Александр Грузинский
Александр Грузинский
Шахматы
Шахматы
—————————————————-
Шахматы, Лазарев-Грузинский Александр Семенович, Год: 1915
Время на прочтение: 5 минут(ы)
Австрийцы стреляли лениво и вяло, и нашим уже давно было приказано не отвечать им. Для тех, кто сидел в окопах, настало время отдыха. И каждый мог использовать его, как хотел.
— Сыграем партию? — нерешительно спросил поручик Цветков, страстный шахматист.
— Сыграем, отчего ж не сыграть! — ответил штабс-капитан Загорский с улыбкой.
Минут через пять слышался только легкий шорох на корявой доске неуклюжих шахматных фигурок. Но шахматисты могли достать только такие. На войне, как на войне! Однако штабс-капитан не любил долго молчать и скоро заговорил, энергично продвинув одну из пешек:
— А знаете, дорогой мой, не люби я шахмат, мне не пришлось бы сражаться с австрийцами, ибо судьба уже давно сделала бы мне шах и мат?
Поручик высоко поднял брови и сказал:
— Неужели?
— Да. Это стоит того, чтобы рассказать. Шах королю…
Загорский затянулся папиросой, медленно выпустил несколько голубоватых колечек дыма и начал:
— Случилось это давно. Был я молод, зелен и глуп. Но не лицом зелен. Лицо у меня было самого жизнерадостного цвета, и много женских глаз, дорогой мой, засматривалось на мои пунцовые губы и высокий красивый лоб. Жил я после смерти матери в своей усадьбе, приехал на похороны, застрял в ней, охотился, бродил по соседям и скучал. Охота была неважная, да и стрелял я к тому же в те времена плохо. В шахматы я страстно любил играть и в те времена, но шахматистов кругом не было. Как вдруг судьба свела меня с одним соседом, жившим довольно уединенно, благодаря чему мне и не приходилось встречать его раньше. Был это молодой, лет 30-ти мужчина, белокурый, с темно-серыми глазами, очень странными глазами. Смотрели они будто и просто, а заглянешь в них попристальнее и увидишь, что где-то там, в самой глубине их спрятана тайна. Говорил он тоже просто, но прежде, чем сказать что-нибудь, помолчит, подумает и этак сурово сдвинет брови, и когда скажет, взглянет вокруг с любопытством, как будто хочет прочесть на лицах слушателей — не выдал ли он своей тайны, не сказал ли того, чего не следовало говорить? Вообще он был не охотник до разговоров, говорил мало, а больше сидел, молчал и думал свои странные думы. У него была прехорошенькая жена, в которой он души не чаял. И что же? Жена его оказалась порядочной шахматисткой. Я обрадовался, когда узнал это, она тоже обрадовалась, встретив во мне шахматиста, а всех больше обрадовался он, ее муж.
— Отлично! Ходите к нам почаще и играйте с Зиной. Если бы вы знали, как я рад! — говорил он.
— Вы не играете в шахматы?
— Нет. Зина хотела меня выучить, но я, видите ли, не могу сосредоточиться и думать об одном. Пока она сидит над ходом, в голове моей промелькнут сотни дум, и когда придет моя очередь ходить, я делаю такие ходы, которые злят Зину, она бросает игру, встает и уходит. Нет, я плохой шахматист.
…Ладно. Стал я ходить или ездить, по погоде глядя, к соседям и играть с Зиной в шахматы. Играла она очень недурно, играть с ней было положительное удовольствие. Муж сидит возле нас, курит сигару и думает свои думы. Окликнешь его, бывало, встрепенется, как раненый грач, вздохнет и переспросит:
— Что?
У жены его были голубые глаза и русые, славные волосы, что бывает нечасто. Взгляд ее глаз мне казался загадочным и непонятным, но потом я догадался, что загадочного в этом взгляде не было ничего. Посмотрит она, бывало, и, кажется, хочет сказать взглядом: ‘береги нашу тайну’. А в сущности у нас с ней решительно никакой — ни злой, ни красивой — тайны за душой нет. Знаете, шаловливые женщины любят играть такими взглядами, а порочные глядят так на своих любовников. У Зины была высокая грудь и тонкие губы, из которых верхняя умела вытягиваться с необычайным коварством. А вообще красивая женщина Зина была. После я не часто встречал таких красивых. Ну-с, хожу я и с Зиной в шахматы играю. Только замечаю я — а по молодости лет особенной наблюдательностью не отличался — что муж все мрачнее становится. А Зина такими глазами глядит на меня, как будто между нами тайна все растет и растет. Ничего не понимаю. Ну, — думаю, — кажется мне, мало ли что иной раз кажется. Только раз как-то валяюсь я на диване дома, вдруг колокольчик под окном. Кого Бог посылает? Входит муж моей шахматистки. На лице унылость, голос загробный.
— Я, — говорит, — сейчас в город по экстренному делу уезжаю, приходите, голубчик, ужо вечерком к Зине в шахматы играть. Может, собирались?
— Нет. Говоря откровенно не собирался, — отвечаю, — а прийти — приду.
— Непременно приходите. А то ей бедняжке одной скучно будет.
Говорит и даже дрожит весь.
Что за черт?!
— А вы, кажется, не совсем здоровы? — спрашиваю.
— Нет, так, пустяки, чуть-чуть простудился.
— Нужно быть осторожным.
— Мерси. Но я вообще осторожный человек.
И по губам улыбка ползет нехорошая улыбка.
— Приходите, она ждет. А затем, прощайте. Не говорю до свидания, потому что вернусь только завтра и вас не увижу.
Простились мы, ушел он, вскочил в экипаж и уехал.
Подивился я на его необычайный вид, но вечером был у Зины. Играем мы первую партию, играем вторую, и я своей шахматистки не узнаю. Лицо дикое, как будто на нем и страдание, и злость видны, дышит тяжело и играет необыкновенно. Все свои любимые ходы бросила, ходит по-новому, черт знает как. Взглянул я на нее раз, взглянул два — загадка, не понял я ничего и в шахматную доску впился.
‘Верно, — думаю, — она мне обоими ходами сюрприз готовит: изучила какие-нибудь необыкновенные ходы, да и думает поразить и неожиданный мат сделать… Что означает, например, этот ход слоном?’
Сижу, думаю, брови хмурю. Вдруг чувствую, что ноги моей касается кто-то, осторожно и тихо…
‘Кошка, — думаю, — под стол забралась. Этого только недоставало! Развлекает проклятая’.
Отодвинул ногу. Задумался, ход надумал, дай-ка, — думаю, — ладью двину вперед. Двинул. 3ина прошла, опять мой ход и опять кошка. Отодвинулся, никакого внимания, — проклятая кошка опять возле ноги. Зло меня взяло.
— Я не могу так играть. Зинаида Михайловна! — говорю — Нужно кошку из-под стола выгнать.
— Кошку? — спрашивает. — Хорошо…
Заглянула под стол и говорит:
— Смотрите, она уже ушла. Взглянул я на Зинаиду Михайловну и обмер. Лицо пожаром пылает, выражение такое, как будто бедняжку кто-нибудь по щеке ударил, губы дергает и в глазах отвращение, ненависть, слезы. Как ни был я глуп, но понял в чем дело, смутился, встал, чтобы не глядеть на молодую женщину в упор, иду к столу взять спички и вижу, что из-за портьеры хозяйского кабинета смотрит на нас чье-то страшное, искаженное синее лицо и два глаза блестят, как два красных угля. Каким способом муж проделал эту штуку, не знаю, наверно, с дороги вернулся, да и в окно влез, чтобы нас подстеречь и выследить. Ну, я виду не подал, вернулся к шахматам, вяло окончил партию, сослался на головную боль и ушел.
Уже дорогой, когда я шагал темным вечером через поле, в мозгу моем зажглась страшная мысль:
— А ведь он сумасшедший! Он не кончит добром.
Нужно ли говорить, что я перестал ходить к соседям, а вскоре и совсем уехал из усадьбы? Не знаю наверно, но весьма вероятно, что синее лицо и безумные глава, которые я видел за портьерой, мерещились мне и гнали меня прочь.
Месяцев через шесть после моего отъезда я узнал, что муж Зины зарезал из ревности ее двоюродного брата, да так зарезал, как будто по убитому прошла австрийская шрапнель. Вместо каторги, после испытания, он угодил в сумасшедший дом.
Штабс-капитан помолчал, вздохнул и добавил:
— Да, не люби я так страстно шахмат, не устоять бы мне перед чарами такой женщины и был бы в тот вечер мне шах и мат. Да. И вы не играли бы со мною, дорогой мой…
Бах, бах, бах, бах! — долетело со стороны австрийцев.
— Ого, австрийцы заговорили по всему фронту!
— Такая пальба бывает перед атакой.
— Возможно…
Пришлось отойти от шахмат, бросив партию неконченой.
— Не забудьте, ход белых! — Торопливо сказал на ходу поручик.
— Да, да, белых…
Но каждый из них не знал, что было покрыто загадочной тайной, придется ли им когда-нибудь кончить эту партию или нет…
1915 г.
Исходник здесь: Фонарь. Иллюстрированный художественно-литературный журнал.