‘Встникъ Европы’, No 1, 1884
Шекспир в переводе А. Л. Соколовского. Гамлет, Арсеньев Константин Константинович, Год: 1884
Время на прочтение: 6 минут(ы)
Шекспиръ въ перевод А. Л. Соколовскаго. Гамлетъ. Спб., 1883.
А. Л. Соколовскій, извстный уже давно прекрасными переводами Шекспировскихъ пьесъ (напр., ‘Генриха IV’, въ изданіи Некрасова и Гербеля), предпринялъ громадный трудъ перевести всего Шекспира, отсюда общее заглавіе, подъ которымъ изданъ имъ новый переводъ ‘Гамлета’ — седьмой по счету (если не принимать въ соображеніе отдльныхъ отрывковъ). Соперничать съ переводомъ г. Соколовскаго могутъ, впрочемъ, только труды Кронеберга и г. Загуляева. Сумароковъ и Висковатовъ, даже Полевой, не столько переводили, сколько передлывали Шекспира, языкъ Вронченко устарлъ уже къ сороковымъ годамъ, когда о немъ пришлось говорить Блинскому. Переводу Кронеберга (вошедшему въ составъ вышеупомянутаго изданія) скоро исполнится сорокъ лтъ, но онъ еще замчательно свжъ и несомннно превосходитъ позднйшій почти на двадцать лтъ переводъ г. Загуляева. Свою ршимость вступить на путь, по которому уже столько разъ шли другіе, г. Соколовскій мотивируетъ въ особенности успхами, сдланными въ послднее время русскимъ блымъ стихомъ, благодаря такимъ мастерамъ, какъ Островскій и графъ Толстой (А. Е.). Безспорно, стихъ Кронеберга уступаетъ этимъ образцамъ — во внутренняя поэзія, которою онъ во многихъ мстахъ проникнутъ, часто заставляетъ забывать о его формальныхъ недостаткахъ. Тому, кто хочетъ превзойти своихъ предшественниковъ, угрожаетъ одна опасность: стараніе сдлать лучше — или по крайней мр иначе — то, что и безъ того уже сдлано хорошо. Этой опасности не везд избжалъ и г. Соколовскій. Подобно тому, какъ г. Загуляевъ переводитъ знаменитую фразу: to е, or not to be — that is the question (у Кронеберга переданную съ буквальною врностью: ‘быть, иль не быть — вотъ въ чемъ вопросъ!’) словами: ‘быть иль не быть — вотъ онъ, вопросъ’,— г. Соколовскій уклоняется отъ подлинника и говорятъ: ‘жить иль не жить — вотъ въ чемъ вопросъ!’ Объяснить это уклоненіе нельзя ничмъ инымъ, какъ именно нежеланіемъ повторять сказанное раньше. Слова: ‘жить иль не жить’ передаютъ мысль Шекспира гораздо слабе, чмъ слова: ‘быть иль не быть’. Послднія обнимаютъ собою об загадки, мучающія Гамлета — и вопросъ о самоубійств, и вопросъ о бытіи за гробомъ, первыя относятся только къ одному изъ нихъ и уменьшаютъ впечатлніе, производимое въ подлинник вступительнымъ стихомъ монолога. Другія знаменитыя слова Гамлета: ‘Frailty, thy name is woman!’ переведены у Кронеберга такъ: ‘Ничтожность, женщина, твое названье’, у г. Соколовскаго: ‘суетность — вотъ имя вамъ, женщины!’ Вполн точнымъ ни тотъ, ни другой переводъ назвать нельзя (ближе къ подлиннику были бы, напримръ, слова: ‘о, женщины, измнчивость — вамъ имя!’), но выраженіе, избранное Бронебергомъ, кажется намъ и боле врнымъ, и боле сильнымъ. Вообще мы должны признаться, что вс четыре главные монолога Гамлета (во второй сцен перваго акта, послдней — второго, первой — третьяго, и четвертой — четвертаго) производятъ на насъ боле глубокое и цльное впечатлніе у Кронеберга, чмъ у г. Соколовскаго. Избгая слишкомъ обширныхъ цитатъ, приведемъ, однако, нсколько параллельныхъ мстъ изъ всхъ этихъ монологовъ.
‘И до того должно было дойти!
Два мсяца! нтъ, даже и не два,
Какъ умеръ онъ — такой монархъ великій,
Гиперіонъ въ сравненьи съ симъ сатиромъ,,
Такъ пламенно мою любившій мать,
Что и небесъ неукротимымъ втрамъ
Не дозволялъ лица ея касаться…
Земля и небо! долженъ ли я вспомнить?..
И башмаковъ еще не наносила,
Въ которыхъ шла, въ слезахъ какъ Ніобея,
За бднымъ прахомъ моего отца…
О, небо! Зврь, безъ разума, безъ слова,
Грустилъ бы доле’…
(Переводъ Кронеберга).
…’Думалъ ли, гадалъ ли
Хоть кто-нибудь, чтобы могло дойти
До этого?.. Два мсяца… Какое!
Двухъ не прошло съ тхъ поръ, какъ умеръ онъ,
Король — краса и слава, орелъ которымъ
Теперешній ничтоженъ, какъ сатиръ,
Сравненный съ Аполономъ!.. Онъ, любившій
Такъ мать мою, кто былъ готовъ сердиться
На втерокъ, пахнувшій своевольно
Въ ея лицо!… Земля и небо! Мн ли
Объ этомъ вспоминать?..
…Не износивъ еще
Той обуви, въ которой шла въ словахъ
Она, какъ Ніобея, провожая
Холодный трупъ покойнаго!.. А нын!..
Свирпой зврь безъ разума и смысла
Грустилъ наврно бъ дольше!’…
(Переводъ г. Соколовскаго).
Не говора уже о томъ, что переводъ Кронеберга почта буквально вренъ подлиннику, онъ несравненно боле сжатъ и боле поэтиченъ. Передавая вопросъ Гамлета: must I remember? словами: ‘мн ли объ этомъ вспоминать’, г. Соколовскій переносятъ удареніе на то, что вспоминать долженъ Гамлетъ, между тмъ какъ центръ тяжести лежитъ очевидно въ обязанности вспомнить, столь мучительной для героя великой драмы. Прибавка эпитетовъ тамъ, гд ихъ нтъ въ подлинник (свирпый зврь), замна одного эпитета другимъ (холодный трупъ вмсто бднаго), передача въ нсколькихъ стихахъ того, что у Шекспира (и у Бронеберга) выражено въ одномъ, непоэтическая картина короля, сердящагося на втерокъ (и почему втерокъ, когда мы читаемъ въ подлинник: that he might not beteem the winds of heaven visit her pace too roughly?) — все это далеко не составляетъ шага впередъ, въ сравненія съ работой Кронеберга. Особенно слабы у г. Соколовскаго послднія строки монолога: ‘Но тшъ (!!)! пустъ плачетъ сердце. Мысли надо таитъ въ себ’ (въ подлинник: but break, my heart,— for I must hold my tongue, у Кронеберга: ‘скорби, душа моя! уста должны молчать’).
Во второмъ изъ названныхъ нами монологовъ Гамлетъ иронизируетъ надъ самимъ собою, жестоко упрекая себя за слабость, за недостатокъ энергіи и твердой воли. Онъ перечисляетъ обиды, которыхъ никто не ршался причинить ему — и съ насмшливой горечью признаетъ себя способнымъ смиренно перенести ихъ. У Кронеберга эта мысль выражена столь же ясно, какъ у Шекспира (‘Swounds, I should take it!’— ‘А я обиду перенесъ бы!’), у г. Соколовскаго она затемнена словами: ‘и однако по виду такъ’, которыя можно понять и въ томъ смысл, что смиреніе Гамлета только видимое, кажущееся. Слдующее затмъ мсто передано Кронебергомъ почти буквально и чрезвычайно удачно:
‘Я голубь мужествомъ, во мн нтъ жолчи,
И мн обида не горька, иначе
Уже давно раба гніющимъ трупомъ
Я вороновъ окрестныхъ угостилъ бы’.
У г. Соколовскаго оно читается такъ:
… ‘Я воробей (?) душой!
Во мн нтъ даже желчи, чтобъ усилить
Сознаньемъ оскорбленье!— будь иначе,
Я прахомъ бы развялъ гнусный трупъ
Презрннаго убійцы!’
Гамлетъ г. Соколовскаго безъ всякаго основанія называетъ себя ‘пустйшимъ верхоглядомъ, сказочнымъ дуракомъ’, безъ причины оскорбляетъ актера прозвищемъ ‘пустой’ (излишніе эпитеты — вообще слабая сторона переводчика) и точно также безъ причины приписываетъ ему святой порывъ’ (восклицаніе: and all for nothing — у Кронеберга: и все изъ ничего’ — г. Соколовскій переводитъ цлымъ стихомъ: ‘и что-жъ? Изъ-за чего такой святой порывъ?’).
Третій монологъ, посл словъ: ‘окончить жизнь — уснуть — не боле!’ у Кронеберга читается такъ:
…’И знать, что этотъ сонъ
Окончитъ грусть и тысячи ударовъ —
Удлъ живыхъ… такой конецъ достоинъ
Желаній жаркихъ’.
У г. Соколовскаго этому мсту соотвтствуютъ слдующіе стихи:
… ‘Когда-жъ при этомъ вспомнить,
Что съ этимъ сномъ навки отлетятъ
И сердца боль, и горькія обиды —
Наслдье нашей плоти — то не въ прав-ль
Мы вс желать подобнаго конца?’
Не говоря уже о растянутости, ослабляющей эффектъ, мысль подлинника передана здсь неврно: можно подумать, что боль сердца и горькія обиды отлетятъ вмст съ сномъ — между тмъ какъ положить имъ конецъ должно именно наступленіе сна.
…И мы скорй снесемъ земное горе,
Чмъ убжимъ къ безвстности за гробомъ’.
Эти два стиха Кронеберга вполн точно передаютъ мысль Шекспира: and makes us rather bear those ills we have, than fly toothers that we know not of. У г. Соколовскаго мы читаемъ:
… ‘Мы скорй сносить готовы
Позоръ и зло, въ которыхъ родились,
Чмъ ринуться въ погоню за безвстнымъ’.
Убжать къ чему-нибудь я ринуться за чмъ-нибудь въ погоню — далеко не одно и то же, о погон здсь не можетъ быть рчи уже потому, что извстному злу Шекспиръ противопоставляетъ также зло, только неизвстное. Слова: ‘въ которыхъ родились’ — прибавка къ подлиннику, неправильно ограничивающая его смыслъ. Совершенно неврно переведенъ г. Соколовскимъ и слдующій затмъ стихъ: thus conscience does make cowards of us all — ‘всхъ трусами насъ сдлала боязнь’ (у Кронеберга: ‘такъ всхъ насъ совсть обращаетъ въ трусовъ’). Боязнь, длающая трусами — ничего не выражающая тавтологія, между тмъ какъ въ словахъ Шекспира и Кронеберга мы видимъ ясное указаніе на борьбу между мыслью и волей.
Въ четвертомъ монолог нсколько мстъ ослаблено распространеніями, къ которымъ слишкомъ часто прибгаетъ г. Соколовскій. Сравнимъ, напримръ, слдующіе стихи:
У Кронеберга: ‘Какъ все винить меня! малйшій случай
Мн говоритъ: проснись, лнивый мститель!’
У г. Соколовскаго: .. ‘Какъ однако
Сдвигаются, какъ будто бы нарочно,
Вокругъ меня случайности, чтобъ тмъ
Подвигнуть мстить!..’
У Кронеберга: .. ‘А въ этой мысли,
Какъ равложить ее, на часть ума
Три части трусости’… {Почти буквально тоже и у Шекспира: ‘а thougdt which, quarter’d, hath but one part wisdom and ever three parts cowarh’.}
У г. Соколовскаго: .. ‘Коль скоро допустить,
Что въ дол небольшой сомнній этихъ
Виновенъ даже умъ, то въ остальной,
Гораздо большей части виновата
Презрительная трусость!’
У Кронеберга: ‘Меня зовутъ великіе примры,
Великіе, какъ міръ’.
У г. Соколовскаго: …’Образцы,
Великіе какъ міръ, кричатъ мн громко,
О томъ, что должно длать’.
Не мало такихъ распространеній можно найти и въ сцен Гамлета съ матерью, нкоторыя ея части удались Кронебергу гораздо лучше, чмъ г. Соколовскому (см., напр., превосходное мсто, начинающееся въ подлинник словами: о, shame, where is thy blush?). Мы далеки отъ мысли, чтобы переводъ г. Соколовскаго былъ слабъ, неудаченъ, онъ несомннно иметъ большія достоинства — но драгоцннымъ пріобртеніемъ для нашей литературы мы назвали бы его въ томъ только случа, еслибы у насъ не было перевода Кронеберга. Съ духомъ подлинника, съ безсмертными красотами величайшаго, быть можетъ, изъ всхъ созданій новйшей трагедіи этотъ послдній переводъ знакомитъ насъ во всякомъ случа не меньше, чмъ трудъ г. Соколовскаго. Шекспиру особенно посчастливилось въ нашей литератур, между переводами главныхъ пьесъ его каждому скоро можно будетъ длать выборъ по своему вкусу. Остается желать, чтобы очередь настала теперь для античной трагедіи, въ этой области сдлано у насъ, наоборотъ, крайне мало.— К. К.