П. А. Вяземский
Северная Лира на 1827 год
ПРИМЕЧАНИЯ
Северная Лира на 1827 год, Вяземский Петр Андреевич, Год: 1827
Время на прочтение: 5 минут(ы)
Северная Лира на 1827 год
М., ‘Наука’, 1984
‘Северная Лира’ может, кажется, быть признана за представительницу московских муз. Имена писателей, в ней участвующих, принадлежат, по большей части, московскому Парнассу, не знаю, можно ли сказать: Московской школе, хотя точно найдутся признаки отличительные в новом здешнем поколении литературном. Вообще вся наша литература мало имеет в себе положительного, ясного, есть что-то неосязательное, облачное в ее атмосфере. В климате московском есть что-то и туманное. Пары зыбкого идеологизма носятся в океане беспредельности. Впрочем, из этих туманов может еще проглянуть ясное утро и от них останутся одни яркие блестки на свежей зелени цветов. Один из Издателей ‘Северной Лиры’, г-н Раич, уже знаком с выгодной стороны читателям, опыты другого носят признаки дарования. Судя по некоторым отрывкам, кажется, он занимается литературою восточных народов: такое изучение может принесть много пользы нашей, если оно доведено будет с успехом до конца. Полуисполнения, как в другом, так и в литературе, ни к чему, или по крайней мере к немногому служат. Мало пользы, да и радости мало, видеть под маловажными статьями в прозе и в стихах: с Персидского, с Арабского, с Монгольского и проч. и проч. Такая пестрота даже и не ослепительна. Из сочинений г-на Раича, здесь помещенных, важнейшие, в прозе: ‘Сравнение Петрарки и Ломоносова’ (по крайней мере, думаем, что оно писано самим Издателем, хотя под статьей) означена одна заглавная буква: Р., в стихах: отрывок из ‘Освобожденного Иерусалима’: ‘Смерть Свенона’. Вообще, в характеристических сравнениях двух авторов бывает более полуистин, чем истины, более изысканности, насильственности, чем естественных прикосновений. Кто-то читал Риваролю1 сравнение Расина и Корнеля. Выслушав чтение, Рнвароль сказал: ‘По моему мнению, можно сравнение наших трагиков сократить таким образом: общее в них, что тот и другой писали трагедии, разность, что одного звали Фома Корнель, другого Иван Расин’. В сравнении Петрарки и Ломоносова некоторые главные черты их, а особливо же первого, означены верно и живо, но, признаюсь: усматриваю редко точки, где эти черты сливались бы вместе. За исключением влияния того и другого на современную каждому поэзию, учёности того и другого поэта и замечания, что ‘Петрарка остался представителем италиянской литературы XIV века, Ломоносов считается представителем литературы русской, века Елисаветы’, не понимай): в чем и как хотел Сочинитель сводить их? Не слишком ли также увлекается он любовью к италиянской словесности и Петрарке, когда радуется, как хорошей находке, что Ломоносов ‘умел счастливо перенесть в свои творения много, очень много италиянского и даже некоторые, так называемые, concetti‘. Едва ли и подлинные concetti не безобразная прикраса италиянских стихов, а заимствованные concetti на русский лад и того хуже. Впрочем, вероятно в Ломоносове этот мишурный блеск не подражание, а просто погрешность, свойственная худому вкусу, не озаренному светом здравой критики, и насильственной игре воображения. В сей статье встречается забавная обмолвка. Автор говорит, что ‘из Понтремоли в Неаполь’ пришел старец, и к тому же слепой, ‘чтобы видеть Петрарку’. Впрочем, за исключением основной мысли сего сравнения, которая по существу своему, как мы сказали выше, всегда сомнительна, и здесь, в применении к Петрарке и Ломоносову, кажется еще менее удовлетворительною, статья сия имеет неоспоримое достоинство литературное: в ней заметны сведения в италиян-ской словесности, хороший слог, благородные чувства и направление ума благонамеренное. Опыты г-на Раича в переводе ‘Освобожденного Иерусалима’ уже известны читателям, так же как и критические замечания, к коим они подали повод. Находят, что куплет из 12-ти стихов г-на Раича не отвечает италиянской октаве, что он не приличен поэме, потому что присвоен Жуковским балладе. Но какую же форму принять? Италиянская октава по бедности нашей в рифмах не приступна для большого творения. Александрийский стих слишком важен и утомителен со временем. Баллада принадлежит повествовательно-лирическому роду: поэма, разделенная на стансы, может также отнестись к роду лирико-эпическому. Сообразуя все это вместе, мы готовы почти оправдать г-на Раича. Отлагая в сторону форму, должно признаться, что стихи Переводчика часто живы и сочны, почти всегда звучны и вообще хороши. В отрывке: ‘Смерть Свенона’ язык вернее, строже и зрелее, чем в прежних: в нем гораздо менее и почти вовсе не находится прежде встречавшихся заимообразных оборотов Жуковского, которые могут быть хороши у него, потому что они его коренные, но становятся погрешными, когда они пересажены на чужую почву. По любви г-на Раича к италиянской литературе и по сведениям его, должно желать, чтобы он короче познакомил нас с нею, предлагая нам в прозаических переводах и в критическом рассмотрении лучших писателей италиянских, стихотворцев и прозаистов. Переводы в стихах приятны и льстят более суетности переводчиков, но могущество стихотворства так сильно, что забывая о подлиннике, мы судим перевод, как оригинальное творение: переводы в прозе полезнее, более действуют на язык, на который переводят, более пускают идей, образов в обращение и всегда совершеннее знакомят и сближают литературы и языки. На переводчике в стихах лежат две неволи, а и с одною справиться тяжело.
В числе хороших стихотворений, помещенных в ‘Северной Лире’ и носящих подписи уже известные, отличаются начальные опыты Поэта, в первый раз являющегося на сцене. Стихотворения Андрея Муравьева: ‘Ермак», ‘Воззвание к Днепру’, ‘Русалки’, ‘Отрывок из описательной поэмы: Таврида’, исполнены прекрасных надежд, из коих некоторые уже сбылись. Выпишем несколько стихов из ‘Русалок’:
Волнуется Днепр, боевая река,
Во мраке глухой полуночи,
Уж облако месяц прорезал слегка
И неба зарделися очи,
Широкие идут волна за волной
И с шумом о берег биются,
Но в хладном русле, под ревущей водой,
И хохот и смех раздаются…
Как под вечер звезды ясные
Заиграют в небесах,
Друг за другом, девы красные
Выплывают на волнах…
Русы косы рассылался,
С обнаженных плеч бегут,
По волнам перегибался,
Золотым руном плывут,
Грудь высокая волнуется
Сладострастно между вод,
Вал ревнивый полюбуется
И задумчиво пройдет,
Руки дев, как мрамор, белые,
Подымаются, падут,
То, стыдливые, несмелые,
Медленной толпой плывут.
То в восторге юной радости
Будят песнями брега,
Иль с беспечным смехом младости
Ловят месяца рога
Над водою…
Картина прелестная и во всех частях с искусством выдержанная: последняя черта удивительно игрива. Можно только заметить лишнее слово, в стихе:
И хохот и смех раздаются —
Смех после хохота вставка и неправильное ударение в слове: русло. Ермак написан другою кистью: краски здесь мрачные и более силы в чертах, но в нем также есть живая поэзия в вымысле и выражении. Посреди имен известных и анонимов в подписях ‘Северной Лиры’, встречается загадочное имя: Делибюрадер. Вот одно из его стихотворений, с Арабского:
НАМА
Уаль натру мискун (?)
Уст ее дыханье —
Мускус благовонный,
А ланиты — розы,
Зубы — млечны перлы,
Стан — лозы стройнее,
Бедра округленны —
Холмики песочны,
Локоны густые —
Мрак осенней ночи,
А лицо сияет —
Словно полный месяц.
Скажите по совести: не правы ли мы, когда сказали, что мало радости и пользы с похищений такого рода, хотя и добыты они издалека? Пускай это и тому подобное с Арабского, на Арабском языке и остается. Довольно нам и одного греческого Анакреона, которому нам велят кадить, потому что он древний и грек, хотя в новейшие времена часто за приятельскими пирушками встречаются Анакреоны, но для европейской гордости нашей слишком уж будет оскорбительно, когда захотят колоть нам глаза арабским Анакреонтичеством. ‘Отрывок из сочинения об искусствах’ носит ту же загадочную подпись. В сей статье, которая по большей части одна компиляция, но довольно искусно и живо составленная, полушуточно, полуучено, полумифологически, полуисторически, излагают мнения о могуществе Музыки и степенях состояния ее у разных народов. ‘Письмо о русских романах’, или правильнее, о возможности писать русские романы, произведение г-на Погодина, умное и занимательное. Признаемся однако ж, что соглашаясь с ним в мнении, что у нас в истории встречаются предметы для поэтических романов, сомневаемся в богатстве наших материалов для романов в роде Вальтера Скотта. В нашей истории, по крайней мере до Петра Великого, встречаются, разумеется, лица, события и страсти, но нет нравов, общежития, гражданственного и домашнего быта: источников необходимых для наблюдателя-романиста. Жаль, что Автор, в письме своем о русских романах, задевает, как многие из наших комиков, погрешности условные, мнимые, а не существенные. Описывая, например, общество, в коем он находился, продолжает он: ‘Сперва похвалены были, как водится, все присутствовавшие взаимно друг другом’. Характеристическая ли эго черта наших нравов? Мало ли в наших блистательных собраниях встретится истинно смешного? Зачем прибегать к общим, так сказать, давно заданным уликам? ‘Сколько есть у нас Тарасов Скотининых’, говорит Автор: и тут не метит он в цель. Тарас Скотинин и в комедии Фон-Визина каррикатура, а не портрет. Порока и глупости не должно представлять в увеличительные зеркала: им это по руке. Они скажут: ‘мы себя здесь не узнаем’ — и ваши исправительные меры останутся без успеха. Лучше дотрагивайтесь слегка, но задирайте всегда за живое, то есть за истинное. Читатели найдут еще в ‘Сев. Лире’ произведения гг. Шевырева, Титова, Веневитинова, Тютчева, кн. Одоевского и некоторых других, все они более или менее отличаются, или игривостью мыслей, или теплотою чувства, или живостью выражения. Одним словом: ‘Северная Лира’, посвященная Издателями любительницам и любителям отечественной Словесности, может во многих отношениях заслужить их признательность.
Впервые: ‘Московский телеграф’, 1827, ч. XIII, No 3, февраль, отд. 1, с. 239—246, в ряду нескольких рецензий на альманахи 1827 года. Подписано одним из псевдонимов П. А. Вяземского: Ас. Б.
1 Ривароль, Антуан (1753—1801) — французский писатель, отличавшийся остроумием и меткостью памфлетных характеристик.