В. Г. Короленко
Сергй Николаевичъ Южаковъ.
(1849-1910).
Сергей Николаевич Южаков, Короленко Владимир Галактионович, Год: 1910
Время на прочтение: 13 минут(ы)
Полное собраніе сочиненій В. Г. Короленко
Томъ второй
Изданіе т-ва А. Ф. Марксъ въ С.-Петербург. 1914
Родился С. Н. Южаковъ въ 1849 году, въ Вознесенск, Херсонской губ. Отецъ его былъ военный и первыя шесть лтъ своей жизни мальчику пришлось провести или въ походахъ. или въ разныхъ военныхъ поселеніяхъ. Военныя поселенія, дтище Аракчеева,— это былъ худшій видъ крпостного права — ‘рабство юридическому лицу, т. е. худшее рабство, какое только зналъ міръ’,— какъ говоритъ самъ Южаковъ въ своихъ воспоминаніяхъ {С. Н. Южаковъ: ‘Русскія Вдомости’ 1909 и 1910. ‘Изъ воспоминаній стараго писателя’.}. Военнопоселенцы завидовали обыкновеннымъ крпостнымъ. Картины жизни, окружавшей дтство Южакова и его любимой сестры, были полны ужасающей грубости и жестокости, которыя. однако, не проникли въ семью Южакова. Его родители были тми исключеніями изъ общаго правила, которыхъ, къ счастью, и въ т времена было не мало. Отецъ,— въ т годы человкъ уже пожилой,— принадлежалъ къ поколнію двадцатыхъ годовъ, среди котораго уже тогда были ‘романтики-идеалисты’, мечтавшіе о реформ крпостного права. Онъ любилъ народъ, мужика, солдата,— и эта любовь не была только теоретической: общеніе съ простыми людьми доставляло ему удовольствіе и нравственный отдыхъ. Онъ никогда никого не билъ, и вообще для того времени и той среды это былъ феноменъ, вызывавшій недоумніе и осужденіе. Какъ человкъ твердый въ своихъ убжденіяхъ и нравственно-авторитетный, онъ умлъ не подчиниться, а подчинить до извстной степени среду своимъ взглядамъ, которые проводились и въ воспитаніи дтей.
Родители старались по возможности уберечь сына и дочь отъ зрлища грубости и страданій. Живя въ Новой-Одесс,— военномъ поселеніи на берегу Буга,— дти здили часто на прогулку мимо волостного управленія. Однажды имъ пришлось увидть, какъ поселенца наказывали палками. Прогулки въ ту сторону пришлосъ прекратить. Женщины и дти ‘господъ’ купалисъ въ Буг въ общей купальн. Случаи жестокаго обращенія ‘дамъ’ съ своими крпостными двушками заставили Южаковыхъ построить собственную купальню. Зрлище сченія дочери въ семь офицера побудило прекратить знакомство съ этой семьей, такимъ образомъ, дти росли больше впечатлніями собственной семьи. ‘Нашъ дворъ мы съ гордостью представляли себ какимъ-то оазисомъ среди окружающаго нечестія и страданія’,— пишетъ Южаковъ въ своихъ воспоминаніяхъ, и эта противоположность навсегда выработала въ немъ особенное отвращеніе ко всякой грубости. ‘Едва ли,— говоритъ онъ,— въ мір есть другая черта человческаго характера, которая принесла бы человчеству столько вреда и страданія, какъ грубость’. Этотъ афоризмъ для Южакова не былъ только фразой: до конца жизни онъ сохранилъ какую-то особенную нравственнуто тонкость, душевное изящество и деликатность, которыя составляли самыя характерныя черты его нравственнаго облика. Встрчаясь съ проявленіями грубости въ жизни, онъ вспыхивалъ, лицо его краснло и принимало особенное характеристическое выраженіе: было замтно, что Южаковъ замыкается въ себ, уходитъ въ нравственный оазисъ собственной души, высоко культурной и деликатной. На грубость онъ никогда не отвчалъ встрчной грубостью, а только отстранялся, и невольный гнвъ скоро замнялся въ немъ сожалніемъ къ человку, живущему за предлами ‘оазиса’…
Около 1858—59 года отецъ Южакова былъ переведенъ въ Харьковскую губернію, и семья поселилась въ Харьков, ‘первомъ университетскомъ город и первомъ значительномъ умственномъ центр на пути моей жизни’,— какъ говоритъ объ этомъ Сергй Николаевичъ. Времена мнялись, въ обществ чувствовались новыя вянія, ‘гремлъ герценовскій Колоколъ’, вышло первое собраніе стихотвореній Некрасова, зарождалась обличительная литература. Военная среда того времени не была той замкнутой кастой, какой (едва-ли къ польз даже военнаго дла) она является теперь. Въ семью генерала Южакова имли доступъ вс передовыя вянія того времени. Въ памяти Сергя Николаевича осталась, между прочимъ, отъ этого періода колоритная фигура генерала Столпакова, военнаго радикала. рзко критиковавшаго современный политическій строй, требовавшаго политической свободы, созванія учредительнаго собора, ограниченія административнаго произвола во всхъ его видахъ. Это военное вольнодумство вливалось въ отроческія души съ одной стороны,— съ другой идейное содержаніе вносили въ нихъ представители науки и литературы, часто являвшіеся въ гостиной генерала Южакова. Съ особенной теплотой и благодарностью вспоминалъ Сергй Николаевичъ о едор Васильевич Бемер, извстномъ педагог и писател. Повидимому, родителй Южакова не особенно довряли тогдашней оффиціальной педагогіи и продолжали систему локализаціи ‘въ оазис’. Бемеръ былъ пригланіенъ организовать домашнее воспитаніе въ двухъ соединившихся для этого родственныхъ семьяхъ и организовалъ его по новой и прекрасной систем. Въ это именно время Южаковъ пріучился къ самостоятельной умственной работ. Важное мсто въ систем образованія Бемеръ отвелъ изученію естественныхъ наукъ, но и въ этомъ отношеніи не вдавался въ односторонность. Умъ юноши складывался разносторонне, широко и энциклопедично. Чтеніе Блинскаго произвело на него особенно сильное впечатлніе и (говоритъ онъ въ воспоминаніяхъ), вроятно, опредлило его будущую профессію.
Въ 1865 году родители ршили все-таки отдать сына въ гимназію, и съ этой цлью мать съ Бемеромъ и сыномъ отправились въ Одессу, которую Южаковъ впослдствіи считалъ своей настоящей умственной родиной. Поступить въ гимназію Южакову не пришлось, и онъ продолжалъ доучиваться вн стнъ учебнаго заведенія, подъ руководствомъ студентовъ, членовъ существовавшей тогда своеобразной ‘студенческой учительской артели’. Это были вмст учителя и товарищи, и Южаковъ окунулся въ чисто университетскія знакомства и завязалъ дружескія связи въ студенческой сред… ‘Далеко потомъ разошлись пути этой группы молодежи, что встртила меня на порог передъ университетомъ,— писалъ Южаковъ.— Тутъ были и будущіе сановники, и ученые, и поэты, и революціонеры, и культурные дятели, и осужденные на безвременную кончину, и осужденные на безвстность. Но тогда дороги еще не разошлисъ, группа представляла какъ бы однородное цлое и стремилась въ невдомую даль. Могу только прибавить,— заканчиваетъ Сергй Николаевичъ этотъ эпизодъ своей автобіографіи,— что никого изъ нихъ я никогда не поминалъ и не помяну лихомъ’. Сильно развитое горячее чувство товарищества тоже осталось на всю жизнь характерной и необыкновенно привлекательной чертой С. Н. Южакова.
Въ 1865 году, т.-е. 16-ти лтъ съ нсколькими мсяцами Южаковъ выдержалъ вступительный экзаменъ въ университетъ и былъ зачисленъ въ студенты по филологическому факультету.
‘Общеніе съ товарищами и товарищеской жизнью, съ внутренними университетскими вопросами дня, броженіе идей и настроеній на почв гражданскаго самосознанія, самостоятельный трудъ и стремленіе къ самостоятельному самоопредленію — со всхъ сторонъ охватило молодую душу горячей и бурной волной’ {Мста въ ковычкахъ я заимствую изъ ‘Воспоминаній стараго писателя’.}. Въ отзывахъ Южакова объ одесскомъ университет нтъ мста страстнымъ филиппикамъ, какими громилъ, наиримръ, Д. И. Писаревъ петербургскій университетъ своего времени. Свои воспоминанія объ alma mater Южаковъ облекаетъ дымкой особеннаго благодушія. ‘Я сохранилъ,— говоритъ онъ,— много благодарности за все, что получилъ отъ нея и что она мн дала въ моихъ исканіяхъ ‘правды-истины и правды-справедливости’.
Нужно сказать, что и вншнія условія студенческаго быта въ Одесс сорокъ лтъ назадъ ничмъ не напоминали порядковъ послдующаго времени. Необыкновенная дешевизна жизни, хорошій педагогическій заработокъ, сравнительно мягкія отношенія къ студенчеству начальства и администраціи, еще не утратившей инстинктивнаго уваженія къ наук и учащемуся юношеству,— все это давало особый мягкій тонъ тогдашнему студенческому быту, ‘Студентамъ не приходилось, напримръ, входитъ въ конфликты изъ-за сходокъ въ университет. Къ ихъ услугамъ были залы въ ресторанахъ и просто въ биргалляхъ. Для нихъ очищали такую залу, закрывали двери, и они свободно совщались о своихъ длахъ’. Была своя столовая и своя касса, пополнявшаяся товарищескимъ самообложеніемъ, сочувственными взносами изъ общества, спектаклями. Никто изъ начальства и полиціи не проврялъ ни сборовъ, ни расходовъ. Вс студенты были всегда въ курс своихъ длъ и свободно ими распоряжались. Во внутреннемъ содержаніи университетскаго быта Южаковъ отмчаетъ, что мстные одесскіе лицеисты вносили буршество, склонность къ выпивк, скабрезнымъ пснямъ и скандаламъ. Молодежь изъ другихъ городовъ прибавляла къ этому серьезныя стремленія къ самообразованію, но… къ сожалнію, тоже не чужда была той-же традиціонной склонности, губившей много даровитыхъ людей…
Несмотря на сравнительную мягкость взаимныхъ отношеній съ начальствомъ, въ университет преобладало оппозиціонное настроеніе, которое, конечно, не зависетъ исключительно отъ внутриакадемическихъ условій. Наука и старые устои самодержавнаго строя несутъ въ себ взаимноантагонистичныя настроенія, и молодежъ такъ же легко, какъ и нын, поддавалась волненіямъ, отзываясь на проявленія всякаго произвола. Люди, учившіеся въ новароссійскомъ университет того времени, вспоминаютъ Южакова увлекающимся юношей, участникомъ серьезной работы въ научныхъ кружкахъ и вмст блестящимъ ораторомъ сходокъ.
Между тмъ, и администрація уже переставала относиться терпимо къ академической свобод. Касса была закрыта, потребовали передачи благотворительному обществу студенческой столовой. Началось возбужденіе, сходки. Въ театр по поводу постановки реакціонной пьесы Манна (‘Говоруны’) произошла довольно бурная демонстрація. Публика приняла сторону студентовъ, пьеса была прекращена. Межд тмъ, прибылъ градоначальникъ Бухаринъ, который бесдовалъ со студентами въ фойе и совтовалъ имъ бороться съ идеями пьесы не обструкціей, а печатнымъ словомъ. На возраженія о цензур, благодушный администраторъ общалъ уладить всякія препятствія.— ‘Что касается цензуры,— сказалъ онъ,— то я общаю свою помощь. А вы соберите сходку и выберите тхъ, кого уполномочиваете составить объясненіе’.
Сходка немедленно собралась въ ‘Бломъ Лебед’, и Южаковъ былъ выбранъ для составленія статьи въ ‘Одесскомъ Встник’, тогда еще единственной газет въ Одесс. ‘Такимъ образомъ,— замчаетъ Южаковъ,— я могу считаться писателемъ по избранію’.
Это было въ 1868 году, и это произведеніе ‘писателя по избранію’ было началомъ его литературной карьеры. За этой первой статьей послдовали другія замтки 19-лтняго студента въ той же газет. Въ слдующемъ 1869 году по всмъ высшимъ учебнымъ заведеніямъ ‘пробжала какъ бы судорога студенческихъ волненій’. Въ каждомъ учебномъ заведеніи поводы были свои, мстные (большею частью по вопросамъ студенческаго самоуправленія), но въ общемъ это было уже общестуденческое движеніе, начавшееся съ медико-хирургической академіи въ Петербург и электрическимъ токомъ домчавшееся до Одессы. Студенты. ршили собрать ‘генеральную’ общестуденческую сходку на 2 аррля въ Дюковскомъ саду. Ночью они узнали, что полиція предупреждена. Южакову и товарищамъ пришлось ночью же мнять диспозицію. Мсто сходки было перенесено въ Ланжероновскій садъ. На слдующую ночь къ молодому студенту-писателю постучалась полиція. Онъ былъ подвергнутъ домашнему аресту, а одинъ изъ ближайшихъ его товарищей, отставной офицеръ Султанъ-Крымъ-Гирей высланъ подъ надзоръ подиціи. Это было, такъ сказать, административно-политическое крещеніе Южакова. Вскор онъ заболлъ, и ему пришлось, оставивъ университетъ, ухать за границу. Въ 1870—71 годахъ онъ уже не былъ студентомъ, и главнымъ его занятіемъ стала литературно-научная работа. Но память объ организатор студенческихъ протестовъ осталась въ т времена среди молодежи, и, конечно, въ черныхъ спискахъ администраціи.
Рдкая біографія русскаго писателя обходится безъ одного стереотипнаго мотива, и въ печатныхъ опросныхъ бланкахъ для писательскихъ біографій слдовало бы къ обычнымъ рубрикамъ (гд и когда родился? гд получилъ образованіе и т. д.) прибавлять спеціальный вопросъ: гд и когда былъ арестованъ? Куда, когда и откуда высылался, судебнымъ или административнымъ порядкомъ? Жизнь Южакова не составляетъ исключенія, и едва-ли можно сомнваться, что начало его ‘неблагонадежности’ нужно отнести именно къ этому студенческому эпизоду: онъ началъ писать и попалъ подъ арестъ почти одновременно.
Между тмъ, умственные интересы Южакова уже опредлились. Съ декабря 1872 года въ журнал ‘Знаніе’ начали печататься очерки, въ которыхъ двадцати-четырехъ-лтній Южаковъ выступилъ совершенно опредлившимся писателемъ, вооруженный солиднымъ запасомъ знаній, острымъ анализомъ и блестящимъ, точнымъ изложеніемъ.
Очерки эти назывались ‘Соціологическими этюдами’ и сразу создали Южакову широкую и почетную извстность въ интеллигентныхъ кругахъ. Однимъ изъ первыхъ привтствовалъ молодого соціолога Николай Константиновичъ Михайловскій. ‘Въ журнал ‘Знаніе’,— писалъ онъ,— въ No 12 прошлаго года и въ No 1 ныншняго напечатаны очень замчательные ‘Соціологическіе этюды’ г. Южакова. Мы давно не встрчали въ области общей соціологіи явленія боле пріятнаго. Мы, впрочемъ, говоримъ только за себя. Едва-ли этюды г. Южакова удовлетворятъ многихъ. Гг. Стронинъ, П. Л. {Рчь идетъ не о Ретр Лаврович Лавров, а o забытомъ нын ‘русскомъ соціолог’ Павл Лиліенфельд.} и прочіе открыватели давно открытой Америки должны прійти отъ нихъ просто въ ужасъ, какъ отъ самой злостной ереси. Правоврные реалисты должны почувствовать значительное смущеніе… Довольно того, что г. Южаковъ утверждаетъ, что Дарвинъ и Спенсеръ ошибаются, а что у Фурье, не смотря на вс лимонадныя моря и на couronnes borales, можно найти очень много поучительнаго. Г. Южаковъ стремится доказать, что процессы органическій и соціальный прямо противоположны… что въ соціальной жизни нравственно-политическіе идеалы вытсняютъ собою дйствіе сильнйшихъ біологическихъ факторовъ. Да, это — ересь. Я думаю, однако, что никто въ литератур не осмлится ни разоблачить ее, ни пристать къ ней’ {‘Отеч. Зап.’ Апр. 1873 г.}.
Предсказанія Н. К. Михайловскаго оправдались только отчасти: работа Южакова была замчена, хотя главнымъ образомъ на нее отозвались не спеціалисты-ученые и даже не журнальная критика, а чуткіе круги молодежи и общества, почувствовавшіе въ нихъ свжее вяніе молодого и довольно самобытнаго русскаго соціализма. Этимъ впередъ уже опредлились и будущія литературныя симпатіи молодого автора. Правда, въ одномъ изъ послдующихъ очерковъ Южаковъ выступилъ съ совершенно опредленной отрицательной критикой ‘субъективнаго метода въ соціологіи’, сторонниками котораго являлись Н. К. Михайловскій и П. Л. Лавровъ. Разборъ доводовъ Михайловскаго и Лаврова приводитъ его къ выводу, что ‘наши представленія о началахъ общественности не требуютъ необходимо какого-либо особаго процесса мышленія’ и что ‘введеніе нравственнаго элемента въ изслдованіе не измняетъ его существеннаго характера. Соціологическое изслдованіе можетъ и должно держаться общенаучнаго метода и при томъ тмъ строже и неотступне, чмъ сложне матеріалъ, надъ которымъ приходится работать пытливости соціолога’. Не смотря, однако, на это разногласіе,— нашлисъ существенные пункты, на которыхъ Южаковъ сходился съ ‘субъективистами’. Онъ признавалъ огромное значеніе за ихъ теоремой о роли личности въ исторіи. Соціальный прогрессъ, по его мннію, сводится на постоянное, живое взаимодйствіе соціальной среды и личности. ‘Вся совокупность общественныхъ условій вырабатываетъ личность, единственно активный элементъ общества… дйствія-же всхъ личностей даннаго общества порождаютъ всю совокупность общественныхъ явленій слдующаго момента’. Черезъ посредство личностей такимъ образомъ одно общественное состояніе въ его цломъ производитъ другое. Съ признаніемъ этого начала во всей его живой сложности и во всемъ его значеніи Южаковъ становился союзникомъ того литературно-общественнаго лагеря, въ центр котораго сталъ Н. К. Михайловскій. Основной нервъ, главный мотивъ всей работы Михайловскаго и заключался въ отстаиваніи творческаго значенія личности, въ которой, какъ въ фокус, преломляются, черезъ который необходимо проходятъ и изъ котораго лучами несутся въ будущее вс соціальные законы. Раздляя это основное положеніе Михайловскаго, Южаковъ, естественно. становился его союзникомъ въ борьб со всякимъ предустановленнымъ и порабощающимъ личность научнымъ и философскимъ фатализмомъ, начиная отъ біолого-органнческихъ ученій спенсеристовъ въ 70-хъ годахъ и кончая крайностями экономическаго матеріализма въ девяностыхъ.
Репутація молодого (непатегтованнаго, правда) ученаго была создана. Очень можетъ быть, что при другихъ условіяхъ жизни онъ мирно пошелъ-бы по этому пути и вписалъ бы свое имя крупными заслугами въ исторію русской науки. Но русская жизнь слишкомъ шумно врывается въ кабинеты и студіи нашихъ архимедовъ… Въ 1879—1880 году въ Одесс генералъ-губернаторствовалъ знаменитый военный стратегъ и инженеръ Тотлебенъ. Злая русская судьба пожелала, чтобы свою блестящую репутацію воина генералъ этотъ завершилъ далеко не блестящей административной дятельностью. Знаменитымъ генераломъ управлялъ пресловутый Ранютинъ, по внушенію котораго, хотя за нравственной отвтственностью самого генерала, въ Одесс началась памятная оргія административныхъ ссылокъ. Высылались цлыми партіями студенты, рабочіе, писатели, разночинцы, женщины, двушки, дти. Въ числ другихъ былъ арестованъ и сосланъ административнымъ порядкомъ въ Красноярскъ и Сергй Николаевичъ Южаковъ. Въ тоже время подверглась ссылк, только еще боле дальней, его любимая сестра Елизавета Николаевна. Трагическая гибель молодой женщины въ одномъ изъ улусовъ Якутской области составляетъ яркій и необыкновенно печальный эпизодъ тогдашней ссылки…
Свое путешествіе этапнымъ порядкомъ съ партіей политическихъ Южаковъ описалъ въ ‘Русскихъ Вдомостяхъ’.
Подпись Южакова и его писательскій тактъ способствовали тому, что эти путевые очерки могли появиться въ печати даже въ то глухое время, когда газеты не смли и заикнуться о фактахъ этого порядка. Номера газеты съ этими статьями раскупались нарасхватъ, и, долго спустя, послдующія партіи ссылаемыхъ старались запастисъ этими номерами въ качеств своего рода путеводителя. Имя Южакова, соціолога и публициста, такимъ образомъ предшествовало и какъ бы освщало путь среди сибирскихъ дебрей, по тюрьмамъ и этапамъ, куда за нимъ двигались знавшіе его и любившіе молодые читатели… Русской ‘личности’ суждено было проходить своеобразными и скорбными путями. И т-же пути проходили съ нею ея идеологи и теоретики {Одновременно съ Южаковымъ въ ту же Енисейскую губернію былъ высланъ Влад. Викторовичъ Лесевичъ.}…
Въ ссылк Южаковъ пробылъ до 1882 года. Въ эти и послдующіе годы онъ продолжалъ литературную работу, дятельно сотрудничая въ ‘Отечественныхъ запискахъ’, въ ‘Встник Евроды’, въ ‘Русской Мысли’, а изъ газетъ — въ ‘Русскихъ Вдомостяхъ’ и ‘Одесскомъ Листк’. Къ этому времени относится, между прочымъ, чрезвычайно интересная его работа: ‘Мысли о земледльческой будущности русской черноземной полосы’. Вернувшись изъ ссылки, онъ становится ближе къ ‘Отечественнымъ Запискамъ’. Когда обстоятельствами русской жизни былъ выдвинутъ на передній планъ общественнаго вниманія еврейскій вопросъ, то редакція ‘Отечественныхъ Заиисокъи норучила Южакову написать руководящую статью по этому предмету. Теперь эта статья иметъ уже только историческое значеніе и отмчаетъ собою постепенную эволюцію взглядовъ на еврейскій вопросъ передовой части русской литературы.
Вскор Южаковъ оставляетъ провинцію и поселяется въ столиц. Въ родной Одесс онъ потерплъ крупное разочарованіе. Вмст съ кружкомъ единомышленниковъ и товарищей онъ поставилъ на ноги мстную газету, которая сразу привлекла симпатіи широкой публики и, конечно, косые взгляды администраціи. Издатель, человкъ довольно ловкій и достаточно безсовстный, очутился между двухъ огней и вышелъ изъ этого положенія такъ, какъ выходили мноогіе изъ его собратьевъ. Онъ предоставилъ своимъ ‘передовымъ’ сотрудникамъ создать газет репутацію и привлечь подписчиковъ симпатичными именами и живыми лозунгами. Когда это было сдлано, онъ повернулся спиной къ передовымъ идеямъ, а угодливымъ лицомъ — къ цензур и начальству. Весь кружокъ молодыхъ сотрудниковъ вышелъ изъ созданной ими-же газеты, которая продержалась посл этого нсколько лтъ, но потомъ захирла и погибла.
Въ 1881 году, какъ извстно, ‘Отечественныя Записки’ были закрыты, и дружный кружокъ ихъ сотрудниковъ разсянъ. Особенно тяжело отразилась эта литературная катастрофа на Салтыков и Михайловскомъ. Великій сатирикъ пріютился въ ‘Встник Европы’ со своими послдними произведеніями, полными глубокой печали и горечи. Вскор онъ умеръ. Н. К. Михайловскій тоже тосковалъ безъ ‘своего журнала’, и вообще среди бывшихъ соратниковъ постоянно щемило задушевное желаніе собраться опять въ какомъ-нибудь ‘своемъ изданіи’, изъ котораго можно бы создать продолженіе ‘Отечественныхъ Записокъ’ и возстановить журнальную традицію (отъ ‘Современника’). Казалось, такой огонекъ засвтился въ 1888 году въ вид ‘Св. Встника’. Однимъ изъ первыхъ примкнулъ къ этому журналу С. Н. Южаковъ, участвовавшій въ редакціонныхъ совщаніяхъ и въ составленіи журнальнаго проспекта. Ему удалось убдить и H. К. Михайловскаго примкнуть къ новому органу. Казалось одно время, что ‘продолженіе Отечественныхъ Зашписокъ’ налажено, работа закипла горячо и дружно. Свой читатель, о которомъ такъ тосковалъ Щедринъ, оказался на лицо: у новаго журнала сразу появилась сочувствующая публика. Вскор, однако, выяснилось, что кружокъ неоднороденъ, и что оффиціальное издательство является чуждымъ самымъ основнымъ идеямъ главнйшихъ сотрудниковъ. Первымъ вышелъ изъ журнала Н. К. Михайловскій. Южаковъ нкоторое время еще оставался, надясь своимъ посредничествомъ возстановить распадающееся дло, когда это стало явно неосуществимымъ, Южаковъ тоже ушелъ, а журналъ, посл нсколькихъ лтъ и нсколькихъ переходовъ изъ рукъ въ руки, окончательно прекратился.
Казалось, группа ‘Отечественныхъ Записокъ’ окончательно разсяна. Въ это время одинъ изъ старыхъ товарищей Южакова, инженеръ Урсати, строитель участка восточно-сибирской дороги, пригласилъ Сергя Николаевича для веденія длопроизводства. Приходилось хать во Владивостокъ, браться за совершенно новое, административное дло. Съ другой стороны, улыбались новыя мста и новое поле наблюденій. Южаковъ согласился и оставилъ Петербургъ.
Вернулся онъ въ столицу какъ разъ въ то время, когда возстановлялось ‘Русское Богатство’ и въ него вошелъ Михайловскій съ нсколькими бывшими сотоварищами. Годы разъединенія брали, однако, свое. Среди недавнихъ еще единомышленниковъ они намтили уже нкоторыя идейныя различія и довольно ощутительныя линіи расхожденія. Тмъ дороже было участіе въ журнал давняго еднномышленника. Южаковъ опятъ съ головой ушелъ въ журнальное дло рядомъ съ H. К. Михайловскимъ. Журналъ окончательно сложился, и съ этихъ поръ дятельность С. Н. Южакова была на виду у читателей ‘Русскаго Богатства’. Онъ велъ послдовательно ‘хронику внутренней жизни’, ‘дневникъ журналистовъ’ и ‘иностранное обозрніе’, прерывая ихъ порой для публицистическихъ, философскихъ или критическихъ экскурсій. Результатомъ его путешествія на Дальній Востокъ явились интересные очерки этой окраины, а также путевыя картины, изданныя впослдствіи отдльной книгой озаглавленной ‘Доброволецъ Петербургъ’. По мысли автора, это неблагозвучное и тусклое заглавіе должно было устанавливать идейную связь съ гончаровскимъ ‘Фрегатомъ Паллада’. Habent sua fat а libelli (и у книгъ есть своя исторія). Говорятъ, иное имя вліяетъ роковымъ образомъ на судьбу его носителя. Книга Южакова не имла успха, хотя по содержанію она его заслуживала въ высшей степени. Между прочимъ, Южаковъ на ‘добровольц’ постилъ мста, когда-то описанныя Гончаровымъ, и далъ много любопытныхъ и поучительныхъ сравненій…
Въ самые послдніе годы Южаковъ работалъ въ ‘Русскомъ Богатств’ меньше, такъ какъ ему пришлось длить свое время между журналомъ и редакціей Большой Энциклопедіи, въ которую онъ вложилъ свою огромную работоспособность и разностороннюю эрудицію.
Изъ боле крупныхъ работъ Южакова, вышедшихъ отдльными изданіями, читателямъ памятны, конечно, кром ‘Соціологическихъ этюдовъ’, ‘Афганистанъ и сопредльныя страны’ (рядъ статей, разрабатывавшихъ вопросы малоизвстной и загадочной Средней Азіи), ‘Англо-русская распря’ и ‘Вопросы просвщенія’, въ свое время обращавшія вниманіе мткой критикой нашей средней школы вообще и особенно литературы оффиціально принятыхъ учебниковъ. Въ этихъ работахъ ярко сказались и достоинства, и недостатки Южакова, какъ ученаго и публициста. Жизнь не дала вполн скристаллизоваться несомнннымъ задаткамъ чистаго ученаго. Онъ влагалъ въ свою работу слишкомъ много животрепещущихъ публицистическихъ интересовъ, и его соціологическія дедукціи порой отзывались недостаточно еще сложившимися, не вполн обоснованными схемами. Въ публицистик порой сказывалось подавляющее обиліе эрулиціи, связывавшей и перегружавшей чисто-публицистическое настроеніе. Тмъ не мене то, что окъ далъ, создало само по себ солидный памятникъ этой незаурядной и своеобразной личности.
Порой, отъ соціологическихъ схемъ, отъ обозрній текущей жизни, отъ утомительной работы въ энциклопедіи, Южаковъ уходилъ въ критическія или даже поэтическія экскурсіи. Такова его работа ‘Любовь и счастіе въ произведеніяхъ русскихъ поэтовъ’, гд онъ порой очень тонко и даже граціозно анализируетъ изгибы сердечнаго чувства. Такова-же его статья въ ‘Русскомъ Богатств’, напечатанная вмсто ‘очереднаго обозрнія’ и озаглавленная, какъ ‘Прогулка по Волкову кладбищу’ {‘Р. Богатство’, октябрь 1891.}. Статья эта обвяна мягкой печалью человка, тепло, глубоко, искренно любящаго русскую литератру, связаннаго со многими ея покойниками нжнйшими сердечными связями. ‘Волково кладбище,— говоритъ онъ,— не изъ аристократическихъ кладбищъ столицы, а ‘Литераторскіе мостки’ даже и на Волковомъ кладбищ занимаютъ отдаленное мсто, которое было бы изъ самихъ глухихъ и малоизвстныхъ, если бы тутъ мало-по-малу не сосредоточились могилы цлаго ряда выдающихся писателей изъ цлаго ряда литературныхъ поколній. Волково кладбище обратилось въ кладбище литературное. Въ 1832 году здсь былъ похороненъ Дельвигъ, въ 1846 — Полевой, но только со времени погребенія здсь Блинскаго оно начало пріобртать значеніе литературнаго Пантеона’.
‘Блинскій умеръ 26 мая 1848 года. Немногіе петербургскіе друзья,— приводитъ Южаковъ слова тоже теперь покойнаго Пыпина,— проводили его тло до Волкова кладбища. Къ нимъ присоединились (вспоминаетъ Панаевъ) три или четыре неизвстныхъ, вдругъ откуда-то явившихся. Они остались на кдадбищ до самаго конца погребенія и слдили за всмъ съ величайшимъ любопытствомъ, хотя слдить было совершенно нечего. Блинскаго отпли и опустили въ могилу, какъ всякаго другого’…
Съ этихъ поръ литературный кварталъ этого города мертвыхъ все боле населялся. За Блинскимъ пришелъ Добролюбовъ, потомъ Писаревъ, Костомаровъ, Пальмъ, Ршетниковъ, Омулевскій, Надсонъ, Гаршинъ… Потомъ Г. З. Елисеевъ, Шелгуновъ… Переходя отъ могилы къ могил, Южаковъ съ тихою грустью возстановляетъ образы лежащихъ подъ этими плитами покойниковъ, съ особенной любовью останавливаясь у памятниковъ Шелгунова и Елисеева. Къ могил послдняго онъ возвращается два раза: описаніемъ ея онъ начинаетъ второй томъ ‘Соціологическихъ этюдовъ’. ‘Импозантная фигура этого патріарха русской журналистики,— говоритъ Южаковъ,— со строгимъ спокойствіемъ безпристрастнаго судьи и редактора смотритъ на многочисленныя окрестъ лежащія могилы работниковъ русскаго слова, своихъ наставниковъ, товарищей, сотрудниковъ и учениковъ, успокоившихся навки въ этомь уголк отдаленнаго петербургскаго кладбища’.
Посл того, какъ были написаны эти строки,— у Литераторскихъ мостковъ улеглись Г. И. Успенскій и H. K. Михайловскій, съ которыми Южакова связывали чувства дружбы и долгой товарищеской работы. И каждыя похороны боле или мене точно повторяли ритуалъ похоронъ Блинскаго,— послдними уходили съ нихъ ‘неизвстные’, которые тревожно слдили за чмъ-то среди уже затихшаго кдадбища. Быть можетъ, потому, что жизнь всхъ этихъ писателей была выраженіемъ вчнаго святого недовольства, которое неуловимо и неумолчно носится и надъ ихъ могилами.
Перваго декабря 1910 года, здсь, въ головахъ у Григорія Захаровича Елисеева, выросъ новый могильный холмъ съ именемъ Сергя Николаевича Южакова. И еще одинъ образъ молчаливо говоритъ въ этомъ город великихъ мертвецовъ о неувядающей жизни безпокойнаго человческаго духа.