В.В. Розанов
В.В. Розанов
Семья и церковь
Семья и церковь
Семья и церковь, Розанов Василий Васильевич, Год: 1907
Время на прочтение: 6 минут(ы)
Читатель, которого не для одной реторики называют ‘благосклонным’, может быть, не забыл последней моей статьи, где я, рассуждая о заявленной на предсоборном присутствии тенденции к ‘автономности’ духовного суда от вмешательства и участия светских людей, мирян, — высказал пожелание, надежду и требование, чтобы в ответ на это миряне, в лице государства, общества и печати, в свою очередь провели ‘автономию’ семьи от церкви, иначе говоря, — ввели так называемый ‘гражданский брак’… Suum cuique…[Каждому свое (лат.)] ‘Вы не хотите и не допускаете участия нас, семейных христиан, в вашем суде: тогда ту долю судимых вами наших дел, именно семейство, — мы изъемлем из вашего суда, администрации и вообще ведения’. Suum cuique… Справедливо, коротко и просто.
Нет сомнения, что в течение ближайших 3-5 лет в России будет введен гражданский брак, как он введен уже во всех не только западных, католических и протестантских странах, но также и во всех православных странах Востока, в Греции, Румынии, Сербии и Болгарии, за исключением одной России. Добавлю, что гражданский брак есть древняя, первоначальная форма христианской семьи: до половины IV века она существовала у христиан (в Византии и Италии) исключительно, потом от IV до X века к церковному венчанию прибегали по желанию верующих, без всякого принуждения к этому церкви или государства (буквально как теперь везде вне России), и только в X веке государство (отнюдь не церковь) потребовало законодательными распоряжениями византийских императоров Алексея Комнина и Льва VI Философа, чтобы миряне-верующие не смели вступать в брак без церковного благословения. На Западе безусловное требование венчания было введено только Тридентским собором, т.е. сравнительно совершенно недавно. Итак, христианство все эти века цвело, благоухало, развивалось, люди верили, молились, ни малейше не подозревая, чтобы этому сколько-нибудь мешал институт гражданского брака, что молодые люди вступают в брак, любят, рождают детей, не спрашиваясь у священника. Священник имеет слишком много забот и без этого. И без ‘позволения’, испрошенного у него, он может остаться, и оставался, и останется другом семейных людей, семьи, отцов, матерей, детей, другом, воспитателем, наставником. Отчего нет? Что за единственная форма отношения и связи — эта ленная, феодальная зависимость? Люди жили и без нее, до нее. При Николае Чудотворце люди венчались гражданским браком, венчалась его паства, его овцы. Т.е. они не венчались в церкви, вступая в брак. Святитель не протестовал, не находил этого безбожным или безнравственным. Отчего же мы, среди которых уже нет таких чудотворцев, мы, которые умеем только молиться на иконы, будто бы ‘оскорбим Бога и церковь’, восстановив этот древний, древнейший способ христианской семьи, христианской семейной жизни?
Конечно, ничего подобного нет! Тенденция к этому отнюдь не антирелигиозна, не антицерковна. Это просто вопрос удобства и пользы. Для брака и для семьи так полезнее, удобнее. Но слишком легко догадаться, что так ‘удобнее, полезнее’ и для самой церкви, которая сейчас избавится от самых горьких упреков в отношении себя и которая никакой славы себе не стяжала через знаменитые ‘брачные истории’, эти ‘разводы’, ‘расторжения браков’, ‘оклики’, ‘обыски’ и т.п., и т.п., что так уже некрасиво в имени (‘предбрачный обыск’) и было совершенно безобразно в действительности… Деньги, сутяжничество, подкупы, взятки, лжесвидетельства… лучше не вспоминать!! Лучше не вспоминать этих черных, грязных страниц ‘истории христианства’, ‘истории церкви’, ‘истории духовного суда’. Вот уже нужно произнести надмогильное ‘да будет ему земля легка’!
Но нужно пожелать, чтобы этот процесс взаимной автономии семьи и церкви, т.е. их дружелюбной связанности, но их юридической развязаннос-ти, протек мирно, безболезненно, без ломки и кому-нибудь вреда. Вот почему около этого факта, который надвигается или надвинется, нужно убрать все суеверия, предрассудки и вдуматься глубже в его, так сказать, теорию, зерно и сущность.
Всего через несколько дней по напечатании моей статьи, где, — кажется, впервые в нашей печати этих двух лет, — был предложен гражданский брак, я получил из Франции письмо с рядом возражений и недоумений, которые имею основание считать очень общими и распространенными. Итак, я принимаю, что слышу себе это безмолвное возражение, как бы несущееся из толпы и которое приняла на себя труд формулировать наша далекая соотечественница:
‘Прочла я вашу статью касательно введения гражданского брака, — прочла и задумалась, и возникли у меня некоторые вопросы, которые глубоко волнуют меня и которых никто не может разрешить, кроме вас, — так как вы и возбудили их. Поэтому прошу вас не пожалеть времени и ответить мне на эти вопросы. Меня волнует следующее:
1) Каким образом брак может быть чужд церкви, когда это таинство установлено Самим Спасителем, Главою Церкви, мало того что установлено, но слова Спасителя указывают на важность и неразрывность брака. Слова эти следующие: ‘Оставит человек отца своего и мать и прилепится к жене своей и будут оба в плоть едину. Яко же ктому несть два, но плоть едина: еже убо Бог сочета — человек да не разлучает’ (Евангелие от Матфея, глава XIX, стихи 5-6). Значит, брак имеет связь с церковью, если Спаситель говорит о нем. Ведь не о гражданском браке говорил Христос, потому что гражданский брак может быть расторгнут в любой момент. Это — первый вопрос.
2) Разве настоящая христианская семья не должна иметь связь с церковью? Разве все заботы матери должны уйти в кухню и пеленки? Разве отец должен заниматься только трудом и песней? Разве молитва должна быть изгнана из христианской семьи? Так ли это или нет? Если так, то, может быть, мы уже не христиане? Тогда зачем вообще нам церковь и религия? Не лучше ли совсем упразднить их, изгнать их от нас и не вспоминать их? Вот вопросы, возбужденные вашей статьей. Еще раз убедительно прошу вас, ответьте мне на них’.
Каждый видит, до чего это серьезно, до чего это прекрасно в мотиве, в грустном тоне. Я же говорю, что вопрос этот имеет свое зерно и метафизику, которых отнюдь не видели люди 60-х годов, тоже требовавшие шумно ‘гражданского брака’. Скажу сразу и целостно свой ответ корреспондентке и очень многим читателям, которые следят за моею мыслью в печати и, в частности, следят за моими статьями, касающимися, вот уже много лет, семьи. Гражданский брак, по всему вероятию, будет проведен в России, так сказать, силою общего демократического и обновительного движения, — конечно, имеющего свой первый импульс еще в мысли и характере мысли 60-х годов. Мы, можно сказать, проедем лодочкою за тем большим кораблем. Корабль этот имеет силу, ход. Он действует, как ледорез ‘Ермак’, пробивая льды особенностями своих машин и хода. Но люди, сидящие на этом корабле, при всех качествах силы, стойкости и упорства… слитком уж не философы и не поэты! Гражданский брак мы возьмем через их руки, но отнюдь не с их намерениями, и даже с антипатиею к их намерениям. Семья — это вечная религия, вечная святыня! Семья как только животная связь или социальная, как ‘детоводство’ и ‘основная государственная ячейка’, совершенно чужда внутреннему нашему воззрению. Но нужно проплыть хоть в лодочке за тем большим кораблем: для семьи, безусловно, нужно добиться лучших условий существования, лучшего положения, высшего признания и санкции. Семья сейчас — это пациент, которого церковь отказывается лечить, находя, что ‘все благополучно’, и с которою совершенно бесполезно о чем-нибудь договариваться, спорить, полемизировать, просить, умолять, плакать, потому что она на всякую нужду, горе, слезы, муку и негодование отвечает и уже исторически приучилась отвечать… текстами. У вас горло болит, а она вам — текст: ‘не пецытеся убо на утре’… У детей дифтерит, надо звать доктора, а она вам: ‘не ищите земного врача, а ищите небесного’, ‘не тем спасаемся, что в уста входит (лекарство), а что из уст выходит’. И прочее. Везде — тексты, нигде — жизни. Это уже тысячу лет. Этого переменить нельзя, перемен этому не будет. Что же делать в нужде, в горе? Что делать сейчас, когда спасать надо? Оторваться, отделиться от этой ‘текстоискательницы’… Тут не наша вина, не наше безбожие. Просто — сильное, природное: ‘жить хочу!’.
Итак, нужно оторвать от ‘текстов’ и ‘текстоприводителей’ семью, просто чтобы получить возможность и свободу впервые широко раскрыть на нее зрячие глаза, чтобы поднести болящему микстуру и где надо хирургический нож. Вот и все. Вот к чему и ведет ‘гражданский брак’. Но затем в нем, внутри семьи, автономировавшейся и свободной, может зародиться… что зародится, но во всяком случае свое и самобытное. Одни потянут к старому ‘государственной ячейки’ и просто ‘животной связи’: сюда мои симпатии вовсе не идут. Я думаю, в конце концов одолеет взгляд более глубокий и содержательный: семья — сама святыня, само-светящаяся, само-религиозная. И из этого чувства, которого, кажется, вообще не чуждается русский народ, и оно же, собственно, говорит и в письме моей корреспондентки, разовьются новые религиозные чувства, новые религиозные мысли, я думаю — новые лучшие молитвы. Я приведу пример, как у отца, потерявшего детей, сказалась своя молитва, — до чего превосходящая смыслом и тоном те ‘утренние’ и ‘вечерние’ и ‘перед учением’, и ‘после учения’, и ‘перед обедом’, и ‘после обеда’ молитвы, каким единственно выучили семью батюшки и церковь:
Бывало, в глубокий полуночный час,
Малютки — приду любоваться на вас,
Бывало, люблю вас крестом знаменать,
Молиться, да будет на вас благодать
Любовь Вседержителя-Бога,
Стеречь умиленно ваш детский покой,
Подумать о том, как вы чисты душой,
Надеяться долгих и счастливых дней
Для вас, беззаботных и милых детей,
Как сладко, как радостно было!
Теперь прихожу я: везде темнота,
Нет в комнате жизни, кроватка пуста,
В лампадке погас пред иконою свет…
Мне грустно: малюток моих уже нет.
И сердце так больно сожмется.
(Хомяков)
Так вот как: ну, то ли это, что ‘окропиши мя иссопом и очищуся’ и т.п. премудрость по части ‘непщеваху’, какою с 8-летнего возраста, ‘долбя слова и не понимая смысла’, пичкаются наши несчастные дети, давясь этими словами и ничего в них и к ним не чувствуя, ни ‘перед учением’, ни ‘перед обедом’, ни ‘отходя ко сну’. Казенная славянщина, ‘под титлами’… С семьею войдет молитва частная, не общая, ‘моя’ и ‘нашего дома’: польются особые в каждом случае слова, ибо в семье нет ‘казенного’ и она своя у каждого и новая на всякий день. Нуте-ка припомните молитву для ‘начинающих ссориться’? Чтобы Бог пролил мир в сердца их и дал силу прощения? Не найдете, нет, — иерархическая церковь или монашеское (начальственное) духовенство об этом не подумало, ибо семьи у него, у всего духовного начальства, — нет и такие молитвы ему просто на ум не приходят. А надо бы. Ну, а молитва на утешение ревности, на укрощение ревнивца? Нет же! Ничего нет! Для семьи вообще, кроме одного венчания, которое являет собственно духовную форму или, пожалуй, семинарскую форму гражданского же брака: ‘разрешил’, ‘позволил’, — ничего решительно нет, никакой поэзии, звуков, живописи, музыки, ритуалов, ничего! Нуте-ка поищите ‘молитву в утешение матери, потерявшей (умер) дитя’? Казалось бы, у всех везде это, во всяком дому бывает? Можно бы придумать за тысячу-то лет византийско-русской молитвенности: но нет этого! А вот ‘гражданская’ молитва об анафемствовании неверующих или плохо верующих, а паче ‘не повинующихся властям’, начиная с Гришки Отрепьева и кончая Мазепою, — есть. И все в церкви: 1) или аскетически-пещерное, как бы из киевских св. пещер, 2) или государственно-гражданское, так сказать, по типу ‘Александра Невского’, официальное, заботливое. Но этой интимности и теплоты, какая проистекает из семьи и семейности или смешивается с семейным, в церкви вовсе нет и никогда не было. Так семью ли винить, что она ‘пробует отделиться’. Не приняли — вот и отделяется… Suum cuique…
Впервые опубликовано: Новое время. 1907. 9 янв. No 11073.