Эдгаръ По
Эдгаръ По
Сердце-изобличитель
Сердце-изобличитель
Сердце-изобличитель, По Эдгар Аллан, Год: 1843
Время на прочтение: 7 минут(ы)
Собраніе сочиненій Эдгара По въ перевод съ англійскаго К. Д. Бальмонта
Томъ второй. Разсказы, статьи, отрывки, афоризмы.
М., Книгоиздательство ‘Скорпіонъ’, 1906
OCR Бычков М. Н.
Да! я очень, очень нервенъ, страшно нервенъ, но почему хотите вы утверждать, что я сумасшедшій? Болзнь обострила мои чувства, отнюдь не ослабила ихъ, отнюдь не притупила. Прежде всего чувство слуха всегда отличалось у меня особенной остротой. Я слышалъ все, что длось на неб и на земл. Я слышалъ многое изъ того, что длалось въ аду. Какой же я сумасшедшій? Слушайте! вы только слушайте и наблюдайте, какъ трезво и спокойно я могу все разсказать.
Невозможно опредлить, какимъ образомъ эта мысль первый разъ пришла мн въ голову, но, разъ придя, она преслдовала меня и днемъ и ночью. Цли тутъ не было никакой. Страсти не было никакой. Я любилъ старика. Онъ никогда мн не длалъ зла. Онъ никогда меня не оскорблялъ. Денегъ его я не хотлъ. Я думаю, что во всемъ былъ виноватъ его глазъ! Да, именно такъ! Одинъ его глазъ былъ похожъ на глазъ ястреба — блдно-голубаго цвта съ бльмомъ. Каждый разъ, когда онъ смотрлъ на меня этимъ глазомъ, кровь во мн холодла, и вотъ мало-по-малу, постепенно, мной овладла заысль убить старика, и этимъ путемъ разъ навсегда освободиться отъ его глаза.
Такъ вотъ въ чемъ дло. Вы забрали себ въ голову, что я сумасшедшій. Сумасшедшіе не знаютъ ничего. Но бы бы только посмотрли на меня. Вы бы только посмотрли, какъ умно я все устроилъ — съ какой осторожностью — съ какой прсдусмотрительностью, съ какимъ притворствомъ, я принялся за дло! Никогда я не былъ боле предупредителенъ къ старику, нежели въ теченіи цлой недли передъ тмъ, какъ я его убилъ. И каждую ночь, около полночи, я повертывалъ защолку его двери и открывалъ ее — о, какъ тихо! И потомъ, когда отверстіе было достаточно широко, чтобы пропустить мою голову, я протягивалъ туда потайной фонарь, совершенно закрытый, закрытый настолько, что ни луча оттуда не просвчивало, и тогда я просовывалъ въ дверь свою голову. Вотъ бы вы разсмялись, если бы увидли, съ какой ловкостью я ее просовывалъ! Я подвигалъ ее медленно, очень, очень медленно, чтобы не потревожить сонъ старика. Проходилъ цлый часъ, прежде чмъ я просовывалъ голову настолько, чтобы видть, какъ онъ лежитъ въ своей постели. А! Разв сумасшедшій могъ бы быть такъ благоразуменъ? И затмъ, когда голова моя была въ комнат, я осторожно открывалъ фонарь — о, такъ осторожно — такъ оиторожно (потому что пружина скрипла), я открывалъ его какъ разъ настолько, чтобы одинъ тонкій лучъ упалъ на ястребиный глазъ. И я длалъ это цлыхъ семь долгихъ ночей, каждую ночь, ровно въ полночь, но глазъ всегда былъ закрытъ, и, такимъ образомъ, мн было невозможно совершить дло, потому что не старикъ меня мучилъ, а его Дурной Глазъ. И каждое утро, когда наступалъ день, я спокойно входилъ въ его комнату и оживленно разговаривалъ съ нимъ, ласково называлъ его по имени, и спрашивалъ, какъ онъ провелъ ночь. Вы видите, старикъ долженъ былъ бы обладать очень большой проницательностью, чтобы подозрвать, что каждую ночь, ровно въ двнадцать часовъ, я смотрлъ на него, покуда онъ спалъ.
На восьмую ночь я опять пошелъ, и на этотъ разъ открывалъ дверь съ еще большей осторожностью, чмъ прежде. Минутная стрлка на часахъ двигается быстре, чмъ двигалась тогда моя рука. Никогда до этой ночи не чувствовалъ я размровъ моихъ силъ, моей предусмотрительности. Я едва могъ сдерживать торжествующій восторгъ. Подумать только, я тутъ потихоньку открываю дверь, а ему даже и не снятся мои тайныя дла и мысли. Когда это пришло мн въ голову, я засмялся чуть внятнымъ, прерывистымъ смхомъ, и, быть-можетъ, онъ услыхалъ меня, потому что онъ внезапно повернулся на постели, какъ бы вздрогнувъ. Вы, пожалуй, подумаете, что я удалился — нть. Въ его комнат не видно было ни зги (ставни были плотно заперты, онъ боялся воровъ), и я зналъ, что онъ не могь видть открытой двери, и я все ее открывалъ, такъ спокойно, такъ спокойно.
Я уже просунулъ голову въ комнату. и готовился открыть фонарь, какъ вдругъ мой большой палецъ скользнулъ по жестяной задвижк, и старикъ вскочилъ на постели, вскрикнувъ: ‘Кто тамъ?’
Я былъ неподвиженъ и не говорилъ наислова. Въ продолженіи цлаго часа я не двинулся ни однимъ мускуломъ, и все время слышалъ, что онъ не ложился. Онъ все еще сидлъ на своей постели и слушалъ, совершенно такъ же, какъ ночь за ночью я слушалъ здсь тиканье стнного жучка-точильщпка.
Но вотъ я услыхалъ слабый стонъ, и я зналъ, что это былъ стонъ смертельнаго страха. То не былъ стонъ муки или печали — о, нтъ! — то былъ тихій, заглушенный звукъ, который исходить изъ глубины души, когда она подавлена ужасомъ. Я хорошо зналъ этотъ звукъ. Много ночей, ровно въ полночь, когда весь міръ спалъ, онъ вырывался изъ моей груди, усиливая своимъ чудовищнымъ откликомъ ужасы, терзавшіе меня. Я говорю, я зналъ его хорошо. Я зналъ, что чувствовалъ старикъ, и мн было его жалко, хотя въ сердц моемъ дрожалъ судорожный смхъ. Я зналъ, что онъ не спалъ съ того самаго мгновенія, когда легкій шумь заставилъ его повернуться въ постели. С’ъ этого мгновенія страхъ все больше наползалъ на него. Онъ старался убдить себя, что опасенія напрасны, но не могъ. Онъ говорилъ себ: ‘Это ничего, это только втеръ въ камин, это только мышь пробжала по полу’, или: ‘Это только крикнулъ сверчокъ, онъ только разъ крикнулъ’. Да, онъ старался успокоить себя такими догадками, но видлъ, что все тщетно. Все тщетно, потому что Смерть, приближаясь къ нему, прошла передъ нимъ съ своою черной тнью, и окутала жертву. И это именно зловщее вліяніе незримой тни заставило его чувствовать, хотя онъ ничего не видлъ и не слышалъ, чувствовать присутствіе моей головы въ комнат.
Я выждалъ очень терпливо значительный промежутокъ времени, но слыша, что старикъ не ложится, я ршилъ открыть въ фонар маленькую щелку — очень, очень маленькую. Я сталъ ее открывать — вы представить себ не можете, до какой степени безшумно, безшумно — и, наконецъ, отдльный блдный лучъ, похожій на вытянутую паутинку, выдлился изъ щели и упалъ на ястребиный глазъ.
Онъ былъ открытъ, широко, широко открыть, и я пришелъ въ ярость, увидвъ его. Я видлъ его совершенно явственно — это былъ тускло-голубой глазъ съ отвратительнымъ налетомъ, который заморозилъ кровь въ моихъ жилахъ, но я не видалъ ничего другого, ни чертъ его лица, ни его тла, потому что какъ бы по инстинкту я направилъ лучъ свта какъ разъ на проклятое пятно.
Ну, и что же, разв я вамъ не говорилъ, что то, что вы считаете сумасшествіемъ, есть лишь утонченность моихъ чувствъ? Я услышалъ тихій, глухой, быстрый звукъ, подобный тиканью карманныхъ часовъ, завернутыхъ въ вату. Этотъ звукъ я зналъ, отлично зналъ и его. Это билось сердце старика. Быстрый звукъ усилилъ мое бшенство, какъ звукъ барабаннаго боя усиливаетъ мужество солдата.
Но и тутъ я еще сдержался и продолжалъ стоять неподвижно. Я едва дышалъ. Фонарь застылъ въ моихъ рукахъ. Я пробовалъ, какъ упорно могу я устремлять лучъ свта на глазъ. А сердце все билось, эта дьявольская музыка все усиливалась. Съ каждымъ мигомъ звукъ длался быстре и быстре, онъ длался все громче и громче. Надо думать, что старикъ былъ испуганъ до послдней степени! Сердце билось все громче, говорю я, все громче съ каждымъ мигомъ! — вы хорошо слдите за мной? Вдь я вамъ говорилъ, что я нервенъ: да, я нервенъ. И теперь, въ этотъ смертный часъ ночи, посреди мертвой тишины стариннаго дома, этотъ странный шумъ исполнилъ меня непобдимымъ ужасомъ. Однако, еще нсколько минутъ я сдерживалъ себя и стоялъ спокойно. Но сердце билось все громче, все громче! Я думалъ, что оно разорвется. И тутъ новая забота охватила меня — этотъ звукъ могли услышать сосди! Часъ старика пришелъ! Съ грокимъ воплемъ я раскрылъ фонарь и бросился въ комнату. Онъ крикнулъ — крикнулъ только разъ. Въ одно мгновеніе я сошвырнулъ его на полъ и сдернулъ на него тяжелую постель. И тутъ я восело улыбнулся, видя, что дло идетъ такъ успшно. Но нсколько минутъ сердце продолжало биться, издавая заглушенный звукъ. Этотъ звукъ, однако, больше не мучилъ меня, его нельзя было услышать черезъ стны. Наконецъ онъ прекратился. Старикъ былъ мертвъ. Я сдвинулъ постель и осмотрлъ тло. Да, онъ былъ совершенно, совершенно мертвъ. Я приложилъ руку къ его сердцу и держалъ ее такимъ образомъ нсколько минуть. Пульса не было. Онъ былъ совершенно мертвъ. Его глазъ не будетъ больше меня тревожить.
Если вы еще продолжаете думать, что я сумасшедшій, вы разубдитесь, когда я опишу вамъ вс мры предосторожности, которыя я предпринялъ, чтобы скрыть трупъ. Ночь уходила, и я работалъ быстро, но молчаливо.
Я вынулъ три доски изъ пола комнаты и положилъ трупъ между драницами. Потомъ я опять укрпилъ доски такъ хорошо, такъ аккуратно, что никакой человческій глазъ — даже и его — не могъ бы открыть здсь ничего подозрительнаго. Ничего не нужно было замывать — ни одного пятна — ни одной капли крови. Я былъ слишкомъ предусмотрителенъ для этого.
Когда я все кончилъ, было четыре часа — на двор было еще темно, какъ въ полночь. Въ ту самую минуту, когда били часы, съ улицы раздался стукъ въ наружную дверь. Съ легкимъ сердцемъ я пошелъ отворить ее,— чего мн было бояться теперь? Вошли три человка и съ большой учтивостью представились мн, называя себя полицейскими чиновниками. Одинъ изъ сосдей слышалъ ночью крикъ, возникло подозрніе, не случилось-ли какого злого дла, полиція была объ этомъ извщена, и вотъ они (полицейскіе чиновники) были отправлены произвести обыскъ.
Я улыбался — чего мн было бояться? Я попросилъ джентльмэновъ пожаловать въ комнаты. Закричалъ это я самъ, сказалъ я, закричалъ во сн. А старика, сообщилъ я, нтъ дома, онъ на время ухалъ изъ города. Я провелъ постителей по всему дому. Я просилъ ихъ обыскать все — обыскать хорошенько. Я провелъ ихъ, наконецъ, въ его комнату. Я показалъ имъ вс его драгоцнности, они были цлы, и лежали въ своемъ обычномъ порядк. Охваченный энтузіазмомъ своей увренности, я принесъ стулья въ эту комнату и пожелалъ, чтобы именно здсь они отдохнули отъ своихъ поисковъ, между тмъ какъ я самъ, въ дикой смлости полнаго торжества, поставилъ свой собственный стулъ какъ разъ на томъ самомъ мст, подъ которымъ покоилось тло жертвы.
Полицейскіе чиновники были удовлетворены. Мои манеры убдили ихъ. Я чувствовалъ себя необыкновенно хорошо. Они сидли, и между тмъ какъ я весело отвчалъ, болтали о томъ-о-семъ, но прошло немного времени, я почувстовалъ, что блдню, и искренно пожелалъ, чтобы они поскоре ушли. У меня заболла голова, и мн показалось, что въ ушахъ моихъ раздался звонъ, но они все еще продолжали сидть, все продолжали болтать. Звонъ сталъ длаться явственне — онъ продолжался и длался все боле явственнымъ: я началъ говорить съ усиленной развязностью, чтобы отдлаться отъ этого чувства, но звонъ продолжался съ неуклоннымъ упорствомъ — онъ возросталъ и, наконецъ, я понялъ, что шумъ былъ не въ моихъ ушахъ.
Не было сомннія, что я очень поблднлъ, но я говорилъ все боле бгло, и все боле повышалъ голосъ. Звукъ возросталъ — что мн было длать? Это былъ тихій, глухой, быстрый звукъ — очень похожій на тиканье карманныхъ часов, завернутыхъ въ вату. Я задыхался — но полицсйскіе чиновники не слыхали его. Я продолжалъ говорить все быстре — все боле порывисто, но шумъ упорно возросталъ. Я вскочилъ и сталъ разглагольствовать о разныхъ пустякахъ, громко и съ рзкими жестикуляціями, но шумъ упорно возросталъ. Почему они нехотли уходить? Тяжелыми, большими шагами я сталъ расхаживать взадъ и впередъ по комнат, какъ бы возбужденный до бшенства наблюденіями этихъ людей — но шумъ упорно возросталъ. О, Боже! что мн было длать? Я кипятился — я приходилъ въ неистовство — я клялся! Я дергалъ стулъ, на которомъ сидлъ, и царапалъ имъ по доскамъ, но шумъ поднимался надо всмъ и безпрерывно возросталъ. Онъ становился все громче — громче — громче! А они все сидли и болтали и улыбались. Неужели они не слыхали? Боже вссмогущій! — нтъ, нтъ! Они слышали! — они подозрвали! — они знали! — они насмхались надъ моимъ ужасомъ!— я подумалъ это тогда, я такъ думаю и теперь. Но что бы ни случилось, все лучше, чмъ эта агонія! Я все могъ вынести, только не эту насмшку! Я не могъ больше видть эти лицемрныя улыбки, чувствовалъ, что я долженъ закричать или умереть! — и вотъ — опять! — слышите! — громче! громче! громче! громче!
‘Негодяи!’ закричалъ я, ‘не притворяйтесь больше! Я сознаюсь въ убійств!— сорвите эти доски!— вотъ здсь, здсь! — вы слышите, это бьется его проклятое сердце!’