихода крымцев, из Москвы была прислана опять новая роспись, по которой ему назначено стоять со сторожевым полком в Ельце. Он пробыл там до 12 декабря 1646 г., когда на береговую службу были присланы на смену новые воеводы. В 1647—48 гг. Ш. снова находился при дворе: во время праздничных царских обедов он смотрел иногда в кривой стол, дважды ездил к польскому послу Киселю со столом от государя, а 16 января 1648 г., на свадьбе царя Алексея Мих. с Марьей Ильинишной Милославской, был в числе поезжан.
В августе 1648 г. одновременно были назначены главными судьями: в Судный Владимирский приказ — В. Б. Шереметев, а в Судный Московский приказ — кн. Ив. Андр. Хилков. Подобно тому, как в 1642 г. двоюродный брат кн. Хилкова, кн. Андрей Вас. Хилков, местничался с Ив. Петр. Шереметевым, по случаю совершенно такого же назначения, так теперь кн. Ив. Андреевич бил челом государю, что ему невместно быть с Вас. Бор., и подвергся одинаковой участи с своим двоюродным братом — был послан за бесчестье Ш. в тюрьму. Ш. заведовал Владимирским Судным приказом около восьми месяцев.
С мая 1649 до февраля 1652 г. Ш. находился главным воеводой в Тобольске. Назначение это не было почетной ссылкой, а доказывало доверие к нему царя Алексея Михайловича, желавшего упорядочить правление строгим выбором лиц на воеводские места, в особенности на такие далекий окраины, как Сибирь, где злоупотребления воевод и дьяков чрезвычайно тяжко отзывались на населении. В Тобольске находился особый ‘разряд’, т. е. главное военно-административное управление, которому было подчинено несколько воеводств, а именно: Верхотурское, Пелымское, Туринское, Тюменское, Тарское, Сургутское, Березовское и Мангазейское со всеми слободами, острогами и зимовьями. Лет за пять до приезда Ш., Тобольск, почитавшийся ‘отменно красивым городом’, выгорел, и лишь в 1646 г. был срублен на крутом берегу Иртыша новый деревянный город о десяти башнях, домов для архиерея и для воеводы еще не успели отстроить, вследствие чего тобольский архиепископ Герасим временно проживал в Знаменском монастыре, а Ш., по всему вероятию, поместился в одном из уцелевших ‘мирских’, т. е. обывательских, дворов. Воеводство в Тобольске в половине XVII века было делом весьма нелегким. Воинственные наклонности калмыков, прикочевавших в двадцатых годах этого столетия к южным окраинам воеводств Тобольского разряда, бродившие в степях внучата Кучума, продолжавшие считать Сибирь своим улусом, наконец русское население, подпадавшее под влияние язычников туземцев — все это требовало от главного воеводы внимательности, предусмотрительности и энергичных мероприятий. Русское население. Сибири состояло из казаков, стрельцов, разных служилых людей и крестьян, переселявшихся с берегов Северной Двины, Сухоны, Юга и Вычегды. Находясь в постоянном общении с туземцами, православные русские мало-помалу перенимали их миросозерцание, нравы и обычаи, усваивали шаманство и чародейство, перестали ходить в церковь и пренебрегали наставлениями священников. Осенью 1649 г. Ш., вследствие царского указа, разослал отписки по всем, подчиненным ему, сибирским городам и острогам. Из начала этих отписок видно, какого рода сведения дошли до Москвы: ‘Ведомо учинилось, что в Сибири, в Тобольску и в иных Сибирских городех и в уездех, мирские всяких чинов люди и жены их и дети в воскресенье и в господьские дни и великих Святых, во время святого пения к церквам Божиим не ходят, и умножилось в людех во всяких пьянство и всякое мятежное бесовское действо, глумление и скоморошество со всякими бесовскими играми’. Городовые воеводы и слободские приказчики несколько раз вычитывали вслух у церквей отписку Ш. и били батогами ослушников, но чародейные игры и ‘бесовские действа’ не прекращались.
Ко времени прибытия Ш. в Тобольск, — город этот был уже важнейшим торговым пунктом в крае: здесь, сосредоточивалась вся хлебная торговля и продавалось ежегодно ‘соболиной и всякой мягкой казны’ приблизительно на 600000 тогдашних рублей, сюда же приезжали и бухарцы со своими товарами, которые раскупались московскими купцами для Ирбитской ярмарки. Что касается калмыков, то они пользовались торговлей, как благовидным предлогом, чтобы высмотреть места и при первом удобном случае сделать нападение на беззащитных жителей русских поселений. Средства обороны от этих набегов были весьма незначительны, что видно из переписки Ш. с воеводами Тюмени и Туринска летом 1649 г., когда в Тобольске было получено известие, что внуки Кучума и калмыки собираются идти войной на сибирские города. Если бы не существовало раздора между калмыцкими тайшами, т. е. владельцами отдельных улусов, то борьба с калмыками была бы весьма затруднительна. Тобольские воеводы пользовались несогласиями тайшей и, с помощью дешевых ‘поминков’, привлекли на свою сторону самого главного тайшу, контайшу Юрденя, который, добиваясь власти над соседними улусами, старался поддерживать дружбу с Тобольским большим воеводой. Чтобы удержать воинственные набеги калмыков на Тюменские места и слободы, был прислан из Москвы царский указ, еще при предместнике Ш. Салтыкове, чтобы калмыцкие тайши присылали своих послов со всякими делами и с продажными лошадьми и скотом в Тобольск, а отнюдь не в Тюмень. В первый же год воеводства Ш., Тюменский воевода Чоглоков, несмотря на вышеупомянутый указ и на решительное запрещение Ш. производить калмыкам торговлю в Тюмени, — решился дозволить калмыкам торговать у Андреевского озера, в пятнадцати верстах от города Тюмени, опасаясь, как бы иначе ‘от калмыцких тайшей задору не было’. Ш. донес об этом в Москву, но там, по-видимому, одобрили распоряжение Чоглокова, в видах поддержания мирных отношений с калмыками, а Ш. предписывалось неоднократно, чтобы ‘по тем Калмыцким вестем жили в Тоболску с великим береженьем, да в городы и остроги Тоболского разряду писать по часту, чтобы и там жили с великим береженьем’.
После этого калмыки приходили войной в Шегарскую волость, Томского разряда, и ‘многих людей побили и в полон поимали’. Вследствие указа из Москвы, Ш., при первой возможности, послал в июле 1650 г. к контайше Юрденю тобольских служилых людей с государевым жалованьем и с просьбой наказать тех калмыков, которые приходили на Шегарскую волость, а людей, взятых ими в плен, и награбленное имущество возвратить. Контайша призвал виновных, они не отрицали нападения на Шегарскую волость, но заявили, что сделали это будто бы в отместку за то, что ‘государевы Томские служилые люди сами приходили на контайшин улус войной и побили и в полон поймали семей с сорок’. Контайша соглашался выдать пленных, но с условием, чтобы сначала были возвращены его ‘погромные улусные люди’, находившиеся в Томске. Затем он бил челом государю и просил прислать ему по два человека — плотников, каменщиков, кузнецов и для ‘пищального дела бронников’, а также панцирь, пищаль винтовочную, свинцу, колокол, меди шумихи (т. е. листовой меди), двадцать свиней, пять кур, пять петухов и десять индейских куриц. Челобитная эта была отправлена Ш. с послами контайши, которые поехали вместе с тобольскими служилыми людьми и прибыли в Тобольск 4 декабря 1650 г. На вопрос Ш., зачем они присланы в Тобольск, послы отвечали, что они присланы ‘в Сибирь, в Тоболеск’, для того, чтобы спросить про здоровье царского величества и бить челом великому государю Алексею Михайловичу, чтобы он пожаловал, велел отпустить их из Тобольска к себе в Москву для принесения ему поздравления от контайши, его жен и детей. После того они поднесли Ш. ‘лист татарским письмом’ и дары царю от контайши и его семейства, а Ш. потчивал их вином и медом. Так как в прежних царских указах Тобольским воеводам приказывалось, ‘Калмыцких послов, которые учнут приходить в Тоболеск, к государю к Москве однолично не отпускать’, — то Ш. составил подробное донесение о калмыцком посольстве и 21 января 1651 г. отправил его вместе с контайшиным листом и с переводом к государю в Москву, а калмыцким послам велел дожидаться в Тобольске. Прошло десять месяцев со времени прибытия их в Тобольск, а ответа из Москвы все еще не было. Потеряв наконец всякую надежду на разрешение поездки в Москву, послы отпросились у Ш. назад в свои улусы. Ш. не удерживал их, старался объяснить проволочку тем, что ‘путь до Москвы от Тобольска дальной и в проезде нужной’, и на отпуск вручил послам подарки для доставления контайше. В царской грамоте, полученной Ш. 24 октября 1651 г. было велено отпустить к контайше его послов, выдать ему, по его челобитью, 10 ф. меди шумихи, свиней и обыкновенных и индейских кур и петухов, — во всем же остальном, равно и в Московском отпуске, отказать. Почти одновременно с выездом из Тобольска послов, начались пожары и грабежи в пограничных ясачных волостях по реке Исети. Калмыки, предводимые Кучумовыми внучатами, дошли до того, что среди бела дня напали на вновь устроенный Успенский Далматов монастырь, выжгли часовню и братские кельи, замучили и сожгли двадцать монахов, захватили все монастырские пожитки, лошадей, человек двадцать пленных, — и умчались в свои степи. После того начались нападения на Тарский уезд. Тамошний воевода кн. Горчаков сообщал Ш., что Тарские служилые люди, не получая в течение двух лет государева жалованья, отказываются от погони за калмыками. Ш. с своей стороны не мог сказать никакой помощи, потому что Тобольская денежная казна была пуста, в Москве знали об этом по его донесениям, но, тем не менее, денег не высылали. В феврале 1652 г. Ш., по государеву указу, выехал в Москву, не дожидаясь своего преемника кн. Вас. Ив. Хилкова, ‘досиживал’ на воеводстве за Ш. его товарищ Тимофей Дмитриевич Лодыгин.
После трехлетней отлучки Ш. появился при дворе 16 августа 1652 г., на праздник Нерукотворенного Образа Спасова. В этот день кушал у государя патриарх Иосиф, и Ш. смотрел в кривой стол. Через девять месяцев после этого, 21 мая 1653 г., Ш. прямо из стольников был пожалован в бояре, у сказки стоял окольничий Семен Ром. Пожарский, а сказывал боярство думный дьяк Семен Заборовский. Вслед за принесением присяги на боярство, Ш. указано быть на государевой службе в Яблонове ‘для приходу крымских и ногайских людей’. В товарищи к нему назначены: окольничий Феод. Вас. Бутурлин и дьяк Никифор Вальцов, а по вестям велено сходиться к нему воеводам четырнадцати украинных городов, причем у него составилось бы войско из двенадцати тысяч пеших и конных людей. 5-го июня Ш. обедал у царя вместе с патриархом Никоном, после обеда был у государя у руки и в тот же день уехал в Ливны на смотр детей боярских и Черкас, а по окончании смотра отправился в Яблонов, считавшийся важным пунктом Белгородской линии. По первому призыву Запорожского гетмана Богдана Хмельницкого, Ш. должен был явиться к нему на помощь и, на случай сношений с гетманом, получил почетный титул наместника Белозерского.
Положение Ш. в Яблонове было довольно трудное, так как численность войска не соответствовала обширности Белгородской оборонительной линии, пути сообщения с Москвой и с городами сходных воевод были неудобны, а скудость продовольственных припасов вынуждала ратных людей прибегать к грабежам. Последнее обстоятельство ожесточало жителей порубежных городов и влекло за собой немало недоразумений, всецело падавших на ответственность Ш.. С октября 1653 г. гетман Богдан Хмельницкий стал просить царя Алексея Михайловича, чтобы он послал в Киев и другие города своих государевых воевод, и с ними хотя бы три тысячи ратных людей, ‘чтоб от Литовских людей было бесстрашно’. Царь назначил на воеводство в Киев князей Куракина и Волконского, велел им ехать в Путивль и дожидаться там окончания переговоров между Вас. Вас. Бутурлиным и гетманом и присылки Ш. ратных людей. В это время произошло присоединение Малороссии к Московскому государству, и 11 января 1654 г. в Путивль дано было знать, что гетман Богдан Хмельницкий со всем войском Запорожским ‘учинились под государской высокой рукой на веки неотступно и к вере приведены’. По прибытии 18 января 1654 г. князей Куракина и Волконского в Путивль, Ш. сделал зависящее от него распоряжение относительно высылки к ним ратных людей, наряда и пушечных запасов из Карпова сторожевья, но плохие пути сообщения и недостаток кормов были причиной промедления отряда в дороге. Когда же ратные люди пришли в Путивль и занялись ‘городовым делом’, то неоднократно обращались к кн. Куракину с просьбой выдать им кормовые деньги, потому что иначе они не будут в состоянии работать и в конце концов умрут с голоду. Кн. Куракин с великим затруднением выдал им часть кормовых денег, обещая додать остальные, по получении из Москвы. Лишь в марте 1654 г. выступил кн. Куракин со своим отрядом в Киев, Шум — в перешел тогда в Рыльск, а в Яблонов послан кн. Ив. Ив. Ромодановский. В двадцатых числах апреля Ш. получил от царя грамоту, с приказанием идти к Киеву со всеми ратными людьми, которые находятся при нем и которые придут из Севска с воеводой Андреем Бутурлиным. Так как сбор войска в Рыльске оказался неудобным, то в последних числах апреля Ш. перешел с прибывшими к нему ратными людьми в Путивль. В начале мая было доставлено из Москвы полковое знамя в полк Ш., и ему после этого следовало, по-видимому, не мешкая, идти к Киеву. Но обстоятельства успели уже измениться: готовился союз между Польшей и Крымом, Ш. знал об этом, а потому предполагал, что из Москвы могут получиться иные распоряжения, и отписал государю, что он ‘со всеми ратными людьми и с нарядом в Путивле к походу совсем готов, а без государева указа из Путивля к Киеву идти не смеет, и государь бы велел о том указ учинить’. Отписка эта застала царя уже в походе, в 48 верстах от Москвы, в с. Кубенском. Так как до царя Алексея Михайловича дошло к этому времени известие о созыве Польским королем Яном-Казимиром нового сейма для подписания союзного договора с крымским ханом, то Ш. был послан указ идти не в Киев, а в Белгород, или в Карпово сторожевье, для защиты от нападения крымских и ногайских татар. А по вестям, в сходе с Ш. должны были быть: окольничий кн. Ив. Ив. Ромодановский — из Яблоноса, боярин Никита Алексеев. Зюзин — из Путивля и стольник Петр Мих. Пушкин — из Козлова. В указе было сказано, что когда эти воеводы придут к Ш., то он бы писал в отписках: ‘боярин и воевода Василий Борисович с товарищи’, т. е. не называл бы сходных воевод по именам, — а это считалось большим отличием для главного воеводы. В Киев вместо Ш. был послан боярин кн. Алексей Никит. Трубецкой. Гетман был не особенно доволен переменой, а потому царь Ал. Мих. поручил передать ему, чтобы он этим ‘не оскорблялся’. Шум — в простоял все лето и всю осень в Белгороде, в напрасном ожидании прихода крымских и ногайских людей. Богдан Хмельницкий, имея стотысячное войско, не шел против поляков, явившихся в Подолье, несмотря на присутствие Ш. в левобережной Украйне — он все-таки опасался крымского хана. Бездействие Хмельницкого сердило царя Ал. Мих., и он еще в августе посылал к нему дворянина Ржевского сказать, что давно бы надо ‘над польским королем промышлять’. В ноябре Ш. получил приказание выступить из Белгорода в Белую Церковь, а оттуда он спешно направился к Чигирину, где стоял Богдан Хмельницкий. Между тем Винницкий полковник Богун, чтобы оттянуть время и дать Хмельницкому возможность соединиться с Московским войском, уведомил польского коронного гетмана Станислава Потоцкого, что он хочет сдаться ему. Потоцкий послал было к нему для переговоров о сдаче, но узнав о его настоящих намерениях, двинулся через Брацлавль к Кальнику, а так как Богун уже ушел оттуда в Умань, то стотысячное польско-татарское войско явилось под стенами этого города. Богун и еще два полковника с десятью тысячами казаков заперлись в Умани и мужественно отбили первый штурм. ‘Языки’, приведенные в стан Потоцкого, нагнали на него ужас, заявив, что Хмельницкий и Ш. с ‘бесчисленным войском московитов и казаков’, находятся уже в тридцати пяти верстах от Умани и готовятся обойти осаждающих. Потоцкий собрал военный совет, на котором решили немедленно идти на встречу Хмельницкого и Ш., оставив под Уманью лишь десять тысяч воинов. 19 января 1655 г. под вечер, в четырех верстах от города Охматова, на открытом поле, называвшемся, по небольшому ручью, — Багвой, девяностотысячное войско Потоцкого окружило со всех сторон Хмельницкого и Ш., которые, полагаясь на первоначальное донесение Богуна, что ‘неприятель не силен’, взяли с собой только 25000 человек, оставив около 60000 ратных людей под Белой Церковью. Первый натиск неприятеля пришлось выдержать пехоте Ш., и ей грозила уже неминуемая гибель, когда, в самый разгар ночной битвы, явился из Умани полковник Богун с казаками. Неожиданное нападение в тыл произвело в войске Потоцкого такой переполох, что Ш. мог отступить к Хмельницкому, к которому присоединился и сам Богун, прорвавшийся сквозь ряды неприятеля. Остальную часть ночи все ратники деятельно занялись укреплением обоза, а на следующий день (20 января) возобновился упорный и жестокий бой. На третий день Хмельницкий и Ш., будучи уже не в силах защищаться в устроенных ими укреплениях, решили идти на пролом и с удивительной отвагой пробились через сплошные ряды неприятельского войска на дорогу в Белую Церковь. Долина притока Багвы стала называться ‘Дрыжи-полем’ (Дрожи-полем): ‘бо там много от морозов великих дрыжало и померзло’, а трехдневная битва получило наименование Дрожипольской битвы. Ш. возвратился затем в Белую Церковь, а Хмельницкий ушел в Чигирин, откуда два месяца спустя писал Ш. о событиях последнего времени, называя его ‘братом’ и ‘другом’: очевидно, что Дрожипольская битва еще больше сблизила их, и что между ними установились прямо дружественные отношения.
11-го марта 1655 г. Ш. был вызван в Москву. Он оставил по себе добрую память на Украйне, и в 1657 г., когда, после смерти Богдана Хмельницкого, возникли в Малороссии нестроения, казаки просили царя Алексея Мих. прислать к ним боярина Вас. Бор. Ш. ‘для успокоения междоусобия в Малороссийских городах’. И на Украйне, и по возвращении в Москву, Ш. прогневил царя Алексея Мих., как это видно из грамоты, писанной несколько лет спустя: … ‘также и от послушания нашего государского никогда не отлучался, а как бился на Дрожи-поле и, худых людей послушав, службу свою потерял’. Далее следует обвинение за что-то происшедшее уже в Москве: ‘да и как ты, боярин наш и воевода Василий Борисович, приехал в царствующий град Москву, хотел делать, кроме воли Божии и нашего государева жалованья, своею мочью и надеясь на друзей своих тленных, хотел всякую милость получить, и не обуя ли Бог все твое помышление, не рассыпал ли кости человекоугодником не вотще ли обратил те твои мысли и не все ли в прах претворилося’? На что намекает царь — неизвестно, но после вызова из Украйны Ш. в течение всего 1655 г. оставался ‘не у дел’ и вероятно отдыхал в своей Коломенской вотчине, селе Чиркине. Интересен отзыв о Ш. современника-очевидца, Павла Потоцкого, пробывшего в плену в Москве с 1655 до 1668 г. ‘Не было бы предела к проявлению отличных воинских доблестей Вас. Бор. Ш., — они как бы наследственны в его знаменитой фамилии, — если бы к тому не поставлялись преграды самим же Московским двором, слишком ненадежным ценителем великого духа и славных деяний. Двор этот, как и везде, более справедлив к жалким паразитам, чем к мужам, рожденным для великих подвигов’. — В конце декабря 1655 г. Ш. снова появляется на придворной службе: в числе других бояр он назначен ‘быть в ответе с Свейскими послы’. Главным предметом переговоров со шведскими послами было ‘подтверждение Столбовского докончанья’, но переговоры эти ни к чему не привели. В течение 1656 года Ш. несколько раз был приглашаем за царский стол, он обедал у царя: в день Богоявления вместе с патриархом Никоном и с антиохийским и сербским патриархами, 17 марта в именины царя и в начале мая, при отпуске цесарских послов.
Вскоре после отъезда цесарских послов, царь Ал. Мих. 15 мая 1656 г. выступил в поход к ‘Свейскому рубежу’, причем в числе семи сопровождавших его бояр находился и Ш.. 31 мая царь прибыл в Смоленск, а 20 июня выступил оттуда под город Ригу, против шведского короля. В тот же день Ш. велено было остаться воеводой в Смоленске. В товарищи ему назначены: думные дворяне Ив. Феод. Еропкин и Ив. Иевл. Загряжский, да два дьяка, один из которых взят через неделю к царю, а на его место прислан другой. Во время воеводства в Смоленске на долю Ш. выпали следующие заботы: 1) сбор я отправление по рекам Каспле и Двине нескольких тысяч пудов сухарей для войска, находившегося при царе Алексее Михайловиче, 2) поимка беглых ратных людей, оставшихся в Смоленске после ‘государева похода’, 3) отправка по домам тех солдат и стрельцов, раненых под Динабургом и отпущенных царем в Плоцк водой, которые, по выздоровлении, прибудут в Смоленск, снабжение их хлебными запасами на дорогу тоже лежало на обязанности Ш..
2-го декабря 1656 г. Ш. получил важное назначение: вместе с кн. Никитой Ив. Одоевским он отправлялся полномочным послом на Варшавский сейм по делу об избрании царя Алексея Михайловича на Польский престол. При Ш. должны были состоять: дьяк Никита Головин, голова стрелецкий Феодор Александров с приказом, сто человек Вяземских казаков, да ‘для провожанья его’ до Борисова — рота Смоленской шляхты ротмистра Гурки. Кроме того, на службе с Ш. велено быть из Полоцка целому полку солдат. Ш. выступил из Смоленска лишь в мае 1657 г., не дождавшись ни дьяка Головнина, ни полка солдат из Полоцка: с главным послом кн. Одоевским он должен был съехаться в Вильне. Так как 15 мая, за 50 верст от Борисова, Ш. узнал от казака, присланного Борисовским воеводой Ржевским, что в Вильне открылось моровое поветрие, то по прибытии в Борисов, он послал царю отписку, что не решается идти дальше без особого на то указа. Вследствие морового поветрия, сейм об избрании царя Алексея Мих. на польский престол был отложен, и Ш. пришлось несколько месяцев прожить в Борисове, чтобы ‘ведать всякие дела и вести во всем княжестве Литовском в государевых городех, и про всякие дела и про вести писать к великому государю’. Меры предосторожности, принимаемые на заставах, чрезвычайно замедляли и усложняли переписку, а из Москвы требовали частых заявлений и несвоевременное получение их ставили в вину Ш.. Воеводские отписки и ‘всякие государевы дела принимали за заставами издалече через огонь в лещедях (палках с расщепленным концом) и переписывали на новую бумагу’, а подлинники тотчас же сжигали. Отписки, отправляемые из Вильны, переписывались три раза, раньше чем попасть в Борисов, здесь их переписывали в четвертый раз и через Смоленск посылали в Москву. С отписками, отправляемыми в Москву прямо из Борисова, было еще больше хлопот: они переписывались на заставах шесть раз. Как же после этого винить Ш. в медлительности! Немало затруднений доставляли Ш. ссоры и недоразумения между московскими ратными людьми и Черкасами, стоявшими в Белоруссии под начальством Чаусского полковника Ивана Нечая. Черкасы довели до отчаяния мирных жителей своими нападениями и грабежом, вследствие чего Ш., как начальник края, и пять местных воевод вынуждены были обратиться к решительным мерам, чтобы прекратить их злодеяния.
В наказе, данном Ш., была предусмотрена возможность приезда иноземных послов во время морового поветрия, а потому цесарский посол Фрагштейн и его свита были пропущены в Борисов в конце лета 1657 г., после долгих расспросов, не шли ли они ‘моровыми местами’. На донесение Ш. о прибытии цесарских послов, с извещением о кончине императора Фердинанда III и о вступлении на престол сына его Леопольда I, приказано было отпустить их в Москву лишь по зимнему пути, когда прекратится моровое поветрие. Согласно царскому указу, Ш. должен был приставить к послам дворянина, который был бы ‘умен и словесен’, но остерегался бы от лишних речей, отговариваясь неведеньем. Послам были предоставлены ‘лучшие дворы’ в городе и отпускались на их содержание корм и питье в достаточном количестве, но они чувствовали себя в Борисове точно в плену, жаловались на скудость денежных средств и были удручены строгим надзором за их заграничной перепиской.
Так как с наступлением осени моровое поветрие в Белоруссии не ослабело, то Ш. получил из Москвы предписание распустить войска по домам, в Борисове оставить товарища своего Ивана Ржевского, а самому идти в Шклов. Перед отъездом из Борисова, Ш. угостил цесарских послов трехдневным пиром в их же собственных покоях: за обедом подавалось по шестидесяти кушаний, при таком же количестве напитков. Ш. возвратился из Шклова в Москву лишь весной 1658 г. и обедал за царским столом в день Светлого Христова Воскресения вместе с грузинским, касимовским и сибирскими царевичами и вместе с патриархом Никоном, который после того уже не обедывал больше у царя Алексея Михайловича. 6 апреля 1658 г. Ш. был назначен воеводой в Киев на смену окольничего Андрея Вас. Бутурлина. После смерти Богдана Хмельницкого, в Украйне происходили смуты, которыми Польша желала воспользоваться для возвращения ее под свою власть, а вновь избранный гетман Иван Выговский, под видом преданности Москве, затевал уже измену против царя Алексея Михайловича. Полтавский полковник Мартын Пушкарь послал в Москву Ивана Искру с челобитной на гетмана Выговского и на полк. Лесницкого, с просьбой не только от своего имени, но и от имени других полковников, отставить Выговского от гетманства и велеть собрать раду для избрания нового гетмана и новых полковников. Доводы Искры относительно готовящейся измены Выговского показались малоубедительны и не причинили никакого вреда гетману, который, в свою очередь, прислал в Москву для переговоров Лесницкого, Бережецкого и Богуна. По просьбе гетмана и всей старшины, одновременно с назначением Ш. в Киев, были посланы царские воеводы в шесть городов левобережной Украйны, с подчинением их Ш..
Товарищами к Ш. назначены: кн. Юрий Никит. Борятинский и Ив. Ив. Чаадаев и дьяк Алексей Постников.
Из Москвы Ш. должен был сопровождать стрелецкий голова с 425 московских стрельцов, в Севске к ним велено присоединиться комарницким драгунам, а из Белгорода выслать уже в Киев драгунский полк и тысячу рейтар, под начальством полковника и двух подполковников. Перед отправлением в Киев Ш. получил два подробных наказа: из Разряда и из Посольского приказа. Первым из этих наказов предписывалось, по установленному порядку, принять город от Бутурлина, затем сообщить гетману о своем прибытии в Киев и пригласить его ссылаться с собой обо всяких государевых делах и быть с ним ‘в совете и любви’. Далее предписывалось жить в Киеве ‘с великим береженьем’, остерегаться злых умыслов польского короля и собирать ‘вести’ в Литве через торговых людей, и относительно крымских татар — через ‘языков’, добытых в боях В случае достоверных известий о приходе воинских людей, Ш. должен был расписать осаду, укрепить город и заранее позаботиться, чтобы не было недостатка в воде. От воевод тех городов, которые велено ведать Киеву, требовалось, чтобы они не притесняли и не обижали местных жителей и ‘держали к ним ласку и привет добрый’, а также, чтобы они внушали своим ратным людям мирные отношения к Черкасам и мещанам.
В наказе, данном из Посольского приказа, говорилось о водворении внутреннего порядка в Малороссии и о переписи реестровых казаков и выяснении малороссийских доходов.
5 мая 1658 года Ш. выехал из Москвы и, вследствие плохих путей сообщения и разлития реки Сейма под Батуриным, прибыл в Киев лишь 17 июня. По пути к Киеву, жители радостно встречали Ш., выходили к нему с иконами и просили прислать царских воевод и в остальные города. Такой прием озлобил против Ш. гетмана Выговского, который, после смерти Пушкаря, погибшего, 1-го июня в междоусобной битве, круто изменил свои отношения к Москве. Выговский был враждебно настроен не только против Ш., но и против кн. Гр. Гр. Ромодановского, посланного с войском из Белгорода в Украйну, для усмирения тамошней ‘своеволи’. Ссылаясь на возможность прихода турок, Выговский не приехал в Киев, по приглашению Ш., а послал звать крымского хана на помощь ‘для войны’, что, конечно, вызвало в Киеве недоумение, против кого собираются идти войной малороссийский гетман в союзе с крымским ханом. В то же время Выговский отправил в Москву жалобу, что Ш. ‘приехал в Киев и с нами не посоветовал, но и не видевся, многие новые дела всчинает, казны неведомо какой спрашивает и воевод, без совету с нами, по городам насылает, на что не ведаем, есть ли указ от вашего царского величества?’ Царь Ал. Мих., желая успокоить гетмана, отвечал, что уверен в его преданности, а Ш. и кн. Ромодановский посланы на Украйну, по его же просьбе, ‘на своевольников, а не для войны с вами, подданными нашими, единоверными православными христианами’. Но в это самое время Выговский уже вел тайные переговоры с поверенным польского короля Беневским, которому заявил, что готов, в соединении с поляками и с татарами, идти на Москву. Ни царские грамоты, ни вторичное приглашение гетмана Ш. приехать в Киев для договора о ‘государевых и войсковых делах’, ни присылка царем подьячего Портомоина, для убеждения Выговского в добрых намерениях Ш. и кн. Ромодановского, — ничто не действовало, Выговский собирал войско и готовился послать своего брата Данилу осадить Киев, чтобы заставить Ш. уйти оттуда в Москву. Ш. немедленно доносил царю обо всем происходившем, жаловался на недостаток в ратных людях и на скудость хлебных запасов, но не получал указаний, как поступать в этих затруднительных обстоятельствах. 23-го августа к Киеву пришел Данила Выговский более чем с двадцатитысячным войском, состоявшим из Черкас, Ливенцов и крымских татар.
Два дня продолжалась битва, названная в народе, по главному месту сражения, Скавичщиной (Скавица — древнее название горы Щековицы), не только приступы к Верхнему городу Киева были отбиты товарищами Ш., кн. Борятинским и Чаадаевым, но взят весь обоз Данилы Выговского, который после того бежал, и захвачено много пленных. Ш., и по личному великодушию, и потому, что знал милосердие царя Ал. Мих., распустил всех пленных по домам, внушив им вперед не ходить войной на города великого государя. Царь Ал. Мих. остался доволен действиями против Выговского и милостивым отношением к пленным, что и высказал в грамоте на имя Ш.. Понесенное поражение не послужило уроком гетману Выговскому, и он не оставлял намерения ‘боярина Шереметева со всеми ратными людьми выпхнуть порохом’ из Киева. Малороссияне, выбитые из колеи мирной жизни, не знали, чего держаться, они не хотели пристать к Выговскому, а открыто переходить на сторону царских воевод боялись, вследствие малочисленности войска. В это трудное время у Ш. было на Украйне несколько действительно преданных людей, во главе их следует поставить: архимандрита Киевопечерской лавры Иннокентия Гизеля, наказного полковника Дворецкого и Нежинского протоиерея Максима Филимоновича. Иннокентий Гизель, не стесняясь, высказывал правду гетману и полковникам, а Ш. выручал иногда, выдавая ему заимообразно из средств лавры значительные суммы на содержание ратных людей. Протоиерей Филимонович оказывал Ш. большую помощь, устроив через своего племянника Мартина Прокофьева тайную почту для постоянных сношений Ш. с ближайшими воеводами и с Москвой. В конце октября гетман Выговский и его брат Данила пришли к Киеву с 50 тысячами казаков и с 6 тысячами татар. Получая от преданных людей точные сведения о положении дел в крае и обо всех замыслах Выговского, Ш. приготовился к осадному сиденью, имея в своем распоряжении приблизительно только 7500 человек. Несмотря на численное превосходство ратных сил, Выговские потерпели поражение, а кн. Ромодановский, узнав об осаде Киева, поспешил к местечку Варве и запер там Нежинского полковника Гуляницкого с тремя полками. И поражение под Киевом, и неожиданный приход кн. Ромодановского, поставили Выговского в весьма неприятное положение, и он вступил в мирные переговоры с Ш., чтобы выиграть время, в ожидании помощи, обещанной Польшей. Выговский расположился табором под городом Ржищевым, верстах в сорока от Киева, и 9 ноября прислал в Киев, для присяги, полковников и прочих чинов, которые сказали, что и сам гетман хотел приехать с ними, да заболел. В церкви Софии Премудрости Божией, в присутствии архимандрита Иннокентия Гизеля, Ш. и его товарищей, прибывшие в Киев войсковые чины присягнули за гетмана и за все Запорожское войско, чтобы не приходить войной на государевы города и по-прежнему быть в вечном подданстве у великого государя. Вслед за присягой, отправились в Москву с повинной от Выговского и всего Запорожского войска — Белоцерковский полковник Кравченко, с двумя сотниками, в качестве пристава при них Ш. послал драгунского майора Булгакова. Но новая присяга Выговского на верность Московскому царю не остановила его вероломства, и он не переставал ссылаться о помощи с крымским ханом, польским королем и турецким султаном. Как только прибыл польский вспомогательный отряд, состоявший из 3800 поляков, волохов и сербов, так Выговский снова сделал попытку овладеть Киевом, в самый день Крещения 1659 г. отряд этот приступил к Киеву, но победа опять осталась на стороне Московского войска. После этого Ш. разослал в черкасские города воззвания, напоминая обо всех бедствиях, которые жители Украйны терпели прежде от поляков, и обещая с своей стороны стоять с ними заодно против поляков, самовольно призванных Выговским. 10-го января гетман прибыл в Переяславль, где его дожидался уже Булгаков, ездивший в Москву приставом при его послах. Булгаков привез от царя грамоту, в которой повелевалось собрать в Переяславле раду, в присутствии отправляемого с войском в Малороссию кн. Алексея Никит. Трубецкого, боярина Ш., окольничего кн. Гр. Гр. Ромодановского и двух дьяков, при этом царь требовал наказания виновников смуты. Выговский, раздраженный уже тем, что его посланные были задержаны в Москве, стал резко возражать против грамоты, оправдывался в клятвопреступничестве и всю вину слагал на Ш. и на кн. Ромодановского, не желающих уйти из Украйны со всеми ратными людьми. В Москве, очевидно, не желали войны с Запорожьем, а потому кн. Трубецкому был дан наказ, в случае надобности, сделать Выговскому большие уступки, лишь бы он отстал от польского короля и отпустил татар. Выступив из Москвы 14 января, кн. Трубецкой прибыл в Путивль только 10 марта и, несмотря на уведомление Ш., что ранней весной Киеву грозит нападение гетмана Выговского, в соединении с волошским воеводой Степаном и новым венгерским королем, — он не поторопился идти на выручку Ш.. Вместе с кн. Гр. Гр. Ромодановским и прочими сходными воеводами кн. Трубецкой более двух месяцев простоял под Конотопом, безуспешно осаждая воеводу Гуляницкого и ожидая от Выговского ответа на свои мирные предложения. В это время на помощь к Выговскому пришел крымский хан Мухаммед-Гирей с тридцатитысячным войском, и 28 июня 1659 г. произошла известная Конотопская битва, в которой погибло от двадцати до тридцати тысяч людей в царском войске. Вскоре после этого Мухаммед-Гирей ушел обратно в Крым, узнав, что ногайские улусы подверглись опустошительному набегу запорожцев, под предводительством кошевого атамана Ивана Серка и Юрия Хмельницкого. Лишившись татарской помощи, Выговский вернулся в Чигирин, а 22 августа брат его Данила был снова разбит под Киевом кн. Борятинским и Чаадаевым.
Увещания, рассылаемые Ш., возымели благое действие: большинство полковников не только левобережной, но и правобережной Украйны ‘присягали меж себя на том, что великому государю служить и быть в соединении на изменника Ивашка Выговского и на поляков’. 17 ноября состоялась, наконец, в Переяславле рада в присутствии кн. Трубецкого, Ш., кн. Ромодановского и представителей всей Украйны, на этой раде выбрали в гетманы Юрия Хмельницкого. Как велика заслуга Ш. и его сподвижников по Киевскому осадному сидению, видно из следующих слов Выговского в письме к польскому королю: ‘Москва успела завладеть Украйной потому только, что Киев оставался в ее руках’. Царь Ал. Мих. прекрасно сознавал это и послал в Киев стольника кн. Григория Феод. Щербатова сказать свое ‘милостивое царское слово и передать золотые Ш. с товарищами и ратным людям. Месяц спустя, стольник Колычов, присланный с золотым, в награду за Переяславскую раду, не застал Ш. в Киеве, так как он еще 4-го ноября по ‘изустному указу’ царя, объявленному Булгаковым, выступил с войском в Браславщину, на встречу Выговского и Андрея Потоцкого, которые собирались идти на выручку Чигирина, осажденного запорожцами. 26 ноября Ш. встретился с Выговским и Потоцким под гор. Хмельником, на берегу Буга, и нанес им полное поражение: Выговский был ‘зломлен и разгромлен вконец’. По возвращении в Киев, Ш. получил через стряпчего Яковлева присланный царем золотой в 8 золотых, взамен золотого в 7 золотых, который был доставлен кн. Щербатовым ‘потому, что тот золотой послан не против его службы’.
Кн. Трубецкой возвратился в Москву, а ратные люди из его полков частью оставлены на службе, частью отпущены домой. Кроме Киева, государевы ратные люди поставлены были в Переяславле, Нежине, Чернигове, Белой Церкви и Браславле, все они, вместе со своими воеводами, находились в ведении Ш. Что же касается до прав и вольностей войсковых, до земских, ратушных, также духовных судов, то все это, согласно прежней статьи Богдана Хмельницкого, подтвержденной и на Переяславской раде, было совершенно изъято из ведения Ш., и он не мог вступаться в эти дела.
В начале 1660 г. в Малороссии было настолько спокойно, что Ш. счел возможным просить у царя дозволения приехать в Москву для свидания с семейством и для устройства домашних дел. Вслед за разрешением Ш. получил новую царскую грамоту, в которой не велено ехать ему в Москву, так как в Малороссии ‘государево дело в конец еще не приведено’. Как ни грустно было Ш., но он вынужден был остаться в Киеве и занялся приготовлениями на случай неприятельского прихода. Получив из Умани известие о приближении к Могилеву великого коронного гетмана Станислава Потоцкого, обозного Андрея Потоцкого и коронного писаря Яна Сапеги, вместе с Иваном Выговским и с татарами, Ш. послал против них ратных людей, под предводительством кн. Козловского, дело обошлось без сражения, так как, услыхав о приходе государевых людей, Потоцкий, Сапега и Выговский со всем польским войском бежали в Польшу, а татары в Крым. После этого Ш., по-видимому, возобновил свое ходатайство о поездке в Москву, но царь не решился отпустить его из Киева, вследствие натянутых отношений с Польшей и возможного столкновения с ней из-за Украйны. По желанию царя Ал. Мих. и с согласия Речи Посполитой, был назначен для мирных переговоров съезд в пограничном городе Борисове, в апреле 1660 года приехали туда московские полномочные послы, но так и не дождались прибытия польских комиссаров, что ясно доказывало недружелюбное настроение Польши. Невозможность избежать войны была очевидна, а потому следовало подумать о предстоявших военных действиях. В апреле приезжал в Москву Переяславский полковник Тимофей Цецюра, и при его содействии был выработан план, в основании которого положено правило самого царя Ал. Мих.: ‘Не дать недругу войти в свои городы, чтоб ево встретить в ево земле, де тех мест и огонь тушить, доколе не разгорелся, а как разгорится, неколи тушить’. Решили двинуть царское и казацкое соединенное войско, под предводительством Ш., в глубь Польши, и разом кончить войну в том городе, где будет находиться король. При таком положении дела Ш. нечего было, конечно, и думать о поездке в Москву, и царь отправил к нему 6 мая стряпчего Головина с денежной наградой в 600 р. и с пространной грамотой, конец которой приведем, чтобы показать, как высоко Алексей Мих. ценил заслуги Ш. и как сочувственно к нему относился: ‘И мню, что ни к кому такой милости и жалованья от веку не бывало и не слыхано, как Божия милость и наше, великого государя, милостивое жалованье к тебе, боярину нашему и воеводе, учинилось. И незабытно мы, великий государь, службу твою и раденье, при всей нашей царской думе, в своих царских полатах похваляем, и при всем нашем царском синклите, и по всему нашему Московскому государству служба твоя явно прославляетца, и впредь у Бога и у нас, великого государя, служба твоя николи забвенна не будет. И тебе б, боярину нашему и воеводе, того, что тебе, по нашему, великого государя, указу, к Москве ехать не велено, во оскорбленье себе не ставить, а поставить бы то себе в милость Божию и в наше, великого государя, в премногое жалованье, и сею нашей грамотой утешатися, и стряпчего нашего Михаила Головина, жалуючи тебя, боярина нашего и воеводу, послали ево к тебе, боярину нашему и воеводе, нарочно для твоего утешения’.
Весь июнь Ш. приготовлялся к походу, снаряжая войско и приводя в порядок разные дела по воеводскому управлению. Обо всех мероприятиях и предположениях, Ш., во избежание лишней переписки, поручил стряпчему Головину доложить царю по статьям и в ответ получил особую записку, с царскими пометками при каждой из 36 статей. Между прочим Ш. просил дозволения писать о всяких делах помимо Разряда, прямо в Приказ тайных дел, так как ‘думный дьяк Семен Заборовский отписки под стол мечет, а великому государю по них не докладывает’. Царь дозволил Ш., для его ‘верной и многой службы’ писать в Приказ тайных дел, но кроме того велел писать и в Разряд, обещая, что по отпискам Ш. будут ‘докладывать и указы чинить безволокитно’.
По мнению Ш., следовало выступить в поход тотчас после Петрова дня, чтобы застать поляков врасплох и не дать им соединиться с крымским ханом, по обстоятельства складывались иначе. Казацкая рада собралась лишь 7 июля, а Ш. двинулся месяц спустя, и то не со всем войском: кн. Ос. Ив. Щербатов из Переяславля, кн. Козловский из Умани и черкасские полки из разных городов присоединялись к нему уже на дороге. В ожидании прихода Юрия Хмельницкого, Ш. расположился лагерем под Котельней, войска при нем было 35 тысяч, в том числе 20 тысяч черкас, под предводительством наказного гетмана Цецюры. В это самое время стараниями Выговского был заключен союз между Речью Посполитой и Крымом, он же разослал по Украйне лазутчиков, через которых получал самые точные сведения о царском войске и обо всех намерениях и распоряжениях Ш., а до него доводил неверные слухи о положении дел в Польше и о численности ее войска. 27 августа Юрий Хмельницкий прислал Ш. приглашение явиться под Межибож, куда и сам обещал вскоре придти. Ш. тотчас же собрал военный совет, на котором Цецюра говорил уклончиво, а кн. Козловский, бывший, по словам польских писателей, ‘человеком обширного ума и сведущим в военных действиях’, решительно высказался против наступательных действий и похода внутрь Польши. По мнению кн. Козловского, было бы гораздо полезнее занять всю Украйну, укрепив ее сильными гарнизонами, и ожидать прихода поляков в надежных местах, а не выводить войско в открытое поле, подвергая его там явной опасности. Особенно резко отозвался кн. Козловский о казаках, составлявших большую часть войска Ш.. ‘Нельзя полагаться — сказал он, на верность казаков, которые весьма легко передаются в ту или другую сторону… Наш же царь вдоволь испытал, что такое казацкая верность и как она гибка’. Ш. горячо возражал ему и настоял на немедленном выступлении из-под Котельни к Межибожу. Однако до Межибожа не удалось дойти, потому что крымские султаны Нурадин и Сафа-Гирей и польские гетманы Станислав Потоцкий и Юрий Любомирский, вместе с Иваном Выговским, встретили Ш. под Любаром, где и произошло 4-го сентября сильное сражение. В следующую ночь московские ратные люди возвели высокий земляной вал и укрепились в обозе, а затем, с 5 до 16 сентября, несколько раз выступали в открытое поле под предводительством самого Ш., то для сражения, то для фуража или за дровами для топлива и варки пищи. Положение Ш. ухудшалось с каждым днем, Юрий Хмельницкий не шел с обещанной помощью, казаки стали разбегаться, — кто в королевское войско, а кто домой, луга и рощи, ближайшие к московскому обозу, были выжжены татарами. Необходимо было прорваться сквозь ряды неприятеля или вперед к Межибожу, или назад к Чуднову. После двухдневных приготовлений, 16 сентября, на рассвете, войско Ш., под проливным дождем, двинулось к Чуднову. Об этом отступлении польский писатель Зеленевич, сравнивая Ш. с знаменитым полководцем XVI в., герцогом Пармским, говорит так: ‘Не подлежит сомнению, что и Ш. должен быть прославлен, так как употребленный им способ отступления замечателен во всех отношениях’. В польском стане узнали об отступлении только около семи часов утра, тотчас же все войско двинулось в погоню за Ш. и настигло его через четыре часа, на полпути к Чуднову.
Кровопролитный бой, завязавшийся между поляками и русскими, не остановил движения Ш., но в пяти верстах от Чуднова, у переправы через болотистое место, с трудом устроенной передовым отрядом рабочих, на московское войско напала давно поджидаемая поляками королевская артиллерия, под начальством генерала Ромуальда Вольфа. После жестокой битвы, у русских было отнято несколько пушек и треть обоза, в котором находилось большое количество ценных вещей и съестных припасов. Наскоро приведя в порядок уцелевшую часть обоза, Ш. пошел дальше, но через несколько времени был настигнут неприятелем и снова выдержал ожесточенный бой, который прекратился лишь при наступлении ночи. Версты за две до Чуднова Ш. остановился и ночевал в открытом поле, под проливным, холодным дождем. На следующее утро, 17 сентября, Ш. еще до рассвета пошел к Чуднову, но не успел занять тамошнего замка, господствовавшего над всей окрестностью: польский гарнизон опередил его, а поэтому Ш. сжег город Чуднов и стал лагерем в долине, y самой реки Тетерева. Поляки расставили свои орудия на горе и в Чудновском замке и в течение нескольких дней обстреливали с этих высот московское войско. Ш. был так стеснен со всех сторон неприятелем, что поляки говорили, что он ‘окружен, как волк на охоте’. В московском войске начался голод. 26 сентября, будучи не в силах оставаться долее в столь тесном обложении, Ш. решился идти на пролом, чтобы по крайней мере заставить неприятеля отодвинуть свой лагерь и добыть тогда хоть сколько-нибудь хлебных запасов и конских кормов. Неприятель был действительно вынужден отойти за реку Тетерев, и русские ратные люди, по указаниям Чудновских жителей, воспользовались хлебными запасами, зарытыми в ямах.
27 сентября Юрий Хмельницкий пришел со своим тридцатитысячным войском в местечко Слободищи, находившееся всего в 15 верстах от московского табора. Если бы он захотел оказать помощь Ш., то, в случае необходимости, легко прорвался бы сквозь неприятельские ряды, но он расположился лагерем в местечке Слободищи, очевидно ожидая дальнейших событий Станислав Потоцкий мог предугадывать намерение Хмельницкого передаться королю и нежелание его помочь Ш., по, не доверяя казакам, счел более благоразумным послать против Хмельницкого часть польского войска, под начальством Любомирского, и татар с Нурадином. Произошло сражение, и Хмельницкий прислал об этом отписку Ш.. Полагая, что Хмельницкого удерживает в Слободищах невозможность пробраться сквозь неприятельское войско, Ш. попытался 28 сентября сам пойти к нему, но польские и татарские отряды, бывшие в засаде, ударили на Ш. со всех сторон, а когда явился и Вольф с артиллерией, Ш. ничего больше не оставалось, как отступить в свой табор.
Получая известия о бедственном положении нашего войска, кн. Барятинский, оставшийся на воеводстве в Киеве, немедленно передавал эти вести в Москву, но не смел идти, без царского указа, на помощь к Ш.. Все, что он мог сделать, это выступить из Киева в ‘ближайшие места’ и там дожидаться распоряжений. Пока шла переписка между кн. Барятинским и Москвой, войску Ш. стало положительно невозможно оставаться долее под Чудновым, потому что лошади сотнями падали от бескормицы и воздух вследствие этого был заражен. 4-го октября Ш. решил силой пробиться к Слободищам. Может быть, это и удалось бы, если бы в польском лагере заранее не узнали о плане Ш. от перебежчика-казака и не караулили бы московское войско. По свидетельству польских историков ‘день 4 (14) октября, был самый ужасный, самый кровопролитный из всех доселе бывших. Подобного ему уже не было и не будет… Московиты сражались с крайним отчаянием. Старые польские солдаты, участники многих кровопролитных битв, говорили, что в таком адском огне они еще не бывали. Они сравнивали поле битвы с огненной кипящей рекой’. Если бы татары, прорвавшиеся в наш обоз, не увлеклись богатой добычей и не стали бы тотчас делить ее, то едва ли что нибудь осталось от московского войска. Воспользовавшись суматохой, произведенной татарами, Ш. собрал остатки своего табора и велел ратным людям сражаться в рукопашную, потому что запас пороха совсем истощился. В конце концов, после четырехчасовой усиленной битвы, поляки отступили, а татары поскакали вперед и воспрепятствовали московскому войску идти дальше. Юрий Хмельницкий слышал стрельбу, но не пошел на помощь к Ш., будто бы вследствие невозможности пробраться между поляками и татарами, на самом же деле он передался полякам, и оставалось только подписать договор, что и было им исполнено 8-го октября в шатре у коронного гетмана Станислава Потоцкого. В этом договоре прежде всего воздавалась хвала Юрию Хмельницкому за то, что он ‘не только не поднял своей руки против его королевской милости республики, но даже не имел и намерения подать какую-нибудь помощь Московскому войску, и действительно никакой не оказал’. Измена Хмельницкого, произвела удручающее впечатление в лагере Ш., который принес столько жертв и потерял столько времени из-за надежды соединиться с его войском. Польские гетманы употребляли все силы, чтобы отделить от Ш. казаков с Цецюрой.
В самый день подписания договора Хмельницкий отправил в наш табор к Цецюре извещение о заключении договора с поляками и увещание последовать его примеру. Цецюра так поторопился исполнить этот совет, что бросился к польскому лагерю с восемью тысячами казаков, не дождавшись от Хмельницкого условленного знака. Вследствие этого татары, ничего не знавшие о покорности Цецюры польскому королю, сбили казаков в кучу, стали рубить их и многих взяли в плен. У Ш. оставалась теперь одна надежда на прибытие кн. Борятинского, но этой надежде не суждено было осуществиться, потому что кн. Борятинский, как видно из его донесений в Москву, считал возможным оказать помощь Ш. лишь в том случае, если с ним будут ‘прибавочные большие люди’. Отойдя от Киева семьдесят верст и имея в своем распоряжении восемь тысяч ратных людей, кн. Борятинский почему-то поворотил назад, хотя до Ш. оставалось недалеко. В войске Ш., терпевшем голод и холод, стали распространяться болезни, ратные люди толпами приходили к Ш. и требовали прекращения войны, в противном же случае грозили выдать его головой. Как это ни было тяжело, но 15 октября Ш. вступил с польскими гетманами в переговори о перемирии, на которое они с радостью согласились, так как и сами тяготились войной, тут же были выбраны комиссары для заключения мира. Татарские мурзы и слышать не хотели ни о перемирии, ни о мире, так что польские гетманы едва уговорили их, задобрив подарками. Переговоры начались 18-го октября, а 23-го был подписан договор с обеих сторон и принесена присяга в точном его исполнении. Было, между прочим, постановлено, чтобы государевы ратные люди вышли из Киева, Переяславля, Нежина и Чернигова и чтобы до выхода их из этих городов Ш. с товарищами и с начальными людьми оставались у польских гетманов и у крымских султанов. Чтобы заставить татар согласиться на заключение мира, Потоцкий вошел в тайную сделку с Нурадин-султаном, обязавшись отдать татарам самого Ш., в качестве военнопленного, и предоставив им право забирать в плен безоружных уже казаков. В сущности, Ш. был отдан крымским татарам вместо 200000 ефимков, которые поляки обязаны были выплатить им за участие в войне. 25 октября, согласно договору, Ш., в сопровождении своих товарищей, начальных людей и дворян, всего в числе двухсот человек, отправился со всеми пожитками в польский лагерь. На половине дороги, толпа польских солдат напала на них и разграбила значительную часть вещей. На следующий день, разгромивши русский лагерь, татары послали к великому коронному гетману Станиславу Потоцкому мурзу Келмамета с требованием немедленно выдать им боярина Ш.. После долгого совещания Потоцкого с Любомирским, Ш. и его товарищи, кн. Козловский и кн. Щербатов, а также мурза Келмамет, были приглашены кн. Любомирским на обед. Ш. было объявлено, через переводчика, что он должен быть выдан султану Нурадину и останется у него в качестве заложника. Возражения Ш. и усердные просьбы кн. Козловского и кн. Щербатова ни к чему не повели. После обеда Ш. сел в свою карету, запряженную шестеркой великолепных лошадей. За ним следовали пять телег с поклажей и одиннадцать его слуг, а далее ехали в особых повозках, около ста человек, особенно преданных Ш. и пожелавших остаться с ним и в неволе. Поезд замыкал татарский конвой, состоявший из трехсот всадников.
Семь недель татары везли Ш. по степи, окольными дорогами, из опасения преследования и потери столь ценной добычи. Наконец 13-го декабря 1660 г. Ш. приехал в Бахчисарай и в тот же день был призван ханом Мухаммед-Гиреем, который с первого раза обошелся с ним как будто даже ласково. По выходе из ханского дворца Ш. был приглашен к ‘ближнему человеку’ хана, Сефер-Гази-аге, и там, в присутствии турецкого посланника, между агой и Ш. произошел разговор, имевший для Ш. весьма печальные последствия. Сефер-Гази-ага, думая, вероятно, произвести впечатление на турецкого посланника, сказал: ‘Царь (хан) идет с многими людьми на украинные города войной, а царскому величеству, государю вашему, встретить их не с кем: ратных людей у него мало, а которые и были, те побиты и в полон пойманы’. Ш. резко возражал ему и закончил свою речь так: ‘И только бы полякам не помогали ваши люди и вашим поляки, и я бы вас всех побил. Нет, у великого государя нашего людей много и биться се вами есть кому и ничем вы не страшны!’ По-видимому, ага был сильно рассержен гордым ответом Ш. и решил отомстить ему: в виде выкупа за него крымцы стали требовать уплаты казны за четыре года вперед и уступки Казани и Астрахани. По приезде в Бахчисарай, Ш. был лишен прислуги, так как Нурадин-султан взял к себе его людей, в качестве своих личных пленных, а после вышеприведенного разговора с Сефер-Гази-агой, Ш. был переведен с его двора в более тяжкое заключение, в сейменскую (т. е. охотничью) избу, и закован в кандалы. Он сам варил себе пищу и, не имея никаких денежных средств, должен был довольствоваться тем небольшим количеством мяса и хлеба, которое отпускалось на его пропитание.
Весть о плене Ш. и многих ратных людей пришла в Москву в конце ноября 1660 г. и повергла всех в уныние. Не считая Ш. виновником ‘порухи’ и будучи убежден, что он добросовестно исполнял возложенную на него трудную обязанность, царь Алексей Михайлович готов был тотчас же выкупить Ш., но государственная денежная казна была истощена предыдущими войнами, а впереди предстояла еще значительная денежная затрата: 3-го декабря 1660 г. был отправлен в Крым дьяк Иван Татаринов, с поручением постараться разрушить союз поляков с татарами, а крымцы, как известно, ничего даром не делали. В конце наказа, данного Татаринову, говорится, что если ближние ханские люди станут спрашивать его о размере выкупа за Ш., то ответить, что во время отпуска его из Москвы не было известно о плене Ш., а потому не назначено никакой суммы, но что если будет положен ‘окуп мерной’, то царь конечно велит заплатить его из своей казны. Начав с 10 тысяч серебряных рублей, царь Ал. Мих. дозволил Татаринову довести выкупную сумму до 50 тысяч, что же касается денег, посуленных татарам за Ш. польским гетманом Потоцким, то от платежа их отказаться, и предложить вместо них отдать Гонсевского, находившегося в плену в Москве. Татаринов приехал в Бахчисарай 20 января 1661 г., а 26-го виделся с Ш., которого привезли во двор Сефер-Гази-аги в телеге, закованным в кандалы. После того, как Ш. рассказал Татаринову об обстоятельствах Чудновского дела, в палату вошел Сефер-Гази-аги и отнесся к Ш. даже с некоторой предупредительностью, так как, выслав из палаты всех своих людей, ‘велел боярину Василию Борисовичу сесть, а посланнику сесть не велел’. Может быть на Сефер-Газу-агу подействовали ‘легкие поминки’, переданные ему Татариновым, но он внимательно выслушал просьбы Ш. и распорядился потом, чтобы ему были возвращены двое его слуг, а сам он 21 февраля был переведен в Жидовский городок (ныне Чуфут-Кале) и временно с него сняты кандалы. В бытность в Крыму дьяка Татаринова, переговоры с ханским правительством были ведены им и Ш., а московские посланники Якушин и Михайлов, присланные в 1658 г., и Опухтин и Байбаков, присланные в 1659 г., были совершенно устранены, вероятно в силу тайного наказа, полученного Татариновым. На Ш. и впоследствии, во все время его плена, часто возлагались обязанности вести посольские дела, и это чрезвычайно тяготило его. Посольство Татаринова относительно разрыва крымцев с поляками оказалось безуспешно, потому что, пока он торговался о размере и условиях уплаты, приехал польский посланник и привез хану казну за пять лет вперед. 5 апреля 1661 г. Татаринов выехал из Крыма и с ним был отправлен в Москву и гонец от Ш., подполковник Булгаков, находившийся во аманатах у мурзы Келмамета. Булгаков должен был снова вернуться в Крым, а в Москву посылался Ш. как очевидец, для устного доклада царю обо всех военных действиях в сентябре и октябре 1660 г., а также и для передачи об этом отписки царю.
Ш. прожил в крымском плену двадцать один год, при четырех ханах: Мухаммед-Гирее, Аадиль-Гирее, Селим-Гирее и Мурат-Гирее. В Московском государстве выкуп пленных считался делом душеспасительным, и Уложением царя Алексея Михайловича был установлен сбор полоняничных денег со всего государства. Так как за Ш. надо было уплатить крымцам крупную сумму, то в Посольском приказе сидел особый подьячий, ‘у кого боярина Василия Борисовича окуп ведом’: пожертвования принимались и деньгами, и мехами. Из отзыва польского пленника Павла Потоцкого, проживавшего в Москве, можно заключить, что к выкупу Ш. из плена отнеслись не так усердно, как бы следовало: ‘Московское правительство, — говорит он, — с одной стороны, назначило Шереметева на роковую должность, от которой отказывались все его товарищи, с другой стороны, отнеслись к нему недостаточно внимательно и поскупилось освободить его от бедствия, которому подвергался он, доблестно сражаясь за Русское государство’. Впоследствии, когда царь Алексей Мих. решил уплатить за Ш. из своей государевой казны лишь 25 тысяч рублей, а остальные деньги предоставил Ш. платить из собственных средств — его жена открыла в Москве сбор пожертвований. Семья Василия Борисовича состояла из его второй жены, болезненной Прасковьи Васильевны, урожденной Третьяковой, сына Ивана Васильевича (от первого брака с Марьей Ив. Гавреневой) и дочери от второго брака, девицы Евфимии Васильевны. Родные Василия Борисовича — Шереметевы, враждебно относились и к нему, и к его семье: они не только не оказали бы денежной помощи для выкупа его из плена, но во время его отсутствия притесняли его семью, как это видно из отписки Ш. царю Алексею Михайловичу: ‘И от того разорения женишка моя и сынишка и бедная моя дочеришка голодны и живут без меня с великой нужею: хлеб и дрова покупают дорогой ценой и от того одолжяли… А сынишка мой человеченка молодой и бессемеен и пуст, родителей старых никово нет, а и есть свои, и оне не добры, теснят сынишка моего деревенской теснотой без меня, видя мой упадок великий и одиночество’. Здесь будет кстати сказать, что в роду Шереметевых семейные нелады стали делом довольно обычным со времени первого раздела вотчин во второй половине XVI столетия. Царь Алексей Мих. любил Ш. и сначала готов был дать за его выкуп 50000 рублей, но потом, как мы видели, наполовину убавил эту сумму и все-таки не сумел настоять на немедленной отправке денег в Крым. Это происходило от чрезмерной доброты Ал. Мих. к тем лицам, которые находились вблизи, и от зависти к Ш. этих лиц и других служилых людей. ‘А за что неприятство ко мне братии моей, — читаем мы в отписке Ш. к царю, — про то не ведаю я, убогий человеченка, разве будет с ненависти, что видели государскую милость ко мне превелику’. Жалея Ш., царь Ал. Мих. часто обнадеживал его утешительными, милостивыми грамотами и посылал ему разные поминки. Во все время плена, имя Ш. из года в год значилось в боярском списке, с прежним денежным окладом в 400 рублей, но в Крым ему послалось ежегодно 300 p., а иногда 200 p. За время своего плена Ш. много перетерпел и физически, и нравственно и не раз переходил от надежды к отчаянию и обратно: освобождение его из плена казалось иногда не только возможным, но весьма близким, а затем, в силу разных обстоятельств, опять откладывалось на неопределенное время. В 1662 г. жена коронного подскарбия Вицентия Гонсевского предлагала внести выкуп за Ш., лишь бы ее муж был отпущен из московского плена. Чтобы уладить это, она обратилась за содействием к польскому королю Яну Казимиру, но он, не желая освобождения Ш., устроил так, что в обмен за Гонсевского были отпущены из польского плена пять московских воевод, в том числе сподвижники Ш., кн. Ос. Ив. Щербатов, кн. Гр. Аф. Козловский, и дворянин Ив. Павл. Акинфиев. В 1664 г. турецкий султан потребовал от хана Мухаммед-Гирея присылки Ш. в Царьград, но ближние люди и народ воспротивились, опасаясь гнева царя Ал. Мих., а потому султану было донесено, что Ш. умер. Такое решение поддерживал Сефер-Гази-ага, согласившийся тайно отпустить Ш. из Крыма. В Москву был послан с известием об этом один из русских пленных, к несчастью, он встретился по дороге с крымскими татарами, возвращавшимися из Украйны, был взят ими и доставлен хану вместе с ‘листом’ Сефер-Гази-аги. Вследствие этого Сефер-Гази-ага был сослан в деревню и несколько времени спустя заколот подосланными к нему убийцами, за Ш. усилен надзор. С осени 1665 г. хан Мухаммед-Гирей, предчувствуя недовольство турецкого султана из-за притеснения ногайцев, перешедших в турецкое подданство, стал обдумывать план сближения с Москвой и прислал к Ш. доверенное лицо для предварительных переговоров. Ш. ничего не мог обещать, не имея на то никаких полномочий, и из осторожности так ответил посланному хана: ‘Как пошлет царь к великому государю посланника а с ним о чем писать будет к великому государю, и великий государь велит ответ учинить, а что в великого государе грамоте писано будет к царю, и они в те поры ведать будут’. Хлопоты Мухаммед-Гирея о мире были напрасны: на его место турецкий султан отправил уже нового хана, Аадиль-Гирея. Перед бегством из Крыма Мухаммед-Гирей все свои несметные богатства разделил между своими детьми, родными и приближенными, оставшимися в Крыму. Не захотел он только расстаться с Ш. и тайно увез его из Жидовского городка ночью 4 апреля 1666 г. По показанию самого Ш., Мухаммед-Гирей возил его ‘более пятисот верст в телеге, в кандалах, и многие реки вплавь, в телеге, на арканах волочили и дорогой замучил было до смерти’. Узнав, что Мухаммед-Гирей увез Ш., Ширинские беи, считая его государственной собственностью, пустились в погоню за ханом и настигли его за Кубанью, у речки Чюкчи. Царевичи, сопровождавшие хана, хотели убить Ш., чтобы он никому не достался, но беи отговорили, доказав, что такая же участь постигнет впредь всякого знатного крымца, который попадет в плен в Московское государство. 19 мая Ш. был привезен обратно в Крым и встретил хороший прием, как со стороны нового хана Аадиль-Гирея, так и со стороны его шурина, великого визиря, Ислама-аги, сына прежнего ближнего человека Сефер-Гази-аги. Ш. уехал в Жидовский городок не только успокоенный, но и обнадеженный, что его в Крыме долго держать не будут. Вот как Ш. описывал царю Ал. Мих. свое пребывание в плену в 1660—1666 гг. ‘Мухаммед-Гирей царь мучил меня. Никого так никто не мучат, которые есть государевы люди у мурз, у аг и у черных татар, да и у жидов есть, и они так не мучат, как меня мучат. Кайдалы на мне большие полупуда четыре года беспрестанно, я ж заперт в Жидовскую палату, окна заделаны каменьем, оставлено только одно окно, и свет вижу и ветр проходит только в то окно. На двор из избы пяди не бывал я шесть лет и нужу всякую исполняю в избе, и от духу и от нужи и от тесноты большие оцынжял и зубы от цинги повыпадали, и от головные болезни вижу мало, а от кайдалов обезножил, да и голоден’. При Аадиль-Гирее последовало улучшение его участи, благодаря заступничеству Ислама-аги и его матери, а ханской теще: 15 июня 1666 г. с Ш. сняли кандалы и открыли окна в избе, а людям его дозволили ходить за покупками на базар, тогда как раньте все покупки производились втридорога, при посредстве жидов. — Аадиль-Гирей охотно соглашался выпустить Ш. из плена, сначала он требовал 70000 ефимков и возвращения 50 пленных татар, но в конце концов уменьшил выкупную сумму и просил 60000 ефимков. Московскому правительству следовало пользоваться благоприятным настроением крымцев для мирных переговоров и для присылки выкупных денег за Ш.. Со времени своего воцарения Аадиль-Гирей в течение года три раза посылал в Москву гонцов с грамотами относительно условий для заключения мира, но удачи не было: в первый раз и московские послы, и ханские гонцы были убиты в Запорожье, на пути из Москвы в Крым, а два других раза гонцы не вовремя являлись в Москву. Царь Ал. Мих. и высшие правительственные лица гораздо более были заняты польскими, нежели крымскими делами, только что был заключен с Польшей Андрусовский договор, и польские послы требовали, чтобы Московское государство, в соединении с Польшей, наказало крымцев за разорения, причиненные Польше. Наконец в начале января 1668 г., с обоюдного согласия царя Ал. Мих. и хана Аадиль-Гирея, на Дону должен был состояться съезд московских и крымских послов для утверждения мира. В это время Ш. был перевезен ненадолго в греческую слободу Мариамполь, составлявшую предместье Бахчисарая. Аадиль-Гирей был так уверен в Ш. и в скором получении выкупных денег за него, что хотел даже отпустить его в Азов, чтобы ‘было к окупу ближе’, но от этого отговорили его приближенные. Прошел еще год, в который дело вперед не двинулось. В марте 1669 г. был отпущен из Крыма в Москву подьячий Никон Иванов, приезжавший с отписками царя Ал. Мих., и отправлен ханский посол Шахтемир, ‘для договору о мирном утверждении’. С ним же поехал и Ш., но только до третьего стана от Бахчисарая, до города Козлова (ныне Евпатории), где он должен был оставаться до присылки за него выкупа. Когда начальнику Посольского приказа Ордину-Нащокину сообщили 28 апреля о приезде в Москву ханского посла Шахтемира, он ответил, что ‘с Крымским послом надобно договориться накрепко, чтоб впредь в общем съезде на Украйне или на Валуйках быть государевым, польским и крымским послам вместе и общим советом мир заключить’. Целый год прожил Шахтемир в Москве, пока не дошла очередь до крымских дел, а Ш. между тем был перевезен из Козлова в Жидовский городок. 27 апреля 1670 г. был заключен договор, по которому Московское государство обещалось доставлять ежегодно казну в Крым, по росписи, за Ш. прислать 60000 ефимков или 30000 золотых, и совершить общий размен пленных на Валуйках. В договоре написано: ‘Тот окуп, шестьдесят тысяч ефимков, или, по счету, золотые, и казна за три года по договору, у нас, на Москве, смотрена’, следовательно, вся сумма приготовлена и проверена. Посланники царя Алексея Михайловича, Елчин и подьячий Чернцов, привезли в Крым, кроме государевых грамот, легкие поминки хану и его ближним людям. Вскоре по приезде, они сказали ближним людям, что будут порукой в ‘окупе’ Ш., вследствие чего хан Аадиль-Гирей выразил согласие, ‘в знак государевой службы’, отпустить его с посланниками до размена послов и до отпуска пленных с обеих сторон. Но, как видно из отписки Ш. царю, Елчин и Чернцов по нем не ручались, а по многим другим пленным ‘ручались и письма давали и за их порукой с ними ныне отпускаются многие пленные на окуп и на размену на татар, а ты, великий государь, указал быть размене общей на Валуйках, а не розной, на Москве’. После этого прошло еще восемь месяцев в переговорах между Москвой и Крымом насчет места размены: царь Ал. Мих. настаивал, чтобы размена была на Валуйках, а крымцы хотели, чтобы она произошла на Донце, так как ввиду значительности ожидаемой ими денежной суммы, проезд от Валуек в Крым представлялся им весьма опасным. Московское правительство обещало дать ратных людей для сопровождения казны, и Аадиль-Гирей в конце концов согласился, чтобы размена была на Валуйках. 29 апреля 1671 г. Ш. был у хана и, по его собственному выражению, отпущен ‘с великой честью’. 1-го мая Ш. выехал из Бахчисарая в ханском рыдване, сопровождаемый разменным князем Адильшей Сулешевым и Мамет-агой, которому было поручено принять от окольничего Скуратова государеву казну и окуп. Но злоключениям Ш. не настал еще конец. 7-го мая, в половине дневного пути от Перекопа, гонец турецкого султана привез Сулешеву известие, что из Константинополя посылается в Крым новый хан Селим-Гирей и что до его приезда размены не будет, а Ш. останется пока в Перекопе, под наблюдением Мамет-аги — тестя нового хана. Потом Ш. был снова отвезен в Жидовский городок, где 8 октября получил от царя милостивую грамоту и двести золотых червонных. В благодарственной отписке Ш. писал между прочим, что, будучи отпущен Аадиль-Гиреем, он роздал все ‘что было для пропитанья, великого государя жалованье прошлых лет, и остался в одной рубашонке, да и питаться было нечем’. С воцарением Селим-Гирея, у Ш. установились дурные отношения с его приближенными, которые, по словам Ш., были ‘в нравах своих злые’. Лишь четыре года спустя ближний ханский человек Батырь-ага стал упрашивать хана отпустить Ш. на окуп, и отписка об этом Ш. царю Ал. Мих. была отправлена в начале декабря 1675 г. В Москве она была получена 24 февраля 1676 г., следовательно, не застала уже в живых царя Алексея Мих., скончавшегося 29 января. Так и не исполнилось желание Ш. снова увидеть ‘государевы очи и пресветлое государево лицо’ царя Алексея Михайловича!
Вследствие челобитной царю Феодору Алексеевичу жены Ш., Прасковьи Васильевны, были составлены в Посольском приказе выписки из дела о выкупе Василия Борисовича из крымского плена. 28 мая 1676 г. выписки эти слушались в Золотой Палате, и бояре приговорили послать 25000 золотых на Дон, со стольником Ив. Феод. Волынским с товарищи, а ‘досталылый окуп’, т. е. недостающую сумму, должна была уплатить жена Ш., Прасковья Васильевна. Между тем, еще в 1667 г. митрополит Сарский и Подонский Павел прислал в Посольский приказ по душе боярыни Анны Ильинишны Морозовой, из животов ее, на окуп Ш. 10000 ефимков. Деньги эти были употреблены тогда на выдачу по Андрусовскому договору, польской шляхте, потом об них точно забыли. Кроме того, как мы видели выше, 27 апреля 1670 г., при заключении договора с Крымом, было уже приготовлено 60000 ефимков, и сумма эта проверена. Ш. было дано знать, что окуп за него послан на Дон, и Селим-Гирей, по совету ближнего человека Батырь-аги отпустил Ш. и многих пленных, под наблюдением мурзы Али-аги, в Азов, куда они и прибыли 25 июля. Получив уведомление о прибытии пленных в Азов, Волынский, находившийся уже па Дону, в Черкасском городке, ответил, что ему велено говорить о вечном мире, а не об ‘окупах’. Вследствие упорства Волынского в отказе окупа, мурза Али-ага велел заковать Ш. в кандалы и стал ему ‘выговаривать с большим бесчестьем и поставлял слова его в ложь, что говорил ближнему человеку Батырь-аге, будто бы окуп за него на Дон прислан и дадут за него’. 16 августа Ш. и прочие пленные были посажены на галеру турецкого паши Бекиря, на всех надели кандалы и приковали к цепям вместе с каторжными невольниками, если бы эти невольники втайне не кормили русских и не давали бы им воды, то они умерли бы от голода и жажды, потому что паша не велел кормить и поить их, за их ‘неправду’.
Донося об этом царю Феодору Алексеевичу, Ш. просил прислать окуп за него на Дон по зимнему пути и поручить дело выкупа, мимо воевод, донскому атаману Михаилу Самарину и казакам. По получении отписки Ш., в Польском приказе допрашивали Волынского и его товарищей. Волынский оправдывался, как мог, и представил дело совершенно в ином свете, не сознаваясь, что он отказал ‘в окупе’. 22 февраля 1678 г. была привезена в Крым грамота царя Феодора Алексеевича на имя Ш. о посылке выкупных денег за него на Дон, к казакам, такая же грамота прислана и к хану Селим-Гирей, но в это время опять произошла перемена: ханом в Крым был назначен Мурат-Гирей. В апреле новый хан послал знающего человека на Дон, чтобы увериться, точно ли привезена туда выкупная казна. Осмотрев казну, ханский посланный сказал донским казакам, что Ш. и другие пленные будут вскоре отпущены на Дон, для выкупа, но когда он вернулся в Крым, оказалось, что Мурат-Гирей, по приказанию турецкого султана, со всей ордой пошел войной под Чигирин. Не будем останавливаться на подробностях переговоров и посылок, бывших в течение последующих трех с половиной лет. Скажем только, что и в 1681 г. выкуп едва не был отложен Московским правительством из-за морового поветрия в некоторых местностях Крыма. Дело размена пленных под Переволочной и выкупа Ш. было поручено курскому воеводе, боярину кн. Петру Ивановичу Большому Хованскому и совершилось 3-го ноября 1681 г. Вот как описывает А. П. Барсуков этот знаменательный день в жизни Ш.. ‘С утра, оба берега Днепра, у Шереволочинской переправы, представляли картину необычайного оживления. На той стороне, на самом берегу, стояли все орды татарские (15 тысяч человек) с Капланом-мурзой-Мансуровым, на этой стороне — пешие и конные царские люди, в боевом порядке, ‘с готовностию наряду’. Впереди всех был боярин кн. Петр Ив. Хованский со всей казацкой старшиной. На нашей стороне грузили в суда окупные деньги и как увидели, что с татарской стороны отчалила лодка с боярином Вас. Бор. Шереметевым, сейчас же, по выражению очевидца, ‘отпихнули от берега окупные деньги’. Как только лодка с Ш. подплыла к нашему берегу, кн. Хованский поехал в государев шатер, оставив на берегу, для первой встречи освобожденного из плена боярина, казацких полковников. Прибыв в государев шатер, кн. Хованский ‘велел перво из мелково ружья, а потом из пушек стрелять, показуя свидетельство радости’. А Ш., приняв первую встречу, сел на подведенного коня и поехал к государеву шатру, в сопровождении ‘немалого числа конницы’. Недалеко от шатра выехал на вторую встречу Василия Борисовича думный дворянин Кир. Осип. Хлопов с дьяком Петром Исаковым. В это время ‘в барабаны и в литавры били и в трубы трубили’. Кн. Хованский встретил боярина Ш. у самого шатра и ‘здравствовал ему освобождением’. Тот, ссев с коня, горячо благодарил и ‘много кланялся до земли’. В государевом шатре все сели за обеденный стол и долго тешились дружеской беседой, ‘учиняя освобождению боярина здравствования’.
8-го ноября кн. Хованский, Ш. и освобожденный из крымского плена кн. Андрей Григ. Ромодановский выступили из Переволочни в Курск, не доезжая 40 верст до Ахтырки, они встретились со стольником Соловцовым, который вез царский указ, чтобы Ш. и остальные лица, возвратившиеся из плена, оставались в г. Хотмыжске (в 640 верстах от Москвы) ‘для описания бывшего в Крыму морового поветрия’. Ш. ехал верхом и, по словам Соловцова ‘сидит на коне мочно и бодро а в коляску и на иноходца не садится, а едет в епанечьке в Черкаской в короткой и в сабле, А ехали в сутки верст по сороку и больше’. — Согласно новому царскому указу, Ш. выехал из Хотмыжска в последних числах ноября, а в начале декабря прибыл в свою старинную Коломенскую вотчину, село Чиркино. Перед Рождественскими праздниками Ш. разрешено наконец приехать в Москву, в которой он не был почти четверть века, с весны 1658 г. При отъезде его тогда в Киев — у него была семья, теперь же он явился совершенно одиноким: сын его Иван Васильевич, женившийся в его отсутствие на княжне Евдокии Петровне Пожарской, умер в 1667 г., жена Прасковья Васильевна скончалась в апреле 1680 г., а дочь Евфимья Васильевна была замужем за кн. Яковом Алексеевичем Голицыным. В самый день праздника Рождества Христова, 25 декабря 1681 г., Ш. представлялся царю Феодору Алексеевичу, по установленному чину его ‘являл’ государю, в Передней палате, думный дьяк Посольского приказа Ларион Ив. Пашин.
Во все время крымского плена Ш., как мы видели выше, не исключался из списка бояр, а потому, по возвращении в Москву, он занял в этом списке свое (пятое) место и стал, следовательно, очень высоко, так как всего было 40 бояр. Как раз в 1681—82 гг. царь Феодор Алексеевич был озабочен уничтожением местничества, и Ш. не ограничился подписанием ‘Соборного деяния об уничтожении местничества’, но принял, по-видимому, непосредственное участие в разработке этого важного вопроса, так как встречается указание на случай местничества под Чудновым. 21 февраля 1682 г. Ш., вместе с прочими боярами и ближними людьми, был в Передней палате у руки новой царицы Марфы Матвеевны (урожденной Апраксиной), а 23 февраля — за столом у государя, в Столовой палате. Это было его последнее появление в торжественной дворцовой обстановке. Сколько времени он был болен — неизвестно, но надо полагать, что он хворал, потому что 21 апреля он сделал духовное завещание, а три дня спустя, 24 апреля, скончался. Духовное завещание написано, с его слов, подьячим Ивановской площади Леонтием Тимофеевым, в присутствии ‘сидельцев’, т. е. свидетелей, и показывает, как религиозность и доброту Ш., так и близость его к некоторым родственникам. Душеприказчиками он назначил: своего духовного отца, царского протопопа Ивана Лазарева, двоюродного брата — Петра Васильевича Большого Шереметева, племянника — кн. Ив. Григ. Куракина и боярина Родион. Матв. Стрешнева. Денег у него осталось весьма немного: 1940 рублей, да 550 золотых. Он распределил их так: на помин души, по сто рублей своему духовному отцу и причту с. Чиркина, в котором он велел себя похоронить, сто сорок рублей на выкуп полоняников, а остальными деньгами поручил душеприкащикам ‘душу’ его ‘стромить и поминать’, раздав их на сорокоусты в сто церквей, по их усмотрению. Родовые вотчины он отказал родственникам: Петру Вас. Большому Шереметеву — в Суздальском и во Владимирском уездах, родному племяннику своему Борису Петр. Шереметеву — село Чиркино, в Коломенском у., кн. Ивану Гр. Куракину — село Кубенское, в Нижегородском у. Сыновьям Петра Вас. Большого Шереметева он назначил ферязь и кафтаны, а ему самому все движимое имущество которое останется после раздачи. Дочери своей Евфимьи Васильевне, бывшей замужем за кн. Яков. Алексеев. Голицыным, Василий Борисович оставил только приданую вотчину ее матери, село Ховрино, в Московском у., да свою купленную вотчину в Арзамасском у., c. Паново, Осаново тож. Что касается Московского двора в Белом городе, на Сретенской улице, где он жил по возвращении из плена, то его он дал своему зятю кн. Голицыну, а в случае его смерти — своей дочери, кн. Евфимии Васильевне, если же, как сказано в духовной, ‘Господь Бог умилосердится, зять мой кн. Яков Алексеевич будет жив’ (вероятно надо поминать так: если он переживет свою жену), то двор должен перейти к Петру Вас. Большому Шереметеву. Замечателен последний пункт завещания: ‘А людем моим крепостным и купленным, и полонным, с женами их и с детьми и до их пожитки, всем воля, и дать прикащикам моим, за своими руками, отпускные’. — На другой день кончины Ш., 25 апреля, отпевание было совершенно самим патриархом Иоакимом в Московском Златоустовском монастыре, а затем он погребен в с. Чиркине.
Он является одним из выдающихся русских государственных деятелей XVII в., принимавших первенствующее участие во внутренних и внешних событиях Московского государства в царствования Михаила Феодоровича и Алексея Михайловича, кроме того, как характер, как носитель весьма устойчивых нравственных правил, В. Б. Ш. бесспорно может быть поставлен в ряде достойнейших людей Московской, до Петровской Руси. Продолжительная служба вводила его в круг важнейших обстоятельств и событий царствования Алексея Михайловича. Особенно выдающимися из таковых являются, 1, укрепление русского элемента среди сибирских инородцев на p. Оби и ее притоках во время трехлетнего воеводства В. Б. Ш. (1649—1652) в Тобольске,—2, участие его в войнах из-за Малороссии с Польшей, с 1653 до 1660 г. и, наконец, 3, ведение посольских дел во время плена в Крыму с 1660 по 1681 г. — В этих обстоятельствах и событиях и проявил В. Б. Ш. отмеченные выше свои служебные заслуги перед Московским государством и свои личные качества.
Самые подробные сведения о В. Б. Шереметеве, основанные на первоисточниках, находятся в сочинении А. П. Барсукова: ‘Род Шереметевых’, СПб. 1884—1904 г., кн. кн. III, IV, V, VI, VII и VIII (см. указатель имен к этим книгам).
Источник текста: Русский биографический словарь А. А. Половцова, том 23 (1911): Шебанов — Шютц, с. 136—159.