Севернорусские народоправства во времена удельно-вечевого уклада, Костомаров Николай Иванович, Год: 1863

История
Время на прочтение: 680 минут(ы)
Скачать в PDF

Н. И. Костомаров

Севернорусские народоправства во времена удельно-вечевого уклада

(история Новгорода, Пскова и Вятки)

Содержание:

Часть первая. Новгород-Псков-Вятка
Источники
Глава первая. Отношения Великого Новгорода к прочим землям русским и ко княжескому роду
I. Сказочные предания о поселении славян в Приильменском крае
II. Призвание варяжских князей
III. Крещение Новгорода. — Новгород под властью Киева. — Возвращение его независимости
IV. Значение Ярославовой грамоты. — Новгород до борьбы Мономаховичей с Ольговичами
V. Новгород в эпоху княжеских междоусобий. — Ополчение Андрея. — Чудо знаменской иконы Богородицы. — Покушения князей Суздальской земли. — Всеволод. — Ярослав
VI. Подвиги Мстислава Удалого
VII. Новгород после Мстислава Удалого до татар
VIII. Новгород в эпоху татарского владычества над Русью. — Защита свободы против покушений Твери и Москвы
IX. Права князей
X. Падение независимости и свободы Великого Новгорода
Глава вторая. Вятка
Глава третья. Отношения Пскова к Новгороду, князьям и землям русским
I. Древность Пскова — XII, XIII и XIV века. — Всеволод-Гавриил — Довмонт. — Колебание между Литвою и Новгородом
II. ХV век. Псков под покровительством московских великих князей
III. Падение независимости и свободы Пскова
Глава четвертая. Борьба с тевтонским племенем
Глава пятая. Инородцы
Часть вторая
Глава шестая. Описание Великого Новгорода и Пскова
I. Великий Новгород
II. Псков
Глава седьмая. Общественная жизнь и нравы Великого Новгорода и Пскова
I. Сословия
II. Вече
III. Должностные лица
IV. Пригороды и волости
V. Военная сила
VI. Суд
VII. Усобицы
VIII. Ушкуйники
IX. Новгородский удалец по народному воззрению(Василий Буслаевич)
X. Частная жизнь
XI. Общественные бедствия
Глава восьмая. Торговля
I. Древние известия о торговле Новгорода с Западом. — Готланд. — Любек. — Иноземные дворы в Новгороде
II. Договоры с Ганзою и права немецких торговцев в Новгороде
III. Устройство немецкого торгового двора
IV. Предметы, способы и характер торговли с немцами
V. Торговля Новгорода с русскими землями. — Предметы торговли
VI. Новгородское купечество. — Товарищества. — Опасности, их вызывавшие
VII. Приемы и характер местной торговли
VIII. Меры, вес, монета
IX. Народное воззрение на личность купца. — Садко богатый гость
Глава девятая. Церковь
I. Стремление новгородской церкви к самостоятельности. — Борьба с митрополитами
II. Способ избрания владык. — Их права и значение
III. Споры новгородских владык со Псковом
IV. Замечательные личности из новгородских владык
V. Монастыри
VI. Управление и устройство монастырей
VII. Юродивые и паломники
VIII. Особенности новгородской церкви
IX. Ереси

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ. НОВГОРОД-ПСКОВ-ВЯТКА

Лекции, читанные в С.-Петербургском университете в 1860-1861 гг

Источники, пособия и сочинения, служившие для соображения

1. Полное собрание русских летописей, издание Археографической комиссии, т. III (Новгородская первая, вторая и третья летописи). Т. IV (Новгородская четвертая и Псковская первая). Т. V (Псковская вторая и Софийская летопись). Т. VI (Софийская). Т. VII (Воскресенская летопись). Т. IX (Никоновская). Т. I (Лаврентьевский и Троицкий списки). Т. II (Ипатьевский список).
2. Русская летопись по Никоновскому списку, изданная под смотрением Императорской академии наук. Спб. 1789, в восьми томах.
3. Собрание государственных грамот и договоров, хранящихся в Государственной коллегии иностранных дел, в четырех томах (преимущественно том I, где помещены договорные грамоты Великого Новгорода).
4. Акты, собранные в библиотеках и архивах Российской империи Археографическою экспедицией), в четырех томах (преимущественно том I).
5. Акты исторические, собранные и изданные Археографическою комиссиею в пяти томах (преимущественно том I).
6. Дополнения к актам историческим, изданные Археографическою комиссиею в девяти томах (преимущественно том I).
7. Акты Западной России, в пяти томах (преимущественно том I).
8. Акты юридические, изданные Археографическою комиссиею. Спб. 1838.
9. Грамоты, касающиеся до сношений Северо-Западной России с Ригою и Ганзейскими городами в XII, XIII и XIV веках. Спб. 1851.
10. Памятники Российской словесности XII века. М. 1821.
11. Bunge, Liev-, Ehst- und Kurlandisches Urkundenbucb nebst Registern. Reval, 1852-1854, 1862.
12. Codex diplomaticus lubecensis, в четырех частях. Lubeck und Oldenburg. 1843-1858.
13. Sartorius, Urkundliche Geschichte des Ursprunges der deutschen Hanse, в двух частях, вторая часть из подлинных актов. Hansisches Urkundenbuch und Urkunden-Verzeichnisse bis zum Jahr 1370. Hamburg. 1830.
14. Новгородские писцовые книги, изданные Археографическою комиссиею. Спб. 1859 — 1861.
15. Писцовая Новгородская книга (Врем. Общ. ист. и др. VI).
16. Переписная окладная книга Вотской пятины (Врем. XII).
17. Родословная книга (Врем. Общ. ист. и древн., т. X).
18. Родословная книга (Др.-русск. вивлиофики, т. IX).
19. Русские достопамятности. М., т. I, 1815, т. II, 1843, т. III, 1844.
20. Псковская судная грамота, изд. Мурзакевича. Одесса.
21. Памятники старинной русской литературы, изд. граф. Кушелевым-Безбородко, т, I, II и III под редакциею Н. Костомарова, т. III под редакциею А. Пыпина. Спб. 1840 — 1862.
22. Памятники древнерусской письменности, помещенные в разных книжках, изд. в журнале Православный Собеседник (1855-1862).
23. Духовный Вестник, изд. в Харькове, 1862 (Разные древние памятники).
24. Napiersky, Script ores reram livonicarum, в четырех частях. 1848 — 1853 (преимущ. в 1 ч. летопись Генриха и в 4. Дитлеба Фон-Альнпеке).
25. Schirren, Nachricht von Quellen zur Geschichte Russlands, vornehmlich aus schwedischen Archiven und Bibliotheken. St-Pbg. 1860.
26. Gilbert de Lannoy. Voyages et ambassades 1399 — 1450. Mons. 1850.
27. Historiae ruthenicae scriptores exteri saeculi XVI collegit et ad veterum editionum fidem edidit Adalbertus de Starczewski. Berolini et Petropoli. MDCCCXLI.
28. Behrmann, die Skra von Nougarden, d. i. Die Handels, Gerichts und Polizey Ordnung des Deutschen Handels-Hofes zu Nowgorod in uralten Zeiten, insjetzige Deutsche ubertragen, nebst einereinleitenden Vorerinnung einer Vergleichung derselben mit dem Lubschen Becht und erlauternden Anmerkungen. Copenhagen. 1828.
29. Неволина, О пятинах новгородских (Зап. И. Р. Г. Общ. III).
30. Грешного инока Иосифа сказание о новоявившейся ереси новгородских еретиков и отступников Алексея Протопопа и Дениса, Осипа и Федора Курицына и инех, иже также мудрствующих. 1491 г. (Др.-русск. Вивл. XIV).
31. Просветитель, или Обличение ереси жидовствующих. Творение преподобного отца нашего Иосифа игумена Волоцкого (Правосл. Собеседн. 1855, No 3-4. 1856, No 1-4.
32. Rafn, Antiquites Russes. 2 vol. Copenhagen. 1850 — 1851.
33. Тихонравова, Летописи русской литературы и древности. М. 1859 — 1860 (Разные древние и народные памятники).
34. Древние русские стихотворения, собранные Киршею Даниловым. М. 1818.
35. Песни, собранные Рыбниковым. 2 части. М. 1861 — 1862.
36. Студитского, Песни Вологодской и Олонецкой губерний. Спб. 1851.
37. Сельские свадьбы Архангельской губернии (Москвит. 1853. XIII, XIV).
38. Древности Российского государства, изданные по Высочайшему повелению Государя Императора Николая Павловича. М. Рисовано академиком Ф. Солнцвым, 6 тетр., преим. тетрадь 1-я.
39. Татищева, История Российская с самых древнейших времен, пять томов. 1768, 1773,1774,1784 и 1848.
40. Карамзина, История Государства Российского, тома I — VI включительно, издание первое.
41. Соловьева (Сергея), История России, тома I — V включительно. М. 1857-1858.
42. Долгорукова (Петра), Российская Родословная книга в 4 частях. Спб. 1856.
43. Хронологические таблицы Хавского. Спб. 1848.
44. Куницына, Историческое изображение древнего судопроизводства в России. Спб. 1843.
45. Энгельмана, Систематическое изложение гражданских законов, содержащихся в Псковской судной грамоте. Спб. 1855.
46. Устрялова (Федора), Исследование Псковской судной грамоты. Спб. 1855.
47. Соловьева (Сергея), Об отношениях Новгорода к великим князьям. М. 1845.
48. Славянского, Историческое обозрение торговых сношений Новгорода с Готландом и Любеком. Спб. 1847.
49. Андреевского, О договоре Новгорода с немецкими городами и Готландом. Спб. 1855.
50. Лавровского (Петра), О языке северных русских летописей. Спб. 1852.
51. Опыт о посадниках новгородских. М. 1821.
52. Вельтмана, О Господине Великом Новгороде. М. 1838.
53. Макария архимандрита, Описание новгородского архиерейского дома, Спб. 1857.
54. Riesenkampf, Der Deutsche Hof zu Nowgorod bis zu seiner Schliessung durch Iwan Wassiljewitsch III, im Jahre 1494. Dorpat. 1854.
55. Hermann (Ernst). Beitrage zur Geschichte des Russischen Reiches (uber die Verbindung Nowgorods mit Wisby und der Deutschen mit den Russen. Leipzig). 1843.
56. История княжества Псковского, 4 ч. Киев. 1831.
57. Бочкова, Историко-статистические очерки Псковской губернии. Псков. 1862.
58. Исторические разговоры о древностях Великого Новгорода. М. 1808.
59. Макария архимандрита, Археологическое описание церковных древностей в Новгороде. М. 1860.
60. Графа М. Толстого, Святыни и древности Великого Новгорода. М. 1862.
61. Графа М. Толстого, Святыни и древности Пскова. М. 1861.
62. Красова, О местоположении древнего Новгорода. Новг. 1851.
63. Муравьева (Николая), Историческое исследование о древностях Новгорода. Спб. 1828.
64. Графа М. Толстого, Указатель Новгорода. М. 1862.
65. Метафраста Григория, Описание Софийского новгородского кафедрального собора. Новг. 1849.
66. Аполлоса, Описание новгородского Софийского собора. М. 1847.
67. Соловьева, протоиерея, Описание новгородского Софийского собора. Спб. 1858.
68. Куприянова, Разбор сочинения Красова о местоположении древнего Новгорода (Москвит. 1851, XXIII).
69. Куприянова, Крестные ходы и местные праздники и церковные обряды древнего Новгорода. Новг. 1859.
70. Павлова (Андрея), Историческое описание святыни новгородской. 1848, вт. изд. 1848.
71. Вихрова, Новгородские святые места. Новг. 1860.
72. Adelung, Die Korsunischen Thuren in der Kathedral-Kirche zur Heiligen Sophia in Nowgorod. Berlin. 1823.
73. Еще о Корсунских вратах Софийского собора (Отеч. Зап. 1825).
74. Князева, Историко-статистическое описание псковского кафедрального Троицкого собора. М. 1858.
75. Иваницкого, Исследование о времени основания Пскова. Псков. 1856.
76. Князева, Указатель достопамятностей Пскова. М. 1858.
77. Куприянова, Письма из Новгорода к Погодину (Москвит. 1851. IX, XXII 1853. VIIIX, XI и XII).
78. Новгородские письма (Отеч. Зап. 1826. Ч. XXVIII).
79. Воспоминания и наблюдения во Пскове (Отеч. Зап. 1830. Ч. XLIII).
80. Погодина, Следы глаголических букв в Новгороде в конце XI в. (1843 Москвит. VII).
81. Куприянов, Обозрение пергаменных рукописей Новгородской Соф. библиотеки. Спб. 1857.
82. Невоструева, Описание Евангелия, писанного для новг. князя Мстислава Владимировича (Изв. Акад. т. IX).
83. Описание Спасохутынского монастыря (Зап. Арх. общ. т. IX).
84. Макария архимандрита, Описание новгородского общежительного первоклассного Юрьева монастыря. Спб, 1862.
85. Герасима Гойдукова, Краткое описание новгородского третьеклассного мужеского Клопского монастыря. Спб. 1815.
86. Описание Антониева монастыря. Спб. 1830.
87. Александра игумена, Краткая летопись о монастыре преподобного Саввы, иже над Вишерою рекою. Спб. 1849.
88. Валаамский монастырь. Спб. 1847, 1856.
89. Историческое описание Корельского монастыря. 1862.
90. Историческое изображение о начале Коневской обители. Спб. 1822.
90 а. Острова Коневец и Валаам. Спб. 1852.
91. Илиодора, Историко-статистическое описание новоторжского Борисоглебского монастыря. Тверь. 1861.
92. Монастырь девичий Воскресенский в Торжке. Тверь. 1851.
93. Староладожский Никольский монастырь. Спб. 1862.
94. Историческое описание Тихвинского монастыря. Спб. 1859.
95. Досифея архимандрита, Летописец Соловецкий, на четыре столетия от основания Соловецкого монастыря до настоящего времени, то есть с 1429 до 1831. М. 1833.
96. Антониев Краснохолмский монастырь (Моск. Вед. 1852. No 117).
97. Досифея архимандр., Географическое, историческое и статистическое описание ставропигиального первоклассного Соловецкого монастыря и других подведомственных сей обители монастырей, штатов, приходских церквей и подворьев. М. 1836, 1853.
98. Макария архимандрита Соловецкого, Описание Соловецкого ставропигиального первоклассного монастыря. М. 1821.
99. Иосифа иеромонаха, Описание Спасо-Елеазаровского монастыря. Спб. 1862.
100. Описание Иоанно-Предтечинского псковского монастыря. 1821.
101. Описание монастырей Иоанно-Богословского, Крыпецкого и Рождество-Богородицкого Снетогорского. Дерпт. 1820.
102. Повесть о начале и основании Псково-Печерского монастыря, взятая от древних летописцев. Псков. 1849.
103. Описание Псковского Печерского монастыря. Дерпт. 1832.
104. Псково-Печерский монастырь. Спб. 1860.
105. Ратшина, Полное собрание исторических сведений о всех бывших в древности и ныне существующих монастырях и замечательных церквах в России. М. 1852.
106. Описание монастырей, в России находящихся. М. 1822.
107. Историческое описание находящихся в России епархий, монастырей, церквей, с показанием начала и построения оных. Спб. 1819.
108. Историческое описание соборных и приходских церквей в России по алфавиту. М. 1828.
109. Сведения о существующих в России лаврах и монастырях. М. 1850.
110. Муравьева (Андрея), Путешествия ко св. местам русским. Спб. 1836.
111. Куприянова, Материалы для истории и географии Новгородской области (Вести. Геогр. Общ. 1852. VI).
112. Куприянова, Письмо из Новгорода о разных древностях, найденных преимущественно в Демьянском уезде (Москвитян. 1853, XX).
113. Крестинина, Исторические начатки о Двинском народе, Спб. 1784.
114. Куприянова, Старая Руса (Москвит. 1859. XVII).
115. Летопись древнего славяно-русского города Изборска (Отеч. Зап. Свиньина, 1825 г. No 60).
116. Мясникова, Историческое описание Ваги и города Шенкурска (Отеч. Зап. 1829. XXXVIII, XXXIX, XL).
117. О Бежецком уезде (Москвит. 1863. XVI).
118. Савваитова, Дорожные заметки из Вологды до Устюга (Москвит. 1842. XI).
119. Пермский сборник. М. 1860.
120. Максимова, Год на севере. Спб. 1860.
121. Пушкарева, Описание Российской империи в историческом, географическом, статистическом отношениях (кн. I. Новг. губ., кн. II. Арханг. губ., кн. III. Олонецк. губ., кн. IV Волог. губ.). Спб. 1844-46.
122. Макария Архим., Памятники древности в Пермской губернии (Зап. Арх. Общ. VII).
123. Sjogren, uber die flnnische Bevolkerang des St-Petersburgischen Gouvernements und ttber den Ursprang des Namens Ingermanlands. St-Pbg. 1850.
124. Sjogren, uber die altesten Wohnsitze der Jemen. St-Pbg. (из Записок. Акад.).
125. Sjogren, Ethnologische Vorlesungen uber die altaischen Volker. St-Pbg. 1857.
126. Castren, Ueberdie Ursitze des finnischen Volkes. St-Pbg. 1850.
127. Koeppen, Ethnographischer Ausflug in einige Kreise des St-Petersburgischen Gouvernements. St-Pbg. 1849.
128. Кеппена, Водь в С.-Петербургской губ. Спб. 1861.
129. Латкина, Дневник во время путешествия на Печору (3. Геогр. О. VII).
130. Schrenk, Reise nach dem Nordosten des Europaischen Busslands. Dorpat. 1848-1854.
131. Georgi, Beschreibung aller Nationen des Russischen Reiches, etc. St-Pbg. 1776.
132. Schiefher, Die Lieder der Woten. St-Ptg. 1856.
133. Schiefher, Einige Bemerkungen zu den Liedern der Woten. St-Pbg. 1858.
134. О финнах, соч. Сума. (Чт. 1847, No 9).
135. Шренка, Областные выражения русского языка Архангельской губернии (Зап. Геогр. Общ. VI).
136. Абрамова, Описание Березовского края (Зап. Геогр. Общ. XII).
137. Глинки, О древностях Тверской Корелии. Спб. 1836.
138. Шевырева, Поездка в Кирилло-Белозерский монастырь. Спб. 1850.
139. Михайлова, Заметки о зырянах (Москв. 1849. XVI. 1891. IX, X).
140. Нравы и обычаи вотяков (Москв. 1851. XXI).
141. Беляева, Географические сведения на Руси (Зап. Геогр. Общ. VI).
142. Щекатова, Словарь географический Российского государства. 6 томов. М. 1807.
143. Калачова, о Кормчей (Чт. 1847. No 3).
144. Калачова, Исследование о Русской Правде. М. 1847.
145. Погодина, Исследования, замечания и лекции. 7 томов. М. 1846-1866.
146. Беляева, Русь в первые столетия после прибытия Рюрика в Новгород (Врем. V).
147. Беляева, Русская земля пред прибытием Рюрика в Новгород. (Врем. VII).
148. Беляева, Великий князь Александр Ярославич Невский (Врем. II).
149. Евгения митрополита, Словарь исторический о бывших в России писателях духовного чина Греко-российской церкви. II т. М. 1827.
150. Древнейшие путешествия иностранцев по России. (Чт. 1848. No 1).
151. Adelung, Kritisch-literarische Uebersicht der Reisenden in Russlandbis 1700. St-Pbg. und Leipzig. 1846.
152. Lehrberg, Untersuchungen zur Erklcrung der alteren Geschichte Russlands. St-Pbg. 1816.
153. Hipping, Bemerkungen uber einen in den Russischen Chroniken erwahnten Kriegzug der Russen nach Finnland. St-Pbg. 1820.
154. Kunik, kritische Bemerkungen zu den Rafhischen Antiquites Russes. St-Pbg. 1844-1850.
155. Schlqzer, Allgemeine Nordische Geschichte. Halle, 1771.
156. Krug’s Forschungen in der alteren Geschichte Russlands. St-Pbg. 1848.
157. Kunik, Die Berufung der Schwedischen Rodsen durch die Finnen und Slawen. St-Pbg. 1844-1845.
158. Kunik, Historisch-ethnographische Bemerkungen zu einigen Stellen der Krugischen Forschungen. St-Pbg. 1848.
159. Kunik, Analectes historiques ou choix des materiaux pour servir b la connaissance des sources de l’histoire Russe. St-Pbg. 1844.1850. 1851.
160. Буслаева, Исторические очерки русской народной словесности и искусства. Спб. 1861.
161. Krug’s Kritischer Versuch zur Aufklcrung der Byzantinischen Chronologie mit besonderer Rucksicht auf die frwhere Geschichte Russlands. St-Pbg. 1810.
162. Chaudoir, Apercu sur les monnaies russes. 2 т. St-Peg. 1836. 1831.
163. Сонцова, Деньги и пулы. М. 1860.
164. Беляева, Очерк истории древней монетной системы на Руси (Чт. 1846, 3)
165. Черткова, Описание древних русских монет. М. 1834 (к нему прибавления I. М. 1837. II. 1832. III. 1842).
166. Куника, О русско-византийских монетах Ярослава I Владимировича. Спб. 1860.
167. Казанского, Исследование о древней русской монетной системе XIII, XIV и XV в. (3. Арх. Общ. V).
168. Кене, Описание европейских монет X, XI и XII вв. (Зап. Арх. Общ. IV).
169. Шуберта, Псковские монеты (Чт. 1843 — 4).
170. Труды комиссии, Высочайше учрежденной при Императорском университете Св. Владимира для описания губерний киевского учебного округа. Смесь. Описание древних русских монет. Киев. 1853.
171. Муравьева, Жития святых Российской церкви, также иверских и славянских и местно чтимых поборников благочестия. 12 томов. Спб. 1858.
172. Макария, епископа винницкого, История Русской церкви. Спб. 1857. III части.
173. Филарета, епископа харьковского, История Русской церкви. 6 част. М. 1857 преимущ. I, II и III ч.).
174. Филарета, епископа харьковского, Обзор духовной русской литературы. Харьк. 1859.
175. Соловьева (Сергея), Взгляд на состояние духовенства в древней Руси (Чт. И. Общ. ист. и древн. 1847).
176. Филарета, еп. рижского (потом харьковского), Богослужение Русской церкви до монгольского владычества (Чт. V).
177. Содействие русских монастырей просвещению древней России (Прав. Собеседн. 1858. Апр.).
178. Амвросия, История российской иерархии. М. 1807 — 1815.
179. Иоаннова, Полное историческое известие о древних стригольниках. 1-е изд. 1795, 2-е 1831, 3-е. Спб. 1855.
180. О ложно-духовном христианстве в древней церкви. (Пра-восл. Собеседн. 1856.1 — IV. 1857.1.
181. Руднева, Рассуждение о ересях и расколах. М. 1838.
182. Napiersky, Monumenta Livoniae antiquae. Sammlung von Chroniken, Berichten, Urlmnden und andern schriftlichen Denkmalen und Aufsatzen, welche zur Erlauterung der Geschichte Liev-, Ehst-und Kurlands dienen. Riga, Dorpat und Leipzig, 1835 — 1847.
183. Mittheilungen aus dem Gebiete der Geschichte Ehst- und Kurlands. 6 B. Riga 1747-1853.
184. Engelmans, Chronologische Forschungen auf dem Gebiete der russischen und liflandischen Geschichte des XIII und XIV Jabrhunderts. 1860.
185. Scarin, Dissertatio historica de Sancto Henrico Fennorum Apostolo. Abo. 1737.
186. Bilmark, Dissertatio academica de commerciis veterum Rossoram. Above. 1770.
187. Hillner, Die Lieven an der Nordkuste von Kurland. St-Pbg. 1846.
188. Rein, Dissertatio academica de gente Sumorum in annalibus russicis commemorata. Above. MDCCCXXVII.
189. Rein, De loco qua arma Tavastis illaturas appulerit Birgerus Dux. Helsingorsiae. 1833.
190. Rein, Disquisitio chronologica annorum quo verbum crucis contra Carelis praedicari jusserit ecclesise catholicae pontifex. 1836.
191. Porthan. Sylloge monumentorum ad illustrandam historiam Fennicam pertinentium. Above. 1802 — 1804.
192. Willebrand, Hansische Chronick aus beglaubigten Nachrichten. Lubeck. 1748.
193. Schlozer, Die Hansa und der deutsche Ritter-Orden in den Ostseelandern. 1853.
194. Schlozer, Verfall und Untergang der Hansa und des deutschen Ordens in den Ostseelandern. 1853.
195. Meier, Dissertatie historica de civitatibus hanseaticis cum in genere turn de nonnullis praecipue livonicis. Riga. MDCLXXIV.
196. Napiersky, Index corporis historico-diplomaticus, Livoniae et Curonise, 1833. 1835.
197. Schirren. Verzeichniss lievlandischer Geschichts-Quellen in schwedischen Chroniken und Bibliotheken. Dorpat. 1861.
198. Arndt, der Lievlandischen Chronik erster Theil unter seinen ersten Bischofen, welcher die alte Geschichte der Russen, Deutschen, Schweden, Danen, Esthen, Lieven, Letten, Littauer, Curen und Semgallen erlautert (1747-1753).
199. Kelch, Lieflandische Historia. Reval. 1695.
200. Kronika Wiganda-Marborga. Poznan. 1842.
201. Bunge, Archiv fur die Geschichte Liev-, Ehst- und Kurlands. 1847-1859.
202. Napiersky, Die Graber der Lieven. 1851.
203. Bahr, die Graber der Lieven. Dresden. 1850.
204. Kruse, Necrolivonica oder Alterthumer Liev-, Ehst- und Kurlands. Dorpat. 1842.
205. Parrot, Versuch einer Entwickelung der Sprache, Abstammung und Geschichte, Mythologie und burgerlichen Verhaltnisse der Lieven, Latten, Ehsten, mit Hinblick auf einige benachbarte Ostseevolker, Stuttgardt. 1828.
206. Kreuzwald, Der Ehsten aberglaubische Gebrauche, Weisen und Gewohnheiten, von Johann Wolfgang Bocler. St-Pbg. 1854.
207. Richter, Geschichte der dem Russischen Kaiserthum einverleibteu deutschen Ostsee-Provinzen. Riga. 1858.
208. Rutenberg, Geschichte der Ostsee-Provinzen Liev-, Ehst- und Kurland von der altesten Zeit bis zum Untergang ihrer Selbstandigkeit. Riga. 1859.
209. Rasmussen, De orientis commercio cum Russia et Scandinavia medio avo. Hauniae. MDCCCXXV.
210. Rein. Specimen historicum de vetere Carelia ante occupationem Svecorum. Above. 1825.
211. Dalin, Geschichte des Reiches Schweden, aus dem Schwedischen ubersetzt, 1756 — 1763. 212 Geijer’s Geschichte Schwedens, ubersetzt von Loftier. 1852.
213. Annales Ecclesiastici auctore Caesare Baronio. Lucae MDCCXXXVIII-MDCCXLII. (19 томов).
214. Annales ecclesiastici ab anno MCXCVIIl ubi desinit cardinalus Baronius, auctore Odorico Eainaldo. Lucse. MDCCXLVII — MDCCLVI.
215. Pertz, Monumenta Germaniae historica. Hannoverae. 1836 — 1859 (17 томов). Наконец, при составлении этого сочинения я пользовался рукописями, хранящимися в Публичной библиотеке, в бывшем Румянцевском музее, в библиотеках Троицко-Сергиевской лавры, Московской духовной академии и находящейся при ней библиотеке Волоколамского монастыря, в библиотеках новгородского Софийского собора и Кирилло-Белозерского монастыря, находящихся при Санкт-петербургской духовной академии, за что приношу их начальствам благодарность.
Вместе с тем считаю долгом принести особенную признательность гг. библиотекарям Публичной библиотеки А.Ф. Бычкову, В.И. Соболыцикову, гг. Гену и Бергхольцу, профессорам Московской духовной академии А.В. Горскому и Санкт-Петербургской — И.В. Чельцову, за оказанное мне содействие указанием и доставлением рукописей и книг учителям новгородской гимназии И.К. Куприянову и Н.К. Отто, профессору Псковской семинарии А.С. Князеву и С.М. Бочкову за пособия, оказанные при осмотре новгородских и псковских местностей и древностей.

ГЛАВА ПЕРВАЯ
Отношения Великого Новгорода к прочим землям русским и ко княжескому роду

I. Сказочные предания о поселении славян в Приильменском крае

Русско-славянский народ разделяется на две ветви, различаемые, в отношении к речи, по двум главным признакам: одна переменяет о в a — там, где над этим звуком нет ударения и е произносит как мягкое е, другая — сохраняет коренной звук о и произносит е как мягкое и. К первой принадлежат белоруссы и великоруссы, ко второй — малороссияне или южноруссы и новгородцы. Затем, существует множество второстепенных особенностей речи, составляющих местные наречия и поднаречия. Это разделение русско-славянского племени на две ветви сообразно с тою двойственностью славянского поселения на русском материке, которая открывается из нашей первоначальной летописи. Одни славяне помещаются в группе пришедших с Дуная вследствие нашествия на их отечество волохов (итальянцев-римлян), другие, как например, кривичи, радимичи и вятичи, не принадлежат к этой колонии. На протяжении Северной Руси эта двойственность резко выказывается. Белоруссы, без сомнения, есть прежние потомки кривичей, великоруссы, как показывает относительная близость их наречия с белорусским, имеют также кривскую основу, но по историческим обстоятельствам обособились и сформировались в настоящем виде, со всеми своими этнографическими отделами чрез смешение с вятичами, южноруссами и новгородцами при более или менее (в разных местностях) подмеси финского, финско-турецкого, татарско-турецкого и монгольского племен. Новгородцы, принадлежа первоначально к ветви славян, пришедших с Дуная, утвердившись на берегах Волхова и Ильменя, распространили оттуда свою колонизацию преимущественно на север и восток, отчасти на юг и на запад и, соприкасаясь с белорусским и великорусским элементами, внесли в них свои особенности, произвели смешанные переходные типы, где признаки, составляющие характер той и другой ветви, сливаются и переплетаются между собою, а столкнувшись с северными финскими племенами, поглощали их в свою славянскую народность.
Во многих наших хронографах XVI и XVII веков записана сказка, которую едва ли мы имеем право оставить в полном пренебрежении, хотя в ней действительно есть явные нелепости. Эта сказка носит название ‘О истории еже от начала русские земли и создании Новагорода’. В ней рассказывается, что потомки Афета — Скиф и Зардан, отлучившись от прочей братии, поселились на берегах Эвксипонта, потомки их там обитали долгое время, пока между ними не возникло междоусобие, тогда часть их, под предводительством Словена и Руса, решилась оставить свое местопребывание, и пошли они искать себе нового отечества. Двигаясь на неизвестный им север, они дошли, наконец, до озера, которое по-белорусски называлось Мойско, оттуда вытекала река, носившая на том же языке древних тамошних туземцев название Мутная. Пришельцы начали гадать, и волшебная наука указала им, что именно здесь следует им основаться на жительство. Тут при истоке реки поставили они город и поселились. Озеро переименовали, по имени дочери Словена, в Ильмень, а реку по имени сына словенова Волхва — Волховь. Потом они переименовали другие местности по именам членов семейства своих предводителей: реку, впадающую в озеро Ильмень, назвали Шелонью — по имени жены словеновой, Шелони, именем меньшого сына словенова, Волховца, назвали оборотный проток, текущий из великой реки Волхова и обратно впадающий в нее, сын Волховца, Жилотуг, утонул в другом таком же протоке, — и в память его оставили за протоком его имя. Другой брат словенов, Рус, поместился у соляного колодца и основал город, названный по его имени — Руса, одной из рек, текущих в этих местах, он сообщил имя жены своей — Порусии, а другой — имя своей сестры — Полисты. О Волхве рассказывается следующая история:
‘Волхв бе и бесоугодник и чародей лют, и бысть бесовскими оухищрении мечты творя многи, преобразуяся во образе лютого зверя коркодила и залегаше в той реце Волхове путь водный, и не поклоняющихся ему, овех пожираше, овех же испротерзаше и утопляя. Народи тогда невегласи сущи богом того окаянного нарицаху, сыном грома его или Перуна нарекоша, белорусским же языком гром Перун именуется. Постави же он окаянный чародей, таковых ради мечтаний и собирания бесовского, градок мал на месте некоем, зовомом Перыня, идеже кумир Перун стояше, и баснословят о сем Волхве невегласи, глаголют в бога его окаянного претворяющася, наше же христианское истинное слово с неложным истязавием о том много виде о сем окаянием чародеи Волхве, яко зле разбиен бысть и удавлен от бесов в реце Волхове, извержен на брег против волховского градца, иже ныне зовется Перыня, и со многим плачем ту от невегласов погребен бысть окаянный с великою тризною и могилу ссыпаше над ним велми высоку, якоже обычай есть поганым, и по трех убо днех окаянного того тризнища проседеся земля и пожре мерзкое тело коркодилово и могила его просыпася с ним купно во дно адово, идеже и доныне, якоже поведают, знак ямы тоя не наполнится’. Преемники Словена и Руса в многих поколениях княжили над окрестного страною и распространили пределы своих владений на севере до Ледовитого моря, овладели берегами Печоры, Выми, перешли за высокие горы в страну, где водятся соболи, воевали даже до египетских стран*. Потом край Приильменский постигла моровая язва, и жители, спасаясь от гибели, разбежались: одни поселились на Белом озере, другие на Темном и прозвались весь**. Тогда опустели Словенск и Руса на многие лета. Но потом, когда на славян напали угры-белые, и повоевали их, и разметали их грады и довели Славянскую землю до окончательного запустения, услышали славяне про земли прадедов своих, что лежат они в запустении, и отправились туда. Снова завоевали они берега Ильменя и поставили себе город, и уже не на прежнем, а на новом месте, выше старого, и назвали его Великий Новгород. ‘Град же поставиша от старого Словенска близь к Волхову реки, яко поприще и боле, и нарекоша его Новград-Великий’. Они избрали себе князя-старейшину, именем Гостомысла, возобновили Русу и другие города на прежних местах, а сын Гостомыслов, Словен, отошел от родителя своего в Чудь и поставил город над рекою на урочище, называемом Ходнице, и назвал его Словенском, прокняжив в нем три года, он умер, сын его проименовал по имени своему этот город Изборском. Этот новый князь славянского населения в Чудской земле умер от укушения змеи.
______________________
* ‘Сынове их и внуци княжаху по коленом своим и налезоша себе славы вечные и богатства многа мечем своим и луком, обладаша же и северными странами и по всему морю даже до предел Ледовитого моря и окрест желто-водных и зеленоводных вод и по великим рекам Печере и Выми и за непроходимыми высокими горами в стране рекомой Скир по велицей реце Оби до устия Беловодные реки, еяже вода бела аки млеко: тамо бо звери родятся рекомии соболь. Хождаху же и на египетския страны, воеваху со многою храбростью, показующе в елиньских и варьварских странах: великий страх тогда от них належаше’.
** ‘Оставшии же людие изыдоша из градов в дальные страны, овии на Белые воды, иже ныне зовется Белое езеро, овии же на езеро Темное и нарекошася весь. Иные же по разным и нарекошася различными наименованиями’.
______________________
Гостомысл достиг глубокой старости. Он чувствовал, что приближается смерть. Мудрый муж был сед не только волосами, но и умом: он созвал к себе славенских властелей и извещал, что скоро его не будет на свете, изъявлял опасение, что после него настанет мятеж и неурядица, и советовал избрать себе князей из Прусской земли, с берегов Варяжского моря. Гостомысл скончался, и честно проводили его в могилу на Волотовом поле.
Не тотчас исполнили новгородцы Гостомыслово завещание, пока не произошло действительно междоусобия. Земля полян, Киев, имела первенство над другими славянскими народами в России. Племянники князя киевского Кия, Оскольд и Дир, повелевали древлянами и кривичами, посягали и на славян новгородских. Это произвело в самом Новгороде раздоры, волнения и усобицы. Они заставили новгородцев, кривичей, мерю, весь и чудь (т.е. изборских славян, поселенных в Чудской земле) призвать с варяжского помория из Прусской земли князя Рюрика с двумя братьями его’.
В этой сказке следует отличать книжные вымыслы грамотея, писавшего ее под влиянием тогдашней учености, от народных сказаний, которыми он воспользовался и которые отчасти сохранились в изустных местных преданиях. Поселенцы на берегах Ильменя и Волхова представляются пришельцами с юга, но сказка не говорит, что страна эта прежде была пуста: напротив, сказание о том, что Волхв превращался в змия и залегал пути, показывает, что народное воображение представляет край уже заселенным, прежде чем пришли поселенцы с юга, ибо залегать путь можно было тогда только, когда по этому пути было людское движение и сообщение. Между насельниками, которых на севере нашли пришельцы с юга, сказание признает славян. Река, переименованная пришельцами в Волхов, прежде называлась славянским именем Мутная. Эти славяне изображаются бело-руссами, т.е. кривичами, ибо название Перуна сказание признает белорусским. Таким образом, по смыслу этого сказания, край Приильменский издревле населяли славяне отрасли бело-руссов, т.е. кривичей, а потом с юга подвинулись к ним другие единоплеменники, иная отрасль славянского племени*.
______________________
* Рассказ о Волхве по своему колориту бесспорно народный. Змей, залегающий путь, — обыкновенный образ древних сказок, сродный всем народам. Профессор Буслаев очень остроумно и справедливо нашел этого Волхва славянского в древней эпической песне о Волхе Всеславиче, Всеслав и Славен — созвучные, легкозаменяемые взаимно формы, могли в предании смешиваться. Действительно, в песне о Волхе Всеславиче он представляется сыном девицы Марфы Всеславьевны и лютого змия, здесь является верование, что духи в виде змиев прилетают к женщинам, — верование, зашедшее в повесть о Петре и Февронии3 и сохранившееся до сих пор между народными суевериями об огненных змиях. Это верование соединено с понятием о полубогах, исполинах, рожденных от земных матерей и отцов нечеловеческого происхождения. Таким образом, песня о Волхе Всеславиче пополняет промежуток в сказке: этот Волхов, или Волх, принадлежит к области исполинов, о которых сохранилось у нас предание как о существах необыкновенных, хотя и в человеческом образе, составлявших переход от богов к человеку, предания эти связывались с историею местности: на это указывает и местность Болотова. Имя это происходит от Волот — исполин, великан. Что Волх Всеславич и сказочный Волхв одно и то же лицо, показывают и обстоятельства жизни лица, и характер его: Волх Всеславич в песне, как сказочный Волхв, мечты творит, и между прочим Волхв сказочный превращается в змия, а Волх песенный обертывается соколом, волком, туром-золотые рога, в песне он сын змия, в сказке превращается в змия, в сказке он научен от бесов всяким хитростям, в песне он также научается такой мудрости превращений. В сказке он залегает пути к реке ‘и не поклоняющихся ему овех пожираше, овех же испротерзяше и оутопляя’. В песне он побеждает индейское царство. Как мне кажется, соответствующего этой победе над индейским царством надобно искать в сказке именно в том, что там рассказывается не о нем самом, а о его преемниках — именно, что они ходили к морю и покорили отдаленные страны: Печору, Вымь. Обь. Самая странная путаница в географии (египетские и елиньские страны) показывает сходство с такою же путаницею в песне об индейском царстве.
______________________
Обращаясь к наречию новгородского края, можно удостовериться, что сказка в основе своей не лишена исторической действительности. Несмотря на этнографические потрясения, испытанные новгородским краем, все еще можно видеть и теперь, что здесь существовало наречие славянского корня южного происхождения, приближающееся к южнорусскому и отчасти к словацкому, но имеющее много своих самобытных признаков и, во всяком случае, дававшее народу, употреблявшему его, колорит, не сходный с белорусским и восточнорусским населениями. Восстановить это наречие по современным оттенкам и по древним остаткам из древних актов и летописей невозможно, во-первых, потому, что в последние четыре века потомки древних новгородцев сильно смешались с наплывом восточнорусского племени, во-вторых, что влияние так называемой цивилизации, распространяющее в сельском народе городскую речь и городскую манеру выражения, парализировало правильность форм древнего наречия. Тем не менее в разных деревнях новгородского края, между прочим особенно в Паозерье (на правом побережье Ильменя), в Ладожском уезде и в некоторых местах Олонецкой и отчасти Архангельской губерний можно еще уловить следы прежнего наречия, которым говорили новгородцы. Это — произношение е как и подобно южноруссам, неизменяемость о в а, отличающая вообще северный говор от московского и кривичского, отсечения: последних гласных в прилагательных и причастиях, окончания т в правильном наклонении глаголов не только в единственном числе, но и в множественном, изменения е в о в некоторых словах сходно с южнорусским (напр., чоловик, жона, чотыри), изменение е в у в некоторых односложных и двухсложных, напр., суль вм. соль, горузно вм. грозно (форма, почти вышедшая из употребления в большей части слов). Своеобразное сходство винительного с именительным и во множественном числе творительного с дательным, замена звука л звуком в в прошедших глаголах (ходив вм. ходил — форма также угасающая и не повсеместная), замена одних слогов другими в некоторых многосложных словах (напр., намастирь вм. монастырь), що вм. что, як вм. как, изменения многих ударений своеобразным способом: ч вм. ц и ц вм. ч (форма также не повсеместная) и множество слов, не употребляемых в великорусском наречии, часто таких, которые встречаются в южнорусском, а часто исключительно местных.
По целой Новгородской волости была не одна только пришлая с юга народность ильменских славян, — постоянно оставался с нею вместе кривский элемент. Это ощутительно и теперь, ибо на берегах Шелони видны признаки белорусского наречия. Псков со своею областью представляет уже основу кривскую или белорусскую, с примесью новгородского элемента. Наречие древней Псковской области сохранило следы общие, свойственные белорусскому наречию. Это делает еще более вероятным известие, указываемое преданием, что в землях Новгорода и Пскова, до поселения в них пришельцев с юга, уже находились славяне поколения кривичей и давали местностям прозвища своим языком, называемым в повести белорусским.
Таким образом, я осмеливаюсь находить в сказке тот исторический элемент, что в землю, где впоследствии образовалась земля Великого Новгорода и Пскова среди аборигенов — чуди, проникли первоначально кривичи, потом с юга, вследствие народных потрясений, двинулась воинственная колония другой ветви славян, близкой, а всего вероятнее, единой с тою, из которой образовался нынешний южнорусский и малороссийский народ. Эта колония стала в новом своем отечестве господствующею, так что белорусские поселенцы или смешивались с нею, или выступали прочь. Вместе с тем тогда же началось и подчинение чуди, а на раннее отношение к ней указывает самое слово Волхв, которое есть чудское volho и оттуда занесено во всю Россию с севера чрез посредство ильменских славян. Оставление за ильменскими поселенцами имени славян, в отличие от кривичей, указывает, что северные народы славянского племени называли вообще таким именем живущих на юге своих соплеменников, а потому за пришельцами оставили это генетическое имя.
Что касается до прозвищ местностей именами живых лиц, то этому факту по его основе нельзя отказать в народности. Мы встречаем и в Киевской Руси подобное: там по именам братьев Кия, Щека и Хорева названы урочища, а именем сестры их — река Лыбедь. О реке Дунае сохранился миф, что в эту реку превратился человек. Названия местностей по именам лиц особенно свойственны народному славянскому эпосу, как и другим народам. Но, очевидно, не все известия, находящиеся в сказке в том виде, в каком сказка до нас дошла, взяты с народного голоса, некоторые отзываются явными натяжками и неловким составлением. Напр., Порусия или Малый Волховец: такие имена народ едва ли создаст, ибо слово порусия указывает непосредственно на местность, также и эпитет малый, очевидно, принадлежит уже понятию о реке, безотносительно к какому бы то ни было мифу. Что касается до проименования Волхова от имени Волхва, то это, несомненно, взято из древнего народного предания. Предания об этом Волхве, о его чародействах, о залегании пути по реке, о его смерти и о наименовании реки его именем до сих пор живут в народной памяти. Народ знает, что река Волхов называлась прежде Мутною, а Ильмень-озеро — Мойско-озеро. Название протока Жилотуг хотя, сколько известно, не оставило до настоящего времени какого-нибудь предания, но оно, вероятно, также соединялось с угасшим мифом, потому что это название, очевидно, по своему значению человеческое и только с человеческого имени могло быть перенесено на местность. Остальные все, несомненно, выдуманы книжником, который дополнил ими короткую народную номенклатуру преданий, вероятно уже и тогда потерявших свою определительвость. Известие о моровой язве, от которой люди бежали и населили Белоозеро и Весь, имеет историческое основание. Вероятно, в памяти народа оставалось какое-то темное воспоминание о страшном бедствии, заставившем поселенцев подвинуться на восток. Это предание несколько поясняет нам и то, каким образом впоследствии Весь была участницею в призвании варягов, ибо этот факт кажется возможен тогда только, когда в этой стране утвердилось уже славянское народонаселение. Сказка говорит, что после этой свирепой моровой язвы край надолго опустел, города обезлюдели и потом снова уже совершился второй прилив славянского народонаселения, которое пришло туда по сознанию, что это была некогда земля предков. Далее у книжника все перепутано. Уже по втором заселении края пришли на поселенцев угры-белые и повоевали их до конца, и после того сделалось еще третье переселение. Автор отнес сказание об уграх-белых к северу, тогда как оно относится положительно к югу. В этот раз, по сказанию, пришли уже не одни славяне, но привели с собой и болгар, и других инородцев, и населили землю, и поставили город, но уже не на месте прежнего Словенска, а ниже, на Волхове, и назвали его Новым Городом. Отбрасывая форму выражения у автора, украсившего народное предание книжною мудростью, останется то, что в Новгороде пребывало воспоминание о бедствии, изгнавшем некогда народонаселение из края (голод и язва — одно из явлений, обычных и впоследствии), и потом о приливе в этот край народонаселения вновь и об основании нового города вместо прежнего. Без сомнения, либо край был опустошен не до такой степени, чтоб в нем не оставалось никаких следов прежнего населения, либо же опустение его было недолговременно, когда новое заселение произошло по свежим преданиям о прежнем жительстве.

II. Призвание варяжских князей

Из летописи, за которою усвоено название Нестеровой, мы видим, что в глубокой древности существовало предание, что новгородские славяне и жители прилежащих к ним стран покорены были варягами и обложены данью, но скоро покоренные народы соединились и изгнали поработителей за море. Вслед за тем между ними произошли несогласия и они, не в силах будучи сами между собою уладиться, призвали к себе для управления князей от других варягов*. Это событие, чрезвычайно важное для нашей истории, означено в летописи неясно и по своей короткости представляет множество недоразумений и поводов ко всевозможнейшим догадкам, доставляющим широкое поле воображению, которое тем необузданнее может увлекаться, чем менее доступен знанию быт такого отдаленного от нас времени. Для нас здесь важны три вопроса: кто призвал князей, кто были призванные и для чего они призваны?
______________________
* ‘Изгнаша Варяги за море и не даша им дани, и почаша сами в собе володети, и не бе в них правды, и вста род на род, быша в них усобице и воевати почаша сами на ся. Реша сами в себе: поищем собе князя, иже бы володел нами и судил по праву. Идоша за море к Варягам к Руси — сице бо ся зваху тьи Варязи Русь, яко се друзии зовутся Свое, друзии же Урмяне, Англяне, друзии Гете, тако и си Реша Руси Чудь, Словени и Кривичи и Вся: ‘Земля наша велика и обильна, а наряда в ней нет, да поидете княжить и володети нами’. И избрашася 3 братья с роды своими, пояша по собе всю Русь и придоша: старейший Рюрик седе в Новеграде, а другий Синеус на Беле-озере, а третий Изборсте Трувор. От тех прозвася Русская Земля Ноугородци, ти суть людье ноугородци от рода варяжьска, преже бо беша словени. По дву же лету Синеус умре, и брат его Трувор, и прия власть Рюрик, и раздая мужем своим грады: овому Полотеск, овому Ростов, другому Белоозеро. И по тем городом суть находницы Варязи, а первии насельници в Новегороде Словене, Полотьски Кривичи, в Ростове Меря, в Беле-озере Весь, в Муроме Мурома, и теми всеми обладаше Рюрик’.
______________________
Народы, обложенные от варягов данью, изгнавшие их и призвавшие потом других варягов, были новгородские славяне, кривичи, меря и чудь. Уже потому, что они вместе делали одно общее дело, видно, что между ними существовала тогда связь. Связь эта должна была исходить, во-первых, из племенного родства и древней колонизации славян на финском севере и, во-вторых, из временных обстоятельств, побудивших эти народы к взаимной деятельности.
Многое заставляет подозревать, что в IX веке и весь и меря, народы финского происхождения, участвовали вместе с славянами-новгородцами и кривичами в призвании русских князей только по имени, в самом же деле на них уже тогда легла власть славян. Несомненно то, что в их землях жили славяне: это показывают названия городов, которые были главами этих земель: Белоозеро и Ростов — названия славянские, конечно, если б там не было славян, этих названий не существовало бы. Да и построены они были славянами: в те времена город продолжал называться таким именем, каким прозван был сначала, даже и тогда, когда переходил во власть иного народа. Если же в землях веси и мери города носили славянские названия, были построены славянами, и во времена призвания князей ими населены, то уж, без сомнения, эти славяне были господствующим народом над финскими народами, точно так же, как славяне играют ту же роль в продолжение веков до нашего времени, живучи вообще между племенем чудским, и эти-то славяне собственно призвали князей, да и к самому призванию, между другими поводами, вероятно, побуждала их необходимость удержания в повиновении подвластных инородцев. Доказательством раннего распространения славянского племени в этих странах служит скорое образование там отдельных княжеств, — явное присутствие многочисленного славянского народонаселения, равно и то, что в Ростовско-Суздальском крае туземная народность исчезла рано. Образование русского княжества было бы невозможно в стране, обитаемой исключительно чудским или каким бы то ни было чуждым народонаселением, без достаточной славянской колонизации, которая бы составляла силу, господствующую до такой степени, что край потерял бы уже свой первообразный этнографический характер, и действительно, там, где славянская колонизация была незначительна, удалена от сплошной славянской народности, там не могли утвердиться княжества и земли не получали значения самобытности в русской удельной федерации, — так, отдаленная Тмутаракань скоро выбыла из области русских земель, новгородско-чудские области постоянно находились под властью Новгорода и, следовательно, под господством славянского элемента, — однако княжества и земельной автономии там не образовались, между тем как Псков, с его сплошным славянским населением, составлявший прежде с своей областью часть Новгородской страны, скоро показал начала самобытности. Чудские народы, как скоро между ними не было достаточно славянского элемента, управлялись сами собою и держались в повиновении славянам страхом пришествия вооруженной силы и образовавшеюся впоследствии времени привычкою платить дань. Весь, меря и сопредельная последней мурома, появившись на первой странице наших летописей, почти не показывают потом самобытного существования. Если б эти народцы не были издревле слишком подавлены русско-славянским населением, то где-нибудь и как-нибудь проявили бы противодействие, и, конечно, летописцы хотя бы вкратце намекнули об этом. Как в земле веси (Белозерской), так и мери (Ростовской), вероятно, славянские колонисты были новгородской отрасли, что касается до первой, то наречие, господствующее там в народе до сих пор, сохраняет яркие особенности новгородского, даже в более своеобразном виде, чем где-нибудь, между тем этот край в последующие времена не принадлежал к земле Великого Новгорода.
То же делалось и с чудью. Чудью назывались финские народы, жившие около Чудского озера, и далее в Ливонии. Под чудью, участвующей в призвании князей, разумеется часть этой страны, прилегавшая к Чудскому озеру и к Пскову и уже подвластная славянам, Изборск был ее главным городом, как над весью — Белоозеро, над Мерею — Ростов. Если бы чудь эта была та, которая жила позападнее, в Ливонии, то прибывшие князья утвердили бы там свою власть, напротив, мы видим, что славянский элемент, господствуя в Псковской и Полоцкой землях, подвигался впоследствии уже в Чудскую землю на запад, как в страну, еще им не занятую, и мало-помалу захватывал там перевес, пока не столкнулся с немецкими пришельцами. Не следует соблазняться тем, что летописец называет чудские племена, когда говорит о призвании союзниками варяжских князей. Известно, что географические названия переживают не только независимость народов, которые сообщили эти имена своей родине, но даже самое существование тех народов. Весь, меря и находившаяся под господством Изборска чудь были покорны славянам, следовательно, составляли с ними в географическом отношении целое. И в наше время Сибирь — слово не русское, а если бы пришлось сказать: ‘Сибирь этого хочет’, то разумелось бы при этом выражении русское население, а не туземные народы, уступившие первенство в своей земле пришлому славянскому элементу, то же можно бы сказать об Астрахани или о Крыме — названия татарские, и татары живут в краях, которые носят эти названия до сих пор, а самобытности татары не имеют, и древнее географическое имя их земли сделалось достоянием другого народа, одержавшего верх и господство. Призывавшие варягов-русь народы были все наголо славяне, этим отстраняются неразрешимые вопросы: как могли появляться в союзе разноязычные племена, тогда как впоследствии мы не видим отношений равноправности между ними, напротив, одно постоянно играет роль господствующего, а другое находится или в зависимости, или в безуспешном сопротивлении.
Связь с Новгородом славянских племен, поселившихся между весью, мерею и чудью, была, напротив, тем естественнее и тем необходимее, что каждая из славянских колоний должна была держаться против чудских племен, живучи в иноплеменном краю.
Чуждое завоевание должно было укрепить эту связь, одни и те же победители поработили все народы, против одних и тех же нужно было бороться. По совершении дела освобождения сознание необходимости действовать вместе не могло ослабеть уже и потому, что освобожденные народы не были вне опасности, скандинавы-варяги уже давно делали набеги на север русского материка, подчинение ими народов в половине IX века было одним из многих подобных фактов, только, вероятно, одним из резких и чувствительных, когда он мог вызвать сильное противодействие со стороны покоренных народов. Варяги-победители могли снова нагрянуть, и только усильной и дружною защитою народов можно было удержать от них на будущее время независимость, как возможно было ее приобрести. Но коль скоро взаимность родственных народов, до сих пор выразившаяся совместною защитою от чужих, довелась до формы постоянного политического союза, тут возникли сложные вопросы, которые не могли порешиться разом, на которые могла дать ответ только в течение долгого времени историческая разработка общественной жизни. За этими вопросами неизбежно последовали недоразумения и столкновения, междоусобия и смуты. Ничего не могло быть естественнее. У народов с простыми первобытными приемами общественной жизни взаимные связи, прежде чем примут определенные и прочные формы, вызывают индивидуальные и местные страсти, внутреннее противодействие связи, и в этой борьбе необходимо бывает прибегнуть к новым мерам, чтоб удержать связь, которой важность чувствуется для существования каждой из частей в особенности. Так, славяне русского материка, нуждаясь в поддержании своего союза, обратились к внешней силе и призвали княжеский род из варягов-руси.
Кроме славянских колонистов в землях веси, мери и чуди, с новгородцами участвовали в призвании князей кривичи. Какие именно кривичи вошли в союз, призывавший варяго-руссов, с точностью определить трудно, летопись говорит, что Рюрик тотчас же посадил своих мужей в Полтеске: следовательно, в этот союз входили полочане, жители берегов Двины и Полоти, которых главным городом, центром окольных сел и деревень, был Полоцк. Летописец, исчисляя народы, призвавшие князей, не помещает полочан, но, вероятно, они у него разумеются под именем кривичей, потому что хотя полочане были ветвь пришлых славян, отличная от кривичей, которых летопись не помещает в числе пришедших с Дуная поселенцев, но, поселившись между кривичами, полочане смешались с ними и потерялись в массе превосходившего их числом родственного племени, а потому здесь уже скрываются под общим географическим названием той земли, где жили. В этом смысле летописец, рассказывая о пришествии варягов, говорит, что в Полотске жили кривичи. Но очень может быть, что участвовали в союзе и другие ветви обширного славянского племени, известного под именем кривичей. Очень может быть, что и смольнян также должно считать с полочанами в числе этих кривичей, вступившими в союз, потому что смольняне впоследствии как-то слишком скоро и легко покорились Олегу. Наконец, летопись хотя не говорит прямо, описывая факт призвания, но впоследствии дает повод думать, что киевские славяне-поляне также здесь участвовали. Это видно из того, что когда Олег явился с малолетним Игорем и убил Аскольда и Дира, то сделал это не как завоеватель, а как восстановитель нарушенного права. Он обличал Аскольда и Дира тем, что они не князья и не княжеского рода, и указал на Игоря, назвав его настоящим князем. Киевляне покорились ему добровольно, без сопротивления. Очевидно, смысл этого события тот, что киевляне приняли Аскольда и Дира не за тех, чем они были, а за князей, и не противились их казни, когда они узнали, что они не князья. Следовательно, они еще прежде имели понятие о том, что им надобно повиноваться князьям, которые должны прийти к ним с севера, но это могло быть тогда только, когда киевляне сами прежде изъявляли желание управляться варяжскими князьями и участвовали в призыве их вместе с новгородцами, кривичами и другими союзниками.
Теперь взглянем, кем могли быть призванные князья. Летопись говорит о варягах.
Варяги есть составленное по-славянски скандинавское слово vaeringiar, а у скандинавов это слово есть перевод греческого слова oo, что значит союзники, или точнее, по смыслу, присяжные воины, этим именем назывались составленные из иноземцев наемные дружины, служившие у римских, потом у византийских императоров. С IX века начали в Византийской империи появляться в рядах этих служилых иноземцев скандинавы, или норманны, и перевели на свой язык греческое слово oo словом vaeringiar. Оно в скандинавских былинах (сагах) появляется под 1040 годом по поводу рассказа о пребывании в Греции норвежского принца Гаральда Гардраде. Эти варяги проходили из своего отечества через Россию водяным путем, по Днепру и Двине, как об этом свидетельствуют наши летописи*.
______________________
* ‘Бе путь из Варяг в Греки и из Грек по Днепру, и верх Днепра волок до Ловоти, внити в Ильмерь озеро великое, из него же озера потечет Волхов и втечеть в озеро великое Нево, того озера внидеть устье в море варяжское, и по тому морю ити до Рима, а от Рима прити по тому же морю ко Царюгороду, а от Царягорода прити в Понт море, в неже втечеть Днепр река. Днепр бо потече из Оковьского леса и потечет на полдне, а Двина из того же леса потечеть, а идет на полунощье и внидеть в море варяжское, из того же леса потече Волга на въсток, и втечеть семьюдесят жерел в море Хвалиськое. Темже из Руси может ити в Болгары и Хвалисы, на въсток доити в жребий Симов, а по Двине в Варяги, из Варяг до Рима, от Рима до племени Хамова. А Днепр втечеть в Понетьское море жерелом, еже море словеть Руское, по нему же, учил святый Оньдрей, брат Петров’. (Полн. Соб. Рус. Лет., I, 3).
______________________
Русские, ознакомившись с жителями прибалтийского прибрежья, в лице проходивших через свои земли варягов стали обращать это имя вообще на страны, откуда являлись к ним эти проходимцы. Под варягами разумели не один какой-нибудь народ, а неопределенную массу народов, живших при море, которое у русских получило название Варяжского от служилых иноземцев, проходивших чрез земли русских славян. Так как Балтийское море было главнейшим путем сообщения с Западной Европой Новгорода и прилежащих к нему северорусских стран, то скоро значение варяжского стало еще обширнее: римско-католическая вера называлась ‘варяжскою’, католическая церковь носила название ‘варяжской божницы’, и римско-католического священника звали ‘варяжский поп’*. Широкое значение слова ‘варяг’ в нашей летописи относится к древним временам сообразно с тем значением, какое это слово имело в эпоху составления летописи. Когда летописец, рассказывая о событиях IX века, упоминает о варягах, то значит, что он употребляет то название, какое существовало в то время, когда он жил сам, а не то, которое было в те времена, когда описываемые им события совершались. В договорах Олега и Игоря, заключенных прежде и дошедших к летописцу целиком, нет слова ‘варяги’, да и быть его не могло, потому что люди, составлявшие этот договор, не были варягами (vaeringiar). Впоследствии поморье варяжское не ограничивалось одними жилищами скандинавов, так и в Волынской летописи к поморью варяжскому причисляются страны славянские, например: ‘Она бо бе рода князей сербских, с Кашуб, от помория варяжского’**. Читая рассказ писателя конца XI и начала XII века о варягах, не следует думать, чтобы народы, о которых идет речь в IX веке, действительно назывались варягами, а слово ‘варяг’ лучше переводить нам для себя выражением: обитатели берегов Варяжского моря, т.е. прибалтийцы.
______________________
* Новгор. лет., I, 35. — Ответы Изяславу преподобного Феодосия.
** Полн. Собр. Рус. Лет., II, 227.
______________________
Слово ‘варяг’ в XI, XII и XIII веках значило в некотором смысле то же, что теперь слово ‘немец’ у простолюдинов, означающее вообще западного европейца, или ‘черкес’ в смысле жителя Кавказских гор, хотя под этими именами могут скрываться разноплеменные народы. Варягов, по известиям летописцев, было много родов: одни назывались русь, другие свое, третьи урмяне, четвертые гьте. Может быть, в голове летописца их было и больше, да он не счел нужным здесь всех пересчитывать, потому что привел их единственно для того, чтоб отличить от других варягов тех из них, которые назывались русь, чтобы читающий знал, что русь не свое, не урмяне, не англяне, не гьты и не что другое еще, а русь. Варяги, изгнанные из русского материка, и варяги-русь были не одни и те же: на это прямо указывает летопись, приписываемая Нестору, словом русь, которое она придает единственно варягам, призванным в отличие от других, и словом друзии, которым она отличает от варягов-руси группу других варягов, т.е. прибалтийских народов. Варяг — слово географическое, но в более тесном смысле оно приняло этнографическое значение, так как большинство жителей Прибалтийского края принадлежит к скандинавскому племени, то слово варяги без обозначения, какие именно варяги, нередко принималось в смысле одних скандинавских народов, и потому летописец, упоминая о варягах-руси, указывает тотчас же на отличие от других, имеющих с ними одно географическое название. Это ощутительно высказывается еще в известии о том, как Олег утвердился в Киеве: тогда у Олега были в войске варяги, но они наравне с другими народами прозвались русью (‘беша у него варязи и словени и прочи прозвавшася Русью’). Следовательно, в войске Олега летописец разумеет таких варягов, которые прежде не назывались русью.
Варяги, изгнанные народами Северной Руси, были скандинавы, и именно шведы. И прежде, как это видно из их преданий, они делали набеги на русский материк и овладевали Гольмгардом, называя таким образом Новгород и впоследствии, по случаю отношений их к Новгороду, то дружественных, то неприязненных. Есть в скандинавских сагах известие об оставлении шведами Северо-Западной России, которое подходит именно к половине IX века, к тому времени, когда, по нашей летописи, совершилось изгнание варягов за море. Это место — в саге Олафа святого. В конце X или в начале XI века старец Торгний рассказывает, что дед его вспоминал о короле Эрике, сыне Эдмунда, который, будучи уже во цвете лет, собравши большие силы, овладел Финляндиею, Карелиею, Эстониею, Курляндиею и другими многими странами, на восток лежащими, и оставил по себе память в высоких насыпях и других памятниках*.
______________________
* ‘Thoignius locutus est: Aliud est nunc regum Svioniae ingenium, atque olim fuit. Thoignius, avus, meus paternus, recordatus est memoriam Eiriki Edmundi filii, regis Upsaliensis, et hoc de eo retulit, solitum fuisse, dum in viridissimo esset flore aetatis, evocatis quavis aestate copiis expeditionem in varias teras facere, et Finniam, Kirialos, Estoniam, Curlandiam multasque partes orientis subegisse, et etiamnum cernere licet terrenas illas arces aliaque amplissima monumenta, quae facienda curavit’.
В другом издании (Снорро Стурлезона):
‘…. Subjecisse Finlandiam, Kyrialam (Kareliam), Esthoniam atque Curlandiam nec non plures latae ad orientem regiones, ubi etiamnum cernere licet ungestas ex cespite aggeres aliaque fortiter ibi et praeclare ab eo gestarum rerum monumenta’… (См. Antiquites Russes, 1,316. Extrait de la Heimskingla. Изд. Снорро Стурлезона: Saga a Olafi Hinom Helga, 104).
______________________
Около того же времени рассказывается в житии св. Ансхария, писанном Ринбертом, жившим в половине IX века, что скандинавы потеряли власть свою над корами (curones, корсь наших летописцев), народом литовского племени*. Этот писатель указывает, что изгнание скандинавов совершилось взаимным усилием нескольких народов, соединившихся для изгнания чужеземцев**. Свидетельство Ринберта также совпадает с известием нашей летописи об изгнании варягов и дополняет последнее тем, что сообщает о взаимодействии народов литовского племени в общем деле освобождения Северо-Западной России.
______________________
* Gens enim quaedam longe ab eis (от норманнов шведских) posita vocata Chori Sueonum principatui olim subjecta fuerat, sed jam tunc diu erat, quod rebellando eis subjici dedignabuntur’. (Acta Sanctor. Februar, I. Vita sanct. Anschar. с.XIII).
** ‘Populi itaque, ibi manentes, cognito eoram adventu conglobati in unum, coepere viriliter resistere et sua defendere, dataque sibi Victoria…’ etc.
______________________
Варягов, призванных после изгнания для управления, летописец отличает народным прозванием русь, а потому их нужно искать в том народе, который носил название русь. Мы находим действительно это название на берегу Балтийского (Варяжского) моря, при устье Немана, которое и до пор сохранило название Рус, а правый берег его называется на месте русским. Как далеко в глубокой древности простиралось это название в географическом объеме, невозможно определить, но есть свидетельства, указывающие на существование названия Руси в смысле страны на побережье Немана. Так, в XIV веке историк Тевтонского ордена Петр дюисбургский помещает страну Руссию на побережье Немана, при его устье*. У Адама бременского, историка XI века, Пруссия, называемая им Самбия, представляется граничащею с страною Руссиею. Точно так же у Титмара Пруссия граничит с Руссиею**. В жизнеописании св. Бруно, составленном его товарищем Вибертом***, описываются его страдание и смерть, происходившие в Пруссии, и то же самое рассказывается в житии св. Ромуальда, и страна, где случилось событие, называется Руссиею, а король этого края, Нетимер, замучивший св. Бруно и его сподвижников, называется королем русским****. В XVI веке принеманская страна называлась Русью, как это видно из одной приписки к житию свят. Антония сийского, где писатель называет себя русином от племени варяжского, из Руси*****, которая называется этим именем по реке Руси. Что за нижнею частью Немана название Русь принадлежит глубокой древности, указывает и название Пруссия, сокращение слова Порусия, т.е. страна, лежащая по реке Русе. Географическое название земле этой дано славянами.
______________________
* Terra Pruschiae pro terminis suis, intra quos constituta est, habet Wiselam, mare Salsum, Memelam, terram Ruschiae, ducatum Masowiae et ducatum Bobrinensem. Memela est fluens aqua, descendens de regno Russiae circa castrum et civitatem Memelburg intrans mare ipsam Ruschiam, Lethowiam et Curoniam dividens etiam a Pruschia’ (стр. 68).
** ‘Ad Praciam pergens steriles hos agros semine divino studuit fecundare, sed spinis pulalantibus horrida non potuit facile molliri. Tune in confinio praedictae regionis et Rusciae cum praedicaret, primo ab incolis et plus evangelizans capitur, deinde que amore Christi, qui aecclesiae caput est, 16 kalend. Martii mitis ut agnusdecollator, etc’. (Pertz. V, 834).
*** Pertz, VI, 579.
**** Cumque ad regem Rossorum vir venerabilis pervenisset etc. Pertz, VI, 851.
***** ‘От племени варяжска, родом Русина, близ восточные страны, меж предех, варяжских и агорянских, иже нарицается Русь, по реке Русл словеньские’.
______________________
Многие имена пришельцев, сохранившиеся в договорах Олега и Игоря, представляют сходство с собственными именами людей и местностей литовского мира, и некоторые из них по складу обличают происхождение от литовского корня*.
______________________
* Олег, Ольга — река Олег, урочище Олька, имена лиц — Ольгерд, Ольги-мунт, Алдан — имя Альдона, Ятвяг — имя литовского князя, Утин — имя литовского князя, Туки — имя лица Туки, названия местностей: Туки, Туканы, Гуды — имя лица Гудул, названия местностей: Гуделе, Гудишки, Гудулишки, Гудайце, Гудели, Гудучишки, Гудун, Войков — имя Войко, Берн — имя лица Бернат, фамилия Бернатович, местности: Бернате, Бернатов, Кары — имена Кариат, Карейва, Каресва, местности: Карион, озеро Кайры, Веремуд — имя Вермут, Сфирка — имя Свирка, названия местностей: Свирка, Свирки, Каршев — имя Карши, названия местностей: Каршево, Каршева, Рогнед — Рагнит город,. Карн — фамилия Карнович, имена местностей: Карны, Карвовичи, Моны — названия местностей: Моны, Монейцы, Слуды — название местности Слудока (такая же местность близ Новгорода — Слудки), Карл — название местности Карлы, Глеб — название нескольких местностей с тем же именем в Жмуди, Шихберн — местности Шиксне, Шихле, Шиксти, Якун — местности: Яку, Якен, Иггивлад — название местности Иггауде, Стеггистон — название местностей: Стегвиле, Стеген.
______________________
Немаловажным подтверждением вероятности происхождения призванных варягов из прусско-литовского мира служит существование части Прусской улицы в Новгороде и этнографического названия ее обитателей — пруссы. В продолжение многих веков эта часть города заселена была боярскими фамилиями и сохраняла аристократический характер, так что не один раз во время народных усобиц черные люди, составлявшие в Новгороде демократическую стихию, ополчались на эту часть города с неистовством, отличающим подобные борения народных партий. Между тем в древней нашей летописи указывается, что пришельцы варяги, переселившись с призванными князьями, сделались жителями Новгорода (Ти соуть людье ноугородци от рода варяжска). Это известие побуждает нас в течение последующей истории Новгорода искать следов таких чужеплеменных пришельцев, и мы не находим ничего, кроме прусс в этом роде, и притом с аристократическим характером, чего неизбежно следовало ожидать, потому что те, которые пришли как советники и помощники лиц, призванных для управления, должны были передать потомству своему сознание важности происхождения. Наконец, побуждает к признанию призванных варягов литовским племенем и древнее предание, существовавшее уже издавна и записанное во многих хронографах XVI и XVII веков, что они пришли из Прусс. Это было убеждение наших предков, и ему неоткуда было явиться иначе, как перейти от прежних поколений. Во всяком случае, хотя вопрос, откуда именно пришли первые призванные князья, остается неразрешенным, но из всех гипотез, какие существовали по этому предмету, гипотеза о их прусско-литовском происхождении, имеющая на своей стороне старинное предание, нам кажется вероятнее всех других.
Цель призвания князей выражается словами, которые летописец заставляет произносить призывающих: ‘Приидите княжить и володеть нами по праву’. Союзники сознали, что не могут поладить и установить между собою порядок. Очевидно, что для водворения лада должно было им представляться прежде всего средство — поручить кому-нибудь власть. Но как скоро получающий власть будет принадлежать к одному какому-нибудь из союзных народов, другие будут недовольны этим предпочтением, и тот народ, откуда будет правитель, возьмет верх над другими. У них, по известию летописи, и без того восставал род на род. Тот, кому дадут власть, будет возвышать свой род на счет других, те роды, которые были прежде во вражде, еще сильнее начнут противодействовать: усобицы и смуты не прекратятся от этого, а еще усилятся. И вот, сознавая необходимость союза, собрались в Новгороде люди из союзных народов и порешили для управления и установления порядка призвать лица из такого народа, который не участвовал в их домашних распрях. Все они сами не составляют одного только народа, но несколько союзных народов, сообразно с этим они призывают не одного правителя, а трех братьев, да еще с их родом (родными), как народы союзные связаны между собой сознательно родственностью племени, так и князья, пришедши к ним, могут править каждый в одном из народов, но будут связаны между собой сознательно единством рода. Славянские народы призывали тогда себе князей на основании такого общечеловеческого обычая, по которому спорящие между собою стороны отдают свой спор на обсуждение посторонним лицам, наблюдая, чтоб эти лица совершенно были непричастны всему, что подавало повод им самим ко взаимной вражде. Это третейский суд, столь обычный в русском народе во все времена. Князья были третьи в деле домашних неурядиц союзных народов, и с этим значением оставались они в последующей русской истории, несмотря на различные уклонения от такого значения, происходившие от стечения обстоятельств, преимущественно внешних, оставались они все тем же, т.е. третьими, до тех пор, пока наконец историческая судьба не вызвала новых требований, с которыми уже несовместим был старинный порядок. Призывавшие князей народы не отдавались им безусловно, но приглашали их ‘княжить и володети по праву’. Прежняя автономия народной независимости и народного самоуправления, выразившаяся понятием о земле, не уничтожилась от этого призыва. Оно было и естественно: этих чужих правителей и судей призывали свободные, призывали как внешнюю силу для определенных заранее целей, могли призывать и не призывать их, не быв обязаны ничем в отношении их, сами давали им то, что хотели дать, и требовали того, что им было нужно от них, а не принимали того, что тем угодно было дать. Отсюда и возникло то двоевластие, то существование одна обок другой двух верховных политических сил — земской, или вечевой, и княжеской, чем так отличается древняя история Руси вообще и Великого Новгорода в особенности.
Но если призванных князей с их родом приглашали как установителей порядка, то невольно рождается вопрос: каким же образом приглашали людей из чужого племени, не умевших говорить на туземном наречии, не знавших обычаев того края, куда они приходили? По нашему мнению, вопрос этот, часто вовсе оставляемый в многоразличных размышлениях над фактом призвания варягов, должен был бы обращать гораздо больше на себя внимания. И поэтому мы позволим себе остановиться на известной Татищеву Иоакимовской летописи, в которую, точно так же как и в наши хронографы, нашли народные предания, изуродованные книжною мудростью грамотеев. Там рассказывается, что изгнанием варягов руководил старейшина или князь новгородский Гостомысл. Сыновья его были убиты в сражении, оставались у него три замужние дочери. Волхвы предрекли ему, что боги даруют его потомству наследие. Гостомысл был стар — не поверил этому, потому что не надеялся иметь детей, но отправил послов в Зимеголу спросить тамошних вещунов, и те предрекли ему то же. Недоумевал Гостомысл и грустил. Однажды снится ему сон, будто из утробы средней дочери его Умилы вырастает огромное плодовитое дерево, осеняет великий град, а люди всей земли его насыщаются от плодов этого дерева. Вещуны истолковали ему этот сон так: ‘От сынов ее (Умилы) имать наследити ему землю, и земля угобзится княжением его’. Умила была замужем за русским князем, и у нее былое трое сыновей: Рюрик, Синеус и Трувор, этих-то сыновей русской матери и призвали северные народы русского материка*.
______________________
* Татищ., 1, 34.
______________________
В каком бы переиначенном виде ни дошли до нас эти сказания, но в них мерцает историческая основа, прокатившаяся через народные предания: очень вероятно, что Гостомысл отправлял послов к вещунам в Зимеголу, т.е. в Литовский край, который с древнейших и до позднейших времен в понятиях нашего народа представлялся местом колдунов и гадателей. Очень вероятно, что князей призвали именно потому, что они были сыновья матери славянки, могли быть знакомы с славянским языком и славянскими обычаями, и вообще по крови были не чужие славянскому миру, но в то же время были совсем чужды туземным распрям и недоразумениям и, следовательно, имели качества третейских судей.
В деле призвания варяжских князей Новгород занимал первенствующую роль. Он руководил союзом, в лице своего Гостомысла он первый дал голос о призвании княжеского рода, в Новгороде водворяется главный князь, а в других местах — его братья и мужи. Новгород — центр образующейся федеративной русской державы. Но это великое значение скоро исчезает. Новгород как будто ускользает из истории на долгое время, потом является уже не с прежним первенством в Русской земле. При Олеге он уже находится в каком-то неясном состоянии данничества варягам, если принимать на веру короткое известие летописца об установлении Олегом годичной дани варягам — 300 гривен мира деля*. Вероятно, эти варяги были норманны из-за моря, которым новгородцы согласились платить за то, чтоб они их не трогали. Подобные платежи случались и впоследствии: во всей новгородской истории обычная черта, что Новгород для своего спокойствия отплачивается серебром от притязаний великих князей и литовских государей. Платеж установлен Олегом, когда он собирался покинуть Новгород навсегда. Это было как будто обеспечение, какое мог дать ему князь, исполняя ту обязанность, для которой князья призваны: охранять страну от угрожающих ей поработителей. Олег как будто составил с норманнами компромисс от Новгорода. Норманны не должны беспокоить новгородцев, а последние будут им платить. Устраивая это, Олег как бы расквитался с Новгородом и потом уже имел право его покинуть. В походе его на юг, в ряду удальцов из других племен и народов, участвовали новгородцы, называемые у летописца своим местным именем словене, те, которые ушли с Олегом, остались в Киевской земле. С тех пор наша летопись, занимаясь почти исключительно югом, упускает из виду север. Только по отрывочным чертам можно видеть, что связь с ним Киева и киевских князей не прерывалась. Так, в 903 году Олег женил питомца своего Игоря на Ольге, девице родом из северного края, из Пскова. В 947 году эта Ольга, будучи уже самоуправною княгинею, ездила по Новгородской земле и устанавливала погосты и дани по Мете и Луге. Это известие, неясное само по себе, показывает, что Новгород признавал ее власть наравне с Киевом. Но в 970 году новгородцы являются к Святославу уже как независимые и просят себе в князья одного из его сыновей, прибавляя, что если никто из них не пойдет к ним княжить, то они найдут себе в другом месте князя. Из этого видно, что Новгород сознавал и сохранял свою древнюю автономию, и если желал оставаться в союзе с русскими землями, скрепленными единством властвующего рода, то не иначе как удерживая за собою право располагать собою иначе, когда найдет это нужным. На их просьбу о князе Святослав отвечал: ‘Хорошо, коли кто пойдет к вам’. Такой ответ указывает, что в то время княжение в Новгороде не представляло больших надежд для князя. Двое сыновей Святослава в самом деле отказались от такой чести. Новгородцы выбрали себе меньшого, Владимира, рожденного от ключницы Малуши, племянника по матери Добрыни, славного в народной поэзии богатыря героического века. С этих пор начинается непрерывное соединение Новгорода с Киевом. Владимир, сделавшись новгородским князем, утвердил в нем свою власть с помощью чужеземцев, а потом подчинил его Киеву. По некоторым чертам, сохранившимся в наших летописях и скандинавских сагах, видно, что Новгород в это время не имел постоянных сношений с норманнами. По сказанию Олафовой саги, в Новгород прибыл гонимый Олаф к Владимиру, и мать Владимира предрекла на празднике, называемом в саге ‘Иолою’ (равнозначительно Коляде), о прибытии славного героя с севера. Сага не более как предание отдаленного времени, перешедшее к потомкам и записанное уже поздно, прямым источником к разъяснению темных фактов сага не может служить, однако из того, что говорит сага, видно, что в последующих веках оставалось воспоминание о связи Скандинавии с Новгородом в X веке. Между детьми Святослава сделалось междоусобие. Ярополк киевский убил брата Олега. Как только Владимир услышал об этом убийстве, тотчас убежал из Новгорода за море искать помощи у шведов. На новгородцев он, вероятно, не надеялся, и действительно, как только он отправился за море, Ярополк прислал своих посадников в Новгород, и новгородцы приняли их без сопротивления. Новгородцы могли быть или слишком слабы, или же не полюбили Владимира и добровольно признали своим князем его брата и соперника. Вернее последнее, потому что Владимир только с помощью чужеземцев победил Ярополка. Впоследствии же, когда Ярослав добывал Киева, новгородцы имели настолько силы, чтоб оказанная ими помощь могла заслужить особую благодарность от князя. Теперь варяги, помогавшие Владимиру, требовали себе воздаяния за помощь князю. Когда Киев перешел в руки Владимира, варяги, с которыми он добывал отцовскую столицу, сказали: ‘Это наш город! Мы взяли его. Давайте нам окупу по две гривны с человека!’ О новгородцах нет и помину. Если в Киеве могли так отзываться норманны, то в Новгороде они должны были поступать еще произвольнее. Вероятно, Новгород, безропотно признавший власть Ярополка в то время, как Владимир был за морем, был покорен последним с помощью варягов, и во все время своего княжения Владимир обращался с ним как с змлею, завоеванною оружием.
______________________
* Толкование Соловьева, будто мира деля значит ради мирского порядка (общественного, от слова мир — община), едва ли можно принять. Слово мир употребляется чрезвычайно часто в летописях, и всегда — в смысле ‘рак’: докотиша мир, дал мир, на миру (в мирное время). Нет основания думать, чтобы в одном только этом месте это слово употреблено было в особом значении, таком, в каком не является никогда.
______________________

III. Крещение Новгорода. — Новгород под властью Киева. — Возвращение его независимости

Русская земля приняла св. крещение. Из Киева христианство разливалось по славянским землям русского союза. Оно явилось и в Новгороде. В Никоновском списке Сильвестровской летописи рассказывается коротко, что в 990 году сам Михаил, первый русский митрополит, прибыл в Новгород с епископами, данными ему в числе шести от патриарха, с Добрынею, Володимировым дядею, да с Анастасом, греком, предателем Корсуна. Проходя по землям, они сокрушали идолов, многих людей окрестили, воздвигли церкви, поставили священников по городам и селам. Летопись ничего не говорит о сопротивлении со стороны язычников. ‘Была, — выражается она, — тишина велия отвсюду’*. Но, как видно, это была только первая посадка христианства и принялась довольно плохо. Язычество было слишком сильно на севере, принятие христианства не предуготовилось предварительным свободным распространением новой веры, как это было в Киеве, при долговременных его сношениях с Грециею.
______________________
* П. С. Л, IX, с. 64.
______________________
В 992 году при Михаиловом преемнике, митрополите Леонтии, епископ Иоанн, назначенный в Новгород, пришедши туда, должен был еще раз сокрушать идолов и разорять требища*. Об этой второй проповеди христианства в Новгороде сохранился в так называвшейся Иоакимовской летописи рассказ, очень правдоподобный и, вероятно, основанный на вековых местных преданиях, как и многое в этом повествовательном отрывке, не лишающее его исторического значения, при всем том, что в нем довольно искажений. Вообще, по известию этой летописи, тогдашнее крещение русского мира происходило не так добровольно и умильно, как можно заключить по рассказам Сильвестровой летописи. Вместе с мирными пастырями-учителями словесного стада ходили в другом роде проповедники: Добры-ня, дядя Володимиров, да Путята, Володимиров тысячский, а с ними была ратная сила. Где не довлели пастырские увещания, там употреблялись более плотские средства. Таким образом они крестили в разных землях славяно-русского мира народ, где сотнями, где тысячами — как где случится. Неверные люди и скорбели, и роптали, да нечего было делать: не смели сопротивляться ратной силе. Первоначально войско проповедников было, конечно, из Киева, но потом в каждой земле вербовали в него новокрещенцев, и таким образом увеличивалась сила. Приобрев страхом в одном месте новых христиан, апостолы из них же добывали орудия на страх другим местам. Тогда легко было возбуждать воинственные страсти и набирать охотников воевать других: иные могли креститься только для того, чтоб их взяли в войско, легко было при этом пользоваться старыми соперничествами и предрассудками, господствовавшими между одними и другими землями и местами: находились, вероятно, такие, которые радовались случаю припомнить старину соседям, наконец, удалое честолюбие легко щекоталось и возбуждалось вообще желанием дать почувствовать другим свою силу и заставить других делать по-своему, а не по-ихнему. Так, Добрыня и Путята, бывши с епископами в Ростове, набрали в свое войско новокрещенных ростовцев и пошли к Новгороду. Пока войско, проходя от Киева по разным землям, дошло, наконец, до отдаленного Новгорода, оно, конечно, усилилось до самой высокой степени, и Новгороду суждено было у себя встретить более гостей, чем другие земли. До того новгородцы-язычники показывали терпимость к христианам, по крайней мере, существовала в Новгороде христианская церковь Преображения, построенная, верно, в приход митрополита Михаила, жили спокойно среди язычников новопринявшие крещение их соотечественники. Но когда услышали язычники, что к ним идет ратная сила с тем, чтоб уничтожить богов — их прадедовскую святыню, то составили вече и приговорили не впускать приходящих в город и не выдавать богов. Левая сторона города по течению Волхова держалась упорнее старой веры, притом же была укреплена. Проповедники с войском пришли прежде на правую (Торговую) сторону и увидали, что мост разобран и против них на берегу выставлены камнеметные орудия, называемые пороки: туча каменьев грозила им, как только они покусятся силою переходить на другой берег. Стали они крестить людей на правой стороне и в течение двух дней окрестили их несколько сот, только вообще заметили, что слово крестное представляется неверным безумием и обманом. На левой стороне старший жрец Богумил, прозванный за свое сладкоречие Соловей, возбуждал народ стоять за веру предков. Тысячский Угоняй ездил по городу и кричал: ‘Лучше нам помереть, чем отдать на поругание наших богов’. Тогда тысячский Володимиров, Путята, муж храбрый и смышленый, ночью переправился с пятьюстами ростовцев на другой берег. Новгородцы ошибкою приняли их за своих и впустили в город. Ростовцы схватили Угоняя в его дворе, схватили несколько других таких же коноводов (передних мужей). Путята отправил их тотчас на правый берег к Добрыне. Разнеслось об этом по городу. Народ рассвирепел, и тут-то возбудилась в нем неистовая ненависть к христианству, разметали церковь Преображения, ограбили и разорили дома христиан. Тогда, вероятно, убили жену Добрыни, разорили его дом, перебили некоторых из его родни, хотя Иоакимовская летопись говорит об этом прежде, чем о переправе Путяты на левый берег, но так как разорение церкви и христианских домов последовало уже как следствие народного раздражения, возбужденного этою ночною переправою и нападением на Угоняя, то, вероятно, и поступок с семьею и с домом Добрыни должен был произойти в эти часы всеобщего народного волнения. Странно, однако, что Добрыня, зная хорошо дух новгородский, оставил жену свою и родных в Новгороде, когда собирался туда идти и когда ожидал, что его могут встретить как неприятеля: в таком случае он заранее бы распорядился удалить их в более безопасное место. В то же время до пяти тысяч новгородцев вступили в жестокую сечу с Путятою и ростовцами, тогда Добрыня, пользуясь темнотою ночи, переправился на другой берег и зажег дома на берегу. Сделалось всеобщее смятение, многие бросились тушить пожар, а знатные люди, бояре, послали к Добрыне просить мира. Добрыня приказал сам спасать город и перестать грабить. Расправа пошла над богами: деревянных идолов сожгли, каменных побросали в реку. Мужчины и женщины, старые и малые, с воплем и плачем умоляли пощадить богов и не поругаться над ними. ‘Что вы, безумные, их жалеете, — говорил им Добрыня: — что это за боги, что сами оборониться не умеют! Какой пользы от них ожидать!’ Конечно, беззащитность богов должна, была произвести на массу влияние, как всегда бывало в подобных случаях, когда народ, видя бессилие своих идолов, начинал в них сомневаться, но, по известию повествователя, новгородцы все-таки не хотели креститься. Понятно, что насилие должно было оскорблять вольный дух ильменских славян, хотя не раз поражаемый, но еще не сломленный и не задушенный ни долговременным гнетом, ни чуждым нравственным влиянием. Новгородцы шли в воду только по крайней неволе, не хотевших тащили воины в Волхов: мужчин крестили выше, а женщин ниже моста, и многие, чтоб остаться некрещенными, прибегали к хитрости и уверяли, что они уже крещены. Поэтому проповедники надевали всем крещенным на шею крестики. Повиновались новгородцы, — некуда было деться, омылись в воде, крестики надели, но в душе надолго оставались по крайней мере не христианами, если не совсем язычниками. В воспоминание насильственного крещения после того долго упрекали новгородцев и с насмешкою говорили им: ‘Путята вас крестил мечом, а Добрыня огнем’**.
______________________
* П. С. Л., IX, с. 65.
** Татищ., I, 38-40.
______________________
О Перуне, главном идоле, сохранилось в последующих веках такое предание. Когда его сбросили с моста, вступил в него бес и начал идол кричать: ‘О, горе, ох, мне! Достался я в немилостивые руки’. Плывя под большой мост, он бросил на мост палку и сказал: ‘Поминайте меня этим, новгородские дети!’ Запрещено было перенимать его. Несчастный божок приплыл к берегу у Пидьбы (на устье реки Пидьбы, впадающей в Волхов с левой стороны, ниже Новгорода). Пидьбянин вышел на реку, собираясь на лодке везти в город горшки на продажу: видит Перуна, ударил его шестом и сказал: ‘Довольно ты, Перунище, поел-попил, плыви теперь прочь’.
Сказание о насильственном крещении Новгорода, по Иоакимовской летописи, подтверждает то, что в этот период времени Новгород находился в качестве покоренной земли под такими условиями, которые не позволяли новгородцам показать свою самобытность. Избранный добровольно новгородцами, Владимир покорил его себе с помощью варягов-норманнов, а потом, ставши киевским князем, удерживал над ним свою власть: таким образом, Новгород чрез него подпал под власть Киева, стал как бы пригородом последнего. Когда печенеги стали сильно налегать на Киевскую землю, Владимир в 997 году отправился в Новгород набирать воинов (по верховне вое). Новгородцы должны были проливать кровь вдали от родины на защиту далекой земли*. Новгородцы обязаны были платить киевскому князю две тысячи гривен в год и еще тысячу гривен давали на гридней княжеских, то есть на гарнизон, державший город в повиновении. Сыну киевского князя, Ярославу, поручено было управление. Но, обращаясь с Новгородом как с покоренным краем, киевский князь не уничтожил внутреннего самоуправления города, потому что в Новгороде были посадники, которые собирали дань и давали поставленному над ними князю. Неизвестно, в каких условиях находилась тогда власть князя к правам посадника, судя по вышеприведенному известию, последний служил как бы посредником между властью князей и народом. Скандинавские саги недаром описывают Ярослава любостяжательным и скупым. Собирая с Новгорода уроки, он не отсылал их своему отцу, и старик должен был собираться в поход против сына, чтоб удержать Новгородский край в зависимости от Киева. Но как только Ярослав услышал, что отец хочет идти на него, то убежал к варягам за море, так же точно, как сделал его отец, когда ему угрожал брат Ярополк. Дело восстания Ярослава против отца было совсем не народным новгородским делом: Новгороду не легче было оттого, что Ярослав не платил отцу, а себе оставлял то, что собирал с новгородцев. Новгородцы, как видно, не дали ему помощи на отца, оттого он и бежал за море. Прибывшие с ним потом из-за моря в Новгород варяги обращались с жителями своевольно и насиловали новгородских жен. Чужеземное насилие вывело новгородцев из терпения: до сих пор их порабощение ограничивалось платежом князю дани, теперь же чужеземцы, приведенные князем, посягали на их домашние права: составился заговор, перебили варягов. Летописец с точностью указывает на самое место, где произошло это убийство, — во дворе Поромони, Поромоня был, вероятно, один из зачинщиков заговора. Ярослав вышел за город в Раком (на правом берегу Ильменя) и послал к новгородцам сказать: ‘Уже мне не воскресить побитых’. Он приглашал зачинщиков к себе, вероятно, на мировую. Обольщенные его словами, они явились и были все изрублены. Но в ту же ночь пришло известие, что Святополк перебил братьев. Тогда Ярослав сам явился на вече в поле, просил прощения у новгородцев. Новгородцы отвечали: ‘Если, князь, наша братья изрублена, то мы можем постоять за тебя!’ Соловьев справедливо объясняет согласие новгородцев тем, что, вероятно, Ярослав успел соединить свое дело с делом Новгорода и предоставил новгородцам возможность освободиться от дани, которую платили они киевскому князю. Святополк, овладевши Киевом, уже потому самому имел притязание на Новгород: при Владимире Новгород подчинялся Киеву, — так должно было оставаться и при Святополке, который стал преемником Владимира.
______________________
* Лаврент. сп., стр. 55.
______________________
Новгород, принимая сторону Ярослава, в случае успеха его мог возвратить себе полную независимость. Летописец говорит, что Ярослав собрал варягов тысячу, а прочих сорок тысяч.
Что касается до варягов, то, вероятно, новгородцы перебили только тех из них, кого считали особенно виновными, и действительно, всего варяжского отряда они перебить не могли, когда это избиение происходило в одном частном дворе, где могло поместиться только ограниченное количество. Относительно числа прочих 40 000 едва ли можно принимать его в том самом виде, в каком оно показано в летописи: довольно будет, если заключить по нем, что число поступивших в ряды Ярослава новгородцев было велико. Как бы то ни было, новгородцы приняли усердно сторону Ярослава потому, что видели возможность своего освобождения от Киева, и с помощью их ополчения Ярослав выиграл войну. Замечательно, что во время этой войны проявилось притязание не князя, но киевлян на власть над новгородцами. Когда дошло дело до битвы, киевляне, бывшие у Святополка, задирали новгородцев, называли их плотниками и грозили обратить их на постройку своих хором. Киевляне смотрели на новгородцев как на слуг своих, а не только как на данников своего князя: а вы плотници сущи! а поставим вы хоромом рубити нашим! Эти плотники, эти подданные Киева, в свою очередь, сделались господами. Святополк был разбит, Киев завоеван. Ярослав раздавал всем новгородцам по 10 гривен каждому: то было право победителей, право завоевателей.
Победитель недолго спокойно усидел в Киеве. Святополк привел Болеслава. Произошла новая битва — битва с ляхами в 1018 году, на берегу Буга. У Ярослава были кроме Руси, т.е. полян, наемные варяги и словене, т.е. новгородцы, те, вероятно, которые остались у него служить на юге. Ярослав был жестоко разбит и только с четырьмя мужами убежал в Новгород. Не надеялся он и там удержаться и хотел бежать за море, но тут новгородцы под руководством Коснятина, Добрынина сына (хотя не новгородца по предкам, но сжившегося с Новгородом и, вероятно, там увидевшего свет), остановили Ярослава, сожгли приготовленные лодки и изъявили готовность сами помогать Ярославу. Сделали складчину от старост по 10 гривен, от бояр по 18 гривен, а от мужа по 4 куны*. Однако силы новгородцев были не так важны, как их готовность. Осмотревшись, увидали, что приходилось приглашать наемников, — и поехали за море за варягами. Оно было естественно: последнее поражение должно было обессилить новгородскую военную силу, да и прежняя победа не далась даром. Новгородцы поставлены были в такое положение, что необходимо должны были из всех сил тянуть, чтоб помочь своему князю. Победа Святополка грозила им совершенным порабощением. Уже теперь не довольствовался бы великий киевский князь возвращением прежнего подданства: теперь присоединилось бы мщение за прежнее поражение, дело Святополка было уже и прежде делом Киева: теперь оскорбленное самолюбие киевлян подвергло бы освободившихся подданных той неволе, какая всегда ожидает неудачно возмутившихся рабов. Новгородцы необходимо должны были стоять дружно за Ярослава, чтоб себя самих спасать. Победа при реке Альте в 1019 году утвердила навсегда свободу Новгорода. Новгородцы в другой раз и уже навсегда доставили Ярославу великое княжение в Киеве. С этих пор зависимость от Киева, возникшая в княжение Владимира, поддержанная связью князя с скандинавскими государями, прекратилась. По Софийскому Временнику, Ярослав, наградивши новгородцев деньгами в таком же размере, какой, по Новгородской летописи, представил Ярослав новгородцам после первой своей победы над Святополком, дал им ‘Правду’ и ‘Устав’ — грамоту**.
______________________
* Здесь, вероятно, муж не означал княжеского дружинника, ибо невозможно, чтобы приближенный к князю платил так мало в сравнении с боярами, когда очень было естественно, что в княжеской дружине находились бояре, т.е. люди знатные, богатые.
** Соф. Bp., I., 134. Списав грамоту, рече: по сему ходите и держите, якоже списах вам.
______________________

IV. Значение Ярославовой грамоты. — Новгород до борьбы Мономаховичей с Ольговичами

До нас не дошла эта грамота, и содержание ее в подробности определить невозможно, но о смысле ее мы судить и заключать можем. В общем значении эта грамота давала или, лучше сказать, возвращала Новугороду старинную независимость — право самоуправления и самосуда, освобождала Новгород от дани, которую он платил великому князю киевскому, и предоставляла Новгороду с его землею собственную автономию. Мы имеем много грамот новгородских с половины XIII века до конца XV — каждая заключает в себе больше или меньше, в главных чертах, повторение предыдущей: они ссылаются на грамоту Ярослава как на свой первообраз. Нет никакого основания сомневаться в действительности этой первообразной грамоты. Прошло после Ярослава много веков, Новгород, охраняя свою независимость и гражданскую свободу, постоянно указывал на Ярославовы грамоты как на свою древнюю великую хартию. Имя Ярослава было всегда священным в Новгороде. Место, где собиралось вече, место, с которым поэтому соединялось значение новгородской свободы, называлось Ярославовым двором или дворищем. Новгород, низведенный перед тем на степень киевского пригорода, опять стал старейшим, самобытным городом, главою земли своей. Только Ладога со своим округом дана была в управление шведу Рагнгвальду, но по смерти его снова присоединена к Новгородской земле.
Для русской истории останется навсегда незаменимою потерею та краткость известий, которою отличаются наши летописные повествования о новгородских делах XI и XII веков. Летопись становится несколько пространнее против прежнего только со времени 1134 года, именно со Всеволода Мстиславича, но принимает тон более непрерывного и пространного рассказа только с XIII века. Эта неполнота послужила поводом к различным предположениям и теориям. Существовало мнение, что Новгород с самого основания русской федеративной державы стоял особняком от всей остальной Руси и сохранял право свободного избрания князя и самоуправления, которое было ему одному присущим и не было достоянием других земель. Это совпадало с тем предположением, что Новгород сам призвал князей, а южные земли были покорены, следовательно и находились в отношениях, менее благоприятных к власти. Но если Новгород был первым, призвавшим князей, и вначале находился поэтому в отношениях к власти более независимых, чем Киев, Чернигов и вообще Южная Русь, то, с другой стороны, нельзя не заметить, что после того, как сделался в нем князем Владимир, он попадает в такую зависимость, которая ставит его к власти на низшую степень, чем земли иные, хотя были покоренные, даже в последующее время, уже после Ярослава, когда и несомненно он освободился от этой зависимости, остались следы отношения к Киеву, которые не показывают какого-нибудь исключительного преимущества Новгорода в правах пред другими землями. По воззрению тех времен, город, бывший главою земли и, следовательно, старейшим, управлялся князем, Новгород же после Ярослава управлялся посадником, посланным из Киева, Остромиром. Мы же знаем, что посадниками управлялись только пригороды, и послать посадника вместо князя было унизительно для города. Таким образом, если принимать, что Новгород составлял исключение в ряду других земель, то в этом отношении исключение было не преимущество. Но главное, чем можно возразить против мнения об исключительности Новгорода по какому-то древнему праву, это то, что везде, во всей Руси, видны одни и те же начала, те же веча, то же участие народа в выборе князей, только разные обстоятельства в разных землях то благоприятствовали проявлениям народной свободы, то препятствовали ей. Наследственный принцип не поглощался нигде выборным вполне. Нигде последний не уничтожался совершенно, но зато и в самом Новгороде, при вольном избрании князей, при видимом торжестве выборного начала, не забывалось наследственное. Не только новгородцы считали обычаем, чтоб князь, избранный ими, был из Рюрикова дома, но обращали внимание и на его ближайшую генеалогию и охотно принимали таких князей, с отцами которых были в хороших отношениях или которых отцы у них правили. Нередко бывало, что сын княжил в Новгороде, где прежде княжил отец. Они любили Мстислава Мономаховича и принимали детей его, любили Мстислава Храброго и с энтузиазмом стали обороняться под знаменем сына его, Мстислава Удалого. Неоднократно проявлялось в Новгороде предпочтение одной какой-нибудь линии князей пред другими: таким образом, в XII веке видна любовь к потомству Мстислава, сына Мономаха. В XIII веке избрание князей сосредоточивается около линии Ярослава Всеволодовича, и преимущественно около детей Александра Невского. В XIV веке Новгород постоянно склоняется к московским князьям. Ни в обычае, ни в праве Новгорода не было совершенного изъятия наследственности в выборе князей, а если выборное начало часто брало верх над ним, то случалось то же в Киеве, и в Полоцке, и везде, как скоро представлялся к этому случай или нужда. Новгород в этом отношении не был исключением. Мы не знаем настолько подробностей внутреннего быта иных земель, чтобы судить, в какой степени Новгород проявил себя особенным от других по развитию выборного права.
Другое мнение было обратное, противоположное этому. Так как со времени Всеволода Мстиславича является осязательно право Новгорода выбирать и изгонять князей, то некоторые историки и признавали, что только с этого времени, при благоприятной для Новгорода враждебности князей между собою, выработалось право свободного избрания и самоуправления.
Соловьев полагает, что грамоты Ярославовы касались только финансовых льгот, а не обнимали собою администрации, что Новгород продолжал зависеть тесно от великого князя киевского, и зависимость эта выказывается тем, что в Новгород князья посылались, а не избирались, что даже самые посадники присылались из Киева. Но Суздальская летопись, не расположенная к новгородским патриотическим стремлениям, говоря о событиях XII века, сознается, что новгородцы издавна, от времен древних князей, имели свободные права*. Это одно место не дозволяет нам в событиях призвания князей искать какого-нибудь древнего права, стеснительного для выборного начала. Собственно, мы мало знаем, в каких отношениях был Новгород к князьям до Всеволода Мстиславича, но ничто не дает нам права заключать, что он не держался на тех же основаниях свободы, какие мы встречаем в его отношениях к князьям впоследствии — в XIII и XIV веках, на основании грамот, которых первообразом служит грамота Ярослава, существовавшая еще в XI веке. Видно только, что сначала Ярослав правил сам и Киевом и Новгородом и посещал последний, так, в 1036 году посадил он там сына своего Владимира. Отсюда возник обычай, что старший сын великого князя был посылаем в Новгород, Владимир был старший сын. По смерти его в 1052 году был князем Изяслав Ярославич, старший сын. Достойно замечания, что, будучи князем новгородским, Владимир не постоянно жил в Новгороде: воевавши с новгородцами емь в 1042 году, в следующем он уже был не в Новгороде, но занимался делом, не имевшим отношения к Новгороду, именно — походом на Грецию, а в 1045 году опять был в Новгороде, где заложил тогда Св. Софию. Следовательно, постоянное присутствие князя не считалось тогда необходимым: управление Новгорода и без него шло своим путем. Изяслав, бывший князем новгородским, когда сделался князем киевским, не послал в Новгород князя, а посадил Остромира посадника. Если принимать во внимание, что в городах старейших были князья, а в пригородах посадники, то в этом посольстве посадника можно видеть как бы унижение Новгорода и стеснение прав его. Но и в последующие времена мы видим также, что в Новгороде были вместо князей наместники, отчего, однако ж, Новгород не терял ни своего значения, ни своей независимости: это означало только, что Новгород признавал своим князем того, кто был вместе и великим. Великий же мог послать туда или сына, или наместника-посадника. После, когда Изяслава прогнал Святослав, Новгород признал власть нового киевского князя в 1069 году, и в Новгороде стал после князем сын его, Глеб, убитый в Заволочье в 1079 году. Но достойно замечания, что Глеб оставался новгородским князем и после 1076 года, когда, по смерти отца его Святослава, великим киевским князем стал опять Изяслав Ярославич. Очевидно, в поставлении князем Глеба не играло роль слепое повиновение какому-то праву подчинения Киеву и преемничеству старших сыновей киевского князя, а участвовало и свободное признание. Только по смерти Глеба сделался князем новгородским сын киевского князя Изяслава, Святополк, но остается под сомнением: действительно ли он признан князем потому, что был старший сын киевского князя? По Лаврентьевскому списку, Глеб убит был в 6586 году весною, на место его поступил тотчас же Святополк, в тот же год, в октябре, убит Изяслав, киевский князь, отец Святополка. Новгородская летопись указывает, напротив, смерть Изяслава прежде смерти Глебовой, именно в 6586-м, а Глебову — в 6587 году**. Софийский Временник смерть обоих князей переносит в 6587 год, но смерть Изяслава указывает раньше Глебовой***. Если последний порядок событий справедливее, то Святополк поступил в Новгород уже после смерти отца и, следовательно, не так, как старший сын киевского князя. Когда киевским князем был Всеволод, Святополк продолжал, однако, несколько лет быть князем новгородским и только в 1087 году переселился в Туров. Ясно, что на княжение старших сыновей киевского князя в Новгороде не следует смотреть как на что-то обязательное для Новгорода. Это были случаи, которые поддерживались тем, что Новгород сознавал свое старейшинство, после Киева, в ряду русских земель и потому находил уместным, чтобы, сообразно такому своему достоинству, и князем у него был старший сын старейшего над всеми князьями русских земель. От времен Ярослава до конца XI века не видно участия Новгорода в поставлении у себя князей, но не следует забывать, что известия о Новгороде, вообще относящиеся к этому периоду времени, слишком кратки, и мы не знаем подробностей, которые бы могли указать нам на влияние народного начала и разъяснить степень его участия в этом вопросе. Но в последние годы XI века Новгород ярко заявил это участие. Неизвестно, кто был князем в Новгороде после ухода Святополка в Туров в 1087 году. Этот уход не понравился тогда новгородцам. В одних источниках**** указывается на посажение Мстислава в Новгороде как на факт, непосредственно следовавший за уходом Святополка, но, по другим летописям*****, первое призвание Мстислава было в 1095 году из Ростовской земли. Как бы то ни было, в 1095 году новгородцы являются с самобытным правом выбирать князя. Пред тем князья советом назначили в Новгород князя Давида смоленского. Но едва Давид поехал в Новгород, как новгородцы сказали ему: ‘Не ходи к нам, воротись и сиди в Смоленске!’ Они избрали своим князем Мстислава, сына Мономаха, бывшего прежде в Ростове. С этих пор в летописях уже постоянно видно, что Новгород избирает себе своих князей, но неизвестно и ничто не дает нам повода сомневаться, чтоб то же право им не было сознаваемо и прежде. Действительно, случаи, что старшие сыновья великих князей киевских были князьями новгородскими, побуждали самих князей пытаться обратить их в правный обычай. В 1102 году Святополк и Владимир составили между собою ряд, чтобы Мстислава взять из Новгорода и посадить во Владимире-Волынском, а Новгород дать сыну Святополка. Мстислав по приказанию отца прибыл в Киев. Но тогда новгородцы, приехавшие с ним, говорили от лица всего Новгорода такие речи: ‘Нас прислали к тебе и сказали так: ‘Не хотим Святополка, ни сына его, — если у него две головы, то посылай его. Мстислава дал нам Всеволод, мы вскормили себе князя, а ты ушел от нас’******. Святополк сколько с ними ни бился, сколько ни спорил, но ничего не мог сделать и должен был уступить, Мстислав отправился снова в Новгород. Таким образом, несправедливо, чтоб события, случившиеся при Всеволоде Мстиславиче, произвели коренной переворот в политическом порядке Новгорода. Мстислав пробыл князем до 1117 года. Когда его взяли в Киев, приготовляя к великому княжению, в Новгород был послан сын Мстислава, Всеволод. Тогда произошло какое-то смятение, которого подробности ускользнули от летописцев. В следующем году Владимир-Мономах, с Мстиславом, призвавши новгородских бояр в Киев, привели их к крестному целованию, а некоторых заточили в тюрьму. Это были те, которые грабили каких-то Даньслава и Ноздрьчу, в том числе был сотский Ставр, к которому, быть может, относится старая песня о боярине Ставре Годиновиче. На этот факт нельзя смотреть как на доказывающий недостаток той свободы, какая является впоследствии, потому что и после случались примеры, когда князья действовали, по-видимому, самовластно, сажали в тюрьмы, ссылали и сменяли, но в самом деле они позволяли себе это потому, что опирались на сильную партию в народе. И здесь, как видно, Владимир и Мстислав расправились с такими, которые составляли немногочисленную партию, имевшую против себя большинство. Поступок Мономаха не лег тяжелым воспоминанием на новгородцев, впоследствии имена Мономаха и Мстислава для них были любезны. Так же точно по известию, что в 1120 году пришел какой-то Борис посадничать в Новгороде, нельзя делать заключения, что в это время посадник поставлялся в Новгород без воли граждан. Мы не знаем, чтi это за Борис, может быть, он был и новгородец, и призван вечем к своей должности из временного жительства в Киеве, а может быть, это княжеский наместник. Точно так же неизвестно, кто был Данил, пришедший из Киева посадничать в Новгород в 1129 году7*. Находя, что в конце XI века новгородцы уже смело проявляли сознание права избирать князей, изгонять их и составлять самоуправное тело, не видим поводов думать, чтоб и ранее этого времени то же сознание не существовало в такой же силе. Возвращенная Ярославом посредством грамот Новгороду независимость не была подавлена с тех пор. Несомненно, что Новгород, при сознании самобытности, сознавал, однако, единство с остальною Русью, и так как политическое единство России было в то время крепче, чем впоследствии, когда уже его ослабили частые междоусобия князей и областных племен, то Новгород выражал это сознание большим своим примыканием к Киеву как к центру. Великий князь для Новгорода был верховный глава, установитель ряда, он долженствовал им быть для всей земли Русской. Это понятие оставалось неизменно в течение последующих столетий. Как при Изяславе Ярославиче новгородцы сознавали эту верховность в киевском князе, так впоследствии — во владимирских и, наконец, в московских князьях. Это сознание шло рядом с сознанием областного права и своей гражданской и политической свободы. Как при Святополке новгородцы предлагали киевскому князю послать к ним сына, если у него две головы, как скоро они сами хотели не этого, а другого князя, — так впоследствии они готовы были с оружием отстаивать всякие превышения, по их понятию, власти со стороны великих князей, когда последние жили во Владимире и Москве. В основе всего этого не лежит что-нибудь совершенно исключительное, принадлежащее одному только Новгороду и совершенно чуждое другим землям. Федеративное или удельно-вечевое начало проникало жизнь и других земель, только в Новгороде оно проявилось осязательнее. И этому были причиною следующие обстоятельства: во-первых, географическое положение страны становило Новгород вне тех потрясений, какие испытывали другие русские земли, как, напр., южные. Новгород был отдален от кочевья диких орд тюркского племени, которых соседство было столь гибельно для Южной и Средней Руси. Если бы даже половцам пришла непреодолимая охота разорить Новгород, если бы половецкие орды решились пуститься в такое далекое пространство, то Новгород находился за дремучими лесами и болотами, путь к нему до крайности был неудобен, сообщение производилось водою, а орды ходили только по степям. Инородцы чудского племени, окружавшие Новгород, не отличались предприимчивостью: они только защищали себя, да и защититься не могли, и — рано или поздно — уступали нравственной и физической силе славянских поселенцев. Таким образом, изгнанные из Новгорода князья не имели возможности возвращать себе власть при посредстве чужеземных сил, как это делалось часто на юге. Новгородская земля не была проходная, как, например, Киевская, Черниговская, Волынская, Смоленская, и потому не могла сделаться поприщем перекрестного столкновения интересов князей и племен. Новгород стоял вдали, так сказать, в углу, за ним кончался русский мир. Новгород в землях к северу, востоку и западу от него естественно был господин: ни в какой другой русской земле не могло образоваться побуждения посягать на эти отдаленные страны. Тогда как другие земли, соприкасаясь между собою в неясности границ, имели поводы ко взаимному столкновению, Новгород со своими владениями самою природою поставлен был в такое положение, которого законность выказывалась для всех сама собою, более чем в других краях русского мира. Новгород расширял свои владения на три стороны: к северу, востоку и западу, и не встречал соперничества с другими русскими землями, в то же время увеличение владений приносило ему богатства, самые эти богатства доставать и пользоваться ими первоначально могли только новгородцы: эти богатства состояли в мехах и добывались в таких краях, куда проникать, по месту жительства, удобнее было новгородцам, чем другим. Вместе с этим Новгород, находясь недалеко от Балтийского моря и овладев его берегами, естественно должен был стать главным пунктом торгового сообщения всего русского мира с Балтийским морем и чрез то с Европою. Центры других земель, как, например, Полоцк и Смоленск, принимали участие в балтийской торговле, но по своему положению должны были занимать второстепенное место, потому что Новгород был ближе к морю, стоял на самом удобном пути и владел этим путем вплоть до моря. Между тем, пока эти выгоды постепенно не установились, сам по себе новгородский край не представлял приманки для князей и их дружинников в те времена, когда русская жизнь имела еще тяготение к югу. Властью в Новгороде стали дорожить уже тогда, когда великие князья нашли себе другое удобное помещение на северо-востоке, а не на юге. Тогда только князья смотрели на княжение в Новгороде как на что-нибудь достойное домогательства. В XI и даже XII веке новгородцы обвиняли князей, зачем они уходили от них. Когда Мстислава хотели от них взять, они предъявляли свои права на него, говоря, что они вскормили себе князя: видно, что в те времена новгородцы дорожили князем, как скоро находили такого, который был им по нраву.
______________________
* Издавна суть свобожени прадеды князь (Лавр, сп., 154).
** Новг., 1, 3.
*** Соф., I., 148.
**** Карамзин, т. II, примеч. 163.
***** П. С, I, 98. Соф. Врем., I, 150.
****** Полн. Собр. лет., т. I, с. 117.
7* Новг. л., I,5.
______________________
Много должно было способствовать образованию особого характера новгородской жизни и этнографическое родство Новгорода с Южной Русью. Отрывок племени, очень близкого к южнорусскому, а может быть, и того же самого, заброшенный в незапамятные времена на отдаленный север, должен был невольно склоняться народною симпатиею к Киеву, где новгородцы находили в обитателях сходство и в языке, и в нравах, когда, между тем, окружавшие их славяне представляли в этом отношении черты более отличные. Даром что временное подчинение и подданство Киеву в конце X и начале XI века произвело некоторую враждебность во взаимном воззрении Руси и Новгорода: дружелюбный характер возобновился, когда победы новгородцев, посажение ими в Киеве государя сбили высокомерие победителей, когда киевляне не имели уже права называть их в насмешку ‘плотниками’, которых они, их господа, заставят строить себе хоромы. Этнографическое родство новгородцев с южноруссами необходимо должно было участвовать в этом тяготении Новгорода к югу — к Киеву: оно проявляется в первые века нашей удельно-вечевой истории резко и оригинально. Край отдаленный, разрезанный другими землями, вмещал народные элементы иные, чем в этих близких землях, сходные с теми, которые господствовали вдалеке. Самая эта даль поддерживала симпатию. Новгород оставался в крепкой связи с Южной Русью и только тогда стал примыкать к восточному центру, когда, с одной стороны, южный край опустел, упал силами и потерял свое значение, а с другой — выгоды быть в связи с восточным краем преодолели прежнее народное нерасположение. Но если этнографическое свойство с Южной Русью поддерживало народную и политическую связь Новгорода с нею, то, с другой стороны, этнографическое различие с племенем восточно-русским, без сомнения, способствовало стремлению удерживать свою областную самобытность, когда обстоятельства клонили Новгород к Восточной Руси. Таким образом, первое, в более древние времена, не дало Новгороду совершенно отложиться от русского мира, укрепляло сознание единства со всею Русскою державою, со всею группою земель, находившихся под первенством Киева, второе, в последующие времена, не давало Новгороду скоро слиться с остальным русским миром и побуждало противодействовать возникавшему единодержавию. Наконец, ряд исторических событий способствовал самобытному складу новгородского быта. Низведенный на степень киевского пригорода, Новгород оказал важное пособие Ярославу, получил от него грамоты, которые сделались фундаментальным историческим преимуществом, — как в воспоминании новгородцев, так и в сознании князей. Князья помнили, что Великий Новгород оказал услугу их прадеду, их общему родоначальнику, Новгород указывал князьям на свои грамоты как на право, полученное им от общего родоначальника княжеского дома. Без сомнения, сами по себе эти грамоты, без изложенных выше условий, были бы скоро попраны и забыты, но когда положение, в каком находился Новгород, помогало сохранению их силы, когда нарушать их было нелегко, да нередко и не представлялось в этом необходимости, — при таком положении дел грамоты эти получали великое значение и мало-помалу стали обычаем, почтенною дедовскою маститою древностью, которую нарушать было бы нравственным проступком. Новгород имел то же, что другие земли, но это общее достояние освящено у него было особым образом. Таких обстоятельств не случалось в других землях. Впоследствии, когда начались междоусобия Ольговичей с Мономаховичами, а вслед за тем — дома Юриева с Мстиславичами и их потомками, и вместе земель восточно-русской и южнорусской, — Новгород, до того времени державшийся связи с Киевом, часто находился в недоумении, к какой стороне пристать, и он должен был сообразоваться с своими выгодами. Частая перемена великих князей, неясность прав на великокняжение способствовали большему утверждению областной автономии в противоположность единству, связуемому властью великого князя.
В ряду событий новгородской истории XI века обращает на себя внимание нападение двух князей полоцких — в 1020 году Брячислава и в 1066-м и 1069-м — Всеслава. Во всех трех случаях набеги сопровождались грабежом и пленением. В первый раз хотя Брячислав успел взять Новгород и погнал из него много пленников, но был потом разбит. Всеслав в 1066 году взял Новгород и ограбил его, в 1069 году напал опять и был отбит князем Глебом. Этот Всеслав был отпущен ‘Бога деля’ — говорит летописец.

V. Новгород в эпоху княжеских междоусобий. — Ополчение Андрея. — Чудо знаменской иконы Богородицы. — Покушения князей Суздальской земли. — Всеволод. — Ярослав

Возникшие в Южной Руси распри Мономаховичей и Ольговичей изменили спокойное отношение Новгорода к великому княжению в Киеве. Общая буря междоусобий не миновала и Новгорода. По привязанности к памяти Мстислава, так долго бывшего князем новгородцев, они ладили с сыном его, Всеволодом, пока жив был отец, но по смерти его Всеволод прельстился призывом преемника Мстиславова, Ярополка, и переехал в Переяславль, надеясь стать со временем великим князем. Ему не удалось удержаться в Переяславле: Юрий суздальский и брат его Андрей прогнали Всеволода, и он опять явился в Новгороде. ‘А помнишь ли, — говорили ему новгородцы, — ты обещался у нас и умереть, зачем же нас оставил?’ Призвали ладожан и псковичей на общее вече и прогнали Всеволода. Но вскоре, как только удовлетворена была досада, стало новгородцам жаль привычного князя. Одумались новгородцы и послали ворочать его. Всеволода нагнали в Устьях. Он возвратился. Но примирение было недолговременное. Поднялось междоусобие в Русской земле. Новгородцы, по сочувствию к памяти Мстислава и Мономаха, готовы были держаться стороны Мономаховичей, но явился к Всеволоду брат его, Изяслав, начал побуждать Новгород против суздальского князя, а у него уже тогда началась с ним та вражда, что впоследствии так громко разразилась в Южной Руси бурными переворотами. Этот князь, получив после Всеволода Переяславль, так же как и Всеволод по проискам Юрия, лишился его. Юрий требовал уступить его дяде — Вячеславу, Изяслав уступил и получил вместо Переяславля Туров, прежний удел Вячеслава, но Юрий выгнал Вячеслава из Переяславля, а Вячеслав, в свою очередь, выгнал Изяслава из Турова, своего прежнего удела. Всему виною был суздальский князь. Изяслав, прибывши в Новгород, стал подвигать новгородцев на войну против Суздальской земли и на союз с Ольговичами, против которых недавно разделял общую вражду своего племени. Летопись выставляет, что Всеволод, брат его, убедил новгородцев помочь своему брату. Оба князя представили новгородцам честолюбивые надежды насчет Ростова и Суздаля. В житии Всеволода говорится, что новгородцы домогались овладеть этим краем и вспомнили, будто некогда он принадлежал Новгороду, а Всеволод, напротив, их отговаривал. Кажется, могло быть и то и другое. Было два похода, первый предпринят был весною в 1134 году. Вместе с Изяславом дошли до Волги и, ничего не сделавши, воротились назад. Изяслав ушел в Русь, примирился с великим князем Ярополком и получил Владимир-на-Волыни. Таким образом, династическая причина к войне прекратилась. Но зимою предпринят был поход уже с завоевательною целью, и, как кажется, этот поход был тот, который, по известию жития, был предпринят от Великого Новгорода в противность желанию князя. В поход пошли не только новгородцы, но и жители пригородов, Ладоги и Пскова. Тогда-то вместе с князем Всеволодом уговаривал новгородцев не ходить в поход митрополит Михаил, нарочно для того приехавший в Новгород. Новгородцы не послушали их, князя против воли заставили идти на войну, задержали митрополита и отпустили уже тогда, когда потеряли сражение. Произошла битва на Ждановой горе, по известию ростовско-суздальских летописей, новгородцы были разбиты. Новгородский летописец не скрывает проигрыша своих, но говорит об этом глухо и утешается тем, что и суздальцев пало много. Несомненно, что поход был неудачен для новгородцев*. Это событие пробудило вновь неудовольствие граждан на своего князя. Между тем на юге вражда между Ольговичами и Мономаховичами разгоралась. Новгородцы не знали, куда пристать, они сначала, в 1135 году, явились в качестве примирительных судей и отправили посольство примирять врагов. Но дело оказалось невозможным: обе враждебные стороны не желали мира, а та и другая равно хотели притянуть на свою сторону Новгород. Тогда и в самом Новгороде образовались те же партии, как в Южной Руси, представители той и другой думали выигрывать чрез перемену князей у себя. Партия Ольговичей взяла верх: в мае 1136 года. Всеволода предали суду веча. Его обвинили в том, что он не заботился о смердах, которые находились на попечении князя-правителя, — убежал с поля прежде всех во время войны с суздальцами, ему ставили в вину, что он колеблется, не знает, куда пристать, вспомнили и то, что он покидал Новгород для Переяславля. Всеволод хотел удалиться, новгородцы послали звать другого князя, Святослава Ольговича, а его не пускали от себя. ‘Постой, — говорили ему, — ты посиди у нас, пока придет другой князь’. В июне прибыл к ним Святослав Ольгович, и тогда Всеволода прогнали. Он ушел во Псков. Сторонников у Всеволода было много в Новегороде, сам посадник Коснятин Микулич держался его стороны и убежал к нему из Новгорода с другими единомышленниками. Партия эта, собравшись во Пскове, склонила к себе псковичей и побуждала Всеволода добывать оружием утраченное княжение. В Новгороде сторонники (милостьници) его покушались было застрелить из лука Святослава Ольговича, но покушение не удалось**. Ожесточенная сторона Ольговичей в Новгороде предала грабежу дома и имущества бежавших, всех, кого только подозревали в расположении к Всеволоду, обложили пенею и на этот сбор ополчались против Пскова. Псковичи и новгородские беглецы вооружились за Всеволода. Неприязненные стороны сошлись у Дубровны. Но битвы не было. Псковичи поделали засеки на лесном пути, и новгородцам трудно было вести наступательную войну. Летописец говорит, что обе стороны сказали: ‘Не станем проливать крови, братья, пусть Бог управит нас своим промыслом’. Вслед за тем умер Всеволод. Вероятно, в то время как неприязненные войска спорили из-за него и готовы были сцепиться между собою, князь уже находился при смерти во Пскове, и это побудило их оставить битву, когда не за кого было биться. Однако и совершенный мир не состоялся. Псковичи, похоронивши Всеволода, призвали брата его, Святополка. Два северных города русского мира — Новгород и Псков, делались представителями двух враждебных южных княжеских партий: Новгород стал за Ольговичей, Псков за Мономаховичей. Вдруг в самом Новгороде дело повернулось иначе. Партия Мономаховичей взяла верх, неудовольствие против Всеволода угасло с его смертью, память отца и деда опять воскресла. Тогда же на самом юге взяли верх Мономаховичи: черниговцы не потянули за своим князем, и этот князь, Всеволод, глава Ольговичей, должен был прекратить войну с Ярополкрм киевским. Это событие отразилось в Новгороде благоприятно для стороны Мономаховичей. Сторону эту усилило то, что ни из Киева, ни из Суздаля не пропускали в Новгород хлеба, когда Новгород принял князя, враждебного и стороне киевской и суздальской. Новгородцы в 1138 году апреля 17 схватили своего князя Святослава Ольговича, заточили в монастырь с семейством, а потом изгнали. Вместо него призвали князя из Суздальской земли — сына Юрия суздальского, Ростислава.
______________________
* Новг., I, 6.-Лавр, списк., 132.-Соф., I, 156-157.-Никоновск. П. С. Л., т. IX, 158-159.
** Новг, I,7.
______________________
К суздальской ветви русского мира была уже давняя международная неприязнь у новгородцев. Князья, призываемые в Новгород, приезжали не одни, а с дружиною, и суздальские князья, таким образом избранные новгородцами, наводили в Новгород толпу народа, нелюбимого новгородцами. В Киеве, между тем, произошел переворот в пользу Ольговичей. По смерти Ярополка Киевом овладел черниговский князь Всеволод, представитель Ольговичей. Юрий звал новгородцев против Ольговичей, новгородцы не согласились, потому что воевать с суздальцами, которых не любили, против киевлян, с которыми сознавали близкое родство, было не в обычае. Ростислав заметил, что партия Ольговичей подымает голову, и бежал. Новгородцы опять позвали Святослава Ольговича, но этот князь, испытавший, как непрочно сидеть в Новгороде, медлил прибытием и не прежде явился, как к концу 1139 года, а посажен на столе 25 декабря. Месяца через два новгородцы невзлюбили Святослава, Всеволод киевский интриговал против брата и послал в Новгород своих приближенных — настраивать новгородцев, чтоб они просили себе в князья его сына. Интрига пошла удачно. Новгородцы отправили в Киев посольство просить у великого князя сына, между тем прежнему князю своему Святославу велели оставаться у себя, пока придет другой. Святославу показалось это оскорбительно, притом он и побаивался: он видел, что его не жалуют, и потому поспешил улизнуть из города прежде срока. Но в то время, когда послы новгородские находились в Киеве и упрашивали Всеволода дать Новгороду сына, в самом Новгороде сделалась новая смута. Партия, благоприятствовавшая Мономаховичам, взяла верх, уже не хотели ни брата, ни сына киевского князя. За Святославом послали погоню, Святослав убежал от погони, поймали на дороге бежавшего за ним вслед посадника Якуна с товарищами, привезли его в Новгород на вече, отколотили, обнажили как мать родила и сбросили с моста. Он не утонул, приплыл как-то к берегу. После того новгородцы уже не топили его в другой раз и не били, а удовольствовались тем, что взяли с него тысячу гривен и с брата его сто гривен, взяли подобную пеню с других его единомышленников, а его самого заточили в Чуди. Потом возвратили в отечество бежавших к Юрию приверженцев Мономаховичей, и одному из них, Судиле, дали посадничество. После такого переворота ко Всеволоду в Киев отправилось новое посольство с таким предложением: ‘Мы не хотим ни сына твоего, ни брата, ни племени вашего, а хотим племени Володи-мирова!’ Перед тем как прибыло ко Всеволоду это посольство, Всеволод с честию отпустил от себя в Новгород обратно прежнее новгородское посольство, приходившее звать его сына. Так как предложение нового посольства не понравилось Всеволоду, то он послал погоню за прежним посольством и воротил его назад, потом задержал в Киеве всех новгородских купцов, а южнорусским купцам не велел ездить в Новгород. Так прошла зима, она была тяжела для Новгорода, не получавшего по этому случаю продовольствия с юга. Стали в Новгороде стараться, как бы обе стороны примирить так, чтоб и киевского князя больше не раздражать, и Новгород получил бы себе князя из Мономаховичей по своей воле. Отправили еще одно, третье, посольство в Киев просить шурина Всеволодова — Святополка Мстиславича, брата умершего Всеволода во Пскове, того самого, которого псковичи уже хотели поставить князем. Но киевский князь не хотел потакать новгородской воле, а задумал поставить на своем. Он не пустил Святополка в Новгород, а дал ему в удел Берестье. ‘Не ходите в Новгород, — говорил он подручным князьям: — пусть себе сидят на своей воле без князя, где хотят — там пускай себе ищут князя!’ Новгородцы оставались без князя девять месяцев. По понятиям века, казалось невозможным сидеть без князя, особенно это было неудобно в то время: тут партии волновали город, там продовольствия не пускали, да вдобавок первое новгородское посольство задержано было в Киеве под стражею, а в нем были и епископ, и знатные бояре, и купцы. Новгородцы все-таки не сдались. Получив отказ Всеволода, они, под влиянием посадника Судилы, призвали к себе из Суздальской земли опять Ростислава Юрьевича*. Тут великий князь увидел, что не переломить их упорства, и чтобы по крайней мере не потерять своего первенства над Новгородом, насколько ему давал его сам Новгород, послал им Святополка**. Жалкого Ростислава, два раза служившего подставою для иных князей, опять прогнали. Это неуважение было оскорбительно как для суздальского князя, так и для Суздальской земли.
______________________
* Прибыл в Новгород 26 ноября 1141 г.
** Прибыл в Новгород 19 апреля 1142 г.
______________________
Во время борьбы Изяслава Мстиславича с Ольговичами, а потом с Юрием суздальским новгородцы постоянно держались стороны первого. В 1148 году они удалили Святополка, которым были недовольны злобы его ради, и пригласили сына Изяславова, Ярослава*. До какой степени новгородцы любили тогдашнего великого князя и вообще были привязаны к линии Мстислава, Мономахова сына, показывает прием, оказанный Изяславу, когда он вслед за сыном и сам прибыл в Новгород. По тогдашним почетным обычаям, новгородцы выслали к нему отборную встречу за три ‘днища’, а за одно ‘днище’ целый город выступил встретить его. Князь прежде всего сделал для новгородцев обед — пир на весь мир: приглашены были все — от мала до велика. Потом он приказал звонить на вече, явился перед народом и говорил: ‘Ради вас я оставил Русскую землю, вы прислали ко мне жаловаться, что вас обижает дядя мой, Юрий. Гадайте, братья, как с ним справиться: или мир с ним взять или идти на него ратью?’ Новгородцы кричали: ‘Ты наш князь!.. ты наш Володимир, наш Мстислав! Рады с тобою — и за тебя, и за свои обиды! Все пойдем, хоть бы и дьяк, и гуменцо ему прострижено, так и тот пойдет воевать, а кто уже поставлен, тот пусть Бога молит’. Такое одушевление осталось без последствий. Новгородцы пошли на войну на Волгу, опустошили край около Ярославля и воротились с пленниками. Тем дело и кончилось**. Под конец жизни Изяславовой новгородцы не поладили с его сыном — с тем самым, с которым так восторженно приветствовали посещавшего их отца, прогнали его и взяли брата Изяславова, Ростислава***.
______________________
* Прибыл осенью 1148 г.
** Ипат. спис, 40.
*** Прибыл в Новгород 17 апреля 1154.
______________________
В следующие за тем годы суздальская партия, прежде уже пустившая в Новгороде корень, то одерживала верх, то падала. Как край торговый, Великий Новгород не мог не испытывать на себе влияния переворотов, происходивших на юге. Когда Изяслав умер*, Ростислав ушел из Новагорода попытаться захватить великое княжение в Киеве и оставил новгородцам сына Давида. Попытка Ростиславу не удалась. Князем киевским сделался Юрий суздальский, и новгородцы прогнали Давида, избрали князем себе Юриева сына, Мстислава**, а потом опять пристали к стороне Мстиславичей, взяли себе князем сына Ростиславова***, изгоняли его, заменяли внуком суздальского князя**** и опять призывали*****, а когда в Киеве, в 1167 году, сделался великим князем Мстислав Изяславич, в Новгороде прогнали Ростиславова сына и призвали Мстиславова, Романа. Но прежний князь имел там много своих приверженцев. Таким образом, дошло до кровопролитного междоусобия. Изгнанный князь Святослав при помощи братий хотел охранить свое право: то был первый случай, когда изгнанный князь дорожил своею властью в Новгороде. В досаде оскорбленного самолюбия, он даже соединился с суздальцами. Несколько месяцев Новгород должен был отстаивать себя без князя, и не прежде как в апреле 1168 года прибыл туда приглашенный сын Мстислава Изяславича Роман. Братья оскорбленного Святослава Ростиславича продолжали воевать новгородские земли. На их стороне был сильный суздальский князь Андрей, раздраженный против Новгорода за то, что во время борьбы его с южнорусскими князьями Новгород держался стороны последних. Этой стороне пришлось проиграть. Уничтожив силу и первенство Киева, Андрей хотел покорить и Новгород и сначала покусился на важнейший источник новгородской силы — Двинскую землю. Там явилась партия недовольных новгородским правлением и приняла сторону Андрея. Отряд новгородцев под начальством Даньслава Лазутинича отправился в Заволочье для усмирения провинции и для собрания дани и столкнулся с суздальскими войсками, посланными для завоевания земли. Произошла битва. Бог пособил новгородцам, говорит летописец, и повествует, что новгородцев было 400, суздальцев 7000 и разбили новгородцы суздальцев, последних убито 1300, а новгородцы потеряли только пятнадцать человеке******. Это сказание имеет важность как образчик воззрения самих новгородцев на свои победы, а не как известие с фактическою достоверностью. Победители покусились на владения суздальские и начали собирать дань на суздальских смердах по соседству с новгородскими колониями. Раздраженный Андрей составил сильную коалицию из подручных князей с ополчениями их земель и послал на Новгород. Кроме многочисленного ополчения суздальского на Новгород двинулись смольняне со своими князьями, Романом и Мстиславом, братьями обиженного Святослава, недавно помогавшими ему в войне с Новгородом, двинулись муромцы с своими князьями и полочане, легко поднятые на Новгород по какой-то давней неприязни к Новгороду. Эти войска вступили в Новгородскую область, — запылали новгородские села, враги убивали жителей и загоняли в плен и так достигли до Новгорода.
______________________
* Ноября 14 1154 г.
** Святослава. Другого князя, брата его? Давида, бывшего прежде в Новгороде, посадили в Новом Торгу 1158 года.
*** Мстиславом Ростиславичем.
**** Прибыл в Новгород 21 июня 1160 года.
***** Прибыл снова в Новгород 28 сентября 1161 года.
****** Новг., 1,14.
______________________
В сборное воскресенье, 22 февраля 1169 года, ополчение подступило к городу. Враги с высокомерием делили между собою по жребию улицы Новгорода и жен и детей новгородских. Граждане отбивались три дня и стали изнемогать. В ночь перед четвертым днем, гласит предание, архиепископ Иоанн молился перед образом Спасителя и услышал глас от иконы: ‘Иди на Ильину улицу в церковь Спаса и там возьми икону Пресвятые Богородицы и вознеси ее на забрало, и она спасет Новгород!’ Утром святитель созвал собор и объявил о таком видении. Духовенство отправилось торжественною процессиею в указанную церковь. По повелению владыки протодиакон хотел взять икону, но икона не двинулась с места. Только после усердного моления святитель мог взять ее своими руками, в сопровождении новгородцев отправился на стену у Загородного конца, между Добрыниной и Прусской улицами, и вознес икону на забрало под дождем стрел. Икона обращается назад, из глаз ее потекли слезы и упали на фелонь архиепископа. Тогда на суздальцев напало одурение, они стали стрелять друг в друга и пришли в беспорядок. Ободренные новгородцы ударили на них и нанесли им совершенное поражение. Враги Великого Новгорода бежали без оглядки, множество непоспевавших унести ноги попадалось в плен, и было так много пленников, что новгородцы продавали их по две ногаты за голову. Все поле вокруг города, говорит древнее сказание, было покрыто трупами, и громады убитых лежали по дебрям и болотам. Союзники суздальцев, увидя такое поражение, оставили осаду и удалились. Это происходило 25 февраля, в среду. В таком виде перешло это событие на воспоминание потомства. Как бы оно ни происходило в самом деле, важность его для истории остается в том нравственном влиянии, с каким оно впечатлелось в народном воззрении. В этом отношении день 25 февраля 1169 года составляет одну из тех многозначительных, резко блистающих своим светом эпох, которые возвышают народное чувство, уясняют для народа его самосознание, укрепляют народную волю, способствуют развитию его сил и в годины искушений предохраняют от падения. Легенда эта в том виде, в каком дошла до нас, гораздо позже приняла церковное значение, и не прежде как в XIV веке построена была церковь Знамения и была туда перенесена икона, до того времени стоявшая в церкви Спаса. Но это уже показывает, как крепка была память об этом событии в народе, когда так долго оно сохраняло свою свежесть. Видно, что, переходя из уст в уста, это предание поддерживало при каждой новой борьбе с Восточной Русью нравственную силу народа вместе с другими воспоминаниями. В народ внедрилось сознание, что чудодейственная Божия сила защищает Новгород.
Борьба с суздальским краем в истории Новгорода имеет глубокое историческое и этнографическое основание. Некогда, в эпоху седой, отдаленной древности, когда еще славянская колония только что начала поглощать в себя финскую народную стихию в Суздальско-Ростовской земле, Новгород был главою этой страны. Ростов находился в союзе, призвавшем русских князей, на челе которого был Великий Новгород. В последующие времена, когда части русского мира соединились под перевесом Руси Киевской и сам Новгород должен был подчиниться этой власти, — Ростовско-Суздальская земля, делаясь особым уделом в распределении земель по княжескому роду, отпала от этой древней связи с Новгородом. Новгород помнил старину, и это воспоминание, как сказано выше, возбудило в новгородцах охоту покорить свое старое достояние — охоту, столь неудачно разрешившуюся Ждановской битвой. Суздальцы не играли чисто страдательной роли в этом деле: кроме княжеских интересов, были еще с их стороны и народные, противодействовавшие стремлениям Великого Новгорода, и в этой земле, как в других краях, вечевое участие народа не было устранено, и побуждения князей совпадали с побуждениями народными, когда шло дело о политическом значении земли в русском удельно-вечевом союзе. Ростовско-Суздальская земля также неприязненно смотрела на Новгород. Взаимная народная вражда этих земель выказывается многими чертами их распрь и, между прочим, в событии разбития суздальцев под стенами Новгорода. Самое описание этого события в Новгородской и в Суздальской летописях различно, и это различие указывает на то же взаимное нерасположение. Тогда как Новгородская летопись изображает полное героическое торжество Новгорода, в Суздальской рассказывается о чудесах, но совсем в обратном значении. Проигрыш суздальцев ослабляется из национальной гордости, выставляется бедствие, постигшее Новгородскую область от разорения союзными войсками, и, наконец, прилагается философское размышление о том, что Новгород наказан от Бога за его высокомерие и за грехи посредством князя Андрея. Летописец-суздалец не знает о чуде, совершившемся на забрале Загородного конца, но до него доходило, что в трех новгородских церквах, на трех иконах плакала Пресвятая Богородица, то были, однако, не слезы сочувствия к правоте дела новгородцев, а слезы милосердия к грешникам, по божественной милости щадящей их при всех их преступлениях, за которые они достойны были, по правосудию, сугубой кары. Как ни казалась, однако, свирепою вражда неприязненных земель, но она была все-таки удельная, домашняя, как ни жестоки были проявления взаимной неприязни, враги не переставали видеть один в другом соотечественников. Новгород готов был признать первенство суздальского или владимирского князя, когда его принуждали к этому обстоятельства. Новгород только остерегался, чтоб суздалец или владимирец не нарушил его свободы, последние с своей стороны старались обвинить Новгород, когда возникли с ним недоразумения, но не отрицали права Новгорода вообще на свою областную самостоятельность. Только это равновесие понятий об областной независимости и о государственном единстве целой Руси объясняет то беспрестанное колебание, с каким Новгород то вел ожесточенную войну с суздальцами, то легко подчинялся первенству тамошних князей.
Не далее как на следующий год после блестящего успеха новгородцев изменились отношения Новгорода к Андрею. Когда вся Русь склонилась под его великокняжеским первенством, Новгород не получал ниоткуда хлеба, стала дороговизна, гибельная для края, где, по беспечности, не думали о запасах и не насиловали природу, чтоб дополнить искусственным усилием труда ее малую производительность. Это заставило новгородцев покориться. Храброго князя Романа, который защищал Новгород, прогнали, отправили к Андрею посольство, предлагали мировую не иначе, однако, как на всей воле своей. В 1171 году приняли князем Андреева сына, Юрия.
Новгород все-таки выиграл. Без 25 февраля 1169 года этот же князь мог явиться от отца, великого князя, как наместник в покоренную землю, а теперь он является призванный на вольных условиях.
После трагической кончины Андрея Новгород прогнал его сына, в несколько лет потом принимал к себе, одного за другим, князей из Южной Руси и поддерживал еще раз Южную Русь против притязаний владетелей суздальско-ростовского края. Между князьями, посещавшими один за другим Новгород, выказывается своим значением Мстислав Ростиславич Храбрый. В эпоху Андреева ополчения на Новгород этот князь со смольнянами был в числе врагов новгородских. Но то было мгновенное увлечение. Новгородцы не помянули старого, после того как этот князь несколько раз заявлял себя врагом Андрея и Суздальской земли. В 1179 году Новгород пригласил его, зная, что он, говорит летописец, всегда на великие дела порывался. Памятна была его славная защита Вышгорода против покушений Андрея. Мстислав не хотел было покидать Смоленскую землю и расставаться с своею братиею, но братья и мужи уговорили его. Новгород принял его с честию. Епископ, духовенство с крестами, весь народ встречали его с торжеством и посадили его у Св. Софии. Явившись на вече, он говорил: ‘Обидят вас поганые — воззрим на Бога и на помощь Пресвятой Богородицы и освободим Новгородскую землю от поганых’. Это значило, что чудь, на которую давно претендовали новгородцы, отложилась тогда от Великого Новгорода. Мстислав, говорит летописец*, собрал до двадцати тысяч новгородцев, повоевал землю Чудскую, подчинил ее Новгороду, готовился идти войною на Полоцк, чтоб отомстить за древние набеги Брячислава и Всеслава, но тут схватила его болезнь, силы его упали. Он угас в Новгороде 14 июня 1180 года, пробывши там очень мало времени, но подавши много несбывшихся надежд. Когда его хоронили, новгородцы, по словам летописи, так его оплакивали: ‘Вот уже, господин князь, мы не можем поехать с тобою в чужую землю порабощать поганых Новгородской области, дед твой Мстислав освободил нас от всех обид, а ты, господин наш, поревновал и наследил путь деда своего’. Его храбрость, его презрение к смерти, при этом его набожность и щедрость располагали к нему и духовных, и мирян. После смерти его причислили к лику святых. Самое его короткое пребывание в Новгороде способствовало тому, что о нем сохранилась такая светлая, невозмутимая память.
______________________
* Ипат. спис, 120.
______________________
Находясь в постоянной неприязни ко князю Всеволоду, представителю Суздальской земли, Новгород преодолел нерасположение к Ольговичам. Когда один из их рода, Святослав Всеволодович, овладел Киевом, Новгород, сохраняя связь с Южной Русью, признал его первенство, принял его сына и вел разорительную войну со Всеволодом суздальским. Тогда новгородцы опустошили побережье Волги, но Всеволод, после пятинедельной осады в 1181 году взял новгородский пригород Новый-Торг, сжег его и жителей всех увел в плен. В числе пленных был и один из сыновей его соперника — Святослава Всеволодовича. Замечательно, что при этом погроме Торжка составлявшие дружину князя были озлоблены против Новгорода более, чем он сам. Бесчестие, за которое мог бы обвинять новгородцев князь, ложилось на дружину, новоторжцы покорялись и предлагали ему дань, дружина сопротивлялась: ‘Мы не целовать их приехали, — говорили дружинники, — они, княже, Богови лжуть и тобе*. И тогда-то Новый-Торг был взят и разорен с неистовством. Вот пример, когда князь, по-видимому ополчаясь за свои личные интересы, в самом деле был орудием и народных побуждений.
______________________
* Лавр, сп., 163.
______________________
Это событие заставило новгородцев помириться с суздальским князем. Уладили дело так, чтобы сохранить мир с Всеволодом, но не принимать князя из Суздальской земли. В 1181 году изгнали сына Святослава Всеволодовича и взяли Всеволодова свояка, Ярослава Владимировича, он был внук Мстислава Великого, любимого памятью народною. И вот, примирившись со Всеволодом, Новгород в династическом вопросе удержал прежнее свое сочувствие к роду Мстислава. Но противные друг другу партии волновали город, одни, руководясь выгодами и избегая разорений, какие край терпел во время размолвки с Суздальскою землею, клонились к миру со Всеволодом и готовы были признать его право давать князя Новгороду, лишь бы только с неприкосновенностью своего внутреннего самоуправления, другие упорно стояли за связь с Южной Русью, за старину и за вражду с Суздальскою землею и с суздальскими князьями. В 1184 году южнорусская партия одолела, — Ярослава прогнали. Но в 1187 году суздальская партия превозмогла. Ярослава Владимировича снова призвали. В 1195 году Всеволод потребовал, чтоб Новгород помогал военного силою против Ольговичей. Новгородцы пошли неохотно. Сам Ярослав, кажется, не очень пылко принимался за это дело. Тогда суздальская партия сблизилась теснее со Всеволодом, хотела призвать его сына, но противная партия на этот раз перевысила. Вече под влиянием этой партии положило: ecu князи в свободу где собе любо, туже собе князя поимають. Новгородцы вспомнили, что все князья равны для Новгорода: не существует никакого права за тем или за другим, кроме добровольного народного выбора, и теперь они облекали в легальную форму то, что существовало издавна на деле. Ярослава прогнали и пригласили врага Всеволода — молодого князя черниговского, из Ольговичей. Ярослав Владимирович в 1196 году ушел в Новый-Торг и утвердился там. Всеволод принял его сторону. Новгородцы стали за Ярослава. Он овладел волостью Нового-Торга, собирал дань по Мсте, а Всеволод приказал ловить новгородцев, разъезжавших по его волости. Это опять дало силу суздальской партии в Новгороде, потому что в ней состояли богатые торговцы, которые разорялись при вражде с Суздальскою землею. Новый-Торг был важным местом для их выгод. Надобно было избавиться от таких неудобств. Опять призвали с честию Ярослава. Но в 1199 году Ярослав опять не ужился в Новгороде и уехал. Суздальская партия пошла так далеко, что просила у Всеволода сына его и признавала суздальского князя как бы наследственным владетелем Новгорода. На челе этой партии была фамилия Мирошки (Мирошкина чадь). Явились новгородские послы ко Всеволоду и говорили: ‘Ты, господин, великий князь Всеволод Юрьевич! Просим у тебя сына княжить Новугороду, зане тобе отчина и дедина Новгород’*. Быть может, это известие, записанное в Суздальской летописи, не вполне справедливо — едва ли точно так отзывались новгородцы, потому что этим уничтожалось бы прежнее недавнее постановление новгородского веча, признававшее, как выше сказано, всех князей равными по отношению Новгорода и оставлявшее за народом право избирать князя по желанию, безусловно. Вероятно, Суздальская летопись, как это часто случается в ней в описании споров с Новгородом, из местного патриотизма освещает факт светом, исключительно благоприятным для своей земли. Всеволод дал им сына, Святослава. В 1205 году** Всеволод переменил князя и дал новгородцам другого сына, старшего, по имени Константина. Летописец рассказывает, что когда Всеволод отправлял в Новгород Константина, то, вручая ему крест и меч как знаки его посвящения в принимаемое звание, говорил: ‘Сыну мой Константине, на тебе Бог положил старейшинство в братьи своей, а Новгород Великий имеет старейшинство княжения во всей Русской земли’. Великий князь ставил в соотношение старейшинство князей между собою со старейшинством городов и, казалось, хотел, по старым примерам, утвердить и узаконить обычай, чтоб старейший сын великого князя был князем в Новегороде. В то же время он льстил новгородцам, называя их город старейшим в Русской земле. Требуя для себя, как для великого князя, права назначения сыновей князьями в Новгород, он признавал его самоуправление и самосудность. Когда новгородцы (1208 — 1209) помогли ему в Рязанской земле, он сказал от имени своего великокняжеского достоинства ко всему Великому Новгороду: ‘Кто вам добр, того любите, а злых казните’. Он подтвердил ему все уставы прежних князей, он казался хранителем свободы и прав вольной земли, и тут-то Новгород опутался в его политику. Вслед за тем вывел он старейшего сына своего из Новгорода и дал новгородцам другого — Святослава, бывшего уже раз в Новегороде. Таким образом, этот князь прибыл в Новгород уже не по сочетанию понятий о старейшинстве Новгорода со старейшинством назначаемого туда князя, как прибыл Константин, а по произволу великого князя. Всеволод сам нарушал то, что недавно выставлял как законное основание: он постепенно вел к тому, чтоб назначать в Новгород такого князя, какого ему угодно, и, таким образом, подчинить своей власти вольный край. Новгород тогда сильно волновался, партии захватывали одна у другой власть и спешили пользоваться коротким временем господства, чтобы приобрести выгоды на счет других, но в свою очередь скоро теряли все приобретенное, уступая силе противников. Самая фамилия Мирошкина, поддерживавшая суздальскую сторону, пала, несмотря на то что в Новгороде княжил сын великого князя. Отозвались посаднику Дмитру налоги, которыми он обременял народ для поживы своей семьи, разграбили и сожгли дворы богачей, державшихся суздальской партии. За эту народную расправу Всеволод приказывал в своей волости задерживать новгородских купцов и конфисковать их товары.
______________________
* Лавр, сп., 175.
** Новг. л., I, 29.
______________________
Вдруг, наследующий 1210 год, является Новугороду защитник. То был Мстислав, торопецкий князь, по прозвищу Удалой, сын Мстислава, по прозвищу Храброго, погребенного у Св. Софии в Новегороде. Не видно, чтоб его звали: он сам добровольно явился на выручку Великого Новгорода. Зимою нежданно напал он на Торжок, схватил дворян Святослава Всеволодовича и торжковского посадника, сторонника суздальской партии, и заковал их. После того он послал в Новгород такое приветствие:
‘Кланяюсь Св. Софии и фобу отца моего и всем новгородцам, пришел есмь к вам, слышав насилье от князей, и жаль мне своей отчины!’
Тогда для Новгорода настало время такого одушевления, какое, проникая массу народа, заставляет умолкать дух партий, мелкие распри, корыстные побуждения, соединяет умы и чувства, определяет стремления и подвигает к общему делу. Князя Святослава, сына Всеволодова, и его дворян взяли под стражу на владычнем дворе и послали ко Мстиславу с честною речью: ‘Поиди, княже, на стол’.
Мстислав явился и с честью посажен на столе. Собралось ополчение Новгородской земли, и он повел его на Всеволода. Новгородцы дошли до Плоской. Тут явились послы Всеволода. ‘Ты мне сын, я тебе отец, — говорили они от лица своего князя: — отпусти моего сына Святослава и мужей его, а я отпускаю новгородских гостей’. Мстислав не был из числа забияк, жадных к дракам. Он радовался, когда без боя делалось то, за что он готов был воевать. С обеих сторон поцеловали крест. Мстислав с Новгородским ополчением воротился в Новгород победителем, не проливши крови.
Для Новгорода наступили такие же дни героизма, славы и чести, как для Киева при Владимире Мономахе. Никогда отношения народа к князю не являются в таких согласных чертах. Мстислав бескорыстно ратовал за новгородские интересы, новгородцы помогали Мстиславу в его родовых делах. Мстислав ходил с новгородцами на чудь, по следам отцовским, и подчинил этот народ Новгороду вплоть до моря. Взявши с побежденных дань, он отдал две части ее новгородцам, третью — своим дворянам, а себе не взял ничего. В 1214 году Мстислава призывали решить запутанное дело в Южной Руси. Внуки Ростислава Мстиславича были изгнаны Ольговичами и просили помощи. Мстислав на вече стал просить Новгород помочь его родственникам против главы Ольговичей — Всеволода Чермного.
Новгородцы в один голос закричали:
‘Куда ты, княже, глянешь очами, туда мы обратимся с своими головами!’
Новгородское ополчение двинулось к Смоленску, там соединились с ним смольняне, которые также шли защищать дело князей дома, у них правившего. На дороге новгородцы со смольнянами не поладили, одного смольнянина в ссоре убили, потом взаимная вражда до того разгорелась, что новгородцы решили не идти далее и воротиться домой. Мстислав убеждал их рассудить и уладить спор, новгородцы не хотели ничего слушать. Тогда Мстислав поклонился их полевому вечу и попрощался с ними дружелюбно. Новгородцы опомнились. Вече собралось опять и посадник Твердислав говорил: ‘Братья! как наши деды и отцы страдали за Русскую землю, так, братия, и мы пойдем за своим князем’. Все опять пошли за Мстиславом. Новгородцы со смольнянами выгнали из Киева Всеволода Чермного и посадили там внука Ростиславова — Мстислава Романовича, двоюродного брата Мстислава Удалого, потом осадили Чернигов, после двенадцатидневной стоянки под городом принудили Всеволода к миру и взяли с него дары, как с побежденного. Тогда Новгород стал на важную ступень политического значения в русской федерации: он решал судьбу чужих отдаленных областей, устанавливал ряд в Русской земле.
Мстиславова натура была несклонна к постоянному пребыванию в одном месте. Было у него слишком много охоты к трудам, опасностям и подвигам. К тому же не по душе было Мстиславу и то, что в Новгороде не упала партия, расположенная ко Всеволоду и к союзу с Суздальскою землею, в связи с нею было дело духовное: Мстислав и его партия низложили и послали в Торопец архиепископа Митрофана — креатуру Всеволода. На место его возвели Добрыню Ядрейковича, под именем Антония. Но у Митрофана оставались приверженцы. Они были врагами Мстислава Удалого. Они могли прикрывать свою враждебность к нему защитой церковной правды. По известиям, записанным Татищевым из неизданных летописных списков, простой народ любил Мстислава, но знатные фамилии начали составлять тайные скопища и намеревались изгнать князя. Быть может, эти обстоятельства также побуждали Мстислава оставить тогда Новгород. В 1215 году он явился на вече, поклонился вольному Великому Новгороду и сказал: ‘У меня есть дела на Руси (суть ми орудии в Руси), а вы вольны в князьях’. Он уехал.
И едва только уехал он, как суздальская партия, после многих прений на вече, опять захватила господство. Заметно, что при этом играли большую роль торговые интересы. Новгород вошел уже в широкую торговую деятельность с Западом, через руки его проходили западные товары в русские края. Киевская Русь, изнуренная междоусобиями и иноплеменными нашествиями, год от году упадала, напротив, Северо-Восточная населялась, процветала обилием и зажиточностью. Новгородские торговцы находили туда удобный сбыт товаров. С другой стороны, новгородский край постоянно нуждался в подвозе хлеба. Этот подвоз был скуднее из Южной Руси, там земледелие упало от беспрестанных разорений края, и необходимый Новгороду хлеб стал доставляться из Восточной Руси. Сообщение с Восточною Русью было и ближе, и легче: для него служила хорошим путем Волга с своими притоками. Эти материальные выгоды преодолевали и древнее народное нерасположение к суздальскому народу, и древнюю родственную связь с Южной Русью — связь, неизбежно ослабевшую от водворения в Южной Руси разных иноплеменников, как это случилось в этой стране разом с ее политическим и общественным упадком. По отходе Мстислава, в тот же 1215 году, решено просить князем в Новгород сына Всеволодова, Ярослава. Звать его послали посадника, тысячского и десять старейших купцов. Участие купцов в посольстве показывает, что торговые интересы руководили этим выбором. Ярослав приехал, его встречали с торжеством, сам архиепископ, сторонник Мстислава, должен был поневоле выходить к нему на эту почетную встречу.
Тотчас же волнения вспыхнули снова. Ярослав захватил своих недоброжелателей (Якуна Зуболомиця и Фому Доброщаниця, новоторжского посадника) и в оковах отправил в Тверь, потом по наущению князя вече, где брала верх его партия, разграбило тысячского Якуна, князь арестовал его сына. Противная партия в отместку преследовала его сторонников, дошло дело до убийства: прусы (жители Прусской улицы) убили Овстрата и сына его Луготу, приверженцев Ярослава*. Ярослав огорчился этим и уехал из Новгорода в Торжок. Он взял с собою бояр и, одарив их, отпустил снова в Новгород, вероятно чтоб иметь там сторонников. В Новгороде на Городище оставлен им наместником Хоть Григорович. Сам князь Ярослав утвердился в Торжке и задумал сделать этот пригород главным городом, средоточием власти над всею Новгородскою землею, из Торжка сделать Новгород. Из некоторых летописных мест заметно, что Торжок еще прежде, возвышаясь, стал уже соперничать с Великим Новгородом. Эта новгородская колония возникла с торговыми целями, как показывает ее название — Новый Торг. Счастливое положение сделало его посредствующим местом торгового обращения Новгорода с Восточной Русью. По мере того как новгородская торговля находила себе пути на юго-восток, Торжок богател. Многие из новгородских торговцев, побуждаемые выгодами, переселились туда, мало-помалу образовались там самобытные интересы, отличные от новгородских, и потому, по мере того как Торжок возвышался, зависимость от Новгорода становилась ему затруднительною. Она на него навлекала и внешние опасности. Торжок стоял на границе Новгородской земли и должен был испытывать всякого рода мщение, приготовленное извне Великому Новгороду. За природными средствами обороны до Новгорода самого добраться было трудно, до Нового Торга легко, и Новый Торг расплачивался за Новгород. Так, Всеволод в 1181 году, враждуя с Новгородом, взял Новый Торг и разорил. Князья новгородские, будучи креатурами суздальских князей, не поладив с Новгородом, пользовались положением Нового Торга, уходили туда и там находили себе упор, чтоб оттуда вредить Новгороду. Так Ярослав Володимирович поступил в 1196 году. Так и теперь поступал Ярослав Всеволодович. Выгоды быть с Суздальскою землею в мире и невыгоды, неизбежные при ссоре с нею, располагали новоторжцев принимать сторону князя, не поладившего с Новгородом, коль скоро этот князь находился под покровительством князей Суздальской земли. Через Торжок лежала большая торговая дорога. Князь, утвердившись в Торжке, овладевал ею и пресекал торговое сообщение с Новгородом. Сам Торжок, как и все пригороды, находясь под властью Великого Новгорода, составлял по себе средоточие области, которая тянула непосредственно к нему, и, таким образом, князь, сидя в Новом Торге, делался владетелем всей Новоторжской области, а господствуя над нею, отнимал у Новгорода значительную часть его владений. Кроме того, в таких обстоятельствах князь имел еще и ту выгоду, что Новоторжская область граничила с краем, которым правили суздальские князья. Князь, сидя в Новом Торге, мог свободно получать свежие военные силы для неприязненных действий против Новгорода. Как в Суздальской земле Владимир-пригород взял перевес над старейшими городами — Суздалем и Ростовом, так Ярослав хотел теперь такую же роль дать новгородскому пригороду Торжку в Новгородской земле. Обстоятельства, казалось, помогали ему. Мороз побил хлеб, сделалась дороговизна: Ярослав не пускал через Торжок ни одного воза с хлебом, начался голод. Его размеры стали особенно ужасны в северо-западной стране Новгородской земли (в Води). Новгородцы посылали звать князя, князь не приходил и не отпустил посланников. Новгородцы послали к нему еще раз, с последнею речью: ‘Иди в свою отчину ко Св. Софии, а не пойдешь, так скажи’. Ярослав не приходил в Новгород и не отвечал ничего Новгороду и опять, как прежде, не отпустил посланных, да вдобавок приказал задерживать новгородских гостей и оставлять их в Торжке. И были, говорит летописец, тогда в Новгороде печаль и вопль.
______________________
* Новг. л., I, 33.
______________________

VI. Подвиги Мстислава Удалого.

Оставалась надежда на Мстислава. Новгородцы обратились к нему. Неизвестно, где застали его. 11 февраля 1216 года он явился в Новгород и тотчас заковал наместника Ярославова и его дворян. Он приехал на Ярославов двор, на вече, целовал крест и сказал: ‘Либо возвращу новгородских мужей и новгородские волости, либо голову повалю за Новгород!’ ‘На жизнь и на смерть с тобою!’ — отвечали новгородцы.
Мстислав отправил к Ярославу послом священника Юрия из церкви Иоанна на Торжище. Ярослав уже слышал о том, что Мстислав идет выручать Новгород, и послал сто человек природных новгородцев, своих сторонников, не допускать Мстислава до Новгорода. Прибытие посла от Мстислава показало Ярославу, что замысел его не удался. ‘Сыну! — говорил этот посол от имени своего князя, — отпусти мужей моих и гостей, удались из Нового-Торга и возьми со мною любовь’. Ярослав отпустил священника без мира и приказал засекать дороги и загораживать путь по реке Тверце. Тут пришло к нему известие, что отряд новгородцев, посланный им с тем, чтобы не допустить Мстислава до Новгорода и, если можно, поймать его, сам передался Мстиславу. В досаде Ярослав собрал за городом Торжком новгородцев, которых подозревал в нерасположенности к себе, приказал своей дружине перековать их, и отправил по разным городам. Их имущества и лошади были розданы Ярославовым дворянам. Число таких узников летописец простирает до двух тысяч. Число это, вероятно, преувеличено, как вообще числа в наших летописях являются в преувеличенном виде.
Пришла весть об этом в Новгород. Мстислав велел звонить на вече на Ярославовом дворе, явился посреди новгородцев и сказал:
‘Пойдемте, братья, поищем мужей своих, вашу братью, возвратим волость вашу. Да не будет Новый Торг Новгородом, ни Новгород — Торжком, но где Святая София, тут Новгород. И в многом Бог, и в малом Бог и правда!’
Мстислав был не один с новгородцами. По его призыву стали на помощь Великому Новгороду псковичи с князем Владимиром, братом Мстислава, двинулись и смольняне с князем Володимиром Рюриковичем. На счастье Новгороду, в самой Суздальской Земле происходил тогда раздор между детьми умершего Всеволода — Константином и Юрием, последний был меньшим братом, вопреки обычаю старейшинства, по воле отца, он сел во Владимире старейшим князем над всею Суздальскою землею. Мстислав объявил, что идет не только искать управы с Ярославом, но и установлять ряд в Суздальской земле, как недавно, по воле своей и Великого Новгорода, установил ряд в Южной Руси.
Новгородское ополчение выступило в поход 1 марта 1216 года, и через два дня несколько знатных особ убежало к Ярославу. Эти люди присягали недавно Мстиславу, и потому летописец называет их крестопреступниками, они постарались забрать с собою и свои семьи, которым без того могло быть худо от народного негодования. Новгородцы взяли Зубцов и стали на Волге. Тут к ним присоединились смольняне. Мстислав послал от себя, от союзных князей и от всего Великого Новагорода предлагать Ярославу мир и управу.
Ярослав отвечал: ‘Не хочу мира! Идите, когда пришли’. Между тем его люди работали засеки по реке Тверце.
Новгородцы, услышав гордый ответ, кричали: ‘К Торжку! К Торжку!’
‘Нет, — отвечал им Мстислав, — коли пойдем на Торжок, то опустошим Новгородскую волость, пойдемте лучше на Тверь, в зажитье’.
Ополчение двинулось к Твери, стали жечь и грабить. Это заставило Ярослава выйти из Торжка к Твери. Новгородцы, преданные ему, в числе сотни человек отправлены были в переднюю сторожу. Мстислав проведал об этом и послал против них своих новгородцев под начальством Яруна. Мстиславовы новгородцы рассеяли Ярославовых.
После того Мстислав отправил смоленского боярина Явольда со смольнянами и псковичами к Константину ростовскому и приказал опустошать край по Волге, а сам с новгородцами шел на санях по льду. На этом пути они сожгли городки Шесну и Дубну, псковичи и смольняне взяли городок Коснятин, все Поволжье страдало от огня. Константин ростовский послал к союзникам бояр и отряд ратников. ‘Князь Константин кланяется вам и радуется вашему приходу, вот вам в помощь пятьсот мужей ратных, а ко мне пришлите моего шурина Всеволода’, — говорили посланные от своего князя. Новгородцы отправили к нему его шурина Всеволода и продолжали идти по Волге. Но скоро лед стал таять, они побросали сани, сели на лошадей и поехали к Переяславлю, разнесся слух, что Ярослав там. 9 апреля у Городища, на реке Саре, пришли к ним ростовцы с князем Константином. Союзники отрядили псковичей к Ростову, а сами всем ополчением подошли к Переяславлю. Ярослава там не было. Взятый в плен под городом человек сказал, что Ярослав ушел к брату Юрию во Владимир и там готовится большое ополчение.
В самом деле, вступление Новгородского ополчения в Суздальскую землю всех расшевелило, все на дыбы поставило. Вся сила Суздальской земли вооружалась, из сел погнали земледельцев, кто конный, кто пеший, кто с оружием, кто с простой дубиной шли оборонять свой край. Пристали к ним муромцы и городчане, были между ними бродники — сбродные шайки степей Восточной Руси, первообраз Козаков, многочисленное ополчение стало на реке Гзе. ‘Сыны на отцов, отцы на детей, братья на братьев, рабы на господ поднялись!’ — говорит летописец. Этими словами он намекает на то, что в ополчении Суздальском были новоторжцы и даже новгородцы, а с ополчением Новгорода и его союзников ростовцы выступали под стягом князя Константина*.
______________________
* Новг. л., I, 34
______________________
Мстислав с новгородцами и Володимир со псковичами стояли близ Юрьева, а Константин с ростовцами на реке Липице, когда завидели они полки суздальские, стоявшие на берегах реки Гзы. Мстислав послал к Юрию новгородского сотского Лариона.
‘Кланяемся тебе, — говорил он от лица Мстислава и Великого Новгорода, — с тобой нет нам обиды. Обидел нас Ярослав’.
— Мы один брат с Ярославом, — отвечал Юрий. Посол обратился к Ярославу:
‘Отпусти наших новгородских мужей и новоторжцев, отдай назад новгородские волости, что ты занял, — Волок, возьми с нами мир и целуй нам крест, и не станем проливать крови’.
— Не хочу мира, — отвечал Ярослав, — у меня есть мужи! Далеко вы зашли, а вышли, как рыбы на сухо!
Этот гордый тон показывал, что Ярослав считал заранее дело новгородцев проигранным в средине Суздальской земли: Ярослав надеялся на ожесточение народа и готовность к отпору. Мстислав послал еще раз посольство к Юрию: ‘Князь Юрий! (была теперь такова посольская речь). Мы пришли не кровь проливать, а управиться между собою. Мы единое племя, дай старейшинство брату своему Константину и посади его во Владимире, а вам вся Суздальская земля’.
— Отвечай братьям моим, Мстиславу и Владимиру, — сказал Юрий, — если отец наш не управил нас с Константином, то как же вы хотите управить? Делайте то, зачем пришли, а брату Константину так скажите: когда нас одолеешь, тогда вся земля тебе!
Князья суздальские учредили пир и вместе совет. Некоторые из старых бояр смущались тем, что противники требуют действительно того, что, по понятиям, освященным старыми обычаями, считалось справедливым. Они говорили своим князьям:
‘Лучше бы вам, господа, сотворить мир с братиею и положить старейшинство на Константине, а не уповать на силу, у вас много полков… А если правда будет за ними?’
Другие, младоумные, как называет их летописец, были не такого мнения, между ними отличался один, по имени Андрей Станиславович, он говорил:
— Не бывало никогда того ни при наших прадедах, ни при дедах, ни при отцах, чтоб кто-нибудь вошел в Суздальскую землю со ратью и вышел из нее цел!
Последний совет понравился больше. В войске Юрия развевалось семнадцать, у Ярослава — тринадцать стягов, у первого гремело сорок труб и сорок бубен, у другого — шестьдесят тех и других: это придавало и охоты, и надежды, суздальцы показывали негодование и жажду мести.
— Седлами закидаем новгородцев! — кричали они. Князья говорили им такую ободрительную речь:
‘Вот примем товар в руки. Вам будут и брони, и кони, и платья, а человека живого кто возьмет, тот сам будет убит! Всех бейте — никому пощады не давайте! Хоть и золотое оплечье на ком увидишь, убей, не оставим живого никого! А кто из полку убежит и того, кого мы поймаем, вешать или распинать!’
Они послали в стан противников, вызывали на бой и указывали для этого место у Липиц. Война эта имела вид судебного поединка, где спорные стороны поверяли решение своего дела суду Божию, сходились на бой на определенное заранее место и в уставленное время, а до боя не боялись ни засады, ни нападения. Союзники получили вызов вечером и дали знать тотчас Константину и ростовцам. Союзники опасались, как кажется, чтобы Константин не покинул некстати общего дела, с обеих сторон еще раз утвердили союз крестным целованием.
Пошли к Липице уже ночью. Суздальские полки также потянулись в поход. Всю ночь неприязненные войска шли так близко друг от друга, что суздальцы могли слышать, как их противники играли на трубах, били в бубны и кричали. На суздальцев, если верить летописи, напал переполох, когда вместе с трубною игрою раздался дружный крик их неприятелей. Князья хотели было бежать и за малым остановились.
Новгородцы и союзники дошли до Липицы. Стало рассветать. Врагов, сделавших вызов, там не было, а им бы первым, как вызвавшим, следовало стать на месте боя. Вместо того чтобы остановиться на поле, которое сами выбрали и указали противникам, суздальцы перешли лес и стали по другой его стороне. Новгородцы и их союзники должны были в свою очередь пройти через лес и очутились на горе, называемой Юрьевой, внизу, в крутом овраге, среди зарослей протекал ручей по имени Тунег, а на другой стороне оврага была гора, называемая Авдова: там стояло Суздальское ополчение. Внизу суздальцы успели уже набить кольев и заплести плетень.
Враждебные полчища созерцали друг друга при утреннем весеннем солнце. Битва не начиналась. В обоих войсках играли на трубах: заохочивали ратников к предстоявшей борьбе. Мстислав сохранял вид, что вышел на брань только по крайней необходимости, что упрямство суздальских князей всему виною, а не драчливость его, еще третий раз отправил он к соперникам посольство, и говорило оно такие речи:
‘Дайте мир, а не дадите мира, то сойдите отсюда — место здесь не для битвы: вы сами звали на Липицы, там ровное поле, зачем же сами стали не там? Либо вы отступите подалее — на ровное место и мы к вам перейдем, либо мы отступим на Липицы, а вы к нам придете!’
Юрий с гордостью отвечал: ‘Мира не принимаю, вы прошли через нашу землю, — так разве не перейдете через эту заросль? Ступайте, ступайте через болота и через дебри: свиньям обычно ходить по дебрям и корням и в грязях валяться!’
После такого ответа Мстислав вызвал охотников — удалую молодежь и пустил открывать битву. Молодцы спустились в овраг, с противоположной горы также соскочили в овраг суздальские молодцы, началась схватка. Бились очень усердно, говорит современник, к тому же тогда сделалось очень холодно. Так день прошел. Войско Мстислава досадовало, что враги уклоняются от боя.
‘Пойдемте, — стали говорить тогда в стане, — пойдемте к Владимиру: враги услышат, так поневоле пойдут на бой!’
Так и решили. Рано утром на другой день войска стали сниматься. Суздальцы заметили в неприятельском стане суету и закричали: ‘Они бегут, бегут!’ Толпы суздальцев стали сходить с горы, думая ударить новгородцам и их союзникам в тыл.
Тут ростовский князь сказал Мстиславу:
‘Когда мы пойдем мимо них, они нас в тыл возьмут, а люди мои не дерзки на бой: разойдутся в города!’
В самом деле, тогда только что прибыл из Ростова Владимир псковской и извещал, что ростовцы как увидели, что их город оставлен без ратных людей, то стали беспокоиться, чтоб неприятели не напали на них и не сожгли города. Ростовцы в отряде князя Константина роптали. Отдаляться от Ростова, не одержавши победы, казалось опасно. Тогда Мстислав, выехав с князьями перед войско, громко кричал:
‘Братья! Гора нам не может помочь, гора и не победит нас. Воззрите на силу честного креста и на правду! Пойдемте к ним!’
Одушевленные его словами, союзные князья поскакали по своим полкам и устанавливали ратных в боевой порядок. Суздальцы увидели, что противники их остановились, и сами стали устанавливаться.
Стал Володимир смоленский со смольнянами с края, в средине новгородцы с Мстиславом и псковичи с своим князем, а на другом крае ростовцы с Константином. У него были славные витязи: Александр Попович со слугою своим Торопом, Добрыня Резанич по прозванию Золотой Пояс да Нефедий Дикун. Напротив псковичей, на другой горе, стоял Ярослав с своими полками: в ряду их были и бежавшие новгородцы, и новоторжцы, с ними стояли муромцы, бродники и городчане, против новгородцев в средине стояла вся Суздальская земля с князем владимирским, а против Константина и ростовцев — его меньшая братия.
Мстислав, проехав перед рядами новгородцев и псковичей, говорил:
‘Братья! Мы вошли в землю сильную, воззрим же на Бога и станем крепко, не озирайтесь назад: побежавши, не уйдем, забудем, братия, и жен, и детей, и дома свои, идите на бой как кто хочет: кто на коне, кто пеший!’
На конях трудно было сражаться, потому что надобно было сходить в овраг, а потом лезть на гору.
— Мы на конях не поедем, — сказали новгородцы, — мы на конях не хотим умирать, мы пойдем пешие, как отцы наши бились на Колокше.
В порыве удальства они сбросили с себя и сапоги, и верхнее платье и, босые, бросились с криком. Их примеру последовали и смольняне.
С противной горы первые сбежали пешком Ярославовы люди. Смольняне прибавили шагу и опередили новгородцев, за ними прибежали новгородцы, предводитель их, Ивор Михайлович, поехал верхом, чтобы его видели ратные, но конь под ним споткнулся, Ивор упал в заросли. Новгородцы в пылу военной охоты опередили его, сцепились с неприятелем в овраге, начали вырывать у суздальцев из рук дубины и топоры, потом подоспели к ним смольняне, но с противной горы спустились еще свежие силы. Закипела схватка, Мстислав увидел, что молодцы зашли далеко, удалой князь закричал своим:
‘Не дай Бог выдавать добрых людей!’
Тогда все полки с криком дружно бросились вниз, перескочили через овраг, быстро вскочили на гору, единодушно ударили на Суздальское ополчение. Суздальцы попятились, побежали и Юрий, и Ярослав, и муромские князья. Но то была хитрость. Они покинули свои коши с надеждою, что новгородцы и их союзники начнут грабить обоз и тут можно будет оборотиться и ударить на них. Мстислав догадался, в чем дело.
‘Братья! — закричал он, — не пристойте корысти, а пристойте бою! А не то они обратятся на нас и изомнут нас’.
Рать повиновалась. Бросились вслед за врагами. Сам Мстислав трижды проехал сквозь полки Юрьевы и Ярославовы, поражая ратников топором, который у него висел на руке, привязанный паворозкою. Вдруг, не узнав удалого князя, налетел на него Александр Попович ростовский, силен и славен богатырь, и готовился он рассечь его мечом, но удалой князь закричал: ‘Я князь Мстислав!’ ‘Князь, не дерзай, — говорит ему богатырь, — а стой да смотри! Когда ты, голова, убит будешь, куда деться другим!’ Суздальцы увидели, что хитрости их не удаются, новгородцы не останавливались над кошами и преследовали суздальцев. Главное суздальское войско побежало, обратился по следам его и Ярослав к своим кошам, и все пошло врассыпную. Тогда много пало их под ударами топоров новгородских и смоленских, много их утонуло во время побега, пятьдесят человек в плен попалось. Летописец* насчитывает убитых 9233, а новгородцев только 5 человек. Счеты баснословные, как в большей части чисел, приводимых летописцами. В Никоновской летописи поставлено число убитых 17 200, а новгородцев и их союзников — 550. Между новгородцами погиб тогда славный богатырь Иев Попович со слугою своим Нестором, Мстислав оплакивал их. Несомненно, что суздальцы были тогда разбиты наголову. Победа эта произошла 21 апреля, в четверток второй недели после Пасхи.
______________________
* Воскрес, сп. П. С. 1., VII, стр. 123.
______________________
Беглецы скрывались каждый в своем городе: кто бежал в Переяславль, кто в Суздаль, кто в Юрьев. Князь Юрий прибежал во Владимир в полдень. В городе оставались, говорит летописец, одни попы, чернецы, женщины и дети — все народ не воинственный: как они увидели бегущих, то сначала обрадовались, думали, что это возвращаются победители. Но как только вбежали владимирцы в свой город, тотчас закричали: ‘Твердите город!’ И тогда вместо веселья сделался плач. Усилился этот плач ввечеру, когда сходились с несчастного побоища раненые воины, и всю ночь потом сходились они в город.
На другое утро князь собрал вече.
‘Братья володимирцы, — говорил он им, — затворимся в городе, станем от них отбиваться!’
— С кем затворимся, княже Юрие? — возразили ему: — братья наша избита, другие в плен взяты, да и те, что прибежали с бою, без оружия, с кем станем на бой?
‘Я все это знаю, — сказал Юрий, — прошу вас только: не выдавайте меня ни Константину, моему брату, ни Мстиславу, лучше я сам по своей воле выйду из города’.
Володимирцы обещали. Союзники целый день простояли на побоище и уже на другой день отправились ко Владимиру. Они подошли к нему в воскресенье, 24 апреля, и объехали его кругом.
В ночь с воскресенья на понедельник загорелся княжеский двор. Новгородцы представляли, что наступает удобный случай взять город, но Мстислав не пустил их на приступ. Во вторник ночью, часу в десятом, опять сделался пожар. Горело до рассвета. Смольняне просились идти на приступ. Князь их Владимир не дозволил. Летописец не говорит, что было причиною этих пожаров: были ли это случайные пожары или зажигательства внутри в пользу осаждающих, или же пожар произошел от метания огня через стену. После этого последнего пожара князь Юрий прислал к союзникам с челобитьем:
‘Потерпите сегодня, — завтра я выйду из города’.
Утром князь Юрий вышел с сыновьями в неприятельский лагерь и, поклонившись Мстиславу и смоленскому князю, сказал:
‘Кланяюсь, братия! А брат мой Константин в вашей воле!’
Мстислав с товарищами рассудили так: князю Константину следует вступить во Владимир, а Юрию ведать Городец. Сейчас изготовили ладьи и посады, сели в них дружины княжеские и люди. Одна ладья ожидала Юрия с его женой. Юрий в последний раз помолился в церкви Богородицы и плакал у отеческого гроба.
‘Суди Бог, — сказал он, — брату моему Ярославу, это он довел меня до сего!’
И он сел в ладью с княгинею. Отправился с ним и владыка. И потянулась за князьями вереница судов с изгнанниками на новоселье. Сборы их, видно, были невелики.
Между тем гонец бежал извещать Константина ростовского и звать его на стол. Константина ожидала торжественная встреча: священнический чин со крестами, бояре и люди должны были выказывать радость, Константин одарил их щедро. По обряду посадили его на столе, и все владимирцы целовали крест новому князю.
Упрямый и жестокий Ярослав с побоища убежал в Переяславль и в первом порыве досады приказал перековать всех новгородцев и смольнян, каких можно было найти в городе по торговым и другим делам, и засадил одних в погреба, других в тесные и душные избы. По известию летописца, полтораста человек задохнулось: число, быть может, преувеличенное, как и число убитых. 29 апреля союзники пошли на него в Переяславль. Вместе с ними отправился с своим полком и Константин. Не допуская врагов до города, Ярослав 3 мая вышел сам из Переяславля и добровольно явился к брату своему Константину.
— Я в твоей воле, — сказал он, — но не выдавай меня Мстиславу.
В среду, на другой день, прибыл Мстислав до того места, куда вперед дошел Константин. Он согласился примириться, но потребовал, чтобы дочь его, жена Ярославова, приехала к нему и чтобы все задержанные новгородцы, которые еще не успели задохнуться от духоты, были выпущены на свободу и доставлены к нему. Ярослав должен был исполнить требования победителя. Мстислав не отпустил своей дочери к мужу и, наказав его презрением, уехал.
Эта победоносная война утвердила за Новгородом то великое нравственное значение, которое уже прежде доставлено было ему Мстиславом. Прежде новгородцы установили ряд в Южной Руси, решали споры южных князей и судьбу правления их областей, теперь они распоряжались судьбою суздальского края и принуждали признать приговор, изреченный их выборным князем над вопросом о праве на княжение, претендовавшее быть главою русской удельной федерации, вместе с тем эта война показала, что новгородцы умеют заставить уважать неприкосновенность и цельность своей областной самостоятельности.
Мстислав недолго оставался в Новгороде. В 1218 году он снова и уже навсегда попрощался с ним. Созвав вече на Ярославовом дворе, удалой князь сказал вольным детям Великого Новагорода:
‘Кланяюсь Святой Софии, и гробу отца моего, и вам! Хочу поискать Галича и вас не забуду! Дай Бог лечь близ отца моего у Святые Софии!’
Он уехал в Галич, и не привел его Бог ни увидеть Новгорода, ни костям его лечь под сводами Св. Софии.

VII. Новгород после Мстислава Удалого до татар

Сначала, после Мстислава, новгородцы призывали его двоюродных племянников, сыновей Мстислава Романовича — Святослава, потом Всеволода. Когда Всеволод им не полюбился, они сказали ему: ‘Иди куда хочешь’, и в 1222 году опять обратились к суздальскому князю Юрию и пригласили сына его, Всеволода, но не иначе как во всем на всей воле новгородской. Всеволод с ними не ужился и убежал прочь. Партия суздальская так усилилась, что под ее влиянием Новгород призвал снова того самого Ярослава, который отличился такими свирепствами над новгородцами, против которого ратовал Мстислав за новгородскую вольность: до такой степени материальные выгоды дружелюбного сношения с Суздальскою землею преодолевали всякие антипатии. Характер новгородцев отличался живостью и изменчивостью, притом же и по степени тогдашней развитости нельзя смотреть на партии как на что-нибудь твердое, прочное, основанное на зрелых убеждениях, минутные побуждения брали верх над всяким рассчитанным планом, те же лица, которые стояли во главе одной партии, легко могли быть поколеблены обстоятельствами и перейти к противной стороне, а потом снова пристать к прежней. Несомненно, однако, что время Мстислава не прошло даром, и суздальские князья навсегда получили убеждение, что новгородская вольность не может и не должна быть нарушена. В 1223 году Ярослав приехал в Новгород и в тот же год удалился в Переяславль. На следующий год новгородцы пригласили опять Всеволода Юрьевича, но, видно, порядок дел в Новгороде был не под стать привычкам, укоренившимся у князей в Суздальской земле. Всеволод убежал от новгородцев в следующем же году. Новгородцы требовали его назад, а отец его, Юрий занял Торжок. Готова была, по-видимому, возобновиться прежняя история, но на этот раз обошлось без кровопролития, Юрий требовал выдачи некоторых лиц, которых считал виновниками бегства сына*. Новгородцы не только отказали, но собрали всю волость свою и начали делать около города острог. А ко Всеволоду послали сказать: ‘Кланяемся тебе, княже, а братии своей не выдаем, а ты крови не проливай, паки ли твой меч и наши головы!’ Начали новгородцы делать укрепления по пути, ставить сторожи, собирались умереть за Св. Софию, и Юрий, видя, что с Новгородом воевать нелегко, уступил.
______________________
* Рече послом: выдайте ми Якима Иванковиця, Микифора Тудоровиця, ИванкаТимошкиниця, Сдилу Савиниця, Вячка Иваца, Радка. Не выдадите ли? А я поил есмь коне Тверью, а еще Волховом напою. Новг, I,41.
______________________
Новгородцы в 1225 году пригласили к себе князем Михаила черниговского, шурина Юрьева, с согласия последнего. Михаил в том же году и расстался с Новгородом. ‘Не хочу у вас княжить, — сказал он, — иду к себе в Чернигов, а вы пускайте гостей своих ко мне: пусть земля моя будет так же, как и ваша (а яко земля ваша, тако земля моя)‘. Новгородцы послали опять за Ярославом. В 1228 году по поводу распри со Псковом возникли несогласия у Новгорода с этим князем, но Ярослав не мог уже проявить своего неудовольствия ничем, кроме того, что ушел в свой Переяславль, оставив в Новгороде двоих сыновей. Молодые князья, по случаю (в 1229 году) междоусобия и убийств в городе, убежали, а новгородцы позвали снова Михаила черниговского. И тот, прибыв в Новгород, целовал крест по всей воле новгородской. В залог взаимной приязни князя с Новгородом новгородцы обложили пенею приверженцев Ярослава в городе и на Городище. Они должны были платить на постройку большого моста: за то их не грабили, как обыкновенно поступали со сторонниками изгнанного князя, принявши нового. В 1230 году Михаил уехал в Чернигов на время, оставив в Новгороде сына, но вслед за тем произошли междоусобия, сына Михаилова изгнали и призвали снова Ярослава. Тогда был самый бурный и самый несчастный год для Новгорода: его волости были поражены страшным голодом. Это-то, кажется, и было причиною, что опять обратились к Суздальской земле. Пришедши в Новгород, князь целовал святую Богородицу на всех грамотах Ярославовых, то есть на всей воле новгородской. На этот раз князь Ярослав пробыл князем новгородским до 1235 года, когда ушел в Киев, а новгородцам оставил сына своего Александра, славного впоследствии невского героя, который и оставался князем новгородским до самого 1252 года, когда сделался великим князем.

VIII. Новгород в эпоху татарского владычества над Русью. — Защита свободы против покушений Твери и Москвы

Со времени татарского опустошения Новгород прекращает свою древнюю связь с Южною Русью. Постепенно ослабленная междоусобиями и иноплеменными нашествиями, она окончательно была добита татарами, выступила из русской федерации и начала идти иным путем по колее исторической жизни. Новгород удержался членом федерации, сплотившейся под верховным владычеством татар. По мере более тесного сближения образовался обычай, перешедший как бы в закон, что новгородским князем должен быть тот, кто называется великим.
Первый пример этому был с Александром Невским. Когда Александр в 1252 году получил княжество Владимирское, то оставил в Новгороде сына своего, Василия, уже не в качестве особого новгородского князя, а как своего наместника. В 1255 году новгородцы прогнали Василия, а взяли брата Александрова — Ярослава, но Александр поднял на них рать не как старейший князь за обиду подручника князя, как, бывало, делали прежде суздальские князья, а как лицо, сознававшее собственно за собою достоинство новгородского правителя. Он потребовал свержения тогдашнего посадника, лица ему противного, и въехал в Новгород как князь новгородский. Он ходил с новгородцами на шведов и на чудь, предводительствуя их ополчением, что составляло обязанность местного князя, и опять уехал из города, оставив в нем сына Василия своим подручником.
В 1257 году Александр прибыл в Новгород делать перепись. Новгородцы воспротивились и увлекли к сопротивлению князя Василия. Александр разгневался на сына, принудил его бежать и казнил противников своего веления. Все это делал он как князь новгородский. Вообще Александр, человек с сильным характером, дозволял себе обращаться с новгородцами так деспотически, как бы не мог дозволить того другой князь. С одной стороны, Александр оказал слишком много услуг Новгороду: он обезопасил его от покушений западных иноплеменников, чрез это он внушал к себе такое уважение, каким не мог пользоваться иной князь на его месте, с другой — на стороне его была ужасающая татарская сила, грозившая Новгороду опустошением и порабощением: в случае упорства Александр мог позвать ее. Новгород не был покорен татарами, как другие русские земли.
Батыево полчище только зацепило Новгородскую землю во время своей опустошительной прогулки в Руси в 1238 году. Одному Торжку суждено было подвергнуться пожару и всеобщему истреблению жителей. Путь к самому Новгороду не по силам был татарам. Однако, состоявши в связи с покоренной татарами Русью, Новгород не мог совершенно избегнуть необходимости хотя немного хлебнуть из той горькой чаши, которую поднесла судьба русскому миру. Новгород должен был войти в систему подчиненных ханам русских стран и участвовать в платеже выхода победителям. Новгород не противился этому платежу: он не терял сознания принадлежности своей к русскому миру и потому должен был отправлять повинность, которая касалась всех русских земель вместе. Притом Новгород не был столько силен, чтобы отважиться раздразнить против себя могущество завоевателей. Этот платеж выхода привязывал его к особе великого князя, который был посредником между ханом и князьями и русским народом всех подчиненных земель. Александр до конца жизни (в 1262 году) не переставал иметь непосредственное влияние на управление Новгорода, и когда сам не был в Новгороде, то оставлял там подручником другого сына, Димитрия. Новгородцы, по его приказанию, ходили в походы, он посылал им и других подручных князей на помощь с войском.
По смерти Александра новгородцы прогнали его сына Димитрия и нарекли себе князем Александрова брата, Ярослава, но он не переставал считаться новгородским князем и тогда, когда в свою очередь стал великим князем. Крепкая власть Александра не могла передаться преемственно другим князьям: она зависела от личности Александра. Заключая договор с Ярославом, новгородцы припомнили ему, что прежний князь делал насилия Новгороду, но того вперед не должно быть. В самом деле, обращение князя с Новгородом и Новгорода с князем в это время носит признаки равенства. Ярослав, говоря с новгородцами, выражался о князьях так: ‘Братия мои и ваши’. В 1269 году Новгород не поладил с князем за то, что он употреблял во зло право охоты около города, держал много ястребов, соколов и собак, выводил из города иноземцев и делал поборы, вече судило его и изгнало. Напрасно Ярослав хотел примириться с вечем и присылал сына своего Святослава. ‘Простите мне этот раз, — говорил он через сына: — вперед не буду так поступать, целую крест на всей воле вашей’. Новгородцы закричали: ‘Мы не хотим тебя! Ступай от нас добром, а не то прогоним тебя, хоть тебе и не хочется идти от нас!’* Изгнанник обратился к татарам, и один изменник новгородского дела хлопотал вместе с ним, чтоб навести на Новгород иноплеменную силу. Князь Василий Ярославич защитил тогда Новгород перед ханом. Когда Ярославу не удалось овладеть Новгородом с помощью татар, он прибыл в Русу, в 1270 году, и начал переговариваться с новгородцами: предложил мир, уступал Новгороду во всем, представлял за себя порукою всех князей. Новгородцы не сдавались на его слова: Новгород начинал сознавать, что он может оставаться без князя, один из послов новгородских, Лазарь Моисеевич, сказал Ярославу: ‘У нас князя нетуть, но Бог и правда, и Святая София, а тебя не хочем’**. Вся новгородская волость — псковичи, ладожане, корелы, ижора, вожане — от мала до велика собрались оборонять права Великого Новгорода. Насилу примирил спорившие стороны митрополит. ‘Мне, — говорил он, — поручил Бог архиепископство в Русской земле, вам слушать Бога и меня, не проливайте крови, а Ярослав своей злобы отрекается. Всякой вине и всякому греху есть покаяние и прощение. Ярослав кается и просит прощения и вперед не будет таким, как был. Я ручаюсь за него, хоть вы и крест против него целовали, я приму епитимью и отвечаю пред Богом’. Тогда новгородцы согласились на мир и Ярослав целовал крест на всей воле новгородской. Таким образом, оставаясь великим князем, он удерживал княжескую власть в Новгороде, но так как он не жил там постоянно, то имел вместо себя наместника на Городище, и с этих пор начал входить обычай, сделавшийся впоследствии как бы постоянным законом, что от князя великого, считавшегося действительным новгородским, живет на Городище его наместник. Между тем тогда же вошло в обычай кроме великого князя иметь в Новгороде еще князей, которые приходили по условию, получали от новгородцев в кормленье волости и предводительствовали новгородскими войсками, но не были посажены на столе и не считались князьями в том смысле, как прежде. Уже при Ярославе является такой князь, Юрий Александрович, он жил в Новгороде, воевал под новгородским знаменем, а князем новгородским считался Ярослав. Порабощение татарское возвышало значение великого князя, мало-помалу сообщало ему значение государя всей Русской земли и низводило князей с прежнего значения по их породе. Впоследствии таких прихожих случайных князей, помимо великого князя, являлось в Новгороде по нескольку разом: они и приходили и уходили без значения правителей, как частные люди.
______________________
* Никоновск., III, 50.
** Новгор. лет., I,62.
______________________
После смерти Ярослава, в 1272 году, возник спор между Василием Ярославичем костромским и Димитрием Александровичем переяславским за великое княжение, и Новгород подвергался борьбе партий, не зная, кого принять, как некогда во время борьбы Мономаховичей и Ольговичей, только теперь подобные споры улаживались скорее ханскими приговорами, и Новгород признал Василия, потому что он сделан в Орде великим князем. Этот князь хотел во что бы то ни стало быть князем в Новгороде, новгородцы сначала сопротивлялись и послали Димитрия Александровича против него в Торжок, который Василий захватил. Но когда потом сообразили, что сопротивляться трудно, когда на стороне Василия татары, то отступились от Димитрия. ‘Отвсюду нам горе, — говорили тогда новгородцы: — тут князь владимирский великий, тут князь тверской, а тут ханские баскаки с войском татарским’*. Новгородцы сами послали челобитье к Василию просить его в Новгород. Он приехал и был принят с поклоном и честию. Точно так же и после смерти его, в 1276 году, в эпоху распрей между братьями, сыновьями Александра, Димитрием и Андреем, Новгород склонялся на сторону того, кто делался великим князем. Сначала признан был Димитрий, потом, когда Андрей навел татар и начал добывать себе княжение варварским разорением суздальско-ростовского края и верхнего Поволжья, новгородцы, видя, что он берет верх, отступились от Димитрия, на которого уже имели неудовольствие, и признали Андрея. Но в 1283 году Димитрий воспользовался междоусобиями в Орде и нашел себе сильного союзника в Ногае, который распоряжался тогда ханами Золотой Орды, и новгородцы должны были снова признать Димитрия, а в 1293 году Андрей, в свою очередь, склонил на свою сторону того же самого Ногая, — и новгородцы признали Андрея. Не видя у себя постоянного князя, Новгород привык к управлению без князя и мог без него обходиться, а признавал его уже как бы по необходимости, так что князь для Новгорода перестал иметь значение свободно избранного правителя — необходимое выражение существенного учреждения, а стал уже каким-то внешним бременем, тяготеющим над новгородским краем.
______________________
* Никон, л., III, 57.
______________________
В Новгороде не ослаблялось чувство единства народного с другими землями, голос церкви напоминал новгородцам о духовном братстве с русским миром и, кроме того, внедрял в умы монархические понятия, препятствовавшие новгородцам совершенно отрешиться от идеи иметь над собою одно верховное лицо, необходимость торговых сношений с остальною Русью, которые прекращались в случае вражды, страх за свои Двинские волости, к которым подбирались великие князья, и, наконец, страх татар, с помощью которых князья могли бы искать власти над отпавшим Новгородом, — все эти обстоятельства разом не дозволяли Новгороду дать перевес своей областной самостоятельности пред федеративною связью с остальною Русью, и потому Новгород признавал сильнейшего. В Новгороде была борьба двоевластия: с одной стороны, народоправление, выражавшееся формою веча, сознание государственной цельности Новгородской земли, с другой — великий князь, признавалась его власть, а между тем принимались всевозможнейшие меры, чтоб эту власть ограничить и допустить ей как можно меньше вмешательства в дела республики. Свободное избрание не руководило более новгородцами, как прежде: тот, кого утверждали татары, становился по праву верховным главою Новгорода. Выбор между несколькими лицами мог иметь место тогда только, когда неизвестно было, кого утвердят в Орде, или когда нельзя было сразу понять, кого утвердили, но как скоро становилось ясно, что князем наречен такой-то, речи о выборе не было — утвержденный признавался. Прежние выборные князья выражали собою внутреннюю институцию Великого Новгорода, были высшими сановниками в управлении края, теперь же великий князь стал как бы чужеземным государем, приобретавшим какое-то право на Новгород. Великий Новгород был, очевидно, в положении страны полузавоеванной, которая не утратила вовсе независимости, но достаточно испытала могущество завоевателей. Оно так и было. Остальная Русь была завоевана — сделалась собственностью победителей. Татарские ханы были ее безусловными господами, а великие князья — их доверенными, так сказать — господскими приказчиками. Новгород до татар составлял часть завоеванной ими удельной федерации. Хотя сам Новгород с своей областью и не был завоеван, но, связанный древними узами с завоеванными землями, должен был или оторваться от этой связи, или подчиниться до некоторой степени участи тех стран, с которыми прежде составлял один союз. Чтобы оторваться от них совершенно, он не имел ни нравственных задатков, ни физической силы, и так ему скорее приходилось подчиниться одной с ними участи. Но, чтоб разделять эту участь во всех отношениях наравне с другими землями, надобно потерпеть наравне с ними одинаковое завоевание. Новгород имел то преимущество, что, как мы сказали, не был завоеван, и потому завоеватели не могли положить на него тех условий, каким подчинялись другие земли. Но если Новгород не был завоеван, то всегда мог быть завоеванным, как только победители решатся для этого на усилия. Новгород знал это и опасался вызывать против себя усилия завоевательного могущества. От этого он не достиг полной отдельной независимости, но сохранил стихии областной самостоятельности гораздо более, чем другие земли. Этому способствовало и то, что Новгород пред татарским завоеванием поставлен был эпохою Мстислава Удалого в выгодное положение нравственной силы и значения. Чтоб удержать священные для него стихии старины, Новгород должен был поневоле извиливаться и приставать к сильнейшему, чтобы не навлечь на себя страшной бури, которая бы могла вконец сломить его свободу. Его подчиненность состояла в том, что он участвовал в платеже татарской дани и признавал верховную власть того, кто был великим князем, то есть посредника между татарами и Русью, доверенного татарских ханов, и в то же время беспрестанно должен был защищать свои права от их притязаний. При таком порядке вещей, очевидно, Новгород должен был долго стоять почти в одном положении в своем политическом развитии, пока приказчики не успели уничтожить своих хозяев и в свою очередь не сделались хозяевами.
С 1304 года возникла вражда между тверским и московским князьями, и Новгород в продолжение этой вражды склонялся на сторону того, кто выигрывал перед ханом, а как выигрыш оставался на стороне московской, то это и привязало Новгород к московским князьям и повело впоследствии к уничтожению его областной самостоятельности и древней вечевой свободы. Когда, в 1305 году, тверской князь Михаил Ярославич был великим князем, Новгород признал над собою его первенство, живучи в Твери, он считался и новгородским князем*, когда же, в 1312 году, возникло снова неудовольствие с Новгородом, он легко принудил Новгород к миру, заняв Торжок и прекратив ввоз хлеба в Новгород, без чего новгородский край не мог существовать. Новгородцы помирились с Михаилом, но потом увидели, что Юрий московский берет верх над Михаилом у хана, и тотчас выгнали Михаиловых наместников и приняли от Юрия наместниками двух его братьев — Федора и Афанасия. Им на этот раз пришлось ошибиться. Михаил тверской вошел в милость у хана, и в 1315 году собрался с татарами наказывать новгородцев. Новгород, следуя уклончивой политике и готовый признать над собою какого угодно великого князя, лишь бы ему оставляли то, чем он дорожил, приходил к энергической решимости, когда посягали отнять у него то, после чего терять было нечего. Сначала он удалил от себя князей, заключили мир, но Михаил против договора задержал в плену князя Афанасия и новгородских бояр, начал брать контрибуцию с новоторжцев и потом двинулся на Новгород с русскими и с татарскими войсками. Тогда вольный город энергически решился обороняться. Собрались заодно с Новгородом его пригороды: Ладога, Руса, и Псков стал за него. В 1316 году, зимою, Михаил пошел на Новгород с своими и с татарами. Не мужество людское, а географическое положение спасло на этот раз новгородскую свободу. Войско Михаила заблудилось в лесах и болотах. Пришлось им есть конскую падаль да жевать голенища и ремни**. Михаил отступил, но после первой неудачи готовил новые силы, новгородцы предлагали мир, тверской князь слышать о нем не хотел. Но тут Юрий московский женился на татарской княжне, сестре ханской, и в 1318 году шел на тверского князя — с ним были данные ханом татарские силы под начальством Кавгадыя. Тогда Михаил помирился с новгородцами: последние заключили с ним договор, потому что не знали еще об успехах Юрия в Орде, Юрий напал на Михаила под Тверью, был разбит им и потерял свою молодую жену, которая взята была в плен и умерла, а сам бежал в Новгород: там приняли его с радостью и стали помогать ему усердно. Псков стал также за него. Хотя Юрий был разбит, но можно было предвидеть, что в конце концов не он останется в проигрыше после родства с ханом Так и случилось. Михаил был позван в Орду и там в 1319 году казнен по подозрению в убийстве ханской сестры, жены Юрия. Сам Юрий сделался великим князем и остался в хороших отношениях с новгородцами***. Даже и тогда, когда в 1323 году сын Михаила, Димитрий, заплатив в Орде выход, получил великое княжение, новгородцы остались верны Юрию. Татары двоили между тверским и московским князьями, новгородцы не знали еще, кто одержит верх, но, руководствуясь своего рода инстинктом, считали сильнейшим Юрия. Опасаясь тверского князя, который не только опирался на татар, но искал союза с Литвою, новгородцы заключили оборонительный союз с орденом****. Два года(1323-й и 1324-й) Юрий находился в Новгороде, служил ему усердно на войне, окончил выгодно дело со шведами, упрочил новгородскую власть в Заволочье и отправился в Орду воротить себе великое княжение, там был он убит Димитрием тверским, мстителем за отца своего. Тем не менее в 1325 году великое княжение досталось брату Димитрия, тверскому князю Александру Михайловичу. Новгороду это не могло не быть опасно, и Новгород стал тогда сближаться с возраставшею Литовскою державою, чтоб иметь опору против притязаний великокняжеской власти, попавшейся в руки неприязненной фамилии: литовские князьки являлись в Новгород*****. Но, на счастье его, в 1327 году в Твери вспыхнуло восстание против татар: тверичи перебили недобрых гостей. Московский князь Иван Данилович воспользовался этим и выхлопотал себе великое княжение. Александр, преследуемый сильным соперником и татарами, бежал во Псков. Новгородцы не показали тени сочувствия к изгнаннику, а способствовали успехам Ивана Даниловича. Когда последний в 1328 году поехал в Орду, Новгород отправил с ним своих послов ходатайствовать за него перед ханом. Эти послы повезли новгородское серебро для раздачи татарским вельможам, чтоб купить на него великое княжение московскому князю. Утвердившись в своем достоинстве с помощью Новгорода, Иван Данилович приехал туда в сопровождении подручных князей вместе с митрополитом Феогностом, который из Новгорода посылал на псковичей проклятие за участие к гонимому Александру. Новгород вместе с московским князем преследовал изгнанника.
______________________
* Несколько договорных грамот с ними показывают, что отношения к великим князьям составляли ряд столкновений, которые нелегко было уладить. Так, например, новгородцы жаловались на то, что тверской князь и бояре покупали в Новгородской области села и заводили слободы и тем самым вмешивались во внутреннее управление новгородских волостей, ибо эти села тогда принадлежали не Новгороду и не новгородцам, а владельцам, выходившим из новгородского управления. Сверх того поставленные наместники навлекали на себя жалобы Великого Новгорода. Один из них, которому поручен был Псков, Федор Михайлович, убежал от неприятеля и сверх того самовольно брал поборы по Новгородским селам. Новгород требовал его удалить. Другой, Борис Константинович, которому была поручена Корела, так дурно управлял ею, что разогнал жителей, и сверх того приобретал имения в Новгородской волости. Новгородцы требовали, вместе с его удалением, возврата купленных имений, предлагая, впрочем, ему ту сумму, какую он заплатил. Это показывает, как важна была подобная покупка имений и как боялись ее новгородцы (Собран, госуд. грамот, том I, стр. 14). Понятно, что в отношениях к великокняжеской власти — выражалась ли она непосредственно самим князем или посредством его наместников — для Новгорода было что-то очень тягостное, от чего новгородцы хотели всеми силами обезопаситься, не имея средств избавиться вовсе.
** Ник. X, III, 111.
*** Н. I, 72,Соф.Х,1, 206-207, Ник. X, III, 110-115.
**** Bunge, II, Heft, 2,142.
***** Новг. л., I, 74.
______________________
С этих пор, до самого падения своей областной независимости, Новгород признавал над собою великокняжеское первенство московских князей, получавших это достоинство один за другим от ханов. Московские князья возвышались при содействии Новгорода, с их возвышением падал удельный порядок, и Новгород, вместо благодарности, скоро должен был отстаивать свою свободу от их притязаний.
Едва только Иван Данилович утвердился на великом княжении, как тотчас же возникло у него неудовольствие с Новгородом. Он потребовал серебра закамского — дани, собираемой Новгородом с Закамской земли. Новгородцы отказали, Иван Данилович захватил Торжок и Бежецкий Верх. В Новгороде вече разделилось на две партии, одна склонялась к миру и уступкам великому князю, другая готова была искать в возраставшей Литовской державе опоры против самовластия московского князя, так непризнательно забывавшего недавнее содействие к своему возвышению. Новгород очутился уже между двух государственных стремлений у соседей. В 1331 году, когда владыка Василий ездил на Волынь поставляться в свой сан от митрополита Феогноста, Гедимин, покровитель князя Александра тверского, нашедшего приют во Пскове, в угодность псковичам, которые тогда домогались себе особого владыки, задержал новгородского владыку и не иначе его отпустил, как получив от провожавших его новгородских бояр обещание принять в Новгород на кормление одного из сыновей его, Наримунта. Так рассказывают некоторые летописцы*. После того упорство Ивана Даниловича расположило Новгород к тому, чтоб угодить Гедимину. В 1332 году, зимою, Иван Данилович уселся в Торжке и поживлялся с новгородских волостей. Новгород послал к нему архимандрита Лаврентия с двумя боярами: они звали князя в Новгород, князь не поехал. Новгородцы еще раз попытались заключить мировую: сам владыка поехал к Ивану, который оставил Торжок и находился тогда в Переяславле. Владыка и сопровождавшие его бояре от имени Великого Новгорода предлагали ему пятьсот рублей, с тем чтоб он отказался от захваченных на Новгородской земле слобод. Иван их не послушался. Тогда негодование против московского князя овладело сильно Новгородом. Призван был Наримунт-Глеб, Гедиминов сын, в октябре 1333 года. Его посадили на столе Ярославовом, как некогда сажали выбранных князей. Весь Новгород присягал ему как один человек. Это событие воскресило в новгородской памяти былые времена предков. Новоизбранному князю дали в кормленье, в отчину и дедину, и с правом это кормленье передать потомкам Ладогу, Ореховский город, Корельский город с Корельскою землею и половину Копорья. По смыслу некоторых летописных известий, эта отдача пригородов была невольная, вследствие вынужденного Гедимином согласия в то время, когда он задержал владыку. Новгородская летопись**, напротив, говорит, что Наримунт прислал в Новгород посольство, изъявлял желание поклониться Св. Софии и новгородцы по этому поводу пригласили его. Очень может быть, что сначала новгородцы, ехавшие с владыкою, поневоле согласились, сообразно желанию Гедимина, на такой прием его сына, а впоследствии, когда Иван Данилович начал теснить Новгород, с охотою приняли литовского князя, находя в союзе с Литвою опору против Москвы и самой Орды.
______________________
* Новг. л., IV, 52, П. С. Л., т. VII, 203.
** Новг. л., I, 77.
______________________
Но князь Наримунт-Глеб не имел настолько ни энергии, ни достоинства, чтобы привязать к себе Новгород, а великорусская партия ожила снова, как только оказалось, что призванный князь не удовлетворял народным ожиданиям На следующий год, узнавши, что Иван Данилович, ездивший тогда в Орду, воротился, Новгород послал к нему послом Варфоломея Юрьевича, на этот раз Иван принял посольство с любовью и прибыл по приглашению новгородцев в Новгород на стол, 16 февраля 1335 года. Тогда ли удалился Наримунт или же оставался в Новгородской земле, и если оставался, то какой роли держался — неизвестно. Но тотчас после посещения Иваном Новгорода произошли набеги литовцев на Новгородскую волость. Иван Данилович отражал эти набеги в качестве охранителя Новгородской земли. Могли быть эти набеги делом своевольных литовцев, но могла быть эта рать и отправлена Гедимином в отмщение за то, что Новгород опять поладил с Москвою. Скоро, однако, именно в 1337 году, московский князь опять поссорился с Новгородом и послал рать свою в Заволочье. Ему хотелось получить дань из-за Камы. Наримунта-Глеба не было в Новгородской земле. Новгородцы звали его из Литвы, как своего кормленника, но, видно, ему не понравился ни новгородский хлеб, ни новгородское обращение, — он не поехал снова в Новгород и вызвал сына своего, Александра, из Орешка, где он сидел вместо отца на страже края от шведов. Вероятно, недавнее мирное сношение с московским князем оскорбило литвина, он уже не доверял договорам с Новгородом. Новгородцы разделались без его помощи — разбили и прогнали москвитян из Заволочья.
Ссора с московским князем не прекратилась. В 1339 году новгородцы привезли ему обыкновенный ханский выход, московский князь потребовал от Новгорода двойного выхода, т.е. двойной дани, ссылаясь на запрос царя Узбека. ‘Изначала, — отвечал ему Великий Новгород, — не бывало того: по старой пошлине новгородской и по грамотам прадеда твоего, Ярослава Володимировича’. Иван вывел наместников своих с Городища и объявил войну. Но смерть постигла его в 1340 году.
Когда после смерти его несколько князей явились соискателями великокняжеского достоинства, Новгород не мешался в эти споры, и князь Симеон Иванович получил это достоинство без содействия новгородцев. Тотчас начал он зацеплять новгородскую вольность, и, воспользовавшись тем, что в Торжке была партия, противная зависимости Торжка от Новгорода, он занял торжковскую волость и послал собирать с черных людей дань.
Новгородцы послали туда войско, перехватили присланных Симеоном черноборцев, то есть собирателей дани, и великокняжеского наместника. Но народ в Торжке и Торжковской волости был нерасположен к новгородскому правлению и страшился разорений, которые он понес бы от московских войск, если бы держался Новгорода, чернь взбунтовалась, разграбила и прогнала своих бояр, преданных Новгороду. Та же участь постигла и новгородцев, временно проживавших в Торжке. Народ расположен был лучше покориться великому князю и платить ему дань, чем подвергать свои головы мщению. Симеон, пользуясь этим, явился в Торжок с полками Московской земли, тверских, и суздальских, и разных князей. Под опекою ханов Москва уже становилась центром русского мира, ее князь в первый раз писался великим князем всея Руси, и другие князья поневоле должны были идти с московскими полками на Новгород.
Новгород отправил к нему владыку Василия, тысячского Авраама с некоторыми из своих бояр, чтоб уладить спор, а между тем приготовлялся к отпору. Но трудно было ему охранять свои права над Торжком, когда туземные жители, зная, что до Новгорода от Москвы далеко, а к ним близко, давали сами все потребное для москвичей. Новгородские послы примирились с великим князем и порешили дать ему тысячу рублей с Новоторжской области и черный бор по Новгородской земле*. Во всем прочем положено оставаться на прежних основаниях, и Симеон оставлял представителями своей верховной власти своих наместников на Городище.
______________________
* Ник. л., IV, 173.
______________________
В 1346 году, зимою, сам Симеон посетил Новгород и пробыл в нем три недели. Неизвестно, чтi собственно составляло причину этого посещения, но вслед за тем, летом, Новгород поссорился с великим князем литовским Ольгердом. По сказанию наших летописей*, Ольгерд с братом своим Кестутом явился в новгородских пределах на устье реки Пшаги, впадающей в Шелонь, и послал сказать новгородцам: ‘Я хочу с вами разделаться: меня лаял ваш посадник Евстафий Дворянинцев: назвал меня псом!’ После этого объявления Ольгерд разослал свои отряды разорять новгородские волости по реке Шелони и Луге. Несколько мест разорили литовцы, с Порхова Ольгерд взял окупу 300 новгородских рублей. Новгородцы ополчением вышли было против него на Лугу, но без битвы повернули назад и, прибежавши в Новгород, ударили в вечевой колокол и призвали на суд Евстафия Дворянинцева. ‘Ты наделал войны! — кричали ему. — Ты лаял короля, а через тебя теперь взяли волости наши!’ Его убили на вече. Это было опрометчивое и самовольное дело толпы, прибежавшей из Луги. Им показалось гораздо справедливее пожертвовать тем, кого обвинял Ольгерд, чем за его неосторожность жертвовать своею жизнью. В самом деле, как только дали знать Ольгерду, что тот, кто оскорбил его дерзким словом, уже казнен, Ольгерд выступил из новгородских пределов. Очень может быть, что этот поход соотносится с делом брата Ольгердова, Явнуты. Явнута посажен был отцом Гедимином в Вильне. Ольгерд с братом Кестутом прогнал его, прогнавши разом и Наримунта из Пинска. Наримунт бежал в Орду, Явнута — в Смоленск, а потом в Москву, где крестился. Очень может быть, что во время пребывания Симеона в Новгороде новгородский посадник выразился так дурно об Ольгерде от участия к Явнуте, и Ольгерд своим походом заранее хотел отбить у новгородцев всякую попытку содействовать его изгнанному брату.
______________________
* Новг. л., I, 83, Никоновск., т. III, 183.
______________________
По смерти Симеона, в 1353 году, новгородцы, испытав уже на себе невыгоду допускать великокняжеское достоинство оставаться в руках московского князя, хлопотали с своей стороны в Орде, чтобы это достоинство дано было на этот раз не московскому, а суздальскому князю. Но татарский двор теперь не послушал их и назначил великим князем снова московского князя, брата Симеонова Иоанна. С 1353 года новгородцы находились с ним в разладе полтора года*, и после, как видно, до самой его смерти в 1360 году, не подчинялись его власти. После него, в 1361 году, они признали Дмитрия Константиновича суздальского, когда тот получил великое княжение, приняли его наместников и дали ему суд, то есть, судные пошлины.
______________________
* Новг. л., I,86.
______________________
Когда после ссоры с Димитрием Ивановичем московским суздальский князь уступил последнему великокняжеское достоинство, Новгород, питая уже недоверие и неприязнь к Москве, сопротивлялся и Димитрию. В 1366 году Димитрий хотел смирять новгородцев оружием, он изъявил притязание и за то, что новгородская молодежь грабила купцов по Волге, и задержал шедшего с Двины новгородца Василия Даниловича с сыном и Прокофья Киев*. Однако обстоятельства заставили новгородцев и московского князя сблизиться между собою на время. Обоим угрожали два сильных врага: литовский князь Ольгерд и князь тверской, Ольгердов родственник. Новгород заключил оборонительный союз с московским великим князем. Обе стороны обязались помогать друг другу. Еще прежде Новгород и Тверь находились в неприязненных отношениях. Предания укрепляли эту неприязнь. Выше было показано, как Новгород был недружелюбен к прежним тверским князьям: вражда с ними и сблизила его первоначально с Москвою. Теперь между Тверью и Новгородом возникли поземельные споры. Некоторые землевладельцы Новгородской волости продавали свои имения тверичам. Тверской князь, считая себя господином над тверскими боярами, показывал притязания и на самые земли, которые были куплены этими боярами в черте Новгородской волости. Новгород же почитал эти земли неприкосновенною своею собственностью. К этому присоединился спор за Торжок**. Призвавши на помощь Кестута с литовскими полками, Михаил занял Торжок с прилежащею волостью и посадил в Торжке своих наместников. Устроивши свое управление в завоеванной земле, тверской князь отпустил союзников и вывел свои ратные силы из торжковского края. Тогда новгородские бояре приехали в Торжок и составили с новоторжцами думу. Новоторжцы целовали крест не отступать от Великого Новгорода и стоять заодно против тверского князя. Михайловых наместников выгнали, тверских гостей, случившихся в Торжке, ограбили, некоторых убили и принялись деятельно укреплять город, — это случилось перед заговенами на Петров пост, в 1372 году. Через несколько дней, 31 мая, в понедельник, явился Михаил Александрович под Торжком с Тверским ополчением. ‘Выдайте мне тех, которые побили и ограбили моих тверичей, — требовал он от новоторжцев, — да примите вновь моих наместников, я более ничего от вас не хочу!’ Михаил дал им срока на думу от утра до полудня. В Торжке была тогда безладица и мятеж, но против тверского князя на этот раз все были ожесточены равно. Послов тверских приняли с высокоумием, говорит летописец. И в тот же день бояре новгородские, приехавшие поддерживать новоторжцев, хвастаясь своим мужеством, первые выехали в поле и другим путь показывали, за ними высыпали граждане, на первом же суйме (схватке) главный воевода Александр Абакумович пал костью за святого Спаса и за обиду новгородскую. За ним другие отважные мужи положили головы, а прочие новгородцы поворотили сейчас же назад и, не заезжая в Торжок, поскакали прямо в Новгород. Новоторжцы потеряли дух, попятились назад, тверичи ударили им в тыл, в это время другие зажгли посад с конца, на беду Торжку поднялась буря, пожар пошел разгуливать по городу с быстротою, некуда было спасаться новоторжцам. Мужчины, женщины, дети гибли безвыходно в пламени, другие бросились в церковь Св. Спаса и там задохлись, иные кинулись в Тверцу, а те, которые избегли пламени и воды, попадались неприятелю. Тверичи свирепствовали без милосердия, обирали донага и жен, и девиц, и чернецов, и черниц, иные от срамоты бросались в воду. Ограбили и церкви, и все, что в них было укрыто от огня, меча и нашествия иноплеменных. Остатки разоренного народа погнали в плен. Никогда, рассуждает летописец, не бывало Торжку такого зла и от поганых, наметали тогда пять скудельниц убитых и сожженных трупов, а иных нельзя было похоронить, потому что дотла сгорели или на дно реки пошли, другие же без вести забежали***.
______________________
* Новг. л., IV, 66, Новг. X, I, 88. ** Михаил тверской претендовал на этот город, может быть, потому, что предки его владели землями, действительно некогда тянувшимися к Торжку, как, напр., Зубцовом, и передали ему по преемничеству.
*** Новг. л., I, 89, IV, 67, Соф., I, 232, Ник., IV, 35.
______________________
Разоренная, таким образом, Торжковская область досталась тверскому князю. Это-то насильственное завоевание более всего сблизило тогда Новгород с соперником тверского князя — Димитрием, и в 1375 году Новгород усердно помогал ему против Михаила: много подручных князей явилось тогда с московским великим князем под Тверью, но никакое ополчение не шло с такою охотою, как новгородское. Новгородцы, говорит современник, пришли туда скрежеща зубами на тверич за свою обиду еже бе на них. Взятые во время войны тверским князем в плен новгородцы и новоторжцы были засажены в тюрьму в Твери. Им удалось подкопаться из погреба и убежать из неволи*. Они должны были теперь побуждать своих единоземцев к мщению. Деятельное участие Великого Новгорода более всего побудило Михаила искать мира с великим князем. Он знал, что иначе новгородцы сделают с Тверью то, что он делал с Торжком. Новгородцы заранее это показывали, потому что разоряли окрестную страну неистовым образом. Итак, тверской князь помирился с Димитрием на всей его воле: он должен был помириться также и с новгородцами на всей их воле. Мирное докончанье было подписано 3 сентября**. Михаил отказался от Торжка и всей его волости, обещался возвратить Великому Новгороду все земли, купленные своими подданными, и предоставил последним ведаться судом с теми новгородцами, у которых они их купили, а если бы, за давностью времени, уже не нашлось продавцов, Новгород должен был покупщикам отдать куны за купленные ими у новгородцев имения, но во всяком случае эти земли отходили к Великому Новгороду безусловно. Михаил обязался отпустить без выкупа всех пленников, новгородцев и новоторжцев и возвратить товары, захваченные у новгородских гостей до взятия Торжка***.
______________________
* Ник. Л., IV, 37.
** Новг, IV, 71.
*** Собр. госуд. гр., I, 22.
______________________
Новгород обессиливал, таким образом, вместе с московскими князьями, Тверь, которая стояла ближайшим опором против московского самовластия, Новгород тем самым более и более способствовал возвышению Москвы, и после взаимного торжества над Тверью, через одиннадцать лет, он испытал на себе от Москвы такую же неприязнь, какую вместе с Москвою оказывал Твери. Московский князь собрал на Новгород еще более ратей подручных князей, чем на Тверь. Летописец говорит, что причиною размолвки был гнев московского государя на новгородцев за то, что еще во время тверского похода, когда ратная сила новгородская осаждала вместе с москвичами Тверь, новгородские молодцы-ушкуйники плавали по Волге и разоряли города. Это был только благовидный предлог, чтоб вооружить другие земли против Новгорода и возбудить в них желание мести за неправое дело. Главное неудовольствие Димитрия на Новгород было за то, что новгородцы не платили ему даней с самого того времени, как он вступил в великокняжеское достоинство. Димитрию хотелось взять с Новгорода так же, как удалось взять его деду. В особенности же в то время для Московской земли нужны были деньги: Москва расплатилась не дешево за Куликовскую победу, одержанную над татарами в 1380 году. Через два года, в 1382 году, Тохтамыш превратил ее в пепел, и татарские отряды, рассеявшись по Московской и Суздальской землям, опустошали ту и другую, а в заключение всего разоренные великокняжеские земли обложены были в наказанье от хана данью с деревни по полтине*. Великому князю казалось справедливым, чтоб и Новгород участвовал в разделе общей тягости.
______________________
* Карамз., V, прим. 104.
______________________
В 1384 году Димитрий послал сборщиков собирать черный бор по Новгородской волости. Главные бояре, заведовавшие этим поручением, приехали на Городище и разослали по волости сборщиков. Новгородские бояре, по приговору веча, отправились на Городище доказывать прибывшим москвичам, что Новгород не должен платить этой дани. Обсуждение этого вопроса довело тотчас же до открытой ссоры, так что московские бояре убежали с Городища.
Сверх того, Димитрий Донской имел и еще причину досадовать на новгородцев: в 1383 году новгородцы пригласили к себе на кормленье снова литовского князя Патрикия, Наримунтова сына, и дали ему сначала то же, что некогда было дано его отцу, а потом, в 1384 году, когда жители отданного края стали недовольны управлением князя, переменили данный удел на Ладогу и Русу. Это призвание князя из литовской фамилии должно было казаться оппозициею против московской власти.
Наконец, к несогласию с великим князем присоединилось несогласие с митрополитом, державшим всегда сторону князя той земли, где жил. Новгород настаивал, чтоб владыка новгородский имел независимость суда и не относился к митрополиту. Все эти причины вместе довели до открытой войны.
Новгородские молодечества в последние годы возбудили злобу против Новгорода в других землях Руси, и легко было подвинуть их на Новгород: жители тех земель, которые назад тому одиннадцать лет посещали новгородские ушкуйники, были особенно ожесточены, свежо еще было горе, понесенное от новгородцев, а управы искать было негде. Иные, бывшие прежде предводителями ушкуйнических шаек, делались со временем правительственными лицами в Новгороде, да и при всяком правительстве власть в Новгороде не была настолько сильна, чтоб подчинить себе личный произвол. Очень может быть, что и после того времени, когда происходили разбои, которые теперь выставлялись поводом к войне, новгородские молодцы повторяли в меньшем размере обычные своевольства, и негодование против Новгорода, таким образом, не ослабевало от времени, а поддерживалось: потому-то Димитрий, кроме полков подручных ему городов Московской земли (Можайска, Серпухова, Ржева, Боровска, Дмитровска), подвинул ополчения городов приволжских, и вообще приречных, открытых со своими землями для новгородских ушкуйников и, следовательно, питавших к ним злобу: Галича, Мологи, Костромы, Городца, Углича, Ярославля, Нижнего Новгорода, Белозерска, Устюга, Мурома, присланы были полки: из Юрьева, Владимира, Суздаля, Ростова, Мещеры и Стародуба. Самые новгородские пригороды — Вологда, Бежецкий-Верх, Волок-Ламский и Торжок, пошли против своей метрополии, богатые новоторжцы были за Новгород, зато малые стали в ополчение великого князя. Торжковской и Волоколамской землям выпадало либо идти против своего старейшины — Новгорода, либо принять на себя военное разорение за Новгород. Видно, управление новгородское не так было справедливо, чтоб воодушевить народ за себя, а положение Торжковской земли на дороге, посреди враждебных стран, давно уже приучило ее склоняться к низовской стороне, как только дело доходило до войны. Иначе Новгород, обыкновенно, не успеет послать туда войско для обороны, прежде чем враждебные соседи успеют выказать свою злобу к Новгороду опустошениями торжковского края. Так-то великий князь воспользовался теперь и старыми, и свежими причинами нерасположения русских земель к Новгороду, как воспользовался давнею враждою Новгорода с Тверью, чтобы с помощью Новгорода наказать Тверскую землю, которая упорно противодействовала Москве.
Сосредоточенности управления в Новгороде было очень мало, нельзя было наскоро набрать хороших военных сил, чтобы противостать находившей грозе. Новгород счел удобнее отделаться деньгами, зная привычную склонность к прибытку московских князей. Владыка Алексей поехал к Димитрию и предложил ему от Новгорода 8000 рублей. Великий князь отказал. Быть может, ему неловко было пред союзниками, начав дело, так скоро помириться. А может быть, он хотел в наличности денег, у Новгорода же их не было. Новгородцы стали готовиться к обороне, устроили около города острог. Призванный ими князь литовской породы оказался плохим защитником. Кроме него, у Новгорода еще были князья, но ополчение, выставленное Новгородом под начальством этих князей, вышло за город к протоку Жилотугу на юго-восточную сторону и, услышав весть, что союзники близко, ушло назад. 10 января 1386 года пронеслась весть, что враги подходят к Жилотугу. Тут приехал в Новгород владыка, он возвратился из Москвы, извещал, что великий князь не дает мира, и сообщил, что войско на Новгород собрано великое. Новгородцы в отчаянии начали сжигать все загородные строения, таким образом, кроме боярских и купеческих дворов сгорело двадцать четыре монастыря*. Много было убытков Великому Новгороду, — замечает летописец**. Еще более усилился страх, когда вокруг стали являться отряды неприятельских сил, запылали новгородские волости, прибегали в город поселяне, извещали, что враги грабят имущество, сжигают жилища, гонят в плен женщин и детей. Новгородцы послали отряды на выведы, а отряды воротились без вестей, видели новгородцы, что враги подле города, и не знали, когда и с какой стороны думают напасть. Наконец они досконально узнали, что великий князь стоит у Понеделья.
______________________
* Соф.,1,241.
** Воскр.л., П. С. Р.Л., VIII, 50.
______________________
Тогда Новгород послал к нему архимандрита, по имени Давида, семь попов и пять человек житых людей, с каждого городского конца по человеку. Никоновская летопись, напротив, говорит, что посадник Якунович отправил ко князю владыку, и святитель Алексий наконец преклонил великого князя к миру кроткими словесами, и обещал от лица Великого Новагорода наказать виновных в разбоях по Волге*. На этот раз великий князь согласился на мир. Новгород обязался дать Димитрию восемь тысяч рублей. Три тысячи рублей наличными взяты были с палаты Св. Софии, а остальные пять тысяч положено взыскать с заволочан, потому что преимущественно из Заволочья ходили молодцы разбойничать на Волгу.
______________________
* Ник. лет., IV, 150.
______________________
Димитрий должен был согласиться на мировую сделку. Отчаяние, с каким новгородцы сожгли свои монастыри и загородные хоромы, показывало, что Новгород не уступит легко своей свободы и, доведенный до крайности, будет защищаться с ожесточением. Время было зимнее и ненастное, снегу не было, одна гололедица, пути были дурны, все кругом сожжено, не было приюта для ратных, продовольствия тоже трудно было достать. Отважиться на долговременную осаду казалось невозможным. Итак, вот другой раз в своей истории Великий Новгород увидал под своими стенами союзные полки русских земель под знаменем великого князя. Первый раз ему помогло чудо Пресвятые Богородицы, через двести лет повторилось то же, но не повторилось чудо, — пришлось выгораживать себя земными средствами. Сколько первое событие могло возвысить народный дух, настолько последнее могло способствовать его упадку.
Отделываясь от великого князя московского деньгами, Новгород должен был упорно держаться своей старины, чтоб как-нибудь сохранить то, что еще можно было удержать. Зависимость от власти великого князя ограничивалась покамест только дачею денег. Великокняжеские наместники доставляли великому князю пошлины с судов и определенные дары, обязательного суда и предводительства они не имели. В Новгороде одни за другими появлялись князья то Рюрикова, то Гедиминова дома, получали по условию кормление и теряли его по воле веча. После Патрикия, не умевшего оборонять Новгорода и потому уехавшего прочь, явился, в 1389 году, литовский князь Симеон Ольгердович и пробыл до 1392 года*, начальствовал новгородскими ополчениями в распрях со Псковом и в войнах с немцами. Были разом в то же время иные князья. Роман Юрьевич несколько раз появлялся в Новгороде в разные годы и был убит при Шелони в 1398 году**. В 1393 году прибыл в Новгород белозерский князь Константин***. Упоминаются под 1399 годом бывшие в Новгороде и во время нашествия Димитрия Василий и Иван Федоровичи, князья, называемые копорскими, потому что им Копорье дано было для кормления****. В 1397 году смоленский князь Василий Иванович, а за ним, в том же году, после долгой разлуки с Новгородом, Патрикий искал там убежища*****. Новгород стал притоном разных князей, приходивших туда после каких-нибудь неудовольствий в своем крае. Новгород принимал всех, давал некоторым пригороды для управления и кормления, а они обязывались защищать новгородские пределы.
______________________
* Соф. л., I, 245.
** Воскр. л., П. С. X, VIII, 72.
*** Новг, I, 96.
**** Соф.л.,I, 246.
***** Новг, I, 98.
______________________
При Димитриевом преемнике, Василии Димитриевиче, Великий Новгород опять вошел в распри с великим князем. Заплативши по необходимости наложенную на него Димитрием сумму, Новгород не считал себя обязанным повторять такие платежи: то была пеня за совершенные новгородскими подданными преступления, так это дело понимать можно было согласно самому поводу к войне, объявленному Димитрием. Но московский князь требовал черного бора и считал взятое Димитрием постоянным налогом, который Новгород должен будет платить каждому великому князю. С этим вместе Василий Димитриевич заступался за своего митрополита, которому новгородцы решительно не хотели давать права на святительский суд над своею церковью. И от того и от другого отрекался Великий Новгород. В 1393 году началась война. Злополучный Торжок со своею волостью опять подвергся печальной участи житья-бытья на большой дороге. Москвичи напали на него, в Торжке по-прежнему были две партии: одна новгородская, стоявшая за принадлежность к метрополии, другая — склонная ради избежания разорения пристать к Москве. Один из представителей последней, по имени Максим, был убит в городе. Великий князь двинул сильную рать на Торжок. Город был взят, начальников противной партии привезли в Москву и там казнили различными казнями. Разом занят был Волок Ламский, другой отряд захватил Вологду, третий — Бежецкий Верх. Новгородцы с своей стороны послали войско на восток взять города Кличен и Устюжну, а другое ополчение пошло на Двину и, соединившись с Двинским ополчением, напало на Устюг. Этот богатый торговый город, признававший власть великого князя, был разграблен и сожжен. Победители набрали много церковного богатства и серебра. Разорены были окрестности, которые тянули к городу: людей погнали по Двине вниз. Казалось новгородцы в этой войне не оставались в проигрыше, однако в том же году осенью заключили мир. Новгородская летопись говорит о нем глухо, но в летописных редакциях Софийской и Воскресенской говорится, что великий князь отправил в Новгород своих послов и те взяли с Новгорода обещание платить черный бор, а митрополиту дали новгородцы 350 рублей за благословение и крестное целование*. Событие это остается неразъясненным, потому что митрополит и в 1395 году находился еще в споре за свои права.
______________________
* Новг.л., I,96, Соф., I,245-246, Воскр., П. С. Л., т. VIII, 63-64, Никон., IV, 253, Карамз., V, примеч. 149.
______________________
В 1397 году опять возникло размирье. Московское самовластие брало шаг за шагом верх над самобытностью русских земель. Уже Нижний Новгород и Суздальская земля окончательно присоединены были к Московской державе. Всеми способами подходил московский великий князь, чтоб подчинить себе Великий Новгород. Породнившись с Витовтом, великий князь потребовал было, чтоб новгородцы объявили войну крестоносцам, с которыми литовский великий князь был во вражде. Великий Новгород на своем вече отвечал великокняжескому послу: ‘Нам, князь, с тобою один мир, а с великим князем Витовтом другой, а с немцами иной!’* Но в тот же год, когда такой твердый ответ напомнил московскому властителю, что Великий Новгород дорожит независимостью своих действий, в Двинской земле устраивался подрыв цельности его волости. В этой далекой стране, как и в Торжке, существовала партия, недовольная новгородским управлением и готовая променять его на великокняжеское. Великий князь воспользовался этим и послал туда своих бояр, Андрея Албердовича с товарищами, поджигать двинян к отторжению от Новгорода. Нашлись недовольные Новгородом двинские бояре. Верно, вмешательства Новгорода в дела Двинской земли и обязанность колоний в отношении своей столицы были таковы, что великому князю легко было обещанием льгот склонить их к переходу на свою сторону. Они искусились. Из Уставной грамоты, данной тогда великим князем Двинской земле, видно, что он предоставлял двинянам выгоду беспошлинно торговать по всем подвластным ему землям**. В то же время московский князь занял Торжок, Волок-Дамский, Бежецкий-Верх, Вологду с их волостями, и посадил своих наместников в этих городах. Везде он мог найти благоприятелей, потому что везде кстати давал льготы и обещания. Новгородские воеводы на Двине — Иван и Конон***, обязанные блюсти колонии, получили от великого князя себе в собственность новгородские имения, другие двинские бояре также приобрели для себя земли, отнятые у преданных Великому Новгороду владельцев. То же делалось и в других волостях: отнимали земли у верных и отдавали изменникам в награду. Митрополит, с своей стороны, предъявлял право верховного управления по церковным делам и требовал новгородского владыку к себе на суд о святительских делах. Чтоб отвратить грозящую бурю, архиепископ новгородский Иоанн, не раздражая митрополита, отправился к нему, вместе с ним поехали от Великого Новгорода выборные послы: Богдан Абакумович, Кирилл Димитриевич с житыми людьми от концов. Владыка явился к великому князю, возложил на него святительское благословение и говорил: ‘Господине сыну, князь великий! приими мое благословение и доброе слово, и новгородское челобитье: отложи нелюбье свое на вольных мужей твоих, новгородцев, прими их по старине, дабы при твоем княжении не учинилось между христианами кровопролития, отступись от Заволочья, Торжка, Волока, Вологды, Бежецкого Верха, взятых тобою противно крестному целованию, пусть все пойдет к Великому Новгороду по старине, отложи общий суд на порубежье: это все не по старине’.
______________________
* Княже Василие! с тобою свой мир, и с Витовтом ин, и с немци ин (Новг. л., IV, 102).
** А. Арх. эксп., I, 9.
*** Новг. л., I., 99.
______________________
Великий князь не принял ни благословения, ни просьб. Митрополит Киприян не хотел вести дела далее своих церковных нужд и не упорствовал во вражде к Новгороду ради княжеских притязаний: он благословил владыку и послов новгородских. Когда владыка воротился домой и на вече известил, как кончилось его посольство, новгородцы говорили:
‘Господине отче, не можем терпеть такого насилия от своего князя великого Василия Димитриевича, он отнимает у Св. Софии и у Великого Новгорода пригороды и волости, нашу отчину и дедину, хотим поискать пригородов и волостей Св. Софии, своей отчины и дедины’.
Они все целовали крест за один брат сопротивляться притязаниям великого князя. Посадники, бояре, дети боярские, житые люди, купецкие дети, все способные носить оружие вооружились, снарядились в поход. Они собрались на вече и в один голос говорили владыке: ‘Благослови, господине отчевладыко, поискати Св. Софии пригородов и волостей: либо возвратим свою отчину к Св. Софии и Великому Новгороду, либо сложим головы за Св. Софию и за господина своего Великого Новгорода’.
Владыка благословил их, и, отпуская военную силу, сказал: ‘Подите поищите пригородов и волостей Св. Софии, своей отчины и дедины!’
В 1398 году Новгородское ополчение двинулось в Заволочье в числе 3000 под начальством Тимофея Юрьевича, Юрия Димитриевича и Василия Синча. Слышно было, что изменники сосредоточились в городе Орлеце*. На пути явился к воеводам волостель владычного имения по имени Исаия и говорил: — ‘Господа воеводы новгородские! Боярин великого князя Андрей с Иваном Никитиным, да с двинянам наехали на волость Св. София на Ведь, на самый Великий день, повоевали волость Св. Софии, побрали окуп на головах, от великого князя приехал на Двину воеводою князь Федор, блюдет город, судит и берет пошлины по новгородским волостям. Двинские воеводы Иван и Конон да их друзья побрали себе волости Великого Новгорода и новгородских бояр и разделили между собою’. ‘Братья! — говорили новгородские воеводы. — Лучше нам умереть за Св. Софию, чем быть в обиде от великого князя’.
______________________
* В двадцати верстах от нынешних Холмогор.
______________________
Они повернули на великокняжескую Белозерскую волость, рассеялись отрядами, грабили, жгли, брали на щит поселения, сожгли Старый Белозерский городок и приступили к Новому, но оттуда вышли князья белозерские, подручники великого князя московского, и отдались на милость победителям. Они отделались тем, что заплатили шестьдесят рублей окупу. Новгородцы захватили кубенские волости, повоевали окрестности Вологды, подошли к Устюгу и после четырехнедельной осады взяли его, а потом отправились к Орлецу, главному притону изменников. Уже против стен этого города были устроены пороки, уже новгородцы собирались идти на приступ. Двиняне сообразили, что им не будет помилования, если новгородцы возьмут город приступом, и заранее решились сдаться, вышли навстречу, били челом и выдали изменников бояр. Некоторых воеводы казнили тут же, главнейших (Ивана, Конона, Герасима, Анфала, Родиона, Ивана) заковали, чтоб представить на вечевой суд. Князь Феодор ростовский отдал все судные пошлины, какие успел собрать в короткое время своего управления Двинскою землею в звании наместника великого князя, — этим он купил себе жизнь, захваченные гости московские должны были заплатить за себя окуп, наконец, все двиняне вообще, даром что покорились, обложены были в наказание за свое отпадение от Новгорода налогом в 4000 рублей и сверх того доставили ополчению три тысячи лошадей.
Уничтожив укрепления Орлеца, новгородская рать возвратилась в Новгород уже зимою, и тут узнали они, что еще осенью заключен мир с великим князем по старине. По благословению владыки, который старался о прекращении войны, архимандрит Парфений и посадник Осип Захарьевич, да тысячский Ананий Константинович, да житые люди Григорий и Давид ездили к великому князю. Услышав, вероятно, что новгородцы успевали в Двинской земле, Василий Димитриевич согласился отказаться и от Двины, и от других захваченных городов — Торжка, Вологды, Волока и Бежецкого-Верха, где он уже посадил своих наместников*.
______________________
* Новгор. л., I, 98, 99-100, Новг, IV, 103, Соф., I, 250, Ник., IV, 273-277.
______________________
Об этой войне сохранилось такое легендарное предание. Новгородцы, войдя в Заволочье, подошли к Устюгу и требовали с него копейщины, т.е. окупу за то, чтоб не быть взятыми на копье. Устюжане не дали, новгородцы взяли и сожгли посады, самый город оставили — никак не удавалось его взять. В досаде новгородцы ограбили на посаде соборную церковь и взяли чудотворную икону Одигитрии устюжской. Ее внесли в насад, хотели отчалить: никакою силою нельзя было насад отодвинуть от берега. Один старый новгородец, Ляпун, сказал: ‘Полоняник несвязанный не идет в чужую землю’. Он обвязал икону убрусом. Тогда насад двинулся. Гнев Божий поразил за то новгородцев. Многие из них на дороге были поражены коркотою, начало им корчить руки и ноги и ломать хребты, а на тех, которые благополучно дошли до Новгорода, напала слепота. Тогда владыка повелел им отвезти назад икону и все украшения, что на ней были. Для этого после замирения, в 1399 году, отправлены были от Великого Новгорода гости, повезли икону, с ними поехали мастера, владыка проводил святыню до самой Ладоги, новгородцы не только возвратили все ограбленное на прежнее место, а еще поставили на память в Устюге деревянную церковь во имя Успения Богородицы.
В 1401 году опять вспыхнул раздор с великим князем и митрополитом. Владыка Иоанн после примирения оставался в прежней неподсудности московскому митрополиту. Киприян потребовал его к себе под предлогом поговорить об общих святительских делах и задержал в наказании и смирении. Великий князь сильно гневался на владыку за то, что он благословлял новгородцев, когда они пошли на Двину. Владыку посадили в Чудов монастырь, там он пробыл два года с половиною, никак не поддаваясь на уступки, защищая независимость новгородской церкви. Вражда, таким образом, сама собою чрез этот поступок открылась. Великий князь опять послал войско захватить Торжок. В Заволочье явились опять ему пособники.
Когда новгородские воеводы, в 1398 году, усмиривши Двинскую землю, возвращались домой и везли с собою на суд зачинщиков измены, один из последних, Анфал, как-то успел дать тягу. За ним тогда же послали погоню. Анфалу помогли устюжане. Быстро явилась у него дружина. Погоня вступила с ним в битву при Сухоне, прогнала устюжан, но не поймала Анфала. Этот Анфал теперь получил покровительство великого князя. Ему прислано в Заволочье войско, к нему прибежал бывший его товарищ Герасим, которого воеводы в 1398 году успели благополучно довезти до Новгорода, но там он и другой преступник, Родион, так успели разжалобить новгородцев, что им даровали жизнь, с тем что они будут жить вечно в монастыре, и так они избавились участи других своих товарищей, которых побросали с моста в Волхов. Теперь эти-то два лица стали волновать Заволочье в пользу великого князя, разоряли имения, хватали в плен землевладельцев, преданных Новгороду, и огнем принуждали двинян покориться великому князю. Недолго, однако, они себя так показывали, Новгородское ополчение разбило их шайку и освободило захваченных ими в плен. В Торжке дело кончилось тем, что посланные великим князем бояре с тремястами ратных схватили двух значительных людей, особенно нерасположенных к великому князю, и в следующем же году их выпустили. В 1404 году владыка был отпущен митрополитом, и вражда прекратилась сама собою*.
______________________
* Соф., I,250, Ник., IV, 302-303, Нов., IV.
______________________
Великий князь, принужденный два раза уступить Новгороду, не пропускал, однако, случая делать новые покушения на Заволочье. В 1417 году в Вятке собралась вольная шайка, покровительствуемая великим князем, княжий боярин руководил ею, пристали к ней новгородские беглецы, устюжане и вятчане собрались по их зову из охоты к грабежу. Эта шайка напала на Заволочскую землю, сожгла города Емцу и Холмогоры, брала в плен преданных Новгороду землевладельцев, однако скоро новгородский отряд рассеял ее, отнял пленных, и в свою очередь заволочане в отмщение ограбили Устюг*. До решительной войны с великим князем не дошло.
______________________
* Нов., I,107.
______________________
Во все продолжение княжения Василия Димитриевича новгородцы держали себя осторожно и не доверяли великому князю. В то же время в Новгороде один за другим продолжали являться разные князья, Новгород давал им пригороды и отнимал, и вообще соблюдал относительно этих пришельцев беспристрастие: находясь в мире с одним, принимал в то же время врагов его. Так, в 1404 году принят был враг литовского дома Юрий смоленский*, а в 1407 году призван и наделен пригородами знакомый нам Симеон Ольгердович**. Доброе отношение к последнему не принудило Новгород нарушить гостеприимство в отношении Юрия смоленского, а после бегства его — в отношении сына его Феодора. Так же точно принятие Симеона не обязало Новгород к союзу с Витовтом, которого подручником был Симеон. Напрасно также Витовт, предпринимая вместе с Польшею войну против ордена, домогался от новгородцев, чтоб и они с своей стороны объявили войну крестоносцам, он ссылался на договор, заключенный между Новгородом и Литвою. Новгород отвечал послам его, Немиру и Зиновию Братошичу, так: ‘Не может Новгород того учинить, мы как с литовским князем, так и с немцами мирны’.
______________________
* Нов., I,102.
** Нов., IV, 109.
______________________
В 1412 году Симеон должен был оставить Новгород, потому что, в угоду ему, не хотели изгнать Федора, сына Юрия Святославича смоленского. В том же году Витовт и Ягелло разом объявили себя в неприязни к Новгороду, вскинули ему разметные грамоты и грозили войною. ‘Вы свое слово забыли, — говорил им Витовт чрез послов, — как изымались быть с нами заодно, вы тогда лгали, и неправда великая показалась от вас. Ваши люди лают нас и бесчествуют, называют нас погаными и неверными, а мы христиане и ненавидим поганство, а пуще всего — зачем приняли и держите у себя врага нашего Юрия смоленского?’ Симеон Ольгердович послал тогда сказать новгородцам: ‘Вы меня держали хлебокормлением, и то было добро, я за то трудился и кровь проливал за вас, а теперь нельзя мне быть врозень с братиею моею Ягеллом и Витовтом, с ними я один человек, и крестное целование с меня долой’. Чтобы избавиться от беды, нужно было только прогнать Федора, сына Юрия, Новгород не сделал этого и решился лучше на неравную борьбу, чем нарушить гостеприимство*.
______________________
* Нов.л., I,105, IV, 114.
______________________
Соединенные силы Польши и Литвы уже дали себя почувствовать ордену. Трудно пришлось бы Новгороду, если б эти силы обратились на него. Сам несчастный князь-изгнанник Феодор Юрьевич добровольно выручил новгородцев. ‘Братья мои и друзья, новгородцы! — сказал он на вече. — Вы меня держали в мое безвременье и кормили меня: Бог вам воздаст за это. Теперь поднимается из-за меня брань и кровопролитие! Не вступайте за меня с Витовтом в нелюбье. Отпустите меня туда, куда мне Бог путь укажет’. И он уехал из Новгорода с плачем. И миновала Новгород на то время опасность*. Но в 1428 году Новгород испытал покушение со стороны Литвы. Подобно как некогда Ольгерд придрался к нему за то, что его обругали ‘псом’, Витовт, всю жизнь стремившийся к образованию независимого литовско-русского государства, думавший одно покорить, другое подчинить, прикрывал свои политические замыслы на Новгород предлогом, что его новгородцы обругали изменником и бражником. Он вошел в Новгородскую землю с войском и осадил Порхов. Летописцы наши передали этот поход в эпических образах. ‘Было, — говорят они**, — у Витовта много пушек, тюфяков и пищалей, одним словом, огнестрельное оружие у него было, а оно в то время по своей новизне наводило ужас. Какой-то хитрец мастер немчин Микола изготовил страшной величины пушку и дал ей название галка. Каждый день везли ее на сорока конях с утра до обеда, на сорока других — с обеда до полудня, на сорока иных — с полудня до вечера. Литовская рать подошла к Порхову. Каменные стены его были толсты, возвышалась крепкая стрельница, в средине поднимался из-за стены храм Св. Николы. ‘Не только разобью стрельницу, — сказал немец-мастер, — и каменного Миколу в городе зашибу’. Микола как выстрелил из своей галки, так и стрельницу вышиб из основания, и зубцы на стене посбивал, и у Св. Николы переднюю и заднюю стену прошиб, а священник у Св. Николы в это время служил обедню, и цел он остался, а ядро, как дошло до алтаря, обратилось назад, и немчина Миколу за его похвальбу разорвало так, что ни тела, ни костей его не нашли, только и осталось от него, что кусок его кабота’. Нет нужды объяснять, что эта легенда выдумана уже значительно позже события. На самом деле Витовт так прижал Порхов, что порховичи стали просить мира. Вышли к литовскому великому князю посадник Григорий Кириллович Посахно да Исаак Борецкий и предложили окуп. Витовт рассудил, что взять деньги без больших трудов и без потерь — недурно, и согласился на пять тысяч рублей. Но за эти деньги он пощадил один только Порхов и считал себя вправе разорять другие новгородские земли, а потому и готовился идти далее, поближе к Новгороду, как вдруг приезжают в его лагерь под Порховом архиепископ Евфимий с новгородскими послами. Они просили мира. Витовт потребовал с них еще пять тысяч рублей. Новгородцы согласились. Что касается до пленных, то литовцы не отпускали их без выкупа: Витовт, взявши десять тысяч, не считал себя обязанным отпускать их за эти деньги, которые платились собственно за то, чтобы вперед не разорять Новгородской земли. Владыка заплатил еще тысячу рублей за пленных. ‘Вот это вам, новгородцы, за то, — сказал Витовт, — чтоб не называли меня изменником да бражником’. Чтоб выплатить по уговору Витовту все деньги, Новгород принужден был назначить по всей свой волости поголовный налог по рублю с десяти человек***.
______________________
* Нов. л., IV, 114, Никон., V, 46-47.
** Ник., V, 95.
*** Нов. л., 1,110, IV, 121, Ник. V, 95.
______________________
Новгород продолжал принимать разных князей. В 1419 году он не побоялся дать убежище опальному брату великого князя Константину, который жил там два года, до тех пор пока не помирился с братом*.
______________________
* Нов.л.,1,109, IV, 119.
______________________
По смерти великого князя Василия Димитриевича в 1425 году, домашние распри между князьями Московского дома препятствовали московскому самовластию энергически вести подкоп под независимость Великого Новгорода. Новгород не оставлял прежнего беспристрастия, давал убежище лицам всякой проигравшей стороны. В 1434 году великий князь, низложенный с престола, должен был искать приюта, — он нашел его в Новгороде, но после, в том же году, Новгород принял врага великого князя Василия Косого. За это гостеприимство Косой заплатил Новгороду тем, что, возвращаясь оттуда с своею дружиною, ограбил Бежецкий Верх и побережье Мсты*. Великий князь, получив княжение, согласился заключить с Новгородом вечный мир, отступился ото всех давних отцовских и дедовских притязаний, а новгородцы отступились княжщины, т.е. доходов, которые издавна отдавали великому князю**. С обеих сторон выслали людей для точного размежевания границ. Но великий князь, по обычаю предков, не сохранил мира***, в 1437 году новгородцы добровольно дали ему черный бор по Торжковской волости****, а он все-таки в 1441 году начал войну. Поводом к ней было, кажется, то, что новгородцы, не вмешиваясь в княжеские усобицы, допустили смертельному врагу Василия Васильевича Шемяке пробраться к Бежецкому Верху, а когда он просил позволения приехать в Новгород, вече отвечало: ‘Хочешь, приезжай к нам, и мы тебе рады, не хочешь, ступай туда, где тебе любо’*****.
______________________
* Никон, лет., V, стр. 117-118.
** А. И., 1,486.
*** Нов., I, 112. Не посла ни кого ж в отчины новгородские к новгородцам, ни где ни отведе ни своея очистьи, исправлением не учини. — Ник., V. 122.
**** Нов. лет., I.112, Акт. Арх. эксп., I, 24.
***** Карамз., т. V, пр. 312, Ник., V, 157.
______________________
За это-то, кажется, возверг Василий, — как говорит летописец, — на Великий Новгород нелюбие и прислал складную грамоту*. Дело кончилось разорением в пограничных областях. Великий князь дошел до новгородского города Демана, и тут архиепископ Евфимий, с боярами и житыми людьми, заключил с ним мир. Великий Новгород заплатил 8000 рублей**. Когда, в 1446 году великий князь был ослеплен, Новгород заключил с его преемником, Димитрием Шемякою, крестоцеловальный союз на всей старине. Скоро, однако, Шемяка лишился своей власти, Василий, хотя слепой, опять сел на стол. Шемяка опять нашел приют в Новгороде. Он поселил там свое семейство, а сам делал нападения на владения великого князя. Напрасно митрополит увещевал новгородцев не раздражать великого князя и не приказывал им с Шемякою ни пить, ни есть. Новгородский владыка отвечал, что в Новгороде старый обычай ведется: все князья, кто бы ни был, приезжали к Св. Софии, всех дружелюбно принимали, всем оказывали честь по силе, а митрополиты не посылали никогда за это укорительных грамот***. Шемяка оставался в Новгороде до смерти, случившейся в 1453 году, и погребен в Юрьевом монастыре.
______________________
* Нов.,I,114, IV, 122.
** Нов., I,113, Псковск., I,211. Вместо 8000 р. в Псковск. л. 2000, Воскр. П. С. Л., VIII, 111, Ник., V, 153.
*** А. А. Э., I,465.
______________________
И действительно, Новгород давал всем князьям равный приют, без разбору. В 1434 году* приехал туда сын Симеона Ольгердовича, Юрий, пожил в Новгороде и уехал в Москву. В 1444 году прибыл к новгородцам Иван Владимирович, также Литовского дома. В 1446 году Юрий из Москвы снова переселился в Новгород. Прибыл в Новгород и потомок потерявших свои уделы суздальских князей Василий Гребенка, коренной враг великого князя. И его дружелюбно приняли новгородцы. Не всегда поручали князьям города, а давали им хлеб в кормленье по волости**.
______________________
* Нов.л., I,111.
** Нов. л., IV, 123, Карамз., т. V, 534, прим. 313-314.
______________________
В 1456 году великий князь объявил войну Новгороду. Кроме того, что его оскорбляло покровительство, оказываемое его врагам, новгородцы не заплатили ему дани, следуемой по Деманскому миру. Московское самовластие огорчалось тем, что Новгород на вечах составлял грамоты без участия великого князя или его наместников, и политические сношения, все постановления исходили от одного веча. Возникли еще поземельные недоразумения, подобные тем, какие в XIV веке довели Новгород до войны с Михаилом Александровичем тверским и до союза с Димитрием Донским: новгородцы покупали себе земли в Ростовской и Белозерской землях, и, в силу владения, эти земли стали тянуть к Великому Новгороду. Это обстоятельство, естественно, было неприятно московской политике, старавшейся, напротив, чтоб все тянуло к Москве, сосредоточивалось около нее, а не отходило от нее прочь. На рубежах областей происходили взаимные грабежи и драки, которые остались неразобранными и возбуждали вражду земель. Так, еще в 1445 году люди великого князя разоряли принадлежащие Великому Новгороду земли и села около Бежецкого Верха, Заборовья и Торжка. Зная вражду республики к Москве, уже литовский великий князь Казимир предлагал новгородцам свою помощь, но в то время ненависть к московскому самовластию в Новгороде не дошла еще до решимости искать покровительства у государя латинской веры*. Военные действия, как всегда водилось, опять начались с Торжка, зимою в феврале, и великий князь занял своими войсками Новоторжскую землю, обложил жителей данью, деньгами и хлебом. Московские воеводы, князь Стрига и Федор Басенок, проникли в глубину Новгородской земли и дошли до Русы. Новгородцами предводительствовал князь суздальский Василий. Ополчение их вышло против неприятеля в числе 5000, но не знало, как далеко проникли москвичи в Новгородскую волость, и внезапно наткнулось под Русою на сильное войско. Тогда был большой снег. Новгородцы были на лошадях, московские воеводы велели стрелять по лошадям, и этот оборот удался: многие, лишившись лошадей, завязли в снегу, Новгородцы потеряли строй и были разбиты, и князь Василий ушел с поля битвы. Это поражение заставило Новгород помириться с великим князем. Владыка со старыми посадниками, старыми тысячскими и житыми людьми от пяти концов отправился к великому князю, стоявшему уже в Яжелбицах. Великий князь принял благословение владыки Евфимия и челобитье Великого Новгорода, и там был заключен мир на условиях, невыгодных для Новагорода. Великий Новгород заплатил великому князю 8500 рублей, обещался доплатить, что осталось недоплаченным от Деманского мира. Все земли, приобретенные новгородцами в краю, тянувшем к областям великого князя, возвращались. Новгород обещал давать великому князю по прежним обычаям черный бор, виры в пользу князя, дары от волостей и все пошлины по старине, вместе с тем постановлено, чтоб не быть более вечным грамотам и употреблялась бы княжеская печать. Эти условия поражали новгородскую свободу и приготовляли ее падение при наследнике великого князя. С обеих сторон постановлено: возвратить завоеванное и взятое в плен**.
______________________
* Новг. л., IV, 123.
** Карамзин, V, прим. 361, Воскр. Поли. собр. лет., т. VIII, 146 — 147, Ник. V, 281-283, Акт. Арх. эксп. I,42,45, Новг., IV, 132.
______________________
Великий князь Василий Васильевич внушил к себе глубокую злобу в новгородцах. Они должны были ненавидеть его, особенно вспоминая, что этот князь некогда в несчастии был принят Новгородом, получил в нем прибежище и, когда возвратил потерянную власть, то два раза угрожал Великому Новгороду и делал ему вред. Неудивительно после того, что в 1460 году, когда он посетил Новгород, негодование при виде его возросло до того, что составился заговор убить его вместе с сыновьями Юрием и Андреем и ненавистным для Новгорода воеводою Басенком, победившим новгородские войска под Русою. Владыка Иона, узнав об этом, едва уговорил заговорщиков оставить злобное намерение и представил, что пользы для Новгорода от того не будет, у Василия остается еще сын, Иван, его на ту пору не было в Новгороде, — он сделается мстителем за отца и за братьев*. Это удержало новгородцев.
______________________
* 2 Соф. врем., стр. 182.
______________________
До такого положения дошли отношения Новгорода к князьям пред вступлением на престол великого князя Иоанна Васильевича, при котором московское самовластие одолело его свободу.

IX. Права князей

Древнейшие известия, при скудости своей, не содержат подробностей, которые бы представили нам картину положения князей в старину. Нельзя полагать, чтоб их права и обязанности были строго определяемы, свободное право избрания, возможность выбрать из многих кого угодно и изгнать когда нужно, делали ненужными строгие правила. С половины XIII века после татарского завоевания, когда уже, как выше замечено, великий князь сделался неизменным новгородским князем и княжеское достоинство, вместо внутренней институции, стало внешнею силою, являются договоры, определяющие отношения к власти, явно показывающие, что Новгород боится князей и хочет, сколько возможно, оградить себя от их произвола. Договоры эти представляют ту замечательную черту, что все между собою сходны, даже в выражениях, и, очевидно, составлялись по одной канве. Их отмены касаются только подробностей, истекающих из временных обстоятельств. В этих договорах ссылаются всегда на старину, и в самом раннем из них, 1265 года, говорится: тако княже, господине, пошло от дед и от отец, от твоих и наших, следовательно, те правила, какие содержал этот договор, существовали и прежде в обычаях. Действительно, в летописи по* 1218 годом при известии о целовании креста князем и обещании хранить обязательства, постановленные при его вступлении, есть выражение: ты нам крест целовал, без вины мужа нелишити*. Выражение это является во всех последующих грамотах. Это заставляет предполагать, что условия с князьями, встречаемые в договорах XIII, XIV и XV веков, существовали и ранее. Под 1222 годом говорится, что великий князь суздальский Юрий Всеволодович дал в Новгород на княжение сына Всеволода ‘на всей воле новгородской’**. Под 1228 годом, когдадело идет о призыве суздальского князя Ярослава, говорится, что новгородцы звали его ‘на всей воле и на всех грамотах Ярославовых’***, то же повторяется по поводу призыва черниговского князя Михаила 1229 года****. О грамотах Ярославовых существовало постоянное убеждение, что они служили юридическою основою связи Великого Новгорода с князьями, остается предположить, что смысл последующих договоров имеет основание свое в этой древней великой хартии свободы Великого Новгорода. В этой грамоте, вероятно, было общее основание свободного избрания князей.
______________________
* Новг., I,37.
** Новг, IV, 27.
*** Новг., I,44.
**** Новг., I,44.
______________________
До татарского ига князь, по народному понятию, был лицо необходимое. Главное его значение было — предводительство войском, и в этом заключается сознание необходимости княжеского достоинства. Князь происходил из особого рода, не связанного с туземцами, поставленного выше других родов по значению, — рода, призванного для установления ряда, призванного так, как вообще не поладившие стороны призывают в судьи третьего, чужого, на беспристрастие которого могут более надеяться именно потому, что этот третий стоит вне условий, которые побуждали бы его приятствовать одной из враждующих сторон. Только с таким значением предводитель ополчения мог сохранить необходимую на войне дисциплину и заставить всех, составляющих войско, повиноваться, а этого несравненно труднее достигнуть полководцу, происходящему из среды той же массы, которою он предводительствует. Оттого-то и замечают летописцы, что в войске бывает беспорядок, когда в нем нет князя, а боярина не все слушают. Народное понятие отдавало княжескому роду право миротворить, уставлять ряд, охранять безопасность земства, а потому князь, ставший на челе войска, казался уже самою судьбой, по своему рождению, назначенным к этому. В Нове-городе главное достоинство князя состояло в предводительстве войском, и в те времена, когда уже не чувствовалась потребность в князе по управлению гражданскими делами, Новгород все еще признавал за лицом княжеского происхождения право и как бы способность быть предводителем новгородского войска. С этими-то понятиями Новгород в XIV и XV веках призывал себе князей на кормленье в качестве военачальников и охранителей пограничных краев. Внешние сношения вообще производились от имени князя и вместе от имени Великого Новгорода*. Так, имя Юрия в 1323 году стоит в договоре Новгорода со шведами. Впоследствии, однако, договоры заключались и без имени князя. В конце XIII века, когда значение новгородского князя утвердилось за великим князем, договоры писались еще от имени князя и Новгорода вместе, но князь участвовал здесь больше по имени. В 1292 году прибыли в Новгород немецкие послы по поводу разграбления немецкого двора. Переговоры происходили разом и с великокняжескими боярами на Городище, и в самом Новгороде с новгородскими мужами: тысячским и двумя боярами. Свои доводы подкрепляли новгородцы прежним договором с немцами, который был заключен от лица великого князя и Великого Новгорода вместе. Но когда после того великий князь был расположен уступить немцам и признать законность требуемого ими вознаграждения за убытки, понесенные немецкими купцами, новгородцы отрицали ее, и великий князь ничего не мог сделать. Шесть раз, говорили немецким послам его бояре, великий князь посылал к новгородцам дать ему ответ, наконец лично просил их, и все было напрасно, великий князь сознавал свое бесправие в этом случае и только хотел оправдать себя перед немцами. ‘Воздайте им тем, что они вам наделали’, — был последний совет, данный немецким послам великокняжескими боярами**.
______________________
* Antiq. Russes.,t. II, p. 490.
** Bunge, I, Heft 7, 683.
______________________
В древние времена виды общественной деятельности не были строго разграничены и разделены, князь, будучи предводителем ополчения и защитником земли извне, был вместе и правителем, т.е. защитником ее внутри. Князь поражал врагов, но каждый нарушитель порядка и спокойствия земства был также враг, и потому, охраняя земство от внешних врагов, естественно было его участие в охранении того же земства и от врагов внутренних. И там и здесь он, как лицо третье, не принадлежащее к земству, но призванное им, не мог действовать самобытно без воли и участия веча. В делах внешних он предводительствовал войском по распоряжению веча, шел на войну, решенную вечем, клал свое имя на договоре, составленном и обсужденном на вече, так точно и в делах внутренних он действовал в границах, очерченных вечем. Ему предоставляли суд, но вместе с посадником, происходившим из земства и служившим полным выражением земской воли. Собственно в суде доля князя была не обсуждение дела — на то были выборные судьи, а оправление оправданного и казнь виновного (а князь казнит), т.е. именно то, что непосредственно принадлежит внутреннему охранению земства. Оттого половина вир и судных пошлин, взыскиваемых с виновной стороны, шла князю, этот платеж был казнь.
Призвание и прием князя имели до некоторой степени подобие усыновления земством. Князь был чужое лицо, входившее в новгородскую семью с известными условиями, которые ему семья имела право предложить. Князь должен был целовать крест Новгороду, а Новгород целовал крест ему. Это взаимное целование служило залогом их взаимного согласия. Не было в этом ничего принудительного. Князь мог уйти из Новгорода, — только должен был явиться на вече и сложить с себя целованье.
Из договоров, оставшихся до нашего времени, видно, что князь был поставлен, сколько возможно, вне связей с жизнью Новгорода. Вся волость считалась достоянием Святой Софии и Великого Новгорода. Князь не мог приобретать в Новгородской земле имений, ни покупкою, ни принятием в дар, не мог брать закладников, следовательно совершать сделок, это правило распространялось и на его родню, и на его дружинников. Ему дозволялось торговать в Новгороде, но не иначе как чрез посредство природных новгородцев, следовательно, это дозволение ограничивалось правом пускать капитал в оборот. Без участия посадников, избираемых вечем, князь не имел права назначать правителей в краю, подчиненном Великому Новгороду, отдавать в кормление принадлежащую Новгороду землю, давать кому бы то ни было о чем бы то ни было грамот, нарушать прежде состоявшиеся грамоты, не мог производить суда без участия посадника, лишать волостей, раздавать их в собственность, наказывать без суда, и вообще без воли веча и без участия посадника делать какие бы то ни было распоряжения. Все это простиралось также и на его чиновников*. Князь даже не жил в Новгороде, но на Городище, там с ним пребывала его дружина: то место было навсегда отведено для князя и его дружины. Так, впоследствии, когда звание новгородского князя усвоилось за великими князьями, на Городище жили их наместники. Суд их касался таких дел, когда в спорном деле одна сторона не принадлежала к составу новгородского гражданства, а по старому общерусскому обычаю, где истцы были между собою разных земель или ведомств, суд всегда был смесный, т.е. были два судьи, каждый от того ведомства, к которому принадлежал один из тяжущихся, сверх того, участие наместника во всяком суде определялось правом — брать известные пошлины, составлявшие доход князя. Лишенный права на недвижимые имения, князь имел указанные Новгородом подвижные доходы. Они состояли, во-первых, в судных пошлинах, которыми князь делился с посадниками. Эти пошлины платились на суде виновною стороною, в числе их была вира, платимая за уголовные преступления, для сбора пошлин по волостям высылались проезжие судьи, по обычаю каждогодно о Петрове дне, во-вторых, князю давались доходы с некоторых мест Новгородской земли, и для этого он мог посылать туда для сбора своих тиунов. Но эти доходы были не произвольны, а полагались заранее. Такими краями, определенными для княжеских доходов, были половина Волока Ламского и часть в Торжке. Впрочем, точное неизменное указание этих мест не было обязательством. Великий Новгород мог назначать и другие места, как это показывается тем, что литовским князьям, приходившим в Новгород, назначали другие волости на кормленье. Исстари, как показывает грамота Всеволода Иоанну на Опоках, предоставлялись князю доходы с торговли, плата с веса. Наконец, существовал особый налог в пользу князя, называемый ‘дар с волостей’. Об этой ветви княжеских доходов говорится в договорах глухо: ‘Когда, поедешь в Новгород, тогда дар тобе имети, а коли, княже, поедешь из Новгорода, то дар не надобе’. Из этого можно заключить, что дар не был какой-нибудь постоянный налог, а давался князю только при вступлении его на княжение или при посещении им Новгорода. Великий Новгород предоставлял своим князьям право охоты в определенных местах и в известное время, так, например, в Русу ездить могли на третью зиму, а в Ладогу — на третье лето для звероловства, им давали в пользование рыболовли, также в определенном месте и в известное время, и право медоварения с такими же ограничениями: а в Ладогу тобе слати осетрьника и медовары, а ездить тобе, княже, в Ладогу на третье лето**.
______________________
* А ряду в Новгородской волости тобе, княже, и твоим судьям не посужати, ни самосудов замышляти.
** Собр. гос. гр., I, 3, 8.
______________________
В последние века великие князья вымогали с Новгородской волости черный сбор. Это не был постоянный доход или налог годовой, но брался однажды во всякое великое княжение, и притом почти всегда силою. Новгородцы соглашались на него тогда только, когда не могли отвязаться от притязаний на него великого князя.

X. Падение независимости и свободы Великого Новгорода

Политика московских великих князей, переходя от отцов к детям, давно подтачивала самостоятельность Великого Новгорода. Более чем полтора века Новгород терпел беспрестанные вымогательства денег, захваты областей, разорения новгородских волостей в случаях, когда Новгород не хотел платить. Но ничто, кажется, прежде так не озлобляло новгородцев против Москвы, как поступки последнего московского государя.
Последняя война с Василием привела к стеснительному договору, требовавшему прекращения вечевого делопроизводства — драгоценнейшего достояния свободы, без него вече оставалось бы незначительною формою, имело смысл только сходки подданных, которые могут говорить о своих делах столько, сколько позволено господином. Новгород имел пред глазами печальную судьбу Суздальской земли: ее князья, лишенные своих прав, скитались и искали у новгородцев убежища. Ясно было, что московские князья скоро приведут и вольный город со всеми подвластными ему землями к такому же порабощению. Заговор на жизнь Василия Васильевича в 1460 году достаточно показывает, как созрела и переполнилась в Новгороде давняя ненависть. Теперь на московском престоле уселся государь с деспотическими наклонностями своих предков, но с умом гораздо обширнейшим и потому чрезвычайно осторожный, он не только вначале не делал ничего крутого, решительного: напротив, казалось, готов был сохранить тот порядок вещей, какой застало его вступление на стол. Тверь и Рязань оставлены с их видимою независимостью. Московский государь удовольствовался только тем, что владетели этих стран делались ему послушными, все силы земель их находились в его распоряжении, и во всякое время Москва могла стереть наружный образ, оставшийся от их прежней самостоятельности, да при таких отношениях доходило до того, что самый этот образ, содержа в себе мало действительного, уже не побуждал жителей земель им дорожить. Для Новгорода опасность была уже одинаково велика, как и тогда, когда бы эти земли находились в непосредственной власти Москвы: туземные князья хотя и управляли своими землями, но безропотно вели своих людей на того, на кого идти прикажет московский государь. Великий Новгород не исполнял условий стеснительного договора с Василием Темным, как и прежде всегда делалось, что договоры эти оставались только на бумаге, Новгород давал их, когда не было силы не дать, и оставлял без действия, отсюда возникал повод к новым войнам. Так катилась история его отношений к великим князьям. Между тем, по старой памяти, недовольство Москвою обращало в Новгороде желание и надежды к Литве. Намерение сойтись с Литвою уже проявлялось и при Василии Темном, и тогда, по словам жития Михаила Клопского, бояре со старейшинами думали, что свобода Новгорода будет тверда, если он соединится с Литвою. В этом краю было много привлекательного для Новгорода. Под властью короля Казимира соединилась значительная часть русского мира. Русские города не теряли основ своего прежнего порядка, не видно было стремлений подавить самобытность русских земель, поступивших в состав Литовской державы: если и допускались изменения, то они не только не стесняли свободы, но способствовали ее расширению, грамота Казимира возводила свободных людей и собственников земель до полной независимости. Это было приманчиво для новгородских бояр-землевладетелей. Под верховной властью короля Казимира можно было надеяться каждому получить от короля грамоту на неприкосновенность своего владения и сделаться полным, спокойным его обладателем и господином поселян, живущих в этих владениях. Приманчиво было соединение с Литвой и для торгового класса, потому что привилегии, которые давал Казимир городам, сообщали широкий размер и правам торгового сословия, и оборотам их занятий. Недавний пример подданства Пруссии (где города и в городах торговый класс искали спокойствия в добровольном соединении с Польшею и Литвою) должен был ободрять Великий Новгород. Черный народ менее всего мог в действительности выиграть от такого соединения, но масса не вглядывается в будущее, простой народ не терпел Москвы: долговременно было враждебное отношение к ней Новгорода. Одно только могло наводить недоверие и боязнь, это — вести о попытках католиков распространить папизм между православными: но если такие вести доходили до Новгорода, то доходили туда и другие, противоположные и утешительные: что подданные греческой веры пользуются равными правами с подданными римской, что в государстве Литовско-Русском господствует полная юридическая свобода вероисповеданий. Самые вести об измене православию литовского митрополита Григория и западнорусских духовных соединялись с увещаниями митрополита московского, которого не любили в Новгороде, в котором видели орудие московского покушения на новгородскую свободу. Если монахи в Новгороде и толковали об отступничестве Литвы, то были и такие, которые видели в этих толках не более как московскую хитрость. Выгоды, представляемые соединением с Литвою, располагали не верить этим толкам.
Ясно было, что Великий Новгород не в силах оградить своей свободы сам собою. Еще великий князь московский молчал, но молча укреплялся и готовился задушить ее в удобное время. Надобно было что-нибудь избрать: или пожертвовать старыми предубеждениями — неловкостью быть под верховною властью католического короля, заглушить недоверие и боязнь за неприкосновенность греческой веры и, зато, сохранить древнюю свободу, или же, ради необщения с католиками потерять свободу и свое народное существование. Та же партия, которая в XIV веке призывала литовских князей, партия, чуявшая для Новгорода опасность на востоке и искавшая против нее опоры и союза на западе, существовала постоянно, с разными видоизменениями, действуя то слабее, то сильнее. Теперь было отчего ей поднять голову.
На челе партии, ненавидевшей московское самовластие, явилась женщина — Марфа Борецкая, вдова бывшего некогда посадника Исаака Борецкого, мать двух взрослых сыновей, Димитрия и Федора. Достойно замечания, что в последние годы новгородской независимости выступила не одна Марфа, были еще кроме нее женщины, не чуждые политических дел, так, в числе лиц, преследуемых московским самовластием, является Настасья Григоровичева, как должно думать — жена Степана Григоровича, одного из послов к Казимиру. Скудость известий о подробностях тогдашнего состояния общества не дает нам средств разъяснить участие женского пола в политической сфере. Личность самой Марфы остается бледною по недостатку сведений. Несомненно только, что эта женщина была душою свободной партии, собиравшей последние силы Великого Новгорода, чтоб охранить его от покушения Москвы. Велеречивый московский повествователь о последних днях независимости Новгорода, расточая Марфе всевозможнейшие бранные эпитеты, указывает на нее как на главнейшую руководительницу литовской партии и признает ее личное влияние на весь Великий Новгород. Чтобы больше очернить ее, он внушает ей намерение выйти замуж за князя Михаила Олельковича и властвовать с ним в Новгороде, под верховным покровительством короля Казимира. Это, вероятно, басня, потому что Марфа была уже не в таких летах, когда можно было думать о замужестве. Ничто из тогдашних событий, ни отношения ее к упомянутому князю, не указывают на подобное, да сверх того, полемический тон сказания лишает его доверия в этом случае.
Семья Борецких была богата и влиятельна: она не принадлежала к кругу аристократов, стоявших в оппозиции с черным народом. Напротив, Марфа, умевшая соединить около себя несколько знатных и богатых фамилий, умела расположить к своей стороне и черный народ. Это доказывается тем, что в последние дни предсмертных для Великого Новгорода смут и усобиц многие бояре стали на стороне великого князя, а с Борецкими оставался черный народ*. На Софийской стороне между Розважею и Борковою улицами на Побережье, в Неревском конце, был у Марфы красивый и богатый двор, названный летописцем ‘чудным’. Там у ней собирались люди, готовые стоять за свободу и независимость отечества. Из главных лиц этой патриотической партии были сын Марфы Димитрий, фамилия Селезневых, фамилии Арбузеевых, Афанасьевых, Григоровичевых, Немир и другие. Владыка Иона готовился умирать. Приятелем Марфина общества был ключник его Пимен, его готовили в преемники Ионе, и он заранее изъявлял намерение принять посвящение от литовского митрополита. Это было дело самое важное: необходимо было осуществить давнее стремление новгородской церкви — отрешиться от власти митрополита, очевидно покровительствовавшего своим первосвятительским достоинством самовластным московским намерениям.
______________________
* Пск., II, 38.
______________________
Пока народ приучался к мысли о союзе с Казимиром, пока старались расшевелить в нем заветные чувства независимости и народной самобытности, ненависть к московскому владычеству начала проявляться рядом поступков, оскорбительных для великого князя. Новгородское вече не только продолжало управляться самобытно: оно объявило, что великий князь не имеет никакой собственности — ни в земле, ни в воде, не хотело платить никакой дани и привело весь Новгород ко крестному целованию на имя Св. Софии и Господина Великого Новгорода, без великого князя. На Городище жили по-прежнему наместники и дворяне великого князя. Начались споры с москвичами, большое вече жаловалось на оскорбления новгородцам от великокняжеских дворян и отправило к наместникам требовать виновных. Наместники отказали. Тогда новгородцы с веча отправились вооруженною силою на Городище, несколько людей в драке было убито. Новгородцы захватили двух каких-то князей и еще несколько великокняжеских дворян, притащили их на вече и наказывали. Великий князь, услышав об этом, следовал своему хитрому нраву и послал в Новгород послов не с угрозами, а с миролюбивыми представлениями. ‘Исправьтесь, люди новгородские, — говорили послы, — помните, что Новгород отчина великого князя, не творите никакого лиха, живите по старине. Государь ждет от вас чистого исправления и правого челобитья’. Такой кроткий тон, можно подумать, нарочно избран для того, чтоб новгородцы возгордились еще более — подумали, что можно теперь противиться, и стали бы отважнее. Новгородцы обругали великокняжеских послов, вече решительно в глаза им твердило, что ‘Новгород не отчина великого князя, а сам себе господин и должен управляться независимо сам собою’. Это повторялось несколько раз, а после таких резких ответов в 1470 году, литовская партия отправила к Казимиру звать на кормление князя Михаила Олельковича, брата киевского князя Симеона, ревнителя православия, восстановителя Печерской обители. Благочестивая репутация князей Олельковичей должна была успокаивать тех, которые соблазнялись при мысли, что Новгород получит себе князя от руки государя латинской веры.
1470 год склонялся к концу. Послав звать киевского князя, Великий Новгород отправил в Москву посадника Василия Ананьина для объяснения с великим князем. В чем состояло это объяснение — летописцы не говорят, ограничиваясь общим выражением: ‘о делах своих земских новгородских’. Эта неясность и короткость известия не дозволяет нам судить о том, в какие отношения Великий Новгород хотел себя поставить в то время к великому князю, но, конечно, объяснения, с которыми приехал в Москву новгородский посол, не были приятны московскому правительству. Боярам великого князя поручено было переговорить с ним. ‘Как же это, — сказали бояре, — ты приехал от Великого Новгорода посольство править великому князю о своих земских новгородских делах, а о грубости и неисправленье новгородском ни одного слова покорного не правишь!’ Василий отвечал: ‘Великий Новгород не мне это приказывал, мне то не наказано’. Бояре заметили ему, что государю станет вельми грубно, однако, когда передали государю эти речи, Иоанн приказал, спокойно и кротко, дать чрез посла Великому Новгороду такой ответ: ‘Моя отчина, Великий Новгород, люди новгородские! Исправьтесь и сознайтесь, не вступайте в земли и воды мои, великого князя, держите имя мое, великого князя, честно и грозно, по старине, ко мне, великому князю, посылайте бить челом по докончанью, а я буду жаловать свою отчину и держать по старине’. Не было в словах великого князя никакой угрозы.
Иоанн не был человек горячего характера, — приходить в исступление и досаду было не в его натуре, он все сносил спокойно, не гневался, он делал свое дело хладнокровно и шел верно к своей цели. Когда ему указывали на унижение великокняжеского достоинства, он спокойно отвечал: ‘Часто волны бьют о камни, но в пену рассыпаются и ничего не сделают, а как будто в посмеяние исчезают, так будет и с людьми этими — новгородцами, Господь смирит их’.
Ананьин повез ответ от московского государя, самый кроткий, только мимоходом заметили ему в Москве бояре, что государю стало невтерпёж (не в истерп) и он не хочет больше сносить такой досады и непокорства. Не показывая новгородцам вида, что хочет усмирять их оружием, Иоанн, однако, послал к псковичам приготовлять их к вооружению на Новгород в крайнем случае, если б Новгород принудил его взяться за оружие. Тогда Псков находился в несогласии с Великим Новгородом уже много лет. Главная причина несогласия, кроме других, было желание Пскова учредить у себя особую епархию и отделиться от неприятного для них начальства новгородского владыки. Тогда новгородского владыку Иону столько же во Пскове не любили и укоряли в корыстолюбии, сколько в Новгороде уважали за благочестие и святую жизнь. Назад тому шесть лет новгородцы так озлобились на псковичей, что просили великого князя послать своего воеводу для усмирения псковичей, не хотевших признавать прав новгородского владыки. В тот самый (1470) год, когда неудовольствие Новгорода с великим князем обещало кровавую развязку, в Новгороде задержали псковских гостей, ограбили их имущество и самих засадили в поруб в оковах. Псков хлопотал о возвращении им свободы чрез посредство великого князя: задержанных псковичей выпустили, а имущества их еще не возвратили. Так накопившееся прежде нерасположение к Новгороду у псковичей было поддерживаемо свежими причинами к распрям. И тут, кстати, в половине ноября 1470 года явился посол от великого князя — боярин Селиван, уже по прежним сношениям знакомый псковичам. Пришедши на вече, он стал поднимать Псков на Великий Новгород и говорил: ‘Великий князь велел вам сказать: если Великий Новгород не добьет мне челом о моих старинах, тогда пусть отчина моя — Псков послужит мне, великому князю, на Великий Новгород за мои старины’. Вече выслушало его объяснения и после прений рассудило так, что Псков должен стать посредником между Новгородом и великим князем, псковичи признавали по доказательствам, представленным послом, что Новгород действительно погрешает против старины, и решились отправить послов в Новгород, с тем чтоб эти послы вместе с новгородскими отправились к великому князю бить челом и просить прощения. Выбраны были два человека: один Никита Насонов, другой сотский Димитрий Патрикеевич. Эти послы на новгородском вече говорили так: ‘Извещаем вас, Великий Новгород, что великий князь, наш господин, поднимается на вас, он хочет от вас, своей отчизны, челобитья себе, мы за вас, свою братию, рады слать к великому князю своего посла, вместе.с вашим и бить челом за вас по миродокончанной с вами грамоте, дайте послам нашим путь по своей вотчине к великому князю’.
Такая готовность к покорному предстательству за Новгород пред московским государем не понравилась новгородцам, когда у них созрело уже намерение решительно сопротивляться и отложиться от власти московской. Вече не дало опасной грамоты на проезд по своей волости к великому князю, а дало послам опасную грамоту на возвращение назад во Псков и отправило вслед за ними в Псков посла, владычного стольника Родиона, с таким объяснением: ‘Великий Новгород велел всему Пскову повестить, что он не хочет вашего посла поднимать к великому князю и также не хочет ему бить челом. А вас просит стать с нами заодно против великого князя по нашему с вами миродокончанью’. Без сомнения, новгородский посол тогда представил Пскову причины, которые побуждают Великий Новгород отложиться, и убеждал Псков, как меньшого брата и союзника, соединиться с Новгородом и единомышленно утвердить взаимную свободу. Чтоб расположить к себе псковичей, новгородцы дали этому же послу уполномочие — уладить со Псковом прежнее несогласие о задержанных людях в Новгороде. Псковичи, чтобы вытребовать от Новгорода свое, не сказали послу наотрез ничего и подали надежду, не давши никакого обещания. Ответ их веча был таков: ‘Когда великий князь пришлет вам возметную грамоту, вы явите нам, а мы тогда подумаем и ответим вам’. Посол заплатил 45 рублей в вознаграждение потерявших свои имущества в Новгороде. Но Псков не думал и тогда искренно помогать Новгороду в решительной борьбе с великим князем. Псков не терпел так часто, как Новгород, насилий от Москвы, Псков не свыкся, подобно Новгороду, с ненавистью к Москве, притом же соседние немцы беспрестанно беспокоили его земли, много раз Псков просил пособия у Великого Новгорода, но не получал его и, напротив, много раз получал помощь от великого князя. И бесполезно Новгород переговаривался со Псковом, пытаясь сделать его участником отложения.
Но вот в самом Новгороде произошла перемена. Владыка Иона скончался 5 ноября 1470 года. Приходилось выбирать нового владыку. Дело отложения много зависело от того, кого выберут, надобно было, чтобы новоизбранный владыка преодолел старое предубеждение к литовской стороне и решился принять посвящение от киевского митрополита. Поставление от московского митрополита никак не совмещалось с расторжением связи с Москвой. Таким владыкою мог быть ключник Пимен, любимец Марфы. ‘Меня хоть и в Киев пошлют на посвящение, так я пойду’, — говорил он. Но старинного обычая нарушить было невозможно, особенно в церковном деле. Владыка выбирался не иначе как по жребию из трех. Единственно, что могла сделать Марфа для Пимена, это постараться, чтобы в числе трех кандидатов было его имя. Она этого достигла. 15 ноября собралось вече на Софийском дворе. Положили на престол три жребия: первый был Пимена, второй — Варсонофия, духовника покойного Ионы, третий Феофила — протодиакона. Народ в ожидании толпился около Св. Софии, по окончании литургии начали выносить из церкви жребии, вынесли Варсонофиев, вынесли Пименов, — остался на престоле Феофилов. Феофил должен был сделаться владыкою. Инок, чуждый, может быть, волнений политических, ужаснулся мысли просить поставления от Григория. Увещания московских митрополитов, неоднократно посылаемые пред тем одно за другим в Новгород, внушили новгородским духовным, что Григорий, называющий себя митрополитом, есть волк, а не пастырь, что он преемник и последователь отступника Исидора, слуга поганого папы и латинского короля, врага и гонителя русской веры. Московская метрополия имела для духовенства святость старины, сами патриархи константинопольские, от которых столько веков зависела Русская церковь, приказывали уже не раз новгородским владыкам признавать над собою его благословение. Притом же дело церковное, казалось, могло совершаться своим путем, независимо от политического. Духовенство, а за ним и многие граждане решили, что новоизбранному владыке ни от кого нельзя принять поставления, кроме как от московского митрополита, по старине. Противники московского владычества старались противодействовать и распространяли в простом народе мысль о возможности отставить новоизбранного, когда он хочет ехать в Москву, и вместо него назначить Пимена. Говорят, что Пимен при жизни старика Ионы, заведуя софийскою казною, похищал из нее часть и отдавал Марфе, а Марфа, чрез своих пособников, раздавала черни, чтоб та требовала Пимена. Проделка не удалась. Трудно было подорвать обычай выбора, Феофил, избранный по жребию, представлялся народному понятию указанным самим Богом. Узнали об искательстве Пимена, и бедный разделался за него не дешево: его подвергли розыску, отобрали у него казну и взяли у самого 1000 рублей. Влияние Марфы и ее партии временно должно было уменьшиться. Послали в Москву Никиту Ларионовича просить у великого князя опасной грамоты, чтобы владыка с нею мог ехать к митрополиту для поставления. Не дали намека на политические отношения, как будто бы между Великим Новгородом и великим князем все идет согласно и не было никакой размолвки. Иоанн с невозмутимым хладнокровием принял тот же тон, какой показывал и прежде, не сделал намека на отношения свои к Новгороду и отвечал: ‘Отчина моя Великий Новгород прислал ко мне бить челом о том, что после того как Бог взял отца их и нашего богомольца архиепископа Иону, новгородцы избрали себе, по своему обычаю, по жеребьям Феофила, и я, великий князь, их жалую и велю нареченному Феофилу прибыть в Москву ко мне и к отцу своему митрополиту Филиппу для поставления на архиепископство Великого Новгорода и Пскова, без всяких зацепок, по прежнему обычаю, как бывало при отце моем Василии, и при деде, и при прадеде, и при всех прежде бывших великих князьях, — их же род есть володимирских, и Новагорода Великого, и всея Русии’.
Никита Ларионов, возвратившись из Москвы, нашел в Новгороде дела в другом положении. Патриоты снова одержали верх. Партия богатых и знатных фамилий наклонялась к примирению, но Марфа и ее соумышленники возбудили черный народ, где раздачею денег, где убеждениями и ненавистью к знатным, издавна вооружавшим против себя бедных и простых. ‘Худые мужики — вечники (как называет их московский летописец), прибегали толпами на вече, звонили в колокол, сбегался народ, всколебались, — говорит летопись, — все новгородцы словно пьяные’. Настроенные Марфою мужики кричали: ‘Не хотим великого князя московского! Мы не отчина его! Мы вольные люди — Великий Новгород! Московский князь чинит над нами великие обиды и неправды! Отдаемся королю польскому и великому князю Казимиру! Зачем послали в Москву просить опасной грамоты владыке? Пусть владыка едет на поставление к митрополиту Григорию в Киев!’ Тогда люди степенные, старые, бывшие посадники и тысячские, и вообще богатые, говорили: ‘Нельзя, братья, этому быть, как вы говорите, чтоб нам даться за короля Казимира и поставить себе архиепископа от его митрополита, латинина. Изначала мы отчина великих князей, от первого великого князя Рюрика, которого земля наша избрала из варяг себе князем. Правнук его, Владимир, крестился и крестил всю землю Русскую и нашу Словенскую-Ильмерскую, и весскую, т.е. Белозерскую, и Кривскую, и Муромскую, и вятичей, и проч., и до нынешнего господина нашего, великого князя Ивана Васильевича, мы не бывали за латиною и не ставливали себе архиепископа от них. Как теперь вы хотите, чтоб мы поставили себе владыку от Григория, а Григорий — ученик Исидора латинина? К Москве хотим! — кричали зажиточные. — К Москве, по старине, к митрополиту Филиппу в православие!’
Противники не поддавались на такие убеждения, проклинали Москву, величали вольность Великого Новгорода и кричали: ‘За короля хотим! Мы — вольные люди, и наша братья, Русь, под королем — вольные люди! Пусть Казимир охраняет Великий Новгород!’ Началась перебранка, наконец, вечники начали кидать в противную сторону каменьями. Такие собрания повторялись несколько дней, и, наконец, сторонники мира с Москвою не смели показаться. Феофил видел, что ему несдобровать, у него недоставало твердости воли, он сам не мог себе уяснить: будет или не будет противно православию посвятиться от Григория. Он просил уволить его от предстоящего сана, новгородцы, считая избрание его указанием Божиим, не дозволяли. Его убеждали, что православие от этого не пострадает, уже был один пример, когда владыка Евфимий поставлен митрополитом не московским, а литовским, Герасимом. Со страхом недоверия склонился владыка на литовскую партию. К успокоению владыки и народа, без сомнения, содействовал князь Михаил Олелькович, прибывший в Новгород 8 ноября, чрез два дня по смерти Ионы. Дружина его состояла из киевлян, с которыми новгородцы сходились снова после стольких веков разлуки, родственные черты народности должны были поражать новгородцев и располагать к ним, это были православные: они должны были уверить новгородцев собственным примером, что во владениях великого князя литовского православный народ пользуется невозмутимым правом свободы совести, что пастыри их вовсе не латины, что наговоры на них исходят из Москвы, которая силится отклонить Новгород от связи с Литвою для того, чтобы задушить его свободу. Не забыли, вероятно, киевляне объяснить новгородцам и то, что в это же самое время, когда Новгород искал спасения у Казимира, другие народы также добровольно отдавались ему: чехи избрали сына его на престол, и венгерцы готовились изгнать своего короля Матфия и принять другого Казимирова сына. Видно, что с Польшей и Литвой хорошо было жить, когда народы свободные, самобытные добровольно вступают с ними в связь. Наконец, к союзу с Казимиром побуждала и опасность войны. ‘Видите ли, как поступает с Новгородом великий князь, — говорили приверженцы литовской партии, — дает опас владыке ехать к Москве, и разом поднимает на нас Псков и хочет идти на нас войною’.
При всех этих благоприятствующих обстоятельствах вече составило договорную грамоту с королем Казимиром. Она была составлена по образцу древних договорных грамот Великого Новгорода с своими князьями и отличалась от прежних только некоторыми подробностями, так, например: нет правила об охоте и рыбной ловле и о медоварении для князя, не упоминается о даре своему новому господину, который давался прежним князьям, не говорится о мытах торговых, о которых условливались в прежних грамотах, отношения определяются общим выражением: ‘Послам и гостям путь чист по Литовской земле и по Новгородской’. Новгород обеспечивает свободу своей религии и церкви. Предоставлялось королю право держать наместника на Городище, но с тем, чтоб наместник был веры греческой, при нем мог быть тиун и дворецкий, и дружина, — в этой дружине не должно быть более пятидесяти человек. Королю не дозволялось строить костелов в Новгородской земле. Ничего не говорится об отношениях владыки к литовскому митрополиту, напротив, сделан оговор: ‘А где будет нам, Великому Новгороду, любо в своем православном христианстве, ту мы владыку поставим по своей воле’. Таким образом, оставлялась возможность ставить владыку и у московского митрополита, и у восточных патриархов. Церковь новгородская приобретала ту независимость, какой домогалась давно, стараясь отложиться от зависимости московскому митрополиту. Предмет, которым подробно занимается грамота, — судное дело и доходы, предоставляемые новому господину. Суд остается на прежних основаниях: наместнику Казимира предоставлялся суд с посадником на владычнем дворе, не вступаясь в суды тысячского и владыки и в монастырские суды. Доход в волостях составляли: за проезжий суд пошлины, собираемые по разным пригородам известною суммою, разного в различных пригородах. Новгород предоставлял Казимиру часть Волоцкой и Новоторжской волостей, где исстари князья держали своих тиунов, и, сверх того, также особый побор под именем черной куны в волостях, порубежных Литве: Ржеве, Великих Луках, Холмовском погосте и также в некоторых местах (Молвотицах, Жабне, Мореве, Лопатицах, Буицах) определенное число куницами, белками и рублями. Вообще из этого договора видно, как мало развивались в Новгороде политические понятия, когда, вступая в новую сферу политического существования, он не мог ничем более обеспечить свою самостоятельность, как только прежними условиями. Казимир обязывался помогать Новгороду против московского князя, а Новгород обещал однажды собрать черный бор со всей Новгородской волости в благодарность.
С этим договором поехали к Казимиру сын Марфы, Димитрий, Афанасий Астафьевич, бывший посадник, и от всех пяти концов по одному житому человеку*.
______________________
* Памфил Селифонтович, Кирило Иванович, Яким Яковлевич, Яков Зиновьевич, Степан Григорьевич (Акт. Геогр. Арх. эксп., I, 62).
______________________
Дошло известие о таком повороте дела до Ивана Васильевича. Он не изменил своему хладнокровному спокойствию и наружной кротости, не пришел в ярость, но отправил в Новгород послов с ласковыми убеждениями, он не грозил даже войною. Он напоминал Новгороду, что от дедов и прадедов, от Рюрика до сего дня, Новгород знал один княжеский род. ‘Вы не были ни за каким королем, — говорил посол от имени великого князя, — и за великим князем литовским вы не были, как и земля ваша стала, а ныне от христианства отступаете к латинству через крестное целование, а я, князь великий, не чиню над вами никакого насилия, не налагаю на вас никаких тягостей выше того, что было при отце моем, великом князе Василии Васильевиче, при деде же и при прадеде, и при всех великих князьях рода нашего, но еще хочу жаловать вас, свою отчину’. Вместе с ласковым и кротким словом великого князя прочитана была на вече увещательная грамота Филиппа. В ней излагалось все последнее дело Новгорода с великим князем, вспоминались два посольства новгородские, восхвалялись справедливость и милосердие великого князя, потом говорилось: ‘Ныне, сыны мои, дошло до моего слуха, и очень удивляюсь я тому, что в ваши сердца входят неподобные мысли, вы оставляете жалованье великого князя, господина и сына моего, отступаете от своего господина, отчича и дедича, от христианского господаря русского, забываете свою старину и обычаи и приступаете к чужому латинскому государю-королю, недобрые люди возмущают вас, говорят: великий князь поднимает на вас Псков и хочет на вас войной идти. Это, дети, враг-дьявол вкладывает неподобное в сердца человека, не хотя роду человеческому добра, а желая ему погибели. Господин мой и сын, князь великий, посылал своего посла во Псков, не чая вашего челобитья, а как вы послали с челобитьем, так с того часу и жалованье господина великого князя пошло, и вперед по вашему челобитью и исправлению жалованье вам будет. Не соблазняйтесь же, дети, помните, дети, апостольское слово: братие, бога бойтеся, а князя чтите, — Божий бо слуга есть. Разумейте, дети: царствующий град Константинополь и церкви Божии непоколебимо стояли, пока благочестие в нем сияло, как солнце.
А как оставил истину, да соединился царь и патриах Иосиф с латаною, да подписался папе золота ради, так и скончал безгодно свой живот патриарх и Царьград впал в руки поганых турок. А вы разве не чаете Божия гнева? Сколько лет ваши пращуры и прапращуры, и прадеды, и деды, и отцы старины держались и неотступно великих русских государей, а вы на конце последнего времени, когда бы надобно душу спасать в православии, все оставя, да за латинского государя закладываетесь. Разве не знаете божественного писания, как святыми отцами заповедано, чтоб с латиной не иметь общения? Я знаю, что вы горазды сами божественное писание разуметь, а так делаете!’
Люди степенные, богатые, бояре расчувствовались от этих увещаний. ‘Не надобно преступать крестного целования’, — стали говорить они. Но Марфа Борецкая и ее дети и приверженцы, говорит московский летописец, не хотели слышать этих речей: они уже подготовили партию черного народа. Словно скоты, — говорит тот же враждебный летописец*, смерды, убийцы, шильники, мужики безименитые, разума не имеющие, умеющие только кричать да рычать, как бессловесные животные, пересилили их. Звонили в колокола, кричали, вопили: ‘Мы не отчина московского князя! Великий Новгород — вольная от века земля! Великий Новгород сам себе государь! Хотим за короля Казимира!’
______________________
* Ник. л., VI, 20.
______________________
И послы великокняжеские возвратились со срамом.
Уже тогда Новгород так далеко зашел, что ворочаться было невозможно, послы уже отправились к Казимиру, а, может быть, в то время и воротились назад с успешным окончанием дела, примириться с великим князем значило навести на себя гнев и войну от Казимира, а между тем не было покойного ручательства, чтоб московский государь не продолжал дела своих отцов и не уничтожил окончательно новгородскую свободу.
Прежнее терпение и спокойствие Ивана Васильевича не изменилось и при новых неприятных вестях. Он с видимым соболезнованием пригласил мать свою, митрополита Филиппа и бояр и говорил, что против его воли вынужден исполнить мысль свою над новгородцами. Чтоб придать еще более вида своей справедливости, великий князь разослал звать свою братию, всех епископов и бояр на совет. Он не спешил войною, показывал вид, что желает, чтоб дело обошлось без войны, чтоб новгородцы одумались, что он ничего от них не требует, кроме старины, и послал еще в конце марта посла — Ивана Федоровича Товаркова, с такими же, как и прежде, кроткими увещаниями. ‘Не отступай, моя отчина, от православия, — говорил от имени великого князя Товарков, — изгоните из сердца своего лихую мысль, не приставайте к латинству, исправьтесь и бейте мне челом, а я буду вас жаловать и в старине держать’*. С своей стороны и митрополит послал еще одно увещание, в духе прежнего. В нем, между прочим, было сказано:
______________________
* Соф., I,8.
______________________
‘Многое лютое и неутолимое предстоит в таком начинании, чтоб, оставивши новый закон благочестия и спасенной заповеди живого Бога, приступить к латинству, все прельщенные души взыщутся от руки Господа Вседержителя на тех богоотступниках, начинающих вводить богоотметную ересь древних еретиков каруловых в великое благочестие ваших земель даже до оного Формоса, последовавшего им, папы римского, ереси, в которой до сих пор пребывает латинь и все их папы римские четверовластно держа святую Троицу, глаголюще не токмо от Отца Дух Святый исходящь, но и от Сына, Духа, яко раболепна Духа Святого глаголют и опресночная служат, и субботу хранят, и постятся в ню, яко жидови, и водою кропятся по вся дни тем же обычаем жидовским’. Обращаясь к духовенству новгородскому, митрополит говорил: ‘А ты, сыну Феофиле, нареченный во владычество, и вы, архимандриты и честнейшие игумены, и всех семи соборов священники! Накажите своих детей духовных от велика до мала, укрепляйте их в вере православия, берегучи единородных и бессмертных их душ от сетей ловца, многословного змия диавола, яко да не ввалят в стромины покровенных оных глубоких ям бесовских, ни увязнут в сетях лукавого прельщением латинских ересей… А вы, старые посадники новгородские и тысячские, и бояре, и купцы, старшие младых понакажите и вщините лихих от злого начинания, чтоб не было латинам похвалы на веру православных людей’*. Эти увещания, казалось, пришли кстати. Призванный из Литвы князь Михайло Олелькович уехал из Новгорода 15 марта. Перед тем умер брат его, князь киевский Симеон, и Казимир посягал уничтожить киевское княжение и поставить в Киеве воеводу. Князь Михаил поспешил в Киев — удерживать свое наследие, и надеялся заступить место брата. В свое четырехмесячное пребывание он вовсе не расположил к себе новгородцев, много было от его дружины неприятностей, дорого стоило Новгороду содержание таких гостей: надобно было всем доставлять корм и давать подарки, и всем они были недовольны, наконец, уходя из Новгорода, они шли по Новгородской волости как неприятели, в Русе силою брали оброки, грабили и делали насилия по новгородским селам вплоть до самого рубежа. Таким образом, помощь, ожидаемая от короля, едва ли в то время могла представляться новгородцам в привлекательном виде. Однако партия Борецких успела еще раз пересилить противную. Вероятно, король, отправляя послов назад, надавал им много лестных обещаний.
______________________
* Акт. Ист., I, 510, 517.
______________________
Тогда уже Иоанн приступил к решительному делу.
Съехались в Москву епископы, бояре, воеводы. Великий князь известил их, что с прискорбием должен идти на Новгород ратью. Новгородцы изменили, и нет в них никакой правды — ни во что считают московскую власть. ‘Не знаю только, — говорил великий князь, — идти ли теперь или подождать зимы, теперь наступает время летнее, а земля у них многоводная — большие озера, великие реки, непроходимые болота, прежние великие князья в такое время на них не ходили, а кто ходил, тот много людей потерял’. Но оскорбление от Новгорода касалось не одного князя, его братья, его бояре чувствовали его на себе, вместе с неприязнью к великому князю соединилась давняя к Новгороду неприязнь Восточной и Северной Руси. Новгородцы — вечники, крамольники — возбуждали негодование в покорных властям москвичах и вообще великоруссах, у которых уже угасли тогда древние вечевые начала под татарским игом. ‘Нельзя ожидать, — говорили ему, — не дадим королю собраться на помощь новгородцам’. Итак, решили идти немедленно, и князь одного посла отправил в Новгород с розметною грамотою, объявляющею войну, а другого во Псков.
На Троицыной неделе, в пяток, прибыл во Псков дьяк московский, по имени Яков, рассказал все новгородские неправды против великого князя, извещал, что князь в понедельник на будущей неделе отошлет свои розметные грамоты в Новгород, и потребовал, чтоб и Псков также послал от себя в своих розметных грамотах объявление войны Великому Новгороду.
‘Великий князь, — говорил посол, — приказал вам сказать: что у вас с Новгородом мир и крестное целование, то я буду пред Богом в том грехе, а вы крестную грамоту отвергнете’. — ‘Когда услышим, — отвечали псковичи, — что великий князь вступил в Новгородскую землю, и мы вступим туда ратью’.
И послали подвойского Савву с розметными грамотами в Великий Новгород*.
______________________
* Псков, л., I, 239, II, 36.
______________________
В это время явился посол и от Новгорода — приглашать псковичей против великого князя. Но способ посольства оскорбил псковичей, уже настроенных против Новгорода. Прислан был не боярин, а подвойский, без обычного поклона, без челобитья, не как к равному себе меньшому брату, а как к своему пригороду, с одним вопросом: ‘Врекаетесь ли пособить нам против великого князя?’ Псковичи думали так и сяк — и решились воевать против Новгорода.
Уже таинственное ожидание чего-то грозного смущало новгородское население. Незадолго перед тем посещал Великий Новгород преподобный Зосима, соловецкий отшельник. Он приходил жаловаться на боярских людей, которые не дозволяют инокам его обители ловить рыбу, и ходатайствовал, чтоб монастырю подарили остров во владение. Марфа Борецкая, имевшая тогда влияние на дела, была против отдачи острова обители. Когда Зосима, хлопоча по своему делу, явился было к ней, она не пустила его к себе. Тогда преподобный, обратившись к ее дому, сказал: ‘Придут дни, когда живущие в дворе сем не оставят в нем следов своих, и затворятся двери дома сего, и двор их будет пуст’. Однако, по ходатайству владыки и духовенства, вече согласилось на просьбу Зосимы — подарило остров монастырю и дало Зосиме грамоту на владение от всего Великого Новгорода. Тогда и Марфа одумалась — не стала больше противиться и пригласила преподобного к себе на пир. Зосима не помянул ее прежней суровости и пришел. Марфа с почестями приняла его и посадила за столом на почетное место. Вдруг, среди пира, преподобный задрожал, устремил глаза, исполненные ужаса, на сидевших за столом бояр и заплакал, но не сказал ничего. До конца пира он ничего не ел, ничего не говорил и был печален. ‘Чего ты ужаснулся, сидя за столом? Что ты видел, и отчего заплакал?’ — спросил его потом благочестивый Памфил, один из бояр, после сам удалившийся из разоренного отечества в Соловецкую обитель. ‘Я видел, — сказал Зосима, — бояр, что сидели за столом: на них голов не было!’ Это были те самые четыре боярина, которым потом московский великий князь отрубил головы в Русе. Новгородец происхождением и душою, преподобный Зосима заранее плакал о грядущей судьбе своего отечества, предвидя пророческим даром, что скоро падет сила его, затмится слава его и дети его пойдут умирать невольниками на чужой земле.
Предзнаменования следовали одно за другим. Буря сломила крест на Св. Софии, на гробах двух новгородских архиепископов, почивающих в мартириевской паперти у Св. Софии, увидели кровь, у хутынского Спаса зазвонили сами собою колокола, в женском монастыре Евфимии в церкви на иконе Богородицы из очей покатились слезы, как струя, заметили слезы и на иконе Св. Николы Чудотворца в Никитиной улице, а на Федоровой улице полилась вода с ветвей и с вершины топольцев (ветл), и это были как будто слезы*.
______________________
* Новг. л., 111,241, I, 127.
______________________
Что-то зловещее носилось над Великим Новгородом.
31 мая 1471 года великий князь отрядил рать свою под начальством Василия Федоровича Образца и Бориса Матвеевича Тютчева на Двину, чтоб захватить главнейшие новгородские колонии. К великокняжескому ополчению должен был пристать подручник московского государя — устюжский князь Василий Федорович. Подожгли тогда на новгородцев и Вятку, где тлилась давняя неприязнь к бывшей метрополии, и вятчане послали свое ополчение. Пристала к великому князю и Вологда, пригород новгородский. Давно уже недовольна была она управлением Великого Новгорода. Как Торжок, она имела всегда партию, готовую перейти на сторону великого князя, особенно когда в распре с Новгородом счастье склонялось не к последнему. Новгородцы отправили защищать Заволочье потомка низложенных суздальских князей — Василия Шуйского-Гребенку.
Через шесть дней после первой рати, 6 июня, отправилась из Москвы другая рать, в двенадцать тысяч. Предводительствовали князь Данило Дмитриевич Холмский да боярин Федор Давидович. Они должны были идти к Русе, оттуда обойти Ильмень и стать позади Новгорода*. Снова через шесть дней после того, 13 июня, отправлен был третий отряд, под начальством князя Василия Ивановича Оболенского-Стриги, много было в нем русских ратников, к ним придали еще и татар, подручных великому князю татарских царевичей Даньяров. Этот отряд послан на Волочок и должен был пройти побережье реки Мсты. Всем дано приказание — жечь без пощады новгородские пригороды и селения, положить пусту землю, через которую будет лежать путь, — убивать без разбору и сострадания и малых, и старых, и загонять в плен людей. Во Псков был послан приказ выходить в Новгородскую волость. Другой посол отправился к тверскому князю требовать, чтобы тверская рать была послана к Торжку на соединение с главною ратью московскою. Таким образом, передовые отряды должны были опустошить Новгородскую землю, прежде чем главное войско пойдет за ними к центру этой земли, к Великому Новгороду.
______________________
* Соф., II, 191.
______________________
Великий князь отправил отряды один за другим, а потом и сам с своими родственниками и подручными князьями стал собираться. Управлять Москвою оставил он своего сына Ивана и брата Андрея, с ним должны были идти другие братья — Юрий и Борис, двоюродный брат Михаил Андреевич, много служебных князей, переставших уже дорожить своею независимостью в теплом углу под московским крылом, бояре, и воеводы, и дети боярские, и татары касимовские с их царем Дамианом Касимовичем, и татары мещерские: иноплеменные поселенцы Русской земли, они платили теперь верною службою московскому самовластию за раболепство ханам предков московского государя. Сборным местом был назначен Волок-Ламский.
Наступил день отъезда из Москвы. Иван Васильевич, с обыкновенным невозмутимо-спокойным и благочестивым лицом, посещал один за другим московские кремлевские соборы и молился усердно образу Владимирской Богородицы в Успенской церкви, молился перед гробами московских святителей, митрополитов, благословлявших всегда его предков на поражение удельной свободы, молился он в церкви архистратига Михаила, прося предводителя сил бесплотных невидимо помогать ему, просил заступления святых, ознаменовавших свое земное житие воинскою храбростью: Димитрия Солунского, Георгия Храброго, всегда покровительствующих воинам в бранях, припадал к гробам прародителей, начиная от Ивана Калиты до отца своего, Василия. Все они воевали против Новгорода. Теперь их потомок шел кончить дело, которого не суждено было окончить дедам. ‘О прародители мои, — восклицал Иван, — о великие князья Владимира, Новгорода и всея Руси! Если вы духом и далеко отстоите, то молитвами помогите мне на отступников православия державы вашей!’ Потом он посещал монастыри, везде прикладывался к святыне, принимал благословение и раздавал обильную милостыню. Окончивши путешествие по церквам, великий князь Иван принял торжественно благословение на брань от митрополита Филиппа и всего Освященного собора. И благословил его митрополит Филипп на брань на противники, как благословлял Самуил Давида на Голиафа, — говорит московский летописец. Московское духовенство одушевляло ратных толкованием, что предстоит нам брань святая за православную веру. ‘Как Димитрий Иванович, — говорит один из духовных того времени, которого слова вошли в летопись*, — шел на безбожного Мамая и на богомерзкое воинство татарское, так и наш благоверный великий князь Иван идет на этих отступников, — дела их хуже неверных: неверные изначала не знали Бога, ни от кого не научились православию и держались всегда своего первого языческого идолопоклонения, а эти — пятьсот лет были в крещении, а теперь, на скончании седьмой тысячи, захотели отступить к латинству. Итак, наш великий князь идет не яко на христиан, но яко на иноязычников и на отступников православия’.
______________________
* Ник. л., VI, 24.
______________________
Великий князь был верен своему нраву: он взял с собою архиепископского дьяка Степана Бородатого — ‘умевшего воротити русскими летописцы’. ‘Когда придут новгородские послы, — говорил ему Иван, — ты им помяни давние неправды новгородцев: припомни им все, как они в прежние времена изменяли князьям, отцам нашим, и дедам, и прадедам’.
24 июня прибыл великий князь в Волок, 29-го — в Торжок. На Волоке сошлись с ним его братья с своими ополчениями, в Торжке — ратная сила Тверской земли. Великий князь понимал, с кем имеет дело, и не думал о генеральной битве, — он собрал своих братьев и воевод и сказал им: ‘Ступайте каждый с своими силами, ступайте разными дорогами к Великому Новгороду, жгите, убивайте, в плен людей загоняйте’. И они пошли исполнять повеление своего властителя разными дорогами.
И в Новгороде, как в Москве, также собирались на ратное дело. И там, как в Москве, молились со слезами своей народной святыне — просили помощи у Знаменской Богоматери, древле сохранившей Новгород от такой же рати, посланной предком великого князя, призывали заступничество архиепископа Иоанна, своими молитвами низведшего на Новгородскую землю благодать победы, поклонялись пред гробами владык, благословлявших народ на защиту святыни народной свободы. Но зато в Новгороде не переставали волнения. Одни шли с жаром на брань, другие колебались, иные соглашались, и потом охота отпадала у них. Новгородское население отвыкло от воинственности, ярые противники Москвы принуждены были подгонять палками и кулаками на войну непривычных плотников, гончаров, перевозчиков, были и такие, которые за упорство полетели с моста в Волхов. Сельский народ вооружался машинально по приказанию города, так же как в Московском государстве машинально сельский народ должен был исполнять волю Ивана Васильевича. Владыка Феофил двоил, мучился совестью: то готов был принести повинную великому князю-самодержцу, то пробуждалось в нем патриотическое чувство свободного новгородца. У владыки был свой конный отряд — стяг, владыка отправил его на войну, но дал приказание — уклоняться от битвы с войсками великого князя. ‘Псковичи встретятся, так бейтесь’, — сказал владыка. На псковичей злоба была преемственная от прежних владык за стремление Пскова отпасть от Новгородской епархии. Сначала Новгород отправил передовое ополчение к Русе на судах по Ильменю, потом собиралось идти также на судах другое — главное, которого число простирают летописцы до тридцати тысяч.
Передовой отряд Даниила Холмского прошел беспрепятственно до Русы. Везде, куда только проходили москвичи, они сжигали дотла жилища, истребляли хлеб, кого хотели — убивали, кого хотели — брали в плен, делали неудержимые неистовства над народом. ‘Видимая была благодать Божия над Иваном Васильевичем, — говорили москвичи. — Земля Новгородская обыкновенно летом наводняется, так что никакой рати пройти невозможно, и они, окаянные изменники, жили себе безопасно от войны от весны и до зимы: не чаяли они себе нашествия, а тут, на пагубу их Новгородской земле, ни капли дождя не было все лето — с мая до сентября, жары были постоянные: болота высохли, и рать московская всюду гонялась за жителями и карала их за неправду. Так-то Бог смирял их крепкую руку благочестивому князю, государю нашему, Русские земли’*.
______________________
* Соф., II, 10.
______________________
23 июня московское войско дошло до Русы, разорило ее и пожгло. Тогда новгородский передовой отряд высадился с судов на берегу Ильменя у Коростыня. Новгородцы, ставши на твердую землю, думали неожиданно напасть на москвичей, но вместо того на них нечаянно напали. Сторжи великого князя, отправленные Холмским заранее к берегу, увидали новгородское войско и дали знать воеводе, и московское войско поспешно двинулось навстречу новгородцам. Пешая новгородская рать шла вперед, конная позади. Москвичи ударили на пехоту, новгородцы стали изнемогать и кричали, чтоб конные подоспели. Но конный отряд, владычный, не поспешил: ‘Владыка, — говорили конные, — не велел нам идти на княжий полк, а послал нас только на псковичей’. И москвичи разбили новгородцев: пятьсот их пало на месте, другие убежали. Москвичи их ловили и приводили к своим воеводам. Воеводы приказывали отрезывать пленникам носы и губы и в таком виде отпускали на свободу. Говорили им москвичи: ‘Покажитесь теперь своим!’ По военному обычаю, ратники стягивали доспехи с убитых и пленных. ‘Не берите себе, — говорили начальники, — изменничьих доспехов: у нас и своих доспехов много, и мы всем довольны’. И москвичи бросали добычу в воду, а что могло гореть, то сжигали. Неизвестно куда ушли конные владычнего стяга, не хотевшие выручать из беды свою пешую братию в битве, однако досталось тогда не одной новгородской пехоте, но и коннице. С побоища воеводы отправили во Псков боярина Зиновьева с тремястами взятых в добычу лошадей — распродать их во Пскове: показать псковичам плоды победы и заохотить их самих к скорейшему выходу на войну. Эти лошади были очень дурны: их назвал летописец ‘шкабатами и клячами’. Псковичи отвели боярину и его отряду подворье, и была великая ‘истора’ от него и от ста человек его отряда. Псков собирался на войну, рубили по старине, то есть набирали военную силу, боярин торопил псковичей и несколько дней сряду кричал им: ‘Поспешайте, садитесь на коней со мною скорее, наши уже и Русу пожгли, и государь в Петров день в Торжке станет’*. Псковичи собирались медленно: должно думать, в Пскове тогда не совсем было единодушно, — верно, были и такие, что не хотели идти вовсе, еще больше было таких, которые не хотели выступить, прежде чем не вступит в новгородские волости вся великокняжеская сила: боялись, чтобы новгородцы, свободные еще от нападения с московской стороны, не уничтожили псковичей, собрав на них всю свою силу. Хотя боярин еще до Петрова дня понуждал к походу, но пришло десятое июля, а псковичи еще не выходили, и в этот день явился другой боярин от великого князя, вместе с псковскими послами, отправленными прежде к великому князю с изъявлением готовности. Этот новый посол,Коробьин, известил, псковичей, что великий князь еще в Петров день стоял в Торжке, тогда только псковичи решились идти и 12 июля выступили под предводительством Василия, сына своего князя Федора Юрьевича, и тринадцати посадников.
______________________
* Пск. л., I, 240.
______________________
Война открылась тем, что начали жечь новгородские села. Пограничный новгородский пригород ко Пскову был Вышгород (ниже Порхова). Услышав, что псковичи жгут новгородские поселения, вышгородцы сделали набег на псковские села в Навережской губе. Так друг другу творили они взаимные пакости. 15 июля псковское войско привалило к Вышгороду, ратной силы в городке, верно, было мало: отряды, которые пошли пустошить псковские села, еще не вернулись. Псковичи стали сильно теснить новгородцев огненными приметами, в городке не было воды, дым беспокоил осажденных, переваливаясь через стену, мучил их зной, томила жажда, они защищались храбро, стреляли в псковичей метко и убили одного из предводителей — посадника, а другим ловко раздробляли камнями головы, но на другой день утром, изнемогая от нужды, вышли из городского забрала с крестами, и воевода их, Есиф Киприянов, кричал осаждающим: ‘Псковичи, посадники, и весь Псков! Повестую вам с челобитьем и с плачем: какая ни есть вам обида, ведают про то государь и ваш и наш князь великий, да Великий Новгород, а вы над нами учините милосердие, мы же вам животворящий крест целуем’. И псковичи посоветовались между собою и оказали милосердие, вышгородцы отпустили пленников, псковичи отошли от города и стали опять жечь новгородские села вправо и влево, по одним известиям, верст на пятьдесят от границы, по другим — верст на двадцать*.
______________________
* Пск., II, 36, Пск., I,241.
______________________
Новгородцы, отпущенные в Новгород Холмским без носов и губ, на одних навели страх, на других ожесточение и охоту к мщению. Сначала взял верх страх, стали говорить о мире, роптали на патриотов, владыка потакал такому говору. Послали к великому князю Луку Клементьева — просить опасу для послов, но приказали гонцу показывать вид, как будто не знают ничего о поражении под Коростынем, чтобы представить великому князю, будто не от нужды хотят мириться. Но когда Лука уехал, люди партии литовской ободрили народ и взяли верх.
‘Одной победой все дело переменится’, — говорили они. Надежда была на помощь от Казимира, и послали к нему гонца с просьбою прислать скорее войско на выручку Новгорода, а между тем отправили против врагов ополчение. По известиям московских летописцев, число отправленных простиралось, по одним, — до 30 000, по другим — до 40 000, по третьим — до 20 000, и всего вероятнее, что в этом войске было до 12 000 — число, показанное впоследствии убитыми. А по общей замашке летописцев прибавлять можно подозревать, что и меньшее преувеличено. Это войско предположили отправить двумя путями: половину — на конях вдоль Шелони, а другую половину — на судах. Положили ударить прежде на псковичей. До Новгорода, конечно, доходили известия, как медленно выходили псковичи, — с ними легче было сладить, всякая победа, хоть бы и над псковичами, ободрила бы новгородцев, внушила бы им надежду, дружнее тогда взялись бы все за дело ратное. И потому, оставив на время москвичей, думали обратить и самое посольство Луки в свою пользу — протянуть время переговорами и задержать Иоанна, пока расправятся со псковичами, а там Новгород с силами соберется, и победа придаст духу, тем временем от литовского великого князя помощь приспеет. И войско новгородское обогнуло западный берег озера, дошло до Шелони и следовало по ее левому берегу на псковичей. Но москвичи вернее и скорее получали вести из Новгорода, чем новгородцы о москвичах: в Новгороде были благоприятели Москвы, они-то дали знать сторожам, оставленным близ Коростыня, а сторожи сообщили Холмскому. Князь Холмский поспешил с своим войском прямо навстречу новгородцам, чтобы не дать времени пристать к ним той рати, которая шла на судах сзади. Летописцы, увеличивая новгородское войско от 20 000 до 40 000, уменьшают московское до 5000.
13 июля, в субботу, не доходя до селений Мусцы и Сольцы, новгородцы увидели на другом берегу реки московское войско. Несколько времени враги шли по одному направлению: эти на левом, те на правом берегу Шелони. Москвичи дошли до маленькой речки Дрянь, впадающей в Шелонь, и перебрели ее. Уже темнело. Москвичи остановились. Новгородские задиралы отпускали к ним через реку ругательства и похвалки. ‘Окаянные как псы лаяли, износя хульные словеса на самого великого князя’, — говорит московский летописец*. В московском стане одних раздражали и сердили такие приветствия, а другие стали призадумываться о том, что новгородцев гораздо больше, чем москвичей. ‘Братие, — ободрял воевода Холмский, — нам теперь мера послужить великому князю, своему государю, и биться с ними за государеву правду — хоть бы их триста тысяч было. Бог и Пречистая Богородица ведают, что правда вашего государя перед нами!’
______________________
* Соф., II, 192.
______________________
На другой день рано утром, в воскресенье, московские воеводы поставили войско в боевой порядок, заохочивали воинов к бою — припоминали лукавство и измену новгородцев перед государем. Холмский выехал перед войско, все сняли шлемы, все стали молиться. Холмский говорил громко:
‘Господи, Иисусе Христе, Боже, пособивший кроткому Давиду победить иноплеменника Голиафа и Гедеону с тремя стами одолеть множество иноплеменных! Пособи, Господи, и нам, недостойным рабам Твоим, над сими новыми отступниками и изменниками, восхотевшими покорить православную веру христианскую и приложить к латинской ереси, и поработить латинскому королю и митрополиту, и поминать имена врагов твоих, Господи, в Твоей соборной церкви!’
И все проникались мыслию, что идут против нечестивых отступников за веру и за государя, его же противники противятся Богу. Все были единодушны, все послушно готовились исполнять волю старейшего.
В новгородском войске, напротив, поднялось несогласие больших с меньшими — то несогласие, которое сотни лет волновало новгородские улицы, и теперь оно не заснуло и в поле, в великие минуты, когда решалась судьба их земли. Большие посылали меньших вперед, меньшие кричали: ‘Я чоловик молодый, испротерялся доспехом и конем, ступайте вы вперед, большие!’ С таким духом стояли новгородцы в боевом порядке. Враги поглядывали несколько времени друг на друга через реку, и вдруг, по приказанию Холмского вся рать московская крикнула свой ясак: ‘Москва!’ и бросилась с высокого берега в Шелонь. ‘Господа и братья, — кричали воеводы, — лучше нам здесь положить свои головы за государя своего, великого князя, чем со срамом возвращаться!’ ‘Дивное дело, — замечают летописцы, — в этом месте, как новгородцы сами после говорили, броду не было, но москвичи, не спрашиваясь броду, бросились в воду, и ни один конь не споткнулся с высокого берега, и никто не потерялся в глубине водной. Крикнули и новгородцы: ‘Св. София и Великий Новгород!’ И ударилась Москва с Великим Новгородом. Новгородцы стали прогонять москвичей за Шелонь, как вдруг нежданно сзади бросились на новгородцев татары, всегда ловко умевшие устраивать засады и показываться в тылу неприятеля’*.
______________________
* Новг. л., IV, 128.
______________________
Москвичи ободрились, Холмский приказал стрелять не в людей, а в лошадей, кони, взятые от работ, не приученные к войне, поднялись на дыбы, всадники, не умевшие владеть конями, падали с них стремглав, когда они в бешенстве несли их назад — не умели удержать и повернуть, народ был непривычный к бою: кто взят от кожевенного чана, кто от горшечной печи, отродясь не сидели на лошади, смерти ратной не видали, грому и треску оружия не слыхали, пороху не нюхали. Все столпилось, смешалось: передние ударились на задних, одни падали, другие на них летели с конями и в свою очередь были сбиты товарищами, бросились все врассыпную, метали оружие, щиты, скидали с себя доспехи. Песчаный грунт берега не давал им скоро бежать, москвичи догоняли их и поражали сзади копьями и сулицами. Татары ловили их арканами. Шелонское побережье устлалось трупами. Безоружные и раненые бежали, как безумные. Господь ослепил их, — говорит современник, — поглощенна бысть мудрость их, бежали в леса, бежали в болота, раненые заползали в чащи и там истекали кровью, те вязли в тине, более счастливые, у кого кони были пошибче, летели без оглядки до тех пор, пока кони под ними не падали и не испускали дух, а некоторых кони донесли до Новгорода, да они со страху не узнали его и бежали мимо него, дальше, пока не падали с издохшими конями: все еще раздавался у них в ушах страшный ясак — ‘Москва’. Московский летописец повествует, что двенадцать тысяч новгородцев поражено было на этом бою. Взяты были и начальники их, взяли тысячу шестьсот пленников, достались победителям и знамена с изображением святых, и договорная грамота с Казимиром: ее, верно, начальники побоялись оставить в непостоянном Новгороде, и даже тот писарь, который писал ее, достался в руки Холмского. Целый день на двенадцать верст гонялись за остальными москвичи, и сами выбились из сил, изрубливая и закалывая бегущих. ‘Что значит, — спросил Холмский пленных воевод, — что вы с таким множеством не постояли против нас?’ — ‘Мы, как увидели, — отвечали воеводы, — иные полки с желтыми знаменами, как услышали людской говор и страшный конский топот, — на нас ужас напал, и страх нас объял, и трепет нас пронял!’ Воеводы новгородские, конечно, разумели татар, появившихся неожиданно из засады, но москвичи дали этому ответу такой смысл, будто новгородцам представилось страшное видение — по устроению Божию в кару за их измену. Ставши посреди убитых и умиравших, затрубили москвичи победу и с весельем прикладывались к образам, нарисованным на новгородских знаменах, взятых с боя. В упоении торжества воеводы дали обет воздвигнуть в Москве храм Христова Воскресения в память этой победы.
Рать судовая доходила на помощь, но уже не пошла на бой — помогать было некому. Теперь уже москвичам опасаться было нечего, воеводы отправили отряды жечь новгородские волости и истреблять людей. Рати пошли на запад и опустошали неистово Новгородскую волость вплоть до реки Нарвы, отделявшей ее от земель Ливонского ордена. В другую сторону, к великому князю, послан был некто Замятия — известить, что помог Бог Москве и силы новгородские сокрушены.
Великий князь стоял тогда в Яжелбицах с братьями и со всем главным войском. 18 июля приехал Замятия. Великая радость исполнила тогда все московское войско. Иван Васильевич, в знак благодарности Небу, дал тотчас же обет — построить церковь в Москве во имя апостола Акилы: в день этого святого совершилась такая блистательная победа. К довершению удовольствия, явились псковские послы и известили, что псковичи вошли в Новгородскую волость, в угоду государю истребляют села, бьют людей и, запирая в избах, живьем сжигают.
Снявшись с лагеря, государь московский отправился в Русу, и там Холмский с товарищами своими привел к нему связанных новгородских воевод. ‘Вы, — говорил им Иван, — отступили света благочестия и приложились к латинству, отдавали отчину мою и самих себя латинскому государю’. Договорная грамота с Казимиром была в руках московского князя на уличение новгородцев. Тут-то верно пригодился Степан Бородатый, здесь он всего приличнее мог показать свои археологические сведения. Прочитав пленникам нравоучения в красивых выражениях, с приправою из духовных слов, Иван приказал четырех из них казнить смертью, а остальных больших людей, человек пятьдесят, в оковах отослать в Москву. 24 июля в разоренной Русе на площади отрубили головы сыну Марфы Борецкой, Димитрию, Василию Селезневу-Губе, Киприану Арбузьеву* и архиепископскому чашнику Иеремии Сухощеку. Это были самые горячие сторонники Литвы**.
______________________
* Иначе Арзубьеву.
** Новг, IV, 127-128, Псковск. Л., I, 241-242, II, 36, Соф. Л., I, П. С. Л., т. VI, 10-12, Соф. л., II, 192-193, Воскрес. П. С. Л., т. VIII, 164 — 165, Никоновск., VI, 27-30.
______________________
Вопль родных погибших на Шелони разносился по Новгороду. Марфа Борецкая, несмотря на собственное материнское горе, ободряла народ, и ее приверженцы, думая еще держаться, начали жечь посады и монастыри, чтоб не дать врагам пристанища на время осады: надеялись, что тем временем подоспеет литовская помощь на выручку. Ставили сторожей, день и ночь должны были они стоять на стенах и высматривать неприятеля. Но московская партия в Новгороде делала свое. Кто-то Упадыш заколотил 5 пушек (по некоторым спискам — 50), поставленных на стенах. Его казнили с единомышленниками. ‘Лучше бы тебе, Упадыш, не быть в утробе матерней, чем наречься предателем Новгорода!’ — восклицает летописец*.
______________________
* Новг. л., IV, 129.
______________________
Скоро последняя и единственная надежда на спасение пропала для Новгорода. Посол, отправленный к Казимиру, возвратился в Новгород. Ливонцы не пропустили его к королю: ливонцы, как немцы, не питали дружеских чувств к славянскому Новгороду, некоторые, однако, задумывались: не помочь ли в самом деле новгородцам, чтоб не дать усилиться Москве, другие советовали не мешаться в чужое дело. Магистр ливонский написал об этом к тевтонскому, но между тем посла не пустили далее. Недоброжелательствуя Москве более, чем Новгороду, ливонцы, однако, более, чем Москвы, боялись усиления союза польско-литовского и, таким образом, сами того не зная, стали полезными союзниками московского самовластия — допустили Москве покорять и порабощать соседей и приготовляли своему потомству через столетие ту же судьбу, какая в их глазах постигала Великий Новгород.
Надежды на Литву не было. Московская рать шла к городу. Отважиться выдерживать осаду было чрезвычайно трудно. Тут Упадыш пушки заколотил, а еще и голод угрожал. В город набежало множество народа из сел, укрываясь от неприятеля. Недоставало ржаного хлеба, пшеничный был, да очень дорог, доступен только богатым, вот по вековому обычаю поднимались бедные на богатых, житники на пшеничников, начались смуты и нестроения. Те, которые прежде, по наущению Марфы и ее приверженцев, так усердно прославляли вольность Великого Новгорода и Казимира, теперь ударили в вечевой колокол с иною целью. ‘Что, где ваш Казимир? — кричали они. — Где? Вот до чего довели вас прелестники, обманщики!’ И когда прежние их противники, московцы, явились, то не каменьями их встретили — со слезами у них прощения просили. ‘Не слушались мы вас, больших умных людей, — говорили они, — себе на беду, а послушались безумцев, что и сами пропали, и нас на горе подвели: теперь будем уже вас во всем слушать. Спасайте Новгород: идите бить челом великому князю, чтоб нас помиловал!’ — ‘Вот то-то, братцы, — отвечали им сторонники Москвы, — если б вы баб не слушали и зла не начинали, так и беды б такой не сложилось, но добро и то, что хоть теперь грех и безумие свое познали, мы не можем за дело сами взяться, а пошлем от нареченного владыки просить у великого князя опаса: если даст опас, значат смирится и не погубит своей отчины до конца’. Все пошли толпою на Софийский двор. Владыка стал научать их и ободрять и взялся быть ходатаем, он собрался в путь, с ним пошли священники от семи новгородских соборов, старые посадники и тысячские и пять житых от пяти концов. Повезли дары: нельзя было являться с пустыми руками к москвичам.
Великий князь из Русы 27 июля прибыл на берег Ильменя и стал между Коростынем и берегом (верно, устьем Шелони). Он готовился идти на Новгород — уничтожить его, если б Новгород упорствовал, но не расположен был отвергать покорности, тогда это было не в видах его. Притом же митрополит Филипп написал к нему послание и в нем увещевал простить новгородцев, если оной принесут повинную*.
______________________
* Акты Ист., I,518.
______________________
К стану его пристало судно, из него вышли нареченный владыка и послы. Они не смели явиться прямо пред лицо великого князя: уже тогда возникла в порядке московского самодержавия чиновная лестница и придворная обрядность, прежде новгородцы явились к боярам и поднесли поминки, принявшие их бояре доложили братьям великого князя, явились новгородцы перед князьями и также поднесли поминки, а братья доложили великому князю и вместе с боярами упрашивали его сжалиться и допустить к своим очам просящих пощады и милости. После этих обрядов позволено было послам войти в шатер великого князя. Увидев грозного победителя, новгородцы поклонились до земли, и владыка произнес:
‘Господин великий князь Иван Васильевич всея Руси, милостивый! Господа ради, помилуй виновных пред тобою людей Великого Новгорода, своей отчины! Покажи, господине, свое жалованье, смилуйся над своей отчиною, уложи гнев и уйми меч, угаси огнь на земле и не порушай старины земли твоей, дай света видеть безответным людям твоим, пожалуй, смилуйся, как Бог положит тебе на сердце!’
Владыка прервал эту речь слезами, новгородцы стояли с плаксивыми минами и поникшими головами.
Тогда братья великого князя стали просить о помиловании новгородцев.
За ними великокняжеские бояре повторили ту же просьбу, кланяясь своему повелителю.
Видел великий князь, — говорит летописец, — печалование и челобитье братии своей, и своей отчины, и бояр многих и князей, вспомнил грамоту отца своего, митрополита, полученную им на пути: как истинный пастырь стада и учитель, он просил его смиловаться над Великим Новгородом, если будет бить челом, и напоминал слова Господни. Иван объявил новгородцам свое милосердие. ‘Отдаю, — сказал он, — нелюбье свое, унимаю меч и грозу в земли и отпускаю полон новгородский без окупа, а что залоги старые и пошлины, о всем том укрепимся твердым целованьем по старине’*.
______________________
* Соф.л.,I,14.
______________________
Составлены были две договорные грамоты, по ним Новгород отрекался от союза с литовским великим князем Казимиром, обязывался не принимать врагов и всех лиходеев великого князя (поименованы сын Шемяки Иван можайский и Василий Ярославич боровский), не ставиться владыке на достоинство нигде, кроме Москвы, и ни у кого, кроме московского митрополита, объявлялся погреб всему, что происходило во время минувшей войны с обеих сторон, а новгородцы обязались не мстить никоею хитростью и не держать нелюбья к новоторжцам и вообще к пригородам Новгородской земли, из которых жители принимали сторону великого князя. Затем все прочее было повторением прежних грамот. Великий князь оправдывал на деле свое обыкновенное уверение, что он ничего не хочет более, как только хранить старину. Он сложил целование с тех жителей Новгородской волости, которые во время войны этим целованием признали свою непосредственную принадлежность господству его, и обратил их в прежнюю зависимость. Великий Новгород, с своей стороны, согласно договору с отцом великого князя, отступался от ростовских и белозерских земель, приобретенных новгородцами. Согласно договору с Василием Темным, этот новый договор уничтожал также вечные грамоты — должна была употребляться великокняжеская печать. Ненавистный Новгороду черный бор положено давать тогда, когда окажется нужным (доведется). Договор заключен Новгородом не с одним великим князем, но вместе и с сыном его, и, таким образом, утверждалось наследственное господство московского рода над Великим Новгородом в нисходящей линии. Великий Новгород обязался заплатить великому князю по определенным срокам 15 1/2 тысяч деньгами в отчет, а серебром в отвес: на Рождество Богородицы полтретьи тысячи (две с половиною), на Крещение 3000, на Великий день 5000 и на Успенье 5000. Новгородцы должны были эту сумму заплатить (добить) за новгородскую проступку. Это называлось копейное, т.е. пеня, налагаемая победителем. Иван, по милости, скинул одну тысячу. Хотя в договорных грамотах и поставлялось, что все земли новгородские отдаются великим князем назад, однако положено было, что Новгород уступает великому князю несколько северо-восточных земель, и новгородцы составили на вече грамоту к старостам* этих земель, извещая, что признают их собственностью великого князя** и слагают с них новгородское целованье***. В заключение великий князь примирил псковичей с новгородцами и поставил, чтоб все между ними осталось по старине, по прежним миродокончанным грамотам. Однако докончанье было более в пользу псковичей, чем новгородцев****. После договора великий князь угостил в знак мировой нареченного владыку и новгородских послов и отпустил дружелюбно в Новгород вместе с своим боярином Федором Давидовичем. Последний должен был привести к присяге на сохранение договора весь Новгород, от мала до велика. Когда великий князь узнал, что присяга дана, и получил часть копейного, то двинулся с войском в обратный путь*****.
______________________
* На Пинегу, на Кевролу, на Чаколу, и на Перьмские, и на Пильи горы, и на Немьюгу, и на Пинешку, и на Выю, и на Суру на Поганую.
** Земли осподы великих князей.
*** А то крестное целование Новгороду с вас долов,
**** Взял с Новгородцы выше первого, как Псковичи хотели.
***** Собр. госуд. гр., I, 26, 30, Акт. Арх. эксп., I,65, 69, 72 — 75, Карамз., VI, прим. 66.
______________________
В Москве воцарилась радость побеждающей народности, Москва гордилась торжеством своего великого князя, как своим собственным, Новгород поклонился не только лицу государя, но всей Москве, московская сила показала свой перевес над соперником. На последней стоянке пред столицею встретили великого князя его сын и брат, оставленные там в качестве правителей. За семь верст пред Москвою пестрела толпа народная, раздавались радостные приветы, праздновали старые и малые, и славные, и неславные. Когда Иван вошел в город, митрополит Филипп со всем Освященным собором, со крестами и хоругвями шел с Каменного моста до площадного колодца и благословлял и приветствовал воителя веры, карателя отступников, хранителя правды, правосудного и милосердого государя! ‘Слава великому князю! — восклицали москвичи. — Победил супостатов, непокорных привел в свою волю, приобрел корысть и славу!’
Новгород в довершение своих неудач получил известие, что и на Двине дело защиты старой свободы окончилось так же плачевно, как и на берегах Шелони. Слуга Великого Новгорода, изгнанник стола суздальского князь Василий, пришедший на Двину с новгородцами и корелами, собрал ополчение из двинян и заволочан и поплыл на судах навстречу воеводам, когда они вступали с московским войском и с союзниками. 27 июля, в тот самый день, когда победитель Иван прибыл на устье Шелони, сошлись неприятели и начали ожесточенную сечу. Бились на судах, вышли из судов, стали на берегу биться пешие — не только бились обычным боем, но, за руки взявши друг друга, резались. Москвичи порывались схватить двинское знамя, убили трех знаменщиков. Знамя три раза переходило из рук одного знаменщика в руки другого и наконец досталось московским рукам. Уже солнце закатывалось, двиняне утомились, — потеря знамени придала им уныния, и пустились они бежать, потерявши последние силы, а москвичи погнались за ними. Сам князь Шуйский бросился храбро на врагов, но был пронзен стрелою: его схватили, посадили в лодку и еле жива увезли в Холмогоры. Войско его рассеялось. Москвичи брали двинские городки один за другим, жгли селения, убивали жителей. Двинская земля подверглась тому же жребию, как и пространство от Торжка до Ильменя.
Так же расправлялись с поселянами берегов Мсты-реки те, которые были отправлены туда великим князем для разгрома. Вся волость Новгородская была опустошена, хлеб на полях сожжен или вытравлен лошадьми, хлеб в стогах и амбарах сожжен вместе с сельскими строениями, недобитые поселяне, потерявши имущества, спасали жизнь в болотах и лесах, и множество их потом умирало с голоду, от всеобщей скудости, и к пущей тягости Великий Новгород должен был платить великому князю копейное, а это копейное приходилось добыть от труда этих разоренных, лишенных пристанища, одежды, скота, утвари, орудий поселян, оплакивающих своих кровных, умерщвленных или сожженных живьем ратниками, своих младенцев, избитых о пни или брошенных в пылающие избы, — своих жен, изнасилованных, поруганных и замученных, свою горькую судьбу, доставшуюся в удел бедному труженику, — страдать за какой-то Великий Новгород, который хотел свободно жить на счет трудов его, в угоду великому князю, домогавшемуся овладеть этими трудами, чтоб отдать их другим господам — своим слугам! Участь Новгородской земли была неотрадна в истории: много терпела эта страна, бедно наделенная природою, и от голода, и от мора, и от огня, и от нашествия неприятелей, но такой беды, по замечанию современных летописцев, не было на них от века, как и земля их стала. Московские философы утешались тем, что все это совершилось от их же людей — изменников, за их отступление к латинству, и людская кровь, и вся земская беда будет взыскана на них от Господа Вседержителя, а пострадавшие получат награду в будущем веке!
Говорится в народе, что одна беда приводит за собою другие. Так, после ухода неприятеля над новгородскими поселянами самая природа дополнила бедствие, нанесенное москвичами. Народ из Русы и с Ильменского побережья, спасавшийся в городе, отправился отыскивать родные пепелища на судах, с женами, с детьми и скотом, некоторые купили себе и готовые хоромы и погнали по воде. Много судов повезло изгнанников, вдруг сделалась буря с вихрем и грозою, вздулись волны и разорвали врознь вереницу судов. Они разнеслись по бурному озеру. Разлученные друг от друга не в силах были подать взаимной помощи, напрасен был крик и вопль, все суда, — говорит летописец, — были опрокинуты и поплыли по водам пустые: погибло тогда до 7000 душ. ‘А все это Господь наказывал их за лукавые мысли злурадых человек — за их отступление к латинству’, — прибавляет тут же летописец, не давая себе отчета, в какой степени виноваты были жители Русы в отступлении к латинству*.
______________________
* Соф.л.,I, II. С. л., VI, 15.
______________________
На другой год Феофил отправился в Москву и был там поставлен: церковная независимость Новгорода исчезла, как и гражданская. Иван обессилил вольный город, парализировал его силы, но, верный своей системе — не ломать насильно векового здания, а, подкопав его основание, оставлять падать и разрушаться и в свое время уничтожить легким прикосновением, — Иоанн не трогал новгородской старины, ожидая, когда судорожные движения пораженной жизни вызовут его нанести ей последние удары. Он милостиво отпустил даже пленников, которых из Русы послал окованными в Москву.
Партия патриотов не умерла. Несколько лет придавленная противною, она опять взяла верх, масса народа группировалась около ее представителей, новгородским посадником был выбран один из заклятых врагов московского самовластия — Василий Ананьин. Ему подобные патриоты заняли должности. Они не могли не питать злобы к своим противникам в Новгороде, плачевный исход борьбы 1471 года они приписывали их измене, двоедушию и трусости. Начались ссоры, драки, безладица. Афанасьевы, Селезневы, сын Марфы Борецкой, Федор, староста Федоровской улицы Панфил, ездивший к Казимиру, и другие главные представители бывшей литовской партии сделали набег на Славкову и Никитину улицу, приколотили некоторых из своих противников и ограбили их достояние. То же сделалось с боярами Полинарьиными. Буйство, неурядица, произвол личной свободы и прежде составляли характер новгородской жизни, теперь неистовство политических страстей доводило до высшей степени эти обычные качества. Люди московской партии не могли нигде себе найти управы: терпели насилия, поругания и обратились к великому князю — просить защиты. Этого и нужно было Ивану. В 1475 году с своими боярами он отправился в Новгород и, доехавши до Волока, встречен был новыми жалобниками: они описывали ему свое тяжелое положение и просили суда и защиты. Великий князь, не выставляя на вид своих намерений, объявил, что едет в Новгород с миром, как будто для посещения своей отчины — в гости к новгородцам. Зажиточные люди засуетились: надобно было принимать гостя, учреждать ему пиры и дарить его. По старым обычаям, князю, как и владыке, и вообще почетному лицу, делалась встреча. Феофил, степенный посадник, тысячский, несколько бояр и житых людей отправились приветствовать гостя, с ними был и неудачный защитник Заволочья — кормленый князь Василий Шуйский-Гребенка — последний княжеского происхождения слуга Великого Новгорода. Новгородцы поклонились великому князю за девяносто верст от Новгорода, на реке Холове. Владыка привез ему в подарок две бочки вина, все другие — по меху вина. Иван обошелся с ними ласково, устроил им походный пир и отпустил с честью. Несмотря на то, что в числе пирующих были Ананьин и Афанасьев, на которых великий князь уже сильно гневался, он не дал им заметить ни малейшего нерасположения. Новгородцы воротились довольные. В Плошкине, за двадцать пять верст от Новгорода, была ему другая встреча: явились старые посадники и бояре и староста городищенский, первые поднесли ему по меху вина, староста от всех городищан бочку вина, 25 яблок и блюдо винных ягод.
21 ноября приехал московский государь на Городище. 22 ноября он пригласил к себе на обед владыку, князя Шуйского, степенного посадника, тысячского и несколько знатных людей. Тут, как будто в укор новгородскому правительству, явились толпою просители из разных мест Новгородской земли. Одни просили приставов оберегать их от московских воинов, а другие жаловались на свое управление. Земля эта, — говорит летописец*, — долго в своей воле пребывала, великих князей не слушала, оттого и зла много было в этой земле — убийства, грабежи, кто кого насилил, тот того и разорял. 23-го Иван поехал в город. Княжеский приезд исстари был праздником, так казалось и теперь: владыка, с игуменами монастырей, с протоиереями соборов и со множеством духовенства вышел встречать его в священных одеждах, за духовными шли стройно чиновники, за ними толпился народ. Великий князь приложился к образам, напутствуемый благословением владыки, поехал прямо к Св. Софии, там в глазах народа кланялся иконам и гробам и слушал обедню, стоя на устроенном для него месте. Окончилась обедня. Феофил пригласил гостя на пир. Иван казался очень весел, после дружеских разговоров с новгородскими боярами и в видимо хорошем расположении духа он уехал на Городище, владыка ехал за ним с вином: по обычаю, следовало гостя провожать с вином и выпить с ним, прощаясь, у места его жительства.
______________________
* Соф. л., II, 202.
______________________
Через день после того, 25 ноября, приехал к Ивану владыка с некоторыми значительными людьми, — в их числе с Василием Казимиром, бывшим прежде в плену у Иоанна. Неизвестно, призваны ли они были или сами явились. Вдруг являются челобитчики из Славковой и Никитиной улиц просить суда. Ивану прежде известно было это дело, но он не показал этого: выслушал внимательно, дал своих приставов — звать к суду обвиняемых, а потом, обратясь ко владыке и новгородцам, сказал: ‘И ты бы, мой богомолец, и вы, посадники нашей отчины, сказали бы Великому Новгороду, чтоб дать своих приставов на этих насильников, на которых я дал моих. Я хочу рассмотреть это дело, и ты, богомолец, и вы, посадники, у меня тогда будьте: мне хочется дать обиженным управу. ‘Бояре, — сказал он, обращаясь к двум из своих бояр, — идите к отчине моей, Великому Новгороду, чтоб дал приставов на обидящих братий своих!’ Срок был назначен на другой день, 26 числа, в воскресенье.
В этот день на Городище явились две толпы с двух сторон, в одной стояли истцы, в другой — ответчики. В числе последних был и сам степенный посадник. Иван расспросил, выслушал и сказал, что он жалобников оправляет, а тех, которые делали наезды, грабили и били, — обвиняет. Новгородцы с владыкою, стоявшие близ князя в качестве соучастников суда, были, в сущности, простыми зрителями. Ответчиков великий князь приговорил к уплате требуемого иска, которого показано было на сумму полторы тысячи рублей, и приказал детям боярским взять несколько лиц под стражу, в том числе степенного посадника и Марфина сына. Феофил вызывался взять их на крепкие поруки в уплате требуемой суммы. Тут, взглянувши значительно на Афанасьева, великий князь сказал: ‘Ты поиман и в том, что мыслил Новугороду от меня, великого князя, отдаться за короля!’ Разошлись новгородцы.
Но на третий день после того услышал владыка, что великий князь не думает ограничиться только взысканием денег, а хочет казнить виновных за грабежи, побои и убийства в драке. Феофил с посадниками отправился к нему и стал просить помилования от лица всего Новагорода.
Великий князь отвечал: ‘Известно тебе, богомольцу нашему, и всему Великому Новугороду, нашей отчине, сколько от этих бояр чинилось лиха и прежде, а нынче, что ни есть лиха в нашей отчине, все от них чинится, как же мне их за то лихо жаловать!’ И он отправил в оковах в Москву Василия Ананьина, Федора Борецкого, Ивана Афанасьева с сыном Алферием, Богдана Есипова, Лошинского. Тогда владыка стал просить за других. Так как последних Иван Васильевич не считал главными своими неприятелями, то сказал, что прощает их, только с тем, чтоб они загладили свою вину. Вслед за тем великий князь принимал другие жалобы на бояр и защищал обидимых. Великий князь действовал с большим расчетом. Он уцепился за давнюю неприязнь черни к боярам, он этим показался защитником бедных против богатых, слабых против сильных и оставлял к себе расположение.
Но усобицы в Новгороде были такого свойства, что когда сами бояре ссорились между собою, то искали опоры в черном народе, а черный народ вооружался против бояр и в то же время примыкал к другим боярам. Так вращались политические партии, и одна против другой подбирала пособников себе из черни, выставляла противников утеснителями, а себя охранителями черного народа. Великий князь знал, что враждебная ему партия успела привлечь на свою сторону толпу и обидчиками народа явились в глазах народа бояре московской стороны, надобно было представить народу, что обидчики его есть именно бояре, противники великого князя, которые не только народ на дурное увлекают, но и обижают: потому-то он придал суду над своими врагами такой характер, как будто он судил их как врагов и утешителей народа.
После суда начались угощения. Богатые новгородцы один за другим устраивали у себя пиры и приглашали великого князя. После каждого такого пира следовали подарки Ивану: обыкновенно ему дарили корабленники — португальские золотые монеты с изображением корабля, бывшие тогда в ходу: их давали по тридцати или по двадцати штук, дарили сукна поставами, рыбьи зубы, бывшие тогда роскошью, золотые ковши, кубки, лисиц, соболей, некоторые дарили бочки вина. Так прошли декабрь и январь. Иван Васильевич отличался наследственными хозяйственными наклонностями московских государей — собирать все возможное к себе в дом. Гостя следовало дарить: так было в обычаях. Даже те, которые не успели учредить пиров и покормить его, приносили на Городище подарки, не только житые люди, купцы, но и молодые (черные) люди, приходившие с челобитьем, приносили дары. С своей стороны и великий князь жаловал — кому камку, кому ковш, кому одежду, смотря по достоинству. Его свита также принимала подарки, требовала их, когда медлили давать, и даже сама грабила. Расположившись по селениям и монастырям, во множестве окружающим Новгород, люди великого князя, — говорит летописец, — причиняли большие насилия жителям посадов по обеим сторонам Великого Новгорода. Нагрузивши свои повозки добром всякого рода, великий князь попрощался дружелюбно с новгородцами 26 января. Владыка, князь Василий Шуйский и несколько знатных особ провожали его до первого стана и в последний раз подарили ему на дорогу вина, а великий князь сделал для них прощальный обед и дал им прощальные подарки. Всем этим великий князь показывал, что он держит Великий Новгород по старине и посещает его, как посещали исстари князья. Но разница была та, что тогда приемы делались по воле, а теперь — по неволе. В последних числах марта 1476 года Новгород отправил в Москву посольство — просить отпуска задержанных. На челе посольства был владыка. Великий князь принял их ласково, угощал пирами — и не отпустил из задержанных никого.
Самое важнейшее дело его был — суд. Великий князь ухватился за эту ветвь самобытности Новгорода, и притом так, что, казалось, не он сам начинал, а новгородцы ему подают право к дальнейшим переменам и стеснениям их свободы. Он рассчитал, что после суда на Городище придут судиться к нему и в Москву.
Издавна одно из важнейших прав новгородской свободы было то, что новгородца нельзя было судить в чужой земле, на низу. Новгородец — вольный человек, подлежал только своему суду.
Теперь нарушалось это право, и повод к нарушению давали сами новгородцы. Один из бывших посадников, Василий Никифорович Пенков, поехал в Москву судиться с Иваном Кузьминым. По их примеру отправились в Москву за тем же и другие: житые люди, вдовы и поселяне. Это было под руку и боярам, и житым московской партии, которые, по злобе своих противников, не могли найти управы на новгородском суде, кстати было это и черному народу: великий князь выказывал себя его защитником против знатных и богатых. Великий князь хорошо пользовался слабыми сторонами новгородской жизни и употреблял для своих видов эту давнюю вражду сословий. Из Москвы отправляли приставов за ответчиками. В числе последних был некто Захария Овинов, также из бывших посадников, призванный сначала ответчиком, он для своего оправдания стал сам истцом на других. В Москве принуждали тех, которые искали там управы, произносить присягу государю, а эта присяга имела такой смысл, что те, которые ее давали, признавали над собою непосредственную власть великого князя, — по выражению того времени, задавались за государя.
27 февраля 1477 года между такими челобитчиками приехали в Москву подвойский Назар да дьяк веча Захар. В Москве разумели их послами от владыки и всего Великого Новгорода. Вместо того чтоб великого князя и его сына, которого имя поставлено в договоре вместе с отцовским в значении соправителя, назвать господами, они назвали их государями. С утверждением самодержавного начала получили важное значение титулы, которые впоследствии играли такую значительную роль в нашей государственной истории и не один раз служили предлогом к войнам. Великий князь тотчас придрался к этому и на вопрос о титуле завязал решительное дело о судьбе Великого Новгорода. Он отправил в Новгород послов, бояр своих — Федора Давидовича, Ивана Тучкова и дьяка Василия Далматова — нарочно по этому вопросу.
Ставши на вече, послы сказали: ‘Великий князь велел спросить Новгород: какого государства он хочет?’
Вече заволновалось. ‘Мы не хотим никакого государства!’ — кричали новгородцы.
‘Но Великий Новгород, — сказали послы, — посылал к великому князю от владыки и от всех людей Великого Новгорода послов своих, Назара и Захара, бить челом о государстве, и послы назвали великого князя государем’.
‘Вече никогда не посылало! — кричали новгородцы. — Вече никогда не называло великого князя государем! От века не было того, как и земля наша стала, чтобы какого-нибудь князя мы называли государем! Мы всякого своего князя называли господином, а не государем. А что великому князю сказывали, будто мы посылали, так это ложь!’
Остается темным, участвовал ли Феофил в этой проделке, скорее надобно предположить, что нет и его имя принято было против его воли. Кажется, все это сложилось само собою — от суда. Так как приходившие судиться произносили присягу, в которой именовали великого князя государем, то кружок бояр, хотевший возвыситься чрез угоду великому князю, заметив, что ему особенно нравится такой титул, задумал эту проделку. Новгородские послы остались в Москве, иначе им было бы худо, если б они воротились в Новгород. Великокняжеских послов попросили объяснить, какая же перемена будет, когда Новгород назовет великого князя государем, вместо господина. Те сказали: ‘Коли вы его назвали государем, значит — вы за него задались, и следует быть суду его в Великом Новгороде, и по всем улицам сидеть его тиунам, и Ярославово дворище великому князю отдать, и в суды его не вступаться!’
Новгородцы пришли в негодование, ясно было, что добираются до последних прав их самобытности. Народ кричал: ‘Как смели ходить в Москву судиться и присягать великому князю, как государю!.. Этого от века не делалось, и в докончанье сказано, чтоб новгородца не судить на низу, а судить в Новгороде! Давайте сюда тех, кто ездил судиться!’
31 мая притащили на вече Василия Никифорова Пенкова и Захара Овинова.
‘Переветник! — кричали новгородцы на Василия. — Ты был у великого князя и целовал ему на нас крест!’
‘Я был у великого князя, — сказал Василий, — и целовал ему крест в том, что служить мне, великому государю, правдою и добра хотеть, а не на государя моего Великий Новгород и не на вас, свою господу и братию!’
Прижали Захара, и Захар доказывал на Василия, что тот целовал крест на Новгород.
Форма присяги, употребительная в Москве, до уничтожения веча не была известна в Новгороде. Она отзывалась большим раболепством, непривычным для вольных людей, какими считали и называли себя новгородцы. Присягнувший по-московски должен был, в случае нужды, действовать против Новгорода и доносить великому князю о всяком сопротивлении ему или недоброжелательстве.
Новгородцы убили каменьями Василия.
Не спасло и Захара более искреннее сознание. Убили и его. Убили и брата его, Кузьму. Псковская летопись говорит, что тогда изрубили топорами в куски и Василия Ананьина, если здесь не ошибка и имя Ананьина не поставлено случайно вместо кого-то иного, то, верно, этот пленник был освобожден Иваном с условием присягнуть ему как государю и не имел духа отказаться от такой свободы. Тогда некоторые из бояр, благоприятелей Москвы, увидели над собой беду и бежали из Новгорода. Их обласкали, наградили в Москве. Их примеру последовали другие, беглецы рассказывали, что Новгород взбунтовался, хочет опять Казимира, и подстрекали великого князя наказать войною непокорную отчину.
Великокняжеских послов продержали в Новгороде шесть недель и потом дали им такой ответ:
‘Бьем челом господам своим великим князьям, а государями их не зовем, суд вашим наместникам по старине, на Городище, а у нас суда вашего княжеского не будет, и тиунам вашим у нас не быть, дворища Ярославова не дадим вам. Как мы с вами на Коростыне мир кончили и крест целовали, так на том докончании и хотим с вами жить, а с теми, что поступали без нашего ведома, ты, государь, сам разведайся: как хочешь, так их и казни, но и мы тоже, где которого поймаем, там и казним, а вам, своим господам, бьем челом, чтоб держали нас по старине, по крестному целованью’.
Так как лето в этот год не было такое сухое, как в 1471 году, то Иван Васильевич ожидал осени. Наконец приблизился октябрь. Великий князь созвал совет, пригласил митрополита, архиереев, братьев своих и воевод по-прежнему в Москву, принимал вид соболезнования — едва от слез удерживался, и объявлял, что Великий Новгород снова отступил от крестного целования, изменяет православной вере, отдается латинскому государю. Все признали, что следует идти войною на вероломных отступников. По-прежнему великий князь, приготовляясь в поход, совершал молебствия в главных московских церквах, поклонялся мощам святителей, гробам прародителей, ездил по монастырям, раздавал милостыню, путешествовал к Троице, чтоб испросить у Св. Сергия ту помощь, которую некогда чудотворец даровал Донскому, потом великий князь послал двух гонцов в подручные земли: одного в Тверь, другого во Псков, 30 сентября отправил Новгороду складную грамоту и 9 октября двинулся сам из Москвы в Торжок.
Ополчение шло по Новгородской земле, как и прежде, разными дорогами. Сам великий князь следовал из Торжка на Волочок, с ним шли володимирцы, переяславцы, костромичи, суздальцы, юрьевцы, тверские полки, из Торжка на Деман пошли с князем Андреем ростовцы, ярославцы, угличане и те бежичане, которые волею и неволею изменяли Великому Новгороду и служили великому князю, на восток между Деманом и Яжелбицами шли полки южных частей Московского государства: калужане, серпуховцы, алексинцы, рузане, с ними были и отпавшие от Новгорода новоторжцы и волочане. Другие отряды были распущены на все стороны по Новгородской волости, от Заволочья до Наровы — немецкой границы и до литовского рубежа рассыпались ратные люди, жгли, убивали, полонили. В строгом смысле нельзя назвать этого войною — войска не встречали сопротивления: били безоружных, безответных, безропотных. На дороге к великому князю являлись новгородские бояре бить челом и служить против своего отечества. Так великий князь достиг Ильменя и остановился на правом берегу озера в Сытинском погосте. Здесь явился к нему владыка с новгородцами просить мира.
‘Господин великий князь Иван Васильевич всея Руси! — говорил владыка. — Я, богомолец твой, и архимандриты, и игумены, и все священники седми соборов новгородских бьем тебе челом. Меч твой ходит по Новгородской земле, кровь христианская льется. Смилуйся над своею отчиною: уйми меч, угаси огонь. Отпусти в Великий Новгород бояр, которых ты свел на Москву в первый твой приезд’.
За владыкою, приносившим свое челобитье от духовенства, говорили о том же миряне от лица всех сословий Великого Новгорода, людей вольных, и просили, чтоб великий князь поручил своим боярам переговорить с ними.
Великий князь пригласил их обедать и назначил бояр для переговоров. И на этих переговорах новгородцы просили прекращения войны и отпуска задержанных в Москве бояр. Один из послов, Лука Федоров, предложил, чтоб великий князь ездил в Новгород только на четвертый год судить такие дела, которые не могли решить наместник с посадником, и брал бы за то тысячу рублей. Последний приезд великого князя был так тяжел, что новгородцы хотели оградить себя положительными правилами на время подобных посещений. Житые люди жаловались, что проживающие на Городище люди великого князя (мукобряне, от слова мука и брать, т.е. получающие муку в продовольствие) позывают новгородцев на суд в Городище и просили восстановления древнего права, чтоб тяжбы между новгородцами и княжескими людьми решались смесным судом посадника с наместником.
Когда бояре доложили великому князю, он велел дать новгородцам такой ответ:
‘Вы сами знаете, что присылали к нам, великим князьям, от нашей отчины Подвойского Назара да вечного дьяка Захара, и они назвали нас государями. По вашей присылке и челобитью мы отправили ко владыке и ко всему Великому Новгороду своих послов и велели спросить: какого государства вы хотите в Великом Новгороде? Вы заперлись и сказали, будто послов к нам не присылали, и на нас, великих государей, взвалили, будто мы над вами чиним насилье, и ложь положили на нас, своих государей. Много и других неисправлений чинится от вас, но мы все ждали вашего обращения, а вы явились еще лукавнейшими. За это мы более не возмогли терпеть и положили идти на вас ратью, по Господнему словеси: ‘Аще согрешит брат твой, шед, обличи его пред собою и тем едином, и аще послушает тебе, приобрел еси брата твоего, аще же не послушает тебе, поими с собою два или трех свидетелей, при устах бо дву или триех да станет всяк глагол, аще же и тех не послушает, повеждь Церкви аще и о Церкви нерадети начнет, буди ти якоже язычник и мытарь’. Вот мы так и поступили: посылали к вам, своей отчине: престаните от злоб ваших, а вы не захотели и вменились нам яко чужи. И мы, положа упование на Господа Бога и Пречистую Его Матерь, и на святых, и на молитвы прародителей своих, пошли на вас за ваше неисправление’.
Другой боярин говорил послам от имени великого князя:
‘На тех бояр, о которых вы просите, весь Великий Новгород бил челом, от них делалось много зла и Великому Новгороду, и волостям его: наезды, грабежи, отнятие животов людских, пролитие христианской крови. Да не ты ли, Лука Исаков, был тогда истцом на них, и не ты ли, Григорий Киприанов, приходил на них жаловаться от Никитской улицы? Я, великий князь, и так по просьбе владычной и вашей помиловал их и не казнил, а вы нынче и тех виновных вставливаете в ваши речи! Не по пригожу вы бьете челом, и как мне вас жаловать?’
Видно было, что отвод в чужую землю так оскорблял новгородцев, что прежние враги задержанных бояртеперь, ради народных прав, стали за них ходатаями.
В заключение великокняжеские бояре прибавили:
‘А захочет Великий Новгород бить челом, то он знает, как ему бить челом!’
В этих словах скрывалось что-то загадочное и зловещее, неизвестно, до какой степени поняли их смысл новгородцы. Они ушли без успеха.
А между тем великий князь приказал своим отрядам захватить поскорее окологородные монастыри, пока новгородцы их не сожгли, и сам 27 января переехал в санях чрез Ильмень и стал в селе Лошинского (за три версты от Новгорода, близ Юрьева монастыря). Лошинского держали в Москве: село его делалось конфискованным. Отряды русские один за другим начали захватывать монастыри. Сначала овладели линией монастырей и сел, опоясывавших Новгород с Софийской стороны. Воеводы заняли Юрьев, Аркаж, Пантелеймонов, Мостищенский, и так войско расположилось до самой реки Пидьбы, Торговая сторона оставалась несколько дней незахваченною, только на Лисичьей Горке стал князь верейский. Народ из сел бежал в Новгород, и скоро город переполнился населением. Новгородцы старались возить туда запасы.
Посадники и житые из пяти концов явились опять с челобитьем прекратить войну, но великий князь приказал им отвечать то же, что и прежде: ‘Зачем они отпираются от того, с чем приезжали послы, и не объявили, какого государства они хотят: они возложили на него ложь’. ‘А восхощет, — присовокупили бояре, — великим князьям Великий Новгород бить челом, вы сами знаете, как бить челом’. Великий князь еще раз вынуждал Новгород самому просить уничтожения своей самобытности и свободы. В первых числах декабря отряды появлялись гуще и гуще, захватили Городище, Сковородку, Ковалев, Волотово и, наконец, Деревяницу. 3 декабря все войска были в сборе под городом, и Новгород был замкнут со всех сторон. Псковичи пришли поздно: они все отговаривались пожаром и только после двукратного приказания должны были идти.
В Новгороде беспрестанно происходили волнения. Посольство отправлялось от одной партии, другая хотела защищаться до последней капли крови, построили стену через Волхов, укрепляли острог. Но владыка и умеренная партия решились успокоить великого князя и взвести на себя вину, в которой, быть может, из них никто не был виноват.
5 декабря явились они снова в стане великого князя и сказали: ‘Мы винимся в том, что посылали Назара да Захара и перед послами великого князя заперлись’.
‘А коли вы, — отвечал великий князь через бояр, — владыка и вся отчина моя Великий Новгород, пред нами, великими князьями, виноватыми сказались, и сами на себя теперь свидетельствуете, и спрашиваете: какого государства мы хотим (хотя те и не спрашивали), то мы хотим такого государства в нашей отчине Великом Новгороде, как у нас в Москве’.
Новгородцы уехали советоваться с вечем и 7 декабря снова прибыли, уже в сопровождении пяти человек от черных людей. Они думали предложением нового источника доходов смягчить великого князя, зная по опыту его любовь к приобретению, и один из посадников, Феофилакт, предложил: пусть бы великий князь брал на каждый год с сохи по полугривне, держал бы наместников своих и в пригородах, как в Новгороде, только чтоб суд был по старине, не было вывода из Новгородской земли и на службу в Низовскую землю новгородцев не посылали. ‘А мы рады, — говорили они, — боронить те рубежи, что сошлись с новгородскими землями, да чтоб великий князь в боярские вотчины не вступался’.
Великий князь чрез своих бояр дал им такой ответ: ‘Я сказал вам, что хотим такого государства, какое в нашей Низовской земле, на Москве, а вы нынче сами мне указываете и чините урок нашему государству, так что же это за государство?’
— Мы не учиняем урока государства своим государям, великим князьям, — отвечали новгородцы, — но Великий Новгород низовской пошлины (обычая) не знает: как наши государи великие князи держат, там в Низовской земле, свое государство?
Тогда великий князь заговорил через бояр прямым языком и ясно сказал, чего он хочет:
‘Вы мне бьете челом, чтоб я вам явил, как нашему государству быть в нашей отчине, так знайте, что наше государство таково: вечу и колоколу в Новегороде не быть, как в нашей вотчине того нет, посаднику не быть, государство свое нам держать, как следует великим князьям, как держим мы свое государство в нашей Низовской земле, и земли великих князей, что за вами, отдать нам, чтоб это наше было. А что вы бьете челом мне, великому князю, чтоб не было вывода из Новгородской земли и чтоб мне не вступаться в боярские земли, так мы тем жалуем свою отчину, и суд будет по старине в Новгороде, как в земле суд стоит’.
Владыка с послами отправился в Новгород.
После того шесть тяжелых дней прошло в борьбе Новгорода с самим собою. Бояр-землевладельцев обнадеживало обещание великого князя, что если Великий Новгород, по его хотению, откажется от веча и вечевого порядка, то по крайней мере имения останутся за ними и их самих оставят на месте, напротив, казалось ясно, что когда они станут упрямиться и стоять за вече, колокол и посадника, то веча, колокола и посадника у них все-таки не будет, да сверх того отнимут у них вотчины и самих зашлют далеко. Одни соблазнялись примером своей братьи: те, что передались Иоанну на дороге, когда он шел к Новгороду, и те, что перебежали к нему из Новгорода после, приняты им ласково. Другие готовы были теперь согласиться на все, лишь бы остаться самим в своей земле, и надеялись со временем дело поправить. И они решились пожертвовать самобытностью Великого Новгорода, когда уже невозможно было удержать ее. Они пытались сохранить хоть то, что казалось возможным еще сохранить.
Владыка с прежними послами поехал в стан и объявил, что Новгород согласен отложить и вече, и колокол, и посадника, лишь бы государь не вступался в боярские земли, оставил суд по старине да чтоб не было ни позовов к суду, ни выводов людей из Новгородской земли в другую. Великий князь повторил прежде данное обещание. Все казалось улаженным. По своим старым понятиям послы думали, что теперь остается писать договор и с обеих сторон целовать крест. ‘Бьем челом, — сказали они боярам, — чтоб великий государь дал крепость своей отчине Великому Новгороду и поцеловал крест’. Бояре пошли с этим к великому князю и, воротившись к послам, сказали, что великий князь целовать креста не будет. Новгородцы просили, чтоб в таком случае государевы бояре поцеловали за него крест. Бояре, доложивши об этом великому князю, воротились снова к послам с таким ответом: ‘И боярам великий князь целовать креста не велит’. Дико и непривычно казалось новгородцам обещать без крестного целования, этого они не слыхали и в толк не могли взять. Казалось им, что кто ж нибудь да должен целовать крест. ‘Так пусть наместник, который будет оставлен в Великом Новгороде, крест целует’, — сказали они. Бояре передали им на это ответ великого князя, что ‘целовать креста не будет и наместник’. Послам оставалось ехать в город и передать вечу то, что услышали, они, по обычаю, просили отпуска и опасной грамоты для проезда назад. Но великий князь не дал им грамоты и не объяснил им причины, почему не дает. Поневоле они должны были оставаться в стане. Там пробыли они до конца декабря.
Иван Васильевич домогался еще кое-чего и хотел довести новгородцев, чтоб они догадались и предложили сами. Он знал, что хотя они и согласились расстаться с вечем, да не все, и те, которые второпях дали согласие, еще не свыклись с этой мыслью. Московский способ — волочить дело — действовал убийственнее, чем всякое неприязненное нападение. Напротив, тогда город был укреплен твердо, и если б москвичи сделали нападение, то новгородцы воодушевились бы мыслью о защите своей гражданской святыни, — отчаяние придало бы им и духа, и отваги, и Новгород хотя бы все-таки и достался Москве, да не так легко. Московский государь понимал это и предпочел томить город. Новгородцы, не зная, что с ними затевают, делали и такие, и инакие соображения и догадки: задумав одно, переходили к другому, третьему и ума не прибирали, а между тем положение города день ото дня становилось печальнее: кругом переняты были все пути — ни входу, ни выходу, запасы истощились, начался голод, от тесноты и голода явились болезни и, наконец, открылся мор. Чем больше было мнений и толков, тем больше несогласия и раздоров, одни винили других, те кричали: ‘Идем биться!.. умрем за Св. Софию!’ Другие кричали: ‘Остается нам задаться великому князю!’ Чернь восстала на бояр, бояре на чернь, там — плач, рыдание, голодная смерть, тут — ссоры, драки, убийства, и колебались они, говорит летописец, как пьяные. Было полное разложение всякого гражданского порядка. Тогда князь Василий Шуйский увидел, что Великий Новгород окончательно погиб и ему уже нечего в нем делать. 28 декабря князь явился на вече, отблагодарил за хлеб за соль, сложил с себя целование Великому Новгороду и объявил, что идет бить челом великому князю. Новгородцы не могли его остановить, не смели, — говорит летописец, — ничего ему и сделать, боясь великого князя. Сложив с себя целование, два дня он еще пробыл в Великом Новгороде и 30 декабря поехал в московский стан и отдался московскому государю. Иван принял дружелюбно последнего кормленого князя новгородского и даже одарил его.
Накануне этого дня великий князь узнал уже, что Шуйский отказался служить Великому Новгороду, он понял, что Новгород доведен уже до того положения, когда пришла пора заговорить с задержанными послами. Их призвали, по их же просьбе, к великому князю на глаза.
‘Вы мне били челом, — сказал он, — чтоб я отложил гнев свой, не выводил бы людей из Новгородской земли, не вступался в отчины и имущества людские, чтоб суд был по старине и чтоб вас не наряжать на службу в Низовские земли. Я всем этим жалую свою отчину Великий Новгород’.
Послы поклонились. Иван более ничего не говорил. Послы должны были выходить от него в прежнем недоумении, то, что теперь им сказано, они слышали в третий раз: ничего нового им не сказано и отпуска не объявлено. Новгородцы не понимали, для чего их еще держат и чего еще вымогают.
Но как только они вышли от великого князя, бояре сказали им: ‘Князь великий велел вам вот что сказать: чтоб наша отчина, Великий Новгород, дал нам волости и села, нам, великим государям, нельзя без того держать свое государство на своей отчине в Великом Новгороде’.
— Мы скажем об этом Великому Новгороду, — отвечали новгородцы.
Их отпустили. Должно думать, и странно, и ужасно показалось это Великому Новгороду: обещали не вступаться в вотчины, а требуют их разом! 1 января явились послы опять в стан московский и сказали: ‘Великий Новгород дает Великие Луки и Ржеву Пустую на литовской границе’. Быть может, здесь было не без хитрости. Новгородцы давали волости поблизости к Литве, чтоб скорее поссорить Москву с Литвою и тогда потом самим пристать к Литве. Великий князь не взял этих волостей и не сказал, чего он хочет, предоставляя Новгороду назначить добровольно.
Послы были отпущены.
Издавна завидовали бояре богатству владычных и монастырских имений, теперь бояре рассудили, что если уж нужно какими-нибудь вотчинами отделываться, то лучше церковными, а не своими. Опять владыка с теми же послами 4 января прибыл в стан и сказал, что Великий Новгород дает ему десять волостей церковных* и сверх того все волости, как владычние и монастырские, так и боярские, и всех новгородцев вообще в Торжковской земле.
______________________
* Владычних 4, Юрьевского монастыря 3, Деманского 1, Антониевского 1, Тубас волость 1.
______________________
Великий князь отвечал, что он не берет этого.
‘Так пусть же, — сказали послы боярам, говорившим с ними от имени великого князя, — государь сам смыслит, как ему свою отчину жаловать и сколько волостей взять, а отчина его Великий Новгород покладается на Бога и на него’.
Бояре пошли к князю и воротились с таким ответом: ‘Государь велел сказать: взять мне половину всех волостей владычних и монастырских во всей земле, а новоторжские все — чьи бы то ни были’.
Послы ушли в Новгород и 6 января пришли с согласием, но просили, чтоб государь пожаловал бедные монастыри — не отнимал у них земель, а ограничивался бы шестью богатыми монастырями*. Великий князь согласился. ‘Пусть идут в город, — сказал он своим боярам, — и напишут на список половину владычних и монастырских волостей, только чтоб не таили ничего, а что утаят — та земля великих князей’.
______________________
* У Юрьева, Антоньева, Благовещенского, Аркажа, у Никольского в Неревском конце и у Михайловского на Сковородке.
______________________
На другой день владыка с послами принесли список. Уже Новгород был безропотен, голод дошел до ужасных размеров, мор усиливался, чего бы ни потребовал победитель — побежденный на все согласится наперед. Но по расчету великого князя следовало его еще помучить и дать памяти. Послы надеялись, что все уже окончено, и владыка сказал боярам: ‘Пусть государь пожалует отчину свою, чтоб христианство до конца не гибло, теснота, и голод, и мор в городе’.
Но бояре не слишком разжалобились и сказали: ‘Князь великий велел вам сказать: вы явили дань со всех волостей новгородских с сохи по полугривне, по семи денег, а какая ваша соха?’
— Наша соха, — отвечали послы, — три обжи, а обжа у нас один человек, когда орет на одной лошади, как на трех лошадях орешь, то соха.
‘Так князь великий, — сказали бояре, — захотел взять не с сохи, а с обжи по полугривне’.
Владыка начал говорить: ‘Бьем челом великому государю: смилуйся, государь, имать дань с сохи с трех обжей по полугривне и брать один раз в год’.
Доложили великому князю. Иван Васильевич оказал милость — согласился, только с тем, чтоб брать эту дань со всех, без льготы: со всякого, кто землю орет, и с ключников, и со старост, и с одерноватых.
Тогда владыка и послы сказали: ‘Бьем челом, чтоб государь пожаловал — не велел посылать в новгородские волости писцов своих и даныциков: это, господине, будет христианам тяжко, пусть положится государь на новгородскую душу, сами скажут, сколько у кого сох будет, да сами собою дань собравши и отдадут по крестному целованию, без хитрости, тому, кому великий князь прикажет в Новгороде, а кто утаит хоть одну обжу и уличим его, мы скажем про то своим государям великим князьям и великие государи его казнят’.
Великий князь сказал на это: ‘Жалую свою отчину, пусть сами дань собирают и отдают, кому у них будет велено брать, а писарей и даныциков к ним не будут посылать’.
Послы задержаны были на один день. 10 января бояре дали им список, по которому Новгород должен был произнести присягу. Этот список следовало прочитать новгородцам. Вместе с тем государь приказал очистить для него Ярославово дворище. Послы поехали в город вместе с московским подьячим Одинцом, который вез форму присяги. Форма была списана, к этому списку новгородский владыка должен был приложить руку и свою печать да, сверх того, от пяти концов по печати.
Форма присяги была прочтена у владыки в палате. Ее слушали, конечно, немногие — сколько могло поместиться в палате. Когда сказали новгородцам, что государь велит очистить Ярославово дворище, тут воскресло невольно воспоминание всего прошедшего, ужасно казалось отдавать эту святыню. Новгородцы не могли противиться, но сказали с грустью: ‘Тот двор в воле наших государей великих князей: хотят его взяти — все перед Богом и перед ними, а может быть, захотят в околотке взять место равное тому двору, и то в их воле’.
13 января явился в стан Ивана владыка, с ним были уже не только прежние послы, но многие посадники, бояре, житые и купцы, и показали запись, подписанную владыкою и утвержденную печатями пяти концов. Бояре сказали им: ‘Что псковичи послужили великому князю по крестному целованию, зато вы им не должны никакою хитростью мстить, не вступаться во псковские земли и воды и не делать им обид, а как будут у вас с ними дела о землях и водах, то о том новгородские наместники великих князей будут ссылаться с наместниками псковскими и будет у вас суд и управа на обе стороны. Вы также не должны мстить никакою хитростью и тем новгородским боярам, детям боярским и боярыням, что служат великому князю. А на Двине и на Заволочье что ни есть пригородов, так все двиняне и заво-лочане сложат новгородское целование и будут целовать крест на имя великих князей’.
Новгородцам оставалось безмолвно согласиться, и они целовали крест по записи.
После крестной присяги они сказали: ‘Бьем челом вам, бояре, чтоб вы печаловались у государя, отдал бы он нам нелюбье и сердце свое сложил и слово свое изрек бы нам от уст своих вслух всем по прежнему жалованью’.
Бояре передали эту просьбу государю, и великий князь позвал их к себе. Он объявил им то же, что сказал владыке и послам об имениях и судах, и прибавил: ‘Даст Бог, и вперед тебя, своего богомольца, владыку, и всю отчину свою Великий Новгород будем жаловать’.
Великий князь промедлил еще день. В четверг 15 января поехал в Новгород от его имени князь Иван Юрьевич в сопровождении других князей и бояр*.
______________________
* Федора Даниловича, да князя Ивана Стриги, да Борисовичев Ивана и Семена, бывших в Новгороде прежде послами от великого князя с вопросом о государстве, да Василья, да Ивана.
______________________
Новгородцы созваны были на Софийский двор. В палате были владыки, духовенство и бояре, за ними толпы вошли в палату, другие стояли на открытом воздухе. Князь Иван Юрьевич говорил: ‘Князь великий Иван Васильевич всея Русии, государь наш, тебе, своему богомольцу, владыце и своей отчине — Великому Новгороду, глаголет так: ты, наш богомолец, Феофил, со всем Освященным собором и вся наша отчина, Великий Новгород, били челом нашей братии о том, чтоб я пожаловал-смиловался и нелюбие сердца сложил, я, князь великий, ради своей братии жалую свою отчину и отлагаю нелюбие. Ты, богомолец наш, архиепископ, и отчина наша, написали грамоту, на чем добили нам челом и целовали крест, пусть теперь все люди новгородские, моя отчина, целуют крест по той грамоте и оказывают нам должное, а мы вас, свою отчину, и вперед хотим жаловать по вашему исправлению к нам’.
Началась присяга. Бояре приводили ко кресту бояр и житых людей, стоявших на Софийском дворе, а детей боярских и московских дьяков разослали по всем пяти концам приводить к присяге народ. Тогда присягали все люди — и жены боярские, и вдовы, и люди боярские. Присяга давалась от каждого лица особо, и каждый поставлен был ею в непосредственное подданство великому князю. Это уже не была присяга на хранение договора, заключенного на взаимных условиях, а присяга подданного, предававшегося в безусловное повиновение государю, принадлежавшего лично его особе, обязанного исполнять все его приказания безотносительно ко всяким условиям своего общества. В присяге, между прочим, обещался каждый: всякое слово, какое услышит от своего брата новгородца, доброе или худое о великом князе, сказывать великим государям. Князья отобрали во владычней палате грамоту, заключенную новгородцами между со бою за шестидесятые восемью печатями. Наконец, после окончания присяги, москвичи отправились на Ярославово дворище, сняли вечевой колокол и повезли в московский стан. Плакали сильно новгородцы по своей воле, — говорит летопись, — и не смели сказать ничего. Вслед за этим многие новгородские бояре и дети боярские сами били челом в службу государя и произносили особую, служебную присягу.
Наконец Новгород отворился, но уже не прежний Великий Новгород! Владыка испросил у великого князя опасную грамоту приставов — проводить поселян в их волости и села, и голодные, чахлые, стали расходиться в свои разоренные жилища. Все время, когда Новгород находился в осаде, великокняжеские войска продолжали разорять волости: и была, — говорит летописец, — эта война еще пагубнее прошлой: тогда по крайней мере было лето и жители прятались в лесах, теперь негде было спрятаться, ратные люди пожгли их жилища, хлеб, истребляли скот, и толпы народа умирали в пустынях от мороза и голода. Только собакам, волкам да хищным птицам была тогда пожива! Новгородская область обезлюдела. Иван, как видно, с задуманным заранее планом хотел истребить враждебную Москве народность, преследуя свой политический план — соединить Русь в одно крепкое государственное тело.
Еще месяц пробыл Иван под Новгородом. Лишенные старинной свободы, новгородцы должны были, как бы в благодарность своему государю, подносить ему поминки. Сам великий князь не прежде как 29 января посетил Новгород, и то ненадолго: он отслушал обедню у Святой Софии и тотчас уехал в свой стан, он боялся мора, который продолжал свирепствовать: от множества умирающих не успевали копать особых могил, складывали по два, по три трупа в одну могилу, а далее уже по десяти.
Пожертвовав свободою, бояре думали, что по крайней мере сохранят свои имущества и останутся на месте, но скоро оказалось, что Иван не слишком ценил обещание, на которое не даром хотел присягать. Первого февраля схватили купеческого старосту Марка Панфильева и увели в стан. На другой день, 2-го числа, схватили Марфу Борецкую и внука ее. Сын ее, отец этого внука, уже умер в заточении в Муроме. Вслед за тем, через несколько дней, схватили других новгородцев, стоявших прежде во главе патриотической партии: Арзубьева, Ивана Савелкова, Иакинфа с сыном и Юрия Репехова, Всех их, оковавщи, повезли в Москву, а их имущества отписали на государя. Так достался Ивану и тот чюдный двор Марфы-посадницы, где собирались патриоты и рассуждали о том, как им противостоять московскому самовластию. В Новгороде оставлены четыре наместника: два должны были жить на Торговой стороне в Ярославовом дворище, два — на Софийской, в архиепископском дворе. Таким образом, их управление заменяло древнее вече, собиравшееся на тех местах, где им теперь указано жить.
Получив от владыки последние подарки из золотых и серебряных сосудов, великий князь 17 февраля выехал из Великого Новгорода. До первого стана должны были провожать его владыка и бояре, и житые, победитель здесь покормил их и одарил. Так, наконец, расстался он с Новгородом и приехал в Москву 5 марта при всеобщем торжестве московского народа. За ним, как трофей победителя, везли вечевой колокол — символ древней общественной жизни удельно-вечевого порядка, пораженного торжествовавшим единодержавием. ‘И привезен бысть, — говорит летописец, — и вознесли его на колокольницу на площади с прочими колоколы звонити’.
Новгородская катастрофа этим не кончилась. Раздоры, прежде выражавшиеся палочными и кулачными боями на улицах, сейчас же нашли себе новую дорожку — доносы. Новгородцы московской партии донесли на своих соотчичей, что составляется заговор: хотят отложиться от Москвы и призывать снова Казимира.
Новгород оставался на душе у Казимира.
Он обещал помощь. Литовцы денег ему не давали: он обратился с просьбою о деньгах к папе, а между тем послал к хану Большой Орды подвигать его на московского государя, бывшего его данника. Была надежда новгородцам даже на помощь внутри великого княжения: братья великого князя — Андрей и Борис, вместе с братом воевавшие Новгород, стали недовольны, они сами испытывали тягость московского самовластия. ‘Мы, — говорили они между собою, — вместе с нашим братом воевали Великий Новгород, а он взял его себе весь и нам не дал из него части’. Они переговаривались с заговорщиками и изъявили согласие действовать заедино. Но государь в конце 1479 года узнал об этом впору. Утаивая настоящее намерение, он распустил слух, будто идет на немцев. Даже сын его не знал отцовского замысла и должен был собирать войско будто на немцев. Весною он отправил заставы, чтобы новгородцы не узнали о числе его войска. Однако в Новгороде все узнали, прогнали наместников и приготовились к обороне. Была надежда, что татары отвлекут великого князя от севера и заставят обратиться назад, а между тем Казимир успеет прислать вспомогательное литовско-русское войско на выручку. Представлялся, по-видимому, удобный случай возвратить утраченное. Возобновлен вечевой порядок. Избрали посадника, тысячского. Стали укреплять острог. Великий князь, достигши Бронниц, узнал, что Новгород взбунтовался явно. У него была только тысяча человек, надобно было подождать, и он сидел две недели, пока прибыло войско. Новгородцы не успели сжечь посадов, их опять захватили, как в прошлогоднюю войну. Иноземный художник Аристотель управлял артиллерией, он поставил против Новгорода пушки: его пушкари искусно и метко палили, а в Великом Новгороде возникали по-прежнему несогласия, многие, прежде приставшие, по-видимому, к мятежу, теперь бежали к великому князю. Патриотам невозможно было управлять обороною, беспрестанно грозила измена. Послали просить опаса для переговоров. Но времена те прошли, когда можно было вести переговоры. Великий князь, указавши на себя, сказал: ‘Я вам опас, я опас невинным: я государь ваш, отворяйте ворота, войду — никого невинного не оскорблю!’
Тогда ворота отворились, архиепископ с духовенством вышли вперед с крестами, с ними их новый посадник, новый тысячский, старосты пяти концов, бояре и множество народа: все пали ниц и вопили о пощаде и прощении. Иван сказал: ‘Я, ваш государь, даю всем невинным в этом зле мир, ничего не бойтесь’. И спокойным шагом шел он к Св. Софии, помолился там, а потом поместился в доме новоизбранного посадника Ефима Медведева — не гостем, а полным хозяином этого дома.
У Ивана был уже список главных заговорщиков, сообщенный ему предателями. По этому списку он велел схватить пятьдесят человек. Их начали пытать. В муках они стали говорить на других и указали, что и владыка Феофил был в согласии. Московский государь недолго разбирал действительность вины владыки: 19 января по его приказанию архиепископа схватили, без церковного суда отвезли в Москву и заточили в Чудовом монастыре. Его имение, состоявшее во множестве жемчуга, золота, серебра, камней, взял московский великий князь себе. Обвиненных казнили. Пред смертью многие вопили, что они в беспамятстве, под пытками наговорили напраслину, но на это не обратили внимания. Схватили еще более ста человек и начали пытать. И эти под муками наговорили на себя, и этих казнили. Все имение казненных взято было в пользу государя. Вслед за тем по подозрению в нерасположении к московской власти более тысячи семей купеческих и детей боярских выслали из Новгорода и поселили в Переяславле, Владимире, Юрьеве, Муроме, Ростове, Костроме и Нижнем Новгороде. Все их имения были взяты в пользу государя. Через несколько дней московское войско погнало более семи тысяч семейств в Московщину зимою, по морозу, не дав им собраться, не позволив ничего взять с собою, их дома, их недвижимое и движимое имущество — все сделалось достоянием великого князя. После такой расправы уехал Иван, 3 февраля, услыхавши, что идет на него хан Золотой Орды.
Многие из сосланных умерли на дороге, оставшихся расселили по разным городам, посадам и селам Московской земли, детям боярским давали поместья на Низу, а вместо них в Новгородскую землю посылали для поселения москвичей. Так и вместо купцов, сосланных в Московщину, в Новгород отправили новых купцов из Московщины.
Этим не кончилась расправа. В 1484 году великий князь посетил Новгород и пробыл в нем девять недель. Он жил тогда в самом городе — в Славенском конце. Тогда он приказал похватать бояр и боярынь Великого Новгорода, имевших имения в Новгородской земле, некоторых по подозрению заточил в тюрьму, другим подавал поместья в южных и приволжских краях. В то время, по замечанию летописца, схвачена и разграблена была богатая Настасья Григоровичева, у которой некогда пировал великий князь, когда приезжал в Новгород. В 1487 году, по доносу Якова Захарьича, наместника, Иван вывел из Новгорода пятьдесят семей лучших гостей и перевел их во Владимир. В следующем году ненавистный для новгородцев наместник открыл заговор — будто бы хотели убить его, многих тогда же наместник перерубил и перевешал, а Иван приказал выселить еще более семи тысяч житых людей в Москву и расселил их по разным городам и селам. Имения владычние и боярские были раздаваемы московским детям боярским. В следующем году Иван перевел всех остальных житьих людей (хозяев) в Нижний Новгород, а многих из них приказал умертвить в Москве: они жаловались на наместников, а им поставили это в вину, выводя из того, что они хотели убить наместника.
Так добил московский государь Новгород и почти стер с земли отдельную северную народность. Большая часть народа по волостям была выгублена во время двух опустошительных походов. Весь город был выселен. Место изгнанных старожилов заняли новые поселенцы из Московской и Низовой земли. Владельцы земель, которые не погибли во время опустошения, были также почти все выселены, другие убежали в Литву. Остатки прежней народности в сельском классе смешались с новою, наплывшею к ним, московскою, неудивительно после этого, что Новгород, как кажется, скоро примирился с своей судьбою и забыл о своей старине. Потомство вольных людей, расселенное в чужих землях, не имело корней для воспоминаний о старине и должно было по необходимости распуститься в массе преобладающей московской народности, а потомство новосельцев в Новгородской волости и в самом городе не имело ничего общего с прежнею стариною. Вот почему и теперь напрасно бы мы искали на месте памяти о древней областной независимости и свободе. От старины осталась только земля, но старую душу нельзя было вложить в чуждое ей новое тело.
Уничтожив самобытность гражданскую, Иван поразил также и церковную. Злополучный Феофил, добряк и простак, которого судьба некстати бросила в политический водоворот, должен был в угождение победителю подписать добровольное отречение от своего достоинства. ‘Познаваю, — написал он, — убожество моего ума и великое смятение моего неразумия’.
Вместо него, по воле великого князя, митрополит Геронтий поставил новгородским владыкою московского протопопа Симеона, переименованного при посвящении в Сергия. Он, — говорит составитель жития владыки Моисея, — возносился высотою сана своего: на то он был из Москвы, он чувствовал свою принадлежность к победителям и давал другим чувствовать, что пришел к плененным и порабощенным. Приближаясь к Новгороду, завернул он в Сковородку, где давно уже привыкли новгородцы почитать гроб своего владыки Моисея. Москвич вошел в церковь, помолился образам и выходил вон, тут ему сказали: ‘Вот гроб основателя обители — владыки Моисея’. — ‘Отворите гроб, — сказал Сергий священнику, — посмотрим’. — ‘Мы не дерзаем, — сказал священник, — открывать мощей святителя: это твое святительское дело!’ — ‘Что! — с гордостью сказал Сергий. — Стану я этого смердьего сына смотреть?’ В его понятии новгородец — даже святой владыка — был низкое существо. Но когда он расположился во владычних палатах, к нему начали появляться усопшие новгородские владыки, лежащие у Св. Софии — сначала во сне, а потом уже наяву. ‘Зачем, безумец, — говорили они ему, — зачем дерзнул ты принять поставление святительства нащего, на место поруганного, неправедно сверженного и еще живого владыки? Не по правилам ты осмелился сесть на мученический престол! Оставь его!’ Он сперва бодрился и не поддавался влиянию видений, наконец невидимая сила поразила его и еле жива оставила, суровее других владык казался ему Иоанн, ездивший на бесе, некогда молитвенник за свободу Новгорода. Сергий сделался, как помешанный, ни с кем не говорил: выйдет из келии без мантии, сядет под Св. Софией или у Евфимиевской паперти и глядит бессмысленно. Через десять месяцев свезли его в Троицкий монастырь больного*. Другое сказание** говорит, что у него новгородцы отняли ум волшебством, новгородцы не хотели ему покориться, а он не был с ними одних мыслей, а если б и захотел, то не смел: великий князь поставил наблюдать за поведением владыки своего боярина да с ним казначея и дьяка.
______________________
* Пек., II, 42, Новг. л., III, 243, Пам. р. ст. лит., IV, 12
** Соф., II, П. С. Л., VI, 236.
______________________
Преемников Сергия уже не беспокоили усопшие. Другая жизнь покатилась в Новгороде, с другими нравами, понятиями, языком, без воспоминаний о старой вольности, без желания новой.
Так передали нам новгородскую катастрофу летописцы наши*. В большей части повествований об этих событиях, сохранившихся в летописях, видна московская рука. Новгородские отрывки перепутались с ними, новгородцы, быть может, и мало писали об этом: горе было слишком тяжело, чтобы о нем разглагольствовать. В этом сознается один летописец: ‘Я б и еще что-нибудь иное написал, да не могу от большой печали!’**
______________________
* Новг. л., IV, 128-129,133,150, Пек., 1,242,251,256,259, Псков., II, 36, 38, Соф., I. П. СЛ.,т.VI, 1-20.-Соф., II, 191-221,236, Воскрес. П. СЛ., т. VIII, 162-168,183-199, 204, 218. Татищ., V, 12-25, 41-75, 80, 89, 92.
** А иное бы писал и не имею что писати от многие жалобы. Соф., 1,19.
______________________

ГЛАВА ВТОРАЯ
Вятка

Вслед за поражением новгородской свободы Иоанн разделался и с Вяткой, новгородской старой колониею, управлявшеюся независимо от Новгорода. Нет ничего в русской истории темнее судьбы Вятки и земли ее. Начало этой колонии летописец Вятской земли* относит к 1174 (6682) году и несколько противоречит сам себе: в одном месте говорит, что жители новгородские отправились в путь самовольно и отделились от Великого Новгорода, а в другом — что они отправились с согласия Великого Новгорода. Вероятнее первое, потому что эта колония не признавала власти Новгорода, несколько раз являлась враждебною Новгороду, никогда не бывала с ним во взаимодействии и испытывала против себя — по сказанию той же местной летописи — злобу своей метрополии. Впоследствии к происхождению вятской колонии приплели старинную греческую басню об основании Тарента, которая, будучи занесена к нам, применялась не к одной Вятке. Говорили, будто новгородцы отправились на войну и оставили дома своих жен с рабами. Во время их семилетнего отсутствия рабы воспользовались правами мужей и прижили с новгородскими женами детей. Опасаясь мщения мужей, жены бежали из Новгорода с своими любовниками и незаконными детьми: эти-то беглецы будто бы основали Вятку. Так как основание Вятки относят к той эпохе, когда после упорного сопротивления суздальцам и поражения Андреева ополчения Новгород примирился с Андреем, то, быть может, выходцы из Новгорода в это время состояли из заклятых врагов суздальской партии и не хотели оставаться в отечестве, когда в нем дела обратились противно их сочувствиям. По известию упомянутого летописца, колонисты поплыли на судах по Волге, дошли до Камы, там поставили городок и намеревались здесь оставаться. Но тут услышали они, что далее на восток живут вотяки в земле привольной, богатой и укрытой лесами. На Каме жить было небезопасно, потому что большая река — большой путь, на них станут нападать то те, то другие, притом и новгородцы знают этот путь и станут требовать подчинения. Часть колонистов осталась в новопостроенном городке, другая отправилась далее по Каме. Они вошли в реку Чепец и начали жечь и разорять вотяцкие жилища, укрепленные земляными валами. Вотяки были народ маловоинственный, пришли в страх от нападения неожиданных гостей и разбегались. По реке Чепцу новгородцы вошли в реку Вятку и, проплыв по ней пять верст, увидели на высокой горе Болванский городок. Взять его было трудно. После нескольких напрасных усилий новгородцы положили себе зарок — не пить, не есть, пока не завоюют городка. Случился день Бориса и Глеба. Новгородцы стали призывать на помощь этих святых. Святые помогли им. Они взяли Болванский городок, множество вотяков было побито, остальные разбежались: русские построили здесь церковь Бориса и Глеба и назвали городок Никулицын.
______________________
* Рук. Публ. библ. No 103.
______________________
Те, которые остались прежде на Каме, узнали, что их братья нашли себе лучше приют, бросили свой городок и поплыли по Каме, а потом по реке Вятке. Они напали на черемисский городок Каршаров. Услыхав, что святые Борис и Глеб помогли их соотечественникам при взятии Болванского городка, стали и они призывать этих святых. И им помогли святые Борис и Глеб — в угоду русским напустили на черемисов видение: тем представилось, будто на них нападает многочисленное войско, тогда одни из них пустились врассыпную, а другие без боя отворили победителям ворота. Завоевавши Каршаров, новгородцы переименовали его в Котельнич и послали партии разведывать: нельзя ли чего еще завоевать. Между тем и те, что утвердились в Болванском городке, послали партии на провед: какие есть по-далее земли, хотелось им найти удобное место, где бы построить еще город. При устье реки Хлыновицы, на высокой горе, место им понравилось, и они заложили город и назвали его Хлынов — это нынешняя Вятка. Предание осталось, будто река Хлыновица названа так новгородцами оттого, что они на этом месте услышали крик диких птиц: хлы! хлы!
Основание Хлынова но обошлось без чудес. Когда новгородцы стали строить город, то увидали деревья, чудодейственно приготовленные невидимою силою и приплывшие к месту построения города. Состроив детинец, новопоселенцы поставили в нем церковь Воздвижения Честного Креста. Этот городок с северо-запада и юга опоясан был глубоким рвом, а с востока защищался крутым берегом и рекою Вяткою, вместо городской стены служили жилища, плотно поставленные одно близ другого задними стенами на внешнюю сторону. Место было удобное, такой крепости было на первый раз достаточно против туземцев. В средине городка вырыли колодезь, поставили земскую избу для управления и винокурню. Так основался Хлынов. Жители его прозвались вятчане, по имени реки, носившей туземное название Вятки, и вся земля, занятая новопоселенцами, названа была Вятскою землею. Население Вятского края возрастало как естественным путем, так и приливом новых пришельцев — из Устюга, из Новгорода и из других стран, недовольные ходом дел в отечестве нередко убегали в Вятскую землю. Так около Хлынова образовался посад, который был обнесен деревянными стенами с башнями, дремучие леса защищали его. Мало-помалу стали возникать селения и погосты. Летопись кратко упоминает о том, что переселенцы терпели набеги от вотяков и черемис, которые, конечно, смотрели неприязненно на новых обитателей своего отечества, а потом от татар Ногайской и Золотой Орды, появившихся на берегах Волги и Камы. Поэтому все русские поселения были укреплены, неоднократно русские выдерживали нападения и отбивали врагов: их подвиги оставались в народной памяти с героическим блеском. В воспоминание о них вятчане устроили торжественные ходы и праздники. Таким образом, на память одной жестокой битвы с вотяками и черемисами было установлено ежегодно носить из Волковского погоста близ Никулицына образ великомученика Георгия в Хлынов и встречать его торжественно со свечами и железными стрелами, которые означали оружие побежденных врагов. Другой ход был из Никулицына с образом Бориса и Глеба — в память взятия Болванского городка. Третий — с чудотворным образом Николая. Черемисы препятствовали расселению русских. Однажды толпа поселенцев, хотевших основаться в землях нынешнего Яренского уезда, подверглась их нападению. Русские бежали от них и в бегстве покинули образ Николая чудотворца. Много времени спустя после этого события, в 1383 году, какой-то поселянин зачинал поселение близ той горы, где покинут был образ, и выбрал себе место для усадьбы на берегу ручья. Однажды отправился он в лес за деревом и увидал свет: он окружал образ, по этому признаку поселянин нашел образ и поставил у себя в новоотстроенной избе. Около него стали селиться другие, заводилось и умножалось поселение. Тогда образ оказался целебным и чудотворным, и в избу поселянина стали стекаться богомольцы. Весть об этом дошла до хлыновского духовенства: оно стало помышлять, как бы приобрести такое сокровище для города. Жители деревни долго ни за что не уступали образа, едва городские жители упросили их уладить дело так, чтоб из Хлынова ежегодно совершать крестный ход в эту деревню и приносить туда образ. Таким образом, установлен был ежегодный ход в эту деревню, построенную на берегу реки Великой.
Внутреннее устройство Вятки нам неизвестно в подробностях. Верно только то, что вятчане управлялись сами собою, вечем — по образцу новгородскому. Летописец говорит о них: ‘И тако новгородци начаша общежительствовати, самовластвующе правами и обладаемы своими жители, и нравы свои отеческие и законы, и обычаи новгородские имеяху’. Хлынов был главный город всей земли, под его первенством были пригороды, из которых известны, как существовавшие во времена независимости, Котельнич, Никулицын, Орлов, Слободской. По новгородскому обычаю устроены были погосты, к которым тянули деревни. Несмотря на сходство в нравах с новгородцами, — по известию вятского летописца, — вражда господствовала между Новгородом и Вяткою. Новгород, считая Вятку своим поселением, домогался от нее такой же зависимости, как от двинских колоний. Вятчане ни за что не хотели ему подчиняться и платить дани. Тогда новгородцы давали от себя князьям отказные и предавали вятчан на произвол то тех, то других князей, а князья все вообще не любили Вятки, почитали вятчан самовольниками и, с своей стороны, препятствовали им сойтись и помириться с новгородцами. Вятка, одна из всех русских земель, управлялась без князей, одна сохраняла чистое народоправство и не нуждалась в княжеской власти. Природа помогала ей защищаться и от метрополии, и от князей, трудно было провести к ней войско сквозь непроходимые леса, одним вятчанам были известны пути в своем отечестве. Зато и вятчане не сидели в покое. Там больше чем где-нибудь распространено было ушкуйничество. Постоянно нерасположенные к Новгороду, вятчане, однако, не чуждались новгородских ушкуйников, разгуливавших на востоке без воли Великого Новагорода, и наполняли их шайки. В Вятке был гостеприимный приют удальцам, там происходили сборы на удалые выправы. Только однажды, в 1449 году, они с ушкуйниками не поладили и разбили их. Плавая в судах по Каме и по Волге, вятчане грабили гостей бесерменских и нападали на татарские жилища. За это-то в отмщение в 1391 году, по повелению хана Тохтамыша, татарский царевич Бекбут напал с ордою на Вятку, много было побитых, много в полон захвачено. Вечные враги Новгорода, вятчане помогали великим князьям против него: так, в 1417 году, вместе с новгородскими беглецами и изменниками, они опустошали Двинскую землю*. С Устюгом они жили во вражде, в 1436 и 1438 годах они разоряли Устюг, сожгли город Гледен и разогнали жителей по лесам. Когда уже московское самовластие начало и до них добираться, они упрямо оборонялись против него, таким образом, мы видим их сторонниками Василия Косого и Шемяки, восстававших против Василия. После укрощения князей Василий отправил войско на Вятку, в 1456 году, под предводительством князя Ряполовского и Горбатого, но они, дошедши до самого Хлынова, ничего не сделали: вятчане подкупили их посулами**. Архангельский летописец обвиняет в этом какого-то Григория Перхушкока***.
______________________
* Новг. л., I,107.
** Новг. л., 1,107.
** Львова летоп., II, 353.
*** Карамз., т. V, пр. 367.
______________________
На следующий год отправлено снова войско под главным начальством князя Патрикеева: на этот раз москвичи взяли два вятских города, Орлов и Котельнич. Вятка покорилась и признала над собою власть великого князя*. Но это признание было только на словах. Она продолжала управляться сама собою. В 1468 году вятчане заключили союз с казанским царем Ибрагимом и не хотели помогать москвичам и соединенным с ними русским силам против татар**. Они то отговаривались, что царь казанский обязал их не стоять ни за кого, то не отвечали на приглашения. Видно было, что Москва внушала им такую ненависть, что они не поддались искушению — воевать своих непримиримых врагов, татар, которые издавна беспрестанно грабили и разоряли их где только могли. Но в 1471 году они пошли за великого князя против других своих врагов и братьев — новгородцев, их ополчение воевало против двинян*** В тот же год другое ополчение совершило блистательный ушкуйнический набег на понизовье Волги: оно напало врасплох на Сарай, взяло и ограбило его. Татары спохватились, пустились по Волге вперед, чтоб загородить им путь: вся Волга была перенята их судами, но вятчане пробились сквозь них. Хотели было перенять их под Казанью, но и там пробились они и благополучно ушли в свою землю с добычею****.
______________________
* Львова летоп., II, 354.
** Воскр., П. С. Л., VIII, 155-156.
*** Воскрес.,П.С.Л., VIII,155-166.
**** Воскр., П. С. Лет., т. VIII, 168.
______________________
Участвуя в поражении Новгорода, Вятка приготовила гибель и себе. Новгород пал, а Вятка напрасно думала оставаться с своей независимостью, с своим народоправством и с своею удалою вольницею. По давнишней вражде своей к Устюгу, вятчане в 1486 году пошли воевать на этот город, ограбили три устюжских волости, а потом подплыли под городок устюжский Осиновец, но тут ушли от них воеводы, и они обратились назад. Эти самовольные походы дали право московскому государю укорять их в разбойничестве. Когда потом войска великого князя отправились в поход против казанцев, вятчане решительно объявили себя независимыми и прогнали великокняжеского наместника, к ним посланного. Иван Васильевич, верный своей политике — казаться правым, действовать прежде всего убеждениями и нравоучениями, и, по-видимому, прибегать к уничтожению старого свободного порядка, как бы в крайнем случае, приказал митрополиту Геронтию написать к ним увещательные послания. Таких посланий дошло до нас два: одно к вятчанам всем вообще, другое к вятскому духовенству*. Послание к вятчанам обращено к воеводам, атаманам и ко всему вятскому людству. ‘Вы, — писал митрополит, — только что зоветесь христианами, а делаете злые дела: обидите святую соборную апостольскую церковь, русскую митрополию, разоряете церковные законы, грубите своему государю великому князю, пристаете к его недругам, соединяетесь с погаными, воюете его отчину, губите христиан убийством, полоном и грабежом, разоряете церкви, похищаете из них кузнь (металлические вещи), книги и свечи, да еще и челом не бьете государю за свою грубость’. Он грозил им в случае непослушания приказать священникам затворить все церкви и выйти прочь из Вятской земли и на всю землю посылал проклятие. В послании к священникам митрополит изъявляет сомнения, действительно ли они настоящие духовные лица. ‘Мы не знаем, — пишет он, — как вас называть, не знаем, от кого вы получили поставление и рукоположение’. Действительно, не имея своих владык, неизвестно откуда Вятка получала священнослужителей. Вероятно, туда приходили из разных мест духовные лица, и свои вятчане отправлялись посвящаться в разных местах. Понятно, что при таком составе там господствовало чрезвычайное уклонение от церковного порядка. Митрополит укорял их, что их духовные дети, вятчане, не наблюдают церковных правил о браках, женятся, будучи в родстве и сватовстве, иные совокупляются четвертым, пятым, шестым, седьмым браком. Видно, что вятские священники не хотели знать никакого святителя, потому что митрополит грозит наложить на них тягость церковную, выражаясь так: ‘Если вы, зовущиеся священниками, игуменами, попами, диаконами и черноризцами, не познаете своего святителя…’
______________________
* А. И:,1, 141-142.
______________________
Эти послания, как следовало ждать, не имели успеха. Великий князь послал на Вятку рать под предводительством Шестака-Кутузова. Но этот воевода поладил с вятчанами. Они как-то оправдали себя, и он воротился, не сделав им зла. Иван Васильевич двинул на них в 1489 году другое сильное войско, под главным предводительством князя Данилы Щени и Григория Морозова, с ними пошли тверичи, вологжане, устюжане, двиняне, вожане, каргопольцы, белозерцы, жители берегов Выми и Сысолы: Иван умышленно составил это ополчение преимущественно из северных соседей вятчан, которые были их давние враги, терпели от них много раз набеги и разорения и теперь с охотою шли отомщать своим извечным недругам. Даже татар казанских послал московский государь на Вятскую землю — мстить за всю старую злобу. Войска было, по сказанию архангельского летописца, шестьдесят четыре тысячи, эта страшная сила прошла опустошительной грозою по Вятской земле и 16 августа явилась под Хлыновом. Вятчане, так смело презиравшие могущество московского государя, решаясь не покоряться тому, кто уже подчинил себе Новгород, конечно, не ожидали, чтобы столько гостей, да еще таких старых знакомых гостей, явилось у них под стенами. Сопротивляться было невозможно. Они выслали воеводам поминки с Исупом Глазатым: это средство прежде удавалось, но теперь воеводы поминки приняли, а вятчанам дали опас только до другого дня. На другой день вышли из города большие люди, поклонились воеводам и сказали: ‘Покоряемся на всей воле великого князя и дань даем и службу’. Воеводы отвечали: ‘Целуйте крест за великого князя и выдайте ваших изменников и коромольников: Ивана Оникиева, Пахомия Лазорева да Палку Богодайщикова’. Вятчане сказали на это: ‘Дайте нам сроку до завтраго’. ‘Даем’, — отвечали воеводы и отпустили их,
Вятчане поняли, что от них не удовольствуются ни данью, ни службою, задаться за великого князя, целовать крест за него значило лишиться своей воли, своего народоправления, своих вековых обычаев. Вместо того чтоб явиться на другой день и дать ответ, прошло два дня, воеводы терпели, наконец на третий день вятчане дали отказ. Тогда воеводы приказали каждому пятидесятку ратников тащить две сажени плетня и приставить к стенам, а другим приказали нести смолу и берест. Вскарабкавшись на плетни, они бросали через стены огненные приметы. Тогда вятчане отворили ворота, ударили челом и выдали троих требуемых зачинщиков. Воеводы приказали их тотчас же заковать и отдать устюжанам — их врагам, под наблюдение. У воевод уже было заранее приказание, что им делать. 1 сентября они развели Вятку, по сказанию одного летописца*, всю, а по известиям других — только больших людей. Их повели в Московщину. Великий князь приказал их расселить в Боровске, Алексине, Кременце и дать им поместья, торговых людей поселил в Дмитрове, а коноводов приказал высечь кнутом, а потом повесить**. Вместе с пленными вятчанами привели и арских, т.е. вотяцких князей Вятской земли, но Иван Васильевич не счел их опасными и отпустил в свою землю.
______________________
* Карамз., т. IV, примеч. 312, стр. 407.
** См. Соф. Врем., П. С. Л., IV, 238. — Воскрес, летоп., П. С. Л., VIII, 218, — Новг., IV, 157, — Никон., IV, 124, — Татищ., V, 107, — Карамз., VI, прим. 312, св. на Архан. летоп.
______________________

ГЛАВА ТРЕТЬЯ
Отношения Пскова к Новгороду, князьям и землям русским

I. Древность Пскова — XII, XIII и XIV века. — Всеволод-Гавриил — Довмонт. — Колебание между Литвою и Новгородом

Начало Пскова неизвестно. Древнее название его было Плесков или Пльсков. Название Псков, конечно, сокращение предыдущего, в древней Новгородской летописи является в половине XIV века, мешается с названием Плесков и, наконец, заменяет его. Псковские летописи, которые достигают формы самобытного и подробного повествования только в XIV веке, предпочитают последнее везде. Летописи, не говоря о времени основания этого города, дают знать, что он существовал во времена Св. Ольги, которая была родом из Плескова. В глубокой древности, вероятно, он был пригород Новгорода, между народонаселением кривичской ветви славян и вместе с Изборском временно составлял удел Трувора, а потом продолжал быть частью Новгородской волости. Неизвестность судьбы северного края вообще после отхода Олега на юг лишает нас возможности объяснить, в каком положении он находился, будучи новгородским пригородом. В XI веке о нем нет почти помину. В XII, считаясь пригородом Новгородской земли, он уже выдается с большими зачатками самобытности, чем другие города, подчиненные Новгороду. Нет сомнения, что предание о происхождении из этого города Ольги, святой княгини, память которой была священною для русского мира, придавало ее родине особое достоинство и воспитывало в духе жителей Пскова стремление к самостоятельности до известной степени. В 1132 году, при изгнании князя Всеволода, псковичи вместе с ладожанами действуют с новгородцами, как правные члены одного государственного тела. Мирослав, поставленный в то время в Пскове, играет важную роль в новгородских делах, потому что в 1135 году он ездил мирить киевлян с черниговцами*.
______________________
* Новг, I,7.
______________________
В деле Всеволода-Гавриила Псков признал князя, изгнанного новгородцами, и, сколько известно, явился в первый раз под управлением особого от Новгорода князя. Это должно было городу придать вид самостоятельной удельной земли в русской федерации. Впрочем, тут еще не видно было намерения отторгнуться от Новгорода. Псковичи действовали заодно с новгородскими благоприятелями Всеволоду: летописец повествует, что Всеволод Мстиславич явился во Псков для того, чтоб княжить не в одном Пскове, но и в Новгороде. Партия, благоприятствовавшая Всеволоду, состоявшая из бояр, ограбленная противною в Новгороде, бежала во Псков. Таким образом, в этой распре, когда Всеволод сделался князем во Пскове, все-таки наблюдался между Новгородом и Псковом общий интерес с обеих сторон. Псковичи побороли за князя, как сограждане одного и того же Новгорода.
По смерти Всеволода псковичи, против воли большинства новгородцев, хотели поставить в земле Новгородской и Псковской князем Всеволодова брата, Святополка, но вскоре заключили мир с новгородцами. Неизвестны условия этого мира, должно быть, он был выгоден для псковичей, потому что долго после того не видно вражды между городами, а она бы вспыхнула, если бы псковичи находились в невыгодном для себя соединении с Новгородом.
Случайная смерть Всеволода во Пскове и святость, возложенная на него духовенством за его благочестие и благорасположение к духовным, придали еще более важности Пскову. Всеволод, получив значение святого, был вместе с тем создателем главной церкви Св. Троицы во Пскове, Всеволод стал первым местным патроном Пскова, и притом в укор Новгороду: составилась легенда, что новгородцы, раскаявшись в своей несправедливости против этого князя, хотели взять к себе его тело, но никак не могли сдвинуть его с места. Св. Всеволод, в знак примирения с Новгородом, даровал новгородцам один только свой ноготь, а все тело осталось во Пскове. Псков хотя продолжал оставаться в связи с Новгородом теснее других русских земель, хотя все еще считался новгородским пригородом, но уже с тех пор имел достаточно признаков и самобытности, преимущественно пред другими новгородскими пригородами: ни в каком другом пригороде не было таких священных воспоминаний, возвышавших местное значение города и подвластной ему земли.
В XII веке псковичи постоянно являются с новгородцами в союзе, так, они помогают вместе с ними Изяславу Мстиславичу, когда Андрей озлобился на Новгород, псковичи стояли за последний, и вместе с новгородцами в 1169 году, ходили на полочан*. Они имели своих князей, но зависимых от Новгорода. Так, в 1177 — 1178 годах Мстислав Ростиславич посадил во Пскове племянника своего Бориса, и когда сотские псковские не хотели его иметь князем, то Мстислав взял их под стражу и утвердился с людьми**. В конце XII века псковичи были передовою силою Новгородской земли в борьбе с чудью и литвою. Так, в 1190 году псковичи отразили напор Поморской чуди***, а в 1192 году Ярослав новгородский ходил вместе с ними и с новгородцами на Медвежью-Голову****. В начале XIII века во Пскове были свои особые князья, но все еще под рукою Новгорода, таким образом, при Мстиславе Удалом был во Пскове князь Владимир, тут не было какой-нибудь особой привилегии Пскова, потому что то же могло быть и в других новгородских пригородах, и действительно, в 1210 году этого Владимира плесковского новгородский князь назначил в Луки*****. Но, признавая первенство Новгорода, Псков уже считал себя вправе распоряжаться внутреннею своею судьбою так же свободно, как и Новгород собою: тот же князь Владимир опять сделался псковским князем и был изгнан псковитянами в 1213 году. На следующий год во Пскове появился иной князь, Всеволод Борисович******, в 1216 году опять Владимир7*: псковичи с ним вместе участвовали нераздельно с новгородцами в борьбе против суздальцев. Когда Мстислав ушел на юг, Владимир был во Пскове, и под его начальством псковичи воевали против Чуди, — новгородцы составляли с ними одно вече по военному делу8*. О князе их Владимире мы знаем из хроники Генриха, что он (вероятно, выгнанный псковичами) подружился с немцами, получил в Ливонии фогство, но потом помирился с псковичами и воевал против рыцарей. Замечательное проявление самодеятельности Пскова выказывается в деле 1228 года, когда Ярослав с новгородцами отправлялся против немцев, начавших уже свое опустошительное крещение чуди. Новгородцы, нападая на Ливонию, ограничились тем, что, подступая к городу, спешили схватить что было возможно, а потом и удалялись. За эти походы немцы отмстили на псковичах, как на ближайших соседях, это побудило псковичей заключить с Ригою отдельный мир и выложить (исключить) новгородцев. Тогда Ярослав отправился ко Пскову, но псковичи не пустили его, в городе распространилась весть, что он хочет переловить вящших мужей — коноводов противной себе партии. Ярослав жаловался в Новгороде на вече, говорил, что он ездил во Псков вовсе не для того, чтобы творить там расправу, а вез в коробьях псковичам дары — паволоки и овощи. Уладившись с новгородцами, он послал во Псков послом какого-то Мишу и просил, чтобы псковичи отправились вместе с ним на немцев и выдали противников. Псковичи уперлись и отвечали, что эти нападения выгодны только для новгородцев, когда они берут себе окуп, а псковичи за них претерпевают беду и недавно за то их братию побили на озере. ‘Вы, — говорили они, — раздираете мир и на нас злое задумали. Так и мы против вас со св. Богородицею и с поклоном, или нас перебейте и жен и детей возьмите себе’. Готова была вспыхнуть междоусобная война. Псковичи уже заключили союз с немцами и подвигали против новгородцев чудь, лотыголу, либь (ливов), выгнали из города всех, кого подозревали в благоприятстве к новгородскому князю. Но обошлось без войны. Новгородцы сказали своему князю: ‘Без своей братьи, псковичей, мы не пойдем на Ригу’. После такого решительного отказа Ярослав должен был уйти из Новгорода.
______________________
* Новг, I,14.
** Ипат. Спис, 120.
*** Новг., I, 20.
**** Ibidem.
***** Н.,I,31.
****** Н.,I,32.
7* Н, I, 34.
8* Н., I, 35.
______________________
Псков играл тогда важную роль в политических делах Новгорода, все еще составляя с ним как бы одно целое, это был как бы один город, разделенный на две половины, отстоявшие одна от другой с лишком на 200 верст. Из последующих известий, которые, однако, не противоречат ничему прежнему, видно, что связь Новгорода со Псковом изображалась в образе родственного союза: так, Псков именовался меньшим братом Новгорода.
В 1232 году Ярослав, возвратившись в Новгород, в другой раз вошел во вражду со псковичами. Когда одна новгородская партия его призывала, другая была против него и нашла себе опору в Пскове. Спор, однако, скоро уладился, псковичи помирились, признали Ярослава князем и потребовали от него особого подручника. Он им дал шурина своего Юрия*, и псковичи выгнали противников Ярославовых. В этом деле видно то же равенство и связь с Новгородом, как и прежде, но также и желание иметь свое самостоятельное управление. В половине XIII века усилились немцы в Ливонии. Их вражда с Новгородом приняла теперь широкий размер: против Новгорода ополчились шведы. Победы Александра спасли Новгород, но Псков, по своему положению на границе Ливонии, был поставлен под ближайшие удары неприятеля, набиравшего силы. Во Пскове нашлись изменники, которые, должно думать, были вместе поборниками зарождавшегося стремления оторваться от Новгорода. На челе их был сын Владимира — Ярослав, немецкими писателями называемый князь на Герцике (на Городище). Он подружился с немцами и завоевал вместе с ними Изборск. Псковичи сразились и были разбиты, партия, благоприятствовавшая немцам, сдала город в 1240 году, и какой-то Твердило Иванович сделался правителем от руки немцев. Вся Псковская область со своими городами была завоевана. Но те псковичи, которые не хотели подлегать чужеземному владычеству, бежали с женами и детьми в Новгород. Немцы рассадили в покоренной стране своих фогтов (тиунов), ворвались в Водь. Псковской земли им было недовольно, они думали овладеть и всею Новгородскою. Тут остановил их герой Новгорода, Александр. В 1242 году Александр одержал над немцами победу на Чудском озере. Псков был уступлен со всеми завоеванными областями и снова соединен с Новгородом, как его меньший брат.
______________________
* Новг. X, 1,48.
______________________
Испытанное на короткое время чужое завоевание придало ему силу и энергию в неизбежной в грядущем борьбе с немцами. Пскову угрожало беспрестанно враждебное соседство, Псков живо чувствовал потребность самоуправления для свободной деятельности своих оборонительных сил, но та же опасность удерживала его, не менее других обстоятельств, все еще в связи с Новгородом ради взаимной защиты. В 1266 году, после кровавых переворотов, случившихся в Литве, когда был убит Миндовг, прибежал во Псков князь Довмонт. Воскресенский список говорит, что он был сын Миндовга и брат знаменитого Воишелга. Но чуть ли это не был сам убийца Миндовгов, которого также звали Довмонт или Даумант. Это правдоподобнее и потому, что псковский Довмонт ушел во Псков не тогда, как Миндовг был убит, а когда Воишелг, оставя свой монастырь, начал мстить за убитого отца и преследовать его врагов*. Тогда прибежало во Псков до трех сот литвинов, — все они были крещены во Пскове, где был тогда князь по имени Святослав. Новгородская летопись прибавляет, что новгородцы хотели их перебить, но князь Ярослав не допустил. Остается под сомнением, о каких литвинах идет здесь речь, — о тех ли, которые прибежали во Псков, и Ярослав действовал здесь на праве первенства Новгорода над Псковом, или же кроме тех, которые пришли во Псков, приходили еще другие в Новгород, и речь идет о последних. Довмонт принял крещение и наречен Тимофеем. Увидевши в нем богатырскую натуру, псковичи провозгласили его князем. Со свойственною своему племени переродчивостью, Довмонт сделался совершенно русским душою и породнился с Рюриковым домом, женившись на дочери сына Александра Невского, Димитрия. Его тридцатипятилетнее княжение было героическим периодом псковской истории, временем удалых подвигов и блестящих побед. Народ любил его. Он был храбр и имел дар воодушевлять подвластную толпу кстати и впору, и словом и примером. Довмонт остановил победительный наплыв немецкого племени, удержал Псков от набегов на него своих прежних соплеменников — литовцев и остался в памяти народа святым мужем, чудотворцем и покровителем Пскова. Трудно представить себе личность, которая бы так удовлетворяла нравственному взгляду своего времени, как этот литовский пришелец. Самое его таинственное происхождение, приход из чуждой земли, его доверчивая преданность новому отечеству — все придавало этому лицу особое достоинство в глазах современников и потомков. ‘Этот князь, — говорит летопись, — не одною храбростью был наделен от Бога, но и боголюбием, был приветлив, украшал церкви, любил и кормил попов и монахов, честно проводил праздники, давал милостыню сиротам и вдовицам. С его поры Псков уже твердо сознал свою самостоятельность. Довмонт, по своему времени, был столь же умный политик, как храбрый воин и благочестивый муж. Возбуждая псковичей против внешних врагов, он старался поддерживать с Новгородом связь и дружелюбный союз. При нем Новгород жил в ладу со Псковом. Новгородский князь Ярослав раздосадовался было на псковичей за то, что они избрали свободно князя из чуждого племени, за это Ярослав хотел идти войною на Псков, новгородцы не допустили его до этого. Впрочем, степень власти Довмонта во Пскове во все время его княжения не вполне известна, в Новгородской летописи говорится, что в 1270 году, когда князь Ярослав уехал в Орду, то оставил в Новгороде Андрея Воротиславича, а плесковичам дал князя Августа. Кто был этот князь литовского происхождения и зачем он явился во Пскове — неизвестно. Но. кажется, что в то время, когда во Пскове был Довмонт, Новгород имел право посылать туда еще (кроме его) князей в качестве подручников своего князя. Во всяком случае, при жизни Довмонта Псков, образуя отдельную землю и особое управление, составлял, однако, с Новгородом федеративное тело на более тесных основаниях, чем с прочими русскими землями.
______________________
* Пек., I,180, Новг., 1,58-59.
______________________
Когда два брата, сыновья Невского, Димитрий и Андрей, поссорились между собою и Новгород принял сторону сильнейшего из соперников, Андрея, покровительствуемого ханом, Псков не побоялся принять к себе Димитрия Александровича, тестя Довмонтова. Но эта размолвка с Новгородом была непродолжительна и не повела к дальнейшей вражде. Псков слишком часто был обеспокоиваем соседством немцев, не мог оставаться без князя и при связи с Новгородом довольствовался одним князем: Новгород сам это понимал. Когда Юрий, будучи новгородским князем, в 1321 году поехал было в Орду, его ограбили на дороге тверичи, он убежал во Псков*. Псковичи, по уверению Псковской летописи**, оказали ему честь от всего сердца. Но у них тогда был призванный из Литвы князь Давид, да еще другой князь Евстафий, которого они посадили в Изборек. Юрий приехал во Псков осенью 1322 года и жил во Пскове до февраля 1323 года. Князя Давида не было тогда во Пскове, когда он воротился, у Юрия, по известию Новгородской летописи, ограбили товар — и Юрий ушел в Новгород. Поступки Пскова казались признаком расторжения связи с Новгородом. Призывая литовских князей, псковичи как будто делались подручниками Гедимина, и в самом деле, этот государь, создавая себе державу из русских земель, считал и Псков подвластным своему господству***. Что касается до самого Пскова, то он не считал себя через это во вражде с Новгородом и обращался к Новгороду с просьбою помогать ему в войне с Ливониею. Но тогда ни Новгород, ни князь новгородский Юрий не помогли ему****. Этого мало. Новгород, еще прежде прибытия своего князя из Пскова, в январе 1293 года заключил с рыцарями — врагами Пскова — оборонительный союз. У новгородцев у самих было тогда много врагов: и шведы, только что помирившись с Ливониею, нападали на Ловать, и устюжане грабили новгородцев, отправлявшихся в Югру. Псковичи, предоставленные самим себе, отразили врагов собственными силами. Это обстоятельство было препятствием дальнейшему расторжению с Новгородом.
______________________
* Новг, I, 73.
** Пск., I, 184.
*** Bunge, II, Н. 2,151.
****Пск., 1,185.
______________________
Через четыре года после того явился во Пскове изгнанник, Александр тверской, бежавший туда от преследования хана и подручника его, московского князя. Псков принял его. Новгородцы были тогда на стороне последнего по давней неприязни к соседственным тверским князьям: новгородцы должны были видеть в этом поступке противодействие не только князю, которого тогда признавали своим, но и Великому Новгороду. Они требовали выгнать Александра, иначе грозили идти на Псков со всею областью Новгородскою от Белоозера, и от Заволочья, и от Корелы. Послы от князей, противников Александра, Лука Протасьев с товарищами и послы от Новгорода, владыка Моисей, тысячекий Аврам и посадник Федор, требовали, чтоб князь ехал в Орду сам. Александр готов был ехать за вся христианы — говорит летописец. Но псковичи сказали ему: ‘Не езди, господине, в Орду: что бы ни было с тобою — умрем, господине, все с тобою в одном месте’. Князь московский, вероятно, догадался, что если станут добывать Александра оружием, то псковичи призовут на помощь Литву, и потому намолвил митрополита Феогноста: митрополит наложил на Псков отлучение и проклятие. Владыка Моисей, кажется, разделял тоже негодование на псковичей, потому что только впоследствии, когда псковичи уступили, он послал им свое благословение. Проклятие подействовало на псковичей и на Александра. ‘Братья мои, друзья мои! — сказал он на вече. — Да не будет проклятия и отлучения над вами из-за меня! Уеду из города вашего прочь! Да не будет целования вашего на мне, ни моего на вас, целуйте только крест, что не выдадите княгини моей’. Псковичи целовали ему крест, и он уехал в Литву. Псковичи дали знать чрез посадника Селогу и других послов московскому князю Ивану и соединенным князьям, что Александра нет более во Пскове. Послы застали Ивана у Опочки, он шел на Псков, но медленно, — ‘не хотя псковичей разгневити’. ‘Тебе, господину своему князю великому, — говорили послы, — весь Псков кланяется от мала и до велика, и попы, и чернецы, и черницы, и сироты, и вдовицы, и жены, и малые дети’. Услыша, что соперника нет более во Пскове, Иван заключил со псковичами мир по старине — по отчине и дедине, т.е. признал вольность Пскова, а митрополит Феогност и владыка новгородский благословили псковичей*.
______________________
* Пск.л.,1,185-186.
______________________
Но неудовольствие осталось. Мысль об отделении от Новгорода не исчезала. Через полтора года Александр явился снова во Пскове, и псковичи приняли себе его князем от руки великого князя Гедимина, они как будто признавали над собою старейшинство последнего, как будто отделяясь через то и от Новгорода, и от всей русской федерации, которая связывалась особою великого князя Восточной Руси. Политика Гедимина хотела оторвать совершенно Псков от старшего брата. Псков был зависим от новгородского владыки. Гедимин, по согласию с Александром и псковичами, отправил на Волынь к находившемуся там тогда митрополиту какого-то Арсения, нареченного в особые владыки Пскову. Такое покушение было тем законнее, что в то самое время владыка Моисей, которого признавали псковичи, удалился со владычества и избран Василий, пока еще последний не был посвящен, псковичи законно могли домогаться учреждения особой епархии, не соглашаясь признать владыкою того, кто еще не имел для них этого достоинства. Но это не удалось. Митрополит отказался посвятить его. Недовольный таким поступком, летописец новгородец размышляет по этому случаю: ‘Бог и святая София низлагает всегда высокомыслящих, потому что псковичи изменили крестное целование к Новгороду, посадили себе князя Александра от литовские руки’. При всем неудовольствии новгородцев на псковичей, несогласия с Иваном, возникшие у новгородцев, были причиною, что Александр сидел во Пскове на княжении десять лет. Сам Новгород, враждуя с Москвою, поставил себя в дружественные отношения с Гедимином, в 1333 году новгородцы приняли к себе князем его сына Наримунта. В 1335 году новгородцы помирились с Иваном и готовились идти войною па Псков, но отложили поход до другого времени. В 1337 году новгородцы хотя были опять не в ладу с Иваном, но со Псковом не помирились. Князь тверской, живший во Пскове, будучи врагом московского князя, не был другом Новгороду. Притом же владыка Василий отправился во Псков, думая собрать там свой подъезд, но псковичи, все еще домогаясь отдельного церковного управления, не дали ему, и владыка Василий проклял их*. Но тогда князь Александр Михайлович, бывший столько времени предлогом к враждебным зацепкам ко Пскову и со стороны Новгорода, и со стороны московских князей, сам решился оставить Псков навсегда, идти в Орду и просить возвращения своего отеческого достояния. ‘Все равно, — так рассуждал он, — если я останусь здесь, то дети мои будут лишены наследия в Русской земле’. Еще в 1336 году он отправил сына Феодора разведать, будет ли он милостиво принят ханом. Когда сын прислал к нему благоприятное известие, он уехал из Пскова. Сначала хан отдал ему отцовское наследие, а потом, по проискам заклятого врага, Ивана московского, его опять позвали в Орду и там умертвили вместе с сыном.
______________________
* Новг. л., I, 78.
______________________
После него явился во Пскове князем Александр Всеволодович (1341 — 1342). Под тот час возникла у псковичей ссора с немцами. Князь Александр Всеволодович рассорился со псковичами и уехал от них. Псковичи обратились к Новгороду с просьбою подать им помощь против немцев и прислать к ним наместника: им пришлось так круто, что за помощь, которую им окажут, они соглашались стать в непосредственное подчинение к Новгороду. Дело не состоялось. Новгородская и Псковская летописи расходятся между собою в известиях об этом событии. Псковская говорит, что новгородцы не дали псковичам ни помочи, ни наместника, и потому псковичи, оставленные самим себе, решились надело, которое имело вид отторжения от союза с Новгородом*. Напротив, Новгородская летопись говорит, что новгородцы, получив просьбу от псковичей, которые тогда называли Новгород господою своею, попечатали обчины (казенные имущества), составили ополчение и поспешно отправились, как вдруг на дороге близ Мелетова встречают их послы от Пскова и извещают, что нет нужды новгородцам идти к ним на помощь: рать немецкая только ставит город на границе, и притом на своей земле, а не на Псковской. Новгородцы хотели было продолжать путь, верно для того, чтоб во всяком случае исполнить предложение псковичей о вводе у них наместника, однако псковские послы упросили их воротиться: после открылось, что псковичи отверглись и Новгорода, и великого князя. Псков признал над собою власть Ольгерда**. Но, по уверению Псковской летописи, псковичи поступили так именно потому, что новгородцы не помогали им. Послы их явились к Ольгерду в Витебск и говорили: ‘Братья наши новгородцы нас покинули — не помогают нам, помоги нам, господине, в это время***. Соображая это разноречие летописцев, кажется, вернее всего, что в Пскове действовали и боролись между собою две партии: одна находила необходимым возобновить древнюю связь Пскова со старшим братом и вообще теснее держаться союза с русскими княжествами, другая — местно-национальная, искала спасения областному отечеству в конечном отделении от Новгорода: покровительство Литвы, входившей в то время в силу, казалось этой последней партии выгодным для Пскова, притом Ольгерд наследовал от предков вражду против немцев, действуя с таким сильным покровителем, можно было обезопасить себя от врагов, которые иначе не давали Пскову покоя и, очевидно, высматривали только случая, чтоб овладеть им. Не дождавшись Ольгерда, псковичи должны были воевать с немцами одни. Им посчастливилось на нескольких стычках. Ольгерд прислал во Псков своего воеводу — Юрья Витовтовича, а потом, в 1341 году, прибыл и сам с сыном, нареченным Андреем, и братом Кестутием. Но пользы от этого оказалось псковичам мало. Юрий Витовтович, отправленный Ольгердом наперед, наткнулся на немцев, был разбит и заперся в Изборске. Изборяне, осажденные немцами, умоляли о помощи, а Ольгерд, находясь во Пскове, послал им благоразумное наставление, которое, по Никоновской летописи****, гласило так: ‘Сидите в городе и ни за что не сдавайтесь, бейтесь с ними, если у вас не будет крамолы, они ничего не успеют, а мне с моею силой нельзя идти на их великую силу: много мертвых будет, а за кем верх останется — неизвестно. Если Божьего милостью и наш верх будет да много погибнет воинов — какая из этого польза? А вы сидите в городе да усердствуйте: они ничего не сделают!’ И действительно, немцы постояли дней десять под Изборском и ушли. А между тем самого Ольгерда псковичи убеждали креститься. По сказанию Псковской летописи*****, он просто не хотел, а Никоновская летопись говорит, что он сказал: ‘Я уже крещен и христианин, нельзя два раза креститься’. Во всяком случае, дело кончилось тем, что Ольгерд оставил во Пскове сына своего Андрея: этот юноша приехал с отцом не крещенный, только с молитвенным именем, и крестился в церкви Св. Троицы******. Вслед за тем новокрещенец уехал из Пскова и думал управлять им чрез своих наместников. Псковичи увидали тогда, что от союза с Литвою нет проку и по мощи. Послали сказать Андрею, жившему в Полоцке, что если он сам оставил Псков и не живет в нем, а управляет им через наместников, так они его вовсе не хотят. Ольгерд за это переловил в своей земле псковских купцов и взял с них окуп, а сын его, которому псковичи отказали в княжении у себя, сделал нападение на Вороночскую волость Псковской земли7*. Тогда псковичи, нажив себе вместо союзников врагов, обратились к Новгороду. Другого исхода но было. В 1347 году заключен с Новгородом договор. Новгород признавал Псков младшим братом, Новгород не мог назначать во Псков посадников, не мог позывать псковичей на суд ни чрез подвойских, ни чрез известников, ни чрез бирючей, владыка должен был поручить свой церковный суд только природному псковичу. Это едва ли было новостью: скорее то было подтверждением прежних отношений. Из хода обстоятельств не видно, чтобы Псков находился до того в строгой зависимости от Новгорода, от которой освобождает его этот договор8*.
______________________
* Пск. л., I,186.
** Новг. л., I,81.
*** Пск. л., I,187.
**** III, 177.
***** Пск.л.,I., 188.
****** Пск.л.,I, 188, Ник. Л., III,178.
7* Пек., 1,190.
8* Новг. л., IV, 59.
______________________
Печальное соседство с немцами препятствовало Пскову утвердиться вполне самостоятельно, он должен был примкнуть куда-нибудь — либо к Новгороду, либо к Литве, либо к Москве. Союз с Новгородом не удовлетворял псковичей: в 1369 году случилось, что новгородцы, приславши помощь псковичам против немцев, не пособили им этим, но летописец, так выражаясь, противоречит несколько себе, указывая, однако, что немцы отступили от Изборска, услыша, что новгородцы пришли на помощь псковичам*. Ссоры с Новгородом беспрестанно возобновлялись, но не доходило до войны. В 1390 году возникла рагоза (распря) между городами. В Сольце обе стороны помирились между собою**. Но что-то неприязненное между ними оставалось. На следующий год немцы заключили мирный договор с Новгородом и Псковом особо. В 1393 — 1394 годах, после того как Василий Димитриевич нападал на новгородские волости и новгородцы должны были уступить, между псковичами и новгородцами нерасположение опять было готовилось перейти в явную вражду: покончивши дело с Василием, новгородцы собирались воевать своих меньших братий, дошли до Пскова, но не могли ничего сделать и после недельной стоянки, побросали свои стенобитные снаряды и ушли***. Во время недоразумений новгородских владык с митрополитом Псков, как будто назло Новгороду, оказывал митрополиту хорошие отношения. Когда Киприан посетил Новгород, псковичи прислали к нему послов своих. Митрополит уехал от новгородцев с дурным расположением ко владыке, Пскову же, напротив, и его пригородам послал свое святительское благословение. Окончательное примирение с Новгородом наступило в 1397 году, тогда прибыли в Новгород псковские послы и просили владыку благословить псковичей. Новгородский летописец говорит, что псковичи просили, чтоб ‘Господин Великий Новгород им нелюбье отдал’****. В Псковской летописи такого выражения нет. С обеих сторон целовали крест — Новгород за себя и за свои пригороды и волости, Псков — за себя и за свои пригороды и волости*****. Условия этого мира в подробностях неизвестны, неизвестны равно и поводы к ссоре, которая окончена этим миром.
______________________
* Пск. л., 1,192.
** Пск. л., 1,194.
*** Новг. л., IV, 100.
**** Новг. л., I,97.
***** Пск. л., I,195.
______________________
Во второй половине XIV века были во Пскове разные князья, призванные одни за другими. Они уже не имели прежнего принципиального значения власти над всею Псковскою землею, а были только ‘кормленыциками’, их было по несколько разом: им давали в кормленье разные пригороды. Невозможно определить порядок их преемничества между собою. В 1354 году встречаем князя Евстафия, умершего в 1360-м, при жизни его был другой князь, Василий Будиволна, прибывший во Псков в 1357 году*. Под 1368 годом упоминается князь Александр, под 1375-м — князь Матфий**. При заключении договора с Новгородом в 1397 году во Пскове было двое князей — Иван Андреевич и Григорий Еветафиевич. Последний был на челе посольства, отправленного в Новгороде***.
______________________
* Пск,л.,I,191.
** Пск. л., I,198.
*** Пск.л.,I, 195.
______________________

II. ХV век. Псков под покровительством московских великих князей

В 1401 году Псков принял к себе князя в качестве наместника великого князя московского, и с тех пор вошло в постоянный обычай, что псковские князья получали утверждение от вели кого князя. Псков признавал над собою верховное первенство последнего. Впрочем, вековое право избрания этим еще не подрывалось. Псковичи избирали себе князей и потом просили великого князя утвердить выбор, по своей воле удаляли их, приглашали других, возвращали прежних, и каждый раз обращались к великому князю за утверждением своего выбора. Просьба Пскова всегда удовлетворялась, и потому не происходило недоразумений. Так делалось до половины XV века. Так, в 1401 году псковичи приняли в качестве великокняжеского наместника князя Данила Александровича, в 1407 году прогнали его — пригласили вместо него Константина, меньшого брата великого князя московского*, а на следующий год опять призвали Данила Александровича, после смерти его, в 1410 году избрали и попросили у великого князя Александра Федоровича, на следующий год не поладили с ним — пригласили опять Константина, который был у них в 1407 году**. В 1414 году он удалился в Москву. Псковичи приняли князем Андрея Александровича ростовского, на следующий год его прогнали, испросили у великого князя Федора Александровича. В 1420 году он постригся и уехал в Москву***. В 1422 году явился во Пскове опять Александр Федорович, также от руки великого князя. В 1423 году он уехал из Пскова, вместо него прибыл туда князем от руки великого князя Федор Патрикеевич, внук Наримунта. Но в 1425 году он убоялся морового поветрия и уехал из Пскова, а в 1429 году явился во Пскове опять Александр Федорович, тоже от руки великого князя****. Этот князь в 1434 году уехал в Москву со всею своею челядью, псковичи по своему выбору получили с утверждения великого князя сына бывшего своего князя Даниила, Володимира Данииловича*****. В 1439 году псковичи его выгнали и приняли Ольгердова правнука, Александра Ивановича. В 1442 году, после пострижения и смерти его, был у них князь по имени Александр Васильевич******. Эти князья назывались собственно псковскими князьями, имели принципиальное значение над Псковом и его землею и были подручниками великого князя московского. Кроме них, Псков принимал разных князей и давал им кормленья, они являлись и уходили один за другим. Так, в 1401 году, когда князем псковским был Данило Александрович, на кормлении у псковичей был князь Григорий Евстафиевич7*. В 1431 году, при князе Александре Федоровиче, упоминается при заложении города на Гдове князь Димитрий Александрович, сын его, вероятно получивший пригород этот в кормленье. В 1436 и 1437 годах были в Пскове недолго (около полугода, не более) литовские князья — Иван Баба и Иван Андреевич, оба, поживши во Пскове, уехали в Москву8*. Великие князья московские не вмешивались в дела вольного города, не делали никаких притязаний, потому что Псков и его волость не представляли таких приманок, как Новгород. Московская политика должна была находить выгодным ласкать свободу Пскова, потому что в нем находила противодейственную силу Новгороду, отделяла Псков от Новгорода и тем ослабляла последний. И в самом деле, как возрастало доброе отношение к Москве, так вместе с тем развивалось и неприязненное отношение к Великому Новгороду.
______________________
* Пск. л., I,198.
** Пск. л., I. 201.
*** Пск. л., II, 22-23.
**** Пск. л., II, 26, Псковск. л., I,205.
***** Пск. л., I,208.
****** Пск. л., I, 212.
7* Пск.л.,I,195.
8* Пск. л., I,210.
______________________
Витовт литовский, преследуя наследованное от предков стремление к овладению Русью, не оставлял и Псков. В 1406 году, без объявления войны Пскову, а пославши разметные грамоты Великому Новгороду, он напал на псковские пригороды. Он считал Псков нераздельно связанным с Новгородом и потому своим врагом, как скоро сам находился во вражде с Новгородом. 5 февраля Витовт неожиданно подступил к псковскому пригороду Коложе и взял его. Литовцы повоевали всю Коложскую волость и погнали в плен одиннадцать тысяч народа обоего пола и всякого возраста. От Коложи рать литовская подошла к Вороночу, на реке Сороти, стояла под этим городом два дня и не взяла его. Уходя из-под города, литвины с досады наметали две лодки мертвых детей. Как и Псков стал на свете, такой пакости не бывало, — говорит летописец*. Таким образом, союз с Новгородом навлекал на Псков опасность, а новгородцы не подавали ему помощи. Напротив, в следующем, 1407 году, помирившись с Витовтом, они пригласили себе князем Лугвения Ольгердовича, Витовтова подручника. Все это, — говорит летописец Пскова, — делалось наперекор Пскову, новгородцы дружились с его врагами — с Литвою и немцами, но не помогли псковичам ни делом, ни словом, и псковичи должны были положить все упование на Св. Троицу да на великого князя московского. Тяжело им приходилось обороняться от литовцев и немцев разом. Новгород не оказывал им пособия и находился в мире с их неприятелями, напротив, московский великий князь вел с ними вместе заодно войну против своего тестя Витовта и, помирившись с ним на Угре, в 1409 году устроил мир между Витовтом и Псковом. В следующие годы Псков находился не в дружелюбных отношениях к Новгороду, хотя до открытой войны дело не доходило. Так было до 1418 году, тогда заключен был с Новгородом мир**. В 1426 году возникла у Пскова опять война с Литвою. Какой предлог войне поставил тогда Витовт — неизвестно. На Петров день объявил он войну Пскову, 1 августа, в понедельник, явился он под городом Опочкою, построенным недавно вместо разоренного литовцами Коложе. С Витовтом были не только литовцы, но поляки, и чехи, и волохи, и толпы татар. Святой Спас помогал опочанам, — говорит летопись***. Неприятели стояли под Опочкою два дня и две ночи. Опочане притаились в своем маленьком городке за валом, так что осаждающим казалось, что городок пуст. Через ров, окружающий вал, был мост на веревках, а под мостом были натыканы острые колья. Татары, не подозревая хитрости, бросились на мост, тогда веревки подрезали и они попадали в ров на колья. Немедленно затем опочане бросились из города и нахватали пленников. Тогда заплатили они равным зверством за тех мертвых детей под Вороночем, которые возбудили ужас летописца-современника. Они отрезывали татарам детородные части и вставляли им в рот, а с ляхов, чехов и волохов сдирали кожу и ободранных показывали на валу неприятелю****. Витовт не взял Опочки и двинулся к Вороночу. Он пришел туда 5 августа и стоял под городом три недели, пороки били непрестанно в город, город не сдавался благодаря крепкому местоположению и высокому валу, хотя вороночанам, по замечанию летописца, было очень тяжело. Посадники, начальствовавшие городом, успели дать знать псковичам: ‘Господа псковичи! — писали они. — Помогите нам и гадайте о нас, нам очень пристужно’. Псковичи прислали Витовту челобитную о мире. Витовт сначала не хотел и слушать, а потом согласился. Летописец приписывает такую перемену в литовском князе ночной грозе. Гром был таков, что Витовт, ухватясь за шатерный столб, кричал: ‘Господи, помилуй!’ Ему чудилось, что земля пожрет его и он на дно адово снидет, — говорит летописец*****. В самом же деле были причины и более обыкновенные, склонившие его к миру: отрядам, посланным из литовского войска разорять Псковскую землю, не слишком посчастливилось. Под Котельном литовский отряд напал на небольшой псковской отряд. По уверению Псковской летописи, литовцев и татар было семь тысяч, а псковичей четыреста человек. Это, конечно, невероятно. Хотя убито было семнадцать и взято в плен тринадцать человек псковичей, но весь псковской отряд успел уйти в Котельно, а литовцев и татар легло много. Еще удачнее поразили островичи (из пригорода Острова) литовскую рать в лесу, а другой отряд под пригородом Вревом рассеяли вревичи. Все показывало Витовту, что если дело пойдет на завоевание Псковской земли, то у псковичей хватит мужества на защиту своей вольности. Между тем псковичи предлагали ему тысячу рублей, если он выйдет из Псковской земли******. Сверх того, приехал к нему посол от его внука, великого московского князя, и просил пощадить Псковскую Землю, которую называл отчиною великих князей7*. Витовт согласился взять тысячу рублей и вышел из псковских пределов. Деньги были отданы ему в следующем году, и тогда же возвращены захваченные на войне пленные: Витовт, приняв от Пскова своих пленников, не отпустил псковских иначе, как взявши за них со Пскова еще полпятаста рублей окупа (четыреста пятьдесят рублей)8*. По известию Псковской летописи, псковичи тогда умоляли новгородцев подать им помощь. Новгород отправил к Витовту посла своего Александра Игнатьевича, но этот Александр Игнатьевич шел с войском псковского неприятеля, был свидетелем ратных дел и уехал в Новгород, не учинив добра ничто же, а только хуже зла наделал. Напротив, и на этот раз более помог псковичам великий князь московский: только при посредстве посла его псковичи купили себе мир за тысячу рублей. Не обращали на Псков внимания новгородцы и в 1427 — 28 годы, когда произошла распря с немцами, и Псков должен был собственными силами отделываться и мириться. Также и псковичи не оказывали помощи новгородцам, когда в 1428 году Витовт явился под новгородским пригородом Порховом, и новгородцы должны были покупать себе мир за пять тысяч рублей. Псковичи говорили новгородцам: ‘Вы нам не помогали, и мы вам помогать не станем, да еще у нас с Витовтом договор такой, чтоб вам не пособлять’9*. Псков опять после того находился с Новгородом не сколько лет в ссоре. Это видно из того, что в 1432 году посол из Пскова ездил в Новгород предлагать мир, однако новгородцы не приняли псковского челобитья, не доходило, впрочем, и до войны, не было, по выражению летописца, ни мира, ни розратья10*. И в 1433 году ездили послы от Пскова в Новгород и не помирились с Новгородом. Удачнее было посольство в следующем, 1434 году. Тогда, — говорит летописец — помиловал Бог и св. София и владычне благословение11*. Великий Новгород принял челобитье, и мир состоялся по старине. Только мир этот был опять-таки непродолжителен. Приехал владыка Евфимий во Псков требовать суда и управы: насильственные поступки с духовными довели до ссоры между псковичами и ‘софьянами’ — многочисленною дружиною, с которою ездил владыка. Евфимий уехал с гневом. Таким образом, старое неудовольствие возобновилось. В 1441 году представился случай, когда оно разразилось открытою враждою. Великий князь потребовал от псковичей помощи себе против Новгорода. Князь псковской Александр и посадники отослали Новгороду мирную грамоту и отказали целование. Какую роль играла при этом масса псковского народа — неизвестно, в летописи приписывается объявление войны князю и посадникам, а не говорится о всем Пскове, как бы этого можно было ожидать, если бы народ объявил эту войну единогласно. Очень может быть, что существовало и несогласие на эту войну, только в то время не могла противодействовать ей та партия, которая вскоре, как увидим, дала другой оборот отношениям к Новгороду. До сих пор неудовольствия между двумя городами ограничивались более взаимными упреками, нерасположением и неохотою помогать друг другу, но почти не доходило до кровавых последствий. На этот раз псковичи, объявив Новгороду решительную войну, опустошали пограничную Новгородскую волость верст на триста в длину и верст на пятьдесят в ширину, от литовского рубежа до немецкого12*. Псковское оружие решало спор великого князя с Новгородом в пользу московского единодержавия. Новгородцы поспешили заключить Деманский договор и купить себе мир деньгами. Это обстоятельство должно было расположить московскую политику к тому, чтоб дорожить союзом со Псковом: ей нужен был этот союз против Новгорода.
______________________
* Пск. л., I,197.
** Пск.л.,I, 202.
*** Пск., I,203.
**** Ник. л., V, 93.
***** Ник. л., V, 95.
****** Пск. л., I, 204.
7* Ник. л., V, 95.
8* Пск.л.,I, 205.
9* Пск. л., II, 26.
10* Пск.л.,I,206.
11* Пск.л.,I,208.
12* Пск. л., II, 29. Пск.л.,I, 211.
______________________
Скоро, однако, хотя на время, показалась во Пскове партия, которая видела в будущем опасность для древней свободы своей земли в союзе с Москвою, а спасение и крепость — в дружной связи с Новгородом, во взаимном содействии к защите обоюдной независимости. В 1448 году принят князем потомок суздальских князей (правнук Димитрия Константиновича нижегородского) Василий Васильевич, он находился в родовой неприязни к Московскому дому. Не видно, чтобы псковичи просили его утверждения от великого князя*. Тогда-то Псков сблизился дружески с Новгородом. Оба города заключили мир с немцами, тогда как прежде давно уже псковичи воевали и мирились с немцами без участия новгородцев. В 1450 году владыка прибыл во Псков и был встречен с большими почестями и радушием. Он служил в соборной церкви Св. Троицы, пел многолетие живущим под покровом (окрест) Св. Софии и Св. Троицы и поминал положивших свои головы за эти Божии домы. Все показывало вид согласия и искреннего братства двух городов. Во всех концах Пскова владыку дарили, не было уже обычного ропота на поборы: с честью отъехал он за рубеж Псковской земли, провожаемый своею псковскою паствою**. То же повторилось и в 145 3 году***. В 1455 году князь Василий уехал в Новгород, а Псков пригласил к себе князем правнука Ольгердова, Александра Черторизского, также недоброжелателя московской политики, проживавшего у новгородцев на кормленье, в Русе. Еще не успел этот князь приехать, как в начале 1456 года вспыхнула новая война московского князя с Новгородом. Тогда псковичи увидали на своем вече новгородского подвойского Есифа: ‘Братья, — говорил он, — мужи псковичи! Брат Великий Новгород вам кланяется! Помогайте нам против великого князя, правьте крестное целование!’ И псковичи, — говорит их летописец****, — не припомнили тогда древних лет, когда Новгород не помогал Пскову в нужде. Псковское ополчение под предводительством своих посадников вышло на помощь новгородцам. Упорной войны не было. Владыка Евфимий с новгородскими и псковскими послами поехал к великому князю и уладил дело платежом. Псковичи участвовали в платеже осьми с половиною тысяч рублей. После того владыка прибыл снова во Псков и принят был с прежнею радостью и с прежними подарками.
______________________
* Пск. л., I,213. Пск. л., II, 31.
** Пск. л., I,214.
*** Пск. л., II, 31.
**** Пск.л.,I, 216.
______________________
Но дружное и взаимное содействие Новгороду не могло быть прочно. Последнее сопротивление великому князю принесло Пскову один вред: Псков должен был вместе с Новгородом платить окуп, тогда как прежде никогда не бывало, чтобы Псков платил великому князю. Теперь это случилось именно от союза с Новгородом. Угрожали Пскову немцы, распри с ними не прекращались. Помощь от сильного московского великого князя казалась нужною. В 1460 году прибыл великий князь Василий в Новгород, Партия, желавшая с ним союза, взяла тогда во Пскове верх: отправлены были изо Пскова в Новгород послы к великому князю с подарками 50 рублями. ‘Мы приобижены от поганых немцев и водою, и землею, и головами, — говорили псковские послы, — и церкви Божии пожжены от поганых немец, на миру и на крестном целовании бьем челом, чтоб нашему князю псковскому Александру Васильевичу Черторизскому быть от тебя, великого князя, у нас наместником’. Великий князь отвечал: ‘Я вас, свою отчину, хочу жаловать и оборонять от поганых, как делали и отцы наши, и деды, и великие князья, а что вы мне извещаете об Александре Черторизском, и о том я вас, свою отчину, жалую: пусть только поцелует князь Александр животворящий крест, ко мне, великому князю, и к моим детям, что ему зла на нас не хотеть, не мыслить, тогда он будет вам князь, а от меня наместник’. Когда привезли Черторизскому этот ответ, он явился на вече и сказал: ‘Не стану я целовать креста московскому князю: не слуга я великому князю, а если так, то пусть не будет вашего целования на мне, а моего на вас! Прощайте, псковичи!.. Я более вам не князь! Когда начнут вороны псковичей-соколов хватать, тогда и меня, Черторизского, вспомянете!’ Напрасно псковичи упрашивали его остаться, он не принял челобитья псковичей, собрал своих триста человек кованой (в панцирях) рати и уехал в Литву*.
______________________
* Пск. л., I,219.
______________________
По удалении Черторизского Псков вошел в прежнее отношение к великому князю и получал от него князей в значении великокняжеских наместников. Но раз от разу отношения эти становились для Пскова зависимостью. Тотчас по отъезде Черторизского прибыл от великого князя сын его, Юрий, с боярами во Псков. Псковичи приняли его с честью, посадили на стол в церкви Св. Троицы, но послали просить у великого князя другого сына, Ивана Васильевича. Кажется, что псковичи переменили одного брата на другого единственно для того, чтоб удержать свое старое право избрания: Юрий приехал во Псков неизбранный. Уступая желанию великого князя, чтоб во Пскове был наместником его сын, они по крайней мере из сыновей его хотели указать себе князя сами, а не принимать назначенного без спроса о их желании. Так псковским князем сделался в 1460 году Иван Васильевич, тот самый, который впоследствии, ставши великим, нанес удар вечевой свободе в Северной Руси. В следующем году он отправился к родителю вместе с посольством от Пскова — просить защиты против врагов немцев, чтобы великий князь печаловался своею отчиною и не оставлял мужей своих псковичей, ‘добровольных людей’. Псковичи хотели этим титулом напомнить, что если они и подчиняются великому князю, то по своей доброй воле, а не по нужде.
В 1462 году псковской князь по смерти отца сделался великим, а во Псков на его прежнее место послан Владимир Андреевич — не по псковскому прошению и не по старине*, — замечает летописец. Явно Москва начинала затрагивать право псковичей получать себе князя не иначе как по собственному избранию. Псковичи проглотили это неуважение к своей старине в первый раз и посадили на стол непризванного князя честно, не могли, однако, забыть они, что он у них сел не так, как следовало, и через полтора года изгнали его. ‘Ты приехал не по псковской старине, — было ему сказано: — псковичами не зван и на народ не благ’. Вслед за ним отправлено посольство к великому князю о том, чтоб назначал князей по псковской старине, который князь Пскову люб. Имени князя, которого бы они хотели, не указывалось, по-видимому, самое тогдашнее посольство было не о князе, а о сохранении права. Ивану Васильевичу очень не понравилась такая выходка, он три дня не допускал к себе на глаза послов и велел им сказать, что дивится такому посольству, но в то же время расчел, что Псков ему нужен против Новгорода и не следует пока раздражать псковичей чересчур. Призвав послов к себе, он сказал им: ‘Жалую отчину мою Псков, добровольных людей, по старине и дам вам такого князя, какого сами захотите. Явите Пскову: пусть скажет Псков, какого князя хочет, я того им и дам, пришлите ко мне грамоту с своим боярином’.
______________________
* Пск. л., I, 222.
______________________
Послы воротились, и вече избрало Ивана Александровича, князя звенигородского, Иванова подручника. Великий князь утвердил выбор. Псковичи посадили нового князя у Св. Троицы. В 1466 году он уехал добровольно*. Псковичи, как видно, после того уже и сами между собою не поладили в выборе князя, посольство их отправилось в Москву с именами двух кандидатов: Ивана Стриги и Федора Юрьевича. От великого князя зависело послать им того или другого. Он дал им Федора Юрьевича. Первый раз в истории Пскова случилось подобное, и этот случай, естественно, сам собою вел к большей подчиненности великому князю. Князь Федор был во Пскове и тогда, когда Псков помогал великому князю в войне против Великого Новгорода, в 1471 году.
______________________
* Пск. л., I, 230.
______________________
Неприятные отношения к Новгороду скоплялись год от году. В 1463 году псковичи воевали с немцами: новгородцы не хотели помогать псковичам, сколько те ни просили. Умер Евфимий, умевший несколько ладить с Псковом, преемник его Иона был нетерпим псковичами. В 1464 году псковичи начали у великого князя хлопотать об отдельном владыке, их домогательства не удались, но озлобили новгородцев: последние побуждали великого князя послать во Псков войско усмирять псковичей. Великий князь сдержал тогда вражду двух городов, не потакая ни тому ни другому. Новгород, защищая права своего архиепископа, роптал, что псковичи отнимают церковные имущества в противность священным правилам. Псков упрекал своего старшего брата за то, что он покидает меньшого в беде и не помогает против немцев. ‘Мы, — говорили псковичи, — с новгородцами заодно постановили с немцами перемирье, стало быть, когда немцы не додержали его, так новгородцы заодно со псковичами должны сесть на коня и воевать против немцев, а вы, новгородцы, не только что не хотите знать, что есть наше перемирье, а еще с немцами соединяетесь, чтоб вам с немцами заодно стать против нас, псковичей, свою братью молодшую обижаете!’ На жалобы новгородцев, что Псков захватил владычние земли, псковские послы оправдывали в этом своих именно тем, что новгородцы не помогают псковичам в войнах против немцев. Наконец, после долгих споров псковские послы сказали: ‘Вот вам, братья наша старейшая, и воды, и земли владычние и все оброки с земель по старине, а что мы два лета собирали хлеб с этих земель и в водах рыбу ловили, так мы тем кормили силу великого князя, а мы должны были призывать ее к себе, потому что вы нам не помогали на немцев’. Много было о том истомы, — замечает летописец, — наконец обе стороны целовали крест и присягнули быть во едином братстве, и владыка благословил тех и других*.
______________________
* Псковск. л., I,229.
______________________
В 1469 году духовенство Пскова покусилось было отложиться от владыки и управляться само собою. Покушение не удалось: митрополит не одобрил его. Владыка Иона преследовал своих недоброжелателей и требовал особого побора от священников. Это озлобило псковичей против него, а вместе с тем против новгородцев, всегда державших сторону своего владыки. Тогда присоединились другие причины неудовольствий: в Новгороде задержали псковских купцов и их товары. В таких отношениях находился Псков с одной стороны к великому князю, с другой — к Новгороду, когда великий князь подвигнул псковичей на войну против Новгорода в 1471 году.
Как только Иван Васильевич сладил с Новгородом, тотчас и псковичи начали сильнее чувствовать на себе его тяжелую руку. Начались тогда же стеснения вечевых прав, предвозвещавшие, что рано или поздно Псков должен будет совсем расстаться с своею стариною. До тех пор хотя великие князья и утверждали избранных псковичами князей, но псковичи считали себя вправе изгнать своего князя и выбрать другого: так делалось, и великие князья, не вступая в разбирательство — как и почему, утверждали того, кого город вновь избирал. Теперь Иван Васильевич сам предупредил псковичей и объявил их послам, что, если у них князь станет чинить насилье или вообще псковичи за что-нибудь будут недовольны своим князем, пусть не бесчествуют его сами, пусть принесут на него жалобу великому князю, а великий князь пожалует свою отчину. Так и случилось в 1472 году. Псковичи поехали в Москву жаловаться на своего князя Федора Юрьевича и просить себе другого — Ивана Стригу. Великий князь не дал им желаемого князя и приказал, чтобы псковичи указали на другого. Псковичи тогда представили имена двух кандидатов: Ивана Бабича и Ярослава, брата князя Стриги. Великий князь утвердил последнего. Уже эти князья начали считать себя независящими от Пскова, подобно прежним князьям, а уполномоченными того, кто претендовал на верховную власть надо Псковом: они дозволяли себе оскорбительные своевольства, возбуждавшие всеобщую досаду.
Между тем псковичи до решения дела, пока их послы были в Москве с жалобою на князя Федора, не смели сами прогнать этого ненавистного для них князя, как поступили бы их деды и отцы в таком случае. Этот князь, видя, что его уже чересчур не терпят, решился уехать сам, и, несмотря на свою злобу к нему, псковичи должны были, почитая в нем великокняжеского наместника, провожать его с почестью, наделили его хлебом, вологою и медом. Князь этот не заплатил такою же вежливостью Пскову, напротив, как только переехал за рубеж, ограбил посадников, и сотских, и подвойских, провожавших его, и отпустил их чуть не нагими домой. Желая угодить великому князю, Псков оказал самый радушный прием невесте великого князя, Софии Палеолог, проезжавшей с своею свитою в 1473 году. Но на следующий же год Псков еще раз испытал, как страшно, хотя и необходимо, покровительство сильной Москвы. Завязалась у Пскова война с немцами. Государь прислал ратную силу, Новгород, уже подручный ему, поневоле должен был прислать свои вспомогательные силы, немцы должны были просить мира, оборона для Пскова от великого князя была действительна. Вслед за тем в Москву поехал послом Григорий Умыл-Бородка бить челом на жалованье и печаловаться, то есть благодарить великого князя. Этот посол, воротившись назад, привез соотечественникам нелюбье и гнев великого князя. Великий князь был недоволен тем, что послы, которые прежде приезжали просить у него вспомогательной силы, не были большие послы. Это, как видно, у московского государя был только предлог. Ему хотелось беспрестанно придираться то к тому, то к другому, такой путь был выбран, чтоб мало-помалу обратить псковичей из добровольных в недобровольных. Сам псковской князь, а с ним три посадника да несколько посадничих детей и бояр поехали в Москву и повезли великому князю поминка сто рублей. Великий князь не пустил их к себе на глаза и не принял поминка, даже не указал им подворья: они простояли пять дней в поле и воротились ни с чем. Летом Псков отрядил опять посольство и отправил с ним великому князю уже не сто, а сто пятьдесят рублей поминка. Великий князь на этот раз принял посольство и дал такой ответ: ‘Я рад свою отчину держать в устроении, положите предо мною пошлинные грамоты прежних великих князей’. Это значило: начинался пересмотр свободных прав вольного города.
Возвратившись из посольства, наместник князь Ярослав Васильевич, конечно ободренный великим князем, стал превышать свою власть и суд в противность прежним обычаям, удвоил судные пошлины, а именно: езду на ссылку, т.е. езду по свидетельству истца или ответчика вдвое, его наместники сбирали по пригородам княжую продажу и наместничьи деньги*. Псков отрядил двух посадников с грамотами, которые требовал великий князь, и вместе послал жалобу на Ярослава. Великий князь пересмотрел грамоты и сказал: ‘Эти грамоты не великих князей, вы исполняйте то, чего у вас просит князь Ярослав’. Но, видно, требования Ярослава казались нестерпимы. Опять псковичи послали просить великого князя удалить его. На этот раз великий князь задержал послов и сказал: ‘О всех управах я пошлю своего посла к вам, в свою отчину’.
______________________
* Княжая продажа имати обоя и наместничьи деньги (Пск. л., I, 250), в другом списке вместо обоя — от боя.
______________________
После этого великий князь отправился в Новгород. Узнав, что он там, псковичи снарядили к нему еще раз посольство: четырех посадников и по два человека бояр с каждого конца. Они поднесли Ивану Васильевичу поминка пятьдесят рублей и били челом, чтоб великий князь держал свою отчину Псков по старине. Великий князь, приняв поминки, сказал: ‘Коли у меня здесь будет князь Ярослав, тогда я вас отпущу’. Послы дожидались в Новгороде три недели, наконец прибыл требуемый князь и привез от Пскова, а не от себя двадцать рублей. Против обвинений на него он стал обвинять псковичей и жаловаться на посадников и на весь Псков. Тогда великий князь отвечал псковским послам так: ‘Я отпускаю вас теперь, а с князем Ярославом приедут мои послы рассудить вас в срочные дни’. Чрез несколько дней после того, 1 января 1476 года, возвратился во Псков Ярослав, а с ним приехали великокняжеские послы, которые должны были разбирать дело. Суд решен был заранее в расчете великого князя, он считал нужным укротить псковскую вольность и потому непременно оправдать своего наместника. Послы говорили на вече: ‘В чем вы преступили пред князем Ярославом, добейте ему челом, давайте ему, что он потребует: наместничью деньгу, двойную езду, княжие продажи наместникам его по городам, нивные суды по старине, судить всякие копные дела*, изгородное прясло (работы по городу), коневые валища, а если вы не учините этого, то знайте: ваш государь, великий князь, прислал нас к вам с князем Ярославом, чтоб мы в пять дней съездили сюда и назад воротились’. Посадники, проиграв свое дело, дали от имени всего Пскова князю Ярославу на вече 130 рублей как бы пени и сверх того обещались великому князю исполнять все, что приказано князю и его наместникам по пригородам.
______________________
* Копы — народные собрания с целью суда, известные во всей Западной и Южной Руси. Вероятно, такой смысл имеет и здесь выражение ‘копные дела’. Московская политика, уничтожая древнюю свободу, хотела подчинить великокняжескому наместнику это свободное учреждение.
______________________
5 января Ярослав опять отправился к великому князю с его послами, Псков также послал своих послов просить, чтоб великий князь содержал свою отчину по старине. Иван Васильевич отвечал: ‘За то, что вы обещаете мне и вашему князю, я тем жалую мою отчину и хочу вас держать по старине, а кого к вам ни пришлю о своих делах, вы того и слушайте и верьте ему, как мне, великому князю, или моей грамоте’. С таким ответом возвратились послы домой.
Таким образом, московский государь подтверждал, что он будет держать Псков по старине, и в то же время с каждым шагом надламывал эту старину. При пересмотре грамот он признавал действительность только таких грамот, которые были даны великими князьями, — следовательно, уничтожал важность местных постановлений, заставил Псков против его воли отбывать в пользу местного князя такие поборы, которых не было прежде, оправданием своего наместника показал, что местный князь может быть не удален, вопреки желанию Пскова, даже и с докладом великому князю, тогда как в старину не был необходим самый доклад, а вольный город сам собою мог удалять князя, наконец последним приказанием — верить словам всякого, кого он пришлет без грамоты, он подрывал значение самобытного государственного тела и хотел подчинить Псков условиям владельческого имения, где хозяин может делать распоряжения по своему произволу безо всяких правил, заранее начертанных, когда захочет и как захочет. Ярослав ободрился, начал мстить своим противникам, делать разные вымогательства и насилия, наместники его по пригородам и волостям вели себя необузданно и притесняли народ, в противность старым правам — никого не брать под стражу без суда, они хватали людей единственно за то, что князю или его наместнику в пригороде показалось грубым какое-нибудь слово. Псковичи не вытерпели и еще раз послали к великому князю с жалобою на князя Ярослава и умоляли, чтоб великий князь дал вместо него Пскову другого князя. Но каждое посольство как будто должно было служить московскому государю предлогом к еще большему стеснению и уменьшению свободных прав города. Великий князь отвечал: ‘Я пошлю в мою отчину, Псков, творить суд не по старинам, как мои прародители держали свою отчину, Псков, а по моим засыльным грамотам’. Тут явно показывалось, что великий князь хочет уничтожить всякое право, освящаемое стариною, и вместо него поставить господствующим началом управления и суда свою личную волю.
Но когда псковские посольства одно за другим ездили в Москву, во Пскове 2 сентября 1477 года на княжем дворе сделалась ссора между псковичами и княжедворцами, или шестниками, как назывались они в Новгородской и Псковской землях. Пскович вез на торг продавать капусту из своего огорода мимо княжего двора, один шестник схватил у него наручие (качан) капусты и стал кормить княжеского барана. Псковичи, увидавши это, приняли такой поступок за оскорбление их прав, прицепились к шестнику, за шестника заступились его товарищи*. Псковичи были вытеснены из княжеского двора, шестники погнались за ними, свалка началась на площади на торгу, выскочил сам князь в панцире, с луком, начал стрелять и заохочивать своих к стрельбе. Он был пьян в то время. ‘И пошли шестники на весь мир, — говорит летописец, — они стреляли из луков, кололись ножами, а псковичи, застигнутые врасплох, отбивались каменьями’. Но разнеслась об этом весть по всему городу, посадники, бояре, житейские люди бросились со всех концов города на торг на выручку своих с оружием, люди благоразумные старались разгонять обе стороны. Тут шестники увидели, что им может не на шутку достаться, когда выведут псковичей из терпения, и скрылись в своем княжеском дворе. Много псковичей было тогда ранено и избито, кому в рот, кому в глаз, кому в спину или в ногу досталось, некоторые тут же и дух испустили. Целую ночь после того псковичи стояли на торгу во всем оружии, шестники хвалились, что они зажгут город и начнут бить псковичей под тревогу**.
______________________
* Пск. л., II, 37.
** Пск. л., I, 253.
______________________
Это событие вывело наконец Псков из терпения. На другой день после такого побоища, утром, собралось вече, несмотря на то, что великий князь не дозволял псковичам ни в каком случае без воли своей прогонять изо Пскова князей-наместников, решили: князю Ярославу тотчас же отречься от княжения, а псковичам выпроводить его из города, между тем отправить в Москву посольство с известием об этом. 5 сентября посольство поехало в Москву, Ярослава высылали, но он уперся, сказал, что не пойдет, а будет дожидаться решения великого князя во Пскове. Псковичи не смели выгнать его силою. Он с своей стороны послал к великому князю жалобу на Псков, описывал псковичей своевольниками, упрекал их, что они освободили тех, которых он и его наместники по своему судебному приговору заковали.
Между тем по прежнему посольству псковичей с жалобою на Ярослава 20 сентября приехали во Псков великокняжеские послы — два боярина и дьяк. Они принесли такой ответ от московского государя: ‘Вы, псковичи, жаловались на князя Ярослава, что он и его наместники творят насилие по пригородам и волостям и берут людей без суда, но вы не жаловались на него в этом, когда великий князь был в Новгороде’. — ‘Мы боялись худшего себе, — сказали на вече (большей упадки)’. — ‘А князь Ярослав, — возразили им, — и тогда на Псков жаловался, и прежде того жаловался, и теперь опять жалуется’. В заключение послы высказали такое решение великого князя: ‘Отдайте винных, что были по суду закованы в пригородах, а если того не исправите, то я, князь великий, моля Бога и Пречистую Богородицу, хотим это исправить, а князя Ярослава я, великий князь, осаживаю в Пскове на столе’. Бояре прожили две недели во Пскове и домогались исправы: требовали, чтобы псковичи выдали головою князю и его наместникам тех лиц, которых они заковали, а псковичи освободили. Тогда псковичи старались уладить дело и смягчить поминками московских бояр, уполномоченных великого князя. Никогда, — говорит современный летописец, — во Пскове не было таких послов, ничем их нельзя было задобрить, в две недели Псков заплатил рублей 80, а они брали дары, а все-таки держали сторону ненавистного князя. Псковичи вышли из терпения, и вече дало такой решительный ответ: ‘Мы не можем, бояре, выдавать головою невинных людей, так не делалось по старому обычаю при прежних господарях, вы нам насильно сажаете князя Ярослава, мы не можем с ним ужиться, — он творит над нами насилия, мы пошлем послов об этом бить челом нашим господарям, чтобы оставили нас при старинах’. Бояре уехали с неудовольствием, псковичи еще на дорогу дали им денежные поминки, но один из бояр не принял, зато как только эти послы доехали до рубежа, то отняли у провожатых и деньги, и платье, и лошадей, и самих поколотили*.
______________________
* Пск. л., I, 254.
______________________
Вслед за великокняжескими послами отправились снова псковские послы к великому князю с челобитьем. Отправились 1 октября, воротились во Псков не ранее как 8 января. Не зная долгое время о их судьбе, псковичи беспокоились за них, и потому-то летописец, говоря о их возвращении, выразился, что они воротились живы и здоровы, как будто намекая на то, что современники ожидали противного. Послы рассказали, как, не заставши великого князя в Москве, поехали они во Владимир: там был великий князь. Иван Васильевич не позвал их к себе, три дня пробыли они во Владимире, наконец, велено было им ехать в Москву и там дожидаться. В Москве ждали они четыре недели, наконец, великий князь приехал, позвал их к себе, выслушал и, когда они представили челобитье от Пскова, чтоб великий князь держал свою отчину по старине, великий князь сказал: ‘Наша отчина, Псков, находила на двор нашего наместника, своего князя Ярослава Васильевича, этим она уже выступила из старины, она сама старину нарушила, а не я, князь великий’. С тем послы и поехали прочь. Ясно было, что великому князю не нравилось более толковать о старине, ему не хотелось вовсе оставлять во Пскове старину. Великий князь сделал свое дело, князь-наместник, вопреки желанию Пскова, остался во Пскове по воле великого князя. Но великий князь еще не хотел до конца раздражать и унижать псковичей — ему еще они были нужны, он тогда собирался кончить с Новгородом: ему довольно было и того, что желание псковичей не исполняется, когда великий князь того не хочет, но держать долее князя Ярослава во Пскове не было нужды. Иван Васильевич понимал хорошо, что Ярослав и его наместники зазнаются и поступают несправедливо, он определил их вывести, но не тогда, когда псковичи их выгоняли, а тогда, когда псковичи принуждены будут, по воле великого князя, повиноваться им против своего желания, чтоб, таким образом, избавление свое от ненавистных наместников псковичи почитали милостью великого князя, а не каким-нибудь долгом по старине. Притом же в видах Ивана Васильевича было, чтоб и наместники его не слишком зазнавались и помнили, что они зависят от произвола государя. Иван Васильевич продержал Ярослава после свидания со псковскими послами еще около двух месяцев и неожиданно, 12 февраля 1477 года, прислал ему грамоту: в ней приказывалось ему выехать из Пскова с княгинею и детьми в Москву и не оставлять во Пскове никого из своих. 23 февраля князь Ярослав явился на вече, сложил, по обычаю, крестное целование и поехал. Псков, чествуя великокняжеского наместника, несмотря на все несогласие с ним, дал ему почетных провожатых, и на все станы вперед повезли ему и его дружине корм и напитки. Но его дружина по дороге нарочно делала разные бесчинства и оскорбления жителям, и наконец, расставаясь с землею, которою он правил четыре года и четыре дня, сам князь ограбил приставов и, взяв из числа провожатых восемнадцать человек, приказал их заковать и повез с собою в Москву. Вслед за ним потом отправились в Москву псковские послы просить нового князя, они по-прежнему указывали на двух: на Василия из Новгорода и на князя Ивана Володимировича. Для умилостивления великого князя повезли бму поминка сто рублей. Великий князь принял поминок, обращался ласково с послами, отпустил с честью и сказал, что о псковских делах пришлет он своих бояр. О князе не было и помину. В марте были послы псковские в Москве, а обещанное посольство не являлось ни в апреле, ни в мае. Только 7 июня приехали двое гонцов из Москвы. Псковичи, вероятно, надеялись узнать, кого назначит им великий князь в наместники, но посол этот не говорил о наместнике, а известил, что великий князь поднимает Псков на Великий Новгород и требует, чтобы псковичи послали в Новгород свои розметные грамоты и сами садились бы на коней. Даром что великий князь еще прежде приказал верить словесным своим приказаниям, сообщаемым чрез посыльных, однако все еще как-то странно казалось псковичам приступить к такому важному делу, как объявление войны, без приказаний более положительных. Псков отвечал: ‘Мы сами хотим услышать это от своих государей. Пусть они скажут нам то своими устами’. 21 июля они отправили своих послов в Москву. Несколько ранее псковской гонец Богдан поехал в Новгород. ‘Нас, — говорил этот гонец новгородцам, — великий князь подымает на Великий Новгород, извещаем вас об этом по крестному целованию, но если вам будет какое дело до великого князя, мы рады за вас отправить к нему послов и бить челом’. Новгородцы отвечали этому гонцу, что пришлет Великий Новгород своему молодшему брату Пскову послов.
Во Псков явился из Новгорода посол Иван Поклончеев и говорил: ‘Псковичи! поцелуйте крест сейчас на нашем пригожстве, опроче коростынского докончанья. Мы тогда явим все вам по нашему последнему крестному целованию, а когда вы нам этого не сделаете, так мы не хотим от вас никакого пригожества до великих князей — ни челобитья вашего, ни послов’.
27 августа прибыли обратно псковские послы, отправленные в Москву, и привезли известие, что приедут скоро послы великого князя. Между тем из Новгорода выбирались тогда купцы с товарами и разные жители с своими имуществами во Псков, некоторые остались там, другие уезжали в Литву. Псковичи не имели теперь против Новгорода прежней злобы, удовлетворенной чересчур несчастиями Новгорода. Поступки великого князя со Псковом показывали уже слишком явно, до чего хочет великий князь московский довести оба города. Только страх и неизвестность удерживали Псков от союза с Новгородом в эту эпоху. Выигрыш Новгорода казался тогда уже очень сомнительным. Его ополчение было сокрушено в предьцущую войну, показалась очевидно слабость его военных сил, его волость была опустошена и не могла еще оправиться. Напротив, силы великого князя были огромны. Соединить свою судьбу с Новгородом в то время должно было казаться ужасным и безрассудным всякому, кто стал бы размышлять об этом без увлечения.
Сентября 15 приехал во Псков посол, дьяк Григорий Волнин, первый раз в июне уже посещавший Псков. Снова начал он поднимать Псков на Новгород и две недели трубил псковичам, чтоб они посылали скорее взметнуто грамоту и выступали в поход. ‘У нас нет князя’, — говорили псковичи. ‘Я вам приставлен воеводою от великого князя, — сказал он: — сейчас садитесь на коней, а где великого князя найдем, он даст вам там наместника и князя’.
Псковичи не ранее как 30 сентября отправили в Новгород свои взметные (или розметные) грамоты. Но тут опять приехал из Новгорода гонец, подвойский Панкрат, убеждать псковичей действовать заодно с Новгородом. Он просил, чтобы Псков отправил вместе с новгородскими послами своих к великому князю. Дьяк Волнин схватил было этого новгородского гонца, но псковичи упросили его не трогать посла и отпустили его в Новгород. Дьяк по-прежнему неотвязно требовал, чтобы псковичи выступили. Псковичи медлили. ‘Мы пошлем еще раз гонца своего к великому князю, — говорили они: — пусть он нам сам повелит и даст нам князя, а князь, как приедет к нам и поцелует крест, тогда он с нами и сядет на коня и мы с ним сядем, а до тех пор не хотим’. Тут 10 октября случился сильный пожар в городе. Это несчастие дало повод отделываться от неприятной обязанности идти в поход. Псковичи послали к великому князю посольство, извещали, что Псков разорен пожаром, и просили освободить их от войны. Но великий князь задержал послов и увел с собою в поход, а во Псков отправил князем Василия, из Шуйских. 16 ноября прибыл он во Псков. Девять месяцев великий князь оставлял Псков без князя, наконец прислал его, но не по старине, не по избранию и желанию псковичей, а по своей воле. Он показывал псковичам и теперь, что уже права для них нет, что все зависит от воли московского государя: захочет он — вовсе не пришлет им князя, захочет — пришлет не по их желанию, а того, кого ему будет угодно. 19 ноября этот князь был посажен на стол, в доме Живоначальной Троицы. Над ним совершен обряд, так же как совершался над вольноизбранными князьями в старину. Вместе с князем прибыл во Псков великокняжеский воевода Василий Дятлев и потребовал, чтоб псковичи шли немедленно.
Отговорка пожаром не была принята в уважение. Псковичи оповестили своим пригородам, чтоб немедленно выходили*.
______________________
* Пск. л., I, 256-259.
______________________
Ополчение Псковской земли действовало с меньшей энергией, чем в прежнюю войну. Нельзя было не сознавать, что, добивая Новгород, псковичи готовили ту же участь и своей земле впоследствии. Главное их участие в последней катастрофе Новгорода состояло в том, что они подвозили запасы для осадного войска, стоявшего около Новгорода, — хлеб, муку, рыбу, мед, и псковские купцы продавали разные товары в Ивановом войске.

III. Падение независимости и свободы Пскова

Новгород пал. Псков получил от великого князя позолоченный кубок. ‘Смотрите же, псковичи, — говорил посол великого князя, правя поклон Пскову вместе с кубком, — я, князь великий, хочу вас, свою отчину, держать в старине, и вы, наша отчина, слово свое держите честно над собою и наше себе жалованье. Чтоб вы это знали и помнили!’ Вслед за тем безостановочно продолжалось дело постепенного уничтожения свободы Пскова.
Думая, что за услуги, оказанные Псковом великому князю под Новгородом, можно теперь высказать великому князю те неприятности, какие Псков терпел от великокняжеского произвола, заменявшего старину, псковичи отправили послов в Москву и жаловались, что послы московские, едучи по дороге, обижают людей, у проезжих отнимают лошадей и имущества, грабят по станам и на подворье в городе, требуют грубо от Пскова поминков не по силе, и что им Псков дает — они того не принимают и делают разные оскорбления людям. Но великий князь взглянул грозно на эту просьбу, подивился и гораздо больше поверил своим боярам.
Новые нападения немцев, опустошения Псковской земли требовали помощи великого князя, войска его явились оборонять Псковскую землю, но сами дозволяли себе всякие бесчинства. В 1480 году немцы напали на Псковскую землю. Князь псковский Василий был пьяница и гуляка и не годился ни к управлению, ни к войску.
Услышав, что в Великих Луках находятся братья великого князя, Андрей и Борис, некоторые, в отчаянии от немцев, пригласили их. Они набрали уже 10 000 дружины. Но когда князья приехали, Псков ужасно переполошился: эти князья были в ссоре с великим князем. ‘Мы пойдем, — сказали князья, — боронить вас, а жен и детей оставим у вас’. Псковичи начали толковать между собою и решили, что нельзя принимать их. ‘Господари, великие князья, — сказали они им, — мы хотим верны быть старейшему брату вашему, Ивану Васильевичу, а вы себе думайте о своем и о нашем добре, чтоб нашему граду вконец не погибнуть’. — ‘Ведь кто врага царского сохранит, тот враг царю, — говорили грамотеи, — так и эти князья: хотя великому князю и братья, но супостаты’. Тогда князья рассердились, считая, конечно, поруганием себе, что их же пригласили, а потом прогоняют. Выехавши из Пскова, распустили они свою рать, и начала эта сбродная толпа бесчинствовать. ‘Только, — говорит летописец, — не жгли и не убивали, потому что никто им не противился, зато перебили много скота, оскверняли женщин и девиц, грабили не только людские имущества, но и Божии дома. Хуже немцев показались они Пскову’.
В 1483 году князя Василия уже но было, на место его явился новый — Ярослав Владимирович.
В 1484 — 1485 годах Иван Васильевич имел случай наложить руку и на внутренний порядок Пскова. Князь Ярослав с посадниками составили грамоту, как кажется, определявшую работы смердов. Грамота эта не представлена была вечу. Когда об этом узнали, то партия черных людей взволновалась, у некоторых посадников порубили дворы, одного посадника, Гаврила, убили на вече, убили также одного смерда, а трех смердов посадили в погреб. Другие посадники убежали в Москву. Тогда вече написало на убежавших ‘мертвую’ грамоту, т.е. осуждавшую их на смерть. Их ‘закликали’, т.е. вече объявило их на суде народном преступниками. Посадники отправились к великому князю с посольством — просить, чтоб великий князь содержал Псков в старине, и привезли из Москвы приказание — откликать посадников, отпечатать грамоты и просить прошения у князя Ярослава. Черные люди взволновались, кричали: ‘Этого великий князь не говорил!.. Это выдумали те посадники, которые, убегая народного суда, ушли в Москву!’ За неделю до праздника Рождества Христова отправили еще посольство, поехали в Москву четыре посадника и десять бояр из концов. Когда великий князь узнал, что ничего не сделано из того, что прежде приказано, — смерды не выпущены, посадники не откликаны, князю Ярославу челом не добили, — то рассердился и приказал через бояр своих псковским послам дать такой же ответ, какой дан был прежнему посольству. Послы возвратились во Псков, стали править свое посольство на вече. Черные люди взволновались. ‘Они, — кричали они против послов, — согласились с теми посадниками, что убежали на Москву и норовят им!’ Началась сумятица: посадники, бояре и житые люди хотели исполнить приказание великого князя и стращали себя и других великокняжескою казнью. Черные люди кричали: ‘Мы во всем правы, не погубит нас князь великий, а вам не верим: князю Ярославу нам не за что бить челом!’ После продолжительных споров и ссор черные люди отправили посольство в Москву уже собственно только от себя, от своего сословия. Поехали двое послов: один из Полониша, другой из Запсковья (вероятно, эти части города наиболее были населены ‘черными’, иначе ‘молодыми’, людьми). Черные люди изъявляли готовность творить волю великого князя, если узнают ее, и извещали, что вслед за посланными будут и большие послы. Этих послов не допустили до Москвы тверские разбойники, убили их на дороге. Другое посольство, состоявшее из четырех посадников и по боярину от каждого гонца, отправилось после. В Москве они получили такой ответ от лица великого князя: ‘Если моя отчина, Псков, исправит мое слово и начнет потом мне бить челом о моей нечести, то я буду вас миловать по пригожаю’. После этого псковичам оставалось уступить. Они отпечатали мертвые грамоты на посадников и выпустили из тюрьмы смердов (Стехна, Сырня и Лежня), отпечатали дворы и имущества обвиненных и, сделавши все пожеланию великого князя, отправили послов бить челом и просить прощения. Великий князь отдал Пскову свое нелюбие и сказал, что хочет, чтобы Псков жил по старине. Беглые посадники воротились в отечество. Это дело о смердах и о мертвых грамотах тянулось два года и стоило Пскову до 1000 рублей*.
______________________
* Пск. Л., II, 43-45.
______________________
Но в тот же год опять принесена была жалоба на князя Ярослава и на его наместников, изо всех пригородов и волостей стекались во Псков обиженные и доставляли псковскому вечу и посадникам жалобы на тех наместников, которых Ярослав рассадил по Псковской земле. Жалоб оказалось такое множество, что, по словам псковского летописца, счесть их было невозможно. По этим жалобам составлены были обидные грамоты и отправлено посольство: в нем было двое посадников, несколько бояр и по два человека из каждого пригорода, взятых из числа тех, которые жаловались на несправедливости Ярославовых наместников*. Сюда присоединилось еще такое дело. Какой-то поп в Наровской губе отыскал старую грамоту, где было сказано, какие повинности должны отправлять наровские смерды, что платить князю и Пскову и какие урочные работы следовало им отправлять. Эти правила пришли уже в забвение. Священник выводил их опять на свет. Естественно, смердам не могли они полюбиться. Когда священник стал читать эту грамоту, один смерд вырвал ее у него из рук и утаил. Весть об этом произвела повсюду ропот. Псковичи обвиняли смердов за то, что они умышленно припрятывали правила, обязывавшие их к работам, и уклонялись от своих повинностей. Смерда, который у священника вырвал грамоту, посадили под стражу. Послы пред великим князем и об этом деле упомянули, сказали, что смерд находится на крепости. Спрашивали, что с ним делать. ‘Вы мне опять о смердах, — сказал князь, — давно ли я вам за это вины отдал, а вы снова за то же? Я не принимаю от вас жалоб на князя вашего, а пошлю бояр и прикажу им сделать управу’.
______________________
* Пск. л., II, 45.
______________________
Смерть развязала дело о князе. Сделался мор, и этот князь умер вместе с женою и сыном*.
______________________
* Пск, л.,1, 267.
______________________
Преемник его, Симеон Романович, в 1489 году назначен князем без воли Пскова, и Псков должен был принять его с честью и посадить на княжение у Св. Троицы. В 1491 году его сменил князь Василий Федорович, также назначенный великим князем. По смерти его в 1496 году новый князь, Александр Владимирович ростовский, также назначен был без участия веча и посажен с обрядами древности. В 1499 году является в Псков посол от великого князя и извещает, что великий князь отдал Новгород и Псков сыну своему Василию. Эта новость поразила псковичей, они послали бить челом, чтоб государь держал свою отчину по старине и чтоб Псков знал одного московского великого князя. ‘Разве я не волен кому хочу отдать свою отчину?’ — сказал великий князь и засадил послов. Для Пскова это было только испытание. Когда псковичи смирились, великий князь оставил Псков в прежнем положении. И опять назначались туда князья-наместники по воле великого князя. Так было и до смерти великого князя. После Александра Владимировича был там князем Иван Иванович суздальский (1501), в 1503 году сменил его князь Димитрий Владимирович ростовский, а преемник Ивана, великий князь Василий, в 1507 году назначил вместо него князя Петра Васильевича. В 1508 году назначил Василий Иванович наместником во Пскове князя Ивана Михайловича Оболенского. Присланные против воли народа, эти наместники и их доверенные по пригородам делали разные насилия, грабили жителей, подстрекали ябедников подавать на зажиточных людей доносы, присваивали себе самовольно право суда, вопреки вековечным местным обычаям, обвиняли невинных, чтобы с них за то сорвать что можно, при требованиях разных повинностей обращались с жителями грубо и несправедливо. Даже и те, которые были не столько дерзки и нахальны, не могли вообще ладить со псковичами, не могли псковичи освоиться с привычками пришлецов и с грустью вспоминали то время, когда за малое нарушение свободы Пскова и земли его выборный князь со всею дружиною своею подвергался изгнанию. Почти на каждого из наместников подавались просьбы, чтоб государь вывел его из Пскова. Последний князь был особенно ненавистен. Можно подозревать, что он чем-нибудь прежде заявил себя, и Василий Иванович, зная его качества, послал его нарочно во Псков именно для того, чтоб он не ужился со псковичами, чтобы псковичи вышли из терпения, выразили бы свою досаду каким-нибудь смелым поступком и тем дали бы великому князю предлог доканать сразу гражданскую свободу Пскова. Когда он приехал в город, не встретили его священники с крестами, он сам не дал о себе знать заранее, как обыкновенно случалось, и остановился на загородном дворе. Псковичи нашли его там и пригласили на торг, а оттуда уже ввели к Св. Троице, там скрепя сердце посадили они его по древнему обычаю на княжение — от этого его прозвали ‘найдёном’. С первых дней невзлюбили его, ‘он был лют до людей’, — говорит современник. Он делал притязания сам судить и управлять без воли веча, рассылал по пригородам своих наместников, которые для своей наживы делали притеснения жителям. Вскоре по своем приезде в Псков он отправил на псковичей донос: ‘Бью челом великому государю, — писал он: — псковичи держат меня нечестно — не так, как прежде держали и чтили наместников великого князя, не по-прежнему исполняют государевы дела, вступаются в суды, оброки, пошлины и всякие доходы, и мои люди терпят от них бесчестие и насилие’. Великий князь отправил бояр своих во Псков с нравоучением: ‘Велит государь сказать вам, посадники и бояре, и вся отчина, чтоб вы держали имя государское честно и дела делали так же, как было при прежних наместниках, не вступались бы в пошлины и доходы княжеские’.
23 сентября 1509 года великий князь отправился в Новгород. С ним поехали брат его Андрей, зять царевич Петр Федорович, отпущенный из неволи крымский царевич Абдул-Летиф, коломенский епископ Мартирий, который должен был исполнять временно в Новгороде служение владыки, которого там в то время не было, взят был из Москвы симоновский архимандрит, поехали с великим князем бояре и значительный отряд войска, детей боярских. Василий ехал медленно. То было вместе и поход и торжественный поезд. Великий князь прибыл в октябре, и переселенцы, освоившиеся за тридцать лет в дворах изгнанников новгородцев, с холопьею радостью встречали своего государя, и все должно было казаться исполненным радости в печальном Новгороде, незадолго перед тем пострадавшем от сильного пожара. Псковичи, услышав, что великий князь идет в Новгород с многочисленною свитою, стали побаиваться. Они послали к нему послов.
Чтобы подладиться к строгому властелину и угодить ему, в своей челобитной псковичи сначала излили чувства благодарности и собственной верности в таких выражениях:
‘Посадники, степенные и старые, дети посадничьи, бояре, купцы, житые люди и весь Псков, отчина твоя, государь, бьет тебе челом за то, что ты, государь, жалуешь нас, свою отчину, Псков: держишь в старине и обороняешь ото всех земель, как и прежние государи, твои прародители, нас жаловали, и отец твой, Иван Васильевич, держал нас в старине. И мы, государь, сколько Бог нам даст силы, ради служить тебе так же, как служили верно отцу твоему и прародителям твоим’. Вместе с благодарностью эта челобитная давала великому князю чувствовать, что псковичи дорожат своею стариною.
После этих уверений следовала просьба: ‘Бьет челом тебе, государь, твоя отчина, и жалуется на твоего наместника, князя Ивана Михайловича: и он, и его люди творят над нами насилия и обиды. Смилуйся, государь, оборони нас от него и от людей его’.
На эту челобитную велено было боярам дать такой ответ:
‘Мы, — говорили бояре от лица государя, — и ныне, как и прежде, хотим жаловать нашу отчину, Псков — держать в старине и оборонять отвсюду, как нам Бог поможет, а что вы били челом нам на нашего наместника, князя Ивана Михайловича, и его людей, будто он сидит не по старине и делает вам насильства, так и наместник наш, князь Иван Михайлович, прислал к нам бить челом, что ему от вас творится бесчестие, что вы вступаетесь в суды и пошлины его и людей его, и поступаете не так, как при прежних наших наместниках бывало. И так вы, наша отчина, держите имя наше честно и грозно, по старине, чтите наместника нашего и не вступайтесь в его суд и пошлины. А я вам посылаю во Псков своего окольничего — Петра Васильевича Великого да дьяка Третьяка Далматова и велю им выслушать и наместника и вас: чтоб вы перед ними управились с нашим наместником’.
Посланные во Псков примирители никак не могли помирить враждебные стороны, и, возвратившись в Новгород, доносили, что не учинили управы между наместника и псковичей. Вместе с ними приехали в Новгород снова псковские посадники и били челом, чтоб государь свел от них князя, Ивана Михайловича: ‘Нам нельзя с ним прожить’, — говорили они.
Бояре, от лица великого князя изложив перед псковичами все дело, дали им ответ такого содержания:
‘Так как наш окольничий Петр Васильевич Великой и дьяк Третьяк Далматов не учинили управы между вами и наместником нашим, князем Иваном Михайловичем, — и мы, жалуя свою отчину, Псков, велим наместнику своему князю Ивану быть у себя в Новгороде, а наша отчина Псков пусть пришлет к нам обидных людей, и мы, выслушав разом и наместника, и обидных людей, учиним вам наперед управу, как будет пригоже, а не выслушавши при себе и псковичей и наместника, нам нельзя свести наместника с нашей отчины. Но когда мы сами увидим, что на него будет много челобитчиков, тогда и обвиним его перед вами’.
Казалось, дело велось так, как только требовала справедливость. Приказано было явиться к великому князю на суд, с одной стороны наместнику, с другой — всем тем, которые им недовольны и могут против него что-нибудь сказать.
Во Пскове посадники и бояре, ненавидевшие наместника, ухватились за это и рассчитали, что чем больше будет жалоб на него, тем больше надежды, что великий князь избавит от него псковичей, сам великий князь обещал его обвинить, когда увидит, что им точно недовольны многие. Они оповестили по пригородам, чтобы собирались все, кто только может пожаловаться в чем-нибудь на наместника и на его людей. ‘Кто только от кого-нибудь из них был обижен, всяк, не рассуждая, каков человек, поезжай к великому князю и бей челом на князя-наместника’, — писали они. Этим воспользовались не одни те, которые хотели смены наместника, нашлись и такие, что увидали случай представить свои частные тяжбы на рассмотрение великого князя. Так, один из старых посадников, Леонтий, приехал в Новгород жаловаться на другого посадника, Юрья Копыла, другие, жившие на рубеже, приехали с жалобою на новгородских помещиков, переведенных в опустелую, после падения Новгорода, землю Новгородскую, иные — люди черные, наехали жаловаться на знатных и богатых. Этих последних особенно и нужно было великому князю. Великий князь говорил, что все еще на князя жалоб недостаточно, а пусть съезжается людей поболее. Челобитные подавались и принимались. Суда и решения никому не давали. Посадник Юрий Копыла, как видно по приказанию великого князя, писал во Псков: ‘Пусть едут жалобники говорить против князя Ивана, а то вся земля останется виновата’.
Тогда еще более народу отправилось в Новгород, в том числе девять посадников и купеческие старосты всех рядов. День ото дня челобитных набиралось более и более, но князь все еще не выслушивал никого и говорил: ‘Копитесь, копитесь, жалобники: придет Крещенье Господне, тогда я вам всем дам управу’. Псковичи дожидали Крещения, надеясь получить управу.
Прибыл, между тем, и наместник к ответу, и великий князь не заставил его ожидать Крещения, а выслушал его оправдания прежде разбирательства жалоб, принесенных на него. ‘Мне, — говорил наместник, — было великое бесчестие от псковичей: они вступались в мои суды и пошлины, держали меня не так, как прежних наместников, сверх того, от посадников и бояр делаются большие обиды и оскорбления их же братьи, псковичам, черному и бедному народу: богачи бедняков утесняют, а что хуже всего, псковичи презирают государево имя и причиняют государю бесчестие своим непослушанием’. Таким образом, великий князь от наместника все выслушал и всему поверил, а псковичи в простоте сердца ожидали Крещения.
Пришло Крещение. Всем псковичам велено было идти на водоосвящение, сам великий князь пошел на Волхов с боярами. После обряда процессия отправилась к Св. Софии. Тогда великокняжеские бояре крикнули псковичам:
‘Посадники псковские, и бояре, и все псковичи жалобные люди! Государь велел вам собраться на владычный двор, все приходите, бойтесь государевой казни, если не придете, сегодня государь хочет вам всем дать управу’.
Все пошли по приказанию. Посадники, бояре, купцы вошли во владычную палату, люди молодшие (простые) стали толпою на дворе. В палате были московские бояре и со вниманием поглядывали на входящих, когда уже псковичи перестали входить, они спросили: ‘Сполна ли все собрались?’
Все отвечали, что все уже собрались. Тогда провозгласили: ‘Поиманы есте Богом и великим князем Василием Ивановичем всея Руссии’. Это значило, по тогдашнему образу юридического выражения, что их арестовали. В то же время двор был затворен, и стали переписывать поименно всех стоявших на дворе молодших людей.
Когда перепись окончили, то по приказанию великого князя всех их развели по улицам и отдали домохозяевам содержать и беречь. Неизвестно, в тот ли самый день или на другой, арестованные псковичи начали бить челом боярам так:
‘Познаем вину свою и бьем челом государю, чтоб он пожаловал нас, своих холопей, и весь Псков, как ему Бог известит!’
Слово ‘холоп’ в первый раз дано себе псковичами. Это, естественно, понравилось государю, ему было видно, что они понимали, что сопротивляться нельзя, а следовательно, можно было все с ними сделать без труда. Пять бояр и два дьяка, получив от великого князя приказание, вошли к задержанным и сказали:
‘Государь наш Василий Иванович, царь и государь всея Руссии и великий князь, велел вам, своим слугам, сказать: прародители наши, великие князья, и отец наш, и мы, держали отчину свою, Псков, в своем жалованье в старине до сих пор и берегли отвсюду, а вы, наша отчина, Псков, имя наше держали честно и грозно, по старине, и оказывали честь своим князьям, нашим наместникам. А ныне вы, отчина наша, Псков, наше имя и наших наместников держите не так, как прежде, и к нам пришли жалобники: на посадников и на земских судей бьют челом, что от них нет управы и делают они большое разорение. За это следует на вас, свою отчину, положить великую опалу, но великий государь кажет вам милость и жалованье, если только вы сотворите волю государеву: свесить прочь вечевой колокол и больше вечам не быть, а быть во Пскове двум наместникам, и по пригородам псковским также будут наместники. А как во Пскове и по пригородам будут судить наместники, государь сам прибудет в Псков поклониться и Живоначальной Троице, и всему тому учинит указ. Если вы познаете государево жалованье и по его воле будете этим довольны, то государь вас жалует вашим достоянием и не будет вступаться в земли ваши. А если вы не познаете государева жалованья и не учините его воли, то государь будет свое дело делать, как ему Бог поможет, и кровь христианская взыщется на тех, которые государево жалованье презирают и воли его не творят!’
Со слезами выслушали псковичи свой приговор и, поклонившись, отвечали:
‘Мы все здесь головами на том государевом жалованье. Бьем челом государю за то, что отлагает казнь свою над нами, своими холопами, и отдает опалу свою отчине своей, Пскову, чтоб кровь христианская не проливалась! Отчина государева от прародителей его, государей русских, и при отце его, и при нем, государе нашем, была неотступна и неизменна ни в чем до сих пор, и ныне, и наперед так останется. Ведает Бог да государь: в каком жалованье похочет он учинить свою отчину’.
Бояре пересказали эту речь великому князю и, по приказанию его, принесли такое решение псковичам:
‘Государь великий князь приговорил было своим боярам послать на Псковскую землю рать, но теперь вы бьете челом за себя и за нашу отчину, Псков, — отдаете государево жалованье в его волю, поэтому государь говорит вам: дайте нам крепкое слово за себя и за нашу отчину и за всю Псковскую землю, что Псков, отчина наша, пожелает нашего жалованья и учинит волю нашу во всем том, о чем бояре наши вам говорили, а государь пошлет с этим своим жалованьем во Псков дьяка Третьяка Далматова, да и вы сами не хотите ли от себя послать отсюда о том же к вашей отчине, Пскову, к своим приятелям, которые у вас там есть, чтоб они хотели нашего жалованья и учинили во всем нашу волю?’
Невольники на все согласились и порешили послать во Псков с своею грамотою одного из между себя, купца Онисима Манухина. Тогда бояре приказали им целовать крест на верность государю. Принесена была крестоцеловальная запись, и псковичи по ней перед боярами и дьяками великого князя произнесли клятвенное обещание слушать своего государя, хотеть ему добра во всем, без единой хитрости, не мыслить и не думать лиха ни великому князю, ни его княгине, ни его детям, ни его землям и пребывать неотступно от своего государя до конца живота своего. По окончании присяги бояре сказали им, что великий князь велит им быть у него и бить челом. Великий князь принял их ласково и пригласил на обед. Потом их отпустили на свои квартиры, к своим семействам, с которыми они приехали, и велено им оставаться в городе до решения дела.
Во Пскове псковичи тотчас же узнали, что сделалось с их братиею в Новгороде. Псковской купец Филипп Попович на Крещение ехал в Новгород с товаром и, доезжая до Веряжи, услышал о задержании псковичей, оставил свой товар на месте и погнал назад порожнем. Достигши Пскова, он кричал по улицам: ‘Князь великий переловил наших в Новгороде!’ Тогда, — говорит летописец, — напал на весь Псков страх и трепет, и печаль: и горла у псковичей пересохли, и уста слепились, много раз немцы подходили к городу, а такой скорби не было, как в то время. Зазвонили на вече, сбежались толпы. Некоторые смельчаки кричали: ‘Ставьте щит против государя! Запремся в городе!’ Но другие возражали: ‘Ведь наши братья, посадники и бояре, и все лучшие люди у него!’ Иные припоминали крестное целование, убеждали, что нельзя поднимать рук на своего государя. Среди всеобщего недоумения и волнения приезжает Онисим Манухин с грамотою от задержанных в Новгороде псковичей. В грамоте своей они извещали весь Псков, чего государь от них потребовал. ‘И мы, — говорили они, — подумавши между собою, сколько нас ни есть здесь, посадников и бояр, и всех псковичей, дали государю крепкое слово за себя и за всю Псковскую землю, потому что мы, государева отчина, все как один человек до сих пор’. Предупреждая, что вслед за тем приедет с государевым требованием дьяк Третьяк Далматов, они просили согласия всего Пскова в таких словах: ‘Господа и братия наши! Посадники, и все псковичи, и вся земля Псковская! Похотите вместе с нами государева жалованья и учините его волю, мы за себя и за вас дали своими душами крепкое слово своему государю, и вы не учините с нами розни, а если не сотворите государевой воли во всем по его хотению, то будет вам ведомо, что государь наш с яростию и с гневом пойдет на свою отчину, Псков, делать свое дело с великим и многонародным воинством, и пошлет воевод своих со многими людьми, и прольется христианская кровь, и наши головы погибнут, и то будет на вас за то, что не захотели государева жалованья и не учинили его воли. Государь учинил и срок дьяку Третьяку Далматову в 10 день генваря. Господа и братья! Сделайте же это великое дело и не задержите государева посланника. Потщитеся, пока царев гнев еще не пришел с яростию на землю. Здравствуйте!’
Псковское вече, выслушав это послание, отправило в Новгород гонца, сотского Евстафия, с таким челобитьем:
‘Весь Псков от мала до велика бьет челом тебе, государю, чтобы ты, государь наш, великий князь Василий Иванович, пожаловал свою старинную отчину, а мы, сироты твои, прежде сего и ныне от тебя не отступали и не противны тебе, государь, Бог волен и ты с своею отчиною и с ними, твоими людишками’.
Псковичи думали этою покорностью смягчить великого князя, приходила им слабая надежда: авось он смилуется, сжалится, увидит, что Псков не думает противиться, всему покорен, что государь прикажет. И государь, может быть, сделает угодное своей отчине: оставит во Пскове старинный порядок.
Наконец, приехал дьяк Третьяк Далматов. 12 января в субботу зазвонили на вече. Перед тем дьяк сказал, что государь хочет оставить их в старине, и у псковичей отлегло на сердце, они приходили с радостью на вече, думая, что наконец покорность смягчила великого князя, что государю хотелось только испытать своих псковичей. Дьяк взошел на ступени возвышенного места, стоявшего на вече, и сказал ласково:
‘Поклон всему Пскову от великого князя. Велит вам великий князь сказать: если вы, отчина моя, посадники и все псковичи, хотите прожить в старине, то учините мои две воли: чтоб у вас вечья не было и вы бы колокол вечевой сняли, да чтоб в городе были два наместника и на пригородах наместники. Тогда вы в старине проживете. А только тех двух воль вы не сотворите, то будет с вами, как государю Бог на сердце положит, есть у него много силы готовой, и станется кровопролитие над тем, кто не сотворит государевой воли. Государь наш князь великий хочет побывать на поклон к Святой Троице во Псков’.
Сказавши эту речь, дьяк сел на ступени возвышенного места, с которого говорил ее.
Псковичи потупили головы и долго не могли дать ответа, они услышали то, чего не ждали: Третьяк, приехавши, уверял, что великий князь передумал и хочет оставить Псков по старине. Вся толпа стояла в изумлении, потом начались вопли. ‘Не плакал тогда, — говорит летописец, — разве грудной младенец при сосцах матерних!’ Третьяк с приказным хладнокровием ожидал ответа. Наконец некоторые смышленые отозвались: ‘Посол государев, подожди до утра, мы себе подумаем и потом тебе все скажем’.
Дьяк отвечал, что он ждет утром ответа.
На утро 13 января, в воскресенье, на рассвете зазвонили в вечевой колокол, и уже в последний раз! Третьяк взошел на вече.
Тогда посадник от имени всех псковичей, стоявших с потупленными головами, сказал:
‘Посол государев! у нас в летописцах записано так: с прадедом, и дедом, и отцом великого князя, и со всеми великими князьями было у нас положено крестное целование: нам, псковичам, от государя своего великого князя, кто будет в Москве, не отойти ни в Литву, ни к немцам, а нам жить по старине в доброй воли.
А если мы, псковичи, отойдем от великого князя в Литву или к немцам или сами собою станем жить, без государя, то падет на нас гнев Божий, глад, огонь, потоп и нашествие неверных, а если государь наш великий князь этого же крестного целования не станет хранить и нас не будет держать в старине, то и на него тот же обет, который на нас. Теперь Бог и государь волен в своей отчине, над городом Псковом и над нашим колоколом: мы прежнего крестного целования не хотим изменять и навлекать на себя кровопролития, мы не поднимем рук на своего государя и не станем запираться в городе, если государь наш хочет помолиться Живоначальной Троице и побывать в своей вотчине, — мы рады всем сердцем и тому, что не погубил нас до конца!’
На эту речь не мог отвечать Третьяк Далматов и приказал спустить вечевой колокол, висевший на башне стены, близ Живоначальной Троицы. Колокол сняли. Все псковичи горько плакали по своей воле. ‘Как зеницы не упали со слезами! Как сердце не урвалось от горести!’ — восклицает летописец. Колокол повезли на Снетогорское подворье и оттуда отправили в Новгород к государю. За ним поехал дьяк и 15 января докладывал государю об успехе своего дела.
Великий князь отправил вперед партию бояр для приведения всех псковичей ко крестному целованию, а за нею сам двинулся во Псков, по обещанию, данному псковичам, поклониться Живоначальной Троице и учинить управу. Псковичи были безропотны и не показали ни малейшей охоты сопротивляться, но великий князь шел посетить город с вооруженною силою, как на войну. Сам он шел по одной прямой от Новгорода дороге, по другим двум дорогам, вправо и влево, следовали те ратные силы, которыми предводительствовал великий князь, другие полки шли с воеводами. Может быть, великий князь не доверял такому кроткому послушанию и подозревал, что псковичи могут одуматься и начнут защищаться. Между тем посланы были передовые во Псков с приказанием, чтобы приготовили для великого князя двор, чтобы все хозяева отдали свои дома в Середнем городе государевым боярам и людям, а сами бы перебрались в Большой город. Псковичи оставались себе верны. Как только великий князь переступил рубеж Новгородской земли и приехал в Загряжье, первое псковское селение, бывшие посадники и бояре встречали его с поклоном. На другой день духовенство хотело встречать его за городом, но приехал коломенский владыка и сказал, что государь не велит духовным выходить за город навстречу. Священники с владыкою во всем облачении, с крестами и хоругвями стали в городе на Торгу, народ выходил за город. За две версты от Пскова толпы встретили Василия и поклонились ему до земли. Великий князь ехал верхом, он спросил их о здоровье.
— Ты бы, государь наш, князь великий, здоров был! — крикнули псковичи.
Сопровождаемый народом, въехал великий князь в город прямо на Торг, к тому месту, где стояло духовенство, и слез с коня. Первенствующими лицами между духовенством были москвичи — коломенский епископ и симоновский архимандрит. Великий князь поклонился святыне и вошел в ворота Детинца прямо к Живоначальной Троице.
Отслужили молебен и пропели многолетие великому князю. Москвич-владыка, знаменуя великого князя крестом, воскликнул:
— Бог тебя благословляет, Псков вземши!
Псковичи оскорбились за невнимание к их покорности и сказали со слезами:
— Бог волен да государь, а мы исстари были отчина отцов, дедов и прадедов ваших!
Прошло два дня. Великий князь обедал и беседовал с своими духовными и с своими боярами да воеводами. Псковичей не звали и не обращались к ним. Но в воскресенье, 27 января, утром, кликали государевы люди клич по городу, чтоб все псковичи: и луччие, и середние, и молодшие люди — все шли на двор к великому князю слушать его управу. Когда народ сошелся к назначенному месту по приказанию, бояре сказали, что псковские посадники, бояре, купцы и знатные люди должны идти в большую гридню и там слушать, что им скажут, а остальной весь народ пусть стоит на дворе. Государь сидел с боярами в другой избе, называемой середней. Оттуда он поручил нескольким боярам* передать свою волю луччим людям, собравшимся в большой гридне, а другим боярам приказал говорить народу, стоявшему на дворе. Бояре, появившись в гридне, произнесли такую речь лучшим людям псковичам:
______________________
* Именно: князю Александру Владимировичу, Григорию Федоровичу, стольнику Ив. Андреевичу, окольничему князя Петру Великому, казначею Дмитрию Владимировичу и дьяку Третьяку Далматову, Мисюре Мунехину, Ивану Телешеву, Луке Семенову.
______________________
‘Государь наш Василий Иванович, царь и государь всея Русин и великий князь, велел вам говорить: как прежде я пожаловал вас, мою отчину, Псков, так и теперь жалую, не вступаюсь в имущества и достояния ваши, и вперед хочу жаловать вас, но здесь, в нашей отчине, во Пскове, быть вам не пригоже, для того, что прежде были многие жалобы на ваши неправды, беспорядки, обиды и оскорбления и разорения людям: я вас жалую ныне своим жалованьем в Московской земле, и вам теперь же ехать в Москву, с женами и детьми!’ Псковичи отвечали:
‘Прародителям его, государям, и ему, государю, мы всегда были неизменны и неотступны до сих пор, и ныне мы положились на Бога и на своего государя и царя во всей его воле, как он хочет, так нас и пожалует! Ведают Бог да государь!’
Другие бояре, которые были высланы к простому народу, стоявшему на дворе, говорили:
— Тем псковичам, что отобраны в избе, я, великий князь, не велю быть во Пскове, а посылаю их в Московскую землю, это делается потому, что я жалую вас, свою отчину, Псков, для того, что прежде на них бивали челом мелкие люди, псковичи: что от них чинятся насилия и обиды, а вас как я пожаловал уже свою отчину, Псков, так и вперед тем же хочу жаловать, развода не бойтесь, только тех посадников и псковичей, что в избе отобраны, велел я вывести, но и тех в Московской земле я пожалую своим жалованьем, что будет пригоже, а вы живите в нашей отчине, Пскове, и слушайтесь тех бояр и псковских наместников, которых я пожалую наместничеством в своей отчине.
Простой народ плакал, раздался такой ответ:
— Мы челом бьем за его жалованье и рады слушать во всем государева наместника!
Простой народ разошелся по домам с унылыми лицами. Те, которые собрались в гридне, уже не увидали своих домов. Когда сообщили великому князю ответ их, явились по его приказанию к ним в избу дьяки и дети боярские, первые сделали им перепись и отдали последним, дети боярские имели поручение везти их в Москву каждого по росписи, кому кого назначено. Их женам и детям велено сбираться и быть готовыми на другой же день. Таким образом, они могли взять только самое необходимое и должны были покинуть в прежнем отечестве не только дворы и дома, лишившись на них права, но и большую часть движимого имущества. 28 января все уже было готово. Триста семейств потянулись на санях к московской дороге под стражею, в сопровождении вооруженных детей боярских. С ними отправлены были также жены и дети тех псковичей, которых задержали в Новгороде. Князь Михайло Данилович Щенятев начальствовал этим поездом.
И остальных псковичей не оставили без передвижения, хотя их не выслали тогда в Московщину, но великий князь не велел жить ни одному из них ни в Кроме, ни в Середнем городе и велел всех вывести в Застенье, в Большой город. Великий князь прожил во Пскове месяц и установил в нем московскую управу. Он поручил управление Пскова и Псковской земли двум наместникам* и при них двум дьякам, определил воевод, начальствующих военною силою, городничих, которые надзирали за городскими укреплениями, устроил во Пскове тысячу московских детей боярских, пищальников и воротников, а сверх того пятьсот новгородских (т.е. москвичей же, но переведенных прежде в Новгород) пищальников. Суд производился наместниками и их тиунами, т.е. доверенными, а делопроизводство лежало на дьяках, как охранители правды, поставлены были двенадцать человек москвичей и двенадцать псковичей, которые должны были сидеть в Суде**.
______________________
* А на отчине своей пожаловал князь великий наместничеством боярина своего князя Григория Федоровича Морозова, да конюшего своего Ивана Ондреевича Челяднина, да в Пскове же велел быть дьяку Мисюре Мунехи-ну ведать приказные дела, а в ямских делех велел быти Ондрею Никифорову, сыну Волосатого, писати ему полные данные грамоты и докладные.
** Пск. л., I, 287-288.
______________________
До тех пор во Пскове была вольная торговля и таможенных пошлин не существовало, теперь великий князь приказал прибыть из Москвы гостям и дождался их во Пскове, эти купцы (гости), москвичи, установили тамгу по оценке торговых предметов, как было в Москве. Во все десять псковских пригородов посланы были наместники из Московщины с москвичами. Чтобы смешать народонаселение, на место выведенных из Середнего города, по приказанию великого князя, приехало множество семей из Московщины. Таким образом, падение свободы Пскова было тяжко не только для псковичей, но и для москвичей, которые должны были по приказанию государя оставлять свои жилища и ехать в чужую сторону. Деревни и земли псковских бояр розданы московским боярам, чтоб во Псковской Земле пресечь историческую непрерывность со стариною. Для истребления вечевых воспоминаний великий князь приказал перевести торг от Довмонтовой стены, где он был прежде, за Середний город, против Лужских ворот*, в заключение, чтоб оставить потомству память об уничтожении вольности во Пскове, заложил он церковь во имя св. Ксении**, потому что в день, посвященный этой святой (24 января), он вошел во Псков. На второй неделе поста, в понедельник, выехал он из Пскова с великою победою — без крови, — по выражению псковского летописца.
______________________
* Противу Лужских ворот за рвом, на Юшкове огороде Носохина, да на Григорьеве посадникове саднике Кротова.
** На Пустой улице в Ермолкине саднике Хлебникове, а потому та улица Пустая слыла, что меж огородов, а дворов на ней не было.
______________________
Управление и суд оставленных во Пскове москвичей казались невыносимы для псковичей. На суд смотрели судьи только как на доходную статью и не разбирали средств увеличивать свои доходы. Подстрекали ябедников подавать челобитные на богатых псковичей, призывали последних к суду, брали с них взятки и посулы и разоряли. Таким образом, добро, нажитое торговлею и промыслами в прежние времена независимости, теперь переходило в руки московских дьяков. Государь оставил им свою уставную грамоту, но по этой грамоте никто из судей не думал поступать. Вообще, как правители, так и служилые обращались с псковичами как с безгласными невольниками, когда псковича отдавали по суду на поруки, то брали с него более, чем сколько было указано в уставной грамоте, пскович жаловался — за то псковича били, а иногда убивали до смерти. Все сходило с рук москвичам. На обиду от москвича негде было псковичу найти управы, на суде москвич всегда будет оправдан, а псковича оберут, да еще и накажут. У московских судей, — говорит летописец, — правда улетала на небо, а кривда одна оставалась на суде*. Чего не доделал Василий, чтоб судьба Пскова была похожа на судьбу Новгорода при Иване Васильиче, то доканчивали его наместники и дьяки. Псковичи, спасаясь от оскорблений, бросали свои дома и имущества и убегали в чужие земли. Многие ушли в монастыри и постриглись. В один год большая часть дворов опустела. Прежде во Пскове проживало много инородцев, теперь не осталось ни одного! Торговля и промышленность упали и под покровительством московских начальников перешли исключительно в руки поселенцев москвичей. Только эти переселенцы казались несколько зажиточными. Оставшиеся во Пскове прежние жители пришли в нищету и скоро под гнетом нужды и московского порядка поневоле забыли старину свою и сделались холопами. Уже современник этих роковых событий, Герберштейн, заметил, что прежние гуманные и общительные нравы псковичей стали заменяться испорченными московскими.
______________________
* Пск. л, I, 287.
______________________
Исчезла прежняя искренность, добродушие, простота, чем отличались псковичи, когда в торговых сделках своих не прибегали к многословию с целью надуть покупателя, а достаточно было одного слова псковича для объяснения дела*.
______________________
* Unde factum, ut pro cultioribus atque adeo humanioribus Plescoviensium moribus corruptiores in omnibus fere rebus Moscoviensium mores sint introducti. Tanta enim in contractibus Plescoviensium erat integritas, candor et simplicitas, ut omni verbositate in fraudem emptoris omissa, uno tantum verbo res ipsas indicarent (Herberst., edit. Starczewski, 52).
______________________
Нельзя бороться с историей. ‘Некуда было деться, — говорит летописец* — земля под нами не расступится, а вверх не взлететь!’**
______________________
* Псков, л., I, 288.
** Вот какую красноречивую и полную глубокого смысла панихиду по свободному Пскову отправила местная летопись:
‘О, славнейший граде Пскове великий! Почто бо сетуеши и плачеши? И отвеща прекрасный град Псков: ‘Како ми не сетовати, како ми не плаката и не скорбети своего опустения? Прилетел бо на мя многокрылный орел исполнь крыле Львовых ногтей и взят от мене три кедра Ливанова, и красоту мою и богатество и чада моя восхити, Богу попустившу за грехи наша, и землю пусту сотвориша и град наш разориша, и люди моя плениша, и торжища моя раскопаша, а иные торжища коневым калом заметаша, а отец и братию нашу разведоша, где не бывали отцы и деды и прадеды наша, и тамо отцы и братию нашу и друга наша заведоша, и матери и сестры наша в поругание даша. А иные во граде мнози постригахуся в черньцы, а жены в черницы, и в монастыри поидоша, не хотяще в полон поити от своего града во иные грады. Ныне же се, братие, видяще, убоимся прещения сего страшного, припадем ко Господу своему, исповедающеся грехов своих, да не внидем в болший гаев Господень, не наведем на ся казни горши первой, а еще ждет нашего покаяния и обращения, а мы не покаяхомся, но на болший грех превратихомся, на злые поклепы и лихие дела и у вечьи кричание, а не ведущи глава, что язык глаголет, не умеюще своего дому строити, а градом содержати хощем: сего ради самоволия и непокорения друг другу бысть сия вся злая на ны (Псковск. л., I, 287).
Подробности о падении Пскова взяты, между прочим, из неизданного повествования, хранящегося в рукописи Румянцевского музея.
______________________

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
Борьба с тевтонским племенем

По географическому положению и по течению исторических обстоятельств новгородские и псковские земли подвергались непрерывному ряду столкновений с немецким племенем. Новгороду и Пскову суждено было отстаивать на севере славянский мир от властолюбивых вековых покушений. В то время как Ганзейский торговый союз успел обратить торговую деятельность Новгорода исключительно в свою пользу, с одной стороны шведы, с другой — ливонские рыцари покушались оружием лишить русскую стихию самобытности. Борьба с немецким племенем как будто завещана была нашим северным республикам из мрака доисторических времен на целый ряд грядущих веков. В IX веке, как мы видели, Новгород подпал под власть шведов: чуждое завоевание пробудило спящие силы северных народов. Изгнавши пришельцев, эти народы почувствовали необходимость сплотиться теснее, положено было начало государственному телу, долженствовавшему со временем достигнуть огромного размера. Но чрез это скандинавы не перестали налегать на Новгород. Олег установил между Новгородом и ими компромисс: новгородцы откупались от их покушений на свою независимость платежом ежегодной дани. Князья в своих междоусобиях призывали их сами. Владимир с помощью скандинавских варягов победил Ярополка. Его бегство за море показывает, что он не надеялся на самих новгородцев, и действительно, едва только он убежал, как соперник его и брат беспрепятственно посадил своих посадников в Новгороде. Не может быть, чтоб шведы, помогавшие Владимиру, тогда же не дали знать себя новгородцам. Действительно, князь русский покупал свою власть на счет порабощения народа. Это видно из того, как варяги смотрели на ту помощь, какую оказывали Владимиру. Когда с варягами он завоевал Киев, его союзники говорили: ‘Это наш город, мы его взяли, мы хотим взять на его жителях окуп по две гривны с человека’. Успев отправить часть их в Грецию, Владимир иначе, однако, не мог от них отвязаться, как только давши важнейшим из них лицам грады для управления. Эти черты ясно показывают, что норманны, вмешиваясь в междоусобия русского мира, пускали в него свои корни. Хотя в Новгороде посадником поставлен был не пришлец, а дядя Владимира, Добрыня, однако предание о том, что Новгород продолжал платить и при Владимире ради мира 300 гривен варягам, показывает, что этот край не мог освободиться совершенно от влияния этих чужеземцев. Яснее видим мы следы этого тяготения норманнства на жизнь Новгорода во время Ярослава. Видно, что норманны служили этому князю наемным войском, поддерживали его власть против покушений древней свободы прорваться наружу. Новгород был обложен даньми, его мирская свобода была в это время подавлена. Оружием для князя служили норманны. В 1015 году произошло против них восстание. Летописец говорит, что варягов было много у Ярослава, они готовились идти на Владимира, а между тем, расположившись в Новгороде, смотрели на жителей как на порабощенных себе — творили насилия новгородцам и их женам. Тогда новгородцы составили заговор и перебили пришельцев. Как Ярослав мстил за убитых, как потом помирился с новгородцами, — рассказано было прежде. Это столкновение с варягами-норманнами было на этот раз последним. Ярослав уселся в Киеве, возвратил Новгороду его древнюю свободу: с тех пор Новгород перестал платить и свою заморскую дань, установленную Олегом. Скандинавы начали терять свои силы во внутренних междоусобиях и выпустили из рук северно-русский край. Только Ладога была отдана Ярославом в пожизненное владение ярлу Рагнвальду как вено за шведскую княжну Ингигерду, на которой Ярослав женился. Быть может, эта отдача Ладоги и была заменою тех трехсот гривен, которые платили новгородцы. Впоследствии и Ладога возвращена была Новгороду как его пригород.
Воспользовавшись тем, что внутренние раздоры в Швеции отвлекли ее удальцов от варяжства и от русского мира, Новгород, между тем, окреп сам и в XII веке подчинил себе Южную Финляндию. Это повлекло его снова в неприязненные столкновения со шведами. В 1143 году южные финны, выбиваясь от покушений Новгорода на власть над ними, нашли себе союзников в шведах, распространявших тогда христианство в Финляндии. Сначала Емь напала на ладожский край, ладожане отбили это нападение, затем явился шведский король с епископом в шестидесяти ладьях. Этот поход им не удался, они только напали на новгородских гостей, плывших из южного Варяжья. В 1164 году шведская флотилия подступила снова под Ладогу, и это покушение тоже не удалось и окончилось в пользу русских. Ладожане храбро выдержали нападение, а между тем дали знать новгородцам. Последние с своим князем Святославом напали неожиданно на шведов и разбили их наголову, так что из 55 шнек успело уйти только двенадцать, и из тех многие убежали с пробоинами, остальные сорок три шнеки были взяты, кроме попавшихся в плен, много шведов погибло в битве*.
______________________
* Новг. л., I,13.
______________________
Но это были сами по себе незначительные предвестники гораздо важнейшей борьбы с немецким племенем, ей приходилось разыграться тогда, как тевтонские рыцари в начале XIII века поселились в Ливонии и систематически начали крестить и истреблять чудские и литовские племена. Еще в половине XII века бременские купцы основали первое поселение на устье Двины и с тех пор мало-помалу на западе стали обращать внимание на Остзейский край. По предложению бременского архиепископа папа Александр III назначил туда миссионером Мейнгарда, провозглашенного первым местным епископом. Он успешно выпросил право поселения немцам у полоцкого князя, считавшего себя верховным правителем берегов Двины. Но чудь уже с первого раза встретила негостеприимно пришельцев. Епископ Альберт основал Ригу и увидел, что этот народ невозможно просветить светом Евангелия без военной силы, и по его ходатайству учрежден был папою в 1202 году орден рыцарей Меча, ветвь Тевтонского ордена. Он состоял из немцев, его цель была распространение веры и вместе с нею немецкой народности. Пришельцы неизбежно должны были столкнуться с русскими. Часть чудских народов была уже подвластна Новгороду, летигола (латыши) по Двине признавала над собою господство Полоцка. В Латышской земле сидели русские князьки под верховною властью полоцкого князя. Немцы обманули тогдашнего полоцкого князя, по имени Владимира, по их просьбе он дозволил им беспрепятственно основаться в Ливонии и проповедовать веру, но они вскоре же показали, что вера у них — предлог, а под этим предлогом скрываются властолюбивые намерения. Проповедь пошла путем насилия и порабощения. Ливы восстали на защиту отечества. Владимир полоцкий в 1207 году принял их сторону и осадил Ригу, но должен был снять осаду, когда русские узнали, что к немцам прибывает на помощь морская сила датчан. Вслед за тем два князя, удельно правившие в Латышской земле, потеряли свои владения. Первый был в Кукеноисе, Вячко, данник полоцкого князя: предательски схваченный немцами, он должен был признать над собою верховную власть епископа, а потом покусился освободиться от зависимости, но был остановлен немцами, в отчаянии сжег свой город и убежал. Другой, Всеволод, кажется брат Вячка, основался в городе, называемом у немецких историков Герсеке (вероятно, Городище). Женатый на литовской княжне, он сделался открытым сторонником непокорных язычников и стал на челе их. ‘Это был заклятый враг латинской веры и христианства’, — говорит немецкий летописец-современник*. Начальствуя литовцами, он сделался тогда страшилищем не только для немцев, но и для латышей, даже для самих русских — никого не щадил воюючи. В 1209 году епископ Альберт, собравши все войско и вооружив латышей, взял местопребывание этого князя, в плен попалась жена его — литовская княжна. Тогда Всеволод притворно просил мира. Епископ согласился отдать ему княгиню, если он присягнет не делать более вреда церкви латинской, отдаст все княжество в лену церкви Св. Марии, получит его обратно уже как вассальное владение от епископа и станет верным слугою немцев. Всеволод согласился и присягнул в Риге. Епископ Альберт дал ему грамоту, которою утверждал его права на владение**.
______________________
* Нем., XIII, 135.
** Bunge, Band I, Heft I, 20.
______________________
Эти меры, разумеется, могли только более раздражать русских и приготовлять в будущности усиление вражды их с немцами. Немцы, между тем, расправляясь уже с мелкими князьями, чувствовали, что еще не окрепли до того, чтобы так же расправиться с полоцким князем, и держались с ним миролюбивой политики. В 1210 году епископ заключил с ним союз, по которому обещал платить известную дань полоцкому князю, а полоцкий князь, довольный этим, позволил свободно распространять латинское христианство в Ливонии*.
______________________
* Henr., 148.
______________________
После того как пришельцы столкнулись с Полоцком, последовало столкновение и с Великим Новгородом. Ливонский край, называемый Уггеноис, — страна, прилегавшая к Чудскому озеру, где находился Юрьев (Дерпт), издавна считалась подвластною Новгороду, но туземцы много раз пытались освободиться от этой зависимости. Когда немцы стали энергичнее совершать свое дело крещения чуди в латинскую веру, новгородцы, как видно, до того времени мало обращавшие внимания на апостольство, теперь с князем своим Мстиславом Удалым явились в Уггеноис с требованием не только дани, но и крещения. Мстислав осадил Медвежью-Голову (Оденпе), тогдашний главный пункт национальной защитыуливов. Стесненные в продолжение восьми дней, ливы сдались, заплатили новгородцам 40 гривен и дали обещание креститься. Новгород обещал прислать своих священников*. Вместе с новгородцами заодно действовали и псковичи с князем своим Владимиром. Новгородцы совершенно удовольствовались такою покорностью, какую сказали им ливы в Оденпе, и по прежнему своему обычаю не установляли никакого своего управления в инородном крае, как в том же году явились под Оденпе немцы, завоевали город, разграбили и стали крестить в латинство край, который новгородцы признавали давно уже своим и где недавно готовились распространять православие. Вслед за тем немцы начали крестовый поход по всей Ливонии и, опустошая города и села, заставляли креститься и сжигали жилища тех, которые отказывались. Новгород, оскорбленный поступком в Оденпе, отправил в Чудскую страну пятнадцать тысяч новгородцев и псковичей под начальством князя Всеволода Борисовича, того самого, который недавно так неудачно разделывался с немцами в Герсеке, с ними были торопчане с князем своим Давидом, братом Владимира псковского. Мстислав Удалой прошел провинции Вагию, Герву, потом вступил в край, называемый по-русски Чудь-Ерева, а у немецких писателей Jerven. Немцы не встречались ему. Он вошел в Гаррию, лежащую по берегу моря, в Эстляндии, около нынешнего Ревеля. Немцы, услышав, что русские идут против них, ушли в Ригу. Мстислав осадил чудскую крепость, называемую у Генриха Варболе**, а у новгородского летописца Воробиин (перевод Варболе***). Туземцы поклонились и обещались давать дань. Много пленников привели с собою победители. Тем и кончился тогда поход новгородцев в 1214 году. Но, ободренные приходом новгородцев в Ливонию, ливы и эсты подняли сильное восстание против немцев и перебили немецких проповедников. Это событие, вероятно, способствовало усилению взаимной неприязни русских и немцев. Владимир, псковской князь, отдал сестру за Теодориха, брата епископа Альберта. За это псковичи его выгнали. Он убежал в Ливонию, получил в управление фогство в Латышской земле и способствовал немцам к покорению туземцев****. Ливы и эсты были между двух огней, они не терпели ни русских, ни немцев, первые, правда, не крестили их*****, зато обирали, вторые принуждали поклоняться кресту, угрожая огнем и мечом в случае непокорства. Туземцы не в силах были сами сладить с иноплеменниками, не знали, куда пристать, искали помощи то у тех, то у других, то против того, то против другого, разумеется, через это они содействовали собственной гибели.
______________________
* Henr., 138.
** Henr., 162.
*** Нов Л.,I, 32.
**** Scilicet urbem Antinam Zeessowe et alias ad fidem conversas deinde praestito nobis hominio et fidei sacramento praedictam urbem cum terra et bonis attinentibus a manu nostra solempniter cum tribus vexillis in beneficio recepit (Henr. 165,176).
***** Est enim consuetudo Regum Ruthenorum quamcumque gentem expugnaverint, non fidei Christianae subjicere sed ad solvendum sibi tributum et pecuniam subjugare (Henr., 166).
______________________
Стесненные пришельцами, туземцы вопили о помощи и защите к слабому полоцкому князю. Владимир как бы очнулся. ‘Ливонцы мои подданные, — говорил он, — в моей ачасти их крестить и оставить некрещенными’. Альберт предложил полоцкому князю свидание. Владимир псковской вызвался быть посредником. Как ни объяснял епископ силу словес Христовых: ‘Идите, научайте вся языцы, крестяще их’, как ни льстил полоцкому князю, уверяя, что немцы повелевают туземцам воздавать кесарево кесареви, т.е. давать дань полоцкому князю, однако не уговорил Владимира. Тот потребовал, чтобы немцы перестали насильно крестить туземцев. Вероятно, на этот раз полоцкого князя подстрекали русские духовные, которым было завидно видеть успех проповедников латинства. Владимир кликнул клич к язычникам. Рыцари пошли против них, но Владимир псковский, все еще верный союзник пришельцев, уладил тут дело, он отправился к полоцкому князю и убедил его оставить предприятие, представив, что этим поступком полоцкий князь раздражит немцев до крайности, а у них сила велика и еще увеличится, и война может иметь неблагоприятные для русских последствия. Немецкий летописец-современник* уверяет, что полоцкий князь не только заключил мир, не только явился к епископу с сыновним уважением, но отказался от дани, которую обязаны были немцы платить ему по прежнему договору за уступленное им право проповедовать в Ливонии, да еще обещался всегда им помогать. Факт сам по себе почти невероятный и темный, без подробностей, которые от нас укрылись. Но как бы то ни было, скоро сам Владимир псковский, которого услугам приписывается такой неожиданный поворот дела с полоцким князем, поссорился с немцами за то, что его упрекали в несправедливости суда над жителями, отданными в его управление: он думал только о сборе своих доходов, судил несправедливо и лицеприятно, помогал богатым и разорял бедных. Он ушел в Русь со всею семьею и в 1217 году, когда Мстислав Удалой отлучился в Киев, явился с новгородцами врагом немцев. Новгородцы хотели отнять Оденпе, попавшееся в руки немцев. Новгородцы удачно завоевали Оденпе. ‘Тогда, — говорит летописец, — Владимир разослал партию псковичей и новгородцев грабить и разорять те чудские селения, которые приняли латинство, отпавши от православной веры, принятой прежде. Поеледние призвали в помощь против новгородцев рыцарей, и, когда новгородцы со псковичами и с посадником своим Твердиславом были в поле, вдруг ударили на них немцы. Новгородцы, однако, не были разбиты: они отняли до 700 коней, убили двух воевод, третьего взяли живьем и ушли здоровы**.
______________________
* Henr., 168.
** Новг. л., I,35. Псков, л., I,177.I
______________________
Ободренный этими успехами соотечественников, Владимир полоцкий опять пробудился. Ливы уже стали склоняться перед своею судьбою, и многие волею-неволею, как и враги их, латыши, вступали в ополчение против русских по воле немцев, но эсты призывали полоцкого князя освободить их от немцев, указывая на возможность овладеть Ригою, а сами вызывались отбивать ливов и латышей и запереть Дюнаминдскую гавань*. Владимир призывал к ополчению русских и литовцев против латинства, но смерть, по сказанию немецких историков, поразила его скоропостижно в ту самую минуту, как он, готовясь идти в поход против рыцарей, садился в лодку. Его войско рассеялось**.
______________________
* Henr., 199.
** Henr., 200.
______________________
Владимир псковский продолжал дело войны с немцами и возбуждал эстов. С своей стороны, немцы видели против себя уже важный заговор русских, собирали подати, ополчали туземцев, население Ливонии разделилось: новокрещенцы были за немцев, язычники искали освобождения в помощи русских: Немцы укрепили Оденпе и засели в нем, а между тем, в конце 1217 и начале 1218 года шайка туземцев, латышей и ливов, настроенная немцами, под предводительством немецких ватажков пустилась делать пакости по Новгородской волости. Им помогало то, что жители не ожидали беды. Пришли Святки, поселяне пили-гуляли, а враги наскакивали врасплох на веселые села, истребляли их, много перебили и народа, и скота, и лошадей, много увели пленников, особенно женщин*. Новгородцы выслали войско, агенты их бегали по Эстонской земле, заохочивая туземцев к свержению немецкого ига, — призывали собираться в русское ополчение. Народное чувство поднялось. Прибывали в новгородское войско не только язычники из Гаррии, Саккалы, острова Эзеля, спешившие сразиться за спасение своих богов, но и христиане православные, и даже принявшие латинство — с надеждою прогнать иноплеменников и доставить отечеству независимость. Войско русское простиралось, по сказанию летописца, до 20 тысяч. Предводительствовал им князь Владимир. Это ополчение осадило Оденпе и держало в осаде город семнадцать дней, а в то самое время отряды русских расходились по краю, истребляли и брали в плен всех, кто отзывался за немца. Сам магистр ордена Волквин, с братом епископа, зятем Владимира псковского, пошли на выручку осажденному городу. Но русские силы были значительнее немецких, немцы сразились, потеряли несколько человек рыцарей, должны были отступить и заперлись в городе. Но там уже свирепствовал голод. Немцы принуждены были питаться лошадьми, которые падали от недостатка корма, по выражению летописца, отгрызая друг у друга хвосты. Но и в русском лагере также сделался недостаток съестного. И потому на третий день после того, как магистр заперся в Оденпе, оба неприятеля вступили в переговоры. Немцы сдали город и выговорили себе спокойный возврат. Брат епископа Теодорих, зять Владимира, по известию летописца, приглашен им во Псков для утверждения мира, но новгородцы увели его как пленника**. Победа эта возбудила эстов к восстанию: составилось ополчение, отправили просить помощи у новгородцев и псковичей. Новгородцы обещали немедленно прислать им свежего войска, а Владимир побуждал туземцев сопротивляться немцам всеми силами, пока подоспеют русские, и действительно, эсты разных провинций стекались в ополчение под начальство Ламбита, старейшины в Саккале, ветви эстонского народа, но не дождались русских. Немцы, — с помощью латышей, которых старою ненавистью к эстам и ливам они продолжали пользоваться, — разбили наголову эстонское ополчение, напрасно ожидавшее русских. Туземцы покорились***. Но скоро явились русские агенты, извещали, что Владимир с новгородцами вступает в Ливонию. Опять поднялись усмиренные. Немцы призывали из-за границы новых воинов креста. Датский король тоже прислал войско, ибо Дания успела захватить часть Гаррии, где также вспыхнуло тогда восстание. Епископ Альберт обещал отпущение грехов всем, кто пойдет воевать против язычников и их помощников русских****. Рыцари двинулись в Гаррию к Ревелю, чтоб утушить мятеж, и близ Феллина поймали новгородских или псковских эмиссаров, восстановлявших народ. На расспросы немцев те сказали, что Владимир со псковичами и новгородцы со Всеволодом Мстиславичем вступили в Уггеноис. Это заставило немцев поворотить направо, навстречу русским. Они встретились с ними тогда, когда русские перешли через реку Эмайокки. Туземцам Ливонии приходилось драться между собою, с русскими были эсты, с немцами — ливы и латыши. В войске немецком туземцы сражались пешие, немцы верхами. Русские не успели установиться в боевой порядок, были сбиты и отступали, немцы отняли стяг новгородского князя, преследовали русских, но не могли догнать, потому что туземцы, составлявшие значительную часть немецкого войска, были, как сказано, пешие. Псковичи и новгородцы достигли какой-то небольшой реки, переправились через нее и там устроились опять. Владимир возбуждал храбрость уговорами, били в бубны, играли на трубах. Немцы дошли до реки, целый день стояли, как будто размышляя, что и как им делать, покушались было пуститься через реку, да новгородцы и псковичи, хорошие стрелки, метко попадали в них, как только те приближались к реке. Латыши и ливы стали расходиться. Когда уже остались только одни рыцари, которых число летописец уменьшает до двухсот, прибавляя, что даже из этих сто уклонились от битвы*****, тогда Владимир приказал русским переходить, но и незначительного числа стерегущих переправу немцев было достаточно, чтоб не пропустить русских: так были немцы храбры, по уверению их историка. Русских же, если верить тому же летописцу, погибло до 500 человек, и русские, ничего не сделавши, отступили восвояси. Между тем не знавшие о таком отступлении взбунтованные эсты бродили партиями и разоряли церкви, убивали христиан, сжигали хлеб на полях и особенно жестоко истязали духовных. Сын Владимира, Ярослав, с другим отрядом новгородцев и псковичей направился к Кеси (Вендену). Этот отряд не знал, как видно, об отступлении Владимира. Посражавшись день целый с рыцарями под Кесю, Ярослав отошел, перешел Гойву (Аа) и подвигался на соединение с отцом, а на пути наносил опустошения Идумейской провинции, истребляя все христианское и немецкое. Немцы погнались за ним, в Трендене собрали ополчение и преследовали русских до реки Рауны. Ярослав, догадываясь, что немцы оставили Кесь без сильной защиты, опять быстро перешел через Гойву и опять подошел к Кеси, а между тем к нему собирались толпы гаррийцев и эзельцев. Но Ярослав ошибся — немцы не оставили Кеси: из города они искусно поражали русских метательными камнями, а русские в этом роде войны не отличались. Ярослав должен был оставить осаду и предлагал мир. Немцы не согласились: немцы знали, что русские принуждены будут во всяком случае выступать из Ливонии, как только услышат, что толпа латышей уже пустилась опустошать Псковскую область. Действительно, как только Ярослав отступил от Кеси, к нему дошла весть, что Псков в опасности, и он поспешно оставил Ливонию******. Из наших летописей мы видим, что в этой осаде был и новгородский князь Всеволод Мстиславич, новгородцы стояли под городом две недели, не взяли города, но ушли здоровы7*. Неизвестно, был ли то один и тот же поход, описываемый Генрихом, или, может быть, Новгородская летопись рассказывает о другой осаде той же Кеси, особо от той, которая предпринята Ярославом, а может быть, Генрих приписал два похода одному и тому же лицу, так что первый приступ принадлежит Ярославу, после того как Ярослав покинул осаду и ушел за Гойву. Во всяком случае, русские не помогли делу несчастных эстов, которых сами же взбунтовали. Латыши из Кукеноиса, под начальством Мелюке и Варгриббе, подобрав к себе других латышей, преданных рыцарям, опустошали окрестности Пскова, сжигали поля и деревни, убивали мужчин, а женщин уводили в плен. Тогда в отместку псковичи ворвались в Латышскую землю и заплатили латышам тем же8*.
______________________
* Henr., 204
** Henr., 205.
*** Henr., 210.
**** Henr., 218.
***** Henr., 222.
****** Henr., 224.
7* Новг. л., I, 37.
8* Henr., 234.
______________________
Немецкий летописец говорит, что после того псковичи заключили с немцами мир под Оденпе. Но Великий Новгород продолжал поддерживать язычников, и в 1222 году опять явилось его ополчение в Ливонии. Начальствовал князь Всеволод Юрьевич, на помощь новгородцам прислал суздальский князь, отец Всеволода, другого сына, Святослава, вдобавок Новгород заключил союз с Литвою, условившись стоять взаимно против общих врагов*.
______________________
* Новг, л., I, 38, Henr., 260.
______________________
Немецкий летописец говорит, что русских тогда было тысяч двенадцать. Вместе с тем русские тогда имели, с своей стороны, религиозное побуждение воевать против немцев Немцы, насильно обращая к христианству язычников, точно так же приневоливали принимать католичество крещеных в православную веру туземцев, этого мало, они насиловали и тех коренных русских поселенцев, которые водворились прежде в Ливонии. Папа Гонорий в 1222 году повелевал ливонским судьям преследовать русских, которые, живучи в Ливонии, оказывали пренебрежение к латинскому обряду и увлекали к своей вере чудских неофитов. Это привлечение к православию из недавно принятого католичества случалось особенно тогда, когда представлялась охота нарушить брачный союз*. Тогда неофиты обращались в православие и смело расторгали свои браки, полагая, что эти браки стали недействительны, как скоро принята другая вера. Папа обязывал ливонских судей принуждать силою самих русских поселенцев подчиниться Римской церкви. Таким образом, Новгород и Псков возбуждены были против немцев и оскорблением своей религии. Русские опустошали Латышскую землю, истребляли принявшие латинскую веру поселения, свирепствовали две недели и, таким образом, подступили под Кесь (Пертуев, Венден). Немцы, видя их многочисленность, сожгли сами близлежащий посад и заперлись в замке. Новгородцы не стали брать замка приступом, а повернули в сторону и продолжали жечь селения, церкви и хлебные запасы принявших католичество. Тут с ними соединились литовцы и, — по выражению летописца, — добавляли то зло, которого не успели наделать русские. Будучи язычниками, литовцы воевали особенно с большим зверством и бесчеловечием. Войска союзников, разбившись на отряды, повредили сами себе, несколько таких отрядов захвачено немцами врасплох: по своей малочисленности они не могли устоять и были разбиты. Распространился слух, что немцы готовят новые силы. Это заставило союзников повернуть в Уггеноис и потом поворотиться в отечество. Литвины ушли в Псковскую землю и, пробывши там месяц, возвращались домой, но на дороге, при переправе через Двину, немцы и латыши напали на них и потрепали. Летописец говорит, что, как бы в наказание за свирепство над христианами, князь новгородский впоследствии погиб от татар. Действительно, этот князь был тот самый, который погиб во Владимире-на-Клязьме во время разрушения этого города Батыевым полчищем.
______________________
* Contracta inter neophytas matrimonia dissolventes (Bunge, В. 1, H. 1. 39).
______________________
В отмщение за опустошительный поход латыши сделали нападение на новгородские земли, сжигали деревни, убивали и уводили в плен жителей, и даже недалеко от Новгорода ограбили церковь, забрали с собой иконы, колокола и церковные украшения. Так, с обеих сторон вражда выражалась взаимными нападениями и разорениями. В летописи Новгородской* это ополчение названо литвою, видно, что опустошение это происходило не так близко от Новгорода, а именно недалеко Торопца. Преемник Всеволода, не ужившегося с новгородцами, Ярослав погнался за ними и не догнал. Враждебные поступки требовали тоже вознаграждения. Ярослав в 1223 году с новгородцами ворвался опять в Ливонию. Каждое такое появление русских поддерживало дух вражды к немцам в эстонском народонаселении, теперь явление их было желанным как нельзя более. В это время эзельцы, самые упорные язычники, расправились с датчанами, истребили до основания замки, построенные пришельцами, и умерщвляли их самих без изъятия. Во всех углах Эстонской земли закипела свирепая вражда, вооружились партии туземцев, строили и починяли укрепления, учились сражаться, терзали немецких фогтов и священников, не щадили никакой немецкой души, где только ее ни встречали. Живым разрезывали внутренности, вынимали сердца, жарили на огне и ели, думая, что через это сами исполнятся мужества в войне с немцами, а тела замученных бросали собакам. Омерзение язычников к христианству было так велико, что они совершали в домах своих языческий обряд омовения, думая, что этим смывают с себя следы крещения, вырывали трупы и кости умерших и очищали их языческими обрядами и заклинаньями от принятого христианства. Партии быстро пересылались одна с другою, посылали в Новгород послов за послами, отдавались во власть Новгорода безусловно, лишь бы избавиться от немцев и их насильственного крещения. На эти призывы новгородские удальцы явились в Дерпте, Феллине, Саккале, повсюду, где собирались и вооружались туземцы, и предводительствовали ими. Войско, составленное из эзельцев, уроженцев провинции Еревы и Виры, осаждали Ревель, но были прогнаны. В таком напряженном состоянии была Эстляндия, когда явился туда Ярослав с новгородцами в 1223 году.
______________________
* Новг. л., I, 39.
______________________
Вся провинция Уггеноис прислала ему дары и признала над собою власть Великого Новгорода. Туземцы отдавали новгородцам связанных пленников, немецких рыцарей, купцов и вообще всех немцев, каких только ловили в своей земле. Князь объявил Уггеноис по-прежнему новгородскою волостью. В Юрьеве новгородцы объявили своим подручником князя Вячеслава, или Вячка, того самого, которого некогда немцы выгнали из Кукеноиса. Оденпе также признало власть Новгорода. Новгородцы дошли до Пнисаде. В это время явились к Ярославу послы от эзельцев и просили прежде взять Ревель, выгнать датчан из Гаррии и потом уже идти против немцев. Между тем провинция Саккала была утишена немцами, и туземцы, не дождавшись русских, покорились воле победителей, новгородские эмиссары, волновавшие народ, были повешены немцами у Вилеенде (Феллин). Ярослав, услышав о их смерти и о трусости саккальцев, в отмщение начал поступать по-неприятельски с Саккалою, и те, — говорит немецкий летописец, — которые убежали от мщения немцев и спаслись от болезни, свирепствовавшей в стране, теперь погибали от русских, как скоро не успевали от них спрятаться в лесах. Жители Еревы, Виры и Варболы (Воробиина города) вместе с эзельцами пристали к новгородцам. Это ополчение приступило к ревельскому замку. Четыре недели союзники осаждали его и не могли взять, ибо датчане не допускали их к стенам, отбивая и поражая метательными камнями. Новгородцам надоело вести долее осаду, они удовольствовались тем, что выжгли и ограбили окрестную страну и ушли восвояси, оставя туземцев мщению победителей*. Немцы ворвались в Ереву, истребляли и старого и малого и навели такой ужас, что еревцы обещали вечное послушание. Вслед за тем, действуя вместе с датчанами, немцы усмирили Гаррию и разрушили укрепления, недавно построенные туземцами и русскими. После того немцы обратились на Уггеноис. Князь Вячко, принявши от Великого Новгорода в управление край, утвердился в Юрьеве, начал показывать притязания на всю Ливонию и посылал отряды требовать дани от соседних краев. В случае отказа он угрожал войною. После Пасхи 1224 году немцы подошли к Юрьеву, но не могли его на этот раз взять и довольствовались опустошением окрестностей. Вслед за тем прибыли новые военные силы из Германии, произведен был новый раздел Ливонии: Юрьев с Уггеноисом по этому разделу достался епископу Герману, брату рижского епископа Альберта. Новый владетель утвердился в Оденпе, ему покорялись те из туземцев, которые испытали в короткое время, что покровительство новгородцев мало чем бывает лучше немецкого владычества. Зато, с другой стороны, около Вячка в Юрьеве столпились беглецы изо всей Эстонии, все, которые в прошедшем возмущении слишком зверски свирепствовали против немцев и не могли надеяться от них пощады. Епископ послал к Вячку ласковое посольство, он не отнимал у него Юрьева, а только просил, чтобы князь выслал от себя прочь возмутителей, оскорбивших и поругавших таинство крещения, отступников Христовой веры, убийц своих господ, разбойников, терзавших собственных единоземцев за то, что они приняли Христову веру. Должно быть, Вячко и прежде, до получения права на Юрьев от руки Великого Новгорода, получил его от немцев в качестве подручника рыцарей, ибо немецкий летописец, выставляя его злодения, говорит, что он перебил тех верных ему людей, которых дали ему рижане для зашиты от нападения литовцев. Как бы то ни было, только Вячко не поддался на мирные предложения, потому что ожидал помощи от Новгорода и надеялся на русских стрелков и на военные запасы. Рижский епископ собрал рыцарей и пилигримов, пришедших из Германии, и купцов, созвал в ополчение крещеных ливов и эстов. Оба епископа — рижский и новоназначенный дерптский, отправились в поход, достигли Юрьева, 15 августа, в день Успения Богородицы, немцы разбили шатры вокруг всего города. Город был опоясан рвом. Немцы в восемь дней построили огромную деревянную башню высотою вровень со стенами замка и прикатили ее ко рву. Потом они принялись засыпать ров. Работа шла неусыпно и днем и ночью. Свежие воины немедленно переменяли усталых. На другой день ров был почти засыпан, башню подкатили под самые стены. Тогда немцы послали к Вячку еще раз мирное предложение. Они требовали, чтоб он выступил из Юрьева, и обещали ему свободный выход оттуда. Вячко надеялся на выручку от новгородцев и упорствовал. Немцы открыли приступ, бросали в город раскаленное железо и горшки с огнем, чтоб произвести пожар, с обеих сторон метали друг в друга каменьями и пускали стрелы, так прошло несколько дней. Чтоб самим не заснуть, немцы вокруг города производили нарочно шум: ливы и латыши также ударяли мечами в щиты, немцы колотили в литавры, дудили на дудках и трубах. Русские в городе с своей стороны кричали и играли на своих инструментах. Так прошло несколько дней. Осада стала надоедать немцам. Тогда один из рыцарей, предводитель пилигримов, сказал: ‘Много замков мы пограбили, а все милость оказывали злодеям, оттого они и не боятся нас. Теперь дадим обет: кто взойдет первый на стену, тому окажем почесть и подарим ему лучших лошадей и значительнейших пленников, а вероломного князя повесим на высоком дереве’. Они дали такой обет Богу и Богородице. На другой день эсты сделали вылазку из тайного отверстия в стене, выкатили оттуда колеса, наполненные горючим материалом, на башню и чуть было не зажгли ее, но немцы потушили начавшийся пожар. Вслед за тем началась ожесточенная битва, посреди схватки брат епископа, Иоанн ф. Аппельдерн, первый взошел на стену с огнем в руках. За ним, воодушевленные его смелым примером, полезли один за другим, воины подсаживали своих товарищей, а подсаженные в свою очередь подавали руки оставшимся и помогали взбираться наверх. Дорога была проложена, все ополчение, не только немцев, но и ливов, и латышей ринулось через стену в город. Началась резня, не щадили ни старых ни малых, когда одни расправлялись с русскими, другие окружили замок и не дозволяли никому спастись из него бегством. Так погибло их двести, и в том числе Вячко. Остался в живых один только человек, суздалец родом, рыцари оставили его в живых нарочно и послали известить новгородцев о том, что случилось в Юрьеве. Новгородцы были уже на пути недалеко Пскова, но, получив известие о печальной гибели Вячка, воротились назад**. Вслед за взятием Юрьева в Новгородской летописи*** упоминается о новом набеге литвы, так как из прежних известий видно, что новгородские летописи литвою называли тогда латышей, то и здесь, кажется, следует разуметь этих последних. Очень естественно, что, по прежнему обычаю, после победы над русскими в Юрьеве латыши отправились в Новгородскую землю наделать неприятелю пакостей. Они напали на Русу и притом неожиданно. Русский посадник Федор выехал на них, но латыши сбили с коней всадников, отняли лошадей и разогнали разбитых воинов по лесу. Вероятно, следует разуметь латышей и в 1225 году****, когда, по известию Новгородской летописи, вооруженный отряд их под именем литвы дошел до Торжка и сильно опустошил окрестности этого города: тогда погибло много купцов, ездивших с товарами. Князь Ярослав отправился против врагов с своими дворянами да с новоторжцами, к ним присоединились торопчане с своим князем, на Усвяте догнали врагов, возвращавшихся с награбленною добычею и с толпою пленников. Сражение кончилось удачно для русских, пленники были отняты. До двух тысяч врагов легло на месте, прочие разбежались, но торопчане потеряли тогда своего князя Давида.
______________________
* Henr., 278.
** Henr., 239, Новг. л., I, 39.
*** Новг. л., I, 39.
**** Новг. л., I,42.
______________________
Ряд неудачных обстоятельств в войне с немцами, бедствия, какие терпел новгородский край от беспрестанных набегов, располагал новгородцев прекратить войну. И так, вместе со псковичами в конце 1225 года они послали в Ригу послов для заключения постоянного мира с немцами. В это время случился в Риге папский легат. Как легат, так и немцы с радостью приняли предложение Новгорода и Пскова, освобождавшее их от врагов, которые препятствовали делу обращения туземцев Ливонии и служили как бы горючим материалом упорству последних*.
______________________
* Henr., 296.
______________________
Но мир был непрочен. В 1228 году опять было стали возникать неприязненные отношения. Не дошло до войны. Эта война до сих пор ограничивалась бесплодными набегами, новгородский край отплачивался за нее разорением своих волостей, пленом своих жителей, обеднением края, неудивительно, что она надоедала массе народа, она могла быть только привлекательною для воинственной княжеской дружины да для толпы удальцов, всегда готовых стать под военный стяг, идти куда бы то ни было, лишь бы пограбить и померяться удалью. Таким скучно было оставаться без войны. После заключения мира князь Ярослав ходил в Финляндию (на емь), и за это в отплату емь в Ладоге нахватала пленников. Теперь удальцы захотели опять идти на немцев. Вероятно, и со стороны чудских язычников были опять моления о помощи против завоевателей, но видно, что в Новгороде уже не нашлось столько охотников, как прежде, потому что князь привел тогда войско из Переяславля. Тогда псковичи, услышав, что затевается опять вражда с немцами, отправили в Ригу посольство и заключили с немцами особый мир, выгородивший новгородцев. ‘То мы, а то новгородцы, — говорили их послы, — мы не хотим воевать с вами, но зато если новгородцы пойдут на нас, то вы помогайте нам’. В знак согласия они оставили в Риге сорок человек заложников союза. Узнав о таком отпадении Пскова, князь порывался идти на Псков. ‘Княже, — отвечали псковичи послу его, — мы кланяемся тебе и брату Новгороду, а на Ригу не идем, не мы ли с Новгородом разом взяли мир в Риге? Вы ходили к Колывани (Ревелю), только собрали серебро, а города не взяли и правды не устроили, и к Кеси ходили, и к Медвежьей-Голове, и нигде ничего не довели до конца, а за это нашу братью перебили на озере, других в плен забрали, мы не пойдем, и если вы пойдете против нас самих, то и мы с Святою Богородицею: хотя перебейте нас всех, а жен и детей себе заберите, а мы не пойдем!’ Новгородцы рассудили, что псковичи вообще правы, к тому же в то время был неурожай и дороговизна увеличилась, цены поднялись еще более, как только разошлась молва о предпринимаемой войне. Новгородцы отказались идти с князем и разрывать мир с немцами, и князь отпустил набранные полки*.
______________________
* Новг. л., I, 43, Пск. л., I, 178.
______________________
В следующем году опять повторяется нашествие литвы, по нашим летописям, а как мы уже видели, что под литвою разумели латышей, то и здесь, вероятно, было продолжение прежней вражды, нападение было сделано на окрестности озера Селигера, — они воевали Мореву и Любни*. Таким образом, опять был повод к разрыву, уже не со стороны русских. Но такой повод представился еще важнее в 1232 году. Враждебная князю Ярославу новгородская партия нашла себе приют во Пскове, но потом псковичи помирились с князем и прогнали от себя его недругов. На челе этих недругов был бывший новгородский тысячский Борис. Псковичи показали ‘Борисовой чади’ путь, то есть прогнали его родичей и приверженцев. Изгнанники убежали в Одение и там призывали немцев на помощь против соотечественников. Вместе с ними был сын Владимира псковского, тогда уже верно умершего, Ярослав, решившийся подражать ранним, а не поздним поступкам своего отца. С помощью немцев они захватили Изборск, но псковичи тотчас явились под взятым городом, обступили его и достали в плен князя Ярослава и всех немцев, кто не успел убежать. Они послали тогда к новгородскому князю Ярославу известие. Ярослав приказал пленников заковать и отправить в Переяславль-Залесский. В отмщение за то немцы поймали какого-то новгородца Кирилла Синкиница и засадили в тюрьму. Тогда Великий Новгород, считая этот поступок нарушением мира, объявил войну, а князь Ярослав отправился к Юрьеву и, по обычаю, разослал отряды по окрестностям в зажитие, то есть на грабеж. На реке Омовже произошло сражение. Немцы потеряли много своих и предложили мир (поклонишася князю). Схваченный Кирилло был выпущен. Это происходило в Великий пост 1234 года. Несмотря, однако, на возобновленный мир, едва только Ярослав воротился с новгородцами (из которых не убыло во время похода ни одного человека), как услышали, что под Русою опять появилась литва. На этот раз там произошла незначительная стычка, стоившая четырех человек Русе. После того враги, ограбив монастырь Св. Спаса и убив четырех чернецов, пошли на Клин. Ярослав погнался за ними и разбил их наголову в Торопецкой волости**. Об этом походе нельзя сказать положительно, что литва, здесь упоминаемая, были также латыши, как и прежде, потому что летописец называет ее безбожною литвою, но также последнее выражение не дает права непременно видеть здесь литовцев-язычников, потому что тогда летописец мог таким образом называть новокрещенных католиков.
______________________
* Новг. л., I,45.
** Новг. л., I, 49.
______________________
Мир не мог состояться надолго. Тевтонизм, покусившись на дело порабощения литовских и чудских племен, встретил на полстолетия себе препятствие в северном славянстве Новгорода и Пскова. Славянство не удержало оспариваемой у него власти над ливонскими инородцами, — славянство должно было уступить, тевтонизм не мог сразу забыть того. Как скоро он почувствовал свою силу над врагом, явилось убеждение, что и славяно-русские общины отданы ему судьбою, как латыши, ливы и эсты.
Властолюбивые замыслы обратились на Северную Русь после уступки немцам Ливонии. Возникла мысль, что призванием ливонских крестоносцев было не только крестить язычников, но и обратить к истинной вере русских. Русские представлялись на Западе врагами св. отца и Римско-католической церкви, даже самого христианства, потому что заступались за непокорных язычников, возбуждали их к отступничеству. С другой стороны, орден в то время потерял Гаррию с Ревелем и Вирландию, уступив эти земли датскому королю Вольдемару по решению папы. Папа предоставлял рыцарям вознаградить себя другими землями на востоке, и вот они обратились на славян. Покушение овладеть Новгородом и Псковом должно было возникнуть еще и потому, что рыцари сознавали за собою призвание крестить чудских язычников вообще, а не в одной Ливонии, а им известно было, что владения Новгорода и, вероятно, отчасти еще Пскова были заселены чудскими племенами, погруженными в язычество. Если им удалось отнять у Новгорода ливонскую чудь, то естественно было желать отнять у того же Новгорода и водь да, наконец, и самих славян, которые, как сказано выше, в их глазах были почте те же язычники, — покорить духовной власти св. отца и поработить себе материально. В то же время их побуждало начать завоевание славян и то, что Орден меченосцев в то время соединился с Немецким и, следовательно, силы крестоносцев были удвоены.
Первый дерптский епископ Герман смотрел враждебно на псковичей, как и последние на него. Герман рассчитывал, что русским должно быть прискорбно, что Юрьев, принадлежавший русскому миру, отнят у него, и при удобном случае они покусятся возвратить его, поэтому лучше предупредить их и покорить немцам самих русских по соседству. Он кликнул клич, собрались к нему рыцари, стеклись к нему и люди датского короля, недавно поселившиеся в Гаррии немцы бросились в Изборск и взяли его штурмом. Князь Ярослав Володимирович тогда был в немецких рядах и предательски вел иноплеменников на свое отечество. Никого не оставили в покое из русских, говорит немецкий летописец-современник: кто только прибегал к защите, тот был убиваем или взят в плен, и по всей земле распространились вопли.
Псковичи смело пошли на рыцарей и вступили в битву. ‘Псковичи — это народ свирепый, — говорит древний немецкий историк: — у них вооружение блестящее, а шлемы сияют, как стекло. Сошлись немцы с псковичами, немцы пробили ряды псковичей. Псковичи были поражены: восемьсот человек легло на месте, а остальные бежали, отчаянно пришпоривая и прихлестывая своих лошадей, и вокруг лес гремел стонами и проклятиями’*. Рыцари, одержав победу, двинулись ко Пскову: быстрота помогла им. Русские были измучены под Изборском и не успели еще отдохнуть, как уже немцы разбили свои шатры в виду Пскова и сожгли неукрепленный посад близ города. Много было у них пришельцев из Германии, много датчан: все поглядывали на Псков, надеясь получить свой удел в завоеванной земле. Начались переговоры. Альнпеке говорит, что они так были ведены, что король псковичей (князь) Герполт (?) добровольно передал Псков во владение ордена. Псковская летопись говорит, что в самом Пскове были изменники, передавшие немцам город. Главным был посадник Твердило Иванович. Псков был сдан и достался ордену со всею своею землею.
______________________
* Reimschron. v. Alnp., 84.
______________________
Упоенные победою, немцы, усевшись во Пскове, тотчас же стали замышлять покорение Новгорода. Псковская партия Твердилы давала им совет, и уже начались набеги на Новгородскую волость. Между тем поднялась на Новгород с другой стороны туча. Возбуждая против русских крестоносцев, папа возбуждал против них шведов. Папская булла поручала шведам начать крестовый поход на Новгород, на мятежников, непокорных власти наместника Христова, на союзников язычества и врагов христианства. Как ливонские пришельцы ненавидели новгородцев за то, что они принимали сторону язычников и оспаривали у немцев владение Ливонскою землею, так шведы стояли с Новгородом во враждебном отношении за Финляндию: Новгород мешал шведам распространять католичество между Емью и Корелою. В 1239 году папа Гонорий призывал крестоносцев соединиться со шведами и обратить оружие на русских, чтоб не допустить их более препятствовать крещению Финляндии*.
______________________
* Bunge, В. I.H.2, 164.
______________________
Тогда управлял делами Швеции, вместо больного короля Эрика Эриксона, Биргер, он предводительствовал войском, составленным из шведов, норвежцев и подвластных финнов. Несколько духовных сановников, епископов с своими вассалами придавали вполне этому ополчению значение священной брани за веру. Шведы шли не за тем, чтоб сделать нападение и пограбить пограничный край, а с тем, чтобы покорить Новгород со всеми его обширными землями. Биргер прислал в Новгород ко князю Александру объявление войны, надменное и грозное: ‘Я пришел, — говорил он через посла, — посетить твою землю, если можешь сопротивляться мне, то знай, что я уже в твоей земле’. Со стороны новгородцев война тоже приняла священный характер. Дело шло о защите православия, на которое разом посягали враги: шведы, немцы, датчане, соединенные благословением папы. Александр Ярославич молился в Св. Софии. Владыка Спиридон благословил его и его воинов на святую брань. В его ополчении, составленном из новгородцев, были ратники и из других земель русских: были охотники из Полоцка, были пришедшие с князем из Суздальской волости отца его Ярослава. В Ладоге пристали к ним ладожане, подручники Великого Новгорода. Шведы уже вошли в Неву и бросили якоря на устье Ижоры. Вероятно, это был роздых: они намеревались плыть через озеро и достигнуть Ладоги врасплох. Прежде всего ее следовало взять, а потом вступить в Волхов и идти на Великий Новгород. Но не знали они того, что в Новгороде уже знали о них. Александр предупредил их, и 15 июля, на память Кирика и Улиты, — о чем счел нужным заметить летописец, — приблизился к Ижоре. У новгородцев был обычай, что при впадении Невы в море ставилась приморская стража из окрестных туземных жителей Водской земли, надзирать за таким важным делом доверялось преимущественно крещеным туземцам. Начальство над такой приморской стражею тогда поручено было какому-то вожанину, который на своем природном наречии носил имя Пелгусий, а во св. крещении именовался Филипп. Это был муж очень благочестивый: живя среди своих единоземцев, еще массою погруженных в идолопоклонство, Пелгусий был так набожен и богоугоден, что по средам и пятницам ничего не ел, а потому сделался способным видеть видения. Когда шведы явились, он шел к Александру известить о их прибытии и рассказал ему, как стали шведы. ‘Мне было видение, — сказал он, — когда я еще стоял на вскрай моря, только что стало восходить солнце, услышал я шум страшный по морю и увидел один насад, посреди насада стояли святые братья Борис и Глеб, одежда на них была вся красная, а руки держали они на плечах, на краю их ладьи сидели гребцы и работали веслами, их одевала мгла и нельзя было различить лика их, но я услышал, как сказал Борис-мученик брату своему св. Глебу: ‘Брате Глебе, вели грести, да поможем мы сроднику своему, великому князю Александру Ярославичу!’ И я слышал глас Бориса и Глеба, и мне стало страшно, так что я трепетал, и насад отошел из глаз у меня’. ‘Не говори же этого никому другому’, — отвечал ему Александр.
Шведы не ждали неприятелей и расположились спокойно на отдых, их шнеки стояли у берега, раскинуты были на побережье шатры их. Неизвестно, как новгородцы дошли до них на другой берег реки: приплыли ли они туда отчасти в ладьях или ранее переправились на другой берег, летописец говорит, что вообще им было неудобно. Известие о лошадях при описании сражения показывает, что у новгородцев была тогда конница, но были и пешие, а потому, вероятно, пешие плыли в ладьях, а конница шла по берегу, сообразно с ходом лодок. Часов в одиннадцать утра новгородцы нежданно появились перед шведским лагерем, бросились на неприятелей и начали их рубить топорами и мечами, прежде чем те успевали брать оружие. Это было не сражение, а скорее богатырская схватка, — тут была возможность показаться личной удали и мужеству. Летописец слышал от самого князя Александра о подробностях этого дня, он передает имена тех молодцов, которые тогда особенно отличились. Славную память оставил по себе Гаврило Олексич: увидел он, что шведы, всполошенные неожиданным нападением, уводили под руки знатного юношу: то был сын Биргера, Гаврило наехал прямо на берег на шведскую шнеку, доски еще не успели прибрать, что брошена была со шнеки на берег. По этой доске бросился Гаврило на своем коне на шнеку проворно, тут обратились на него шведы и столкнули в воду с конем, но Гаврило поправился, из воды выскочил, по берегу поскакал, налетел на воеводу Спиридона, схватился с ним и убил его. Тут же положил голову и один из епископов шведских. Другой новгородец, Миша, с своею пешею дружиною наскочил на три корабля и потопил их. Остался в памяти потомков Сбыслав Якунович: с одним топором отважный молодец бросился на неприятеля, и много людей пало под топором его, и все дивились силе и храбрости его. Летописец сохранил имя Якова Полочанина, княжеского ловчего. Князь хвалил его потом за то, что мужествовал он крепко с мечом. Со славою пеший слуга Ратимир положил голову от многих ран, которые ему за-дали шведы, обступив его. Новгородец Савва был не из лучших, а из молодших людей, а славу стяжал вечную. Он бросился на шатер Биргера, что красовался посреди шведского лагеря своим золотым верхом. Савва подсек столб у шатра. Новгородцы очень обрадовались, когда увидали, как упал этот шатер золотоверхий. Сам Александр нагнал предводителя Биргера и хватил его мечом по лицу: ‘Возложил ему печать на лицо’, — говорит повествователь. Неожиданность явления новгородцев нагнала столбняк на шведов. В следующую же ночь, закопавши трупы мертвых, других мертвецов, которые были познатнее, забравши с собою, они поплыли вниз по Неве. Такая блистательная победа обошлась новгородцам чрезвычайно дешево: у них легло всего человек двадцать. Может быть, иной был бы исход дела, если бы шведы были предуведомлены, что на них нападут, а то на них напали врасплох и оттого посчастливилось новгородцам*.
______________________
* Соф.л.,I,179.
______________________
Едва только прибыл Александр с своего славного поля битвы в Новгород, как рассорился с новгородцами и ушел от них. Вслед за тем новгородцы послали просить у отца Александрова, Ярослава, другого сына, Андрея, в князья себе. Вдруг новая туча наступила с другой стороны. Изгнанники псковичи, не хотя подлегать власти немцев, толпами являлись в Новгород с женами и детьми и вопили о помощи. И в то же время немцы, утвердившись во Пскове, затевали покорить и Новгород, стекались к ним из Европы новые силы, и передовые отряды пустились разорять новгородские волости. Рыцари послали ополчение латышей, ливов и эстов на Водскую страну. Вожане, испуганные разорениями, сдавались и переходили от страха к победителям. Таким образом, взяли новгородский пригород Лугу, шайки летали в разные стороны и достигали тридцати верст от Новгорода, убивали новгородских гостей, ездивших с товарами. Копорье — тогда еще только новгородский погост — было взято: немцы сделали в нем место опоры для власти над Водскою страною и построили укрепление. Вожане должны были неволею становиться в ряды победителей, те, которые не хотели, разбежались в леса и умирали с голоду. Немцы забирали лошадей, скот. ‘Не на чем было орать по селам’, — говорит летопись*. Рыцари считали уже приобретенным своим достоянием Водь, Ижору, берега Невы, Корелию, отдавали эти страны католичеству, и папа присудил их церковной юрисдикции эзельского епископа. 13 апреля 1241 года этот епископ, по имени Генрих, заключил с рыцарями договор: себе брал десятину от десятины со всех произведений, а им отдавал все прочее, рыбные ловли, управление и все вообще мирские доходы**.
______________________
* Новг. л., I, 53.
** Notum ergo facimus tam posteris quam praesentibus, quod fratres domus L. Mariae Theut in Livonia nobiscum concordaverunt, cum a sede apostolica postularent, iurisdictionem nostram extendi, ad terras inter Estoniam, iam conversant et Rutiam, in terris, videlicet Watlande, Nouwe Ingriae et Carelae, de quibus spes erat conversionis ad fidem Ghristi cum iam occupatae essent a praedictis fratribus per quoddam castrum, multorum de ipsis terris consensu sub hac forma compositionis ut videlicet nos in spiritualibus in terris illis providentes, decimam decimae perciperimus in omnigenis proventibus exceptis. variis pelliculis, ipsis autem fratribus omne reliquum cederemus emolumentum, tam in hire patronatus ecclesiarum, quam piscationibus advocatiis et ceteris imperialibus (temporalibus?) pro eo quod ipsis incumbebat labor, expensa et periculum in barbarorum subiugatione (Bunge, Band III, Heft 1, 34).
______________________
В таких обстоятельствах Новгород опять приглашал Александра. Александр не перечился. Дело было общерусское.
В 1241 году собрались ополчением новгородцы и ладожане, вооружена была по призыву Великого Новгорода Корела и Ижора. Александр отправился на Копорье и счастливо отнял его у немцев. Город, построенный немцами, был уничтожен до основания: одни из немцев погибли тогда в сече, другие отведены были пленниками в Новгород. Александр некоторых пожаловал и отпустил, потому что он был, по выражению летописца, милостив паче меры. Не так милостиво поступил он с вожанами и чудью, подданными Великого Новгорода, принявшими сторону немцев, может быть более из крайней необходимости, чем из неприязни к Новгороду. Александр велел их вешать. После того надобно было освободить Псков. Александр призвал на помощь низовцев с братом Андреем и в 1242 году двинулся ко Пскову. Город был освобожден. Два немца, наместники Пскова, в оковах отправлены в Новгород. Александр сел во Пскове, вперед в Немецкую землю были посланы отряды за вестями. Александр ожидал новой войны, она должна была последовать от немцев. И действительно, скоро он услышал, что немецкая сила напала на посланные в Немецкую землю отряды, разбила их и идет на Псков. Мейстер Валк и епископы шли с уверенностью, что дело поправится на их сторону. Немецкое ополчение шло по льду по Чудскому озеру с целью дойти до Пскова льдом. Но Александр проведал путь неприятелей и сам выступил из Пскова по льду с новгородцами и псковичами. Александр уставил свое войско в боевой порядок на озере, у скалы Вороний Камень на Узмени, при повороте из Псковского озера в Чудское. Место это названо так потому, что там действительно постоянно кружатся вороны. Немцы двинулись на русских. По способу тогдашней тактики, Александр поставил свое войско свиньею: так называлось построение треугольником, образовавшим острый конец, обращенный к неприятелю. Увидя приближающихся врагов, Александр поднял руки вверх и громко пред всем войском своим говорил: ‘Суди мне, Боже, и рассуди спор мой с этим велеречивым народом, помоги мне, Господи, как Ты помогал прародителю моему, Ярославу, против окаянного Святополка!’ Была тогда суббота пятой недели Великого поста, день 5 апреля. Солнце только что восходило. Когда немцы приблизились, Александр стремительно двинул свою свинью рылом на неприятеля, и немецкий строй был разрезан. Тогда, говорит летописец, передающий рассказ свой словами очевидца, сообщавшего о славном деле известие, ‘тогда поднялся треск от ломки копий и звук от мечного сечения. Казалось, двинулось замерзлое море, и великая сталась сеча немцам и чуди с нами, и льду не видно было: все покрылось кровию’. Разорванные, потерявшие строй, немцы бежали, русские с торжеством гнались за ними семь верст по льду, до Суболического берега. Летописец насчитывает побитых немцев пятьсот человек, а о чуди говорит, что ее пропало бесчисленное множество, иные в воде потонули: тогда уже в весеннее время лед был некрепок, а из тех, которые убежали, многие были с ранами и умирали от ран. Пятьдесят немцев взято живьем. А идучи, замечает летописец, они говорили: ‘Мы руками возьмем князя Александра’. Самовидец, передававший летописцу рассказ об этом замечательном событии, говорит: ‘Я видел полки Божии на воздусе, они приходили на помощь князю Александру Ярославичу, и они-то обратили ратным плещи и избивали их, гоня по воздуху, и некуда было бежать врагам. Александр победил силою Божьею, Святой Софии и святых мучеников Бориса и Глеба’. Эта победа воскресила было на время языческую ревность Финляндии. Таваста возмутилась, но русские, занятые другим делом, упустили из виду Финляндию, и шведы принялись крестить финнов еще деятельнее. Биргер для укрощения края построил крепость Тавастгус*.
______________________
* Дал., 167.
______________________
С торжеством возвращался Александр во Псков, освобожденный им от иноплеменной власти. Близ коня его вели знатных рыцарей, за ним гнали толпу простых пленников. Когда богатырь приближался к городу, навстречу ему вышло духовенство, и весь народ издавал радостные крики и торжественные песни, восклицая: ‘Бог, пособивший Давиду на иноплеменников, освободил наш город Псков от иноязычников рукою великого князя Александра Ярославича’. В Новгороде, куда Александр повез своих пленников, взятых на ледяном побоище, его ожидали такие же почести, такая же слава. ‘Прославилось, — говорили тогда, сообразно тогдашним географическим сведениям, — имя великого князя Александра Ярославича, от моря Варяжского, до моря Понтесского и до моря Хупожского, и до страны Тиверийския, и до гор Араратских, а об ту страну Варяжских гор, и Аравитских, даже до Рима великого, имя его стало известным тьмам тем и тысячам тысяч людей’*.
______________________
* Соф. Врем., I,181, Новг. л., I, 54.
______________________
Пораженные несколько раз, немцы прислали в Новгород посольство и отступились от всего, на что покушались, — от Пскова, Води, Луги и Латыголы, отпускали всех захваченных новгородских и псковских пленников и взамен просили отпустить немецких. Великий Новгород согласился на мир, и мир был заключен. Этот мир отрезывал немецкому племени путь ко владычеству над славянами на севере, отнимал у него часть северного финского народонаселения и связал ее со славянским миром, тогда как другой суждено было подпасть под власть немцев. Не так, однако, усмирились легко латыши: еще несколько партий их под прежним у русских названием литвы вторгалось в новгородские пределы. Александр выходил против них и победил семь таких отрядов, убили у них воевод, иных взяли в плен. Новгородцы, раздраженные за опустошения, которые они делали, привязывали их к лошадиным хвостам и так тащили за собою*. Но славная победа Александра не прекратила вражды ни с немцами, ни со шведами. Она продолжалась во все время существования независимости Новгорода и Пскова. В 1253 году немцы сделали новое покушение на Псков, но были отбиты. Зато, в отместку, новгородцы с Корелою опустошили земли за Наровой**. Католическая пропаганда продолжала отрывать от православия водь, ижору, корелу, из числа жителей новообращенные тянули сами к шведам и немцам. В 1255 году папа Александр IV вместо эзельского епископа подчинил новгородские страны рижскому архиепископу и поручил ему назначить вместо себя суффрагана***.
______________________
* Соф. Врем., I, 181, Новг. л., I, 55-56.
** Карамз., III, прим. 91, Новг. X, I, 55.
*** Bunge, В. III, Н. I, 55.
______________________
Шведы, распространяя крещение в Финляндии, переходили за ее пределы и покушались обращать Корелу в новгородских землях. В 1256 году они, под начальством Дидмана, стали строить город на берегу Наровы. Очевидно, было покушение на новгородское достояние. Новгород стал готовиться к войне. Но на этот раз шведы не решились воевать и, не кончивши постройки, ушли. В отмщение за это новгородцы с Александром прогулялись по Финляндии*. Завоевание Руси татарами дало папской власти благовидный предлог подстрекать крестоносцев на дальнейшие попытки покорения русского мира. В 1260 году папа Александр IV побуждал рыцарей всех католических орденов отбивать Русь у татар, объявил ее заранее собственностью Св. Петра на вечные времена, дарил рыцарям с условием искоренять проклятый греческий раскол и присоединить Русь к Римской церкви**. Понятно, что такие увещания должны были разжигать рыцарскую пропаганду и приводить к ненависти и нескончаемой вражде.
______________________
* Новг. л., I, 56.
** Bunge, В. I, Н. IV, 442.
______________________
В 1262 году новгородцы под предводительством своего князя Дмитрия Александровича, в союзе с полочанами, у которых княжил тогда Товтивал, и с литвою, подступили под Юрьев. Немцы, овладевши этим городом, укрепили его, однако Новгородская летопись говорит, что, несмотря на такую крепость, город был взят*. Много людей было истреблено, другие сгорели во время пожара, третьи попались в плен. Немецкий летописец** повествует, что русские взяли новый посад и сожгли его и, послышав о приближении мейстера, поспешно удалились. Во всяком случае, от этого успешного дела новгородцы не получили никакого существенного приобретения: древний их город был восстановлен епископом, заселен немцами и снова принадлежал к их ливонскому владению, а не возвратился к Новгороду.
______________________
* Новг. л., I, 57.
** Russow, 20.
______________________
Крестоносцы делали беспрестанные нападения на Псков в XIII веке. Тогда-то прославился в битвах с ними Довмонт. Как видно, возникло у них намерение снова покорить своему владычеству этот город с его землею. Не могли немцы забыть, что он уже был некогда в их руках: рыцари с своими ополчениями несколько раз подходили ко Пскову, но Довмонт отражал их и разбивал. Война принимала значение закоренелой религиозной международной вражды. Псковичи смотрели на этих враждебных соседей как на покушающихся ниспровергнуть Св. Троицу, перебить мужей сильных и поработить народ. Приготовляясь к брани, Довмонт в церкви Св. Троицы положил меч свой на алтаре, а игумен Исидор им препоясал его. В 1269 году немцы стояли десять дней под Псковом и были отбиты. Новгородцы действовали со псковичами заодно и хотя не участвовали в битве, но приближение их напугало немцев так, что они поспешно сняли осаду, перебрались за реку и заключили мир, отступившись от Наровы*. С тех пор новгородцы уже не участвовали в войнах Пскова с немцами. Псков подвергался опасности, по Новгородской летописи в 1298 году и по Псковской, в 1299 году. Этот поход вызван был нападением псковичей на Дерптское епископство в начале 1299 года, дерптский епископ жаловался, что русские огнем и мечом опустошили значительную часть его диецезии**. Тогда сильное немецкое ополчение наскочило на Завеличье, разорило два монастыря — Спасский и Снетогорский и осадило Псков. Посад около города был сожжен, остался в целости один Детинец со святыней Троицы. Довмонт сразился с немцами у Петра и Павла и победил, командор, приводивший ополчение, возвратился с раною на голове, много было захвачено в плен и отправлено к великому князю Андрею. Это был предсмертный подвиг славного литвина, уже тогда одряхлевшего от лет.
______________________
* Новг. л., I,61.
** Bunge, III., 25,100.
______________________
С конца XIII века возникла между Новгородом и Швециею война. Прежние враждебные отношения были предвестниками этой войны. Шведы, подчинивши финляндскую Емь, теперь уже решительно покушались на Корелу, бывшую издавна под властью Новгорода, страна между Ладожским озером и морем сделалась спорною между шведами и новгородцами. Шведы хотели в ней утвердиться и строили укрепления, пункты, опоры для владения. Вместе с этим должно было возникнуть шведское население посреди корельской народности и вытеснять русскую. Шведы и норвежцы жаловались, что русские и их подручники, корелы, нападают на католиков, живущих на границе, жгут их жилища, разрушают церкви, хватают людей в неволю. Жалоба их обращена была к св. отцу. По этой просьбе папа проповедовал крестовый поход против русских и жертвовал на содержание крестовой рати шестилетний сбор следуемой папскому престолу со Швеции и Норвегии десятины* Папские воззвания, передаваемые народу посредством духовенства, возбуждали шведов, а духовные в то время имели в Швеции большую силу. Правитель Торкель Кнутсон с епископом Петром Весерасом вошел в Корелию и стал ревностно крестить жителей. Разумеется, новгородцы должны были противиться таким покушениям не только ради удержания власти над корелою, но и ради собственной целости. Шведы старались в Новгородской земле строить городки, которые были бы точками опоры для власти над туземцами, новгородцы пытались разорять эти городки. В 1293 году Торкель Кнутсон построил Выборг. В 1295 году шведы поставили городок в Корелии: новгородцы осадили его, голодом принудили гарнизон к сдаче и разорили городок. Комендант Сигелакке был убит**. С своей стороны, новгородцы возвели укрепления в Копорье. В 1299 году шведы поставили городок на устье Охты и назвали его Венец-Земли (Ляндскроне). Этот городок показался особенно ненавистным для новгородцев, потому что стоял посреди их водяного пути, следовательно, во всякое время мог стеснять их торговлю. Городок был построен с целью католической пропаганды, даже строили его мастера, присланные от папы, в числе их были священники, занимавшиеся и ремеслами. На другой год новгородцы подошли к нему, решившись во что бы то ни стало уничтожить его. Тогда оказалось, что городок построен дурно — из сырого кирпича: в один год погнили в нем запасы. Новгородцы, окружив его, начали метать в него огонь и произвели пожар внутри, а потом стали брать стены приступом. Городок был взят, новгородцы всех без пощады били, только несколько храбрецов спасли себе жизнь: они забрались в погреб, новгородцы никак не могли оттуда их вытащить, шведы защищались отчаянно, метко поражали наступавших на них и, наконец, вытребовали себе условие выйти безопасно. Так они спасли себе жизнь. Новгородцы дали им слово и сдержали. Храбрецы ушли в виду победителей***. Для укрепления Корелы новгородцы в 1310 году построили в Корелии городок на устье реки Узервы, впадающей в Ладожское озеро. На следующий, 1311 год рать новгородских удальцов отправилась походом в Финляндию: они переплыли море, опустошили емские села на берегах реки Купецкой****, потом вошли в реку Черную*****, дошли до города Ваная******. Город Ваная стоял на высокой скале, взять его не могли, но зато, по известию русского летописца, шведы предложили тогда мир. Новгородцы опустошили окрестности этого города, потом они перебрались в реку Кавгалу7*, а потом в реку Перну8* и снова вышли в море, а морем приплыли в Неву и домой.
______________________
* Baronii Annal., XXIV, стр. 321.
** Dalin. Hist., 249.
*** Dal. Hist., 254.
**** У Карамзина т. IV, прим. 214, Кюмень река, по другим — залив Поно, см. Соловьева т. III, прим. 398.
***** По Карамзину ibid. Кумо, по другим (см. Соловьева) ibid. Нокия.
****** У Карамзина ссыл. на Бюшинга Erdebeschreib., I,634. Биорнебор, стоявший прежде выше того места, где находится теперь, на месте, называемом Ванакила.
** Принимают ее за реку Борго, отделяющую нынешнюю Кюменогородскую губ. от Тавастгусской
*** В Кюменогородской губернии, где ныне местечко Перно
______________________
За этот опустошительный набег шведы отплатили тем, что напали на Ладогу и сожгли ее в 1313 году Потом успели произвести раздвоение между Корелою, явились в этом народе враги новгородской власти и склонили народ отдаться шведам. Корельский городок был взят шведами при помощи туземцев, но скоро другие иноземцы снова сдали его новгородцам. Шведы препятствовали торговле и нападали на берега Ладожского и Онежского озер, убивали купцов, плававших там ради торговых дел. В 1322 году опять было сделано покушение на корельский город, и неудачно. Новгородцы в свою очередь напали на Выборг и тоже не взяли его, хотя и стояли под ним целый месяц, только перевешали шведов, попадавшихся им в плен*. В противодействие Выборгу, построенному шведами, новгородцы построили в 1323 году город на Ореховом острове на истоке Невы**. Утомившись с обеих сторон драками, обе воюющие стороны заключили мир в том же 1323 году, назвав его вечным. Новгородцы уступали Швеции Западную Корелу, провинции Саволакс, Яскис и Аурепе (последняя в окрестностях Выборга, от озера того же имени). Любечанам и готландцам предоставлялась свобода плавания и торговли как по Неве в новгородских пределах, так и в заливе, с правом заходить в Выборг и там торговать. Чтобы не раздражать одним других, положено как с той, так с другой стороны не строить крепостей в Корелии, беглых же выдавать с обеих сторон. Шведы не должны покупать земель и вод ни у новгородцев, ни у корелы, остающейся за Новгородом***. В этой войне замешана была и Норвегия, тогда соединенная с Швециею по случаю перехода по наследству к королю Магнусу, по матери внуку последнего норвежского короля. Правитель Норвегии, Ерлинг Вадкунсон, узнав, что во время военных действий со Швециею новгородцы разорили принадлежащий ему дом в Биорне, испросил у папы грамоту на крестовый поход против Новгорода. Когда новгородцы помирились со Швециею, то заключили особый мирный договор и с Норвегиею, по которому постановлено отдать друг другу то, что захвачено, и оставаться в прежнем взаимном положении****. Вражда, однако, не успокоилась совершенно этим миром. Шведы не переставали думать о расширении границ и о подчинении себе корелы. Новгородцы, предвидев, что война должна возобновиться, старались обезопасить границы и в 1333 году пограничные земли отдали с этою целью в кормленье князю Наримунту, чтобы иметь там организованную защиту*****. Действительно, в 1337 году опять вспыхнула война. Между корелою сделалось междоусобие. Часть корелы приняла шведскую сторону. На этот раз война ограничилась тем, что новгородцы разоряли корел, принявших шведскую власть, а шведы с своею корелою разоряли обонежских корел, оставшихся под властью Великого Новгорода, и сожгли посад в Ладоге. На следующий год опять заключили мир. Шведское правительство нарушение прежнего мира приписало своевольному поступку своего воеводы Стена. Новый мир заключен в Людовле******.
______________________
* Нов. л., I, 72.
** Нов.л.,1,73.
*** Antiquites Russ., II, 491.
**** Dal., 317.
***** Новг. л., I, 77.
****** Карамз., т. IV, пр. 255. Договор новгородцев с Норвегиею и Швециею см. Antiquites Russ., t. II, и в Журн. Мин. Народн. Просв. 1837 года, ч. 23. 1.
______________________
Можно себе представить безвыходное положение корелы, которая, благополучно проживая в продолжение веков с своими идолами, теперь была осуждена сделаться мишенью двух враждебных народностей, которые мало того что требовали от нее дани и послушания, еще принуждали принимать новую веру. Принимали корелы православие — навлекали гонение от шведов, принимали католичество — подвергались гонению от новгородцев.
Через восемь лет опять вспыхнула едва притихшая вражда. Еще в 1344 году Климент VI издал буллу, в которой уговаривал шведов принять оружие и объявить крестовый поход против русских, врагов апостольской столицы и покровителей язычества*. Король Магнус, ограниченный и капризный, то сластолюбивый, то набожный до ханжества, воспылал до такой степени апостольскою ревностью к этой войне, что перешел даже за пределы угодности духовенству. Он посягнул обратить на расходы для этой войны подать, собираемую для папы и отсылаемую в Авиньон. Против этого тогда вооружилось духовенство. Сам Геннинг, епископ в Або, примас Финляндии, лицо, которое, по своему положению, более других должно было сочувствовать такому предприятию, был против него. К довершению всего, сестра короля, Бригитта, которая еще при жизни за свою святость чрезвычайно уважалась, предсказывала неуспех предполагаемого крестового похода. Магнус отправил послов своих в Новгород с оригинальным требованием: ‘Высылайте на съезд своих философов, а я пошлю своих, — говорили послы именем короля: — пусть они поговорят о вере, а я хочу узнать, чья вера лучше, и если ваша вера лучше, я пойду в вашу веру, а коли наша вера будет лучше, то вы пойдете в нашу веру и будем все за един человек, а не пойдете в единство с нами, то я хочу идти на вас со всею своею силою’. Владыка Моисей с посадником и тысячеким и со всеми новгородцами, обсудивши на вече такое предложение, отвечали: ‘Коли хочешь узнать, чья вера лучше, наша или ваша, пошли в Царьград к патриарху, мы от греков приняли правоверную веру, а с тобою не будем препираться о вере, если же тебе есть какая-нибудь обида — пошлем к тебе на съезд’. Новгород отправил на съезд тысячекого своего и несколько бояр в Ореховец, но потом пришла весть, что Магнус, задержав послов, идет на Новгород с военного силою. Послали к нему боярина Кузьму Твердиславича для объяснения. ‘У меня нет на вас жалобы, — сказал Магнус, — нет от вас мне никакой обиды, а я хочу, чтобы вы пошли в мою веру, а не пойдете — иду на вас со всею силою!’ Шведы, вступив в Ижорскую землю, стали перекрещивать насильно Ижору и поступать по-неприятельски с теми, которые упорствовали. Наконец, подошли к Ореховцу. Сначала новгородцы мужественно отразили нападение. Онцифор Лукин с 400 новгородцев 24 июля 1348 года разбил 500 шведов на Жабче поле**, но потом, когда князь Симеон, которого новгородцы призывали на помощь, ушел назад, Магнус 6 августа взял город и установил там свой гарнизон. Всем, кто попадался в плен, предложено было или креститься в католическую веру, или же погибать. Некоторые были изрублены за то, что не хотели креститься, будучи язычниками, или же принимать католичество из греческой веры, не столь твердые крестились — им даровали жизнь и отпустили их на волю с тем, чтобы они убеждали своих единоземцев поступить так же, как они поступили. Но эти насильно крещенные, как только вырвались от шведов, тотчас отрекались от католичества: вместо того чтоб склонять земляков в пользу шведов, возбуждали их против короля-фанатика и сами шли сражаться против шведов. Думали шведы, что счастье им решительно служит, и потому не боялись разделить своего войска на отряды и отправить для крещения вожан и ижоры по Водской земле. Этим воспользовались новгородцы, рассеяли их в нескольких местах, потом напали на флот, стоявший близ Ладоги. Во флоте было тогда дурно: свирепствовали болезни, недоставало припасов, а Магнус роздал значительные военные должности прибывшим из разных сторон Европы крестовым иноземцам и этим раздражил своих шведов, наконец, самое духовенство было нерасположено к нему и к его крестовому походу. Все это охлаждало мужество в шведах и способствовало успеху новгородцев. Новгородцы одержали победу, несколько судов было потоплено, сам король с остатком убежал и увез с собой тысячского Авраама, прибывшего к нему послом от Новгорода, с одиннадцатью человек. Новгородцы осадили Ореховец и стояли под ним с Успеньева дня всю осень и зиму до 24 февраля 1349 года. В новгородском войске были и псковичи, но, не дождавшись конца осады, ушли прочь. Шведы смеялись, стоя на стенах Ореховца, когда псковичи, уезжая из новгородского стана, били в бубны и играли на трубах и посвистелях. Новгородская летопись обвиняет их кругом, тем более что Новгород дал им тогда право навсегда не посылать к ним посадников и не позывать на суд в Новгород. Но из Псковской летописи видно, что в то время ливонские немцы напали на псковские пределы и причиною такого отхода псковичей из-под Ореховца была важная необходимость защищать собственную землю. Дело окончилось счастливо и без псковичей. 24 февраля удалось новгородцам своими приметами произвести пожар, Ореховец был взят, шведы были частию изрублены, частию взяты в плен и с торжеством приведены в Новгород***.
______________________
* Dal., I, 365.
** Новг. X, IV, 58.
*** Dalin., 380. Ссылка на Messen. Scand. Jlrast. III, p. 13. Geiers Geschichte Schwedens.-Новг., I., 84, IV, 58-59. Псковская X, I,189.
______________________
В 1350 году новгородцы подступили к Выборгу и хотя города не взяли, но пожгли и опустошили окрестности и потешались тем, что изрубили много шведов с женами и детьми, а других привели пленными*.
______________________
* Новг. л., IV, 58, 59, I,85.
______________________
Желая выгородить себя, с одной стороны, перед папою, с другой — перед народом, Магнус извещал всех, что он отступил по причине морового поветрия, от недостатка в людях и просил папу объявить повсеместный поход против русских, уверял, что корелы молят о спасении, потому что русские принуждают их отрекаться от христианства и подвергают мукам, рубят мечами, вешают на деревьях, травят собаками. Папа писал об этом к упсальскому архиепископу, побуждая его подвигать шведов на священную брань с русскими, и объявлял прощение грехов наравне с теми, которые отправляются воевать в Палестину*. Но это не помогло Магнусу. По возвращении с несчастного похода, духовенство наложило на него интердикцию за растрату сумм, принадлежащих церкви, и, наконец, государственные чины низложили его с престола. С новгородцами заключен был мир в Юрьеве, следовательно при посредстве Ливонского ордена, который, принимая участие в выгодах, получаемых Европою от торговли с Новгородом, приходил уже к тому убеждению, что гораздо выгоднее жить с Новгородом в мире, чем воевать. Мир установлен на том, что река Сестра должна быть границею между новгородскими и шведскими владениями. Новгороду уступлена была часть Корелии, Ескис, Еграпа и Малый Саволакс**. Римскому двору этот мир был совсем не по вкусу, папа возбуждал шведов к крестовому походу. Но времена крестовых походов проходили, и судьба верных еще давним преданиям пылких натур, подобных Магнусу, приближала их к типу ламанского рыцаря.
______________________
* Nos emin attendentes, quod tanto gratior est defensio fidei quanto caeteris virtutibus animae fides debet praetiosior reputari, de omnipotentis Dei misericordia et beatorum S.Petri et Pauli Apostolorum ejus authoritate confisi illam ob id assumentibus signam cruces concedimus veniam peccatorum et ipsos ea volumes immunitate gaudere, quam habituri essent si in terrae sanctae subsidium personaliterse transferrent. II. id.Martiis anno IX (Baronii Annal. XXV, 548).
** Dalin., I, 380.
______________________
Рыцарский характер короля Магнуса в глазах новгородцев придал воспоминанию об этой войне поэтический колорит и произвел легенду о Магнусовом рукописании, о которой скажется в своем месте. Неприязненные отношения со шведами впоследствии принимали характер отрывочных нападений, которые были больше плодом частного удальства, чем государственных интересов. Так, в 1392 году разбойники немцы (вернее, шведы) напали на берегах Невы на села и их разорили*. Также и война в 1411 году** не имела дальнейших последствий и ограничилась только взаимным нападением на пределы. Это были частные набеги или пограничные недоразумения.
______________________
* Новг. л., I,96.
** Новг. л., I,104.
______________________
Псков в отношении немецких своих соседей принимал на себя совсем другую роль, чем Новгород. Новгород, уже после Александра Невского, уклонялся от вражды с орденом. Псков в XIV и XV веках вел с ним нескончаемую войну. В 1323 году немцы перебили псковских купцов на озере, псковичи сделали нападение на Ливонию и прошли даже до Колывани (Ревеля), верно, это была война не с рыцарями, а с датчанами. Следствием этого был приход немцев и ливов, восемнадцать дней осаждали город и отошли, опустошивши окрестности. В это время пострадали села, враги забирали скот и уводили в плен самих людей, но потом псковичи догнали их и отняли захваченных людей и скот. Река Великая была еще для Пскова иногда заповедным пределом. После этого похода последовало заключение мира*. Новгородцы не только не оказывали псковичам помощи, но еще в том же году заключили с орденом оборонительный союз — взаимно действовать против всех врагов и даже против Пскова. В то время они боялись союза врага их, тверского князя, с Литвою, а Псков считали опасным потому, что Псков пригласил к себе литовского князя**. В 1341 году*** опять вспыхнула вражда: немцы убили псковских послов в Латышской земле. Псковичи тотчас собрались ратью и опустошили часть Латышской земли. Ожидая себе мести от немцев, они обратились к Новгороду, но не получили помощи. Послали послов к Ольгерду. Надеясь на помощь могучего литовского государя, псковичи ворвались в Ливонию и повоевали немецкие села по обоим берегам реки Омовжи. Неприятельские действия с обеих сторон происходили потом по берегам Наровы. Ольгерд, как уже было прежде сказано, мало помог псковичам, войско, оставленное им в 1343 году с князем Иваном, было разбито. Вслед за тем ужасное возмущение эстов против немцев удержало орден от дальнейших неприязненных действий. Но зато снова в 1348 году, когда псковичи в качестве всегдашних союзников и младших братьев помогали новгородцам против шведов у Ореховца-города, немцы, зная, что силы военной нет вовсе или мало во Пскове, сделали неожиданное нападение и опустошили села около Пскова и Острова, потом хотели утвердить город на Нарове, но псковичи его разорили. Неизвестно, где был заключен после того мир, — должно быть, в Юрьеве, где примирились новгородцы со шведами, тут, вероятно, установлен мир и ордена со Псковом. Этот мир опять был нарушен в 1362 году тем. что немцы перебили псковских купцов, а псковичи арестовали у себя немецких купцов и побрали с них виры за убытки своих торговцев. Новгородцы были тут примирителями: они послали по боярину из концов в Юрьев, там послы уладили дело немцев со псковичами. Обе стороны отпустили задержанных купцов. Но чрез несколько лет опять вспыхнуло несогласие: в 1366 году немцы не пропускали в русские земли товару. Великий князь Димитрий хотел примирить обе стороны, готовые снова броситься одна на другую, и послал в Юрьев посредником какого-то Никиту. Ничего не сделавши, Никита воротился во Псков, и за ним по следам явилась немецкая рать и сожгла посад на Запсковье. Псковичи сделали набег до Новгородка (Нейгаузена), зато немцы напали на Изборск, а потом подошли под Псков и стояли три дня. Тогда новгородцы решились помогать псковичам и ходили с ними к Нейгаузену, но вслед за тем оставили их. Псковичи сами продолжали войну, взяли немецкий город Кирьипигу и сожгли его (Киремпе, в Дерптском уезде).
______________________
* Пск.л.,I,185.
** Новг. л., I,. 96.
*** Новг. л., I,104.
______________________
Со времени избиения купцов, с 1362 по 1371 год, Псков был в военном положении, и много страдала тогда Псковская волость — тут болезни, а тут беды ратные*. Псковская область терпела в то же время от литовцев. Новгородцы помогали псковичам лениво, но все-таки были вместе с ними во вражде против немцев. В 1371 году они заключили с немцами мир под Новгородком**.
______________________
* Пск.л.,I,193.
** Новг. л., I, 89.
______________________
До 1405 года не упоминается о вражде с немцами. Но в этот год, находясь в неприязни с Литвою, немцы сделали нападение на Полоцкую землю и там, между прочим, на озере Пещерде (Нещерде) побили псковских купцов. В отмщение за то псковичи ходили к Нейгаузену, но, по известию летописца, только собственное жито потерли. Неприязнь началась, надобно было продолжать ее. Псковичи сделали набег на Кирьипигу, имели довольно удачную стычку и, пришедши домой, ожидали, что немцы заплатят им тем же, и умоляли о помощи Новгород, а Новгород не хотел вмешиваться в это дело и заводить войну. Тогда Псков обратился к великому князю Василию Димитриевичу. От него прибыл князь Константин, брат его. Под предводительством его в 1408 году псковичи ходили за Нарову к немецкому городу Порху и одержали победу. Вслед за тем явился сам мейстер с рыцарями и с помощью литовских войск приходил к пригороду Велью, а потом, весною 1409 году к самому Пскову. Немцы в эти два похода не взяли ни Пскова, ни Велья, но опустошили окрестности этих городов, так же как делали псковичи перед тем в Ливонии. В 1410 году съехались псковские и немецкие уполномоченные в Изборск и заключили мир на старом положении вещей*. В 1427 году, по известию летописца, немцы убили семь человек опоцких бортников и пожгли селения около Опочки, а чухны, принадлежавшие немцам, косили псковское сено, и псковичи, поймав их, повесили. За это готова была вспыхнуть война, но дело как-то уладилось. В 1436 году был новый повод к ссоре. Немцы захватили псковских рыболовов, а некоторых и убили За это псковичи посадили в погреб двадцать четыре немецких купцов и побрали у них товар**. В 1444 году за то, что немецкие чухны напали на Псковскую землю, псковичи повесили их семь человек, ездили под Нейгаузен и потоптали хлеб***. В этот год уже возникали сильные недоразумения, готовые разразиться войною, но дело было снова улажено, однако не совершенно, так что обе стороны, съехавшись в Риге, могли установить мир только на десять лет, — значит, были с обеих сторон притязания, которые остались неразрешенными. В 1448 году возникла распря у немцев с новгородцами, в эту распрю вмешались и псковичи, главным поводом с их стороны было то, что немцы в продолжение многих лет присваивали себе угодья, которые Псков считал своею принадлежностью. Тогда на стороне рыцарей и дерптского епископа были шведы. Новгородским войском начальствовал князь Черторизский, только что пред тем оставивший Псков, этот литвин столько же не любил немцев, как и московского государя, и с какой-то любовью служил делу двух северных республик. Сражение, происшедшее на берегу Наровы, было выиграно новгородцами. Святая София — по выражению современника — помогла им. Вслед за тем последовал мир, заключенный на реке Нарове. На съезде были посадники и бояре как Великого Новгорода, так и Пскова. Мир заключен был на двадцать пять лет, и по прежнему договору следовало возвратить Пскову угодья, отнятые юрьевскими немцами****.
______________________
* Пск. л., I,201.
** Пск. л., I,210.
*** Пск. л., I,212.
**** Пск. л., I, 214.
______________________
Еще не истек срок двадцатипятилетнего перемирия, как в 1459 году опять возникла вражда. Немцы наскочили на урочище Озолицу, принадлежавшее Св. Троице, и сожгли церковь Св. Михаила и в ней убежавших девять человек людей. За это псковский князь Александр Черторизский отправился со псковичами в насадах и ладьях на место, где произошла обида, и, сделавши досмотр, начал жечь людей, мужчин и женщин, отмщая за своих. Немцы отправились на своих шнеках и ладьях за Нарову, в Березовскую волость, и сожгли сорок два двора, они бы сожгли и людей, но люди ушли*.
______________________
* Пск. л., 1,218.
______________________
Орден обратился к Новгороду с жалобою на Псков. Новгородцы прислали своих послов, а Псков выбрал бояр изо всех концов и отправил на место преступления. Но немцы не явились на срок для суда, и новгородцы, принимавшие здесь значение третейских судей, воротились домой. Тогда непримиримый враг немцев, Черторизский, собрал своих псковичей, вступил в Немецкую землю и на семьдесят верст кругом опустошил ее. Псковичи сжигали дотла села и церкви, грабили имущества и привели во Псков много пленников, в числе пленных был один священник. Это, по понятиям псковичей, была правда — вознаграждение за сожжение Березовской волости, которое немцы делали тоже в отплату за разорение от псковичей, таким образом, должен был наступить нескончаемый ряд разбоев и зажигательств с обеих сторон. Но зная, что это не обойдется им даром и что немцы не пропустят своего, а придут к ним отблагодарить за последнее посещение, псковичи обратились с просьбою о помощи к великому московскому князю. Тогда-то Черторизский ушел изо Пскова, не желая быть подручником великого князя, который только с этим условием соглашался оказать содействие псковичам. Уход Черторизского, вероятно, подействовал на немцев, которых злоба против Пскова соединялась с ненавистью к Черторизскому за взаимную его вражду к немцам. Немцы послами в Новгород судью просить принять посредство. Тогда великий князь с Новгородом приняли на себя третейскую обязанность. Князь предложил перемирие на пять лет, с тем чтоб вперед до этого срока, в одном и том же месте, составлявшем предмет спора, ловили рыбу и псковичи и юрьевцы, каждый на своем берегу. Перемирие заключено в Новгороде. С обеих сторон целовали крест судьи псковские, и потом послали в Юрьев к епископу и в Ригу к архиепископу послов с договорными грамотами, целовали крест епископ и ратманы дерптские. Тогда немцы отдали иконы, награбленные в церквах, и имущества, а вслед за тем немцы прибыли во Псков и побрали своих пленных и их имущества, не могли, разумеется, воротить сожженных людей. Псков заплатил за этот суд великому князю 50 руб., потому что за суд всегда платилось*.
______________________
* Пск.л.,I, 220-221.
______________________
Не прошло уреченных пяти лет, как опять возникла ссора: немцы в Юрьеве засадили в погреб посла псковского да гостя псковского, а псковичи во Пскове засадили в погреб немецкого гостя. За это немцы напали на псковские исады (рыболовство) и подошли к Новому Городку, потом напали на село Колпино близ озера, зажгли церковь и разоряли исады. Псковичи напали на них в этом месте и прогнали, потом в свою очередь вошли в Немецкую землю и наделали пакостей, а вслед за тем из Изборска отправились молодцы и пожгли немецкие волости. Потом послы немецкие прибыли во Псков и заключили перемирие на девять лет, с обеих сторон написали грамоты и приложили печати*.
______________________
* Пск. л., I, 222-226.
______________________
По истечении девятилетнего срока с обеих сторон заговорили о мире и послали просить судьею между собою великого князя, тот прислал своего доверенного, но мейстер не приехал на съезд, отговариваясь неимением времени, это показало псковичам, что мейстер хочет войны, и когда потом прибыли послы из Ливонии во Псков, их задержали, требуя уплаты тем, которые пред тем жаловались на обиды, понесенные от немцев. Орден принужден был выкупить своих послов за 75 рублей. В числе неудовольствий Пскова на орден было и то, что немцы продавали в Псковскую землю мед и пиво, которого производство, верно, было обложено пошлинами в Псковской земле.
В 1473 году съехались с обеих сторон уполномоченные, но не довели дела до конца. Мейстер решительно, наконец, сказал, что орден не продолжает перемирия. Псков обратился тогда к великому князю с просьбою постоять против немцев за дом Св. Троицы, как стояли его прародители. Великий князь прислал на помощь огромную силу, под начальством двадцати двух подручных ему князей, верховное предводительство вручено было Данииле Холмскому. Но мейстер прислал мирное предложение, в котором, между прочим, обещал прекратить ввоз пива и меда в Псковскую землю. Псков согласился, составлена была мирная договорная грамота, и посол, как представитель предлагающей стороны, первый поцеловал крест, с ним, когда он уехал обратно, отправились в Ригу послы: один от великокняжеского воеводы, т.е. от стороны великого князя, а два от Пскова. Там перед ними мейстер целовал крест и приложил свои печати к грамотам, составленным во Пскове, а потом псковские послы целовали крест за Псков и за все пригороды. Вслед за отъездом мирных послов прибыл во Псков посол от дерптского епископа и от города Дерпта и заключил особый мирный договор*.
______________________
* Пск., I, 249.
______________________
В 1480 году опять возникло несогласие: в Дерпте арестовали псковских купцов, за это псковичи посадили в погреб немецких купцов. Отмщая за то, немцы сделали набег на пригород Вышгородок, сожгли стену и церковь, перебили людей, не исключая и малых детей, причем пострадали до пятидесяти человек немцев, бывших в этом пригороде. Потом напали на пригород Гдов и опустошили земли около него. Эти набеги были так быстры, что псковичи не поспевали на выручку своих от неприятеля. Псковичи пошли в Немецкую землю к Юрьеву, жгли окрестности, убивали жителей, а множество немцев и чуди повели в плен. За это в свою очередь немцы со своею чудью поплыли на псковские селения, жгли их без разбору, так что во Пскове виден был огонь и дым горевших селений. Псковичи вышли войском. Немцы избежали сражения и, продолжая свои разорения, подошли к городу Кобыле, стоящему на берегу озера, сожгли его вместе с церковью и в ней погубили всех укрывшихся, и старых и малых, не давая выскочить из пламени, а те, которые там не были, попадали в плен. Окрестности селения были сожжены, люди побиты или отведены в плен. 16 августа 1480 года сам мейстер подступил к Изборску, но не мог его взять, а 20 августа подступил ко Пскову, в то же время из Дерпта прибыла другая сила на судах. Псковичи сами сожгли Завеличье, чтоб не дать врагам притона в домах. Расположившись на Завеличье, немцы со своих лодок (шнек) начали стрелять по двум более слабым пунктам, по Запсковью и Полонищу, минуя Средний город, где стены были выше. Перейти же вброд было трудно, ибо в тех местах, где это возможно, поставлена была военная сила, собранная из псковских пригородов. Особенно немцы покушались на Запсковье. Собрали оставшиеся от пожара на Завеличье бревна, жерди, солому, наклали в учаны, полили смолою и, воспользовавшись ветром, дувшим прямо на Запсковье, зажгли и бросали такие снаряды в посад. Тогда распространился во Пскове страх, жители пустились было бежать, сам князь Василий Шуйский, наместник Пскова, приказал уже себе седлать лошадей, но посадники остановили его и упросили. В это время какой-то пскович сказал посаднику: ‘Мне было во сне видение — явился мне благоверный князь Довмонт и сказал: возьмите одеяние с моего гроба и обойдите трижды с крестами город, молитесь Богу и ничего не бойтесь’*. Псковичи исполнили это священнодействие, с одеянием Довмонта обошли трижды вокруг Крома. После этого немцы сделали сильное нападение, стреляли из пушек, пускали разом и стрелы, и из пищалей пули, и силились пристать к берегу в логу между Св. Лазаря и Св. Спаса, но псковичи бросились на них: кто с камнями, кто с топорами и мечами, захватили одну шнеку, многих немцев потопили, других изрубили. Тогда немцы решились уйти и покидали много своих шнек. И так они, — по выражению летописи, — убежали со срамом после пятидневного неудачного приступа, тем не менее Псковская волость жестоко пострадала от этого нашествия и опустошений. На беду Пскову там был князь Василий, невоинственный, грубый, пьяный, ненавидимый народом грабитель. В следующем году (1481) прибыли, по просьбе псковичей, двое братьев великого князя и вместо того, чтобы идти за Псков, сами ограбили псковские волости и уехали прочь. Наконец, прибыли присланные от великого князя воеводы с московскою воинскою силою (Иван Булгак и Ярослав Оболенский) и с новгородцами: Новгород уже тогда подчинялся московскому владычеству и состоял в ведении великокняжеских наместников, предводительствовавших в этом походе войсками. Вместе с Псковским ополчением это войско ворвалось в Ливонию. Произошло опустошение, которое своим варварством превосходит, кажется, прежде бывшие, немецкий современник рассказывает, что в это время русские с особенным остервенением истязали жителей — немцев и чухон: насиловали женщин и девиц, ругались над страдальцами, отрезывали имущи, носы, об-рубливали руки и ноги и для потехи делали над мужскими и женскими трупами бесстыдные поругания, разрезывали беременных женщин и ели плод их, заставляли людей вырывать собственными руками у себя внутренности и вешали таких страдальцев на дерево**. Псковская вторая летопись*** говорит, что русские, рассеявшись тремя дорогами, выжгли и разорили всю землю Немецкую, от Юрьева до самой Риги. Немецкая земля была вся, по выражению летописца, не в опасе. Немцы себе пиво варили и ничего не боялись, зима была сурова, снег человеку по пазуху, поэтому, когда русские сжигали села, то жители, если и успевали спасаться от меча и от огня, то замерзали или погибали от голода. Два города, называемые у псковского летописца Вельяд и Каркус, а у немецкого**** Феллин и Тарваст, были сожжены дотла со всеми прилежащими к ним поселениями. Отдали, — говорит псковской летописец, — немцам вдвадцатеро, если не больше, говорят, как и Псков стал на свете, так не бывало*****. Согласно с этим говорит и немецкий историк. Русские в Лифляндии поступили еще свирепее, чем рыцари в России, ни при одном мейстере не было такой беды в Ливонии, как при тогдашнем Бернгарде фон дер Борхе******. Взятие двух городов наделило псковичей таким множеством золота, серебра и всякого добра, что едва могли вывезти. Вся эта трагедия разыгрывалась в Ливонии в феврале и марте 1481 года и продолжалась четыре недели.
______________________
* Пск., II, 40.
** Карамз., VI, прим. 258.
*** Пск., II, 41. Junckfrawen und trauwen beshemten ere Borste abesneten und den Mennen in de Munde stissen, den Mennen ere gemechte berobten und den weibes personen in de Munde hynghen.
**** Balth. Russow, стр. 31.
***** Пск., II,41.
****** Russ., 31
______________________
Когда воротилось войско во Псков, в город пришло известие, что мейстер отправил своих уполномоченных в Новгород с мирным предложением. Псковичи отправили послов от себя, и там заключено было перемирие на десять лет на прежних основаниях.
Последняя война, которую Псков должен был вести с немцами еще до падения независимости, имела корень уже в недоразумениях между орденом и великим князем московским, а Псков должен был участвовать в этой войне уже только из повиновения Москве. Причины этой войны, очень важной по последствиям в будущем, для Ливонского ордена были такие: немцы огорчились за то, что Иван Васильевич в 1494 году закрыл немецкую контору в Новгороде и ограбил, по своему обыкновению, немецких купцов, а Иван Васильевич был недоволен немцами за то, что в Ревеле казнили двух русских, одного за фальшивую монету, а другого за противоестественный грех. Когда сжигали последнего, то немцы сказали, что если б сам великий князь московский так у них в земле поступил, то они б и его казнили так же. Это донесли Ивану Васильевичу. Немецкие летописцы говорят, что он, услышав об этом, пришел в такое неистовство, что изломал палку, которую держал в руках, и, обратившись к небу, призывал на немцев небесное мщение. Если это действительно делал Иван Васильевич, то, конечно, считал нужным показаться раздражительным, потому что он умел собою владеть.
Псковичи должны были участвовать в этой войне и доставили с десяти сох по одному конному человеку на войну. Немцы тайно начали вредить Пскову, и в 1496 году какой-то чухна произвел пожар на Крому у Кутнего костра, пойманный сознался, что его подучили немцы, обещав за то плату. Его сожгли живого. Псковичи выбирались на войну, как кажется, неохотно, потому что когда немцы взяли Ивангород, то псковичи подвигались только ко Гдову и воротились назад в добром здоровье, не участвовавши в битвах. На следующий год великому князю пришлось посылать снова посольство — поднимать Псков.
До 1501 года, однако, торговые и мирные сношения ливонцев со Псковом не прекращались. В этот год решительную и жестокую вражду открыли немцы. Не объявив войны собственно Пскову, немцы арестовали двадцать пять купеческих учанов с товарами, а с ними полтораста человек людей. После нескольких требований о возвращении задержанных псковичи обратились к великому князю, и во Псков явилось войско под начальством князя Василия Васильевича Шуйского с новгородскими помещиками да полк тверичей под начальством князя Данила Пенки. Псковичи снарядили войско изо всех своих пригородов, которые должны были каждый прислать свою рать во Псков. Немцы начали разорять псковские земли. Псковичам было тогда двойное разорение, потому что и защитники их москвичи также обращались с ними довольно недружелюбно. В августе 1501 года русские двинулись в поход с намерением наделать разорений в Немецкой земле, но, еще не выступив из своей, наткнулись на сильное орденское войско под начальством самого мейстера Плеттенберга. Тогда произошла кровавая и печальная для русских битва на реке Сирице, 27 августа, в десяти верстах за Изборском. Битву эту открыли псковичи, и они же первые побежали, когда немцы ударили на них из пушек и пищалей и убили посадника Ивана Теншина. За ними побежали и москвичи, не стерпевши немецкого огнестрельного оружия. После этой несчастной битвы немцы свободно ворвались во Псковскую землю и опустошили ее. Изборск отстоял себя от немецких пушек. Немцы пошли под Остров. Псковичи не помогли ему, немцы пробили стену и пустили огненные стрелы, а псковские воеводы издали только смотрели. В ночь с 7 на 8 сентября взят был Остров и предан огню. Люди были отведены в плен, другие преданы огню и мечу, пленили дом Святого Николы. Разоривши Остров, немцы повернули назад. Из Изборска ударили было на них в тыл, и неудачно: немцы разбили изборян и взяли в плен 130 человек. После этого похода псковичи отправились в октябре в Ливонию, на помощь им присланы московские войска под предводительством князя Александра Оболенского. Псковичи свирепо отмщали за разорение Острова и его волости. Они опустошили целую Дерптскую землю, половину рижского епископства, округи городов Мариенбурга, Трикаты, Эрмиса, Тарваста, Феллина, Лаиса, Оберпалена, Вирланда и Алентакена и обращались с женщинами и детьми, как не обращаются ни турки, ни какие-нибудь другие варвары. Такого варварства не слыхано — говорит немецкий историк*. Тогда Ливония потеряла до 40 000 человек. Русские совершили этот поход с чрезвычайною быстротою, прежде чем рыцари могли собраться. Но не вышел из Ливонии назад предводитель князь Оболенский: он был убит в стычке под городком Гельменем, хотя самая эта стычка кончилась в пользу русских. Немцы были разбиты, москвичи и татары били их, как свиней — шестоперами, говорит Псковская летопись**.
______________________
* Hiarn., 190.
** Пск. л., I,275.
______________________
В отмщение за это разорение немцы в марте 1502 году вошли снова в Псковскую волость и достигли пригорода Красного на реке Сини. Окрестности были опустошены, но город не подвергся участи Острова. Красногородцы в виду неприятельского войска дали обет — за свое спасение построить церковь Св. Пятницы, и Св. Пятница спасла городок: немцам вообразилось, что на горе от часовни Св. Георгия идет на них великая сила, и напал на них страх и трепет, и все побежали. Красногородцы приписывали свое спасение заступничеству Св. Пятницы и построили церковь во имя ее*. Но это нападение было только предварительным. В том же году, 2 сентября, сам мейстер с сильною ратью подошел к Изборску и начал приступ. Изборск в другой раз отстоял себя. Немцы, услышав, что московские войска заходят им в тыл, отступили и после неудачного приступа к Изборску пошли ко Пскову. Они достигли Завеличья ночью 6 числа. Установивши пушки и направивши их на Псков, начали ливонцы усердно палить по городу, направляя выстрелы особенно на Детинец и на Св. Троицу. Кром несколько пострадал, но Детинец и Св. Троица остались невредимыми. Псковичи делали на них вылазки на Завеличье и удачно с ними бились. Простоявши день, немцы разочли, что трудно брать город через реку, и пошли к броду, который находился в Выбуте, но там собрались псковичи, следившие за путем неприятеля. На переправе псковичи бились с немцами, но не могли их удержать, немцы перешли вброд через Великую и пошли к Полонишу. Эта часть города была перед тем только обведена деревянною стеною по приказанию князя Ивана Горбатого, великокняжеского наместника. За стеною были еще посады, псковичи, не успевши огородить, сожгли их. Немцы два дня простояли около Полонища и ничего не сделали. Они отошли. Тогда псковичи, дождавшись московского войска, которое шло от Изборска под начальством князя Данилы Щени и князя Василия Васильевича Шуйского, погнались за ними. Они догнали их в Озеровах на могильнике. Здесь 13 сентября произошла битва, описанная кратко в Псковской летописи и подробно у немецких историков. Псковская летопись называет ее невеликою. Немцы славились ею как победою. Последние преувеличивали московско-псковскую силу до 90 000 и говорили, будто москвичи хвалились взять в плен все орденское войско и погнать его в Москву, как скот. Псковская летопись рассказывает, что рыцари, ожидая русских, поставили свой кош особо от войска и говорили: если Русь ударит на кош, мы выйдем из Псковской земли, а если на нас, то нам придется здесь положить свои головы. Русские бросились не на войско, а на кош и, прельщаясь добычею, стали грабить, да не поделившись, москвичи со псковичами завздорили и стали драться между собою. Мейстер воспользовался этим, ударил на русских и пробил их ряды. Они побежали, но потом снова сомкнулись и в свою очередь ударили на немецкую пехоту и убили до четырехсот человек**. Но это не обратило сражения в пользу русских. Мейстер поправился снова, ударил на русских и заставил отступить. Он не преследовал их***. Летопись Псковская**** говорит, что тогда псковичи не слушали своего князя, потому что не терпели его, он им напоминал, чтобы они держались строя, а они прятались в кустах да бранили его и придавали ему насмешливые прозвища, называя опремом и кормихном. А напрасно, по замечанию летописца: если б этот князь не догадался построить деревянную стену около Полонища и Бродей, то все бы дымом пошло до самой старой стены. Это была последняя битва вольного Пскова с своими вечными врагами. Мейстер удалился в Ливонию и отправил послов в Москву, там заключено было пятидесятилетнее перемирие. Этот трактат не дошел до нас, а в нем было какое-то условие о платеже от Дерптского епископства Пскову: через пятьдесят лет царь Иван Грозный понимал этот платеж данью и под этим предлогом заварил сумятицу, в которой погиб орден.
______________________
* Пск. л., I., 276.
** Герберштейн, а за ним и немецкие историки (Russow, 34. Hiarn., 191) приписывают эту потерю измене одного из рыцарей, это был Лука Гаммерштейн, побочный сын княжеского Брауншвейгского дома. Орденский знаменоносец Конрад Шварц, раненый, не мог держать знамени и кричал, чтобы кто-нибудь из храбрых рыцарей, достойных держать это знамя, заступил его. Гаммерштейн хотел было взять знамя, Шварц не дал ему. В досаде Гаммерштейн отрубил Шварцу руку, Шварц схватил знамя в другую, Гаммерштейн отнял знамя и перебежал к русским, вероятно страшась наказания за убийство знаменоносца, сделанное, может быть, только в припадке оскорбленного самолюбия.
*** Hiarn., 190.
**** Пск., I, 276.
______________________
Покончив с независимостью Пскова, Москва приняла на себя как бы долг покончить и с Ливониею. Москва задушила Псков — и Москва же отмстила за него тем, которые некогда хотели, да не успели его задушить.

ГЛАВА ПЯТАЯ
Инородцы

Инородцы, входившие в пределы Новгородской земли и имевшие с ними столкновения, были: водь, чудь, емь, корела, заволочьская чудь, печора, югра, пермь.
Страна на северо-восток от Новгорода до моря, составляющая нынешнюю Петербургскую губернию, называвшаяся Водскою землею, впоследствии Водскою пятиною, была издавна населена финскими племенами. Славяне были там только властители и гости. В древности обитали здесь два родственных племени — водь и ижора. Во времена отдаленные, которые совершенно ускользают от исторических исследований, водь была уже подчинена Новгороду. Нет примера, чтоб она являлась с элементами особности или со стремлениями к независимости, нигде не видно, чтобы водь когда-нибудь восставала против Новгорода и нуждалась в укрощении, а потому как народ она редко упоминается. Если б остатки этого народа не существовали до сих пор, то слова в летописях водь, вожане, можно бы принимать не в смысле народа с своеобразными этнографическими признаками, а вообще за обитателей страны в географическом значении. Под 1069 годом, по поводу нападения полоцкого князя Всеслава, летописец говорит, что тогда была великая сеча (сеця) вожанам и пало их бесчисленное множество. Таким образом, видно, что они составляли ополчение Новгородское, но здесь можно понимать и жителей води славянского племени, новгородцев, поселившихся в Водской провинции. В 1149 году о води упоминается по случаю нападения на нее еми: тогда новгородцы вместе с водью воевали против еми и отбивали ее. Под 1215 годом, по случаю страшного голода, терзавшего Новгородскую страну, летопись говорит, что вожане тогда перемерли, а остаток их разошелся*. Под 1240 — 1241 годами говорится о покорении немцами води вместе с чудью, эта страна скоро была возвращена, и некоторые вожане за преданность немцам были повешены. Вожане несколько раз являются в новгородском ополчении на службе Великому Новгороду вместе с другими подвластными инородцами: например, в 1270 году против князя Ярослава в походе до Голина, в 1316 года — на защите Новгородской земли против тверского князя**. В 1348 году они подверглись ратному нашествию шведов***.
______________________
* Новг, I,33.
** Новг, I,71.
*** Новг., IV, 58.
______________________
Ижоряне, жившие на берегах Невы, так же как и Водь, постоянно были в зависимости от Новгорода и составляли ополчение новгородских сил. Так, в 1241 году, вместе с Корелою, они помогали Александру отвоевать Водскую землю от немцев. В 1270 году, вместе с вожанами и жителями других новгородских волостей, они были в походе против князя Ярослава. В 1292 году они отбивали нападения шведов. В 1316 году они воевали в Новгородском ополчении против Михаила. В 1348 году на этот народ напал Магнус, король шведский, и начал его насильно крестить в католическую веру* но поражение, понесенное шведскими войсками, освободило ижорян от этого насилия. Как водь, ижора всегда оставалась в повиновении у Новгорода, и не было случая, чтоб нужно было укрощать этот народ оружием. Водь и ижора, древние обитатели страны, хотя были народы финского племени, но различных ветвей. Ижора принадлежала к корельской ветви, водь же составляла особую ветвь.
______________________
* Новг, I, 84.
______________________
До сих пор удерживают свое имя слабые остатки ижорского народа, остаток води существует в Нарвском уезде и почти угасает. Слово водь или воть, по толкованию знатоков финских народностей, есть финское, ватьялайсет и происходит от слова ваддя — по-фински водая, что значит болотистая земля. Как водь, так и ижора приняли православное вероисповедание, но христианство распространялось между ними медленно: новгородцы мало заботились об этом, и потому-то даже в XVI веке жители Водской земли, по имени христиане, совершали языческие обычаи предков. Кроме этих двух племен, населивших северо-западную часть Новгородской земли, вероятно еще во время независимости Новгорода, были здесь и другие две финские народности, существующие в наше время в Петербургской губернии, — савакот и ауралайсет.
Емь — племя нынешней Южной Финляндии, в древнейшие времена находилась с Новгородом в столкновениях и отчасти была подчинена ему: краткость и неясность известий не допускают прийти к какому-нибудь положительному взгляду. Первое известие об отношениях Новгорода к еми встречается в 1040 году, когда князь Владимир, сын Ярослава киевского, ходил с новгородцами на Емь, но в какую сторону был направлен этот поход — неизвестно, равным образом неизвестно, было ли это первое покушение подчинить емь платежу дани или же то было укрощение непокорных и емь уже прежде была подвластна Новгороду. До 1123 года нет более известий о еми, в этот год, по сказанию летописи, князь Всеволод ходил с новгородцами на емь и победил ее, но тогда новгородцы претерпели большие лишения, перенесли голод: хлеб был так дорог, что его покупали по ногате. В 1142 году уже не новгородцы совершали поход на емь, но емь напала на Новгородскую землю в окрестностях Ладоги, ладожане победили ее, убив до 400 человек в сражении. Это нападение Еми состояло в связи с шведским, потому что в то же время шведский князь с епископом приходил на Новгородскую землю в шестидесяти судах, называемых шнеками, с этих пор столкновения с емью повели к вражде новгородцев с шведами. Причиною было то, что новгородцы подчинили себе Южную Финляндию и собирали там дань, но потом вступили в Финляндию шведы, начали крестить емь в католическую веру и вслед за тем хотели подчинить этот народ своей власти. Таким образом, шведы и новгородцы встретились на одном пути и должны были статься соперниками. Об этом нет прямых указаний в русских летописях, но есть краткие и темные в шведских*. Но из самых отрывочных летописных русских сказаний можно видеть, что ожесточенная вражда Новгорода со шведами возникла именно за владение этим народом. Видно, что емь не принимала новгородскую власть так мирно и безмолвно, как другие народы финского происхождения, охотнее она склонялась к шведам и, сопротивляясь покушениям новгородцев, нападала иногда со шведами, иногда сама по себе на новгородские пределы. Напротив, одноплеменная ей корела, вместе с другими финскими инородцами, подвластными Новгороду, боролись с емью за Новгород. Так, после нападения еми на Ладогу на другой год, 1143, корела, в отмщение за этот набег, ходила на емь. В 1149 году емь напала на водь, но новгородцы вместе с вожанами отбили их. В 1164 году емь вместе со шведами нападала на Ладогу. В 1186 и 1191 годах новгородцы сделали два похода на емь в страну этого народа. В первый из этих годов новгородские удальцы, под предводительством какого-то Вышаты Васильевица, ходили на емь и воротились здоровы**. Второй поход предпринят был новгородцами вместе с корелою: вошли в Емьскую землю, иссекли скот, сожгли хлеб и воротились здоровы***. В 1227 году князь Ярослав с новгородцами нападал на емь, повоевал всю землю и привел пленников без числа****. Привод пленников, поселенных в Новгородской земле, и без сомнения, оставивших по себе потомство, вносил эту новую народную стихию в пестрое народонаселение Новгородской земли, но в следующий год, в отмщение за этот по ход, емь в августе явилась под Ладогой. Из Ладоги дали тотчас знать в Новгород, но прежде чем новгородцы поспели в Ладогу с своим князем Ярославом, посадник ладожский, узнавши, что емь разоряет поселения около Озера (на Исадех и Олонье), бросился на нее и напал ночью. Емь стала просить мира, посадник Володислав не давал ей мира, тогда они умертвили пленников, которых успели наловить, конечно из корел, и убежали в лес. Ижоряне и корела преследовали их и всех перебили, а было их тогда до двух тысяч. Это было последнее дело собственно с емью. Отсюда начинается за емь борьба со шведами.
______________________
* В хронике, изданной Неттельбладтом в его ‘Шведской библиотеке’ 1728 г., стр. 97. В рифмованной Хронике Мессения, изд. 1774 г. в Або. В шведской рифмованной Хронике, на которую ссылается Скарин в своем сочинении: Da Sancto Henriko flnorum Apostolo. Из этих хроник видно, что шведы отняли Южную Финляндию у новгородцев. Ученый Лерберг находит, что с половины XII века шведы вступили в Южную Финляндию с крестоносною целью и целое столетие край находился в обоюдной зависимости от новгородцев и шведов разом. Это было тем возможнее, что в те времена власть над такими полудикими народами ограничивалась собранием дани посредством внезапных набегов, без правильного разложения дани на дворы или земли. Что русские собирали там издавна дань и вообще простирали свою силу и власть на этот край, видно из того, что до сих пор в Южной Финляндии дань называется русским испорченным словом апракка, т.е. оброк, и сверх того в язык вошло много русских слов.
** Новг., I, 19.
*** Новг., I, 20.
**** Новг., I, 42.
______________________
Как покушения новгородцев на власть над емью привели их к борьбе со шведами, так, с другой стороны, покушения владеть Чудью (Ливониею) привели их к борьбе с немцами.
Под чудью в летописях везде следует разуметь ливов и эстов, жителей нынешней Лифляндии и Эстляндии. Связь этой страны с новгородскими славянами теряется в доисторических временах. Призвание варяжских князей представляется делом чуди, как и славян. Мы выше уже объяснили, что, по нашему мнению, здесь следует разуметь не собственно самостоятельную чудь, но Чудскую страну, уже управляемую славянами. Размещение призванных князей и мужей (вероятно, принадлежавших к их роду, с которым они были призваны) указывает отчасти, где надобно искать этой чуди. Это собственно страна Изборская на запад от Пскова, принадлежавшая впоследствии всегда к Псковской земле и населенная чудью, которой остатки, исповедующие православие, существуют до сих пор под именем полуверцев. Дальнейшее на запад пространство еще не подлегало русскому миру. Не прежде как в 1029 году Ярослав шагнул далее. Он покорил землю, называемую Уггеноис, и построил на реке Эммайокки — названной впоследствии Эмбахом — город Юрьев в свое крестное имя. С тех пор начал входить туда славянский элемент, потому что в городе должна была жить дружина, собиравшая с туземцев дань и державшая в повиновении окрестный край. Ярослав не сделал там особого удела, потому что земли, где славянское население было малочисленно, не организовались особыми уделами: он присоединил новопокоренную страну к Новгородской земле. Вместе с тем он бессознательно завещал Новгороду в будущем выносить на своих плечах тяжелую и бесполезную борьбу за это приобретение.
В течение XI века, по краткости летописных известий, мы ничего не знаем более о чуди, — не упоминается о ней, кроме рассказа о кудеснике, которого видел новгородец, пришедший в Чудскую землю*.
______________________
* Видно, что страна эта и народность финская и в то время уже славились волшебниками, как впоследствии. Новгородец пришел к кудеснику для гадания (волхвования), кудесник стал призывать бесов и вдруг упал без чувств. ‘Боги не смеют придти, — сказал он, — на тебе есть что-то такое, чего они боятся’. Новгородец вспомнил, что на нем надет крест, снял его и вынес из избы. Тогда кудесник свободно стал призывать духов. Бесы начали метать кудесником, а потом дали ответ, которого хотел новгородец. ‘Боги наши боятся знамени небесного Бога’, — сказал после того кудесник. — ‘А каковы ваши боги и где живут?’ — ‘Боги наши в бездне живут — черные, крылатые, с хвостами и под небо всходят, повинуясь вашим богам, потому что ваши боги на небесах, и если кто из ваших людей умрет, того несут на небо, а когда кто из наших умирает, того несут в бездну’ (Соф. Врем., I, 145).
______________________
Достаточно уже из этого, что связь с чудью не прерывалась. В начале XII века чудь является в неприязни к Новгороду — отказывается платить дань, и князь Мстислав, сын Мономаха, несколько раз принужден был ходить на нее с войском и усмирять. Первый поход был в 1111 году на Очелу: как видно, он не подчинил тогда чуди, потому что в 1113 году отправился с войском снова и победил ее на Бору, а в 1116 году снова ходил на чудь и взял город Медвежью Голову (Оденпе). Этот город находится в земле Уггеноис, следовательно здесь речь идет о той же чуди, которую подчинил Новгороду еще Ярослав. В 1130 и 1131 годах опять пришлось новгородцам воевать с чудью: князь Всеволод Мстиславич сожигал жилища непокорного народа и приводил в плен женщин и детей. Но эти походы не укротили покоренных, а еще более их ожесточили. Юрьев, властвовавший над покоренною страною, не устоял и попал в их руки, в 1133 году новгородцы, под предводительством того же князя, возвратили его Новгороду. С тех пор лет до сорока Чудь принадлежала Новгороду невозбранно и служила иногда местом ссылки: так, в 1141 году посадник Якун был сослан в чудь. В 1176 году вспыхнуло восстание. Уже не новгородцы ходили удерживать Чудь в повиновении, а сама чудь сделала нападение на Псков, еще не вышедший вполне из значения новгородского пригорода. Летопись выражается, что тогда напала на Псков вся чудь, это значило, — как объясняют последующие события, — что восстания в Уггеноисе вызвали на борьбу с русскими других чудских единоземцев, подалее на северо-запад и запад. Нападение было отбито. Через два года князь Мстислав Ростиславич пожег Чудскую землю и погнал чудь к морю. Племенное родство с обитателями Уггеноиса привело жителей приморской Гаррии к вражде с русскими. В 1190 году поморская чудь опять явилась к Пскову по озеру на своих лодках, которым летописи дают название шнек. Они были отбиты* — ни один живой не ушел. Но это нашествие было предпринято вследствие успеха восстания в самой Чудской земле. Чудь снова захватила русские города, выстроенные в их земле: Юрьев и Оденпе. В 1192 году новгородцы со псковичами завоевали их обратно.
______________________
* Новг. л., I, 20.
______________________
Начало XIII века было роковою эпохою прибытия крестоносцев. Они пришли в то время, когда туземцы с возрастающею энергиею отстаивали свою независимость от Великого Новгорода. Новые завоеватели стали отнимать их у старых, — и наступательная борьба русских с туземцами Ливонии перешла, в свою очередь, в оборонительную против пришлого могучего врага.
В иных отношениях к Великому Новгороду были корелы, многочисленное финское племя, жившее вокруг Ладожского и Онежского озер. Когда чудь и емь оказывали сопротивление новгородской власти, корелы были деятельными союзниками Новгорода и отбивали нападение шведов. Первый раз упоминается о Кореле в половине XII века по случаю ополчения за Изяслава Мстиславича. Нельзя из этого выводить, — как делает ученый Шегрен, — что новгородцы до того времени не имели с Корелой сношений. Скудость наших летописных известий не дает повода делать заключений о том, что не было на самом деле того, о чем они умалчивают. Из этих известий видно, что тогда уже Корела входила в состав Новгородской волости. Новгородцы очень часто воевали емь вместе с корелою. Кажется, между этими двумя ветвями северофинского племени господствовала давняя неприязнь и вражда, и этим-то воспользовались новгородцы, корелы, ради взаимных врагов, пристали к Новгороду. В 1228 году, также по случаю нашествия еми, корелы содействовали истреблению нападавших на новгородские пределы. В 1241 году корелы вместе с ижорянами в Новгородском ополчении воевали против немцев. В 1253 году, по поводу войны с немцами, Корела творила зло немецким волостям. В 1268 году князь Ярослав хотел было идти с оружием на корелу неизвестно по какой причине, но новгородцы не допустили его. В 1270 году Корела вместе с Ижорою и вожанами участвовала во всеобщем ополчении Новгородской волости против князя Ярослава. В 1292 году Корела вместе с Ижорою отбила шведский отряд. В 1314 году шведы, против которых до тех пор держались корелы, успели составить в этом народе для себя партию. Несколько предателей перебили русских, находившихся в корельском городке (нынешний Кексгольм), обладавшем Корельскою страною, и сдали город шведам. Но партия, противная Новгороду, была невелика, как только новгородцы подошли к Корельску — все корелы покорились им, изменники не успели убежать: корелы выдали новгородцам и шведов, которые засели в их городке в качестве правителей. В первой половине XIV века часть Корелы покорена была шведами и, в отличие от остававшейся под владением новгородским, называлась Корелой Немецкой. Это раздвоение зависимости было пагубно для народа, потому что новгородцы смотрели на Корелу, подчиненную шведам, как на своих врагов, точно так же относились шведы к той Кореле, которая осталась за Новгородом. Орудием же взаимной вражды была и с той и с другой стороны сама Корела. Так, в 1338 году корелы, по наущению шведов, побили русских, живших в Кореле и убежали к шведам в шведский корельский город, потом шведы с своею корелою воевали корелу Обонежскую, находившуюся под властью Новгорода, а новгородцы с своею корелою воевали корелу Городецкую, принадлежавшую шведам и жившую около Выборга. Итак, народ корельский, разъединенный между шведами и новгородцами, подавал повод ко вражде тех и других между собою и сам не знал, куда ему пристать, — вел междоусобную войну в угодность сильным чужеземцам, которые разорвали его и спорили за него как за добычу. В 1339 году новгородцы помирились с шведами, и новгородские послы докончили мир по старым грамотам и положили, чтоб шведы рубили и вешали у себя корелу, перебегавшую к ним из новгородских пределов, а новгородцы то же будут делать се беглецами из Шведской Корелы, не исключая тех, которые крещены в русскую веру*. По мере того как угасала между Новгородом и Швецией вражда, возбужденная вопросом о владении северными финскими народами, известия о Кореле делаются реже и реже. Мало-помалу край, называемый Обонежье, стал заселяться русским элементом, но он долго был незначителен: масса народа всего Обонежья была корельская.
______________________
* Новг, I,79.
______________________
Заволочьем называлась северная страна, прилегавшая к морю, по реке Двине и ее притокам. Шегрен толковал, что это слово надобно принимать не в значении пространства между двумя водяными путями, а в значении пустого пространства земли вообще — то же, что наволок. Но кажется, что слово ‘заволочье’ естественно образовалось в смысле страны не за одним волоком, а за несколькими волоками разом: напр., между Онегою и Белым озером и Вожем-озером, между Белым озером и Кубенским, между Сизмою, впадающею в Шексну, и Вологдою. Первоначально Заволочье имело неопределенное значение края, простирающегося на северо-восток. Впоследствии название это получило более точности, так что от Заволочья стали отличать дальние земли: Печору, Терский берег, Пермь и Югру, а Заволочьем называли собственно берега Онеги и Двины. Край этот, богатый пушными зверями, был населен финским племенем, носившим у новгородцев название заволочская чудь, и мало-помалу был заселен новгородскими выходцами, устроившими на берегах рек, служивших путями сообщения, свои колонии. К сожалению, недостаточность известий не дает нам возможности знать, как совершалось это заселение и, вместе с тем, изменения между туземцами, которые отчасти переродились в русских, отчасти были истреблены или вытеснены. Уже при Ярославе новгородцы проникли в эти страны, как показывает известие о походе Глеба к Железным-Вратам в 1032 году. По изысканиям ученого финнолога Шегрена, Железные-Врата находились в 80 верстах от Усть-Сысольска, в селении Водса, где можно видеть большой холм, называемый по-зырянски Кариль (т.е. холм города). Предание придает этой местности название Железных-Врат, так что по этим соображениям выходит, что под именем Железных-Врат, упоминаемых в летописи, следует разуметь главный город этой земли. Народ, населявший Заволочский край, сопротивлялся покушениям новгородцев утвердить свою власть в их земле. Сперва власть эта ограничивалась только случайными сборами даней с туземцев. Подобные сборы были небезопасны, — как это показывает трагическая судьба князя Глеба, который в 1079 году, отправившись в Заволочье с новгородцами, был убит заволочьской чудью. В половине XII века власть новгородская в этой земле состояла все еще только в сборе даней, но уже богатства, получаемые там новгородцами, возбуждали у их соседей покушения проникнуть туда же, в ущерб новгородцам. Так, в 1169 году на посланную для собирания в Заволочье дани новгородскую дружину напали суздальцы, но были разбиты*. В XIV веке уже существовали на Двине новгородские колонии и край был разделен на погосты. Под 1342 годом** мы встречаем известие, что Лука Варфоломеев, собравши холопов-сбоев, поставил на Двине городок Орлец, собрал емчан, жителей уже прежде существовавшего на Двине новгородского городка Емца, и начал брать на щит погосты в Заволочской Земле. Заволочане убили его. По всем вероятиям, погосты, о которых здесь идет речь, были населены туземцами, а не славянскими колонистами. Хотя поход Луки был предпринят без благословения владыки и без воли новгородского веча, но чернь в Новгороде сочувствовала ему. Едва ли можно допустить, чтоб Лука нашел себе сочувствие в новгородцах, если б он начал разорять новгородские погосты, напротив, очень естественно, что толпа черни почла позволительным ограбить и разорить чужеродцев, особенно нехристей, а с другой стороны, люди, более знакомые с государственными понятиями, считали этот поступок таким же преступлением, как если б разорение постигло и православных русских. В конце XIV века Заволочье было уже значительно заселено новгородцами и имело своих бояр, которые, быв удалены от Новгорода, до того усвоили своебытные независимые интересы местности, что пытались отложиться от метрополии. Остается совершенно темным вопрос: участвовал ли и как участвовал туземный народ — заволочьская чудь — в этой попытке к отложению, возбужденной проделками московской политики. Но этот народ противодействовал внедрению русского элемента и погиб, вероятно от борьбы с ним. До сих пор в местных преданиях северного края сохранились темные воспоминания о том, что жил какой-то народ чудь, воевал с русскими и был истреблен. В разных местах показывают высокие могилы, где лежат грудами тела павших в этой борьбе. В настоящее время, по свидетельству финнологов, остатки этого многочисленного племени уцелели в небольшом количестве, отрывками, в Белозерском уезде и в погранице Лодейнопольского, в Тихвинском на берегу р. Ойяти, в Петрозаводском вдоль западного берега Онежского озера и по реке Квине, встречаются они при переходе в Олонецкую Корелию, а в Олонецком уезде — в волости Лоянской. Количество их так невелико, что обоего пола можно насчитать с небольшим две тысячи. Они называются людин-кели (т.е. язык-людей). Язык их, — по исследованию Шегрена, — есть переход от южнофинляндского, или Ямалайсет, к корельскому, это народ, однородный с емью, из этого однородства выходит, что емь, прежде чем пришла в Южную Финляндию, обитала некогда на северо-востоке. Заволочская чудь есть древний остаток того же народа, не перешедший в Финляндию и оставшийся на прежнем жительстве. Язык теперешних потомков заволочьской чуди представляет близкое сходство с емью, но удерживает первородные старейшие признаки.
______________________
* Новг. л., 15 14.
** Новг. л., I,82.
______________________
За Белым морем принадлежал Новгороду Терский берег, называемый в договорных грамотах, где перечисляются новгородские волости: Тре, или Тер — иногда Тир — иногда Тигр. Он был населен лопарями, называемыми тогда лопь. Новгородцы брали там дани уже в начале XIII века, — как показывает название терского данника, встречаемое под 1216 годом*.
______________________
* Новг. л., IV, 24.
______________________
Дальнейший северо-восток был населен разными племенами финскими, у новгородцев под названием печоры, перми и югры. Главные обитатели нынешней Вологодской и Пермской губерний были пермяки и зыряне, принадлежащие к одной фамилии. По исследованиям финнологов, эти два народа первоначально жили по Каме, что доказывается их туземным названием кама-морт или кама-яс, — так называют себя равно и пермяки и зыряне. В глубокой древности они подвинулись на север, вероятно вследствие каких-нибудь переворотов, и расселились по рекам Вычегде, Сысоле, Вошке, Ишме, Пишме, Зильме, Печоре. В глубокой древности Пермский край был известен скандинавам и в путешествии Отера называется Биармос — испорченное название Пермь, Перемь. В нашей летописи, в перечислении народов, обитавших на русском материке, он назван Пермь. Шегрен думает, что под этим названием разумелись собственно пермяки, а другая северная ветвь их, зыряне, означены в летописи названием печора. Первоначальная летопись, перечисляя народы, помещает пермь и печору в числе народов, плативших дань русским. Под 1092 годом печора явно указывается народом, дающим Новгороду дань. В XIII веке, именно в 1269 году, из новгородских договоров несомненно видно, что Пермь считалась в числе новгородских волостей, но как далеко простиралось новгородское владение Пермью на юг — неизвестно. Верно, однако, что в XIV веке было у новгородцев плавание по Каме, потому что князь Юрий, едучи из Заволочъя в Орду, спустился вниз по Каме*. Известия о способе владения Новгорода этою отдаленною землею до того скудны, что нет возможности вывести что-нибудь точное. Кажется, что оно ограничивалось собранием дани посредством даныциков, которые посылались Новгородом. Они ходили по стране вооруженными отрядами и брали у туземцев, что могли взять, соображаясь с тем, что предположено в Новгороде. Своебытность Перми не нарушалась новгородцами: Пермь управлялась своими князьями до последних времен, именно в 1463 году говорится о епископе Ионе, крестившем одного из пермских князей. При самом падении Новгорода Пермь управлялась туземным князем. Новгородских поселений, сколько известно, там не было. В продолжение веков ограничиваясь сбором дани с Перми, новгородцы не заботились о распространении там христианской веры. Пермяки спокойно поклонялись идолу — Золотой Бабе, солнцу, воде, каменьям, деревьям, быкам, козлам и верили своим колдунам (шаманам), которые отгадывали будущее, подавали советы при начинании дела и умилостивляли богов в несчастии. Только в конце XIV века Св. Стефан проповедал христианство между пермяками, изобрел для пермского языка азбуку и перевел на него Евангелие.
______________________
* Новг. л., I, 73.
______________________
Самый крайний предел новгородских владений, переходящий уже границы Европы, была Югра. Положение этого полуночного края, неясно указываемого в летописных известиях, было предметом споров между учеными. Георги полагал, что под этим именем надо разуметь страну от Белого моря до Урала, Шлецер — на Вычегде, Миллер и Фишер — на Печоре. Лерберг объяснил ее положение, сопоставив летописное известие с описанием похода отправленного для покорения страны русского войска в XV веке. Согласно этому объяснению, принятому между прочим Кастреном и Клапротом, Югра была земля за пределами Уральского хребта в приблизительно указываемых границах по обеим сторонам Оби и Нижнего-Иртыша: к северу — до самоедских границ, к востоку — до рек Надима, Гана и Ваха. Впрочем, быть может, не всегда под именем Югры следует понимать этот отдаленный угол, при той неопределенности, какая господствовала в древности в географических понятиях, возможно, если бы под Югрою разумели и ближайшие земли. В конце XI и начале XII века новгородцы проникли в Заволочье и, подвигаясь все далее на восток, собирали уже дань с Печоры и достигали Югры. В 1092 году летописцу рассказывал новгородец Гюрата Рогович диковинки про Югру. Отроки Роговича из Печоры, которая уже платила Новгороду дань, ходили в Югру. ‘Югра язык нем и сидит с самоедью в полуночных странах. Зайдя луку моря, рассказывали югры русским, есть горы под небеса высотою, и в этих горах слышан шум и крик: люди живут в средине горы, силятся освободиться, просекли из горы маленькое оконце и выглядывают оттуда, и кричат, но разобрать их языка нельзя: они только знаками указывают на железо, и просят его, и сами дают за ножи и топоры звериные шкуры’. Этот миф указывает, что в этих отдаленных странах полуночи производилась меновая торговля с остяками и вогуличами: новгородцы получали от них меха, а им давали оружие. Под 1114 годом летописец рассказывает, что ему говорили в Ладоге, будто в Югре с неба из тучи выпадают белки и олени и расходятся по земле. Здесь также мифическое изображение богатства звериного края. Такой сказочный образ выражения о Югре возник оттого, что страна была малоизвестна и путь к ней был далек и опасен. Для собрания дани новгородцы посылали в свои дальние волости ватаги даныциков. Несколько таких ватаг под начальством своих ватаманов ходили по стране и собирали с жителей звериные шкуры и дорогие металлы. Странствовать было небезопасно, и действительно, упоминаются в летописях случаи, когда новгородские даньшики погибали от туземных народов. Так, в 1184 году были избиты заволочские, печорские и югорские даныцики: югорские не дошли до Югры и положили головы в Печоре. Погибших насчитано до ста. В 1193 году новгородцы послали в Югру отряд с воеводою Ядреем. Югорцы противились, и когда новгородцы взяли у них город и приступили к другому, то югорцы прислали сказать так: ‘Мы копим серебро и соболей и узорочья, не губите своих смердов и своей дани!’ Новгородцы поверили, воевода с двенадцатью человек лучших людей вошел в город, всех их там перебили. Оставшиеся за городом в поле, не дождавшись возвращения своих из города, послали туда тридцать человек осведомиться. И тех побили. Послали затем еще 50 человек. Один из последних, по имени Савка, желая спасти себе жизнь, советовал югорскому князю убить Якова Прокшинича, который, верно, был главным из посланных пятидесяти. Югорский князь послушал совета Савки: убил Якова Прокшинича, а потом убил и самого Савку. Новгородцы уже шесть недель стояли под городом, но потом югорцы сделали вылазку и перебили новгородцев. Ускользнуло только восемьдесят человек, но и о тех не было ни слуха, ни вести целую зиму.
Известие о том, что югорцы давали новгородцам дань серебром, золотом и узорочьями, помещенное в летописи, подтверждает предположение, что в Сибири на берегах Енисея и далее в древности производились горные промыслы и тамошние жители отправляли серебро и золото на промен перми и югре, а от последних получали эти предметы новгородцы. По исследованиям финнологов, северо-восточные финские народы пермь, печора (зыряне) и югра с древнейших времен вели значительную торговлю, и это-то привлекало к ним, через Северное море, скандинавских богатырей, которые ездили туда то для торговли, то для разбоя. Из мифологических описаний югорских гор в наших летописях, под 1096 годом, Кастрен хочет видеть символическое изображение торгового пути, по которому пермяки и зыряне производили торговлю с Югрою по рекам Сысве и Вогулке. Путь этот шел через Уральский хребет. Кроме него, был еще другой путь, проложенный пермяками и зырянами и называемый у остяков Зырянским путем. Это были два ‘югорских’ пути, то есть пути в Сибирь, кроме них через Пермь лежал путь восточный — от Каспийского моря по Волге и Каме, а потом по Двине и Печоре до Ледовитого моря. По этому-то пути плыл из Заволочья князь Юрий, когда отправлялся в Орду. Города Болгары на Волге, Чердынь на реке Колве в Перми и Холмогоры в Заволочье были торговыми пунктами. Товары приходили по этому пути из Персии, Бухарин, Армении, Аравии и — по мнению некоторых — из Индии. Этот торговый путь был очень древен, и ему обязана Пермь известностью в скандинавских памятниках, под именем Биармии, своими богатствами. Пермяки и зыряне выменивали на меха восточные товары и в древности снабжали ими скандинавских викингов. Новгородцы, проложив себе дорогу в Пермь и подчинив эту страну власти Великого Новгорода, овладели и древнею торговлею края. Кроме Чердыни в XV веке в Перми были города Урос в Нижней Перми, Искор в Верхней Перми. Но как Пермь, так и Югра до конца новгородской независимости оставались с своею народностью, и московская власть, подчинивши себе Новгород, покоряла эти страны, считавшиеся новгородскими волостями как края независимые. Пермь была завоевана в 1472 году, на другой год после Коростынского мира. Завоевателем был воевода князь Федор Пестрый. Хотя по Коростынскому договору Пермь оставлена была во владении Великого Новгорода, но Иван московский не считал этот договор таким, который, заключивши, следует соблюдать: он не боялся новгородцев и был уверен в их бессилии, а потому нашел удобный случай отнять у Новгорода отдаленную страну. Пермью управлял тогда, под верховною властью Новгорода, туземный крещеный князь Михаил. В Перми оскорбили какого-то московского купца. Иван, как будто в наказание, заступаясь за своего подданного, отправил туда войско. Князь Федор Пестрый прибыл на устье Черной и оттуда повел войско на плотах. Вскоре он нашел удобным разделить его и на себя взял завоевание Верхней Перми, а другой отряд под начальством Гаврилы Нелидова отправил в Нижнюю Пермь. Оба отлично повели дело. Гаврило опустошил пермские поселения на пути, по которому шел, князь Пестрый же, доходя до Искора,: встретил туземное ополчение. Произошло сражение — москвичи одолели. Предводитель пермяков, воевода Качаим, взят в плен. Пестрый взял с бою город Искор и пленил пермских воевод Бурмата и Мичкина. Еще один пермский воевода, по имени Зыран, пришел к московскому военачальнику по опасу, но несмотря на это с ним обращались как с пленником. По взятии Искора Пестрый пошел на соединение с Нелидовым и сошелся с ним на устье реки Почки, впадающей в Колву. Здесь москвичи заложили городок, назвали его по имени реки, на устье которой он был построен, — Почкою, вся Пермская земля была покорена власти великого князя. Князь Михаил достался в руки победителей и был отправлен в Москву вместе с другими воеводами. Как образчик богатого края, воевода послал великому князю в подарок шестнадцать сороков соболей, 29 с половиною поставов сукна, соболью шубу, панцирь и две булатные сабли*.
______________________
* Никон, лет., VI, 45.
______________________
Югра досталась Москве уже после совершенного падения Новгорода. В 1483 году великий князь Иван Васильевич отправил князя Федора Курбского-Черного и Солтыка-Травина с устюжскими полками, к ним присоединились рати пермяков, потому что пермяки издавна жили во вражде с соседями своими вогуличами. Вогульский князь Асыка незадолго перед тем опустошал зверски пермский край. Сын Асыки, Юшман, наследовал после отца родовую неприязнь к Перми. Этот Юшман вышел со своими вогуличами на устье Пелыпи и был разбит. Победители спустились по реке Тавде до Тюмени, потом поплыли по Иртышу, вошли в Обь и там взяли в плен другого югорского князя, Моддана. Пленник отправлен в Москву. На следующий год другие князья, называемые кодские, сами прибыли в Москву, били челом, приносили покорность, просили возвратить пленных. В следующем, 1485 году югорские князьки, из которых два — вымские князья, были христиане (Феодор и Петр), присягнули быть в повиновении у великого князя, как прежде предки их признавали над собою господство Великого Новгорода. Присяга происходила на устье Выми, и обряд ее состоял в том, что присягавшие перед московскими воеводами пили воду из золота. Посредником и свидетелем покорности их был тогда пермский владыка Филофей. Но московский великий князь не довольствовался такою зависимостью и поступил с Югрою сообразно своей обычной политике — уничтожать самобытную жизнь подвластных земель. В 1499 году отправились снова воеводы князь Петр Федорович Ушастый, князь Семен Федорович Курбский и Василий Иванович Заболоцкий-Бражник с вологжанами, двинянами и важанами (жителями берегов реки Ваги) по разным рекам, переходя волоками сухие пространства между ними, добрались до Печоры, а потом с величайшими затруднениями зимним путем перешли гору Камень, т.е. Уральский хребет. Русские удивлялись высоте гор, привыкши от рождения проводить жизнь на равнинах и болотах. ‘А Камени в оболоках не видать, — говорит современное повествование об этом походе*, — коли ветрено ино оболоки раздирает’. ‘Я, — говорил Курбский впоследствии Герберштейну, — семнадцать дней поднимался на эти горы, а все-таки не дошел до самой вершины, которая зовется Столп’**. Когда перешли русские Камень, близ городка Ляпина в Обдорской земле, явились к московским предводителям туземные князьки, сидя на санях, запряженных оленями, и предлагали, по обычаю, мир и подданство, но воеводы не с тем пришли туда, чтобы оставлять независимым подчиненный народ, — они взяли в плен князьков и пошли по Югорской земле истреблять жилища и жителей. Таким образом разорено было сорок городков, пятьдесят князей взято в плен и отправлено в Москву, а вогуличи и остяки вымаливали себе жизнь, обещая быть в вечном холопстве московском. Так покорена была Югра. Дивные вещи рассказывали тогда в Московской земле об этом отдаленном таинственном крае, об этом сказочном Лукоморье. Тамошние люди, как настанет Юрьев осенний день, засыпают мертвецким сном и спят до Юрьева весеннего дня, а тогда оживают. С ними ведут торговлю народы: грустинцы и серпентовцы — торговлю чудную: нигде так не торгуют. Готовясь спать или, лучше сказать, замирать, югорцы кладут на известные места товары, во время сна приходят купцы из земли названных выше народов, берут товары, а на место их свои кладут, случается, что, проснувшись, югорцы бывают недовольны меною: отсюда у них с соседями споры и войны случаются. Край югорский неизмеримо богат. Золота и дорогих камней много. Есть там у язычников идол, называется — Золотая Баба: изображает женщину с младенцем-сыном, а близ нее еще ребенок: этого внуком зовут. Подле Золотой Бабы кладут такие инструменты, которые беспрестанно издают звук***.
______________________
* Карамз., VI, примеч. 461, 462.
** Herberst., 57.
*** Herberst., 56.
______________________
Югорский поход 1499 года был началом походов, которые совершали русские удальцы в течение двух веков, подвигаясь все далее и далее к востоку, открывая и подчиняя белому царю московскому новые землицы с новыми народами, пока наконец московско-русская держава не очутилась на берегах Восточного океана.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

ГЛАВА ШЕСТАЯ
Описание Великого Новгорода и Пскова

I. Великий Новгород

Город Великий Новгород, расположенный по течению реки Волхова в двух верстах от его истока из озера Ильменя, разделялся на две половины или стороны: Торговую на восточном и Софийскую на западном берегу Волхова. Первая также имела название Купецкой, потому что там сосредоточивалась торговля, вторая называлась еще Владычнею, ибо там жил новгородский владыка.
Центром города был Детинец или собственно град, на Софийской стороне. Это было просторное место, обнесенное стеною с башнями и воротами. Внутри находилась патрональная церковь Св. Софии премудрости Божией и двор владыки. Кроме того, было там еще несколько церквей, судебная изба и дворы, построенные улицами, как это показывает существование Бискуплей (епископской) улицы. Детинец новгородский был обширнейший между подобными срединными укреплениями русских городов. Неизвестно, с какого времени стены Детинца стали каменные, и равным образом неизвестно, с какого времени они стали каменные на всем протяжении и до каких пор были частью каменные, а частью деревянные. В летописях говорится о заложении каменного города в 1302 году*. Но в третьей летописи Новгородской** первое построение каменных стен Детинца приписывается Ярославу и относится к 1044 году, после того как этот князь ходил на войну. Последнее известие не лишено вероятности. В начале XII века уже пригород Ладога был обведен каменного стеною***, естественно допустить, что главный город не лишен был таких укреплений, какие имел пригород, и, следовательно, построенные в начале XIV века каменные стены не были первыми на своем месте. После 1302 года два раза говорится о построении каменного города Детинца. Под 1333 годом говорится, что владыка Василий сделал каменный город в два лета, а под 1400-м опять упоминается о заложении Детинца от церкви Бориса и Глеба. Может быть, это были перестройки и поправки. В 1334 году над всею стеною сделана была кровля. На воротах, в каменных башнях устраивались церкви. Так, архиепископ Иоанн в 1182 году поставил на одних из ворот Детинца церковь Богоявления, в 1296 году владыка Климент соорудил на других воротах каменную церковь Воскресения, в следующем, 1297 году была построена церковь Преображения на воротах, откуда был въезд в Людин конец, на юг, в 1305 году построена церковь Василия на Прусских воротах, на запад****. Обычай строить на воротах церкви совпадал с понятием о важности и святыне города. Город — место защиты против врагов, должен быть всегда готов на отражение нападений и нуждался в Божией помощи. Церкви на входах как бы осеняли его небесной благодатью. Город был местопребыванием владыки и духовного управления всей Новгородской земли, город был глава земли, его первоначальное значение было то, что в нем должны укрываться жители в случае неприятельского нашествия, город был местом верховного суда и хранения казны Великого Новгорода, все это вместе придавало особенную важность и требовало помощи и благословения свыше Детинцу, называемому часто просто городом.
______________________
* Новг. л., I,68.
** Новг, III, 211.
*** Новг., I,4.
**** Новг. л., I, стр. 18,66.
______________________
За пределами Детинца простирался город Новгород — город в нынешнем смысле слова, разделенный на концы. На Софийской стороне полукружием около Детинца располагались три конца: на юг Людин конец, или Гончарский, на запад — Загородный конец, а на север Неревский. Ближайшая часть города к Детинцу называлась Околоток. На Торговой стороне было два конца: на юг Славенский, на север Плотницкий. Названия концов указывают несколько на древнюю историю города. Так, Славенский, вероятно, был древним местом поселения славян ильменских. Названия Гончарский и Плотницкий указывают на древние занятия жителей гончарным и плотничным ремеслами. Другое название Гончарского конца — Людин, должно, по-видимому, происходить от сословия людей, или людинов, в противоположность боярам и княжеской дружине. В детинцах или градах русских обыкновенно помещались князья, бояре земли и дружины — военная сила, у стен града располагался посад, где жили не входившие в число бояр и дружины и носившие общее название людей, или людинов. Так, должно быть, и в Новгороде, и Людин конец был посадом, в древности примыкавшим к Детинцу. Название Загородного конца показывает, что эта часть вошла в состав Новгорода позже остальных и некогда существовала, не составляя отдел города. С точностью определить, когда именно случилось это включение, нельзя, быть может, в 1116 году, когда летопись сообщает известие, что князь Мстислав распространил пределы Новгорода. Название Неревского конца не ясно, созвучие его с названием реки Наровы побуждало предполагать, не был ли он поселен первоначально выходцами с берегов этой реки, но это предположение не имеет достаточных оснований. Некоторые названия улиц также указывают на их древнее историческое значение. Так Волосова улица в Людине конце напоминает древнее божество Волоса, которому, вероятно, здесь в языческие времена происходило поклонение и где впоследствии поставили церковь Св. Власия, по созвучию имени этого святого с именем языческого божества. Варяжская, иначе Варецкая, улица, в Славенском конце, названа так от близости Варяжского (Немецкого) двора, от построенной на ней римско-католической церкви и, вероятно, оттого, что там жили иноземцы, которых в Новгороде называли общим именем варягов. Особенного внимания заслуживает Прусская улица в Загородном конце, простиравшаяся от Прусских ворот Детинца до Прусских ворот во внешнем вале. Эта улица была местом жительства бояр, стояла как-то особняком в истории города, и нередко на нее обращалась вражда черни изо всего города. Название прусы, которое давалось постоянно обитателям этой улицы, само собою указывает на их первоначальное происхождение. Там-то, вероятно, поселились первые пришельцы прусско-варяжского племени, явившиеся вместе с князьями, и к ним-то должны относиться слова летописца о новгородцах из рода варяжского, принесших в Новгород название Руси (от Варяг бо прозвашася Русью). Их потомки, ославянившись, продолжали, однако ж, долго сознавать свое особое происхождение, носить племенное название своих предков, составлять, в известной степени, самобытную корпорацию в отношении других частей города и, по предковской памяти, проявлять аристократические наклонности, вызывавшие, естественно, столкновения с массою прочего населения.
Федеративный дух, слагавший русские земли на правах самобытности каждой из земель в связи с другими, отпечатлелся резкими чертами на составе Великого Новгорода. Каждый конец в Новгороде, как каждая земля в удельно-вечевой федерации, составлял сам по себе целое, жители назывались кончане: один другого считал ближе, чем жителя соседнего конца, в общественных делах, касавшихся всего Новгорода, каждый конец выражал себя своей корпорацией, во время переговоров с чужеземцами посылал от себя депутатов, следовательно, в делах, касавшихся всего Новгорода, изъявлял свое участие как часть, сознающая свое отдельное существование, внутри имел свое управление, свое делопроизводство, свои собрания. Не только конец, но и улица, составляя часть конца, имела значение самобытной корпорации так, как в русских землях волости, на которые делились земли. Жители улицы носили название уличане, имели свое управление, выбирали своих улицких старост и являлись в общественных делах как члены сознательно признаваемого общества. Таким образом, несколько улиц, будучи каждая в отношении к другим до известной степени самобытным телом, все вместе составляли конец, а все вместе концы составляли Великий Новгород. За неимением источников, мы не можем себе разъяснить, в каком отношении было деление по улицам к делению по сотням.
Торговая сторона, будучи, как показывает ее название, местом торговли, в то же время была местом народоправления. В Славенском конце был Торг — средоточие торговых оборотов, и в нем же место, называемое Ярославовым дворищем (т.е. местом, где некогда существовал Ярославов двор). Здесь в разные времена построено было значительное количество церквей, и между ними стояла вечевая башня со ступенями: на ней висел вечевой колокол, созывавший народ для совещания. Здесь собиралось вече на широком майдане вплоть до берега. В окрестностях этого места были торговые дворы: немецкий, готский и плесковский. Таким образом, Славенский конец, будучи гнездом славянского элемента в Новгороде, был до последних дней центром вечевой и торговой жизни. Из Славенского конца от веча шел через Волхов, прямо в Людин конец, мост, уставленный разными торговыми помещениями.
Весь этот город из пяти концов был окружен земляным валом, а за ним рвом. Известие о копании рва около Софийской стороны встречается в летописи под 1372 годом, когда Новгород, после разорения Торжка тверичами, опасался нашествия тверской силы. Нельзя думать, чтоб это был первый ров: вероятно, он был в это время только возобновлен, а существовал ранее. В 1383 году, когда боялись Димитрия Донского, расширили этот вал более чем на три сажени*. Видно, что новгородцы мало заботились о постоянной поддержке своих укреплений и обращали на них внимание тогда только, когда им угрожало что-нибудь. По линии вала в некоторых местах сделаны были каменные башни, или костры. В 1391 году на обеих сторонах, на Торговой и на Софийской, были поставлены каменные костры при окончании каждой улицы, то есть в тех пунктах, где улицы доходили до вала**. Конечно, в кострах, по крайней мере в некоторых, должны были находиться ворота для выхода в поле. По всей линии сверху вала поставлен был деревянный частокол, называемый острогом. Внешняя сторона вала была во многих местах, отделяясь от вала, окаймлена натуральными протоками. За Неревским концом протекал у самого вала ручей Гзень, он поворачивал к востоку и впадал в Волхов. За Людиным концом было Жидическое озеро, или плесо. Торговая сторона была окаймлена канавою или речкою Копанью, на южной стороне за Славенским концом протекал ручей Жилотуг, сливавшийся с другим протоком, Малым Волховцем. Этот последний в значительном отдалении от вала (на 1 1/2 в[ерсты]) протекая из Волхова в Волхов же, окружал всю Торговую сторону и служил ей защитою. Ближе к валу, за Плотницким концом, протекала речка Витка. Сверх этих ручьев и протоков Федоровский ручей протекал посреди Торговой стороны в Плотницком конце, а может быть, в древности служил ему межею с Славенским. Ручьи Гзень, Витка, Федоровский, Копань, теперь значительные только в половодье, прежде были многоводны. Защищенная природою, Торговая сторона менее нуждалась в искусственных средствах, когда не имела их, по крайней мере до XIV века. В 1335 году часть Славенского конца*** была обнесена каменного стеною от Ильи до Св. Павла.
______________________
* Новг. л., I,93, Н., III, 232.
** Н., IV, 98, Н., III, 233.
*** Новг. л., I, 77.
______________________
В 1386 году Торговая сторона была окопана валом, быть может, это была уже поправка прежнего вала.
Вал, огибавший Новгород на обеих сторонах Волхова, не составлял последней границы городских построек. За валом, на значительное пространство во все стороны, простирались посады, прилегавшие к монастырям, построенным около Новгорода в большом количестве. Они считались не в Новгородской земле, а в самом Новгороде. Определить с точностью черту этого собственно городского пространства — невозможно, но приблизительно можно предположить, что состоящим в городе считалось пространство на Торговой стороне от Николы Липенского до Хутыня, а на Софийской — от Перыня до Пидбы. На запад Мостище, а на восток Ковалеве были крайними посадами. Нельзя также с точностью определить, где и как расположены были эти посады. Окрестности Новгорода болотисты и в сильные разливы покрываются водою, исключая высоких мест, где построены монастыри, а иногда вода достигает до самых их стен. Вероятно, посады строились отрывками на этих более удобных местах, но, может быть, существовали они и там, где теперь трудно предположить строения, потому что во многих таких местах находят деревянные трубы колодцев и бревна, свидетельствующие о жилье. Быть может, древние новгородцы предохраняли себя от затопления, ставя свои избы на столпах, как это делается и теперь в разных местах старой Новгородской земли и что, между прочим, можно видеть в Соснинском погосте близ Волховской станции Николаевской железной дороги.
Надобно принять во внимание и то, что в древности, когда кругом были огромные леса, подгородная почва была не так болотиста, как теперь. Так, под 1255 годом говорится, что новгородцы выстроили полк за Рождеством Христовым в поле, это место (то есть за кладбищенскою церковью), стало быть, тогда было сухо, а теперь оно болотисто. С некоторых сторон город продолжался непрерывно за валом. Так, за валом у Неревского конца был посад Зверинцы. За Людиным и Загородным концами следовали сплошные поселения, расположенные улицами, как это видно из известия о их сожжении в 1386 году. На Торговой стороне за Плотницким концом, к северу, шло непрерывное поселение вплоть до Антониева монастыря. Вправо от него был большой посад, принявший в XV веке уже название конца — Никольский конец. На той же Торговой стороне были посады за валом у Воскресения на Красном поле и у Рождества. Далее — где только был монастырь, там и посад. В 1386 году их сожжено было около города двадцать четыре. Можно с достоверностью искать главнейших посадов: на Софийской стороне — в Раком, в Коломцах, около монастырей Перыня, Юрьева, Аркажа, Пантелеймонова, Благовещенского, Воскресенского, Петра и Павла, Николы Мостищенского, Колмовского, на Торговой стороне — на Липне, на Городище, в Нередицах, близ монастырей Ситицкого, Лятского, Кирилловского, Ковалевского, на Болотове, на Лисьей горке, в Деревяницах и около Хутынского.
Эти посады (из них некоторые по неудобству местности могли ограничиваться несколькими избами), с дворами, рассеянными там и сям, с огородами и садами при дворах, придавали Новгороду вид огромнейшего города, которого части были в разных направлениях разрезаны между собою пустыми местами, протоками, рощами, а во время сильной весенней половоди казались выходящими из широкого озера.

II. Псков

Город Псков расположен на берегу двух рек, Великой и Псковы, впадающей в Великую в самом городе. Ядро города находилось на холме, над рекою Великою, где заложен был Детинец, потом город распространился, и то, что было за Детинцем, называлось Кром, т.е. внешний, кромешний город. Многие полагают, что Детинец и Кром — одно и то же, но это несправедливо, потому что в летописях они явно различаются*. Таким образом, город, состоя из Детинца и Крома, заключался в углу, образуемом Псковою и Великою, а как далеко простирался на противоположную сторону — неизвестно. Собственно Детинец был мал, в нем находилась патрональная церковь Живоначальной Троицы. Первая каменная плитяная стена, чрезвычайно толстая, была построена Довмонтом и теперь еще носит его имя. Город распространился на восток и на юг постепенно, в 1309 году загородные поселения за пределами Крома сделались городом: Борис посадник сделал плитяную стену от Великой реки до Псковы реки**. За пределами этой стены расселялся на восток посад, называемый Полонище, неизвестно, когда он в первый раз вошел в город. Под 1465 годом находится известие, что эта часть города была обведена наскоро только деревянного стеною***. Когда заселился город на другой стороне Псковы — неизвестно. В 1266 году также существовал посад, а в 1383 году является там церковь Космы и Дамиана. Запсковское население соединилось с городом посредством моста, называемого Смердьим, у окончания Крома****, близ церкви Св. Кирилла. Запсковье не было укреплено так крепко, как средина города, потому что уже в 1464 году около всего Запсковья заложили деревянную стену*****. Несколько раз упоминается о построении мостов между Запсковьем и Средним городом — именнов 1388,1435,1456 годах******. Долго река Пскова служила границею собственно города: вдоль нее, на левой стороне прямо против Запсковья, шла стена, сначала дубовая, а потом, в 1375 году, плитяная7*. За пределами Детинца, в Крому было место торговли, так называемое Торговище, которое было в 1308 году вымощено8*. В 1377 году там были поставлены два каменных костра9*. Там собиралось большое вече у подножия башни на Довмонтовой стене близ Св. Троицы, где висел вечевой колокол. Укрепления Пскова несколько раз прибавлялись и поправлялись. Так, в 1401 году прибавили каменную стену к старой стене над Великою рекою, а в 1402 году провели плитяную стену по линии всего города, примыкающей к реке. В 1406 году сделали толще и выше стену около Псковы. Все стены Пскова были усеяны каменными выступами, называемыми персями и кострами: последние были плитяные башни на пряслах, т.е. на продольной линии стены и на персях, т.е. выступах из продольной линии. В кострах или под ними в стене делались ворота. Костры и ворота имели свои особые названия (Кутний костер, Глухой костер, костер на Власьевой Горке, костер Кутекрома, Старый костер, костер на Персях, костер на Незнанове горе, ворота — Великие, Малые, Лужские, Кумины, Сысоевы, Смердьи, Гремячие). Стена была сверху покрыта кровлею, под которою, вероятно, можно было ходить по стенам, а в самых боках стены делались по местам церкви, разные кладовые и погреба.
______________________
* Пск. л., I, 276.
** Пск. л., I, 184.
*** Пск. л., I,229.
**** Пск.л.,I, 222.
***** Пск. л., I, 228.
****** Пск. л., I,194, 209, 217.
7* Пск. л., I,193.
8* Пск.л.,I,184.
9* Пск. л., I,193.
______________________
На другой стороне реки Великой был посад, называемый Завеличье. Он существовал, вероятно, еще в XII веке, ибо тогда был уже построен Спасо-Мирожский монастырь, при Довмонте о нем уже упоминается по случаю нападения немцев*. Под 1348 годом упоминается о существовании жилых домов (хором) на Завеличье**. Впоследствии эта часть Пскова имела важное значение: там стоял немецкий двор и было средоточие иноземной торговли.
______________________
* Пск. л., I,182.
** Пск. л., I,190.
______________________
Весь Псков, как и Новгород, разделялся на концы, имевшие также значение автономическое: каждый пользовался своим управлением, и целый Псков изображал собою соединение концов. Когда отправляли посольство, то брали бояр от концов. Из них упоминается по названиям о шести: Торговый конец, Боловинский конец, Опоцкий конец, Городецкий конец, Острые-Лавицы конец*, Богоявленскийконецна Запсковье**. Но, вероятно, их было десять: под 1485 годом упоминается о посылке из концов десяти бояр***. Так как мы знаем, что их было более пяти, то, следовательно, не могло быть послано по два боярина от конца, следовательно, в это время их было послано по одному, и так, концов было десять. Кроме концов существовало название Лавицы, означавшее также части города: Боловина Лавица, Куклина Лавица, Жабья Лавица на Запсковье, Боркова Лавица, Ропата Лавица в Опоцком конце****. Что такое лавица — это требует археологического исследования.
______________________
* Пск. л., I,217, 218.
** Пск. л., II, 32.
*** Пск. л., II,43.
**** Пск. л., I,214,215, 218.
______________________

ГЛАВА СЕДЬМАЯ
Общественная жизнь и нравы Великого Новгорода и Пскова

I. Сословия

Вся масса жителей Великого Новгорода и Пскова, составляя целое собрание концов и улиц, пользовалась в обширном смысле правами самоуправного государства, она разделялась на сословия, которых границы не были определены строгими юридическими правилами, но возникли из обстоятельств и течения жизни, изменялись и зависели от своенравного хода свободы. В обширном смысле, жители делились на духовных и мирских: между теми и другими проводилась строгая черта. Сами же миряне составляют существенный подел на старейших и молодчих, первые назывались также вящшие люди, передние люди, большие люди, последние назывались также меньшие люди, черные люди. При более разнообразных условиях общественной жизни являлись более дробные поделы, и в Новегороде обозначались следующие названия сословий: огнищане, гридьба, княжеские дворяне, посадники, бояре, дети боярские, купцы, житые люди, земцы и собственно черные люди: смерды и холопи. Название дворян и гридьбы давалось только свите князя, люди, носившие это название, не принадлежали к новгородскому гражданству, не жили в городе, но пребывали на Городище. Название огнищан является только в ранние века и уже после XII века не упоминается. Погодин считает это название однозначительным со словом житые люди и полагает, что огнищанами назывались хозяева дворов, т.е. люди, имеющие свой очаг, свое огнище. Но правдоподобнее кажется другое объяснение — именно то, что огнищане значит то же, что и княжеские дворяне. Это мнение подтверждается тем, что употребленное в одной статье ‘Русской Правды’ слово огнищанин, в другой, соответствующей и равнозначительной, заменено словом: княжь-муж*, а равно и тем, что в той же ‘Русской Правде’ об огнищанах говорится зауряд с должностными лицами при княжеском дворе**, наконец, в пользу такого толкования говорит и то, что вира за убийство огнищанина положена самая высокая — 80 гривен, следовательно, он принадлежал, по юридическим понятиям, к высшему сословию, каким должны быть составлявшие княжескую дружину и двор. Слово огнищане, по всему видно, происходит от слова огнище, но тут разумелось не собственное огнище хозяина, а огнище княжеское, княжеский двор. Огнищане и гриди (приспешники, литовское greitis посылались в пригороды для защиты их как военное сословие. Так, в 1234 году в Русе являются огнищане вместе с гридьбою***). Вся остальная масса княжеских слуг носила в Новгороде и Пскове название шестники, иначе сестники. Это название давалось и вообще русским иноземцам, проживавшим в Новгороде и Пскове****.
______________________
* См. Калачова. Текст ‘Русской Правды’, стр. 3 — 5. По Академическому списку читается: Аще оубьют огнищанина в обидо, то платити зань 80 гривен оубийцы (18). По Троицкому списку: Аще кто оубиеть княжа мужа в разбои и головника не ищють, то виревную платити в чьеи верви голова лежить, то 80 гривен (2).
** В статье 18 Академического списка вслед за огнищанином говорится: а в подъездном княжи 80 гривен. В статье 32 того же списка: а в огнищанине и в тивунице и в мечнице…
*** Н., IV, 30.
**** Пск. л., I, 253.
______________________
За исключением этих сословных названий, которые принадлежали исключительно княжеской дружине, все прочие составляли новгородский и псковской народ. И в Новгороде, как в остальных землях Руси, важное значение имело владение землею, здесь также стоит на первом плане сословие бояр, т.е. землевладельцев. Кто владеет поземельною собственностью, тот, естественно, есть прямой участник управления всею землею. От этого землевладелец приобретал преимущество пред теми, кто не был поземельным собственником. Землевладение само по себе имеет то свойство, что способствует развитию родового аристократического начала. Отец передает землю сыну: постоянство владения в одном и том же роде подкрепляет и поддерживает в этом роде сознание своего достоинства, землевладение порождает власть над рабочими, в каких бы правах и отношениях ни находился рабочий к землевладельцу, он всегда ниже последнего, всегда от него зависит. Привычка властвования, понятие о превосходстве своего происхождения, укореняется в детях и внуках. Поддержке значения боярских семейств в Новгороде должны были способствовать брачные связи с князьями Рюрикова дома. Если, с одной стороны, князья, роднясь с семьями, стоявшими по правам зауряд со всею массою народа, ослабляли понятие об исключительном превосходстве и чистоте своего рода и тем самым не могли удержать за собою того царственного значения, которое бы ставило всех принадлежащих к их роду выше обыкновенных смертных, то, с другой, боярские семьи, породнившись с княжескими, должны были приобретать особое значение в народном понятии, так должно было быть, пока в глазах народа княжеский род не потерял своего исключительного права доставлять из себя верховных правителей народу. По мере неизбежного влияния землевладельцев на общественные дела достоинство боярское, не отрываясь от значения землевладельцев, соединилось с понятием влияния на дела, а потому боярин был вообще тот, кто, независимо от своего поземельного владения, по уму, по ловкости и умению становился в кружке народных советников и правителей. Должностное лицо, по своей обязанности пользуясь уважением народа, уже принадлежало к боярскому сословию. Значение в народе не приобреталось исключительно по родовому землевладению, земля в новгородском крае не была главным источником экономических сил и не могла доставить сама по себе средств к возвышению. Богатство, а вместе с ним, при уме, и значение приобретались и торговлею, и промыслами, итак, в кружок бояр, людей влиятельных, поступали разбогатевшие купцы, да и такие бояре, которые были по происхождению богатыми землевладельцами, занимались торговлей, средством к обогащению и возвышению служила также война: легко мог подыматься и становиться в ряду влиятельных людей человек военный, приобретавший храбростью славу и добычу. Такие лица делались боярами, но все-таки, приобретая землю в собственность, боярство без имений было невозможно, потому что если б человек безземельный достиг влияния и значения, то Великий Новгород подарил бы ему землю: по тогдашним понятиям, тот, кто владел большим размером поземельной собственности в какой-нибудь русской земле, тем самым имел более права участвовать в делах этой земли. В таком смысле влиятельных и богатых граждан-землевладельцев бояре составляли, вместе с старыми посадниками, совет, около двух важнейших правительственных лиц — посадника и тысячского. Иноземцы, имевшие дела с Новгородом, называют их господами (Неггеп). Как составлялся этот совет бояр — мы не имеем сведений. Знаем только, что бояре эти отправлялись для заключения договоров, призвания князей, рядились с князьями от всего Новгорода, начальствовали войсками, распоряжались постройкою городов. Из бояр выбирали также посадников и тысячских. Оттого можно заметить, что достоинства эти доставались детям и внукам тех, которые были облечены ими. Как землевладельцы и вместе богатые и влиятельные люди, существовали особые местные бояре во всех краях Новгородской земли. Были бояре ладожские, водские, русские (из Русы), новоторжские, лужские (из Луги), ижорские, двинские. По своим правам они не выходили из сословия бояр Великого Новгорода, вообще богатые бояре, владевшие землями разом в нескольких землях новгородских, принадлежали тем самым в одно и то же время к разрядам различных местных бояр. Но случалось, что те, которые имели земли в одном только краю и притом отдаленном и постоянно проживали в этом краю, отстранялись от дел всего Великого Новгорода и держались за свои местные интересы, которые, не сходясь почему-нибудь с требованиями, заявляемыми в Новгороде, доводили их наконец до столкновения с новгородским правительством.
Из боярского сословия стали выделяться вперед лица, которые прежде имели должности посадских и тысячских и оставили их. В древности этого отличия не существовало: избранный посадник терял свою должность тогда только, когда оказывался недостойным, если же умел угодить народу, то оставался в ней до смерти, но мало-помалу вошло в обычай, что посадники и тысячские переменялись часто и за смененными посадниками удерживалось название их должностей, с прибавлением эпитета старый: старые посадники, старые тысячские, а часто и без этого эпитета. Вероятно, это делалось с желанием оставить при смененных посадниках честь — во свидетельство того, что они сменены не по винам своим. Первый раз о нескольких посадниках упоминается при Договорной грамоте 1317 года, где приложено одиннадцать печатей, из которых четыре посадничих, а три тысячских*. Потом, в 1372 году, упоминаются носящие титул посадника, кроме степенного, о котором там же говорится**. По мере того как выборы посадников степенных стали чаще, носивших звание посадников становилось больше. К ним, без сомнения, причислялись и те, которые посадничали в пригородах и сложили свое звание. Таким образом, составилось как бы сословие посадников. Ни из чего не видно, чтобы они в сущности отличались от бояр какими-нибудь правами, продолжая принадлежать к боярскому сословию, они образовали в нем как бы почетный класс, и в грамотах при исчислении сословий новгородских*** упоминаются прежде бояре. Им, как людям более других опытным, поручали те обязанности, которые обыкновенно давались боярам. Так, например, было в обычае для заключения договоров посылать по пяти человек бояр и по пяти человек житых от каждого конца города: в таких случаях из бояр выбирали преимущественно старых посадников****, а иногда старых тысячских, вместе со старыми посадниками*****.
______________________
* Собр. госуд. гр., I, 17.
** В грамоте договорной Димитрия Ивановича. А. Э., I,4.
*** Напр., господину посаднику Великого Новгорода, степенному Ивану Лукичу и старым посадникам, господину тысячскому Великого Новагорода и старым тысячским Трифону Юрьевичю, и старым тысячским и бояром, и житым людем, и купцем, и черным людем, и всему господину, Государю Великому Новугороду. А. Э., I,47.
**** А. Э., I, 66.
***** А. Э., I, 42, 43.
______________________
Лица, которых ум и обстоятельства выдвигали на первый план и которым народ поручал управление, передавали своим детям дань уважения, каким сами пользовались. Таковы были по духу народа и времени понятия о родственной чести. Сын посадника сознавал свое происхождение и гордился им. Таким образом, возник как бы особый класс в народной массе — детей посад-ничих и тысячских. Пользуясь уважением массы к своим родителям, они смелее говорили с народом, смелее изъявляли свои домогательства. Название — сын посадничий — показывает, что народ признавал такое лицо достойным особой чести именно по его происхождению от лица, занимавшего должность. Это уважение, конечно, содействовало тому, что сыновья посадничьи и сыновья тысячских являются предводителями войска и встречаются в числе бояр, на челе значительных посольств*.
______________________
* Новг. л., I, 75.
______________________
Как от посадников возник особый класс сыновей посадничих, так от бояр возник особый класс детей боярских. Со званием боярина соединялись, как мы сказали, владение землею, богатство и влияние на управление. Если бы родовое начало не подрывалось в народе другими, противными понятиями, то боярство сделалось бы званием наследственным и оставалось бы только в известных родах. Но родовое начало не достигло в народных понятиях такого значения. Масса всего народа, в том числе и черного, имела верховную власть, значение боярства зависело от нее: боярин был боярином, пока народу было угодно, поэтому, в смысле человека влиятельного, боярство могло и не переходить на потомство, если народ этого не захочет, могло оно не переходить и по владению землею, то есть можно было владеть землею и не быть боярином, хотя бы предки и находились в числе бояр, можно было, наконец, происходя от предков боярского звания, не владеть вовсе землею. Хотя первоначально боярин означал владельца земли, но по мере того, как другие отрасли, а не одно владение землею, становились источником богатства, а вместе с ним и влияния и силы, неизбежно стало, что владелец земли был боярином тогда только, когда его владение было значительно и велико, или же, когда оно было только дополнительным, а не главным признаком силы и значения. Новгородцы любили делиться, как это показывают их старые духовные*. С разветвлением боярских родов, при дележе имений, все члены боярского рода не могли в равной степени быть богатыми, потомки владельцев многоземельных и доходных имений делились с небогатыми собственниками, сами лично не приобретали для себя иными путями влияния и силы, а следовательно, не могли быть боярами. Наконец, так как влияние на дела зависело от народа, то случалось, что бояре при материальных средствах теряли это влияние и потому уже никак не могли передать детям своего почета. Таким образом, от разных причин дети и потомки бояр не могли быть боярами, т.е. богатыми и влиятельными, — родовая честь их ограничивалась сознанием, что они происходят от тех, которые были боярами. Примирение родового начала с началом личной свободы и правом верховной власти за народною массою произвело сословие детей боярских. Это уже не были только дети бояр-родителей, но и внуки, и правнуки их во всех разветвлениях носили такое название. Эти дети боярские были незначительные землевладельцы, помещики, и составляли обыкновенно Новгородское военное ополчение. Первый раз являются дети боярские под 1259 годом** и затем в 1364-м***, с тех пор имя это попадается чаще и чаще, и почти всегда в служебных отношениях. Если сопоставить то положение, в каком являются дети боярские впоследствии по всей Русской земле, именно как помещики, владеющие землею с обязанностью служить за наделенный им участок, — с тем положением, какое они занимали в Новгороде ранее, то кажется правдоподобным, что в Великом Новгороде раздавали этим детям боярским земли с такою же обязанностью, как это делалось в прочих краях Руси. По крайней мере, когда Иван III завоевал Новгород, то нашел в земле Новгородской детей боярских — владельцев новгородских земель, которых переселил в Московию, а оттуда вывел в Новгородскую волость таких же, взамен выведенных**** Известно, что Новгород отдавал князьям свои земли в кормленье, т.е. в управление и пользование, с оставлением за собою полного права собственности. Слово кормление встречается первый раз в XIV веке, а самый факт — в XIII. Это побуждает предполагать, что задолго до падения новгородской независимости таким же образом раздавались земли не одним князьям.
______________________
* Акт. Юрид., 273.
** Новг. л., I, 57.
** Новг. л., IV, 65.
*** Татищ., V,80.
______________________
Торговый класс обозначается в Новгороде сословным названием купцов. Это не было сословие в том значении, как мы привыкли понимать это слово, т.е. с особыми гражданскими правами.
В Новгороде это было занятие, доступное по праву для всех. Из массы торговцев по достоинству, которое измерялось в глазах народа богатством и широтою торговых оборотов, выделялись гости, или добрые купцы. Кроме новгородских купцов, были местные, жившие в пригородах и волостях: напр., обонежские, русские, ладожские. В самом городе они различались по предметам их торговли: напр., купцы-прасолы, торгующие съестным, купцы-суконники и пр. Торговля, важнейшее занятие Новгорода, естественно делала купцов влиятельными, значительными людьми. И они являются участниками государственных дел, напр. при заключении договора с немцами в Изборске в 1391 году. Иногда они участвовали в сражениях*. Купцы в Новгороде разделялись на сотни, во Пскове — на ряды и выбирали между собою старост для управления своими торговыми делами.
______________________
* Новг. л., I,71.
______________________
Житыми людьми назывались собственно те, которые имели свои дворы и оседлость в городе в концах. Боярин и купец могли не иметь своего двора в Новгороде и быть участниками новгородского гражданства — первый как землевладелец и человек, приобретший влияние, второй — как торговец в Новгородской земле, и тот и другой могли иметь оседлость не в Новгороде, а где-нибудь в пригороде или в волости. Здесь представляется недоразумение, неразрешаемое при наших сведениях: были ли в числе житых людей бояре, имевшие дома в Новгороде, или тут были только разные мастера и ремесленники-хозяева и вообще такие домовладельцы, которые не могли считаться ни между боярами, ни между купцами, — кажется, было последнее. Житые, отдельно от бояр и купцов, как сословие являются в политических делах, депутациях, договорах, когда от каждого конца частей города посылались депутаты и говорилось, что они посылаются от житых людей. Нет указаний на то, назывались ли житыми людьми те хозяева, которые имели свои дома в пригородах.
Затем, вся масса остального свободного населения носила название черных людей. Они не были отнюдь каким-нибудь заключенным в себе сословием. К черным людям принадлежал не тот, кто обязан был к этому какими-нибудь правами рождения. Прежде богатый купец, когда имущество его погибало от пожара или от военной невзгоды, делаясь поневоле поденщиком, поступал тем самым в массу черных людей. Равным образом, при счастии и ловкости, бедный поденщик не лишен был права возвышаться и быть житым человеком и даже боярином. К черным людям собственно в Новгороде должны были принадлежать ремесленники-нехозяева, не имевшие своих домов и хозяйств и служившие хозяевам из платы. Таковы были рабочие-плотники: ремесло древнее, оно всегда поддерживалось частыми пожарами, после которых надобно было возобновлять постройки. Значительное количество построек каменных церквей должно было образовать класс каменщиков. Действительно, о каменщиках мы находим упоминание под 1433 годом, когда новгородские каменщики работали, вместе с немецкими, церковь*. Даже в позднейшее время, в московский период русской истории, Новгород славился своими каменщиками, ремесло это преемственно перешло к московским поселенцам, заменившим старое население. Распространено было издавна в Новгороде гончарное ремесло, как это показывает название Гончарского конца. Вероятно, этого рода произведения служили для сбыта в другие русские земли. Частые войны, необходимость каждому носить оружие должны были образовать класс кузнецов и слесарей, вместе с тем в Новгороде занимались деланием металлических сосудов (котельники, 1216 г.). Были серебряных дел мастера — ливцы, обычай окладывать иконы, щеголять серебряными сосудами поддерживал это ремесло. Такого рода мастера делали и монеты. Множество церквей, набожность, требовавшая в каждом доме икону, образовали класс иконников, впоследствии в Москву они прибывали из Новгорода. Из другого рода ремесленников упоминаются опонишники — мастера одежд и разных покровов, кожевники, обрабатывавшие туземные кожи для отсылки за границу. Из промыслов очень был распространен рыболовный, им занято было много рук в Новгороде, на Волхове и на Ильмене (рыбники). Город лежит близ реки, в окрестностях многоводие, от того образовался многочисленный класс лодочников и перевозчиков. Число их должно было увеличиваться весною, когда сообщение с посадами и монастырями могло совершаться только водою. Хозяева лодок нанимали порученников или наймитов, принадлежавших к черным людям. Последний разряд черного народа были работники или наймиты, служившие у богатых и не имевшие определенного труда. Должно думать, что в старом Новгороде существовали какие-нибудь правила для того, чтобы известное лицо помещаемо было в том или другом разряде, и делались переписи — иначе бы не могло существовать и отделов, Земледельческое население носило общее название сельнян. Некоторые из них имели свои собственные участки и назывались земцы или своеземцы. Другие жили на землях Великого Новгорода, платя поземельную дань Новгороду или его кормленникам, другие — на владычних и церковных, третьи — на боярских или вообще на землях частных собственников, которыми быть могли житые люди, купцы, дети боярские. Эти, не имеющие собственной земли, носили общее название смерды. Они были свободные люди и имели право, по условиям, жить на чужих землях, оставлять их и переходить к другим землевладельцам, но, по известиям, сохраненным некоторыми благочестивыми отцами в поучениях, часто терпели насилия от сильных и богатых. В XV веке их состояние сделалось гораздо зависимее, так что в договоре с Казимиром** постановлено не принимать веры жалобам смердов наравне с рабами. Их отношения к владельцам состояли иногда в плате, чаще в уступке им части натуральных произведений за труд, смотря по условиям времени и местности. В одних местах, как, напр., в псковских волостях, они назывались изорники, т.е. нанимавшие землю у владельца и платившие за нее покруту (условие), в некоторых новгородских краях они назывались поземщики, и платили за земли позем, в других они были половники, т.е. получавшие половину произведений, эта форма была самая обыкновенная, в других местах — третники, дававшие треть собираемых произведений, и четники, дававшие четверть собранного количества. Так же точно владевшие огородами давали их рабочим на таких же условиях, а промышленники тем же способом отдавали свои рыбные ловли. Отказ со стороны владельца земледельцу в псковской судной грамоте называется отрок. В этом памятнике постановляется правилом, чтоб отрок давался раз в год — на Филиппово заговенье, это совпадает с Юрьевым днем, принятым во всей Руси в древности для перехода землевладельцев от одного владельца земли к другому. Но был еще обычай у бояр отдавать свои земли и угодья в кормленье другим, так точно, как и Великий Новгород, не лишаясь права собственности над своими землями, отдавал их в кормленье. Кормленнику передавались грамоты на владение, но он не имел права отчуждать имения самовольно. Во владычних и монастырских имениях управляли поставленные от властей заказчики подъездники, или посельские, в имениях боярских, если сам хозяин не занимался управлением на месте, были посельские и ключники: обязанностью их был сбор доходов владельца. Эти посельские и ключники пользовались, собственно для себя, особым установленным доходом, называемым ключничьим доходом. Вообще доходы получались деньгами и произведениями, иногда же тем и другим. Иногда часть дохода платилась деньгами, другая часть хлебом, который считался коробьями, а третья часть — разными другими предметами хозяйства, это называлось мелким доходом: к нему относилось определенное количество сыра, масла, в ставцах льна, считаемого пятками и горстями, яиц — сотнями и десятками. В Псковской земле существовали подсуседники, вероятно также люди, которые но положению своему примыкали к богатому человеку и составляли что-то среднее между вольным и рабом, потому что в отношении к ним господин назывался государем.
______________________
* Новг. л., IV, 121.
** Ак. Арх. эксп., I,64.
______________________
Самый последний класс, отличный от всех предыдущих по правам, были холопы, или рабы. Они были чужды всех прав. Начиная от ранней, известной нам, договорной грамоты 1270 года* до позднейшей с Казимиром, постоянное желание новгородского правительства было держать их в безусловной зависимости от господ. Холоп не мог найти управы на господина, в договорных грамотах с князьями писалось: а холоп или роба начнет водити на господу, тому веры не яти. Они лишены были права свидетельствовать на суде против свободного человека, но могли быть свидетелями против своего брата-холопа. Холопы в земле Великого Новгорода были владычние, монастырские, боярские, житейские (житых людей), купецкие, они назывались одерноватыми людьми, и акт, по которому господин владел холопом, назывался одерноватою грамотою. Холоп или сам на себя давал одерноватую грамоту, или был продаваем прежним господином. Число этих одерноватых людей увеличивалось тогда, как Великий Новгород постигало какое-нибудь народное бедствие: например, пожар или голод, пришедши в нищету, из-за куска хлеба бедняки отдавали себя в рабство, а иногда родители таким образом продавали своих детей**. Брак не влек за собою поступления в рабство. В духовной XIV века*** завещатель пересчитывает своих рабов, указывает о некоторых, что они сами в числе одерноватой челяди, но жены их и дочери свободны, из этого видно, что рабство не простиралось также на детей того пола, к которому принадлежит свободное лицо, состоящее в браке с несвободным. От одерноватых отличались закладчики, которые поступали во временное порабощение за занятые деньги: они служили вместо росту. Это то же, что впоследствии в Московщине называлось кабальные, хотя неизвестно, в подобном ли образе жизни находились они в Новгороде, как в Москве. В бедственные времена многие шли в закладники за князей, и Великий Новгород старался не допускать этого и в договорах своих поставлял, что ни князь, ни его бояре не имеют права брать закладников в Новгородской земле****. Число закладников увеличивалось во время войн с московскими великими князьями, вообще с Восточною Русью, тогда бедные люди, чтоб избежать разорения, спешили признавать власть сильных неприятелей и закладывались за них. Церковь всегда не благоволила к рабству. Еще в XII веке в ‘Вопросах Кирика’ иеромонах спрашивал у владыки: ‘Что, если пустить на свободу?’
______________________
* Собр. госуд. гр., I, 3.
** Новг. л., I,47.
*** А. Ю., стр. 428-430.
**** Собр. госуд. гр., 1,20.
______________________
— Здесь нет такого обычая, — отвечал владыка, — а хорошо и чужого человека выкупить, чтоб и другие поучались*.
______________________
* А лепше иного человека выкупити, абыся и другая на том казнила. Пам. Р. Словесн., 187.
______________________
Следовательно, с одной стороны, рабство не одобрялось церковью, с другой — народ неудобно поддавался ее поучениям. Об этом неблаговолении к рабству в тех же ‘Вопросах’ встречается, что самое душегубство, совершенное рабом, не вменяется в грех, и если господин бил паробка своего за воровство, то это не препятствует даже к поставлению во священники последнего. Но христианские понятия, укрепившись в народе, смягчили его нравы впоследствии, и в Новгородской земле, как вообще на Руси, существовал благочестивый обычай — перед смертью отпускать всех рабов своих*.
______________________
* Ак. Юр., 430.
______________________

II. Вече

Вся автономия Великого Новгорода опиралась на вече — народном собрании. По старым русским понятиям, вече, в обширном значении, не было чем-нибудь определенным, юридическим, под этим названием вообще разумелось народное сходбище, и потому вечем называлось и такое сходбище, которое с нашей точки зрения может назваться законным, то есть правосознательное собрание народа, рассуждающего о своих делах, и такое, которое выделяется из прочей массы народа, кружок, иногда и в противоречии с общею волею народа — мятежный скоп. Так, в Киевской летописи под 1169 годом записано, что новгородцы начали веча деяти по дворам тайно на князя своего*. В Новгородской летописи назван вечем заговор недовольного кружка черни против архимандрита Есипа**. В этом смысле и сходбище военной рати на поле войны также называлось вече***. Когда случались разноголосицы в Новгороде и разом возникали противные друг другу собрания народа, каждое из них равным образом называлось вече. Так, в 1342 году составилось два сборища, враждебные одно другому, — одно на Ярославовом дворе, другое на Софийском, и оба назывались вечами****. То же в 1384 году, по поводу спора о князе Патрикии: одно вече собралось, по обычаю, на Ярославовом дворе, другое — на Софийской стороне***** то же повторилось по поводу посадника Есипа Захарьина в 1388 году, когда Софийская сторона была против посадника, а Торговая за него******. При такой неопределенности значения вече не мудрено, что тогда, как единодержавный порядок стал брать верх, понятие о вече переходило в понятие о мятеже, и слово вечники в Москве стало значить то же, что буяны, разбойники. Но при неопределенности общего значения слова вече существовало, однако, в Новгороде, отдельно от всякого веча, большое вече, т.е. полное законное собрание, и оно-то юридически составляло верх законной власти и правления Великого Новгорода. К сожалению, подробностей, относящихся к его существованию, так мало, что многие важнейшие вопросы остаются пока неразрешенными. Право собрания большого веча представляет ту же неопределенность. Это право не принадлежало только сановникам, облеченным властью или правительственною обязанностью. Созвать вече — значило представить дело на обсуждение народа, и потому всякий, кто считал себя вправе говорить пред народом, мог и созвать вече. Удар в вечевой колокол был знаком, что есть требование народного голоса. Случалось, созывал вече князь, но это не по какому-нибудь особенно признанному за ним праву, а потому, что князь, как правитель, естественно имеет и поводы, и необходимость говорить с народом. Вероятно, веча собирались и посадниками, которые, будучи предводителями, находились в необходимости советоваться с народом. Неизвестно, существовали ли какие-нибудь правила, чтобы не допускать неправильных сзывов веча, могли не существовать вовсе, предполагалось, что с таким делом шутить было опасно, и следовательно, всякий побоялся бы беспокоить напрасно весь народ. Случалось, однако, что смельчаки, надеясь на подобранную заранее партию, созывали вече и, поддерживаемые своими сторонниками, проводили свои планы — низвергали власти, устанавливали иные7*. Таких называли коромольниками. Таким-то образом созывались веча тогда, когда восставшая толпа, по наущению умевших ее возбудить, ниспровергала власти и преследовала партии, к которым была нерасположена.
______________________
* Полн. собр. лет., II, 97.
** Наважением диаволим сташа простаа чадь на архимандрита Есипа, и сътвориша вече (Новг, I, 78).
*** Под 1228 годом говорится: стоявъше в Неве неколико днии, створиша вече, и хотеша убити Судимира (Новг. л., I,42).
**** Новг, л., I, 82.
***** Новг. л., I,93.
****** Новг. л., I,94.
7* Новг. л., I,76.
______________________
Вече устанавливало приговоры по управлению, договоры с князьями и с иностранными землями, объявляло войны, заключало мир, призывало князей, избирало владык, делало распоряжения о сборе войска и охранении страны, уступало в собственность или в кормленье земли, определяло торговые права и качество монеты, иногда ставило миром церкви и монастыри, установляло правила и законы — было таким образом законодательною властью, а вместе с тем являлось судебного, особенно в делах, касающихся нарушения общественных прав. Относительно права участия на вече и порядка собрания нет таких подробных сведений, которые бы могли дать об этом ясное понятие. Все граждане, как богатые, так и бедные, как бояре, так и черные люди, имели право быть на вече деятельными членами. Цензов не существовало. Но только ли одни новгородцы, жители города, или всей Новгородской земли, могли участвовать на вече — не вполне известно, из классов народных, упоминаемых в грамотах, видно, что там участвовали посадники, бояре, купцы, житые и черные люди. Оставляем в стороне посадников: они могли участвовать потому, что были прежде сановниками, — тут ясно само собою. Бояре-землевладельцы были, сами собою, уже представители не города, а всей земли, боярин мог жить в своем имении где-нибудь на Води или на Двине и приехать оттуда подавать голос на вече. Отход из Новгорода в Новгородскую землю не лишал права гражданства: мы видим пример, что, отошедши на Вагу, Онисифор Лукич был после воеводою и посадником*. Жившие на Двине, в отдаленной земле бояре назывались все-таки новгородцами, и были между ними дети посадников, сохранявшие это наименование**. Точно так же и купцы составляли класс по занятию, а не по месту жительства и, следовательно, могли проживать не в Новгороде, а в пригороде и также подавать голос, так точно мы и встречаем купцов, называемых новгородцами, но которые проживали в Торжке и в Русе, — потому что там строили церкви. Житые люди участвовали на вече как жители концов, потому что при отправке посольств обыкновенно выбирались житые люди от концов (хотя, впрочем, есть примеры, что и бояре от концов выбирались). Что касается до черных людей, то участие их несомненно, но как оно совершалось — неизвестно: те ли участвовали, кто был в городе, или из волостей присылали как-нибудь выборных. Неизвестно, в какой степени, и когда, и как участвовали в новгородском вече пригороды и волости. Есть указания, что вместе с новгородцами участвовали в решении дел и пригородные жители, напр., когда Всеволода изгоняли, то призывали псковичей и ладожан***. В 1270 году совокупилась в Новгороде, — говорит летописец, — вся Новгородская волость: ладожане, корела, ижора, вожане, плесковичи****. Когда пригорожане были недовольны князем Патрикием, то сошлись в Новгороде и подняли на себя половину города*****. Эти неясные указания не позволяют сделать заключения, что пригороды постоянно участвовали на вече корпоративно, но несомненно, что жившие в пригородах могли участвовать как новгородцы, а не как пригорожане. Неизвестно, был ли какой-нибудь способ поверки приходивших на вече для предупреждения прихода тех, которые права на это не имели. Едва ли был. Место отправления собраний на воздухе и способ сзыва звоном колокола заставляют предполагать неудобство к этому, притом же, когда веча собираемы были частными людьми, там уже не могло быть поверки. Итак, естественно, что масса решала дело. Неизвестно, был ли какой способ сбора голосов или дело решалось par acclamation. Судя по чертам описания последнего веча во Пскове, возвышение, куда вели ступени, служило трибуною. С него говорили к народу. Оно находилось у вечевой башни, в ней помещалась вечевая изба, т.е. канцелярия веча. Решение веча называлось приговором и записывалось в грамоту: для этого существовала должность вечного дьяка (секретаря). К грамоте прикладывалась печать.
______________________
* Новг. л., I, 82, 84, 85.
** Новг. л., I,107.
*** Новг, I, 7.
**** Новг.,I, 62.
***** Новг, I, 93.
______________________
Печати были свинцовые и привешивались к грамотам снурками. Едва ли существовали постоянно одинакие печати для веча. На договорной грамоте с тверским великим князем Борисом, XV века, две печати, на одной надпись: печать новгородская, а на оборотной стороне изображение животного, похожего на лошадь, на другой печати надпись: печать Великого Новагорода, а на оборотной стороне ее изображение животного, которое, как кажется, хотели изобразить львом. На разных грамотах по нескольку печатей разных: иногда владычняя, иногда посадников и тысячских. На грамоте 1317 года число печатей простирается до одиннадцати. В старину грамоты писались с именем того князя, который на ту пору княжил в Новгороде. Но с тех пор, как Новгород признал над собою верховное первенство великого князя, вечевые грамоты писались без имени князя — от имени степенного посадника, тысячского, бояр, житых и черных людей и всего Великого Новагорода, а иногда с приписью в начале благословения владыки. Выше было рассказано, как великие князья в XII веке претендовали за такое отсутствие своего имени в грамотах. Независимо от большого веча, каждый конец должен был иметь свое частное вече: это видно из того, что концы писали свои грамоты, имели свои печати, в случае недоразумения переговаривались друг с другом: это было бы невозможно без собраний. Обыкновенно большое вече сбиралось на Торговой стороне, на Ярославовом дворище, но также — на Софийской у Св. Софии, особенно когда дело шло об избрании владыки или вообще о делах церковных, часто пред таким вечем собиралось предварительное вече на Ярославовом дворище*. Должно быть, вечевой звон имел что-нибудь особое, почему можно было узнать его среди множества колоколов: колокол висел на Ярославовом дворе, на башне, когда вече собиралось на Софийском дворе, Детинце, созывали вече звоном софийского большого колокола.
______________________
* Новг. л., I, 93-94, 105-106.
______________________
Во Пскове большое вече имело те же основания, как и новгородское. Оно собиралось в Крому близ Детинца. Вечевой колокол висел на башне у Св. Троицы.

III. Должностные лица

Кроме князя, два лица были главными административными распорядителями в Новгороде: посадник и тысячский, их имена стоят впереди в грамотах, они представляли в себе собирательную и исполнительную силу Великого Новгорода. Слово посадник известно было во всей Русской земле и не составляло исключительного достояния Великого Новгорода. В других землях посадник является лицом, имеющим значение княжеского наместника: случалось, что князь, принимая город и край под свою власть, удерживал его за собою тем, что сажал там посадника. Так, Владимир Мономах сажал своих посадников по Дунаю. В городе Владимире-на-Волыни Святополк, захвативший этот город от князя Давида Игоревича, посадил своего посадника Василя. Когда Мстислав Изяславич занял Торческ, то посадил там посадника. Слово посад на южнорусском языке означает возведение в сан, дарование власти. Так, в южнорусских свадебных церемониях, которые носят живой образец удельного склада, новобрачный с невестою, в знак почести, и сажается на посад. Слово посадник на юге и на севере могло иметь различное происхождение, на севере оно, быть может, находится в теснейшей связи с названием посад, означавшим вообще жилое место. В Новгороде и Пскове — не так как на юге — посадник был правитель, выбранный народом, а не назначенный князем: здесь слово посадник могло означать лицо, управлявшее посадом. Тогда, быть может, под теми посадниками, о которых говорится, что их отправлял киевский князь в Новгород, скорее следует разуметь наместников — посадников в южнорусском значении, а не в северно-русском. Но посадники новгородские существовали независимо от тех, которых южные летописи именовали посадниками. Так, Ярослав князь был в Новгороде* и в его пребывание лично находился там посадник, тогда как в других землях, где посадник означал княжеского наместника, коль скоро находился князь, посадника при нем не было.
______________________
* П. Собр. Р. Л, I, 56.
______________________
До окончания свободы новгородской всегда был один только посадник. Из того, что в летописях в последние два столетия (XIV и XV) стали упоминаться несколько посадников разом, заключали, что число посадников увеличилось: вместо одного стало два, потом пять, наконец десять. Но здесь недоразумение. Только пред концом независимости упоминается о существовании и особого владычнего посадника*. Посадник в Новгороде всегда был один. В древности посадники избирались на неопределенное время, смена посадника была некоторым образом наказание. Так, в 1243 году умерший в посаднической должности был в ней тринадцать лет**. Впоследствии стали чаще сменять посадников, так что, по свидетельству Ляннуа, посещавшего Новгород в начале XV века, каждый год происходил выбор. Посадник, оставляя должность, не лишался ее имени. Еще в XIII веке, под 1257 годом, говорится о смерти Анания, бывшего прежде посадником, и он носит это название, между тем назад тому был третий год, как он лишился самой должности. В 1417 году Юрий Онцифорович назван посадником, хотя он был перед тем более года нем и, конечно, не мог исправлять должности. В ином месте человек, уже удалившийся в монастырь, назван посадником только потому, что прежде посадничал. Таким образом, название посадника, прежде означавшее исключительно правителя, стало, как уже было объяснено, означать особое сословие или класс. О единстве посадника правительствующего говорит ясно то, что всегда и в тех случаях, когда упоминается о многих посадниках в одно и то же время, является такое лицо, которое, называясь посадником, действительно управляет Великим Новгородом, например, бывшие посадники и тысячские сопровождают в 1416 году владыку, поехавшего к митрополиту на посвящение в Москву, а посадник с тысячским, действительно управлявшие, встречают по их возвращении***. Грамоты всегда писались от имени одного посадника и тысячского, а не многих. Когда упоминается о каком-нибудь событии, то для объяснения, когда оно совершилось, приводится имя правившего тогда посадника, так точно, как в Риме это делалось по имени консулов. Посадник правительствующий назывался степенный.
______________________
* А. Э., I,70.
** Новг. л., I, 54.
*** Новг. л., I,106.
______________________
Во Пскове в XV веке было два степенных посадника. Но в XIII, XIV и первой половине XV не видно двух степенных посадников разом, напротив, один посадник указывается как один правитель для означения времени, вместе с князем, в таких выражениях: при ‘псковском князе (таком-то), при посаднике (таком-то)’*.
______________________
* Пск. л., I,193.
______________________
С конца XIV века являются и во Пскове, как в Новгороде, много лиц, носивших в одно и то же время звание посадников, но они отличались от степенного, который все-таки был один. В 1397 году являются разом два посадника, Сысой и Роман, но в то же время упоминается о степенном посаднике, который назывался Захарий Костроминич*, также упоминаются четыре посадника в 1406 и 1407 годах — в последнем из годов этих указывается степенный посадник Юрий Филиппович**. В 1416 году во Пскове упоминается разом о пяти, в 1431-м — о многих посадниках разом, когда в то же время был один главный — Юрий Тимофеевич. При заключении мира, при отправке посольств — везде деятелями посадники, но главный или степенный существует особо от них. Так, в 1434 году посадник Селиверст Леонтьевич ездил заключать мир с Новгородом, а когда приехали новгородцы во Псков для окончательного постановления, там был главный или степенный посадник Иван Сидорович***. Трудно решить: упоминаемые, кроме степенного лица, носившие звание посадники все ли были старые посадники, или же, быть может, между ними разумелись некоторые посадники пригородов, или же, кроме посадника степенного и посадников в пригородах, существовали еще должности с названием посадников. Несомненно только, что во Пскове, как и в Новгороде, бывший раз степенным посадником по сложении с себя этой должности продолжал носить звание посадника. Так, бывший степенным посадником в 1402 году Ефрем называется посадником и в 1407-м, хотя степенным был в то время иной****. Носившие звание посадников занимались разными общественными делами: напр., в 1418 году из числа упомянутых в 1416 году пяти посадников один занимается устройством мостовой во Пскове, а другой со своею дружиною получил поручение заключить договор с новгородцами*****. Там, где происходит дело, касающееся целого Пскова, или же производится целым Псковом, всегда упоминается один посадник: напр., в 1442 году по делу о построении церкви всем Псковом упоминается вместе с князем один степенный посадник, Юрий Тимофеевич******. В 1450 году хотя говорится разом о нескольких посадниках, встречавших владыку Евфимия вместе с боярами, но для означения времени, когда случилось это самое событие, упоминается один посадник с прибавлением эпитета — степенный: ‘при князе псковском Василии Васильевиче и при посаднике степенном Федоре Патрикеевиче’. В 1453 году, также по поводу приезда владыки, упоминается один только степенный посадник. То же в 1462 и в 1463 годах, но в 1464 году являются в первый раз двое посадников в таких случаях, когда прежде следовало быть одному, как представителю всего Пскова на вече, именно: целовали крест на вече два посадника: Максим Ларионович и Игнатий Логинович, с сотскими7*, а в следующем, 1465 году упоминаются уже два посадника, с названием степенных (князь псковской Иван Александрович и посадники степенные — Леонтий Макарьевич и Тимофей Васильевич8*. Посадники степенные стали часто переменяться во Пскове с XV века. В XIV мы, напротив, встречаем одного посадника в продолжение нескольких лет. Так, посадник Селога был в этой должности в 1327-м, в 1330-м и умер в звании посадника в 1338 году9*). Захарий Костроминич был посадником в 1395 году и пребывал в этой должности до 1401 года, когда скончался10*. После его смерти посадники стали переменяться чаще, но, должно быть, раньше него, т.е. прежде 1395 года, посадники менялись не по вине, а входило в обычай недолго оставлять их в должности, потому что при жизни и при посадничестве Захария упоминаются лица со званием посадников. Нередко в летописи трудно бывает и добраться, какой из упоминаемых разом нескольких посадников был степенный.
______________________
* Пск. л., ,195.
** Пск.л.,I,197.
*** Пск. л., I, 208-209.
**** Пск. л., I,199.
***** Пск. л., I, 202.
****** Пск. л., I,212.
7* Пск. л., I, 226.
8* Пск.л.,I, 229.
9* Пск. л., I,186.
10* Пск.л.,I,194-195.
______________________
Случалось, что одно и то же лицо было посадником несколько раз: например, в 1442 году был степенным посадником Юрий Тимофеевич, в 1450 году был степенным посадником Федор Патрикеевич, а в 1453 году снова степенным был Юрий Тимофеевич. В 1462 году был степенным посадником Максим Ларионович, но он, вероятно, был уже раз прежде в этой должности, потому что в 1456 году отправился в помощь Новгороду с войском и назван посадником*. В один и тот же год сменялись и опять возводились в должность степенного посадника одни и те же лица. Так, в 1462 году был степенным посадником Максим Ларионович, потом является Зиновий Михайлович, а осенью того же года опять Максим Ларионович**. Он был недолго, ибо в следующем году степенным был Федор Никифорович, а за ним в том же году явился Зиновий Михайлович, бывший посадником в предшествовавшем году.
______________________
* Пск. л., I,216, 221.
** Пск.л.,I, 221-222.
______________________
Вместе со степенным посадником в Новгороде обыкновенно выбирался и степенный тысячский, хотя это, кажется, не было законом. Впоследствии, когда и тысячских стали выбирать часто, прежние тысячекие удерживали свое название, и оно, так же как и название посадников, обратилось в значение сословия: и бывшие прежде тысячекими назывались старыми тысячекими*. Находясь в своей должности, посадники и тысячекие получали содержание с особых сборов, назначенных с некоторых волостей. Так, под 1411 годом встречается жалоба Терпиловского погоста крестьян на посадника и тысячекого вечу, что они стали с них брать поборы не по старине, и вече дало жалобникам грамоту, чтоб с них брать по старине. Этот побор назывался поралье посаднице и тысячекого**. Из этой грамоты видно, что Терпиловский погост платит по 40 бел, четыре сева муки и 10 хлебов, и этот налог был неизменен по закону.
______________________
* А. И., I,130.
** А. И., I, 26.
______________________
Вместе с владыкою, верховным правителем церковных дел и начальником духовенства степенные посадник и тысячский составляли троичность государственного представительства Великого Новгорода. Когда великий князь Иван Данилович хотел оказать честь Великому Новгороду, то выразил это тем, что сделал пир для этих трех представителей его правительства.
Выше мы заметили, что около посадника и тысячекого бояре, а между ними преимущественно старые посадники и тысячекие составляли правительственный совет. Вероятно, они-то назывались во Пскове дружиною посадников*.
______________________
* Пск. л., I,195.
______________________
Кроме политического представительства народной власти, которое выражалось во внешних сношениях, посадник и тысячский, нередко в соучастии с владыкою, закладывали города, заведовали финансами, распределяли начальства по волостям, имели над ними наблюдение и отправляли суд. В Псковской судной грамоте указывается, что посадник, точно как и князь, не мог отменять распоряжений своего предшественника. Это простиралось вообще на решенные дела и правые грамоты*. Пользуясь своим правом, посадник не мог вести тяжбы за другого: это распространялось не только на степенного, но и на всякого, носившего звание посадника**. Нередко посадники упоминаются на войне как предводители, но, кажется, надобно разуметь в такой должности старых посадников. Необходимо было присутствие посадника в городе, и если в самом деле степенные посадники ходили на войну, то вече должно было выбирать другого или поручать кому-нибудь эту должность в его отсутствие. Она и поручалась, вероятно, в таком случае старым посадникам. Точно так же и на суде, вероятно, были посадники старые, ибо из судной грамоты видно, что не один, а несколько лиц, носивших звание посадников, занимались потом судом***.
______________________
* А иному насед его судов не пересужати… а князю и посаднику правых грамат не посужати.
** А посаднику всякому за друга ему не тягаться, прочь своего орудиа.
*** А кой посадник, не кончав того суда, уедет прочь из города.
______________________
Степенный посадник имел свою печать, которою утверждал грамоты в дела, производимые в его управление. Старые посадники, будучи судьями и исполняя разные служебные поручения, считались в общественных должностях, были как бы помощниками степенного и разделяли их труд. Из Псковской судной грамоты видно, что во Пскове степенный посадник, оставляя должность, должен был оканчивать после того те судные дела, которые были им начаты во время исправления должности*. В этом правиле заключается повод удерживать звание посадника тому, кто перестал быть степенным. В чем состояла должность тысячского и отличие ее от должности посадника, определить трудно, потому что во всех случаях, когда встречаются известия о первом сане, упоминается и о последнем. Он участвует в заключении договоров, во внешних сношениях, в делах общественных, предводительствует войском: в последнем случае, быть может, надобно разуметь старых тысячских**. По некоторым чертам, сохранившимся в старых памятниках, можно заключить, что тысячский имел специальное назначение заведовать преимущественно простым или черным народом. Так, в грамоте Всеволода церкви Иоанна-на-Опоках говорится, что князь поставил Святому Ивану от житых людей старост, а от черных тысячского. Суд у тысячского был особый, чем у посадника, и когда при суде посадника был наместник великого князя, в суд тысячского последний не мешался. Очень может быть, что это произошло оттого, что наместник княжий присутствовал на суде для собрания части судных пошлин, следуемой князю, а так как тысячский судил черный народ, то чернь, как бедная масса, была освобождена от пошлин. Во Пскове тысячского не было. Псков был прежде пригородом Новгорода, а в пригородах нигде не встречается тысячский. Во Пскове по старине и осталось. Слово тысячский, конечно, соединяется с числовым делением у славян вообще, тысяча изображает не только строго это число, но неопределенно самое большое количество и делится на сотни, изображающие меньшие и также неопределенные количества. В договорной грамоте с Ярославом Ярославичем в 1265 году посылается поклон от посадника тысячского и всех сотских***. Во многих договорных грамотах неоднократно употребляется выражение: ‘А купец поидет в свое сто, а смерд в свой погост’, из этого, по-видимому, можно было бы заключить, что деление по сотням принадлежало собственно торговому классу: купцы были разделены по сотням и, следовательно, имели своих сотских. Но и другие классы также разделены были на сотни. В 1398 году в грамоте Двинской земле от Василия Дмитриевича говорится об одном сотском на всю землю****. В 1230 году имущество осужденных вечем было разделено по стом*****, нельзя предполагать, чтоб здесь участвовали одни купцы. В XV веке упоминаются сотские в каждом селе (в грамоте с Казимиром 1471 года******. В старину сотские были почетные люди и отправлялись послами, например, к великому князю Всеволоду в 1195 году отправлены были посадник и сотский7*.
______________________
* А который посадник слезет степени своей и су орудиа и судове самому управливати, а иному насед его судов не пересуживати.
** Новг. л., I, 65, 74, 84, 86.
*** Собр. гос. грам., I, 32.
**** Арх. Эксп., I,8.
***** Новг. лет., I,46.
****** А Э., I,62.
7* Новг. л., I,23.
______________________
Во Пскове сотские являются представителями Пскова во внешних делах и заменяют тысячского, так, например, в 1464 году при заключении мира с немцами целовали крест во Пскове степенный посадник и сотские*. Кажется, что название ‘сотские’ имело два значения: обширное и тесное, в первом мы встречаем одного сотского на всю волость, на Двине сотский равнялся в своей земле тому, что значил тысячский для всего Новгородского края. Сотские в тесном значении, как в городе, так и в селах, как кажется, заведовали порядком. По крайней мере впоследствии, уже по уничтожении свободы, сотские, вместе с подчиненными им пятидесятскими и десятскими, наблюдали за порядком, ловили воров и разбойников и предавали суду. Вероятно, и прежде сотские в селах имели такое же значение, из договорной грамоты Новгорода с Иваном Васильевичем видно, что сотские не могли судить**. В Псковской судной грамоте сотские производили обыски по делам, относящимся к бою, грабежу и к поземельным спорам о границах: все это полицейские обязанности. Неизвестно, существовали ли пятидесятские и десятские, — может быть, и пятидесятские были, но вероятнее всего можно предположить существование десятских, потому что исстари где были сотские, там и десятские: например, в Киеве в начале XII века, разделение по дворам на сотни и на десятки, которое известно как повсеместное в XVI веке, должно быть древнее.
______________________
* Пск. л., I,226.
** А. А. Э., I,69.
______________________
Кроме сотских существовали старосты. Учреждение старост чрезвычайно древнее — еще под 1016 годом упоминаются старосты, ходившие с Ярославом на Святополка, о них говорится вместе с смердами, и это заставляет предполагать, что то были сельские начальники. В 1228 году говорится о Душильце, старосте липнинском, которого хотели убить новгородцы*. Липна был один из подгородных посадов, следовательно подгородные посады управлялись старостами. Везде по волостям были старосты, как это видно на Двине, из грамоты Андрея Александровича (1294 — 1304). В переговорах последнего великого князя Ивана Васильевича с Новгородом великий князь требовал дани с землевладельцев и поименовал в том числе старост. Старосты, везде по общему русским понятию, были хозяйственными начальниками. Так, в церкви Иоанна-на-Опоках уставлены были старосты от житых людей. В Новгороде были пятиконецкие старосты, т.е. от концов, по числу последних их было пять, они, между прочим, заведовали торговыми мерами. Над улицами были свои улицкие старосты, и в других частях города, напр., в XII веке упоминаются побережские (в грамоте Всеволода Иоанну-на-Опоках) старосты. Во Пскове купцы делились по рядам и каждый ряд имел своего старосту. В псковских пригородах, селах и волостях — везде были старосты. Равным образом были старосты в губах — пограничных волостях и назывались губскими старостами. Старосты в волостях заведывали разверсткою повинностей и всякими сборами и хозяйственными расходами, от этого существовало выражение ‘к старосте тянута’, означавшее подлежание государственным повинностям. Вообще, при всяком предприятии, при всяком соединении лиц с одною целью выбирался староста. Администрация старост должна быть другая, чем сотских, потому что в судной грамоте говорится: ‘А будет навадка от конца, или от улицы, или от старосты, или от ряду’**. Из этого видно, что разделение на сотни было особое от разделения на концы и улицы, которыми заведывали старосты, а также от разделения на ряды.
______________________
* Новг. л., I,44.
** А. Арх. эксп., I,72.
______________________
Подвойский исправлял разного рода поручения, неоднократно является он гонцом с объявлением воли веча. Подвойские звали к суду, как в городе подвойские, так в волостях исправляли эту должность ‘позовники’*. Встречается еще название ‘изветники’, судя по имени, может быть, это были доносчики по преступлениям, как это существовало у южных славян. Для размежевания земель, в случае спора, посылались ‘межники’. Чиновники, извещавшие народ о распоряжениях, созывавшие на войну, назывались ‘биричи’: они исправляли вообще должность созывщиков, посылыциков, а также брали под стражу. Биричи были как в городе, так и в волостях и побуждали к исполнению повинностей**. Приставы были общее название лиц, которым власти поручали какое-нибудь судебное или распорядительное действие. Таким образом, если нужно было послать в дом привести к крестному целованию женщину, то посланные для этого назывались приставами. Выборные судьи на суде княжеского тиуна назывались приставами. Если тяжущиеся были недовольны судьями, или докладчиками, то брали от веча лиц, которым поручалось поверить их действия, — и эти лица назывались приставами***. В Псковское судной грамоте, напр., приставами называются те, которым от князя и посадника поручалось по чьей-либо жалобе делать где-нибудь обыск по поводу подозрения в воровстве, когда владелец жаловался на изорника, который сбежал у него с земли, не покончив с ним счетов, то брал у князя и посадников приставов, которые распоряжались, при старостах и сторонних людях, продажею имущества бежавшего, равным образом приставы посылались для осмотра имущества умершего без потомства изорника. Вообще, во всякого рода делах, когда надобно было посылать куда-нибудь, посланный назывался приставом.
______________________
* А. Арх. эксп., I,68.
** А. А. Э., I,1.
*** А. А. Э.,I,69-72.
______________________
Даныцики были чиновники, отправлявшиеся для собрания дани в провинции, не устроенные еще по славяно-русскому образцу и населенные инородцами, платившими дань Великому Новгороду. Предводители военной рати назывались вообще воеводами*, это имя не означало постоянного, определенного звания или сана, а значило военачальника вообще. Впрочем, когда предводительствовал начальник с высшим саном, например тысячский, то другие предводители, начальствовавшие отрядами, назывались воеводами**.
______________________
* Новг. л., IV, 65.
** Новг. л., I, 84.
______________________

IV. Пригороды и волости

Отношение пригородов к метрополии и вообще способ их управления представляют неясные стороны. Мало знаем об этом, и можно делать заключения только по общим чертам. Новгород в отношении пригородов был господин, его княжение называлось стол. Вместе с пригородами он составлял единое политическое тело, и потому, заключая договор, новгородцы целовали крест разом за Великий Новгород и за все его пригороды*. В пригородах были посадники. В летописях они упоминаются при случаях, в городах Русе, Ладоге, Новом-Торгу, Порхове, на Двине было разом несколько посадников. Вероятно, они были в каждом пригороде, управляли или охраняли его от неприятеля**. Встречаются известия, когда видно, что они назначались из новгородцев, и притом из бывших в Новгороде посадников, напр., Нежата, лишенный посаднической должности в Новгороде в 1161 году, был в 1164 году посадником в Ладоге***. Очень может быть, что в тех местах наших летописей, где упоминаются посадники явно не степенные, разумелись кроме старых и такие, которые, быв прежде на должности в Новгороде, поступили потом куда-нибудь посадниками в пригород, а о них говорится под общим именем новгородских, на это наводит несколько то, что под 1443 годом некто Иван Васильевич, державший посадничество русское (в Русе), назван новгородским посадником****. Этими назначениями посадников из Новгорода пригороды не всегда были довольны, коль скоро в пригороде пробуждалось стремление управляться самобытно, так, в Торжке не приняли посадника, присланного из Новгорода*****, В псковских пригородах, по образцу псковскому, были также посадники в каждом. Так, в 1426 году, когда Витовт подступил к псковскому пригороду Вороночу, в этом пригороде начальствовали и просили помощи у псковичей два посадника******. Пригороды имели свои народные классы под теми же названиями, как и в Новгороде, например, бояре новоторжские, купцы ладожские, купцы русские. Пригороды были главным центром управления приписной к ним территории, называвшейся волостью пригорода: например, Новоторжская волость, Лужская волость, Корельская волость (состоявшая под управлением Корельского города), Вороночская волость (в Псковской земле). Пригороды имели свой торг, свое торговое место и свою патрональную церковь. Так, Новый-Торг состоял под покровительством Св. Спаса, Порхов под покровительством святого Николы, Руса под покровительством Святого Преображения. Как в Великом Новгороде, так и в его пригороде, был свой детинец или крепость, собственно город. Постройкой его заведовал Великий Новгород, а пригород, с своей стороны, высылал людей для поддержки укреплений в Новгороде. За пределами детинца или города в пригороде распространялся посад, который также был огорожен, но вообще хуже города, так, в 1338 году немцы успели взять ладожский посад, но города не взяли7*. В пригородах должны были быть непременно и свои веча. Известия летописные, вообще очень скудные во всем, что касается до пригородов и до волостей, упоминают о вече один только раз в Торжке8*, и то в смутное время, но о существовании веч в пригородах надобно предполагать, во-первых, потому, что во Пскове они существовали в древние времена, когда еще Псков не достиг последующей независимости от Новгорода, во-вторых, потому, что учреждение веч было общее не только по пригородам, но и по селам, в-третьих, потому, что в летописях встречаются такие события, когда пригороды распоряжались своими делами в значении местного общества, составляющего корпорацию. Так, напр., порховичи могли сами покончить с Витовтом дело и заплатить ему 5000 р. серебра за себя9*. Эта сделка с Витовтом невозможна была без народного собрания, которое должно было и согласиться на такую сумму, и разложить ее между своими членами. Так же точно жители городов, отданных в кормленье князю Патрикию Наримунтовичу, являлись на большое вече в Новгород жаловаться на князя. Чтоб сойтись в Новгороде, надлежало прежде собираться в пригородах, и, следовательно, такое дело не могло обойтись без народных сходок по пригородам, сверх того, как скоро из нескольких пригородов сошлись разом в Новгород, то, значит, эти местные сходки или веча сносились между собою. Случай, когда Порхов заплатил Витовту окуп собственно за себя, независимо от того, что заплатил тому же князю Великий Новгород, указывает, что пригороды имели свою казну. Из этой-то казны, собранной с волости, тянувшей к пригороду, следовала известная доля в новгородскую казну: то была обязанность пригородов и волостей их, в 1436 году Великие Луки и Ржева не стали было давать дани, и за то новгородцы ходили на эти волости ратью10* и воевали Ржевскую волость как неприятельскую землю, тогда пожгли все ржевские села до самого псковского рубежа. Вместе с новгородцами для укрощения Ржевы ходили ополчения Русы и Порхова. В этой печальной судьбе пригородов с их волостями видно, что веча должны были существовать в их обычаях. Конечно, поступок новгородцев был вследствие открытого сопротивления и отказа в платеже, что должно было произойти только при существовании веча, оттого новгородцы, признавая возмущение двух пригородов делом общим, мирским, и казнили весь мир11*. В Псковской земле, в пригородах, также должны были собираться веча. Это можно видеть в примере из события в 1341 году, когда псковичи обращались к островичам с предложением: хотят ли они ехать на войну? Островичи согласились (яшася) и назначили срок и место, где им сойтись с псковичами12*. Без общего совещания или веча в Острове невозможно было такое решение.
______________________
* Пск.л.,I, 209.
** Новг. л., I, 39.
*** Новг. л., I, 13.
**** Новг. л., VI, 122.
***** Новг. I., I,45.
****** Пск. л., I, 204.
7* Новг. л, I, 78.
8* Новг. л., I, 80.
9* Ник. л., VI, 121.
10* Пск. л., I,210, II, 29.
11* Новг. л., I, III. В Новг. летописи это событие отнесено к 1435 году. О Великих Луках не говорится вовсе.
12* Пск. л., I, 187.
______________________
В 1347 — 1348 годах Новгород называет право Пскова управляться самобытно своим жалованьем: это право состояло в том, что Новгород не назначал туда своих посадников, не звал к суду, следовательно, в других пригородах посадники были назначенные и верховный суд в Новгороде. Так было и в Псковской земле: пригороды не имели права казнить смертью по своему суду без позволения Пскова, так, в 1477 году опочане казнили без позволения Пскова конокрада, и за это Псков наложил на Опочку в наказание сто рублей, т.е. виру*. Как пригороды, так и волости в Псковской земле, в случае каких-нибудь важных предприятий, обращались за позволением к Пскову. Так, например, в 1476 году слобожане Кокшинской волости просили у Пскова позволения построить город на реке Лоде, и Псков дал им на то грамоту**. В случае войны пригороды обязаны были являться с своими ополчениями по распоряжению большого веча, но ополчение их составляло отдельную часть общей всеземельной рати. Оттого встречаются выражения: ладожане, рушане, новоторжцы в смысле отделов войска на войне. В Псковской земле вече приказывало, чрез посадников, собраться ополчениям пригородов в известное место, и они являлись каждое со знаменем (стягом) своим во всем собственном вооружении***. Таким образом, сбор рати и содержание лежало уже на попечении пригородов, управлявших тянувшими к ним волостями.
______________________
* Пск. л., I, 254.
** Пск. л., I,252.
*** Пск. л., I,259.
______________________
Не один раз повторяются примеры в новгородской истории, что Великий Новгород отдавал свои пригороды в кормленье призванным князьям. Это мы видим еще в XII веке. Когда из Володимирской земли прибежали в Новгород изгнанники князья Мстислав и Ярополк, то первого посадили на столе, второго в Новом-Торгу, а Ярослава, своего бывшего князя, на Волоке-Ламском*. Князь на пригороде был в отношении к пригороду на таком же праве, как князь в Новгороде к Новгороду: не получал пригорода во владение, не был в нем государем, а получал известные доходы и обязывался защищать свой пригород в случае войны, и обыкновенно пригороды, как укрепленные места, строились в таких пунктах, где можно было ожидать неприятеля. Оттого-то пригороды были по большей части близко к границам. Помещение особого князя в пригороде значило, что Новгород считает необходимым усилить средства защиты пригорода и окружающей его волости. Если в пригороде появился, таким образом князь, то ничто не устанавливало на будущее время какого-нибудь права или даже обычая непременно держать там и впоследствии князя. Тем менее этот князь имел бы на пригород право долее того времени, на какое ему уступлено управление. Так, тот же Ярополк, о котором сказано выше, переведен в Новгород, и Новый-Торг остался без князя. Но после, в 1245 году**, в Новом-Торгу явился опять князь (Ярослав Володимирович), чрез то пригород не приобретал никакой особой самостоятельности и князь не получал над ним никакого личного права. Примеры такой отдачи городов в кормленья повторяются. В 1333 году*** Наримунту отдали Ладогу, Орехов, Корельский город и половину Копорья — страны пограничные. Волости эти были отданы притом наследственно, но они чрез то не уходили из-под власти Новгорода. В 1383 году сыну Наримунта, Патрикию, отданы были в кормленье те же города, кроме Ладоги, а потом отняты и даны Руса и Ладога****. Власть князя в пригородах, отданных на кормленье, не могла расшириться до того, чтоб сделаться для него правом, независящим от воли Новгорода. Это доказывается тем, что когда князем Патрикием Наримунтовичем стали жители пригородов недовольны, то явились в Новгород и подняли весь город, и большое вече присудило князю другие города, а потом вече совсем изгнало его, когда он оказался негодным к охранению вверенного ему края. Те же пригороды, два раза бывшие в кормленье, первый раз у Наримунта, другой у его сына, поступили в третий раз Симеону Ольгердовичу*****. Самая щедрая раздача пригородов была в 1404 году последнему князю смоленскому, Юрью: Новгород дал ему тринадцать пригородов за крестное целование с его стороны (Русу, Ладогу, Орехов, Тиверский, Корельский, Копорье, Торжок, Волок-Ламский, Порхов, Вышгород, Высокое, Кошкин и Городец)******. Все это значило только, что Великий Новгород принимал его к себе на службу и поручал ему свои волости в управление и защиту, по тогдашним правам и обычаям, с теми доходами, которые шли в пользу князя, как бы в вознаграждение за труды по управлению и охранению вверенного ему края.
______________________
* Новг. л., I,17.
** Новг. л., I, 54.
*** Новг. л., I, 77.
**** Новг. л, I,93.
***** Соф. л., I, 243.
****** Ног. л., VI, 107.
______________________
Слово волость вообще означало подвластную (волость — власть) кому бы то ни было территорию. В обширном смысле вся Новгородская земля была волостью Великого Новгорода, пригород, куда по управлению тянула окрестная территория, имел свою волость, которая в свою очередь распадалась на несколько волостей, как это показывает выражение: ‘А се волости новгородские: Волок со всеми волостями’ и т.п., встречаемое часто в договорах. Точно то же и в летописях: напр., Волок-Ламский с волостьми, Торжок с волостьми*. В тесном смысле волостью называлось соединение поселений, принадлежащих к одному владению. В этом смысле различались волости новгородские, т.е. принадлежащие Великому Новгороду — казенные, по теперешнему образу выражения, волости боярские, волости Св. Софии т.е. владычние, волости монастырские и волости княжеские — иначе князчина, т.е. такие, с которых доходы следовали князю**. В таком смысле погосты заключали в себе волости. В перечислении волостей, в смысле частей Новгородской земли, в договорах не соблюдается полнота, то есть о многих не упоминается, вероятно потому, что на них не было никаких притязаний, а упоминаются только те, на которые великие князья их оказывали. В Псковской земле кроме волостей существовали губы, на оконечностях всей области. Край по озеру назывался Пецкая губа, по Нарове — Наровская губа. В новгородских владениях встречается слово губа тоже на границах например, в Новоторжской области Спасская губа.
______________________
* Новг. л., I,98.
** Новг. л., I,99.
______________________
Обширнейшие и более точные единицы деления новгородской территории были земли, о которых понятия образовались не какими-нибудь правительственными распоряжениями, а естественным путем соображения с географическими и этнографическими особностями. Позднейшее разделение на пятины, сообразно пяти концам города, не существовало во времена независимости, по крайней мере нигде не встречается названия пятин, но те самые территории, которые составляли после пятины, назывались такими собственными именами, из которых потом образовались для пятин прилагательные: напр., Водь вм. Водская пятина, Шелонь вм. Шелонская пятина и проч. В Псковской земле отношения пригородов к городу действительно представляли какую-то сообразность и как бы зависимость от концов города. В 1468 г. ‘весь Псков поделиша по два пригорода на вси концы коему же концу к старым пригородом новые жеребьем делили’* Из этого неясного известия видно только, что во Пскове конец города имел у себя в заведовании, неизвестно в каких отношениях и до какой степени, псковские пригороды. В новгородском управлении ничего такого не встречается. Правда, в житии Саввы Вишерского рассказывается, что за получением права на землю, где он основал монастырь, он обращался в Славенский конец на вече, из этого заключали, что земля, которой просил Савва, принадлежала к Славенскому концу, состоя в той пятине, которая находилась в заведовании этого конца. Но это место имеет, очевидно, тот смысл, что Савва обратился к большому вечу, управлявшему всем достоянием Великого Новагорода, а это вече действительно собиралось на Ярославовом дворище, находившемся в Славенском конце. Мы встречаем не пятины, а земли. На запад от Новгорода Водь — между рекою Волховом и морем, неизвестно, включалось ли в Водскую землю все пространство до границ Новгородской земли, именно до р. Плюсы, отделявшей ее от Псковской, и до Наровы, где она граничила с Ливониею, — или Водь доходила только до Луги, как впоследствии Водская пятина. Часть этой земли по р. Ижоре и по Неве называлась Ижорою. Здесь были пригороды укрепленные: Ладога на р. Волхове, невдалеке от его устья, город, которого основание теряется в баснословной древности: каменный город в нем построен на горе в 1116 году Павлом, ладожским посадником**, Орешек, построенный в 1323 году на Ореховом острове при истоке Невы из Ладожского озера, Копорье на холме, над рекою Копоркою. В 1240 году немцы, овладевши Водью, построили город на погосте этого имени, с тем что он должен быть центром управления над всею Водью, новгородцы разорили его, в 1280 году князь Димитрий Александрович построил там снова каменный город, в 1282 году новгородцы, поссорясь с ним, разорили этот город, а в 1297 году построили опять. Яма и Луга на реке Луге — первый ниже последнего на правом, а последний на левом берегу (каменные стены города построены в 1384 году). На север от Невы была Корельская земля, отделявшаяся от Шведской Финляндии рекою Сестрою: здесь, на берегу Ладожского озера, при впадении реки Узервы, существовал новгородский пригород Корельск, центр новгородского управления над Корельскою землею. В 1310 году новгородцы построили там новый город, разметавши прежний за ветхостью. За Невою, поблизости к шведской границе, находился пригород Тиверский. На юго-запад от Новгорода была Шелонская земля, по обеим сторонам реки Шелони. Здесь были пригороды: Шелонь на устье Пшаги (не Мшаги ли?), Порхов, где в 1387 году построены каменные стены, которых остатки существуют и теперь, Высокой, выше Порхова, за Шелонью был пригород Вышгород близ границы с Псковскою землею, здесь Новгородская земля, гранича к западу с Псковскою, огибая вдавшуюся от последней Навережскую губу, ниспускалась на юг и на близкой с Псковскою линии граничила в древности с Полоцкою землею, а потом с Литовскою, когда Полоцкая вошла в состав последней: это была Ржевская волость с пригородом Ржевою при озерах Поццо, Аршо и Рессо, при истоке реки Великой, пригород был окружен земляною насыпью до 400 саж. в окружности. За ним следовала литовская граница: Заволочье было уже за границей. Кроме этих пригородов, имевших свои волости, по реке Шелони были еще укрепленные места, остроги или городки в XIII веке для защиты от литовцев, построенные Александром Невским в 1239 году. Так, в Псковской летописи Опока на Шелони называется городом. Между Шелонью, впадающею в западный угол Ильмень-озера, и Ловатью, впадающею в то же озеро на юго-восточной его стороне, протекают от юга к северу впадающие в Ловать реки Редья и Полиста, обе из озер того же названия, при соединении рек Полисты и Порусии стоял город Руса, к которому принадлежал край, омываемый этими реками. Его основание теряется в доисторических временах. О построении в нем деревянного укрепления упоминается под 1201 годом. На западе от него был пригород Городец, а у самого озера — селение Коростынь, знаменитое по несчастному миру, предуготовившему падение Новгорода, на восток по течению реки Ловати лежали пригороды — на правой стороне этой реки Курск, выше его Холм и еще выше Великие Луки, поблизости к литовским границам. Великолуцкая волость граничила к западу со Ржевскою, а с востока с Торопецкою волостью Смоленской земли, с юга с Невельскими и Усвятскими волостьми Великого Литовского княжества — в древности Кривской Полоцкой Земли. На восток от Ловати была Дерева, или Деревская земля, заключавшая пространство между Ловатью и Метою, изрезанное множеством речек и протоков. Верхняя часть ее болотиста и неплодородна, но южная гориста и относительно плодородна, как и берега рек, впадающих в Ловать слева. На берегу реки Явони, впадающей в Полу, которая сливается с Ловатью, стоял пригород Демань, на юг простиралась Дерева до верховьев Волги, вытекающей из озера Селигера, или Серегера, которое все находилось во владении новгородском: юго-восточная часть ее называлась Заборовье. Ниже ее простиралась Торжковская, или Новоторжская, волость, тянувшая к пригороду Торжку или Новому-Торгу. Этот пригород, вместе с Русою и Ладогою, составлял три важнейших города в Новгородской земле после столицы, как по населению, так и по торговле. На юг от Новоторжской Земли был пригород Волок-Ламский с своими волостьми. Остается неизвестным, был ли он связан с Новоторжскою волостью полосою принадлежащей Новгороду земли через нынешний Старицкий уезд или лежал оазисом среди чужих владений. Земля Новгородская оканчивалась с юга, как надобно думать, рекою Тмою, текущею на восток, и рекою Кошею, текущею на запад в верховье Волги. Вероятно, упоминаемый в летописях пригород Кошкин был на последней реке. От реки Тмы (вероятно, от ее поворота на юг) граница новгородская шла до верхней части реки Медведицы, потом на восток Медведицею, а потом рекою Березаем на север до Мологи, верховьем Мологи до впадения в нее Мелечи, далее Мелечею до ее верховьев, потом Званою и от Званы на северо-запад до устья Кобожи, а оттуда на север до Колпи и до ее вершины. Край, заключающийся между этой восточною границею и Метою, назывался Бежицами, или Бежицкою землею. Здесь был пригород Бежецкий-Верх, стоявший на окраине новгородских владений. Вероятно, городок Палиць, или Палець, упоминаемый в новгородских договорных грамотах, был на реке Медведице, ибо теперь там есть деревня Пальцова, напоминающая название древнего городка. Волость Мелеча, упоминаемая в тех же договорных грамотах, указывается сама собою названием реки Мелечи. От верховья реки Колпи новгородская граница, разделяя Новгородскую волость от Белозерской, поднималась вверх по верховьям рек Суды, Киамы, Вытегры, Кемы до озера Лача, принадлежащее Новгороду пространство на северо-запад от этой границы, начиная от самого Новгорода по обеим сторонам Онежского озера и кончаясь на восток рекою Онегою, на западе Ладожским озером и выше его рядом озер (Кучозеро, Линдозеро, Кумчезеро, Сегозеро, Шуезеро), а на севере морем, называлось Обонежьем.
______________________
* В настоящее время остались от него чрезвычайно толстые, сверху поврежденные стены из плиты с четырьмя башнями. Пространство по внутренней кайме стен 530 шагов. Вся твердыня имеет овальный вид. С проти воположной Волхову стороны она окаймлена рекою Ладожкою, тут же впадающею в Волхов. В стене были сделаны потайные ходы, идущие вниз под землею. Неизвестно, на какое пространство тянутся эти подземелья и в каких направлениях, народное поверье ведет их под Волхов. У подошвы каменной твердыни с юга был посад, укрепленный земляными насыпями, которых остатки существуют. Вокруг Ладоги, по обеим сторонам ее, по берегу Волхова, равным образом и на противоположном берегу, множество курганов, без сомнения надгробных памятников языческих времен, — они придают самому городу и его окрестности оригинальный вид.
** Псков, л., I,231.
______________________
Природные жители этого пространства были корела, в отличие от западной называемой Обонежской, и чудь, а далее на север лопь, или лопари. Новгородские колонии располагались по рекам, впадающим в озера — на волоке между двумя большими озерами: Ладожским и Онежским, по рекам Паше, Ойяти, Свири, Олонце, на другой стороне Онежского озера — по Вытегре, Вод-ле, Онеге. На Водле существовала уже в XV веке Пудога — нынешний Пудожь, а на Онеге при озере Лаче пригород Каргополь. За рекою Онегою на восток до Мезени простиралось Заволочье. Южная граница его шла от озера Лача до верховья рек Вели и Пежмы, впадающих в Вагу, новгородские поселения располагались по этим рекам, а также и по их притокам Подвиге, или Под-юге, и Шоноше, по Ваге поселения существовали от ее устья до верховьев (в числе их Шенкурск, Вельск, Терминск, Паденгский погост), а с верховьев Ваги было сообщение с Сухоною (может быть, посредством реки Вожболя) и с Вологдою. Пригород Вологда был конечным новгородским поселением важской линии, которая спускалась к югу узкою полосою, быв окружена в конце с обеих сторон чужими владениями. Новгородские поселения существовали по обеим сторонам правобережных важских притоков: Колуя, Терминги и Кокшенги. Погосты и деревни этих рек тянули к пригороду Емцу, находившемуся при устье реки Емцы, впадающей в Двину. По Емце и по притоку ее Мехренге были новгородские погосты и деревни. Они были также на Кодиме, впадающей в Двину, и, вероятно, на других притоках с левой же стороны Двины, образующих волоки с притоками Ваги. По Двине новгородские погосты и селения шли от устья Верхней-Тоймы, сплошь до устья Двины, из них, между прочим, во времена независимости Новгорода существовали на левой стороне Нижняя-Тойма, Заостровье, Корбала при впадении Ваги, Юмыш, Моржегоры, Колея, Коскошино, пригород Емец, Кирьигоры, Чюкчин Конец, Ваймуга, Матигоры, Быстрокурья, Холмогоры, Орлец, главный город над Двинскою землею, Ижемское, Койдо-курья, Кехта, на правой стороне — Шестозеро, Хаврыгоры, Пин-гиш, Прилуцкое, Челмахта, Хоченема, Чюкчелема, Чиглоним, на двинских островах — Курь-остров, Великая-Курья, Ухть-остров, Кег-остров, Княжь-остров, Линь-остров, Лисичь-остров, Яковлева-Курья, Конев-остров, Соломбала при море, Терпилов погост, на берегу моря на запад от Двины — Конечный погост, Уна и Ненокса, на реке Солзе Солза, на Пинеге, впадающей с правой стороны в Двину, — Чакол, Кегрол, Чюшола, Юрол, Пильигоры, на волоке Пинемском — Пекернема, Шулонема, Воепала, были поселения по притокам, впадающим в Пинегу: по Вые, Пинежке и Немьюге, а также в небольшом количестве на реках Кулое и Мезене, впадающих в океан. Далее на восток от Мезеня была Печорская земля, на юг от нее, заходя восточнее независимой Вятской земли, Пермская земля, а на северо-восток от нее Югра. Там колоний, сколько нам известно, не было, а туземные народы платили Новгороду дань.
К Заволоцкой земле принадлежали и острова на Белом море, из которых значительнейшими были Соловецкий и Анзерский, а за Белым морем принадлежал к новгородским землям Терский берег, называемый в то же время Тре, Терь и Тир.
Окраинные новгородские волости по каким-то старинным обычаям состояли в чересполосице с соседями. Отсюда-то и возникли притязания на них великих князей, которые вводили Новгород в войны с ними и довели его, между прочими другими причинами, до падения. Еще в 1133 году давалась дань великим князьям с Печоры*. Пермская Закамская страна давала Новгороду дань под именем закамского серебра. В 1332 году великий князь Иван Данилович претендовал на выдел себе из этой дани**. Из грамот, относящихся к концу XIII и началу XIV века, видно, что великие князья имели право посылать в северные приморские края, принадлежащие Новгороду, ватаги для поимки птиц, а жители обязаны были давать им корм и подводы***. Это, вероятно, была древняя уступка от Новгорода великим князьям — верховным правителям всех земель русских. Волок-Дамский, а потом и Торжок платили половину своих доходов, следуемых в новгородскую казну, великим князьям, а другую половину Новгороду. Так велось с глубокой старины, что Новгород вознаграждал своих князей частью доходов с известных окраинных волостей. С усилением московских великих князей эти древние обычаи подавали им повод покушаться на большее подчинение окраинных земель и, наконец, на оторвание их от Новгорода. Великие князья претендовали потом и на Бежецкий-Верх. Уже в XIV веке Михаил тверской захватил Бежецкий-Верх и посадил там наместника в 1370 году, а Димитрий Донской убил этого наместника****. Василий Димитриевич отторгнул от Новгорода разом Заволочье, Волок-Дамский, Торжок и Бежецкий-Верх. Хотя он должен был уступить отнятое назад Новгороду, но впоследствии, во время распрей князей Московского дома, в XV веке, эти князья делили между собою окраинные новгородские волости как свою собственность. Так, например, великий князь отдал Бежецкий-Верх меньшому сыну Юрия*****. В 1449 году тот же князь отдал тот же новгородский пригород Ивану Можайскому******, а Димитрий Шемяка в 1447 году, пленив Василия, дал ему в удел Вологду7*. Край Бежецкий, так же как Новоторжский и Волоколамский, подвергался частым разорениям от соседей, и Новгород не в силах был охранить его. Напр., в 1446 году Борис тверской напал на Бежецкий-Верх и в продолжение двух лет потом разорял его волости, повоевав их до восьмидесяти8*. Из актов, относящихся к уступке Заволочья Ивану Васильевичу, видно, что в этой земле происходили столкновения между новгородцами, с одной стороны, и разными князьями и боярами великокняжеских земель — с другой. Земли в Заволочье занимались и новгородцами и неновгородцами, там происходили беспрестанные драки, на том основании, что в них селились подданные великих князей, великие князья называли их своими. Не в силах будучи обезопасить свои окраинные волости и колонии от сильных соседей, уступая великим князьям известные с них доходы, новгородцы старались по крайней мере удержать их в своем управлении. Сверх того, окраинные волости на границе литовской — Ржевская и Великолуцкая, давали дань и половину судных пошлин9* литовским великим князьям, а последние держали там своих тиунов. Трудно решить: было ли это следствие давней чересполосицы со Смоленскою и Полоцкою землями, вошедшими в состав Литовской державы, или же то была ускользнувшая от летописцев уступка притязаниям усилившихся литовских князей и имела значение платы ‘мира деля’, т.е. за то, чтоб не грабили и не разоряли новгородских владений.
______________________
* Карамз. Т. II, пр. 171
** Новг. л., I, 76.
*** Ак. Арх. эксп., I, 1.
**** Ник.л., IV, 30-31.
***** Соф.л.,I,266.
****** Соф. л., I,269.
7* Соф.л.,I,269.
8* Новг. л., IV, 125.
9* Акты Зап. Росс. Т. I, 87.
______________________
В волостях сельское народонаселение делилось на погосты. В договорах говорится, что смерд, бывший закладником, должен отойти в свой погост, а в других — в свой потуг, следовательно, погост и потуг одно и то же. Итак, погост означал главное место, куда тянули, то есть отбывали свои повинности и считались принадлежащими на определенном расстоянии живущие сельские жители-смерды. Туда должны были они доставлять свои налоги, поэтому слово погост употреблялось тоже в смысле дани или платежа налога*, — как показывает выражение погоста не платити. Там было их управление. Туда сходились жители деревень и сел для рассуждений о своих делах. Но для поселян не было обязанностью непременно пребывать в одном месте и тянуть к такому-то погосту. Каждый имел право выйти и переселиться из одного погоста в другой, но обязан был по месту жительства исполнять повинности**. Значение погостов яснее, нежели происхождение этого слова, несомненно, оно древлеславянское и однозначительно с чешским названием погостина — торговое, большое село. Вероятнее всего, слово погост — однокоренное со словом гость и с глаголом гостить, что значило торговать, ибо в тех местах, где сосредоточивалось управление поселян, происходила и сельская торговля. Вместе с этим погост имел и религиозное значение: там был приходский храм для окрестных деревень, тянувших к погосту, — в древней Руси торговля всегда избирала себе деятельность около храмов или монастырей. К погосту принадлежали села, сельца, деревни, починки и выставки.
______________________
* Собр. госуд. гр., I, No 144.
** А. И., I, 26.
______________________
Название село, кажется, имело значение всякого земледельческого поселения вообще, а в более тесном смысле селом, и еще чаще сельцом, называлось имение частного владельца, где он жил сам или где имел усадебное заведение. Иногда в селах и сельцах были церкви, построенные хозяевами. Деревня было самое обыкновенное название: деревни были владычние, монастырские, боярские — принадлежавшие к боярским селам, поселенные на землях Великого Новгорода, и своеземцевы, т.е. частных мелких собственников. Они были невелики и состояли по большей части из нескольких дворов, но зато в местах, куда притягивалось народонаселение, располагались в недальнем одна от другой расстоянии. Деревни не всегда были без церквей, случалось, что в деревне строилась церковь, а она все-таки не переставала называться деревнею*. Починок был только что возникавшее поселение, выставка — выселок из прежнего. Что такое рядок — определить трудно. Неволин заключает, что это были поселения, в которых избы были построены рядом**.
______________________
* О пят. Новг., IX, стр. 248.
** Там же. Напр., деревня Потерпелый Ряд, а в нем церковь Покров Св. Богородицы.
______________________
Сельняне, люди свободные, управлялись своими вечами. Из поселений, тянувших к одному и тому же погосту, собирались они — преимущественно по воскресным дням — к церкви своего погоста. Собрание происходило или на открытом воздухе, или в избах, нарочно для того состроенных при церкви, смотря по количеству собиравшихся, было по одной и по две таких избы*. Здесь выбирали они себе старост, распоряжались сбором, раскладкою и исполнением повинностей, обсуждали свои нужды и творили свой суд. По отношению к отбываемым повинностям принято было деление на сохи, каждая соха заключала три обжи, а обжей называлось то, что может выпахать один человек с одной лошадью. Повинности разлагались на сохи. Из грамоты на черный бор, данной Василию Васильевичу по Новоторжской области, видно, что за соху принимались три лошади и приравнивались с нею некоторые промыслы, например: чан кожевенный, невод, лавка, кузница, црен (соляное производство), лодка, плуг принимался за две сохи, а исполовник — за полсохи вместо сохи.
______________________
* Да у тех же церквей на церковных землях две избы большие за трапезы мест, где сходятся по воскресеньям крестьяне… да на погосте изба схожая, а сходятся в ней крестьяне по воскресеньям.
______________________
Одерноватые, как люди несвободные, освобождались от дани. Освобождались тоже старосты, как люди должностные. Какая именно была обычная дань, неизвестно, но когда предстояла необходимость, тогда Новгород делал распоряжение собрать с известного количества дворов известную сумму: например, с десяти дворов по рублю, для этого посылались нарочные, которые сбирали эту дань через старост, в имениях частной собственности — через ключников. Кроме платежа налогов, жители волостей были обязаны давать корм и подводы гонцам и подъездникам, служить в военной службе по разрубке, выходить на работу для постройки укреплений.
Отбываемые по определенным правилам, сосредоточенные в определенных пунктах повинности назывались тяглом, подчиненные им — тяглыми людьми, таким образом, живя по деревням, починкам, селам, сельняне тянули к погостам и волостям, волости к пригородам, наконец, все пригороды и волости тянули к Великому Новгороду. Некоторые из волостей не только Великого Новгорода, но и монастырских и может быть, боярских, вместо даней, которые бы следовало брать с них в новгородскую казну, тянули тяглом к известным концам Новгорода*.
______________________
* А великого князя оброка на них здесь не положено того для, тянуть в конец Неревской.
______________________
Вероятно, такие-то носили названия кончанских и улицких, которые встречаются в судной новгородской грамоте 1471 года. Последнее название — улицких — заставляет предполагать, что, кроме тянувших к концам, были еще приписанные тяглом к улицам. В Ржевской волости, где, как было сказано, великому князю литовскому платилась половина дани и судных пошлин, Новгород отдавал свои доходы владыке, монастырям и своим боярам. Дань сбиралась у них больше вещественными произведениями. Некоторые предметы собирались валовым способом с погоста или волости, другие по жеребьям, на которых бывало по нескольку хозяев на каждом, напр. по пяти и по одному, и, наконец, некоторые с дыма. Для образца, как платили с жеребьев, укажем на повинности, отправляемые в Будкинской и Туровской волостях новгородскому владыке. С жеребья (сколько бы ни сидело на нем хозяев) давалось три горсти льна, хлеб, полполсти мяса, полбочки жита, и это возили сами крестьяне зимою. Сверх того, когда приезжали владычние подъездники, то на них варили пиво. С других жеребьев брали рыбною ловлею: владыка присылал два невода, а третий невод великого князя литовского, крестьяне были обязаны кормить людей и лошадей, присланных владыкою. В селениях, где доходы были уступлены Кирилловскому монастырю, брали валовой доход без подела на жеребья, напр., на Влицах и на Цебле осенью брали 1 рубль, двести белок, двести хлебов, двести окороков мяса, двести горстей льна, за этим ездили два раза монастырские подъездники и тогда жители обязаны были варить им пиво. Сверх того, бралось с них жито, если сами мужики повезут в Новгород, то шестьдесят бочек а если не сами, но приедут за житом посланные из Новгорода, то девяносто бочек. Бояре получали обыкновенно пятый сноп. В некоторых местах брали с жеребья по три белки, заменяя их, по удобству, тремя деньгами, да по горсти льна и, сверх того, корм для подъездника. В других местах брали по сыру с дыму. Дань великому князю литовскому давалась деньгами*.
______________________
* Акты Запада. Росс, I, 87 — 92.
______________________
В странах, подвластных Новгороду, но заселенных инородцами, повинности подвластных ограничивались дачею мехов. Так было в Перми, Печоре и Югре.
Налоги, назначаемые Великим Новгородом на жителей своих волостей, были главным источником новгородской казны. Кроме того, доходы его составляли судные пошлины, виры и торговые пошлины. Судные пошлины платили с каждого дела проигравшие тяжбу, виры платились общинами с убитых на их земле, когда убийца не найден. Для сбора судных пошлин и вир посылались по волостям тиуны, которые отбирали их у судей. Половина всех вир и судных пошлин по Новгородской земле принадлежала князю, а другая Великому Новгороду. О торговых пошлинах дает слабое и смутное понятие жалованная грамота Троицкому монастырю (1444 — 1454). Там исчисляются некоторые пошлины, от которых освобождались монастырские торговцы в виде привилегии: подоральное, подзорное, описчее, подъездное, анбарное, т.е. плата с анбаров и лавок в городах и в торговых местах, побережное, померное. Это были более платы за труды, употребленные при разных поверках торговых оборотов.
Псковская земля заключала в себе полосу между рекою Плюсою и озерами Псковским и Чудским и пространство, составляющее часть нынешней Псковской губернии, именно уезды: Псковской, Островский и Опочский, на запад она простиралась до Нейгаузена и нынешней границы Лифляндской губернии. Южный берег Псковского озера, между реками Медою и Великою, принадлежал к ней, на восток она доходила до Дубровны и Вышгорода, новгородских поселений. Граница шла невдалеке от этих мест прямо с севера на юг, а на юге она соприкасалась с Литвою в пределах нынешней Витебской губернии. Северная часть земли ровна и болотиста, южная же лесиста и холмиста. Последняя довольно плодородна, особенно в урожайные годы, и родит в изобилии хлеб, сено, в особенности лен, который издавна возделывали псковичи, точно как и теперь. Эта промышленность составляла важнейший источник народной экономии. Земля Псковская имела пригороды и волости, к пригородам приписывались волости и носили названия по пригороду: Велейщина, Красногородчина и пр., но были волости и без пригородов, напр. Березовская волость, Кокшинская волость. Кроме волостей существовали еще губы, под которыми, кажется, понимать следует окрайные земли, представлявшие собою загибы. Край, соседний с Новгородскою волостью, Порховщиною, называли Навережскою губою, на озере, как сказано выше, была Пецкая губа, по Нарове — Наровская, упоминается еще Вельская губа. Как и в Новгородской земле, в Псковской сел больших не было, поселения устраивались небольшими деревнями, тянувшими к погостам, где были церкви, и при них, вероятно, совершались народные сходки. Совокупность нескольких погостов с деревнями составляла волость. Пригородов было двенадцать, они были размешены так, что опоясывали границу и явно имели своим назначением служить укрепленными местами. Они строились на высоких местах, способных к защите, укреплялись земляными валами, некоторые — каменными стенами. Пригороды эти были: Изборск* на запад от Пскова, Кобылий городок у озера, Гдов (каменная крепость построена была в нем в 1431-м), на юго-восток и на юг от Пскова — Владимирец, заложенный в 1462 году**, Котелна, а вместо нее Выбор, заложенный в 1431 году в Котелинском обрубе***, Врев****, Вороночь — в 16 верстах от Врева, на левом берегу реки Сороти*****, Коложе — уничтоженное великим князем Витовтом в 1406 году******, Опочка, построенная вместо Коложа в 1414 году7*, Красный — на реке Сини, основанный в 1464 году8* Велье9*, Остров, — названный так потому, что замок или город его расположен действительно на острове реке Великой10*, Вышгород, уничтоженный немцами в 1480 году. При конце независимости Пскова уже не существовало Котелны и Коложа, Вышгорода и Кобыльего. Псковские пригороды вообще, как видно по их настоящим остаткам, были невелики и могли служить более для убежища соседним жителям, чем для постоянного жилья большого народонаселения. В них всегда находилась патрональная церковь, главная над всею волостью, и кроме нее несколько церквей, там жили посадники, управлявшие волостью.
______________________
* На горе Жеравии построен в XIV в. вместо старого Изборска. Гора крута с трех сторон, но к стороне немецкой он защищался стенами и рвом. В настоящее время от него остались толстые плитяные стены с шестью башнями, из которых одна на углу четвероугольная, прочие круглы, с узкими окнами. Внизу протекает ручей, называемый Славянские ручьи. На север от него с версту городище старого Изборска с земляным валом на холме, естественно защищенном оврагами на западной стороне, среди зарослей с горы с шумом скатывается горный ручей в глубоком овраге. Пространство его невелико и менее иного помещищьего двора. На углу Городища стоит древняя патрональная церковь Св. Николы.
** На реке Листвице, очень быстрой, на высоком месте, покрытом лесом.
*** Близ едва заметной реки Выборки. Городище его в настоящее время обведено валом, имеющим до 600 шагов в окружности и до 30 в вышину. Всход на него довольно крут. В средине, на месте прежней патрональной церкви, построена другая, уже новейшей архитектуры. К этому валу с восточной стороны примыкает земляное закругление, обделанное из натурального холма, и от него идет холмистая линия, обделанная с обеих сторон в вал, и, заворачиваясь, соединяется с натуральною горою. Пространство между этой линиею, превращенною в вал, и горою, с которою он связуется, образуя тупой угол, называется до сих пор посадом, в воспоминание того, что там был некогда посад, защищенный таким образом с одной стороны горою, с другой продолговатым холмом, преобразованным в вал. Закругление, примыкающее к валу городища, называется Варвара, в память когда-то стоявшей там церкви Св. Варвары. Напротив городища, к югу, холм с удлинением, обделанный также валом, кажется, он служил передовою защитою пригороду и посаду в случае нападения неприятеля. Этот холм называется Жолчь. На нем деревянная церковь Воздвижения.
**** Вревское городище занимает небольшой, но высокий холм, возвышающийся в виде стола посреди гор. Сама природа укрепляет его со всех сторон. Он очень крут и в древности был обделан еще круче. На вершину его вела извилистая дорога. По краям этого холма, наверху был сделан вал, закрывавший строения. Вышина холма в настоящее время 75 шагов, вышина вала на холме, как можно судить по небольшому его остатку, вышиною до 15 шагов. Вся площадь городища 240 шагов в длину и 46 в ширину. Около этого городища внизу раскинувшись лежал Вревский посад, и предание сохранило память о месте церквей (Троицкой, Ильинской, Михайловской). У самой подошвы холма на северо-восточной стороне, по преданию, были лавки, против этого места показывают впадину, куда будто бы был ход в подземелье.
***** Ныне погост близ села Тригорского. С реки представляются глазам три высоких живописных холма. На правом расположено село Тригорское, на левом — погост с поселениями, а на среднем — городище древнего пригорода. Это естественный холм, обделанный в виде вала, искусство дополнило природную защиту. Вышина вала до 40 шагов, но задняя часть его поднята выше, в окружности более семисот шагов. На этом холме церковь, кладбище и жилища церковников. Об этом городище сохранились в народе поверья: говорят, что там сокрыты клады, но трудно их взять, потому что привидения пугают того, кто станет их вырывать, а во время пасхальной заутрени слышны под землею вой, вопли и звук оружия. Посад был разбросан отчасти на близлежащем холме, где теперь погост, а отчасти внизу, на низком месте. В расстоянии одной с половиною версты от него над Соротью искусственная возвышенность — курган с часовней, в память бывшей там церкви. Вероятно, здесь было укрепление, господствовавшее над ходом по реке, в другом месте — также возвышение на противоположной стороне Сороти.
****** В 12 верстах от уездного города Опочки, на чрезвычайно высоком, диком и неприступном холме, покрытом лесом. Вал его, как и во Вреве, дополняет естественное укрепление. На верху холма, в окружности имеющего до 800 шагов, есть старый переломленный каменный крест с надписью, которую разобрать трудно. В лесной чаще яма, где, как думают, был ход в подземелье. На месте Коложа находили не раз старинные вещи, серьги, копья, медные образки и пр.
7* Опочское городище в самом нынешнем уездном городе над рекой Великой, вышиною 40 шагов, в окружности 750. В средине площадь его изрыта холмами и ямами, свидетельствующими о бывших на ней строениях. Сохранилась память о том, что в самом Городище было четыре церкви: соборная Преображения, Троицы, Козьмы и Дамиана и Сергия.
8* В 30 верстах от Опочки, городище его, теперь существующее, лежит между рекою Синею и протоком, впадающим в эту реку, в окружности 515 шагов, имеет форму неправильного параллелограмма с округленными углами, суживающегося с одной стороны, где виден вход в укрепление. Есть две часовни на месте двух бывших церквей: Преображения и Богородицы. За укреплением есть надгробный камень со стертой надписью. Об этой надписи существует предание, что кто ее разберет, тот может достать клад, будто бы зарытый на городище.
9* Вельское городище, в 28 верстах от Опочки, расположено на крутом и высоком холме, обведенном валом для большей крутизны. Холм лежит между трех озер: с северной — озеро Черное, с южной — озеро Чадо, а за ним озеро к юго-западу Большое. Прямо на запад, между озерами Черным и Большим, гора, служившая передовым укреплением. На восток посад на песчаном месте. Посреди городища стояла патрональная церковь Св. Михаила, на месте которой теперь построена деревянная. Вся окружность 879 шагов, на запад вал с подошвы холма 78 шагов, изнутри вал, приделанный сверху натурального холма, 25 шагов. На северной и восточной сторонах город укреплялся плитяною стеною, которая в начале XVIII в. разобрана, из кирпичей состроена церковь на посаде, где есть железные двери, найденные на городище. Площадь городища покрыта ямами и неровностями, подле церкви большая яма, довольно большой курган на западной стороне. Вокруг городища до сих пор совершается крестный ход 8 июля. Предание говорит, что он установлен будто бы в воспоминание победы, одержанной когда-то вельянами над соседями своими красногородцами. Другой ход бывает в память избавления от морового поветрия, когда-то опустошавшего Велье. Близ посада на песке огромные груды человеческих костей, хотя их не раз уже прикрывали песком, но ветер открывал их снова, и теперь можно видеть черепа и кости разных частей человеческого тела.
10* Существуют обломки плитяной стены с обломками башен, в одной есть потайные ходы, посредине старая плитяная патрональная церковь Св. Николы, на фонаре ее надпись вязью гласит о ее построении.
______________________

V. Военная сила

Войска, исключительно занятого военным ремеслом, сколько известно, не было. Каждый новгородец и пскович был воин более или менее. И купцы появлялись в битвах. Когда Изяслав Мстиславич посетил Новгород, вызываясь охранять его против общего врага — суздальского князя, новгородцы сказали ему, что пойдут все на брань, исключая посвященных в духовный сан. Иногда в войске были только бояре да купцы, а иногда черные люди становились в ряды. Набор войска определялся вечем и производился в волостях по сохам. Приговоры веча отправлялись по пригородам, оттуда по волостям, так что в набранном ополчении различались пригорожане и волостные люди*. Кроме подвластных Новгороду русских жителей, набирались в ополчение также и инородцы, напр. чудь, корела, ижора. Смотря по степени опасности и по краю, с которого угрожало нападение, Великий Новгород определял иногда собирать ополчение только с некоторых своих волостей, напр., когда в 1240 году шведы напали на Ладогу, их отражали новгородцы и ладожане. Когда в следующем году шведы продолжали нападения, то собирали силы корелы и ижоры**. Также в 1301 году, когда князь Андрей сразился со шведами и разрушил построенный ими городок, то в походе участвовали новгородцы и ладожане. В 1256 году, по поводу нашествия шведов, Новгород разослал собирать войско по всей волости. В 1348 году, по поводу войны со шведами, собрана была вся область Новгородская***. По известиям, относящимся к XV веку, во Пскове вече приговорило собрать с четырех сох одного конного****. В случае сопротивления непокорные наказывались пенями. Так, в 1200 году новгородцы принуждали идти в поход ополчение, собранное на латышей, а когда ратники не хотели, то их били и брали с них куны*****. Впрочем, такие случаи, вероятно, были редки, охота к брани вообще была в тот веку всех велика, и набиралось войска всегда много, только уже в XV веке воинственность охладела, и Новгород, видимо, не мог собрать на свою защиту таких сил, как в прежние века. Войско, собранное по сохам, называлось ‘рубленое’, ‘рубленые люди’, потому что собирались по разрубке, т.е. по расчислению. Кроме рубленого войска были всегда охотники — охочие люди******. Из имений, принадлежавших владыке, собиралась рать, составлявшая особое владычное ополчение — владычный полк. Княжеская дружина составляла также особый отдел и называлась дружиною, в отличие от всей остальной рати, которая называлась полк. Слово полк принималось в обширном и более тесном смысле: в первом оно значило все ополчение, идущее на войну, за исключением княжеской дружины, в последнем оно значило отдел войска, так, ополчения пригородов и волостей составляли каждое свой полк и назывались по местности, где собраны: ладожане, рушане, новгородцы, двиняне. Войско состояло из пехоты (пешцы) и конницы (коневницы): и та и другая составляли часто отдельные ополчения и в военной позиции становились на значительное расстояние одна от другой, напр., в 1270 году, когда новгородцы воевали против князя своего Ярослава, то пешцы стояли за Жилотутом, а коневницы за Городищем. Над полками начальствовали воеводы, начальником всего ополчения был князь. По принятому и усвоенному вековыми привычками понятию, он был нормальный начальник войска, хотя случалось, когда не было князя, то начальствовал старый посадник, или тысячский, или вообще боярин. В войске всегда были удалые, отважные молодцы — открывали бой, задирали неприятеля, они назывались ‘кмети’ и ‘добрые удальцы’7* . Каждый полк имел свое знамя — стяг, которого держался, особый стяг был княжеский, особый владычный, особый у охочих людей. Вооружение у них было: остроконечные шлемы на головах, кожаные щиты и брони, новгородские брони так были тяжелы, что нередко мешали быстроте движения. Так, в 1343 году, в битве с немцами, один воин, бежавший с поля сражения, должен был обрезать себе броню8* . То же было на Шелонской битве, где бегущие новгородцы сбрасывали с себя тяжелые брони. Сражались мечами, секирами, палицами, сулицами и стрелами. В XV веке стали употреблять пушки, но по старой привычке не оставляли стрел и лука9* . Для возбуждения охоты к битве ударяли в бубны, гудели на трубах и на свистелях10* . Когда приходилось брать укрепленное место, то обступали его кругом и били в стены орудиями, называемыми пороки: это были длинные валы. Ставили туры на колесах, так что они были в уровень с неприятельскими стенами, и оттуда бросали через стены зажигательные снаряды, которые назывались огненные приметы. Вообще жечь составляло обычный способ войны. Добрые молодцы отправлялись в зажитье по неприятельским селам, брали что могли и сжигали жилища. Коль скоро входили в неприятельскую землю — следовало жечь.
______________________
* Пск., I, 224.
** Новг, I,53.
*** Новг., IV, 58.
**** Пск., I,263.
***** Новг., I, 25.
****** Пск., I,192.
7* Новг, I,19, IV, 49.
8* Новг., I, 82.
9* Пск., I, 240-241.
10* Новг, IV, 59.
______________________
При отправлении в поход новгородцы всегда испрашивали благословение владыки и придавали священное значение походу. Война предпринималась как бы за Св. Софию и ее достояние, потому что Новгород с его волостью был достоянием Св. Софии, в особенности войны с иноверцами имели религиозное значение. Когда Довмонт отправлялся на брань против немцев, то клал меч свой пред алтарем и игумен препоясал его этим мечом сам. Таким образом, воитель получил его как бы от церкви. Во время похода за войском шел обоз, называемый ‘товары’. Становясь на стоянку, расставляли стражей, переменяя их в день и в ночь.
Укрепление собственных городов в Новгородской и Псковской землях совершалось также посошною службою. Так, когда Михаил тверской угрожал Новгороду, были созваны из пригородов и волостей люди для работ: ладожане, рушане, вожане, корела, ижора, и псковичи помогали*. Во время опасности ставились по стенам и башням караулы. Отражая приступ, метали на неприятеля каменья**. Пригороды имели постоянное вооружение, готовое в случае нужды отбивать неприятеля. Так, в 1231 году, когда Литва напала на Русу, рушане должны были отражать нападение своими силами, в 1245 и 1246 годах новоторжцы преследовали нападавшего на них того же неприятеля***. Впрочем, силы пригородов вообще были сами по себе недостаточны. Так, в 1258 году Торжок не мог защищаться против литовской рати****. Так, посадник ладожский в 1313 году не мог охранить Ладоги от шведов, и неприятели сожгли Ладогу*****. Поэтому, в случае нападения на пригород, пригорожане должны были давать знать в столицу, а собственных сил у них едва ставало настолько, чтобы удерживаться до прихода сил, присланных Новгородом.
______________________
* Новг, I,71.
** Пск., I, 240.
*** Новг., I, 54, IV, 37.
**** Новг, I, 56.
***** Новг, I, 70.
______________________

VI. Суд

Говоря о суде в Великом Новгороде и Пскове, надобно различать исследование дела или собственно суд, называемый теперь этим словом, и исполнение суда, что тогда называлось судом. Тогда проиграть процесс какой бы то ни было значило — платить князю и Великому Новгороду, поэтому исполнением приговора заведовали посадник и (в древности) князь, или (впоследствии), вместо князя, наместник великого князя (а взамен наместника тиун). Тысячский имел свой особый суд. У посадника и тысячского там, где они не могли быть лично сами, были свои судьи, исполнявшие за них обязанности на суде и собирали пошлины по правилам. Что касается до самого судного процесса, то в Новгороде в основании он имел такой порядок. Спорящие стороны выбирали себе двух человек (а кто в суду кого посадит, тот с тем и ведается), кажется, эти лица есть те самые, которые ниже того в той же грамоте называются розказчики. Эти розказчики имели значение примирителей. Они рассматривали спор и предлагали уладить его каким-либо способом. Когда тяжущиеся на это соглашались — тяжба прекращалась сама собою. То был вольный ряд: ни князь, ни посадник, никакие судьи не могли его пересуживать. Если же розказчики не успевали, тогда начинался суд. Так, между прочим, наблюдалось и в сношениях с немцами: когда немец с новгородцем поспорит, обе стороны должны представить по двое таких розказчиков с каждой стороны. Если они не успеют уладить спора*, тогда уже начинали разбирать его судебным порядком. В верховном новгородском суде сидели лица, творившие суд**, да по боярину и по житому человеку с каждого новгородского конца, они назывались докладчики, их было десять человек. Они руководили судом, наблюдали за его правильностью и утверждали приговор. Без них нельзя было вершить суда. В Новгороде докладчики должны были с судьями собираться три раза в неделю: в понедельник, среду и пяток, для судопроизводства во владычних палатах. Вместе с ними при судопроизводстве были приставы, которые, так же как и докладчики, целовали крест — поступать справедливо. Учреждение докладчиков известно по памятникам с 1384 года. Тогда, по поводу соприкосновения церковного суда и гражданского, установлено было, чтоб на таком смесном суде сидели четыре выборных человека, два боярина и два житых. Древность этого учреждения неизвестна, но нет сомнения, что оно велось исстари, с видоизменениями. Так, в XIV веке мы встречаем на суде четыре человека, а в XV столетии — десять. Самое учреждение, по своему смыслу, имеет связь со старинным обычаем, записанным в одном из списков Русской Правды, что истец с ответчиком должны были идти на извод перед двенадцать мужей. Это был обычай глубокой древности, принадлежавший всем славянским народам и уступивший везде наплывам других начал. В Новгороде он сохранялся полнее, как в стране более свободной. Отношение к князьям произвело во всем организме общественных отправлений двоеначалие — одна половина принадлежала собственно народу, а другая — призывной власти, так было и в суде. Но князь, как лицо охраняющее, пользуется только половиною дохода судебного, самый суд принадлежит народу: представители народной совести — выборные докладчики. Это было то же, что у сербов ‘поротци’ и у чехов ‘помощники’ и ‘очистницы’. Разница между первыми и последними была та, что первые были самобытные судьи, а вторые подавали мнения, которыми уже суды руководились***. Но, в сущности, и то и другое исходило из одного источника — понятия о народном судопроизводстве по совести. ‘Порота’ в сербском судопроизводстве отличалась от царского суда. Для каждого дела выбирались поротцы, и число их было различно, смотря по важности дела, для иного выбирали шесть, для другого двенадцать, для более важного — двадцать четыре поротца. Они должны были присягать в церкви. Так же точно в Венгрии, где старые славянские обычаи вошли в положительные права, в уголовных делах выбирались двенадцать мужей для исследования дела, они должны были присягать пред начатием дела. В Новгороде это общеславянское учреждение выразилось двояким образом: одни судьи, как помощники чешские, были выбираемы обеими сторонами, другие выбраны были от целого города, как блюстители правды во всех вообще делах. Название докладчики в новгородском судопроизводстве, кажется, происходит не от значения представить, ибо в судной грамоте говорится, что докладчики кончали суд. Докладчики ‘докладывали’, добавляли к суду свое мнение, и оно было окончательным приговором. Судьи исследовали дело, а докладчики решали его, и судьи должны были приказать дьяку написать протокол и прилагали к нему свои печати. Правой стороне выдавалась судная грамота, по которой правый взыскивал свое с обвиненного. Наместник и посадник или их судьи брали пеню по правилам, и в этом-то состоял суд — то есть наказание, исполнение приговора. Во Пскове, как и в Новгороде, верховный суд принадлежал вечу, как над городом, так и над всею Псковскою землею. От него зависело — оправдать и обвинить тех, которые к нему обращались****. Оно назначало и отряжало судей для разбирательства пограничных дел, служивших поводом ко вражде с соседями*****. Кому оно поручит суд по какому-нибудь делу, тот и судья. Постоянная высшая судебная инстанция во Пскове был суд княжий пополам с посадничим, на суде присутствовали сотские. О докладчиках или подобных представителях народной совести мы не знаем. Только по уничтожении веча великий князь уставил на суде двенадцать старост московских и двенадцать псковских — стеречи правды. Быть может, это не было тогда новым учреждением, а старое: только великий князь дал в нем участие и москвичам. Но в примере княжьего суда, представляемом дошедшею до нас правою грамотою от 1483 года******, значатся, кроме князя и посадников, одни сотские. Если последние были полицейскими должностными лицами, то, вероятно, во Пскове понятие о суде смешивалось с понятием об управлении: кто был облечен по выбору правительственною властью, тот был уже тем самым и представителем правды на суде. Суд производился таким порядком: спорящие стороны излагали каждая свое дело, сначала говорили истцы, потом ответчики. Если дело подтверждалось письменными доказательствами, то их представляли тут же. Если ссылались на свидетелей, то звали последних на суд. Если показание спорящих должно было повериться на месте, для этого посылались княжеские бояре и псковские сотские или приставы. Им же или другим лицам, по совместному распоряжению князя и посадников, поручалось принести в исполнение приговор суда. Оправданной стороне выдавалась правая грамота с двумя печатями: одна была княжеская, другая — печать посадников псковских. Делопроизводством занимался дьяк, т.е. писал правую грамоту, где излагалась история тяжбы и приводились речи тяжущихся. Этот суд происходил на сенях у князя. Псковская судная грамота указывает, что суд непременно должен совершаться здесь, а никак не на вече. Но были, кажется, случаи, когда суд, происходивший на сенях у князя, был в присутствии граждан и образовал малое вече, называемое в отличие от большого вечье. Для этого существовал особый колокол, меньше большого вечевого, висевшего у Живоначальной Троицы, и назывался корсунским7*. Кроме этого княжеского суда на сенях, были во Пскове другие суды и судьи, об их устройстве и отношениях мы ничего не можем сказать точного, но что были такие судьи, доказывается известиями о лицах, носивших титул судей, напр., под 1444 годом говорится о Прокопии судье, который ездил в Ригу и Выборг для мирных постановлений8*.
______________________
* Dreyer. Specimen Juris lubecensis CLXXVII.
** В Новгороде вообще судную власть имели посадник, тысячский или их судьи, владычние судьи и иные судьи. А. А. Э., I, 71.
*** Palacki. Dejine ceske, II, 322.
**** Пск. л., I,254.
***** Пск. л., I, 235.
****** А. Ю., 3.
7* Меншой колокол в Корсунского место что на сени в него звонили, как вечье было. Пск., I,292.
8* Пск., I, 212.
______________________
По новгородским волостям суд производили посадничьи и великокняжеские тиуны, в судебных избах, называемых одринами, но таким же порядком, как в городе, выбирались приставы по одному с каждой стороны. Вероятно, существовали везде народные суды по местным обычаям, о которых до нас не дошло подробных известий. Так как великие князья беспрестанно жаловались, что новгородцы отнимают у них княжщины (княжеские статьи дохода), то, вероятно, в большей части случаев великокняжеских тиунов и не было. Тиуны никак не были разбиратели дела. Даже после падения независимости, когда по Новгородской земле управляли великокняжеские наместники и их тиуны, кроме них были еще судьи, разбиравшие дела — пред наместником или тиуном, который на основании производившегося процесса оправлял и обвинял. Кроме судей, на суде были судные мужи — целовальники, имевшие то значение, как в самом Новгороде докладчики.
При судебном рассмотрении дел для доказательств служили грамоты, улики, послухи, свидетели и показания сторонних людей по расспросам. Псковская судная грамота показывает, что при спорах о праве владения, о займах, о покражах и вообще в делах, касающихся собственности, грамоты служили важнейшим доказательством. Правая грамота, т.е. решение суда в пользу одной из тяжущихся сторон, имела юридическую неприкосновенность: ни князь, ни посадник не имели права нарушить ее, лишь бы она сама не была фальшивая. По смыслу этой правой грамоты, тяжущиеся должны были урядиться между собою, могли они, однако, урядиться и не сообразно с приговором, лишь бы у них последовало обоюдное согласие: тогда составлялась рядная грамота и она, как и правая, оканчивала все тяжебное дело. В ней полагалась пеня, которой подвергался тот, кто ее нарушит*. Улики (долики), т.е. очевидные признаки и свидетельство послухов (знающих обстоятельства дела), служили как для решения гражданских исков, так и при обвинении в преступлениях. Послух не мог ссылаться на другого (а послуху на послуха не быть), не мог быть послухом в Новгороде псковитянин**, также одерноватый или холоп, но позволялось быть послухом холопу, когда тяжба велась с холопом (а холоп на холопа послух). Если оба тяжущиеся ссылались на одного послуха, то показание послуха решало дело как бы голосом третейского судьи. В противном случае если один из истцов отрицал послуха, то мог вызвать его на судебный поединок (поле, Божия правда) или заставить присягнуть (рота). Выгода предоставлялась в этом случае тяжущемуся, ибо вызывал он, а не послух, и если сам он был нездоров, или стар, или слишком молод против послуха, или принадлежал к духовному званию, то имел право поставить против него наймита. Послух должен был выходить на поединок сам лично, а ставить за себя другого ему не позволялось. Если судились женщины, то присуждалось поле женщине с женщиною, но уж тогда женщина никак не могла против соперницы назначить наймита. Впрочем, псковская грамота дозволяет при спорах о долгах нанимать наймитов обеим женщинам. Вообще наблюдалось правило, как в Новгороде, так и во Пскове, чтоб боец шел на бойца, а небоец на небойца. Поле и присяга (рота) вообще служили средством открытия истины, когда нельзя было ее доискаться юридическим путем. Полем заведовали приставы, получавшие за то определенную плату с побежденного. По юридическому значению поля, оно не должно было оканчиваться убийством. Было достаточно, когда один другого повалит на землю, тогда победитель брал с побежденного свой иск и сверх того снимал с него доспех. Бились чаще всего дубинами, но из известий, относящихся к XVI веку, видно, что употреблялись короткие мечи о двух остриях с отверстием посреди, куда вкладывалась рука, также топоры, сражающиеся надевали на себя кольчуги и латы. Поле присужалось обыкновенно тогда, когда ответчик почему-либо признавал неверными письменные свидетельства, представленные истцом, или их недоставало, но были какие-нибудь данные, не дозволяющие признавать иска совершенно лишенным основания, или же когда ответчик не признавал свидетельства послуха и с ним вступал в поединок. Обыкновенно вызов в бой с истцом предоставлялся ответчику, и при этом он имел возможность выбирать что-нибудь для предложения: или поле, или крестное целование — роту. Если дело шло о вещи, то он клал эту вещь у креста, и потому вошло в обычай выражение: у креста положить, т.е. предложить присягу (роту). Рота много раз была порицаема духовенством. Архиепископ Иоанн III в начале XV века установил вместо целования креста, в делах о пропажах и покражах, ходить к иконе св. исповедник Гурия, Самона и Авива, которой приписывалась благодать открывать похитителей. Верование это возникло после какого-то знамения, бывшего 21 декабря 1410 года от этой иконы по поводу похищенных церковных сосудов, похитители были обличены пред этою иконою. У стен Св. Софии построена была маленькая церковь Св. Гурия, Самона и Авива, и там-то, вероятно, сходились ротники. Священник служил литургию на просфоре, нарочно для того приготовленной, с изображением крестообразно расположенных четырех крестов. Три раза: первый — при входе в церковь, второй — пред иконою св. исповедник, а третий — вынимая частицу из просфоры, читал он молитву св. исповедникам, сочиненную архиепископом. Кроме того, для узнания истины двум тяжущимся давали съесть хлебец с написанным на нем Божиим именем. Кто съедал, тот тем показывал свою правоту, а кто был виновен, тот не решался съесть его, кто же отказывался идти к хлебцу вовсе, того признавали виновным без Божия и без мирского суда. Архиепископ учреждал такой способ прибегания к религии ради открытия преступлений и в то же время запрещал ходить на роту***.
______________________
* А. Ю., 263,270.
** Это, кажется, было только временно, по случаю распрей Новгорода со Псковом.
*** Дух. Вестник, 1862, февр. VIII,33.
______________________
В поземельных спорах существовал обычай, приближающийся к роте: обычай ходить с иконою по меже спорной земли, этот обычай был равносилен полю, истец мог предлагать то или другое. Прошедший по меже с иконою оправдывался, если только судьи находили возможным допустить это. Во Пскове пособники не допускались, каждый должен был заботиться только о собственном деле, только за женщину, малолетнего, чернеца, черницу, старого и глухого могли явиться в суд пособники. По новгородской судной грамоте также запрещается ходить толпою в суд в качестве пособников для предупреждения навадки, но в каждой тяжбе было, как сказано, двое розказчиков, которые, таким образом, были пособниками дела. Они были от конца, или улицы, или сотни, или от ряду, куда тяжущиеся принадлежали. В Новгороде, кроме целования креста в значении роты, истец и ответчик пред начатием дела должны были целовать крест. Каждый должен был целовать крест сам за себя, но сын за мать, а муж за жену могли исполнить крестное целование, когда дело шло об имуществе, принадлежавшем такой особе женского пола. Сверх того, каждый вместо себя мог послать другого — ‘ответчика’, т.е. доверенного. По отрывочности новгородской судной грамоты невозможно доискаться подробностей, которыми руководились при суде.
Замечательно, что новгородская судная грамота принимает меры, чтоб дело не затягивалось. Нельзя было запутывать тяжбы, примешивая к ней другие дела, надлежало окончить одно дело, а потом уже исследовать другое. Когда речь шла о земле и истец требовал поверки на месте, то, чтоб дело не затягивалось, выдавалась срочная грамота, определявшая время по разным пространствам: полагалось на сто верст три недели, и если срок протягивался долее, то дело проигрывалось. Вообще дела о землях не должны тянуться долее двух месяцев, а дело, которое могло рассмотреться внутри города, — не более одного месяца. Если один из тяжущихся являлся, другой медлил, то последний проигрывал дело. С другой стороны, докладчики, без которых не могло производиться дело, подвергались штрафу, когда не являлись в суд, а если не решали дела в определенное время, то истец мог обратиться к Великому Новгороду и взять от него приставов, которые уже судили самых докладчиков и при себе заставляли решать дело. Точно так же, если дело замедляли судьи, истец имел право брать от Великого Новгорода приставов на судей.
По отношению к сословиям и состояниям юридические новгородские понятия соблюдали строгое равенство на суде*.
______________________
* А судити всех равно, как боярина, так и житьего, так и молодчего человека. А. Э., I., 69.
______________________
Никто не мог быть арестован без суда, подлежавший суду получал извещение, и если не являлся, то следовало другое, наконец третье, и только после того не являясь, он лишался своего иска. Если он назначал день, когда явится в суд, его не беспокоили, но более трех дней не мог он медлить. После выдачи судной грамоты, если обвиненный мог уладить дело мирно, с судьями и приставами, ему давался льготный месяц, в который его не задерживали, он имел возможность без принуждения сам исполнить приговор суда или иначе сойтись с противником, по прошествии этого месяца, если он не исполнил присуждения, посылались за ним пристава и принуждали. В случае, когда он уклонялся и хоронился, то подвергался казни всем Великим Новгородом.
Нигде не видно употребления пытки. Не существовало телесного наказания, исключая холопу, которого мог бить господин за вину. Только в последние годы независимости Пскова появился там московский кнут как предвестник разрушения старого свободного порядка*. Обыкновенно наказание состояло в денежной пене, а за тяжкие преступления следовала смертная казнь. В таком случае преступника отдавали истцу, и тот собирал граждан и предавал его казни. Уголовные дела против личности имели значение гражданских, начинались тяжбы, и обвиненный отдавался головою обиженному, который мог с ним поступить по закону, но мог и простить. Суд над изменниками и преступниками, виновными против общественного спокойствия, принадлежал вечу: преступника судил и казнил весь Великий Новгород. Суд и казни общественные так похожи на народные восстания, что в летописных сказаниях не всегда можно решить, где было восстание и где суд, и одно от другого отличалось только большим или меньшим участием всей народной массы в негодовании к осужденным. По старинному понятию, было два рода тяжкой народной казни: смертная и пограбление, или отдача на поток, третий род казни была ссылка, она встречается в летописях однажды — над Якуном, которого в 1141 году сослали в Чудь. Но так как перед тем его ограбили, то, быть может, ссылка эта была уже обычным последствием отдачи на поток. Обычная смертная казнь в Новгороде была утопление: осужденного сбрасывали с моста. Но сверх того существовал также обычай вешать, впрочем, сколько можно заметить, вешали только во время походов изменников, в Двинской земле вора, пойманного в третий раз в краже, вешали**, и вообще всякого вора, хотя бы и в первый раз уличенного, пятнали. Во Пскове повешение было такою же обычною казнью***, как в Новгороде утопление, и нигде не видно, чтобы во Пскове топили. Смертная казнь, по Псковской судной грамоте, постигала церковного вора, всякого вора, уличенного в воровстве трижды, зажигателя и переветника (изменника). Сожжению предавали зажигателей и волшебников. В Пскове пойманного в поджоге чухну в 1496 году сожгли****. В Новгороде во время сильных пожаров народ в ожесточении бросал в огонь подозрительных, и часто невинно, это было больше следствие раздражения, чем народный суд и казнь, тем более что тогда же подозреваемых в поджигательстве не только жгли, но и топили, следовательно, из этого нельзя еще заключить, чтобы в Новгороде по суду следовала зажигателям такая казнь. Сожжение за волшебство встречается только один раз в Новгороде и один раз в Пскове. В Новгороде в 1227 году сожгли на Ярославовом дворище, следовательно по приговору веча, четырех волхвов*****, а в Пскове в 1411 году сожгли двенадцать вещих жонок******. Эти казни, столь обычные на Западе, кажется, оттуда перешли к нам, однако не вошли в обычай, и два случая, приводимые в летописях, вероятно были исключительными, в особенности в Новгороде: летописец, сообщив известие о сожжении четырех волхвов, прибавил сомнение в их виновности и неодобрение этого поступка и, без сомнения, высказал тогдашний нравственный взгляд в этом отношении (творяхуть е потворы деюще, а то Бог весть). В Пскове последний год свободы (1509) казнили сожжением за кражу общественной казны*. Другого рода казнь — отдача на поток, состояла в том, что народная толпа бросалась на двор осужденного и расхватывала его имущество, самый двор и хоромы разносили, иногда выжигали, его имение конфисковали. Иногда при этом самого виновного убивали, а чаще изгоняли со всем семейством и даже с роднёю, например с братьями, племянниками и вообще близкими по крови. Иногда отдача на поток — разграбление, постигало семейства тех, которых уже сбросили с моста. Так, в 1418 году одного боярина свергнули в воду и потом разграбили его дом**. Когда поток происходил юридическим образом, то раздел имущества осужденного велся правильно, по городовому делению, так, в 1230 году ограбили Воловика Семена Борисовича и других бояр и разделили их достояние по сотням***. В 1209 году разграблен был двор Мирошки и Дмитрия, и тогда избыток разделен был по зубу, по три гривны****.
______________________
* Пск. л., I, 269,282.
** А. И.. I, 70.
*** Пск. л., I, 205.
**** Пск.л.,I, 270.
***** Новг. л., I, 42.
****** Иск. л., II, 22.
7* Пск.л.,I, 282.
8* Новг. л., I,107.
9* Новг. л., I, 46.
10* Новг. л., I, 30.
______________________
В разряд имущества, подлежащего дележу, входили и села, и рабы, и скот, все это оценивалось, продавалось и делилось на каждый двор, сколько придется. Слово ‘избыток’ (избыток разделиша) побуждает предполагать, что не вся сумма проданного имения делилась: может быть, известная часть шла в новгородскую казну, и также князю. При таком всеобщем дележе и расхвате случалось схватывали и тайно, как об этом и упоминается в летописи*. Так, по замечанию летописца, одни трудились, другие входили в их труды. Остается неизвестным порядок такого расхвата имущества осужденных, право участия в нем тех или других граждан. Из примера 1230 года мы узнаем, что имущества эти делили по сотням. Значит ли это, что участвовать в дележе могли только те, которые принадлежали к той сотне, в которой состоял осужденный, и всегда ли так соблюдалось, или же расхватанное имущество доставаться могло юридическим путем жителям по концам и улицам, где жили виновные — неизвестно.
______________________
* Ibid. Аще кто потаи похитил, а того един Бог ведает, от того мнози разбогатеша.
______________________
Возможность наживаться на счет других была поводом к тому, что в Новгороде постоянно находились ‘ябедники’, возмутители, которые легко подговаривали других, составляли кружок из черных людей, звонили на вече и обвиняли богатых и влиятельных бояр то в перевете, то в неправом суде и в насилиях бедным людям. Вообще новгородцы не отличались ни кровожадностью, ни мстительностью: случалось, что осужденный на смерть преступник возбуждал своими просьбами сострадание, особенно если уважаемые люди подавали за него голос, и осужденного освобождали от смерти и позволяли вступить ему в монастырь — душу на покаяние отпускали. Так, одного из двинских изменников, пойманных с оружием в руках, избавили от Волхова, а потом так слабо стерегли его в монастыре, что он мог оттуда уйти и опять враждебно действовать против Новгорода. Бывало, даже осужденный и ограбленный, случайно ускользнувший от смерти, опять был в чести у народа, так случилось с посадником Якуном, он не только потерял все достояние, отданное на поток, но и сам был брошен с моста и, случайно спасшись от смерти, впоследствии был посадником. В новгородском народе была сильная впечатлительность, быстрая восприимчивость, недостаток обдуманности, делали по первому побуждению и после сознавали, что делали невпопад. Как толпа производила иногда свой суд, можно видеть из примера серебряного ливца Федора Жеребца, в 1447 году, его уличили в неправильном приготовлении рублей, призвали на вече, стали поить и допрашивать, он оговорил восемнадцать человек, что они заказывали ему делать рубли не по узаконенным правилам, тех схватили: одних сбросили с моста, у других ограбили дома*. Не видно, чтобы при этом было строго исследовано показание Федора Жеребца. Тогда, говорит летописец, весь город был в сетовании, а ябедники и посульники радовались: стоило только на кого-нибудь сказать — и тотчас предавали того смерти, а имение его, обыкновенно спрятанное в церкви, разграбляли. И прежде подобное случалось, когда народ буйствовал не рассуждая, по первому впечатлению. В 1316 году некто Данило Писцов был убит своим холопом, и убийца остался без наказания, объявив гражданам, что его господин держал перевет и благоприятствовал враждебному князю**. Таким образом, правило, чтоб холопу не верить, когда он будет говорить на господина, — правило, которым стесняли новгородцы своих князей, не имело приложения на вече, там, напротив, низший и бедный скорее мог быть оправдан в деле с богатым и сильным — по естественной злобе толпы к тем, которые над нею возвышаются. Летописцы нередко указывают, что народный суд постигал невинных. В 1137 году предавали потоку и разграблению приверженцев Всеволода. Тогда, говорит летописец, ‘сягоша и невиноватых’***. В 1194 году, когда возвратились новгородские отряды из несчастного похода в Югру, новгородцы, раздосадованные неудачею, нескольких человек убили, других обложили денежною пенею, на них взводили, что они погубили свою братью в походе, но, видно, преступление не было доказано, потому что летописец прибавляет: ‘А то Богови судити!’****. Под 1208 годом рассказывается о свержении с моста невинного Олексы Сбыславича: на другой день, в обличение несправедливости народного суда, заплакала Богородица у Св. Якова в Неревском конце*****. Во время пожаров раздраженная толпа, подозревая, что город зажигают злодеи, без дальнейших рассуждений обращала злобу свою на всякого, кто мало-мальски навлекал ее нерасположение, например, в 1442 году****** после сильного пожара народ схватил некоторых лиц, одних бросал в огонь, других с мосту в воду. Какие причины иногда руководили народом, можно видеть из примера над архиепископом Арсением в 1228 году: черному народу вообразилось, что из-за него стоит долго тепло осенью, ибо он, как говорили, неправильно поступил в архиепископский сан, и его выгнали с бесчестием7*. Подобно тому в Пскове в 1407 году изгнали князя Данила Александровича по случаю мора, псковичи укоряли его, будто бы из-за него постиг их мор8*.
______________________
* Новг. л., IV, 126.
** Новг. л., I,71.
*** Новг. л., Т. 8.
**** Новг. л., I, 22.
***** Новг. л., I, 30.
****** Новг. л., I,114, IV, 122.
7* Новг. л., I, 44.
8* Пск. л., I,198.
______________________
Неудивительно, что при таком образе народного суда летописец жалуется на неправосудие в новгородских волостях в XV веке*. ‘Тогда, — говорит он, — в Новгороде не было ни правды, ни справедливого суда, восстали ябедники, устраивали четы и обеты и целовали на неправду, и стали грабить по селам и на волостях, и по городу, и стали мы в поругание соседям нашим, и по волостям было разорение и частные поборы, крик и рыдание, и вопль, и проклятия людей на наших старейшин и на наш город, ибо не было у нас ни жалости, ни правосудия’.
______________________
* Новг. л., IV, 126.
______________________

VII. Усобицы

В Новгороде беспрестанно происходили раздоры, и молодшие, или черные, враждовали со старейшими и богатыми. Люди, которые успевали возвышаться, тотчас возбуждали против себя злобу низших. Начальники, уже потому что облечены были властью, подвергались неудовольствию черных людей. Начало личной свободы было всегда духом общественной жизни и взаимных отношений. Перевес общинной воли не подавил его до конца. Те же черные люди, которые злобствовали на богатых и влиятельных, сами же помогали их возвышению и оказывали им честь и повиновение, пока последние не раздражали массы и не наживали себе завистников и обиженных мстителей. Народ озлоблялся против бояр, но никто не думал, чтоб можно было не быть боярам. Нехороши бояре, надеются — другие будут лучше. Бедный завидует богачу, и когда чувствует от него оскорбление и презрение, готов разграбить его, но он вместе с тем знает, что так свет создан, чтобы были богатые и бедные, и сам, разумеется, желает лучше быть богатым, чем бедным. Уравнивающее начало народной воли не уничтожило и родового начала. Уважалось происхождение. Внук помнил деда, и народ признавал за ним святость этого воспоминания. Христианская религия должна была способствовать поддержке чести происхождения установлением порядка кровно-семейных связей. Византийские понятия о благородстве приравнивались к древним славянским родовым понятиям.
О временах, более от нас отдаленных, предшествовавших XII веку, исторические известия так скудны, что не осталось ничего о существовании в древности такой же борьбы старейших с молодшими, бояр с чернью, какая является впоследствии. Еще меньше можно, по той же скудости источников вообще, даже и в последующие времена, проследить постепенность этой борьбы, ее видоизменения и поводы к ним. Однако из коротких, отрывочных известий и смутных преданий старины можно ощупью уловить и в эти темные времена следы той же борьбы, которая резкими чертами является в последующие века, о которых известия дошли до нас полнее. Еще до прибытия прусско-варяжских князей восставал род на род. Когда Перуна низвергли в воду, он бросил палку на мост и заповедал новгородцам биться между собою. Предание это показывает, что в памяти новгородцев их раздоры были очень древними. Народ этим как бы хотел сказать, что, по его понятию, то же и при дедах делалось, что после. По неясным чертам можно видеть не только вражду равных партий, но и борьбу старейших с меньшими в некоторых событиях XI и XII веков, например, в 1071 году, при князе Глебе, когда явился волхв и вызывался перейти Волхов, черный народ, долее упорствовавший в язычестве и, как видно, в то время еще не приладивший своих заветных чувств и понятий ко введенному огнем и мечом христианству, пошел за волхвом и посягал даже на епископа. Епископ, взяв крест и облачившись в богослужебные одежды, говорил: ‘Пусть идет за волхвом кто верует в него, а кто верует кресту, тот за крестом пойдет’. Князь и боляре его пошли за епископом, а людие — то есть народ — за волхвом*. Едва ли в этом месте можно разуметь под болярами князя исключительно дружину его, которая пришла с ним с юга. Иначе если б под словом людие понимать всех новгородцев вообще, то надобно предположить, что христианство вовсе не имело никакой почвы в стране. И потому скорее можно толковать это место так, что христианство было распространено между старейшими, а язычество держалось в массе. Так везде было, и это, конечно, должно было способствовать раздвоению народа, выделению из массы лиц и родов, благоприятству со стороны церкви избранным — в противоречии с массою, различию понятий одной части народа от другой, сознанию собственного преимущества в тех, которые принадлежали к давним христианским семьям. Как все извне входящее в народную жизнь, и христианство должно было произвести раздвоение в народе и восставить понятие о превосходстве тех, которые приняли новое, пред теми, которые держатся того, что необходимо должно уступить свое место новому, а само исчезнуть. Поэтому христианство, принимаемое, как везде, прежде классом зажиточным и влиятельным, должно было поддерживать противоречие между жизнью высших и низших слоев народа, а через то неизбежно поддерживались и начала неприязни между ними.
______________________
* Соф. П. С. Л., V, 146.
______________________
В XII веке в междоусобии, происшедшем по поводу князя Всеволода Мстиславича, видимо играла роль та же вражда: тогда ограбили бояр, приятелей Всеволода, взяли с них вроде пени за приверженность к изгнанному князю 1500 гривен и отдали другому классу — не боярам, а купцам, устраивать военный поход: крутитися на войну. Как в IX веке Новгород призвал прусско-варяжских князей для устроения порядка, сознавая, что у него самого нет ни ладу ни складу, так и в половине XII века новгородцы понимали, что им нужен князь именно потому, что у них вечная бестолковщина, что князь должен творить между ними ‘ряд’, и тот, который не умеет этого сделать не годится быть князем. Так, под 1154 годом хулится один князь, — зане не створи им ряду, н боле раздьра*. Здесь как нельзя яснее выказывается первоначальное понятие, что князь необходим как внешняя правительственная сила над внутренней безладицей. Во множестве смут, происходивших по поводу князей, не видно пружин, двигавших партии, стоявшие за того или иного князя, потому что летописцы скупы на изложение побуждений. Но в некоторых подобных описаниях закрались черты, показывающие, что тут не обходилось без той же постоянной борьбы классов. Из смуты, возникшей в 1418 году, о которой будет сказано ниже, видно, что на Софийской стороне, именно в Загородном и Неревском концах, жили бояре, старейшие, и соперничество Торговой стороны с Софийскою, которое показывается с первого вида как вражда двух местностей, часто может объясняться именно этою сословною враждою черного народа со старейшими. Так, еще в 1157 году по поводу князя Мстислава Юрьевича Торговая сторона поднялась за князя, а Софийская против него**. В 1218 году сделалась смута из-за посадника Твердислава. Прусская улица держалась за Твердислава. Четыре конца были против него, или же — ни туда, ни сюда. Дело началось с того, что князь Святослав арестовал какого-то Матвея Душильцовиця. Распространился слух, что посадник Твердислав выдал этого человека князю, когда по новгородскому праву никто не мог быть лишен свободы без обвинения судом. Твердислав со своими пруссами пошел на битву. Началась драка у городских ворот, но тут разломали нарочно мост, вероятно для того, чтоб остановить смятение. Толпы плыли в ладьях на междоусобную битву. Тогда убили несколько прусс. Целую неделю волновался город.
______________________
* Новг. л., I,11.
** Новг. л., I,12.
______________________
Наконец открылось, что тут было недоразумение. Твердислав вовсе не был виноват, а князь сам его не любил. Воспользовавшись неудовольствием против него, князь объявил, что сменит его. ‘За что? — спрашивали его. — Виноват ли он!’ Князь не мог представить вины и должен был сказать, что нет. Это примирило Твердислава с народом. Все почувствовали, что князь нарушает права, и кричали, что ‘князь присягал без вины не отставлять мужей’. Твердислав отказывался от посадничества, говоря: ‘Вы, братья, вольны в посадниках и князьях’*. Народ оставил его на посадничестве. В 1255 году старейшие или вящшие, и меньшие, или молодшие, стояли друг против друга открыто враждебно. Сторона меньших, или простых, была недовольна князем Александром, изгнала его сына и призвала его брата Ярослава. Александр шел с военного силою против Новгорода. Вящшие стали за Александра. Меньшие вооружились. Тогда, говорит летопись (в этом месте, вероятно, попавшаяся под руку сторонника народной массы) старшие составили совет, как бы меньших побить и поставить князя на своей воле. Меньшие собрались на вече у Св. Николы. Князь Александр, поддерживаемый старейшими, потребовал выдачи своих противников и в том числе посадника Анания, меньшие целовали Богородицу — стоять за новгородскую правду и за свою отчину. При посредстве владыки дела уладились так, что любимый черным народом посадник Анания лишился должности. Народ в этом случае уступил силе: Александр угрожал чужою ратью, Примирению способствовало и то, что князь Ярослав, которого тогда хотела чернь, сам убежал из города. Чернь устояла на своем только в том, что Анания остался без преследования. Посадником сделан был другой, из партии вящших. Но через два года, именно в 1257 году, чернь взяла свое. Приезжие татары потребовали дани — десятины и тамги. Новгородцам непривычно показалось давать дань. Вящшие, державшиеся Александра, угождали ему и готовы были покориться ханской власти наравне с остальным русским миром, вероятно, их располагал к этому страх, а иных могли руководить и личные виды, надежды возвыситься через угодничество сильным. Народ взволновался. Татары, пришедшие в Новгород с этим предложением, ушли безуспешно. Нелюбимого посадника Михалка убили. Кто, — говорит по этому поводу летописец, вероятно, устами тогдашнего народа, — копает яму под другими, тот сам впадет в нее. Любимого посадника Ананию нельзя было только потому избрать, что он тогда уже умер. Поставили посадником какого-то Михаила Федоровича, переменили тысячекого, избравши какого-то Жироху, и, вероятно, убили прежнего, по крайней мере, кажется, под именем убитого Миши, о смерти которого говорится вместе с избранием нового тысячекого, должно разуметь прежнего. Князь Василий, сын Александра, сначала потакал народному упорству, но, когда убили начальство, он бежал. Александр прибыл в Новгород с силою, ловил непокорных, обрезывал им носы, выколупливал глаза. На третий год после того, в 1259 году, явились татары, с согласия Александра, исполнять то, чего не могли прежде сделать в Новгороде, — то же исчисление, какое производилось в других местах России. Вместе с князем они остановились на Городище и послали в Новгород требовать числа (переписи). То был знак подчинения хану. Чернь воспротивилась. ‘Лучше умереть за Св. Софию и за домы церковные! — кричали простые новгородцы. — Кто добрый человек, тот за святую Софию и за правую веру!’ Но вящшие рассчитали, что Новгород не сладит с татарами и с остальною всею Русскою землею, которая пойдет на него по приказанию татар, а сопротивление воле сильных доведет их самих до разорения. Они убежали на Городище и, вместе с татарами, готовились брать Новгород приступом. В черни было больше порыва, чем расчета, оставшись без бояр, чернь и смысл потеряла, и жар ее начал остывать. Тогда бояре вступили с народом в переговоры, стали убеждать и представлять, и убедили. Новгородцы размыслили, что сопротивляться трудно и скрепя сердце согласились. ‘Все то, — говорит летописец, — наделали бояре, ‘творяще себе легко, а меньшим зло’. Татары поехали по улицам и переписали жителей**.
______________________
* Новг. л., I, 37.
** Новг. л., I, 55-57.
______________________
Народ не имел энергии довести до конца какое-нибудь дело без бояр, оттого партия старейших и брала верх, но черные не переставали выказывать свой протест восстаниями и сопротивлениями. Татарская перепись сделалась как хотели бояре, но черные долго после того не могли забыть этого и долго выказывали свое сопротивление и боярам, и татарской власти. В 1270 году, когда изгнали князя Ярослава, один из его приятелей, отданный на поток, жаловался хану в Орде и доносил, что новгородцы не хотят платить хану дани и оставаться в покорности татарам, что бояре требовали от них дань хану, а чернь за то разграбила их дома и имущества*. В 1290 году зазвонили разом у Софии и на Ярославовом дворище: одного, по имени Самойла Ратыпинича, убили на владычнем дворе, толпа бросилась на Прусскую улицу, гнездо новгородских вящших людей, разграбила там все дома и сожгла всю улицу**. В 1342 году произошел мятеж, который явно носит на себе характер сословной вражды. Какой-то Лука Варфоломеев, сын бывшего посадника Варфоломея и внук посадника Юрья Мишинича, набрав себе толпу холопов-сбоев, отправился за Двину и брал на щит заволочские погосты. Там построил он себе городок Орлец. Заволочане его убили. Как видно, предприятие его нравилось черни. Он был ее любимец. Когда разнеслась весть, что его уже нет на свете, чернь кричала, что его там велели убить вящшие, и двух из них разграбила, они едва спаслись от смерти, убежавши в Копорье. После того сын убитого Луки явился в Новгород и требовал мщения за отца. По его наущению новгородцы потребовали к суду укрывшихся в Копорье бояр. Убежавши от народного волнения, они не побоялись потом войти в Новгород: у них там были пособники. Обе стороны зазвонили вече на разных берегах Волхова (одни у Святой Софии, другие на Ярославовом дворе), начиналась уже междоусобная брань, но владыка с наместником успели примирить их и остановить смуту. В этом неясном для нас событии видно только, что Лука и его сын угодили черному народу и дело их стало делом партии простонародной против партии боярской.
______________________
* Новг, I, 62.
** Новг, I,65.
______________________
Часто бояре, достигая звания посадника, тысячекого или вообще должности, которая могла иметь влияние на дела, наживались на счет народа и навлекали народное мщение на себя, на свою родню и на весь свой класс. В 1350 году опять Прусская улица испытала почти то же, что испытывала шестьдесят лет назад. Вознегодовал народ на посадника Федора Даниловича, лишил его должности, этого было мало, — посадник, должно быть, приобрел много выгод в свое посадничество, его изгнали, дом его разграбили, потом предали на поток его родню, брата и тоже выгнали из Новгорода, наконец, перенесли вражду на всю Прусскую улицу — ограбили и разорили ее*.
______________________
* Новг, I,85.
______________________
Нигде так наглядно не описывается это соперничество и вражда сословий, как в деле Степанка и боярина Данила Ивановича в 1418 году. Некто по имени Степанко схватил на улице боярина Данила Ивановича Божина и кричал к народу: ‘Господо! пособите ми тако на злодеа сего!’ Видно, слова его попали на готовое уже раздражение против бояр, без большого разбирательства толпа бросилась к нему, схватила боярина, потащила на вече. Тогда одна женщина, — по выражению летописца, — ‘отвергши женскую немощь и вземши мужскую крепость’, выскочила посреди веча и начала колотить его с неистовством, припоминая причиненные себе обиды. Потом боярина повели на мост и сбросили в воду. На его счастье, какой-то рыбник Личко Людин (из Людина конца) подхватил его в свою лодку. Тогда толпа бросилась на дом этого рыбника и разграбила его. Народ в своих побуждениях был не очень настойчив, дело бы тем и кончилось, да спасшийся от смерти Данило поймал Степанка и начал его мучить. Когда разнесся слух по улицам, что Степанко схвачен, побежала толпа с криком на Козьмодемьянскую улицу, где жил Данило. Боярин ушел, но тут загорелась у народа охота грабить и других бояр. Меньшие люди подняли знамя и с оружием кинулись на Яневу улицу, где жили бояре, разграбили несколько богатых домов, потом бросились в Загородный конец, ограбили на Чюдинцевой улице монастырь Св. Николы, где хранились боярские пожитки, и достигли наконец гнезда боярского — Прусской улицы, тут дали им отпор. Черный народ легко мог составлять толпу на бояр, и у бояр были свои толпы вооруженных паробков из того же простого народа — челядь боярская: эти паробки стали защищать своих господ. Удалые двинулись назад, на Торговую сторону. Но вслед за тем распространился на Торговой стороне слух, что с Софийской собираются толпы и хотят напасть на Торговую. Ударили во всех церквах в колокола тревогу. С обеих сторон вооруженный город бросился на мост. Началась свалка. ‘Бяше же и губление — повествует летопись, — овы от стрел, овы от оружиа, беша же мертвый яко на рати, и от грозы тоя страшные и от възмущениа того великого въетрясеся весь град и нападе страх на обе стране’. Вот тогда владыка Симеон созывает священников, сам облачается и им приказывает облачиться, велит нести кресты и хоругви и образ св. Богородицы от Св. Софии, идет сам на мост и, среди разъяренной массы народной, начинает благословлять крестным знамением на все стороны. Увидев владыку, старые посадники и тысячекие подошли к нему и поклонились. Волнение стало утихать. Владыка отправляет архимандрита Варлаама, своего духовного отца, да протодиакона на Ярославов двор — отдать благословение степенному посаднику, и тысячекому, и народу и уговаривать, чтоб все шли с миром в свои дома. Волнение прекратилось*. Конечно, к той же сословной вражде следует отнести и восстание, случившееся в 1421 году. Тогда Неревский и Славенский концы поднялись за землю какого-то Климентия Ортемьина против посадника и бояр, разграбили их дома, до двадцати человек убили и своих неревлян потеряли двух человек**. Следы подобного соперничества старейших и молодших видны и в пригородах. Так, например, в Торжке в 1340 году восстала чернь на бояр, и бояре, ограбленные, бежали в Новгород, едва успев унести душу. Черный народ не только ограбил их имущества, но разнес дома и опустошил их села***.
______________________
* Новг. л., I, 107-108, Новг, Л., II, 136-137, IV, 117.
** Новг. л., IV, 120.
*** Новг. л., I, 80.
______________________
Нередко этою сословною враждою пользовались сами бояре в своих распрях друг против друга, составлялись между ними противные друг другу партии и старались привлечь на свою сторону черный народ. Тогда в самой черни делалось раздвоение, одни ополчались за тех, другие за других бояр. Это особенно проявлялось в те времена, когда общественные бедствия поражали народные массы. Такой пример видим мы в 1230 году в ссоре посадника Водовика со Степаном Твердиславичем. Оба, как ясно видно, были предводителями партий. Паробки посадника напали на одного приверженца Твердиславичева, Иванку Тимошкинича, и поколотили его. На другой же день партия, противная посаднику, зазвонила на вече на Ярославовом дворе, вооружила народ против посадника, собрались охотники и начали грабить двор посадника. Но посадник в свою очередь зазвонил на вече и поднял значительную массу народа против Ивана Тимошкинича, Якима Блунковича и Прокши Лашнева. Это были сторонники Твердиславича, подустившие народ грабить посадника. Посадник так хорошо умел повернуть дело, что народ озлобился на тех, которые пред тем стали было руководить им. Убили Якимова брата Волоса, сожгли двор Прокши, потом Иванка сбросили с моста, других привели к присяге, что они не будут мстить. Водовик взял верх, да ненадолго. В тот же самый год в его отсутствие ограбили не только его, но его братьев, его родню и много дворов его приятелей, бояр, одного из них, Семена Борисовича, убили, в заключение поручили посадничество врагу Водовика, Степану Твердиславичу*.
______________________
* Новг. л., I,46.
______________________
Иногда составлялась партия, ‘коромольники’ — как называет летописец, поднимались на посадника и на все власти, низвергали их, грабили и в свою очередь терпели то же, что другим приготовляли. Так, в 1332 году такие коромольники подняли народ, отняли посадничество у Федора Ахмыла и дали Захарии Михайловичу, ограбили села и дворы прежней партии, но в тот же год свержен был новопоставленный посадник*. Точно так же и в 1359 году лихие люди взбунтовали Славенский конец против заречан, то есть Софийской стороны, лишили посадничества Андрея Захаринича и дали Сильвестру Леонтьевичу. Заречане бросились на славенцев, на Ярославовом дворе сделалась сеча, нескольких человек прибили, одного убили до смерти, славенцы прогнали гостей за реку. Тогда поднялась вся Софийская сторона мстить свое бесчестье. Поднялась Торговая сторона защищать себя. Мост разломали. Обе стороны стояли вооруженные на берегу, угрожая одна другой. Между тем удальцы из Софийской стороны бросились на села бояр и богатых людей, живших в Славенском конце, и начали их брать на щит. Но владыка Алексий с архимандритом и игуменами вышел к раздраженной толпе и возгласил: ‘Дети! не доспейте себе брани, а поганым похвалы, а святым церквам и месту сему пустоты. Не соступайтесь, дети, на бой! Примиритесь!’ Убеждение его подействовало. Примирились, посадничество не досталось ни прежнему, ни тому, которого славенцы поставили, а выбрали нового**. Как только какое-нибудь лицо возвышалось и чем-нибудь навлекало на себя нерасположение черного народа, составлялась шайка и замышляла ему какую-нибудь пакость. Так, например, в 1337 году ‘простая чадь’, то есть толпа черного народа, озлобилась на архимандрита Есипа, загнала его в церковь Св. Николы и целый день и ночь держала его там. В церковь ворваться не смели, а он выйти боялся***.
______________________
* Новг. л., I,76.
** Новг. л., I,87.
*** Новг. л., I,78.
______________________
Вообще междоусобия в Новгороде, или, как назывались они, ‘голки’, не представляют слишком кровавых картин. До кровопролития не всегда доходили, а если оно и случалось, то ограничивалось смертью нескольких человек. Часто голка тем и кончалась, что соберутся враждебные стороны и, вооруженные, погрозят друг другу, побранятся, а потом помирятся и разойдутся. Но эти обычаи произвели в народе такие слои, которые руководились только эгоистическими расчетами и обращались очень неуважительно с чужою собственностью. Иногда молодцы собирались для грабежа. Новгород принужден был усмирять их. В 1291 году коромольники начали грабить Торг в Новгороде, на другой день вече осудило и свергло с моста двух заводчиков этого дела*. В 1310 году собрались коромольники, пошли грабить села около города, принадлежавшие зажиточным людям**. В 1314 году то же делалось во Пскове: грабили села, дворы и клети в городе, но псковичи казнили их до 50 человек, и потом стало тихо***. Во время пожаров часто происходили грабежи и бесчинства. В 1299 году сделался пожар, и злые люди, — как их называет летописец, придавая им это название, как бы особый термин, — пустились грабить не только дома, но и церкви, где, по обыкновению, прятались сокровища, они убивали сторожей и расхищали товары. То же происходило в 1311 году****. Вероятно, большая часть опустошительных пожаров, которыми так часто страдал Новгород, происходили от поджигательств с целью грабить. Во времена дороговизны хлеба молодцы грабили села и дворы зажиточных людей, не дозволяя им наживаться на счет бедного народа, как обыкновенно делается в таких случаях.
______________________
* Новг. л., I,65.
** Новг. л., I,69.
*** Новг. л., I,71.
**** Новг. л., I, 66, 70.
______________________
В городе всегда была наготове толпа таких задорных и пьяных забияк, которые, как итальянские bravi, служили сильным, и богатые бояре держали их у себя на жалованье, чтобы их услужливыми руками охранять себя от соперников, своей братии бояр, и от народных волнений. Митрополит Иона в 1448 — 1458 годах писал к новгородцам: ‘Мы узнали, что в вашем православном христианстве, в Великом Новгороде, в вотчине моего сына, великого князя, сотворяется некое богоненавистное и богоотметное дело не только от простых людей, но от честных великих людей — от наших духовных детей. Из-за какой-нибудь малой вещи зачинается гнев и ярость, и свары, и лжесловия, и многонародное сборище с обеих сторон, угождая врагу диаволу, нанимают на такое злое и богоненавистное дело сбродней, пьянчивых и кровопрожадных людей, замышляют бои и кровопролития и губят христианские души’*.
______________________
* А. И., I,91.
______________________
Во Пскове летописи не представляют нам подробностей о таких междоусобиях, как в Новгороде, но из кратких известий видно, что и там они случались, были и кровопролития: в 1385 году произошли по неизвестной для нас причине драки и убийства (бысть сеча псковичем промеже себе и много бысть мертвых*.
______________________
* Новг. л., IV, 91.
______________________

VIII. Ушкуйники

Новгородские удальцы, не терпевшие стеснения своего произвола, искали раздолья, простора, подвигов за пределами Новгородской земли, и, таким образом, составились в XIV веке разбойничьи шайки, разносившие страх на востоке нынешней России, под именем ушкуйников (от слова ушкуй, означавшего лодку особой постройки). Войны со шведами приучили новгородцев к водяным набегам. Так, в 1320 году Лука (может быть, Варфоломеев, который потом с толпою холопов-сбоев разорял Заволочье и там погиб) ходил в ушкуях на Мурман (на Норвегию), но был разбит*. В 1339 году такие молодцы разоряли Корелу, признававшую власть шведов, а в 1349 году, когда Магнус предпринял свой крестовый поход против Новгорода, новгородские и двинские удальцы делали морские набеги на берега Норвегии (на Мурман**. В 1340 году шайка новгородских лодейников сожгла Устюжну и воевала Белозерскую область, однако на них напали и отняли награбленное***. В шестидесятых и в семидесятых годах XIV столетия новгородцы стали отличаться на Волге, оттого что в то время по Волге и притокам ее развилась торговля и было кого грабить. В 1360 году новгородские ушкуйники напали на татарский город Жукотин, разорили его, набрали там всякого добра и расположились в русских поволжских городах, особенно в Костроме. Татарские князья обратились с жалобою к хану, и хан Хидырь прислал к русским князьям послов с требованием выдать ему новгородских разбойников. По этому поводу князья владимирский, нижегородский и ростовский съехались в Кострому. Нельзя было потакать такому удальству, тем более что татары с христианами вообще стали поступать так же, как новгородцы с татарами: в возмездие за Жукотин, в Болгарах, другом татарском поволжском городе, ограбили всех христиан, какие на ту пору там случились. Князья переловили ушкуйников, бывших на ту пору в Костроме, и выдали их татарам****. В 1365 — 1366 годах трое бояр новгородских — Есип Варфоломеевич, Василий Федорович да Александр Абакумович набрали себе толпу удалых и отправились по Волге. Их было двести ушкуев. Они пошли самовольно, без новгородского слова. Под Нижним Новгородом они напали на купцов бесермен (бухарских), ограбили их и многих убили. При этом, как видно, досталось не одним бесерменам, но и русским купцам. Великий князь Димитрий жаловался, что новгородские ушкуйники ограбили под Новгородом его московских гостей. Новгородское вече дало такой ответ: ‘Это ходили молодые люди на Волгу без нашего слова, да они твоих купцов не грабили, а грабили бесермен. За это не сердись на нас’*****.
______________________
* Новг. л, IV, 49.
** Новг. л., IV, 59.
*** Новг. л’ I, 79.
**** Ник. л., III, 216.
***** Новг., IV, 66, I, 88.
______________________
Если новгородское вече не давало позволения на такие походы, то, очевидно, смотрело на них сквозь пальцы, и, по общим понятиям того времени, пограбить и побить бесермен казалось дозволительно. Такое понятие должно было возникнуть очень естественно после того, что претерпели русские земли от татарского своевольства. И действительно, за свои самовольные разбои новгородские ушкуйники не только остались без преследования, а одному из их тогдашних предводителей доверили государственное дело, он послан был для защиты Торжка от тверичей. В 1369 — 1370 годах ушкуйники взяли Кострому и Ярославль. Эти набеги, вероятно, состояли в связи с враждою Новгорода к тверскому князю, который тогда посадил своего наместника в Костроме точно так же, как и в новгородском пригороде Бежецком Верху*. В 1374 году девяносто ушкуев напали на Вятку, ограбили ее, потом захватили Болгары и взяли окупа 300 рублей. Потом они разделились на две партии: одна — из 50 ушкуев — отправилась на Низ, к Сараю, а другая — из 40 ушкуев — пошла вверх по Волге, дошла до Обухова, ограбила Засурье и Маркваш, перешла за Волгу, истребила суда свои, конно прошлась по берегам Ветлуги, ограбила села и ушла к Вятке**. Но самый свирепый набег новгородских ушкуйников на Поволжье происходил в 1375 году, когда новгородцы вместе с московским великим князем воевали под Тверью. Отправилось две тысячи удальцов, они плыли в семидесяти ушкуях, воеводами у них были: один по имени Прокопий, другой по прозвищу Смольнянин, вероятно так названный потому, что действительно был пришелец из Смоленской земли. Эта шайка состояла не из одних новгородцев, но еще более из заволочан. Они приплыли рекою Костромою на Волгу, к городу Костроме. Костромичи, зная, чего можно ожидать от таких гостей, вышли против них с оружием, было костромичей пять тысяч, воеводою у них был Плещеев. Новгородцы сошли на берег, и как только поняли, что костромичи встречают их не добром, то разделились надвое. Одна половина пошла прямо на костромичей, а другая зашла им в тыл, через кусты можжевельника. Они разом ударили на костромичей — и спереди, и сзади. Воевода Плещеев первый оставил рать и побежал в Кострому: за ним и все пустились врассыпную. Новгородцы некоторых вдогонку убили, других повязали, третьи успели скрыться в лесу. Тогда ушкуйники вошли в беззащитную Кострому, простояли там неделю и ограбили ее до конца: они брали все, что им попадалось под руки, не оставляли даже того, чего не могли брать с собою, взяли только что было подороже, а все остальное сожгли: такая у них родилась охота истреблять. В заключение набрали они сколько хотели пленников, особенно женского пола, и поплыли вниз по Волге. Они пристали в Нижнем Новгороде, награбили что им приглянулось и зажгли город. Отсюда они поплыли в Болгары и там распродали бесерменам женщин и девиц костромских и нижегородских, а потом поплыли еще ниже. Встретят по пути на судах гостей бесерменских — ограбят и людей перебьют, а встретят христианских купцов — только ограбят, а самих пустят живыми. Так достигли они Астрахани. Тут-то постигло их воздаяние и за костромичей, и за нижегородцев. Какой-то татарский князь Салчий заманил их лестью, и татары всех их перебили без милости, забравши все их имущество, приобретенное в русских городах***. За этот-то поход Димитрий с князьями и с ополчениями многих русских городов подходил к Новгороду. Эти шайки, точно так, как и шайки Луки Варфоломеева в 1340 году, вероятно, наполнялись беглыми холопами, которые или сами продавались в рабство для того, чтобы взять деньги с господина, а потом убежать от него, или, будучи рождены в рабстве, находили себе единственный исход из него в таких странствованиях. Предлогом для походов таких ватаг, однако, было грабить и разорять бесермен и татар: это казалось извинительным по тогдашним обстоятельствам и понятиям, а на русских они озлились за то, что русские встречали их недружелюбно. На Кострому они нападали два раза. Очень может быть, что они питали особенную злобу именно к этому городу за то, что здесь перехватали и выдали татарам их братию, разорившую Жукотин.
______________________
* Ник., IV, 30-31.
** П. С. л., VIII, 21.
*** Новг., IV, 71-72. Ник., IV, 44.
______________________
Поступок Димитрия с Новгородом не искоренил совсем ушкуйничества, хотя новгородское правительство преследовало ушкуйников: так в 1390 году по миру, заключенному Новгородом со Псковом, последний обязывался выдавать тех, кто в путь ходил на Волгу, вероятно, гонимые в Новгородской земле, молодцы думали найти убежище в Псковской*. После костромского дела несколько раз еще встречаются в летописях известия о набегах ушкуйников. В 1379 году вятчане ходили в Арскую землю и разбили шайку ушкуйников, воевода их Рязан, взятый в плен, был умерщвлен**. В 1392 году шайка, составленная из новгородцев и устюжан, напала рекою Вяткою на Жукотин и Казань и грабила гостей на Волге***. В 1409 году Анфал предпринял поход на Болгары: сто насадов шло Камою, сто пятьдесят Волгою. Это разделение шайки погубило ее: татары напали на тот отряд, который плыл по Каме, и разбили его, сам Анфал был взят в плен и отведен в тюрьму. Волжские насады не поспели на помощь камским****.
______________________
* Воскр. П. С. л., VIII, 61.
** Воскр. П. С. л., VIII,34.
*** Воскр. П. С. л, VIII,61.
**** Воскр. П. С. л., VIII, 85.
______________________

IX. Новгородский удалец по народному воззрению (Василий Буслаевич)

Ничто так хорошо не изображает новгородских нравов и явлений древней общественной жизни, как превосходная песня о Ваське Буслаеве. Хотя она сильно расцвечена сказочным эпосом, но действительность проглядывает из-под фантастических красок во всем существе своем. Буслаев изображается знатным, богатым, может быть боярином. Противники его — мужики, слово позднейшего быта заменившее древнее название — простая чадь. Старый Буслай жил, по выражению песни, девяносто лет, то есть долго, и соблюдал мир с простою чадью, он не перечился — поперек слова ей не говаривал, ладил с народом новгородским, ни со Псковом, ни с Москвою не вздоривал, а потому-то после его смерти все житье-бытье его (дворянское, по выражению новому, вместо боярское) передал он в целости сыну. Народная поэзия не всегда выставляет обычные черты, чаще она увлекается тем, что любит, чего желает, чтобы оно всегда было, но что не всегда бывает. Положение Буслая не было рядовое, бывало вчастую, что богач, боярин, недолго утешается своею знатностью и богатством, только раздразнит он мужиков новгородских, начнутся против него заговоры, умыслы, составится на него вече, пойдут на него в вооружении, расхитят животы его и разнесут хоромы его. Буслай — примерный боярин, добрый богач, он умеет поладить с черным народом, он такой боярин, какого желает народ. Старик Буслай умер, оставил молодца сына Буслаевича, мать стала главою дома. Жена теряется при муже, вдова получает полную независимость и значение. Мать отдает сына в науку. Песня говорит, чему учился Василий, сын Буслая, то есть чему следовало учиться по тогдашнему понятию: грамоте, письму и пению церковному. Всему этому выучился Василий. Пение церковное считалось верхом образованности. Песня распространяется об этом достоинстве своего героя:
А и нет у нас такова певца,
Во славном Новегороде,
Сопротив Василия Буслаева.
Как стал он доходить до возраста юношеского, стали его обучать и воинским наукам, и ощутил он в себе великую ратную силу, как познакомился с копьем вострым, воинскою палицею и разрывчатым тугим луком.
Наследник богатства, оставленный под слабым надзором матери, Василий ищет жизни, простора, приволья: хочется ногам расходиться, рукам размахнуться. И он стал ходить на улицу на Рогатицу и сделался приманкою для пьяниц, гуляк, которые, как мы видели, составляли обычный образец новгородской вольной жизни. Это были те, что при случае делались материальною силою партий и заговоров под покровительством сильных и богатых, отваживались чинить смуты и голки, а иногда и сами составляли шайки, на разбой ходили, город поджигали… Ребята нерассудные, безумницы не помышляли о будущем, пускались на отважное дело, хотя успеха впереди не видели, люди веселые не рассуждали, что за весельем часто горе бывает, люди добрые для тех, с кем в дружбе, грудью за них станут, люди буйные, разудалые — и святыня храма их не удержит, в церковный подвал залезут, сторожа церковного убьют. С такими поводился Василий, поит их допьяна, сам пьян напивается, шумит, буянит по улице по Рогатице, дерется со встречными: в руках силы много, в груди удали много, кровь молодая кипит, согретая вином, словно сказочный Еруслан Лазаревич — тому руку вывихнет, этому ногу переломит. Мужики идут на него с челобитного, да не к посаднику, а к матушке, ясно, что его шалости преувеличены — еще, видно, он не наделал большой беды, а только одному-другому дал затрещину, те с ним не могли сладить: и сам силен, и товарищи за него, идут к матушке: ‘Честная вдова — говорят ей: — уйми ты свое чадо милое! Нехорошие шутки стал он пошучивать! А то ведь с такой удачей молодецкой наквасит ему река Волхова’. Мать стала журить сынка. Удалец присмирел, покоряется матери, а сам злится на мужиков: хочется им отплатить. Может быть, с жалобою и угрозы были: мужики нападут на него и отколотят, надобно себе запастись товарищами, дружиною, а то врагов много может собраться. Прежде он водился с ярыгами, гуляками по вдохновению, с кем придется встретиться на улице на Рогатице. Но гуляки встречные могли его оставить, они ему чужие: это такие товарищи, что вечером погуляют вместе, а утром в глаза не узнают. Есть в народной жизни покрепче союз. Василий хочет подобрать себе названых братьев, побратенников. Это союз на жизнь и на смерть, такой союз, что изменить ему грех смертный, все равно что на роту идти не вправду.
Издавна, еще в языческие времена, был обычай, что богатыри устанавливали между собою названое братство, иначе побратен-ничество, у южных славян — побратимство. Один перед другим давал клятву быть вместе как один человек, друг другу во всем помогать, друг друга из беды выручать, жизнью за друга жертвовать, за смерть друга мстить. Под влиянием христианства этот обычай получил религиозное освящение. Это исконная принадлежность нравственных понятий всех народов арийского племени, до сих пор этот обычай сохранился у афганов. У древних греков он является в дружбе Ахилла и Патрокла, Тезея и Пиритоя, Геркулеса и Иола, Ореста и Пилада, на противоположном конце Европы, у скандинавов, он называется Foetbroederalag и сопровождался заветными символическими обрядами*.
______________________
* Молодцы рассекали себе ладонь и спускали кровь в одну ямочку, выкопанную в земле, а потом подавали друг другу руки и произносили обет братства. Другой обряд, еще торжественнее, совершался так: вырывали из земли полосу дерна, иногда же три полосы, так, чтобы их края были соединены между собою, и ставили их на жерди, так высоко, как только человек может достать острием копья. Стоя на коленях под этой землею, витязи призывали богов во свидетели своей клятвы и обещались жить между собою как родные братья.
Этот союз ценился у них так, что отец готовился мстить собственным сыновьям, исполняя завет кровавого мщения за убийство названого брата.
______________________
У нас этот союз связывал древних богатырей сумрачно-героической эпохи Владимира Красного Солнышка и почитался до того священным, что богатырь упорный и неустрашимый терял дух, когда увидал величайшее в мире беззаконие — своего названого брата, идущего против него с оружием. Этот союз существовал в новгородских нравах, сохранявших чистоту древних славянских жизненных начал. Вот как удалец отыскивает себе таких братьев. Василий Буслаев ставит чан вина посреди двора и опускает туда огромную чару или ковш. Его слуги понесли по Новгороду записки:
Кто хощет пить и есть из готового,
Валися к Ваське на широкой двор,
Тот пей и ешь готовое
И носи платье разноцветное…
Замечательно, как изменялся древний обычай под влиянием дальнейшего развития жизни. Прежде названые братья были равны между собою, хотя бы и много их было в одном братстве, все у них было общее: брат считал братнее своим имуществом, самая жизнь принадлежала брату. Василий в своих записках предлагает свое достояние тем, кто придет к нему на братство, но он не показывает притязания самому иметь право считать своим достоянием имущество названых своих братьев. Названые братья ниже его по достоинству: они его пособники, его вассалы, его дружина. Он над ними старшина, он их будет поить и кормить. Древнее равенство от усложнения общественных связей ниспускается до клиентства, хотя еще не дошло до наемничества. Новгородская свобода подорвала первобытное равенство отношений, но она же не допустит до унижения одной стороны пред другою, так как она же хотя и возвышала бояр в Новгороде, но не допускала черный народ до безгласного порабощения боярам. Приходящий вступал в союз с Василием и хотя был меньшим перед ним, однако все-таки братом, так точно, как и Псков: хотя был меньшим, а все-таки братом, а не подчиненным Великому Новугороду.
Весть о призыве на братство разнеслась быстро. В славном Новегороде тогда были грамотны люди. Большой литературной образованности, конечно, не было, зато грамотность должна была быть тогда обычным делом. Вечевые дела производились письменно, концы, улицы составляли приговоры, друг с другом переписывались, торговые и гражданские сделки совершались на письме. Сами пастыри русские признавали за новгородцами то достоинство, что они были народ книжный. Замечание в песне о грамотных людях в Великом Новгороде осталось как воспоминание угасшей старины для последующих веков, когда уже песня приняла измененную под влиянием московской народности редакцию.
Когда созывались братья с улицы, нельзя же было принимать всякого охотника в братство без опыта. В песне Буслаевич испытывает своих названых братьев таким способом: прихожий молодец подойдет к поставленному посредине двора чану с вином, выпьет чару — Василий ударит его дубиною в двенадцать пуд. Молодец стоит не шевельнется, и на буйной голове кудри у него не тряхнутся. Это значило — годится молодец в побратен-ники. В переводе на исторический язык этот эпический образ означает, что Василий боролся с каждым или дрался на палках, по новгородскому обычаю. Так точно у скандинавов нередко два богатыря сходились между собою на поединок, когда один узнавал, что другой так же силен и неустрашим, как он сам, то оба кидали оружие, бросались друг другу в объятия и заключали взаимное братство.
Так сходились молодцы к Василию. Пришел Костя Новоторженин, пришли Потанюшка Хроменький, Хомушка Горбатенький, пришли потом два сына боярские, братья родные, пришли мужики залешане — семь братьев Сбродовичи. Всех надобно было опробовать. Кто выдерживал испытание, тому Василий говорил:
А и будь ты мне названый брат,
И паче мне брата родимого!
Но приходившие охотники не все выдерживали нелегкое испытание. Были такие, что заходили невпопад, слишком на себя понадеявшись, их изломают и за ворота выбросят.
И прибрал Василий много-много товарищей,
Набрал он их три дружины в Новеграде,
И пошел Василий со своими назваными братьями искать приключений и случая начать задор с новгородцами — отмстить им за то, что они на него жаловались.
Была братчина-Николыцина. Это было обычное увеселение на Руси. Братчина носила характер правильно организованной общины. Каждый участник давал от себя часть, и это называлось ссыпь. Избирали пирового старосту, который должен был учреждать пир и наблюдать порядок. В старину, при соблюдении патриархальных отношений, ссыпь давалась натурою — съестными припасами, солодом, ячменем, медом для напитков. Но впоследствии стали ссыпщики давать свою часть деньгами, а пировой староста распоряжался покупкою. Сумма эта, как видно, хотя и определялась заранее, но иной ссыпщик мог дать и больше других, смотря по достатку и по щедрости. Братчина на этот раз отправлялась в приходе Св. Николая — верно, по поводу храмового праздника. Церковный староста был старостою пира. Распорядители братчины не знали Василия, но Василий пришел сам в братчину со своими побратенниками. Спрашивает: по скольку в братчине с брата берется, и сам дает за себя и за товарищей гораздо большую сумму, чем платилось вообще, но собственно за свою особу он дает вдесятеро больше, чем за каждого товарища: за себя пятьдесят рублей, за каждого названого брата пять рублей. Здесь тоже видна потеря древнего равенства отношений: Василий считает себя в десять раз выше своих побратенников.
На Василия была уже тайная злоба. Василий, заплативши больше всех и притом окруженный своею дружиною, сознавал свое первенство между всеми, раздвигал братчиков, садился на переднее место, усаживал около себя товарищей. Мужики взглянули на него с искоса и стали задирать его:
А званому гостю хлеб да соль,
А незваному гостю и места нет.
В этом замечании была уже угроза. Василий отвечает им такою же двусмысленною угрозою:
Званому гостю много места надо,
Много места надо и честь большая,
А незваному гостю как Бог пришлет.
Когда ссыпщики поели, попили, начались забавы молодецкие, стали молодцы между собою бороться, драться на кулаки и примерно сражаться: то были новгородские забавы, но они нередко переходили в дело серьезное, под пьяную руку. ‘От того боя кулачного, — говорит песня, — учинилась драка великая’. Василий стал разнимать драку. Тут кто-то из мужиков по прежней злобе, а может быть, и невзначай, оплел его по уху. Тогда Василий крикнул громким голосом:
Гой еси, ты, Костя Новоторженин,
И Лука, Моисей, дети боярские!
Уже Ваську меня бьют!
Тут бросились к нему молодцы. Вся толпа выхлынула на улицу. Пошла потеха. Мужикам достается, они кричат, ревут, а Василий видит, что ему везет счастье, разгорячился, крикнул на весь мир:
Гой еси вы, мужики новгородские!
Бьюсь с вами о велик заклад:
Напущаюсь я на весь Новгород
Битися, дратися,
Со всею дружиною хороброю,
Тако вы меня с дружиною побьете, Новым городом,
Буду вам платить дани, выходы по смерть свою.
На всякой год по три тысячи,
А буде же я вас побью
И вы мне покоритеся,
То вам платить мне такову же дань!
Мужики новгородские смекнули, в чем дело. Василий надеется на свою дружину и думает, что его противников только и есть, что на братчине, но мужики связаны со всем Новгородом. Такого народа много найдется, что станет за них, если дело на то пойдет. У всех есть приятели. Мужики говорят ему:
Ай же ты Васильюшка Буслаевич!
Загадываешь загадку великую:
Когда ты, Василий, удал еси,
Пойдем же драться на мостик на Волховский,
На тою на реченьку на Волхову:
Ты со своима с дружинамы хоробрыма —
А мы будем драться всем народом.
Василию нельзя было идти на попятную. И вот ударились об заклад, написали запись, приложили руки, заложили головы. В записи постановлено: Василию идти на Волховский мост. Поставить на мосту три заставы: Василий должен перейти через все заставы, если его свалят где-нибудь на мосту, заклад проигран и его тогда казнить, а если он пройдет все три заставы и собьет всех своих противников, тогда ему заплатят. Черта чрезвычайно любопытная, она открывает для нас много в старой действительности. Такие заклады, как видно, были в обычае, и этим-то, быть может, могли бы объясниться буйства в Новгороде. Историческая основа этого дела та, что тогда образовалось две удалые партии: одна Васильева, другая противная, одна под рукою знатного, богатого боярина, другая из толпы черни, молодчих людей, и держали они заклад: чья сторона одолеет в драке на мосту.
Обе стороны составили договор и подписались. Запись эта получала юридический характер. Само новгородское правительство ее признало. Матушка, узнавши, что ожидает ее сына, побежала к новгородскому князю хлопотать: нельзя ли как-нибудь приостановить спор. Но что тут может сделать князь, когда договор написан и подписан с обеих сторон? Князю оставалось только казнить Василия, когда ему противная сторона выдаст его. И князь отвечает матушке:
Тогда прощу, когда голову срублю.
Началась свалка на мосту — правильная, законная. Храбрая дружина Буслаева одолевает. Тут противники, чтоб не проиграть окончательно заклада, побежали к матери Василия, принесли ей подарки и стали просить:
Матера вдова Амелфа Тимофеевна!
Прими у нас дороги подарочки:
Уйми свое чадо милое!
Старуха, естественно, склонна к тишине и спокойствию. Она посылает девушку-чернавушку взять Васеньку с побоища и привести к ней домой. Богатырь, от которого трясется вся улица, покоряется безропотно:
Прибежала девушка-чернавушка,
Схватила Ваську во белы руки —
Потащила к матушке родимые,
Притащила Ваську на широкой двор.
Покорность эта в духе тогдашних нравов и понятий. В семейном быту власть матери считалась священнее и выше власти отца. Без материнского благословения не было удачи в жизни. Рьяный, неугомонный молодец делался ниже травы, тише воды перед матерью. Тут был чистый расчет. Что же, если удалец не послушает, какая из этого ему корысть? — Материнского благословения не будет: и ему удачи не будет, и сила его будет не в силу. Оттого и Василий так покорно отправился вслед за девушкой-чернавушкой. Мать заперла его. Песня за то называет ее неразмышленной:
А и та старуха неразмышлена —
Посадила в погреба глубокие
Молода Василья Буслаева,
Затворяла дверьми железными,
Запирала замки булатными.
Действительно, старуха не рассудила, поступивши так с Василием. Заклад был сделан, договор подписан. Драка не прекратится от того, что Василия нет на улице. Противники его умышленно рассчитали, что без Василия дело обратится на их сторону, а потому хитро и постарались отвлечь его от боя. Дружина осталась без атамана. Противники стали одолевать. Тогда пошла девушка-чернавушка к Волхову, и проходила она мимо побоища и видела, как одолевали мужики Васильевых побратенников, они подбежали к ней и стали говорить:
Гой еси ты, девушка-чернавушка!
Не подай нас у дела ратного,
У того часу смертного.
Иначе — они просили, чтоб она освободила Василия. Но мужики-противники, завидя ее, бросились на нее.
И тут девушка-чернавушка
Бросала она ведро кленовое,
Брала коромысло кипарисово,
Коромыслом тем стала она помахивати
По тем мужикам новгородскиим.
Как ни эпичен кажется этот образ героини, но он не совсем лишен исторической действительности. В новгородских женщинах была мужественность, в суде, когда дело доходило до поля, женка с женкою становилась на бой — дело было обычное и законное. Не мудрено, если и девушка-чернавушка из Буслаева дома богатырски отмахивалась от мужиков.
И тут девка запыхалася,
Побежала ко Василью Буслаеву,
Срывала замки булатные,
Отворяла двери железные:
А и спишь ли Василий или так лежишь? —
Твою дружину хорабрую
Мужики новгородские
Всех прибили, переранили,
Булавами буйны головы пробиваны.
Девушка-чернавушка освобождает сама Василия. Но, может быть, и матушка тогда не противилась, матушка должна же была одуматься и рассудить, что если Васильеву дружину победят, то доберутся до ее дома и тогда придется ее сынку плохо. Как бы то ни было, Василий, освобожденный из заключения, бросается стремглав, не попал, говорит песня, палицы железной, попалась ему ось тележная — обычный образ для означения храбрости героя, который так силен и ловок, что и с таким плохим оружием может творить чудеса! Выскочил Василий и не достиг еще моста, где дружина его, изнемогая, отдавала бока свои под мужичьи кулаки и палки… Вдруг пред ним явление — старчище-пилигримище, на плечах у него трехсотпудовый колокол*. То его крестовый батюшка. Был он, как видно, когда-то и сам молодец-богатырь, а теперь уже удалился от мира и уединился в Кириллов монастырь. Мужики упросили его явиться посреди свалки и остановить Василия: они думали, что Василий, увидя пред собой крестного отца и притом отшельника, посовестится ударить его. Он кричит ему:
А стой ты, Васька, не попархивай,
Молодой глуздырь не полетывай!
Из Волхова воды не выпити,
Во Новеграде людей не выбити!
Есть молодцов сопротив тебя,
Стоим мы, молодцы, не хвастаем!
______________________
* Первоначально это слово значит плащ или капу, какую носили пилигримы (Срезневск. Крута Каличья. Изв. И. Арх. Общ., т. IV).
______________________
Пилигримище дает знать, что сторону врагов его примет целый Новгород, что ему не сладить с большою толпою, он его предупреждает не раздражать Новгорода. Василий отвечает ему:
Ай же ты, мой крестовый батюшка!
Тебя ли черт несет во той поры
На своего на любимого крестничка?
А у нас-то ведь дело деется:
Головами, батюшка, играемся!
А и бился я о велик заклад
Со мужики новогородскими,
Опричь почестного монастыря,
Опричь тебя, старца пилигримища:
Во задор войду — тебя убью!
Это не только крестный отец, это — олицетворение церковного начала. Это эпическое изображение тех владык, отшельников-угодников, которые не раз усмиряли волнение толпы своим словом и своим достоинством. Самое название пилигримище подходит к такому объяснению. Пилигрим-паломник, странствователь по святым местам, был в старину лицо, исключительно принадлежавшее церкви, как монах: паломники были в большом уважении в Новегороде. Странствовать по святым местам было до того обычно, что пастырям приходилось говорить против злоупотреблений таких благочестивых путешествий. Очень естественно, что народное творчество изображало обыкновенно в истории новгородских смут явление духовного посредничества в образе старца паломника. Василий, говоря, что он держал заклад опричь честного монастыря и старца пилигримища, ясно дает знать, что он под этими двумя приведенными образами разумеет церковь. Монастыри и паломники пользовались во всеобщем мнении изъятием от земных дел и житейских треволнений, их минуют страсти, и к ним не смеют прикоснуться земные договоры. ‘Что тебе за дело, — как бы хочет сказать паломнику Василий: — мы до тебя не касаемся, мы людей церковных не трогаем, не трогай же и нас грешных, мы вас, церковников, уважаем и в наших спорах вас минуем, да и вы не подвертывайтесь нам под руку’.
Пилигримище — крестовый батюшка Василия Буслаевича, по народному верованию — лицо, против которого идти все равно что против отца родного. Но удалец в пылу своей отваги ни пред чем не должен останавливаться: долг, связи родства — все нипочем, когда разыграется его широкая удаль молодецкая. Разъярилось богатырское сердце, крикнул Василий:
Ай же ты, крестовый мой батюшка!
Не дал я ти яичка о Христове дни,
Дам тебе яичко о Петрове дни.
И хватил он осью железною в колокол. По одним вариантам, он убил крестового батюшку, а по другим — пилигримище оказался вовсе существом неплотского человеческого мира, — недаром на нем и колокол в триста пуд. Василий ударил его: старец не шевельнулся от удара. Тогда Василий глянул под колокол… а у пилигримища во лбу глаз уж веку нету. Кажется, народная поэзия выразила здесь символически совершенное отчуждение церкви от мирских сует. У него нет глаз под колоколом: он чужд всему, что происходит около него, он принадлежит иному миру — с ним нельзя драться, он не даст отпора. Пилигримище исчезает, как привидение, бесследно, тотчас, как только Василий глянул под колокол и увидал, что у него нет глаз.
Василий доходит до моста. Как только завидели побратенники своего атамана, у них, молодцов, думушки прибыло, словно у соколов крылья отросли. Молодой Василий идет к ним на выручку. Дело их вдруг поправляется. Бой разгорелся. Мужики подаются. Драка идет до вечера. Мужики побиты, смяты, мира просят. Они обращаются с мировою не к Василию, а к его матери. Песня расцвечивает это событие, говорит, что они одну чашу поднесли с золотом, другую с серебром, а это только подарок — не в счет условия. Три тысячи, что в закладе положены, само собою, эти три тысячи разлагаются на определенные дани с целой улицы, так что Буслаев будет получать с них, как будто князь со своего княжения дань. Таково было народное понятие: кто одолел, тот с побежденного берет дани и накладывает пошлины:
А и ради мы платить
На всякой год по три тысячи,
На всякой год будем тебе носить:
Со хлебников по хлебику,
С калачников по калачику,
С молодиц повенечное,
С девиц повалешное,
Со всех людей со ремесленных,
Опричь попов и дьяконов.
Может быть, в случае таких споров и закладов на то, кто кого побьет, проигранный заклад падал на все общество, к которому принадлежали побежденные, так что если такой-то улицы молодцы побиты в закладе, то вся улица платила по разверстке. Так и должно было быть там, где и за сделанное убийство, когда убийца не отыскан, платило все общество, и в делах политических и общественных представительство касалось известной массы людей, соединенных одноместностью жительства или принадлежностью к одному управлению. Мать приказывает прежней же девушке-чернавушке привести Василия. Девушка застает его еще среди боя, побеждающего мужиков. Она схватила Василия за руки и провозгласила утешительную весть:
Мужики пришли новогородские,
Принесли они дорогие подарочки,
И принесли записи заручные
Ко твоей сударьше-матушке.
Бой прекратился. Василий пошел с торжеством к себе на двор, а за ним его удалые верные побратенники. Прежде всего после трудов они выпили по чарке вина, и, когда хмель зашел им в голову, они выразили Василию намек, чтобы он распоясывался — давал им награду, и честили его таким образом:
У мота и у пьяницы,
У млада Васютки Буслаевича,
Не улито, не уедено,
Вкрасне хорошо не ухожено,
И цветного платья не уношено,
А увечье на век залезено.
Василий повел их обедать и веселым пиром окончилось побоище:
И затем у них мирова пошла,
А и мужики новгородские
Покорилися и сами поклонилися.
В этом деле нет властей — они не вмешиваются, не останавливают беспорядка. Это братчина — повольное дело. А братчина, по судно-новгородской грамоте, сама судит как судьи. Невольно приходит вопрос: какие же побудительные причины всей этой кутерьмы? Все здесь является плодом внезапных увлечений, порыва страстей, нет ничего рассчитанного. Оно так и делалось в жизни вольного города. Здесь все беспричинно, как и в рассказах летописей, где также не доберешься, из-за чего люди волнуются, за что князей выгоняют, других приглашают, сегодня одного возносят, завтра того же грабят, с моста сбрасывают, потом опять честят. Точно так и в нашей песне все покажется непонятным, если начнешь думать, что это совершалось по заданной мере, сообразно принятым понятиям и убеждениям, но все станет понятно, если смотреть на эти события как на следствие движений души, рождаемых случайным стечением обстоятельств. ‘Планида набежала такая’, — говорит и теперь наш народ о событии, которого причин отыскать трудно, потому что нет других, кроме влечений нрава и сердца: человек не знает сам утром, что сделает вечером.
Есть другая песня о том же Василии. Герой наш является с тем же бесстрашием, с тою же удалью и отвагою, но уже под другими впечатлениями, под религиозным чувством, которое также составляло черту новгородской души. Василий уже пережил первую молодость, но он еще не стар, он во славе и в чести, но в душу ему западает грустная дума. Вспоминает он прокаченную буйную молодость, много грехов на душе: надобно отмолить, он собирается в Ерусалим. Такое путешествие было своего рода удалью. Побывать в далекой стране, повидать всякого дива, поклониться величайшей святыне — это приманчиво для пылкой натуры. Василий приплывает откуда-то по Ильменю в Великий Новгород. Песня не говорит, откуда он возвращается, может быть с торгового дела, а может быть, с удалого, а может быть, и от Великого Новгорода в посылке был, а Великому Новгороду такие молодцы, как Буслаев, всегда годились. Он оставляет караульщиков у своих суден, а сам идет к матушке, за ним храбрая дружина. Он просит материнского благословения идти в Ерусалим. Старуха подозревает, что удалой сын вместо Ерусалима пойдет ушкуйничать на Волге либо на море Варяжском. Она как будто боится, чтоб Василий обманом не взял у нее родительского благословения на дурное дело, и говорит
Гой еси ты, чадо мое милое,
Молодой Василий Буслаевич!
Ты коли поедешь на добрые дела,
Тебе дам благословение великое,
То коли ты, дитя, на разбой пойдешь,
И не дам благословения великого —
А и не носи Василия сыра земля!
Она дает Василию съестные запасы и долгомерное оружие. Василий и теперь еще у нее в зависимости, как в то время, когда бился с мужиками новгородскими, и оружия молодец не смеет взять без воли материнской. ‘Побереги ты, Василий, свою буйну голову’, — говорит ему на прощанье мать. И действительно, Василий едет Богу молиться, а не разбойничать: он знает, что ему не посчастливится в удалом деле, когда матушка заранее дала ему свое проклятие, если он пойдет на то.
Они плывут по Ильменю, а оттуда по волжскому пути. В народном воображении географические сведения очень смутно представлялись. Много судов приплывало с восточной стороны по Ильменю к Новгороду. А Ерусалим где-то далеко в восточной стороне. Стало быть, и в Ерусалим можно достигнуть, поплывши по Ильменю. Наши паломники плывут по Волге: путь ее был хорошо известен новгородцам. Встречают они гостей корабельников.
Беседуя с гостьми, Василий так о себе говорит им:
Мое дело не охотное:
Смолоду бито много, граблено,
Под старость надо душу спасти.
Вот чем объясняется страсть к паломничеству: надобно загладить старые грехи! Когда гости сказали ему, что далее на своем волжском пути он встретит разбойников, Василий отвечает им:
А не верую я, Васинька, ни в сон, ни в чох,
А верую в свой червленый вяз,
А бегите-ка, ребята, прямым путем.
Василий, как видно, и неробок, и вместе несуеверен. Это достоинство молодца по народному понятию. Народ хотя поддается верованиям, но сознает, что его идеал не должен бояться ни примет, ни предзнаменований, ни сна, ни чоха. Далее это еще яснее высказывается.
На дороге с Василием чудная встреча: на горе Сорочинской лежит (символическое старопесенное изображение) человеческий череп. Полнота жизни неприятно сталкивается с унылым видом ее разрушения. Василий пихнул голову с дороги, и вдруг голова проговорила человеческим голосом:
Гой еси Василий Буслаевич!
Ты к чему меня, голову, побрасываешь:
Я молодец не хуже тебя был!
Умею я, молодец, валятися,
А на той горе Сорочинские,
Где лежит пуста голова,
Пуста голова молодецкая, —
И лежать будет голове Васильевой!
Василий плюнул. ‘Верно, в тебе враг говорит, — сказал он, — дух нечистый!’ Далее другое предзнаменовательное видение — камень, на нем написано: ‘Кто перескочит чрез него поперек, тому ничего не будет, а кто перескочит вдоль, тот сломит буйную голову’. Молодцы стали скакать поперек — вдоль не смеют перескочить. Василию было приходила охота, да не решился! Еще он Ерусалима не видал, грехов не отмолил, рано ему пропадать! Дорога еще жизнь, за гробом страшно. Поплыли молодцы далее. Встречают удалых атаманов, в песне они называются козаками. Явно — это ушкуйники, замененные в позднем варианте более современным однозначительным именем. Они
Грабят бусы, галеры,
Разбивают червлены корабли.
Они были страшны купцам, но Василий не боится их. Василия слава далеко пошла. Атаманы знают его по слуху. Не Василий их испугался, они Василия боятся.
Стоим мы на острову тридцать лет,
Не видали страху великого:
Это де идет Василий Буслаевич:
Знать де полетка соколиная,
Видеть де поступка молодецкая!
Они сошлись в крут, честь отдают славному богатырю. Василий спрашивает у них дороги к Ерусалиму. Атаманы приглашают его хлеба-соли вкусить. Василий удивил их тем, что выпил вина много-много, столько, сколько из них никто не может выпить. Атаманы понесли ему подарков и, по просьбе Василия, дали новгородцам провожатого до Ерусалима.
Прибыли новгородцы в Ерусалим. Василий совершает там дела благочестия в том виде, в каком следовало по нравственным понятиям народа:
Служил обедню за здравие матушки,
И за себя, Василия Буслаевича,
И обедню с панихидою служил,
По родимом своем батюшке
И по всему роду своему!
На другой день служил обедню с молебном:
Про удалых добрых молодцев,
Что смолоду бито много, граблено.
Последние стихи показывают, что самое религиозное настроение поддерживалось удалью. Молодец нашалит, наделает другим зла, а потом отмаливает грехи, в Ерусалим ездит, церкви строит.
В заключение Василий едет купаться в Ердане-реке. Тут является ему привидение — баба залесная. В Русской земле, покрытой дремучими лесами и болотами, разделявшими жилые поселения одно от другого, то, что было за лесом, представлялось воображению зловещим, страшным, таинственным. Громадность лесов давала противоположной стороне значение далекого, недоступного, оно легко облекалось в образы фантазии. От этого существо таинственное, привидение, называется ‘залесным’. Баба залесная возвещает Василию, что купаться в Ердане нельзя, потому что там Христос крестился. За это Василий голову потеряет. Дружина дала ответ, который уже прежде смельчаки выразили:
Наш Василий не верует ни в сон, ни в чох.
Когда молодцы возвращались домой, встретили они атаманов, с которыми виделись прежде, и Василий известил их, что в Ерусалиме и за их грехи помолился:
Подал письмо в руку им,
Что много трудов за них положил.
Служил обедню с молебнами за их, молодцов.
Атаманы были довольны, что за них помолились Богу для очищения их грехов, но грешить перестать ничуть не думали. Василий был что-то грустен. Он не стал обедать у атаманов. Он торопился. Его предчувствие томило. Молодцы опять проплывают мимо горы Сорочинской, опять взошел на гору Василий и опять толкнул пустую человечью голову. Голова снова проговорила ему то же, что и прежде. Василий опять плюнул и прочь пошел. Далее молодцы встретили знакомый камень с надписью. На этот раз отвага берет верх. Не утерпел Василий. Он перепрыгнул вдоль и, только четверти не доскочивши, убился до смерти. И сбылось предвещание черепа, сбылось предсказание и залесной бабы.
Дружина потеряла храброго предводителя. Против судьбы невозможно устоять, но можно убежать от нее. Таинственное предвещание остерегало его, но Василий не был бы и богатырь, удалец, если б он послушался предостережения. То и молодец, что ничему не покоряется, ничего не боится — верует в одну свою силу! Хотя погиб он — да, славно, честно, до конца сохранил свою свободу, свою мочь-силу. Новгородская душа не любит закона, связывающего деятельность, — это видно во всей общественной жизни. То же выходило и в явлениях единичных. Как не сделать того, что запрещается, хотя бы за это и грозили? Уж лучше пропасть, да не послушаться!
Дружина возвратилась в Новгород. Старая матушка узнает о смерти сына: она теперь круглая сирота в мире. Ей ничего не нужно. Она отдает казну свою из глубоких подвалов удалым товарищам сына: они теперь ей как родные, они напоминают ей Василия. И молодцы возговорили ей таково слово:
Спасибо, матушка Амелфа Тимофеевна,
Что поила, кормила, обувала и одевала добрых молодцев.
Втапоры матера вдова Амелфа Тимофеевна
Приказала наливать по чаре зелена вина,
Подносит девушка-чернавушка
Тем удалым добрым молодцам,
А и выпили они сами, поклонилися,
И пошли добры молодцы
Куда кому захотелося!*
______________________
* Конец Василия представляет сходство с окончанием исторической песни об Иване Коновченке, которая и вообще в своем духе имеет сходство с новгородскою думою. И там так же точно козаки возвращаются из похода и приносят весть матери о смерти ее сына, который, подобно Василию Буслаевичу, погиб смело и безрассудно, пренебрегая предсказаниями осторожности.
Вдова жалибни слова промовляла:
Всих козакив на хлибнасиль зазывала,
Похороны и весильля Ивасеви одбувала,
Полковникови козацкького коня даровала,
Старшим шабли, пищали Ивасеви роздавала!
______________________

X. Частная жизнь

Частная жизнь, со всеми особенностями нравов, для нас остается пока неизвестна, только незначительные черты, вообще отрывочные, наводят на некоторые предположения. Нельзя приписывать новгородцам такую же народность, каковую имели известные нам, по источникам домашним и иностранным, московитяне. Во-первых, русская жизнь повсюду изменялась с XV века и в XVII явилась выработанною уже под влиянием единодержавного уклада, во-вторых, Новгород представлял и прежде, издавна, своеобразный склад народности. Все принадлежности быта и обращения были иные: другие монеты, другие весы, меры, другие понятия, отличные общественные нравы. Необходимо должны были быть своеобразные явления частной домашней жизни. Герберштейн в начале XVI века отличал новгородцев от московитян и, описывая последних в черном виде, заметил, что в Новгороде народ был честный и гуманный, но, по его замечанию, московская зараза внесла уже в край другие испорченные нравы, ибо Иоанн населил его другими людьми*. Без сомнения, было что-то резко выдававшееся в нравах, если так поразило путешественника.
______________________
* Nam capta civitate archiepiscopum, ditiores et potentiores omnes secum Moscoviae abduxerat, inque horum possessiones subditos suos quasi colonias remiserat, gentem quoque humanissimam ac honestam habebat, sed quae nanc, procul dubio peste moscovitica, quam eo commeantes Moscisecum invexerunt, corruptissima est (Rer. Moscov. 51).
______________________
О способе построек и помещений мы имеем весьма недостаточные сведения. Так как пространство Новгорода, в сравнении с его населением, было невелико, то нельзя думать, чтобы дворы были обширны. Исключением, может быть, была Прусская улица, где дворы бояр, вероятно, были просторнее, потому что были многолюдны и хозяева содержали большие дворни. Улицы в городе имели вид совсем отличный от московского, потому что в 1507 году великий князь переделал их по-московски. Улицы были, вероятно, не широки и не прямы: большое скопление строений этого не допускало. Улицы были мощеные в Новгороде, верно, деревом, а во Пскове, быть может, плитняком, так как этого материала изобильно в Псковской земле. На некоторых улицах в Новгороде садились ветлы (тополцы)*. Во Пскове 1473 году около церкви рассадили яблони**.
______________________
* О посадке этих дерев упоминается в XV веке. Новг, IV. В 1469 г. ‘почаша тополци садити на Славкове улипи’, в 1470 г. ‘на Федоровой улице из тополи потекло воды много’. Тополцами и теперь называются ветлы в деревнях паозерских.
** Пск. л., I,247.
______________________
Дома новгородские строились деревянные, на подклетях, иногда каменных, в которых были службы и кладовые. Во Пскове, должно быть, каменных зданий было больше, чем в Новгороде, потому что изобилие плитняка вблизи способствовало их построению*.
______________________
* Замечательны в этом отношении оставшиеся во Пскове каменные здания старинной постройки, именно, дома, принадлежащие хозяевам Драуе (продолжение сноски)и Леонову, и казенное здание под провиантским магазином, называемое Поганкины-палаты.
Первый, принадлежащий Драуе, представляет собою одноэтажный дом с подклетью, входящею в землю, окна с полукруглыми верхами, окаймленные с наружной стороны лепными колонками. В настоящем положении один фасад этого дома выходит в переулок, другой — противоположный — во двор, одна боковая сторона на улицу, другая — противоположная — примыкает к дому Леонова. Вход со двора полукруглый, около входа украшения с колонками, уже обломались. Вход ведет в широкую комнату, очевидно бывшую сеньми. По бокам входа — по окну, а на противоположной стороне — два окна. Следов печи нет. Из сеней в обе стороны по комнате. В комнате направо по два окна, на противных одна другой сторонах, а на той стороне, которая выходит на улицу, окна закладены. В комнате налево из сеней по три окна на противоположных сторонах, а третья сторона пристроена к дому Леонова. Комнаты пространством 14 — 15 шагов в длину и в ширину, верх сводообразный, с закругленными тонко выемками над окнами. По углам свода — по железному висячему кольцу. В средине свода также одно кольцо. В некоторых окнах карнизов совсем нет, так что в окошечной выемке можно стоять, но есть окна с карнизами, и потому можно предполагать, что в других карнизы выломаны после. В комнатах есть следы печей вбок от входа. Входы с полукруглыми верхами, чрезвычайно толстые — до 15 вершков, на этом пространстве сделаны впадины с полками. Остались железные крюки для дверей. Впадины в сенях в углу, между левою дверью и стеною, выходящею на улицу, потайная впадина со входом, который ведет в узкую восходящую галерею или ход в средине стены. Куда ведет она, неизвестно, но чуть ли прежде не было надстроено верхнего этажа над домом, а после он снят. Под домом подвалы без окон.
Дом Леонова примыкает к дому Драуе, и его стены перпендикулярны к стенам последнего. Главный вход был со двора, принадлежащего теперь дому Драуе, и уже заделан. Около него были колонны и лепные украшения, теперь вход с противоположной стороны, с двора Леонова. По каменной лестнице вы входите в присенок, прежде бывший крыльцом, с ажурными арками с северной и восточной стороны, видны новые вставки между столбов, служивших продолжением свода до низа. Входите в сени. На противолежащей стороне следы прежней заложенной двери главного входа. Из сеней по обе стороны — по широкой (до 14 шагов) комнате. В комнате налево с двух сторон по три окна, третье примыкает к дому Драуе, посреди этой стены место для печи, которая, кажется, нагревала равным образом и оборотную сторону комнаты в доме Драуе. Над окнами закругленные тонкие выемки от свода. По углам железные кольца, а посредине свода одно кольцо. На правой стороне комната с тремя окнами на каждой из трех сторон. На стороне, где вход, по бокам от входа впадины с полками. Из сеней, по обоим бокам заложенного главного входа, два входа в стену с дверьми, когда дверь растворяется, то окно, находящееся в стене прямо против входа, освещает сени. Узкая каменная лестница ведет в сени верхнего этажа, двумя входами по обеим сторонам окна, выходящего на двор Драуе. В обоих входах окна освещают сени, когда двери растворены.
Против этих двух входов из стены на противоположной стороне выход на верхнее крыльцо под навесом, теперь уже сломанным, тут была наружная галерея, кончавшаяся, вероятно, лестницей прямо вниз. По обеим сторонам — комнаты очень светлые, с тремя окнами на каждой из трех сторон, Между окнами впадины. Вместо сводов были потолки. Под домом подклети со сводами. Хотя они входили в землю, но были жилые, их освещают сверху узкие окна со ступенями, восходящими к ним от земли, вышина от 4 до 5 аршин.
Поганкины-палаты поражают своею величиною, когда примем во внимание, что вообще домашняя жизнь в старину не требовала огромных домов для помещения. Это трехстороннее здание или, лучше сказать, фасад с боковыми, по краям неравными по высоте, флигелями. Правая сторона трехэтажная, а остальная часть левой — одноэтажная. Теперь это здание занято провиантским магазином, вероятно, уже в поздние времена в правой его стороне прорублена из окна дверь во втором этаже. Старинный вход во второй этаж остается в средней части по каменной лестнице. Войдя в сени, перед вами две части среднего этажа по обе стороны, захотите повернуть налево — вы должны взойти несколько ступеней вверх, пройдете три комнаты, одна за другой, потом заворачиваете в четвертую, составляющую заворот второго этажа средней стороны, со сводами, с завостренными выемками над окнами и со впадинами в разных местах, иные с полками вместо шкафов, другие в рост человека. Возвратившись назад и сошедши со ступеней, на которые всходили, войдете в другую часть среднего этажа. Проходите две комнаты в ряд со сводами. Одна из этих комнат, будучи угольною, равным образом составляет часть как средней, так и правой стороны. Она освещена с двух сторон, прочие с одной: быть может, прежде были окна и на другой. В одной комнате окна расположены так, что на стене их три, но одно выше других, другие два — одно под другим. Верхи окон полукруглы. Своды в одних с выемками, в других без них. Есть железные кольца, и в одном кусок железной цепи. Входы из комнат в комнаты с закругленными верхами. Как во входах, так и в окнах остались крюки для дверей и оконниц. Везде в комнатах впадины в стенах, иногда с полками. Стены толстые, плитяные. Входы между комнатами до 9 четвертей3 шириною, а в окнах до 7-ми. Некоторые окна с железными решетками. В третьей комнате два углубления в стене, из которых одно было отхожим местом. В первой комнате видны следы того же в закоулке, где проделано светлое отверстие в стене ко входу, ведущему куда-то вниз. Из четвертой комнаты идет в стене вход в третий этаж. Там пять комнат. Сводов нет, но были потолки, теперь уже несуществующие: остались только балки, на которых были утверждены доски. В верхнем этаже окна и входы также с полукруглыми верхами. Комнаты вообще очень светлы, особенно угольная: там стоит каменный столб, украшенный обводами, он проведен через средний этаж вниз и, верно, служил для поставца. Печей теперь нет нигде. Внизу подклеть опускается в землю, разделена, сообразно среднему этажу, также на комнаты, освещаемые каждая одним небольшим окном вверху. Стены не обмазаны. Очевидно, эти подклети не были обитаемы, но служили кладовыми. В подклеть ведут два входа: один на середней, другой на правой стороне, части подклети, куда ведут различные входы, не имеют между собою сообщения: быть может, оно было прежде, но завалено. Одноэтажная часть левой стороны заключает две обширные комнаты и была прежде поварней, как это видно по широким отверстиям, особенно посредине, где, как видно ясно с первого раза, была большая печь, устроенная так, что вокруг нее можно было ходить.
______________________
На дворах, кроме главного жилья, строились светлицы, называемые одрины, и клети для хранения домашнего груза. Вероятно, богатые люди хранили лучшее свое добро в домах и в церквах или в церковных подвалах. При дворах разводились огороды и садики. Деревянные строения на улицах перерывались каменными церквами, которых было множество, около церкви пускалось просторное место для торговли и также для погребения. Там посреди города около церквей и хоронили мертвых. Так как у богатых людей были около города дворы и села, то, вероятно, все домашнее заведение у них было преимущественно в загородных имениях, а в городе двор стоял только для приезда.
Об утвари, одежде, пище известий мало. Домашняя утварь зажиточных людей необходимо должна была быть привозная, европейская, получаемая через немецкую торговлю. На пирах пили из золоченых кубков и оправленных рогов. Названия одежд, которые мы знаем из московской жизни, в Новгороде и Пскове не были известны вовсе: едва ли могли быть там в употреблении татарские названия, как кафтан, армяк и проч. потому что татарские нравы не проникали в эти города, жившие старою славянскою жизнью. Напротив, упоминаются одежды древние. В холод новгородец и пскович надевал шубу и подпоясывал ее поясом, в сырую погоду опашень, верхний плащ. Другое название новгородской одежды было ‘мятель’ — вероятно, обыкновенная домашняя, равняющаяся зипуну. Одежды мужские были суконные, цветов ярких, особенно пунцового. Для простых одежд сукно различное, капелюк и орница — шерстяные материи. Богатые одежды передавались по наследству детям от отцов и матерей*. Грудь богатого новгородца украшалась золотой цепочкой, на пальцах носили перстни. Женщины носили перстни, а в ушах колтки (подвески)**, на руках браслеты, разные украшения женские назывались вообще крутою и составляли необходимость в приданом. Есть в церкви Николы Качанова в Новгороде вытертый образ: на нем изображено молящееся семейство. Образ этот XV века***. На нем — несколько мужских и одно женское лицо. На мужских — одежда до колен, с поперечными нашивками на груди, по обеим сторонам переднего разреза, одежды эти красного и зеленого цветов, штаны черные и зеленые вкладываются в сапоги. Сапоги у всех красные, с высокими голенищами. На плечах сверх этой одежды накинут плащ с откидными рукавами, плащи черные, у всех с отложными красными воротниками. У женщины подобное одеяние, только разница та, что одежда доходит до ступней, без нашивок, на голове шапочка, повязанная убрусом, подвязанным под подбородок. Новгородцы носили бороды, на голове — клок волос, спускавшийся с макушки. Из нравственно-аскетических поучений старого времени видно, что щеголи заботились о волосах, мазали их пахучими маслами, подстригали на лбу и заплетали так, что делали особого рода прическу, которую называли кикою, а бороды для красоты подстригали. Все это охуждалось благочестивыми****. Девушки носили косы с лентами. О пище нам известно, что хлеб употреблялся ржаной, а пшеничный шел на калачи, богатые люди употребляли калачи к столу. Каша была обычное кушанье. Обыкновенно продовольствие состояло в мясе и рыбе: этими предметами означалось вообще обилие. Лакомствами были овощи и мед. Напитки, употребительные у новгородцев, были пиво, брага, мед и вино, доставляемое от иноземцев. Изъявлением веселости и радушия был пир, который в Новгороде человек зажиточный считал обязанностью делать для множества гостей и тем поддерживал свое значение. В особенности считалось почетом и делом вежливости делать пир для уважаемого гостя. Иноземец, заехавший в Новгород, если знакомился с новгородцами, подавал предлог к учреждению пиров. Так, француз Ляннуа, заехавший в Новгород в начале XV века, говорит, что ради него давали пиры владыка и посадник. К сожалению, этот путешественник не передал нам подробностей пиров, на которых был сам, но счел нужным заметить, что обычаи, наблюдаемые при пире, показались ему странными и непривычными. Когда князь приезжал в Новгород, избирался и поставлялся владыка — всегда торжество сопровождалось пиром. Князь Изяслав Мстиславич, желая приобрести расположение новгородцев, сделал пир для целого города. Как много значили пиры в Новгороде и как легко было, посредством хлебосольства, приобрести расположение, показывает то, что Борецкие делали пиры и через то подбирали себе партии. Так и в песне о Садко, богатом госте, Ильмень-озеро советует ладить с новгородцами, почаще их кормить обедами. После пиров в обычае было дарить гостей. Исполняя этот обычай, и Ивану III подносили подарки, когда он посещал Новгород, приготовляя ему падение. Существовал обычай встречать и провожать гостей с хлебом, вином и медом. Так, отпуская своих князей, псковичи провожали их до рубежа с хлебом, вином, медом и вологою*****. Когда в 1473 году в Изборске псковичи встречали невесту великого князя Ивана Васильевича, то отрядили шесть насадов, в которые уселись посадники и бояре. Как только нареченная невеста причалила к берегу, они вышли из своих насадов, налили золоченые кубки и рога медом и вином и, подошедши к ней, кланялись и били челом. Гостья должна была принять поднесенное в честь и любовь. После ее приезда на княжий двор посадник и бояре снова оказывали ей почесть поднесением вина и меда, раздавали тоже напитки и кушанья слугам и кормили ее лошадей. Царевна благодарила на хлебе, соли и вологе. Кажется, эти предметы, упоминаемые неоднократно, символизировали гостеприимство. Отпуская ее из города, псковичи, посадники и бояре провожали ее также с хлебом, солью, вином и медом до самого рубежа. Так же псковичи встретили посылаемого к ним от великого князя для защиты от немцев князя Даниила Холмского******.
______________________
* Ак. Юрид., 432.
** Ак. Юрид., 432.
*** По году (6995) можно считать это семейство из переведенных в Новгород после падения независимости, но из надписи видно, что икона была заказана не теми, которые на ней изображены (ср. Макария Оп. церк. древн., II, 79).
**** Кирилло-Белоз. библ. Сб. рук. XV века.
***** Собирательное название, означавшее разные съестные снадобья, получаемые от коров: масло, молоко, сметану, творог.
****** Пск. л., 1,247.
______________________
Это описание может служить образчиком почетов, оказываемых разным гостям. Подобное наблюдалось и в каждом доме. Почетного гостя встречали на дворе и провожали с символическими знаками. Товарищеские пиры — братчины, имели общественное значение, это было средство сближения между собою, это были, так сказать, общественные митинги, где не только пировали и веселились, но и толковали о делах. Братчина имела уважение в народном мнении, и ей, как отдельной корпорации, предоставляли самосуд и самоуправление. Братчины сбирались иногда улицами, т.е. жители улицы вместе учреждали братчину, иногда в храмовые праздники, и потому говорилось — братчина-николыцина, братчина-покровщина. Участники давали свой удел в братчину*. При большом количестве участников братчины отправлялись, вероятно, на воздухе, особенно в не слишком холодное время. Иногда на таких братчинах сходились не только мужчины, но и женщины, и после пира начиналась пляска**.
______________________
* Мнози совещавшие дають злотники кождо от себе, яко купят брашна4 различна, и вино, и творят трапезу богату, и собравшеся купно ядять и пиють.
** Древнего обычая приимше человецы, еще собратися на нарочитых местах, или при церквах, в память святых, мужи и жены сходящеся пиры творять, и оупившеся пляшуть срамно, и ина некая безобразия творять (Из сборн. XV в. Кирилло-Белоз. библ.).
______________________
Пиры новгородцев приобрели значительность в свое время, и пастыри особенно вооружались против них, так как вообще с церковного взгляда почиталось грешным делом всякое увеселение*.
______________________
* В грамоте Фотия архипастырь нападает на эти обычаи в Новгороде: ‘Пьянства лишитися лишнего и пиров, боле же егда бывает говение… не токмо творите милостыню, и тако возвращаемся на злая дела и на пьянство, и на совокупление пиром, и на чревообъядение…’ Священнослужителям дается поучение: ‘Не буди кощунник, ни игрец, ни пьяница… ни складов пировных творя, но иным возбраняй’.
______________________
Свадьбы совершались обыкновенно зимой, так что время зимнего мясоеда называлось: о свадьбах*. Свадьба была временем домашних пиров и веселий. Она сопровождалась всегда пирами, которые назывались кашею. Так, Александр Невский, женившись на дочери полоцкого князя Брячислава, венчался в среднем на пути между Новгородом и полоцком городе Торопце, там учредил одну кашу, а другую в Новгороде, по своем возвращении с новобрачного. Свадебные обряды в Новгороде, вероятно, представляли отличия от других русских, но они нам неизвестны, а что они были в старину отличны, видно из того, что и теперь в местах, где только потомство новгородской народности сохранилось более, чем в других краях, есть важные отличия от свадьбы русской вообще**.
______________________
* Пск., 1,43.
** Между прочим, замечателен обычай, показывающий большую свободу женского пола, чем в Московщине. Таким образом, когда в старой Московщине невеста была закрыта до самого того времени, когда делалась женою, у новгородцев таков обычай: жених с своим поездом, ‘вершниками’ (дружками) и тысячским, приезжают к невесте: невесту выводят закрытую, но тысячский и вершники кричат: ‘Мы не фату приехали смотреть, а невесту!’ Невесту открывают. Тогда они спрашивают жениха — люба ли ему невеста, а невесту — люб ли ей жених? И тот и другая отвечают поклоном друг другу, потом невеста подносит всем вина и, наконец, чокается с женихом чарками: оба стараются ударить сильно, так чтоб из своей чарки вылилось вино в другую, а кто пересилит, тот будет иметь первенство, по народной примете. Этот обычай, не наблюдаемый в Московщине, намекает на такие нравы, где женщина стояла с достоинством в понятии и общественном значении.
______________________
Из старинных памятников видно, что женщина пользовалась юридическим равенством с мужчиною. Жена могла владеть своими вотчинами, своим имуществом, могла приобретать его и передавать и вести дела от себя. В случае нужды женщине, так же как и мужчине, присуждали поле, и во Пскове позволяли нанимать наймитов. Равным образом приводили женщин ко крестному целованию. Из известия под 1418 годом видно, что женщины являлись даже на вече, потому что тогда женщина обвиняла боярина Божина. При падении независимости Новгорода Иван Васильевич приказал приводить к присяге на верность не только мужчин, но и женщин: значит, за ними признавали самобытную деятельность. По псковской судной грамоте, по взаимному имуществу предоставляется равное право как мужу, так и жене, напр., когда муж умрет без завещания (без рукописания), то вотчина его остается жене до ее смерти, если она не пойдет замуж, так же точно, по смерти жены, муж владел ее вотчиной, пока сам не вступит в другой брак, — и когда муж, умирая, назначал из своего имения часть жене, если она после его смерти пойдет замуж. Девушке по завещанию оставлялась родительская часть — наделок, а если родители умерли, то братья считали обязанностью выдать ее замуж с наделком. Между тем у Ляннуа есть известие чрезвычайно странное, будто новгородцы продавали публично жен своих за гривны. Автор еще и замечает несообразность такого поступка с понятиями, господствующими у западных христиан. Это известие нельзя не признать грубою ошибкою. Новгородцы, как христиане, никак не могли сохранить таких черт в XV веке, а если б они были, то, вероятно, как-нибудь упомянули бы об этом церковные учители, которые часто преследуют пороки своего общества. Вероятно, Ляннуа видел продажу рабынь или передачу любовниц, ибо некоторые дозволяли себе жить невенчанными, против чего действительно вооружаются пастыри, хотя в позднее время*.
______________________
* Так, в одном послании митрополита Фотия к новгородцам говорится официально священникам: ‘А котории не по закону живут с женами без благословения поповского понялися, тем епитимия три лета, как блуднику, да совокупити их, и учите и приводите их правилам веры, дабы с благословением с женами, а не с благословением восхотят жити, ино их разлучити, аще не послушают, и вы, попы, не принимайте их приношения и дары им не давайте.
______________________
Вообще в новгородском быту связь родовая должна была сделаться слабее, чем где-нибудь в Руси. Это видно по скоплению бездомовных гуляк. Эти молодцы были выкидыши из родов. Семьи неизбежно дробились более, чем в других краях, что соблюдается даже и теперь в селах древнего новгородского края. В Новгороде сильно развит был дух артельничества, товарищества, и это уже служит признаком слабости родовых связей. В товарищества сходились лица, не связанные родовыми узами, по крайней мере товарищества составлялись не на основании родственных, кровных связей, а на условиях взаимной выгоды. Таковы были товарищества купеческие, промышленные, таковы были и военные — ушкуйнические. Дух необузданной свободы, привычка и средства распоряжаться собою по произволу препятствовали усилению родового деспотизма. Из всех примеров, указывающих на связи между собою новгородцев, заметно, что связи по месту жительства и по способу занятий брали везде верх над ними. Жители одной улицы составляли между собой корпорацию по месту жительства: нельзя предположить, чтобы тут участвовали какие-нибудь родовые отношения, — всякий мог поселиться на улице, перейти в другую, выйти вон из Новгорода — всем была вольная воля. Еще менее это возможно в товариществе по способу занятий.
Обычная забава новгородцев была, как уже был случай упомянуть, примерная драка палками и борьба. Князья и бояре тешились охотою за зверьми и птицами. Так как остатки веселого язычества долго еще существовали в жизни, не поддаваясь христианской строгости, то у народа были свои заветные забавы, например праздник Купала или веселой Радуницы, с разными играми, плясками и обрядами. Но церковь старалась вывести эти забавы: в 1357 году новгородцы утвердили между собой крестным целованием ‘бесовских игр не играти и бочек не бита’*. Попадать в бочки — древняя славянская игра, употребительная до сих пор у хорутан**. Подобное описание бесовских игр, ясных остатков язычества, представляет послание Памфила, игумена Елизарьевой пустыни***. Эти забавы сопровождались суевериями, исканиями зелий и кладов****. Порицая такие забавы, церковь преследовала волхование, стоявшее, как остаток язычества, в тесной связи с этими потехами.
______________________
* Никон., III,211.
** О битье бочек см.: ‘Русская Старина’ 1880 г. январь, статья Н. И. Костомарова по поводу книги А. Никитского ‘Великий Новгород. Очерк внутренней истории церкви в Великом Новгороде’.
*** Егда бо придет самый праздник Рождество Предотечево, тогда во святую ту нощь мало не весь град возмятется, и в селех возбесятся в бубны, и в сопели, и гудением струнным, и всякими неподобными играми сотонинскими, плесканием и плясанием, женам же и девам и главами кивание и устнами их неприязнен кличь, вся скверные бесовские песни, и хребтом их вихляние, и ногам их скакание и топтание, ту же есть мужам и отроком великое падение, ту же есть на женское и девичье шатание блудное им воззрение, тако же есть и женам мужатым осквернение, и девам растление. Что же бисть во градех и селех в годину ту? Сотона красуется… кумирское празднование и проч.
**** Исходят огавницы мужие и жены, чаровницы по лугом и по болотом, и в пустыни, и в дубравы ищущи смертные отравы, отравного зелия на пагубу человеком и скотом, ту же и дивия корения копают на повторение мужем своим. Пск., I, 279.
______________________
Народ тешился игрою скоморохов. Они ходили по городам и по селам и представляли разные сцены, так называемые действа из жизни — свойский зачаток драматического искусства. Они сопровождали свои представления песнями и музыкою, которая состояла из гуслей струнных, сопелей, свистелей и бубен. В новгородском крае эти странствующие актеры — веселые молодцы, кажется, были многочисленнее, чем еще в других краях, потому что свобода давала простор их деятельности. Народ любил сценические представления. Любовь к сценизму видна уже из того, что в Новгороде ввелись даже в церковный обиход сценические представления, которых не видно в других землях, напр., на праздник трех отроков — сценическое представление чуда огненной пещи халдейской, отправляемое в самой церкви во время заутрени. О новгородских скоморохах может дать понятие, хотя слабое, песня о новгородском госте Терентьище, которая, как и некоторые другие, будучи первоначально новгородского состава, дошла до нас не иначе как перешедши через влияние последующих веков, усвоенная и переделанная поколениями другой народности, заступившей в Новгородской земле старую народность.
Богатый гость Терентьище жил в подгородной слободе Юрьевской, то есть около Юрьевского монастыря, где действительно издавна были дворцы зажиточных людей. Он был уже в пожилых летах. Жена у него Авдотья Ивановна — молодая и приветливая. Она раскапризничалась, кричит, что больна:
Расходился недуг в голове,
Разыгрался утин в хребте,
Пустил недуг к сердцу.
Она требует, чтобы муж шел искать лекарей, которые не могли быть ничем другим, как волхвы. Терентьище —
Он жены своей слушался,
И жену-то во любви держал.
Взявши деньги, отправился он искать волхвов и повстречал скоморохов.
Скоморохи люди вежливые,
Скоморохи очестливые.
Они взялись вылечить жену Терентьища. По их приказанию он влез в мешок и взял дубинку, они понесли его в его дом и сказали жене, что принесли ей поклон от Терентьища, что Терентьища они нашли мертвого и его клюют вороны. Молодая жена обрадовалась, избавившись от постылого старого мужа, и приглашает запеть ей про него песенку. Скоморохи уселись на лавке, заиграли на гусельцах и запели песенку, призывая в ней мешок зашевелиться, а Терентьище вылезть оттуда. Тогда Терентьище, раздосадованный на жену, выскочил из мешка и выгнал дубинкою от жены из-за занавеса недуг, который выскочил в окно и чуть головы не сломил, а на месте оставил и платье и деньги.
Такими-то действами тешили скоморохи свою публику, представляя ей сцены домашней жизни.

XI. Общественные бедствия

И Новгород, и Псков в течение своей истории подвергались физическим бедствиям, потрясавшим благосостояние жителей и нарушавшим спокойное течение общественной жизни. Очень часто жители этих городов страдали от пожаров. Некоторые из этих пожаров, правда, были незначительны и ограничивались сгоранием двух-трех дворов и одной церкви, но другие до того были опустошительны, что истребляли значительные части города, а иногда, как случилось однажды во Пскове, и весь город зараз. В XII веке в Новгороде упоминается о семи пожарах: из них были четыре на Торговой стороне, три на Софийской, в Людином и Неревском концах разом. Из них важнейшие в 1153, 1181,1194 годах, особенно последний. Он замечателен был тем, что в разных местах этих концов один раз за другим вспыхивало пламя невидимо, по выражению летописца, и люди до того перепугались, что жили несколько времени в поле. Тогда на всю Новгородскую волость нашла, так сказать, пожарная эпидемия, вслед за новгородскими пожарами горело Городище, горела Ладога, горела Руса*.
______________________
* Эта черта сохранилась до нашего времени в России, и пример новгородской истории указывает на глубокую ее древность. Известно, что в недавние и близкие к нам времена бывали случаи, когда города горели беспрестанно, пожары следовали один за другим и распространялись полосами.
______________________
В XIII веке было семь больших пожаров: из них три на Торговой, три на Софийской, один на обеих сторонах разом*. Пожар 1290 года произошел от междоусобия, тогда сожгли Прусскую улицу. Пожар 1299 года был в самую пасхальную ночь — загорелось на Варяжской улице, поднялась буря с вихрем, и вдруг загорелось совершенно далеко оттуда, в Неревском конце, на Софийской стороне, горело на обеих сторонах до света, сгорело много людей, в церквах много товаров погибло, а удалые воспользовались суматохою и общею бедою — пустились грабить товары в церквах. Тогда, — говорит летописец, — вместо праздничной радости, была нам утром скорбь и сетование. XIV век был особенно изобилен пожарами. Записано девятнадцать**, из них четыре были на обеих сторонах разом, девять на Торговой, а шесть на Софийской. Некоторые пожары отличаются своею важностью. В 1311 году было три пожара в Неревском конце, сгорело тогда более сорока церквей, и много сгорело добрых домов, — говорит летопись, — а недобрые люди по обычаю грабили, точно то же повторилось на Торговой стороне, и там окаянные человецы, — как называет их летописец, — не боясь Бога или не жалея своей братьи в беде, поспешали исхитить чужое добро от огня, чтоб прибрать его в свои руки. В пятом десятилетии XIV века были четыре сильных пожара. В 1340 году обратилась в пепел значительная часть концов Неревского и Людина, огонь прошел в Детинец, сгорели владычные палаты, огорела София: такой был пожар, — говорит летописец, — что думали мы: вот кончина наступает, поднялась буря с вихрем, огонь перешел на другую сторону чрез Волхов, значительная часть Славенского конца сгорела, захватил огонь и Плотницкий, люди не успевали выносить ни из церквей, ни из домов товаров и пожитков, а кто что и вынес на поле, или на огороды, или в лодки, или в учаны, то лихие люди все пограбили. Молодцы врывались в церкви, пока не дошел туда огонь, и расхватывали товары и церковное имущество. В 1342 году повторился сильный пожар на Софийской стороне, и на жителей напал такой панический страх, что они бежали из города и расположились в поле или на воде владьях, так продолжалось неделю, а лихие люди, которые не слишком Бога боялись, воровали и грабили. Из остальных пожаров сильны и опустошительны были пожары в 1368,1385,1391 и 1399 гг. Тогда погибали от огня и люди, так, в 1385 году вся Торговая сторона сгорела и погибло 70 человек. В 1399 году также сгорела большая часть Торговой стороны, много людей погибло от огня, много потонуло в Волхове во время смятения. Такой лютый был пожар, — говорит летописец, — что огонь по воде ходил. В XV веке упоминается о пожарах под десятью годами***: пять на Торговой, четыре на Софийской стороне города и один на обеих сторонах разом. Пожар 1442 года замечателен тем, что он возобновлялся три раза сряду в разных местах на Торговой стороне и привел жителей в ожесточение, так что начали хватать разных лиц, кто только имел несчастие не понравиться толпе, и бросали в огонь. Не видно, чтоб новгородцы принимали какие-нибудь меры предупреждения. Пожары считались Божьим наказанием, и против них можно было защищаться молитвою. В 1342 году владыка со игумены и попы замыслил пост, и ходило духовенство по монастырям и церквам с крестами, и весь Новгород молился Богу и пресвятой Богородице, дабы отвратить от себя праведный гнев небесный.
______________________
* 1211, 1217,1231, 1267,1275, 1290, 1299.
** 1311, 1326, 1329, 1340, 1342, 1347, 1348, 1368, 1371, 1379, 1384, 1385, 1386, 1390,1391, 1394, 1396, 1397,1399 гг.
*** 1403, 1405,1406,1407,1419, 1424, 1432,1433,1442,1471.
______________________
По Псковской летописи пожары во Пскове исчисляются только в двух столетиях — XIV и XV. Число пожаров чрезвычайно неравномерно, так, в XIV и XV веках упоминается их только три*, но все были значительны, так что в 1386 году сгорел весь город. В XV веке и начале XVI, до падения независимости Пскова, они насчитываются под двенадцатью годами**, а под некоторыми было по два в год, пожары эти вообще были опустошительны, иногда выгорал весь город.
______________________
* 1320 1337 1386
** 1426,1433, 1451, 1458, 1459,1465,1466,1471,1493, 1496, 1500,1507.
______________________
Моровые поветрия и повальные болезни неоднократно опустошали новгородский и псковской край. Теперь трудно отделить те случаи, когда под упоминаемым в летописях словом ‘мор’ следует разуметь действительное моровое поветрие и когда — такие повальные болезни, которые не умели лечить, и потому они наносили истребления. Между множеством случаев смертности обыкновенно железа служат признаком болезни, может быть, это были повальные воспаления горла, от чего, при недостатке средств, умирали как от чумы. В Новгороде сделалось моровое поветрие на людей и на скот разом, от скотского падежа сделался такой страшный смрад, что невозможно было проходить по городу. Но самое ужасное посещение смертностью народа было в 1352 году, когда весь северный край России, наравне с большею частью земного шара, подвергался черной смерти. ‘От госпожина дня до Великого дня, — говорит летописец, — умерло бесчисленное множество народа добрых людей, а признаки смерти были таковы: харкнет человек кровью и после трех дней умрет’. Этот мор также свирепствовал и во Пскове, и во всей России. Тогда, — говорят летописцы, — мужие и жены начали бежать в монастыри и сподобляться ангельскому чину, говели, причащались, другие в домах готовились к исходу души и спешили отдавать свои имения на монастыри и церкви, попам и нищим, кормили убогих, тогда и слепец был призреваем, оный вождь в царствие Божие, даром, что, ходя, о стену ушибется или в яму падает….. Многие рыбные ловли и клады свои отдавали в монастыри, чтоб себе достать вечную память по Писанию. Умирающих было так много, что попы не успевали их хоронить и велели привозить мертвых на церковные дворы: в продолжение ночи скоплялось в каждой церкви тел по тридцати и более, по пяти в один гроб клали, и так было по всем церквам, и уж негде было погребать умерших: все около церквей было ископано. Во время вторичной заразы Новгород не подвергался этому бедствию, но Псков был снова опустошен в 1358 году. В 1390 году Новгород опять посетила моровая болезнь, признаками ее было опухание желез и смерть после трех дней. В XV веке упоминаются в летописях частные случаи повальной смертности, особенно в Псковской летописи. В 1417 году свирепствовала повальная болезнь по всему северному краю: в Новгороде, Ладоге, Русе, Пскове, Порхове, Торжке, Дмитрове, Твери и по погостам. Прежде человека словно рогаткою ударит, — описывают современники признаки этой болезни, — потом явятся железа, станет человек харкать кровью, начнется лихорадка и горячка, и через несколько дней умирает болящий. Тогда в страхе начали многие бросать свои жилища, семьи и бежать в монастыри ради спасения души’. Во Пскове этот мор повторился в 1420 году, а в Новгороде в 1423 — 1424 годах, и для пущего бедствия присоединился к этому еще и голод. И в псковских летописях те же признаки с пагубными последствиями повальной смертности. Поветрия во Пскове упоминаются под годами 1425, 1442, 1465, 1466, 1467, 1487, 1506, в Новгороде под 1467*. Быть может, это была какая-то повальная болезнь, появлявшаяся в течение XV века с беспрестанными рецидивами. Медицинских средств не предпринимали, а искали спасения в вере и молитве. Было обыкновение во время мора ставить в один день церковь какому-нибудь святому, которому молились о защите, и верили, что это спасает.
______________________
* 1,141.
______________________
Край северный не отличался плодородием, не было предпринимаемо мер на случай неурожаев, подвоз был часто затруднителен, особенно когда междоусобные войны в России препятствовали торговому обращению. От этого Новгородская и Псковская страны терпели от голода все бедствия, какие только может воображение представить. Цены на хлеб возвышались с быстротою, потому что люди богатые сейчас же искали в общем несчастии себе выгод, а бедняки осуждены были есть березовую кору, мох, падаль и умирали толпами от болезней, происходивших от такой пищи, и в отчаянии из-за куска хлеба закладывались и продавали себя навсегда в рабство боярам, другие расходились по чужим землям. От этого во время бедствий прилив народонаселения и естественное размножение народа уменьшалось по причине выхода людей в чужие края. В XII веке известие о голоде встречается под 1128 годом. В 1161 году от засухи летом и теплой зимы сделался неурожай, цены на хлеб поднялись, и летописец восклицает: ‘О, великое горе было тогда людям!’ То же случилось в 1181 году. В XIII веке тяжел был для Новгорода 1215 год, во время войны с суздальцами. Горькими страданиями покупал себе народ в потомстве славу, которую дал ему в этой войне Мстислав Удалой, сильный мороз побил озими, получить из России было невозможно, Ярослав держал Торжок в своих руках и не пропускал в Новгород ни одного воза с зерном. Кадь ржи дошла до неимоверных в то время цен: до 10 гривен, овса кадь продавалась по три гривны, репы — по две гривны, и люди, — говорит летописец, — ‘ели сосновую кору, липовый лист, мох, отдавали своих детей в рабство, умирало множество от голода: по торгу валялись их трупы и псы не успевали их съедать’. Тогда страшная судьба в особенности досталась Водской земле: там все почти народонаселение вымерло или разбежалось. ‘И разошлась, — печально замечает летописец, — волость наша и город наш’*. Это-то всеобщее бедствие, должно быть, и послужило новгородцам побуждением к той решимости, какую они тогда показали. В 1230 году новгородский край был жестоко поражен голодом, тогда и во всей России был неурожай, исключая Киева. В Новгородской волости сталась беда оттого, что ранние морозы (на Воздвижение) уничтожили озими и цены на хлеб стали быстро подниматься. Бедняки разбегались толпами. ‘И полны были чужие грады и страны наших братий и сестер, — говорит летописец, — а оставшиеся умирали с голоду, и кто не прослезится от этого, видя мертвецов, валяющихся по улицам, и младенцев, съедаемых псами’. В одной скудельнице на Прусской улице положено было в яме три тысячи трупов людей, умерших с голоду. Сверх того, устроили еще две такие же ямы на Чудинцевой улице и на Колене, и те были полны. Пожирали падаль собачью, кошачью: ели мох, липовую кору, обрезывали трупы и пожирали, иные резали свою братью и ели, другие их за то ловили, жгли огнем и вешали, а смельчаки грабили зажиточных людей, где только чуяли жито. Все были в неистовстве: брат над братом не показывал жалости, отец над сыном, мать над дочерью, сосед соседу не уломит куска хлеба, не было милосердия между нами, — говорит летописец, — печаль, и тоска, и скорбь, и на улицах, и в домах, смотрят на то, как дети плачут, просят хлеба и умирают. Только и спасения было, что родители, сами себя обрекая на смерть, отдавали детей гостям ‘одерень’ (в рабство), лишь бы их кормили. Во Пскове происходило то же: был голод, — говорит летописец, — какого никогда не бывало. Люди умирали на улицах, и ели их собаки, как мертвую скотину, а живые, провожая в могилу умерших, плакали кровавыми слезами, завидовали прежде умершим, восклицая: ‘Добро вам, что вы умерли, не видавши этого горького часа!’ В 1291 году сделался опять неурожай, и ожесточение голодного народа побуждало его на грабежи зажиточных торговцев**. В 1298 году на севере (тверское известие) от засухи сделалась ‘нужа велия’ — загорались сами собою леса и болота и был падеж на скот***. Дороговизна постигла Псковскую волость в 1303 году****. В 1309 году сделался голод по всей Русской земле, летописец прибавляет, что тогда мышь поела хлеб*****. Неурожай был на севере в 1314 году******, во Пскове тогда еще тяжелее было, потому что цена зобницы хлеба простиралась до пяти гривен7*. В 1421 — 1423 гг., три года сряду, был в новгородской области голод, в Псковской, напротив, сохранилось много старых годов хлеба, и толпы народа искали там убежища, от многолюдия возникла и там скудость, и много пришельцев погибало голодною смертью во Пскове, в псковских пригородах и в волостях8*. К большему горю Новгородской земли присоединился к голоду еще мор в 1422 году9*. В 1436 году по причине сильного мороза Новгородская волость подвергалась недостаткам10*. Под 1446 годом летописец говорит, что в продолжение десяти лет в Новгороде и на волости была дороговизна и недостаток хлеба, так что цена доходила до полтины за два короба, и была, — говорит летописец, — ‘христианам скорбь и печаль, и плач, и рыдание, на торгу и на улицах иные падали и умирали от глада, и много убежало в Литву, в Западную Европу (в латынство), а некоторые из-за хлеба отдавались бесерменским и жидовским гостям’11*. Наконец, в 1471 году, в год несчастной Шелонской битвы, к удвоению народного бедствия в Новгороде был недостаток хлеба и дороговизна.
______________________
* Новг. л., I, 33.
** Новг. л., I, 65.
*** Никон, л., III, 95.
**** Пск. л., I,183.
***** Никон, л., III, 105.
****** Новг. л., I,71, Ник. л., III, 109.
7* Пск. л., II, 11.
8* Пск. л., II, 24, Пск. л., I,202.
9* Новг. л., I, 110.
10* Новг. л., IV, 121.
11* Новг. л., IV, 124.
______________________
Причиною неурожаев были чаще всего ранние морозы* побивавшие озимь, такие морозы опустошали поля иногда не только осенью, но и среди лета**. Иногда, напротив, от теплой и сырой зимы пропадало зерно***. Нередко от дождливой погоды хлеб вымокал****, в другие годы была засуха (сухмень) к зерно не имело нужной влаги, так в 1471 г. неурожай произошел от засухи и сильных жаров, что так помогло Ивану III в его войне. Случалось, что причиною неурожаев были черви, в особенности вредные огородным растениям. Памятником последней причины неурожаев осталась легенда о св. Варлааме, о его пророчестве, сказанном архиепископу Антонию.
______________________
* В первой Псковской летописи под 6822 (1314) г. — ‘изби мраз всяко жито’, то же под 6943 (1435): ‘Мороз бысть в Петрово говенье, поби рожь на поли’.
** Пск. л., I, 209 — 6944 (1436) — ‘мраз поби обилие, в жатву уже, в всей новгородской области’ (Новг. л., IV, 121).
*** В Псковской 1-й летописи под 6811(1303) г. — ‘бысть зима тепла, без снега и бысть хлеб дорог вельми’. То же под 6961 (Пск. л., I, 215).
**** Как мешали произрастанию и уборке хлеба дожди, видно, например, из следующего места Псковской летописи: ‘Зима была добре снежна’, а весне вода была велика в реках и не памятят люди таковой поводи, и мельниц много теряло, а на лето было дождливо в сенокосе и в жатву, а рожь жати починали в Богородицкий пост поздо, а рожь худа родилася, с весны были северные ветры и мразы и до Петрова говения, а яровой хлеб был добр, да не дало обряжати хлеба и ржи и яра дожжами, ии сеяти хлеба ржи, после Успеньева дня Пречистые да до Воздвиженьего дня честного креста дожди’.
______________________
Многоводие края было причиною, что иногда наводнения пугали жителей, являлись народным бедствием. Независимо от вреда, какой наносила сильная мокрота хлебному произрастанию, не раз встречаются известия, что как в Новгороде, так и во Пскове вода ломала мосты, мельницы, строения и вообще делала вред*. В 1421 году наводнение в Новгороде было так памятно, что летописец, описывая его, говорит, что и в древние лета бывали в Новгороде наводнения и записаны в летописях, но такого, какое он видел, не находил в старых сказаниях: не только мосты были сломлены, и городской и те, что были около города, но уличные примостки разбились от воды, и многие хоромы были ниспровергнуты до основания, к этому бедствию присоединилась страшная буря, и некоторые жили на верхах своих домов, не смея сойти по причине водоразлива, некоторые на лодках к церкви путешествовали, а другие по доскам переходили, девятнадцать монастырей обступила вода, и во многих церквах нельзя было совершать литургии. В то же время вода вместе с бурею разломала ограды садов, искоренила и погубила плодовые деревья. К довершению страха, внушенного народу этим явлением, после того случилось одно из редких явлений — каменный дождь**.
______________________
* ‘Поиде дождь силен и потопе иное все в погребех, — иное на площадех (1337 г. Новг. л., I, 78), бысть вода велика в Волхове якова не бысть была такова николи же, по Велице дни на 3-й недели в среду и снесе великого мосту 10 городень (1338. Новг. л., I, 78), в 1421 г. бысть вода велика в Волхове и снесе Великий мост и Нередичской и Жилотужской, а с Коломец и церковь снесе св. Троицю а в Шилове и на Соколнице и в Радоковицах и Въскресении в Людине конце, в тех церквах только на полатех пели, а по концам хоромы и с животы снесе’ (Новг. л., I, 109).
** Вшедши туча сильна с полудни, исггущая гром страшен и молния огненая с небеси блескающе, яко несть мощно человеком видети, и пришедши ста над градом, и убо тученосный облок на огнено видение преложися, и в тацих же облацех помышляху людие всяко огнено быти или пламени пожигаа грешники, и убоявшеся людие от страха и ужасошася вопияху койждо: Господи помилуй! Бысть дождь силен, и град, убо и камение являшеся из облака’. Новг. л., II, 139.
______________________

ГЛАВА ВОСЬМАЯ
Торговля

I. Древние известия о торговле Новгорода с Западом. — Готланд. — Любек. — Иноземные дворы в Новгороде

Древнейшие намеки на торговлю на севере России сохраняются в некоторых известиях скандинавских саг и средневековых летописей. В саге Олафа святого говорится о каком-то Гудлейке, который отправлялся in regnum Gardoram, по поручению короля Олафа, для покупки шелковых одежд*, дорогих мехов и столовой утвари.
______________________
* Gudleikas cum quo contenderet pervenisse multa cimelia regi soliquae emit et sericum quod ornatui regio destinavit et alias vestes electiores et pelles pretiosas et eximiam mensae supellectilem concilavit. (Historia de Olavo Sancto. Scripta Hist. Island IV, 124-125).
______________________
В этом известии рисуется и тогдашний образ ведения торговли, которая была подвержена множеству затруднений и опасностей на пути. Едучи в Гарды, этот купец был задержан на Готланде, а когда он возвращался назад, напал на него Торгёт, неприятель Олафа, вступил с ним в бой и убил его со всею свитою, отняв его сокровища. В свою очередь явился иной молодец, Эйванд, убил Торгёта, отнял сокровища Гудлейковы и потом уступил их королю Олафу, на деньги которого они были куплены. Другое северное известие говорит, что Гаральд Гаарфагер, живший в X веке, посылал своего доверенного Гаука-Габрока в Русь покупать товары, он прибыл туда во время ярмарки и накупил там золотошвейных тканей для одежд, каких в Норвегии и не видывали. В Геймскрингле рассказывается об одном купце, по имени Лодине, ездившем в Эстонию для обмена товаров. Саксон Грамматик повествует, что датские купцы во времена Гальфданга, отца Гаральда Гильдетана, плавали в Русь, и приводит имя какого-то купца Симунда, из торгового города Сигтуны, рассказывает также о сыне какого-то шведского короля, который на двух кораблях совершал торговые операции с Русью или Грециею. Россию смешивали с Грециею (по мнению Расмуссена, ob nominum similitudinem) как по географическому положению в отношении Скандинавии, так и потому, что Россия исповедывала греческую веру. В царствование Свента Естритсена процветала торговля Раскильдии, и там стояло в гавани много кораблей, ходивших в Россию. Эти известия темны, но указывают на древнее торговое значение северно-русского края, через который производились сношения севера с югом и востоком. По замечанию Бермана, в Померании находят арабские монеты, и точно такие же монеты были находимы около Новгорода*. Это указывает на древнее торговое значение последнего. Во время цветущего состояния славянского города Юлина, а также Сигдуна и Гатеби на Шлезвиге, без сомнения, уже были сношения с Новгородом. Шлезвиг вел торговлю с Русью**. При описании разорения Шлезвига упоминается, между прочим, о русских товарах. Адам бременский (XI века) говорит о плавании из Юлина в Острогард русский. По известию этого писателя, на островах Борнгольме и Готланде в его время были порты, куда сходились корабли, ходившие в Русь***. Хотя трудно определить с совершенною точностью, что разумелось под русским Острогардом, но то несомненно, что торговля из славянских городов южного балтийского побережья направлялась по Балтийскому морю в Северо-Восточную Россию. Должен был существовать с древнего времени торговый пункт в тех местах, где впоследствии является торговая деятельность Новгорода. Древние славянские прибалтийские города, бесспорно, вели с Россиею торговлю, и немецкие города, возникшие на южном побережье Балтийского моря после падения славянских, преемственно получили от них эту торговлю.
______________________
* Berm., 34.
** Torph.,t.III,pag. 331.
*** Rasmussende oriente commerc, 71.
______________________
О торговле со Скандинавиею во время Ярослава видно из того, что когда был убит друг его Олаф, то князь русский воспретил торговлю с Норвегиею. По мнению Бермана*, через Россию скандинавские земли получали произведения Востока, например драгоценные камни, азиатские ткани, арабские и персидские ковры. На привоз драгоценных камней указывает то, что в Скандинавии гробы королей украшались драгоценными камнями. Кроме того, Скандинавия получала через Россию греческие произведения. После того как немецкие города возникли и стали населяться, в XII веке, императоры немецкие и датские короли спорили за право владеть этими городами, один перед другим старались привлечь на свою сторону жителей и давали им привилегии, обеспечивавшие и покровительствовавшие их торговому значению. Так, Фридрих I дал привилегию Любеку в 1189 году, Вольдемар датский — тому же городу в 1202 году и Бремену в 1220-м. Эти привилегии освобождали города от налогов, гарантировали им свободное судопроизводство внутри и неприкосновенность собственности. В то же время другие иноземные государи, по отношению к своим землям, давали привилегии германским прибалтийским городам: например, английские короли Ричард и Иоанн Безземельный. Центром торговой деятельности в XII веке на всем Балтийском бассейне стал на острове Готланде город Висби. В значительном количестве переселялись туда немецкие промышленники и вступали в одну корпорацию с туземцами — готами. Не обходилось без кровавых недоразумений между немцами и туземцами, как это показывает примирительный между ними акт, заключенный в 1163 году при посредстве герцога Генриха Льва**. Несмотря на такие столкновения, взаимные выгоды были столь важны, что на Висби составился правительственный Совет управления из тридцати шести заседателей от обоих народов и два фогта — один из готов, другой из немцев: они заведовали правильным ходом торговли. Впрочем, в торговом отношении немцы и готландцы составляли особые компании***. Взаимная корысть сближала немцев и готов: товарищество ютландское возрастало быстро и богато, важнейший источник его обогащения в XII веке была торговля с Восточною Европою, которой туземным центром за пределами германского мира был Новгород.
______________________
* Die skra von Nowgorod. стр. 41.
** Sart., II, 5.
*** Herm. Beitr., 14.
______________________
Важность и обширность значения этой торговли доказываются тем преуспением, какое Готланд получил с тех пор, как вступил в деятельную и постоянную торговлю с Новгородом. В XII веке новгородцы посещали Готланд и проживали там для торговых операций, и готландцы жили в Новгороде. О многочисленности тех и других можно судить по тому, что на Готланде существовала русская церковь, а в Новгороде была варяжская*. Готландцы имели в Новгороде свою факторию, называвшуюся готским двором. Торговые сношения в XII веке не ограничивались у Новгорода Готландом и велись также с южнобалтийскими немецкими городами, новгородцы посещали эти города и проживали там: например, в Любеке, как это видно из грамоты императора Фридриха, где между иноземными торговцами, проживавшими в Любеке, упоминаются и русские**. Немцы, вступившие в готландскую корпорацию, мало-помалу стали брать первенство над туземцами и, наконец, совершенно их вытеснили. Разом с этим и прибалтийская торговля Новгорода перешла в руки немцев. Уже в XII веке рядом с готским двором в Новгороде возник другой — немецкий, его основали, вероятно, немецкие торговцы Готланда, и он был сначала только как бы отделением готского, но состоял с ним под одним главным управлением. Оба двора зависели от немецко-готской купеческой компании в Висби.
______________________
* Lehrberg, 268, Sart., 13.
** Rutheni, Gothi, Normanni, et ceteri gentes orientates absque theloneo et absque gansa, ad civitatem saepius dictam veniunt et libere recedunt. Sart., II, 9.
______________________
Но в исходе XII века в системе торговых отношений совершился переворот: в XIII веке беспорядки в Германии, вредные для торговли, побудили города для своей безопасности соединиться в союзы. Так образовалась Немецкая Ганза. Город Любек быстро возвысился и стал во главе союза. Привилегии английских королей, фландрийских владетелей и скандинавских государей помогали развитию этого союза. Вместе с этим и немецкий торговый двор подчинился Любеку*. До того времени союзные купцы всех немецких городов имели равное право пребывать на новгородском немецком дворе, и немецкий двор составлял как бы маленькую независимую колонию, но в это время купцы всех городов обязались, что новгородский немецкий двор будет о делах своих относиться в Любек. Причина гегемонии Любека состояла в выгодах, которые купцы получали, подчиняясь этому городу. Любек получил в разное время от скандинавских владетелей привилегии, обеспечивавшие свободное плавание и торговлю по Балтийскому морю, даже и в военное время, например, в 1268 — 1285 гг., он получал привилегии от короля Магнуса, от эстонской Агнесы на торговлю с Эстляндиею, от Эрика в 1287 году, Вольдемара герцога ютландского, Эрика и Вольдемара в 1312-м**. Впрочем, вековые привычки еще долго обращали новгородскую торговлю на Готланд, и Любек должен был выдержать соперничество с Висби и на время делать уступки. Таким образом, управление новгородскою факториею зависело равномерно от Любека и Висби вместе, а начальник фактории назначался попеременно — раз от Любека, другой после того от Висби. Но Готланд год от году упадал, Любек год от году возрастал в своем значении, под его первенством поднимались другие города, и в XIV веке союз Ганзы совершенно образовался. Составился стевен — сейм союзных городов. Тогда новгородская фактория внутри получила более самостоятельности, а в важнейших случаях стала зависеть от сейма. Ему принадлежало верховное разбирательство спорных дел, назначение пошлин, постановления о способах ведения торговли. Тогда и посольства, и сношения с Новгородом делались от имени сейма или всего союза. Участь готландского (или готского) двора в XIII веке неизвестна, вероятно, он боролся и соперничал с немецким, пока, наконец, должен был уступить. В XIV веке готский двор уже находится в подчинении у немецкого. В 1351 году было издано постановление, воспрещавшее продажу пива на готском дворе, — доказательство, что готский двор находился уже в полной зависимости от Ганзы. В 1402 году готский двор был отдан в пользование немецкому купцу по распоряжению уполномоченного в Висби сроком на десять лет. Таким образом, готский, или ютландский, двор был уже не особое торговое учреждение, а только здание, принадлежавшее немецкому двору.
______________________
* Sart., 177,185.
** Startor., стран. 75, 146, 147, 153, 262.
______________________

II. Договоры с Ганзою и права немецких торговцев в Новгороде

Отношения немецкого двора и вообще торгующих иностранцев к Новгороду определялись в договорах, заключаемых Новгородом с Ганзою. Существует пять древних таких актов*, из которых пространнее других излагают правила два, первый, однако, некоторые ученые считают только одним проектом, не утвержденным формально**.
______________________
* Ярослава Владимировича 1195 г., Александра Невского 1257 — 1259 гг., неизвестный, считаемый проектом, договор Ярослава Ярославича около 1270 г., договор Андрея Александровича около 1301 — 1302 гг.
** Главное, на что опирались для подтверждения этой мысли, было то, что в этом акте предоставляются немцам такие выгоды, которые едва ли возможно допустить со стороны Новгорода, например, предоставляется суд немцам над новгородцами в случае тяжбы с немецкими торговцами, допускаются телесные наказания, которых не было в Новгороде. Такого мнения держались Сарторий и Карамзин. Другого мнения были Лерберг и Славянский, развивший эту мысль в своем сочинении ‘Историческое обозрение сношений Новгорода с Готландом и Любеком’. Они считали его действительным договором. Время составления этого акта также было предметом недоразумений и разноречий. Славянский указывал на один документ (в Codex Lubec), из которого видно, что мир в 1270 году заключен такой же, как некогда во время Вольквина и епископа Альберта, и полагал, что договор, на который ссылаются здесь как на давно происходивший, есть именно этот самый. Лерберг относит его к 1201 г., Славянский — к 1229-му. Первый основывается на известии Новгородской летописи, что в тот год (1201) последовало примирение с варягами, после того как тринадцать лет пред тем варяги были изгнаны из Новгорода. Славянский относил составление этого документа к 1229 г. на том основании, что в этот год новгородский князь Ярослав Всеволодович предпринимал поход против Риги, — псковичи не пошли с ним, отговариваясь тем, что они в мире с Ригою. Тогда новгородцы отказали своему князю в содействии и заключили мир с немцами. Ризенкампф (Der Deutsche Hof zu Nowgorod, 68) справедливо замечает, что о документе этом основательно можно сказать только то, что он должен был состояться не ранее 1206 — 1219 гг. и не позже 1293 г. В промежутке первых годов княжил в Новгороде князь Константин, о котором говорится в документе как о князе, ранее договора даровавшем немцам привилегии в Новгороде, не позже 1293 г., потому что остров Верно, упоминаемый в договоре как владение новгородское, сделался тогда шведским владением. Что же касается до точного определения года, когда этот документ мог последовать, то Ризенкампф приблизительно готов принимать 1231 г., когда в Новгороде был голод, а немцы доставляли туда хлеб и сделали, по сознанию туземных летописей, большое благодеяние краю. Андреевский считает его только за проект, а не за настоящий договор, указывает на слово postulant, которое может служить доказательством, что здесь немцы только предлагают условия, изложенные в документе, но судом еще не утвержденные (jura et libertates prescriptas quas hospites mercatores sibi in dominio regis eo nogardensium sibi fieri postulant).
______________________
Ризенкампф справедливо замечает, что если этот договор действительно не более как проект, то все-таки в нем сохраняются обычаи, наблюдавшиеся в древности и составлявшие обычное право сношений Новгорода с варягами. Через столетие, именно в 1371 году, мы видим действительно примеры, что немецкие послы сами написали проект для подписи новгородцев, но последние не согласились на него. Таким образом, видно, что в старину было в обычае у немцев составлять договоры как будто от лица Новгорода и потом уже предлагать*. Второй документ относится к 1268 — 1270 годам, заключен князем Ярославом, которого новгородцы принудили не нарушать прав немецких купцов. Время, указываемое для этого документа, подтверждается тем, что ливонский ландмейстер Отто фон Роденштейн извещает любечан о счастливом исходе дела, совершенного послами их, Генрихом Вуллентуном, Людольфом и Иаковом, а эти самые имена встречаются в договоре.
______________________
* Bunge, III, 3, 269.
______________________
Немцы старались держаться в Новгороде особою колониею и составлять отдельную корпорацию, которая управлялась собственными правилами. Внутренние дела немецкого двора ни в каком случае не подлежали рассмотрению и вмешательству новгородского правительства. Немцы могли свободно приезжать в Новгород и проживать в своем немецком дворе на известных для них условиях: Новгороду до этого не было дела. Из многих ганзейских контор, находившихся в разных городах Европы, ни одна не была настолько изолирована от местного общества, как новгородская. Тогда как в Лондоне и Брюгге встречались случаи, когда торгующие члены Союза могли обращаться к посредству местной управы по своим делам, в новгородской конторе таких случаев не представлялось. Новгородский подвойский и бирич не смели войти в немецкий двор. Если новгородец имел дело до немца, он должен был обращаться к начальству немецкого двора, выборному альдерману, и только тогда, когда был недоволен судом его, обращался к своему правительству, но не иначе как к высшим правителям, посаднику и тысячскому: второстепенные судьи и правители не могли решать тяжбу новгородца с немцем. В таком случае суд производился обыкновенно при посаднике или тысячском и при выборных купцах, имевших значение судных мужей, на дворе церкви Святого Ивана-на-Опоках, но установлены были правила, клонившиеся к предотвращению невыгодного положения немецкой стороны. Таким образом, по первому документу, в тяжебном деле свидетелей должно быть непременно два: один новгородец, другой немец, и когда их показания бывали сходны между собою, тогда они считались юридическими доказательствами. В случае разногласия бросали жребий: чье свидетельство следует принять за истинное. По второму, следует представить обоим одного и того же свидетеля, и если не будет такого, то дело решалось жребием: в чью пользу жребий выпадет, того свидетеля показание принималось за истинное. Насилия и обиды по новгородскому праву наказывались пенею: за убийство посла, священника и альдермана 20 гривен, за простого купца — 10 гривен серебра. Новгородцы тем же правом пользовались за границею. За рану платилось полторы гривны, а за рану рабу — по первому документу гривна, за удар или пощечину по первому документу полгривны, по второму три фердинга. По первому документу, тот, кто вламывался в немецкий двор и производил в нем буйство, платил тоже двадцать гривен, хотя бы и не сделал убийства, и десять гривен тогда, когда пустил во двор камень или стрелу. Во втором документе за такие поступки глухо определено — судить по обычаю (пошлине). Ни новгородец за границею, ни немецкий торговец в Новгороде не могут быть арестованы за долги. Арест на имущество иноземного торговца мог быть наложен только тогда, когда суд о долге в продолжение трех лет не мог дать решения. С другой стороны, для того чтобы долг иноземному торговцу был скорее выплачиваем, постановлено было, что с задолжавшего разным лицам новгородца прежде всего взыскивался долг иноземцу. Торговля была меновая или же должна была производиться на металлы, которых достоинство оценивалось и гарантировалось правительственными лицами и утверждалось штемпелем. Новгород обязывался принимать под свою ответственность иноземных купцов, коль скоро они достигали острова Котлина, составлявшего границу Новгородской земли. Доплывши до Котлина, иноземцы посылали передовых до устья Невы и давали о себе знать, тогда Великий Новгород высылал пристава и отряжал купцов для принятия гостей, — они провожали их до самого Новгорода. Иноземцы имели право брать новгородских лоцманов для провода судов от устья Невы до Ладоги. От Ладоги по Волхову нанимали других лоцманов, которые исключительно занимались проводом судов через волховские пороги (Vorsch). Так как здесь уже морские суда не годились, то иноземцам давали особые приспособленные к тому суда, они перекладывали на них свои товары и плыли на них по Волхову. Новгород ручался за безопасность гостей, но избавлялся от всякой ответственности, если они не дали о себе знать и не просили содействия новгородского правительства. Иноземцам на пути по Неве предоставлялось право рубить деревья для снастей. В случае какой-нибудь покражи вор судился в Ладоге, если покража сделалась на Неве, а если она сделалась во время пути по Волхову, то — в Новгороде, в первом документе значится, что в таком случае вор отплачивался двумя гривнами, если он украл на полгривны кун, но должен быть наказан розгами и клеймен на щеке или заплатить десять гривен тогда, когда цена украденной вещи не выше полгривны, за важнейшее воровство казнили смертью.
Достигая Гостинополья, гости подвергались осмотру и облагались легкою пошлиною, но без платежа ее. От Гостинополья гости плыли в Новгород и приставали к берегу в городе и только здесь платили положенную в Гостинополье пошлину — более как благодарность за содействие к благополучному прибытию судна. Пошлина эта была по гривне с ладьи, а с судов, нагруженных льном, мукою, пшеницею, платили полгривны, суда, нагруженные одним съестным, ничего не платили. С берега извозчики брали иноземные товары на возы и провозили на немецкий или готский двор. Чтобы избегнуть, с одной стороны, конкуренции рабочих, с другой — недоразумений и жалоб, установлена была однажды навсегда плата рабочим, необходимым при провозе и выгрузке товаров, постановлено было, что лоцманы, проводившие суда по Неве, получали по пяти марок кун или один окорок, а от Ладоги до Новгорода и обратно — по три марки кун или пол-окорока*. Извозчики, возившие товары с суден до дворов, брали за провоз до немецкого двора по 15 кун, а до готского — 10 кун с каждого судна, а с отходящих — по полгривне кун. При отъезде за границу гости давали одну гривну церкви, называвшейся Fridach, это — церковь Св. Пятницы, построенная компаниею новгородских купцов, торговавших с иноземцами. Сверх того, при продаже весовых товаров иноземцы платили весовую пошлину (по две куны от капи)**. Все эти привилегии давались новгородцами как немцам, так равно и готландцам. Свободная торговля предоставлялась не только в городе, но и по всей Новгородской земле, позволялось торговать и с инородцами в Ижоре и Кореле, но Великий Новгород не принимал на себя ответственности, если бы что-нибудь дурное случилось в путешествии с иноземным торговцем. Так как Новгород часто бывал тревожим войнами и внутренними волнениями, то иноземцы старались оградить себя на этот случай. С кем бы ни находился Новгород в войне, проживавшие в нем иноземцы пользовались полным нейтральным положением. Гости беспрепятственно могли ездить как летом, так и зимою. В самом городе, чтоб иноземцы случайно не сделались жертвою смут, постановлено было, что близ немецкого и ютландского дворов не должны собираться молодцы играть на палках — обычная новгородская игра, которая в немецком документе называется (вероятно, испорченным словом) ‘велень’, сверх того, чтоб на восемь шагов кругом около иноземных дворов оставлено было незастроенное место. Если двор почему-нибудь оставался пуст, то он поверялся владыке и юрьевскому архимандриту. Впрочем, правила, обеспечивавшие иноземцев, не всегда соблюдались и не могли соблюдаться строго, особенно когда Новгород находился в неприязненных отношениях с соседями и особенно с орденом. Кроме главного водного пути существовали еще другие, и именно через Псков: суда достигали Пернова или же Нарвы товары шли по Нарове или перевозились по сухопутью до Эмбаха, ладьи везли по этим рекам товары до озера, а потом до Пскова. В случае небезопасности водного пути главные товары везли сухопутьем через Вирланд. Кроме указанных путей, запрещалось возить товары другими путями, и всякий другой самовольно избранный путь наказывался как контрабанда.
______________________
* Dhe schall hebben uor sine spise v marc cunen ofte enen baken, по толкованию Сартория — окорок. Sart., II, 99.
** В первом договоре, лоцманы, доводившие немецкие суда до Рыбацкой слободы, получали по 8 куньих мордок (VIII copita martarorum) и по два полотенца (верно, куски холста).
______________________

III. Устройство немецкого торгового двора

Внутренний быт и управление немецкого двора определялись правилами, утвержденными от Ганзейского союза. Эти правила назывались скры и были прибиты в немецком дворе для всеобщего и постоянного сведения*.
______________________
* По толкованию историка Ганзы, Сартория, слово это исландское и означает книгу или доску, однако это слово, кроме Новгорода, не упоминалось нигде в ганзейских факториях. До нас дошло три скры. Первая относится к первой половине XIII века и заключает вообще обычное право (die Rechts gewonheiten). Издатель скры, Берман (die Sera v. Nowogr., стр. 32), справедливо замечает, что существование предметов, упоминаемых в первой скре, как, например: комнаты для жилья, церкви и т.п., указывает, что записанное в ней существовало и прежде и, следовательно, подчинялось каким-нибудь обычаям. Эти-то обычаи теперь написаны были в виде устава. Нельзя даже относить начало существования этих обычаев ко времени возвышения Любека, к 1156 г., потому что самый язык первой скры носит отпечаток более отдаленной старины. В прежние века Новгород вел торговлю со славянскими прибалтийскими городами и с немецкими, процветавшими еще до Любека, а именно: Бардевиком, Эртенсбургом, Великим Мекленбургом, Вестфальским союзом, при основании Любека из этих городов, а также из славянских перешли туда купцы и принесли свои прежние обычаи. Таким образом, правила, изложенные в первой скре, есть сборник древних извечных обычаев, наблюдавшихся в Новгороде у иноземных купцов, издавна производивших там торговые обороты. Вторая скра возникла в конце XIII века, когда уже явился перевес Любека над торговыми немецкими городами. Она пространнее первой, но не противоречит ей, а служит дополнением, она вмещает в себе все, что заключается в первой, буквально, но до того места, где говорится о ежегодном хранении казны в Висби: тут вместо города Висби, которому дается значение казнохранилища в первой скре, во второй стоит Любек. За ним удерживается право решать возникавшие споры и недоумения в новгородской фактории. Вторая скра втрое пространнее первой и заключает в себе, кроме древних обычаев, извлечения из положительного Любского права. Третья скра заключает в себе решения и определения, начиная с 1315 года до второй половины XIV века (1370), составленные управлением новгородского двора по разным случаям. Между тем там повторяются и прежние постановления. Для составления этой скры в 1370 году приезжали в Дерпт депутаты из Любека и Готланда. Тогда немецкий торговый двор вступил в подчиненность Союзу, и Висби опять разделяло с Любеком свое торговое значение. Составление новой скры произошло оттого, что на немецком дворе прежняя пришла в ветхость и исписана была не принадлежащими к делу прибавлениями. Это было в то время, когда война с Ливониею нарушила в Новгороде ход торговли и немецкий двор несколько времени оставался пустым. Тогда нужно было возобновить торговую деятельность. В современном акте, относящемся до этого события (Bunge, III, 3,251), говорится, что пред тем более двух лет продолжалась война у новгородцев с немцами, церковь Св. Петра была заперта, утварь, богослужебные одежды, книги, все писанное, и в том числе скра, были взяты и переданы послам Ганзы в Дерпте. Тогда нашли, что в скре некоторые листы были вырваны и в самый текст вписано много не принадлежащего к делу. Положили переписать сызнова скру и постановили, чтобы на будущее время альдерманы берегли ее под страхом пени 10 марок серебра, а кто окажется виновным в вырезке из нее части или в самовольной приписке в нее чего-нибудь, тот поплатится за это жизнью или имением.
______________________
Дух корпорации, общий в то время в торговом мире как по трудности действовать единично, так и по причине путевых опасностей, требовавших взаимного содействия к их преодолению, составлял главную черту в немецкой фактории в Новгороде. Иноземцы прибывали в Новгород артелями или ‘адмиралтействами’, которые имели до некоторой степени свою самостоятельность и все вместе по отношению ко двору или фактории составляли целое. Общее разделение иноземных купцов, принадлежавших ко двору, было на летних и зимних, или на водопутных и сухопутных. Сначала эти разделения имели различные права, так что водопутные пользовались преимуществами. Сухопутные, или зимние, были в большинстве ливонцы, а к ним присоединялись также купцы из Пруссии. Ливонские города составляли отдельные от Ганзы корпорации, впоследствии же они соединились с Ганзою, и в XIV веке разделение купцов на водопутных и сухопутных исчезает. Вообще Ганзейский союз не благоволил к сухопутным поездкам и даже формально запрещал их. Такое запрещение последовало в 1344 году*. Отличительный характер новгородской конторы от других, между прочим, состоял в том, что в ней не было постоянных торговцев-жильцов, как, например, в Лондоне, Бергене и других европейских городах. Новгородский двор только посещали. Это было причиною, что его устройство носило подобие дорожной компании, и должностные лица выбирались каждый раз путешественниками, приезжавшими на время в Новгород. Время пребывания их было ограничено: летние жили до последней навигации, зимние — до последнего зимнего пути. Кроме разделения на водопутных и сухопутных, те и другие делились на коллегии, или отделы (Ausshwsse), по местам их жительств, откуда они приходили. Но в Новгороде коллегии эти означали только местность, откуда пришли купцы, а не части союза. Купцы собственно составляли отделения только для удобства помещения, в конце XV века появились разделения на трети, а потом на чети уже по частям союза, разделение это существовало уже прежде в других конторах, а в новгородской ввелось позже, когда именно — определить трудно: в половине XIV века (1363) являются трети по поводу допущения рижан и вообще ливонцев в немецкий двор, тогда состоялось постановление, представлявшее новодопущенным третью часть двора (tertiam partem). Разделение на чети является уже в конце XV в., но нельзя признавать его возникшим только тогда: вероятно, это был уже прежде того существовавший обычай.
______________________
* В. Hans., р. 279.
______________________
Все, проживавшие в немецком дворе, имели сословное деление на мейстеров, кнехтов и учеников. Мейстеры были хозяева, прибывавшие на их счет кнехты — их приказчики или подручники. Было постановлено, чтобы кнехты не оставляли мейстеров, а мейстеры не прогоняли кнехтов без особых причин, но мейстер обязан был своего кнехта отправить назад в отечество, где его нанял. Мейстеры составляли совет (стевен) то в большей, то в меньшей зависимости от власти Ганзейского союза. Сначала он действовал независимо. После усиления Любека он подчинился ему. Потом Любек разделял свою власть над ним с Висби — новгородская контора зависела разом от двух городов, а когда Ганзейский союз совершенно сформировался — от целого собрания. В древние времена стевен выбирал главного чиновника, альдермана двора. Впоследствии, в конце XIII века, стевен потерял это право и альдерман назначался от Любека и Висби, так что тот и другой город попеременно посылал альдермана в Новгород одного за другим, а с половины XIV века альдерман назначался целым союзом и не обращалось внимания, из какого города он происходил. Альдерман двора имел право суда и даже право казнить смертью, был блюститель порядка, вел сношения с начальством Ганзейского союза и с русскими, отпускал купцов, позволял и запрещал ввоз и покупку товаров. Он совмещал в себе все управление, власть его была почти деспотическая, так что остальные должностные лица были, в сущности, его подручники. Он выбирал себе по желанию из мейстеров четырех ратманов, называемых мудрыми. Они были его помощники в делах. За альдерманом следовали двое должностных лиц, называемых аль-дерманы Св. Петра, по имени церкви немецкого двора. Прежде они выбирались стевеном, потом, во время зависимости конторы от Любека и Висби, должности эти давались попеременно лицам того и другого города, по сложении с себя должности они отдавали отчет о доходах и расходах стевену. Так постановляется в 1373 году*, позже они назначались альдерманом двора. На них лежала экономическая часть и отчасти полицейская, потому что они смотрели за соблюдением правил. Впоследствии, в XV веке, должность альдермана двора упразднилась, альдерманы Св. Петра сделались главными лицами и были выбираемы по четям. Каждая четь отряжала трех избирателей, все двенадцать выбирали из среды себя двух альдерманов. Тогда же сделалось изменение и в ратманах: вместо четырех альдерманы назначали двух и одного писца. Никто не мог отказываться от возлагаемой на него должности под пенею 10 марок серебра, а второй раз под пенею 50 марок и потерею прав. Кроме этих чиновников, к должностным лицам принадлежал священник: подобно альдерманам, он не был постоянным жильцом немецкого двора, а приезжал и уезжал с летнею или зимнею компаниею, и во время его пребывания во дворе другой священник не имел права там находиться. Содержать его должны были гости, которые с ним приезжали. Во время двойного господства над конторой Любека и Висби священник выбирался на целый год попеременно от того и другого города. По малограмотности немецких купцов, священник исправлял должность секретаря. Ему представлялось особое жилье, но, впрочем, в этом жилье висели весы для взвеса денег и драгоценных вещей.
______________________
* Bunge, III, 3,266.
______________________
Все купечество разделялось на коллегии, или артели. Каждая артель помещалась в особом отделении: они назывались дортсы. Дортсы эти были внутри двора двухэтажные дома, на подклетях. Артель выбирала себе фогта, хозяина, заведовавшего всем механизмом обыденной жизни, он избирал себе двух помощников-исполнителей, одного из хозяев, другого из кнехтов, и поверял сверх того и другим лицам надзор за посудою и чистотою помещения. В подклетях помещалась столовая. В одном из зданий была так называемая большая комната, где имел почетное право помещаться альдерман. У зимних гостей она служила обыкновенно местом провождения времени, обеда и вечерних бесед. Пиво служило обыкновенным развлечением, и оно никогда не переводилось, а приготовлялось для двора особым пивоваром. Ризенкампф отличает от этой комнаты, служившей для беседы, — гридницу. Значение последней комнаты неясно, но, может быть, она была местопребыванием служителей. Товары лежали в клетях, которых было четыре. Это было деревянное здание, где помещались лавки. Купцу позволялось положить в клеть только часть своего товара, потому что громоздкие товары лежали в магазине. Верхняя часть этих клетей занята была преимущественно суконными товарами. Клети служили также и для спален. Кроме этих зданий, в немецком дворе была больница для ограниченного числа больных, пивоварня, баня (в позднейшее время), мельница и церковь, которая служила вместе и кладовой. Она была сделана на подвале — там хранились товары, но некоторые, по тесноте, были в самой церкви, так что рядом с алтарем стояли бочки вина, здесь же висели весы, по стенам вешали тюки с товаром, только на алтарь не позволено было, под пенею марки серебра, класть товаров. То, чего нельзя было поместить ни в церкви, ни в ее подвале, хранилось в магазине, так называемом моркевеговом покое, названном так, вероятно, по имени первого строителя. Каждый тюк или бочка должны были носить на себе значок хозяина, чтоб не перемешать товаров по их принадлежности, и тот, кто нарушал это правило, подвергался пене.
Таким образом, немецкий двор составлял кучу отдельных строений, обнесенных толстым забором. Ворота вечером наглухо запирались, и тогда спускались по двору большие цепные собаки. Русский мог посещать немецкий двор только днем. Караульные ходили день и ночь, сменяясь в установленное время, и должны были по очереди являться впору, под опасением наказания пенею. Попеременно два мейстера должны были вместе караулить церковь, которая составляла предмет особой заботливости, потому что лучшие и драгоценнейшие товары сохранялись там. Этой обязанности подвергались не только те, которые помещались во дворе, но и те, которые, за недостатком помещения в нем, жили на квартирах. Немецкий и готландский дворы составляли собственность общины, вместе с тем местом, на котором они были построены. Сверх того, были под городом пожни, которые им принадлежали. Доходы немецкого двора состояли в умеренной пошлине, которою облагалась каждая ввозная статья, в наемной плате за клети для товаров и за дортсы для помещения, в конфискованных за нарушение правил товарах, в пенях и судейских пошлинах. Ввозной пошлины платили зимние гости по одному фердингу со ста марок серебра, что составляло 1/4 процента, а летние — половину этой суммы. В этом различии видно, что летние гости пользовались преимуществами как первоначальные строители и настоящие хозяева двора. Кто выезжал со двора путешествовать с торговою целью продажи товаров по Новгородской волости, тот подвергался при возвращении во двор той же ввозной пошлине, как и тогда, когда в первый раз являлся во двор с товаром. В основание оценки принималось клятвенное уверение хозяина под надзором альдерманов Св. Петра. Утаенный товар конфисковался. Кроме ввозной пошлины, существовала еще так называемая королевская: это была пошлина, которую в старину давали немцы Новгороду, но впоследствии она обратилась в пользу двора, вероятно, Новгород уступил ее за годичную плату. С каждой пени бралась в пользу двора часть с суммы трех марок серебра, а как только сумма доходила до десяти марок, то две марки. Несмотря на эти доходы, контора беспрестанно нуждалась в деньгах, затруднялась иногда в издержках на отправку посольств и делала займы у ливонских городов, возвышала пошлины или предлагала городам наложить у себя в пользу русской торговли весовую пошлину, но города не так легко соглашались на введение у себя новых налогов, и самый сбор их был невелик, потому что купцы удачно обходили его, провозя товары контрабандным путем. Немецкая контора в Новгороде была главным правительственным местом всей ганзейской торговли с русским миром, другие конторы во Пскове и Полоцке зависели от нее, всякие распоряжения, касающиеся как внутреннего устройства дворов, так и отношений к туземцам, указывались новгородскою конторою. Только о смоленской конторе не упоминается, когда говорится о новгородской и других разом, она, казалось, не входила в круг непосредственной подчиненности новгородской конторе, но, тем не менее, и она, вероятно, до некоторой степени была с нею связана, потому что, как видно из договора Мстислава, исключительно относящегося к Риге, была основана этим городом, торговля же ливонских городов зависела впоследствии от новгородской конторы.

IV. Предметы, способы и характер торговли с немцами

Со всякими льготами и привилегиями, и вообще с гостеприимством города к иноземцам, вековое торговое знакомство не произвело нравственного единения между туземцами и гостями. Дух корпорации, свойственный средневековой торговле, побуждал вести торговлю, имея в виду исключительно выгоды своего общества. Контора запрещала отдельным членам своей общины вступать с русскими в торговое общество и давать им в кредит товары и даже деньги. Деятельность каждого лица была связана и ограничена. Торговля должна была происходить с ведома начальства конторы. Сближение с русскими дозволялось настолько, насколько это могло быть полезно для общества. Таким образом, контора сознавала необходимость знания русского языка и держала у себя переводчиков, для этой цели их с детства отдавали учиться к русским людям, но запрещалось учиться по-русски совершеннолетним, достигшим двадцатилетнего возраста, — чтоб не допустить личных сношений, независимых от конторы. Удаляя всякую конкуренцию, община располагала ценами товаров, как продаваемых, так и покупаемых, по своему желанию и потому продавала немецкие товары как можно дороже, русские — как можно дешевле. Чтоб удерживать постоянно дорогие цены на свои товары, запрещалось в разные времена торговцам привозить отдельно товаров более, чем сколько нужно, чтобы, таким образом, не было большого изобилия, которое повлекло бы за собою понижение цен, с другой стороны, для того, чтобы русские товары постоянно оставались на низшей цене в сравнении с немецкими, запрещалось купцу для покупки их привозить более 1000 марок под опасением конфискации лишнего*.
______________________
* Urk. В., 271, 276, 351.
______________________
Немцы составляли в разные времена правила, какие товары следует ввозить, каких не следует, так, наприм., в 1373 году постановлено не ввозить в Новгород обрезанных сукон и красного цвета тканей (scarlaten), чтоб довольствовались зелеными (grenen). Кто поступал против этого правила, тот подвергался потере товара, делавшегося достоянием Св. Петра, и еще пене 10 марок серебра*. В 1414 году орден Ливонский поручал не продавать новгородцам и псковичам лошадей и принуждал к этому города**. Корпоративной силе способствовало то, что контора вела только оптовую торговлю, а розничная торговля иностранными товарами предоставлялась русским. Покупки сырых товаров также производились оптом. Тут, очевидно, выигрыш всегда должен был переходить на сторону немцев. У последних была община, члены ее покупали по тем ценам, какие назначила община, следовательно, покупщик был как бы один, а продавцов много. Между немцами не было конкуренции, между русскими она оставалась. Немцы назначали цены русским товаром сами, из русских всегда были такие, которые не могли упрямиться и выжидать, а должны были продавать по том, по чем им дают, и таким образом низкие цены утверждались. Те, которые хотя бы и не хотели продавать своих товаров по таким ценам, рано или поздно были к этому принуждены: продать было некому, кроме немецкого двора. А как сырые продукты доставлялись купцам от сельского и рабочего народа, мелких торговцев, то богатые купцы должны были давать производителям и первоначальным покупателям дешево, таким образом, производительность края вознаграждалась слишком скупо, а покупка чужих товаров обходилась, в сравнении с своими средствами, слишком дорого. Новгородская торговля была более выгодна для немцев, чем для благоденствия туземного края. Итак, несмотря на продолжительную торговлю, богатство края не увеличивалось. Новгородская волость служила предметом эксплуатации для немцев. Немцы запрещали своим членам показывать русским какую-нибудь технику, чтоб они не переняли чего-нибудь и не пустились сами на фабричное производство: через это ослабилось бы влияние иноземцев и перевес иноземных гостей перед туземцами. В торговых сделках господствовало недоверие: немцы обвиняли русских в недобросовестности и обманах. Так, в 1414 г. жаловался купец из Брюгге, что новгородец, продав ему воск, наложил туда кирпичей для увеличения веса***. Когда продавали русским товары или покупали у них, то сделки происходили при свидетелях, русских непременно заставляли при себе пересчитать, перемерять и поверить, и немец платил русским не иначе как с большою осторожностью. Удалый дух новгородцев постоянно побуждал немцев бояться со стороны их нарушения прав гостеприимства и насилий. Были примеры, что немцы постановляли не покупать у русских никаких товаров, и русские жаловались на них за нарушение торгового мира, так, в 1375 году жаловались на постановление не покупать у новгородцев мехов, которые означены в актах немецких под именем Trogenitzen und Poppelen****, а в 1376 году толковали о том, как покупать у новгородцев меха, называемые Hardink (?). Дерптский совет, в котором шло об этом дело, заметил, чтоб меха эти не были испорчены и худого достоинства*****. С своей стороны, и новгородцы жаловались, что немцы доставляют им дурные товары. Действительно, немецкие купцы, смотря свысока и с пренебрежением на русских, не считали предосудительным сбывать в Новгороде всякую дрянь. Так, на-прим., около 1300 года возникло недоразумение по поводу привоза полотен, сам альдерман немецкого двора признал их дурными, и новгородцы объявили, что если немцы будут привозить подобное, то их товары будут конфискованы, а самих продавцов вышлют******. В начале XV века сами немецкие торговцы в Новгороде роптали на немецкие города, что оттуда доставляют им плохие и короткие сукна, а новгородцы за то им дают плохой воск7*. Из этих черт видно, что, несмотря на наружное дружественное отношение, новгородцы и иноземцы смотрели одни на других с подозрением и недоброжелательством. Действительно, несмотря на привилегии, какие давались иноземным торговцам, их дворы не раз терпели от новгородской удали и доброе согласие нарушалось, торговые сношения прекращались. В 1168 году задержали варягов в Новгородской земле, в 1291 году ограбили немецкий двор, и никак нельзя было найти виновных, хотя сам князь хлопотал о вознаграждении немцам и в заключение должен был сказать, что немцам остается заплатить Новгороду тем же самым8*.
______________________
* Bunge, III, 3, 286.
** Bunge, V, 1,10.
*** Bunge, V, 1.
**** Bunge, III,4,298.
***** Nicht limen noch besceren, noch beplucken, noch blien, noch in binden, noch lappen, noch de hovede, etc. Bunge, III, 4, 311.
****** Rutheni sic dixerunt, si de caetero talium bonorum vectorem reperieunt de Nogardia, sine suis bonis sit nihilominus ammovendus. Bunge, I, H. 8, 768.
7* Bunge, IV, 4, 378, V,I, 35,99.
8* Mandat rex, quod si viri estis ipsis reddite, quod vobis fecerant, et vicem rependite, ut bene potestis. Bunge, I, H. 7, 686.
______________________
С тех пор как епископ Альберт призвал в Ливонию рыцарей и началось покорение Остзейского края, Новгород, владевший этим краем и бравший с него дань, вступил во враждебное отношение с орденом и через него с германским населением. В 1229 году папа Григорий IX запрещал торговлю с русскими, как с врагами всего римско-католического христианства, указывая на то, что они препятствовали в Финляндии распространению веры, выставлял это дело оскорблением всего католичества и поручал рижскому епископу действовать убеждениями и своею церковного властью на купцов*. Это нарушало мирное течение торговых оборотов. Во время борьбы против немцев Александра Невского торговля прекратилась неизвестно на сколько времени, но, вероятно, надолго, потому что в 1257 — 1259 годах составлен договор Александра Невского, где говорится: что ся учинило тяжи межи новгородци и межи немцы и готи и с всем латинским языком, то все отложихом**. С тех пор несколько раз нарушалось согласие, после чего была потребность новых грамот и договоров. Это нарушение последовало и пред 1269 — 1270 годами, когда дана грамота Ярославом***. В 1278 году, по просьбе архиепископа рижского и гермейстера Эрнста, прекращено было сношение немецких торговцев с Новгородом. Оно было снова восстановлено, но взаимное недоверие и зависть выступили и в 1291 году. Неприязненные отношения к ордену, часто возобновлявшиеся, действовали невыгодно на мирный ход торговли и неоднократно прекращали деятельность новгородской конторы, хотя вообще Великий Новгород старался выгородить торговлю. Так, в 1308 году новгородцы заключили договор с Михаилом Ярославичем обороняться против рыцарей, но с тем, чтобы торговцы немецких городов были изъяты от неприязненных действий. Долгая вражда со шведами, в конце XIII и в начале XIV веков, не оставалась без вредных последствий для торговли, хотя шведский король и ограждал свободу плавания привилегиями. Только по заключении мира в 1323 году в следующий год была дана грамота, дозволявшая безусловно свободную торговлю по Неве с правом входа и выхода, но тогда Выборг владел уже путем невским****. В 1338 году, по случаю возникших неудовольствий с орденом за убийство русского посла в Дерпте, ганзейские уполномоченные действовали заодно с новгородскими послами и старались об удовлетворении Новгорода, тогда по их посредничеству постановили, чтобы в случае убийства вообще отвечали одни виновные лично. Со Псковом распри у Ордена были беспрерывны, и вместе с тем прерывалась торговля с этим городом. Поэтому постановлено, чтоб в случае если бы возгорелась война между Новгородом и соседями — кем бы то ни было: шведами, датчанами, орденом или Рижским, Дерптским и Эзельским епископствами, — купцы должны иметь свободную торговлю*****. Во время войн со шведами король шведский Биргер не загорожал, однако, пути европейским торговцам. Таким образом, в 1303 году дана была привилегия плавать по Неве с товарами, с условием не возить в Новгород оружия и вообще железа******, и в 1313-м7*, даже без включения этого ограничения, хотя между шведами и Новгородом не было мира. Новгородцы старались во что бы то ни стало сохранять мир с соседями ради своей торговли, но навлекали на себя жалобы от псковичей в том, что не оказывают им помощи. Были, однако, случаи, когда миролюбивая политика Новгорода уступала требованиям союзных обязательств со Псковом. Новгород вступал в открытую войну с орденом, и тогда неприязнь распространялась и на ганзейских торговцев по причине союзной связи, в какой находились с Ганзою ливонские города. Так, в 1362 году арест псковских послов в Дерпте произвел войну, и хотя на следующий, 1363 год8*, выборные от концов Великого Новгорода бояре заключили в Юрьеве мир с немцами и обе стороны дали свободу задержанным купцам, но недоразумения между Псковом и Ливониею возобновились и опять втянули Новгород во вражду с немцами. В 1366 году Любский совет запретил всем ганзейским городам торговать с русскими и возить к ним соль и мелкую соленую рыбу9*, однако Ревелю дано исключение: товары, доставляемые в Ревель, могли отправляться в Россию, и если комендатор и консулы дозволяли, то и в Ревеле можно было продавать товары русским10*. Понятно, что эти торговые сношения раздражали новгородцев, и они заступились за Псков, который, по обыкновению, умолял их о помощи, когда на него нападали непримиримые враги. Тогда контора была закрыта до заключения мира в 1370 году. Весь обиход немецкого двора был перенесен в Дерпт, а ганзейские послы, прибывшие для заключения мира в Новгород, нашли контору пустою. Несмотря на мир, утвержденный с обеих сторон, оставалось долго недоверие, и в 1371 году опять произошла размолвка. Послы Ганзы Иоганн Шепенштеде и Даниэль фан-дер-Гейде в Дерпте извещали ревельский магистрат и другие места, чтоб не допускали никаких русских товаров, по поводу какого-то имущества, задержанного в Пернове11*. В том же году послы ездили в Новгород, но не заключили мира. Новгородцы отказались, неизвестно почему, подписать проект договора, представленный послами. Заключено было только перемирие до Иванова дня следующего года. В 1373 году было еще посольство, чтобы уладить недоразумения12*. В 1375 году опять сделалось недоразумение: какого-то новгородского купца, называемого немцами Оваке, верно Абакума, задержали в Дерпте. Новгородцы жаловались, что и других их братьев немцы задержали и томят в оковах. В отмщение за то они приставшего на ладье к Новгороду немецкого купца Иоганна фон Брунслаке с товарищами арестовали и отвели во двор Абакумов. Немцы просили ходатайства у владыки. Владыка послал приставов к посаднику, и посадник обещал собрать бояр (de Herren), а потом дал ответ, что немцы освободятся тогда, когда из Дерпта выпустят Абакума. Из письма Дерптского совета к Ревельскому видно, что тогда в Дерпте было задержано четыре русских купца13*. Из актов того времени видно, что поводом к тому был спор этого Абакума с немцем Вробердрункеном об имуществе, спор их уладили наконец так, что русский, по приговору, заплатил 250 монет и отпущен, а новгородские послы при этом дали обязательство, что ни Абакум, ни другие не будут мстить на купцах немецких, живущих в Новгороде14*. В 1377 году опять возникло столкновение. Новгородцы были ограблены на Эмбахе и вслед за тем задержаны купцы немецкие в Новгороде. Ревельский совет писал в Новгород, что удивляется, как новгородцы, умные люди, взыскивают на невинных, и представлял, что имущества ограбленных найдены и сохранены15*. Когда, не зная этого, новые купцы прибыли в Новгород, то уже не новгородцы, а немецкая контора присудила их к пене, и Ревельский совет должен был ходатайствовать за них перед советом Любека и Висби, доказывая, что последние торговцы поехали в Новгород еще прежде объяснения новгородских послов16*. Но в 1386 году опять сделался разрыв с орденом, Ганзейский союз поставлен был в такое недоумение, что помышлял перевесть всю русскую торговлю в Ливонию. Споры длились до 1391 года. В эти пять лет хотя не доходило до явной неприязни, но не было, — как говорит летописец, — и крепкого мира17*. Наконец, мир был заключен в Изборске между новгородцами и псковичами, с одной стороны18*, и орденом и городами союза — с другой19*. Течение торговли опять пошло стройно. Но столкновения не прекратились. В следующем году прибыло в Новгород немецкое посольство20* и жаловалось, что новгородцы отняли у купцов дерптских их имущества. Оказалось, что немецкий двор был новгородцами сожжен и церковь повреждена. Новгородцы оправдывались тем, что в Нарве ограбили их купцов и они за это удовлетворили семерых братьев, потерявших там свое достояние. После споров заключили мир: русские приписывали сожжение двора ворам и обещались отыскать их и наказать, но не брали на себя ответственности, если не отыщут преступников. Так же точно и немецкие послы обещались отыскивать и судить разбойников, ограбивших и убивших на Неве купца Моисея с его сыновьями и компаниею, а если не отыщут, то не отвечают. Постановили, что если Новгород попадет в спор с орденом или со Швециею, или с епископами, или с морскими разбойниками, немецкие купцы не должны терпеть от этого: им предоставлен свободный путь по воде и посуху через Новгородскую землю и сюда и назад, равным образом и новгородцы могли свободно ездить в Готланд и в Дерптское епископство. С обеих сторон мир и союз укрепили крестным целованием21*. В 1400 году опять возникло какое-то неудовольствие, которое имело вредное влияние на торговлю. Спор произошел, как кажется, со псковичами у дерптского и ревельского епископов. В этот спор вмешался, с одной стороны, Новгород, с другой — орден. Последовало от Совета епископов и от городов запрещение торговать с русскими и возить в русские города товары, плавать по Неве, а также пропускать в свою землю русские товары, под страхом потери имущества и самой жизни22*. В Новгороде были свои причины недоразумений по поводу иска одной торговой складчины со внуками бывшего ревельского бургомистра и товарищами его за 400 рублей. Суд по этому вопросу происходил в Новгороде пред новгородскими судьями, при послах немецких, и суд признал выигрыш за русскими, однако исполнение приговора не последовало, и Новгород извещал, что если присужденные не отдадут иска, то Новгород возьмет 400 рублей на немецких купцах23*. Немецкие конторы извещали друг друга, что новгородцы намерены сделать нападение на земли ливонские24*.
______________________
* Cum vera universi fideles reputare debeant, in se ipse fieri, quod in eundem acquisitionis populum committitur a praedictis, qui Dei sunt et fidei catholici inimici discretioni vestrae per apostolica scripta mandamus, quatenus mercatores de partibus vestris, ne mercimonia, cum illis exerceant, donee desinant persequi de novo conversos ad fidem in terns eisdem, monitione praemissa, per censuram ecclesiasticam, appellatione remota, cogatis. Bunge, III,1,20.
** Собр. Гр., No 1.
*** Cod. Lubec, 297, 298.
**** Id circo vola ut dicti mercatores hujus modi passagium sive transitum in Nogardiam pro libito suae voluntatis exercentes veniendo, morando et redeundo, tam in aquis, quam in terris, tarn in rebus, quam personis pro me et omnibus meis sub castrum viborgensi constitutis et astrictis meis obedire mandatis et aliis omnibus, causa mei facere vel dimittere volentibus, liberi semper permaneant et securi (Bunge, III,2,121).
***** Weret sake dat de Novgardere ein orloge cregen mit dem koninge van Sweden oder init des koninges mannen van Danemarke, ofte mit deme stichte van Darbete, ofte mit deme biscope van der Rige, ofte mit dem biscope van Osele, dar ne seal de Dudesche kopman nicht me to donde hebben, he seal einen reinen wech hebben beide to lande und to watere sunder hindernisse (Bunge, II,4,312).
****** Bunge, III,2, 106.
7* Bunge, III,2,118.
8* Новг. X, I, 88.
9* Allec — по Дюканжу, мелкая рыба, годная для соления, вероятно — килька.
10* Bunge, II, 8, 770.
11* Bunge, III,3, 259.
12* Urkund. Buch., 290, 291. Willebr., 189.
13* Bunge, III,4, 297-299.
14* Bunge, III,4,311.
15* Bunge, III,4,331.
16* Ibidem, 333.
17* Новг. Л, I,96.
18* Посадниками Василием Федоровичем, Богданом Абакумовичем, Федором Тимофеевичем, тысячскими Есипом Филелеевичем, Василием Борисовичем и купцами.
19* Послами городов Риги, Юрьева, Колывани, Любека, Готланда и из иных городов многих.
20* Из Любека Иоганн Нибур, из Готланда Гейнрих фон Фландерн и Годеке Кур, из Риги Тидеман фон дер Нимбругген, из Ревеля Герд Витте, из Дерпта Витольд Книпроде.
21* Bunge, III, 7,190.
22* Bunge, IV, 3, 334. Bi live und bi gude.
23* Bunge, IV, 3, 343.
24* Bunge, IV, 3, 346.
______________________
Войны, однако, не было. Недоразумения как-то приостановились в 1401 году. Новгородские послы Кирилло Андрианов, Захар Микулин и псковские Роман Сидоров, Димитрий (которому немцы дают, вероятно, испорченную фамилию Sasseteke) и Гаврило Сухлов (Suchloww) жаловались Ганзе, что немцы привозят им очень короткие сукна (laken), мед в самых малых бочках, сладкое вино в малых сосудах и дурного качества и соль в малых мешках, не принимают от них воск иначе как с тугою набивкою, и вообще русские товары подвергают осмотру и налогам (men beschote). Эти просьбы переданы были сейму ливонских городов, так как торговля этими товарами касалась преимущественно ливонцев В феврале 1402 года на Дерптском сейме союзных ливонских городов (Риги, Ревеля, Дерпта, Пернова), по три депутата от каждого, постановили, что о том, чтоб товары доставлялись в Новгород в надлежащем виде, они сделают распоряжение, заметив, однако, при этом о вине, что оно не производится в их землях и бочки не делаются у них, а на требование новгородцев и псковичей относительно досмотра русских товаров сейм отвечал, что это не мешает русским, если их товары хороши, и что вообще так издавна велось*. Взаимное нерасположение проглядывает в последующих торговых отношениях ливонских городов и Новгорода. В том же 1402 году, в ноябре, Ревельский магистрат повторил существовавшее прежде запрещение торговать с русскими на кредит на три года, исключая тех, которые торговали с русскими на сухом пути, потому что долги этих были необязательны для городов, напротив, те, которые вели свою торговлю по воде, состояли под поручительством городов. В 1417 году опять было клонилось к разрыву**, новгородцы готовы были принять сторону псковичей в их беспрерывных распрях с орденом, но дело обошлось без последствий: скоро уладились недоразумения. Через несколько времени опять возникли взаимные неудовольствия с орденом, в 1420 году съехались с обеих сторон, и распря была улажена миром в Нарве***. Через два года опять сделалась размолвка. В Новгороде задержали иноземцев, а ганзейцы начали захватывать русские суда****. Вслед за тем заключен был мир, и Ганза отдала Новгороду захваченные суда, но потом, в 1442 году, возникло неудовольствие с орденом и вместе с тем распространилось и на иноземных купцов новгородской фактории. Задержали купцов в Новегороде, снова контора была закрыта, и Ганза поневоле должна была, по требованию ордена, прекратить торговые сношения с Новгородом. Так было до 1448 года, когда снова заключили мир. Это была последняя вражда Новгорода с орденом, в которую невольно впутывались интересы Ганзы.
______________________
* Bunge, IV, 4, 391-410.
** Взяша Новгородци с Немци мир. Новг., IV, 115. Bunge V, I,109.
*** Новг. Л., I,109.
**** Villebr., II, 206.
______________________
После падения независимости Новгорода и переселения его жителей новгородская торговля упала, контора закрылась. Война, возникшая у ордена с Московиею, принявшей сторону Пскова, продолжалась до 1483 года. По сказанию ливонского историка Руссова*, Иван III придрался к тому, что в Ревеле казнили двух русских: они были уличены — один в делании фальшивой монеты, другой в содомском грехе, последнего сожгли живого. Ганза получила прежние права, но через одиннадцать лет наступил роковой удар вековому учреждению немецкой конторы в Новгороде. В 1494 году сорок девять купцов — членов немецкого двора в Новгороде — были препровождены насильно в Москву, товары, суммою на 96 500 гривен, конфискованы, церковные утвари и весь дворцовый обиход взят на государя. Уничтожились древние привилегии Ганзы, и затворились двери двора немецкого**.
______________________
* Chronicka, 32.
** Russow, 39, Карамзин, VI, 249, Hiarn., 188.
______________________
Как ни старалась немецкая новгородская контора вытеснить всякое совместничество других иностранцев в Новгороде, но не могла достичь этого вполне. Так, в Новгород приезжали фландрийцы и ломбардцы, последние продавали новгородцам произведения, получаемые с Востока. Число их вообще было невелико, потому что контора старалась убить всякую конкуренцию. Были иноземцы, проживавшие в Новгороде, вероятно по торговым делам, но не зависели от конторы. Под 1270 годом новгородцы жаловались на князя за то, что он прогоняет живущих среди них иноземцев*. Здесь едва ли можно понимать контору, потому что члены конторы посещали Новгород временно, скорее надобно предполагать, что здесь разумеются иноземцы, проживавшие в городе добровольно.
______________________
* Чему выводишь от нас иноземца, который у нас живут? Новг, I, 61.
______________________
Поездки за границу новгородцев по торговым делам совершались постоянно, но в ранние времена более, чем в последующие, потому что с тех пор, как образовался Ганзейский союз и контора подчинена была строжайшей корпорации, все меры были предприняты, чтобы торговля в Новгороде была исключительно в руках конторы. В XII веке встречаются известия о поездке новгородцев за границу, так, например, в 1188 году, когда произошла вражда с немцами, новгородцы не пустили своих за море*. Уже прежде сказано, что в грамоте императора Фридриха, данной Любеку в XII веке, в числе посещавших этот город иноземных торговцев упоминаются русские. Из договоров XII и XIII столетий видно, что новгородцы посещали Любек, Готланд и разные прибалтийские города довольно часто, потому что предупреждаются разные случайные столкновения, которые могут возникнуть только при достаточном знакомстве со страною: например, оскорбление женщин, ссора, сопровождаемая разодранием платья**. Указание на то, какой суд должен соблюдаться над новгородцами в чужой земле, показывает, что новгородцы не только на короткое время посещали те края, но и проживали там ради своих дел. То же видим в договоре Невского (1257 — 1259), где упоминается о становище новгородском на готском берегу***. Эти поездки были не без опасностей, так, в 1130 году семь ладей новгородских с товарами погибли от бури, а торговцы возвратились домой хоть здоровые, да голые****. Несмотря на взаимное обеспечение прав торговцев, возникли недоразумения и оскорбления торговцам: в 1188 году прибалтийские горожане (варяги) посадили в тюрьму (рубоша) новгородцев. В XIV и XV веках о поездках новгородцев упоминается реже, и должно думать, что контора, стараясь покупать все на месте и привозить в Новгород все нужное, предупреждала эти поездки, имея в виду эгоистическую цель — не допустить новгородцев до знакомства с Европою, чтобы их держать в зависимости. Но поездки эти совсем не прекращались. Таким образом, как выше сказано, в 1422 году захвачено было Ганзою несколько новгородских судов.
______________________
* Новг. л., I, 20.
** 1185 г. Ярослава Владимировича. Собр. гр., No 1.
*** А новгородцам в становищи на Готском берегу без напасти в старый мир (Ibidem).
**** Новг. л., I, 6.
______________________
О торговле с Даниею, Швециею и Норвегиею сохранились очень скудные известия, но ясно, что с этими странами были непосредственные торговые сношения, так, в 1134 году новгородцев задержали в Дании*. На торговлю с Даниею указывает договор, заключенный в 1302 году**, о торговле с Швециею и Норвегиею мы знаем из договоров, заключенных в XIV веке***: тогда новгородцы посещали Швецию и Норвегию, а норвежцы торговали на Заволочье. Так как Заволочье играло важную роль в этих договорах, то, видно, древние разбойнические нападения скандинавов на северные края нынешней России впоследствии получили торговый характер.
______________________
* Новг. л., I, 6.
** Новг. л., I,68.
*** Antiquites Russes, II.
______________________

V. Торговля Новгорода с русскими землями. — Предметы торговли

Уступая перевес немцам в торговле с Западом, Новгород держал в своих руках торговлю с остальною Россиею. Везде и во всякое время можно было встретить новгородских гостей: одни направляли свою торговую деятельность на север в Корелу, на Онегу, и назывались обонежскими купцами. Другие ездили на Двину и в Пермь, третьи торговали в Суздале и Владимире. В суздальской стране проживали всегда новгородские гости, как это видно из того, что великие князья Суздальской земли во время распрей с Новгородом задерживали новгородских гостей с их товарами*. Расширяя круг торговых занятий на восток, новгородцы плавали по Волге и составляли компанию под именем низовских гостей. В этом названии следует различать новгородских купцов, торговавших на Низу, и тамошних купцов, приезжавших на Север. После падения Хазарской державы Поволжье наполняли бродячие орды, но монголы завели там города. Богатства, приобретенные грабительством во время опустошительного Батыева похода, возбудили в них потребность цивилизации. Новгородские купцы нашли исход своей деятельности — вели торговлю с бесерменскими, хивинскими и персидскими купцами. Новгород, таким образом, вошел в соприкосновение с восточным миром и возобновил ту древнюю связь, от которой не осталось никаких памятников, кроме редких арабских монет в Новгородской земле. Новгородцы получали восточные изделия и передавали на Запад. Нельзя положительно сказать, в какой степени могли служить новгородцы для передачи западных произведений на Восток и в Орду, но, кажется, едва ли они могли выдержать соперничество с итальянскими торговцами, привозившими в Орду европейские товары через Черное море.
______________________
* Новг. л., I,31.
______________________
Торговля с Южной Русью производилась издавна и постоянно, до опустения края. Это видно из того, что новгородцы проживали в Киеве, в Черниговской области, на Волыни. В XII веке в Киеве была у них своя особая церковь Святого Михаила. Когда, в 1225 году, князь черниговский Михаил уходил из Новгорода, то говорил: ‘Не хочу у вас княжити, иду к Чернигову, гостей ко мне пускайте’. О пребывании новгородцев на Волыни упоминается под 1288 годом*. По образовании Великого Литовского княжества новгородцы и псковичи ездили с торгового целью по его владениям, как это видно из того, что Ольгерд, поссорившись с Новгородом, задерживал его купцов.
______________________
* П. С. Р. Л., II, 220.
______________________
Из привозимых немецкими купцами товаров более всего в расходе были сукна разных сортов, в том числе капеляки*, которое употреблялось на одежды священников, разные фландрийские и английские сукна, нидерландские и вестфальские полотна. Но, чтоб поддержать монополию германской промышленности, впоследствии положили не возить в Новгород фландрийских и нидерландских изделий, а сбывать преимущественно немецкие. Из лучших сортов сукон считались красные, особенно любимые русскими. Соль, несмотря на обилие этого продукта в России, привозилась иногда из-за границы, так, в 1402 году новгородцы жаловались, что привозимая немцами соль была ненадлежащего веса и качества**. В большом количестве привозили вина и пиво, которое продавали оптом, бочками. Вино было одним из главных предметов, и между прочим сладкое вино***, тем более что Новгород снабжал им весь русский мир для церковных служб. Привозили металлические вещи, например немецкие иголки, и металлы в кусках: олово из Англии, медь из Швеции, из Богемии железо, свинец из Испании, шелк, получаемый через Фландрию, обделанную кожу, пергамент, которого расходилось очень большое количество, впоследствии писчую бумагу, стекло, копченое мясо, сушеную рыбу и хлеб, в случае голода в Новгороде или войн с Восточною Русью, когда нельзя было получать хлеба из плодородных русских стран. Привоз металлов вообще подвергался стеснениям со стороны соседей. Серебро и золото ввозить не дозволялось, потому что благородные металлы считались преимущественно признаками богатства, желание Ганзы было таково, чтобы Новгород держать победнее и принуждать новгородцев брать за свои товары не деньгами, а немецкими товарами. Новгород этого не понимал и продавал иностранцам серебро, получаемое из-за Камы. Железо и сталь подвергались иногда стеснению, так, Биргер в 1303 году****, находясь во вражде с Новгородом, дозволял свободное плавание по Неве к Новгороду, но с условием — не возить оружия новгородцам.
______________________
* Urk. В., 286.
** Bunge, IV, 4, 393.
*** Soten wine. Bunge, IV, 4, 393.
**** Bunge, III, 106.
______________________
Из товаров, которые Новгород получал изнутри материка, первое место занимают меха и шкуры, и этот предмет составлял главнейшее богатство Новгорода*. В средние века меха повсеместно составляли щегольство нарядов, и Новгород был, таким образом, поставщиком этого товара на целую Европу. Это-то более всего послужило новгородской промышленной предприимчивости и направляло новгородцев к занятию северо-восточных стран нынешней России. Это же было поводом к движению новгородской колонизации в суровые страны поблизости к Ледовитому морю. Меха собольи, лисьи, бобровые, куньи получались из Заволочья, Печоры, Югры и Перми двумя способами: посредством государственной дани и покупок. Даныцики отправлялись туда от правительства, сбирали с подвластных народцев меха и доставляли их в новгородскую казну. Определенная часть дани принадлежала князю, но князь обыкновенно продавал свою дань, — причем Новгород обязывал его продавать не иначе как только новгородцу. Вероятно, и те дани, которые собирались для казны Великого Новгорода, также продавались или давались на откуп частным людям, по общепринятому издавна обычаю в России. Кроме мехов с Севера получали новгородцы китовое и моржовое сало, морских птиц, а на берегах Ваги производили деготь и поташ, как это видно из грамоты князя Андрея**. Из Перми и Югры новгородцы получали серебро, которое, вероятно, доставалось с сибирских рудников, обрабатываемых издавна на берегах Енисея, по изысканиям Палласа. Большие выгоды от добычи мехов должны были побуждать торговцев поселяться поблизости к северо-восточным странам, и таким способом образовалось свое местное купечество на Двине в Заволочье.
______________________
* В XIV веке, как видно из актов, покупали в Новгороде какие-то товары, называемые ‘трогницами’ и ‘поппелями’ (Bunge, III, 4, 305). Сарторий признает их мехами низкого достоинства (II, 280. Anm. I, S. 287. Anm. 3 und S. 759). Другого рода меха назывались hardinck (Bunge, III, 4, 311).
** Акт. Арх. Эксп., I.
______________________
Кроме этих товаров, вывозными статьями служили кожи, лен, конопля и воск. Новгородцы и псковичи посылали не только сырые кожи, но и обделанные: юфть, сколько известно, единственный фабричный товар, выпускаемый из русского мира. Лен и конопля составляли важнейший сбыт Псковской земли, новгородцы же отчасти получали их из своих владений, особенно из Вологды, а также покупали в Восточной России. Воск и мед получались из стран приволжских, где финские народы занимались пчеловодством. Воск в большом количестве отпускался за границу, католическая набожность делала этот материал предметом первой необходимости. Но в начале XV века встречаются примеры, когда мед получали новгородцы от ливонских немцев, может быть по поводу какого-нибудь неблагоприятного действия на пчелиный промысел в других местах, а может быть, находили выгодным перепродавать его ганзейским немцам*.
______________________
* Bunge, IV, 3, 338.
______________________
Из предметов торговли, потребляемых собственно внутри России, первое место занимали хлеб и рыба. Новгородская земля не могла производить хлеба достаточно для внутреннего потребления и получала его из более плодородных краев России. Это-то и было причиною, что Новгород должен был подчиняться требованиям великих князей, потому что не мог выдержать долгое время прекращения торговых связей с остальною Русью. В XI, XII и отчасти XIII веках хлеб получали с юга, вероятно Днепром, с Днепра шел он волоком до Ловати и, наконец, по Ильменю. Когда, вследствие внутреннего разложения и потом, после Батыева разорения, Русь Южная опустела, Новгород получал хлеб из Владимирской области и из Поволжья. Эта торговля должна была в короткое время обогащать многих во время неурожаев, когда цены подымались вдруг иногда до чрезвычайности, но зато хлебные торговцы легко могли навлечь на себя ожесточение народной толпы и в один день потерять собранное годами состояние. Как хлебная торговля могла обогащать торговцев, можно видеть из многих примеров быстрого увеличения цен, например удвоения в один год: в 1187 году осьмина стоила полгривны, а на другой год уже гривну. Такое возвышение цен составляло бедствие простого народа и открывало дорогу другого рода торговле: отцы и матери сажали в ладью дитя свое и продавали гостям за хлеб.
Рыбная торговля была значительною ветвью в Новгороде. Обычай хранить посты поддерживал эту торговлю: купцы нанимали рыболовов, доставлявших им рыбу, и возили ее на продажу в города. Памятью о значительности рыбной торговли служат песни о Садко, богатом госте, который свое баснословное богатство приобрел рыбными промыслами.
Главным пунктом хлебной торговли был Новый Торг, город, стоявший на границе Новгородской земли с страною, откуда привозился хлеб: и потому-то он сделался между другими пригородами значительным торговым местом. Новгородские торговцы селились в нем и вскоре образовали там свои местные интересы, иногда противные собственно новгородским. Торговая деятельность понуждала новгородцев селиться и в других пригородах и основывать отдельное торговое общество. Таким образом, в Русе и в Ладоге существовало особое купечество. Уже в XII веке, в грамоте Всеволода, встречаются деревские и бежецкие купцы. Были свои купцы на Онеге, в Кореле, в Вологде и в Перми, и во всех краях образовалось торговое сословие. В каждом крае какой товар производился или удобнее получался, там заводились и купцы, добывавшие этот товар. Купцы, поселявшиеся в пригородах, в самом Новгороде по своей торговле имели уже второстепенные права, чем настоящие новгородские, но с преимуществами против купцов других земель. По грамоте Всеволода Гавриила, ново-торжане платили пошлин более, чем новгородцы, но менее, чем полочане или смольняне.

VI. Новгородское купечество. — Товарищества. — Опасности, их вызывавшие

Купцы новгородские в торговом отношении составляли компании или артели, сообразно или направлению своей торговли, напр. купцы заморские, купцы низовские, или же по предметам торговли, например купцы-прасолы, то есть торгующие съестным товаром, купцы-суконники, торгующие сукнами, рыбные, хлебные и пр. Соединяясь между собою в торговое товарищество, они принимали покровительство какой-нибудь церкви и святого патрона. Это видно из Всеволодовой грамоты*, где указывается до некоторой степени состав такого товарищества, называвшегося Ивановским, под покровительством Св. Иоанна-на-Опоках. Каждый член компании, вступая в нее, обязан был давать вклад в пользу всего товарищества (пятьдесят гривен серебра) и сверх того жертвовать на церковь Св. Иоанна 29 1/2 гривен серебра. Это делалось один раз и называлось ‘вложенье’ в купечество. Купец, сделавшись таким образом членом товарищества, назывался по отношению к этому товариществу ‘пошлый купец’ и оставался им до смерти, дети его уже сами собою, без собственного личного вклада, были, как родители, членами товарищества. Они выбирали из среды себя двух старост для управления делами торговыми и для торгового суда. Сверх того, выбирались трое старост от житых людей и тысячский от черных (неизвестно, был ли он общий тысячский или особый для товарищества). Эта компания имела особое значение торговли воском и освобождалась от власти посадника. Впоследствии торговое значение ее расширилось. При церкви Св. Ивана-на-Опоках производился вес, и не только воск, мед, но и другие товары входили в круг торговли ивановского купечества: олово, свинец, железо, ладан, квасцы и даже скот, который для продажи в городе пригоняли к Ивану-на-Опоках и там брали за него пошлины. Так было еще в XII веке. Во всей Европе в средние века были такие товарищества, и самый немецкий двор представлял такую компанию под покровительством святого Петра. Из актов, относящихся до сношений Новгорода и Пскова с немцами, видно, что новгородские купцы торговали компаниями с Ганзою и ливонцами, которые также составляли компании. В делах, возникавших между ними, сношения делались от целой компании, и все члены, называвшиеся складчики, считались ответственными по делам своего товарищества, напр., в акте, относящемся до первых годов XV века, жалуются сыновья нескольких отцов, предъявляя требование на внуков колыван-ского посадника в 400 рублях**. Не может быть, чтоб ивановское купечество составляло единственный, исключительный факт в новгородской торговле, есть больше вероятия думать, что кроме ивановской существовали и другие артели. Всеобщность этого способа торговли была слишком развита в те времена и истекала не из прихоти какого-нибудь князя, а из духа времени. Под церковью Св. Ивана-на-Опоках хранились товары ивановской компании, но известно, что и под многими другими церквами хранились товары: например, в Успенской, Пятницкой, Дмитревской, те купцы, которые таким образом поверяли свои товары одному месту, непременно должны были иметь между собою общую связь и признавать покровительство той церкви, где сохранялось их достояние. Притом же есть указание, что одну церковь, именно Пятницкую, строили купцы заморские, следовательно и эта церковь имела одно значение для кружка купцов, посвятивших себя одной ветви торговли. От этого-то иноземные торговцы и обязаны были давать дар этой церкви: она была покровительною церковью той компании, которая вела с ними преимущественно торговлю, покупала у них товары. Так же точно в Русе построили церковь Бориса и Глеба купцы-прасолы***. Так как эта церковь имела значение для прасолов, то, без сомнения, и прасолы имели между собою связь, составляли товарищество. Церкви в новгородском мире вообще имели торговое значение: в церковных подвалах хранились товары, в самых церквах держались лари, где лежали книги, куда записывались торговые сделки, так что как скоро делалось что-нибудь письменное, то один экземпляр оставался в церкви и в случае спора служил доказательством справедливости****. Эти товарищества и были причиною того, что в Новгороде почти все старые церкви делались с подвалами, приспособленными к хранению товаров.
______________________
* Собр. Памяти., 412.
** Сдесе нам наша братья много жаловалеся Игнатове дети и Лентееве дети и Фомине дети и Родивонове на Кондрата на Колываньского посадника и на Иеремеевых детей… чтоб иеси повелел Кондратовым внучатам Колываньского Посадника Корту (Cord) и Инце (Hinze) и складником их дата нашей братьи четыреста рублев чисто. (Bunge, ГУ, 3, 343).
*** Новг, I,102.
**** Пск. суд. грам., 7.
______________________
Артельное устройство, соединявшее купцов, было также у промышленников и ремесленников. По известию новгородской скры, лоцманы, проводившие иноземные суда, составляли артели и имели старосту, которого немцы называют альдерманом. Одна такая артель занималась проводом судов по Неве, другая по Ладожскому озеру, третья по Волхову. Рыболовы составляли также товарищества, и это древнее обыкновение до сих пор соблюдается у ильменьских рыболовов. Без сомнения, поводом к образованию товариществ более всего располагали опасности, которым подвергалась торговля повсюду. Выше было сказано, как часто нарушались дружелюбные отношения с иноземными торговцами. Как только вспышка с орденом — Ганза становится в неприязненное отношение к Новгороду: немцы задерживают новгородских купцов, новгородцы то же делают у себя с немцами. Самая форма товариществ в торговле, предохраняя от опасностей, служила им и поводом, напр., новгородцы по делу частному за оскорбление купцов своих взыскивали на всех вообще немецких гостях*. Дожидаясь, напр., послов с Готланда, которые должны были уладить возникшие споры, новгородцы задерживали купцов на немецком дворе**. Так же точно по какому-нибудь недоразумению со стороны новгородцев или псковичей немцы арестовали и конфисковали товары русских людей, не приглашенных вовсе к делу и непричастных вовсе к недоразумениям.
______________________
* Bunge, III, 7, 190, IV, 3, 343.
** Bunge, IV, 3, 348.
______________________
Плавание по Балтийскому морю не было безопасно от разбойников. Иногда шайки их, под предводительством знатных дворян, были до того сильны, что государства обращались с ними как бы с законною силою, так, в 1382 году Ганза заключила перемирие на положенный срок с морскими разбойниками*. В 1386 году королева датская Маргарита заключила с ними четырехлетний мир**, для поддержки на море безопасности кораблей от разбойников приморские города собирали налоги и содержали на море оборонительную стражу из судов: в 1393 году употребили для этого сбор с новгородских пошлин***. Потеря от разбоев на Неве, понесенная новгородскими торговцами, и убийства их разбойниками были поводом притязаний к немецким торговцам, и города старались оградить своих купцов от таких притязаний. В 1395 году ограблены были, какими-то братьями Виталиями, новгородские купцы (Ермил Карпин, Василий Юрьев, Павел Тимофеев, Иван Константинов, Трифон Нестеров, Кузьма какой-то, называемый в немецких актах Marckemin?). Некто Якоб Абрагамсон отнял у разбойников ограбленное и их самих предал суду на смертную казнь, а русских, взятых разбойниками, привел в Ревель.
______________________
* Bunge, III, 4, 398.
** Ibid., 5, 124.
*** Bunge, III, 5, 406: propter sustentare naves defensorias, quas in mari sub magnis expensis et sumtibus hoc anno tenuimus et adhuc tenemus. Supplicamus itaque, quod dignemini, cum ceteris civitatensibus, quos concernit, sic disponere quod tallia Novgardiae concepta nobis istac per eos destinetur.
______________________
Во Пскове торговля подвергалась еще чаще таким внезапным разорениям*.
______________________
* Например, в 1362 году псковичи задержали немецких гостей, а немцы — псковских (Пск. л., II, 15). В 1446 г. псковичи задержали 24 купцов немецких за то, что немцы оскорбили псковичей (Пск. л., I, 210).
______________________
Северные государства давали привилегии на неприкосновенность торговцев во время войн только ганзейцам: это не простиралось на новгородцев, когда Швеция находилась во вражде с Новгородом. Даже ганзейцам давались привилегии с ограничениями: так, например, из уважения к торговле шведский король обещал не трогать немецких купцов, отправляющихся из Германии в Новгород и обратно, и даже распространил это право на проводников из русских, сопровождавших немецких купцов, но это право предохраняло их только от умышленных нападений, а не от войска, если оно в своем движении их встречало. Новгородские купцы не были ограждены ни в каком случае, и действительно по поводу несогласий Новгорода со шведами подвергались разграблению и убийству. В 1317 году обонежские купцы побиты немецкими и шведскими разными людьми, вошедши в Ладожское озеро. В 1338 году в Ладоге погибли новгородские купцы от немцев. В самое мирное время купцы могли подавать повод к взаимным ссорам и убийствам. Случаи, предупреждаемые в договорных грамотах с иноземцами, уже через то самое показывают, что они были явлениями не исключительными, например, предупреждается, сколько брать вознаграждения, если купец оскорбит чужую жену или дочь или собьет с головы у женщины убор, из этого видно, как дерзки могли быть торговцы в чужой стране.
Разумеется, договор о том, сколько следует платить в таком случае, не исполнялся, потому что нельзя было обязать законом мужа или отца довольствоваться пенею, и, конечно, были такие, что вместо того чтоб взять по суду сорок гривен кунами да другие сорок в пользу оскорбленного лица женского пола, предпочитали лучше самому убить оскорбителя и заплатить десять гривен серебра, как в том же договоре показано. Как всегда бывает в обществе, где прочное сознание обоюдных выгод не заставляет одного человека уважать другого, торговец смотрел на чужого торговца как на своего врага, которого надобно обмануть. В том же договоре с Ганзою говорится о том, как поступать тогда, когда варяг должен русскому или русский варягу и станут запираться. Конечно, были случаи, что по поводу взаимных несправедливостей по торговле купцы разведывались сами собою, вместо того чтоб судиться. Мы уже из предыдущего обзора видели, что вся история торговых отношений Новгорода и Пскова к немцам есть ряд беспрерывных взаимных недоразумений, в силу которых опасность, постигшая одного купца, переходила на всех.
Кроме всех этих опасностей, сопровождавших новгородца в торговле иноземной, его встречали еще опасности от природы, плавание было мало ограждено от воздушных перемен, искусство было мало развито, и если торговый плаватель избегал опасностей от людей, то мог погибнуть от бурь.
В русских странах новгородский торговец не был изъят от повсеместных опасностей. При распрях, возникавших у Новгорода с русскими князьями, за изгнание их родственников из Новгорода часто терпели купцы, захваченные врасплох в земле, недовольной на новгородского князя. Так, в 1215 году князь Ярослав Всеволодович задержал гостей новгородских и ограбил их. В 1273 году новгородскую волость воевал Святослав с тверичами, и тогда у ‘гостинников по Низовской земле товары отымаша’*. В 1323 году, во время несогласия Новгорода с Устюгом, устюжане ограбили новгородцев, ходивших в Югру, конечно с промышленного целью**. В 1372 году, во время войны Новгорода с Михаилом тверским, с обеих сторон пострадали торговцы. Новгородцы поймали, ограбили и некоторых перебили из тверских торговцев, захваченных в Торжке, а Михаил, взяв Торжок, ограбил всех купцов новгородских и новоторжских***. Независимо от того, что торговцы попадали в ратное время к неприятелю, они делались жертвою и разбойников, в особенности в XIV веке заметен в Русской земле вкус к разбоям. Так, в договоре второй половины XIV века новгородцы жалуются, что их купцы ограблены перед Невою немецкими разбойниками, из новгородцев самих были такие же молодцы: охота ушкуйничать тогда была обычна. Когда одни ездили торговать, другие гнались за торговцами и грабили их. Все это заставляло купцов держать оружие и отправляться в торговый путь, как в военный поход. Купец новгородский был вместе и воин, и мы видим купцов вместе с боярами на сражении****.
______________________
* Новг. л., I,63.
** Новг. л., I, 73.
*** Соф. Врем., 232.
**** Новг. л., I,71.
______________________
Опасности не миновали купца и в городе. Новгород и другие торговые города Севера часто опустошались пожарами. Предохранением служили каменные церкви, но и туда достигал огонь, особенно к тем товарам, которые лежали в самой церкви, а не в подвале. Так, в 1299 году сгорела церковь Иакова в Неревском конце, и тогда погорело много товаров и в других церквах*. Часто во время всеобщей суматохи, произведенной пожаром, в церкви врывались молодцы и расхищали достояние торговцев. Иногда же и без огня молодцы в Новгороде составляли шайки и нападали на торговцев**.
______________________
* Новг. л., I,66.
** Новг. л., I, 65.
______________________
Среди такого государственного склада, где личная свобода мало обуздывалась установившимся сознанием святости определенных форм, богатый и знатный человек, возвысившись над другими, легко мог подвергнуться внезапной опасности и потерять все зараз: так, и купцы новгородские терпели во время народных бедствий, когда масса злобствовала вообще на всех, кто не разделял с нею ее страданий, так, например, во время голода бедные грабили зажиточных, тогда-то доставалось богатым торговцам.

VII. Приемы и характер местной торговли

Артельное устройство торговли, вероятно, имело влияние на то, что в Новгороде торговый механизм носил особый отпечаток, отличный от московского, в Новгороде не было рядов в том смысле, как в Москве. Во Пскове в конце XV и в начале XVI века встречается слово ряды, но это, кажется, означает купеческие товарищества или артели, потому что ряды имели своих старост, купцы были поделены на ряды под начальством старост*. В Новгороде в первый раз, в 1507 году, московский государь велел завести торговый ряд по-московски**. Не упоминается и о лавках, кроме немецкого двора. Герберштейн говорит, что в его время Волховский мост был застроен лавками, и неизвестно: древний ли это обычай или он возник уже после падения независимости. Впрочем, из некоторых неясных известий видно, что в древности в обычае было в удобные для торговли места в городе ставить строения и собираться в них с товарами. Так, в 1371 году немецкие послы, предлагая новгородцам мирный трактат, требовали, чтоб новгородские купцы не стояли на мосту (по рву) по обеим сторонам немецкого двора, не вколачивали шестов в забор (верно, для вывески товаров) и не ставили строений на земле, принадлежащей немцам по праву***. Дворы были как местом жительства приезжих, так и местом торговли, кроме немецкого и готского дворов существовал еще плесковский****, а в XVI веке упоминается тверской*****. Так как нам известно, что дворы в Новгороде существовали принадлежавшие какому-нибудь одному краю, то вероятно, тверской двор не был московским изобретением, а существовал еще и прежде. Должно думать, находились в Новгороде также дворы и для торговцев других земель. Для псковичей и тверичей приезжавших были свои дворы, но в Новгород приезжали и полочане и смольняне, как это видно еще в XII веке из грамот Всеволода, быть может, и они имели свои торговые помещения.
______________________
* Пск. л., I,284.
** Новг, IV, 136.
*** Und juwe koplude de en soleii nicht stan up unser brugge to beidentsiden vor unseme hove, und en solen nene stocke in de plancken slaen und en solen nene husinge Setten up unse wort. Bunge, III,3, 271.
**** Новг. л., I,103.
***** А. эксп., I, 361.
______________________
В дворах были лавки и амбары, как показывает устройство гостиного двора в XVI веке. Хотя при московском владычестве изменилось устройство торговых мест, но в то же время оставалось еще много особенностей, по которым можно несколько угадывать старину. Дворы не были новым московским учреждением, потому и устройство их внутри могло оставаться по старине. Это тем более вероятно, что описание новгородского двора в XVI веке представляет сходные черты с древним устройством немецкого.
На основании этих данных можно представить себе, что такое были гостиные дворы. Это длинные здания с отделениями внутри, называемыми амбарами и лавками. Амбары были отделения просторные, там помещалось несколько приезжих торговцев с своими товарами, лавки были маленькие отделения для одного или двух: товары лежали в коробьях и висели на жердях. Другие амбары, обыкновенно внизу под описанными выше, назначались для громоздких товаров: там кучами лежали соль, сухая рыба, яблоки, шерсть в рогозинах и пошевах и прочая. Товары городских купцов хранились в церковных подвалах, в пристройках около церквей и даже в самых церквах, на это указывают разные ниши и закоулки, до сих пор существующие в новгородских церквах. В старину хозяева приобретали в дом необходимое в больших запасах на продолжительное время, не было таких каждодневных потребностей, как теперь, не было нужды устраивать и мелочных лавок, торговля не дробилась так, как теперь. Если кому нужно сделать покупку, он отправлялся прямо к купцу в дом, купец доставал ему товар или из своей домашней клети, или шел в церковь и оттуда брал его. Нужды были несложны, а роскошь обращалась к немногим предметам, например посуде, платью, потребности комфорта не изменялись быстро и часто: то, что годилось отцу, годилось и сыну. Поэтому покупки большею частью были оптовые. Хозяин скорее мог обойтись без некоторых потребностей, чем удовлетворять их мелочными покупками. Оттого-то, быть может, и не видно существования мелочных лавок. Понятно, что гостиные дворы были необходимы в торговом городе, приезжий находил там и пристанище своим товарам, и себе квартиру, а хозяин, живший своим домом, мог и торговать у себя в доме, и лавка была у него скорее для хранения товара, чем для продажи. Съестные припасы и разные мелкие хозяйственные статьи вседневного обихода продавались на торгу обыкновенно с возов и саней, на которых приезжали поселяне в известные недельные дни, городские прасолы выставляли свои снадобья на стольцах, скамьях и носильцах. Хлебы продавали хлебники и калачники перед своими пекарнями. Летом с обеих сторон Волхова пригоняли в город к большому мосту плоты с разными сельскими произведениями: тут были разного рода зерновой хлеб, толокно, сухая рыба, хмель, орехи, воск, мед, соль, ягоды (особенно клюква и брусника), зола, солод*.
______________________
* А. Арх. эксп., I, 404.
______________________
Торг происходил на берегу, богатые купцы и хозяева закупали у поселян оптом и свозили себе по дворам, иногда же выгружали товары на берег, сваливали их у церквей, и там происходила раскупка. В XVI веке, когда вводились московские обычаи, было запрещено следовать этому старому обыкновению*. В ряду пригоняемых по Волхову на продажу предметов важное место занимал древесный товар. От больших и частых пожаров эта торговля была развита в Новгороде. Приплавляли во множестве строевой лес, доски, брусья, тес, дрова, лучину, уголья, мох для конопаченья стен и, наконец, готовые срубы для хором, повалуш, горниц и клетей**.
______________________
* А. Арх. эксп., I, 301.
** А. Арх. эксп., 326.
______________________
В Новгородской земле обычным временем торговли были ярмарки, их было множество по пригородам и погостам, как это видно из актов XVI века, когда хотели ограничить их число, существовавшее исстари. Ярмарки отправлялись по поводу праздников и продолжались по неделям и больше, смотря по важности торгового пункта, так что купцу можно было целый круглый год разъезжать по ярмаркам из одной жилой местности в другую, и это было в обычае у купцов. Близ самого Новгорода были ярмарки в окрестных посадах: в Липне, в Понедельске, на Взводе, в Новгородской волости значительные торжища были в Русе, Ладоге, Торжке, Яме, Орешке, Кореле, в Бронницах, в Бежицах и в Порхове. На всех этих торгах толпились купцы не только новгородские и новгородских пригородов и волостей, новоторжцы, ржевичи, бежичане, шелонцы, вожане, деревцы, но и других земель: псковичи, москвичи, рязанцы, тверичане, белозерцы, торопчане, смольняне и литвины*. Торжища собирались близ разных монастырей на их храмовые праздники, поездки туда совершали вместе и для торговли, и на богомолье. Все эти торжки были в те времена сборным местом сношений: туда приезжали не только закупщики товаров и продавцы, но и хозяева для закупки домашнего обихода. Эти торжки были и местом развлечения: тут заводились корчмы с пьяными напитками и веселыми женщинами, там скоморохи потешали народ зрелищами. Поэтому кроме тех, которые являлись туда наживаться, были и такие, которые приезжали туда проматывать состояние: одни Богу молиться, другие беса тешить. Сообщения происходили по рекам, и потому торжки заводились в таких местах, которые прилегали к водному пути. В этом отношении Новгородская волость представляла большие удобства, потому что из Новгорода во все стороны разветвлялся водяной путь. Переезжали с Торжка на торжок на учанах, ладьях, стругах, гребцы стекались толпами на работу к пристаням: этот промысел питал значительную часть черного народа. Другие держали сухопутные подводы на волоках между реками. Таким образом, торговля имела странствующий характер и купец вел подвижную жизнь, как воин.
______________________
* А. Арх. эксп., I, 132-139.
______________________

VIII. Меры, вес, монета

Меры и весы в Новгородской земле были своеобразны, и даже после падения независимости долго оставались особенности, отличные от обычаев других земель. Старые новгородские единицы мер и веса приблизительно видны из позднейших известий по их отличию от московских. Сыпучие тела измерялись коробьями, которые подразделялись на зобни: каждый короб имел три зобня, зобень — два ползобня. Другие, более массивные меры сыпучих тел были пуз и пошев. Это были глазомерные единицы. Более определенная мера была окова, делившаяся на четыре четверти, а каждая четверть была более московской и весила до 8 1/2 пудов, тогда как московская весила от 5 до 6 1/4 п. Впрочем, и на Севере были разные четверти, так, например, во Пскове была своя, больше новгородской, на Двине была иная, еще больше псковской. Каждая четверть делилась на две осьмины. Соль продавалась пошевами. Для жидких тел употреблялись бочки и ведра. Ведро делилось на носатки. Для меры сукон и материй существовали локти, но эти товары чаще продавались кусками, носившими название материи, величина была разная. Вес в Новгороде для тяжелых товаров был капь — 8 пудов ливонских, а каждый пуд ливонский равнялся нашим 1 1/2 пудам. Другой, меньший вес был пуд. Еще меньший — гривна, или фунт. Гривна новгородская была более гривен других земель русских, потому что и впоследствии новгородская гривна равнялась 92 золотникам 92 долям московской гривны*. Весы назывались скалвы. Для предотвращения недоразумений в Новгороде существовали скалвы, утвержденные правительством при церкви Иоанна-на-Опоках. Была также и правительственная мера — локоть и находилась при той же церкви. В торговле с немцами в употреблении был немецкий вес, который принимали псковичи у себя, но новгородцы неохотно принимали его, и если случалось им продавать на него свои товары в ливонских городах, то оставались в потере. Так, в 1396 году возникли по этому поводу недоразумения, и новгородцы присылали своих послов**, вообще, торгуя с немцами, новгородцы охотнее продавали и покупали неопределенными единицами, сообразными разным товарам: например, материи штуками (stucke) и терлинками (terlink), на которые разделялись штуки, питья — бочками, сукна — кусками (laken), но здесь уже по самой неопределенности нельзя было избегнуть недоразумений. Новгородцы жаловались иногда***, что немцы привозят к ним бочки маленькие или лакены короткие, и, уменьшая массу или размер товара, брали за него ту же цену, как прежде.
______________________
* Кильбургер, 205.
** Bunge, IV, 3, 270.
*** Bunge, IV, 4, 394.
______________________
Меры и весы вообще существовали собственно только для предотвращения споров. Обыкновенно торговля в Новгороде редко происходила на вес и меру, а чаще всего на единицы, имевшие неопределенное значение, вроде пуза, пошева, короба, зобня, веника — для сена и соломы. Когда один покупал у другого, то размышлял, какой объем известного товара может удовлетворить его потребностям на известное время, и по этому делал покупку. Так, например, соль продавалась пошевами. Хозяин знал, на сколько ему примерно пойдет пошев, и покупал таким образом. Весу и меры для него не нужно было. Точно так же, и покупая тягучие тела, например сукно, покупщик смотрел на кусок и соображал, что из него можно сделать.
О монете в древние времена нашей истории есть достоверные сведения. После открытия Нежинского клада, после разработки этого вопроса нашими учеными нет возможности в настоящее время признавать старую гипотезу о том, что у нас в старину звонкой монеты не было, а заменяли ее кожаные лоскутки. В Новгороде приготовление звонкой монеты было тем возможнее, что новгородцы издавна получали слитки закамско-го серебра от Перми и Югры. Но несомненно то, что до XV века в общественном понятии представление ценности соединялось неразрывно не с выражением ее посредством монетных знаков, а с предметами, составлявшими действительно драгоценную потребность жизни. Такими предметами преимущественно пред другими были меха. Поэтому единица, выражавшая ценность, была куна, куница, т.е. понятие о ценности известной вещи слагалось так, что за эту вещь можно приобрести столько-то куньих мехов. Почему именно куница, а не другой мех получил это значение, указывает то, что куний мех был из всех мехов среднего достоинства — не слишком низкий, не слишком высокий. Для означения более низких ценностей служили белки, или векши, то есть, применяя это название, выражали ценность вещи тем, что за нее можно приобрести беличий мех. Но меха ценились разно, по сорту, и оттого возникли ценности более частные, как ногата и мордка, то есть такие единицы, на которые можно приобрести мех из ног или морд животного. Меха не составляли исключительного представления ценности, оно соединялось также со скотом, скот означал вообще казну, сокровищницу, потому что в древнейшие времена скот составлял домашнее богатство хозяина. В скрах немецкого двора есть выражение ценности говедо, вероятно штука скота или кусок мяса. Еще выражением ценности служили хлеб и мед. Постановляли, что по такому-то поводу надобно заплатить столько-то хлебом и медом. Потребности были так немногосложны, что при покупках сейчас же приходило в голову количество, потребное для обычного домашнего обихода, предметов, усвоенных в жизни, так что количество монет прежде всего в воображении представляло количество общеупотребительных материалов. Теперь количество рублей не может живо напомнить нам всего, что на эти рубли можно приобрести, ибо наши потребности разнообразны, а в юношеские времена общества это было возможно и удобно. Впрочем, все эти предметы ценности уступали мехам, так что последние принимались для названий ценности. Но название мехов для названия денег удерживалось даже и в века большого разнообразия житейских потребностей, хотя уже утрачивало свое буквальное значение, так как и у нас до сих пор существуют рубли, хотя это уже не рубленые куски, каковы были те, с которыми первоначально соединялось значение этого слова.
В Новгороде не видно ни ногат, ни резаней — единиц, употребительных в других землях. Наибольшая монетная единица была гривна — слово, первоначально означавшее определенное металлическое шейное украшение, кольцо, потом вес и, наконец, монету по отношению к весу. Гривной, в монетном смысле, назывался отрубок металла в гривну весом*. Но гривна была двоякая: большая и малая — фунт и полфунта, потому и отрубки были двоякого рода — гривна в фунт (образчик найден в Новгороде в Прусской улице) и гривна в полфунта. Но фунт был двоякий: византийский в 72 золотника и западный в 96 золотников, поэтому встречаются отрубки, соразмерные цельному и половинному весу, или немного больше и меньше целого фунта и половины его по византийскому и по западному приему: одни около 73 — 96 золотников, другие около 36 — 38 золотников. Эти половинные куски разрубались еще на половины, и потому находили куски в 22 и 21 золотник и более. Эти гривны, выражая вес, и поверялись весом, для этого существовали при церкви Св. Иоанна-на-Опоках городские денежные весы: гривенка рублевая, для взвеса отрубков, называемых, по причине их рассечения на части, рублями. Как отрубки были разные, то за отрубками большей величины удержалось название рублей, а половины их называли полтинами. Но так как для удобства обращения нужны были мелкие кусочки, то эти последние, находясь в обращении, подводились, по своей ценности, под ценность гривен, и от того-то гривна значила не только вес, но и количество мелких монет, удерживая, однако, и прежнее свое значение веса. Это образовалось тем удобнее, что и в отношении веса слово гривна употреблялось в различных значениях. Так составилось понятие о гривне кун, то есть ценности известного количества мелких монетных единиц. Сколько именно кун заключала в себе гривна кун, трудно проследить, да и в этом отношении она была в разное время неравномерна и в разных русских землях. Так необходимо значение гривны постепенно переходило от значения веса к значению количества. Из многих попыток уловить это — ближе к истине предположение Карамзина, полагавшего, что в XII веке в гривне было около двадцати пяти кун. Действительно, в ‘Вопросах Кирика’, памятнике XII века, определено служить панихиды на гривну пятью, а на шесть кун единою**. По этому расчету в гривне должно выходить 30 кун, но Карамзин справедливо заметил, что, если бы в гривне было тридцать кун, тогда бы не встречалось выражение ‘шестьдесят кун’, а писали бы вместо того — две гривны. Он полагает, что в расчете за панихиды сделана уступка для большего количества, и, таким образом, выйдет, что гривна кун содержала около 25 приблизительно. Должно быть, количество кун в гривне вертелось около этого числа и хотя видоизменялось в разные времена, но недалеко удалялось от этой нормы. Так, в XV веке куны были заменены шведскими ортугами, а в Швеции марка (равнявшаяся нашей гривне по весу) ортугов заключала в себе их двадцать четыре экземпляра. Так, впоследствии денег, заменивших куны, было в гривне 20, но во Пскове в 1407 году в рубле, заменившем гривну, было 30 кун***. Но так как количественное значение слова ‘гривна’ не изгнало совершенно весового значения и весовой счет на гривны серебра оставался при больших отрубках, то при сравнении гривны кун с гривною серебра, т.е. количественной гривны с весовою, происходило разноречие: надобно было несколько гривен кун, чтоб составить гривну серебра. Есть известие, что в Новгороде семь гривен кун равнялись одной гривне серебра****. Если положить гривну в 25 кун, то, значит, в гривне серебра было приблизительно 175, следовательно, в гривне кун от 5 1/7 до 6 3/7 золотников, а в каждой куне около 13 граммов, — такие монеты действительно и попадаются. Мелкой монеты отдаленной древности не найдено, но есть мелкие монеты новгородские уже XIV и XV вв. Они величиною в гривенник, на одной стороне изображение князя, сидящего с мечом в руке, а перед ним стоящий человек подает ему свиток, на иных между ними крест, на некоторых встречаются еще прибавления: например, буква С, или три точки над головою князя, или два обручика за подающим свиток. По всей окраине кругом — точки. На другой стороне надпись: Великого Новагорода. Можно догадываться, что человек, подающий князю свиток, есть символическое изображение Новгорода, подающего князю договорную грамоту.
______________________
* У немцев русские гривны назывались Stukke sulvers. Bunge, V, I, 54.
** Пам. XII в., 113.
*** Пск. лет., 144.
**** Карамз., прим. 527.
______________________
Что касается до кожаных денег, то существование их в Новгороде, несмотря на большое сомнение, возбуждаемое представлением о трудности обращения таких знаков, подтверждается современными свидетельствами — известием Рубруквиса из XIII века о всей России вообще, известиями Ляннуа в XV веке и Герберштейна XVI века специально о Новгороде. В XIV столетии мы встречаем указание на какие-то знаки в торговле, которых не хотели принимать немцы в 1373 году*. Действительно, при существовании монеты меха не переставали иногда служить представителями платежа даже и в более позднее время, например в XVI веке, когда из царской казны выдавались на жалованье и деньги и меха. Во многих актах встречаются случаи уплаты, когда при деньгах даются на придачу меха например, ‘заложил полсела в 10 рублях, да в трех сороках белки’**. Употребление же значков кожаных, дающих право на меха, вещь возможная и подтверждается несколькими примерами из истории других краев, например, в Ливонии, по свидетельству одной ливонской летописи***, ходили беличьи ушки с серебряными гвоздиками. То же было в XIII веке в Италии, где император Фридрих пустил в монетный оборот кожаные лоскутки с серебряными гвоздиками и с изображением государя****. При редкости и малочисленности звонкой монеты в то время, сообразно всеобщему обычаю, ходили и в Новгороде такие лоскутки и давали право на получение из новгородской казны мехов. Они-то, вероятно, и назывались мордками.
______________________
* Und juwe brodere en solen uicht copslagen in unseme hove mit eren schiin secken und des gelikes op unser bruggen, dar wi dat sulver vore geven. Bunge, III, 3, 271.
** Соловьев, IV, 281.
*** Карамзин, I, прим. 529.
**** Соловьев, IV, 283.
______________________

IX. Народное воззрение на личность купца. — Садко богатый гость

Купец в народном воззрении принимал образ эпического богатыря. Таким является он в поэтическом типе, созданном народною фантазиею, в песне о Садко, богатом госте. То же удалое побуждение, та же решимость, та же борьба индивидуальной силы, поддерживаемой кружком приверженцев против массы, те же эпические преувеличения этой силы до области невозможного, как и в богатырской песне, но еще более фантастической обстановки. Старинный языческий антропоморфизм явлений природы долго и после усиления христианства был душою поэтических образов, слагавшихся у народа в последующие времена, он переплетался в его творческой фантазии с христианскими верованиями. Немного, однако, осталось народных созданий, где бы он являлся с такою яркостью и очертанностью, как в песнях о Садко. Христианское начало входит сюда слабо, и притом так, что языческая подкладка ясно видна из-под новой одежды. Миф о Садко вероятно, один из самых общих. Его варианты различны и несогласны между собою не только в частностях, но и в существенных приемах, они имеют одно общее настроение — представить силу купеческого богатства, доведенную до чудесности, так точно, как в Ваське Буслаеве изображается, в гиперболических образах, сила боярская. Историческая действительность проглядывает сквозь самую затейливую пестроту вымысла.
Садко, иначе Садка, был бедный гусляр, играть на почестных пирах, тешить музыкой и песнью веселую беседу богатых людей — то его хлеб и его утешение. Однажды перестают его звать на пиры. Проходит три дня. Пошел Садко к Ильмень-озеру, сел на бел-горюч камень и заиграл в свои гусельки. Вдруг вода заколебалась в озере. Садко изумился, перестал играть, ворочается в город. Идет день за днем, и прошло три дня. Садка не зовут на пир. Садко с тоски пошел к озеру, и опять стал наигрывать на своих гусельках, и опять видит — вода заколебалась в озере. Садко опять изумляется, перестает играть и ворочается в Новгород. День прошел, другой прошел. Садко в унынии идет к озеру и опять играет на гусельцах. По-прежнему вода заколебалась: но либо горе было уже так велико у Садка, что он не испугался, либо явление последовало сейчас за колебанием воды, так что Садко не успел отойти от озера: только — выходит из озера молодец. В одном варианте называется он царь морской, из другого видно, что это сам Ильмень-озеро, божество озера. Молодцу Ильменю-озеру пришлась в утеху игра Садкова. Он хочет наградить его: он посылает его в Новгород — предложить богатым купцам новгородским удариться об заклад, что в Ильмень-озере есть рыба с золотыми перьями. Купцы никогда не видывали такого дива и будут утверждать, что нет такой рыбы. Но на дне озера есть много диковин, никто их не видит, их откроет божество водное тому, кому само пожелает открыть. Садко возвращается в Новгород, и вдруг его зовут на почестный пир, он гостей утешает, они его угощают вином. Когда Садко подгулял, стал он тогда говорить: ‘Я знаю чудо-чудное — золотоперую рыбу в Ильмень-озере’. Купцы говорят ему: ‘Нет и быть не может такого чуда в Ильмень-озере’. Садко предложил заклад. Сам он бедный гусляр — нечего ему ставить на заклад, кроме буйной головы: он ее и ставит на заклад. ‘Вы, купцы, люди богатые, — говорит Садко, — поставьте три лавки красного товара’. Купцы так уверены, что золотоперой рыбки нет в озере, что согласились. Тогда Садко поехал с ними на озеро, закинули невод — золотоперая рыбка, другой раз закинули — другая золотоперая рыбка, закинули третий раз — тоже. Купцы отдали ему три лавки с красным товаром. С тех пор Садко стал торговать-расторговываться, получать барыши, и стал Садко из бедного гусляра богатый гость новгородский’. В этом фантастическом построении представляется древний тип гусляров. Гусляр был необходимость для пира и веселья. Гусляры не были старцы и слепцы, ни на какую положительную работу неспособные, как было уже после, в старину то были люди, смолоду себя нарочно и исключительно посвящавшие этому искусству. Сами бедные, они питались от своего искусства, но вместе пользовались уважением. В общем понятии народа, их дар и уменье приближали их к таинственному миру чудесного, древние божества откликались к ним, гусляры даром песни вызывали животворные силы, скрытые в недрах природы, и добывали себе от них значение и могущество. С другой стороны, богатство вообще часто приобретается неспроста. Садко один из множества богачей, которые наживаются чудесным образом: такие типы последнего времени обыкновенно богатеют при помощи чернокнижия или отдают душу черту. В более отдаленные времена, когда язычество чище отражалось в преданиях, таким богачам помогают существа более добрые и приобретение благ мира сего не влекло за собою вечной погибели. Язычник и у нас, как везде, жил на земле и только земным образом мерил счастье.
Другая песня о Садке может считаться продолжением его истории, хотя, с другой стороны, может быть, она сложена теми, которые вовсе не знали и не слышали о похождениях Садка в звании гусляра. Садко уже богатый купец. Он не в Новгороде, а на Волге, где действительно новгородские купцы находили себе поприще и откуда возвращались домой с нажитыми богатствами. Садко гулял по Волге уже двенадцать лет и не видал над собой никакой притки. Ему покровительствует другой водяной дух — дух реки Волги изображаемый в женском образе матушки-Волги. После многолетнего плавания по Волге захотел Садко в Новгород. Вот он прощается с Волгою и в знак признательности отрезывает кусок хлеба, посыпает его солью и бросает в волны. Хлеб-соль — символ радушия, любви: Садко понимает, что Волге не надобно хлеба и соли, да честь и спасибо ей дорого:
А спасибо тебе, матушка-Волга река!
А гулял я по тебе двенадцать лет,
Никакой я притки, скорби не видывал над собой
И во добром здоровьи от тебя отошел,
А иду я, молодец, в Новгород побывать.
Матушка-Волга проговаривает к нему:
А и гой еси удалой доброй молодец!
Когда придешь ты во Новгород,
А стань ты под башню проезжую,
Поклонися от меня брату моему
А славному озеру Ильменю.
Таким образом, водные божества передают Садка покровительству друг друга. Когда он благополучно прибыл к Новгороду, стал над озером Ильменем и передал ему челобитье от Волги-матушки, Ильменевой сестры. Из озера вышел удал-добрый молодец — то был Ильмень-озеро, знакомый прежнему гусляру. ‘Почем ты знаешь сестру мою?’ — он спросил его. ‘Я, — отвечал Садко, — гулял по ней двенадцать лет, знаю ее с вершины до устья’. Вот новый повод покровительствовать Садку. Ильмень-озеро сулит ему богатства:
Проси бошлыков в Новегороде
Их со тремя неводами,
И с теми людьми со работными:
И заметывай ты неводы в Ильмень-озеро,
И будет тебе Божья милость.
Это, между прочим, указывает, что рыбная торговля считалась вообще промыслом выгодным, приносившим скорое обогащение купцу. Как приказал Садку Ильмень-озеро, так и сделал Садко. Первый раз закинули нанятые работники невода — вытащили много рыбы мелкой, второй раз закинули — вытащили много рыбы красной, третий раз закинули — вытащили рыбу белую. Сложил Садко свою рыбку в погребе на гостином дворе, через три дня он вошел в погреб. Где была рыба мелкая — деньги дробные, где рыба красная — там червонцы, где белая рыба — там серебряные монеты. Садко, и прежде богатый, теперь уже стал несметно: в другой раз облагодетельствовал его добрый дух озера. Но мало быть богатым — одним богатством в Новгороде обойтись недостаточно. Нужно еще и уменье жить, обращаться с новгородцами: народ своевольный, капризный, богатство ему нипочем, только пусть богатый зазнается: и богатство его прахом пойдет, с ним богач головы не снесет, И вот Садко идет опять к Ильмень-озеру просить, чтоб научило его благодетельное существо, как жить ему в Новгороде с людьми новгородскими.
А и тут ему говорит Ильмень-озеро:
А и гой еси удалой-доброй молодец!
Поводись ты со людьми со таможенными,
А и только про их ты обед доспей,
Позови молодцов посадских людей,
А станут те знать и ведати.
Садко сделал пир. Этого мало. Надобно еще богатому человеку побрататься с простыми небогатыми, иначе подумают, что он считает себя выше других, угощает других свысока, хочет, чтоб они ему были за хлеб-соль благодарны, а сам вровню с ними себя не ставит. Вот он приходит в братчину-николыцину, покланяется, бьет челом новгородским мужикам, просит, чтоб его приняли в братчину. Так — в одном варианте песни, в другом — дело происходит не в братчине, а в почестном пиру, который задал новгородцам Садко: на пиру этом сидели и двое начальствующих лиц, называемых в песне настоятельми новгородскими, один — Фома Назарьевич, другой — Лука Зиновьев, должно думать, что в древнейших вариантах нашей песни это были посадник и тысячский. По русскому нраву (в Новгороде, вероятно, сильнее, чем где-нибудь) был обычай: как на пиру в голову молодцам войдет хмель, так молодцы начинают хвалиться, хвастаться, величаться. Вот как эта похвальба выражается в песне:
Один хвастает бессчетной золотой казной,
Другой хвастает силой-удачей молодецкою,
Который хвастает добрым конем,
Который хвастает славным отечеством,
Славным отечеством, молодым молодечеством,
Умный хвастает старым батюшком,
Безумный хвастает молодой женой!
Садко вел себя скромно. Но хмель взял свое. Когда настоятели новгородские стали ему замечать, отчего он ничем не похвалится, не похвастает, Садко, в упоении высокого мнения о своем богатстве, вызывается выкупить все товары в Новегороде — и худые и добрые. Настоятели новгородские ударились об заклад на 30 000 денег. После пира Садко собирает свою дружину: у богатого купца, точно так же как и у боярина-удальца, — своя дружина, подобранная из охотников: она служит ему, он содержит ее и управляет ею. Садко распускает свою дружину по всему городу, по торговым улицам — скупать товары. Сам он идет в гостиный ряд. Садко с дружиною скупают все товары новгородские. Каждый день они опустошают таким образом новгородскую торговлю, ничего не остается в Новгороде, а на другой день привозят новые товары, и Садку приходится покупать снова. В двух вариантах этой песни разница и противоречие: по одному, Садко в три дня выкупил все товары в Новгороде и на четвертый день зашел в темный ряд, где стоят ‘черепаны, гнилые горшки’. Садко покупает этот последний товар и говорит с насмешкою:
Пригодится ребятам черепками играть,
Поминать Садко, гостя богатого,
Что не я, Садко, богат — богат Новгород
Всякими товарами заморскими
И теми черепанами — гнилыми горшки!
Но в другом варианте, записанном Рыбниковым в Олонецкой губернии, победа остается за Великим Новгородом: событие представляется естественнее. После каждогодня скупки товаров привозили их вдвое больше, и вот —
Подоспели товары московские,
На ту на великую славу новгородскую.
Как то Садко пораздумался:
Не выкупить товара со всего бела света.
Още повыкуплю товары московские,
Подоспеют товары заморские.
Не я, видно, купец богат новогородский:
Побогаче меня славный Новгород!
Отдавал он настоятелям новгородским
Денежек со тридцать тысячей.
По нашему мнению, оба окончания песни имеют свой важный исторический смысл. Колебание между личною свободою, доходившею до владычества произвола, и между строгим могуществом общины составляет отличительную черту новгородской общественной жизни. В первом варианте берет перевес первое, во втором другое. Немудрено, что поэтический народный гений новгородский дал такие различные исходы подвигам своего героя.
Но вот другая песня о том же Садке, уже совершенно фантастическая, с затейливыми признаками языческого мира. Садко отправляется за море продавать новгородские товары.
Поехал Садко по Волхову,
Со Волхова в Ладожско,
А с Ладожска в Неву-реку,
А со Невы-реки в сине море!
Далекий и неведомый путь, исполненный опасностей и чудес! Садку везет счастье, он под покровительством могучих существ, управляющих водами, Садко продавал новгородские товары в чужих краях, получал великие барыши, при обычном в песнях способе преувеличений доход его изображется в виде сороковок бочек злата и серебра. Но придет и ему роковой час. Своенравные подводные существа потребуют с него неприятного расчета за помощь, какую оказывали. Ему покровительствовали Ильмень-озеро и Волга-матушка, но есть над ними в пучинах синего моря водяной царь: следовало и ему угодить. Садко плавал счастливо, а на возвратном пути вдруг вздумал пошутить с ним водяной царь. Поднимается непогода, волны бьют в корабль, разрывает ветер паруса, корабль кружится по возмущенной пучине. Садко догадался, говорит дружине своей храброй: ‘Много мы по морю ездили, а царю морскому дани не плачивали: видно, царь морской от нас дани требует’. Велел он спустить в море бочку с деньгами — не утихает непогода. Велел спустить другую — не успокаивается море. Знать, морской царь требует иной дани — живой головы! Садко велит делать жеребья, всякий должен подписать свое имя на жеребье: чей жеребий на дно пойдет, тому идти в синее море. Сперва сделали жеребьи волжен (из тавологи). Садков жеребий хмелево перо, жеребьи всех плывут, Садков идет ко дну. Тогда положили, что жеребьи тех, которым нужно оставаться на свете, пусть потонут, а кого хочет взять к себе морской царь, того жеребий пусть плывет по воде. Сделали жеребьи ветляны: Садков жеребий булатный. Ветляные пошли ко дну, а Садков булатный плавает по волнам. Садко понял, что водяной владыка требует не другого кого, а именно его, Садка, себе в жертву. ‘Знаю я теперь, за что это, — сказал Садко: — много лет я бегал кораблем по морю, а морскому царю не давал дани: не опускал хлеба с солью на дно морское… За это вот на меня и смерть пришла!’ Он пишет духовную: завещает одну часть имения Божиим церквам, другую — нищей братии, третью — молодой жене, четвертую — дружине своей. Это старинный способ распоряжаться имуществом у богатых и влиятельных людей, поддерживавших себя дружиною молодцов, привыкнувших к ним, будь это в военном, будь это в торговом и промышленном быту. Купец богатый, Садко все еще гусляр, гусли ему богатство дали, гусли ему в жизни были утешение, и теперь, готовясь расстаться с жизнью, он обращается к своим гуслям:
Ай же братцы, дружина храбрая!
Давайте мне гусельцы яровчаты,
Поиграть по им в остатнее.
Больше мне в гусельцы не игрывати!
Али взять мне гусли с собой во сине-море?
Садко любил роскошь, веселость, забавы. Любил он хорошо одеваться, любил игрывать в тавлеи (шахматы). Вот он и умирать собирается с признаками своего веселого житья-бытья. Он надевает на себя дорогую соболиную шубу, приказывает спустить на воду доску, кладет шахматницу с золотыми тавлеями, сам садится на нее, берет в руки гусли… Понеслись корабли по волнам, как черные вороны, Садко один остался посреди морской пустыни… Нет ни горы, ни берега… По одному варианту, ветер понес Садка и принес к какому-то далекому крутому берегу, где в избе жил морской царь, по другому, он лишается чувств (засыпает) от великого страха и проваливается в морскую глубину. Там
Сквозь воду увидал пекучись красное солнышко,
Вечерню зорю, зорю утреннюю:
Увидал Садко во синем море:
Стоит палата белокаменная.
В эту палату входит Садко. Там живет водяной царь: голова у него — что куча сенная. ‘А, Садко, богатый гость! — говорит он ему — Долго ты разгуливал по синю-морю, а мне дани не плачивал. Теперь сам пришел ко мне в подарочках. Говорят, мастер ты играть в гусельки, поиграй-ка мне, Садко, в гусельки яровчаты!’
Садко как заиграл, так не утерпел царь морской — стал плясать. От этой пляски поднялась ужасная буря на море, вода всколебалась, с желтым песком смутилась… Разбивались корабли, много погибло купеческих сокровищ, много потонуло невинных душ. А царь морской все пуще и пуше веселится, дает Садку питья веселого, Садко пьет и приходит в большой восторг, и так тешил он царя, пока сам от упоения не упал и не заснул. Тут является к нему старец седовласый — песня называет его Николою Можайским, ему тогда взмолились несчастные пловцы…
Но этот старец, вероятно (судя по общеязыческому колориту), переделался народным вымыслом в Николая Чудотворца из какого-нибудь нашего языческого древнего благодетельного существа. ‘Полно тебе играть, Садко, — говорит он, — рви свои струны золотые, бросай гусли звончатые: царь у тебя сильно расплясался, море всколебалось, реки быстрые разливаются, бусы и корабли тонут, много народу православного погибает’. Садко послушался, проснулся, изорвал свои струны. Тогда старец говорит ему: ‘Смотри же, Садко: царь морской захочет тебя женить и приведет тебе тридцать (по другому варианту, триста) девиц. Ты не бери хорошей, белой, румяной, а возьми девушку поваренную, что лицом похуже всех, да как положит тебя царь морской с новобрачною, не обнимай и не целуй ее, а то быть тебе в синем море и не быть тебе никогда в Новегороде’. Как сказал старец, так и сделалось. Царь прежде всего хотел, чтобы Садко ему опять заиграл, а Садко отговаривался, что у него струны порвались и шпенечки повыломались, а в запасе у него нет ни того ни другого. Тогда царь спрашивает: не хочешь ли жениться на душечке, на красной девушке? ‘У меня воля не своя в синем море’, — отвечал Садко. Царь ведет к нему девиц, Садко замечает позади всех девушку чернавушку, девушку поваренную, лицом хуже всех: ту и взял он. Положил его царь на брачное ложе. Садко помнит наставление благодетеля, крепится Садко, рученьки к своему сердцу прижал… Но после полуночи, в просонье, невзначай накинул он левую ногу на ногу жены своей — и вдруг —
Очутися под Новым-городом,
А другая нога в Волх-реке.
Между тем плакала по нем жена в Новгороде, запоздал ее милый друг: не бывать, видно, ему с синего моря! А дружина считает его погибшим, поминает Садка, плывя на его судах к Новугороду. А стоит Садко над Волховом, на крутом берегу, встречает дружину свою и ведет в свои палаты в Новгороде. Обрадовалась жена, за руки берет, целует Садка. Выгружает дружина товары заморские, бессчетную казну денежную, а Садко в память своего избавления строит в Новгороде церковь Николы Можайского. С тех пор уже
Не стал больше ездить Садко на сине-море —
Стал поживать в Нове-городе.

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ
Церковь

I. Стремление новгородской церкви к самостоятельности. — Борьба с митрополитами

Христианство в Новгороде боролось с упорною стихиею язычества более, чем в Южной Руси. Причиною этого была недостаточность древнего предварительного сближения с новою верою по отдаленности края, сверх того, быть может, имело влияние и присутствие литовской народности, которая вообще держалась упорнее, чем славяне старого язычества, когда его начинало вытеснять христианство.
О времени введения христианства в Новгороде у потомков сохранялось предание, что посланные в Новгород Владимиром новообращенные проповедники христианского учения должны были с мечом и огнем посевать его спасительные семена. Миф о том, что низвергнутый в воду божок Перун показывал признаки жизни, образовался и в Киеве, и в Новгороде, но в Новгороде он выразился в чертах более резких, чем в Киеве: в Киеве Перун только выплывал из воды, а последователи его кричали: ‘Выдыбай, наш Боже!’ В Новгороде божок, плывя по Волхову, бросил на мост палку и завещал грядущим поколениям междоусобия и драки, которые должны были происходить на том самом мосту. То было как будто проклятие от древней веры народу, который ее оставил и променял на другую.
Несмотря на официальное принятие христианства, новгородский край был в XI веке языческим. Летописцы называют новгородцев этого времени людьми вновь крестившимися*.
______________________
* Новг. л., III, 210.
______________________
В двенадцатом столетии новгородская церковь должна была бороться с языческими верованиями и привычками. Матери приносили своих больных детей не к попам, а к волхвам — блюстителям языческих верований, религиозное чувство обращалось не к обрядам христианской Церкви, а к языческому поклонению роду и роженице, семейная жизнь была под покровительством не византийских святых, а домашних прадедовских божков, и женщины, чтоб расположить к себе мужчин, действовали на них талисманами, получавшими силу от освящения посредством языческой молитвы знахаря. Даже и впоследствии, в течение всей истории Новгорода, христианство иногда казалось стихиею, противодействующею жизненным силам, почерпнувшим свои первоначальные соки из языческого детства. Еще в темные времена язычества возникли в Новгороде начала той свободы, которая составляла господствующую черту его общественного быта, от язычества сохранился у новгородцев дух свободы, междоусобиц, удальства, предприимчивости личного произвола. И здесь, как и везде в России, Церковь старалась изменить эти своенародные славянские свойства, дать обществу тяготение к власти и поставить идеалом гражданского порядка могущество единодержавия. Естественно, такое направление в Церкви не могло идти непоколебимо, неуклонно и несложно, в свою очередь новгородская церковь не раз и не в одном случае мирилась с народными началами, духовные, прежде чем стали духовными, были новгородцы, старый дух, переходя от предков к потомкам с семейными преданиями и понятиями, содействовал своеобразному направлению самых религиозных побуждений.
Новгородская церковь составляла часть общей русской церкви, новгородские архиепископы зависели от киевского митрополита, носившего многозначительное название первопрестольника русского и наместника Константинопольского патриаршества, в последнем окончательно сосредоточивались все нити северного православия. Но уже с раннего времени в Новгороде стало обнаруживаться стремление к церковной самостоятельности параллельно с политическою: как в политическом строе Новгород, наравне с другими землями, не отлучаясь совершенно от федеративной связи с русским миром и пребывая неотъемлемым членом состава общерусской державы, хотел, однако, удержать ненарушимо свою самосущность, так и новгородская церковь далека была от того, чтоб отрезаться от общерусской церкви, но желала, чтоб центральная церковная власть предоставила сколько возможно широкий круг действиям ее местного управления.
В XI веке все для нас темно по краткости дошедших известий, но можно наверное сказать, что церковная местная самостоятельность меньше была развита, чем политическая. Первые владыки назывались епископами до 1168 года, с этого времени стали именоваться архиепископами. В тот период (епископский) встречаются случаи, когда митрополиты, первопрестольники русской церкви, смело показывали свои права на подчиненность и подсудность новгородских владык. Один из древних новгородских епископов, Лука Жидята, известный между прочим своим поучением, был оклеветан пред митрополитом своим холопом Дудаком. Митрополит призвал его в Киев и, считая виновным, держал его там три года, потом нашел, что он невинен, и отпустил, а доносчику Дудику велел отрезать уши и нос за клевету. О преемнике епископа Луки, Стефане, известно, что он был удавлен в Киеве в 1068 году*. Подробности этого события неизвестны, но видно, что власть митрополита не ограничивалась тогда благословением и посвящением владык, как после было. Владыка Лука, пробывши долго в Новгороде на своей должности, ездил в Киев оправдываться перед митрополитом по сделанному прежде доносу: так после не делалось до самого начала XV века, когда был подобный поступок с Иоанном в Москве, но считаем был в свое время исключительным делом насилия. Следовательно, Новгородская епархия в эти ранние времена находилась в более тесной зависимости от митрополии, чем впоследствии. То же видно из известий о владыке Германе, он умер в Киеве в 1096-м. Следовательно, владыки езжали в Киев по делам, как к своему непосредственному начальству. Скудость известий не дает нам возможности сделать точное заключение — были ли еще в XI и в первой половине XII века владыки в Новгороде выбираемы с участием народа и потом уже их только утверждали и посвящали митрополиты, как делалось впоследствии, или же тогда еще митрополиты их прямо назначали. Два случая побуждают склониться к последнему предположению: Никита и Нифонт прибыли в Новгород из Киева, ничто не указывает, чтобы эти лица были новгородские уроженцы. В последующие же времена владыки, напротив, всегда избирались из новгородцев, а не из чужих. Но, с другой стороны, уже первый епископ новгородский Иоанн указал по себе преемника в особе Ефрема. Пример назначения себе преемника владыкою, оставляющим паству, впоследствии часто повторяется в истории новгородской церкви — это было одним из признаков ее независимости и самостоятельности: митрополит в таком случае утверждал и посвящал не того, кого сам избирал, а того, кого ему представляли из Новгорода. Но в отдаленные времена могло быть, что в таких случаях уважалась более воля завещателя, а не желание тех, кому завещалось. Причина — почему новгородские владыки в древний период новгородской истории находились в более тесной зависимости от митрополита — связуется с малым участием народа в делах Церкви, потому что масса народа была еще предана идолопоклонству, а те, которые были крещены, большею частью были только по имени христиане: народ, таким образом, не имел еще побуждений принимать к сердцу интересы церкви и не перенес еще в церковную сферу своих свободных понятий, во всяком случае, Новгородская епархия скоро после ее основания, получила в ряду русских епархий свою важность непосредственно после митрополий, естественно, это было неизбежно, тогда как Новгород в политическом смысле занимал после Киева важнейшее место в ряду русских земель. Построение храма Св. Софии — премудрости Божией, подобно как в Киеве, придавало новгородской церкви особое значение и уподобляло ее киевской.
______________________
* Соф., I,142.
______________________
Права, которыми пользовались иерархи по уставам Владимира и Ярослава, способствовали расширению их власти. Эти права если и существовали в других местах Руси, то в Новгороде по своей приложимости должны были явиться значительнее. Грамота Всеволода о церковных судах, вероятно, не была первым действующим памятником этого рода. В отношении судов, это — сколок с грамоты Владимира. Вероятно, грамота Всеволода была подтверждением того, что существовало прежде как старый обычай, может быть уже неоднократно и до того времени выражаемый грамотами, до нас не дошедшими. Значительно было влияние, приобретенное владыками посредством суда на множество обстоятельств семейной жизни, немалое дело был надзор над важнейшим отправлением экономического быта — торговлею, все это давало им возможность показывать силу и власть помимо одной чисто духовной сферы. А все, что имело в Новгороде власть, силу и влияние, окончательно, по исконному народному понятию, надлежало исходить из народной воли. И отсюда необходимость избрания владыки на вече.
Об Аркадии, преемнике Нифонта, положительно говорится, что он был избран на вече в 1156 году, прежде чем получил посвящение от митрополита*. Его преемником был знаменитый Иоанн. Половина XII века русской истории есть та эпоха, когда ослабело начало, связующее политический состав русского мира, и вместе с тем расширялась и укреплялась самобытность земель и более всего Новгорода. Иоанн был духовным защитником местной самобытности. Недаром поэтому и память его облеклась у новгородцев такими лучами славы. Личность его сделалась эпическою, в народном предании он стал покровителем Новгорода и его свободы. При духовной силе его молитвы совершилось чудо Знаменской Богоматери над суздальцами — событие, которое и в последующие века оставалось живительным воспоминанием о древней народной славе и чести, вековечным свидетельством небесного благоволения к Великому Новгороду. Это событие вместе с тем возвышало и достоинство владык вообще, потому что Иоанн содействовал славному чуду не только как лицо богоугодной жизни, молитва его была услышана и потому, что он носил владычний сан, и в последующие века верили, что молитва и благословение владыки поддерживают независимость и благополучие Новгорода. После Иоанна не было примера, чтобы в Новгороде кто-нибудь занимал место владыки не по воле новгородской. По смерти Иоанна избран был его брат, потом Мартирий из Русы. После своего избрания они были посвящаемы митрополитом. После Мартирия был избран в 1201 году Митрофан. Тотчас после избрания он был введен во владычество и правил духовными делами, прежде чем митрополит, пригласив его для посвящения, бесспорно утвердил народный выбор. В 1211 году новгородцы изгнали этого владыку и избрали другого, Антония. Но потом составились у них две партии — одна за старого, другая за нового владыку, спор предоставили разрешению митрополита, и первопрестольник русской церкви решил, очевидно, в пользу (Митрофана) того, за кого было большинство (1220). В Новгороде образовались две партии, одна клонилась к перевесу монархического принципа в церкви: она толковала о подчинении митрополиту, другая хотела, чтоб церковное управление сообразовалось с местною гражданскою свободою и независимостью. Когда в 1229 году стали выбирать архиепископа, некоторые выразились так: ‘Кого даст нам митрополит, тот нам и отец’**. Однако все-таки взяла верх партия народная, митрополиту не предоставили назначать архиепископа по своему усмотрению, и митрополитом посвящен тот, кто был избран по жребию на вече. После татарского завоевания Новгород оставался в гораздо большей независимости от завоевателей, чем другие земли. При таком положении и достоинство его местной церкви возвысилось. Когда сами митрополиты и архиереи других земель не раз ездили к ханам в Орду испрашивать милостей и покровительства сильных нехристей, новгородские владыки ни разу не испытали на себе этой необходимости. Их ограждала самостоятельность политического тела, где они правили духовной сферою. Достоинство архиепископа так поднялось, что вместо того, чтобы владыкам по делам ездить к митрополиту, митрополиты сами приезжали в Новгород. Так, после смерти владыки Спиридона для посвящения Далмата, в 1251 году, митрополит Кирилл сам приехал в Новгород. Это повторилось в 1300 году: митрополит Максим приезжал в Новгород для посвящения архиепископа Феоктиста***. Впрочем, эти посещения митрополитов для новгородцев были тягостны и убыточны: надобно было содержать их многочисленную свиту и дарить, а потому новгородцы не настаивали на этой чести и после того предпочитали отправлять новоизбранного владыку для посвящения туда, где находился митрополит. Так, митрополит Феогност в 1341 году посетил Новгород, и летописец заметил, что это посещение было тягостно для Новгорода****. Поездки нареченных владык к митрополиту совершались только ради одного посвящения, а не для получения права быть владыками: нареченный правил епархиею еще до посвящения, со дня своего избрания на вече.
______________________
* Новг. л., I,12.
** Новг. л., I, 45.
*** Новг. л., I, 54, 67.
**** Новг. л., I, 80-81.
______________________
Когда в XIV веке стали возвышаться московские князья, митрополиты, помогавшие всеми силами своего духовного призвания этому возвышению, стали в то же время покушаться на подчинение своей власти новгородских владык. В качестве верховных правителей всей русской церкви митрополиты домогались иметь за собою право апелляционного суда в духовных делах над новгородскими владыками, с своей стороны, новгородские владыки старались удержать свою независимость и выхлопотать себе от константинопольского патриарха ограждение вообще от таких покушений митрополитов. В православной церкви внешние знаки всегда были важны для внутреннего значения по своему символическому смыслу, тут являются у новгородских владык два отличия: крестчатые ризы и белый клобук. К сожалению, известия об этих отличиях очень сбивчивы и противоречивы. По одному летописному известию, владыка Моисей в 1353 году посыпал к патриарху пожаловаться на митрополита и получил от него грамоту за златою печатью и крестчатые ризы. Мы не знаем обстоятельно, что заключалось в патриаршей грамоте*, летопись говорит только, что в ней были постановления о посвящении владык, об издержках по этому поводу и пр. Важно, что крестчатые ризы и грамота даны были новгородскому владыке имен но после того, как он жаловался на митрополита: по-видимому, крестчатые ризы, означая почетное отличие, имели связь с делом ограждения свободы новгородской церкви от домогательств митрополита вмешиваться во внутреннее управление и суд, а золотая печать при грамоте означала всегда, что грамота дарует какие-нибудь преимущества, и уже одно то, что патриаршая грамота была с золотою печатью, заставляет предполагать, что в ней заключались благоприятные для владык правила, при которых они до известной степени выигрывали пред судом патриарха свое спорное дело с митрополитом. Но, с другой стороны, о крестчатых ризах, которых значение соединяется как-то тесно с грамотою патриарха и с свободою новгородской церкви, представляется в тех же летописях противоречие и недоразумение: говорится, что крестчатые ризы даны в первый раз новгородским владыкам — не Моисею, от патриарха Филофея, а митрополитом Феогностом предшественнику Моисея, архиепископу Василию в 1346 году**. Что касается до белого клобука, то известие о нем еще более исполнено недоразумений. Оно сохранилось не в древних летописях, а в особой повести, которая дошла до нас уже по поздней редакции, и самый древнейший известный нам состав ее относится к концу XV века. Сообразно этой повести, белый клобук дан патриархом Филофеем владыке Василию и с тех пор сделался почетным отличием одежды новгородских архипастырей***. Но ни эти отличия, ни временные успехи владык пред патриархами не доставили, однако, полной независимости новгородской церкви. По духу, господствующему в православии, патриархи держались за старину и не решились нарушать древнего единства русской церкви. Отделить епархию, прежде зависевшую от другой старейшей, без важных причин было бы фактом, нарушающим принцип иерархической подчиненности, которая составляла сущность порядка церковного строения. Вслед за Моисеем преемнику его Алексию патриарх Филофей (который после отсылки крестчатых риз успел потерять, а потом снова приобрести свой сан) писал, что знак отличия, данный Моисею, касается только лица этого архиепископа, а не составляет вообще преимущества сана новгородских владык.
______________________
* Никон, л., III, 206.
** Новг. л., I, 83.
*** Карамзин полагает, что белый клобук был не что иное, как отличие, означавшее, что носивший его архиерей был не монах, а посвящен в свой сан из белого духовенства. В этом случае историограф ссылается на императора Кантакузена, извещающего, что в Константинополе патриархи немонашеского звания носили белые клобуки, и приводит в подтверждение примеры, что русские епископы ростовские — Леонтий и Исаия — изображались в белых клобуках, и туровский епископ Антоний носил белый клобук в 1405 г. (т. IV, прим. 360). Но Василий, получивший первый из новгородских владык белый клобук, был пострижен в монахи, и, следовательно, такой отличие, если оно точно имело это значение, никак не идет к нему.
______________________
Причины, побуждавшие владык искать устранения новгородской церкви от власти московских митрополитов, зависели от политических отношений Великого Новгорода к московским князьям. Новгородская церковь охотно и всегда готова была признать над собою первенство митрополита, если только он не станет вмешиваться в управление, так как и Великий Новгород охотно и сознательно готов был признать над собою первенство великого князя — верховного главы русских земель, с тем чтобы великий князь оставил ему старую свободу. Но владыки, как новгородцы по происхождению, постоянно были участниками политических дел и поэтому должны были сочувствовать всякому патриотическому движению своего края, благоприятствовать его самобытности, а между тем митрополиты московские явно благоприятствовали стремлению великих князей подчинить единству верховной власти самостоятельность всех частей древней удельно-вечевой федерации. Когда Великий Новгород находился в хороших отношениях с великими князьями, и в церковном отношении между владыкою и митрополитом согласие не нарушалось. Так, например, когда Великий Новгород был в союзе с великим князем Димитрием Ивановичем и митрополит Алексий ладил с новгородцами, тогда избранный в Западной России в митрополиты Киприан присылал к ним послов с тем, чтобы после смерти Алексия быть ему единым первопрестольником в России. Новгородцы отвечали, что они признают митрополитом того, кого признает великий князь московский*.
______________________
* Новг. л., I,91.
______________________
Так-то епархия Новгородская оставалась в своей фактической независимости, признавая над собою старейшинство митрополита, но стараясь, чтоб это старейшинство выражалось только тем, что новгородский архиепископ должен был посвящаться от московского митрополита и состоять под его благословением. Даже и по смерти митрополита Алексия в 1377 году новгородская церковь пребывала в добрых отношениях к Москве. В 1380 году владыка Алексий ездил в Москву* к митрополиту Киприану, хотя новгородцы вообще не любили Киприана, так как и великий князь не любил его. Но тут сделалось замешательство в митрополии: великий князь московский в 1382 году удалил от себя Киприана, у Димитрия был другой претендент на митрополичий престол — Пимен, который после смерти митрополита Алексия ездил в Царырад, с умершим на пути кандидатом в митрополиты протопопом Михаилом, или Митяем. Он, как говорили, воспользовался в Царьграде бумагами покойного и был посвящен патриархом Нилом. Заточенный великим князем по своем возвращении, Пимен по изгнании Киприана получил управление с честью, но вскоре великий князь стал им недоволен и просил патриарха посвятить в митрополиты суздальского епископа Дионисия. Дионисий в 1383 году был посвящен, но на возвратном пути задержан в Киеве князем Владимиром Ольгердовичем, сторонником Киприана. Таким образом, было разом три посвященных митрополита всея Русии, тогда как должен быть один. Дионисий скоро умер в заточении, оставалось после него все-таки двое. В это-то смутное время новгородцы, поссорившись к тому же с великим князем, увидели случай утвердить свою церковную независимость и постановили правило — никогда уже не обращаться к суду митрополита, чтобы новгородский владыка имел право верховного суда безо всякой апелляции и судил по номоканону**. По удалении владыки Алексия в уединение (1388), избранного на вече в сан архиепископа, Иоанна посвятил не Киприан, а Пимен в Москве. Власть последнего была нетверда. Неудивительно, что, не желая потерять признания своего сана Новгородом, он не изъявлял притязаний своих предшественников. Оттого-то из двух митрополитов, московского и западнорусского, новгородцам выгодно было признавать московского. Но Киприан выиграл наконец свое дело против всех претендентов и в 1389 году сделался единым митрополитом. Тогда-то, не забывая, конечно, нерасположения, какое оказывали ему новгородцы, Киприан энергически заявил права своего сана над новгородскою церковью. В 1391 году он сам прибыл в Новгород и потребовал, чтобы Великий Новгород уничтожил свою грамоту 1384 года, называл ее противозаконною, домогался, чтоб новгородская церковь подчинялась митрополичьей власти и признавала ее верховный суд. ‘Нет, — отвечали ему новгородцы, — мы уже крест целовали как один человек, мы написали и попечатали грамоту — души свои запечатали!’ ‘Я с вас сниму крестное целование, — говорил им Киприан, — сам сорву у грамоты печати, я прощаю и благословляю вас, а вы мне дайте суд, как было издавна при прежних митрополитах’. Новгородцы стояли упорно за независимость своей местной церкви, и Киприан уехал с нелюбьем. Собственно на деле подсудности митрополиту не было уже давно и до 1384 года. Постановлением этого года хотели только освятить то, что существовало прежде как обычай. Следствием отказа новгородцев исполнить волю митрополита было то, что повод к возникшей после того войне великого князя с Новгородом был двойной: независимо от даней, которых уплаты требовал великий князь московский, война была объявлена и за права митрополита. Новгородцы, однако, уступили. В 1393 году они отправили Киприану свою целовальную грамоту и приняли от него благословение***. Они отказались от того, что делали самовольно вопреки уставам церкви, но думали было поправить дело и выиграть его путем законным: отправили к патриарху Антонию послов просить утверждения своей духовной независимости. Но патриарх Антоний, как и предшественники его, не захотел нарушать единства русской церкви, он объявил, что, по старине и по церковным правилам, Новгород должен состоять под властью общерусского первопрестольника****. В 1395 году вместе с митрополитом Киприаном приехал в Новгород послом от патриарха вифлеемский епископ и привез новгородцам назидательное поучение о покорности митрополиту. Замечательно, что новгородцы, в надежде склонить патриарха, угрожали ему чрез свое посольство принять западную веру, если он не освободит их церковь от власти митрополита. Неизвестно, в каком тоне дана была эта угроза, вероятно, только как опасение за самих себя, а не как решимость поступить в самом деле таким образом. Но эта угроза не только не расположила патриарха делать угодное Новгороду, а напротив, должна была побудить самого патриарха быть настойчивее, в противном случае, исполняя волю Новгорода ради угрозы себе, он показал бы свою слабость. В 1401 году Иоанн ездил к митрополиту советоваться о духовных делах, чего прежде не бывало: ни один владыка до того времени не ездил в Москву к митрополиту иначе как только для посвящения.
______________________
* Новг. л., I,91.
** Новг. л., IV, 92.
*** Новг. л., I, 96, Соф. Врем., I, 246.
**** Повинуйтеся митрополиту русскому. Новг. л., IV, 99.
______________________
Таким образом, не отстоявши своей политической самобытности от притязаний московского великого князя, Новгород не отстоял и церковной от московского митрополита: и в том и в другом случае действовало убеждение в необходимости сочетания своей отдельной местной самостоятельности с единством общего русского отечества. Это убеждение было слишком сильно для того, чтобы дать перевес местным интересам.
Однако в XV веке разделение митрополии на восточную и западную дало было новгородской церкви временную независимость. Избранный владыка Евфимий II около пяти лет прожил без посвящения, не хотел принимать посвящения в Москве и в 1434 году, когда в Москве нареченный Иоанн был еще не посвящен, принял посвящение от митрополита западного, Герасима, в Смоленске. Не поставленный от московского митрополита, Евфимий считал себя неподлежащим его власти и в свое двадцатилетнее правление пребывал в независимости, по крайней мере, не видно никаких отношений подчиненности к Москве.
Но признание унии с римскою церковью митрополитом Исидором в глазах русских было нарушением древней святыни, видели наклонность к папизму и в преемнике Исидора — Григории. Это не дозволяло новгородской церкви следовать по пути, проложенному Евфимием, и владыкам Новгорода казалось невозможным более принимать посвящения от западных митрополитов. Сам Евфимий пред смертью послал просить прощальной грамоты у московского митрополита. Преемник его Иона принял посвящение в Москве. Этот владыка в важных делах относился к митрополиту московскому, как это показывает псковское дело: когда псковитяне хотели было отпасть от управления и суда новгородского владыки, то тяжба их с владыкою была решена митрополитом.

II. Способ избрания владык. — Их права и значение

Избрание владык зависело от веча, на этом вече участвовали не одни духовные, но и все миряне. В XIII столетии на таком вече участвовал и князь*, но с конца этого столетия участие князя совершенно отстраняется. Вече по этому поводу собиралось во дворе Св. Софии в Детинце. Обыкновенно собравшись, начинали ‘гадать’, то есть рассуждать: кто достоин заступить место прежнего владыки. Всегда почти избирали трех кандидатов, жребий, как возглашение небесной воли, указывал, кто из трех должен получить архипастырский сан. В 1193 году при избрании архиепископа Мартирия положили на трапезу три жребия и послали слепца взять один из них**. При избрании Спиридона в 1229 году*** посылали брать жребий княжеского сына.
______________________
* Новг. л., I,21,25.
** Новг. л., I,21.
*** Новг. л., I,45.
______________________
Но были иногда случаи, когда прежде бывший владыка пред смертью или пред добровольным оставлением должности сам указывал себе преемников, из которых новгородцам оставалось только выбрать. Так, владыка Далмат указал на двух духовных лиц. Новгород при жизни его выбрал из них одного, и владыка благословил преемника себе своею рукою*. Тогда из уважения к Далмату народный выбор пал на то лицо, которое было ближе к нему, без жребия. Так точно и в 1308 году, после удаления владыки Феоктиста в уединение, был, по его указанию, признан Новгородом и благословлен его рукою его духовный отец Давид**. В 1330 году, после первого удаления Моисея, не упоминается о жребиях: новгородцы, оставленные без владыки, долго не могли решиться, и восемь месяцев епархия оставалась без владыки, наконец избран был Григорий Калека. После отшествия Моисея с архиепископского престола в 1359 году положили на престол три жребия и говорили: ‘Не хотим избрания от человека, а желаем принять извещение от Бога — кого Бог захочет и Св. София’. Точно так же поступили и после удаления Алексия при избрании Иоанна в 1388 году***. В то время, когда три жребия лежали на алтаре, иереи собором служили обедню, а новгородцы стояли вечем у Св. Софии, по окончании обедни протопоп выносил два жребия поодиночке один за другим к народу. Тот, чей жребий оставался на престоле после выноса двух первых, делался владыкою. Тот же порядок выноса двух жребиев соблюдался и при избрании Сампсона в 1415 году****, и Феодосия в 1421-м, и Евфимия в 1423-м и Евфимия второго в 1429 году*****.
______________________
* Новг.л.,I,63.
** Новг., л., I, 69.
*** Новг. л., I,94.
**** Новг. л., I,106.
***** Новг. л., I, 110.
______________________
При избрании владыки не соблюдалась строгость иерархического достоинства, необходимо было одно: чтоб избираемое лицо было духовного звания, на степень его в этом звании не смотрели. О некоторых владыках известно, чем были они до избрания. Один только Моисей был избран из архимандритов, другие, как, например, Климент, Феоктист, Иоанн III, Феодосий, Иона, Евфимий лисьегорский, — из игуменов, Давид, Феофил — из иеромонахов, Спиридон — из иеродиаконов, Антоний, Арсений, Алексий, Сампсон, Евфимий — первые из простых чернецов, а Иоанн II и Василий — из белого духовенства. Звание брата Иоаннова — Гавриила, неизвестно, но достойно замечания, что он продолжал называться этим именем и уже впоследствии принял монашество и переименован Григорием. Следовательно, он был из белых. Василий был светский священник, но по наречении владыкою принял монашество и из Григория переименован в Василия: тогда уже составилось понятие, что владыка должен быть монах. Избранные владыки были посвящаемы митрополитом последовательно в предшествовавшие чины до иеромонаха включительно, а если кандидат был иеромонах, то не нуждался в посвящении прежде в сан игумена или архимандрита, а прямо посвящался в сан владыки. Так, например, Сампсон в 1416 году поставлен был от митрополита на второй неделе поста в иеродиаконы, в третью субботу поста — в иеромонахи, а в средокрестопоклонную неделю, на другой день по рукоположении в священство — хиротонисан в архиепископа*. Владыка Алексий, простой чернец и не новгородец по происхождению (шестник), был сначала рукоположен от тверского епископа в иеродиакона и иеромонаха, а потом от митрополита во архиепископа**.
______________________
* Новг. л., I, 106.
** Новг. л., I, 87.
______________________
Большая часть владык, если они были из монахов, оставалась с теми же именами, какие они носили до своего поставления, но некоторые, принимая сан владыки, переменяли их, хотя уже и прежде были монахами и, следовательно, носили до того времени не мирское, а монашеское имя. Так, чернец Емельян после своего поставления принял имя Евфимия, чернец Сампсон переименован в Симеона. Это не было правилом, предоставлялось поступать так и иначе.
Для управления духовными делами в Новгороде избрание казалось важнее самого поставления, и потому-то новоизбранный, какое бы звание он ни носил, управлял церковью и судил со дня своего избрания, нося имя ‘нареченного’ владыки. Немедленно после избрания его возводили, что означало поручение ему духовного управления, он в тоже время занимал владычние палаты. Архимандриты, игумены и все духовенство находились под его властью, хотя бы он был и ниже их саном. Не было срока, в который нареченный владыка непременно должен быть посвящен. Некоторые пребывали в таком положении несколько месяцев, как, напр., Алексий и Иоанн — восемь, другие до года, как Феоктист, Моисей, иные — более года и по нескольку лет, напр., Аркадий, Митрофан, Далмат, Климент — более двух лет, а Евфимий второй правил церковью без посвящения около пяти лет. Арсений и Феодосии остались непосвященными. Промежуточное время между смертью или удалением одного владыки и избранием нового иногда обнимало несколько месяцев, напр., по смерти Григория до избрания Мартирия в 1193 году* — с 24 мая по 1 сентября, при избрании Василия (1330)**и Симеона (1415)*** — восемь месяцев, в других случаях около трех месяцев, а иногда тотчас избирали. Очевидно, что во время длинных вакансий должны были происходить запутанности и упущения в делах церковного управления, особенно когда управление и судопроизводство владыки в Новгороде касались разных ветвей общественного порядка. Почти у каждого владыки был свой любимый монастырь: или тот, из которого он был возведен в сан архиепископа, или тот, который им самим основан во время своего владычества. Как на характеристическую черту новгородских владык можно указать на то, что многие из них не умирали в своих должностях, но, чувствуя усталость от дел, удалялись добровольно в любимый монастырь. Таковы были Иоанн Попин (1130), Феоктист (1308), Моисей (1329-1359), Алексий (1388), Иоанн III (1414). Из них в этом отношении особенно замечательна судьба Моисея. Пробыв пять лет (1324 — 1329)**** в сане архиепископа, он удалился в Колмовский монастырь, им сооруженный, а чрез двадцать три года опять вызван к управлению церковью и, правивши ею семь лет, снова удалился в другой, им же основанный монастырь на Сковородке оканчивать в уединении старческие лета.
______________________
* Новг. л., I,21.
** Новг. л., I, 75.
*** Новг. л., I,106.
**** Новг. л., I, 73,75,85-86.
______________________
Владыки, избираемые в свой сан по воле народа, тем самым уже, как и князья, зависели от народной воли, но история новгородской церкви представляет только два примера изгнания владык. В 1211 году* был изгнан Митрофан. Он был поставлен с согласия веча, но прислан или рекомендован Всеволодом суздальским. Потому выбор его казался несвободен. Без сомнения, он держался суздальской партии и потому навлек на себя нерасположение князя Мстислава Удалого. Его низложили с владычества и сослали в Торопец, Мстиславов наследственный удел, а на место его избрали Добрыню Ядрейковича, под именем Антония. Это был приверженец народной партии, противной суздальскому влиянию, но когда Мстислав Удалой ушел в Южную Русь, то суздальская партия подняла голос в пользу Митрофана. Стало двое владык, новгородцы не знали, как разрешить путаницу, которую наделало вмешательство духовных дел в дела политические. Отдались на распоряжение митрополита. Митрополит, чтоб укротить вражду, утвердил Митрофана, как старейшего и прежде посвященного, Антонию же дал Перемышль, и Митрофан на челе своих сторонников ездил просить у Юрия суздальского сына князем Новгороду. По смерти Митрофана суздальская партия, не желая признавать Антония, избранного своими соперниками, избрала Арсения, монаха хутынского, но когда в 1225 году выбрали князем черниговского князя Михаила Всеволодовича из Ольговичей, Антоний за ним вслед явился в Новгород, где у него были и приверженцы, и свойственники, как у новгородского уроженца. На его стороне права было более, чем на стороне его противника, который еще оставался непосвященным. Но как только Мстислав удалился, а вместо него явился Ярослав, подручник суздальского великого князя в Новгороде (1226), Антоний должен был оставить владычество, он удалился в Хутынь (1228). Арсений снова вступил в управление. Вслед за тем Ярослав временно удалился из Новгорода, — тотчас его любимец, нареченный владыка Арсений, подвергся неблагорасположению противной партии. Осень была продолжительная, это считалось вредным для урожая. ‘Вот отчего так долго стоит тепло, — говорили новгородцы: — Арсений выпроводил владыку Антония на Хутынь, а сам уселся, давши мзду князю’. Бросились толпами на владычние палаты, выгнали Арсения, как злодея, пихая за ворота: он мог бы поплатиться и жизнью, если б не успел укрыться в стенах Св. Софии от народного волнения**. Другое изгнание постигло в 1423 году игумена Феодосия, избранного в звание архиепископа. Два года он правил церковью, а потом спровадили его в монастырь Клопский, откуда он был взят. Этот человек был иноземец (шестник), а новгородцы предпочитали, чтобы владыка был у них туземец***. В обоих этих случаях, с Арсением и Феодосием, изгнанные владыки были только нареченные, к посвященным народ имел более уважения, хотя по правам своим во власти они не различались. Владыки новгородские были верховными правителями церковного порядка и судьями в духовных делах, они имели еще важное значение не только в церковных, но и в мирских делах. Опираясь на греческий номоканон и еще более на уставы древних русских князей, содержавшие не только в сокращенном виде привилегии из номоканона, но и несколько новых, владыки имели свое управление, свою сферу суда. Нам остался, хотя в позднейших списках, такой устав собственно для Новгородской епархии: его приписывали князю Всеволоду Гавриилу (XII века)****. Под ведомством архиепископа были все люди церковные, принадлежавшие непосредственно, по своим занятиям и образу жизни, к церковному кругу: то были монахи и монахини, попы, их жены и дети, церковные служители — свещегасы, сторожа, люди, лишенные средств пропитания по телесным недостаткам и питавшиеся от христианского милосердия: слепые, немые, хромые, калеки всякого рода, к тому же кругу церковных людей причислялись задушники — отпущенные на волю рабы, монастырские работники и работницы с их семействами и, наконец, изгои. Во Всеволодовом уставе это слово объясняется тройственным значением — изгой может быть или попов сын, не умеющий грамоте, или задолжавший бесплатно купец, или холоп, выкупившийся из холопства, но кроме этого рода изгоев, по известию того же устава, к изгоям причислялся и князь, если оставался сиротою. Одним словом, все, что по своему положению требовало защиты, призрения, попечения, принадлежало ведомству владыки, к его надзору относились гостиницы и странноприимницы, которые в тот век содержались более с благочестивою целью. Наконец, управление и духовный суд владыки простирались на всю массу поселян — смердов, живших в софийских и монастырских имениях: тогда был повсеместный обычай, что умирающие думали избавиться от вечных мук отдачею села по душе в монастырь, сел таких было много, и управление владычнее имело большой объем. Все поселяне, добровольно водворявшиеся на землях монастырских и софийских, оставались под управлением владыки по всем делам, пока жили на землях церковного ведомства.
______________________
* Новг. л., I,31.
** Новг. л., I, 44.
*** Никон, л., I,81.
**** Мак. ‘Ист. Р. Цер’. Т. II, прим. 46.
______________________
Независимо от того, что непосредственно подлежало управлению и суду владыки, ему принадлежал суд вообще над всеми жителями Новгорода и Новгородской земли в некоторых гражданских и домашних делах. Случаи эти определяются уставом.
Когда муж заспорит с женою об имении — решение принадлежало церковному суду, владыка разбирал и решал случаи развода, к владыке должны были относиться родственники, получившие наследство и не умевшие разделить его, суду его подлежали преступления против семейного согласия: оскорбление родителей детьми, свекрови снохою, измена супружескому союзу, растление девиц, противоестественные пороки, убийство, похуление святыни, ограбление мертвых тел, чародеяние, волхвование, в разряд его входило зелейничество — искание и употребление трав (оно считалось тогда делом нечистым), наконец, языческие молитвы и обряды, наблюдаемые народом долго после принятия христианства вопреки усилиям христианских пастырей. Из этого видно, что суд владыки простирался вообще на всю семейную жизнь, так как владыка решал дела о наследстве, то понятно, что влиянию его непосредственно подчинялась важнейшая часть гражданских дел. Всякое народное верование и народная забава находили в нем судию и обвинителя. Наконец, к довершению важности и влиятельности владыки на мирские дела, ему отдавалось право надзора над торговлею, жизненною стихиею Великого Новгорода. Архиепископ имел право каждый год поверять торговые весы, пуды и скалвы, денежные весы (рублевые гривны), и когда оказывался обман, виновный судился как преступник против общества и подвергался потоку — казни всем Великим Новгородом, имущество его делилось на три части, и одна из этих частей шла в казну Св. Софии, другая следовала церкви Иоанна-на-Опоках, третья — Великому Новгороду.
Доходы, которые шли владыке, назывались казною Св. Софии. Это были доходы, получаемые с софийских имений, судебные пошлины и конфискации и, наконец, добровольные пожертвования. Сверх того, в древности от княжих судов отдавалась десятая часть судебных пошлин. Но эта десятина была еще в XII веке заменена особою суммою, которую положено собирать с определенных волостей Новгородской земли. Так показывает устав Святослава*. Неизвестно, как производился такой платеж в то время, когда уже великокняжеские наместники, жившие на Городище, собирали княжескую часть судных пошлин, и платился ли тогда этот замен древней десятины. Сверх всего этого, софийская казна получала плату за антиминсы, раздаваемые по церквам Новгородской епархии, пошлину за посвящение духовных лиц, называемую ‘благословенная куница’, и пошлину с браков, называемую ‘новоженный убрус’, которую собирали с мирян священники и препровождали чрез посредствующее начальство в софийскую казну. Наконец, владыка имел обычай ездить во Псков и, кажется, вообще по своей епархии, обозревал управление, творил суд в таких делах, которые почему-нибудь не решались местными духовными властями и требовали приговора главного начальника духовного суда. За это владыка брал сумму, которая называлась ‘подъезд’. Известно, что владыка в каждый приезд свой во Псков непременно брал свой подъезд со псковичей. Неизвестно, существовали ли какие-нибудь правила и сроки для поездки владыки в другие места по епархии или же это бывало по случаю и по произволу владыки. Правда, в 1331 году владыка Василий явился в Торжок, но это могло быть и не с целью непременно посетить Торжок по делам, владыка мог тогда заехать туда проездом из Волыни, куда он ездил посвящаться от митрополита. Под 1364 годом** встречается известие, что владыка ездил в Торжок: это было для посвящения церкви. Но в 1446 году владыка ездил за Волок просто для того, чтобы благословить Новгородскую отчину и свою архиепископию и своих детей***.
______________________
* Рус. достопамятности, т. I, стр. 82.
** Новг. л., I, 88.
*** Новг. л., IV, 125.
______________________
У владыки был свой штат — группа служилых людей, называемых софийскими боярами и детьми боярскими, и множество прислуги из людей софийских имений. Все они носили прозвание общее, как для больших, так и малых — ‘софьяне’. Бояре и дети боярские владели данными им в кормление софийскими волостями. Из них одни составляли собственный штат владык и некоторые носили названия, подобные тем, какие употребительны были при царствующих особах, напр.: ‘стольники’, ‘ключники’ — заведовавшие домашним хозяйством, ‘казначей’ — лицо важное, сохранявшее софийскую казну. Другие — ‘софийские дьяки’ — занимались делопроизводством. Третьи — ‘детские’ — были на посылках. Боярам и детям боярским поручались софийские имения в управление по волостям в разных сторонах Новгородской земли. Из них избирались владыкою ‘десятинники’, которые ездили беспрестанно по епархии и творили суд и управу вместо владыки. Сообразно этим должностям и вся епархия разделялась на десятины. В городах были соборные протопопы, имевшие начальство над духовенством. Иногда посылались такие протопопы по делам от архиепископа вместо мирских должностных лиц, особенно когда дело было такого рода, что требовало богослужения. В Новгороде было семь соборов. Во Пскове было четыре, в 1461 году основан был пятый.
Наконец, влияние владыки, независимо от суда, простиралось вообще на политические дела Великого Новгорода. Великий Новгород со всею землею состоял под покровительством Св. Софии, был, так сказать, в некотором смысле ее волостью, и новгородцы, вместо того чтоб выразиться ‘Умрем за отечество, за свою землю’, говорили: ‘Умрем за Св. Софию’. Успех на войне приписывался силе Св. Софии*, военные действия предпринимаемы были по благословению владыки**. Владыка был, так сказать, живым выражением этого отвлеченного понятия. Договоры и важные постановления заключались с благословения владыки и с его совета. В особенности владыка мог повертывать дела Великого Новгорода по своему желанию, если сам был человек с энергическим характером. Владыки исполняли нередко политические дела за целый Новгород: напр., ездили на челе посольства приглашать князей*** и по случаю разрыва условливались о мире с соседями. Так, в 1281 году по поводу ссоры Новгорода с князем Димитрием Александровичем, Новгород посылал к нему на переговоры с мольбою своего владыку как представителя Новгородской земли****. В 1333 году, владыка Василий отвозил великому князю Ивану Даниловичу выход и домогался отступления присваиваемых московским князем слобод*****. В 1386 году владыка Алексий заключил мир с великим князем московским Димитрием Ивановичем и отвозил ему 8000 р.****** В 1397 году по благословению владыки Иоанна III заключено перемирие со Псковом7* Тот же архиепископ устраивал примирение с великим князем: Великий Новгород уполномочил на это дело владыку от своего лица. На следующий год, когда великий князь Василий Димитриевич стоял упорно за присвоение себе Двинской области, новгородцы, решившись идти против него, испрашивали блогословения владыки. Пред последней катастрофой новгородский владыка Феофил вел сношения с великим князем от лица Великого Новгорода.
______________________
* Новг. л., I, 53.
** Новг. л., I,99.
*** Новг. л., I, 9, 38, 53, 55.
**** Новг. л., I, 64.
***** Новг. л., I, 77.
****** Новг. л., I,94.
7* Новг. л., I, 97.
______________________
Не только в отношении великих князей, но и в сношениях с чужеземцами голос владыки имел важность. В 1339 году, при заключении мира со шведами, вместе с новгородскими послами отправлен был посол и от владыки*.
______________________
* Новг. л., I, 79.
______________________
Владыки нередко были укротителями внутренних междоусобий и примиряли враждебные партии. Пример этого является в 1218 году*, когда владыка умирил вражду князя Всеволода с Твердиславом. В 1418 году** владыка Симеон остановил волнение простого народа против бояр.
______________________
* Новг. л., I, 38.
** Новг. л., 1,108
______________________
Не одни владыки, но и другие духовные сановники были призываемы на совет. Духовенству вообще поручали дела политические: напр. в 1134 году, игумен Исайя ходил послом в Киев*. В 1333 году на челе посольства ко князю Ивану отправлен был архимандрит**. Архимандрит юрьевский, один из всех монастырских настоятелей носивший титул архимандрита, был первым лицом после владыки, его помощником.
______________________
* Новг. л., I, 6.
** Новг. л., I, 76.
______________________
Нравственное влияние владык и вообще духовенства на общественные дела увеличивалось еще и оттого, что все дела совершались по его благословению и под присягами. Когда обстоятельства требовали изменения, тогда то, что прежде утверждено было присягою, только владыка мог разрешить и успокоить совесть*.
______________________
* А. И., I,49.
______________________

III. Споры новгородских владык со Псковом

Если в Новгороде достоинство владыки имело значение самого почетного и нередко как бы верховного лица всей земли, во Пскове видны постоянное стремление оторваться от власти новгородского владыки и беспрестанные столкновения как с личностями владык, так и с механизмом их управления. С XIV века является непрерывный ряд недоумений и неудовольствий между Псковом и владыками. В 1307 году происходило немирье у псковичей с Феогностом, неизвестно по какой причине. Во время распри с новгородцами за князя Александра Михайловича владыка Моисей держал сторону своего города и не давал псковичам благословения. Когда владыка Моисей удалился от дел, псковичи хотели воспользоваться временем: пока еще не было владыки, они выбрали себе особого кандидата в местные епископы, Арсения. В то время псковичи имели особого князя и склонялись признавать покровительство Гедимина. Тогда новый новгородский владыка отправился на Волынь к митрополиту Феогносту для посвящения. Явились и псковские послы с своим Арсением и просили митрополита посвятить его особо епископом в один Псков, но митрополит отказал. Открывается, что псковичи были недовольны тем, что владыка управлял во Пскове чрез своих подручников, а когда приезжал сам во Псков, то брал подъезд, и такие поборы казались псковичам обременительными. Не так владыка, как окружавшие его лица надоедали псковичам своими вымогательствами. С владыкою Василием псковичи были долго в очень дурных отношениях: неудача посвятить себе особого епископа раздражила обе стороны — и псковичей и новгородцев с владыкою. Василий по своем избрании посетил Псков в 1330 году*, но потом семь лет не приезжал владыка во Псков. Когда он прибыл в этот город в 1337-м и, по старым обычаям, потребовал суда, то псковичи отказали ему, и Василий проклял Псков**. Взаимное нерасположение продолжалось до 1352 года. Тогда сделался мор во Пскове, и псковичи отправили посольство звать Василия и просить его блогословения. Василий приехал и благословил Псков. Пребывая долгое время без владыки, Псковская земля в это время должна была неизбежно терпеть запутанность и остановки в течении церковных дел: в поставлении священников, в церковном управлении и судопроизводстве.
______________________
* Пск. л., I, 186.
** Новг. л., I,78.
______________________
Владыка был необходим для псковичей, и потому как ни упрямились псковичи, а всегда дело кончалось тем, что сдавались и просили благословения. Таким образом, Псков в церковном вопросе занимал такую же роль в отношении новгородских владык, как новгородские владыки в отношении митрополитов. Как новгородские владыки напрасно хлопотали у патриарха о независимости Новгородской архиепископии от митрополита, так псковичи напрасно хлопотали у митрополита об освобождении от новгородского владыки. Во время спора Новгорода с митрополитом Киприаном, в конце XIV века, псковичи склонялись к митрополиту, и когда в 1395 году вместе с патриаршим послом Киприан во второй раз посещал Новгород и оказывал неудовольствие на владыку Иоанна и на всех новгородцев, то обошелся ласково с послами от Пскова, которые привезли ему поминки, и благословил весь Псков. Тогда псковичи отправили своих священников ставиться не к новгородскому владыке, а к митрополиту, и митрополит исполнил их желание*. Как новгородцы должны были покориться митрополиту, так и псковичи — новгородскому владыке. Владыка продолжал управлять церковными делами Пскова, но назначал своих наместников и печатников из природных псковичей, а отнюдь не из новгородцев. При Евфимии в 1434 году произошла большая ссора у псковичей с владыкою. Духовенство псковское на самом деле присвоило себе право управляться независимо и делать свои постановления. Теперь владыка держал во Пскове своего наместника, новгородца, а не псковича, который начал придираться и находить незаконными разные письменные постановления, составленные во Пскове, и рядницы (договоры). Владыка прибыл во Псков и потребовал подъезда, но псковичи жаловались, что он приехал не в свое обычное время, и не хотели давать ни суда, ни подъезда. Псковичи жаловались на наместника, а владыка находил его правым и требовал подъезда с попов. Дело дошло до драки: псковичи побились с ‘софьянами’, и Евфимий уехал изо Пскова с гневом, не принявши даже поминка, который по обычаю подавался владыке от города во время его посещения. Впоследствии, когда Псков и Новгород сблизились, владыка Евфимий был во Пскове принят с честью (1449) и получил свой подъезд беспрекословно. В 1458 году он тоже был принят радушно.
______________________
* Акт. Ист., т. I,17.
______________________
При его преемнике, Ионе, Псков был чрезвычайно вооружен против своего владыки, и явились снова покушения отторгнуться от Новгородской епархии. В 1464 году Псков отправил к великому князю посольство просить, чтоб он велел митрополиту поставить во Псков особого владыку. ‘Это дело великое, — отвечал Иван, — мы будем мыслить о том с нашим отцом митрополитом, а отец наш пошлет созвать наших богомольцев, своих детей — архиепископов и епископов, и если то дело будет подобно, а ваши послы у нас честные люди будут, то мы и сделаем вам, как пригоже будет’. Однако в 1466 году псковичи помирились со своим владыкою и постановили, чтоб ему ездить по старине во Псков и брать свою пошлину, т.е. обычный побор. Владыка Иона прибыл во Псков, взял свой подъезд со священником, пробыл там с неделю и уехал честно. Но чрез три года неудовольствие опять возобновилось. Уже давно Псков был город с свободным управлением, но жалел о том, что остается без собственного епархиального начальства: духовенство там позволяло себе делать самовольные распоряжения, а мирская власть вмешивалась в церковные дела. Еще в 1395 году митрополит Киприан обличал псковичей, что миряне судят попов и казнят их в церковных вещах. Суд святителя был непостоянен — случались отступления от порядка, требующие немедленного распоряжения, тогда вече присваивало себе право суда, — например, некоторые духовные, овдовевши, женились в другой раз и оставались на священстве: нельзя было признавать таких священниками, дожидаясь приезда или решения владыки*. В таких и подобных случаях вече присваивало себе право отставлять их от должности. Митрополиты запрещали такое вмешательство. Духовенство, оставаясь без собственного владыки, с одной стороны, роптало на его наместников, на поборы и налоги, на недостаток правосудия, с другой — на мирян, на вече, которое нарушало неприкосновенность прав сословия. Когда в 1469 году случился неурожай и недостаток хлеба, псковское духовенство решилось устроить собственное самоуправление и, собравшись со всех пяти соборов Пскова на вече, объявило так: ‘Видите, сыны наши, что по нашим грехам Бог посылает нам с небеси, ожидая нашего обращения! Мы теперь промеж себя хотим, по правилам св. отец и апостол, поддержать крепость во всем служении священников и устроить свое управление — как нам, священникам, жить по номоканону, а вы, сыны, будьте нам поборниками. Правителя в нашей земле нет: нам трудно держать промеж себя крепость, вы же, дети, вступаетесь в церковные дела миром — не по правилам святых апостол и святых отец, и теперь мы, сыны, хотим и против вас поддержать духовную крепость’. Вече им дало такой ответ: ‘Вы про то ведаете, Божие священство, а мы вам поборники’. Тогда они составили грамоту о самоуправлении, выписавши правила из номоканона: как следует управляться в церковных делах, применяясь к церковному законоположению вообще. Грамота эта была положена в ларь в церкви. Выбрали двух правителей церковных из священников (одного из города, другого из Завеличья), как бы сообразно двум посадникам, управлявшим гражданскими делами. Но не было ни согласия, ни порядка. На одного из этих поставленных церковных правителей — священника Андрея Козу, поднялись клеветники, обвиняли его пред вечем. Андрей Коза убежал ко владыке в Новгород и, таким образом, изменил затеянному делу при самом его начале. Владыка Иона прибыл во Псков. Город должен был принять его с честью. Сначала Иона был ласков, служил обедни у Троицы, читал синодик на поминовение усопших, а потом стал призывать к себе священников, составлявших грамоту, спрашивал также и посадников, ‘Кто смел, — говорил он, — учинить это без моего ведома? Я сам хочу судить здесь, а вы что выдумали? Раздерите эту грамоту’. ‘Ты сам, — отвечали ему псковичи, — отче-владыко, ведаешь, что тебе здесь нельзя часто быть, а случаются дела, что тебе нельзя управить скоро, в последнее время от того делалось большое смущение церквам божиим и церковным делам, и священникам, так что и сказать тебе нельзя всего, — те, которые творили бесстудства, сами то ведают, потому-то мы выписали из номоканона грамоту и положили в ларь по вашему же примеру, как ты, господин, и прежняя братия твоя, когда были в дому Св. Троицы, судили, повелевали и благословляли священников всех пяти соборов, с вашим наместником править всякие священнические дела по номоканону’. ‘Я, — сказал владыка, — должен буду спросить об этом митрополита Филиппа всея Русии и тогда вам дам ответ, как он повелит управить то дело. И сам я слышу от вас, дети, что это христианству сильно и развратно и Божиим церквам мятежно, а иноверным радостно, и, видя христиан, живущих в такой слабости, будут они чинить нам укоры за наше небрежение’. Псковское духовенство, в ожидании митрополичьего решения, мирно рассталось со своим владыкою. Иона благословил Псков, и священники отдали ему требуемый подъезд без отговорок.
______________________
* Акт. Ист., т. I,18.
______________________
В феврале 1469 года выехал владыка, а в октябре прислал во Псков грамоту от митрополита. Из нее видно было, что Иона жаловался на псковичей, как на непокорную свою паству. Вместе с грамотою первопрестольника Русской церкви пришло повеление и от великого князя. ‘Дети мои, священники и миряне-псковичи, — писал митрополит, — положите управление священническое на своего богомольца архиепископа, ваш государь, великий князь это вам повествует, и Филипп, митрополит всея Русии, вас, сыновей своих, весь Псков благословляет. Искони дело то предано управлять святителю, и вам архиепископ шлет вместе с нашим человеком и своего, по имени Автонома, приказывает ему сказать вам тако: благословляю вас — священство и весь Псков, своих сыновей! Если святительские дела положите вы на мне, то сами увидите, как я поддержу, лучше вас, крепость церковного управления и священников’. Псков принял благословение митрополита вместе с благословением своего владыки, принял и слово своего господина великого князя. Собралось вече, на нем были все священнослужители, они отложили все церковное и священническое управление по номоканону, 5 января вынули из ларя положенную грамоту, составленную самовольно на основании номоканова, и разодрали ее. Один год и два с половиною месяца лежала она в ларе. И должны были псковичи отказаться от попыток управлять самобытно своею местного церковью, так как за семьдесят пять лет перед тем Новгород должен был отказаться от таких же попыток утвердить самобытность Новгородской епархии и независимость ее от первенства митрополита всероссийского. После торжества своего новгородский владыка Иона так круто повернул свое управление над Псковом, что возбудил ропот, который отразился в тоне Псковской летописи. Летопись упрекает его, что он, вопреки правилам номоканона, призывал к себе изо Пскова вдовых священников и диаконов и, даром что прежде сам вооружался против священнодействия вдовцов, теперь стал давать им позволение священнодействовать, а за то брал у них по рублю от печати (которою укреплялась дозволительная грамота). Вероятно, здесь лично был виноват не сам владыка, а его должностные лица — дьяки, потому что владыка был дряхл и уже приближался ко гробу. Тем не менее это обстоятельство послужило поводом, что личность Ионы совершенно иначе отпечатлелась в воспоминаниях новгородцев, чем у псковичей: у новгородцев он был святой муж, у псковичей — сребролюбец и мздоимец. После падения независимости Новгорода, у псковичей встречаются прежние черты посягательства мирского веча на неприкосновенность духовенства. Так, в 1495 — 1496 гг. получено требование от великого князя, чтобы Псков помогал ему в войне с немцами. Псковское вече, приговорив с десяти сох по одному конному человеку в рать, требовало того же с земель, находившихся во владении духовных особ, когда духовные стали сопротивляться, указывая, что по номоканону с церковной земли не следует ‘рубить’, тогда степенные посадники, Яков Афанасьевич Брюхатый да Василий Опимахович, держали некоторых попов и дьяконов в одних рубахах на вече и даже грозили бесчествовать их кнутом, который тогда уже и во Пскове входил в употребление*.
______________________
* Пск. л., I, 269.
______________________

IV. Замечательные личности из новгородских владык

Некоторые из личностей владык выказываются более других характерными чертами, они унесли с собою в потомство память об особенном уважении к ним народа. Таковы были из древних епископов известный своим поучением Лука, Никита и Нифонт. Никита был вначале инок печерский. Откуда он был родом — неизвестно. В Печерском монастыре он выдержал искушение от бесов, одно из самых характеристических. Сделавшись новгородским владыкою, кроме благочестивого и строгого жития, Никита прославился двумя чудесами. Было знойное лето, дождя ни капли не было. Земля была суха, как камень, былинки не вырастало. Собрались новгородцы к владыке и стали просить его, чтоб он помолился. Никита изрек им учительные словеса о исправлении жития, а потом воздвиг руки горе, — и вдруг дождь полился на землю. В другой раз было такое чудо. Сделался пожар. Сбежались люди гасить, но поднялся сильный ветер. Пламя разливалось во все стороны. Люди были в смятении, сами не зная куда деваться от угрожающего огня. Слышался плач и рыдание. Сказали об этом Никите. Никита помолился, и пламя внезапно угасло, и люди остались без вреда и прославили Бога. Никита ознаменовал себя и духовною бранью против врагов церкви, которые в тот век должны были быть не кто другие, как сторонники язычества, еще не искорененного на Севере*.
______________________
* Рум. Муз. Сборн. No 184.
______________________
Владыка Нифонт отличался своим энергическим характером, показанным тогда, когда, при избрании в сан русского митрополита Клима Смолятича без патриаршего посвящения, защищал власть константинопольского иерарха надо всею Русскою церковью против возникшего стремления утвердить независимость Русской церкви самобытно и отдельно.
Память Иоанна тесно соединилась с эпохою славы Новгорода, с чудом Знамения Пресвятые Богородицы и защитою свободы от покушения рождающегося самовластия в Восточной Руси. Как памятник его духовных подвигов переходила в Новегороде из рода в род легенда о борьбе его с искусителем. Подражая древним аскетам, Иоанн изнурял себя молитвою и постом, запирался в узкую впадину или чуланчик, где едва мог поворотиться, и там предавался богомыслию, презирая неудобства и томления, которые претерпевала его плоть. Бес, который, как известно, всегда старается развлечь и отвлечь от молитвы благочестивых тружеников, делал ему разные споны (помехи). Был у владыки круглый медный сосуд, с двумя носками, висевший на цепи в маленькой впадине с внешнею щелью для стока воды. Этот сосуд служил для владыки умывальником. Впадина затворялась дверцами от холода, проникавшего в щель. Все это и теперь показывается в Новгороде. Однажды, когда святой муж ночью стоял на молитве, бес вошел в сосуд и начал плескаться водою, чтобы перервать молитву старца праведного. Иоанн уразумел бесовские козни, подошел ко впадине и осенил крестным знамением сосуд, бесу некуда было выскочить, он пробил дыру в сосуде, но крестное знамение крепче меди — все-таки не выскочил бес и стал проситься: тяжело было отверженному духу под крестным знамением. Иоанн потребовал, чтоб он превратился в коня и свозил его в Иерусалим так скоро, чтобы в одну и ту же ночь можно было воротиться в Новгород. Велика была сила крестного знамения у праведника. Бес повиновался. Он явился в образе черного коня пред келиею Иоанна. Владыка сел на него и помчался быстрее ветра по воздушному пространству. Он прибыл в Иерусалим к церкви Воскресения. Церковные двери сами собою отворились, лампады сами собою зажглись во храме, святой поклонился фобу Христову и прочей святыне и опять сел на своего волшебного коня, и на рассвете конь принес его в Новгород. Святой отпустил беса. ‘Смотри же, отче, — сказал бес, — никому об этом не рассказывай! А то я тебе великую пакость сочиню!’ Верно, бесовское самолюбие не могло выносить, как над ним, духом гордыни, будут смеяться и радоваться тому, что он попался впросак. Однажды владыка был с честными игуменами и священниками на беседе и сказал: ‘Я знал единого человека в Великом Новеграде, который в одну ночь был во Иерусалиме, поклонился гробу Христову и воротился назад’. Хотя он и не сказал, что это был он сам, и ничего не упомянул о бесе, но лукавый и к этому придрался и стал творить великие пакости Иоанну. Стало новгородцам представляться, будто из кельи честного архиепископа выбегает блудница, а некоторым, когда приходили они в келью владыки, воображалось то девичье монисто, то башмаки и женские одежды. Все это бес им в мечте показывал. Когда многие видели подобное и во всем Новгороде стали думать дурно о поведении владыки, новгородское вече решилось наконец прогнать его. ‘Как можно, — вопили новгородцы, — на апостольском престоле терпеть блудника! Изгоним его!’ Толпа с таким намерением бросилась ко владычному дому, а бес в это самое время в образе девицы выбежал из дома. Народ бросился в погоню, но не догнал, однако все видели девицу, и этого казалось достаточно. Вытащили святого мужа из кельи. Напрасно он в недоумении вопил: ‘Что это значит, дети мои?’ Новгородцы поругались над владыкою и потом произнесли над ним такой приговор: ‘Посадим его на плот и пустим по Волхову, пусть выплывет из города нашего вниз по реке, куда волна занесет его’. И вот владыку привели на большой (Великий) Волховский мост, подогнали к мосту плот и спустили его на плот. Бес был очень доволен. Владыка, ставши на плоту, поднял очи кверху и произнес: ‘Господи, не поставь новгородцам этого в грех: они сами не ведят, что творят!’ Вдруг плот понесло против течения вверх по Волхову. Как только увидали новгородцы такое чудо, тотчас и догадались, что Иоанн невинен, что все виденное ими есть одно бесовское мечтание. Толпа пошла к Св. Софии и поручила всему Освященному собору идти со крестами и образами по берегу Волхова за владыкою и просить его возвратиться на свой святительский престол. Духовенство немедленно пошло с крестами и образами, несли икону Пресвятой Богородицы. Весь Новгород — старые и малые — выбежал на берег с обеих сторон. Новгородцы кричали: ‘Возвратись, честный отче, великий святителю, Иване! Возвратись на престол свой, не оставь сиротами чад своих, не поминай нашего согрешения пред тобою!’ Плот, на котором стоял владыка, плыл по воде тихо и торжественно в уровень с крестным ходом. Напротив выходил другой крестный ход из Юрьева монастыря, где увидали грядущего к ним владыку и спешили с честью встречать его. Какой-то юродивый известил о том архимандрита, прибежал к нему и сказал: ‘Скорей ступай встречать, святитель Божий Иоанн, архиепископ Великого Новагорода и Пскова, к нам плывет’. Плот остановился не доходя до Юрьева у левого берега. Духовенство и все новгородцы стали просить усерднее, слезами омывали ноги его, брали в руки концы одежды его и творили ими на себе крестное знамение. Святой был незлобив душою, простил всех и благословил всех. После того владыка отправился в Юрьев монастырь со всем духовенством, и весь народ последовал за ним. Там совершил он молебствие и воротился в Новгород с великою честью и славою. Тогда он рассказал перед всем новгородским народом от начала до конца свою дивную историю с бесом и кончил рассказ таким мудрым нравоучением: ‘Чада! Творите всякое дело с испытанием, да не будете прельщены диаволом, чтобы не судить добродетели по зависти злобы. Тогда и сами будете повинны суду Божию, а впасть в руки Бога живого страшно’. Все новгородцы приговорили на том месте, где владыка на плоту пристал к берегу, поставить каменный крест на память грядущим поколениям. Радость была всеобщая, а бесу скорбь и безмерное посрамление.
В XIV веке владыка Моисей приобрел уважение современников строгою жизнью, благочестием, смирением и деятельностью. Родом он был новгородец. Получив в детстве книжное воспитание, которое располагало созерцательные натуры к монашеству — тогдашнему идеалу совершенства, он ушел из Новгорода в Тверскую землю и постригся в Отроче-монастыре в Твери. Его родители и родные, узнавши, где он, убедили его перейти по крайней мере хоть на родину. Моисей поселился в Богородицком монастыре на Коломце, а потом перешел в Колмово, где уже спасался его родной дядя, Макарий. Здесь Моисей положил начало Колмовской обители. Отсюда за постнические добродетели взяли его архимандритом в Юрьев монастырь. Будучи архимандритом, Моисей был нелюбоначален и склонялся к уединению и молитве. По смерти архиепископа Давида его избрали владыкою. Его посвящал святой митрополит Петр. По известию жизнеописателя Моисеева, во время своего владычества он нанимал книжных писцов переписывать священные книги и распространял по церквам, созидал монастыри и церкви, наделял их иконами и утварью и в то же время был помощник и заступник нуждающимся, не боялся говорить правду сильным и богатым и всех учил пребывать в мире и единении. В 1329 году Моисей отдался своей склонности к созерцательной жизни, оставил престол Св. Софии и удалился в Колмовский монастырь. Место его заступил Василий Калека из белых священников, принявший монашество уже после своего избрания в сан владыки, человек деятельный, известный тем, что построил каменный город около Детинца. Чрез двадцать три года после смерти Василия Моисей снова призван был на престол Св. Софии. Маститый старец с энергиею защищал свободу новгородской церкви от притязаний московского митрополита. Ему не суждено было и он сам не хотел окончить жизнь в звании владыки. В 1359 году он снова удалился в монастырь Михаила Архангела на Сковородке и умер в 1362 году. По смерти признали его святым. Оба раза, когда он покидал управление, новгородцы убедительно просили его остаться и так дорожили им, что в первый раз после его удаления восемь месяцев не решались выбирать другого архиепископа.
В конце XIV и в начале XV века выдается резко личность Иоанна III. Он был пастырь энергический, имел влияние на политические дела, защищал независимость новгородской церкви и Великого Новгорода и претерпел за то временное заточение в Москве. Великий князь злобился на него за благословение, дарованное новгородцам на войну против него.
В XV веке светлеются, одна за другою, личности Евфимия II и Ионы. Эти личности замечательны для нас и потому, что о них сохранились довольно подробные жизнеописания, составленные современником Пахомием Сербом, представляющие много интересных подробностей о тогдашней жизни вообще.
Евфимий был сын новгородского служителя у церкви Св. Феодора — по имени Михея и жены его Анны. Рождение Евфимия описано в его жизнеописании наподобие многих древних рассказов, где представляется, что богоугодившие мужи рождаются от престарелых родителей и посылаются им, по силе их молений, от Бога как милость. Михей и Анна дожили до старости и грустили, что у них нет детей, они беспрестанно ходили просить о чадородии Пресвятую Богородицу к одному из образов ее в своей церкви. По таким молитвам, Анна родила сына, окрещенного под именем Ивана. Родители принесли младенца в ту церковь, где до его рождения долго молились о его существовании. Положили его пред образом, отдавали его в дар Пресвятой Богородице и так говорили: ‘Вот тебе, царица Владычица, то, что ты нам даровала, приносим тебе, как прежде мы изрекали устами нашими печаль свою пред тобою, так теперь приносим тебе и радость нашу! Соблюди его’. Черта эта, вероятно, указывает на существовавший у благочестивых людей обычай отдавать детей Богу в самом их младенчестве. Бывало же, что родители продавали детей в рабство, после того они уже теряли над ними свои родительские права. Подобное было и здесь: ребенок, положенный таким образом перед иконою, не принадлежал более своим родителям, а делался собственностью того, кому власть родительская передавала свое естественное право над ним. Собственно родители, отдавши дитя свое Богу подобным образом, не должны были уже и брать его назад, и потому жизнеописатель Евфимия счел нужным пояснить, что младенец не мог существовать без матери, и, следовательно, только необходимость заставила родителей взять к себе то, что уже было им более не свое. Когда ребенок подрос, родители отдали его в научение. Чтение божественных и церковных книг было его исключительное духовное воспитание, так что он не читал ничего, кроме книг духовного содержания, и ни в чем более не упражнялся, кроме такого чтения и вообще занятий, ведущих к богомыслию (обыче же во инех не упражнятися, разве еже в божественная ведущих). Настроенный таким чтением, молодой Иван в пятнадцать лет возраста пожелал удалиться в монастырь. Это было естественно, когда он с нежного возраста должен был сродниться тою мыслью, что родители тотчас после рождения уступили его Богу, и он не мог избрать никакого другого жизненного пути, кроме монашеского, считавшегося наиболее богоугодным. Жизнеописатель, для придачи своему святому большей степени небесного влияния на его жизнь, говорит, будто он не знал о призвании, приготовленном для него родителями во младенчестве.
Перед тем незадолго как-то иноки Евфросин, Игнатий и Галактион, по частому обычаю того времени, вышли из монастыря, где были, и основали пустыню или киновию в Вяжищах посреди лесов и болот. Высшая сила руководила ими. Когда они пошли искать удобного места для пустынножительства, то дали себе зарок, что будут странствовать, пока им не будет указано свыше, где им оставаться. И вот, проходя по лесу, ощутили они приятный запах, то было им знамение, что в этом самом месте Богу угодно указать им приют, тут скитальцы построили себе келью и часовню. К ним пришел священник по имени Пимен. Так как после этого было кому у них совершать богослужение, то деревянная часовня перестроена была в церковь и посвящена во имя святителя Николая. Обыкновенно вновь заводимые уединенные пустыни никак не укрывались от взоров человеческих, как того хотели основатели. Напротив, туда-то народ и приливал под впечатлением тогдашней набожности, любившей новые пустыни. Это было тем естественнее, что место, где они поселились, находилось в двенадцати верстах от Новгорода. Этим четырем подвижникам жизнеописатель Евфимия приписывает основание Вяжищенской обители, но из межевой границы Юрьевского монастыря 1321 года* существование Вяжищенского монастыря видно еще в XIV веке, и следовательно, если эти иноки действительно были основателями обители в Вяжищах, то разве обители некогда уже существовавшей, но разоренной или оставленной в запустении. Кругом были малые поселения и имения новгородских бояр. Один из таких бояр, живший в своем селе, стал посылать братии пищу, потом случился у него на теле веред, он помолился Николаю чудотворцу — веред прошел. Боярин пришел в Вяжищенскую киновию, — а церковь в ней посвящена св. Николаю. Боярин заключил, что он исцелением своим обязан чудодейственному покровительству святого над этим храмом, и записал в монастырь свои села, прилегавшие к месту, где стояла обитель. Когда монастырь таким образом получил обеспечение, стали приходить в него подвижники. Братия множилась. Туда-то пришел и молодой Иван (Евфимий). Пимен, бывший в монастыре уже игуменом, постриг его. Евфимий, живучи там, скоро приобрел известность по своему уму и познаниям. В том веке умственное дарование под монашескою рясою легче всего привлекало к себе уважение, потому что все интересовались тем, что происходило в монашеском кругу необыкновенного. Достигла весть о Евфимии до владыки Симеона. Симеон потребовал его к себе, полюбил молодого человека и сделал его своим казначеем — звание очень важное. До того времени, — говорит жизнеописатель, — звание это давалось мирянам, а над Евфимием был первый пример, когда оно дано монаху. После смерти Симеона возведен был на архиепископство Евфимий Первый. Инок Евфимий, видно, не сошелся с новым владыкою: он оставил должность и удалился в Хутынский монастырь, но чрез несколько времени старцы монастыря на Лисьей Горке пригласили его к себе в настоятели. Такие примеры призвания на игуменство из чужого монастыря были исключением из обычая, по которому игумен монастыря выбирался братиею из среды себя. Вероятно, Евфимий был приглашен или потому, что личность его стала везде известною, или же оттого, что, быть может, монастырь на Лисьей Горке зависел от Хутынского. Приобревши уважение между новгородцами, как умный и ученый, по тогдашним понятиям, духовный, по кончине Евфимия I игумен лисьегорский поставлен был в число трех кандидатов на достоинство преемника умершему. По обыкновенному порядку, стали выносить из Св. Софии запечатанные жребии, Евфимиев остался на престоле. Толпа народа с духовенством отправилась на Лисью Горку и с торжеством привезла его во владычние палаты. Евфимий отрицался, говорил, что недостоин такого высокого сана. Это нравилось народу, считалось добродетелью, очевидно, каждый владыка должен был говорить таким тоном.
______________________
* Вестн. Геогр. Общ., 1852 г., V, см. стр. 19-22.
______________________
Евфимий II был единственный владыка, избегнувший посвящения от московского митрополита, с тех пор как московские митрополиты стали русскими первопрестольниками. Евфимий, как уже было сказано, посвящался в Смоленске от Герасима, киевского митрополита. Во все время своего управления этот архиепископ показывал ум в делах и располагал народ к себе приветливостью и щедростью. В делах политических ничто без него не делалось. Но ничем так не отличался Евфимий, как построением множества церквей в городе. Жизнеописатель, восхищаясь этим, говорит: ‘Если ты хочешь видеть нечто малое от великих, прииди к великой Софии Премудрости Божией и возведи окрест очи твои, и узришь пресветлые храмы святых, как звезды или как горы, им созданные, не голосом, но вещью вопиют они о Евфимии, один храм показывает красоту своей утвари и вещает: это достояние архиепископ Евфимий даровал мне! Другой показывает благолепие своего построения и говорит: вот как он меня украсил! Третий же говорит: а меня от основания воздвиг! Св. Иоанн Златоуст вещает в горнем месте: он мне храм создал на земли, а я умолю Творца даровать ему храмину на небеси! А великий храм Софии Премудрости Божия стоит посреди храмов новгородских, как град царя великого, он обветшал от времени многовечный, а владыка Евфимий обновил его в прежнее благолепие и украсил многою добротою и иконами. Сей храм красотою своего создания как бы перстом указывает на него и говорит: се красота, мол, и похвала церкви — Евфимий великий’. И, похваляясь Богу о нем, вещает о себе и о церквах Великого Новгорода к Богу: ‘Се аз и дети, яже ми дал еси!’ Кроме церквей Евфимий состроил владычние каменные палаты вместо деревянных и при них разные каменные службы, поварни, хлебные сушильни, кельи для монахов и рукодельников, а в своем саду построил высокую башню с часами, возбуждавшими удивление. Во всех этих постройках действовал его казначей Феодор, большой художник. Вспомнил он и свою Вяжищенскую пустынь, где протекла его юность, там построил он каменную церковь и приказал расписать. Новгородцы, зная, что их любимый владыка особенно расположен к этой обители, содействовали своими приношениями ее благолепию. Уже к старости в Вяжищенском монастыре владыка построил каменную трапезу, расписал ее и учредил по случаю ее освящения пресветлый и многорадостный праздник, и никогда не видали его таким веселым, как в этот день.
В числе заслуг его жизнеописатель ставит ему то, что он громил своим пастырским словом гордость богатых и сильных, обличал их неправду, останавливал их несправедливые действия, надзирал за святостью браков, преследовал незаконные совокупления и ни для каких просьб не изменял своих решений. Составилось о нем такое верование, что если кто его не послушает, а он возложит суд на Бога, то Бог исполнит волю святителя — непокорный понесет наказание.
Через год после освящения трапезы в Вяжищах Евфимий стал ослабевать. Было последнее воскресенье перед Великим постом. В вечерни собрался народ: приходили по обычаю прощаться с владыкою у Св. Софии. Попрощавшись с ним, миряне в его присутствии целовались друг с другом: так наблюдалось тогда в Новегороде. Последний раз прочитал им владыка обычное постовое поучение о том, чтобы они во святые дни четыредесятницы соблюдали чистоту и удалялись пьянства — от него же все зло начинается. Покончив такое поучение, благословил владыка паству и поехал на Лисью Горку, народ толпами провожал его. На Лисьей Горке Евфимий в тот же вечер учредил братии трапезу, просил у всех прощения, а потом удалился в келью: там он после того пробыл безвыходно неделю в посте и бдении. От таких усиленных трудов старик, уже слабый здоровьем, впал в недуг и скончался 11 марта в 9 часов ночи, правивши паствою своею 29 лет и четыре месяца. Он отошел от мира в совершенной памяти, торжественно простился со всеми и всему Великому Новгороду даровал свое предсмертное благословение. Уже тогда началась распутица, разлилась вода. Тело его привезли в Св. Софию на лодке, а после отпетия отвезли, по его завещанию, в Вяжищенский монастырь. К большему уважению его памяти послужило то, что когда стали обмывать его тело, то нашли на нем железные вериги. Они были положены на его гробе.
Незадолго до смерти Евфимий отправил священника Евмена к митрополиту просить от него прощальной грамоты. Может быть, тут действовало желание вполне примириться для своих преемников с митрополитом московским, от которого он не получил посвящения и от которого, как кажется, во все время своего архиепископства он почитал себя независимым. Евмен привез желаемую грамоту уже шестнадцать дней спустя после его погребения. А между тем прощальные грамоты давались в руки умершим при положении в гроб. Решились вскрыть гроб владыки. Тело оказалось нетленным, когда подняли крышку. Руки находились в благословляющем положении. ‘Еще хранит Господь Великий Новгород!’ — сказали тогда новгородцы. Прочитавши над мертвым прощальную грамоту, положили ее в руку усопшему, опять закрыли гроб и опустили снова в землю. С тех пор над этим гробом творились чудеса, а железные вериги, висевшие над гробом, исцеляли от лихорадки тех, которые к ним прикасались и возлагали их на себя.
Преемник Евфимия, Иона, был родом из Новгорода. Биограф его, подобно большей части из своей собратии, старается указать, что в детстве своем Иона был предызбран к своему поприщу. Еще дитятею он осиротел: какая-то вдовица взяла его на воспитание, обходилась с ним, как мать родная, и отдала дьякону для научения священным книгам. Иона был сирота, терпел бедность, был слабого сложения и часто хворал. Мальчик всегда кроткий и грустный, он не резвился со школьными товарищами: после ученья ребятишки выходили тотчас играть на улице, а он стоял себе вдали от них.
Однажды вечером, когда дети играли на улице, а сирота стоял вдали и не принимал участия в играх сверстников, проходил по улице юродивый Михаил Клопский. Он творил свое первое шествие по Новугороду. Ребятишки, как только завидели, что идет по улице какой-то чудак, стали над ним дурачиться, кидали ему сор в лицо и катали камешки под ноги. Михаил, не обращая внимания на шалунов, побежал к углу улицы, где стоял сирота. ‘Дневной свет, — говорит жизнеописатель, — уже оскудевал, а внутренние очеса Михаиловы были пресветлы’. Подошедши к сироте, юродивый взял его за волосы, поднял выше себя и закричал: ‘Иване! учи книги прилежно! Будешь архиепископом в Великом Новегороде!’ Потом он обнял его и ушел.
Грустная сиротская судьба, меланхолическое настроение нрава, наконец, быть может, и пророчество юродивого — все это расположило юношу сделаться иноком. Он поступил в Отенский монастырь, верстах в сорока пяти от Новгорода, неизвестно когда и как. Там он был со временем избран в игумены, а после смерти Евфимия наречен владыкою Великого Новагорода и Пскова. Много лет прошло: Михаила юродивого не было уже на свете, мальчик-сирота стал старик, а пророчество юродивого сбылось.
Как предшественник его Евфимий заботился о Вяжищенской обители, откуда был возведен в архиепископский сан, так Иона любил и украшал Отенскую обитель, построил в ней церковь, расписал ее, снабдил сосудами и книгами, купил ей рыбные ловли и села. Он приказал себе заранее приготовить гроб в созданной церкви трех святителей. Жизнеописатель заметил, что он тратил на это не церковное имущество, необходимое для содержания священников и нищей братии, а свое особное. При нем-то и по его побуждению стали сочинять жития и службы разным русским святым. Так, захожий серб Пахомий написал жития Св. Ольги, Варлаама, архиепископа Моисея, митрополита Алексия, преподобного Саввы Вишерского и архиепископа Евфимия.
Чрезвычайно замечателен рассказ о поездке Ионы в Москву. Князья Василий и Иван и митрополит потребовали к себе архипастыря. Уже стар и дряхл был Иона, тяжко было ему поднять долготу путную, но жалость над людьми своими побудила его все преодолеть (видяше бо ков на люди своя, зависти ради). За три версты от Москвы его встречали высланные великим князем бояре, а митрополитом — архимандриты и игумены. В Кремле ему устроено было несколько почетных встреч, одна за другою — перед великокняжеским двором и потом внутри двора, на ступенях великокняжеских хором встречали его княжеские сыновья, а в преддверии сам великий князь ввел его в дом свой. За архиепископом несли дары великому князю от Великого Новагорода, митрополиту также привезены были дары. Несмотря на такие почести, архиепископ скоро увидел, что великий князь не расположен к Великому Новгороду. Его самого как будто задерживали в Москве московские бояре, приходя к нему, жаловались, что Великий Новгород держит великокняжеское имя не по лепоте, и намекали, что великий князь хочет воздвигнуть руку свою на строптивый город. Однажды были все вместе — и великий князь, и сын его, и митрополит Иона, и наш архиепископ. ‘Я презираем от Новгорода, — сказал великий князь: — а мне Бог даровал власть великого княжения над всеми князьями русскими, — хочу поднять руки на Великий Новгород’. Иона стал защищать новгородцев, но князь приходил от того в пущую досаду и говорил с сердцем. Тогда владыка, обратясь к митрополиту, сказал: ‘Если ты не отведешь зависти от моего града, не преложишь вражды на любовь, презришь моление наше о граде нашем, если великий князь занесет руку на кротких людей, ничем его не обидевших, то знай — зависть и разделение узрятся в чадах его!’ Обратясь к великому князю, Иона сказал: ‘Ныне услыши молитву мою и избери благое, ты, князь, благочестив, силен, над князьями меньшими поставлен, ты можешь добро творить, не воздвигай же неправды на праведных, не доверяй клевете нечестивых языков, взирай тихими очами на повинующихся тебе и не покушайся порабощать свободных! Тебе самому приближаются дни! Сыну твоему Ивану придется держать хоругви русские, да не нарушит он свободы Великого Новгорода, а я со всеми своими буду молить за него всесильного Бога, я испрошу ему свободу от ордынских царей за свободу града моего. Я буду молить Господа, да возвысит десницу сына твоего над всеми, и покорит ему всех супостатов его, да прославится он властью паче своих прародителей, да укрепится княжение его в руках его, и да прострется сила его над многими и примет он под власть свою великие страны, пусть только живет благочестно и смотрит тихими очами на подвластных’. Великому князю очень понравилось обещание свободы сыну своему от ордынских царей. Иона говорил так, что великий князь верил его словам или по крайней мере боялся не поверить речам старика святой жизни. И великий князь обещал архиепископу хранить свободу Великого Новгорода, отложил гнев и даровал мир, утвердил свое слово пред митрополитом и просил святителя помнить свое обещание. А Иона повторил свое обещание: за хранение свободы Великого Новагорода выпросить ему у Бога обещанную сыну его свободу от ордынских царей и начальство над русскими хоругвями. Старец заплакал. Князь и митрополит удивились этому внезапному плачу. ‘Кто в силах озлобить людей моих толикое множество? Кто может смирить величество града моего? — сказал владыка. — Усобицы смятут их, разделение между ними низложит их, лесть неправды расточит их и неправда зависти развеет их! Но по крайней мере я не увижу этого, во дни мои даст Бог мир и тишину, и благословение моим людям!’ Он выпросил у князя судебную свободу своему монастырю от всякого насилия. Так Иона, защищая свободу своего града, в то же время заискивал покровительство великого князя над своим любимым монастырем. ‘Он духом прозревал, — говорит биограф, — что недолго будет держаться свобода его града ради множества неправды и насилий в нем, и потому-то выпросил навеки свободу своей Отенской пустыни’. Василий с радостью дал ему грамоту, с честью возвратился Иона и, исполнив обещание, данное им на пути в Москву, построил храм препод. Сергию. Чрез несколько времени пришло ему письмо от митрополита, последний просил архиепископа прибыть к нему, ибо сам чувствовал себя нездоровым и хотел посоветоваться с новгородским владыкою о преемничестве по себе. Но архиепископ отговорился болезнью и вскоре услышал, что митрополит скончался. Тогда он повелел своему монаху Пахомию, составителю житий, написать житие и службу Ионе митрополиту.
Житие говорит об архиеп[ископе] Ионе, что его уважали не только князья московские, но и все соседние — тверские, смоленские, полоцкие, литовские, владетели немецкие. Все соседи хранили союз с Новгородом, глубокий мир почивал на пределах его. Новгородские граждане, внимая поучениям своего архипастыря, воздерживались от междоусобий, плодороднее, чем в прежние годы, стали поля в Новгородской и Псковской землях, изобиловала страна овощами, благодать почивала над нею молитвами архипастыря Ионы, радость, веселие, тишина, мир, любовь царствовали повсюду, не слышно было голоса вражды и мятежа: таковы были лета его владычества. Однажды только постигла при нем Новгород смертоносная болезнь. Тогда он утешал скорбящих людей своих златоустовскими словесами и так поучал их: ‘Язва сия постигла нас за то, что мы упитались, как тельцы и, живучи в довольстве, забыли страх Божий. А все же и тут видна милость к нам Божия: не подвиг на нас Господь иноплеменников, не отдал страны нашей на расхищение и пленение, кого постигнет язва, все-таки тот умрет в дому своем на руках ближних своих и погребен будет руками священников, и поминовение по нем совершится священными службами. Прибегните к покаянию, молитесь Богу и поступайте лучше. И Бог вам даст здоровье’. И люди, слушая своего владыку, крепились и с твердостью переносили бедствие.
Ослабев от старости и не владея уже ногами, Иона написал собственноручно завещание, просил новгородцев не оставлять Отенской пустыни, поручал ее в защиту своим преемникам. Он скончался как праведник, его похоронили в дубовом гробу в церкви Иоанка Предтечи, созданной им, и не посыпали его землею до сорока дней, пока совершались по нем обычные панихиды. Во все это время его тело не издавало смрада. Заметив это, и после сорока дней не стали засыпать гроба Ионы, а сделали над ним деревянный досчатый склеп. Годы проходили. Люди, приходившие на молитву, стояли около его гроба. Случались летом сильные жары. Никто не ощутил от гроба дурного запаха, и люди стали признавать его святым, толковали, что над гробом добродетельного новгородского архипастыря совершаются чудеса.
Открытие мощей святителя Ионы, однако, относится к XVI веку — времени, когда в Новгородской области свирепствовали голод, опустошительные пожары и сильный мор: погибло до семи тысяч народа — по уверению ‘Известия о явлении Иониных мощей’. В то же время, когда церковное единство разорвалось ересью и тайным влиянием реформатских учений, происходили, как рассказывали, странные знамения: в церковь во время пения врывались собаки, и никак нельзя было их выгнать. Эти таинственные собаки знаменовали еретические учения, заражавшие не только мирян, но и самих духовных. Тогда в Отенском монастыре случился пожар в дымнице хлеботворника под трапезою. Сталось это во время заутрени. Двое мужчин, вспомнив, что тело Ионы осталось непогребенным, а только заложено досками, бросились спасать гроб, выхватили его и поставили посреди церкви. Пламя охватило церковь, стены ее сгорели, а рака с телом осталась невредима. То было для многих явным свидетельством неба о святости архиепископа Ионы. По возобновлении монастыря совершено было открытие мощей и архиепископ причислен к лику святых. Восставал только один архимандрит и доказывал, что нетленность не есть еще доказательство святости и что, сверх того, тело Ионы оставалось незарытым в землю совершенно неправильно. Но тот архимандрит был преемник епископа Кассияна-еретика и сам такой же тайный еретик*.
______________________
* Окончание в следующем томе.
______________________

V. Монастыри

Первые ростки восточного аскетизма, посаженные на девственной почве берегов Днепра, поднялись было роскошно в образе Печерского монастыря, но не дали ему ходу бурные перевороты южнорусской истории. Безопаснее стали возрастать его отпрыски, одни за другими, на суровой почве севера. Это строгое, грустное учреждение как-то пришлось к угрюмому климату. Едва ли в каком-нибудь углу России возникало такое множество монастырей, как в Новгороде и во всей Новгородской земле. Они разрастались до самых отдаленных пределов Ледовитого моря.
Монастыри Новгородской и Псковской земли, как и везде в России, возникали тремя способами: их основывали или князья, или частные лица по душе своей, или, наконец, отшельники, побуждаемые желанием созерцательной жизни: в последнем случае они возникали где-нибудь в захолустье, мало-помалу, узнавши о их существовании, приходили туда любители молчания и уединения и водворялись там. Так возникали новые обители. Основанные таким способом монастыри особенно чествовались и уважались народным благочестием.
Нет сомнения, что монастыри в Новгороде явились вместе с христианством, но, по недостатку точных сведений, нельзя указать последовательности их устроения и утвердить за каким-нибудь монастырем право первенства по времени. К самым древнейшим монастырям Великого Новгорода предание относит Перынский и Юрьев. Перынский находился на левой стороне Волхова, у его истока, на том месте, где прежде стоял истукан Перуна. Письменных указаний о его построении нет, но предание о его древности достоверно, потому что везде в православном мире был обычай после обращения в христианство языческой страны воздвигать церковь на тех самых местах, где прежде находилась языческая святыня. Об Юрьеве монастыре в первый раз письменное известие является под 1119 году по случаю заложения в нем каменной церкви*. Вероятно, монастырь существовал и прежде с деревянною церковью. Он посвящен во имя Юрия (Св. Георгия), это уже наводит на догадку, что его основал первоначально Ярослав: имя это он носил при крещении, а в то время обыкновенно монастырь посвящался во имя того святого, который был ангелом основателя, и в Киеве построил Ярослав церковь Юрия, и город в Ливонии назвал своим именем**. Татищев***, неизвестно по каким источникам, указывает, что Ярослав основал его в 1030 году, тогда же, как был заложен и город Юрьев.
______________________
* Заложи Кюрьяк игумен и князь Всеволод церковь, каменный монастырь Св. Георгия… от града за три поприща во имя Св. Георгия сотвориша монастырь велий.
** Ныне Дерпт.
*** Кн. II, пр. 371.
______________________
Если Юрьевский монастырь существовал и ранее, то в XII веке он получил новый вид: построена была каменная церковь, а великий князь Мстислав даровал ему село Буицы с данью, вирами и продажами, вено водское и 25 гривен осеннего полюдия, а сын, Всеволод, подарил на память блюдо, в которое велел бить, когда братия обедает. Юрьев монастырь имел значение княжеского монастыря, и в нем одном из всех новгородских монастырей вместо игумена был архимандрит.
Супрасльская летопись говорит о монастыре Десятинном, будто его построил епископ Иоаким, но кто знает, что разуметь под этим Десятинным: может быть, тут говорится о Софийском соборе, при котором жили чернецы, а Десятинным он мог быть назван потому, что князь назначил в пользу его десятую часть доходов.
Вообще о монастырях в XI веке нет положительных известий, зато с XII века они растут один за другим в городе и в околотке. О некоторых указано, когда они построены. На первом плане стоит Антониев монастырь с повестью о его основателе. Житие Антония указывает в 1106 году появление этого святого в Новгороде. По летописи, церковь в Антониевой обители была заложена в 1117 году, а окончена 1119 году*, во имя Рождества Пресвятой Богородицы, а в 1125 году была расписана. Сказание приписывает основателю этой обители иноземное происхождение. Он был римлянин. Его делают поборником старины, противником изменений, допущенных западной церковью: он приверженец греческой стороны в споре, окончательно разделявшем церкви. Русские думали в старину, что отложение западной церкви было произвольное еретическое нововведение, и возбудило против себя недовольство приверженцев благочестивой и правдивой старины: за свою твердость в истине они потерпели гонение. Еретики принудили их скрываться в пещерах и расселинах. К ним пришел Антоний, богатый юноша, восемнадцати лет от роду. Изучив писание греческого языка, прочитав со вниманием священные книги, юноша, получивший от родителей состояние, проникся мыслью о ничтожестве земных богатств: он сложил отцовские драгоценные сосуды, много злата и сребра в бочку и пустил ее по морю на волю Божию, а сам обрек себя на отшельническое житие. Двадцать лет пробыл он в пустыни, в уединении. Старцы жили каждый сам по себе и сходились только для богослужения в церковь по праздникам. Но папа и сильные Рима проведали о благочестивых мужах и послали искать их и приводить к себе на истязания. Здесь слагатель жития подражает рассказам о мучениках и воображает папу вроде языческого императора, каким последние изображаются в житиях. Старцы, убегая от преследований папы, скрывались в непроходимых местах. Антоний нашел себе приют на скале у моря и стоял там день и ночь, углубясь в молитву, вкушая пишу только однажды в неделю. Так пробыл он год и два месяца.
______________________
* Святые Богородицы монастырь (Новг. л., I,4, 5).
______________________
Но Божия воля назначала ему иной жребий. 5 сентября 1614 года встал сильный ветер, всколыхались морские волны, вырвали камень, на котором стоял подвижник, и понесли с неизреченною быстротою. Камень пролетел Гибралтар, понесся по Атлантическому океану прямо на север, святой муж, углубясь в молитву, ничего не слышал, ничего не замечал, камень проплыл Балтику, вошел в Неву, в Ладожское озеро, понесся по Волхову против течениям остановился у подгороднего села Волховского в ту самую минуту, когда в новгородских церквах разнесся первый удар колокола, призывающий христолюбцев к заутрене. Святой был до сих пор в божественном восторге, объятый духовным светом, и только удар колокола вывел его из блаженного состояния. Первая мысль, блеснувшая ему, была та, что, верно, камень принесло к Риму. С рассветом собрались люди, смотрят на непонятное явление, начинают расспрашивать незнакомца, — он им не отвечает, потому что не понимает чужого языка. Наконец, он сходит с камня и идет по городу. Какой-то купец, грек, знал по-итальянски. Антоний знал по-гречески. Тогда они объяснились, чудный пришелец узнал, где он, и опять удалился на свой камень. Народ беспрестанно приходил к нему. Он, по молитве своей, Божиим промыслом, чудодейственно постиг русский язык и стал говорить на нем. Донесли епископу Никите. Владыка позвал его и стал расспрашивать. Антоний долго не хотел ни за что говорить ему своей тайны, называя себя только просто грешником. Наконец, после усильных просьб, сознался, святитель от изумления благоговел пред святым, сподобившимся такого чуда, и бросился к его ногам, Антоний пал на землю пред Никитою от уважения к его сану: оба лежали друг с другом на земле и в умилении плакали. Наконец Никита объявил, что в ознаменование такого великого чуда на том месте, куда пристал камень, доставивший Антония, должен быть построен монастырь Рождества Пресвятой Богородицы, ибо на предпразднество этого торжественного дня случилось прибытие Антония. По просьбе владыки посадничьи дети, которым принадлежало село Волховское, отвели на монастырь пятьдесят саженей.
Так заложен был монастырь: построена была деревянная церковь и близ нее келья. Через год близ камня, на котором продолжал стоять чудотворец, рыбаки ловили рыбу и, протрудившись целую ночь, ничего не поймали. ‘Дети! — сказал им преподобный, — вот вам гривна серебра: закиньте сеть, а что найдете — то в дом Пресвятые Богородицы’. Рыболовы послушались и вытянули множество рыб да деревянную бочку, окованную железными обручами. ‘Благословляю вам, — сказал Антоний, — всю рыбу, а дому Пресвятой Богородицы бочка’. Но рыболовы хотели взять бочку себе, и преподобный отправился с ними к судье. Выиграть спор было нетрудно, Антоний знал, что в бочке, и сказал судье прежде, чем ее разбили. Слова его оправдались, было ясно, что бочка ему принадлежит. Сокровища, находившиеся в бочке, были употреблены на устройство монастыря и на покупку земли около него, а сосуды и иконы, взятые оттуда, пошли на церковную утварь и на украшения. По смерти Никиты преподобный Антоний шестнадцать лет до своей кончины был игуменом созданной им обители. Во всю жизнь он, кроме Никиты, никому не говорил о чудесном способе своего прибытия в Новгород и сообщил уже пред смертью священноиноку своего монастыря Андрею, которому и приписывают составление жития, написанного будто бы по повелению Нифонта. Камень, на котором святой приплыл из Рима, тростниковая ветвь, которую он держал в руках, остались в монастыре до сих пор памятниками чуда, приводящего в умиление верующих. Сосуды Иван Васильевич взял в Москву, удержались в монастыре только паникадило, несколько икон и колокол, висящий пред камнем, на котором приплыл Антоний.
За этими монастырями появляется ряд монастырей, но основание многих из них представляется нам так же темным, как и история Юрьевского, в летописи упоминается под многими годами о построении каменных церквей в монастырях, но когда начали существовать эти монастыри — неизвестно. В первой половине XII века существовали монастыри: женские — Воскресенский близ озера Мячина*, Варварин в Людином конце** и Зверин за Неревским концом в урочище Зверинцах***, тогда уже существовал Пантелеймонов монастырь за городом на южной стороне в поле близ озера Мячина на урочище Горках. Этот монастырь наделен был имениями от князя Изяслава Мстиславича. Князь этот носил христианское имя Пантелеймона, и, может быть, он-то и построил самый монастырь****. Владыка Аркадий построил также на левой стороне в поле, в трех верстах от Новгорода, монастырь, который до последних дней своего существования носил его имя: Аркаж*****, каменная церковь (собор св. Михаила) построена в 1395 году. К тому же периоду летопись относит начало Благовещенского монастыря близ озера Мячина. О нем рассказывается, что его строили два брата, Илья и Гаврило, которые были потом архиепископами Новгорода. У них недостало состояния докончить начатую постройку. Но во сне явилась им Богородица и ободрила их. После обедни у ворот монастыря увидели они коня с двумя висевшими на нем чемоданами, в чемоданах были деньги. Конь внезапно исчез, а деньги остались в их руках, и на них-то был достроен монастырь. Но летопись относит к 1170 году его построение, когда Иоанн был уже архиепископом.
______________________
* 1136 г. упом. по поводу пожара. Каменная церковь построена в 1195 г. (Новг, I, 7).
** 1138 г. (Новг, I, 8). Каменная церковь построена в XIII веке, в 1218 г., в другой раз в 1402 г.
*** 1148 г. (Новг, I,10). Каменная церковь построена Моисеем в 1335 г.
**** Истор. рос. иерарх. V, 454, VI, 774 — Каменная церковь построена в 1207 г. (Новг. I, 30, II, 128). См. Макария ‘Опис. новг. др.’ т. I, с. 664.
***** Нов.л.,I,11,12, Нов. Л., III, 215.
______________________
Во второй половине XII века упоминаются монастыри: в Неревском конце — Белониколаевский или Николы белого, за валом — основанный архиепископом Иоанном в 1165 году, устроившим в нем общинное житие*, женский Иоанна Предтечи, именуемый Росткин, также в Неревском конце**, Св. Духа — там же, за валом***, женский Евфимиев в Плотницком конце****, Михалицкий на урочище Молоткове, основанный вследствие такого легендарного события. Один благочестивый муж, прослушав обедню, получил от священника просфору, по окончании богослужения он зашел в гости и там упился. Когда он возвращался восвояси, рознял его хмель и сон, — говорит летописец, — и он упал на пустыри. Тогда бес, думая поругаться над ним, послал на него собак: они покушались вытащить у спящего просфору из кармана, но как только хотели дотронуться, от просфоры, завязанной в узел, всякий раз исходил огонь, не допустивший собачьему рылу прикоснуться к такой святыне. Люди, увидя собак около лежащего человека, отогнали их и разбудили спящего. Проснувшись, благочестивый муж рассказал о бывшем знамении, и для увековечения такого чуда положили создать монастырь на том самом месте, где оно совершилось. Жена князя Ярослава Владимировича построила там каменную церковь в 1199 году, монастырь был женский*****.
______________________
* Нов. л., III, 215.
** Упоминается в 1179 г. (Новг, I, 17), каменная церковь поставлена уже в 1407 г.
*** Упоминается под 1162 г. (Новг., I, 13), каменная церковь поставлена в 1357 г. (Новг, 1,86).
**** Нов. л., I, 24, каменная церковь поставлена в 1197 г.
***** Нов. л., I, 25, III, 218, в другой раз каменная церковь поставлена в 1385 г.
______________________
За городом в этот период времени упоминаются монастыри: Кириллов — на правой стороне Волхова, на юго-восток от города в четырех верстах, на острове Нелезине, образуемом двумя протоками, с одной стороны — к Новгороду — Левошнею, а с другой — Волховцем, в нем основана двумя братенниками каменная церковь с 1196 года*, Петропавловский девичий** — на Синячей Горке, в двух с половиной верстах от Новгорода. В этом монастыре во второй половине XV века, была игуменьею какая-то Харитина, на гробе которой сохранилась очень странная надпись, указывающая, что она была чехиня, дочь королей литовских.
______________________
* Новг. л., I, 23.
** Нов. л., I, 20. Каменная церковь, начатая в 1185 г., поставлена в 1192 г.
______________________
На левой стороне, к юго-западу — Спасо-Нередицкий, построенный в 1198 году князем Ярославом Владимировичем на правой стороне Волхова близ Городища*. Монастырь давно не существует, но каменная церковь сохранилась с фресками в свежем виде как драгоценный памятник старинного искусства и вкуса. Быть может, существовал уже в то время монастырь на Лисичьей Горке, потому что в нем, по преданию, погребены были родители Варлаама, он находился в трех верстах от Хутыня, на север от Новгорода. Каменная церковь в нем поставлена в 1393 году, а может быть, до основания каменной церкви была там одна деревянная церковь, без монастыря.
______________________
* Нов. л., I, 24. Заложи церковь камяну князь великый Ярослав сын Володимирь, внук Мьстиславль, во имя св. Спаса Преображения, Новегороде, на горе, а прозвище Нередице и начаша делати месяца июня в 8 день, на святого Федора и концяша месяця сентября.
______________________
Ни один монастырь не имел такой громкой славы и значения, как Хутынский, на север от Новгорода, в десяти верстах, на правой стороне Волхова. Его основателем был богатый новгородец по имени Алексей Михайлович. В тот век ходили из города в город паломники и странники, они заходили в дома, где их принимали с благоговением, там толковали они о предметах религиозных, наставляли на путь спасения и побуждали к монашеству и аскетическому житию тех, в ком была природная или заранее развитая наклонность. Такие странники зашли в дом родителей Алексия, отрок Алексий был одарен пылким воображением, поэтическим чувством, один из таких странников, Порфирий, своими восторженными рассказами настроил его к созерцательной жизни. Думая угодить Богу воздержанием, постом и угнетением плотских пожеланий, Алексий начал воздерживаться от сладких яств, предпочитая грубую и скудную пищу, родители, несмотря на беспрестанные проповеди о посте и скудоядении, не теряли старых славянских обычаев язычества — выказывать любовь свою тем, чтоб накормить как можно лучше любимый предмет, — печалились, боялись, чтоб юноша не заболел, но Алексий более и более входил в религиозное созерцание и наконец оставил дом и ушел в монастырь. Там он принял имя Варлаама. По одному преданию, первое его монашеское пристанище было в Антониевом, по другому — в Лисьегорском монастыре. Макарий, автор ‘Описания церковных новгородских древностей’, справедливо думает, что он посвящен в последнем, потому что там погребены были его родители и там была издавна церковь Св. Варлаама. Но, по обычаю многих аскетов, Варлаам не удовольствовался монастырскою жизнью, хотел подвергнуть себя большим лишениям и трудам и ушел в пустынное, дикое место над Волховом. Место это, по преданию, было страшное: там гнездилась нечистая сила и пугала мимо ходящих привидениями, так что его называли Худынь, т.е. худое место. Варлаам там поселился, чтоб выдержать искушения от врагов. Несколько лет в уединении, в тесной келье сражался он с бесами: над ним выкидывали всевозможнейшие проказы, являлись перед ним в образе чудовищ, зверей… Все вытерпел Варлаам при помощи молитвы и крестной силы. Такая борьба с мечтательными видениями сходилась с древними народными поверьями о добывании сокровищ, которые может достать только смельчак, способный выдержать различные проказы враждебной силы. Так и Варлаам победил терпением бесов, не допускавших его приобрести величайшее сокровище — духовное блаженство. Бесы увидели, что ничего с ним не сделают, ничем не отвлекут его от богомыслия, энергия у них упала. Победитель заклял их в соседнем болоте, и с тех пор холм, на котором жил св. муж, изменил свое зловещее название: его стали звать Хутынь, а не Худынь, но болото, где затоплены были бесы, заклятые Варлаамом, до позднейшего времени называлось ‘видень’, потому что побежденные чудотворцем водяные бесы продолжали отсюда пугать мечтательными привидениями людей, в бессильной злобе против тех, которые отражали их козни крестным знамением*. Скоро воздвигнута была церковь, один за другим стали приходить к Варлааму сподвижники, князья и бояре стали уважать отшельника и спрашивали у него советов. Уже при жизни он творил чудеса. Варлаам предрек одному князю рождение сына, и князь записал в монастырь сёла. В тот век нередко события естественные и простые обращались в чудо. Отрок, которого везли к Варлааму на исцеление, лишился чувств на дороге от сильного холода, принесли его в теплую келью, отрок очнулся, Варлаам запрещал отцу говорить, будто бы он воскресил его сына, даже угрожал ему, что он в самом деле лишится сына, если станет рассказывать**. Другой раз плыли люди по Волхову, один упал с лодки в воду, его вытащили, он был без чувств. Принесли утопленника к чудотворцу, Варлаам помолился, и человек пришел в себя: это прославило Варлаама. Рыболовы ловили для монастыря рыбу, утаили большую и отдали дробную. Варлаам обличил их, и разнеслась молва о его прозорливости. Но самое величайшее его чудо было пророчество о снеге и морозе, даровавшее ему впоследствии значение покровителя урожаев.
______________________
* Церк. древн., 431.
** Всяко себе отщетиши и сына конечно лишишися.
______________________
Вот как рассказывается это чудное событие. Архиепископ Антоний уважал святого отшельника и водил с ним беседы о духовных делах. Однажды, при свидании с ним, владыка пригласил его снова к себе через неделю. ‘Если Господь благословит, — сказал ему Варлаам, — буду у тебя на первой неделе Петрова поста и приеду на санях’. Архиепископ пришел в недоумение от такого обещания, но совестился спросить, что это значит. На первой неделе Петрова поста в ночь с четверга на пятницу выпал снег и сделался мороз. Утром в пятницу Варлаам из своего Хутынского монастыря приехал ко владыке в Новгород в санях. ‘Беда нам, — сказал владыка, — снегом и морозом рожь в цвету прибило!’ Не скорби, честный владыко, — сказал Варлаам, — благодари Бога и Пречистую Богородицу! Если б Господь Бог не послал этого мороза, люди погибли бы от голода. За умножение наших грехов хотел Господь попустить на нас голод, и завелись во ржи и во всяком произрастании черви, но молитвами Богородицы и всех святых Господь даровал снег и мороз: все черви вымерзли, и Божиим промыслом и повелением настанет теплота, снег этот вместо дождя упоит землю и произрастит земные плоды’. Так и случилось, как прорекал Варлаам. В субботу снег растаял. Цвет на ржи остался невредим, и владыка с удивлением смотрел на сорванные колосья, где увидал множество погибших от мороза червей. В память этого дивного события архиепископ Антоний установил крестный ход из Софийского собора в Хутынский монастырь в пяток на первой неделе Петрова поста. Этот обряд остался местным религиозным обычаем в Новгороде до позднейших времен. Изобильны были нивы у тех, которые прибегали к Варлааму, и, напротив, по его гневу неурожай постигал нивы тех, которые заслуживали казни своими прегрешениями.
В 1192 году сооружена была в монастыре каменная церковь, признак обогащения и процветания обители. Но Варлаам недолго жил на земле после обновления своего создания. Он скончался в следующем году. Память его засияла лучезарным сиянием. Гроб его был местом чудес и исцелений. В верованиях новгородцев Варлаам остался покровителем урожая. Во время засух или, наоборот, сильных дождей, мешающих правильному произрастанию трав и хлеба, к нему обращались с молитвами и совершали крестные ходы к его гробу. Монастырь его пользовался особенным уважением, и несколько владык новгородских были избраны из тамошних чернецов.
Когда великий князь Василий Васильевич посещал Новгород с своими братьями, Андреем и Юрием, с ним был один из отроков по имени Григорий, он страдал тяжкою болезнью. Много раз бросался он с постели, метаясь от боли, бился о деревянный навес над своим ложем, он не мог ни есть, ни пить и в таком недуге прострадал восемь дней, но потом вдруг перестал метаться и притих. Сидевшие около него думали, что он заснул, но вдруг слышат — он с кем-то говорит. Не видели, чтобы кто входил. ‘С кем ты это говоришь, Григорий?’ — спрашивают. Григорий молчит, и несколько раз повторили ему вопрос, и не отвечал он. Потом вдруг, как будто встрепенувшись от сна, сказал: ‘Я лежал и думал, как бы мне идти ко гробу св. Варлаама к Спасу, и вдруг услышал голос: ‘Чудотворец идет к тебе’. Кто чудотворец?’ — спросил я. — ‘Варлаам преподобный’, — был мне голос. Я взглянул и увидел идущего ко мне Варлаама с крестом в руке. Приступив ко мне, он сказал: ‘Григорий! Вижу, что ты немощен. Ты молишься св. Николе чудотворцу, а меня призываешь на помощь, и канон мой и житие у себя держишь, и положил обет постричься в моем монастыре. Теперь видишь меня — будь же мне верен, а я тебя избавлю от твоего недуга’. И он благословил меня снова крестом, который держал в руке, и отошел’. Болящий просил везти его к Спасу на Хутынь: ‘Если меня постигнет смерть, то утешением будет то, что положат меня в монастыре’. По его желанию священники и диаконы помазали его маслом, причастили Св. Таин, потом приказницы положили его в сани и повезли. За три версты до монастыря он испустил дух. Везущие его плакали, задумчиво останавливались над ним проходившие мимо. Слуги думали было везти его назад, но потом вспомнили его обещание и желание быть погребенным в монастыре и повезли далее. Когда они приблизились к монастырю, вдруг умерший оживает. ‘Где я?’ — спросил он. После первого испуга везущие сказали ему, где он. ‘Я не ваш!’ — закричал кому-то отрок и не мог дать никакого ответа более. Его привезли в монастырь. Там случились на то время юрьевский архимандрит Григорий и игумены Аркажа и Коневского монастырей, вместе с хутынским, Леонтием. Им рассказали событие, и они уразумели, что содеялось чудо. Понесли ожившего приложиться ко гробу чудотворца, отпели молебен, потом знаменали отрока воздвизальным крестом св. Варлаама. Отрок не мог ничего говорить. Игумен велел его вести в келью. Болящий стал смотреть по иконам, желая видеть образ св. Варлаама, но не находил его, предстоящие тогда догадались, чего он хочет, и принесли образ св. Варлаама из храма. Еще с образом не вошли они в келью, а болящий приказал приподнять себя и сам пошел к двери. Когда образ внесли в храмину, больной приложился к нему и закричал: ‘О, господине святый, Варлааме чудотворче! Нет другого мне помощника, кроме тебя, ты милосердствуешь о мне грешном!’ И прослезился он, и все плакали долгое время, а потом повелели принести пишу: отрок стал есть при всех, как здоровый. Игумен Леонтий и священники и старцы монастырские начали спрашивать его: ‘Как у тебя душа исходила из тела и как опять вошла? И что ты видел?’
‘Я, — отвечал он, — сам не знаю в болезни своей, как у меня душа выходила и как воротилась, а видел при ногах множество темных. Один из них держал свиток огромный и говорил: ‘Здесь написаны его злые дела и помышления’. Я ничего не мог сказать против них, они прочитали и изгладили из написанного то, за что я приносил уже покаяние, а иное было на свитке. Тогда я увидал Николу чудотворца в святительской одежде, он держал свой посох прямо против них концом (остном) и говорил: ‘Вы, злые, темные, зачем пришли?’ ‘Это наш! — говорили ему темные. — Мы пришли за ним, здесь свиток его дел!’ Святой сказал им: ‘Видите ли, ангел хранитель его идет!’ И вот: является ангел-хранитель с малым свитком в руке: на нем были написаны добрые дела, какие я сделал в своей жизни. Никола сказал: ‘Хоть и мало добрых дел, да в мерилах превозмогут вас, и еще есть у него отец духовный’. Темнообразные, услышав это, исчезли. И тогда я узрел вокруг себя множество мужей светлых в белых одеждах, и сказали светлые: ‘Вот ангел идет!’ И расступились, и приходит ангел, и смотрит на меня, и улыскается, и берет меня за плечо, и ведет на место веселое, где растут цветущие деревья и по земле множество цветов, сажает меня под деревом, ничего не говорит мне, а сам озирается, и я посмотрел туда, куда он озирался, и увидел св. Варлаама, идущего с посохом и в одежде, как он написан на иконе. И он сказал мне: ‘Григорий! ты здесь! Я не успел придти к тебе к исходу души’. И я сказал: ‘Ныне хочу пребывать здесь’. И сказал мне Варлаам: ‘Добро было бы тебе у нас, но не хочу оскорбить родителей твоих, поиди к родителям своим, не слези, но утешь их плач и рыдание. Я же тебе помощник и заступник, и никто на тебя!’ Варлаам взял меня за руку и повел, ангел шел впереди в белой одежде. И мы прошли мимо множества дерев красных и цветущих и стали на одном месте. И невидим сталь ангел. Св. Варлаам знаменовал меня крестом нерукотворным и образом св. Николы и сказал: ‘Молись, Григорий, св. Николе, а меня призывай на помощь, и я буду тебе помощник!’ Он отошел мало от меня и сказал: ‘По седми летах будешь у меня…’ И потом стал невидим. Когда же я был у чудотворца и знаменовался честным крестом, тогда увидел и узнал тот самый крест, которым меня благословил св. Варлаам, когда я прежде видел его в моей болезни’. Между тем князь поехал в монастырь и увидел с изумлением, что отрок Григорий совсем здрав, отрок встречал князя у ворот монастырских. Узнал о случившемся чуде и архиепископ Иоанн и повелел отроку Григорию рассказывать всем и каждому о своем чудном исцелении. И отрок Григорий рассказывал о нем при большом стечении народа*.
______________________
* Новг. Соф. Библ. рук. No 1389.
______________________
Св. Варлаам остался молитвенником Великого Новгорода и хранителем его целости. Молитвы его не могли, однако, изменить небесного приговора, постигшего Великий Новгород, но он устрашил чудесным знамением убийцу новгородской вольности, Ивана Васильевича. Пришедши в церковь, где стоял гроб чудотворца, победитель спросил игумена Нафанаила: ‘Зачем не открывают раки чудотворца и не прикладываются к мощам его? У нас в Москве таков обычай, что ко всем мощам прикладываются и целуют их’. ‘Нам неведомы мощи чудотворца Варлаама, — отвечал игумен, — мы не знаем, где положены они — на верху ли земли, или под землею, искони никто не смел видеть чудотворцевых мощей: ни князья, ни архиепископы, ни бояре, и так ведется до нашего времени, пока сам Бог не благословит и чудотворец Варлаам сам не явится и не повелит’. Иван Васильевич хотел показать свою царственную власть и над покровителем Новгорода, как над самим Новгородом. Намекая на верование, что Варлаам считается покровителем урожая и изобилия, московский государь напомнил, что в Царьграде на праздник Рождества Иоанна Предтечи показывается всем рука Крестителя с амвона. Если рука прострется, тогда Бог дарует изобилие, если же рука Предтечи согнет персты свои, тогда бывает скудость плодов и земное нестроение. Возражения новгородского монаха привели его в гнев. Он с яростью, по выражению легенды, приказал при себе раскопать могилу чудотворца. Но из могилы стал исходить дым: чем далее копали, тем дым выходил сильнее, наконец, вырвался пламень… Испуганный князь закричал, чтоб перестали копать, и, уходя из церкви, в досаде и смятении ударил жезлом своим в помост, и на том месте вырвался пламень, Иван в другой раз ударил на ином месте в землю — и там явился и исчез пламень. Иван выбежал из церкви, ударил жезлом в землю на дворе. Пламень и здесь выскочил и исчез. Тогда великий князь бросил свой жезл и убежал из монастыря, понявши, что за пределами земного строя Новгорода, который он сломил, есть еще древняя святыня духовной жизни вольного града, не подлежащая его скоропреходящей гордыне*.
______________________
* Новг. л., III, 242.
______________________
Число монастырей, о которых первые известия являются в XIII веке, невелико. К ним принадлежит Павлов Варецкий женский в Славенском конце, основанный в 1232 году. В 1266 году ученик Варлаама, престарелый Ксенофонт, основал пустынную обитель в 25 верстах от Новгорода, при реке Робейле, называемую Троицким Ксенофонтовым монастырем. Деревянная церковь основана была в 1418 году*. За городом был основан монастырь Николы Липенского: о нем в летописи упоминается по поводу построения каменной церкви в 1292 г., но монастырь мог быть основан и прежде и, вероятно существовал еще с начала XII века, потому что предание об его основании отнесено к последнему времени. Князь Мстислав, сын Мономаха, — гласит это предание, — сделался болен. Во сне явился ему Николай чудотворец и велел ему отправить людей своих в Киев за своею иконою: святой указал ему, где найти ее и какой она меры и какого вида. Князь отправил своего болярина со священником и со слугами в Киев. Они поплыли в ладье по Ильменю. Но чудотворец, довольный верою князя, сократил его людям путь и труд. На Ильмене поднялась противная буря и загнала их к острову Липно, на восточном берегу озера, у истока Мсты, в семи верстах от Новгорода. Там стояли они трое суток, ожидая погоды, как вдруг по воде плывет образ, точно такой, какой указано было им привезти. С этой иконой люди прибыли в Новгород. Князь отправил весь Священный собор встретить с торжеством чудотворную икону и привезти ее к себе во двор. Когда совершено было водоосвящение и священство окропило князя св. водою, омывшею образ, болящий получил исцеление и дал обет воздвигнуть храм во имя св. Николая на том месте, где образ пристал к берегу и был поднят княжескими людьми**. Но известно, что храм Николая, построенный этим князем, находился на княжем дворе в Новгороде: им ли был построен Липенский монастырь или кем другим, об этом не говорится в современных источниках. В настоящее время от него осталась церковь, сохранившая яркие древние памятники архитектуры и иконописи, — одни из немногих, так много говорящих о старине нашей. К 1310 году, по соображениям***, относится предание о построении Щилова монастыря. Основание его соединено с такою легендою. Богатый посадник Щил нажил себе большое состояние, между прочим отдавая деньги в рост, и хотя брал умеренные проценты, все-таки и тем согрешил перед Богом: всякий рост считался по нравственно-религиозному взгляду предосудительным делом. Думая умолить Бога, Щил построил монастырь. Но когда пришел он к владыке просить об освящении построенной им церкви и сказал, какими средствами он нажил деньги, на которые построил ее, владыка приказал ему лечь в гроб в непосвященной церкви, а священство должно было отслужить над ним обряд погребения. Щил лег в гроб в погребальных одеждах. Священники стали отправлять погребение, и вдруг Щил с своим фобом провалился под землю, и на том самом месте открылась бездонная пропасть. Владыка, пришедши на место, приказал иконописцам изобразить на стене видение, поведаюшее о печальной судьбе Щила, и запечатать церковь. Сын Щила явился ко владыке просить совета, как пособить душе отца, тогда владыка приказал ему в продолжение сорока дней держать строгий пост, поручить попам служить у сорока церквей сорокоусты по душе отца и в то же время раздавать убогим милостыню. По окончании сорокоуста архидиакон, по приказанию владыки, пришел посмотреть гроб и увидел из бездны голову мертвеца, а остальное тело было еще не видно. Владыка велел совершать другой сорокоуст. По окончании его архидиакон, вошед в церковь, увидал все тело, но оно не дошло еще до земли. Владыка велел совершать третий сорокоуст. По окончании его архидиакон увидел гроб на земле, пропасть закрылась. С каждым сорокоустом на картине делались такие изменения с изображением Щилова тела, каким подвергалось самое тело в пропасти. Тогда Щила похоронили по христианскому обряду, и владыка освятил церковь во имя Покрова Богородицы и устроил при ней монастырь****. В 1310 году юрьевский архимандрит Кирилл построил каменную церковь Успения в Колмове***** и основал при ней монастырь. Набожный владыка Моисей полюбил это место и пробыл здесь в уединении двадцать два года. В 1327 году Моисей устроил женский Десятинский (на урочище Десятине) монастырь****** близ того места, где некогда молитва владыки Иоанна и заступничество Знаменской иконы Богородицы спасли Новгород от суздальцев. В 1335 году Моисей основал Воскресенский монастырь на урочище Деревянице и построил там каменную церковь7*. Современник Моисея, Акинф Жабин, в 1345 году построил каменную церковь в Ковалеве, и с тех пор стал известен этот монастырь, но тогда ли основан или прежде существовал — неизвестно8*. Также неизвестно, был ли первым основателем монастыря Волотовского, во имя Успения Богородицы, Моисей, построивший там каменную церковь в 1352 году9*, или, может быть, монастырь существовал и прежде. Название Волотово поле — поле великанов — дает намек на древнее религиозное значение этой местности в языческие времена, притом же предание указывает здесь место погребения Гостомысла, так как было в обычае строить храмы и монастыри на местах древнего языческого поклонения, то очень может быть, что Волотовский монастырь существовал гораздо ранее Моисея. В 1355 году Моисей основал монастырь во имя архистратига Михаила на урочище Сковородке10* и построил там каменную церковь. Сюда он удалился на покой. Там скончался замечательный старец. Там покоится он, уважаемый равно и по смерти, как был уважаем при жизни.
______________________
* Новг. л., III, 237.
** Церк. древн., I,249.
*** Новг. Л.,I, 69, IV, 47.
**** Памяти. Стар. Русск. Литер. Т. I.
***** Новг. л., I, 69. В двух верстах от Новгорода на север, на Софийской стороне над Волховом.
****** Новг. л., I, 74.
7* Новг. л., I,77. В четырех верстах от Новгорода, на Торговой стороне на север над Волховом.
8* Новг, I, 225. Над р. Волховцем на Торговой стороне, в грех верстах от Новгорода.
9* На востоке от Новгорода, влево от Ковалева. Новг. Л., I, 85.
10* Новг. л., I, 86. На юг от Новгорода в 4 верстах, на Торговой стороне, в небольшом отдалении от Волхова. Новг. л., III, 228.
______________________
В XIV веке упоминается в первый раз о некоторых монастырях, о времени основания которых нельзя найти верных и точных указаний. Так, под 1386 годом в числе сожженных, по случаю нашествия Димитрия Донского, монастырей упоминается Лазарев*. Он был женский монастырь. О церкви на этом месте упоминается прежде, именно под 1300 годом**, по случаю построения, и под 1339 год по случаю чуда от иконы Богородицы в этой церкви: эта икона плакала***. Разом ли с церковью возник монастырь или церковь существовала прежде монастыря — неизвестно. Неизвестно также, когда основан Боголюбский женский монастырь в Плотницком конце, потому что мы узнаем только о построении его каменной церкви в 1384 году****. На юг от Новгорода существовал в XIV веке монастырь св. Николы на Лятке, о нем узнаем мы из известия, что в 1357 году в нем ушибло громом игумена*****, но нет сведения, когда и кем он основан. О Ситицком монастыре мы узнаем в первый раз по известию о построении в нем каменной церкви какою-то Натальею в 1371 году******, но тогда монастырь уже существовал. В 1386 году, по поводу нападения на Новгород великого князя московского Димитрия, упоминается о двадцати четырех монастырях сожженных: из них есть такие, которые в это время в первый раз появляются в летописях, а именно: Николы-в-Понеделье, в 20 верстах от Новгорода, близ озера, Козмодемьянский на Городище, Николы Мостищенского на Софийской стороне, верстах в пяти от города. Борисоглебский, бывший при церкви, построенной в 1300 году, на ручье Гзени — на Софийской стороне, за валом в Неревском конце7*. Тогда же первый раз встречается упоминовение о Рождественском монастыре, о котором яснее говорится под 1388 годом по поводу избрания владыки8*, хотя церковь существовала еще в 1226 году, а в 1230 устроена была при ней скудельница9*. В 1389 году основан был женский Николаевский монастырь на урочище Соколья-Гора10*, церковь, вероятно, существовала и прежде, потому что там предание полагает место погребения братьев Анфаловых, детей посадников, живших, по преданию, в XII веке, местно чтимых святыми, впоследствии, уже в XVIII веке, перенесены останки их в Антониев монастырь.
______________________
* Новг. л., IV, 94. На Софийской стороне, на север от Новгорода близ Зверинского, на берегу Волхова.
** Новг. л., I, 67.
*** Новг, I,79.
**** Новг., I, 93. На устье речки Витки, за валом, на урочище Радоковицах. Новг., III, 232.
***** Новг., I, 86.
****** Новг, IV, 66. — Новг, II, 133. — Новг, III, 230. Церковь во имя Андрея Первозванного на юг от Новгорода, на Торговой стороне, в полуверсте от Кириллова монастыря.
7* Новг., IV, 94.-Соф. лет., 124.
8* Новг, IV, 95.
9* Новг, I, 42, 47. На Торговой стороне в Никитском Заполье, на восток от города, на урочище Колено, ныне Кладбищенская.
10* Новг., III. 232. На юго-восток от Новгорода, на Торговой стороне.
______________________
В 1390 году построен был монастырь Св. Николы на Софийской стороне, между Люгощей и Чюдинцовой улицами на скудельнице*.
______________________
* Новг, I, 86, 96.
______________________
В 1392 году устроен в Радоковицах, в Плотницком конце за валом, монастырь близ церкви, построенной Моисеем в 1357 году* В 1395 году первый раз упоминается о монастыре на Лисьей Горке как о новопостроенном**, но предание указывает там место погребения родителей Варлаама: следовательно, признает этот монастырь существовавшим еще в XII веке. Может быть, он уничтожился и был возобновлен в XIV веке. В 1394 году основан Спасский монастырь в Козмодемьянской улице в Неревском конце***. Вяжищенский монастырь существовал уже в XIV веке****, но знаменитость свою приобрел со времени архиепископа Евфимия. Почти то же можно сказать и о монастыре Клопском, который стал известен с Михаила-юродивого, но существовал и прежде в 20 верстах от Новгорода и в 3 верстах от Ильменя, на берегу реки Веряжи*****. В XV веке при архиепископе Иоанне явились монастыри — Никольский, Порфириевский на Папоротне, основанный в 1403 году Порфирием Инамским******. Спасский Видогощенский7* и Никольский Верендский, или Перекомский8* — в 1407 году. В 1415 году основан монастырь Воскресения Христа на Красном Поле за Плотницким концом9* в 1417 году построена была обыденная деревянная церковь Св. Илии, в 1418 году на месте том воздвигнута каменная, и тогда же основан был монастырь девичий. Он находился в Прусской улице на Софийской стороне10*. В 1418 году основан был преподобным Саввою Вишерский монастырь во имя Вознесения Господня11*. В 1420 году в первый раз упоминается об Отенской пустыни12*, впоследствии любимой святителем Ионою. Неизвестно время ее основания.
______________________
* Новг, I,96.
** Новг., III, 233. На Торговой стороне, на север, верстах в 4 от Новгорода.
*** Новг, I, 97.
**** Вестник Геогр. общ. 1852 г. Смесь, 19 — 20.
***** Пов. о Мих. Клопск. Пам. Старин. Русск. Лит., IV, 38.
****** Новг., III, 234.
7* Новг., III, 234.
8* Новг, I,103. Новг, III, 234. В 25 верстах от Новгорода, близ озера, на Софийской стороне.
9* Новг. л., I, 106. Новг, III, 236. На восток от Новгорода в полуверсте. Каменная церковь построена в 1418 году.
10* Новг, I,107, Новг, III, 237.
11* Новг, III, 237, в 10 верстах от Новгорода, на северо-восток, при реке Вишере.
12* Новг., IV, 119, в 50 верстах от Новгорода на юг.
______________________
Монастырь Клопский получил свою известность и значение в ряду множества других, с прихода Михаила Клопского, которого жизнь представляет любопытную картину религиозных понятий и нравов века. Но житие его, по доставшейся нам редакции, никак не может считаться произведением старого Новгорода, — напротив, написано уже после его падения и, конечно, москвичом или приверженцем московского самовластия.
Троицкий Клопский монастырь много лет уже существовал за пятнадцать верст от Новгорода, на реке Веряжи — почти в неизвестности (не многими знаем бе), незначительная, бедная обитель. В начале XV века игуменом в нем был Феодосии — тот самый, который впоследствии был наречен владыкою, для того чтоб сделаться игрушкою партий и без посвящения удалиться в прежнее уединение. Был между братиею один священноинок, по имени Макарий. Его келья стояла близ самой церкви в монастырском дворе. Однажды, 1408 года, июня 23, этот Макарий служил заутреню. Когда пели девятую песнь канона, Макарий начал кадить по церкви, и вздумалось ему выйти и покадить в своей келье — это было удобно по близости. Подошел он с кадилом к двери и изумился. Он затворил двери, когда уходил, а теперь двери стояли отворенные. Макарий входит и видит: сидит неизвестный человек и пишет, перед ним свеча горит. Глянул Макарий: он пишет Деяния св. Апостол. Ужас объял Макария. Вероятно, первая мысль, какая ему пришла, была та, что уж не пришлец ли это с того света. Макарий воротился в церковь и сказал игумену. Заутреню кончили. Игумен, также в недоумении, берет крест и кадило, вся братия с трепетом и надеждою увидеть какое-нибудь знамение идет за ним, вышли из церкви. Келья теперь была затворена, когда на этот раз хозяин оставил ее отворенною. Попробовали отворить: оказалось, что она заперта изнутри. Стали стучаться: не отворяют и ответа не дают. Игумен приказал разобрать пристроенный предсенок, но оказалось, что и двери в келью также заперты. Стучатся, но двери не отворяются, нет ответа. Игумен приказал выломать дверь. Незнакомец сидел, писал и не обращал ровно никакого внимания на то, что около него происходило. Игумен в ужасе вскрикнул: ‘Говори, кто ты: человек или дух?’ Незнакомец точно таким же голосом, каким спрашивал игумен, вскрикнул: ‘Говори, кто ты: человек или дух!’ Игумен начал творить молитву, думая, вероятно, что видение исчезнет, если это, быть может, недоброе наваждение, незнакомец начал читать ту же самую молитву, тем же тоном. Игумен начал его знаменовать крестом и махать перед ним кадилом, незнакомец также стал знаменовать крестом, а от кадила уклонялся. Тогда игумен и вся братия оставили его, уверившись, что кто бы это ни был, но во всяком случае не бес, когда сам молитвы читает и крестное знамение творит. Началась обедня. Когда клир готовился петь ‘Единородный Сыне’, незнакомец взошел на клирос и вместе с прочими стал петь, потом, когда пришла пора читать Апостол, он взял книгу и исполнил чтение так хорошо, что игумен сказал, что из уст его исходят реки воды живой. Ужас пременился в радость. Все были уверены, что к ним пришел святой муж. После обедни, по обычаю, братия отправилась в трапезу, — и незнакомец за ними. Игумен велел ему читать, как следовало во время трапезы, житие того святого, которого память праздновалась в тот день. Незнакомец с таким выражением читал, что вся братия заслушалась и есть не захотела, и все говорили: ‘Какая благостыня исходит из уст его!’ По окончании трапезы игумен взял его за руку, ввел в келью и там назначил пребывание новому товарищу. И стал он жить в монастыре. Он ел только однажды в неделю, и то один хлеб, а запивал его водою. Не было у него в келье постели, спал он на голой земле, а укрывался рогожею, и от поста и трудов был более похож на тень, чем на живого человека. Напрасно хотели узнать, кто он: он молчал или дурачился*.
______________________
* Яко похаб творяшеся.
______________________
Поссорившись с своим братом, вел. кн. Василием Димитр., князь Константин Димитриевич искал убежища в гостеприимном для изгнанников Новгороде. В храмовой праздник Троицы этот князь приехал в Клопский монастырь, это было сделано оттого, что игумен Феодосий, родом не новгородец, был некогда духовным отцом этого князя. Князь с своею женою выслушал литургию, причастился Св. Таин, а между тем его люди устраивали в трапезе обед для братии. Обедня кончилась. Все пошли в трапезу. Игумен велел неизвестному пришельцу читать книгу многострадального Иова. Но только что неизвестный произнес несколько слов, как князь смотрит на него во все глаза с изумлением, подходит к нему и говорит: ‘Это Михаил, сын Максимов!’ ‘Один создавший меня, — отвечал тот, — знает, кто я!’ Игумен, обратясь к нему, сказал: ‘Зачем, чадо, не поведал нам своего имени?’ ‘Теперь знайте, — отвечал Михаил, — что я точно Михаилом зовусь!’ ‘Знайте же и то, — сказал князь, — что этот старец в союзе родства с нами!’ Все изумились. Открылось, что юродивый был княжеского рода. И все братия стали с тех пор пуще уважать его, а он не принимал никакой чести и еще более стал прикидываться дураком.
Прибытие князя Константина Михаил обратил на пользу обители, где тот нашел приют. Изгнание и лишение волости тяготило Константина. Михаил уверил его, что Бог возвратит ему все утраченное, если он построит каменную церковь в монастыре. В Клопском монастыре, по его бедности и незначительности, не было еще и каменной церкви. ‘Не скорби, — говорил изгнаннику юродивый его родственник: — веруй во Св. Троицу, воздвигни каменный храм Живоначальной Троице, — и не токмо на своем отечестве будешь, но и небесные кровы наследиши!’ Князь, как видно, успел захватить денег с собою. Он уверовал обещанию человека, которого считал угодником, и поручил ему призвать мастеров. Их было много в Новгороде, где беспрестанно строились каменные церкви. Разом договорили мастеров*, и начали возить камень из-за озера на судах и стены возводить. Тут лукавый бес, которому, как известно, бывает не по вкусу, когда строятся церкви, поднял такую бурю на озере (вопреки учению некоторых мудрецов, что бес не может ничего творить, а только мечтами искушает и прельщает людей), что не только лодки с каменьем не могли поспевать, но и рабочие не в силах были держаться на стенах, уже начатых. ‘Дело наше станет’, — сказали мастера юродивому. ‘Не скорбите, братия, — отвечал Михаил, — Бог невидимо споспешествовать может совершению дела’. Помолился блаженный, козни диавольские стали бессильны: воздух повиновался благодатной силе Михаиловой молитвы. С тех пор поплывут лодки за камнем дует им попутный, тихий ветер, а ворочаются с тяжелым грузом — и ветер переменится и дует сильно с другой стороны, помогая скорому плаванию. Итак, при содействии молитвы святого мужа дело постройки скоро подвигалось, и в 6927-е лето 24 сентября князь строитель прибыл в монастырь на освящение оконченного храма. И первая речь его к игумену и Михаилу была такая: ‘Вашими молитвами, братья прислали ко мне — зовут меня на свою отчину’. ‘Иди, княже, с миром, — сказал ему святой, — но не забывай дом Святой Троицы!’
______________________
* Призваны были три, по имени Иван, Климент и Алексей.
______________________
Уже при жизни Михаил творил чудеса. В Новгородской земле сделалась страшная засуха — такая, что даже реки и источники высыхали. Река Веряжа, протекавшая близ монастыря, почти высохла, голый песок покрывал ее русло. Пошел пономарь собирать капли оставшейся воды, и видит пономарь: Михаил сидит и пишет перстом на песке. По окончании литургии сам игумен пошел посмотреть туда же и читает слова, написанные на песке: ‘Чашу спасения прииму и имя Господне призову’. Игумен Феодосии призвал блаженного и, указывая на письмена, спрашивал его: ‘Что значат, чадо, словеса, которые ты написал? Какую силу имеют они?’ На сем месте, — отвечал блаженный, — изыдет источник непресыхающей воды’. ‘Помолись, блаженный, — сказал игумен: — да будет по молитве твоей!’ Михаил стал на колени, игумен вместе с ним молился, и вдруг содрогнулось место, где были письмена, и вода трубою вырвалась из-под земли.
Вслед за тем другое чудо ознаменовало благоволение Божие к угоднику. Если богатые люди, ради спасения душ своих, наделяли монастыри сокровищами и имениями, зато во времена народных бедствий страдальцы толпами искали в них помощи и облегчения. Так, когда после бездождия и засухи народную массу постиг голод, толпы бедняков приходили в монастыри просить хлеба. Но в Клопском было так мало запасов, что самой братии едва доставало. Михаил припомнил игумену о чуде Христа-Спасителя с пятью хлебами. ‘Велите невозбранно, — говорил он, — давать всем приходящим вареное жито’. Игумен, по опыту уже веровавший в силу святого, исполнял его приказание, и вскоре запас истощился. Братия роптала и на игумена, и на Михаила. Блаженный муж зовет игумена и братию с собой в житницу. Пришли и увидали, что жита такое количество, какое было прежде, до раздачи бедным: как будто бы ни одно зерно не было взято оттуда!
Хранитель монастыря от естественных невзгод, Михаил охранял его и от людской злобы. Соседний болярин не давал монастырским рыбакам ловить рыбу в водах, которые считал своими, и пастухам не дозволял пасти стад на своих полях. Святой муж предрек ему, что если он будет творить пакости честной обители, то за это пострадает: ни руками, ни ногами не двинется и в реке чуть-чуть не утонет. После того Михаил сам послал ловить рыбу туда, где не велел боярин. Боярин рассердился, что монастырь ставит ни во что его приказание, наскочил на монастырских рыболовов и одного из них начал бить, но в то же время упал в воду и с тех пор не мог пошевелить ни одним суставом тела. По силе раскаяния виновного блаженный упросил Бога снова возвратить ему здравие. Но когда боярин, в благодарность, учредил трапезу всей братии Клопской обители, то Михаил отказался вкусить его хлеба-соли и сказал ему: ‘Лучше есть нетленную пищу, уготованную Богом любящим его’.
Одаренный заживо даром чудотворений, Михаил сподобился и духа пророчества: он предрек своему игумену Феодосию, что его изберут владыкою, но он посвящен не будет, и, когда так случилось, утешал благочестивого своего начальника. Многознаменательнее было приписываемое ему пророчество о падении Новгорода.
Биограф показывает, будто при своем характере аскета, чуждого миру, и под рубищами юродивого у Михаила остались княжеские понятия, долгое пребывание в Новгородской земле не сделало Новгорода его отечеством и не изгладило в нем понятий москвича. Михаил, как юродивый, не сидел постоянно в обители, а ходил по городу и по монастырям. Однажды пришел он в Вяжишенский монастырь, на ту пору случился архиепископ Евфимий в своей любимой обители. Михаил встретил идущего владыку. ‘Ныне в городе Москве радость!’ — закричал он. ‘Какая?’ — спросил владыка. ‘Родился у великого князя Василия сын, и дано ему имя Тимофей, и назовется он Иван: страшен будет всем странам, и Великий Новгород возьмет, и все ваши обычаи изменит, и злато и сребро от вас отымет и вас в свои земли загонит!‘ Много лет протекло после того, Иван уже страшным пугалом стал для Новгорода, патриоты собирались отдаться королю Казимиру и ждали к себе Михаила Олельковича. Тогда блаженный встретил одного из патриотов — боярина Григория Немиру. ‘Благослови, — сказал Немира, — и помолись о нас. Князь великий хочет идти войною на Великий Новгород, а у нас теперь есть князь Михайло Александрович’. ‘Вы, безумные, как пьяные, мятетесь, — отвечал юродивый: — если не утолите гнева доброчестивого царя великого князя Ивана Васильевича, то многие беды примете, придет он на вас за неисправление ваше, станет на берегах ваших и покажет великую победу над вами, пленит страну вашу, многих боляр предаст посечению, а других в плен отведет, и много злата у пленных отнимет. Князь, на которого вы надеетесь не только вам — и сам себе не поможет, и убежит от вас, а Иван Васильевич в другой раз придет и тогда всю волю свою сотворит над вами. Как можете противиться, безумцы, когда еще прежде рождения сказано о нем: переменит он обычаи ваши!’
Юродивый прожил в обители, куда так странно вошел, сорок четыре года и преставился, сам себе указавши могилу тем, что незадолго до смерти не входил в церковь, а стоял подле ее стены: когда он умер, тогда была зима и мороз, стали копать могилу — везде земля была тверда, а на том месте, на котором он стаивал, земля оказалась рыхла, как середи лета. По смерти он облекся святостью, рассказывали о многих чудесах, совершавшихся над теми, кто с верою призывал в помощь почившего святого.
Другой подвигоположник, прославившийся в XV веке, основатель Вишерского монастыря, был тверитянин боярского звания, по фамилии Борозда. Настроенный с детства к набожности, он начал молиться и, что называется, монашить. Родственники не благоволили к нему, знакомые смеялись над ним. Вероятно, в его благочестии было что-то такое, что возбуждало насмешки. Он ушел в чужую землю, в виде нищего пришел в Новгород и, скитаясь по окрестностям, выбрал себе место для отшельнического поселения и состроил хижину на берегу реки Вишеры. Но как только где проявится пустынник, народ сейчас начинает ходить к нему — кто из любопытства, а кто из набожности. То же случилось с Саввою — так звали его. Он ушел на реку Сосницу и там поселился, но и там его узнали и донесли владыке. Владыка считал себя блюстителем не только монахов, но и всякого проявления благочестия, и послал к нему сказать: как он смел поселиться без блогословения владыки. Вероятно, тогда были пустынники, которые под видом благочестия скрывали дурные намерения и вообще обманывали народ своим пустосвятством. Пустынник в ответ велел сказать владыке притчу о двух девицах: одна из них сидела у окна и смотрела на позорище, а другая берегла с благоговением и в тишине свое девство и чистоту, и заключил, что первая не сохранит, а другая сохранит свою чистоту. ‘Подобно последней девице и я удаляюсь от мира’, — прибавил он. Рассказ о пустыннике и его ответ возбудили во владыке любопытство, он сам поехал к нему, Савва, услышав, что к нему едет такой сановник, предупредил его, — пошел к нему навстречу и кланялся ему до земли. Владыка благословил его, поговорил с ним и, уверившись в его непорочности, позволил ему принимать к себе товарищей и заводить монастырь. Как только услыхали, что будет основана новая пустынь, сейчас нашлись благочестивые, пожелавшие спасать свои души вместе с новоявленным отшельником, но земля, на которой они поселились, принадлежала монастырю на Лисьей Горке. Монастырь стал сгонять его, монахи предвидели, что если Савва утвердится и заведет новый монастырь, то может этим присвоить себе землю, которою пользовался Лисьегорский монастырь. Савва отправил ученика своего и сподвижника Ефрема в Новгород и выпросил от веча грамоту на место над Вишерою. Там труженики построили церковь Вознесения и кельи. Сам Савва соорудил себе столп и сидел на нем с понедельника до субботнего вечера каждую неделю, в воскресенье сходил оттуда, обедал с братиею, поучал ее всему полезному, а потом опять отправлялся на столп. Земные плотские связи для него уже не существовали. Его родной брат, услышав о его судьбе, пришел нарочно из Твери повидаться и побеседовать с ним. Савва ни за что не хотел ни видеть его, ни говорить с ним и только после усильных просьб сошел со столпа, благословил его не как родного брата, а как пришельца, каких много к нему приходило, и возвратился на свой столп, не сказавши ему ни слова. Уже при жизни он творил чудеса. Разбойники боялись его. Однажды, когда он строил церковь, явились к нему удалые, не по своему побуждению пришли они, а бес привел их, чтоб святому сочинить пакость. ‘Детки, — сказал Савва, — помогите мне поднять дерево на стену. Возьмите бревно за тонкий конец’. Разбойники, пораженные таким бесстрашным обращением, все схватились за дерево и не могли поднять его, а Савва, при Божией помощи, ощутил в себе такую силу, что сам один поднял дерево и положил его на стену. Как увидали это разбойники, то переглянулись между собою, убежали, рассудив, что с таким силачом плохи шутки. Другой раз, когда уже монастырь имел достояние, принесенное разными христолюбцами, удалые собрались его ограбить, но только что подошли к монастырю, как Савва, сидя на своем столпе, ударил жезлом: разбойникам почудился громовой удар, и они побежали назад без оглядки. Ему повиновались дикие животные. Однажды выпустил он лошадь свою за монастырскую ограду: медведь съел ее. Савва приобрел другую лошадь. Но медведь и ту съел. Тогда Савва связал молитвою зверя, то есть заставил себе повиноваться, и повел его за собою в Новгород к судьям. ‘Вот, — говорил он, — этот медведь два раза меня обидел, первый раз я ему простил, а он не чувствует этого, да и другую лошадь мою съел. Я пришел требовать с ним суда’. Судьи отвечали: ‘Отче, поступай с ним как знаешь!’ ‘Пусть же, — сказал Савва, — он поработает на монастырь за ту лошадь, что съел’. И несколько времени медведь, запряженный Саввою вместо лошади, возил деревья, работал на монастырь, отбывая достойное наказание за свое преступление. Огонь не трогал отшельника: сделался в обители пожар, кельи сгорели, а церковь и столп, где святой спасался, остались целы. При жизни он имел дар исцелений: у одного купца сын упал с высоты и не убился по молитвам Саввы. После блаженной его кончины к его гробу приходили страждущие лихорадкою и по вере избавлялись от болезни.
Обитель Саввы Вишерского дала начало другой обители — Перетомской, или Перекомской. Ученик Саввы, Ефрем, подобно Савве, был чужеземец, родом из Кашина, родителей торгового звания, сначала постригся в Калягине, потом, внимая голосу свыше, отправился к Новугороду и спасался в Вишерском монастыре Саввы. Но, желая предать себя безмолвию и большему истязанию, Ефрем удалился в пустыню на берег Веренды и там несколько лет питался, как зверь, былием. Как он после сознавался, ужасный глад мучил его, и он от мучения метался по земле. Но какой-то светлый муж, явившись пред ним, избавил его от этого страдания своим прикосновением. Скоро разнеслась весть о новом отшельнике, и к нему стали собираться сподвижники. Явился какой-то Фома, обложенный веригами, явилось много других. Составилась благочестивая община. Ефрем был посвящен во иереи. Ефрем с братиею прокопал канал мимо обители своей из Веренды в Ильмень, и оттого обитель названа Перекомскою, или Перекопом. Ефрем пережил падение Великого Новгорода и умер в 1487 году.
Во всей Новгородской земле рассеяно было множество монастырей, из них многие приобрели значение и влияние на религиозное чувство и потому имеют исторический смысл в народной жизни. На Ладожском озере, на пустынной скале, стоял Валаамский монастырь. Основание его кроется в неизвестности. Предание приписывает ему седую древность. В житии Авраамия Ростовского существование его отнесено еще к эпохе Св. Владимира. Но это известие не выдерживает критики уже и потому, что Авраамиево житие носит несомненные признаки позднего составления. В одном из поздних списков Софийского Временника указывается на 1163 год, как на время обретения мощей Сергия и Германа и перенесения их в Новгород. Существует рукописное сказание о перенесении их обратно из Новгорода на Валаам*. Всему этому противоречит известие, записанное в древней новгородской Кормчей, где сказано, что в 1329 году ‘нача жити на Валаамском озере Ладожском старец Сергий’, следовательно, начало этой обители, которая — по всеобщему признанию — создана была Сергием и Германом, относится к XIV веку.
______________________
* Ист. Р.Ц., I,154.
______________________
С Валаамским монастырем тесно соединена легенда о Магнусе, короле шведском. Она не имеет никакого фактического основания, кроме того, что Магнус, когда воевал против новгородцев, был разбит. Легенда эта говорит, будто шведский король Магнус, преследуемый Богом за свою гордыню, навлек небесный гнев на свое государство и подданные засадили его в тюрьму. Тут действительно есть историческое основание, потому что Магнус точно был лишен престола, и дело новгородской войны было, между прочим, поводом к неудовольствию против него. Магнус, — говорит легенда, — был освобожден из темницы своим сыном, прибывшим из Мурманской земли. Сын хотел его перевезти из Швеции в Мурманскую землю на корабле, на море постигла их буря, три дня качались они по волнам. Наконец буря занесла их в Полную реку — к монастырю Св. Спаса, и Магнус дал рукописание, в котором изложил свою печальную судьбу, признавал свои бедствия Божьим наказанием за то, что покушался на Новгород, и завещал своим потомкам и преемникам никогда не трогать войною русских. Легенда эта есть плод национального чувства новгородцев, одержавших победу над шведами. Понятно, как она составилась. Магнус, в порыве своего рыцарского благочестия, вызвал новгородцев на войну за веру, чья вера одержит победу, на стороне того и справедливость. Очень логически было заставить Магнуса исполнить договор, принять православие и осудить себя на монашеское покаяние за прежнюю дерзость. В конце XIV века Сергиева Валаамская обитель дала происхождение другим трем монастырям, имевшим важное значение: Коневскому, Свирскому и Соловецкому.
Арсений, родом новгородец, ремеслом медник, сначала поселился на Лисьей Горке, потом сделался паломником и прожил три года на Афонской горе. Захотелось ему снова на родину. На Афоне прозорливый муж игумен провидел, что русский пришелец будет основателем иноческой обители в своем отечестве, и благословил его иконою Владычицы на одной, а Нерукотворенного Образа — на другой стороне и отпустил его восвояси. Прибывши в Новгород, странник получил от архиепископа Иоанна благословение на заведение обители. Арсений поселился сначала на Валааме, потом стал искать уединения и безмолвия и поселился на острове Коневском, где соседние язычники имели свою святыню. Это был огромный камень, называемый Конем, на этом камне приносили в жертву лошадей невидимому духу, который за то охранял скот. Жертвоприношения эти совершались так, что приводившие коня оставляли его на пустой скале. Конь исчезал, и все были уверены, что божество его принимало и пожирало. Арсений покропил камень св. водою, и духи, в виде воронов, разлетелись на рыбарский берег и поселились в заливе, который потом стал называться Чертова-Лахта. Освященное место делалось предметом христианского религиозного уважения.
Уже при жизни самого основателя обитель Конева острова сделалась общеизвестною и пользовалась уважением. Благочестивые новгородцы стали посещать ее и прилагать свои пособия. Какой-то боярин новгородец Михей Кобылка одарил братию богатою милостынею. А летописи замечают, что Арсений исполнял закон странноприимства, угощал с радушием в своей келье приходивших на богомолье новгородцев. Но какой-то суровый и прозорливый Симон, из товарищей Арсения, объявил ему: бесы радуются, когда игумен угощает у себя мирян, и преподобный муж не велел делать особых трапез, а угощал приходящих скудною трапезною пищею вместе с братиею. В числе посещавших его обитель был и владыка Евфимий, который знал Арсения во времена юности, когда они были вместе на Лисьей-Горке. Евфимий даровал обители имения и оставил в знак духовной дружбы монастырю свой ветхий клобук. Любовь к странствованиям, столь привлекательная, пробудила силы в Арсении, и еще раз он ходил на Святую Гору и благополучно воротился назад. Он умер в глубокой старости.
Александр Свирский, родом из Ояти, получил настроение к иноческим подвигам от странствующих старцев, на Валааме настроили его мысль о блаженстве и превосходстве отшельнической жизни. Возвратившись к отцу своему, он увидел, что родители его не внимают ни увещаниям старца, ни его собственным молениям. И так ушел он из родительского дома и проходил свое первое поприще в Валааме. Там убедил пришедшего к нему отца вступить в монастырь, а потом, по примеру отшельников, решился основать новый монастырь. Он основал его в половине XV века на истоке реки Свири на озере Рощинском.
Другой послушник Валаамской обители, пришедший туда из Белозерского монастыря, Савватий, ушел для основания новой монастырской жизни и сначала поселился на Ваге, где нашел себе товарища, старца Германа, потом с ним вместе ушел на Белое море, на остров Соловки, и положил основание Соловецкому монастырю (1429). Савватий скончался на Ваге, куда приходил ради причащения Святых Таин, Герман остался один на пустынном острове Соловках, тогда пришел к нему в товарищи Зосима, поселянин из села Толвуева на побережье Онежского озера, и оба решились жить в Соловках. Это было уже в 1430 году. Мало-помалу стали приходить к ним отшельники и так составили монастырь, и воздвигнут был храм во имя Преображения Господня. Когда Зосима отправил к архиепископу Ионе одного из своих братий просить антиминса, Иона удивился, как люди могли поселиться в такой суровой и отдаленной стране, он послал им игумена Павла. Впоследствии сам Зосима, после того как Павел и другой присланный из Новгорода игумен Феодосий не могли вынести тягостной жизни в такой суровой и холодной пустыни, был посвящен во игумена. Пустынный остров получил с тех пор более жизни. Уже и прежде новгородские промышленники посещали его для промышленных целей. Монастырь был истинным благодеянием для таких гостей, потому что доставлял им приют. Бояре новгородские, поражаемые трудностью подвига, начали юный монастырь наделять селами и богатствами. Уважение к нему еще более возвысилось, когда Зосима и Герман с братиею перенесли туда с Ваги мощи св. Савватия, тогда толпы благочестивых стали ходить в Соловки для богомолья. Слава, распространившаяся о нем в Новгороде, обогащала его более и более. Это возбудило зависть и неудовольствия: промышленники жаловались, что новый монастырь захватил себе всю рыбную ловлю. Зосима должен был сходить еще раз в Новгород и выпросить себе от веча грамоту на полное владение всем Соловецким островом. Тогда-то предсказал святой прозорливый отшельник падение Великого Новгорода. Он дожил до него, но был чужд земных волнений и скончался в 1478 году, когда сбылись его зловещие предсказания. Скоро приобрел он славу чудотворца, обитель возрастала, обогащалась и впоследствии сделалась одною из важнейших святынь всей земли Русской.
Около Каргополя возникали один за другим монастыри. Древнейший из них, и теперь еще существующий, Челмогорская пустыня, основан, по преданию, еще в XI веке каким-то преподобным Кириллом. В XIV веке близ самого города поселился отшельник Иоанн, прозванный Волосатый, и на месте его подвигов был потом основан Успенский монастырь. Ручей, близ которого жил пустынник, получил в народном веровании чудодейственную силу исцеления от болезней. В конце XIV века отшельник, по имени Куриак, основал Успенский Сыльвинский, или Сыренский, монастырь, теперь уже не существующий. Около того же времени возник монастырь Преображенский. В 1465 году отшельник Александр основал в 44 верстах от Каргополя, на берегу реки Чурьяги, Успенский монастырь, называемый Ошевенским, по имени основателя, который по отцу носил прозвище Ошевень и был родом из Белозерской земли. На островах, рассеянных по Онежскому озеру, было несколько монастырей.
В ХIV веке на острове, называемом Мурманский, — в расстоянии 50 верст от Пудожа и 70 от Вытегры, — был некогда монастырь Успенский-Мурманский, основанный преподобным Лазарем, давно уже этого монастыря нет, осталась от него приходская церковь, и в этой церкви есть список с завещания основателя, в завещании описана любопытная его биография. Родом он был с православного Востока, носил уже там монашеское звание и послан был к новгородскому владыке Василию от неокесарийского епископа, также Василия. В то время как посол был в Новгороде, Василий новгородский скончался. И неокесарийский Василий также скончался. Лазарю является ночью Василий новгородский и велит идти на Онежское озеро и там построить обитель на Мурманском острове. Потом является ему другой умерший Василий, неокесарийский епископ, и повелевает то же самое, что и новгородский. После таких видений Лазарь обратился к посаднику Ивану Захарьевичу, которому принадлежал остров, и просил отдать его под монастырь, который основать повелевают ему пришельцы из загробного мира. Посадник не отвечал ему ни да, ни нет. Повторилось несколько таких просьб и неудовлетворительных ответов. Наконец, самому посаднику является усопший новгородский владыка и объявляет, что Богу угодно, чтоб на острове, принадлежащем посаднику, была обитель для прославления имени Божией Матери. При этом владыка и пригрозил посаднику чем-то, если он не исполнит высшей воли. Тогда посадник сам призвал Лазаря и подарил ему остров. С величайшими затруднениями добрался Лазарь до острова и построил там часовню и хижину. Жившие около озера язычники, чудь, стали заводить на острове поселения и хотели прогнать отшельника, так что он, наконец, потерпев от них побои, ушел в глубину лесов. Здесь явилось ему видение. Он узрел Пресвятую Деву, которой поклонялись какие-то святые, на месте видения он основался, построил себе тут хижину, выкопал пещеру и на дереве поставил образ. Немного времени спустя пришел к нему старшина лопарей и просил исцелить слепорожденного сына. Лазарь помолился перед своим образом, покропил слепого св. водою, поднес его к образу, и слепой прозрел. Это событие распространилось между лопарями, и они стали приносить ему одежды и пищу. Через несколько времени старшина крестился с своею семьею. Как всегда бывало, к отшельнику стали сходиться желающие уединения, и таким образом основали обитель. Лазарь отправился в Новгород и получил от владыки Моисея антиминс, сосуды и благословенную грамоту, а от сына посадника Ивана Захарьевича, уже тогда умершего, Федора, отцовское завещание, в котором умиравший отдал Лазарю и его чернецам весь остров, называемый Мучь, на вечные времена. Так как Лазарь отправился на Онежское озеро первый раз после смерти Василия, а в другой раз посетил Новгород еще при Моисее, то, значит, это событие произошло между 1351 — 1359 годами. С тех пор умножилось число чернецов в обители. Замечательно, что туда приходили издалека двое старцев, Иона и Евфросин, пришли из Киева третий, Феодосий, носивший Христа ради тяжелые вериги — со Святой Горы. Лазарь умер в глубокой старости, на 105-м году возраста, в 1391 году. Перед кончиною снова явился ему владыка Василий и предрек ему скорое оставление мира. В приходской церкви, оставшейся от монастыря, почивают под спудом мощи преподобного основателя.
На другом острове того же озера, Климецком, был основан, неизвестно когда, монастырь Нятин, уже в XV веке не существовавший, вместо него на том же острове, сын новгородского посадника основал, в трех верстах от прежнего, монастырь Климецкий. Основатель торговал солью и однажды, плывя по Онежскому озеру в Повенец, был застигнут бурей и начал усердно молиться, волна прибила его к острову: на берегу увидел он на дереве икону Божией Матери. Это событие так подействовало на него, что он в ту же минуту дал обет оставить мир и поселиться на этом месте. Он поставил своим иждивением две церкви и устроил кельи, и к нему перешли иноки из Нятина монастыря*.
______________________
* Трудно решить, существовали ли во времена независимости Великого Новгорода в этом краю те монастыри, о времени основания которых нельзя сказать ничего точного. Палеостровский, прославленный впоследствии трагическим самосожжением раскольников, основан был каким-то преподобным Корнилием, но неизвестно когда, также неизвестно, когда возникли давно уже не существующие монастыри: женский Крестовоздвиженский в Онеге, Машеезерский в 20 верстах от Петрозаводска, Бруссенский-Николаевский на Бруссенском острове Онежского озера, женский Солминский — на скале, при соединении Логмозера с Онежским озером, Введенский на Ояти, Муезерский в Каргопольском уезде, Троицкий-Юрьевский, Вертьевская пустынь и Спасский Кожеозерский. На берегу Ладожского озера, недалеко от Свирского монастыря, некто преподобный Куприан основал монастырь Сторожевский, по имени урочища Сторожка, монастырь давно уже не существует, а в приходской церкви покоятся под спудом мощи Куприана, но когда жил Куприан — никто не скажет, как равно о многих отшельниках, некогда подвизавшихся в этих негостеприимных краях.
______________________
Святыня Тихвинского монастыря уже процветала с XVI века, но сказание об обретении иконы Тихвинской Богоматери относит это событие, послужившее поводом к основанию монастыря, ко второй половине XIV века (1383), именно ко времени, когда новгородским владыкою был Алексий. Трудно решить, что в этом сказании может считаться творчеством древнего народного благочестия. Содержание этой повести состоит в том, что над Ладожским озером и его берегами стала носиться по воздуху икона Богоматери, переменяя место. Слух об этом переходил из уст в уста, стерегли ее люди, несколько раз видели там и сям и не могли взять, пока наконец она сама не далась в руки там, где ей угодно было остановиться. Сначала она показалась рыболовам над волнами Ладожского озера, поплыла по воздуху и исчезла из виду, потом она остановилась на воздухе над рекою Оятью, на месте, называемом Смолков, в 10 верстах от Тихвина. Народ видел ее: в глазах людей постояв несколько времени на одном месте, она удалилась, и на этом месте поставили часовню. Она явилась и остановилась над рекою при селе Имогенцах, удалилась оттуда и парила над горою Куковой, за 20 верст от Тихвина: и стекошася тамо православныи людие, зряще чюдноя икона владычицы предъстоящу на воздуху и пресветло сияющу. Один час пребыла она недвижно в воздушном пространстве, потом двинулась и снова исчезла из глаз и явилась над той же рекой, наконец стала на воздухе над Тихвином и далее не шла. Народ, уже знавший о путешествии иконы, стал молиться и просить икону Богородицы, чтоб даровала им благодать и оставила у них свое изображение. Тогда икона спустилась по воздуху на землю. Люди стали к ней прикасаться и получать исцеления. Это было 26 июня, и тогда положено навсегда в этот день праздновать память чудного благодатного события, построить церковь на этом месте и там хранить св. икону. Но когда сделано было основание и возведены три венца, ночью на сторожей, оставшихся при постройке, нашел сон, и наутро вся постройка очутилась на другой стороне реки Тихвинки, над болотным местом. Люди сошлись, пораженные чудом, и стали молиться, тогда все строение с деревом, приготовленным для дальнейшей постройки, опять перенеслось на прежнее место. Тихвинцы сообщили об этих чудесах владыке Алексию. Он послал новой церкви антиминс, назначил туда священника с диаконом, прислал из Новгорода утварь и книги. Но когда церковь была совсем готова и устраивался праздник освящения, один сельнянин был отправлен скликать людей на праздник, шедши через лес, он увидел на камне сидящую Богородицу с красным жезлом в руке и перед нею Николая чудотворца. Богородица сказала, чтоб он возвестил всем людям ее волю: чтоб на ее церкви стоял не железный, а деревянный крест. Сельнянин пересказал приказание Богородицы во всеуслышание всем, люди не поверили ему и велели ставить железный крест. Вдруг поднялась буря, мастера снесло, тихо поставило на землю, тогда все уверились, что сельнянин говорил правду, и поставили деревянный крест. Два раза после того церковь горела, но чудотворная икона и крест оставались невредимыми от огня и были находимы в можжевельнике. Монастырь был основан уже после падения Великого Новгорода при Иоанне Васильевиче в 1560 году.
В каждой из новгородских волостей были свои монастыри и свои местные святыни, с которыми соединялись благочестивые и священные для народа предания. Патроном Торжка и основателем иноческого благочестия в новоторжском крае был Ефрем. История его очень темна. По преданию, он жил в XI веке, был родом угрин и брат Георгия, убитого вместе со св. Борисом, и Моисея, одного из печерских чудотворцев. Когда Борис с его братом отправился в Киев и в дороге был убит, Ефрем оставался в Ростове, услышав о смерти брата, отправился искать его тело, нашел его отрубленную голову и, взяв с собою, удалился на север и на месте нынешнего Торжка основал монастырь во имя Бориса и Глеба, вместе с тем, Ефрем устроил странноприимницу, или гостиницу. Это предание показывает, что монастырь имел вместе и практическую цель. Заложение монастыря было началом поселения. Говорят, что существовало житие Ефрема и история его обители, но эта рукопись была увезена в Тверь в XIV веке, в ту печальную годину, когда Торжок был разорен тверичами и обитель Ефремова была вырезана и запустела. Впоследствии будто бы тверской князь Михаил Александрович продавал эту рукопись обратно монастырю, но чернецы, вновь населившие разоренный монастырь, были безграмотны и бедны, не могли ни прочитать рукописи, ни заплатить за нее, и она сгорела в тверской церкви Спаса, когда Тверь испытала пожар в возмездие за бедствие Торжка. Уже впоследствии сочинили снова, по преданию, житие Ефрема, но, как позднейшее, оно не может служить образцом прежней литературы и прежних преданий, вероятно, главные начала рассказа перешли из старины по изустным вестям, но редакция была новая, с добавлениями. Память Ефрема хотя издавна и была священна в Торжке, но мощи его были открыты уже в XVI веке, а потому и трудно решить степень значения этого святого и важность обители его для народа. В Бежицах в XV веке (1461) отшельник Антоний основал обитель в 30 верстах от Бежецка*. В Демани на посаде в XV веке существовал Успенский монастырь**. В Русе был патроном монашества Мартирий, бывший в XIII веке сначала игуменом, потом новгородским владыкою. Им основан монастырь Преображенский, ставший приютом благочестия для пригорода и его волости. В трех верстах от Русы в XIII веке основана была учеником св. Варлаама Константином и его товарищем Космою Николаевская пустынь, названная Косинскою, потому что стоит на косе между реками Полистою и Снежною. На устье Волхова находился Медведицкий монастырь, в Ладоге, на посаде — Никольский монастырь***, когда они построены, неизвестно****. В 1446 году владыка Евфимий устроил монастырь около древней патрональной церкви Св. Георгия в средине города. В двадцати верстах от пригорода Луги, неизвестно кем и когда, основан Череменецкий монастырь во имя Иоанна Богослова, на том месте, где явилась икона этого апостола. Монастырь стоял на острове. В волости пригорода Порхова существовало два мужских монастыря: Демьянский при впадении в Шелонь речки Демьянки, неизвестно кем и когда основанный, и другой — в 65 верстах от Порхова, основанный в XIV веке при впадении речки Омучи в Шелонь иноками Феофилом и Иаковом. Он назывался Феофилова Успенская-Коневская пустынь*****.
______________________
* Истор. свед. о монаст., 511.
** Писц. кн. 2 т. Дер. Пят., 499.
*** См. Вотс. Пят. переп. окл. кн. 7000 г. Врем. XI.
**** Нельзя сказать ничего положительного, существовали ли во время независимости Новгорода ладожские монастыри — женский Успенский и мужской Ивановский в Застенье.
***** Истор. свед. о монаст., 456.
______________________
В Вологде и в ее окрестностях составилась целая группа монастырей и местных святых с благочестивыми легендами и преданиями. Древнейшим подвижником и начальником монашеского жития был преподобный Герасим в XII веке. Он заложил монастырь во имя Св. Троицы, в нескольких верстах от города Вологды, в 1143 году. Неизвестно, с какого времени основан и существовал в древности, в XIV веке, Спасо-Каменский Духов монастырь в самой Вологде. Развитие монашества совершилось здесь в XIV и XV веках. Но так как тут кончались пределы новгородских владений и отшельники, основывавшие обители, получали благословение не от новгородских владык, а от ростовских епископов, и притом сами были большею частью не новгородцы, то и не место здесь распространяться о них.
Заволочье и берег Ледовитого моря были также мало-помалу населяемы обителями. На месте нынешнего Архангельска, по преданию, существовал с XII века построенный при архиепископе Иоанне монастырь Архангельский, даровавший впоследствии имя городу. В 1419 году его разорили норвежцы*. Близ самого устья Двины в XV веке основан был монастырь Никольский Корельский**, по преданию. Марфою Борецкою, в память своих сыновей, Антония и Феликса, которые поехали для осмотра вотчин и утонули. В Шенкурске был в древности монастырь Троицкий, а в окрестностях его в 15 верстах в 1460 году посадник Василий Своеземцев построил монастырь Богословский, сам уединился здесь и впоследствии был почитаем за святого. На Кокшенге упоминается в XV веке монастырь Св. Феодора***. Вообще в этой стороне было много монастырей, но о точном времени их основания нельзя сказать ничего положительного: даже неизвестно, когда они уничтожены. Таковы, напр., у Кандалакской губы мужские монастыри — Богородицкий и Кокуев при устье реки Порьи, Никольский Яренский, Заволочский в Холмогорском уезде, некогда богатый монастырь на Двине, Моржевский, Кривецкий, там же Николаевский на Двине и два женских монастыря Емецких при реке Емце, в Мезенском уезде — Чирцова пустынь, Кенский или Кяндский в Онежском уезде на реке Кене, неизвестно когда основанный иноком Пахомием, но существовавший в конце XV века****.
______________________
* Карамз. И. Г. P. X, прим. 135.
** Новг. Л., I, 109.
*** Акт. юрид., 273.
**** Истор. свед. о монаст., 1 — 17.
______________________
И Псковская земля усеяна была монастырями.
Древнейший из известных нам монастырей самого города Пскова — Спасо-Мирожский на устье речки Мирожи, впадающей в Великую на Завеличье. Он основан в 1156 году Нифонтом, епископом новгородским*, построившим в нем каменную церковь. В этом монастыре привлекала благочестивых чудотворная икона Знамения Пресвятой Богородицы с изображением на ней князя Довмонта и его супруги. Два настоятеля монастыря, Авраамий, первый поставленный основателем Нифонтом, и Василий, умерщвленный литовцами, сделавшими набег на Завеличье в 1299 году, почитались божиими угодниками, хотя мощей их не чтили. Храм Мирожского монастыря — одно из замечательнейших в России древних зданий как по архитектуре, так и по старинным фрескам, украшавшим стены, но теперь заштукатуренным по невежеству и известным только по отрывкам на алтарной стене. В XIII веке явился Иоанно-Предтеченский женский монастырь, также на Завеличье. Он основан Евпраксиею, супругою князя Ярослава Владимировича, того самого, который продавал свое отечество немцам. Она была убита своим пасынком в Оденпе. Тело ее было привезено во Псков и погребено в основанном ею монастыре. 18 мая 1243 года над ее гробом произошло чудо от иконы Св. Спаса: текло миро в продолжение двенадцати дней, и набрали этого чудного мира две восчаницы: одну во Пскове оставили, а другую в Новгород отослали. Кроме Евпраксии в монастыре погребены княгиня Мария, супруга Довмонта, и какая-то княгиня Наталия, по преданию, они жили вместе, и на хорах показывают углубления в каменной стене, где эти княгини-отшельницы стояли во время богослужения. С ними погребена их келейница и подруга Сандулия. Монастырь этот был местом погребения многих княгинь, скончавшихся во Пскове. Его каменная церковь, построенная в XIII веке из плитняка с примесью кирпича, треснувшая в нескольких местах, существует до сих пор. В конце XIII века был основан монастырь Снятогорский (или Снетогорский) на Снятной горе, над рекою Великою, в четырех верстах от Пскова, на другой стороне этой реки. Основателем был преподобный Иосиф, убитый вместе с семнадцатью монахами набежавшими на окрестности Пскова литовцами в 1299 году**. Каменная церковь в нем, существующая до сих пор, построена в начале XIV века. В 1310 году построена была каменная церковь Богородицы на Горе, и так как летопись по этому поводу прибавляет: при игумене Иове, то из этого можно заключить, что там был монастырь***.
______________________
* Новг, IV, 10.
** Пск. л., I,192.
*** Пск. л., I,184.
______________________
Из существовавших во Пскове и в Псковской земле монастырей о большей части нельзя сказать, когда они построены, потому что о них упоминается большею частью случайно. Несомненно существовали во времена независимости Пскова следующие монастыри: Пантелеймоновский дальний на Черехе, упоминается в первый раз в 1341 году*, Пантелеймоновский ближний на Красном дворе. Каменная церковь в нем построена в 1468 году, но, конечно, он существовал и в 1341 году, когда был дальний, то должен был существовать и ближний**, Рождества Христова на Полонище, упоминаемый как монастырь в 1466 году***, а как церковь еще в 1388 году Николаевский монастырь на Волке упоминается основанным в 1395 году****. Михайловский женский в Поле упоминается первый раз в 1398 году по поводу построения в нем каменной церкви*****. Великая Пустынь (за 60 верст от Пскова) упоминается под 1404 годом******. Никитская пустынь в окрестности Пскова на Многе, реке упоминается под 1442 годом7*. Благовещенский женский на Песках основан в 1421 году8*. Воскресенский на Запсковье упоминается под 1458 годом9*. Николаевский на Завеличье упоминается под 1463 годом10*. Покровский на Полонище упоминается под 1465 годом11* Никитский в городе упоминается под 1470 годом12*. Глинский Святого Духа на Завеличье упоминается под 1484 годом13*. В пригороде Велье был монастырь Св. Спаса, упоминаемый под 1459 годом14*. В пригороде Выборе были, по преданию, монастыри Воздвиженский при главной церкви и Варваринский женский, во Вреве два: Ильинский мужеский и Покровский женский, в окрестностях Изборска Богородицкий, основанный преподобным Онуфрием в XV веке. Более всех получили историческо-жизненное значение монастыри Трехсвятительский Елизарьев, Крипецкий и Псково-Печерский.
______________________
* Пск. л., I,186.
** Пск. л., I, 231.
*** Пск. л., I,250.
**** Пск.л.,I, 194.
***** Пск.л.,I, 195.
****** Пск. л., II, 18.
7* Пск. л., I,212.
8* Пск. л., II, 23.
9* Пск.л.,I, 217.
10* Пск.л.,I, 224.
11* Пск. л., I, 229.
12* Пск. л., I, 235.
13* Пск. л., I, 266.
14* Пск. л., I,218
______________________
Первый из этих трех был основан в первой половине XV века Елизаром, в монашестве Евфросином. Осталось подробное его житие, сочиненное в XVI веке священником Василием, в нем много выдуманного, но есть историческая основа, тем более, что автор пользовался прежним житием, до нас не дошедшим.
Святой Евфросин был родом псковитянин, поселянин из деревни Виделебской, верстах в тридцати от Пскова. Родители отдали его учиться грамоте, юноша вчитался в божественные книги, у него было пылкое воображение, он покинул родительский дом и постригся в монахи в Снятогорском монастыре. Настроив себя чтением о подвигах пустынников, он оставил монастырь и поселился в двадцати восьми верстах от Пскова, недалеко реки Толвы, где построил себе хижину. Чрез несколько времени стали сходиться к нему такие же отшельники, и возник монастырь. Построена была церковь Трех Святителей на берегу пруда, в лесу. В числе приходивших к нему было целое семейство. Три брата родные — Игнатий, Харлампий и Памфил, поселились у него один за другим, Игнатий посвящен в иерейский сан. Пришел потом и четвертый брат, Мартирий, он был женат, но пример братьев так настроил его, что он бросил жену и пришел в новый монастырь. Жена поплакала и также пошла в женский монастырь. Наконец, пришел к Евфросину и поселился в монастыре с четырьмя братьями и старый их родитель. Пришел к Евфросину и один богач по имени Конон — принес к нему серебро и пожертвовал на обитель. Евфросин, разумея, что у пришедшего веры мало, сказал ему: ‘Положи пред алтарем, Богу отдай!’ Тот сделал так, но чрез несколько времени соскучился в монастыре, захотел в мир и начал требовать назад свое серебро. Евфросин сказал, что он от него не брал, оно Богу отдано. Конон — так звали богача — затосковал о своем серебре до безумия и, напавши на Евфросина в лесу, куда тот удалялся для молитвы, хотел было изрубить его топором, но спокойный и кроткий вид Евфросина обезоружил его. Преподобный обещал ему воротить серебро и скрыть его преступление от братии. Пришедши с ним в монастырь, немедленно отдал ему его серебро. Конон, вышедши из монастыря, вдруг ослеп на оба глаза и, воротившись назад, стал каяться и просить прощения. Евфросин помолился о нем, Конон прозрел и снова остался навсегда в монастыре, а серебро отдал на церковь.
Евфросин завел в своем монастыре суровые обычаи. Братия должна была находиться в работе или на молитве, скудно есть, мало спать, питаться и содержать себя от своих рук: иноки сами рубили дрова, пахали землю, сеяли хлеб, ловили рыбу. Богослужение в церкви было чрезвычайно продолжительно, особенно всенощные по скитскому уставу. Какой-то новгородский священник, услышав о новозаведенной обители, вздумал посетить ее и подвергнуться всем трудам, определенным братии. Пришла всенощная под праздник. Уже наступала полночь. Священник утомился, хотел спать и с беспокойством спрашивал: когда это кончится? Ему отвечали, что всенощное бдение у них прекращается с окончанием первого часа дня. Тогда священник снял с себя пояс, зацепил за крюк, повесил себя под пазуху и так продержался в чрезвычайном истомлении. Возвратившись в Новгород, он всем с удивлением рассказывал о подвижничестве в Евфросиновом монастыре. ‘Вообразите себе присностоящее дерево, — говорил он, — не требующее ни сна, ни дремления, ни успокоения, таков он с братиею… железный с железными!’
За свою святую жизнь Евфросин при жизни молитвами своими низводил Божию благодать на природу. Близ монастыря есть озеро: оно и теперь богато рыбой. Но в старину было оно не такое. Случилось однажды в храмовой праздник обители Трех Святителей оскудение рыбное. Рыболовы, посланные на Великое Озеро, ничего не принесли с собою. Братия стала скорбеть. Тогда Евфросин сказал: ‘Не скорбите, уповайте и веруйте, верующему все поспеет во благое, Моисей препитал же манною израильских людей в пустыни и воду им источил из камня: и нас, убогих, Господь может препитать, и все христолюбивое множество народа, приходящего из города праздника ради’. Он пошел в церковь и стал усердно молиться, а потом взял с собой любимого ученика Меркурия, просиявшего уже довольно в постнических добродетелях, и некоторых из братий и отправился к озерцу: помолился, закинул сеть и вытащил такое множество рыбы, что чуть сеть не прорвалась. С тех пор озеро близ монастыря до сих пор в изобилии дает хорошую рыбу.
Но чем особенно прославился Евфросин, это — его спор за сугубое аллилуйа. К сожалению, рассказ, сообщаемый жизнеописателем его Василием, именно в этом месте находится слишком под влиянием пристрастия к сугубому и злобы к трегубому аллилуйа, а потому не иначе как в общих чертах может быть вероятен. Вопрос о том, как читать аллилуйа, должно быть, давно уже возбуждал прения местных философов, и еще в 1419 году митрополит Фотий писал ко псковичам послание и, между прочим, отвечал им на вопрос об аллилуйа, повелевая его троить*.
______________________
* Что ми пишете об аллилугии и на славах сице глаголи Слава Отцу и Сыну и Святому Духу и ныне и присно в века веков аминь, аллилуиа, аллилуиа, аллилуиа Слава Тобе Боже, аллилуиа, аллилуиа, Слава Тобе Боже, аллилуиа, аллилуиа, аллилуиа Слава Тобе Боже. (Духовн. Вестн. 1862 г. Март, VII, 52).
______________________
Обычай троить был древний и употребительный в церкви, двоили немногие вольнодумцы. По известию Евфросинова жизнеописателя Василия, Евфросин стал также двоить и убеждать других к двоению. Это случилось, как повествует Василий, после путешествия в Цареград, которое предпринято было Евфросином со специальною целью разъяснить вопрос об аллилуйа. Что Евфросин путешествовал в Цареград — это естественно, такие путешествия были в обычае и в духе времени, но жизнеописатель Василий погрешает против истины, уверяя, что патриарх повелел Евфросину двоить аллилуиа, этого никак не могло случиться, потому что на Востоке, так же как и в России, сохранялся древний обычай троить. Как бы то ни было, только, по известию того же Василия, в монастыре Евфросиновом стали употреблять сугубое аллилуиа. Слух об этом разошелся во Пскове. Был тогда в городе некто священник Иов, приобревший репутацию глубокого знатока Св. Писания и божественных книг, священники обращались к нему с вопросами о спорных предметах, приходили к нему и миряне за советами в делах закона: был он в глазах всего Пскова большой философ, и прозвали его Столпом. Чтобы очернить его, жизнеописатель уверяет, будто он по смерти жены ‘распопился’ и женился на другой, но это не умалило его достоинства пред псковичами. Так же точно о его друге и соумышленнике Филиппе рассказывается, что он был дьякон, но по смерти жены ‘раздьяконился’, чтоб жениться на другой. Оба владели хорошо речью и стали коноводами кружка мыслителей, вооружившихся за трегубое аллилуиа против Евфросина. Сначала они предложили Евфросину диспут и послали к нему из среды себя ученых, на челе которых был Филипп. Евфросин принял их радушно, угостил трапезою, потом пригласил к себе в келью для состязания. Защитники трегубого доказывали, что тройное аллилуиа поется в честь Св. Троицы и двоить его — значит умалять божество. Евфросин возражал, что человек не в силах ни умножить, ни умалить божество, и опирался на то, что в Константинополе ему приказали двоить аллилуиа. В споре он разгорячился до того, что когда ему подали писание, составленное Иовом, которого звали Столпом, то он сказал: ‘Какой это столп? Это мотыльный* столп’. Самим своим противникам он сказал, что они мудрствуют ‘по-свински!’ Когда посланные, воротившись во Псков, рассказали Иову, как Евфросин изъяснялся о его личности, философ почувствовал себя глубоко оскорбленным, стал сильнее проповедовать против Евфросина и чрезвычайно озлобил против него псковичей. Когда из Евфросинова монастыря приходили братья в город за покупками, псковичи оскорбляли их, не считали за иноков, а если кто приглашал их к себе в дом и угощал, того бранили и укоряли. Ожесточение их дошло до того, что если кто проезжал мимо Евфросиновой обители, то не снимал шапки, как следовало перед церковью, и говорил: здесь еретик живет, он двоит пресвятое аллилуиа! Евфросин жаловался архиепископу Евфимию. Тот сознался в своей немощи разрешить такой важный вопрос, но предоставлял ему поступать так, как благословил его патриарх, если он был у патриарха и принял от него повеление, но, с другой стороны, не обязывал и псковичей следовать введенному Евфросином обычаю и не остановил их злобы, которая продолжалась до самой смерти Евфросина, случившейся в 1481 году. Зато после блаженной кончины его наказание постигло философа Иова. Напала на него такая болезнь, что все тело его покрылось червями, и от него исходил такой смрад, что никто не мог приблизиться к нему. В унынии он поступил в иноческий чин и постригся в Спасо-Мирожском монастыре. Но болезнь не оставляла его. Недаром Евфросин нарек его мотыльным столпом. Два года прострадал он таким образом, и наконец вышла душа его из тела с великим страданием. И когда зазвонили к погребению его, сошлись братья дать усопшему последнее целование и проводить его в могилу, — никто не мог приступить к его трупу, и от нестерпимой вони держали себя за носы честные иноки, и так скрыли его тело в ограде Спасо-Мирожского монастыря.
______________________
* Мотыла-кал.
______________________
‘Видите ли, братия, — восклицает жизнеописатель Евфросина, — какова месть Божия и прещение пресвятые ради аллилуиа’.
Церковь считает недостоверным весь рассказ Василия об участии Евфросина в деле об аллилуиа, тем не менее он не лишен для нас значения, как образчик старинных понятий, выказавшихся в описании события, если даже это событие в сущности вымысел, то имеет для потомства важность исторической истины известного склада понятий и воззрений.
До сих пор близ Евфросинова монастыря, в роще, недалеко пруда, благословенного святым мужем на рыбное обилие, показывают дупло, обгрызенное зубами благочестивых богомольцев. Там часто сидел Евфросин, предаваясь богомыслию. Вокруг разбросаны разной величины каменья, которые он таскал на голове труда ради. Есть верование, что, если у кого болит часто голова, надобно трижды обнести на голове один из камней вокруг дупла и болящий получит исцеление.
Евфросинов монастырь дал основание Крыпецкому, верстах около 18 от Евфросинова в болотном и лесистом месте. Был у Евфросина в обители пришлый с Востока брат, по имени Савва.
Думают, что он был по происхождению серб. Поживши в монастыре, он пошел из него в пустыню и поселился на том месте, где теперь находится его монастырь, на берегу небольшого озерца. В этом пустынном болоте проживали бесы. Им не понравилось, что там явился святой отшельник, который своими молитвами их прогонит. Они стали представлять ему разные пугала и привидения, — но святой выдержал эти искушения, молитвою и постом изгнал их, и стал он жить безмятежно, питаясь хлебом и водою. Скоро, однако, узнали во Пскове, что явился новый пустынник, и стали к нему приходить и просить духовных советов: он всех принимал. Посещали его и бояре, и посадники, и знатные, и незнатные. Всем он давал благие нравоучения, а в особенности советовал воздерживаться от блуда и прославлял девственную чистоте Тогда нашлись и такие, что, подобно ему, решились оставить мирскую суету и поселились с ним вместе. Так возникла обитель и была построена деревянная церковь во имя Иоанна Богослова. Богатые христолюбцы жертвовали на новый монастырь свои вклады. Савва все отдавал на церковь и на братию, сам жил очень скудно и, уклоняясь от любоначалия, не принял на себя игуменского сана, а поручил его другому иноку, Кассияну. Его ревность к чистоте простиралась до того, что Савва запрещал входить в монастырь женскому полу, по афонскому образцу. Однажды приехал к нему князь Ярослав, который много жертвовал на монастырь и часто туда ездил: на этот раз он прибыл с женою, которая была больна и искала исцеления. Савва не допустил княгиню в обитель, но по просьбам князя вышел к ней за ворота и отслужил ей молебен, после чего она выздоровела. В память этого события и в благодарность за исцеление жены Ярослав построил длинный деревянный мост через болото, окружающее монастырь, и подарил, с согласия псковского веча, монастырю волость.
Савва умер в старости, в 1495 году. Его мощи были уже открыты после падения независимости Пскова. Тогда же была построена и каменная церковь вместо деревянной.
Псково-Печерский монастырь, находящийся верстах в пятидесяти от Пскова близ ливонской границы, в ущелье песчаных гор, на берегу ручья Каменца, получил свое важное значение уже в XVI веке, но его начало восходит ко второй половине XV. Однажды изборские охотники по прозвищу селиши, отец с сыном, гонялись за зверьми в лесистой пустыне и, дошедши до того места, где потом возник монастырь, услышали церковное пение. Они приняли это пение за пение ангелов, заключили из этого, что место, на котором им послышалось пение, — свято, рассказали своим товарищам, и все, по общему совету, обратились ко псковскому вечу и выпросили себе на поселение то место, на которое указывали селиши. Получив землю во владение, они поделили ее между собою: одному из них досталось по разделу место недалеко нынешней пещерной горы, звали его Иван Дементьев. Один раз он пошел рубить на домашний обиход дерево на ту гору, где селишам было слышание. Срубленное на краю горы дерево повалилось вниз, захватило с собой другие деревья и кустарники, оторвалась часть земли, и открылась пещера с надписью: ‘Богомзданная пещера’. Тогда оказалось, что селиши слышали пение не ангелов, но отшельников. Но их там не было, не было их вероятно, и в живых, и уже пещера завалилась землею. Предание приписывает первое копание пещеры какому-то Марку.
Когда пещера была открыта, во Пскове жил священник именем Иоанн, бывший прежде в Юрьеве ливонском, но удалившийся оттуда по причине гонений от немцев. Он поселился во Пскове, где был чужой — ‘шестник’, родом он был москвич. Услышав об открытии пещеры, отправился он туда на место, там поселился и близ пещеры выкопал в той же песчаной горе церковь. Жена его, по имени Васса, постриглась в монахини и скоро умерла. Муж и другой священник хотели ее похоронить в земле в пещере, но гроб три раза чудесно выходил из земли, как бы во знамение, что Богу не угодно, чтоб она была зарыта. Гроб поставили в сделанном нарочно углублении.
По смерти Вассы Иоанн принял имя Ионы и постригся в монахи. Церковь была им окончена, против нее на столбах он построил две кельи. Псковское духовенство, соблазняясь таким оригинальным построением церкви, не хотело ее освящать. Иоанн обратился к архиепископу Феофилу. Тот согласился, и по его благословению была освящена сделанная в горе церковь во имя Успения Богородицы. Это случилось в 1473 году. Дементьев, открывший случайно пещеру, подарил новому монастырю землю около него под устройство. Так положено было основание этой обители. Преемник Ионы, Михаил, устроил на горе другую церковь во имя киево-печерских чудотворцев Антония и Феодосия. Но обитель, построенная на границе, вскоре была разорена ливонцами, и хотя опять восстановлена, но была бедна и незначительна. Уже после падения Пскова сначала дьяк Мисюрь, а потом знаменитый Корнилий из боярского рода, бывший там игуменом, возвысили ее. Пещеры распространились и сделались местом погребения.

VI. Управление и устройство монастырей

Монастыри управлялись на основании общих правил, укорененных обычаем под верховною властью новгородских святителей. Не видно, чтоб в древности существовали для монастырей какие-нибудь привилегии, как впоследствии, освобождавшие их от суда и непосредственной власти владык. В грамоте митрополита Киприана (1391 — 1395) говорится: ‘Монастыреве игумены и чернецы, попы, дьяконы и всяк церковный человек ти вси под властию в послушании святителю, никто же не смеет ни один крестьянин, ни мал ни велик, вступатися в тая дела. Аще ли который от тех игумен или поп, или чернец имать отьиматися мирскими властелины от святителя, такового божественная правила извергають и отлучають… да елико есть монастырев, игумены да будут у него (у новгородского владыки) в покореньи и в послушании и весь чин священнический’. Внутреннее управление основывалось на выборе. Игумен избирался братьиею, а утверждался владыкою, а иногда избиралось несколько кандидатов и владыке предоставлялось утвердить одного из них по своему усмотрению. Кроме игумена, избирался келарь (казначей) и ключник (эконом). Несколько старцев протоиереев составляли собор или совет около игумена и назывались соборными старцами. Этому собору старцев и игумену, как председателю совета, принадлежали суд и управа над всеми живущими в обители и вне стен ее над всеми теми, которые к ней приписаны*. Верховный суд и власть владыки над монастырем совершались чрез посредство посылаемых десятильников. Монастыри для владыки имели значение как бы доходных статей. Они платили ему судные пошлины и откуп (вероятно, последний за право внутреннего самоуправления и расправы), сверх того, владыки, как предполагалось, должны были ездить по монастырям с целью суда и, следовательно, имели право ставить в монастырях лошадей и брать корм на себя и на свой двор. Но так как многие владыки не ездили постоянно по монастырям с этой целью, то необходимые издержки в пользу владык, в случае поездок, обратились в постоянные доходные статьи: монастыри должны были платить владыке, вместо того чтоб содержать его в случае приезда. Но если не ездили по монастырям сами владыки, то ездили их десятильники с целью суда и получали в монастырях подводы, проводников и содержание. Таким образом, выходило, что монастыри вдвойне отбывали одну и ту же повинность — издержки на судопроизводство над собою и деньгами и натурою. Сверх того, монастыри, находившиеся в самом Новегороде и в окрестностях его, служили предметом поживы для софийских попов, причта и архиепископских чиновников: когда наступал в монастыре престольный праздник, непременно звали к себе служить софийских попов и платили им за это. Некоторые ездили по монастырям только просить и назывались попрошатаи (попрошатаи владычни люди в монастыри по волости у них просити не ездят). От таких поборов некоторые новгородские монастыри освобождались уже после падения новгородской независимости, когда вошло в обычай раздавать несудимые грамоты, составлявшие привилегии некоторых монастырей.
______________________
* Акты Ист., I, 50.
______________________
В древнем Новгороде и по Новгородской земле в монастырях редко соблюдалось общинное житие, издревле оно существовало только в некоторых. Так, под 1169 годом упоминается в летописи, что архиепископ Иоанн построил Бело-Николаевский монастырь, и устроил в нем общину. Как образчик общинного устройства может служить монастырь Снетогорский, близ Пскова, о котором сохранились довольно подробные известия начала XV века. Братия вносили вклады и делались членами общины. Раз внесенное уже никогда не возвращалось. В случае смерти чернеца наследники не имели права на получение внесенного. Равным образом, если бы чернец вышел из послушания игумену и соборным старцам и был за это изгнан, вклад его не возвращался. Одним словом, род и племя теряли всякое право на это достояние. Наказание изгнанием употреблялось только в крайнем случае, обычное наказание было — заключение в темницу. В некоторых монастырях и теперь остались в церквах чуланы, иногда совсем темные, иногда с маленьким окошечком: туда сажали провинившихся. Без разрешения игумена монахи не могли выходить из своего монастыря. Никто не мог иметь своей пищи: всем заведовали ключник и келарь, а если бы кому-нибудь понадобилось съестное или питное, келарь должен был доложить об этом игумену. Никто не должен иметь на собственный счет приобретенной одежды, а получал ее из монастырского запаса. В уставной грамоте Снятогорскому монастырю, между прочим, находится предостережение — не покупать одежд немецкого покроя. Никто не мог сказать в общинном монастыре: ‘Это мое, а это твое’. Житие в монастырской общине должно быть подобием первых христианских общин, какие существовали во времена апостольские, когда у многочисленного общества последователей Распятого Иисуса была душа едина. Игумен имел право отнять стяжание, которое монах приобрел себе, и обратить его в собственность монастыря, куда этот монах вступил. Неизвестно, в каких именно монастырях в Новгороде было общинное устройство. Быть может, оно возникало и исчезало в одних и тех же. В XVI веке при Макарии, когда в 1528 году этот владыка убедил новгородские монастыри принять общинное устройство, оказалось, что до того времени только в некоторых монастырях была община, и именно в великих, но какие то были великие — не говорится. Между тем в Антониевском, очень важном монастыре, который по всему должен был бы включаться в число великих, не было общины. Тогда в новгородских монастырях вообще монахов было мало: в некоторых человека по два или по три, а где семь или восемь человек, тот монастырь считался уже большим. Некоторые мужские и женские монастыри помещались в одной ограде. Однако по этим известиям XVI века нельзя вполне заключить о состоянии монастырей во времена независимости Великого Новгорода, потому что со времени переселения должно было измениться и устройство монастырской жизни. Вообще, как кажется, новгородские монастыри не были чужды духа свободы, господствовавшего в новгородском мире. Новгородец, переходя из своего буйного города в стены обители, приносил с собою прежний нрав. Монахи часто тяготились духовным деспотизмом своих начальников и искали против них опоры у светских властей. Новгородские и псковские посадники вмешивались в монастырские дела, принимали под свое покровительство недовольных, часто с корыстною целью, от этого возникали споры у духовенства со светскими властями. Мы встречаем неоднократно указания на то, что, вопреки особности и неприкосновенности для мирян церковного управления, которое хотели незыблемо сохранить владыки, миряне оказывали такое вмешательство. К этому располагало то, что многие монастыри устроены были частными лицами, основатели домогались удерживать над ними право и передавать его своим потомкам. Из приведенной выше грамоты Киприана видно, что обращение недовольных своим начальством чернецов к светским властям случалось нередко в Новгороде, еще чаще во Пскове: там постоянное отсутствие святителя подавало мирянам повод вмешиваться в духовные дела, судить и казнить попов и чернецов*. В грамоте архиепископа Симеона в Снятогорский монастырь (1416 — 1421) говорится: и тыя черньци да из вашего монастыря вышедше вон да подьимають мирскые люди и мирскые судья на игумена и на старцев вашего монастыря, и тыя мирьскые судья и миряне да судят вас мирьскым обычаем**. В 1471 году мы имеем пример суда Новгорода над духовным лицом. Великий Новгород осудил владычнего ключника, обвиняемого в растрате софийской казны. Это пример, показывающий, что вече считало себя вправе контролировать духовное ведомство в финансовых отношениях. В 1463 году митрополит Феодосий говорит архиепископу Ионе: ‘Никто же да не смеет ни един христианин ни мал ни велик в та дела вступатись аще ли который от тех игумен или поп или чернец имет отьиматися мирскими властелины от святителя, такового божественнаа и священнаа правила извергают и отлучяют’. Он предостерегал, чтоб посадники и тысяцкие и бояре Великого Новгорода не вступались в села, земли и выходы и пошлины церковные***. В XV веке, как кажется, особенно развился нелад между духовными и светскими властями, и уже в умах слагались понятия враждебные против неприкосновенности прав лиц и имушеств духовного ведомства. Так, в послании митрополита Филиппа к новгородскому архиепископу Ионе, 1467 года, говорится, что многие по грамотам завешали в монастыри свои имения, но посадские и тысячские и вообше новгородцы дозволяют себе неприязненные толкования и посягают на отданные в монастыри имения: ‘Которые людие православнии, отходя сего света, помогали собе и своим душам, и писали свои грамоти духовныи, а подавали своя села и своя имения в соборну церковь дому Святей Софии Божии Мудрости и по всем святым церквем и по монастырем на очищение своим грехом, и на поминок единородных и бессмертных своих душ и всего роду своего… и некоторые посадници и тысятцкии, да и от Новгородцев мнози въставляют некая тщетнаа словеса, мудръствующе себе плотскаа, а не душевнаа и яко забывше Божиа страха и казни Его и непщуя ничтоже, ни поминающе скоръбных и печалных, еже им бывшим во время се, мнящеся сами, яко безсмертни суще, да хотят грубость чинити Св. Божией церкви и грабати святыа церкви и монастыри, им же си кто стяжанием бедную свою душю хотячи искупити, от вечного оного мучения, да отдал свое любострастное имение и села святым Божиим церквам и монастырем, измолениа ради от вечных мук и помяновении своеа душа и своего роду, и дети твои дей некотории Новогородци тех имения церковные и села данаа хотят имати собе, а приказ и духовные их грамоты рудят, а церкви Божиа грабячи да сами тем хотят ся корыстовати****.
______________________
* Ак. Ист., I,18.
** Ак. Ист, I, 50.
*** Ак. Ист. I,126.
**** Ак. Ист., I, 131-132.
______________________

VII. Юродивые и паломники

Кроме монашества, способы выражения особого благочестия и исключительной преданности религии были юродство и паломничество. Юродивые имели общественное значение. Они были нередко сатириками общества и, прикидываясь дураками, своими фарсами преподавали народу нравственные уроки и заставляли оглянуться на собственные слабости. Осталось в Новгороде предание о двух юродивых в XIV веке: один, по имени Николай, жил на Софийской стороне, второй, по имени Федор, — на Торговой стороне. Оба они вели убогую жизнь: держали строгий пост, ходили босиком, даже по морозу, и отпускали пред толпою разные странности, навлекавшие на них посмеяние, а иногда даже и побои. Между прочим, в укор новгородцам, они пародировали их усобицы, происходившие между Софийской и Торговой сторонами города. Они не пускали друг друга на противную сторону, и если Федор явится на Софийской, то Николай его прогоняет, а если Николай зайдет на Торговую сторону, то Федор бросается на него и гонит прочь. Так как за свою святую и постническую жизнь они сподобились дара чудотворений, то эти путешествия с одной стороны на другую совершались не по мосту, а прямо по воде, как посуху. Люди смотрели с удивлением, как Николай, стоя посреди Волхова на воде, бросал в своего соперника кочанами капусты, и за это прозвали его Никола Кочанов. Таких юродивых ласкали богачи и бояре. Рассказывают, что какой-то боярин давал пир у себя в доме и, встретив юродивого на улице, поклонился ему до земли, просил его сотворить любовь — прийти к нему на пир хлеба есть. Блаженный отвечал: ‘Как Бог хочет, так и будет’. Он пришел к боярину рано, когда еще не только гости не сходились, но и сам хозяин, не ждавши к себе приглашенных, вышел из дома. Прислуга начала издеваться над юродивым: одни толкали его, другие ругались над ним. Николай вышел из дома. Когда пришло время, гости собрались на пир, хозяин приказал своим паробкам принести вина, меду и всякого пития. Паробки пошли с сосудами к бочкам и не нашли ни капли ни в одной бочке, а перед тем они были полны. Господин, когда ему донесли о таком непонятном приключении, сам осмотрел бочки и не нашел ни капли. Нечего было делать — гости были созваны, без вина оставаться было нельзя, хозяин решился посылать за винами на варяжский (немецкий) двор, но потом вспомнил о Николае и спросил: был ли здесь блаженный? ‘Был, — отвечали ему, — да невегласы прогнали его’. Хозяин избрал из своих слуг степенных и добрых и послал искать Николая и умолять его, чтоб он простил оказанное ему оскорбление и пришел к нему в дом. Блаженный не ослушался, пришел. Боярин посадил его на первое место, кланялся перед ним и говорил: ‘Отдай мне согрешение моих слуг и благослови внести питие’. ‘Будет тебе, как ты хочешь’, — сказал Николай. Сам хозяин отправился со слугами в подклеть к бочкам и нашел, что все вино цело. Уклоняясь от почестей, которые его ожидали, Николай ускользнул после того из боярского дома.
Путешествия к святым местам считались постоянно богоугодным делом, искупляющим житейские грехи. Толпы народа собирались повсюду, где только являлась какая-нибудь репутация святости: пред иконами, о которых расходилась молва, что они творят чудеса и исцеления, у гробов, признаваемых святыми и праведниками, пред уединенными кельями отшельников, от которых ожидали пророчества о будущем, и вообще ходили в монастыри и пустыни в храмовые праздники по обету, к которому прибегали всегда в несчастиях и болезнях, и считали потом себя обязанными исполнить обещание — сходить туда, помолиться. Новгородцы ходили на Восток, в Царьград, на Афон, в Иерусалим. Последнего рода путешествие считалось особенно богоугодным по своей трудности и продолжительности. Часто поводом к таким подвигам было раскаяние о прежней жизни, проведенной неблагочестиво. Так, Василий Буслаевич отправился в Иерусалим, потому что смолоду было много бито-граблено, под старость надобно душу спасти. В подобные далекие путешествия отправлялись ватагами, товариществами. В песнях паломники, пилигримы называются калики перехожие и, будучи богомольцами, подчас являются и могучими удальцами, воинами. От древнего Новгорода осталось два описания путешествий в Царьград: Стефана и Добрыни Ядрейковича, бывшего потом новгородским владыкою под именем Антония. Владыка Василий путешествовал в Иерусалим, он указывает на это в своем послании к тверскому владыке Василию, говоря, что видел врата, затворенные Христом, место, где Христос постился, и финиковые деревья, насаженные Его руками. Возвратившись в отечество, новгородские паломники любили рассказывать всякие дивы и небылицы про дальние страны и про свои приключения в этих странах. Таким образом, в том же послании владыка Василий говорит, что новгородец Моислав и сын его Яков, путешествуя по Востоку на море, заехали к раю. Было у них три юмы* (судна), долго их носило ветром, одна погибла, а две прибило к высоким горам. Они увидали, что на горе был написан деисус удивительно красиво: так и видно, что не человеческие руки его творили, а свет на том месте был самосиянный, такой свет, что и рассказать человеку невозможно, солнца не видали, а светлее солнца было на том месте. И слышали новгородцы из-за гор ликования и веселые песни. Вздумали они по щегле (по мачте) взобраться на гору. Взобрался первый — глянул, всплеснул руками, засмеялся и побежал за гору. Послали новгородцы другого. ‘Смотри, — говорили ему, — не убегай, воротись и нам расскажи, что там такое’. Но и другой, как только взошел на гору, не захотел ворочаться к своим, а обрадовался чему-то и удалился за гору. ‘Ну хоть бы нам смерть приключилась, — сказали тогда новгородцы, — а уж увидим светлость этого места, узнаем, что там такое’. Послали они третьего на гору и привязали веревками за ноги, чтоб не ушел. Но и тот, как только взошел на гору, как только глянул за гору, всплеснул в радости руками, забыл, что привязан за ноги, пустился бежать… Товарищи дернули за веревку, потянули его назад, а он тут и дух испустил. ‘Видно, — сказали тогда поломники, — не дано нам видеть неизреченного веселия и светлости места сего’. То был рай земной. Не может человек посмотреть на него и захотеть воротиться в этот исполненный печалей и несовершенств мир. Зато другие новгородцы, ездившие на Запад, рассказывали, что доходили до ада, видели истекающую из преисподней молнийную реку Морг, видели на дышущем море червь неусьшающий, слышали скрежет зубный грешников. Охота к паломничеству доходила до злоупотреблений, и благочестивые пастыри должны были говорить против таких путешествий, потому что иногда, под видом благочестия, укрывалось побуждение к лени, праздношатанию и бродяжничеству.
______________________
* Не сумы ли?
______________________

VIII. Особенности новгородской церкви

В церкви новгородской существовали некоторые особенности, которые виднеются в современных памятниках. В этом отношении Вопросы Кириковы и приложенные при них правила архиепископа Илии (Иоанна) представляют замечательные черты. Некоторые правила, относящиеся до богослужения, показывают, что тогда уже возникали вопросы относительно такого или другого исполнения обрядов. При толках об обряде крещения возникал вопрос о крещении взрослого человека, из чего видно, что язычество было еще сильно и многие принимали крещение в зрелом возрасте. Взрослый человек должен был проходить искус оглашения, время для этого было различное: для болгарина (волжского), чудина и половчина сорок дней, а для славянина только восемь. Вероятно, такое различие во времени принято оттого, что славянин имел возможность научиться скорее, беседуя со священником на своем языке, тогда как иноплеменники должны были быть поучаемы или чрез переводчиков, или сами прежде несколько научившись языку. Известный обряд отречения от сатаны совершался несколько пространнее, чем теперь: подняв руки вверх, следовало произносить, обращаясь к бесовскому владыке: ‘Нетуть твоего зла, ни что же скрыто у мене, ни где же не держю ни таю’. Здесь нельзя не видеть материального понятия о невещественном зле, от которого отрекаются. В народе так еще мало было сознания христианства, что возникал вопрос: как поступать с таким, который сам не знает, крещен ли он или нет, и вопрос этот разрешался так, что надобно спрашивать свидетелей, и если не найдутся свидетели, то крестить его. Случалось, что католики принимали православие, возник вопрос — как поступать в таком случае, и разрешался так: он должен ходить семь дней в церковь, священник в это время наречет ему имя и будет читать над ним четыре молитвы, по десяти раз каждую сряду, оглашенный должен воздерживаться от мяса и молока. В восьмой день, вымывшись, он должен был приходить к священнику, который, помолившись над ним, одев его в чистые одежды и сам надев на себя крестные ризы, возложит ему на голову венец, помажет св. миром и на литургии причастит Св. Таин.
Но, с другой стороны, народ мало понимал различие вероисповедания: ибо в тех же вопросах есть известие, что матери носили крестить детей своих к варяжскому (римско-католическому) попу.
Покаяние в грехах сопровождалось епитимиями. Они состояли в посте и сухоядении и, вероятно, в поклонах. За важные грехи налагалось по десяти лет поста, иногда по три года, по два года, в эти сроки кающийся грешник не должен был есть мяса и пить меда. Те, которых грехи вынуждали более строгую епитимию, не могли разрешать даже на Великий День. На иных налагался в продолжение определенных лет пост сплошной, исключая воскресенья, субботы и господских праздников. Для других епитимия состояла в том, что, кроме постов, определенных для всех церковью, назначался им в продолжение известного числа лет пост в скоромные дни на известное число дней, напр. сорокадневный пост. Некоторые добровольно налагали на себя за грехи воздержание. Священник, исповедуя грешника, при назначении епитимии принимал во внимание количество грехов и назначал несколько епитимий, но не все разом, а одну за другою, чтоб не отягчить человека избытком епитимий. Если кающийся отправлялся в войско, то епитимия снималась прежде срока. Для спасения души и умилостивления Бога считался действительным принос какого-нибудь дара в церковь, и церковный суд не дозволял принимать приноса от тех, которые своими грехами заслуживали такое исключение. Принос, будучи богоугодным делом, должен даваться чистым и праведным человеком*. Духовенство, назначая епитимии, не препятствовало нести их за других — по слову апостола: друг другу тяготы носите. Тогда в Новгороде возникло верование, что тягость покаянного поста может быть заменена служением заказных обедень, так, напр., десять литургий избавляли от трех месяцев времени епитимии, двадцать обедень равнялись восьми месяцам, а тридцать приравнивались к целому году. Это мнение, распространенное в народе, однако не одобрялось ревнителями строгости церковных уставов.
______________________
* Не приемли приноса в Божий жертвенник от неверных ни от еретик, ни от блудник, ни от татей, ни от разбойник, ни от грабитель, ни от властей немилосердых, ни от корчемник, ни от ротник, ни от поклепник, ни от лжива послуха, волхва и потворника, или кто томит челядь свою гладом и жаждою, ранами и наготою, и кто будет от таковых не покается, не приемли у них приноса. (Из Сборн. XV в., прин. Кирил. Белоз. Библ.).
______________________
В понятие о духовном отце входило нечто такое, что представляло неизменную связь его с духовными детьми, а потому и возник вопрос: можно ли переходить от одного духовного отца к другому? Епископ разрешил этот вопрос: дозволительно, потому что покаяние вольно есть, но для уважения к прежнему духовному отцу в таком случае правило архиепископа Илии повелевает непременно отпроситься у него и дать ему дарок.
Причащались гораздо чаще, чем теперь, несколько раз в год. На Пасху, по древнему обычаю, еще не пришедшему в забвение, причащались все, исключая тех, на ком лежала епитимия. Детей в этот праздник причащали тотчас после заутрени, сохраняя для этого св. дары от великосубботней обедни. Строгое соблюдение правила не есть до причастия распространялось даже на прикосновение скоромного к зубам, как могло случиться с ребенком: возникал вопрос о том, можно ли причащаться, если кто постучит в зубы яйцом. Вопрос этот разрешался так: дитяти можно, а взрослому дозволяется только тогда, когда он один раз постучит, а если несколько раз, то нельзя*. Старинный обычай причащаться несколько раз в год поддерживался постоянно в течение веков, в конце XIV века церковная власть хотела установить особые, приличные для этого, времена в году. Таким образом, тогда советовали причащаться около Великого Дня, Рождества Христова и в другие великие праздники, непременно с тем условием, чтоб приходить к св. причастию подпоясавшись. Для избежания соблазна мужчины причащались у среднего, а женщины у левого алтарного входа, что против жертвенника.
______________________
* Памяти. Росс. Словесн. XII в., стр. 155.
______________________
Из правил, относящихся до погребения и до поминовения мертвых, замечательно, что церковь предписывала хоронить усопших непременно до заката солнца, чтоб дневное светило последний раз озаряло отходящего в могилу, который не увидит его до общего воскресения. Кто умер без покаяния, над тем хотя служили погребальное последование, но без церковного облачения. В XV веке не всегда, как видно, соблюдалось правило не хоронить самоубийц по христианскому обряду, и, с другой стороны, не всегда различались самоубийцы от умерших нечаянно или насильственною смертью, ибо митрополит Фотий должен был об этом напоминать в своей грамоте. Литургии за упокой служились непременно на трех просфорах: одна называлась великая — при изъятии из ней частиц не поминался мертвый, две другие были за упокой. Сами собою, без церковного правила, составлялись в народе некоторые правила, то воспрещаемые, то дозволяемые, напр., в язычестве хоронили мертвецов всегда с какими-нибудь вещами, христиане перенесли этот языческий обычай и в христианское погребение и стали класть с погребенным иконы. Кирик делал вопрос: можно ли это? Епископ в ответ не велел выгребать положенные иконы, но этим уже показывается, что прежде бывали случаи, когда их выгребали, считая это делом непозволительным. Так как при последовании погребения молились об отпущении грехов усопшего, то возникал толк, будто оно совершается во очищение грехов покойника, следовательно над младенцами безгрешными не следует петь, как и над святыми. Обычный день для поминовения был суббота, и сам собою образовался в этот день обычай класть поклоны за умерших, они назывались заупокойные поклоны. Епископ воспрещал это, толкуя, что надобно класть такие поклоны в пятницу, а никак не в субботу.
Подобно как и теперь, ставили в знак поминовения усопших кутью и служили сорокоусты, и епископы, вероятно чтоб предупредить произвол и недоразумения, постановляли плату за сорокоустные поминовения по числу их. Но в этом существовали некоторые особенности, которых нет теперь, например: сорокоусты правились не только по мертвом, но и по живом, ради будущего спасения души. Епископы не воспрещали этого обычая, самовольно вкравшегося в народное благочестие, но приказывали священникам произносить тому, за кого служился сорокоуст: ‘Брате! не согрешай больше! мертвец не согрешает!’ Ставление кутьи не было исключительным обрядом поминовения, но кутья ставилась и за здравие живущего.
В молодом христианском народе явилось тогда желание все освящать церковными молитвословиями и обрядами, таким образом, приносили в церковь для освящения всевозможные произрастания: горох, чечевицу, пшеницу, коноплю, также сосуды и пр. Страх беса пугал тогда фантазию и располагал к тому, чтоб ограждать влиянием и благословением религии все, что служило для обыденной жизни. Вещи, по понятиям времени, часто делались скверными от разных причин, только чрез посредство освящения им возвращалась возможность безукоризненно быть употребляемыми. Церковь ввела различие между чистыми и нечистыми, употребительными и неупотребительными в пищу животными, но вообще со снисходительностью дозволяла, по возможности, некоторые местные привычки, так, напр., позволялось есть балок, лишь бы они не были удавлениною. Держась слов апостола, только удавленину и кровь преследовали безусловно.
По мере того как усиливалось в духовенстве нерасположение к западной Церкви, церковные власти начали смотреть как на нечистое, на все, что исходит из рук западных христиан. Так, митрополит Фотий приказывал освящать овощи, вино и вообще все съестное, получаемое из-за границы.
Из многих мест Кириковых Вопросов видно, как под влиянием церковных воззрений образовалось у новгородцев и псковичей понятие о нечистоте женщины, переходившее даже и в ту сферу, в какой церковь не соглашалась признавать в ней такое качество. Таким образом, возник вопрос: можно ли служить священнику в ризах, в которые вшит женский платок, и на это епископ отвечал: ‘Разве женщина поганая?’ Но по другим случаям женщина признавалась такою со стороны церковных представителей. Так, родильнице не только в продолжение сорока дней не дозволялось ходить в храм, как делается и теперь, но изба, где родилось дитя, в продолжение трех дней считалась оскверненною и духовные не могли в нее входить, а по прошествии трех дней ее вымывали и освящали. Если бы случилось родильнице умереть, то для того, чтоб дать ей предсмертное причастие, нужно было ее вынести из того покоя, где она лежала, в другой и там уже причастить. Женщина считалась недостойною печь просфоры. Эти понятия необходимо должны были иметь влияние на образование презрительного взгляда на женщину вообще. Это не сходилось с коренными понятиями славянского племени.
Христианство должно было заботиться о поддержании правильных браков и долго еще боролось со старыми языческими привычками: некоторые жили с женщинами не венчаясь, другие находились в связях со своими рабынями, не подозревая тут предосудительного. Вообще, в Новгороде на брачные связи смотрели легко, даже и в поздние времена, и так постоянно духовенство старалось искоренять браки без венчания, которые, однако, по народному понятию, почитались настоящими браками. Причина, почему избегали венчания, была та, что в старой жизни укоренились частые разводы: были нередко примеры, что муж передавал свою жену другому, другой третьему и женщина оставляла мужа и переходила из рук в руки. С невенчанными можно было и при христианстве соблюдать обычай языческих нравов. Самое венчание не уничтожало разводов, и жены венчанные также разлучались с мужьями и сходились с другими. Нередко супруги расходились добровольно, по недостатку средств жизни. Все возникавшие по этому поводу дела принадлежали суду церкви, и владыки старались постановить правила, предупреждавшие эти случаи, но принуждены бывали поневоле оказывать иногда снисходительность к народным обычаям. Таким образом, дозволялось мужу отпустить жену, которую он считал виновною в нарушении супружеской верности, и даже такой муж мог после того принимать священство. Вообще, церковные судьи, руководствуясь византийскими понятиями, были строже к женщине, чем к мужчине. Так, и в ответе Кирику епископ, на основании правила св. Василия, дает свободу мужу, лишая этой свободы жену: ‘Ни по коей же вине жене не отлучатся мужа своего’, напротив — ‘Аще жена от мужа со иным, то муж не виноват пуская ю’.
Тогда как строгая византийская нравственность порицала троеженство (хотя и допускала в крайности) и даже на самое второбрачие смотрела неблагосклонно, русские беспрестанно разводились, — даже в XV веке Фотий должен был научать новгородцев и псковичей, чтоб они не давали должности церковных старост разведшимся с женами, как и второбрачным.
Некоторые особенности в богослужении и в церковных требах сохранялись в Северной Руси в XIV и XV веках, отчасти дозволяемые, отчасти воспрещаемые властями. Видно, что в древние времена от недостатка научного образования духовенство путалось во множестве сложных обрядов, и возникали разные вопросы о богослужебном порядке и о требах, эти вопросы разрешались иногда духовенством самовольно, противно церковным правилам, для восстановления правильности богослужения следовало спрашивать владыку и даже митрополита. Напр., митрополит должен был объяснять, когда надобно было в церковном чине служить обедню св. Василия вместо Златоустовой. Богослужение на Страстной неделе, когда, по церковному уставу, вводятся значительные отличия против обычного вседневного, было предметом особых вопросов. Так, в XIV веке, в великую субботу, пели ефимоны, что запрещено было митрополитом, когда об этом его спросили. Духовенство не вполне сознавало значение церковных санов, ибо делало вопрос митрополиту Киприану: если где-нибудь нет диакона, то может ли священник служить за диакона? Ответ был, разумеется, отрицательный. В соблюдении постов вкрались произвольные отмены: напр., не постились в Преполовение, которое всегда бывает в среду, и в Усекновение главы Иоанна Предтечи, а пост праздника Воздвижения соблюдали два дня: канун праздника и самый праздник. При совершении крещения в Новгородской и Псковской земле вкрался обычай обливания вместо погружения. Трудно решить, заимствован ли этот обряд с Запада или сам собою образовался, вероятнее последнее, ибо естественно в древности могла возникнуть эта замена по удобству при крещении взрослых. Митрополит Киприан запрещал творить обливание, повелевал также не присутствовать при крещении младенца куму и куме вместе, но одному какому-нибудь лицу: или мужского, или женского пола. Наружный вид служения литургии в древности имел некоторые отмены и отличия в сравнении с нынешним порядком, как это видно из старинных пергаментных служебников. Из книги Зиновия против Косого видно, что в старину не пели ‘Верую во единого Бога’ и ‘Отче наш’, но читали, и обычай петь осуждался как нововведение, возникшее первоначально в Псковской земле.
В сравнении с Восточною Русью северный край все-таки был книжнее и образованнее. В Новгороде были школы, где учили детей грамоте и письму. Так, в житии Ионы говорится о школе, в которой учились дети. Были школы и по селам. Это видно из жития Антония Сийского. Родом поселянин, он был отдан в сельскую школу. В Новгороде и Пскове всегда находились так называемые философы, люди, занимавшиеся чтением Писания и церковных книг и любившие словопрения и благочестивые разговоры. К таким-то принадлежали те, о которых упоминается в житии Евфросина Псковского, и те, о которых говорится в Новгородской летописи по поводу вопроса о ‘Господи помилуй’*. В 1471 году митрополит Филипп, уговаривая новгородцев не отдаваться латинскому королю, говорит: ‘Вем, яко книжней мудрости сами разумни есте’**. От таких-то любителей мудрования, конечно, пошли и вольнодумные идеи, положившие в этой стране начаток тому раскольническому движению, которое проходит чрез всю нашу историю и которое, в отличие от обрядного, мы назовем реформационным.
______________________
* Новг, IV, 130.
** А. И., I, 518.
______________________
Множество церквей было характеристической особенностью наших северных городов. Одни из них строились обществом, другие владыками из своей казны, иные частными людьми. Когда строило общество — это называлось строить пометом, т.е. складчиною. Иногда строила церковь целая улица, т.е. имеющие дома на улице, где ставилась церковь, иногда основывалась церковь торговою корпорациею: так построена была Св. Пятница заморскими купцами, а в Русе построили церковь купцы прасолы. Во время моровых поветрий ставили обыденные церкви, которые следовало в один день и поставить и освятить. Частные люди по каким-нибудь случаям в жизни давали обеты поставить церковь, и такие церкви назывались обетные. Это бывало так, что когда угрожает опасность, то дают обещание построить церковь, если Бог поможет избавиться от опасности, и когда опасность минет, ставят церковь в благодарность Богу. Другие, чувствуя за собой грехи, думали загладить их перед Богом построением церкви.
Построение церквей в Новгороде началось с самого появления христианства. Еще до общего крещения Новгорода и истребления идолов, по известию Иоакимовской летописи, существовала в Новгороде церковь Спаса Преображения, может быть, на том месте на Торговой стороне, где была такая же церковь впоследствии и где существует она под тем же названием и теперь. В конце X века построена в Детинце деревянная церковь во имя Софии Премудрости Божией о тринадцати верхах, а в XI веке, на другом месте, в том же Детинце, сооружена каменная церковь Св. Софии. Она строена пять лет (1045 — 1050). Для расписки стен ее призваны греческие художники. Об этом событии сохранилась такая легенда. Иконописцы писали образ Спасителя на куполе, по обыкновению, с благословляющею рукою. Но через ночь написанный ими образ оказывался не с благословляющею, а со сжатою рукою. Иконописцы поправили по-своему, через ночь у нарисованного Спасителя рука снова была сжата. И еще раз поправили иконописцы, и еще раз увидали поутру сжатую руку. Наконец, на четвертое утро, иконописцы услышали глас: ‘Писари, писари, о писари! Не пишите меня с благословляющею рукою, а со сжатою! Я в этой руке держу Великий Новгород, а когда Моя рука разожмется, тогда будет граду сему скончание!’ О другом местном образе Спасителя сохранилась такая легенда: образ этот привезен из Греции и писан когда-то греческим царем Эммануилом. Однажды этот царь хотел наказать священника. Тогда ночью явился ему Спаситель в том виде, в каком был им изображен на иконе, и сказал: ‘Зачем восхищаешь ты святительский суд? Тебе дано начальство над людьми, — твое дело оборонять их от врагов, а духовно вязать и решать поручено святителям’. Явились и ангелы, Спаситель протянул перст и приказывал им нанести удары царю. Когда царь проснулся, то почувствовал на теле боль от ударов и увидел, что на иконе у Спасителя перст был протянут. Тогда царь понял, что не следует светским властям судить духовных особ. Этот образ был патрональным для владыки и всего новгородского духовенства, потому что с ним соединялось предание, охранявшее церковь от своевольства новгородцев. После падения Новгорода он был отвезен в Москву и поставлен в Успенском соборе.
Церковь Св. Софии имела до последнего времени патрональное значение для Новгорода и всей его земли. Там хоронили владык, иногда князей и тех граждан, которые особенными подвигами и услугами отечеству удостаивались по смерти такой чести, преимущественно, когда они положили головы в бою за веру и новгородскую свободу. Быть погребенным во храме Св. Софии считалось самою высокою честью. В XI веке почти не упоминают летописи о построении церквей в Новгороде, кроме Софии и Бориса и Глеба, построенного на месте прежней Софии в 1050 году. Несомненно, однако, что существовала церковь Илии в Славне, упоминаемая как существующая в 1105 году, и Спасопреображенская — первая, как можно думать, христианская церковь в Новгороде. К этому времени можно отнести и первое построение Михайловской церкви на Софийской стороне, на Прусской улице, если только по Новгородской летописи ее надобно разуметь под освященною 1088 года церковью Св. Михаила. Вообще в этот век не могло быть такого обилия церковных построек, как в последующие века, потому что тогда христианство не успело привиться и войти в плоть и кровь новгородского народа.
В XII веке упоминается о тридцати двух церквах и сверх того о восьми деревянных, погоревших в Славенском конце, из которых две оказываются в числе вышепоименованных. На Торговой стороне были каменные: Николая Чудотворца на Ярославовом дворище (1113), Иоанна-на-Опоках, построенная Всеволодом Мстиславичем (1127 — 1130), Успения Богородицы на Козьей-Бородке (1135 — 1144), Климента на Иворовой улице (1153), Пятницы на Торгу (1156), Св. Отец на Дворище (1182), Иоанна Предтечи на Дворище (1184) — все они в Славенском конце, деревянные: Георгия (1133), Илии (упоминается в 1146 году — старая церковь), Петра и Павла на Холме (1146), Михаила Архангела (сгорела в 1152 году), Иоанна Ищькова (1181), Ипатия на Рогатице (1183), Спасопреображенская (упоминается в 1169 году — старая церковь). Из каменных церквей: Успения на Козьей-Бородке прежде была деревянная, а потом на ее месте построена каменная. Церковь Пятницы заложена была заморскими купцами в 1156 году, но она, как видно, не была достроена и в 1191 г. сделана деревянная, а каменная совершена уже в 1207 году. На Софийской стороне было восемнадцать церквей, из них каменные: Николая в Неревском конце на Яковлевой улице (1136), Саввы Преждеосвященного в Саввиной улице, в Неревском конце (1154), Бориса и Глеба, построенная Садком Сытиничем в Детинце (1167), Иакова в Неревском конце (1172), Вознесения (1191 год, свершена в 1211), Сорок Мученик (1199). Из них церковь Вознесения была прежде деревянная. Деревянные: в Неревском конце — Феодора Тирона (1115), Феодора Стратилата (1118), Космодемьянская на Холопьей улице (1143), Василия в Людине конце (1151), Константина и Елены в Неревском конце (1151), Троицы в Щитинице в Людином конце (1165), Михаила Архангела на Прусской улице (упомин. сгоревшею в 1175 году — старая церковь), Иоанна Усекновения на Чюдинцевой улице (1176), Иакова на Добрыне улице в Людином конце (1181), Власия в Людином конце (1184), Сретения на Владычнем дворе, в Детинце (1191). Сверх того, неизвестно где находилась церковь Трех Отроков на Житуни: Макарий думает, что это место на Прусской улице.
В XIII веке некоторые из церквей, бывшие в предыдущем столетии деревянными, стали каменными: на Торговой стороне церковь Илии на Холме в 1202 году и Луки Евангелиста, которая была прежде на Колене (след. существовала еще в XII веке), а в 1207-м перенесена на улицу Лубяницу, на Софийской стороне Сорока Мученик (1211), Иакова в Неревском конце — быв прежде каменного, вероятно обвалилась и вновь была отстроена (1229), Феодора Стратилата (1294). Вновь упоминаются деревянные церкви на Торговой стороне: Рождества на Колене в Заполье за Плотницким концом (1226), Димитрия на Славковой улице (1262 — сгорела), Бориса и Глеба (1262), Жен Мироносиц (1299). На Софийской: Двенадцать Апостолов между Прусскою и Чюдинцевой (1230), Луки в Людином конце (упомин. сгоревшею в 1234), Саввы в Неревском конце (1271 года — неизвестно какая), Рождества во Владычне дворе в Детинце (в 1290 г. упоминается).
В XIV веке строилось много церквей, некоторые каменные на месте деревянных, другие вновь заложены каменными. На Торговой стороне, вместо деревянных, отстроены каменные: Михаила Архангела (1302), Бориса и Глеба (1300 — 1308, деревянная оставалась и сгорела в 1311 году, Св. Отец (1318), на Княже дворе, т.е. на Ярославовом дворище (1310), Христова (1324, дерев., упомин. сгоревшею в 1311 г.), Георгия на Лубянице (1356), Прокопия (1359, упоминается сгоревшею в 1311 г.), Феодора Стратилата в Плотницком конце (1359 г., упоминается деревянн. под 1329 г.), Ипатия на Рогатице (1369 — 1370), Спаса Преображения на Ильиной улице (1374), Димитрия на Славковой улице (1381 — 1382), Рождества в Поле (1382), Климента на Иворовой улице (1386). Вновь каменные: Знаменская (1355), Иоанна у Немецкого двора (1359), Благовещенская на Михайловской улице в Славенском конце (1362), Петра и Павла в Славном (1367), Бориса и Глеба в Плотницком конце на Запольской улице (1377), Филиппа на Нутной улице (1383), Иоанна Богослова в Радоковицах (1383). Деревянные: Димитрия на Бояне Улке (1300), Екатерины на Торгу (упомин. сгоревшею в 1311), Спаса на Лубянице (упомин. сгоревшею в 1329 г.), Никиты в Плотницком конце (1398). Сверх того, упоминается о 22 церквах, сгоревших в 1399 году. Прежде каменные вновь перестроены: Пятницы (1345), Успения (1388). На Софийской стороне, в Детинце: каменные: Владимира на Воротах, от Прусской улицы (1311), Вход в Иерусалим, близ Софии (1336), Иоанна Златоустого (1351), вместо деревянной каменная Рождества Христова, на Сенях (1362), вместо старых каменных: Покрова Пресвятые Богородицы у Прусских ворот (1389 г., прежняя каменная упоминается в 1305 г.), Бориса и Глеба (1351), деревянная Афанасия и Кирилла обетная (1390), неизвестно какая Богородицы (1351). На Софийской стороне, за Детинцем: каменные вместо деревянных: Троицы в Редятине улице в Людине конце (1366), Василия на Ярышевой улице, в Людине конце (1370), Флора и Лавра на Людгоще улице в Неревском конце (1379), Константина и Елены на Росткине улице в Неревском конце (1390), Димитрия на Даниславле улице в Людином конце (1394, о дерев, упом. в 1390 году). Каменные вновь: Николы в Неревском конце (1313), Богородицы на Прусской улице (1348 г. упом. сгоревшею), Нерукотворенного Образа в Людином конце на Добрыни улице (1378), Симеона на Чюдинцевой улице (1392), Константина и Елены на Яневой улице (1400), возобновлены прежние каменные: Космы и Дамиана (1350, потом перестраивалась в 1375), Сорока Мученик(1356), деревянные: Лазаря в Зверинцах (1300), Георгия на Борковой улице (1302), Николы на Яковлеве улице в Неревском конце (1356), Петра в Неревском конце (1384), Св. Мины в Людином конце (1385 г., упомин. сгоревшею), Алексия в Людином конце (1391 г., упоминается прежде в 1340 г.), Введения на Прусской улице (1391). Неизвестно какие: Владимира на Побережье близ Детинца, давшая название Владимирскому берегу (1331), Ипатия на Щирковой улице в Неревском конце (1396).
В XV веке были построены на Торговой стороне вновь каменные: Алексия Человека Божия близ Успения (1409), Андрея Первозванного на Щитной улице, в Плотницком конце (1417). Каменные вместо деревянных: Никиты в Плотницком конце (1406), Луки на Лубянице (1424), каменные вместо прежних каменных: Св. Отец на Торгу (1430), Михаила Архангела на Михайловке (1454), Илии в Славном (1455), Успения на Торгу (1458), Димитрия на Славковой улице (1463), неизвестно какая: Николы в Никольском конце за Плотницким. На Софийской в Детинце каменные вновь: Гурия, Самона и Авива у Софии, со Владычня двора, поставленная в память знамения, совершенного от иконы этих святых во храме Св. Софии (1410), Петра митрополита на Воротах, от Неревского конца (1416), Николы у Св. Софии (1442), каменные вместо деревянных: Афанасия и Кирилла (1416), Милостивого Спаса на Воротах (1426, упоминается 1424 г.), Анастасии (1440, упоминается деревян. 1417). Вместо прежних каменных: Иоанна Златоуста (1434 — 1437), Петра на Воротах владычних (1438), Бориса и Глеба (1441). За Детинцем, каменные вновь построенные: Архангела Гавриила на Хревко-вой улице (1413), Воздвижения в Людине конце (1415), Николы на Холопьей улице в Неревском конце (1417), Всех Святых на Черничиной улице в Людином конце (1418), Спаса Преображения на Розвяжи в Неревском конце (1421), Иоанна Милостивого на Людгоще в Неревском конце (1422), каменные вместо деревянных: Усекновения на Чюдинцевой улице (1402), Петра и Павла в Неревском конце (1406), Апостола Луки в Людином конце (1416), Николы на Яковлевой улице в Неревском конце (1417), Св. Мины на Даньславле улице, в Людином конце (1417), Иакова на Добрыни улице в Людином конце (1428), Георгия на Боркове улице в Неревском конце (1434), Введения на Прусской улице (1455), каменные вновь возобновленные: Космы и Дамиана в Неревском конце, (1403), Саввы в Неревском конце (1418). Деревянные на прежнем месте: 12 Апостолов между Чюдинцевой и Прусской улицами на Скудельнице (1432). На Городище была церковь Благовещенская, построенная первый раз князем Мстиславом Владимировичем в 1102 году и потом перестроенная вновь Симеоном Ивановичем в 1342 году — каменная, кроме того, в 1401 году упоминается сгоревшею от грома церковь Св. Николы, построенная в 1191 году.
Древнейшая из церквей псковских была церковь Св. Троицы, патрональный храм Пскова и его земли. Она имела то же значение во Пскове, что Св. София в Великом Новгороде, псковичи жили под ее благословением, считали своих врагов врагами Св. Троицы, шли сражаться и умирать в бою за Св. Троицу. Церковь эта построена была Всеволодом Мстиславичем, который с тех пор и остался патроном Пскова.
О построении прочих церквей в XII и XIII веках не говорится в летописях, хотя видно, что при Довмонте существовала церковь Петра и Павла на берегу, где Довмонт разбил нападавших на Псков ливонских немцев. Упоминания о церквах встречаются гораздо чаще с XIV века. С половины этого столетия до конца независимости Пскова по летописям известны следующие церкви во Пскове: Архангела Михаила и Гавриила (залож. 1340), Иоанна Богослова на дворе Снетогорских чернецов (1365), Георгия на Болоте (начата 1370), Николы у Вопоки (свершена 1371), Петра и Павла (перенесена на иное место 1373), Св. Власия (перенесена на другое место 1373), Кирилла у Смердья моста (постав. 1373), Тимофея Довмонта (пост. 1373), Василия на Горке (упоминается 1377), Космы и Дамиана на Гремячей горе (основ. 1383), Николы Нового (основ. 1383), Св. Духа за Стеною (основана 1383), Св. Спаса у Старого Костра (основ. 1384), Воздвижения на Княжем дворе (основ. 1384), Св. Феодора за Стеною (основ. 1385), Рождества Христова за Стеною (основ. 1388), Воскресения за Довмонтовою Стеною (построена 1395), Богоявления (поставл. 1397), Покрова Богородицы (постав. 1398), Николы на Звозе (1404), Софии за Довмонтовой Стеною (перестроена 1416), Варвары на Усохе (поставл. 1421), Благовещения на Песках (пост. 1421), Знамения у Старого Вознесения (пост. 1421), Старое Вознесение (существ, прежде 1421), Бориса и Глеба возле Петра и Павла (поставл. 1434), Всемилостивого Спаса на Торгу (пост. 1434), Похвалы Богородицы на Романовой горе (пост. 1441, камен. постр. 1466, Успения на Завеличье (пост. 1444), Богоявления на Бродах (пост. 1444), Димитрия в Довмонтовой Стене (упомин. 1451), Космы и Дамиана на Запсковье (дерев, упомин. в 1458 г., каменная построена в 1462), Воскресения на Полонище (деревян. упом. 1458), Вознесения на Полонище (1467), Николы на Волку (1483), Афанасия (1483), Георгия в Печки (1483), Нерукотворенного образа на Запсковье (1487), Анастасия на Полонище (1487), Алексия святого за Довмонтовою Стеною (1508).
Везде в пригородах, как новгородских, так и псковских, были главные патрональные церкви, стоявшие посреди укрепления: им приписывалось покровительство и над городком, и над волостью, к нему тянувшею. Так, в Ладоге была церковь Великомученика Георгия, в Русе — Преображения, в Порхове — Николая, в Городце — Св. Лазаря, в Демане — Св. Георгия, в Торжке — Св. Спаса, в Изборске-Старом — Св. Николая, а в Новом — Св. Спаса, в Велье св. Михаила, в Выборе Воздвижения Креста, в Опочке — Св. Спаса, в Вороноче — Св. Георгия, во Владимирце — Св. Николы, в Вышгороде псковском — Бориса и Глеба, в Кобыльем городке — Архангела Михаила, в Красном — Георгия, в Навережской губе — Св. Николы*.
______________________
* Велми преудивлену и чюдну: такове не было во всей Псковской волости о лолтретьюдесяти углах (Пск. Л., I, 240).
______________________
Обыкновенная архитектура новгородских и псковских церквей такова: внутри купол на четырех столпах, два отделяют алтарь от трапезы и образуют в алтаре своды, соединяясь со внешнею алтарною стеною, часто же идут стеною до внешней алтарной стены, и в этой поперечной стене (т.е. от столбов до внешней стены) сделаны полукруглые входы из боковых частей алтаря в главную. Алтарь всегда троечастный, части полукруглые, главная средняя больше боковых, напротив престола окно, в левой боковой части алтаря обыкновенно жертвенник, устроенный на каменном выступе, и близ него часто углубление для огня и воды. В правой боковой части диаконик, иногда с маленьким оконцем. Задние столпы также часто продолжаются поперечною стеною до задней внешней стены, а над нею полукруглые арки, в этих арках к южной и северной внешним стенам приставляются раки, а иногда чрез раки вход в боковые пределы, пристроенные к средине церкви. Иногда наверху между задними столпами устраивались каменные хоры с узкими ведущими на них лестницами в стене, а на хорах на обеих сторонах, в стене, а иногда только на одной стороне, делались углубления и чуланы. Стены и столпы расписывались. Иконостасов в старых церквах не было, это видно из того, что фрески по алтарным столпам доходили донизу. Церкви делались невелики: оттого их было очень много. Снаружи церковь представляла четвероугольное здание с тремя полукруглыми выпуклостями с восточной стороны и с фонарем наверху, уставленным кругом узкими оконцами с полукруглыми верхами. Колокола вешались в продолговатых двух или трех арках, часто пристроенных к церковным стенам, как это сохранилось до сих пор, особенно во Пскове.

IX. Ереси

Греческая церковь резко отличалась от западной своим сознанием слов Христа: ‘Царство мое не от мира сего’ и, вследствие этого, невмешательством в политические дела и согласием со светскими властями. В ее истории не представляется той борьбы духовной власти со светскою, какою отличается история западного христианства, и поэтому явления, вполне сходные, открывали там и здесь ряд несходных между собою последующих явлений. Греческая церковь уживалась со всяким мирским порядком, всегда проповедовала покорность всякой власти, даже и неправедной. Она всегда имела в виду тот главный принцип Христианства, что мы живем не для здешнего, а для будущего мира. Церковь не есть устроительница земного счастия, а путеводительница к вечному блаженству. О благосостоянии на земле заботиться и прилагать большое старание — нечего: мы на земле — гости, странники, отечество наше — за гробом! Прося Бога о благорастворении воздухов и изобилии плодов земных, об избавлении от труса, огня, меча и нашествия иноплеменников, Церковь в то же время утешает человека тем, что претерпевший с твердостью эти бедствия тем удобнее входит в царство небесное. Верная этой основной идее, православная церковь, по духу любви Христовой, желает и на земле тишины, мира, спокойствия, счастия, но предоставляет устройство всего этого Богу и только просит о том в непрестанно воссылаемых к небу молитвах. Вместе с тем она учит терпеливо переносить и всякое зло, и бедствие, принимая его с благодарностью от руки Божией. Движения политические и гражданские, как земные, не могут быть целью ее деятельности, хотя бы и казалось, что они ведут ко благу человечества. Церковь сознает, что полного блага на земле не может быть и искать его не следует: это отвлекает от главнейшей цели — небесного жития. Все на земле суета, все прах, все тлен — все, кроме того, что непосредственно ведет к небу, а к нему ведет узкий тернистый путь. Страдание, самоотвержение, самопроизвольное терпение и лишение земных благ составляют высокое достоинство воинствующего христианина. Верные находятся в постоянной борьбе с невидимыми полками духовных врагов, которые стараются прельстить, обмануть, погубить христианина, завлекая его в сладости мира. Только мужественное отражение ударов и козней этих неприятелей и презрение обманчивых благ, куда обращают они наши стремления, составляет доблесть, добродетель, святость. От этого собственно самое спокойствие и благосостояние человека на земле — под церковным взглядом, желательно в той только мере, чтобы человек не упал под искушениями, чтоб мог вынести бремя жизни. С таким основным взглядом, естественно, Церковь может сживаться со всякою властью, и кротко сносить тиранство самого жестокого произвола. Даже против иноземного и иноверного завоевания Церковь православная только тогда освящает борьбу, когда еще существует законная, прежде признанная ею власть, вместе с народом ополчающаяся за дело собственной свободы. Но как скоро эта власть исчезла, как скоро раз народ признал власть победителей, Церковь повелевает покоряться и терпеть до тех пор, пока народные побуждения, действуя хотя не всегда одобрительно со стороны Церкви, добьются снова чего-нибудь, имеющего значение власти и потому приобретающего церковное освящение. Так, Церковь не благословляла и не ободряла новгородского сопротивления против татарской переписи, так жестоко наказанного Александром, но в особе Вассиана ростовского ободряла и побуждала Ивана III московского к свержению татарского ига, когда уже, с одной стороны, татарские ханы потеряли свой прежний страшный авторитет, а с другой — московские великие князья получили царственное значение. Православие всякую власть — и добрую и злую — считает исходящею от Бога: первую как милость, вторую как наказание. Церковь не хочет даже рассматривать, оправдывать или не оправдывать вступление этой власти, коль скоро она раз признана, каким бы путем она достигнута ни была, довольно того, что ее признали за власть, и церковь учит ей покоряться, потому что, собственно, по ее высшему разумению, всякая власть, как принадлежность земного, как скоропреходящее, не имеет пред вечностью столько важности, чтоб заботиться о ее изменении, как бы она ни была тягостна. От этого-то исключительного предпочтения небесного земному, от этого исходного презрения к земной жизни, которое выражается постоянно во всех поучениях, молитвах, песнопениях Восточной церкви, она терпеливо сносила, как в Византии императоры друг друга свергали, друг другу выкалывали глаза, отравляли друг друга ядом и делали всевозможнейшие беззакония. Церковь кротко все терпела и поучала повиноваться, помня, что царство Христово есть царство не от мира сего. Очень естественно, что такая кротость часто переходила в самопорабощение, и один из византийских историков XII века выразился так: ‘Императоры, не довольствуясь тем, что властвовали над свободными, как над рабами, в делах гражданских хотели быть догматиками и законодателями и присваивали себе суд в божественных, как и в человеческих делах!’
Презирая все земное, православная церковь обходила в умственной жизни все, что ведет к целям земного счастья, обращала умственный труд на высокие предметы богословия. Древнее процветание светской литературы мало-помалу исчезло: осталась только старинная греческая страсть к диалектике и перешла на богословское поле. Предметы чисто догматические, без отношений к вопросам общественной жизни, волновали умы. Светская власть овладела и этою стороною. Как бы помогая чистоте церкви, как бы для предостережения, чтоб такие богословские прения не перешли границ и не дошли до оппозиции против церкви и власти, императоры помогали светскою властью духовной власти и с патриархами преследовали мирскими средствами споры, коль скоро они показывались опасными. Запрещалось мирянам и даже простым духовным толковать о религии, а велено было повиноваться и верить толкованиям учителей церкви. О существе Божием, — говорит Киннамос, — дозволено толковать единственно учителям, владыкам, знатному духовенству, императору и тем, кому они дозволят по достоинству.
В каком виде выражалась эта власть светского могущества над духовными делами и на какие предметы обращалась мысль, показывает возникший при императоре Мануиле Комнене спор о принесении жертвы Иисусом Христом. Этот император составил такую формулу: вочеловечившийся Бог и в произвольном принесении себя в жертву был вместе и приноситель и приносимый. Император созвал синод в Константинополе с целью, чтоб эта формула была утверждена соборне. Некоторые из епископов воспротивились, хотели было защищать самостоятельность церкви и — потеряли свои места. Спор распространился в публике, сначала в высшей, придворной, потом — в городской. Император требовал, чтобы все признавали так, как он положил, и кто сопротивлялся, кто находил, что формула составлена неправильно или задумывал что-нибудь изменить в ней, тому грозила высочайшая немилость: одни теряли свои места, других постигало изгнание илихсылка. Для всенародного ведения государь повелел начертать свое премудрое изречение на каменной доске и повесить доску в Софийской церкви.
Столь же характеристичным было другое богословское дело в царствование того же Мануила Комнена. Для обращающегося из магометанства в христианство существовала формула: ‘Богу Магометову — анафема!’ Император нашел, что эта формула, в обширном смысле, заключает в себе богохульство, ибо Магомет признавал единого Бога. Собран был синод. Императору возразили, что Магометов бог есть ложный бог. Досадуя, что духовные ему сопротивляются, император собрал другой синод в Скутари, но не явился на него сам лично, а чрез посредство своего секретаря настоятельно требовал снять анафему с Магометова бога. Когда духовные все-таки упорствовали и доказывали, что Магометов бог совсем другой, чем Бог христианский, секретарь именем государя угрожал, что это дело представится на собрание под председательством папы. Духовенство страшилось папской власти: в нем укоренилось омерзение к западному христианству. Папою умели запугать непокорных. После долгих прений вместо прежней формулы: ‘Богу Магометову — анафема’, написали: ‘Магомету с его учением и со всеми его последователями — анафема!’
В XIV веке возник в греческой церкви спор по поводу понятия о Фаворском свете, сущность его состояла в том — был ли это свет существенный или отражение.
Споры с латинскою церковью, дошедшие в последней половине XI века до разделения, усиливали вражду по мере каждой новой попытки к сближению церквей. Из многих таких попыток замечательно бывшее при Иоанне II Комнене состязание Ансельма гавельборгского с епископом никомидийским, Никитою. Разумеется, главным предметом спора был вопрос о Духе Святом: греческая сторона опиралась на тексты Св. Писания, западная — на прогрессивное движение явления Св. Духа, посредством которого то, что лежало в зародыше учения, впоследствии явилось в разнообразных приложениях, и последующие века, сообразно возникающим потребностям, дополняли то, что сделали предыдущие. В этом понимании отразился характер обеих церквей. Греческая постоянно стремилась удержать неподвижно раз сложенный состав, западная допускала развитие в церкви: первая хотела сохранить незыблемо старину, почитая ее совершенною и неизменною святыней, вторая допускала возможность изменений. Кроме спора о Св. Духе, происходил спор о Евхаристии. Никита признал, что приготовление хлеба для Евхаристии — из квасного или из пресного теста — не составляет существенного различия церквей. Но патриотизм грека высказался у него, когда противник его доказывал, что благодать Божия и небесное благоволение явно почиют над римскою церковью: ибо она едина, а греческая была обуреваема ересями. Греческий архиерей представил, что в греческом мире действительно много было ересей, но это от образованности и ученого воспитания. ‘Ереси, — говорил он, — служат только к укреплению веры и всегда побеждаются православием. Напротив, латины в своем невежестве не могут сказать ни хорошего, ни дурного в делах веры’. Состязание это не кончилось ничем, и другие, последующие попытки восстановить разорванное единство церквей ничем не кончились.
Эти богословские и диалектические состязания были единственным признаком умственного движения в церкви. Вся религиозность массы обращалась ко множеству обрядов и к исполнению аскетических правил. Монашество было прямым явлением религиозного взгляда. Монашество, следуя коренной идее церкви — отчуждения религии от мирских целей, устроено было единственно на этой идее. Собственно вся церковь сохраняла отшельнический характер, инок, естественно, был почетным лицом, по превосходству принадлежал церкви. Греческий инок заботился единственно о спасении души, которое достигалось наибольшим удалением от людского сообщества. На Западе возникали монашеские ордена, получавшие свое название от известного рода занятий, которым посвящали свою деятельность. На Востоке, в Греции, напротив, монахи отличались одни от других по способу самоумерщвления. Одни жили в пещерах и назывались пещерники ( от o пещера), другие жили в дуплах и назывались дендриты (o ), — другие на столбах — столпники (), некоторые обрекали себя ходить нагими (o ), другие — лежать на земле (o нo), третьи — всегда молчать и назывались молчальники (o ), иные давали зарок никогда не мыть ног и назывались нечистоногими (o), а некоторые для большей святости проживали в постоянной нечистоте (o ), и очень многие сковывали себя железными веригами и назывались железоносители (o oo). Эти отшельники не оставались безыизвестными, слух о появлении их распространялся быстро, и народ толпами приходил к ним брать от них благословение и просить о себе молитв.
Любовь к невежеству, ненависть к просвещению были господствующими качествами греческих монастырей, монахи с намерением истребляли богатейшие библиотеки, сохранявшие от древних времен драгоценные произведения старой литературы. Человек с образованием, вступив в монастырь, навлекал на себя зависть, клеветы, гонения, невежды досадовали, зачем он попал к ним, оскорблялись тем, что он выше их, и думали, что он загораживает им дорогу. Между тем набожность века скопляла в монастыри богатства, монастыри извлекали из своих имений доходы, устраивали промыслы и вели торговлю. Обогащение монастырей возбуждало зависть. Действовали против них и на императоров. Император Мануил Комнен, добивавшийся поработить церковь своей воле во всех видах, задумал стеснить и свободу монастырей и определил светских начальников в монастырские имения, с тем чтоб они сбирали доходы и отдавали в монастыри, этим император хотел избавить монахов от несвойственных их званию мирских упражнений. Сверх того, чтоб возвратить монашество к прежней скромности и евангельской нищете, тот же император положил новозаложенным монастырям вовсе не давать вкладов, а определил выдавать им потребное из императорской казны.
Несмотря на религиозно-церковный дух века, по известию Евстафия, многочисленное духовенство в Византийской империи уже перестало пользоваться тем суеверным уважением, какое было к нему прежде, и в то же время, когда одни благочестивые, искавшие утешения во внешности церковной, наделяли монастыри и располагали движения своей жизни по наставлению монахов и попов, другие распускали над духовными насмешки и пошлости, которые с жадностью ловились и повторялись в народе. Думали отделить понятие о духовенстве от понятия о самой церкви, но более смелые головы доходили в деле веры до вольнодумства. Таким образом, Евстафий в своих проповедях вооружается и против атеистов. Сам Евстафий, несмотря на свое безукоризненное православие, показывает недовольство существующим порядком церкви и невольно провозглашает начала, которые ведут к реформационным попыткам. Евстафий в своих проповедях хочет возбудить духовную сторону христианского благочестия, подавленную излишнею обрядностью. Он беспрестанно напоминает, что любовь есть главное в деле веры христианской, источник всех добродетелей, а церковная обрядность должна служить только внешним выражением духовного содержания. ‘Не спасешься многими поклонами, — говорит он в одной из своих проповедей, — спасешься только одним тем, что эти наружные поклоны знаменуют, — сокрушением сердца пред Богом. Прямое стояние Богу не менее приятно, как и коленопреклонение, да и для труда удобнее’. Некоторые аскеты говорили, что надобно у Бога просить источник слез. Евстафий говорит, что ‘лучше таких отшельнических слез — любовь, оказанная несчастным и нуждающимся’. В этом протесте содержания против внешности, любви и дела — против аскетического уединения и бездейственного самоистязания нельзя не видеть той стихии, которая, обращая христианство к практической жизни, в дальнейшем развитии мысли становится со временем в оппозицию к церкви. Когда Евстафий вооружался против преобладания внешности над духовностью и аскетизма над любовью, оставаясь строго православным, нашлись такие, которые смелее коснулись, вместе с злоупотреблениями, самого содержания. Таков был Хризомол, осужденный Синодом в 1171 года, при императоре Мануиле Комнене, по обвинению в причастии к богумильской ереси. Воспользовались некоторыми кажущимися сходствами, но в самом деле то, что проповедовал этот осужденник, относилось к кругу повторяющегося много раз в восточной церкви стремления к торжеству духовности над обрядностью. Хризомол учил, что для человеческого возрождения и спасения души недостаточно обрядов и таинств: необходимы духовная жизнь, духовное созерцание, которое он противополагал мертвой учености буквы. Он посягнул на достаточность детского крещения самого по себе: ‘Те, — говорил он, — которые крещены во имя Христово без вероучения, не могут еще назваться истинными христианами потому только, что они крещены. Если они, не зная Христова учения, и делают достойные дела, то все-таки они не христиане, а добродетельные язычники. Пение и молитва, присутствие при богослужении и даже самое изучение Св. Писания недостаточны без внутреннего перерождения, освобождающего нас от власти злого духа, все это без такого перерождения мертво и ничтожно. Выучи хоть наизусть все Св. Писание и других начни учить, но если ты предашься прихотям, высокомерию, то тебе не принесет пользы твое знание. Ты должен преобразовать свою душу и достигнуть внутреннего созерцания божественных предметов’. Этот мыслитель, подобно позднейшим западным протестантам, отвергал силу добрых дел самих по себе, без внутреннего, руководящего человеческими поступками настроения, иначе — без веры. Человек должен быть способен к истинной добродетели, прежде чем покажет в своих делах добродетель. Те, которые не достигли этой высоты воззрения, скажут, что они делают добро для Бога, но они делают это по естественному побуждению, а не по разумному убеждению. Для христианина недостаточно творить добро и избегать зла, хотя бы и из угодности Богу, если он не достиг духовного чувства присутствия в себе божественного духа, творящего в нас добро без принуждения и, по существу своему, неподатливого никакому искушению от зла. Христианин, достигнув христианской зрелости, находится вне закона, Божия сила производит в нем все, что закон предписывает.
Хризомолу и его последователям делали упреки в том, что они отвергали святость светской власти. Некоторые места его учения действительно несколько темны, но, кажется, у Хризомола вместе со стремлениями одухотворить церковь возникало желание сделать разумным повиновение светской власти. Хризомол порицал знаки раболепства, оказываемые царям, и византийскую придворную обрядность. Духовное толкование церковной буквы переходило само собою, по аналогии, на букву политическую, как это часто случалось в историях ересей, начинавшихся оппо-зициею существующим церковным обычаям.
Дальнейшее поступление того же стремления к господству духовности над обрядностью, содержания над внешностью представляет учение монаха константинопольского, Нифонта. Одаренный беглым умом, изучивши отлично Св. Писание, этот человек оказал на своих слушателей большое влияние и приобрел много поборников. Его проповедь возвещала освобождение церкви от внешних уз, перевес духа над внешностью. При патриархе Михаиле собрано было несколько синодов с целью преследовать и опровергнуть это направление, угрожавшее, между прочим, авторитету духовенства. Духовные были раздражены против Нифонта за смелые обличения своих пороков, силились обвинить его в ереси и найти в его поучениях подобие ненавистного богумильства, они вывели из его слов, что он не признает еврейского бога тем истинным Богом, которого проповедал Иисус Христос. Нифонт имел столько влияния, что каппадокийские епископы приняли его сторону и вместе с ним были обвинены в отклонении от православия: их укоряли, что они сомневаются в действительности крещения младенцев, когда получившие это крещение впадут в пороки или когда восприемники сами порочные люди. Это сомнение в действительности крещения младенцев часто овладевало вольнодумцами, нападавшими на обрядность, потому что здесь признается сила обряда самого по себе: с одной стороны, невозможна передача христианского учения тому, кто получает крещение, с другой — получающий его не в состоянии возвыситься до того духовного благочестивого настроения, в котором вольнодумцы видели исключительно сущность религии. Нифонта и его последователей обвинили, будто они требовали второго крещения в зрелых летах. Если это было в самом деле, то другое обвинение, которое на них взводили, — обвинение в богумильских идеях, противоречит первому, потому что богумилы не признавали никакого видимого крещения. Сверх того, им ставили в вину то, что они не хотели поклоняться всякому кресту, а только такому, на котором было написано: Иисус Христос, Сын Божий, то есть, хотели поклоняться тому, что представляет прямое выражение смысла, а не намек на смысл. Нифонт был осужден на тюремное заключение. Обвинение в ереси могло быть неправильно: патриарх Косьма, человек высокой христианской нравственности и благочестия, взял Нифонта к себе и сделал своим другом и доверенным. Когда по этому поводу состоялся синод, патриарх отстаивал его и открыто признавал святым человеком. За это он сам лишился сана Кажется, Нифонт с своими приверженцами не принадлежал ни к какой противной православию секте, а ратовал против безнравственности и невежества духовенства и признавал потребность возрождения церкви в духе — в противоположность мертвой букве и безжизненной обрядности.
Такие явления происходили в греческой церкви в века сильнейшего духовного и церковного господства Византии над русским миром.
На Руси византийская наклонность к догматическим спорам не имела места. Несколько переводов такого рода сочинений не оставили жизненного влияния на умственное развитие, они оставались исключительною принадлежностью книжного мира, интересного только для немногих тогдашних ученых. На Руси, как мы видели, явились другого рода состязания — о букве и обрядах: они-то составили характеристическую черту церковного умствования. Зато монашество, вместе с аскетическим воззрением на христианскую нравственность вообще, принялось в русском мире во всей полноте. Наиболее распространенные и любимые сочинения на Руси были те, где преобладал грустный взгляд на жизнь, где возбуждалась охота к уединению, к презрению мирской деятельности, трудность и необходимость беспрестанной борьбы со злыми духами. Но, с другой стороны, с того же Востока, откуда к нам пришли и усваивались эти аскетические понятия, заносились и отчасти перерабатывались на туземный лад противные понятия, клонившиеся к самодеятельности, к перевесу духовности над обрядностью, содержания над формою. Хотя они составляют в нашей литературе исключение, но все-таки показывают, что у нас в церкви возникала потребность иного рода благочестия. Обычное, проповедуемое вероучителями и принимаемое всеобщим народным сознанием понятие о грехе и зле было таково, что человек вводится в грех диавольским искушением. Человек казался почти лишенным внутреннего начала своих поступков и представлялся существом страдательным, так что вся заслуга его состоит не в разумном отвращении от порока, а в неподатливости бесовским проделкам, не любовь к добру, не сознание его превосходства, а покорность Божию внушению составляет добродетель человека. Человек — какая-то машина, на которую действуют две силы — добрая и злая: ангел на правом плече, а бес на левом. Таково было всеобщее вероучение, пустившее корень в глубину народного воззрения. Оно проявлялось в разнообразных верованиях. Но вот, в виде отклонения от такого взгляда, в одном древнем сочинении под названием ‘Воспоминание к своей душе’* утверждается, что следует приписывать доброе Богу, а злое не дьяволу, но человеческой воле. В другом древнем слове Св. Отец, по-всему русском сочинении (тем более когда оно озаглавлено неточно), говорится: ‘Все в человеке — и добро, и зло, хочешь добра — добро будешь делать, хочешь зла — зло будешь творить. Бог не принуждает ни к добру, ни к злу, Бог сотворил человека самовластным, дабы он свободно творил и добро и зло. Диавол не может отвести человека от доброго дела, ни привлечь на зло, но сам человек, когда хочет, делает доброе дело, а Бог ему помогает, и диавол не может добро творить, а когда человек хочет зло делать, тогда дьявол ему помогает‘**.
______________________
* Погод. Сб. Публ. Библ. No 1848. Никто же есть виновен погибели его, разве своя воля, спасение же Бог дарова вам, еже быти и еже добро быти, разум же и силу, яже не может имети человек без благодати Божия, но ниже диавол может что дата на погибель, сиречь изволение сопротивно, или изнеможение, или невольное неразумие, или леность: отнюдь еже (ниже) нудить человека, токмо память злому предлагает, делаяй оубо благое, дол-жен есть Богу благодать написовати, творяй же сопротивное, себе токмо виновна творить.
** Все в человеце есть добро или зло, да егда хотеть добра, то добро дееть, а иже хощет зло творити, то зло дееть: Бог же ни добру нудить, ни к злу влечеть, но самовластьна сотвори Бог человека, да по самовластию сотворить добрo или зло, ни диавол можеть отвести от добра дела, ни ко злу приво-лочить, но егда хощеть что добро деяти, то Бог ему помогает и дьявол не может что добро створити, да егда же человек хощеть зло деяти что, то тогда диявол ему помогаеть (Златая Матица, Рум. муз., 181).
______________________
Несмотря на беспредельное уважение и благоговение к обряду самому по себе, встречаются места, где восстают против бессмысленного исполнения обряда, против буквы без содержания. ‘Что из этого пользы, — говорит то же ‘Воспоминание к душе — что ты молишься: воздуху молишься, а не Богу, Бог внимает уму, а не словам, не беседе, как люди’*.
______________________
* Иже оусты точию моляся, вьздуху молится, а не Богу: Бог бо уму внимает, а не беседе, якоже человецы.
______________________
В противоположность всеобщему уважению к строгости наружного поста, являются в древности поучения, вызывающие рассуждения о тщете наружного поста без добрых дел. ‘Что пользы от того, что ты не ешь мяса и не пьешь питий? Ведь и скот не ест мяса и не пьет питий. Зачем хвалишься, что лежишь на голой земле без постели? Скот также без постели спит, и никто ему не стелет! Ты хуже скота, когда при всем этом злобу держишь и зло мыслишь’*.
______________________
* Аще бо кто не пьеть питья и мяс не есть, и всяку злобу держить, то не хуже ли есть скота, всяк бо скот ни ясть мяс, ни питья пиет. Аще ли кто на голе земли лежить, а зло мыслить на друга, то ни тако хвалися, скот бо постели не требуеть, ни постеляющего имать. Сборн. Румянц., No 186.
______________________
В одной старой проповеди об алчбе* проповедник вооружается против наружного поста, предпочитая ему добрые дела. Замечательно, что при этом ссылаются на гл. 28 Исаии о посте, которая постоянно служила подкреплением реформационным выходкам против поста. ‘Что же пророк глаголет Иудеом? Не такова поста аз избрах, глаголет Господь…’ ‘Какая польза, что ты плоть свою моришь голодом, а дел не делаешь? Какая тебе из того польза, что ты не моешься, а нагого не одеваешь? Какая польза из того, что ты плоть свою иссушаешь, а голодного не кормишь? Члены свои изнуряешь, а вдовицам не оказываешь помощи? Какая польза из того, что ты сам произвольно томишься и не избавляешь сирот от томления?’**.
______________________
* Пог. Сб., 1024.
** Кый оуспех оубо человеку алкати плотию, и делы разоряюще, кая оубо полза немыющемуся, а нагого не одежюще, кая полза есть плоть свою иссушающему, а не кормяще алчьного, кый успех есть оуды скрушити, а вдовиць не миловати, кый оуспех есть самому томитися, а сирот томимых не избавляти.
______________________
В другом старом слове о внутреннем посте доказывается, что внешний пост ровно ничего не пользует без внутреннего*. В этом слове доказывается, что пост не состоит в удалении от той или другой пищи, а в воздержании и умеренности и удалении от греха**. Лучше, говорит оно, съешь кусок сухого мяса, примешавши к воде и зелью, чем в тщеславии, гордясь тем, что не вкушаешь мяса, искать других приличнейших яств***. Такой перебор яди называется жидовством****.
______________________
* Не точию от брашен поститися по внешнему образу, но паче да нудится кождо внутреннего поста хранит… Якоже тело кроме духа мертво есть, сице и внешнее образа делание человеку, кроме внутреннего хранения и съблюдениа, мертво есть (Рук. Волоколамской библиотеки, No 333).
** Брашном бо различие никако же искати должен есть постник: се бо възбранение общего благочиния есть и съблазном вина.
*** Аще и вареное сие сухое мясо, еже от святых отец отреченное, ныне вместо иного коего застроения в брашно вложити смешено к прочей снеди воды и зелия есть, да не виною негли тщеславного своевольного благоговения яко мяса отрицаяся, взыщем снедей честнейшая и благопотреб-нейшая.
**** Таковая не презирати преподобия есть постнику наслаждение, сытости бегающе, не бо жидовствующе удаляемся таковых.
______________________
Рядом с учением о спасении души чрез подачу в монастыри по душе, чрез приготовление себе ходатаев и молитвенников являлось иное, отвергавшее то и другое, притом в резких выражениях. Так, в одном древнем памятнике, под названием ‘Поучение, како подобает задоушье имати и милостыня творити’, раздача имений в монастыри представляется делом не только не богоугодным, но заслуживающим неблагословение и немилость. Некий святой муж сидел с своими учениками, и его пришли известить о кончине какого-то христолюбца. Ученики заранее считали покойника спасенным, ибо он записывал в монастыри села, но святой муж объявил, что ему было видение в нощи, показывавшее, что умерший брат осужден на мучение именно за те, что раздавал в монастыри имения, и вместе с тем благочестивый проповедник объявил, что нельзя спастись одною только раздачею милостыни — чрез ходатаев, ибо это делается ради самовеличания*.
______________________
* Аще ли кто дасть монастыреви село, — в пагубу есть души, в минувшую бо нощь о брате том умершем, о нем же и вы глаголете, яко душа его стояще пред Богом на соуде, и осоужена бысть доуша его моучитися села того ради, и моляшеся святей Богородици и Предтечи Иоанну о души той, и слышах глас гяаголющь: Кто дасть село, да отпустять село от монастыря, тогда душа та отпущена будеть от муки. И рече святый отець: аще кто дасть село монастыреви, на пагубу своей души дасть, и приемлющим несть спасения! Тако же дасть милостыню ходатаем, таковый не милостыню творить, но величается, таковый не прииметь мзды (Сборн. XIV в. Рум. Муз.).
______________________
Слово, приписываемое валаамским чудотворцам Сергию и Герману, вооружается против отдачи в монастыри имений*.
______________________
* Вотчины и волостей с христианы не подобает в монастыри давати, и приимати: то есть царское ко иноком немилосердие и душевредство, и бесконечная гибель. Пог. Сборн. 13-16.
______________________
В то время, когда одни учили, что надобно для умилостивления Бога и отпущения грехов строить церкви, и богатые и знатные спешили этим способом избавить себя от угрызений совести за насилия и угнетения слабых, другие объясняли, что церковь, построенная на богатства, собранные неправедно, есть мерзость и скверна пред Богом*. В другом слове** предпочитаются дела милосердия постройкам и украшению церквей***.
______________________
* Неправдою зиждены церкви, якоже поведають хытростьми оукрашены вельми неправдами и порабощением сирот и убогих насильем, скверно еже здати. Рук. XV века П. Б. No 204.
** Волокол. библ. No 565.
*** Иже богатые церкви приносити, кая се польза, во многих бо церквех собраная или от татей украдено, или от ратник, или огнем сгоре: еже церкви утваряти никому не запрещено, а еже убогых не миловати родство огнено обещано.
______________________
Тогда как благочестие укоренило в народе понятие о том, что раздача милостыни дает человеку возможность спасения, искупает грехи, очищает совесть, писались проповеди, которые заставляли обратиться внутрь своей совести поглубже, сознать бесполезность милостыни, если она дается от неправедного стяжания, и что суетна бывает надежда тех, которые думают без самоисправления загладить свои пороки раздачею нищим денег или съестного*.
______________________
* Кая ест вам помощь, еже чюжим милостиню творити, несть бо та на ползу вам, и чюжим милостиня творити от неправедного собрания — не спастися никомуже. Рук. XV века, П. Б. No 209.
______________________
Между князьями и сильными земли вошло в обычай верить, что раздача милостыни и вклады в монастыри заглаживают грехи. Против этого вооружается один проповедник в сочинении, очевидно русском (хотя оно приписывается Иоанну Златоусту)*. Тех, которые думали спасти себя милостынею и в то же время угнетали рабов своих, проповедники обращали к обязанностям человеколюбия в отношении последних и выставляли тщету их милостыни**.
______________________
* Князь или богатый и в ересь вошли, быша съгрешающе и даяли быша за ся, а сами не трудящеся, и ходити к церкви ленящеся, а всегда в объядении, и в пьянстве, и во блужении пребывающе день и нощь, то ни на кий успех таких милостыни есть, таковых приносы гнюсны есть Богу, и скаредни иже оскорбляють вдовицы и насилие творять сиротам.
** Милостыню дал еси оубогому, богатый, и добре сотвори, но инде рабы твои, пасуще стада волов твоих, потравиша ниву худых сосед твоих, ихже ты прймучи злым томленьем и казньми неправедными в работу себе, да луче бы ти, безумие, помиловати домочадца твоего, да не скорбяще ходят, и остатися от насилья и томленья, нежели дарити безумно томленьем неправедным. Рум. Муз., No 186.
______________________
В переводах из греческих отцев сохранились резкие обличения лицемеров-монахов, которые могли повсеместно возбуждать наклонность к порицанию монастырской жизни. Иноков укоряли в любостяжании и сластолюбии. Так у св. Исаакия, вообще прославляющего иноческое житие, находятся места, осуждающие недостойных иноков, а таких можно было повсюду встретить*. У другого отца церкви — Феодора-Студита, составителя устава иноческого, представляется, в обличение, монах-щеголь**.
______________________
* Начнет злато совокупляти, дондеже сведут его бесове в ров сребролюбия, да еще преж принесет ему некто нечто мало, отвращается, то глаголя: не хощу сие, не бо приемлю что от кого, тоже аще паки принесут ему злато или сребро, или одеяние, или что угодно ему: с радостию то приемлет и, поставль трапезу, начнет ясти с ними, убога же, паче же Христос вне врат его стоя моляся и никто же милуя. В мире молчалив языком, постяся, смирение показуя, дондеже познан будет, и начнуть хвалити его, яко онсица мних, раб Божий, и абие вложит диавол неким от мирских приносити ему всякую потребу: вино и масло и златники, и начнут глаголати: свят инок есть, якоже обычай есть тщеславию. Егда же слышит, яко свят инок есть, возгордится окаянный и абие начнет седети с мирскими на трапези, ядый, и пия, и оупиваяся и прочее возвышая глас свой на пение, дондеже рекут миряне, яко онсица мних добре поет и бдит. Он же, слышав, возносится: и абие отходит от него и малое смирение.
** Видехом мниха, в добрых ризах ходяща, и в красная одеяна, и без насыщения ядуща, и в измечтанных сапозех и оубрусцах испещренных, при поясе имуща доброутворены и златокованы ножи и сим подобная, паче же ездящих на конях и месках упитанных, и доброхотных и многоценных, и та вся благоутворена и с уздами измечтанными. Рук. XV века, Волок., 442.
______________________
В то время, когда духовные проповедовали безусловную веру к священным книгам, появлялись намеки, которые заронили подозрение к справедливости всего вошедшего в громадную массу церковной письменности. Так, в беседе, приписываемой валаамским чудотворцам, говорится: ‘Цари того не знают и не внимают, как многие книжники иноки, по диавольскому умышлению, выписывают места из божественных книг и из житий святых, и выкрадывают из книг преподобных отец и вместо них вписывают то, что для себя считают лучшим и полезным, и уверяют, что это подлинные писания святых отец’*.
______________________
* А сего цари не ведают и не внимают, что мнози книжницы во иноцех по диавольскому и лестному оумышлению, из святых божественных книг и с праведных житий выписывают и выкрадывают из книг преподобных и святых отец писание, иноже место в те же книги приписывают, лутчая и полезная собе вносят на собрание свидетельства быти се подлинно святых писание. Пог. Сб., No 1316.
______________________
Обыкновенно чудеса и знамения составляли главный признак святости явления божественной силы. Вера в сверхъестественное поддерживала религиозное благоговение и держала чувство и воображение в сфере страха всеприсущих таинственных сил.
Одно из старинных слов* остерегает христиан, чтоб не считали чудеса, знамения и пророчества свидетельством святости, что многие недостойные и еретики творили знамения по некоторому смотрению и что святость и добродетель познаются от плодов добродетели**. Плодами же духовными называются: любовь, кротость, радость, мир, долготерпение, благость, благостыня, вера, воздержание***. Хотя такое толкование и не противно духу православия, но у некоторых вольнодумцев оно легко приводит к противоположности с теми доказательствами, которыми издавна привыкли подкреплять истину откровения священной и церковной истории, указывая на творимые Христом и святыми мужами чудеса. В том же смысле приводится мысль, которая сопровождала повсеместно и всегда реформационные умствования о недействительности заступления святых и о предпочтении собственного покаяния и собственного труда в области добрых дел****. Путем такого размышления начинали и реформаты и приходили к отвержению святых вообще.
______________________
* Рук. XV века, Волок, сб. No 497.
** Не достоит бо православна мужа искусити от знамений и пророчеств, яко свят есть, но о жительстве его: мнози бо многажды не токмо православнии грешницы, но и еретици невернии знамениа сотвориша и пророчествоваша по некиих смотрениях… Не достоит от таковых вещей искушати кого, аще свят есть, но от плод их, якоже рече Господь: от плод их познаете их.
*** Аще оубо таковые плоды стяжить человек, или творит знамения, или не творит, явлен есть таковый, яко свят есть и Божий друг.
**** Аще человек не сътворит, и молитва святых ничтоже пользует молящимся святым о нем, аще же въздржаются и молятся о нем, сам же и обиадается, оупивается или безчинует, что пользует моление их о нем, ту бо исполняется реченное: един зиждяй, другой раззоряяй.
______________________
Так, указывая на недостаточность видимых обрядов без внутреннего содержания, проповедники сравнивали с бесплодным деревом тех, которые ограничивали одними обрядами свое благочестие*.
______________________
* Человек, иже внешнего делание проходя, кроме внутреннего хранениа, подобен есть древу, имуща листвие зелено и красно, от плода же праздно есть (Рук. XV в. Волокол. библ., 565).
______________________
Все такие идеи, брошенные в умы, хотя бы в строгом кругу православия, у других, более свободно мыслящих, переходили за границы и оказывались противными православию, так что те же проповедники должны были брать другую сторону предмета. Когда благочестивые мужи обличали лицемерство монахов, требуя от них жизни, сообразной с принятым на себя званием, находились смелые, которые начали толковать, что монашество вовсе не угодно Богу, и православные должны были ратовать за учреждение монашества*. Здесь уже ясно, что мысль стала на точку, совершенно противную тому, что составляло сущность религиозного взгляда в продолжение веков.
______________________
* Глаголють нецыи: аще бы было иноческое жительство угодно Богу, был бы убо и сам Христос и божественные апостолы во иноческом образе, ныне же видим Христа написана, тако же и святых апостол, в мирском образе, а нe в иноческом (Волоколамск., No 520).
______________________
Трудно решить, проникала ли к нам и в какой степени секта богумилов. Несомненно, однако, что апокрифические книги, уважаемые богумилами, у нас были в ходу наравне с другими подобными. Вскоре после принятия веры Владимиром, в 1004 году явился в Киеве какой-то Адриан скопец, и стал хулить церковь, ее уставы, иерархию и обряды. Митрополит Леонтий заключил его в темницу, еретик раскаялся. Его обыкновенно почитают богумилом. Действительно, есть вероятие, и преимущественно втом, что он сам был скопец, но, несомненно, нельзя признать, что он не мог проповедовать того же, что говорили богумилы, из других побуждений. Притом нельзя вполне доверять обвинениям на еретиков, часто случалось, что человека обвиняли в еевершенной ереси, когда он в самом деле только дозволял себе умствовать. В XII веке является в Киеве при Мономахе какой-то Димитрий, который тоже начал порицать церковные уставы. Митрополит Никита, по совету с Мономахом, послал его в заточение в городок Синелец на Суле. Известия об этих двух явлениях так кратки, что нельзя извлечь из них никаких заключений, кроме того что в первые века после принятия православия к нам вошла и оппозиция против православия, искавшая явления христианства в других формах, но мы не можем показать ее сущности и еще менее степени того влияния, какое она имела и в каких местах. Вместе с книгами Св. Писания и переводами Св. Отцев к нам вошли в переводах всевозможнейшие апокрифические, так называемые ложные или отреченные церковью книги*.
______________________
* Между ними были в ходу сочинения болгарского попа еремии: о древе крестном, о поставлении Иисуса Христа в попы, о братстве, о Соломоне и Китоврасе, разные фальшивые книги Ветхого и Нового Завета (Адам, Енох, Ламех, Патриаршие заветы, Иосифова молитва, Моисеев завет, Содомовновы песни, Иоанново обавление — что восходил на небеса и видел различные видения, Иаковлева апостольская повесть, Петрово обавление, Павлово обавление, Варнавино послание, разные апокрифические евангелия Фомы, Варнавы, Никодима и другие), вопросы Иоанна Богослова, вопросы Варфоломеевы к Богородице, хождение Богородицы по мукам, Лоб Адамль — что семь царей под ним сидели, имена ангелов о службе Христовых тайн — что опоздать обедню, врата небесные затворятся, ангели попа кленуть, прение диавола со Христом, разные апокрифические жития и подвиги святых и проч., в числе их были ‘ложные писания, насеянные от еретик на пакость невеждам’. Лоб Адамль — что семь царей под ним сидели, имена ангелов о службе Христовых тайн — что опоздать обедню, врата небесные затворятся, ангели попа кленуть, прение диавола со Христом, разные апокрифические жития и подвиги святых и проч., в числе их были ‘ложные писания, насеянные от еретик на пакость невеждам’.
______________________
Между прочим, предки наши познакомились, как кажется, с сохранившимися от времен Оригена мыслями о несообразности вечного мучения грешников с беспредельным милосердием Божиим, как это показывает одно слово, обращенное к тем, которые отрицают вечную муку*. Только чрез критическое рассмотрение, какие именно подобные сочинения ходили у нас в древности, можно приблизительно добиться, какого рода стихии, противные Церкви, вместились в русскую умственную религиозную жизнь.
______________________
* Глаголят, яко несть вечной муки: Како глаголете, яко милостив Бог — не моучит грешные христиане… веруйте, братия, истинно, яко истинно есть грешным мука: и жидов вопросите, и еретиков, и еще самех бесов: вси отвещавають ти единогласно: есть соуд и мука. Публ. библ., No 203, рук. XV века.
______________________
Когда в самой православной философии заключались такие семена противодействия общепринятому и усвоенному веками порядку понятий и благочестивой деятельности, злоупотребления в иерархии всегда могли возрастить эти семена и дать им развитие. Нигде так легко не могла прорваться явная оппозиция, как во Пскове. Мы видели, что, сознавая свою отдельность и самобытность от Новгорода в политическом и гражданском отношении, он тяготился зависимостью от новгородского владыки по церковному управлению и суду. Желание иметь своего владыку осталось безуспешно. Отсутствие епархиального начальника лишало правильного надзора сферу благочестия. Там свободнее, чем где-нибудь, могли воспитаться идеи оппозиции против существующего порядка: а между тем непрестанные столкновения между духовенством и мирянами могли их и возбуждать, и поддерживать. Мы видели, как, с одной стороны, духовенство роптало на вмешательство веча в церковные дела — вмешательство, которое иногда происходило по необходимости, по поводу отсутствия церковной иерархической власти. С другой стороны, владыка и его софийский двор, подававшие постоянно поводы к жалобам на свою бездейственность и медленность по управлению и суду во Псковской земле, в то же время старались неослабно и бдительно поддерживать свои права на собрание пошлин: таким образом, казалось, что Псковская земля в церковном отношении была какою-то оброчною статьей новгородского церковного управления. Издавна в христианской церкви посвящение в церковный сан за деньги, вследствие подкупа, считалось в высшей степени богопротивным делом, достойным порицания. На это указывала грамотным людям и Кормчая, бывшая тогда одним из обычных предметов чтения. Ничего не могло быть естественнее, если реформационная оппозиция против церкви уцепилась, так сказать, за эту тонкую струну. Духовные, посвящаясь в сан и получая места, платили пошлины. Прежде посвящения кандидат на священническое место должен был искать его чрез посредство архиепископской канцелярии (софийской палаты), не обходилось без подарков. Разумеется, в таком случае нередко пролагало путь к месту более хорошее отношение к софийскому двору, чем собственное достоинство. Да вообще и без этого могло случиться, что человек, вполне достойный по своим качествам и способностям, приготовленный к духовному званию, не получал места единственно потому, что не мог заплатить пошлины, тогда как другой скорее получал его единственно потому, что имел состояние для потребной платы. Таким образом, нападки на эти пошлины, упреки, что духовное управление нарушает уставы церкви, посвящая священнослужителей по мзде, послужили началом возникшей ереси, известной под названием Стригольнической.
Время раннего явления этой ереси неизвестно, как равно и предварительные обстоятельства, служившие к ее появлению ближайшими поводами: ибо мы достоверно знаем только время казни ересеначальников в 1374 году. Их было трое: какой-то неизвестный по имени, диакон Никита и Карп, которого Софийская летопись называет простцем, а Супрасльская также диаконом. Верность последнего известия подтверждается и посланием патриарха Антония, где говорится, что Карп был отставлен от службы, следовательно, был прежде духовным лицом. В ‘Просветителе’ Иосифа Волоцкого Карп назван художеством стригольник. Что такое стригольник — неизвестно, но это известие не противоречит первому о духовном сане Карпа. Будучи дьяконом, мог он заниматься ремеслом, а может быть принялся за ремесло, лишившись сана. Проповеди ересиархов возбудили против них преследование во Пскове. Они бежали в Новгород, продолжали там свою проповедь, нашли последователей, но вооружили против себя народ. В 1374 году их сбросили с моста в Волхов. Однако насеянное ими семя не пропало: из него пошло свежее дерево.
Два послания патриарха Антония об этой ереси, дошедшие до нас, писаны уже по смерти ересеначальников: первое — в 1388, второе — после 1388 года*. Из этих посланий видно, что еще прежде патриарх Нил посылал на увещание стригольников Дионисия, архиепископа суздальского, возведенного в митрополиты это должно было случиться около 1382 года, сообразно летописи**.
______________________
* Митрополит Евгений (Истор. княж. Псковск. ч. III, 22 — 25) думает, что раньше Антония были посланы на Русь три патриаршие грамоты по этому поводу: одна от патриарха Филофея в 1374 г., а две от преемника его Нила.
** Прииде из Царегорода в Новгород Великий Дионисий от патриарха Нила с благословением и с грамоты, в них же писано о проторех иже на поставление, укрепляя от соблазн и от ереси стригольников (Карамз. т. V, примеч. 124).
______________________
Ни казнь трех философов, ни патриаршеские послания не истребили ереси: она распространялась и в XV веке, и митрополиты должны были писать не одно послание, убеждая православных преследовать лжеучение. Сильнейшее из таких посланий, известное нам, было отправлено митрополитом Фотием в 1427 году, после того как псковичи писали об этом к митрополиту с своим посадником Федором. Перед тем многие из еретиков были умерщвлены, другие заточены в тюрьмы, третьи разбежались. Фотий похвалял ревность преследователей, не одобрял, однако, смертной казни и советовал лучше употреблять наружные наказания и заточение в тюрьму. Православные, по убеждению митрополита, должны были остерегаться есть и пить с тем, кто уличался в ереси. Эта секта, как видно, тогда была не настолько многочисленна, чтоб дать отпор гонению, но и не так ничтожна, чтоб от этого гонения исчезнуть совершенно. Как в Новгороде, так и во Пскове она продолжала существовать в XV веке, потому что в 1496 году архиепископ Геннадий писал к митрополиту Зосиме, убеждая его защитить его от какого-то чернеца-стригольника*. Притом разбежавшиеся от преследования из родины разнесли свое учение по Руси и способствовали повсеместно дальнейшему развитию реформационных зачатков.
______________________
* Акт. Арх. Эксп., 1,482.
______________________
Еретическое направление увлекло образованнейших людей во Пскове, так называемых, по выражению того века, филозофов. Патриарх, обличая их, сравнивает их с книжниками евангелия и укоряет в высокоумии*. Сам Карп был литератор: он составил сочинение, где доказывал свои положения**. Собственно эта оппозиция была вполне критикою духовенства и церковного порядка. Подвергнут порицанию обычай при посвящении платить пошлины, что давало вид посвящения в сан за деньги. Ересиархи, вооружаясь на это, нападали на богатства духовенства, указывали в противоположность на евангельскую нищету и приводили в свидетельство тексты***. Образ поведения святительского и образ жизни в монастырях подверглись равно их критике, они говорили: ‘Се многа собираете имения’. Они укоряли священников в жадности и корыстолюбии в таких же выражениях, какие до сих пор можно услышать в народе. ‘Что это за учители! — говорили они: — пьют с пьяницами, взимают с них золото и серебро, и порты от живых и мертвых!’ Невольно явилась общая везде всем реформационным движениям мысль о превосходстве прямого нравственного человеческого достоинства пред всякими символическими знаками, которым приписывается таинственное воздействие на человеческое существо. Смысл их толкований был таков, что дары Духа Святого, раздаваемые духовными, недействительны, когда духовное лицо не соответствует своим нравственным совершенством возложенному на него сану. Ни Карп, ни его товарищи и последователи вначале не показывали явного охуждения того, что составляет сущность церкви, но, добираясь до этой сущности и находя несообразным с нею то, что делалось и допускалось в церкви, они в то же время подрывали все видимое здание церкви****.
______________________
* A.H., I, 13. Изучисте словеса книжная, яже суть сладка слышати Христианом, и поставистеся учители народом.
** Показа им писание книжное, еже списа на помощь ереси своей, с. 11.
*** Не имайте влагалища, ни меди при поясах ваших
**** Патриарх в своем послании выражается об этом так: ‘Нецыи от вас изветом благочестия, еже мнетися хранити Божественная писания и священных канон известия, отлучишася соборные церкви, вся еретики мняще: святителя и священники и вся клирики и вся протчая люди христианы’. А. И., I, 5.
______________________
В деле размышления о делах религии всегда бывает так, что как скоро в голове мыслителя духовенство не выдерживает критики, то вслед за тем подвергаются обсуждению и уставы, и шаг за шагом мысль идет к дальнейшему разрыву со всем, что принималось по авторитету. Как скоро в глазах стригольников духовенство потеряло к себе высокое уважение, находили в нем пороки, и как скоро нашли неправильность в получении духовными сана, то естественно возникла мысль, что нельзя приходить к ним для отправления таинств, а вместе с тем и таинства, совершаемые недостойными людьми, — недействительны*. Но критика не ограничилась современным духовенством. Люди книжные, ученые, стригольники, принялись и за церковную историю, и увидели, что и прежде посвящение совершалось так же. Таким образом, на основании признания недостоинства духовных, посвященных с дарами, размышление должно было доходить до признания недостойным всего существующего и существовавшего духовенства**.
______________________
* Недостойни суть пресвитери, по мьзде поставляеми, недостойно от них причащатися, ни каятися к ним, ни крещениа от них приимати. А. И., I, 9.
** Аще глаголете: недостоин есть патриарх и недостойни суть митрополити, то по вашему ныне слову ни единого несть попа на земли, аще бы который нищеты деля, позна себе без даров церковных поставлен есть. А. И., I,12.
______________________
Естественно, что и вселенские соборы, с постановлениями которых оказывалось согласным то, что в современном своем приложении соблазняло стригольников, должны были подвергаться осуждению*. Чрез такой логический переход мысли от одного предмета к другому все церковное здание падало и теряло свою святость в умах еретиков. Антоний в своем обличительном послании задает стригольникам такой вопрос, который должен был неминуемо им самим прийти в голову еще прежде: ‘Вам же где поставити попа по своей окаянной вере? Не приде бо Христос второе въплотитися на землю, ни снидет ангел освятити вам попа’**. Очевидно, положение стригольников должно было несколько времени походить на положение нынешней беспоповщины. Признавая церковь и все ее уставы и обряды, беспоповцы не пользуются ими за неимением, по их мнению, лиц, которые были бы достойны принять сан, дабы соблюдать и совершать возложенное на этот сан церковью. Но раскол, после Никоновой реформы, имел корень в букве, и приверженность последователей обращалась к неизменности буквы, следовательно, положение, в какое пришли беспоповцы, не могло повести их к установлению чего-нибудь особого, отдельного, нового. Для беспоповцев с нарушением буквы, духовенство, дозволившее себе это нарушение, перестало быть духовенством и церковь, которую признавало это духовенство, не была церковь, но для них продолжала неизменно существовать церковь старая — церковь, лишенная духовенства: беспоповцы очутились в таком положении, в каком бы находились и православные, если бы судьба бросила их в землю, где нет духовенства. Тогда мирянин исполнял бы то, что дозволено церковью исполнять мирянину, и с соболезнованием должен был бы лишаться того, что мог, по уставу церкви, получить единственно от духовного лица. Очень понятно, что мысль беспоповца могла оставаться в продолжение веков в такой парализации. Но стригольники не с того начали, их вопрос касался не буквы, а сущности порядка и нравственности. Не какое-нибудь нововведение возбудило стригольников, а приложение к делу того, что, как они доискались, всегда существовало в восточной церкви. Поэтому стригольнику легче было, чем беспоповцу позднейших времен перейти от недовольства существующим к установлению чего-нибудь своеобразного. После отвержения священства и всей иерархии естественно было возникнуть мысли о возможности учить и совершать богослужение и не священнику. Они ссылались на апостола Павла***. Достойно замечания, что патриарх в своей грамоте в опровержение их приводит такие доказательства, которые стригольники могли обратить в свою пользу****: еретики потому-то и пришли к необходимости учить вместо священников, что считали последних неверными (недостойными). Взяв на себя роль народоучителей, еретики естественным путем принялись за критику того, что было тесно связано с корыстолюбием, в котором они обвиняли духовенство, именно за вклады по душам, поминовения и вообще за все, что выражалось на благочестивом языке понятием строить душу, и дошли, таким образом до отвержения религиозных понятий и обрядов, относящихся к идее умилостивления Божества за умерших*****. Вместе с тем начали отвергать исповедь: вместо исповеди священнику, можно, говорили они, каяться, припадая к земле******.
______________________
* Ныне же от службы отлучена и от церкви изгнана стригольника вьздвиже на правоверную веру (дьявол), и оклеветал весь вселенский събор патриархов,, и митрополитов и епископов, и игуменов и попов и весь чин священны, и глаголет, — яко не по достоянию поставляеми и таковою виною прелыцаху худоумные, отлучаху от причастия святых, пречистых животворящих таин Христовых. А. И., I, 10.
** Акт. Ист., I, 12.
*** Вы же стригольници глаголете, еже Павел и простому человеку повеле учити (Ак. Ист., I,14).
**** Тогда бо (т.е. когда Павел так говорил) вси неверии быша, а не вам, еретиком, то речено бысть.
***** Недостоит над умершими пети, ни поминати, ни службы творити, ни приноса за мертвые приносити к церкви, ни пиров творити, ни милостыни давати за душю умершего (Акт. Ист., I,14).
****** Еще же и сия ересь прилагаете, стригольници: — велите к земли каятися человеку, а не к попу.
______________________
Может быть, в этом обряде, неясно выраженном для нас действовало по привычке, древнее языческое олицетворение земли. Вероятно, этот обряд означал тайную исповедь к Богу, а припадание к земле совершалось для того, чтоб иметь возможность сосредоточиться в себе самом. Понятия о причащении, какие у них были после отпадения от Церкви, выражаются неясно в обличении, но видно, что они уж как-то иначе растолковали и объяснили себе смысл таинства Евхаристии*. Патриарх счел нужным приводить по этому поводу места из Евангелия о Тайной вечери, это заставляет предполагать, что стригольники стали отвергать видимое таинство причащения, вероятно толкуя его духовно, как это делали многие еретики и в том числе наши молоканы. Но, подобно последним, стригольники не отвергали поста и воздержания: напротив, уважали произвольный пост и требовали не наружности, но действительного сурового поста — и духовного и телесного — и, вероятно, обрекали себя в два постные недельные дня совершенному неядению**. Но такой пост, — по замечанию патриарха, — не мог быть поставлен им в заслугу, ибо и ‘бесермене постятся’. Как вообще еретики, они отличались скромным видом, суровым воздержанием, молитвою и книжностью, беспрестанно приводили тексты св. писания, толковали о религиозных и нравственных предметах***.
______________________
* Стригольшщи же противници Христу повелевают, яко от древа животного от причащения удалятися. А. И., I,11.
** Фарисеи таци же беша: постишасядвожды на недели, весь дёнь не ядуще.
*** Таковы бо быша и вси еретицы — постницы, молебницы и книжници… Или бы не от книжного писания глаголали, кто бы послушал их? А. И., I, 15.
______________________
Пробужденное свободомыслие не оставалось на одном пункте, загорелось умственное движение в разных видах. В XV веке, обличая стригольников, митрополит Фотий выказывает такие противоположные между ними черты, которые указывают, что под общим именем стригольников он разумел различные толки, возникшие в северной стране. Видно, что в умах местных философов господствовало разнообразное волнение. Одни, так сказать, смахивая на стригольников, в то же время не расходились с церковью, и Фотий предписывает духовным не брать от них приношений. Очевидно, эти были отличны от тех, которые еще прежде пришли к отвержению всякого приноса в церковь и расторгли с нею связь. К тем, которые только расходились с церковью, соблазняясь способом поставления духовенства, Фотий обращает такие выражения: ‘А весте еже не ангелы Бог сведе роду человеческому на исправление, но человек достоверных святителей и архиереев постави и иереи, и свою власть от апостолов тем дарова’*. Некоторые, недовольные Церковью, оторвавшись от нее, чувствовали необходимость богослужения — образовали собственное. Митрополит Фотий приводит, в обличение таких, правило вселенских соборов, воспрещающее даже пресвитерам воздвигать особенный жертвенник и творить службу**. Неизвестно, какого рода было это богослужение, а равным образом какое соотношение было между учреждавшими собственное богослужение и, по известию митрополита Фотия, отвергавшими даже коренные церковные уставы и предания. Еретики, которых Фотий обличает под общим именем стригольников, доходили уже до чистого деизма, нарицали себе отцом Бога небесного и отвергали не только соборы, предания церковные, но и евангельские и апостольские***. Вероятно, эти ‘помраченные’ составляли дальнейшее развитие ереси. О разности, которая тогда возникла в еретических учениях, можно ясно видеть из того, что Фотий в том же послании громит явно два толка, из которых один отвергает священство и иночество, а другой доходит до отрицания воскресения мертвых, подобно саддукеям. Здесь ясно различаются два еретических учения, и последнее показывает уже материализм.
______________________
* А. И., I, 66.
** Аще священническому чину възбраняють правила святых апостол и вселенстии святии соборы и проклятью предают, кольми же паче мирьского человека възбраняти повелевают не смеяти таковая дьрзнути замышления. А. И., I,43.
*** А как ми пишете о тех помраченных, что как тие стриголници отпадающе от Бога и на небо взирающе беху, тамо Отца собе наричают, а понеже бо самых тех истиных еуангельскых благовестей и преданей апостольскых и отеческих неверующе, но како смеют, от земля к въздуху зряще, Бога Отца себе нарицающе и како убо могут Отца собе нарицати. А. И., I, 66.
______________________
Такое брожение умов господствовало в XV веке в Северной Руси, когда, пред падением Новгорода, занесена была ересь рационального жидовства. Вместе с князем Михаилом Олельковичем, призванным новгородцами в 1471 году, приехал из Киева ученый иудей Схария и начал распространять еще новое учение. Он нашел готовый материал в умах тех, у которых целость православной веры была потрясена, но они еще не успели прочно утвердиться ни в какой новой теории. Известия об этой ереси показывают, что разбившееся на толки стригольничество представляло такие учения, которые были сходны с разными еретическими учениями древности. Иосиф Волоцкий, ратуя собственно против ереси жидовствующих, говорит, что многие втайне придерживались саддукейской и массалианской ереси*. Под саддукейскою разумелся, конечно, материализм, отвергающий будущую жизнь или, по крайней мере, изъявляющий сомнение в ней. Мы видели, что митрополит Фотий упрекал в этом стригольников в эпоху их разложения на толки. Древняя массалианская ересь имела те же основания, как и богумильская. Вероятно, были в Новгородской и Псковской земле и такие, что признавали творение мира делом злого духа. Может быть, это представление зашло в древности чрез бывшее влияние богумилов, но могли образоваться также толки и самобытно, во всеобщем брожении умов, особенно когда и древние языческие верования, и кое-что из народных суеверных мифов доставляли для этого готовые материалы. Едва ли под словом ‘ересь’ у Иосифа следует разуметь замкнутые, уже вполне сформировавшиеся секты: тогда господствовало скептическое направление, стригольническое движение пробудило мыслительность: не образуя еще определенного вероучения, люди грамотные, склонные к размышлениям и критике, обратились смело на церковное учение, на церковный порядок и на толкование Священного Писания. Религиозные прения сделались публичным препровождением времени**. В этом хаосе толков иудей Схария пустил свою пропаганду. Он совратил сначала одного попа, по имени Дениса, потом поп привел к нему другого попа, по имени Алексия, бывшего в приходе на Михайловской улице. Это были люди мыслящие и просвещенные по тогдашнему времени, их семейства последовали их примеру. Увидав, что пропаганда может пойти успешно, Схария пригласил товарищей ереси — одного по имени Иосифа Шмойла Скарявого, другого Моисея Хапуша. Денис и Алексий хотели было предать себя обрезанию, но их наставники не дозволили и советовали держать жидовство втайне, а явно показываться христианами. Эти прозелиты вместе с иудеями распространяли жидовство: и начали совращаться другие — и миряне, и попы. Замечательно, что духовенство, более книжное и прежде приготовленное к религиозным вопросам, но не имевшее строгого научного образования, легче, чем миряне, подвергалось влиянию пропаганды. Когда Иван III был в Новгороде, то взял Алексия и Дениса к себе в Москву, люди книжные и смышленые, они тотчас получили там отличия: первый сделан был протопопом в Успенском соборе, второй — у Архистратига Михаила. Никак нельзя было подозревать в них и тени какого бы то ни было неправоверия. Они были жизни благочестивой и воздержной, кротки, степенны, казались толпе ревностными христианами, а втайне начали распространять ересь. Пропаганда их в Москве была так счастлива, что они, кроме других, совратили любимца великого князя, дьяка Федора Курицына, двух крестовых дьяков, Истому и Сверчка, и архимандрита Зосиму. Этот Зосима, сообразно наставлениям своих учителей, умел так искусно скрывать свою ересь, что сохранял репутацию святого мужа и был избран митрополитом. Торжество еретиков казалось после этого надолго упроченным.
______________________
* Иншии мнози иже втайне держаша ереси многая, таже которые и саддукейскую и массалианскую ересь держали.
** Научились укоряти Писание Божественная, и на торжищах и в домех о вере любопрения творяху.
______________________
Но не так легко было поколебать православие, давно уже ставшее душою всей Руси. Еретические попытки, как ни хитро, как ни искусно были ограждены, как ни ловко избраны были для них верные и выгодные пути, разбились о непоколебимую приверженность русского народа к отеческой вере. Дальнейшая судьба жидовствующей ереси не принадлежит уже специальной новгородской истории. Когда архиепископ Геннадий с фанатическою ревностью устраивал по новгородским улицам триумфальный поезд еретиков в берестяных шлемах с соломенными венцами, которые приказал зажечь на головах вольнодумцев, — Великого Новгорода уже не стало, в его стенах жили другие люди, с другими нравами и понятиями, а его прежние дети умирали в чужих землях, оставляя потомству удел — забывать прошлое…

——————————————-

Опубликовано: Собрание сочинений Н.И. Костомарова в 8 книгах, 21 т. Исторические монографии и исследования. СПб., Типография М.М.Стасюлевича, 1903. Кн. 3, Т. 7-8.
Исходник здесь: http://dugward.ru/library/kostomarov/kostomarov_severorusskoe_narodopravstvo.html
Костомаров Николай Иванович
Прочитали? Поделиться с друзьями:

Читайте также:

  1. Семейный быт в произведениях южнорусского народного песенного творчества, Костомаров Николай Иванович, Год: 1885
  2. Бунт Стеньки Разина, Костомаров Николай Иванович, Год: 1885
  3. Новгородский архиепископ Геннадий и жидовствующая ересь, Костомаров Николай Иванович, Год: 1873
  4. Южная Русь в конце XVI века, Костомаров Николай Иванович, Год: 1885
  5. Граф Николай Николаевич Муравьев-Амурский. Книга вторая, Барсуков Иван Платонович, Год: 1891
  6. Континентальная блокада, Тарле Евгений Викторович, Год: 1913
  7. Русско-японская война 1904-05 гг, Русско-Японская_война, Год: 1910
  8. Испания в Средние века, Кудрявцев Александр Евгеньевич, Год: 1937
Электронная библиотека