А.Н.Островский. Сердце не камень ДЕЙСТВИЕ ПЕРВОЕ В доме Каркунова, в фабричной местности, на самом краю Москвы. Жилая комната купеческого дома, Входит Огуревна. С той же стороны входят Вера Филипповна и Аполлинария Панфиловна. Огуревна уходит. Входит Огуревна. Огуревна уходит. Входит Вера Филипповна. Входит Огуревна. Входит Вера Филипповна. Уходят Аполлинария Панфиловна, Ольга, Вера Филипповна. Константин садится к столу. Константин пишет. Константин уходит. Входят Вера Филипповна, Константин, Ераст. Вера Филипповна уходит. Входят Каркунов, Халымов, Вера Филипповна и Аполлинария Панфиловна. Уходят Каркунов, Халымов, Константин. Вера Филипповна провожает их в переднюю и возвращается. Ераст почтительно кланяется. Бульвар под монастырской стеной, несколько скамеек, в глубине по обрыву деревянная Входит Вера Филипповна. Вдали показываются Константин и Ераст. Вера Филипповна уходит. Входят Константин и Ераст. Ераст уходит. Уходят. Подходит Ераст. Входит Аполлинария Панфиловна. Вдали показывается Ераст. Ераст подходит. Вера Филипповна тихо плачет. Молчание. Молчание. Уходят. Комната со сводом в нижнем этаже дома Каркунова. На правой стороне (от актеров) дверь в комнату Ераста, В комнате темно, лунный свет. Входит Вера Филипповна, Огуревна со свечкой остается на пороге. Входит из коридора Ольга, навстречу ей Ераст выходит из своей комнаты со свечкой. Ольга уходит со свечкой. Ераст подходит к двери коридора. Ераст встает. Выходит Ольга со свечой. Ольга убегает. Ераст садится за конторку и раскрывает конторскую книгу. Ераст молча кланяется. ЯВЛЕНИЕ СЕДЬМОЕ Ольга убегает в коридор. Вбегает Ольга. ДЕЙСТВИЕ ЧЕТВЕРТОЕ Декорация первого действия. Входит Аполлинария Панфиловна. Входит Вера Филипповна. Входит Огуревна. Входит Огуревна. Огуревна уходит. Вера Филипповна отходит от стола к дивану. Иннокентий берет деньги со стола. Нажимают пуговки звонков. Входит фабричный. Константин и Иннокентий уходят. Входит Аполлинария Панфиловна. Входит Огуревна с бутылкой мадеры и стаканом. Огуревна наливает и уходит. ЯВЛЕНИЕ СЕДЬМОЕ Входит Огуревна. Огуревна уходит. Входит Ераст. Ераст вздыхает, кланяется и уходит. Вера Филипповна сидит у стола в задумчивости. Вера Филипповна берет кресло от письменного стола и ставит на середине комнаты. Каркунов садится. Вера Филипповна нагибается. Вера Филипповна глядит на него. Вера Филипповна подводит его к креслу и сажает его. Все окружают Каркунова.
Комедия в четырех действиях
ГИХЛ, Москва, 1959-1960 гг., Собрание сочинений в 10 тт., т.8, с. 88-154.
OCR & spellcheck: В. Соколов, май 2006
Оригинал здесь: Библиотека драматургии.
П о т а п П о т а п ы ч К а р к у н о в, богатый купец, старик.
В е р а Ф и л и п п о в н а, жена его, 30 лет с небольшим.
И с а й Д а н и л ы ч Х а л ы м о в, подрядчик, кум Каркунова.
А п о л л и н а р и я П а н ф и л о в н а, его жена, за 40 лет.
К о н с т а н т и н Л у к и ч К а р к у н о в, племянник Потапа Потапыча, молодой человек.
О л ь г а Д м и т р и е в н а, его жена, молодая женщина.
Е р а с т, приказчик Каркунова, лет 30-ти.
О г у р е в н а, ключница, старуха.
И н н о к е н т и й, странник.
представляющая и семейную столовую, и кабинет хозяина, в ней же принимают и гостей запросто, то есть родных
и близких знакомых, направо (от актеров) небольшой письменный стол, перед ним кресло, далее железный денежный
сундук-шкаф, вделанный в стену, в углу дверь в спальню, с левой стороны диван, перед ним круглый обеденный стол,
покрытый цветной салфеткой, и несколько кресел, далее большая горка с серебром и фарфором, в углу дверь в парадные
комнаты, в глубине дверь в переднюю, с правой стороны большой комод, с левой — буфет, вся мебель хотя не модная,
но массивная, хорошей работы.
ЯВЛЕНИЕ ПЕРВОЕ
Огуревна стоит, подперши щеку рукой. Входят Константин и Ольга.
О г у р е в н а. Самоё дожидаюсь насчет самовара.
К о н с т а н т и н. А где ж она, сама-то, где дяденька?
О г у р е в н а. В зале сидят, залу растворить велели и чехлы все с мебели давеча еще поснимали.
К о н с т а н т и н. Что за праздник такой? Кажется, такие параты у нас раза три в год бывают, не больше.
О г у р е в н а. С гостями сидят.
О л ь г а. С какими гостями?
О г у р е в н а. Аполлинария Панфиловна с Исай Данилычем приехали, за ним давеча нарочно посылали.
К о н с т а н т и н (Ольге). Поняла?
О л ь г а. Ничего не понимаю.
К о н с т а н т и н. Завещание.
О л ь г а. Какое завещание?
К о н с т а н т и н. Дяденька давно собирались завещание писать, только хотели посоветоваться с Исаем Даннлычем, так как он подрядчик, с казной имел дело и, значит, все законы знает. А мы с дяденькой никогда понятия не знали, какие такие в России законы существуют, потому нам не для чего.
О г у р е в н а. Да, да, писать что-то хотят — это верно, у приказчика Ераста карандаш и бумагу требовали.
К о н с т а н т и н (Ольге). Слышишь?
О л ь г а. Ну, так что ж?
К о н с т а н т и н. Не твоего ума дело. Огуревна, поди скажи дяденьке, мол, Константин Лукич желает войти, так можно ли?
О г у р е в н а. Хорошо, батюшка. (Уходит налево.)
О л ь г а. Зачем ты пойдешь?
К о н с т а н т и н. Разговаривать буду.
О л ь г а. В таком-то виде?
К о н с т а н т и н. Я всегда умен, что пьяный, что трезвый, еще пьяный лучше, потому у меня тогда мысли свободнее.
О л ь г а. Об чем же ты будешь разговаривать?
К о н с т а н т и н. Мое дело. Обо всем буду разговаривать. Никакого завещания не нужно, дяденька должен мне наследство оставить, я единственный… понимаешь… И потому еще, что я, в надежде на дяденькино наследство, все свое состояние прожил.
О л ь г а. А кто тебе велел?
К о н с т а н т и н. Не разговаривай! Если дяденька мне ничего не оставит, мы должны будем в кулаки свистеть, и я даже могу попасть в число несостоятельных, со всеми последствиями, которые из этого проистекают.
О л ь г а. И я с тобой пойду.
К о н с т а н т и н (отстраняя жену). Марш за шлам-баум! Нечего тебе там делать. Разговор будет умственный. Тетенька и Аполлинария Панфиловна должны сейчас сюда прийти: либо их попросят вон, либо они сами догадаются, что при нашем разговоре они ни при чем, а только мешают, потому это дело на много градусов выше женского соображения. (Уходит налево.)
ЯВЛЕНИЕ ВТОРОЕ
Вера Филипповна, Аполлинария Панфиловна, Ольга и Огуревна.
А п о л л и н а р и я П а н ф и л о в н а. Здравствуй, Оленька!
В е р а Ф и л и п п о в н а. Садиться милости прошу, гостьи дорогие!
О г у р е в н а. Матушка Вера Филипповна, чай-то сюда прикажете подавать аль сами к самоварчику сядете?
В е р а Ф и л и п п о в н а. Да он готов у тебя?
О г у р е в н а. В минуту закипит, уж зашумел.
А п о л л и н а р и я П а н ф и л о в н а. А ты ему шуметь-то много не давай, другой самовар ворчливее хозяина, расшумится так, что и не уймешь.
В е р а Ф и л и п п о в н а. Сейчас придем, Огуревна.
А п о л л и н а р и я П а н ф и л о в н а. Что это вы, Вера Филипповна, точно русачка из Тележной улицы, мужа-то ‘сам’ называете!
О л ь г а. Тетенька всегда так.
В е р а Ф и л и п п о в н а. Мы с Потап Потапычем люди не модные, немножко старинки придерживаемся. Да не все ли равно. Как его ни называй: муж, хозяин, сам, — все он большой в доме.
А п о л л и н а р и я П а н ф и л о в н а. Ну, нет, разница. ‘Хозяин’ — уж это совсем низко, у нас кучерова жена своего мужа хозяином зовет, а и ‘сам’ тоже разве уж которые еще в платочках ходят.
О л ь г а. А кто нынче в платочках-то ходит! Все и лавочницы давно шляпки понадели.
А п о л л и н а р и я П а н ф и л о в н а. Нынче купчихи себя высоко, ох, высоко держат, ни в чем иностранкам уступить не хотят… снаружи-то.
В е р а Ф и л и п п о в н а. Слышала я, по слуху-то и я знаю.что ж мудреного. Люди людей видят, один от другого занимаются. Только я одна пятнадцать лет свету божьего не вижу, так мне и заняться не от кого.что это Потап Потапыч с Исаем Данилычем затолковались!
А п о л л и н а р и я П а н ф и л о в н а. Стало быть, дело есть. Разве не слыхали?
В е р а Ф и л и п п о в н а. Ничего не слыхала.
О л ь г а. Напрасно вы, тетенька, скрываете от нас, мы и сами довольно хорошо знаем.
А п о л л и н а р и я П а н ф и л о в н а. Мне Исай Данилыч говорил.
В е р а Ф и л и п п о в н а. А мне Потап Потапыч ничего не сказывал.
А п о л л и н а р и я П а н ф и л о в н а. По заслугам и награда.
О л ь г а. Отчего ж не награждать, коли кто чего стоит, всякий волен в своем добре, только и других тоже обижать не нужно.
В е р а Ф и л и п п о в н а. Зачем обижать! Сохрани бог! Только не знаю я, про какую награду вы говорите.
А п о л л и н а р и я П а н ф и л о в н а. Завещание пишут, Вера Филипповна, завещание.
В е р а Ф и л и п п о в н а (с испугом.) Завещание? Какое завещание, зачем? Потап Потапыч на здоровье не жалуется, он, кажется… слава богу.
А п о л л и н а р и я П а н ф и л о в н а. Осторожность не мешает, в животе и смерти бог волен. А ну, вдруг… Значит, надо вперед подумать да успокоить, кого любишь. Вот, мол, не сомневайтесь, все вам предоставляю, всякое счастие, всякое удовольствие.
О л ь г а. Как же, тетенька, неужели ж вы этого не ожидали?
В е р а Ф и л и п п о в н а. Не ожидала, да и не думала никогда.
А п о л л и н а р и я П а н ф и л о в н а. Как, чай, не думать! Разве вы богатству не рады будете?
В е р а Ф и л и п п о в н а. Нет, очень рада.
А п о л л и н а р и я П а н ф и л о в н а. Ну, еще бы!
В е р а Ф и л и п п о в н а. Я много бедным помогаю, так часто не хватает, а у Потапа Потапыча просить боюсь, а кабы я богата была, мне бы рай, а не житье.
В е р а Ф и л и п п о в н а. Сейчас приду.
О л ь г а. ‘Для бедных’! Рассказывай тут! И мы люди небогатые.
А п о л л и н а р и я П а н ф и л о в н а. Надо ей говорить-то что-нибудь!
В е р а Ф и л и п п о в н а. Я и не оправдываюсь, я не святая. Да и много ли у нас, в купечестве, девушек по любви-то выходят? Всё больше по расчету, да еще не по своему, а по родительскому. Родители подумают, разочтут и выдадут, вот и все тут. Маменька все сокрушалась, как ей быть со мной при нашей бедности, разумеется, как посватался Потап Потапыч, она обеими руками перекрестилась. Разве я могла не послушаться маменьки, не утешить ее!
А п о л л и н а р и я П а н ф и л о в н а. Послушались маменьку и полюбили богатого старичка.
О л ь г а. Как богатого не полюбить! Да я бы сейчас…
В е р а Ф и л и п п о в н а. Богатого трудней полюбить. За что я его буду любить! Ему и так жить хорошо. Бедного скорей полюбишь. Будешь думать: ‘Того у него нет, другого нет’, — станешь жалеть и полюбишь.
А п о л л и н а р и я П а н ф и л о в н а. Уж на маменьку только слава, чай, и сами были не прочь за Потапа Потапыча идти. Всякому хочется получше пожить, особливо кто из бедности.
В е р а Ф и л и п п о в н а. ‘Получше пожить’. Да жила ли я, спросите! Моей жизни завидовать нечему. Я пятнадцать лет свету не видала, мне только и выходу было, что в церковь. Нет, виновата, в первую зиму, как я замуж вышла, в театр было поехали.
А п о л л и н а р и я П а н ф и л о в н а. Да не доехали, что ли?
В е р а Ф и л и п п о в н а. Нет, хуже.
А п о л л и н а р и я П а н ф и л о в н а. Смешнее?
В е р а Ф и л и п п о в н а. Кому как. Только что я села в ложу, кто-то из кресел на меня в трубку и посмотрел, Потап Потапыч как вспылил: ‘то, говорит, он глаза-то пялит, чего не видывал! Сбирайся домой!’ Так и уехали до начала представления. Да с тех пор, вот уж пятнадцатый год, и сижу дома. Я уж не говорю о театрах, о гуляньях…
О л ь г а. Как, тетенька, неужели же ни в Сокольники, ни в парк, ни в Эрмитаж?..
В е р а Ф и л и п п о в н а. Какие Сокольники, какой Эрмитаж! Я об них и понятия не имею.
О л ь г а. Однако, тетенька.
А п о л л и н а р и я П а н ф и л о в н а. Да, уж нынче таких антиков немного, чтоб Сокольников не знать.
В е р а Ф и л и п п о в н а. Ну, да уж так и быть. Сначала-то и горько было, и обидно, и до смертной тоски доходило, что все взаперти сижу, а потом, слава богу, прошло, к бедным привязалась, да так обсиделась дома, что самой страшно подумать: как это я на гулянье поеду? Да уж бог с ними, с гуляньями и театрами. Говорят, там соблазну много. Да ведь на белом свете не все ж дурное, есть что-нибудь и хорошее, я и хорошего-то не видала, ничего и не знаю. Для меня Москва-то как лес, пусти меня одну, так я подле дома заблужусь. Твердо дорогу знаю только в церковь да в баню. И теперь, как выеду, так словно дитя малое, на дома да на церкви любуюсь: всё-то мне в диковину.
О л ь г а. Все ж таки выезжали куда-нибудь?
В е р а Ф и л и п п о в н а. Выезд мой, милая, был раза два-три в год по магазинам за нарядами, да и то всегда сам со мной ездил. Портниха и башмачник на дом приходят. Мех понадобится, так на другое утро я еще не проснулась, а уж в зале по всему полу меха разостланы, выбирай любой. Шляпку захочу, так тоже мадам полну карету картонов привезет. О вещах дорогих и говорить нечего: Потап Потапыч чуть не каждую неделю возил то серьги, то кольцо, то брошку. Хоть надевать некуда, а все-таки занятие: поутру встану, переберу да перегляжу всё — время-то незаметно и пройдет.
А п о л л и н а р и я П а н ф и л о в н а. Сидели дома с Потап Потапычем да друг на друга любовались.что ж, любезное дело!
В е р а Ф и л и п п о в н а. И любоваться-то не приходилось. Еще теперь, как Потап Потапыч стал здоровьем припадать, так иной день и дома просидит, а прежде по будням я его днем-то и не видала. Из городу в трактир либо в клуб, и жди его до трех часов утра. Прежде ждала, беспокоилась, а потом уж и ждать перестала, так не спится… с чего спать-то! А по праздникам: от поздней обедни за обед, потом отдохнет часа три, проснется, чаю напьется: ‘Скучно, говорит, с тобой. Поеду в карты играть’. И нет его до утра. Вот и сижу я одна, в окна-то у нас, через сад, чуть не всю Москву видно, сижу и утро, и вечер, и день, и ночь, гляжу, слушаю. А по Москве гул идет, какой-то шум, стучат колеса, думаешь: ведь это люди живут, что-нибудь делают, коли такой шум от Москвы-то.
А п о л л и н а р и я П а н ф и л о в н а. Житейское море волнуется.
В е р а Ф и л и п п о в н а. Думала приемыша взять, сиротку, чтоб не так скучно было, Потап Потапыч не велит.
А п о л л и н а р и я П а н ф и л о в н а. Сироту взять, так веселее будет.
В е р а Ф и л и п п о в н а. Только чтоб не самого крошечного, не грудного
А п о л л и н а р и я П а н ф и л о в н а. Нет, зачем. Так лет двадцати пяти, кудрявенького. От скуки приятно.
В е р а Ф и л и п п о в н а. Ах, что вы, как вам не стыдно! Без шуток вам говорю, помешаться можно было. Как я тогда с ума не сошла, так это дивиться надо.
А п о л л и н а р и я П а н ф и л о в н а. Старики уж всегда ревнивы.
В е р а Ф и л и п п о в н а. Да что меня ревновать-то! Я в пятнадцать лет не взглянула ни разу на постороннего мужчину. В чем другом не похвалюсь, а этого греха нет за мной, чиста душа моя.
А п о л л и н а р и я П а н ф и л о в н а. Ну, не говорите! Искушения не было, так и греха нет. Враг-то силен, поручиться за себя никак нельзя.
О л ь г а. Это правда, тетенька. Вы по вечерам и по балам не ездите, а посмотрели бы там, какие мужчины бывают. Умные, ловкие, образованные, не то, что…
А п о л л и н а р и я П а н ф и л о в н а. ‘Не то, что мужья наши’. Ай, Оленька! Вот умница! А ведь правду она говорит: пока не видишь других людей, так и свои хороши кажутся, а как сравнишь, так на свое-то и глядеть не хочется.
В е р а Ф и л и п п о в н а. Что вы, что вы! Как вам не грех!
О л ь г а. Да ведь мы, тетенька, не слепые. Конечно, обязанность есть наша любить мужа, так ее исполняешь, а ведь глаза-то на что-нибудь даны.что невежа и дурак, а что образованный человек, разобрать-то не хитрость.
А п о л л и н а р и я П а н ф и л о в н а. Не видали вы настоящих-то мужчин, так хорошо вам разговаривать. И первый человек греха не миновал, да и последний не минует. Грех сладок, а человек падок.
В е р а Ф и л и п п о в н а. Ну, и слава богу, что смолоду искушения не было, а уж теперь и бояться нечего, мое время прошло.
А п о л л и н а р и я П а н ф и л о в н а. Какие ваши года! Мне и под пятьдесят лет, да я за себя не поручусь.
О л ь г а. Я, кажется, до семидесяти лет влюбляться буду. А то и жить-то незачем, какой интерес! А тут вдруг как-то тепло на душе. А то какая наша жизнь? Пей, ешь да спи!
А п о л л и н а р и я П а н ф и л о в н а. Я тоже не люблю, чтоб без занятия. Уж само собой, не любовь, — где уж! Хоть и не закАйваюсь. А чтоб были мне хлопоты: или сватать, или когда молодая женщина запутается, так поучишь ее, как из беды вынырнуть, мужу глаза отвести.
О л ь г а. Да что, в самом деле, тетенька, мы не люди, что ли! Посмотрите-ка, что мужчины-то делают, какую они себе льготу дают! что они боятся, аль стыдятся чего! Какая только придет им в голову фантазия, все и исполняют. А от нас требуют, чтоб не только мы закон соблюдали, а в душе и помышлении непорочность имели. Как еще они, при своей такой безобразной жизни, смеют от нас чего-то требовать! Да возьми такой муж в самом деле-то хорошую да благородную девушку, так она через три дня плюнет на него да убежит куда глаза глядят.
А п о л л и н а р и я П а н ф и л о в н а. Недавно замужем, а как разговариваешь! Скоро жизнь-то раскусила.
О л ь г а. Раскусишь. Я шла замуж-то, как голубка была, а муж меня через неделю по трактирам повез арфисток слушать, сажал их за один стол со мной, обнимался с ними, а что говорили, так у меня волоса дыбом подымались!
В е р а Ф и л и п п о в н а. Я такие речи в первый раз слышу.
А п о л л и н а р и я П а н ф и л о в н а. Да вольно ж вам людей-то дичиться. Вы уж спесивы очень. Пожаловали бы когда к нам запросто или меня к себе приглашали почаще, угощенья для меня особенного не нужно, был бы чай да бутылка мадеры — вот и все.
В е р а Ф и л и п п о в н а. Нет, где уж мне по гостям! Я одичала очень, мне и людей-то видеть тяжело. И раз-то в год выедешь, так час просидишь в гостях, уж там и скучно, домой тянет.
О л ь г а. Теперь не прежнее время, не взаперти живете, вот бы и начали выезжать понемножку, привыкать к людям.
В е р а Ф и л и п п о в н а. Разница-то невелика: прежде взаперти жила, а теперь сама уселась дома. Вот только одно мое удовольствие — по монастырям стала ездить: в Симонов, в Новоспасский, в Андроньев.
А п о л л и н а р и я П а н ф и л о в н а. Раненько за богомолье-то принялись.
В е р а Ф и л и п п о в н а. Да хорошо там очень: когда небольшой праздник, там народу немного, тихо таково, просторно, поют хорошо. Выдешь за ограду, по бульварчику походишь, на Москву поглядишь, старушек богомолок найдешь, с ними потолкуешь.
О г у р е в н а. Сумлеваюсь насчет лимону.
В е р а Ф и л и п п о в н а. Я сейчас, гостьи дорогие. (Уходит с Огуревной.)
А п о л л и н а р и я П а н ф и л о в н а. По монастырям стала ездить! Надо подсмотреть за ней, в самом деле, нет ли сироты какого.
О л ь г а. Нет, не похоже.
А п о л л и н а р и я П а н ф и л о в н а. Смотри ей в зубы-то! Я очень тихим-то не верю. Знаешь пословицу: ‘в тихом омуте…’?
А п о л л и н а р и я П а н ф и л о в н а. Лучше мы к самовару присоединимся, я не люблю с мужчинами-то не привыкли мы вперемешку-то. Простору нет, разговор не тот, я в разговоре свободна, стеснять себя не люблю. Мужчины врут сами по себе, а мы сами по себе, и им свободней, и нам вольней. Любезное дело! А вместе одна канитель, а не разговор. Я с прибавлением люблю чай-то пить, неравно при мужчинах-то невзначай лишнее перельешь, так и совестно.
В е р а Ф и л и п п о в н а. Как вам угодно. Пожалуйте!
Входят Каркунов (в руках бумага и карандаш), Xалымов, Константин Каркунов.
ЯВЛЕНИЕ ТРЕТЬЕ
Каркунов, Халымов и Константин Каркунов.
К а р к у н о в. Помолчи ты, помолчи! (Халымову.) Ах, кум ты мой милый, вот уж спасибо, вот уж спасибо!
Х а л ы м о в. Да за что?
К а р к у н о в. Как за что? Я тебе шепнул: ‘Приезжай, мол’, — а ты и приехал.
Х а л ы м о в. Да чудак: зовешь в гости, как не поехать! От хлеба-соли кто же отказывается!
К а р к у н о в. Да я еще тебя хлебом-то не кормил. Я, как ты приехал, так за дело тебя, говорю: ‘Помоги!..’
Х а л ы м о в. Да какое дело-то! Гроша оно медного не стоит, эка невидаль, завещание написать! Было б что отказывать, а коли есть, так нехитро: тут все твоя воля, что хочешь, то и пиши!
К а р к у н о в. Нет, ты не говори! Вот у нас тут по соседству адвокатишка проживает, такой паршивенький, а и тот триста рублей просит.
Х а л ы м о в. Еще мало запросил. Вольно ж тебе за адвокатами посылать.
К о н с т а н т и н. Да помилуйте! Коли есть единственный… так к чему? Одни кляузы!
К а р к у н о в. Погоди! Ты помолчи, помолчи.
Х а л ы м о в. Взял лист, и пиши!
К а р к у н о в. ‘Пиши’, ишь ты! что я напишу, что я знаю! Как напьемся хорошенько, так ‘мыслете’ писать наше дело, а перо-то возьмешь, так ведь надо, чтоб оно слушалось. А коли не слушается, так что ж ты тут! Ничего не поделаешь.
Х а л ы м о в. А ты его возьми покрепче в руки-то, да и пиши спервоначалу с божьего благословения: во имя, а прочее…
К а р к у н о в. Так, так, с божьего благословения, нельзя без этого, это уж первое дело. (Константину.) Ты незваный пришел, так вот тебе бумага и карандаш. Пиши! (Отдает бумагу и карандаш.) Пиши, что сказано.
К о н с т а н т и н. Да позвольте! Коли я единственный…
К а р к у н о в. Молчи, молчи!
Х а л ы м о в. Потом пиши: ‘Во-первых…’
К а р к у н о в. Константин, пиши: ‘Во-первых…’
Х а л ы м о в. ‘Поручаю душу мою богу…’
К а р к у н о в (вздыхая). Ох, ох! Да, да.
К а р к у н о в. По христианскому, по христианскому, да, да, по христианскому, чтоб уж как следует.
Х а л ы м о в. Теперь насчет певчих… Каких тебе будет приятнее: чудовских иль нешумовских?
К а р к у н о в. Чудовских приятнее, друг ты мой любезный, приятнее.
Х а л ы м о в. Ну, и пиши ‘чудовских’.
К а р к у н о в. Константин, запиши: ‘чудовских!’
Х а л ы м о в. Теперь покров на гроб… хочешь парчовый, хочешь глазетовый. Нынче этот товар до тонкости доведен, в Париже на выставке был.
К а р к у н о в. Над этим задумаешься, кум, задумаешься.
X а л ы м о в. Да как не задумаешься, дело большого рассудка требует. А ты вели принести образчиков, да который тебе к лицу, тот и обозначь, узорчик повеселей выбери. Да вот еще забыли, прежде всего надо: ‘Находясь в здравом уме’. что забыли-то! Да и вправду, в здравом мы уме аль нет?
К а р к у н о в. В здравом, в здравом, куда хочешь. Константин, проставь впереди: ‘В здравом уме’.
К о н с т а н т и н. Ну, уж сомневаюсь!
К а р к у н о в. Пиши, пиши, не твое дело!
X а л ы м о в. ‘И твердой памяти’.
К а р к у н о в. Ну, насчет памяти… против прежнего не то.
X а л ы м о в. Да ведь помнишь всех, кто тебе должен ?
К а р к у н о в. Всех, всех, всех.
X а л ы м о в. Значит, твердая. Может быть, забываешь, кому сам должен? Так не беда, напомнят. Ну, главное дело кончено, теперь уж пустяки. Вот пиши: ‘Любезной супруге моей, Вере Филипповне, за ее любовь ко мне и всегдашние попечения…’
К а р к у н о в. Да, да, всегдашние попечения.
X а л ы м о в. Ну, там что знаешь.
К а р к у н о в. Пиши, Константин: ‘Все движимое и недвижимое имение и миллион денег’.
К о н с т а н т и н. Да позвольте, дяденька…
К а р к у н о в. Молчи, молчи! Стоит, стоит, больше стоит.
X а л ы м о в. Уж это твое дело.
К а р к у н о в. Больше стоит, больше стоит. Только вот что, кум, ох…
X а л ы м о в. что случилось ?
К а р к у н о в. Оставлю я ей миллион, а она с моими деньгами-то замуж либо любовника.
Х а л ы м о в. Да тебе-то что за дело! Уж там как знает, как ей лучше.
К а р к у н о в. Нет, так нельзя, так нельзя: мои деньги-то. Она выйдет замуж, да еще подсмеется с мужем-то над стариком.
Х а л ы м о в. Да и подсмеются, ничего не поделаешь.
К а р к у н о в. Нет, вот как: любезной супруге моей, Вере Филипповне, коли не выйдет она замуж и не заведет любовника, миллион.
Х а л ы м о в. Нельзя так написать-то, кум.
К а р к у н о в. Отчего, кум?
Х а л ы м о в. Скажут, что не в здравом рассудке.
К а р к у н о в. Так мы этого писать не будем, не осрамим себя, кум, не осрамим. А вот что: я велю ей образ со стены снять да побожиться. Так, кум?
Х а л ы м о в. Так, так. Да ведь и она не глупа, она образ-то, на котором божилась, повернет к стене либо вовсе из комнаты вынесет, чтобы свидетелей не было, да и сделает, что хочет.
К а р к у н о в. Опять беда! Вот горе-то мое, горе!
Х а л ы м о в. Ну, как не горе! Всю жизнь мучил жену, хочешь и после смерти потиранить, да никак не придумаешь. Да она честно жила с тобой?
К а р к у н о в. Честно, честно. что тут говорить — святая!
Х а л ы м о в. Всякий твой каприз, всякую блажь исполняла?
К а р к у н о в. Исполняла, исполняла.
Х а л ы м о в. Стоит это чего-нибудь?
К а р к у н о в. Стоит, стоит, как не стоить!
Х а л ы м о в. Ну, чего это стоит, то ты и дай ей, да уж и не печалься больше, пусть живет, как сама знает.
К а р к у н о в. Нет, мало, мало. (Константину.) Да что тут! Пиши, без всяких условиев, миллион.
К о н с т а н т и н. Уж это, дяденька, даже довольно глупо, позвольте вам сказать.
К а р к у н о в. Ты молчи! Ты должен к дяде со всяким уважением.
К о н с т а н т и н. Я со всяким уважением, а ежели что не умно, так поневоле скажешь ‘глупо’.
Х а л ы м о в. Пойдем дальше помаленьку! Теперь племяннику… ‘Племяннику моему, Константину Лукичу Каркунову, за его почтительность и хорошее поведение…’
К а р к у н о в. Пиши, Константин: ‘Племяннику моему…’
К о н с т а н т и н. Написал.
К а р к у н о в. Вся моя торговля, фабричное заведение, опричь стен, товары, векселя и миллион денег.
К о н с т а н т и н. Я так понимаю, что это только одна шутка с вашей стороны.
К а р к у н о в. Только чтоб он вечно поминал меня, а свое пьянство и безобразие оставил.
К о н с т а н т и н. Безобразием-то, дяденька, мы вместе занимались, ежели я и пьянствовал, так для вашего удовольствия.
К а р к у н о в. И чтоб всю жизнь он чувствовал.
X а л ы м о в. Опять ты с чувствами! А если он чувствовать не будет?
К а р к у н о в. Тогда деньги отобрать.
Х а л ы м о в. Нет, ты эти аллегории брось! Никто такого твоего завещания не утвердит.
К о н с т а н т и н. Оставьте! Пущай не утвердят, тем лучше, все мне и достанется.
К а р к у н о в. Ишь ты какой ловкий! Пиши: миллион! Миллион тебе — вот и все.
К о н с т а н т и н. Одна только прокламация, больше ничего.
Х а л ы м о в. Ну, еще что? Кому еще соблаговолишь?
К а р к у н о в. Приказчику моему, Ерасту… Пиши: ему десять тысяч! Давай бумагу, ступай! Об остальном без тебя порешим.
К о н с т а н т и н. Ну, дяденька, не ожидал. Кажется, знаете, какой я человек! Можно довериться без сумления. Стоит вам приказать словесно: выдай тому столько-то, тому столько-то — в точности исполню. Наследник у вас один я, а вы какую-то моду выдумали — завещание писать. Смешно даже.
К а р к у н о в. Ну, хорошо, хорошо, ступай! Обижен не будешь.
ЯВЛЕНИЕ ЧЕТВЕРТОЕ
Каркунов и Халымов.
Х а л ы м о в. А в чем твоя правда-то?
К а р к у н о в. Грешный я, ах, какой грешный человек! что грехов, что грехов! что неправды на душе, что обиды людям, что всякого угнетения!
X а л ы м о в. Ну, так что же?
К а р к у н о в. Так надо, чтоб за мою душу много народу молилось, выкупать надо душу-то из аду кромешного.
X а л ы м о в. Как же ты ее выкупишь?
К а р к у н о в. А вот как: ни жене, ни племяннику ничего, так разве малость какую. На них надежда плоха, они не умолят. Все на бедных, неимущих, чтобы молились. Вот и распиши! Ты порядок-то знаешь: туда столько, в другое место столько, чтобы вечное поминовение, на вечные времена… на вечные. А вот тебе записочка, что у меня есть наличными и прочим имуществом. (Достает из кармана бумажку и подает Халымову.)
X а л ы м о в. Ого! Сколько у тебя наличных-то! Где же ты их держишь?
К а р к у н о в. Дома, кум, вон в шкапу.
X а л ы м о в. Ты живешь в захолустье, кругом пустыри, налетят молодцы, так увезут у тебя деньги-то и с твоим дорогим шкапом вместе.
К а р к у н о в. Не боюсь, кум, нет. Нынче, кум, люди-то умны, говорят, стали, так и я с людьми поумнел. Вот видишь две пуговки! (Показывает две пуговки подле шкафа). Электрический звонок! А? Умственная штука, кум, умственная штука! Одну пуговку нажму — все молодцы и дворники тут, а другую — сто человек фабричных через две минуты здесь будут.
Х а л ы м о в. Ну, кум, задал ты мне задачу!
К а р к у н о в. Сделай милость! Будь друг! Трепещу, трепещу, что грехов-то, что грехов-то, что всякого окаянства!
X а л ы м о в. Как же ты жену-то обидишь, за что?
К а р к у н о в. Да, да… жена у меня душа ангельская, голубица чистая. Как подумаю, кум, про нее, так слезы у меня. Вот видишь, слезы. Заморил я ее, всю жизнь загубил… Да что же… Мое ведь… кому хочу, тому и даю. Душа-то дороже жены. Вот еще приказчик… Я у приятеля сыночка взял, обещал в люди вывести, наградить… а не вывел. И жалованье-то платил малое, все посулами проводил… И об нем тоже, видишь, плачу. Только у меня дорогого-то, что жена да приказчик, а душа все-таки дороже… Можно ему что-нибудь из платья… шубу старую… Так и напиши!
Х а л ы м о в. Напишу, что с тобой делать! Только будет ли польза душе-то ?
К а р к у н о в. Будет, будет, с умными людьми советовался, с благочестивыми… И больше все, чтобы по мелочам, в раздачу нищей братии, по гривне сто тысяч, по пятаку триста.
Х а л ы м о в. Это хорошо, это по крайности целиком в казну поступит, казне деньги нужны.
К а р к у н о в. Как, кум, в казну?
Х а л ы м о в. Чрез акцизное управление. Питейные заведения заторгуют хорошо.
К а р к у н о в. Ну, что ж, пущай! Все-таки каждый перед стаканом-то помянет добрым словом.
Х а л ы м о в. Перед первым помянет, а на другой не хватит денег, так тебя ж и обругает.
К а р к у н о в. Ничего, нужды нет, хоть раз перекрестится да вздохнет на образ, все-таки душе-то легче. (Растворяет двери.) Вера Филипповна, Костя!.. А! И ты, Ераст, здесь! Войдите, войдите!
ЯВЛЕНИЕ ПЯТОЕ
Каркунов, Халымов, Вера Филипповна, Константин и Ераст.
В е р а Ф и л и п п о в н а. Благодарю покорно, Потап Потапыч! Не надо мне ничего, а коли ваша такая любовь ко мне, так за любовь вашу я должна вас поминать всегда и всегда за вас богу молить.
Е р а с т. Покорно благодарю, Потап Потапыч, что труды мои цените, даже сверх заслуг.
К о н с т а н т и н. Извините, дяденька, мне благодарить не за что. Конечно, на все ваша воля, а коли рассудить правильно, так и без того все мое.
К а р к у н о в. А коли твое, так твое и будет, никого не обижу, никого.
В е р а Ф и л и п п о в н а. Сюда чай прикажете или к нам пожалуете?
К а р к у н о в. Пойдем, кум, к бабам, пойдем балагурить, зубы точить.
К о н с т а н т и н. Увольте, тетенька, мы не желаем.
ЯВЛЕНИЕ ШЕСТОЕ
Константин и Ераст.
Е р а с т. О чем твой разговор и как его понимать?
К о н с т а н т и н. Нам с тобой зубы на полку.
Е р а с т. Почему так полагаешь?
К о н с т а н т и н. Все тетке — шабаш!
Е р а с т. Что ж, послужим и ей.
К о н с т а н т и н. Не придется.
Е р а с т. Отчего ж не служить, мы не хуже людей?
К о н с т а н т и н. Ты думаешь, она при миллионах-то с фабриками да с торговлей путаться будет? Как же, очень ей нужно! Оборотит все в деньги да замуж за благородного.
Е р а с т. Пожалуй, мудреного нет.
К о н с т а н т и н. А мы с тобой на бобах останемся.
Е р а с т. Так неужто ж вся моя служба задаром пропадет?
К о н с т а н т и н. А ты благодарности ждешь?.. От дяди-то? Жди, жди! Он не нынче, так завтра тебя по шапке скомандует.
Е р а с т. За что про что?
К о н с т а н т и н. Здорово живешь. К расчету ближе. Ты, по своим трудам, стоишь много, а ему жаль тебе прибавить, ну, известное дело, придерется к чему, расшумится, да и прогонит. У них, у хозяев, одна политика-то.
Е р а с т. Однако призадумаешься. Надо место искать.
К о н с т а н т и н. Погоди! Ты вспомни, чему я тебя учил.
Е р а с т. Насчет чего?
К о н с т а н т и н. Насчет амуров.
Е р а с т. Эх! Будет тебе глупости-то!
К о н с т а н т и н. Одно твое спасенье.
Е р а с т. Не такая женщина, приступу нет.
К о н с т а н т и н. Ну, плох же ты, брат!
Е р а с т. Кто плох? Я-то?.. Кабы ты знал, так не говорил бы, что я плох. Я свое дело знаю, да ничего не поделаешь. Первым долгом, надо женщину хвалить в глаза, таким манером какую хочешь донять можно. Нынче скажи — красавица, завтра — красавица, она уши-то и распустит, и напевай ей турусы на колесах! А уж коли стала слушать, так заговорить недолго.
К о н с т а н т и н. Так бы ты и действовал.
Е р а с т. Я и действовал, да она меня только одним взглядом так ошибла, ровно обухом, насилу на ногах устоял. Нет, я теперь на другой манер.
К о н с т а н т и н. Какая статья?
Е р а с т. Она у нас сердобольная, чувствительная, так я на жалость ее маню, казанским сиротой прикидываюсь.
К о н с т а н т и н. Действует?
Е р а с т. Кажется, подействовало, уж полдюжины голландских рубашек получил вчера. От кого ж как не от нее! Ока все так-то, втайне благодетельствует.
К о н с т а н т и н. Ну, и действуй в этом направлении. Затягивай ее мало-помалу, потом свиданье где-нибудь назначь либо к себе замани.
Е р а с т. Ну, хотя бы и так, да тебе-то какая польза от всего этого?
К о н с т а н т и н. Ах, простота! Я подстерегу вас, да и укажу дяде: вот, мол, посмотри, кому ты миллионы-то оставляешь!
Е р а с т. Однако ловко! Да что ты дурака, что ль, нашел?
К о н с т а н т и н. Погоди! что болтаешь зря, не разобравши дела! Ты слушай да понимай! Тебя все равно дня через два-три дядя прогонит, уж он говорил, так что тебе жалеть-то себя! Так, ни с чем уйдешь, а коли мне, через твою услугу, дядино состояние достанется, так я тебя озолочу.
Е р а с т. Рассказывай! Тебе поверишь, так трех дней не проживешь!
К о н с т а н т и н. Это точно, это ты правду говоришь. И не верь мне на слово никогда, я обману. Какое я состояние-то ухнул — отобрали все. А отчего? Оттого, что людям верил. Нет, уж теперь шабаш, и я людям не верю, и мне не верь. Ты на совесть мою, пожалуйста, не располагайся, была когда-то, а теперь ее нет. Это я тебе прямо говорю. Бери документ! Хочешь две-три тысячи, ну, хочешь пять?
Е р а с т. Да что с тебя возьмешь по документу-то?
К о н с т а н т и н. Само собой, что теперь ничего, а как оставит дядя наследство, получишь все и с процентами.
Е р а с т (подумав). Вот что, слушай! Которое ты дело мне сейчас рекомендуешь, довольно оно подлое. Пойми ты! Довольно подлое.
К о н с т а н т и н. Да разве я говорю тебе, что оно хорошее? И я так считаю, что оно подлое. Только я за него деньги плачу. Разбирай, как знаешь! Пять тысяч, да на голодные-то зубы, да тому, кто их никогда у себя не видывал… тоже приятность имеют.
Е р а с т. Не надо. Не только твоих пяти тысяч… а отойди! Вот… одно слово!
К о н с т а н т и н. Правда пословица-то: дураков-то не орут, не сеют, а сами родятся. Получаешь ты триста рублей в год, значит, обязан ты воровать, хотят тебя осчастливить, дают тебе пять тысяч, а ты физиономию в сторону отворачиваешь! Мозги! Нечего сказать! Постучи-ка себя в лоб-то да вон в стену попробуй, будет ли разница?
Е р а с т. А как ты думаешь, ежели дьявол… так кто из вас тоньше… людей-то опутывать?
К о н с т а н т и н. Ну, вот еще, ‘дьявол’. Испугать, что ли, меня хочешь? Слова, глупые слова, и больше ничего. К чему тут дьявол? Которые люди святой жизни, так дьяволу с ними заботы много, а мы и без него нагрешим, что на десяти возах не вывезешь. Но, однако, всякому разговору конец бывает… Хочешь — бери деньги, а не хочешь — сочти так, что я пошутил.
Е р а с т. Надо по крайности подумать.
К о н с т а н т и н. И выходишь ты, братец мой, невежа. Думай не думай, ума не прибудет, сколько тебе ума дано, столько и останется. Значит, показывай сейчас свой ум или свою глупость! На том и покончим.
Е р а с т. Ну, уж была не была, куда ни шло!
К о н с т а н т и н. Вот так-то лучше, а ты еще в рассуждения пускаешься! Какие еще твои рассуждения, когда ты обязан во всем слушать меня и всегда подражать под меня. Я старше тебя хотя не летами, но жизнью и умом, я большое состояние прожил, а ты всегда жил в бедности, я рассуждаю свободно, а ты в рассуждении связан, я давно совесть потерял, а ты еще только начинаешь. Когда ж подробный об этом предмете у нас разговор будет?
Е р а с т. Ты сегодня что делаешь?
К о н с т а н т и н. До вечера свободен, зайду к тебе и потолкуем, а вечером — опять с дядей в провожатых.
Е р а с т. Куда вы с ним ездите?
К о н с т а н т и н. По трактирам, а то куда ж больше. Надоело им без проказ пьянствовать, так теперь придумывают что чудней: антиков разных разыскивают, да и тешатся. У кого сила, так бороться заставляют, у кого голос велик, так многолетие им кричи, кто пьет много, так поят на пари. Вот бы найти какого диковинного, чтоб дяденьке удружить.
Е р а с т. Нет, я встретил антика-то: и сила, и голос, и выпить сколько хочешь.
К о н с т а н т и н. Кто он такой?
Е р а с т. Так, вроде как странник, по Москве бродит, понакутит, да у монастырей с нищими становится.
К о н с т а н т и н. И знаешь, где его найти?
Е р а с т. Знаю.
К о н с т а н т и н. Так покажи мне сегодня же! Я с кем-нибудь стравлю его на пари, большой капитал могу нажить от дяди. Да что! Дядя озолотит, все состояние оставит мне, коли придется ему по вкусу да всех мы победим.
Е р а с т. Можно.
ЯВЛЕНИЕ СЕДЬМОЕ
Каркунов, Халымов, Вера Филипповна, Аполлинария Панфиловна, Константин и Ераст.
Х а л ы м о в. Не знаю, как ты, а я коньки подвязал, далеко катиться могу.
К а р к у н о в. Так поехали, что ли?
Х а л ы м о в. Поехали.
К а р к у н о в. (указывая на женщин). А их не возьмем, кум, не возьмем! Пущай дома сидят! Вот вы и знайте! Да! Мы в разгул, а вы дома сидите!
Х а л ы м о в. Куда их! Нам с тобой надо быть налегке, без грузу, чтобы куда потянет, туда и плыть, так, глядя по фантазии, рулем-то и поворачивай!
А п о л л и н а р и я П а н ф и л о в н а. Да поезжайте, куда душе угодно, не заплачем.
К а р к у н о в. О чем плакать! что за слезы! Не о том речь! А ты вот что, кума: ты спроси у лошади, как ей лучше, свободней: в хомуте или без хомута! А баба-то ведь хомут.
А п о л л и н а р и я П а н ф и л о в н а. Да ну вас, убирайтесь. Не очень-то в вас нуждаются. Домой-то дорогу я и одна найду. Так приедете, Вера Филипповна, в монастырь-то ко всенощной?
В е р а Ф и л и п п о в н а. Приеду непременно.
А п о л л и н а р и я П а н ф и л о в н а. Ну, вот, может быть, увидимся. Прощайте! К нам милости просим.
В е р а Ф и л и п п о в н а, Ваши гости.
А п о л л и н а р и я П а н ф и л о в н а. Прощайте, кавалеры! (Уходит.)
К о н с т а н т и н. Дяденька, мне прикажете с вами сопутствовать?
К а р к у н о в. Чего еще спрашиваешь? Аль ты свою службу забыл? У тебя ведь одно дело-то: по ночам пьяного дядю домой провожать.
К о н с т а н т и н. А ежели я малость замешкаюсь, так к ночи где вас искать, под каким флагом? То есть, дяденька, под какой вывеской?
X а л ы м о в. Да уж где ни путаться, а, должно быть, Стрельны не миновать. Поклон, да и вон! Поехали.
К а р к у н о в. Хозяйка, не жди!
ЯВЛЕНИЕ ВОСЬМОЕ
Вера Филипповна и Ераст.
В е р а Ф и л и п п о в н а. Разве богу молиться позволения спрашивают?
Е р а с т. Нет-с, я спрашиваю, позволите ли вы мне идти в монастырь, куда вы поедете?
В е р а Ф и л и п п о в н а. Храм большой, всем место будет… Иди, коли есть усердие.
Е р а с т. Я думал, что, может быть, вам неприятно, что я все с вами в одну церковь хожу. Так я могу и в другое место…
В е р а Ф и л и п п о в н а (взглянув на Ераста). Отчего же ты думаешь, что мне неприятно?
Е р а с т. Вы женщина строгая, мало ль что можете подумать.
В е р а Ф и л и п п о в н а. Я ничего не думаю, а коли ты сам что-нибудь думаешь дурное, так лучше не ходи, не греши. А ежели ты с чистым сердцем…
Е р а с т. С чистым, Вера Филипповна.
В е р а Ф и л и п п о в н а. А коли с чистым, так иди с богом! Мне даже очень приятно, я очень рада, что в таком деле есть у меня товарищ и провожатый.
Е р а с т. Я только вам доложить хотел. Я без спросу не посмел.
В е р а Ф и л и п п о в н а. Да, хорошо, хорошо! Вижу, что ты скромный и хороший человек. Я таких люблю. Хорошего человека нельзя не полюбить… Кого ж и любить, коль не хороших людей! Ну, покуда прощай!
ДЕЙСТВИЕ ВТОРОЕ
В е р а Ф и л и п п о в н а.
А п о л л и н а р и я П а н ф и л о в н а.
К о н с т а н т и н К а р к у н о в.
Е р а с т.
И н н о к е н т и й, странник, сильный мужчина сурового вида. В длинном парусинном пальто и страннической шапке.
загородка, за ней вдали видна часть Москвы.
ЯВЛЕНИЕ ПЕРВОЕ
Иннокентий, один сидит на скамейке.
ЯВЛЕНИЕ ВТОРОЕ
Иннокентий и Вера Филипповна.
В е р а Ф и л и п п о в н а (подавая деньги). Примите!
И н н о к е н т и й. Мало.
В е р а Ф и л и п п о в н а. Не взыщите.
И н н о к е н т и й. Другому это довольно, а мне мало.
В е р а Ф и л и п п о в н а. Ты человек в силах, работать бы тебе…
И н н о к е н т и й. Не могу.
В е р а Ф и л и п п о в н а. Нездоров, что ли?
И н н о к е н т и й. Нет.
В е р а Ф и л и п п о в н а. Так почему же?
И н н о к е н т и й. Я празднолюбец.
В е р а Ф и л и п п о в н а. Таким не помогают.
И н н о к е н т и й. Напрасно.
В е р а Ф и л и п п о в н а. Работай и молись, так не будешь нуждаться.
И н н о к е н т и й. Не наставлений, государыня милостивая, а денег желаю я получить от тебя.
В е р а Ф и л и п п о в н а. Так не просят.
И н н о к е н т и й (оглядываясь). Я не прошу, я приказываю.
В е р а Ф и л и п п о в н а. Бог с тобой, миленький! Прими еще и будь доволен. За всякую малость надо бога благодарить. Не греши и меня не вводи в грех, я молиться иду.
И н н о к е н т и й. Вон у тебя, раба божья, сколько серебряных денег-то!
В е р а Ф и л и п п о в н а. Не завидуй, грешно!
И н н о к е н т и й. Отдай-ка ты мне их!
В е р а Ф и л и п п о в н а. Мне, миленький, не жаль, да не мои деныи-то, отдать-то нельзя: они бедным приготовлены.
И н н о к е н т и й. А если я их отниму у тебя?
В е р а Ф и л и п п о в н а. Отнимай, коли бога не боишься, а сама не отдам, это деньги чужие.
И н н о к е н т и й. Отнять-то я отниму, да вот беда: сила у меня большая и рука тяжела, как бы не повредить тебя, руки не оторвать прочь.
В е р а Ф и л и п п о в н а. Ты, миленький, глядел когда на небо-то, лоб-то крестишь себе или нет?
И н н о к е н т и й. Ну, уж будет разговаривать-то!
В е р а Ф и л и п п о в н а. Взгляни, миленький, взгляни на небо-то!
И н н о к е н т и й. Либо у тебя разум младенческий, либо ты уж очень в вере крепка. что ты мне рацеи-то читаешь! Я сам умнее тебя. Молчи, говорят тебе, замкни уста свои, а то я такую печать наложу на них!.. Давай кошелек!
И н н о к е н т и й (тихо). Ну, счастлива ты! Проходи! я пошутил с тобой! (Громко.) Благодарствую, государыня милостивая. (Садится.)
ЯВЛЕНИЕ ТРЕТЬЕ
Иннокентий, Константин и Ераст.
Е р а с т. Он самый.
К о н с т а н т и н. Мужчина занятный.
И н н о к е н т и й. Господа милостивые, соблаговолите странному человеку на пропитание!
К о н с т а н т и н. Я на пропитание не даю, коли пропить сейчас, так изволь, подам.
И н н о к е н т и й. Давай! Пропью!
К о н с т а н т и н. Так ты вот какой странник-то!
И н н о к е н т и й. Не осуждай! Коли хочешь подать, так подай, не хочешь, так проходи! Мне не до разговоров.
К о н с т а н т и н. Что так? Иль горд очень?
И н н о к е н т и й. Не горд, а голоден.
К о н с т а н т и н. Накормим.
И н н о к е н т и й. Накормишь, тогда и будем с тобой разговаривать.
К о н с т а н т и н. Да об чем с тобой разговаривать-то, что ты знаешь?
И н н о к е н т и й. Знаю больше тебя, я человек ученый и умный, а ты, как вижу, профан, простец
К о н с т а н т и н. А коли ты ученый, отчего ж бедствуешь?
И н н о к е н т и й. Я человек, обуреваемый страстями и весьма порочный.
К о н с т а н т и н, Нам таких и надо. А выпить ты много можешь?
И н н о к е н т и й. И пью, и ем много и жадно.
К о н с т а н т и н. Да как много-то?
И н н о к е н т и й. Не мерял, только очень много, не-изглаголанно много, поверить невозможно — вот сколько!
К о н с т а н т и н. Да, может, хвастаешь?
И н н о к е н т и й (отворачивается в сторону). Лучше отойди!.. Проходи мимо!
К о н с т а н т и н. Что ‘проходи’! Ты человек нужный. Надо тебя испробовать: словами-то все можно сказать.
И н н о к е н т и й. Испробуй!
К о н с т а н т и н. А начнешь пробовать, так, пожалуй, и я больше выпью. С нами такие-то оказии бывали.
И н н о к е н т и й. Не выпьешь.
К о н с т а н т и н. Да почем ты знаешь? Как ты можешь так… вдруг?.. Ты слыхал романс: ‘Никто души моей не знает’?
И н н о к е н т и й. Не выпьешь.
К о н с т а н т и н. Еще это дело впереди.
И н н о к е н т и й. Невозможно. Ты не только что не выпьешь, ты руками не подымешь того, что я могу выпить.
К о н с т а н т и н. Коли правда, мне же лучше, я на тебе большие капиталы наживу. (Ерасту.) Ну, я теперь его понял, мы с ним и едем. что у вас с теткой будет, извести!
ЯВЛЕНИЕ ЧЕТВЕРТОЕ
Константин и Иннокентий.
И н н о к е н т и й. Нет, я слышу только требования и вопли желудка моего.
К о н с т а н т и н. Ну, так я тебе повторю: ‘Я тебя понял’.
И н н о к е н т и й. Говори, милостивец, ясней!
К о н с т а н т и н. Ты человек голодный, чем ты живешь?
И н н о к е н т и й, Подаянием от доброхотных дателей.
К о н с т а н т и н. А когда подаяния не хватает по размеру твоего аппетита, тогда что?
И н н о к е н т и й. Надо бы умирать с голоду, но я не умираю.
К о н с т а н т и н. На пятерню берешь?
И н н о к е н т и й. Ты что за духовник?
К о н с т а н т и н. Ничего, признавайся, свидетелей нет.
И н н о к е н т и й. Да ты уж не товарища ли ищешь?
К о н с т а н т и н. Пока бог миловал, а вперед не угадаешь: может, и понадобится товарищ.
И н н о к е н т и й. Так не обегай, я работник хороший.
К о н с т а н т и н. Сундуков железных ты без ключа отпирать не пробовал?
И н н о к е н т и й. Да на что тут ключ, коли руки хороши, а то так и разрыв-траву можно приложить.
К о н с т а н т и н. Стало быть, фомка-то бывал в руках?
И н н о к е н т и й. Что за мастер без инструмента!
К о н с т а н т и н. Судился?
И н н о к е н т и й. Было.
К о н с т а н т и н. А потом где гостил?
И н н о к е н т и й. В арестантских ротах.
К о н с т а н т и н. Место хорошее! Ну, поедем! Только ты теперь держи себя, братец, в струне. С хорошими людьми в компании будешь, с купцами с богатыми. Надо тебе русское платье достать. Скажем, что ты с Волги, из Рыбинска, из крючников.
И н н о к е н т и й. Знаю, случалось кули-то таскать.
К о н с т а н т и н. Нашей компании умей только уважить, а то на целый месяц и сыт и пьян будешь, да и мне будет хорошо.
И н н о к е н т и й. Только кормите досыта да поите допьяна, а то рад вам хоть воду возить.
К о н с т а н т и н. Ведь тебе умирать бы с голоду в другом месте, а Москва-то матушка что значит! Здесь и такие, как ты, надобны.
Входят Вера Филипповна и Аполлинария Панфиловна.
ЯВЛЕНИЕ ПЯТОЕ
Вера Филипповна и Аполлинария Панфиловна.
В е р а Ф и л и п п о в н а. Кого ж я возьму?
А п о л л и н а р и я П а н ф и л о в н а. Мало ль у вас… Ну, хоть Ераста.
В е р а Ф и л и п п о в н а. Как можно! Молодой человек целый день занят, ему охота погулять. У них на гулянье времени-то и так немного, чай, вечером-то радехоньки вырваться из дому, а тут еще хозяйку провожай. У меня совесть не подымется.
А п о л л и н а р и я П а н ф и л о в н а. Почем знать, может, ему и самому приятно. Вы домой сейчас поедете?
В е р а Ф и л и п п о в н а. Нет, уж я достою. Я всегда после второго звона отдыхать выхожу, а к третьему опять в собор.
А п о л л и н а р и я П а н ф и л о в н а. А уж я поеду. Народу мало, ни посмотреть не на кого, ни себя показать некому. Тут как ни оденься, никто не заметит.
В е р а Ф и л и п п о в н а. Мне все равно, я не за тем езжу.
А п о л л и н а р и я П а н ф и л о в н а. Нет, мы люди грешные, мы и в перковь-то ходим людей посмотреть да себя показать. Прощайте! (Уходит.)
ЯВЛЕНИЕ ШЕСТОЕ
Вера Филипповна и Ераст.
Е р а с т. Помилуйте, смею ли я! Ничего-с, я и постою.
В е р а Ф и л и п п о в н а. Ведь устанешь, служба-то длинна.
Е р а с т. Хоть всю ночь-с… Я этого себе в труд не считаю.
В е р а Ф и л и п п о в н а. Ну, как знаешь.
Е р а с т. Уж я и то должен за счастье считать, что с вами нахожусь… В одном доме живем, а когда вас увидишь!
В е р а Ф и л и п п о в н а. Да на что ж тебе меня видеть? Тебе хозяин нужен, а не я.
Е р а с т. Конечно, всякое дело ведется хозяином, только ведь мы от хозяина-то, кроме брани да обиды, ничего не видим. А коли есть у нас в доме что хорошее, коли еще жить можно, так все понимают, что это от вас. Ведь мы тоже не каменные, благодарность чувствуем, только выразить ее не смеем, потому, как вы от нас очень отдалены.
В е р а Ф и л и п п о в н а. Что за благодарность! Если я что и делаю, так, поверь, не из благодарности.
Е р а с т. Я это очень понимаю, только за что ж вы людей так низко ставите? Ведь это значит: ‘Делать, мол, для вас добро я могу из жалости — нате, мол, я брошу вам… только я так высока для вас, что вы даже н благодарить меня не смеете, и ни во что я считаю вашу благодарность, как есть вы люди ничтожные’.
В е р а Ф и л и п п о в н а. Нет, нет, что ты, что ты! Я никогда так и не думала.
Е р а с т. Хотя вы и не думали, но оно так выходит по вашим поступкам.
В е р а Ф и л и п п о в н а. Нет, нет, ты, пожалуйста, не думай! Я нисколько не горда, а только что мне стыдно, когда меня благодарят, я ничего такого особенного… а что только должное…
Е р а с т. Как, помилуйте, какое должное! Да вот я уж и слов не найду, как вас благодарить.
В е р а Ф и л и п п о в н а. За что, Ераст?
Е р а с т. Такое внимание, такая, можно сказать, заботливость обо мне… разве я стою?
В е р а Ф и л и п п о в н а. Да про что ты?
Е р а с т. А подарок ваш… помилуйте! Ведь уж это даже вроде как по-родственному, да и от родственников нынче не дождешься… Какие ж мои заслуги против вас, помилуйте!
В е р а Ф и л и п п о в н а. Может, и есть тебе подарок, только ты на меня не думай!
Е р а с т. Эх, Вера Филипповна! Вот опять с вашей стороны гордость, а мне унижение. ‘Бросила тебе, нищему, а благодарности не желаю’.
В е р а Ф и л и п п о в н а. Нет, нет, что ты… Бог с тобой! Ну, я, я…
Е р а с т. Благодарность… ведь оно такое чувство, что его не удержишь, оно из души просится. Может быть, сколько слез пролито, пока я дождался, чтоб вам ее выразить.
В е р а Ф и л и п п о в н а. Ну, хорошо, я принимаю твою благодарность.
Е р а с т. Позвольте ручку поцеловать.
В е р а Ф и л и п п о в н а. Ах, нет, что ты, что ты! я никогда…
Е р а с т. Да отчего же, помилуйте! Все дамы-с…
В е р а Ф и л и п п о в н а. Да нет, что это, как можно! Я знаю, что у дам и барышень целуют руки, да нехорошо это. За что нас возвеличивать, что в нас такого особенного? Мы такие же люди. Ведь это разве какого высокого звания или за святость жизни, а какое наше звание, какие ж мы святые! Которая разве уж сама себя не понимает, что она такое, ну, по глупости, и рада, а то как это равному человеку свою руку давать целовать. Вот у матери целуй! Потому нет больше ничего для тебя на свете, как ее любовь, ее забота, ее печаль о тебе.
Е р а с т. Хорошо, у кого жива родительница, а коли с детства кто сиротой остался.
В е р а Ф и л и п п о в н а. Что ж, божья воля.
Е р а с т. Это точно-с. Но разве другая женщина не может быть вместо матери-с?
В е р а Ф и л и п п о в н а. Никогда, Ераст, никогда!
Е р а с т. Нет, может-с. Положим так, что в ней любви такой уж не будет, да это ничего-с. Вы извольте понять, что такое сирота с малых лет. Ласки не видишь, никто тебя не пожалеет, а ведь горе-то частое. Каково сидеть одному в углу да кулаком слезы утирать? Плачешь, а на душе не легче, а все тяжелей становится. Есть ли на свете горчее сиротских слез? А коли есть к кому прийти с горем-то, так совсем другое дело: приляжешь на грудь с слезами-то, и она над тобою заплачет, вот сразу и легче, вот и конец горю.
В е р а Ф и л и п п о в н а. Правда твоя, правда. Присядь, Ераст.
Е р а с т. Нет, зачем же-с! Да мне ни серебра, ни золота, никаких сокровищ ка свете не надо, только б ласку видеть да жалел бы меня кто-нибудь. Вот теперь ваш подарок, конечно, я очень чувствую, а ведь для души тут ничего нет-с. Для меня только ласковое слово, совет, наставление для жизни в тысячу раз дороже всяких подарков. А ежели пожалеть, утешить в горе, заплакать вместе… об таких предметах зачем и мечтать! Потому этого никогда не дождешься…
В е р а Ф и л и п п о в н а. Отчего ж не дождешься? Ведь уж я плачу, Ераст!
Е р а с т. Это для меня сверх всякого ожидания. Такое счастье, что уж я и не знаю, как его оценить и чему приписать! Все-таки по крайности позвольте хоть ручку поцеловать.
В е р а Ф и л и п п о в н а (задумчиво). Не надо, мой друг, ты знаешь, что я не люблю.
Е р а с т. Вы сами изволили говорить, что у матери следует руки целовать, а вы для меня гораздо дороже-с. Потому мать — это дело даже довольно обыкновенное, у всякого она есть, а чтоб посторонняя женщина такие чувства имела — это, по нынешним временам, невозмо-кно и встретить. Не обижайте, позвольте ручку!
В е р а Ф и л и п п о в н а. Ну, изволь, мой дружок. Только, пожалуйста, чтоб уж никогда…
Е р а с т (целуя руку). Как никогда, как никогда, помилуйте! Подняли меня до небес и опять приказываете мне взять оборот на старое положение. Я так осмеливался думать, что не последний раз я от вас такое утешение в своих горестях имею.
В е р а Ф и л и п п о в н а. Да я, дружок, только насчет поцелуев-то, а побеседовать с тобой, посоветовать что, потужить вместе я, пожалуй, и вперед не откажусь.
Е р а с т. Только того-с и жаждет душа моя.
В е р а Ф и л и п п о в н а. Что ж, отчего же! Тут дурного ничего нет.
Е р а с т. Окромя хорошего, ничего нет-с. Но при всем том я от вас отойду подальше, потому Аполлинария Панфиловна сюда приближается. (Уходит.)
ЯВЛЕНИЕ СЕДЬМОЕ
Вера Филипповна и Аполлинария Панфиловна.
А п о л л и н а р и я П а н ф и л о в н а. Затолковалась с одной знакомой. А вы все еще тут сидели?
В е р а Ф и л и п п о в н а. Да, отдыхаю. Хорошо здесь воздухом-то подышать, еще поспею, служба долгая, часов до десяти.
А п о л л и н а р и я П а н ф и л о в н а. Да, да, конечно, на вольном воздухе… то дома-то, в четырех стенах сидеть! Проводить есть кому, так что ж вам! Не то что до десяти часов, хоть до полуночи оставайтесь.
В е р а Ф и л и п п о в н а. Я без провожатых, одна езжу.
А п о л л и н а р и я П а н ф и л о в н а. А словно как я тут вашего приказчика, Ераста, видела.
В е р а Ф и л и п п о в н а. Да, и я видела, так ведь он тоже помолиться пришел, а совсем не для проводов, он сам по себе, а я сама по себе.
А п о л л и н а р и я П а н ф и л о в н а. Да, конечно. Хороший он человек, солидный, скромный такой.
В е р а Ф и л и п п о в н а. Не знаю я их, приказчиков-то, да и вижу их очень редко. Какие они там, уж это не мое дело, это Потап Потапыч знает.
А п о л л и н а р и я П а н ф и л о в н а. Хороший человек, хороший: не болтун, не похвастает, женщину не опозорит, которая к нему снисходительность имеет, уж хоть умрет, а промолчит. Другие ведь такие охальники, чего и нет, наговорят, а этот хоть бы что и было, так режь его, не выдаст. Оно и дорого для нас, для женщин-то.
В е р а Ф и л и п п о в н а. Не понимаю я, что вы говорите.
А п о л л и н а р и я П а н ф и л о в н а. Да что вы, Вера Филипповна, что тут такого непонятного! Разумеется, скромный мужчина гораздо приятнее. Другой, знаете, и собой некрасив, а, глядишь, очень хорошая женщина любит. А за что? За скромность. Вот Оленька сама мне проговорилась, а он молчит и виду не подает.
В е р а Ф и л и п п о в н а. Оленька, говорите вы? Какая Оленька?
А п о л л и н а р и я П а н ф и л о в н а. Да Оленька, ваша племянница. Болтушка она, хорошо еще, что такого скромного человека нашла. Попадись она другому, гак уже муж-то давно бы узнал.
В е р а Ф и л и п п о в н а. Да что вы говорите! Может ли быть!
А п о л л и н а р и я П а н ф и л о в н а. Да что ж такого мудреного! Эх, матушка Вера Филипповна. Да сплошь да рядом, чему тут удивляться-то!
В е р а Ф и л и п п о в н а. Нет, я не верю вам, он кажется таким скромным, сиротливым.
А п о л л и н а р и я П а н ф и л о в н а. ‘Кажется’. Да мужчина, каким ему нужно, таким он и кажется: где надо быть смирным, он смирен, где надо бойким, он бойкий, где плакать — плачет, где плясать — пляшет. Всякий мужчина коли он не дурак, так плут, а у всякого плута свой расчет. Разини-то повывелись, нынче палец в рот не клади, откусят.
В е р а Ф и л и п п о в н а. Ах, право, как это неприятно, как неприятно!
А п о л л и н а р и я П а н ф и л о в н а. Да вам-то что за дело:Пущай их…
В е р а Ф и л и п п о в н а. Да как же это… в нашем доме! Нет, нехорошо, нехорошо.
А п о л л и н а р и я П а н ф и л о в н а. Да ведь слухов никаких нет, никто про это тоже не говорит, все равно что нет ничего.
В е р а Ф и л и п п о в н а. Нет, все-таки… Вот поди узнай людей-то!
А п о л л и н а р и я П а н ф и л о в н а. Да зачем их узнавать! И верить никому не надо. Надо только самой быть осторожной. Ведь не к присяге же всякого приводить! Вот я никому не верю. Мало ли что сгоряча-то говорится… Пожалуй, меня обманывай, я не рассержусь: я зато сама десятерых обману. Ах, заболталась я с вами. Прощайте, домой пора.
В е р а Ф и л и п п о в н а. Уж и я.
А п о л л и н а р и я П а н ф и л о в н а. Что так? Вы достоять хотели?
В е р а Ф и л и п п о в н а. Да что-то нездоровится, так как-то не по себе.
А п о л л и н а р и я П а н ф и л о в н а. Погуляйте немножко! На воздухе-то лучше. Куда вам торопиться!.. Да где он тут? Вон, кажется, идет… Парень-то так, без дела шатается… он и проводит вас. Прощайте! (Уходит.)
ЯВЛЕНИЕ ВОСЬМОЕ
Вера Филипповна и Ераст (вдали).
Е р а с т. Не будет ли какого приказания от вас?
В е р а Ф и л и п п о в н а. Какие приказания! Я уеду сейчас.
Е р а с т. А мне-с?
В е р а Ф и л и п п о в н а. Да что ж мне до тебя! Хочешь оставайся, хочешь — домой ступай.
Е р а с т. Только и всего-с?
В е р а Ф и л и п п о в н а. Чего ж тебе! Я приехала молиться, ты тоже, я себя знаю, и ты свое место понимай.
Е р а с т. Это уж совсем другой разговор против давешнего, одно к другому не подходит.
В е р а Ф и л и п п о в н а. Ну, что ж делать! Пока человека не знаешь, так ему и веришь, а как узнаешь про дела его, так по делам ему и цена.
Е р а с т. Теперь я понимаю. Так я и ожидал. Значит, в ваших глазах меня очернили, и теперь, что было Для меня дорогого на свете, я всего лишен, потому вы считаете меня неосновательным человеком. Ну, что ж Делать? Знать, такая судьба, так тому и быть. Но после всего этого позвольте вам сказать два слова.
В е р а Ф и л и п п о в н а. Говори!
Е р а с т. Первое-с: ничего такого и никаких дурных дел за мной нет. Если что вам сказано, так это все пустое, все наносные слова. Есть за мной один грех: что я больше всего на свете уважаю и люблю женщину, которая очень высока для меня, но этого я грехом не ставлю.
В е р а Ф и л и п п о в н а. Ну, дальше что ж?
Е р а с т. Так как вижу я со всех сторон одни нападки и ниоткуда мне никакой радости и утешения нет, так для чего жить-с? Не в пример лучше будет, ежели свою жизнь покончить.
В е р а Ф и л и п п о в н а. Что ты, бог с тобой! Какие ты слова говоришь!
Е р а с т. Слова самые настоящие, все это так и будет. Спасения мне нет, спасти меня никто не может… только может одна женщина, и эта женщина — вы-с!
В е р а Ф и л и п п о в н а. Да очень бы я рада и готова.
Е р а с т. Только и от вас мне спасения ожидать нельзя.
В е р а Ф и л и п п о в н а. Почему же ты так думаешь?
Е р а с т. Вы меня не пожалеете. что такое я для вас? Стоит ли вам из-за меня себя беспокоить!
В е р а Ф и л и п п о в н а. Нет, пожалею, пожалею.
Е р а с т. Нельзя вам пожалеть, вам ваше звание не позволяет, приказчик хоть умирай, а хозяину до этого дела нет — такой порядок.
В е р а Ф и л и п п о в н а. Да какой там порядок! По-христиански всякого жалеть следует.
Е р а с т. Опять же у женщин всякое дело все им грешно да стыдно, и все-то они греха боятся, а еще больше того стыда.
В е р а Ф и л и п п о в н а. Да как же, миленький, стыда не бояться? Для того он и стыд называется, чтобы его боялись.
Е р а с т. Позвольте-с! Ежели бы был такой закон, чтоб совсем даже не прикасаться до мужчины ни под каким видом, а кто прикоснется, так это грех и стыд. И вот, если мужчина на ваших глазах тонет, а вам только руку протянуть, и он спасен. Ведь вы руки не протянете, потому это стыдно, пущай он тонет.
В е р а Ф и л и п п о в н а. Как руки не протянуть! Да если человек тонет, до стыда ли тут! Стыд ведь только в обыкновенной жизни очень нужен, а то он не очень важен: как что посерьезней, так его и нет.
Е р а с т. Ну, вот только всего-с, и кончен разговор-с. Стыдно по ночам к мужчинам на свидание ходить, а вы, значит, ко мне пожалуете.
В е р а Ф и л и п п о в н а. Что ты, что ты, опомнись!
Е р а с т. Мне жизнь недорога, я не живу, а только путаюсь в своей жизни, стало быть, и жалеть ее нечего, и, значит, я человек отчаянный. Кроме вас, я никому на свете не верю и никого не уважаю. Вам я желаю рассказать всю свою жизнь: как жил, что делал, и все свои помышления, и спросить у вас совета, каким манером и для чего мне существовать на этом свете и влачиться па земле. Это разговор не минутный, тут мало часа полтора или два потребуется. Видеться мне с вами негде, к себе в комнату я вас приглашать не смею, по этому самому пожалуйте завтра вниз, в контору, в десять часов вечера. Потап Потапыч, по обыкновению, в эти часы находятся в отъезжих полях, в доме все будет погружено в глубоком сне, значит, нам полная свобода.
В е р а Ф и л и п п о в н а. Да нет, что ты, какая свобода! Ты перестань глупости-то!..
Е р а с т. Если в десять часов не придете, в одиннадцать — у вас в доме упокойник.
В е р а Ф и л и п п о в н а. Ах, страсти! Да не говори, пожалуйста!
Е р а с т. Придете?
В е р а Ф и л и п п о в н а. Да уж нечего с тобой делать… что ж, видно, надо прийти.
Е р а с т. Так я и ожидал, потому у вас душа особенная. Вот она, Москва-то река недалеко, нырнуть в нее — одна минута, но как вас увижу, совсем другие мысли У меня проясняются.
В е р а Ф и л и п п о в н а. Нет, уж ты, пожалуйста, поберегай себя.
Е р а с т. Теперь еще желаю я знать от вас: обиду вы прощаете?
В е р а Ф и л и п п о в н а. Какова обида, миленький!
Е р а с т. Ну, вот-с человек у вас украдет что или ограбит вас, ну, вред вам какой сделает… Так вы простите его или всю жизнь будете зло на него в душе иметь?
В е р а Ф и л и п п о в н а. Нет, как можно! Пусть его бог судит, а я прощу.
Е р а с т (горячо обнимает и целует ее). Вот вам и обида-с!
В е р а Ф и л и п п о в н а. Ай! (Отбегает.)
Е р а с т. Ну, казните!
В е р а Ф и л и п п о в н а. Как же ты?.. Зачем это? (Отирает слезы.)
Е р а с т. Приказывайте, что мне над собой делать!
В е р а Ф и л и п п о в н а. Ну, что ж… ты не подумавши… А вот подумаешь, так увидишь, как это тяжело и больно для меня.
Е р а с т. И сейчас понимаю: тяжело и больно для вас, а с моей стороны даже довольно низко… И никогда вперед не посмею и подумать-с… Только, я полагаю… все-таки в этом никакой обиды нет для вас.
В е р а Ф и л и п п о в н а (улыбаясь). Да, пожалуй. Очень, очень дурно ты сделал, и никак я не могла от тебя ожидать… а коли правду сказать… если ты каешься да говоришь, что вперед не будешь… так… само собой… какая ж тут обида! Простить тебя очень можно. Поедем, Ераст!
ДЕЙСТВИЕ ТРЕТЬЕ
К а р к у н о в.
Х а л ы м о в.
В е р а Ф и л и п п о в н а.
К о н с т а н т и н.
О л ь г а.
Е р а с т.
О г у р е в н а.
на левой — в коридор, поперек комнаты дубовый прилавок, за ним две конторки с табуретами, на стене часы.
Кипы товаров в суровых парусинных сорочках сложены у прилавка. В глубине два окна.
ЯВЛЕНИЕ ПЕРВОЕ
Ераст за конторкой, на конторке свеча.
ЯВЛЕНИЕ ВТОРОЕ
Вера Филипповна и Огуревна.
О г у р е в н а. А? Ну… подожду, подожду…
В е р а Ф и л и п п о в н а. Поди на лестницу, говорю я.
О г у р е в н а. Куда на лестницу, зачем?
В е р а Ф и л и п п о в н а. Поди, поди, говорю я, взойди на лестницу, да и сядь там.
О г у р е в н а. Ну, и ничего здесь… и пойдем, что ли?
В е р а Ф и л и п п о в н а. Ступай одна, я сейчас приду, подожди там!
О г у р е в н а. Час-то который?
В е р а Ф и л и п п о в н а. Да ты ступай уж.
О г у р е в н а. То-то, мол, что теперь? Утро аль вечер?
В е р а Ф и л и п п о в н а. Да какая тебе надобность! Утро ли, вечер ли, все равно тебе. Ты ступай, ступай!
О г у р е в н а. А? Ступай! Куда ступай?
В е р а Ф и л и п п о в н а. Ты на лестницу ступай, наверх! Как ты не понимаешь?
О г у р е в н а. Да, понимать… Ты днем говори, так я пойму… а ночью человек, что он может понимать? Ты ему то, а он тебе то, потому заснул человек, все одно что утонул. А ежели ты его разбудишь, ну, какое у него понятие ?
В е р а Ф и л и п п о в н а. Ступай, ступай!
О г у р е в н а (оглянувшись). Батюшки, да где это мы?
В е р а Ф и л и п п о в н а. Ступай, ступай, не твое дело.
О г у р е в н а. А ведь мне мерещится, что ты это у себя в спальне, на постеле лежа, мне что приказываешь.
В е р а Ф и л и п п о в н а. Ступай, ступай, вон прямо по коридору — на лестницу наверх, да там и жди! Да не усни дорогой-то!
О г у р е в н а (уходя). Ладно, мол, ладно.
В е р а Ф и л и п п о в н а. Куда ты? Куда ты? Прямо, прямо… Свечку-то не урони!.. (Затворяет дверь и отходит от нее.) Где же он? Он в своей комнате. Ну, я туда не пойду. (Прислушивается.) Кто-то идет со двора… по коридору… сюда кто-то… (Входит за прилавок и садится за кипы товару.)
ЯВЛЕНИЕ ТРЕТЬЕ
Ольга и Ераст.
О л ь г а. А затем, чтоб сказать тебе прямо в глаза, что бессовестный ты человек.
Е р а с т. Так, я думаю, ты это после успела бы, торопиться-то тебе некуда.
О л ь г а. Да душа не терпит, постылый ты человек. Вот как ты за любовь-то мою, вот как! Да ведь со мной шутить нельзя… Я тебя, голубчик, погоди!..
Е р а с т. Да потише ты! Ты не в своей квартире — дебоширничать-то! Ты в чужом доме. (Заглядывает в коридор.)
О л ь г а. Да что мне! Я и знать не хочу!
Е р а с т. Нет, вот что: ты лучше оставь до завтра, мы с тобой после поговорим.
О л ь г а. Да не могу я, не могу, душа кипит, не могу.
Е р а с т. Ну, говори, только скорей! Что там такое у тебя случилось?
О л ь г а. Я только одному дивлюсь, как у тебя хватает совести прямо глядеть на меня. Ах, убила б я тебя.
Е р а с т. Да уж довольно твоих ахов-то! Ты дело-то говори!
О л ь г а. Аполлинария Панфиловна видела тебя с теткой вместе? Говори! Видела?
Е р а с т. Ну, так что ж за беда? Видела так видела
О л ь г а. И ты можешь после этого равнодушно со мной разговаривать, и тебе ничего не стыдно? Вот и выходит, что глаза-то у тебя бесстыжие.
Е р а с т. Да дальше-то что? Ты дело-то говори! Некогда мне с тобой проклажаться. (Заглядывает в коридор.)
О л ь г а. чего ж тебе еще дальше-то, чего еще?
Е р а с т. А коли только, так и ступай домой. Стоило прибегать из-за таких пустяков.
О л ь г а (чуть не плачет). Что ж, тебе мало этого? мало?
Е р а с т. Разумеется, мало, а ты как думала!
О л ь г а. Мало! чего ж тебе? Удавиться мне, что ли?
Е р а с т. Коли твоя глупость заставляет тебя давиться, так давись! Я тебе больше скажу! Твоя тетка сейчас ко мне сюда придет. Слышишь ты это?
О л ь г а. Ну, так не бывать же этому, себя не пожалею, а уж не позволю тебе так издеваться надо мной.
Е р а с т. Позволишь.
О л ь г а. И не говори ты мне, и не терзай ты меня, а то я таких дел наделаю, что ты сраму и не оберешься.
Е р а с т. Погоди, слушай ты меня! Сейчас придет сюда твоя тетка, а через десять минут нагрянет сюда Потап Потапыч с твоим мужем и накроют ее здесь.
О л ь г а. что, что? то еще за глупости придумываешь?
Е р а с т. Ну, уж это не твоего ума дело.
О л ь г а. Да зачем, к чему это?
Е р а с т. Стало быть, так надо.
О л ь г а. Да голубчик, миленький, скажи!
Е р а с т. То-то вот, так-то лучше, а то шумишь да грозишь без толку. (Смотрит в дверь.) Пожить-то тебе получше хочется — и одеться, и все такое?
О л ь г а. Как не хотеться! Дурное ли дело.
Е р а с т. А муж-то твой давно прогорел, да еще долгов много. Коли дядя ему наследства не оставит, так ему в яму садиться, а тебе куда?
О л ь г а. Уж ты меня не оставь, Ераст, на тебя только и надежда.
Е р а с т. Да мне самому-то не нынче-завтра придется по Москве собак гонять. А как застанет Потап Потапыч жену здесь, меня-то за ворота дубьем проводит, да уж и ей наследство не достанется, а все ваше будет. Так видишь ты, я для вас с мужем себя не жалею, а ты тут путаешься да мешаешь.
О л ь г а. Да разве я знала…
Е р а с т. Так вот знай! Ну, иди, иди!
О л ь г а. А ведь я думала, что ты ее любишь.
Е р а с т. Как бы не полюбить, да не такая женщина. К ней не скоро подъедешь.
О л ь г а. А ты бы не прочь подъехать, кабы можно?
Е р а с т. Да, конечно, чего ж зевать-то!
О л ь г а. Ах ты постылый! Так вот не пойду же, не пойду.
Е р а с т. Кому ж ты угрозить хочешь? Себе ж хуже сделаешь. Да тебя муж-то убьет до смерти, коли ты нам помешаешь.
О л ь г а. Да я бы ушла, да как тебя оставять-то с ней ? Сомнительно мне.
Е р а с т. Ревность. Ты о тетке-то по себе судишь!.. Не сумлевайся. Она не такая, не вам чета. Ну, ступай скорее, скоро десять часов.
О л ь г а. Ну, смотри же ты у меня! И, кажется… тогда не живи на свете.
Е р а с т. Да будет уж, ступай! Постой! Идет кто-то. Вот дотолковались. Беги в мою комнату, возьми свечку. Затворись и сиди там, не дыши.
ЯВЛЕНИЕ ЧЕТВЕРТОЕ
Ераст и Вера Филипповна.
В е р а Ф и л и п п о в н а (выходя из-за перегородки). Нет, Ераст, я давно уж здесь.
Е р а с т (хватаясь за голову). Все слышали?
В е р а Ф и л и п п о в н а. Все.
Е р а с т. Стало быть, знаете теперь, каковы мы люди?
В е р а Ф и л и п п о в н а. Знаю, Ераст.
Е р а с т. Оправданий нет, и язык не подымется оправдываться перед вами! что ж мне, плакать, прощенья просить, в ногах валяться? Так я, может, и потерянный человек, но унижаться не стану, низкости во мне нет. Все дело налицо, ясно… уж тут нечего… Следует вам только пренебречь нами, плюнуть и уйти… и оставайтесь опять такой высокой женщиной, как вы были, не связывайтесь с такими людьми, как мы.
В е р а Ф и л и п п о в н а. Так я и сделаю. Ты как точно угадал мои мысли.
Е р а с т. Но позвольте! Человек я для вас маленький, ничтожный, так все одно, что червь ползущий, но не откажите сделать мне последнюю милость. (Становится на колени.) Скажите, что-нибудь да скажите! Ругайте, прощайте, проклинайте, ну, что вам угодно, только говорите — мне будет легче, ежели же вы уйдете молча, мне жить нельзя. Не убивайте презрением, сорвите сердце, обругайте и уйдите!..
В е р а Ф и л и п п о в н а. Изволь. Встань.
Е р а с т. Вот, кажется, к воротам кто-то подъехал, да уж теперь вас не застанут.
В е р а Ф и л и п п о в н а. Тебе дела до меня нет, ты об себе думай, я не боюсь. Что правому человеку бояться. (Уходит.)
Е р а с т. Вот важно! хорошо, очень хорошо, лучше требовать нельзя. Ну, Константин, подвел ты меня ловко! Во всей форме я теперь невежа перед ней, да и самому-то на себя глядеть противно. Вот так налетел! Я стыда-то еще в жизни не видал, так вот попробовал. Эх, сирота, сирота, учить-то тебя да бить-то было некому. Вот и беда, как твердо-то не знаешь, что хорошо, что дурно. Нет, уж лучше бедствовать, чем такими делами заниматься! Только бы бог помог. До поту меня стыд-то пробрал, да пот-то какой, холодный. (Подходит к двери своей комнаты.) Ольга!
ЯВЛЕНИЕ ПЯТОЕ
Ераст и Ольга.
О л ь г а. Что, что случилось?
Е р а с т. Когда тут разговаривать! Беги скорей, застанут.
О л ь г а. Так я завтра к тебе забегу.
Е р а с т Да ладно, ладно..
О л ь г а. Ведь ты меня любишь, ты меня ни на кого не променяешь?
Е р а с т. Нашла время нежничать. Беги, говорят тебе.
О л ь г а (обнимает Ераста). Ну, прощай, милый, прощай. (Отворяет дверь в коридор.) Ай! (Подбегает к Ерасту.) Дяденька там, муж…
Е р а с т. Беги ко мне в комнату, прячься там хорошенько.
Входят Каркунов, Халымов и Константин. Ераст встает и кланяется.
ЯВЛЕНИЕ ШЕСТОЕ
Ераст, Каркунов, Халымов и Константин.
Х а л ы м о в. Каков хозяин, таковы и приказчики, хозяин трезвой жизни, и приказчики по нем.
К а р к у н о в. Да, да, верно, кум, верно. Другие-то приказчики по трактирам, да всякое безобразие…
Х а л ы м о в. Да ведь они глупы, они думают, что трактиры-то для них устроены, а не знают того, что трактиры-то и всякие безобразия для хозяев, а не для приказчиков.
К а р к у н о в. Так, так это, кум, так точно. А мои, видишь, как стараются. Старайся, Ераст, старайся!
Е р а с т. Я, Потап Потапыч, все силы полагаю.
К а р к у н о в. Да вижу, как не видать, чудак, вижу. Старайся, старайся. Забыт не будешь. А племянник, кум, слов-то я, слов не подберу, как нахвалиться. Я за ним как за каменной стеной! Как он дядю бережет! Приедет с дядей в трактир, сам прежде дяди пьян напьется! Золотой парень, золотой! Едем ночью домой, кто кого везет — неизвестно, кто кого держит-не разберешь. Обнявшись едем всю дорогу, пока нас у крыльца дворники не снимут с дрожек.
Х а л ы м о в. Чудесно! Значит, дружески живете. Чего ж лучше!
К о н с т а н т и н. Стараюсь, помилуйте, себя не жалею… Как можно, чтобы я для дяденьки…
К а р к у н о в. Вот и нынче, видишь, как старался, чуть на ногах держится.
К о н с т а н т и н. Для куражу, дяденька, для куражу. Коль скоро вы меня в свою компанию принимаете, должен же я понимать себя, значит, должен я вас веселить. А если я буду повеся нос сидеть, скука, канитель… для чего я вам тогда нужен?
К а р к у н о в. Молодцы, молодцы, ребята! А, кум, так ведь?
Х а л ы м о в. Твое дело.
К о н с т а н т и н. Я, дяденька, всей душой… Да, кажется, так надобно сказать, что во всем доме только один я к вам приверженность и имею.
К а р к у н о в (встает). Спасибо, голубчик мой, спасибо! (Кланяется в пояс.)
К о н с т а н т и н. Чувствовать вашу благодарность я>, дяденька, могу… душу имею такую… благородную…
К а р к у н о в. И тебе, Ераст, за твою службу спасибо! (Кланяется.) Спасибо, дружки мои! Ты, Ераст, завтра утром расчет получишь! (Константину.) А ты так, без расчету, убирайся! И чтобы завтра духу вашего не пахло…
К а р к у н о в. Не надейся, дружок, не надейся. Уж ты тем виноват: как ты смел против тетки… что она и что ты? Так ведь, кум, я говорю?
Х а л ы м о в. Да ну тебя, разговаривай один! И так хорошо поешь, чего еще! Подпевать тебе не нужно. Пой, а мы слушать будем.
К а р к у н о в. Ты спьяну-то забылся, ты забыл, что ты ничто, ты прах, тлен, последний гвоздь в каблуке сапога моего! А тетка твоя женщина благочестивая, богомольная… Да ведь она жена моя, жена моя… Как же ты смел? Как ты меня, братец, обидел, как обидел.
К о н с т а н т и н. Я так чувствую, что все ваши слова только одна шутка, вы своей фантазии отвагу даете. Извольте разобрать дело, поискать хорошенько кругом да около, тогда и окажется, кто прав, кто виноват.
К а р к у н о в. Погоди, погоди, твои речи впереди! Мы теперь другую материю заведем. (Плачевным тоном.) Вот, кум, горе мое, зубы плохи стали!
Х а л ы м о в. Свежие закажи, коли природные изжевал, нынче покупные получше своих.
К а р к у н о в. Да и то покупные, своих-то давно нет. Вот смотри! Да не востры, костяные, ну что в них! А что, кум, если заказать железные, сделают? Я большие деньги заплачу.
Х а л ы м о в. Да что ты, баба-яга, что ли?
К а р к у н о в. Да, я баба-яга, а ты как думал? Вот как будут железные зубы-то, вот и буду я ими жевать жену-то — жевать, жевать… Константин, сослужи последнюю службу, где жена, где жена моя, боярыня?
К о н с т а н т и н. Да вот, надо полагать, дяденька, что она вот тут. (Указывая на комнату Ераста.) Уйти ей было некуда.
Е р а с т. Ошибаетесь.
К о н с т а н т и н. Нет, уж теперь не увернешься, с поличным поймали! Коли ты дяденькиных благодеяний не чувствуешь, что ты за человек после этого. Пожалуйте, дяденька! (Отворяет дверь в комнату Ераста.)
К а р к у н о в (у двери). Жена, Вера Филипповна, выходи! Нейдет, церемонится… Пожалуйте сюда, честью вас просим. Эх, баба-то заломалась, заупрямилась… Видно, пойти самому, покланяться ей хорошенько! (Уходит, слышен его хохот, показывается из двери.) Тсс… тише!.. Нашел, нашел, находку нашел. Ни с кем не поделюсь! ур, одному! (Уходит и быстро возвращается, таща за руку Ольгу.) Вот она, вот она, жена-то! С Вглядывается, потом подбегает к Константину и ударяет его по плечу.) Жена… жена, да не моя, чудак!
К о н с т а н т и н. Вот так раз… Ну — Ольга!
К а р к у н о в. Ха, ха, ха! Поддержи меня, кум, поддержи! (Хохочет истерически.) Завтра же всех вас вон! всех вон! Метлой велю вымести начисто! Ха, ха, ха! (Уходит, опираясь на Халымова, который его поддерживает.)
Константин, Ераст и Ольга.
Е р а с т (вынимает вексель, разрывает, свертывает о комок и бросает). Вот тебе и все счеты. Возьми свой вексель! Считаться нам нечего. Плакаться не на кого, не рой другому яму…
К о н с т а н т и н. А, умирает? Так это другое дело.
О л ь г а (заглянув в коридор). Умер.
К о н с т а н т и н. Ну, Ольга, стоило бы убить тебя, а теперь я тебе в ножки поклонюсь. По твоей милости дядя помирает без завещания, и я теперь полный хозяин всему этому.
К а р к у н о в.
В е р а Ф и л и п п о в н а.
Х а л ы м о в.
А п о л л и н а р и я П а н ф и л о в н а.
К о н с т а н т и н.
О л ь г а.
Е р а с т.
И н н о к е н т и й.
О г у р е в н а.
О д и н и з ф а б р и ч н ы х.
ЯВЛЕНИЕ ПЕРВОЕ
Огуревна, потом Аполлинария Панфиловна.
А п о л л и н а р и я П а н ф и л о в н а. Здравствуй, Огуревна! Все ли вы тут живы?
О г у р е в н а. Покуда живы, еще бог грехам терпит.
А п о л л и н а р и я П а н ф и л о в н а. Как здоровье Потапа Потапыча?
О г у р е в н а. Все так же, матушка, перемены не видать.
А п о л л и н а р и я П а н ф и л о в н а. Встает с noстели-то?
О г у р е в н а. На полчасика, не больше, побродит по комнатам, на палочку опирается, да под руки держим, посидит на кресле, да и опять сведем его на постель, сидеть-то силушки нет у него.
А п о л л и н а р и я П а н ф и л о в н а. А как сердцем-то: по-прежнему блажит аль нет?
О г у р е в н а. Нет, как можно, не в пример тише стал. Да доктор говорнт, чтоб не сердился, а то вторительный удар ошибет, так и жив не будет. Он теперь совсем на Веру Филипповну расположился, так уж и не наглядится, все-то смотрит на нее, да крестит, да шепчет ей: ‘Молись за меня, устрой мою душу, раздавай милостыню, не жалей!’ А уж такая ль она женщина, чтоб пожалела!
А п о л л и н а р и я П а н ф и л о в н а. Много добра-то делает?
О г у р е в н а. Уж и говорить нечего. Только и дела у ней, что расспрашивает о бедных да и сама их разыскивает. А потом на бумажку пишет: кому, когда и сколько отвезти или послать. У ней на каждый день расписано: один раз в неделю уж непременно в острог съездит, а то по тюрьмам да по больницам. А что рассылает по обителям да по церквам по дальним! Окроме того, каждый день, после обедни, до десяти часов у них полон двор нищих и всякого народу, сама их всех оделяет. Да что ходит этих с книжками да с кружками! Такие-то заходят странники, что глядеть на них страсть, другой как есть разбойник, а она их всех угощает. А по праздникам кормит бедных-то — вот тут-то всякого народу насмотришься. Вот у нас тут и приемная рядом с ее спальней. Сюда прямо и лезут все.
А п о л л и н а р и я П а н ф и л о в н а. Много к вам бедных-то ходит!
О г у р е в н а. Много. И утром и вечером ходят. Дворникам всех велено до самой допущать, так они и пускают народ, не разбирая. Как святые живем, не бережемся, деньги из сундука вынет, да так на стол и бросит, так и валяются, а то и сундук забудет запереть. И как это нас не ограбят до сих пор.
А п о л л и н а р и я П а н ф и л о в н а. А кто ж у вас за больным-то ходит?
О г у р е в н а. Попеременно, либо я, либо она, а то еще старичка из богадельни взяли. Вот и сейчас она У Потапа Потапыча сидит, я пойду переменю ее, пошлю к вам. (Уходит.)
А п о л л и н а р и я П а н ф и л о в н а. Да неужто уж так окрепла женщина, что, кроме милостыни, ничего не знает? А ведь еще молода. удно! Как же нам-то, грешным, на себя смотреть после этого? Да нет, словно как этого и не. бывает. Да вот попробуем: попытка не шутка, а спрос не беда.
ЯВЛЕНИЕ ВТОРОЕ
Аполлинария Панфиловна и Вера Филипповна.
В е р а Ф и л и п п о в н а. Какой еще жизни! Вот только сам-то болен, а то как в раю живу.
А п о л л и н а р и я П а н ф и л о в н а. Во всем довольстве, значит?
В е р а Ф и л и п п о в н а. Да какое мое довольство! Мне для себя ничего не нужно, тем я довольна, что всякому бедному помочь могу, никому отказывать не приходится, всякий с чем-нибудь да уйдет от меня! Сколько богатства-то и доходу у Потапа Потапыча! 1 очно я из моря черпаю, ничего не убывает, тысячу-две истратишь, а три прибудет. Или уж это бог посылает за добрые дела.
А п о л л и н а р и я П а н ф и л о в н а. Много ль в день-то раздаете?
В е р а Ф и л и п п о в н а. Я не считаю, день на день не придется. Вот нынче много отдала, за племянника, Константина Лукича, долги заплатила, из заключения его выкупила.
А п о л л и н а р и я П а н ф и л о в н а. А уж Потап Потапыч в ваши дела не вступается?
В е р а Ф и л и п п о в н а. Нет, к нему только кланяться ходят, которые люди с чувством. А он только плачет, крестится да меня благодарит. Никогда бы мне, говорит, так о своей душе не позаботиться, как ты об ней заботишься: я хоть бы и хотел бедным людям помочь, так не сумел бы!
А п о л л и н а р и я П а н ф и л о в н а. Все уж, значит, теперь вам предоставлено?
В е р а Ф и л и п п о в н а. Все, все.
А п о л л и н а р и я П а н ф и л о в н а. Значит, во всей форме завещание сделано?
В е р а Ф и л и п п о в н а. Нет, он хочет при жизни все на мое имя перевести по какой-то бумаге, по купчей или по дарственной, уж не знаю. Исай Данилыч хлопочет об этом в суде.
А п о л л и н а р и я П а н ф и л о в н а. Слышала я от него, слышала… Он хотел нынче к вам заехать… Не за этим ли делом уж? Ну, чай, не вдруг-то Потап Пота-пыч решился, разве что болезнь-то убила.
В е р а Ф и л и п п о в н а. Нет, он равнодушно… только одно от меня требовал, чтоб я поклялась нейти замуж после его смерти.
А п о л л и н а р и я П а н ф и л о в н а. Ну, что ж вы?
В е р а Ф и л и п п о в н а. Божиться не стала, я грехом считаю, а сказала, что я и в помышлении этого не имею. что мне за охота себя под чужую волю отдавать? Будет, пожила.
А п о л л и н а р и я П а н ф и л о в н а. Ну, нет, не закаивайтесь, зароку не давайте!
В е р а Ф и л и п п о в н а. Я никому зароку и не даю, я только знаю про себя, что не быть мне замужем, скорей же я в монастырь пойду. Об этом я подумываю иногда.
А п о л л и н а р и я П а н ф и л о в н а. Не раненько ли в монастырь-то?
В е р а Ф и л и п п о в н а. Ох, да одна только и помеха, моложава я, вот беда-то!
А п о л л и н а р и я П а н ф и л о в н а. Да что ж за беда. По-нашему, так чего ж лучше! Мы что белил-то Да разных специй истратим, чтоб помоложе казаться, а у вас этого расходу нет. А ведь это расчет немаленький.
В е р а Ф и л и п п о в н а. Нет, я к тому, что соблазну боюсь, народу я вижу много, так греха не убережешься. Сама-то я не соблазнюсь, а люди-то смотрят на меня, кто знает, что у них на уме-то! Молода еще да богата, другому в голову-то и придет что нехорошее- вот и соблазн, а грех-то на мне, я соблазнила-то. Вот горе-то мое какое!
А п о л л и н а р и я П а н ф и л о в н а. Коли только и горя у вас, так еще жить можно. А я к вам с просьбой! Надо помочь одному человеку.
В е р а Ф и л и п п о в н а. С радостью, что могу.
А п о л л и н а р и я П а н ф и л о в н а. Ему многого не нужно, ему только слово ласковое.
В е р а Ф и л и п п о в н а. За этим у меня дело не станет.
А п о л л и н а р и я П а н ф и л о в н а. Так поеду, обрадую его.
В е р а Ф и л и п п о в н а. К Потапу Потапычу не зайдете?
А п о л л и н а р и я П а н ф и л о в н а. Я через полчасика к вам заеду с мужем, тогда уж и с Потап Потапычем повидаюсь. Да, забыла… Оленьку сейчас видела, катит в коляске, так-то разодета.
В е р а Ф и л и п п о в н а. Ну, бог с ней, не нам судить.
А п о л л и н а р и я П а н ф и л о в н а. До свидания! (Уходит.)
В е р а Ф и л и п п о в н а (у двери в коридор). Кто там? Проводите Аполлинарию Панфиловну…
ЯВЛЕНИЕ ТРЕТЬЕ
Вера Филипповна и Огуревна.
В е р а Ф и л и п п о в н а. Поди-ка посиди в передней, а то взойдет кто, и доложить некому.
О г у р е в н а. Чай, там есть кто, неужто ж нет! Да что мудреного! Ишь у нас какой присмотр-то в доме! Как сам захворал, так никакой строгости не стало. (Отворяет дверь в переднюю.) Да и то никого нет.
В е р а Ф и л и п п о в н а (садится к столу). Много ль у меня денег-то осталось? (Вынимает из кармана деньги.) О, еще довольно! Надо б их в шкап убрать, да пусть здесь полежат, кто их тронет. (Кладет на стол деньги.) Куда мне завтра-то? (Берет бумажку со стола и читает.) ‘На Разгуляй, ко вдове с сиротами’. Муж на железной дороге, так машиной убило. Да, вот она, жизнь-то. И день и ночь при машине, семью-то и видел не надолго. А машина… ведь она железная — разве она чувствует, что он один кормилец-то. Убила, да и дальше пошла. А вдове-то с детьми каково!
В е р а Ф и л и п п о в н а. Ну что ж, пусти!
О г у р е в н а. Матушка, пускать ли странника-то? Вида-то он, как бы тебе сказать, больше звериного, ничем человеческого.
В е р а Ф и л и п п о в н а. С виду-то и ошибиться недолго. Ничего, пусти!
Входят Константин, одет бедно, пальто короткое, поношенное, панталоны в сапогах, и Иннокентий.
ЯВЛЕНИЕ ЧЕТВЕРТОЕ
Вера Филипповна, Константин и Иннокентий.
К о н с т а н т и н. С Хитрова рынка пешком путешествовали, так отдохнуть надо. (Садится.)
И н н о к е н т и й. Благодарим, государыня милостивая. (Садится.)
В е р а Ф и л и п п о в н а. Как же ты, Константин Лукич, устроиться думаешь? К месту бы куда определился, что ли.
К о н с т а н т и н. Что мне к месту, я сам человек богатый.
В е р а Ф и л и п п о в н а. Ну, полно шутить-то!
К о н с т а н т и н. Наследства жду.
В е р а Ф и л и п п о в н а. Откудова?
К о н с т а н т и н. Об этом разговор после. Вы бы, тетенька, покормили странных-то!..
В е р а Ф и л и п п о в н а. Я не знала, что ты голоден. Подите вниз, там внизу стол накрыт, покушайте!
К о н с т а н т и н. Я сухояденья не люблю, прежде надо горло промочить.
В е р а Ф и л и п п о в н а. Негде взять, миленький, мы вина не держим.
К о н с т а н т и н. Были б деньги, а вина достать можно.
В е р а Ф и л и п п о в н а. Так возьми денег и ступайте, куда вам нужно, а в моем доме пьянства я не позволю.
К о н с т а н т и н. ‘В твоем доме’! Мой дом-то, а не не твой!
В е р а Ф и л и п п о в н а. Что же делать, на то была воля Потапа Потапыча!
К о н с т а н т и н. Ну, дом, куда ни шло, ты хоть деньгами поделись.
В е р а Ф и л и п п о в н а. Я и поделилась, я за вас долги заплатила.
К о н с т а н т и н. Этого мало, ты подай половину всего!
В е р а Ф и л и п п о в н а. Так не просят.
К о н с т а н т и н. Да я и пришел к тебе не просить, а требовать, я за своим пришел, тут все мое. Вон на столе деньги, и те мои. Прибирай, Иннокентий, благо карманы широки.
В е р а Ф и л и п п о в н а. Что вы делаете, побойтесь бога!
К о н с т а н т и н. Иннокентий, с тобой разрыв-трава?
И н н о к е н т и й. Со мной, государь милостивый. (Вынимает небольшой лом.)
К о н с т а н т и н. Так похлопочи около шкапа-то! Постой! Не придушить ли ее немного, чтоб не тараторила?
И н н о к е н т и й. Как прикажешь, милостивец. Только у меня рука тяжела, после моих рук не выхаживаются. Клещи у меня здоровые, прихвачу горло, пикнуть не успеешь, государыня милостивая.
К о н с т а н т и н. Вот, слышишь! Ну, поняла ты теперь, что мы за люди? Ребята теплые! Ты кричать не вздумай! что хорошего! Пожалуй, дядю разбудишь, а он спит теперь, а Огуревну я вниз услал, не услышит. Значит, доставай ключ, отпирай шкап и дели деньги пополам.
В е р а Ф и л и п п о в н а. Это деньги не мои, это божьи деньги. Он мне их послал для бедных. Хоть убейте, я не отопру.
К о н с т а н т и н. Да и убьем, тетенька, убьем, ты не сомневайся! Вон погляди, каков у меня товарищ, он из разбойников, только в отпуску, еще отставку не выслужил.
В е р а Ф и л и п п о в н а. Я его знаю, он божьим именем у меня милостыню просил, он не убьет меня.
И н н о к е н т и й. Убью, государыня милостивая.
К о н с т а н т и н. Тетенька, разговоров нет, надо отпирать! Отпирай! Постой! Шкап-то с секретом, он и сам отопрется. Видишь пружины-то. (Показывает на пуговку звонка.) Подави-ка, Иннокентий, навались, а я другую пожму.
К о н с т а н т и н. Что делаем? Это ты сейчас увидишь.
В е р а Ф и л и п п о в н а. Как бог-то вас попутал. Это не пружина, это звонки на фабрику. Сейчас вся фабрика будет здесь.
К о н с т а н т и н. Какая фабрика?
В е р а Ф и л и п п о в н а. Фабричные, ткачи, ну и всякие.
И н н о к е н т и й. Я еще поборюсь, государыня милостивая.
В е р а Ф и л и п п о в н а. Миленький, нельзя, человек семьдесят, а то и больше нахлынет.
И н н о к е н т и й. Да, это сила, против такой силы не пойду, ибо глупо. (Константину.) Милостивец, бросай что лишнее, да расправляй руки, лопатки крутить будут. Сопротивление бесполезно, я фабричных знаю, ребра беречь надо, милостивец.
К о н с т а н т и н (с испугом). Батюшки, что делать-то?
И н н о к е н т и й. Слышу шум от множества шагов.
К о н с т а н т и н (падая на колени). Тетенька, ведь мы только попугать вас хотели… Простите!
В е р а Ф и л и п п о в н а. Встаньте, Константин Лукич! Бог с вами!
К о н с т а н т и н. Деньги-то, тетенька, которые мы взяли, отдать прикажете?
В е р а Ф и л и п п о в н а. Да, отдайте! Отнятое впрок не пойдет. Не ввели бы они вас в беду какую.
К о н с т а н т и н. Отдавай, Иннокентий!
И н н о к е н т и й. Здоровые зубы свои извлекать клещами легче бы мне было, чем возвращать сии деньги. (Отдает деньги.)
В е р а Ф и л и п п о в н а. Прошу вас принять их от меня. (Отдает деньги обратно.) Разделите их пополам! И дай бог, чтобы они вам на пользу пошли.
И н н о к е н т и й. Благодарим, государыня милостивая.
К о н с т а н т и н. Тетенька, отпустите нас?
В е р а Ф и л и п п о в н а. Погодите!
ЯВЛЕНИЕ ПЯТОЕ
Те же и фабричный.
В е р а Ф и л и п п о в н а. Постой немножко… Дяденька ваш жалует вам пенсию, Константин Лукич, по пятидесяти рублей в месяц, каждое первое число приходите в контору получать.
К о н с т а н т и н. А наверх уж ни ногой, тетенька?
В е р а Ф и л и п п о в н а. Да вам и незачем, уж я за вас поблагодарю Потапа Потапыча.
И н н о к е н т и й. Я, государыня милостивая, недолго погуляю на воле, к зиме-то на казенную квартиру попрошусь к Бутырской заставе, так не оставьте своей милостью, благодетельница.
В е р а Ф и л и п п о в н а. Хорошо, я попомню, навещу. Прощайте.
Ф а б р и ч н ы й. Благодарим покорно! (Кланяется и уходит.)
ЯВЛЕНИЕ ШЕСТОЕ
Вера Филипповна, Аполлинария Панфиловна, потом Огуревна.
В е р а Ф и л и п п о в н а. Очень рада гостям, милости прошу. Чем потчевать прикажете?
А п о л л и н а р и я П а н ф и л о в н а. Хоть оно и стыдно на угощение напрашиваться, а уж с вами по душе, велите-ка мне подать мадерки.
В е р а Ф и л и п п о в н а. Ах, что вы, помилуйте, какой стыд! Это моя глупость, что я не знаю, кого и когда чем потчевать.
А п о л л и н а р и я П а н ф и л о в н а. Да как узнать-то! В чужую душу не влезешь.
В е р а Ф и л и п п о в н а (у двери в переднюю). Огуревна, подай мадеры!
А п о л л и н а р и я П а н ф и л о в н а. Ну, как вы можете знать, зачем мне выпить нужно?
О г у р е в н а (за сценой). Сейчас, матушка, несу.
А п о л л и н а р и я П а н ф и л о в н а. Я для куражу хочу выпить. Разговаривать с вами хочу, а смелости не хватает.
А п о л л и н а р и я П а н ф и л о в н а, Выпью, много кланяться не заставлю. (Пьет.)
В е р а Ф и л и п п о в н а. Об чем же вам угодно было со мной разговаривать?
А п о л л и н а р и я П а н ф и л о в н а. Помните?.. Да нет, погодите, еще не подействовало, что-то не куражит. Не осудите вы меня?
В е р а Ф и л и п п о в н а. Ах, что вы, помилуйте!
А п о л л и н а р и я П а н ф и л о в н а. Так я еще стаканчик пропущу.
В е р а Ф и л и п п о в н а. Кушайте на здоровье. (Наливает стакан.)
А п о л л и н а р и я П а н ф и л о в н а (выпив). Ну, вот теперь, кажется, в самый раз. Отчего это мы с вами по-приятельски не сойдемся? Я ведь женщина недурная, я гораздо лучше того, что про себя рассказываю. Отчего ж это мы по-дружески не живем?
В е р а Ф и л и п п о в н а. Я не прочь, это как вам угодно.
А п о л л и н а р и я П а н ф и л о в н а. Ну, так поцелуемся! (Целуются.) Вот что, Верочка милая, ты над нами не очень возвышайся! Коли тебе дана душа хорошая, так ты не очень возносись, может быть, и у других не хуже твоей.
В е р а Ф и л и п п о в н а. Я и не возношусь. Я всегда и перед всяким смириться готова.
А п о л л и н а р и я П а н ф и л о в н а. Как думаешь, на что женщине дана душа-то хорошая?
В е р а Ф и л и п п о в н а. Чтоб ближних любить, бедным помогать.
А п о л л и н а р и я П а н ф и л о в н а. Только? Кабы это правда, так одной бы души с женщины-то и довольно. А то еще ей дано тело хорошее, больно красивое да складное… это для чего? Вот и понимай как знаешь!
В е р а Ф и л и п п о в н а. Не разберу я тебя, Аполлинария Панфиловна.
А п о л л и н а р и я П а н ф и л о в н а. Да что тут разбирать-то! Помнишь, я тебя просила об одном человеке, так он в передней дожидается.
В е р а Ф и л и п п о в н а. Кто же такой?
А п о л л и н а р и я П а н ф и л о в н а. Ераст, хочешь ты — принимай его, не хочешь — не принимай, твоя воля. А я к Потап Потапычу пойду. (Уходит.)
Вера Филипповна, потом Огуревна.
О г у р е в н а. Там, матушка.
В е р а Ф и л и п п о в н а. Ну так… (Задумывается.)
О г у р е в н а. Что, матушка?
В е р а Ф и л и п п о в н а. Пусть он… пусть он войдет сюда.
ЯВЛЕНИЕ ВОСЬМОЕ
Вера Филипповна и Ераст.
Е р а с т. Честь имею кланяться.
В е р а Ф и л и п п о в н а. Как ты поживаешь?
Е р а с т. Лучше требовать нельзя, место имею отличное, две тысячи рублей жалованья получаю.
В е р а Ф и л и п п о в н а. Ну, слава богу! Очень рада за тебя. (Молчание.) Ты меня зачем-то хотел видеть?
Е р а с т. Точно так-с.
В е р а Ф и л и п п о в н а. Зачем же? Ведь уж ты теперь не нуждаешься.
Е р а с т. Я пришел затем-с… вот чтоб сказать вам, что я хорошо живу.
В е р а Ф и л и п п о в н а. Ну, спасибо тебе. Это радость для меня немалая.
Е р а с т. Да еще…
В е р а Ф и л и п п о в н а. Зачем еще-то?
Е р а с т. Пожалеть вас.
В е р а Ф и л и п п о в н а. Что ты, бог с тобой. Нашел кого жалеть! Я так счастлива, как в раю живу!
Е р а с т. Так ли-с ?
В е р а Ф и л и п п о в н а. Чего мне еще? Я теперь полная хозяйка всему, у меня больше, чем надо — на добрые дела тратить могу, сколько хочу. Какого ж еще счастия?
Е р а с т. И, значит, вы живете в полном удовольствии?
В е р а Ф и л и п п о в н а. В полном удовольствии, Ераст.
Е р а с т. А я так понимаю, что вы только сами себя обманываете.
В е р а Ф и л и п п о в н а. Да что с тобой? Как ты знать можешь? Я сама-то себя лучше знаю.
Е р а с т. Не знаете. Вы очень любите людей-с и полагаете, что этого довольно?
В е р а Ф и л и п п о в н а. Да, конечно, довольно.
Е р а с т. Нет, мало-с. Ежели я кого люблю, а меня на ответ не любят, так какое же мне удовольствие!
В е р а Ф и л и п п о в н а. Ты про другое говоришь, ты про то говоришь, чего я знать не хочу.
Е р а с т. Нет, не про то самое. Вы теперь всех людей любите и добрые дела постоянно делаете, только одно у вас это занятие и есть, а себя любить не позволяете, но пройдет год или полтора, и вся эта ваша любовь… я не смею сказать, что она вам надоест, а только зачерствеет, и все ваши добрые дела будут вроде как обязанность или служба какая, а уж душевного ничего не будет. Вся эта ваша душевность иссякнет, а наместо того даже раздражительность после в вас окажется, и сердиться будете и на себя и на людей.
В е р а Ф и л и п п о в н а. Правда ли это?
Е р а с т. Зачем же я буду лгать. Я лгать пробовал, да ничего хорошего не вышло, так уж я зарок дал А если бы вы сами настоящую любовь и ласку от мужчины видели, совсем дело другое-с, душевность ваша не иссякнет, к людям вы не в пример мягче и добрей будете, всё вам на свете будет понятней и доступней, и все ваши благодеяния будут для всякого в десять раз дороже.
В е р а Ф и л и п п о в н а. Может быть, это и правда, да что ж делать-то, нельзя.
Е р а с т. Я так думаю, что можно. Отбросьте гордость, не гоните того человека, который вас полюбит, не обижайте его!
В е р а Ф и л и п п о в н а. Я замужняя женщина.
Е р а с т. Так что ж за беда! Потап Потапыч уж не жилец на свете, доктора говорят, что он больше месяца не проживет. Притом же если умный человек, так он поймет ваше теперешнее положение, будет себя вдали держать и сумеет благородным образом своего термину дождаться.
В е р а Ф и л и п п о в н а. Ты давно ли так умен-то стал?
Е р а с т. Давно-с. Я не то что другие из нашего брата, которые только и знают, что по трактирам шляться, я все больше к умным да к образованным людям в компанию приставал, хоть сам говорить с ними не могу, так по крайней мере от других занимаюсь.
В е р а Ф и л и п п о в н а. Да, умные твои речи, только слушать их грех.
Е р а с т. Как вы, однако, греха-то боитесь! Вы, видно, хотите совсем без греха прожить? Так ведь это гордость. Да и какая ж заслуга, ежели человек от соблазну прячется? значит, он на себя не надеется. А вы все испытайте, все изведайте, да останьтесь чисты, непорочны — вот заслуга.
В е р а Ф и л и п п о в н а. Ох, да!
Е р а с т. От врагов прячутся-то, а не от тех, кто любит. Поверьте душе моей, что кто вас истинно любит, тот злодеем вашим не будет.
В е р а Ф и л и п п о в н а. Да хорошо, хорошо, я верю.
Е р а с т. Так будьте хоть несколько поснисходительнее к тем, кто вас любит.
В е р а Ф и л и п п о в н а. Хорошо, хорошо, мы об этом после поговорим.
Е р а с т. Значит, вы мне позволяете навещать вас хоть изредка.
В е р а Ф и л и п п о в н а. Что ж, заходи… только я редко свободна бываю.
Е р а с т. Уж я найду время. Так я буду в надежде-с?
В е р а Ф и л и п п о в н а. Не знаю, Ераст, на что ты надеешься, только надежды отнимать я не буду у тебя. Надежду отнимать у человека — грех… Прощай, Ераст.
Е р а с т. Если я что вам неприятное… так извините-с.
В е р а Ф и л и п п о в н а. Нет, что ты! Скорей же я… Меня извини.
Из двери налево входят Аполлинария Панфиловна, Каркунов, одной рукой опирается на палку, под другую его поддерживает Xалымов.
ЯВЛЕНИЕ ДЕВЯТОЕ
Вера Филипповна, Аполлинария Панфиловна, Каркунов и Халымов.
В е р а Ф и л и п п о в н а. Я, Потап Потапыч, за Константина Лукича долги заплатила.
К а р к у н о в. Вон, вон, слышите, слышите?
В е р а Ф и л и п п о в н а. Я ему вашим именем, Потап Потапыч, пенсию положила пятьдесят рублей в месяц.
К а р к у н о в. Что для души-то моей делает! (Утирает слезы.) А мне бы не догадаться, не догадаться.
В е р а Ф и л и п п о в н а. Он приказал благодарить вас.
К а р к у н о в. Да, да, вот, владей… владей всем!
В е р а Ф и л и п п о в н а. Потап Потапыч, при вашей жизни, продли вам бог веку, я исполнять вашу волю с радостью готова, искать бедных, утешать их, помогать им я нисколько не считаю себе в тягость, а даже за великое счастие. И благодарю вас, что вы наградили меня таким счастием.
К а р к у н о в. Кум, кума, слышите?
В е р а Ф и л и п п о в н а. И когда бог по вашу душу пошлет, и тогда я готова до самой своей смерти непрестанным подаянием вашу душу поминать, только дарственную вы от меня возьмите и откажите ваше имение кому-нибудь другому.
К а р к у н о в. Что это! Обижает ведь она меня, обижает… На коленях ведь я тебя буду просить, на коленях… (Приподнимается.)
В е р а Ф и л и п п о в н а. Никакого зароку, никакой клятвы я не дам.
К а р к у н о в. Как, как ты говоришь?
В е р а Ф и л и п п о в н а. Я вам откровенно скажу, я замуж пойду.
К а р к у н о в. Змея, змея! (Падает в кресло.)
Х а л ы м о в. Зачем было говорить!
А п о л л и н а р и я П а н ф и л о в н а. К чему это похвасталась! Делай после что хочешь, а пока молчала бы.
В е р а Ф и л и п п о в н а. Не могу я лгать, не могу.
К а р к у н о в. Нет, нет. Она моей смерти ждет, моей смерти радоваться будет.
В е р а Ф и л и п п о в н а. Неправда, я вашей смерти радоваться не буду. (Отходит к стороне и, отвернувшись, плачет.)
К а р к у н о в. Так не дождаться ей, не радоваться. (Быстро поднимается.) Я ее убью. (Подымает палку.) Пусть умирает прежде меня.
X а л ы м о в. Кум, кум, что делаешь?
К а р к у н о в. Прочь! Между мужем и женой посредников нет. (Подходя к Вере Филипповне.) Так ты моей смерти ждешь? Гляди на меня! Гляди на меня!
Вера Филивповна становится на колени подле него.
Сердце не камень, Островский Александр Николаевич, Год: 1880
Время на прочтение: 79 минут(ы)
Уходят Каркунов и Халымов.
В е р а Ф и л и п п о в н а. Пожалуйте! Константин Лукич, Ераст… приходите!