Нина Петровская
Нина Петровская
Северная сказка
Северная сказка
———————————————————-
Северная сказка, Петровская Нина Ивановна, Год: 1907
Время на прочтение: 6 минут(ы)
Мы ничего не знаем о любви. Когда она приходит, Бог знает откуда, мы видим лишь огненный меч, взнесенный над нашей жизнью, и с ужасом укрываем лицо. Боимся расстаться с маленькими радостями дней, не верим стихии, не умеем во время распахнуть ей все двери своего сердца.
Забываем, что только одной странице книги нашей темной судьбы суждено вспыхнуть ярким сжигающим блеском, и не читаем её до конца. И за это любовь мстит нам, оборачивается грозным оскорбленным лицом и пророчит вторую встречу, от которой уже не укроет ничто.
Она приходила и ко мне.
В белые ночи короткого северного лета встретила меня на берегах бледного озера и запела свою единственную песнь.
Отчего она покинула нас? Отчего мы не сумели… Зачем укрывали лица и изменили ей для жизни?
Спросите у сосен, у волн, спросите у загадочного бога жизни, который бесстрастно смотрит с холодного неба…
Прошло три года. Три вечности между мной и тем летом. Со мной другая женщина. И кто-то, все забывший для новой радости, говорил, что я ее люблю. Теперь я не вспомню её лица, а она проклинает мое имя. Но разве виноват я? Разве знал я, что любовь приходит только раз.
Все случилось так просто. Был июнь. В одну ночь мне приснилось северное озеро и розовая полоса двух обнявшихся зорь.
Пахло чем-то сладким, как мед. У меня кружилась голова, и я плакал. А днем ходил по улицам в странной тоске. Слышались свистки парохода и чей-то громкий настойчивый зов. Зачем она не удержала меня? Отчего не чувствовала, как тень близкого горя уже опускалась над её жизнью?
Два дня и две ночи в вагоне. Голубыми глазами озер улыбается север. Граниты и сосны, граниты и сосны. Их встречаю как старых друзей. В кошельке марки.
Уже маленькие монетки звенели о чем-то непоправимом, но мы никогда не слушаем предостерегающих голосов вещей.
— Я устала, — жалуется она, улыбаясь. — Куда же мы едем?
Я притворно долго роюсь в путеводителе, и она не знает, что мы едем туда.
Маленькие финские лошадки, смуглый голубоглазый кучер на козлах, а по бокам дороги седые камни да чахлые сосны.
Боже мой, все, как тогда! Вот и серый домик на берегу озера. Терраса, увитая хмелем. Полотняные шторы на окнах.
У меня деловое, серьезное лицо. Которую комнату? Ну, конечно, вот эту. Не правда ли, — она нравится нам обоим.
А ведь это та самая комната. Я никогда не забывал ее. Вот шкаф, где висели наши вещи. Может быть, в ней те же постели…
Когда нас позовут обедать, на крытой веранде, заплетенной диким виноградом, я выберу тот же столик. Рассеянно оглянусь кругом и небрежно скажу: ‘вот здесь, у окна’.
На веранду ведут шесть ступеней. Так. Их шесть. Разве мог я забыть?
Фрау Шварц суетится у буфета. У ней та же скользящая походка и серое платье. Точно не снимала она его три года. Я сажусь на свое место. Я всегда здесь садился, — спиной ко входу. Она улыбается. Ее радует все, — лакеи, которые нас не понимают, тонкие финские лепешки из серой муки, бутылка лимонада с этикетом на непонятном языке. Её лицо сияет.
— Мы вдвоем, — говорит она. — Разве это не сказка? Все далеко, и мы вдвоем.
Хромой генерал и полная старая дама в красной шляпе смотрят на нас с задумчивой старческой лаской. Может быть, они думают, что мы совершаема, свадебное путешествие.
Обед кончился. Выходим в сад. Здесь только зацветает сирень. Круглые кусты шиповника словно в снегу. Шиповник цветет, — говорит она нежно. — Здесь мы увидим вторую весну.
Мы идем, а из цветников, из травы, с песчаных дорожек встают тихие тени и смотрят на меня большими темными глазами. Кому расскажу я о прошлом?..
Вот здесь, у калитки, та, другая, которую хотел я забыть, однажды посмотрела на меня. Ах, только посмотрела и опустила ресницы. В траве гудели шмели, за соснами сверкало озеро, синее, синее в это утро.
В этот краткий, ничего незначащий миг я понял слово Неизбежность и тихо шепнул ‘навсегда’. Помню, мы долго стояли с суровыми бледными лицами, в глазах у нас были слезы, а на пристани кричал пароход.
Здесь он всегда останавливался по утрам, и, белый, веселый, кричал пронзительно и громко, как молодой сильный зверь. Однажды мы ездили на нем. Что это было за утро! У нас горели лица и стучало в виски, а вода дышала свежей северной прохладой. Озеро сверкало как сапфир, пароход задыхался от радости. На палубе был праздник. Все улыба-лись. Даже синие глаза сурового капитана смотрели мечтательно и нежно. Он знал, что это утро счастья не повторится.
По этой дорожке мы всегда ходили после обеда.
Желтобархатная пыль потоками струилась сквозь сосны, а озеро одевалось в голубые и желтые шелка. А на этом камне, на широком уступе, заросшем красноватым мхом…
Но со мною другая. Ах, тише… Сядь близко, закрой глаза и молчи. Слышишь, звенят бубенчики, — это в соседней деревне пасется стадо. Слышишь тихие всплески, — это рыбаки выезжают на ловлю. Слушай музыку вечера. Может быть, само солнце запоет сейчас старинную северную песнь, целуя воду алыми губами.
У неё розовеет лицо. Волосы на висках золотятся. Это не озеро, — говорит она, — это наше голубое, безбрежное счастье.
Медленно целует меня в губы, и в первый раз, в первый раз тоска кладет мне на грудь свои холодные тяжелые руки.
Первая белая ночь.
Мы устали, но не хочется спать. Сидим на берегу, на том же камне. Белым. серебром сияет вода. Ночь как день, только, смягчились все краски, и в белой прозрачности тонут сосны и берег, и даль. А там далеко, за краем остывшей воды, сплелись розовые руки двух бессонных зорь.
Боже мой, мне нужно здесь быть одному.
Захолодевшей щекой она прижимается к моему лицу. У ней белокурые мягкие волосы, — я не хочу их!
Ты любишь? — спрашивает она тихо. — Я люблю тебя, — отвечаю я покорно.
Та, другая, имя которой Неизбежность, встает из темных бездн души и смотрит суровыми непрощающими глазами. Я люблю лишь тебя, — говорю я ей громко. — Бог и небо, и белая северная ночь знают, как я люблю тебя. Видишь, я плачу от любви…
Мне холодно, пальцы онемели, точно в мороз. Хочется уйти.
Она уходит неохотно — как можно спать в эту счастливую ночь?
В комнате светло. Где-то нежно звенят бубенчики, — это коровы щиплют траву, еще холодную и влажную от росы. Ложимся рядом. Я вижу её волосы и широко раскрытые серые глаза. Завесь окно, — прошу я. — Вот так.
Мне хочется страшного сладкого сна. Глаза в темноте у ней черные, и я совсем не вижу лица.
Я люблю тебя, и Бог и небо, и северная ночь видят, как я люблю тебя. Но не целуй моих рук и не смейся звенящим успокоенным смехом. Любовь, это — страшная вечная загадка. От неё всегда умирает смех, и она умирает от смеха.
Утро. На веранде хромой генерал пьет первую чашку кофе и читает русскую газету.
Высокая женщина в розовом, — её не было вчера, — прищурив глаза, улыбается бледному гимназисту. Фрау Шварц хлопочет у столиков, позвякивая ключами, на пристани пронзительно и грустно стонет пароход. А над верандой, и над садом, и над озером — бледно-голубое, словно августовское небо. Осеннее небо над расцветающей сиренью.
На ней белое платье. Золотые волосики на висках еще влажны от купанья.
Только первое утро, но как я устал. Точно прожил здесь долгие месяцы одиноких страданий.
В её серых глазах томный, матовый блеск. Так смотрят женщины, которых много ласкали.
Она смеется и по-детски лепечет:
— Солнце, солнце! Сирень совсем расцвела! Посмотри, какое сегодня небо, а мы еще не были в парке.
Да, мне нужно и в парк.
По прямой аллее и направо. Так мы ходили когда-то.
Любимые сосны… Они не забыли меня, и высокие верхушки шепчут о чем-то важном, простом и печальном. Розовые колокольчики на тонких стеблях… Горькой свежестью миндаля пахнут длинные атласные чашечки. Мы делали из них букеты, а ночью бросали на подушки. Теперь я не сорву ни одного.
Женщина садится рядом. Долго смотрит на меня и произносит первые роковые слова:
— О чем ты думаешь? — спрашивает она подозрительно. — Со вчерашнего вечера ты не сказал мне ни слова. Разве для печали приехали мы сюда?..
Первое испытание. Переношу его твердо.
— Я просто устал, — отвечаю я, виновато улыбаясь. — Онемел от тишины. Ляг на мох, смотри в небо — оно такое нежное только на севере. Запомни его, люби его.
Мы остаемся тут долго. Холодный руки тоски сжимают все нещаднее. Хочется зарыться головой в мох и громко протяжно стонать. Пусть одни камни и сосны слушают меня. Зачем же здесь эта женщина? Кто сказал, что я люблю ее? Кто посмел так преступно солгать?
День длинен. Завтрак, обед, вечерний чай.
Фрау Шварц кажется седым призраком. Я боюсь с ней встречаться глазами.
Она, наверно, вспомнила меня. Вдруг подойдет и спросит: а где же та молодая дама, с которой вы приезжали три года назад? Может быть, она больна или умерла?
Приехали новые гости, — толстый офицер с черными усами, муж розовой женщины, которая улыбалась гимназисту, и высокий англичанин, худой как скелет, в белом фланелевом костюме. Веранда заперта. По дорожке медленно гуляет взад и вперед хромой генерал. Это его прогулка перед сном.
Вторая белая ночь.
Я должен остаться один! Я сойду с ума, если не останусь один. Мне нужно говорить. Может быть, я буду петь и в размерные строфы, как в строгую траурную раму, вложу мою прекрасную печаль.
Почем я знаю, что случится со мной в эту одинокую ночь. Может быть, на этом камне я буду сидеть с той, которая любила когда-то, и она мне скажет вновь все забытые вечные слова. А озеро, сосны и небо запоют нам весеннюю песню обновленного счастья.
Кто-то ехидно подмигнул из кустов. Что ж, будешь ты лгать и сегодня, призывая в свидетели Бога? Я выпрямился. Упругая стальная пружина развернулась в груди.
— Нет, я не буду лгать, — говорю я громко.
Она подняла на меня огромные вспугнутые глаза. Думала, я брежу. А когда я спокойно, просто, будто говоря о ком-то постороннем, сказал ей все, — быстро надвинулось то неизбежное и страшное, что, как роковой черный шлейф, всегда влачится за любовью.
Но не надо вспоминать. Я вернусь в мою комнату завтра, когда она уедет. За обедом на моем столе останутся два прибора, и я буду сидеть на своем месте — спиной к дверям. Ночью я открою окно, на подушки набросаю розовых колокольчиков и останусь наедине с Неизбежным…
Может быть, женщина плачет, и её слезы текут в раскрытые чемоданы. Как голодный рот, зияют двери высокого шкафа. Комната кажется страшно холодной, и непонятно жестока эта ночь, похожая на день.
О, ты еще не знаешь, что в любви нет состраданья!
Я становлюсь на колени. Холодные ка-мешки больно вдавливаются в тело. Воздушно белым плащом меня окутала ночь.
Две зари целуют остывшую воду.
— Я вновь с тобой, — шепчу я нежно. — Я вернулся.
И Бог, и ночь, и северное небо видят мою покорную любовь.
Первая публикация: ‘Накануне‘, 1 июля, 1907 г.
Исходник здесь: Фонарь. Иллюстрированный художественно-литературный журнал.