Марсель Швоб
Марсель Швоб
Септима.
Септима.
Заклинательница.
—————————————————
Септима, Швоб Марсель, Год: 1896
Время на прочтение: 4 минут(ы)
Септима была рабыня в городе Гадрумете, под солнцем Африки. И мать ее, Амоена, была рабыней, и мать той была тоже рабыней, и все они были прекрасны и безвестны. И подземные бога открыли им напиток любви и смерти.
Город Гадрумет был белый, и камни дома, где жила Септима, белые с розоватым отливом.
Песок прибережья был усеян раковинами, приносимыми теплым морем от самой земли Египта, с того места, где семь устий Нила изливают ил семи разных цветов. В приморском доме, где жила Септима, было слышно, как умирают серебряные гребни Средиземнаго моря, а у подножия дома веер блестящих лазоревых линий простирался до самого горизонта.
Руки Септимы были в ладонях окрашены золотом, а концы пальцев — нарумянены. Губы ее пахли миррой, и едва трепетали подрисованные веки. Такой ходила она по дороге предместий, нося в жилище работников мягкие хлебы в корзине.
Септима полюбила одного юношу, свободного, Секстилия, сына Дионисия.
Но не позволено быть любимыми тем, кто знает подземные тайны, ибо подвластны они врагу любви, имя которому Антэрос. И как Эрос правит блеском глаз и остриг наконечники стрел, так Антэрос отвращает взгляды и утоляет боль от ран. Это — благодетельный бог, живущий среди мертвых. Он не жесток, как тот. Он владеет непентесом, цветом лилии, дающим забвенье. Зная, что любовь есть худшая из земных болей, он ненавидит любовь и лечит от любви. Но он бессилен изгнать Эроса из занятого им сердца. И тогда он захватывает сердце любимого. Так борется Антэрос с Эросом. Вот отчего Секстилий не мог полюбить Септимы.
Только Эрос поднес факел к груди посвященной, Антэрос, разгневанный, овладел тем, кого она хотела любить.
Септима узнала о победе Антэроса по опущенным взорам Секстилия.
И когда пурпуровая дрожь охватила вечерний воздух, она вышла на дорогу, ведущую от Гадрумета к морю. Это — мирная дорога, где влюбленные пьют финиковое вино, опершись на гладкие стены гробниц. Легкий восточный ветер овевает ароматом кладбище Молодая луна, еще туманная, здесь бродит неуверенно. Много бальзамированных мертвых покоятся в склепах около Гадрумета. Там же спала Фоинисса, сестра Септимы, рабыня, как и она, умершая шестнадцати лет, прежде чем кто-либо из мужчин вдохнул ее аромат.
Гробница Фоиниссы была узка, как ее тело, камень давил ее груди, обвитые пеленами. У самого лба ее длинная плита стояла перед ее невидящим взглядом. С потемневших губ еще срывалось дыхание ароматов, которыми ее умастили. На вещей руке блестел обруч зеленого золота и в нем два бледных неверных рубина. В своем бесплодном сне она вечно грезила о том, чего не знала никогда.
Под девственной белизною новой луны, вдоль узкой гробницы сестры, Септима припала к милосердой земле, и плакала, и билась головой об изваянную гирлянду. Она прижалась устами к отверстию, куда совершали возлияния, и страсть ее достигла предела. О, сестра,— говорила она,— отвратись от сна и внимай мне. Маленькая лампада, что озаряет первые часы умерших, погасла. Из твоих пальцев выскользнул сосуд цветного стекла, который мы тебе дали. Нить ожерелья порвалась и золотые зерна рассыпались вокруг шеи. Все наше — не для тебя уже, и Тот, Кто носит ястреба на голове, теперь владеет тобою. Выслушай меня, ибо имеешь ты власть донести мои слова. Иди в обитель, которую ты знаешь, и умоли Антэроса. Умоли богиню Гатор. Умоли того, чье рассеченное тело море несло в ящике до самого Бибдоса. Сестра моя! Сжалься над неведомой тебе болью. Семью звездами халдейских магов я заклинаю тебя. Во имя подземных владык, призываемых в Карфагене — Ило, Абриао, Салбаал, Батбаян — прими мое заклинание. Сделай, чтобы Секстилий, сын Дионисия, был снедаем любовью ко мне, Септиме, дочери матери нашей Амоены. Пусть он сгорает ночами. Пусть ищет меня возле твоей гробницы, о Фоинисса! Или уведи нас обоих во всемогущее жилище мрака. Моли Актэроеа заледенить наше дыхание, если не хочет он, чтобы воспламенил его Эрос. Благоухающая усопшая, прими возлияние моего голоса. Ашраммашалала!’
Тотчас дева, обвитая пеленою, с незакрытыми зубами, восстала и опустилась под землю.
И Септима, оробевшая, бежала меж саркофагов. До второй стражи она оставалась среди мертвецов. Она следила за убегающей луной, она отдавала грудь соленым жалам морского ветра. Ее обласкало первое золото дня. Потом пошла она обратно в Гадрумет, и длинная ее голубая одежда развевалась позади.
Между тем Фоинисса, со своим негнущимся телом, блуждала в подземных пространствах. Но Имеющий ястреба на голове не принял ее моления, и богиня Гатор осталась недвижной на своем разукрашенном ложе. И не могла Фоинисса найти Антэроса, ибо не знала желаний. Но в увядшем своем сердце она ощутила жалость, какую мертвые питают к живущим,
И вот на вторую ночь, в час, когда мертвецы получают свободу для волхнований, с ногами, обвитыми пеленою, она шла по улицам Гадрумета.
Грудь Секстилия мерно вздымалась во сне при каждом вздохе, и лицо его было обращено к потолку, расчерченному ромбами. И мертвая Фоинисса, в благовонных пеленах, села возле него. У нее не было ни внутренностей, ни мозга, но в груди было вложено ее иссохшее сердце.
В тот миг Эрос поборол Антэроса и овладел бальзамированным сердцем Фоиниссы. Тотчас пожелала она тела Секстилия, чтобы лежало оно между нею и сестрою Септимою в жилище мрака. Фоинисса прильнула своими окрашенными губами к живым устам Секстилия, и жизнь отлетела от него, как дым.
Оттуда пришла она к рабыне Септиме и взяла се за руку. И спящая Септима повиновалась руке сестры. И поцелуй Фоиниссы, и пожатие руки Фоиниссы почти в один час принесли смерть Септиме и Секстилию. Таков был печальный конец борьбы Эроса с Антэросом. И подземным владыкам достались разом — рабыня и свободный.
Секстилий покоится в некрополе Гадрумета между заклинательницей Септимой и сестрой ее, девственной Фоиниссой.
Текст заклинания начертан на свинцовой таблице, свернут и пробит тем гвоздем, что опустила Септина через отверстие для возлияний в гробницу сестры своей.
Источник жизни: Вымышленные жизни. Рассказы / Марсель Швоб, Пер. Лидии Рындиной под ред. Сергея Кречетова. — Москва: Гриф, 1909. — 139 с., 18 см.