Сельский быт и сельское хозяйство в России, Васильчиков Александр Илларионович, Год: 1881

Описание
Время на прочтение: 115 минут(ы)
Скачать в PDF
Князь Александр Васильчиков. Русское самоуправление
М.: Институт русской цивилизации, 2013.

СЕЛЬСКИЙ БЫТ И СЕЛЬСКОЕ ХОЗЯЙСТВО В РОССИИ

СОДЕРЖАНИЕ

ВСТУПЛЕНИЕ
I. Значение хозяйственных вопросов в наше время
II. Недостаток и сбивчивость сведений о народном хозяйстве
III. Порядок собирания статистических сведений
IV Какие главные признаки бедности и расстройства в сельском быту?
V. Исследование народного хозяйства по подворным описям
VI. Народная помощь и народный кредит
VII. Общественное призрение и народное продовольствие
VIII. Безземельные крестьяне
IX. Малоземелье в крестьянском быту
X. Об улучшении сельского хозяйства в России
XI. Переселения и колонизация
XII. Значение настоящего экономического кризиса в России
XIII. Организация хозяйственного управления в России

ВСТУПЛЕНИЕ

— Все это прекрасно… что же вы намерены делать? — Пахать землю, — отвечал Лаврецкий, — и стараться как можно лучше ее пахать.
Тургенев И. С. Дворянское гнездо.
Я прожил большую часть моей жизни в провинции и в деревне, управлял имениями и занимался хозяйством в разных полосах России, на севере — в Новгородской и Псковской губер., в серединной полосе — в Ковенской губернии на самой границе Пруссии, в черноземной — Тамбовской губ. и в степной части — Воронежской и Саратовской губерниях. Я пережил и времена крепостного права, когда управляющие-агрономы, большею частью из немцев и поляков, вводили силою розог лучшие порядки в русское сельское хозяйство, — и время реформ, когда землевладельцы стали вводить в свои имение вольнонаемный труд и улучшенные культуры, а экономисты и публицисты, радея о народном благосостоянии, — рассуждать об улучшении сельскохозяйственного быта в России.
Но пройдя через эту многолетнюю и разнообразную школу, следя постоянно за всеми публикуемыми сведениями и стараясь всеми силами изучать быт народа, условия хозяйства в тех местностях, где мне приходилось жить и действовать, — я должен, к стыду моему, сознаться, что не мог составить себе полного и ясного понятия о многих таких предметах, которые обсуждаются и разрешаются совершенно категорически и, по-видимому, очень легко разными государственными и общественными деятелями, писателями — в журналах, клубах и всевозможных обществах.
Это меня всегда глубоко смущало и унижало в собственных глазах.
Как это — думал я — вот этот сановник, объехавший в одно лето по железным дорогам половину Российской империи, или журнальный репортер, переговоривший на почтовых станциях с мужичками об их нуждах и пользах, или писатель, никогда не видавший никакого селения, кроме Парголова и Новой деревни, или, наконец, юноша-социалист, пробывший несколько месяцев в какой-либо мастерской, — как это все эти господа, каждый? Правда, со своей точки зрения, успели составить себе в своих кабинетах, вагонах и мастерских ясное представление о народной жизни, — а я никак не мог расследовать в тех небольших околотках, где прожил несколько лет, степень благосостояния или нужды местных жителей, различить притворные жалобы, обманчивые показания от правдивых и составить себе полное понятие о действительном положении местного крестьянского хозяйства.
Правда, на это мне могут возразить, что барину — крупному землевладельцу — крестьянин и простолюдин вообще не высказывает своих задушевных мыслей и желаний, что отчасти и справедливо, но верно также и то, что он их не выскажет и приезжему чиновнику или проезжему писателю и еще менее юному социалисту, переодетому в кузнеца или столяра, поэтому мне казалось, что, находясь в близких и постоянных сношениях с крестьянами, будучи знаком со многими из них лично и с давних пор, я мог бы узнать их положение скорее и легче, чем разные незнакомые им исследователи и в особенности наезжие собиратели сведений.
Как бы то ни было, я, однако, при всем старании и действуя в пределах одного только имения, в известной местности, с большим трудом мог собрать неполные и неточные сведения о таких предметах, о коих публикуются ежедневно подробнейшие сведения и отчеты по целым уездам, губерниям и, наконец, по всей империи. К большому моему смущению, я часто находил необъяснимые противоречия между фактами и числами мне по личному опыту известными и теми, которые печатаются в официальных донесениях и частных сообщениях.
Так, например, мне очень часто случалось читать самые точные вычисления посевов, урожаев, заработков по целым уездам и губерниям, между тем мне никак не удавалось разузнать в ближайших селениях — сколько крестьяне высевают и собирают хлеба и других продуктов. На все мои расспросы они обыкновенно отвечали сбивчиво: ‘что поля у них неровные: в одном 7 полос на душу, в другом 14-15, что летось (т. е. прошлого года) он, N N, высеял 8 мер ржи, а в нынешнем только 6, что на урожай воля Божья и что этого определить нельзя, что вот третьего года вымолачивал он из копны 4 меры, или из 2-х бабок — 1 меру, а нынче меньше’, а сколько было бабок, суслонов, копен этого он не помнит, потому что не записывал и счета не вел, так как ‘человек он темный и неграмотный, а грамотных в деревне нет, да и расчеты эти ему ‘ни к чему’ (не нужны), потому что он хлебом не торгует, а только разве, по милости Божьей, сам им прокармливается’.
О заработках и промыслах показания еще сбивчивее: как в северных, так и черноземных губерниях они обильны и выгодны в урожайные годы и, напротив, вовсе прекращаются при дурном урожае, когда в них наиболее нуждается рабочее население.
Если в порыве любознательности мне случалось ставить такие вопросы — что не может ли он, N N, показать мне, хотя примерно, сколько собирает он хлеба, сена, сколько ему остается на продажу или не хватает на продовольствие, и не может ли он определить среднюю приблизительную цифру своих доходов и расходов, — то я замечал на лице моего собеседника насмешливую улыбку. — ‘Да какая же тут может быть, батюшка, середина, — отвечали православные, — когда сегодня сыт, а завтра голоден, на милость царя да на волю Божью примера нет, какой тут пример вы изволите разуметь, мы не знаем, все мы под Богом и все от Бога — вот это так, а годы у нас неровные и из году в год ничего не сочтешь’….
И только!
После многих таких неудачных попыток я убедился, что собирать сведения о народном хозяйстве дело трудное, а между тем я ежедневно слышал и читал общие рассуждения и исчисления об упадке или развитии сельского хозяйства, производительности и народного благосостояния вообще и разных отраслей хозяйства в частности, остроумные исследования прибылей и убытков землевладельцев и земледельцев, и на основании таких сведений некоторые писатели выводят даже ‘бюджет крестьянского хозяйства’ и таким образом своим умом доходят до ясного сознания народных польз и нужд, средних посевов и урожаев, средней доходности земель, выгодности промыслов, недостатка или избытка крестьянских наделов и т. д. и т. д.
Такие выводы и заключения окончательно меня смущали, потому что, живя в деревне и служа в провинции, я нигде и никогда не замечал, чтобы официальные статистические сведения, требуемые для таких высших и всеобщих соображений, где-либо собирались на местах основательно и добросовестно.
Я видел, что в помещичьих конторах и волостных правлениях пишутся разные ведомости наобум, как попало, полуграмотными писарями, что от губернского начальства и разных ученых обществ высылаются время от времени запросные пункты с непонятными для крестьян выражениями и сбивчивыми графами, что эти таблицы и листки наполняются произвольными, а отчасти и вымышленными цифрами, что никто из сельских жителей и из сельских начальников не придает никакого значения этим исследованиям, что они никем не поверяются, и в то же время я видел, что из этих ведомостей и списков выводятся крупные итоги, которые публикуются во всеобщее сведение, входят даже в отчеты губернаторов и принимаются в руководство для экономических соображений и административных мероприятий.
Как же объяснить такое добровольное, можно сказать, предумышленное ослепление?
Все то, что мы выше сказали о порядке или, лучше сказать, беспорядке собирания сведений, известно всякому сельскому жителю, все знают, что большая часть крестьянских хозяйств ведется без счета, что между землевладельцами очень немногие могут определить доходность своих земель и имений, что пространство разных угодий, пашни, лугов, выгонов изменяется ежегодно на громадный процент от распашки лугов, расчистки лесов, что цены на разные продукты колеблются у нас так, что в урожайные годы их нельзя продать, а в дурной год нельзя купить ни за какую цену.
Как же объяснить, что из этих неизвестных единиц складываются в статистических сочинениях и официальных отчетах тысячные и миллионные суммы, из несчитанных и неизмеримых десятин, четвертей, пудов и рублей — общие итоги разных угодий, урожаев, доходов и промыслов по всей Российской империи и что по заведомо ложным сведениям, в фальшивости коих все убеждены, в достоверность коих никто не верит, правительство и образованные классы считают себя вправе судить и рядить о народном хозяйстве?
Объяснить это можно только тем, что на этом пути статистических и экономических исследований мы были увлечены, как и на многих других, слепым подражанием другим странам, желанием блеснуть благоустройством внутреннего управления, знанием народного быта. Читая точные и подробные вычисления разных отраслей народного богатства в Англии, Франции, Германии, представили себе, что мы должны непременно и как можно скорее составить себе общее, хотя бы поверхностное и ошибочное, понятие о сельском быте и сельском хозяйстве в нашей стране. Мы основали, тому уже около 40 лет, статистические комитеты с одним чиновником на губернию и с бюджетом, в редких случаях доходящим до 3 тысяч рублей в год. Комитеты за неимением средств, разумеется, не могли действовать на пространствах равных территориям целых государств.
Мы поручили собирание статистических сведений полицейским чиновникам, зная наперед, что у них нет ни времени, ни возможности заниматься делом, совершенно выходящим из круга их действий, и сельским начальникам, тоже зная, что они по безграмотности даже не разберут — в чем состоят предъявленные им запросы.
Мы, таким образом, долго и упорно, но сознательно обманывали сами себя, вводя в заблуждение и других.
Губернские администраторы доносили высшему правительству о благосостоянии или упадке той или другой отрасли народного хозяйства по слухам, не имея никаких данных для их поверки, исчисляли недостаток хлеба для продовольствия, убытки от пожаров, падежей, градобитий и т. п. случаев наугад, каждое ведомство публиковало подробные отчеты по хозяйству, им ведаемому, и щеголяло изящным изданием этих отчетов. Экономисты и публицисты делали по ним свои вычисления и соображения, сравнивали одни данные с другими, и все они знали, что тот материал, над которым они так усердно работали, никуда не годен.
Эта обманчивая система исследований, продолжавшаяся долго, продолжающаяся отчасти и в настоящее время, имела очень прискорбные последствия.
О сельском быте и сельском хозяйстве составилось в правительственных сферах и в так называемой русской интеллигенции много, очень много фальшивых понятий, не только неполных или неточных, но и совершенно превратных, возбуждены некоторые вопросы, которых у нас в народном быту вовсе нет, упущены другие, которые издавна составляют коренные нужды русской земли, и — что всего хуже — дана возможность людям празднословным и поверхностным судить о пользах и нуждах народа, о внутреннем быте коего они имеют самые смутные понятия.
Это привело меня к убеждению, что те порядки и приемы, которые введены были в прежнее время и употребляются доселе в нашей официальной статистике для узнания народного быта, едва ли когда-либо приведут нас к желаемой цели, что для статистических и экономических исследований выбираются большею частью такие предметы, такие черты, которые не могут быть в точности исследованы, а потому не дают верного понятия о положении сельских сословий, о состоянии сельского хозяйства, и что поэтому необходимо прежде всего изменить и исправить самый порядок собирания сведений, выработать для них общие основания, общий и верный масштаб, по коему можно было бы делать сравнение между разными местностями и полосами.
Затем я постараюсь объяснить, какие черты нашего сельского быта заслуживают, по моему мнению, особенного внимания и которые, к сожалению должно сознаться, у нас всего менее исследованы и известны.
Впрочем, в последнее время статистические и экономические исследования приняли новое направление и, проникая глубже в строй народной жизни и хозяйства, в сознание образованных людей, дают хотя и не полные, но более верные понятия о сельском внутреннем быте. Замечательные труды профессора Янсона [1], добросовестные и основательные исследования гг. Чаславского [2], Трирогова [3], Орлова [4], Русова [5], Исаева [6], Покровского [7], Борисова [8] и др., открыли и открывают с каждым днем новые стороны, новые черты народного быта, которые еще так недавно вовсе не были разведаны. Исследования, произведенные в Московской губернии г. Орловым, по поручению уездной управы, можно признать первым основательным трудом по описанию внутреннего быта сельских сословий. Кроме московского, земства черниговское, тверское, уфимское и новгородское — также приступили к таким же расследованиям. Ведомство государственных имуществ и центральный статистический комитет издали в последние два года существенно важные материалы для изучения землевладения и хозяйственного быта в России, а географическое и вольноэкономическое общества, благодаря выработанной ими программе, вызвали собирание ценного материала о поземельной общине.
Но чем отраднее такие благие начинания, тем более надо сожалеть, что они до сих пор не организованы и производятся главным образом по почину частных лиц или отдельных ведомств без общего соглашения, без общего плана и руководства.
Точно так, как наши молодые социалисты, прослужив несколько времени в мастерской, в сельской школе, в земской больнице, выходят из них с гордым сознанием, что они изучили народный быт, так и многие государственные и общественные деятели и писатели черпают свои сведения из своих личных наблюдений и впечатлений в том тесном кругу, где им приходится жить или даже только проезжать.
Если б каждый из них заявлял свои мнения с оговоркой, что это основано на данных для такой-то местности, и если бы эти отдельные заявления сравнивались, сводились и поверялись одним общим учреждением, то этим путем можно было бы еще дойти до правильных выводов. Но большею частью в наших совещаниях обнаруживается непримиримое разногласие или даже совершенная противоположность мнений оттого, собственно, что оппоненты не согласились о предмете спора, о месте своих наблюдений и, обобщая свои частные и личные взгляды, возводят их во всенародный вопрос, так что споры продолжаются бесконечно, пока не разъясняется, что противники говорят о двух совершенно различных местностях или видах хозяйства и народного быта.
Чтобы не впасть в ту же ошибку, от коей я предостерегаю и других, я воздержался в предлагаемом труде моем от всяких общих и категорических заявлений о состоянии сельского хозяйства и сельских сословий в России, потому что не нахожу ни в официальных правительственных изданиях, ни в частных статистических и экономических трудах достаточных фактов и данных для таких выводов. Из всех многоразличных нужд и недостатков, на которые ежедневно указывается, из всех разнороднейших экономических и социальных вопросов, которые возбуждаются и агитируются в обществе и прессе, я признаю разрешенным и доказанным только один: что нужно приступить к основательному и последовательному исследованию народного быта и хозяйства и для этого организовать общее управление, центральное и местные учреждения, которые заведовали бы всеми делами сельского хозяйства в полном смысле слова и беспрерывно следили бы за их ходом.
Временные комиссии, частные исследования, отдельные ревизии в этом отношении едва ли принесут пользу, потому что народное хозяйство слагается при таких разнообразных и беспрерывно изменяющихся условиях, что, пока производятся исследования и редактируются доклады и отчеты, большая часть фактов и чисел представляют уже только ретроспективный интерес. Поэтому я думаю, что дело это должно быть поручено особому органу управления, следящему постоянно и последовательно за главными сторонами сельского быта и хозяйства и предлагающему высшему правительству нужные меры к их улучшению.

Князь А. Васильчиков

1880 г.

I.
Значение хозяйственных вопросов в наше время

Вопрос о народном хозяйстве приобрел в наше время, именно во второй половине XIX века, такое значение во всех образованных странах, какого он прежде не имел, он отчасти вытеснил, отчасти отодвинул на второй план так называемый либерализм или, вернее сказать либеральное доктринерство, которое придавало преувеличенное значение формам правления и суда, свободе слова, печати, равноправности и свободе труда и торговли. Предполагалось, что этими формальностями при свободном действии просвещения обеспечивается вполне благосостояние народа и культура страны.
Опыт не подтвердил этих предположений: цивилизация процветала, народное представительство было введено в большей части европейских государств, равенство перед законом и судом было везде признано, пресса пользовалась полной свободой, а между тем внутреннее управление все усложнялось новыми вопросами, которые подымались из недр и глуби европейских обществ — вопросами поземельными, рабочими, хозяйственными.
Мы не будем следить за возникновением и развитием этих вопросов в Европе, так как они исследованы в бесчисленных сочинениях и статьях, заметим только, что либеральные учреждения по сие время мало способствовали к разрешению их и что надежды, возлагаемые на благотворное действие либеральной политики дляупрочения благосостояния народных масс, не вполне оправдались. Формы правления и управления имеют действительно существенное влияние на благоустройство страны и косвенное на благосостояние жителей, но сами по себе, как и всякая форма без содержания, не разрешают разных многосложных задач народного быта. Политические вопросы относятся к хозяйственным именно как формы к содержанию, они интересуют народные массы, удовлетворяют их настолько, насколько содействуют улучшению их быта — нравственного и материального. Разуметь под народным хозяйством только последние, материальные интересы так же ошибочно, как и предполагать, что либеральная политика ограничивается обеспечением свободы и равноправности, но очевидно, что благосостояние жителей, известная степень довольства есть краеугольный камень всякого преуспеяния, всякого улучшения, и наоборот, несправедливо, чтобы просвещение и свобода могли служить сами по себе исходной точкой, основанием для устроения народного быта.
Поэтому мы думаем, что хозяйственное управление составляет в общем организме государства такую же важную отрасль, как и политическое, — притом отрасль независимую, самостоятельную, имеющую свой круг действий и не подчиняющуюся безусловно государственным пользам и нуждам.
Но в этом отношении нельзя не признать, что вопросам о народном хозяйстве по сие время придается несравненно менее значения, чем политическим, что они изучаются поверхностно, односторонне по совершенно фальшивым методам, по предвзятым и большею частью тенденциозным мнениям, которые непосредственно переводят эти простые житейские вопросы в область высших политических соображений.
Мы полагаем, напротив, что хозяйственный быт народа имеет более влияния на общественный и политический строй, чем обратно — политика на народное хозяйство. Так, например, мы видим, что при совершенно одинаковых и самых либеральных учреждениях, но при различных хозяйственных условиях Англия и Шотландия процветают, а Ирландия нищенствует и томится в тяжкой кабале. Во Франции, при полном равенстве политических и гражданских прав, средние и высшие сословия получили такой перевес в экономическом отношении, что завладели первые 37% всех земельных имуществ, вторые 62,5%, оставив прочим классам, мелким владельцам из всей государственной территории 0,5% {Янсон. ‘Русская речь’. Март 1880 г., с. 278.}.
Это доказывает, во всяком случае, что хозяйственный быт следует другим законам развития, чем политический, что либеральное правление, какое бы оно ни было — с аристократическим оттенком, как в Англии, или с демократическим, как во Франции, не имеет прямого влияния на народный быт, и из этого также следует, что надо изучать хозяйственные условия, в коих живет каждый народ отдельно, на местах и на практике, не подводя их заранее под политико-экономические теории и ученые доктрины, но, напротив, выводя из добытых сведений и фактов те правила, которые могут быть применены к народному быту.
Большая часть экономических вопросов нашего времени — совершенно новые, не только в России, но и во всех образованных странах, они возникли не далее, как в начале настоящего столетия, и не столько под влиянием политических переворотов, уничтожения крепостной и феодальной зависимости, эмансипации низших классов, сколько по действию естественных, бытовых причин, независимых ни от воли человека, ни от порядков управления.
С тех пор, как существует мир или, по крайней мере, как он нам известен по истории, никогда еще такие массы народа не были стеснены на таких малых пространствах, как в Европе, нигде, разве только в Китае, густота население не достигала таких размеров, каких она достигла именно в настоящем столетии в Англии и в большей части континентальной Европы, если при этом сообразить, что это стеснение совпало с моментом освобождения жителей и провозглашением принципов равенства и равноправности, то надо признать, что задача, предстоящая ныне к разрешению, а именно соглашение так называемых прав на существование с уменьшением средств на пропитание и места для жительства, что задача эта, говорим, новая, небывалая и во всяком случае представляющая громадные затруднения.
Покуда низшие классы пользовались привольем, простором, избытком кормовых средств, они мирились со своим униженным невольным состоянием тем легче, что при низком уровне образованности и потребности их были самые грубые и простые. Но с начала нашего столетия и в особенности после французской революции и наполеоновских войн, последовали один за другим или даже одновременно следующие экономические кризисы: во-первых, густота населения в полосах срединной Европы достигла крайних размеров, во-вторых, народное просвещение, проникая постепенно в низшие слои общества, возвышало и усложняло вкусы и потребности простого народа, в-третьих, естественная производительность, плодородие почвы начали быстро упадать под влиянием грубых, хищнических культур прежних времен, одним словом, народное хозяйство было поставлено между тремя огнями — умножением народонаселения, возвышением потребностей и ослаблением природных производительных сил.
Эти причины, совершенно простые и естественные, породили тот социальный кризис, который ныне смущает Европу и обыкновенно приписывается влиянию политических и общественных обстоятельств. Все они прямо истекают из непреложных законов природы: приращение народонаселения производит в народном быту неизбежно некоторое стеснение, которое не окупается никакими житейскими удобствами и выгодами, просвещение порождает такую массу новых потребностей, что производительности очень трудно следить за этим усиленным запросом продуктов. Плодородие почвы, истощенной последовательно эксплуатациею нескольких поколений, может быть восстановлено только посредством улучшенной культуры, требующей и больших затрат, и больших знаний.
Таким образом, улучшение народного быта вращается в круге, из которого до сих пор не найдено выхода, оно необходимо требует усиленной помощи техники, науки, культуры в самом обширном смысле слова. Но культура, в свою очередь, и цивилизация вообще развивает беспредельно потребности народа, и весь вопрос в том, который из этих двух прогрессов идет быстрее. Если цивилизация далеко опережает развитие материального благосостояния народных масс, то нет никакого повода предполагать, чтобы от этого народный быт действительно улучшился: как бы при этом ни развивались промыслы, заработки, личные способности рабочих, нужды их растут также быстро или еще быстрее и в конце концов сбережение свободных сумм не остается в запасе на черный день. В нравственном отношении также сомнительно, чтобы образование само по себе увеличивало довольство низших классов, смягчало их нравы, вообще улучшало их душевное настроение, при недостатке или скудости материальных средств оно имеет противное действие и внушает смутное, но непреодолимое чувство неудовольствия, зависти и ожесточения. Поэтому мы думаем, что надежды, возлагаемые на цивилизацию для улучшения народного быта, преувеличены или, по крайней мере, односторонни и что это улучшение более зависит от хозяйственных соображений, чем от гуманных предположений о благотворном действии свободы и просвещения. Отрицать пользу либеральных учреждений и образованности было бы, разумеется, безрассудно, но ожидать от них разрешения социальных замешательств нашего времени, воображать, что под охраной свободы и при благом действии просвещения низшие классы будут постепенно сознавать яснее свои нужды и пользы, — это нам кажется опасным самообольщением. Они скорее почувствуют, что те нужды их все более усложняются и что средства их не развиваются пропорционально усиливающимся с каждым днем потребностям благоустройства и культуры.
Этими соображениями определяется, как мы думаем, настоящее значение хозяйственных вопросов, выступающих в наше время на первый план. Покуда народное хозяйство и народное богатство было сосредоточено в руках высших, более или менее образованных классов или составляло, в виде регалий, имущества государства, регламентация хозяйственных отношений могла казаться излишней, можно было предположить, что культурные сословия, располагая большими средствами, сами сумеют поддержать свои интересы, улучшить сельскохозяйственные и другие промыслы. Но с тех пор, как недвижимая и поземельная собственность начала дробиться и переходить в руки мелких, бедных и притом малообразованных сословий, некоторое вмешательство в смысле урегулирования хозяйственных отношений, содействия и помощи со стороны государства или общества — представляется необходимым как для защиты интересов мелких хозяев, так и для поддержания самой производительности страны, которой иначе неминуемо угрожает скорое истощение от грубой, хищнической культуры.
Мечтать о просвещении народных масс для улучшения сельского хозяйства и народного быта, о благом действии образцовых ферм, ремесленных школ и вообще примера образованных хозяйств — это значит, по нашему мнению, откладывать улучшение до того времени, когда они сделаются невозможными или крайне затруднительными. Мелкие владельцы, бедные хозяева, по самому своему состоянию и даже при известной степени образования, не могут придерживаться многих из коренных правил рациональной эксплуатации, им трудно соблюдать долгосрочные обороты плодопеременного хозяйства и еще длиннейшие сроки правильного лесоводства, оставлять большую часть своих полей под травой или в пару для отдыха или удобрения почвы — ожидать в течение 40-60 лет полного роста высокоствольных лесов, они по нужде, по неволе прибегают к кратким оборотам, доставляющим им скорейшее вознаграждение за их труды и затраты, например, к посеву ценных продуктов, наиболее истощающих почву (льна, конопли, проса, мака, белотурки), и к вырубке лесной поросли, когда она еще не достигла полного возраста.
Одним словом, мелкое землевладение, так называемая демократизация собственности, представляя большие выгоды в социальном отношении, имеет, бесспорно, и ту опасную сторону, что развивает хищническую культуру, и если не будут приняты заблаговременно меры к предупреждению этого зла, то, в особенности в России, где считается около 8 миллионов крестьянских хозяйств, нельзя не опасаться полнейшего расстройства народного хозяйства прежде, гораздо прежде, чем обнаружится благое действие гуманных проектов о просвещении народа и улучшении культуры.
Из этого мы выводим заключение, что для попечения о народном хозяйстве при том развитии и усложнении, которые оно получило в наше время, нужно организовать особое и самостоятельное ведомство, имеющее исключительным предметом охранение хозяйственных интересов страны и народа.

II.
Недостаток и сбивчивость сведений о народном хозяйстве

Нет предмета, о коем бы рассуждали так много и так утвердительно, как о состоянии народного хозяйства, об относительном богатстве той или другой стороны или того и другого класса жителей, как в публике, так и в ученых и административных сферах редко можно встретить человека, который не считал бы себя вправе отзываться в самых категорических выражениях об упадке или процветании разных промыслов, о расстройстве или улучшении помещичьих и крестьянских хозяйств, о высоком или низком уровне народного благосостояния.
В России при этом, особенно в последнее время, стало преобладать пессимистическое настроение, представляющее наше хозяйственное положение в самом мрачном, почти безнадежном виде, что совершенно понятно, если принять в соображение — из каких источников, отзывов и сведений слагается общее мнение о нашем экономическом положении.
Надо вообще заметить, что в подобных суждениях, как в частных беседах, так и в общественных прениях, голоса людей недовольных раздаются обыкновенно громче, чем другие. Люди трудолюбивые, бережливые, деловые, к какому бы состоянию не принадлежали, вообще по своему нраву более сдержаны и скрытны, чем люди праздные и разгульные, первые, занятые делом, неохотно отрываются от него для речей, заявлений, словопрений, от которых ожидают мало пользы, они вообще не имеют никакого повода объявлять во всеуслышание о своем довольстве, похваляться своими выгодами и прибылями, между тем как люди, потерпевшие убытки, по своей ли вине или по обстоятельствам, от них независящим, непременно заявляют о них, жалуются и ищут вспомоществования, вознаграждения. Эта черта свойственна всем классам, низшим и высшим, и так естественна, что не может быть поставлена никому в вину, но в сельскохозяйственном быту она проявляется еще более резко от причин, присущих самому промыслу земледелия, самой природе и ходу этого промысла. Сельскохозяйственный быт неизбежно стесняется от естественного и непреложного хода вещей, от развития человеческих обществ, по мере приращение населения исчезают прежние простор и приволье: леса вырубаются, земли выпахиваются, выгоны стесняются, старые пашни, мягкие земли не дают более таких урожаев, как целина, новь, подсеки и резы и, во всяком случае, требуют более труда и затрат. В общем итоге производительность, может быть, и усиливается и самый быт земледельца до известной степени и улучшается, но улучшение это для него менее существенно, чем стеснение его прежних удобств и привычек, и когда он вспоминает те блаженные времена, когда стада паслись вольно по чужим лесам и пустые земли беспрепятственно распахивались и засевались, то, несмотря на печальные воспоминания прежнего подневольного положения, он бессознательно жалуется на ухудшение своего хозяйства.
От этого, разумеется, худшая сторона народного быта выступает наружу более ярко, чем хорошая: с одной стороны, голоса людей трудолюбивых, хороших хозяев заглушаются отзывами людей бестолковых, беспечных, с другой — расстройство хозяйства, отчасти происходящее от естественных причин, приписывается исключительно неурядице в общественном строе. Мы не говорим, чтобы многие из этих жалоб не были справедливы, чтобы народное хозяйство в России в настоящий момент не имело много слабых сторон, указывающих на действительный упадок, но только полагаем, что из частных отзывов и мнений нельзя вывести правильного заключения об улучшении или ухудшении народного хозяйств, и что из явлений, приводимых в доказательство расстройства, многие должны быть отнесены к причинам, никакими человеческими силами неотвратимым.
Кроме этих общих соображений, в России представляются еще другие — частные, которые заставляют нас еще более сомневаться, чтобы таким путем, как расспросы и показания местных жителей, можно было собирать верные сведения. Долголетняя, вековая бесправность, среди коей жил русский народ, самовластие крепостных владельцев, взяточничество чиновников, к сожалению, оставили глубокие следы во всех классах, и всякий запрос, всякая справка о хозяйственном положении, от кого бы она ни исходила, от частного лица или начальства, принимается с недоверием, как попытка к обложению обывателей новыми тягостями или, по крайней мере, как докучливое вмешательство во внутренний, домашний быт. Лица, не принадлежащие к высшим сословиям и считающие себя беспристрастными судьями — туристы, репортеры журналов и другие случайные исследователи народного быта, воображают, что они как люди посторонние, не имеющие обязательных и официальных отношений к крестьянам, внушают им более доверия и поэтому наивно передают те сведения, которые им удается собрать при беглых расспросах местных жителей. Но в этом отношении русский простолюдин не разбирает социального положения исследователя и проезжий пришлый человек возбуждает в нем еще более подозрительности, чем знакомый ему барин. Ни тому, ни другому он не раскроет с первого слова своего хозяйственного положения, расскажет, пожалуй, кое-что о своих горях, убытках, несчастиях, но о прибылях и выгодах, если они и были, — умолчит, вообще зажиточный хозяин будет притворяться бедным по простому расчету, чтобы односельцы не обращались к нему за помощью, и чтобы начальство не вздумало обойти его при ссудах из продовольственного капитала и при других подобных случаях, или чтобы мир не обложил его излишними тягостями.
Как ни печальны такие черты, с точки зрения народной нравственности, но они присущи человеческой природе. Если в Англии, при полнейшей свободе и гласности, значительная часть доходов утаивается при раскладке подоходного налога, то едва ли можно надеяться при наших порядках управления получить, хотя бы приблизительно, верные сведения о народном хозяйстве по показаниям самих жителей.
Наконец, надо еще подметить одну черту, присущую всем сельским жителям, но которая как будто не ведается составителями статистических и хозяйственных описаний, — это то, что многие из предметов, входящих в состав хозяйства и составляющих главные статьи прихода и расхода, вовсе не считаются не только в крестьянских, но даже и в некоторых помещичьих хозяйствах за доходные статьи. Большая часть наших мужиков не знает, например, точно своих урожаев, они обыкновенно прикидывают на меры или весы первый умолот в виде пробного и затем, в течение осени и зимы, молотят без счета, если они и считают четверти и четверики, то, не записав счета, через несколько месяцев забывают его, сено они считают копнами, кучами или погонными саженями, в скирдах и стогах, не определяя при том ни вышины, ни толщины кладки, солому, мякину, ботву, огородные овощи вовсе не меряют и не весят, вообще счет, более или менее верный, ведется только тем продуктам, которые поступают в продажу или вывозятся из дома, но домашний расход редко считается, а корм скота и другие мелкие издержки еще реже.
Затем спрашивается, откуда же берутся те разнообразные и подробные сведения, которые печатаются и публикуются в правительственных и частных изданиях о разных статьях хозяйства: о посеве и урожае всяких хлебов и продуктов, о промыслах, заработках, прибылях и убытках земледелия, о бюджете крестьянских хозяйств и всяких статьях производства и потребления? На чем основаны общие выводы и заключения о состоянии народного хозяйства, об упадке или развитии разных промыслов и вообще о благосостоянии или стеснении жителей?
Мы полагаем, что для таких высших и общих соображений не имеется у нас оснований и что правильнее было бы сознаться, что мы ничего не знаем о предмете, о котором так много и так самоуверенно рассуждают.
Во всяком случае, в настоящий момент нашего экономического развития представляется в народном быту много таких фактов, которые противоречат один другому или, представляя настоящее наше хозяйственное положение с разных сторон, весьма затрудняют всякую оценку этого положения.
С одной стороны, несомненно, обнаруживается некоторый упадок благосостояния, в особенности выражающийся в накоплении недоимок по разным обязательным платежам, в недостатке с каждым годом усиливающихся кормов и пастбищ для скота и вследствие этого — в упадке скотоводства и уменьшении средств для удобрения почвы, кроме того, в некоторых полосах России наступил положительный кризис от приращения населения и малоземелья, заставляющий сельских жителей переселяться или прибегать к отхожим промыслам.
В помещичьем быту, между частными землевладельцами, расстройство обнаруживается упразднением усадеб и запашек, так, напр., в Тверской губернии с 1861 г. число усадеб сократилось почти на половину, с 2,860 на 1,802, в Тульской губ. с 2.075,000 дес. на 1.068,000, в Костромской — из 1,400 усадеб закрылось 356 и продано 308 {Материалы о землевладении. Изд. Мин. гос. имущ. Вып. I, с. 3. СПб., 1879.}.
В Псковской губ., по сведениям земства, по 4 уездам, в десятилетие, с 1870 по 1879 г., перешло в другие руки следующее количество земель: в Новоржевском — 43,830 дес, в Холмском — 24,434 дес, в Торопецком — 143,475 и в Порховском — 58,518 десятин.
Из этих фактов можно, действительно, заключить, что во многих местностях уровень народного богатства несколько понизился или, по крайней мере, что многие землевладельцы и земледельцы стеснены и расстроены в своих хозяйствах.
Но, с другой стороны, представляются также факты, несомненно доказывающие усиление производительности и улучшение быта, опять-таки в отдельных местностях или в некоторых классах жителей. — Так, из сведений, опубликованных Мин. госуд. имущ, в выше упомянутом издании, мы видим, что в 85 уездах (о всех прочих нет сведений) куплено крестьянами с 1861 г. — 1.870,127 дес. Из этого количества в губерниях: Тверской — 469,145, Самарской — 308,605, Саратовской — 213,646, Таврической — 433,787.
Если сообразить, что эти 1.870,127 дес. стоят не менее 37 млн руб. (полагая среднюю цену 20 руб. за дес.) и что эти сведения собраны, можно сказать, наудачу и только в 4 губерниях с некоторой полнотой, то нельзя не признать, что этот факт прямо противоречит общераспространенному мнению о повсеместном обеднении крестьян. В особенности замечательны сведения, касающиеся Тверской губ., потому, что эта местность представляет средний тип хозяйственного положения крестьян, почва в ней не то что бесплодная, но и не плодородная, требующая сильного удобрения, наделы средние — на ревизскую душу по 4 десятины, цены на земли умеренные, но не дешевые, по выкупу ссуды приходится на десятину 28 руб. 60 коп., а платежей 1 руб. 72 коп., продукты обыкновенные, серые хлеба — рожь и овес, одним словом, условия хозяйства такие, какие преобладают в большей части России.
Вот что оказывается в этой губернии: 66,083-мя лицами крестьянского сословия куплено в течение 17 лет, с 1861 по 1878 г., — 469,545 дес, полагая десятину в 20 руб. — на сумму 9.390,900 руб., из этого числа куплено — 12,609 отдельными крестьянами — 248,000 дес, следовательно, на каждого приходится около 20 дес, остальное количество куплено целыми обществами — 115,808 и товариществами — 105,631 дес. В этих двух покупках участвовало — 53,474 лица, т. е. домохозяев, что должно соответствовать двойному или тройному числу ревизских душ. На одного хозяина приходится около 4,5 дес. или — по цене 20 руб. на десятину — 90 руб. издержек.
Хотя несомненно, что большая часть этих сумм уплачена не наличными деньгами, а с рассрочками платежа или на условиях уплаты работами, но тем не менее трудно согласить это явление с тревожным слухом о расстройстве сельского хозяйства.
Мы не будем настаивать на других признаках развития производительности, как-то: усилении заграничного отпуска хлебов, который дошел до небывалого количества 39 млн четв., или повсеместном вздорожании покупных и арендных цен на земли, которые в последние 15 лет в большей части России удвоились, а в некоторых губерниях утроились, не смеем на этом настаивать потому, что многие полагают, что это искусственные, обманчивые явления, что вывоз хлебов усиливается в ущерб внутреннему продовольствию и под влиянием низких наших курсов, что поземельные цены возвышаются от легкомысленного, нерасчетливого стремления крестьян к экстенсивной культуре, — все это может быть и не быть.
Но мы имеем положительные данные об отпуске хлебов заграницу и очень мало о внутреннем их потреблении, мы знаем достоверно, что поземельные цены повышаются, и не знаем, какие причины влияют на повышение. Если, с одной стороны, заметно некоторое увлечение крестьян к покупке и арендованию земель, то с другой — видно было (особенно в первое десятилетие после освобождения крестьян) стремление землевладельцев к распродаже своих имений и упразднению запашек, а это должно было бы, по-видимому, парализовать возвышение цен.
Вообще трудно себе объяснить, как могут ‘возвышаться’ цены на имущества в то время, когда доходность их падает, как может привлекать людей промысел невыгодный, даже по расчетам многих писателей — убыточный, — это необъяснимо. С одной стороны, мы видим положительные факты, что в 4 губерниях куплено крестьянами 1.425,584 лес., что хлеба вывезено 39 млн четв., что цены на земли удвоились и утроились, с другой— мы слышим и читаем постоянные сетования о материальном и нравственном расстройстве народа, но на чем они основаны, в какой степени проявляется этот упадок, какими мерами и весами он измеряется — это остается неизвестным. Чтобы судить об упадке народной нравственности или о расстройстве народного хозяйства, нужно знать, на какой степени они стояли прежде, и сравнить такие данные с настоящим положением. Так, например, о развращении народа можно судить по числу преступлений и проступков, принимая в соображение, что во времена крепостного права большая часть их судилась негласно, помещичьего властью и большая часть строптивых и разгульных людей ссылалась без суда на поселение или сдавалась без очереди в солдаты, а так как данные об этом остались навсегда неизвестными и похоронены вместе с крепостным правом, то и сравнение настоящего числа подсудимых с прежним привело бы к фальшивому выводу, основанному на сопоставлении двух чисел, из коих одно неизвестно.
О развитии пьянства можно судить по потреблению крепких напитков, рассчитывая, сколько приходится средним числом вина на жителя, и так как этот счет издавна ведется по акцизному (прежде по откупному) управлению, то по этому предмету можно было бы придти к положительному заключению. Сколько нам известно, в Министерстве финансов ведутся списки, в коих сделан этот расчет за много лет, и по ним оказывается, что, несмотря на разные изменения в нашей винно-акцизной системе, увеличение и уменьшение числа питейных заведений, возвышение и понижение патентного и акцизного сбора, потребление вина, принимая в расчет прирост населения, остается в средней сложности на 1 жителя почти неизменным. Поэтому мы опять спрашиваем: на чем основано мнение, что пьянство в народе усиливается?
Материальное расстройство и стеснение могло бы быть также исследовано, если бы мы имели данные для сравнения прежнего времени с настоящим. Так, например, мы привели выше числа упраздненных помещичьих запашек, но не находим сведений о вновь заведенных фермах и хуторах и поэтому не знаем — увеличилась или уменьшилась площадь производительных земель. Мы очень часто слышим взаимные сетования, как землевладельцев, так и бывших крепостных крестьян, что житье их сделалось хуже после реформы 1861 г., и ввиду таких заявлений обеих сторон спрашиваем себя: кто же выгадал? Но вникая глубже в их положение, находим, что обе стороны проживали в прежнее время не доходами с имений, не рентою с земли, а из самого капитала: в северной полосе рубили нещадно леса, в южной — распахивали и выпахивали до истощение поля, реформа 1861 г. стеснила их в том отношении, что положила предел расхищению чужой собственности и пользованию чужим трудом.
В этом положении вещей, я думаю, что следует лучше воздержаться от категорических заключений об упадке или развитии сельского хозяйства, оставить вопрос открытым, не смущать общественное мнение голословными отзывами о расстройстве народного быта, а вместо того стараться его исследовать по верным, ясным признакам.
Приемы и порядки, употребляемые ныне при статистических исследованиях, едва ли могут когда-либо, даже и при всевозможном усердии, привести к ясному пониманию польз и нужд народа. — Это мы постараемся доказать в следующей главе, здесь же заметим, что сведения, собранные и собираемые в России по настоящее время о народном быте, указывают только на одно явление — на совершенно разнообразный ход народного хозяйства, на разные обстоятельства, не подходящие ни под какую общую оценку. Свобода, равноправность начинает проявлять свое обыкновенное действие — неравенство состояний. Покуда крепостное право и административный произвол держал весь сельский люд под одним гнетом, уровень крестьянских хозяйств был почти везде равный, в уравнении этом были заинтересованы сами владельцы. Но как только отдельным хозяевам и обществам было предоставлено вольное распоряжение своими способностями, то начали обнаруживаться факты, что люди разумные, бережливые и воздержные богатеют, а неспособные или слабые, разгульные — беднеют. — Это и проявляется ныне в самых разнообразных видах, сбивающих всякие расчеты. Те сельские общества, где сохранился некоторый порядок, где преобладает авторитет разумных мужиков, положительно улучшают свой быт, прикупают земли в вечное владение или в годы (арендуют), запрещают кабаки, заводят школы. — Из других сельских обществ выделяются (впрочем, не выходя из общинного, мирского союза) наиболее смышленые и сильные хозяева, снимают у бедных своих односельцев их полевые полосы, вносят за них подати — все это по домашним негласным сделкам, и, разумеется, наживаются на их счет. Домохозяева семьянистые, с большим числом рабочих душ, получив вольное распоряжение своими силами, ходят на промыслы и заработки, одинокие и по отмене крепостной власти остаются закрепощенными к своему двору, от коего отлучиться не могут.
Одним словом, бедность и богатство зарождаются одновременно и на одних и тех же местах — от причин, совершенно неуловимых, и вопрос в том: какая часть местного населения беднеет и какая богатеет? Но на этот вопрос никто в России в настоящее время не может дать никакого даже приблизительно верного ответа, и все рассуждения об улучшении или упадке народного хозяйства оказываются предположениями совершенно гадательными.
Чтобы разрешить этот вопрос, нужно прежде изменить самый порядок исследования народного быта, если желать когда-либо ясно узнать действительные народные пользы и нужды.

III.
Порядок собирания статистических сведений

Общий и обыкновенный прием для собирания всяких статистических и экономических сведений состоит в следующем: в известном территориальном округе или в общественной группе исчисляются разные предметы производства или хозяйства, пространство земель с подразделением на угодья, пашни, луга и проч., ценность и доходность имуществ, количество скота, крупного и мелкого, домашних птиц, сбор хлебов и других продуктов, также заработки, промыслы, ремесла и так далее, затем, принимая эти сведения, которые всегда выражаются в крупных итогах, за верные, разделяют эти итоги на число жителей, или домохозяев и частных владельцев, или дворов, семейству имений, и таким образом выводится среднее число, причитающееся из всего количества или из всей суммы на единицу, принятую для исчисления.
Таким образом, получаются почти все расчеты о степени достатка или стеснения народа, о развитии или упадке промыслов и хозяйства.
Если в одной губернии или уезде, волости, обществе оказывается, что на жителя приходится более земли или скота или доходных статей вообще, чем в других, то из этого арифметического расчета заключают о сравнительном обилии материальных средств в данной местности и об относительном достатке, довольстве жителей.
Этот-то прием вычисления средних чисел кажется нам главным пороком всех статистических исследований. Средние выводы бесспорно указывают отношение разных предметов хозяйства и богатства в целой стране или в известной ее части, и по ним можно действительно заключить, что в таком-то округе более земли, менее жителей, более скота, лучшие урожаи, выгоднейшие промыслы, чем в других. Но в отношении жителей они не дают указаний и большею частью дают даже фальшивые выводы, не говоря уже о крупных территориальных округах, как-то: губернии или уезде, но и в самых тесных группах, как, например, сельское общество. Средние числа вовсе не указывают действительного распределения имуществ и доходов. В малоземельном населении могут быть крестьяне, которые по одиночеству и недостатку рабочих рук тяготятся своим скудным наделом, отказываются от земли, и, наоборот, в обществе с широким наделом некоторые семьянистые крестьяне могут нуждаться в пашне и лугах.
Довольство или бедность (мы не говорим о зажиточности) определяется не количеством имущества или дохода, причитающегося на двор, на семью, а отношением этого количества к внутреннему составу семьи и к ее рабочим силам, при одинаковом наделе по числу душ семья с 2-3 рабочими будет находиться в совершенно ином положении, чем семья с таким же числом малолетних или стариков.
Что же касается до прочих исчислений — урожаев, заработков, прибылей и убытков, то решительно непонятно, какими способами добываются по целым губерниям и по всей Российской империи эти сведения, которые не собираются в большей части частных хозяйств, а если и считаются, то по таким неполным, сбивчивым и фальшивым методам, что редкий хозяин сам может определить чистый доход даже своего имения, своего хозяйства.
В странах, где сельское хозяйство ведется преимущественно фермерами, арендаторами с долгосрочными и формальными контрактами, где промышленность сосредоточена в руках крупных капиталистов, — рента и заработки могут быть примерно исчислены, но в нашем сельском быту, при обыкновенных съемках земель на одно, много на два слетья, без всяких письменных актов, при преобладании кустарных и отхожих промыслов, проследить эти два главных ресурса народного хозяйства, ренту и заработки, едва ли возможно.
Во всяком случае, колебание этих факторов нашего народного богатства таковы, что делают ошибочным всякие средние выводы, и надо заметить, что эти колебания происходят не от случайных причин, а от природных свойств нашей страны, от суровых условий нашего климата. Эти соображения заслуживают особого внимания.
Из всех народов ни один не поставлен природой в такие ненормальные условия, как русский. Занимая обширный материк, громадное пространство суши, он подвергается всем неблагоприятным свойствам континентальных климатов, т. е. крутым переходам от зноя к стуже, от сырости к засухе и, вследствие этого, от изобильного урожая плодов к крайнему их неурожаю. Едва ли где-либо на земном шаре колебания эти достигают таких размеров, как в России, они во всяком случае парализуют главные выгоды нашего народного хозяйства — плодородие почвы в черноземной и степной полосах, спутывая все хозяйственные расчеты, лишая и землевладельца, и земледельца главных условий благосостояния — обеспеченности своих доходов.
Можно даже сказать, что это естественное свойство русских земель влияет всесильно не только на хозяйственный наш быт, но и на самый нрав народа: русский человек работает дружно, спорко, но не прилежно, он как будто норовит захватить удобную минуту, в промежутке между разными невзгодами, для удовлетворения своих насущных нужд, не рассчитывая на завтрашний день, на будущий год, и действительно, он не может на них рассчитывать, он не уверен, чтобы лучшие его поля не были побиты морозом среди лета, или сожжены палящим зноем при самых всходах, или истреблены на корне жуками, червями, саранчой, или чтобы хлеб в снопах, сено в кучах не проросли и не сгнили от проливных дождей. Все таковые случайности бывают и в других странах, но нигде они не повторяются так часто и не свирепствуют так сильно, как в России, и именно вследствие географического положения страны и климатических ее условий.
От этого — колебания урожаев, рабочей платы, цен на продукты и всех прочих статей хозяйства доходят у нас до размеров, не известных в других краях. В хлебородных губерниях при обильном урожае рабочая плата так дорожает, а цена продуктов так дешевеет, что перерод по русской пословице считается хуже недорода, в центральных нечерноземных губерниях луга дают в мокрый год втрое более сена, чем в сухой, одним словом, разница в предложении и запросе по годам так велика, что многие продукты, как-то: сено, солома, мякина, в урожайные годы не имеют никакой ценности, а в неурожайные, напротив, не могут быть приобретены ни за какую цену.
Спрашивается: как же могут быть выведены из таких смутных данных средние нормальные числа?
А между тем мы читаем в бесчисленных сочинениях, статьях и отчетах расчеты о среднем урожае хлебов, о заработках и промыслах, о цене обработки земель, о доходности разных имуществ и в особенности глубокомысленные соображение о так называемом бюджете (?) крестьянских хозяйств.
Так как эти ‘бюджеты’ основаны более всего на урожае хлебов как главной отрасли народного хозяйства, то в таковых исследованиях прежде всего определяется средний урожай, в новейших сочинениях, в трудах экономистов, пользующихся наибольшим авторитетом, принимается норма вообще очень низкая: обыкновенно 3-4 зерна для озимых хлебов, 2-3 для овса. Но на чем это основано — остается неизвестным.
Если эти показание верны, то очевидно только, что вся масса русских земледельцев работает в убыток, что при таком производстве урожаи едва покрывают продовольственные нужды самих хлебопашцев, что им не может оставаться ничего на продажу, и поэтому надо предположить, что они имеют особенные ресурсы для домашних расходов и уплаты податей.
Какие это ресурсы — тоже неизвестно.
Может быть, некоторая часть расходов покрывается заработками из отхожих промыслов, но в тех местностях (а таковых много), где нет посторонних работ, существование крестьянского сословия при таком урожае, как предполагают наши экономисты, составляет загадку, здравым смыслом не разрешаемую.
Но мы полагаем, что эта именно статья, которая составляет в земледельческой стране, какова Россия, основу всего народного хозяйства, т. е. производство хлеба, не может быть исчислена даже приблизительно. В другом месте, в главе о народном продовольствии, мы постараемся объяснить, как голословны и неверны сведения, собираемые даже по отдельным местностям, и в особых случаях об урожаях, что же касается средних выводов о нормальном урожае, то их надо причислить к тем вымыслам, коими пробавляются люди, изучающие народный быт в кабинетах и канцеляриях.
Мы не будем продолжать далее этого разбора всех фальшивых данных, которые, к сожалению, служат руководством для суждений о народном хозяйстве. Главная их погрешность происходит от двух причин:
во-первых, из того, что для определения степени развития или упадка хозяйства, довольства или бедности жителей выбираются такие предметы, которые никакими способами исчислены быть не могут, которые и в частных хозяйствах часто не считаются или по крайней мере не поверяются и по существу своему, по мелочности и неудобству измерения или исчисления ускользают от правильной оценки,
во-вторых, из того, что метода, принятая для экономических исследований, сама по себе фальшивая, она дает ложное понятие о хозяйственном и общественном быте, представляя его в огульных итогах и в средних числах, вовсе не соответствующих действительному распределению народного богатства. Благосостояние народа измеряется не суммой капиталов и доходов, имеющихся в данной местности, и не воображаемой математической долей причитающейся на жителя, из имуществ и продуктов по расчету, а действительными долями, коими пользуются отдельные лица или семьи, домохозяева и числом жителей или хозяйству, пользующихся большим или меньшим достатком.
Какая польза в том, что мы узнаем, что в таком-то округе или в такой-то группе населения приходится на жителя столько-то десятин земли, лошадей, скота, хлеба и всяких доходных статей, когда мы не знаем — сколько из числа жителей владеют этим имуществом, пользуются этим доходом.
А этих-то указаний статистика до сих пор не давала и, пользуясь этой неизвестностью, правительственные органы и политические партии делали свои выводы и заключения о состоянии народного хозяйства по своим видам и тенденциям и часто в своих интересах: та местность, та страна признавалась богатейшей, где насчитывалось наиболее ценностей, хотя бы ими пользовалось наименьшее число жителей. — Оппозиционные и революционные партии, в свою очередь, пользовались таковым недостатком сведений, чтобы преувеличить народные бедствия, обобщать отдельные случаи и вообще рисовать картину социального положения в самом мрачном виде.
Таким образом, за недостатком сведений о распределении народных богатств для экономических и социальных суждений остается открытым необъятное поприще для предположений о богатстве и бедности разных классов, о благосостоянии или расстройстве хозяйства и такая же удобная почва для всяких произвольных проектов об улучшениях народного быта.
На этом-то открытом и просторном поприще подвизаются, с одной стороны, администраторы, с другой — разные устроители и реформаторы общественного строя, не стесняясь никакими фактами или данными, кроме своих собственных умозаключений, или, вернее сказать, пользуясь шаткостью, сбивчивостью сведений, чтобы выводить из них и приводить меры и доктрины, соответствующие более их видам, чем нуждам и пользам народа.
Это большое зло, оно постоянно сбивает и правительство, и образованные классы с прямого пути исследования народного хозяйства на политическую почву, где играют, и более играют, чем действуют, люди мало знакомые с народным бытом.
Признавая, таким образом, настоящий порядок собирания статистических и хозяйственных сведений недостаточным, мы позволим себе поставить следующий вопрос:
Нельзя ли найти для суждений о народном хозяйстве другие признаки, другие предметы, чем те, которые избираются ныне для исследований, а именно: предметы более наглядные и удобные для исчислений, представляющие более верную картину распределения имуществ и рабочих сил, и вместе с тем организовать на твердых началах справочное учреждение, которое бы постоянно следило за разными отраслями хозяйства, собирая о нем сведения, в виде сырого материала, для правительственных и частных, практических и научных соображений?

IV.
Какие главные признаки бедности и расстройства в сельском быту?

Мы полагаем, что один из главнейших предметов экономических и статистических исследований есть определение степени зажиточности и бедности населения, мы говорим здесь не о высших классах, где таковые исследования очень сложны и трудны, но только о низших рабочих сословиях, которые большею частью, в особенности в нашем крестьянском быту, стоят почти на одном и очень низком уровне благосостояния.
В этих классах очень важно различить те немногие разряды, степени достатка, которые отличают домохозяина зажиточного или среднее состояние от бедного и неимущего. Это важно не только для общих, научных соображений о народном благосостоянии, но и для всяких хозяйственных и финансовых мероприятий, чтобы узнать, какие средства и силы имеются в данной местности для экономического устройства, и, что еще важнее, чтобы провести ту черту, найти ту грань, где прекращается состоятельность, где не оказывается более собственных сил и средств для существования и где поэтому общество, земство и правительство не могут более рассчитывать на самодеятельность жителей, на их ресурсы, а, напротив, должны стараться придти им в помощь, чтоб спасти их от окончательного разорения.
При всяких мерах и предположениях о податной системе, раскладке налогов и повинностей, общественном призрении, продовольствии и других предметах хозяйственного управления всегда оказывается, что известная часть населения неспособна участвовать в платежах, а, напротив, сама требует помощи. По другим законодательствам, эта часть изъемлется из обложения по крайней мере прямых налогов, так, например, во Франции около 1 миллиона сельских обывателей освобождаются от поземельной подати pour cause d’indigence, в Пруссии классная подать рассчитана так, что в низшем разряде плательщиков домохозяева, имеющие в семье более 2 душ, вовсе освобождаются от платежей за излишние души.
В России, напротив, изъятий не полагается ни от казны при взимании податей, ни от обществ при раскладке сборов, при раздаче пособий натурой или деньгами и при всяких других вспомогательных мерах такого различия также не делается, и таким образом выходит с одной стороны, что платежи взыскиваются отчасти с лиц несостоятельных, а с другой — что пособия раздаются людям, не нуждающимся в помощи.
Единственное правило, ограждающее несколько бедных плательщиков или, по крайней мере, имеющее в виду их оградить, есть то, что при взыскании налогов запрещается отбирать у крестьян ту часть их имущества, которая составляет необходимую принадлежность хозяйства. Но это правило давно признано на практике неисполнимым, и надо формулировать вопрос иначе, чтобы дойти до каких-либо заключений.
Не представляется ли в крестьянском быту несколько признаков, более или менее достоверно указывающих на временное, случайное расстройство или на полное неимущество семьи или лица, в первом случае требующих пособий — тоже временных, заимообразных, а во втором — льгот и призрения бесплатного на счет общественных, земских или государственных сумм?
Поставивши вопрос так, мы постараемся отыскать эти признаки.
В земледельческом оседлом сословии и при существующем в России мирском общинном быте признаки хозяйственного расстройства не так неуловимы, как в подвижном рабочем люде других стран. Во-первых, бедность в сельском быту проявляется не так внезапно, как в городском рабочем классе, при случайном перерыве в работе от болезни или отказа хозяина крестьянин имеет приют, бесплатное помещение, где может обождать лучших обстоятельств, неурожай может быть обыкновенно предвиден за несколько месяцев до наступления крайней нужды и голода, одним словом, крестьянин-собственник не подвергается так внезапно разорению, как неимущий рабочий, который с прекращением поденной платы лишается и всех средств пропитания, и пристанища для себя и своей семьи.
В крестьянском быту можно подметить несколько признаков, которые указывают на среднее или бедное состояние семьи, двора, — признаков наружных, но которые дают довольно верное понятие о внутреннем благосостоянии или нужде.
Если в крестьянской семье имеется известное число рабочих душ, напр. мужик с бабой, притом рабочая лошадь, корова и несколько штук мелкого скота, если семья держит и засевает все полевые полосы, ей причитающиеся по мирской разверстке, то такое состояние можно признать средним. Такие домохозяева, хотя в большинстве живут и скудно, считаются в крестьянской среде самостоятельными, пользуются в известной степени доверием своих односельцев и соседей, имеют голос при мирских совещаниях и участвуют наравне с прочими зажиточнейшими членами общества в частных сделках, как-то: арендовании или покупке земель, выгонов, леса или подрядах на разные работы. Многие из них хотя и стеснены в своем домашнем обиходе, но так как имеют достаточно рабочей силы и некоторый запас в имуществе, т. е. в скоте и в засеянных полях, то в случае нужды находят помощь, а при хорошем урожае или хороших ценах на продукты — и работы, поправляются и живут безбедно.
Но это — последняя черта, отделяющая среднее состояние от настоящей бедности. Если в крестьянском дворе нет рабочего мужского пола, нет лошади и дойной коровы, и если большая или меньшая часть полей, приписанных ко двору, остаются незасеянными, то из этого можно почти всегда заключить, что хозяйство находится в полном расстройстве.
Само собой разумеется, что бывают и исключительные случаи, напр., что крестьянин бросает землю и хлебопашество, чтобы заняться промыслами, ремеслами, торговлей, в некоторых местностях, как, наприм., в подмосковных и других промышленных селениях, большинство крестьян распродает скот и запускает свои поля, находя более выгодным посторонние заработки. Но в среде крестьян-земледельцев, составляющих главную массу наших сельских жителей, признаки эти довольно верны, чтобы по ним судить о хозяйственном положении отдельных крестьянских дворов и семейств.
Большинство русских крестьян принадлежит к тому среднему разряду, о коем мы выше упомянули. Вследствие семейных разделов, которыми крестьяне увлеклись после освобождения своего, семьянистых дворов с 2-3 рабочими осталось немного, а одиночество, как известно, составляет уже большую помеху в крестьянском быту, препятствуя всякой отлучке домохозяина для заработков на стороне, эти крестьяне с усадьбой и полным (но отчасти недостаточным) полевым наделом составляют, если мы не ошибаемся, главную массу нашего сельского населения. Они живут большею частью скудно, но нельзя сказать, чтоб их положение было бедственное, безвыходное, как это иногда представляется в описаниях народного быта, большую часть года они пропитываются своим хлебом, осенью и зимой живут привольно, даже несколько разгульно, справляют праздники, угощают соседей, но, правда, в конце зимы, весной и летом, перед уборкой новых хлебов, очень часто терпят большие лишения. Может быть, что многие из них избегли бы этих лишений, если б жили расчетливее, бережливее, но так как исправление народных нравов не входит в предмет хозяйственных исследований, то мы должны рассматривать крестьянский быт как он есть. При обыкновенном благополучном ходе вещей, посредственном урожае и хороших ценах на продажные продукты — овес, лен, коноплю, сало, шерсть — крестьянин средней руки пробавляется своим хлебом и своим трудом. Но при малейшем замешательстве, неурожае, недочете или каком-либо несчастном случае он мгновенно стесняется в домашнем своем обиходе — и это, по нашему мнению, составляет главную злобу крестьянского быта в России.
Затем нам следует рассмотреть другой разряд крестьян, которые составляют низший слой сельских сословий и находятся в положении крайней и безвыходной бедности, терпят настоящую нужду и без посторонней помощи содержать себя не могут.
Если в крестьянском дворе нет вовсе рабочего или на большое число малолетних и стариков приходится полурабочий, баба, подросток, больной мужик, если не имеется лошади годной для работ, дойной коровы для питания ребятишек, если большая часть полевых полос запущена или семья вовсе отказалась от мирской земли — то по этим признакам можно почти безошибочно заключить, что положение такой семьи бедственное.
В этих обстоятельствах нельзя уже ожидать скорой поправки, нельзя надеяться, чтобы временная помощь, ссуда денег или хлеба могла восстановить хозяйство, к чему послужит лошадь, если на ней некому пахать, или корова, если ее нечем кормить, во всяком случае не следует рассчитывать на возврат ссуженных денег или хлеба, взыскание с таких семейств ссуд обыкновенно ввергает их еще в большую нужду, или окончательное разорение, или же оказывается совершенно безнадежным.
Вот эти два состояния крестьянских хозяйств и надо стараться исследовать по вышеозначенным признакам, а именно:
a) по отношению рабочих душ к малолетним, старым и дряхлым,
b) по числу лошадей и скота,
c) по пропорции земли, действительно владеемой и обрабатываемой крестьянской семьей.
Такое исследование не даст полного понятия о степени благосостояния населения, о процветании или упадке сельского хозяйства, но оно даст один очень скромный, но важнейший результат: укажет те семейства или группы сельских жителей, которые прежде всего требуют помощи, а это, по нашему мнению, составляет главный и первый предмет хозяйственного управления. Такие исследование могут повести и к другим необходимым выводам для разных практических соображений. Беднейшая часть населения составляет непроизводительную массу, которая не может быть принимаема в расчет при земских и правительственных мероприятиях, она не может быть привлекаема к податям и повинностям, не может даже пользоваться теми выгодами, удобствами, которые открыты всем прочим жителям, например заработком, отхожим промыслом, разве только в ближайшей местности, около своего жительства, поэтому при всякой раскладке тягостей, каких бы ни было, общественных или государственных, они сами собой ускользают от обложения и de facto, если не de jure, изъемлются из податных окладов.
Но определить в точности ту степень бедности, которая обусловливает такое изъятие, исчислить, как это иногда предполагается, — бюджет крестьянского хозяйства и платежные средства домохозяев и выразить все это в цифрах, в определенной форме минимума доходности, нужного для содержания человека или семьи, нам кажется положительно немыслимым, остается только то средство, которое мы указываем, — придерживаться некоторых наружных признаков, которые указывают обыкновенно, за весьма редкими исключениями, на бедное состояние крестьянских семейств и установить, таким образом, категории лиц несостоятельных.
Само собой разумеется, что и в этой категории нужно проверить действительное состояние хозяйства, очевидно, что крестьянин, отказавшийся от надела или распродавший свой скот, чтоб держать мелочную лавку, питейное заведение, мельницу, или чтобы заняться ремеслом, торговлею, — что такой крестьянин не пойдет в разряд несостоятельных. Но такие случаи составляют редкие исключения в нашем сельском сословии, и они так резко отличаются во всей внешней обстановке жилья и образа жизни, что не могут скрыться в общей массе сельских жителей. Вышеупомянутые признаки составляют положительные несомненные доказательства крайней бедности и, по нашему мнению, могут быть приняты основанием для классификации этого разряда несостоятельных сельских обывателей.
Главное преимущество этого способа исследования то, что тут отыскиваются крупные и наглядные данные, которые не могут быть утаены, между тем как при других способах собираются сведения о мелочных предметах, ускользающих от всякого правильного учета. Узнать и поверить число душ или рабочего и рогатого скота, счесть полосы, запущенные в поле, — не представляет особенной трудности. Измерить же посевы и урожай, исчислить заработки, определить доходность хозяйства, — это нам кажется совершенно невозможным, и расчеты, на этом основанные, не имеют, по нашему мнению, никакого значения, никакой верности, потому что голословные показания самих хозяев не могут никаким образом быть проверены, а показания эти большею частью сбивчивы и часто неправдивы.
Одним словом, мы предлагаем, за недостатком других сведений и невозможностью собрать их при настоящем положении сельского хозяйства в России, довольствоваться теми, которые могут быть достоверно исследованы, а именно: отношением рабочих людей к нерабочим, рогатого и рабочего скота к рабочим людям, — производительной, т. е. обработанной земли к крестьянским дворам.
Рассмотрим теперь каждое из этих отношений особо.
По общим статистическим выводам, пропорция людей полного возраста и малолетних выходит во всех несколько значительных группах населения, в уездах, городах, волостях и даже в селениях, почти везде одинакова: рабочих оказывается около половины всех жителей или немного более половины: 50,4 % и 50,6%. По непреложному закону природы род человеческий во всех странах разделяется по полу и возрасту на две почти равные половины, мы даже полагаем, что небольшие разницы, которые оказываются в статистических исследованиях по этому предмету, происходят от случайных ошибок или разных приемов при исчислениях, поэтому общие выводы о числе рабочих не имеют никакого значения в статистике и представляют повсеместно почти одну и ту же пропорцию.
Но на деле выходит совершенно иное, и пропорция, одинаковая в средней сложности, оказывается в каждой отдельной семье различной.
Это-то различие и имеет громадное влияние на состояние семейства. По коренным понятиям наших крестьян, мужик признается самостоятельным только по женитьбе и покуда он женат, в северных губерниях, где крестьянский мирской быт более развит, чем в других краях России, молодой парень получает надел и вообще вступает в тягло только при женитьбе, мужик, потерявший жену, старается немедленно вступить в новый брак, и если не находит невесты, то считает себя обездоленным, несчастным и ходатайствует перед миром о сложении с него части повинностей, ссылаясь на то, что у него в доме нет бабы. Вдовство, таким образом, приравнивается к сиротству и действительно причиняет в хозяйстве, если нет другой женщины полного возраста, неизбежное расстройство, некоторые самонужнейшие работы, производимые одновременно мужиком и бабой, как-то: кошение и грабление сена, жатье ярового и посев озимого — от этого запаздывают, уход за детьми, за домашним скотом отвлекает мужчину от полевых работ. Поэтому понятно, что супружество составляет в сельском сословии первое условие правильного хозяйства, а семейство — первое звено общественного быта.
Социал-демократы, ратующие в одно и то же время за общину и против семейного союза, впадают в этом отношении в полнейшее противоречие сами с собой, так как расторжение семейств повело бы неминуемо к разрыву и общинного быта.
Но естественное последствие брака, прижитие детей, вводит немедленно в каждое семейство розные отношения, которые порождают между ними совершенное неравенство, как в отношении нужд, так и в отношении рабочих сил.
Так как число детей и возраст их в каждой семье различен, то вместе с детьми возникает между домохозяевами глубокое различие состояния, оно доходит до таких крайностей, что вовсе изменяет все условия хозяйства. Представим себе, например, молодого мужика с здоровой бабой, без детей, наделенного по числу ревизских душ 4 десятинами полевой земли, и другого хозяина с женой и 3-4 малолетними детьми, не записанными при ревизии, который поэтому получает также один душевой надел в 4 дес, первый обработает свою землю шутя и прокормится от нее безбедно, второму на 5-6 душ земли мало для пропитания, но и держать земли больше тоже тяжело, его баба кормит одного ребенка, нянчит других, отлучаться ему из дому в рабочую пору трудно, и при всех прочих равных условиях достатка его положение будет несравненно труднее, чем первого.
Или другой пример: одинокий крестьянин с большим семейством — 2-3 детьми, 2-мя стариками или старухами держит 2 душевых надела и другой здоровый мужик с взрослым сыном, двумя бабами и 2 внуками-подростками наделен по мирской разверстке тоже 2 душами. Если надел мал, первый будет крайне стеснен в продовольствии, второй при равном числе душ может отпустить сына или невестку на посторонние заработки, а с остальными работниками и полуработниками возделывать пашню.
Одиночество в крестьянском быту положительно вредно при большом числе нерабочих душ, но оно очень выгодно для молодых и бездетных хозяев и этим объясняется влечение крестьян к семейным разделам, рабочий мужик, приписанный к большой семье, покуда он бездетен или имеет мало детей, должен работать отчасти не на себя, а на отца, братьев, племянников, и понятно, что он находит более выгодным выделиться из двора и труд свой употреблять на прокормление 2-3 душ, чем уделять его на содержание других родственников и многолюдного семейства. Разумеется, что расчет этот обманчивый: через несколько лет дети народятся и ему одинокому будет труднее, чем если б он оставался в родной семье, но в первое время в молодом возрасте положение одинокого хозяина легче и независимее и это побуждает многих крестьян, в ущерб их будущему благосостоянию, отделяться от отцов и братьев.
Поэтому нельзя сказать, как обыкновенно говорят, что одиночество и семейные разделы составляют злобу крестьянского быта, одну из главных причин их расстройства, нельзя признать этого безусловно, все зависит от отношения рабочих душ к нерабочим. Одинокому крестьянину легче жить, чем се-мьянистому, если у него нет или мало домочадцев, двум братьям с 8-10 малолетками или стариками труднее прокормиться, чем одинокому мужику с 1-2 детьми.
Эта-то пропорция составляет в обыкновенном крестьянском быту главное указание рабочих сил, и ее-то надо исследовать не огульно по целым селениям или волостям, а отдельно — по дворам.
Что пользы в том, что мы узнаем из статистики возраст целого населения и среднее отношение взрослых людей к малолетним и престарелым, когда это отношение изменяется в каждом отдельном семействе на громадную разницу, какое значение имеют эти сведения, когда в действительности эти средние пропорциональные исчисления постоянно колеблются, на что нам знать, что в таком-то селении или волости на 100 жителей приходится 49-50 рабочих, если в отдельных семьях окажется, что в одной на одного рабочего приходится 5-6 душ, в другой — 2 души, а в третьей на 3-4 души ни одного рабочего?
Итак, мы полагаем, что одною из главных задач в статистических исследованиях должно быть — приведение в известность отношение рабочих людей к нерабочим по семействам, при этом нужно отделить в особый разряд те семьи, где не имеется полного работника или приходится на одного взрослого чрезмерно большое число детей и стариков, например более 6. — Такие семейства, за весьма редкими исключениями, находятся в крайне стесненном положении, и между ними найдется наибольший контингент беднейших крестьян.
Затем другой фактор, определяющий с большею или меньшею верностью положение сельского хозяина, — это число лошадей и скота. — Пропорцию — 1 лошадь и 1 корова на одного работника мужеск. пола — можно признать нормальной при трехпольном хозяйстве, при залежном и степном, если надел обширен, нужно принять более, в тех полосах, где заведена плужная пахота, не менее 2 лошадей или волов. — При такой пропорции домохозяин может быть зажиточен или беден, но во всяком случае не должен быть причислен к разоренным, он справляет полевые работы и мирские наряды наравне с своими односельцами и в случае временной нужды пользуется кредитом, помощью, ссудами. Но как только оказывается недостаток скота в крестьянском дворе, то это можно признать положительным признаком расстройства, за исключением, разумеется, тех случаев, когда крестьянин находит более выгодным заниматься промыслом, чем хлебопашеством. Продать последнюю корову значит в крестьянском наречии впасть в последнюю степень бедности, не иметь лошади значит отказаться от полеводства. Те дворы, где имеется на рабочего мужика менее 1 лошади и коровы, могут быть признаны крайне нуждающимися, а те, где не имеется ни рабочего, ни рогатого скота, могут почти безошибочно быть отнесены к разоренным хозяйствам.
Последний признак бедности есть отказ от земли, он обыкновенно является последствием первых двух невзгод: рабочие силы слабеют, семейство умножается, производительный труд не покрывает потребления — хозяин изнемогает от натуги, продает хлеб на корню, сдает односельцам одну и две полосы в поле, потом продает овец, нетелей, корову, наконец, и лошадь, а с тем вместе отказывается от земли, перестает быть крестьянином, переписывается из хозяина в бобыли и обращается в сельского пролетария.
Это обыкновенный ход расстройства, и мы едва ли ошибемся, если скажем, что из 100 случаев разорения крестьянских хозяйств 90 проистекают из несоразмерности производительных рабочих сил с семейными потребностями. Само собой разумеется, что и многие другие причины могут повлиять на обеднение жителей, как: малоземелье, тягость налогов, неурожай, падеж скота, эти причины действуют на все население, понижают в целой местности уровень благосостояния, но прежде и более всего поражают вышеупомянутую категорию крестьян, прочие перемогаются, стесняются, но выдерживают кризис, слабые хозяева, одинокие работники с большим числом домочадцев, безлошадные или худоконные окончательно разоряются.
По этим соображениям мы считаем необходимым привести в известность в каждой волости число семейств, находящихся в таких крайних условиях, для того, чтобы иметь их в виду и поставить на первую очередь при всякого рода льготах и пособиях. Это будет скорбный лист народного хозяйства, и он укажет вернее всяких других исчислений действительные нужды жителей и экономическое положение отдельных местностей.

V.
Исследование народного хозяйства по подворным описям

Задача, которую мы предложили в предыдущей главе, — вести исследования хозяйственного быта по дворам или семьям — с первого взгляда кажется почти неразрешимой по своей сложности и трудности.
Мы, однако, позволим себе указать, что порядок этот был введен в прежние времена во всех благоустроенных помещичьих имениях и сохранился и доселе в некоторых сельских обществах.
Он состоял в том, что по каждому селению велась опись крестьянских семейств, где отмечалось число душ ревизских и наличных, число скота, список строений и количество земли, состоящей в действительном владении домохозяина, против имен членов семейства отмечались их годы в двух графах, по возрасту: в одной — рабочие души от 18 до 60 лет, в другой — малолетние и старики, если между людьми полного возраста были некоторые увечные, неизлечимо больные, то их переписывали в графу нерабочих. В списке строений отмечались также особо те из них, которые оказывались совсем ветхими. Земля означалась не десятинами и саженями, а душами или тяглами, как ее измеряют сами крестьяне, и семьи разделялись на разряды: тягловых, которые держат полный полевой надел, льготных — с меньшим наделом, и, наконец, бобыльских — с одной усадьбой.
Это называлось подворною описью и служило: 1) помещику для распределения оброка, барщины и других повинностей, 2) сельскому обществу для разверстки земель, раскладки мирских и казенных тягостей и для отправления рекрутской повинности, которая, как известно, велась по очередям, т. е. по числу рабочих взрослых душ в семье. В больших имениях таковая опись велась в одной книге по всем селениям и хранилась в конторе, она служила справочной книгой при всяких разбирательствах и, главное, при просьбах крестьян о пособиях и обложении и уравнении их повинностей.
Я сам, управляя имением в моей молодости, при крепостном праве, руководствовался этими описями и убедился, что они дают очень верное понятие о состоянии крестьянских хозяйств. Ведение подобных книг даже и в больших имениях, в несколько тысяч душ, не представляет больших трудностей, так как в описи, однажды заведенной, приходится делать только пометки об изменениях в составе семейств и имущества. По ним также очень удобно делать разные хозяйственные распоряжения, которые прежде производились помещиками, а ныне возлагаются на сельских начальников и управы. Так, например, можно составить выписки из подворных описей о дворах, не имеющих рабочих или рабочего скота, о домохозяевах, отказавшихся от земли, о бобылях, проживающих на одних усадьбах, и иметь таким образом в каждой волости, под рукой, готовые списки для распределения ссуд, пособий и для облегчения одиноких и беднейших крестьян.
Мы сказали, что в прежних помещичьих имениях подворный описи велись в господских конторах, но это не надо разуметь так, как будто они составлялись везде по произволу владельцев и управляющих. Мы знали много таких селений, в особенности в северных и восточных губерниях, где помещичье управление было только номинальное, где все разверстки и раскладки производились совершенно самостоятельно выборными людьми и миром и где подворные описи составляли, можно сказать, единственный документ, на основании коего производилась внутренняя расправа между крестьянами.
В особенности строго разбирались по этим описям рекрутские очереди, которые, по коренному русскому обычаю, установлялись по числу рабочих душ в семье, и нам случалось видеть в самых глухих местностях северных губерний, что эти очереди велись очень исправно самими крестьянами с помощью малограмотного писаря.
Но, разумеется, что в том виде, как эти описи велись в прежнее время, они были бы еще недостаточны для той цели, которую мы предполагаем, — для справок об экономическом состоянии сельских сословий.
Главный их недостаток состоит в том, что не выработаны общие нормы для них и что каждое частное лицо или ведомство принимает свои правила для исчислений и классификации собираемых сведений, так что сравнение между ними и общие выводы делаются совершенно невозможными.
С какого возраста и при каких условиях признается человек полным рабочим?
Совершеннолетие по гражданским законам наступает с 21 года, но в действительности в народном быту оно считается гораздо раньше, с 16-18 лет, и во всяком случае со времени женитьбы, крестьянин женатый считается полноправным членом общества, т. е. он имеет право на получение причитающейся на него доли из мирского надела и в некоторых случаях даже принуждается миром держать землю и исправлять повинности, падающие на его душевой надел.
Возраст полурабочих нужно также определять с некоторою точностью, чтобы судить о сравнительной рабочей силе домохозяев. Подростки и девушки составляют огромное подспорье в хозяйстве земледельца. Если мы представим себе две семьи с одинаковым числом взрослых людей, но в одной мальчика 11 лет и девицу 14, а в другой — 2-х малолетних детей, то положение первой семьи при всех прочих равных условиях будет несравненно лучше, чем второй.
Но для таких именно сравнений необходимо, чтобы сведения собирались по установленным, однообразным формам и нормам, если же в одном селении рабочими считаются люди от 18 до 60 лет, в другом — от 16 до 50, в третьем — одни женатые крестьяне, если в одной губернии вовсе не исчисляются полурабочие, а в другой они показываются, — то, спрашивается, какие могут быть сделаны выводы из таких разноречивых и многосложных таблиц и ведомостей.
Итак, мы полагаем, что в основание всяких хозяйственных распоряжений — должны быть приняты подворные или семейные списки вроде тех, которые установлены для воинской повинности, они должны быть обязательно введены по волостям и контролированы земскими управами и вестись по однообразной форме с немногими и несложными графами, которые были бы ясны и понятны крестьянам.
Списки такие должны заключать в себе следующие сведения:
1) Число душ в семействе с подразделением по полу и на возрасты — рабочий и полурабочий. Если между людьми рабочего возраста оказываются увечные, дряхлые, неспособные к работе, то таковые, по освидетельствовании земским врачом, переносятся в графу нерабочих с особой отметкой. В этой графе пишутся только наличные души и исключаются члены семейства, находящиеся в отсутствии, например на службе или в заключении,
2) Число рабочего скота, лошадей и волов, дойных коров и мелкого скота. Последняя статья, мелкий скот, имеет некоторое значение только в степных губерниях, где овцеводство более или менее развито,
3) Количество земли, т. е. душевых наделов, состоящих в действительном владении домохозяина. Здесь всего нужнее узнать — держит ли он всю землю, сколько на него по мирской разверстке причитается, или сдает часть своего надела, или вовсе от него отказался, или, наоборот, снимает чужие полосы сверх своей надельной земли. Крестьяне очень редко могут показать в точности число десятин их владения, но всегда знают, сколько они держат наделов, которые они и называют душами, это и составляет главный масштаб большего или меньшего достатка домохозяев,
4) Опись строений и оценка их по взаимному страхованию. Если в строении помещается какое-либо промышленное или торговое заведение, то это отмечается особо.
Таких сведений совершенно достаточно, чтобы судить об относительной состоятельности или бедности отдельных семейств, и такие списки могут служить очень удобным документом для справок о хозяйственном положении сельских сословий.
Если мы по ним узнаем, что в таком-то обществе или волости накопилось значительное число крестьян безлошадных, что многие из них отказались от земли, отчего полевые полосы, сданные в мир, не разбираются и лежать впусте, то нам не нужно никаких других статистических расчетов, чтобы заключить о стеснении сельского быта в такой местности.
Но если, наоборот, мы удостоверимся, что большинство крестьян имеет по несколько лошадей и коров, что они возделывают все свои земли и арендуют чужие, что случаев отказа от земли не бывает, то мы не поверим, хотя бы они о том и заявляли, что они разорены, их хозяйственный быт, может быть, стесняется временными и случайными причинами, которые нужно в таком случае исследовать, но нельзя принимать на веру такие голословные, часто притворные жалобы.
Весь вопрос в том, что для распоряжений по хозяйственному управлению ни администрация, ни земство не имеют никаких оснований, никакого руководства, они должны верить наслово более или менее правдивым заявлениям самих заинтересованных лиц или слухам и журнальным статьям. Когда до правительства или земских учреждений доходят известия о несчастиях, постигших ту или другую местность, то пособия назначаются огулом по числу душ и распределение их предоставляется распоряжению крестьян внутри обществ, если при этом и стараются собрать сведения о сельских обществах и семействах наиболее нуждающихся, то такие сведения представляются обыкновенно сбивчиво, иногда и пристрастно по ходатайству влиятельных крестьян и других сельских жителей. Кроме того, и сомнительно, чтобы сведения эти могли быть собраны в короткое время и на всякий отдельный случай.
По этому предположению подворные и семейные списки могут служить лучшим основанием для хозяйственных распоряжений, они дадут возможность как земству, так и правительственным органам распознавать недостатки и нужды местного населения и принимать соответствующие меры, а это и составляет слабую сторону нашего современного внутреннего управления.
<...>

VI.
Народная помощь и народный кредит

В предыдущих главах я уже старался объяснить, что в сельском крестьянском быту расстройство, упадок хозяйства проявляются не так внезапно и быстро, как в других сословиях, напр., в городских и фабричных рабочих классах. Бедность и неимущество в сельских обществах наступают и развиваются с некоторою постепенностию, и это дает возможность до известной степени принимать меры к вспомоществованию нуждающимся и к предупреждению окончательного разорения их.
Но тут надо рассмотреть два вида, два фазиса хозяйственного расстройства:
Первый — это временное и случайное стеснение, причиняемое разными несчастными случаями, как-то: неурожаем, пожаром, падежом скота, случаями почти неизбежными в сельском быту и обходящими, можно сказать, по круговой очереди почти все крестьянские дворы и селения, то по вине самих жителей, то по законам природы.
Эти несчастия действуют различно на быт крестьян, насколько различно и их состояние, они проходят почти незаметно для домохозяев вполне состоятельных, более или менее зажиточных, и всякому из нас приходилось видеть и удивляться, как быстро справляются некоторые деревни после пожаров и других бедствий, их постигающих. Но на большинство крестьян среднего состояния несчастные случаи влияют пагубно, и при каждом из них и в каждом селении оказывается несколько дворов или семейств, которые после неурожайного года, пожара или падежа впадают в крайнюю бедность, терпят страшные лишения и неминуемо и окончательно разоряются, если в такие критические минуты не находят своевременной помощи. Для предупреждения подобных-то случайностей для этого разряда хозяев необходима организация кредита, т. е. заимообразных пособий в виде денежных или хлебных ссуд или страхования их имуществ, и эти меры принесут несомненную пользу, предупреждая в большей части случаев окончательное разорение таких хозяев.
Если крестьянин в нужде может занять из кредитного учреждения несколько десятков рублей для прикупки хлеба на посев или продовольствия, или для приобретения лошади, коровы, или получить небольшую сумму из страхового капитала после пожара, градобития, повального падежа, то в большей части случаев он будет спасен от разорения. Общее состояние его хозяйства, разумеется, от этого не улучшится, если перед тем быт его был скудный, то от таких незначительных вспомоществований он не поправится, бедняк не сделается богачом, но он останется хозяином, не будет вынужден отказаться от своей надельной земли и распродать последнюю свою движимость.
Итак, польза и действие кредита, страхования и тому подобных мер в крестьянском быту состоит в том, что они предупреждают до известной степени полное разорение и упразднение хозяйств, сохраняют многие из них, которые без этого пришли бы в совершенный упадок, и таким образом уменьшают на известный процент прирост безземельных крестьян, сельского пролетариата.
Коренное улучшение быта — дело другое, еще более существенное, но в этом случае указанные меры не могут иметь прямого влияния. Прежде чем улучшать, надо упрочить поземельное хозяйственное состояние народных масс и противодействовать по возможности тем причинам, тем печальным случайностям, которые заставляют ежегодно несколько тысяч крестьян бросать свои земли и свой земледельческий промысел.
Другой вид, другой момент бедности — это то состояние, которое в простонародье называется бобылыциной, сиротством, когда крестьянин не держит земли, не имеет своего хозяйства и существует заработками, наемным трудом или подаяниями, нищенством.
Большая часть таких семейств приходит в отчаянное положение оттого, собственно, как мы выше сказали, что в критические минуты, когда их поразило какое-либо несчастие, они не могли найти поддержки, вспомоществования. В ряду таких причин, вызывающих бедствие, есть и естественные — неотразимые случайности, которые приводят известное число крестьянских семейств в беспомощное положение.
Если в семье, хотя бы и среднего состояния, умирает, или отлучается на службу единственный работник, или по болезни делается неспособным к работе, то хлебопашество и хозяйство долго продержаться не может. Семья, истратив последние средства на наем батрака, сдает свои покосы и прекращает свой промысел.
Для таких крестьян меры, о коих мы выше упомянули, как временные заимообразные пособия, окажутся большею частию неприменимыми, недействительными.
Восстановить разоренное, упраздненное хозяйство — совсем другое дело, чем поддержать и исправить расстроенное, и дело это так трудно, что даже и при больших затратах редко удается. Для тех семейств, где нет рабочего взрослого мужика, правильное ведение земледельческого промысла немыслимо, и большая часть таких вдовьих и сиротских крестьянских дворов обречены судьбой к крайней бедности, во всяком случае к ним нельзя применить ни одной из тех мер, которые основаны на взаимности, складчине и условии возвращения ссуд, потому что взыскивать с них нечего, и такие взыскания, обыкновенно безнадежные, обременяют только счеты и вызывают бесполезные расходы взимания.
Для этого разряда крестьянских семейств нужна помощь другого рода, не в виде временных вспомоществований, а постоянное содержание, по крайней мере до того времени, когда малолетние достигнут полного возраста или рабочий мужик возвратится из отлучки, нужен не кредит, не заимообразные пособия, а призрение и продовольствие на счет обществ, земств или государства, и притом — призрение бесплатное, безвозвратное.
По этим соображениям мы разделяем меры, имеющие в виду благоустройство сельского быта, на две главные категории:
Народный кредит и народная помощь.
Под словами ‘народный кредит’, которые, впрочем, не совсем точно выражают нашу мысль, мы разумеем совокупность тех учреждений и мероприятий, которые имеют в виду поддержать крестьянские хозяйства в первый момент их расстройства посредством денежных или вещевых пособий, с условием возврата ссуд при участии в составлении складочного капитала. Сюда относятся разные кредитные учреждения: сельские банки, кассы, ссудо-сберегательные товарищества, поземельные и колониальные банки, общества взаимного кредита. К этому же разряду можно отнести взаимное страхование от пожаров, падежей скота, градобития и страхование жизни.
‘Народной помощью’ мы называем те меры, которые дают или должны бы давать бесплатное и безвозвратное пособие неимущим, безземельным семьям, не имеющим своего собственного хозяйства и уже впавшим в крайнюю, беспомощную бедность, и сюда мы относим общественное призрение, народное продовольствие и благотворительные учреждения вообще.
Эти две категории мер должны быть точно различены и рассмотрены особо, потому что каждая из них имеет совершенно отдельный круг действий и особый предмет. Но, к сожалению, это-то различие и не соблюдается ни в рассуждениях об устройстве и улучшении сельского хозяйства, ни в проведении мероприятий и распоряжений по этим предметам, и от такого смешения происходят бесконечные недоразумения, неблагоприятно отражающиеся на самом деле.
Мы постараемся объяснить в чем, по нашему мнению, состоят недоразумения.
С одной стороны, многие писатели и общественные деятели, придерживающиеся более или менее гуманных и либеральных мнений, оспаривают пользу и целесообразность кредитных учреждений для простого народа, указывая на то, что кредит, минуя беднейший класс жителей, оставляет без помощи тот разряд крестьян, который всего более нуждается в пособии, и таким образом поддерживая средний класс, обходя низший, способствует развитию неравенства в сельских обществах.
На этом основании даже такие общедоступные учреждения, как ссудные товарищества или общества мелкого земельного кредита, признаются с этой высокой точки зрения бесполезными и даже вредными, как пальятивные меры, не искореняющие бедности, как заплатки на рубище неимущих.
Возражение это отчасти справедливо, действительно, в каждой группе населения, в каждом сельском обществе найдется несколько несостоятельных крестьян, которые своими же односельцами исключаются из общих сделок. Опыт ссудо-сберегательных товариществ указывает, что, по понятию самих крестьян, есть известная норма состояния, ниже которой доверие общества к своему члену прекращается, если у домохозяина нет лошади или коровы, если он сдал большую часть своих полевых угодий, если в доме нет рабочего, то такой крестьянин не принимается в члены товарищества. То же самое, вероятно, окажется и при учреждении проектируемых банков или товариществ для приобретения земель или переселений, какими бы внешними узами ни была связана крестьянская община, какими бы строгими правилами ни была обставлена равноправность ее членов, внутри сельских обществ всегда окажется неравенство состояний и участие всех крестьян в общих сделках все-таки будет обусловливаться их имуществом и рабочими силами.
Итак, мы должны согласиться, что ссудные товарищества, земские банки и всякие другие кредитные учреждения в этом отношении не достигают цели, если целью полагается помощь неимущим, этот разряд крестьян, именно неимущих, остается вне круга их действия, и кредит по самому существу дела не может на них распространяться, потому что кредит значит доверие, а доверять суммы людям несостоятельным, требовать возврата ссуд от неимущих — значит искажать самое понятие о кредите.
Из этого следует, что для беднейшей категории сельских жителей нужны другие меры, о коих мы выше упомянули, тем не менее кредитные учреждения несомненно полезны в том смысле, что посредством их предупреждается разорение многих крестьян, уменьшается прирост неимущества. Пока эти два вопроса будут смешиваться и эти разные цели преследоваться вместе, пока будет продолжаться смутное стремление обнять одним разом все различные нужды и пользы народа, до тех пор продолжится и замешательство по всем таковым вопросам, из коих одни парализуют и подрывают другие, приводя дело к полному застою.
Другое недоразумение, существующее в суждениях о разных сторонах сельского быта, составляет, можно сказать, противоположную сторону того же вопроса: между тем как, с одной стороны, заявляются требования о распространении действий кредитных учреждений на всех жителей, в полном составе сельских обществ, с другой — раздача пособий, назначаемых для бедных по тому же принципу — равной раскладки, распределяется тоже поголовно между всеми членами общества, доставаясь отчасти таким домохозяевам, которые вовсе не нуждаются в пособии. Это правило проникло бессознательно в наше законодательство, в разные отрасли внутреннего управления, как, например, по общественному презрению, по народному продовольствию и проч. Во всех этих случаях установились такие порядки, что пособиями пользуются безразлично все лица, причисленные к обществам, волостям или вообще к крестьянскому сословию, так что тут открываются задачи почти неразрешимые: в случае неурожая — обеспечить пропитание целых селений, волостей, уездов и губерний, в случае болезни или дряхлости — лечить и призревать бесплатно целое население, не различая богатого от бедного, собственника от неимущего, — задачи неразрешимые по своей громадности и сложности.
Поэтому мы думаем, что надо поставить эти два вопроса отдельно. Устраивая кредит, иметь в виду, что им воспользуются не все жители, и для беднейшего разряда крестьян принять другие меры — устроить бесплатное попечительство и призрение, наблюдая притом, чтобы капиталы общественного призрения, народного продовольствия и благотворительных учреждений были употребляемы исключительно с целью вспомоществования неимущим.
Если мы довольно ясно выразили нашу мысль, то из вышесказанного явствует, что народный кредит и народная помощь должны быть различны и по предмету их действий, и по цели преследуемой ими, и по порядку их операций, и, наконец, по капиталам, коими в том и другом случае приходится делать обороты.
Народный кредит должен быть организован для среднего разряда крестьян, и главная его цель — предупреждение от полного разорения посредством заимообразных ссуд и авансов, платежей из складочного капитала или выдач из общественных запасов.
Народная же помощь должна иметь в виду неимущих или неспособных к работе людей и поддерживать их существование посредством даровых и безвозвратных пособий, ассигнуемых из общественных капиталов, или — выдачи таких пособий натурой, продуктами по удешевленной цене.
На этом основании должны быть распределены и суммы, ассигнуемые на устройство сельского быта. Всякого рода кредитные учреждения требуют только основного капитала и затем поддерживаются сами собой — своими оборотами. Но призрение и содержание неимущих составляет большею частию безвозвратный расход, на пополнение коего нельзя и не следует рассчитывать и который поэтому требует особой разборчивости при распределении пособий, особой бережливости в расходовании. Смешение указанных мер и объединение их ввиду того, что ими преследуется одна цель, усложняет вопрос до такой степени, что ни одна из преследуемых благих целей не достигается: громадные суммы растрачиваются без существенной пользы для народного хозяйства.

VII.
Общественное призрение и народное продовольствие

Общественное призрение и народное продовольствие составляют у нас, в России, две отдельные ветви управления, располагающие отдельными капиталами и имеющие каждая особый круг действий.
К сожалению, эти круги очерчены в нашем законодательстве так неопределенно, что очень трудно сказать, в чем состоит предмет этих ведомств. Общественное призрение заведывалось прежде приказами, а народное продовольствие — особыми губернскими комиссиями, к каждому из этих ведомств были приписаны значительные капиталы, простирающиеся на несколько миллионов. В настоящее время они все вместе поручены земским учреждениям, но предметы ведомства и порядок действий остались в прежнем неопределенном виде, и в новых законоположениях недоразумение прежних уставов нисколько не разъяснены.
Общественное призрение по смыслу закона имеет целью — помощь ‘неимущим’, для которых устраиваются и содержатся богадельни, дома умалишенных, кроме того, выдаются пособия бедным на дому. Термин ‘неимущие’ повторяется бесконечно во всех статьях устава общественного призрения и составляет, можно сказать, единственное указание предмета ведомства этого учреждения, но что разуметь под словом неимущества — этого нигде в законе не разъяснено. Между тем от этого и самое дело призрения всегда было и до сих пор остается в России в самом шатком положении, не имея никакого руководства для распределения пособий, никаких оснований для приема или отказа в них. Правом на общественное призрение в действительности пользуются все сословия, неимущими признаются все лица, получившие от сельского или полицейского начальства свидетельство о бедности, но так как понятие о бедности совершенно относительное, то на практике выходит, что свидетельства выдаются без всякого разбирательства и призрение на счет общественных сумм дается большею частию таким людям, которые находят за себя ходатаев и покровителей, между тем как настоящие бедные в глуши дальних селений остаются без всякой помощи.
Очевидно, что общественное призрение требует прежде всего строгого определения и ограничения своего круга действия, т. е. самого понятия о неимуществе, дающем право на призрение, и что покуда продолжатся нынешние порядки, пользы от него будет мало.
Народное продовольствие имеет у нас еще более широкое значение чем общественное призрение, и самое слово ‘народное’ придает ему тот особый смысл, как будто правительство принимает на себя попечение о продовольствии всего народа или, по крайней мере, всего населения тех местностей, где продовольствие стесняется от неурожая или других причин.
В этом смысле и были устроены в прежнее время хлебные магазины, и в тех селениях, где над ними был строгий надзор, крестьяне привыкли рассчитывать на запасный хлеб для посева и отчасти для прокормления. Но в скором времени после освобождения крестьян эти запасы истощились и сельские общества, за недостатком своих общественных запасов, стали обращаться непосредственно к земству за денежными пособиями из продовольственного капитала.
В последнее время эти требования и ходатайства земств начали повторяться все чаще и чаще и продовольственные меры принимают все более широкие размеры, ежегодно возникают вопросы о прокормлении целых уездов и губерний, заявляются просьбы об ассигновании громадных сумм. Просьбы эти удовлетворяются по мере возможности и почти всегда в размерах несравненно низших, чем нужно, и в конце концов пособия оказываются совершенно недостаточными для покрытия нужд.
Такой результат, как нам кажется, неизбежен и мог быть заранее предвиден. Полное обеспечение продовольствием целого населения, даже в отдельных местностях, требует таких громадных затрат, что капиталы — как бы велики ни были — быстро истощаются, если в распределении пособий не соблюдается некоторая соразмерность, а эта соразмерность зависит от двух условий: во-первых, чтобы степень нужды, недостаток в продовольствии были освидетельствованы и рассчитаны основательно, и во-вторых, чтобы сделано было различие между нуждающимися, между лицами и семействами, более или менее стесненными в своих средствах, и такими, которые не имеют никаких средств пропитания.
Эти два условия надо рассмотреть отдельно.
Для определения урожая и недостатка продовольствия у нас не имеется, при настоящих порядках собирания сведений, положительно никаких данных, о чем мы уже несколько раз упоминали, и это составляет главный недостаток всех суждений о народном продовольствии, но, кроме того, вопрос этот и по самому существу до крайности затруднителен и почти неразрешим. Свойства почвы и атмосферические явления имеют такое влияние на урожаи, что определить их можно только самым внимательным осмотром полей в разных селениях, объездом целых волостей и уездов, а это такой труд, который едва ли может быть возложен на должностных лиц, имеющих другие и разнообразные служебные занятия.
Поэтому мы думаем, что на теперешних расчетах об урожаях никак не следует основываться и что главное соображение должно состоять в том, чтобы посредством ссуд из хлебных магазинов или продовольственного капитала придти на помощь той части населения, которая наиболее нуждается в помощи по невозможности зарабатывать на стороне свое пропитание.
Это довольно верно определяется составом семейства, и можно почти положительно признать, что стеснение продовольствия наиболее чувствительно и пагубно для тех крестьянских дворов, где менее рабочих душ и более нерабочих. Пропорционально этому отношению и должны бы распределяться пособия, так чтобы на первую очередь и с правом пользования наибольшим размером ссуд были ставлены семейства без работников, затем одинокие домохозяева с большим числом домочадцев и т. д.
Итак, по нашему предположению, общественное призрение и народное продовольствие должны бы иметь одну цель и один предмет ведомства, несколько ограниченный против настоящего их круга действий, но более определенный, а потому и более действительный, — именно помощь неимущим. Стремиться к тому, чтобы обеспечить продовольствие народных масс, целых сословий или даже целых селений, закупать и подвозить хлеб для прокормления уездов и губерний, постигнутых неурожаем, — это несбыточные мечты, которые доставляют некоторую популярность администраторам и общественным деятелям, распоряжающимся пособиями, но цели не достигают и достигнуть не могут по причинам, независящим от распорядительности земских и правительственных учреждений, а прямо истекающим из обыкновенного и естественного хода дел.
В принятии мер по народному продовольствию следуют обыкновенно следующему порядку.
Если с ранней весны всходы озимых или яровых полей совершенно дурны, то меры к закупке и подвозу хлеба могут быть приняты своевременно, но эти случаи довольно редки, весенние всходы на черноземе и на удобренных почвах нечерноземной полосы обыкновенно благополучны, взаимное действие зимней влаги и солнечных лучей в наших северных климатах имеют такую животворную силу, что вскрытие весны обыкновенно подает светлые надежды. Опасность наступает позже, в начале лета. Тут наше земледелие подвергается таким случайностям, каких не знают жители умеренных климатов: хлеб уже выколосившийся, греча в полном цвету побиваются морозами, засуха задерживает и губит лучшие всходы, палящий зной, а в степных губерниях жгучие ветры мешают наливу или продолжительные ливни препятствуют созреванию и уборке хлебов. Тогда в половине лета начинают поступать скорбные известия о пропаже урожаев в разных местностях, земство и губернское начальство совещаются о предстоящих нуждах по принятию мер к пополнению недостатков. Самая поспешность таких мероприятий делает их крайне затруднительными в такое позднее время года, покуда не окончена уборка хлебов и молотьба, цены не устанавливаются, заготовка и доставка больших запасов к пристаням и железным дорогам затруднительна — сначала потому, что крестьяне заняты полевыми работами, а в глухую осень — по случаю распутицы, таким образом, большие оптовые хлебные операции, предпринимаемые земством или правительством, обыкновенно опаздывают, имеют прямым последствием вздорожание сельских продуктов и очень часто не достигают мест назначения.
Но предполагая даже, что заготовленный хлеб успел дойти до тех губерний и уездов, куда он назначен, он все-таки останавливается на пристанях и станциях железных дорог и далее у же должен быть развезен самими обывателями, по распоряжению сельских обществ. Тут обыкновенно происходит следующее: ближайшие селения разбирают свою часть очень скоро и легко, но для дальних деревень перевозка в осеннюю распутицу или по неустановившемуся первопутку бывает тяжела, наиболее исправные и доброконные хозяева осиливают эту работу и запасаются хлебом, одинокие и слабые крестьяне начинают еще подкармливать лошадь или справлять телегу и сбрую для дальнего пути и часто опаздывают, а беднейшие безлошадные семьи вовсе и не помышляют о доставке хлеба, который им пришлось бы переносить на своих плечах, и поневоле лишаются причитающейся им части.
Таким образом, меры, принимаемые с большой торжественностью и оглашаемые как подвиги человеколюбия, очень часто, мы не смеем сказать всегда, уклоняются от своей благой цели, постановление и представление земских учреждений о неурожае и предстоящих нуждах, корреспонденции журнальных репортеров и слухи, очень часто преувеличенные, о недостатке хлеба для продовольствия — производят, несомненно, некоторую панику, которая влияет на возвышение цен едва ли не столько же, как и стачка хлебных торговцев.
Хлебные запасы, доставляемые по распоряжению начальства и учреждений, не доходят до жителей, наиболее в том нуждающихся, подгородные или приречные селения пользуются ими преимущественно, между тем как жители этих селений, имея обыкновенно обильные заработки и промыслы, менее других нуждаются в пособии, для деревень, отдаленных от рек и железных дорог, помощь эта почти недействительна, и в таких деревнях, где земледелие составляет большею частию единственный промысел, где уровень народного благосостояния ниже, чем в промышленных местностях, в таких деревнях зажиточные хозяева получают львиную часть из продовольственных запасов, а беднейшие очень часто не пользуются ими вовсе.
Таков обыкновенный ход этих благонамеренных, но мало полезных дел, поглощающих, однако, громадные суммы.
Некоторые из упомянутых затруднений могут быть отстранены энергичными распоряжениями местных начальств, предполагая, что и все второстепенные агенты, употребляемые при таких операциях, действуют добросовестно и благоразумно, но есть много и таких препятствий к правильному распределению хлебных, а равно и денежных пособий, которые никакими частными усилиями не могут быть преодолимы, если не будут установлены законодательным порядком главные условия, дающие право на вспомоществование.
По коренному обычаю наших мирских обществ, как известно, всякие пособия и льготы точно так, как и повинности, разврстываются между всеми членами равномерно, по известной пропорции, обыкновенно по душам или тяглам, также известно, что выражение душа означает не ревизскую душу, а полевой надел, соответствующий ревизскому счету душ, а тягла полагаются по числу рабочих крестьян в семье. По этой же пропорции распределяются пособия из продовольственных запасов и капиталов, т. е. чем более на крестьянский двор приходится полевых душевых наделов или рабочих мужиков, тем более приходится ему и долей из хлеба или денег, а так как такие семьи в общей сложности и зажиточнее и самостоятельнее других, то выходит, что пособия распределяются в обратной пропорции к нуждам семейств и одиноким крестьянам, вдовам и сиротам достается из них всего менее.
Это одна из главных причин, почему меры общественного призрения и народного продовольствия не достигают своей цели. Покуда распределение вспомоществований будет предоставлено без всякого ограничения и руководства распоряжению сельских сходов вышеописанные порядки будут неуклонно соблюдаться, крестьянин зажиточный непременно выбирает свою часть из магазина или денежного пособия, хотя бы и не нуждался в этом, и скорее согласится после раздачи уступить свою долю бедному родственнику или соседу, чем откажется от своего права. Семейство с тремя рабочими мужиками, из коих один или двое могли бы быть отпущены на заработки, получает при раздаче пособий втрое больше, чем одинокий крестьянин, хотя бы у обоих в доме было одинаковое число наличных душ. Таким образом, из громадных сумм, затрачиваемых на продовольствие, бедным достаются одни крохи и гуманные стремления помочь всем жителям поголовно приводят к тому результату, что наиболее нуждающиеся получают менее всех.

VIII.
Безземельные крестьяне

Обезземеление крестьянского сословия было, как известно, главным зародышем пролетариата в Западной Европе, и поэтому понятно, что в России, где по сие время огромнейшее большинство сельского населения живет оседло, хозяйственно на своих землях, предупреждение такого печального явления, как экспроприация крестьян, составляет одну из главнейших забот и задач государственного управления.
В пылу первых наших прогрессивных порывов многие ошиблись в отношении крестьянского положения 1861 г., приписывая ему, во-первых, значение окончательного поземельного устава, не нуждающегося ни в каких поправках и дополнениях, и, во-вторых, ожидая от общинного начала, принятого в основание крестьянского быта, что оно само собой будет регулировать аграрные отношения и предупредит безусловно обезземеление крестьян. Вышло же так, как всегда и выходит из экономических доктрин, когда их хотят применить безусловно к житейским отношениям, оказалось (как и можно было предвидеть), что от приращения населения, распашки новых земель, расчистки лесов, переселения из одних местностей в другие поземельные отношения в первые два десятилетия уже сильно изменились, обнаружилось (что еще легче можно было предсказать), что никакие уставы не могут предупредить болезнь, дряхлость, смерть, исправить лень и беспечность и что известный процент неимущих зарождается в каждом обществе.
Он зародился и начал расти и в русских селениях. Несмотря на то, что всем крестьянам наделены были земли и что приняты были всякие меры против легкомысленных отказов от земли, уже ныне, через 20 лет после освобождения, сельский пролетариат достиг в некоторых местностях значительных размеров.
К сожалению, мы не имеем верных сведений об этой важнейшей стороне народного быта, среди массы мелочных статистических сведений, публикуемых разными ведомствами, мы не находим никаких показаний о прибыли, убыли и числе безземельных крестьян, если они и встречаются в отдельных описаниях и исследованиях, то всегда в таком сбивчивом виде, что из них нельзя делать никаких правильных выводов.
В сочинении ‘Землевладение и земледелие’ я привел несколько фактов, свидетельствующих о значительном проценте безземельных крестьян в некоторых губерниях (том I, глава 9). По этим сведениям процент их доходит в Тамбовской губернии до 5% всех жителей, в Курской до 10, в Костромской даже до 15, но я должен сознаться, что был введен в заблуждение сбивчивыми исчислениями, впрочем, заимствованными из официальных источников.
Дело в том, что и в этом случае сведения собирались совершенно различными способами, без всякого соглашения или общей программы: в одной губернии показывались только крестьяне в тесном смысле слова, отказавшиеся от надела, в другой — к ним причислялись бобыли, проживающие на усадьбах, в третьих — разночинцы, дворовые, мещане, приписанные к волостям, в разных уездах той же губернии принимались для исчислений тоже совершенно разные основания. Можно себе представить, что выходит из подобных статистических исследований.
Так, например, в Курской губернии из 10% всех безземельных сельских жителей приходится собственно крестьян, отказавшихся от надела, только 2%. В Вятской показано всех безземельных жителей без различия состояния 2,458. В Симбирской крестьян без земли вовсе не полагается (?), а считается только 8,098 разночинцев без надела и т. д.
Из объяснений, приведенных в вышеназванных ‘Материалах’ {В изданном Министерством государственных имуществ первом выпуске ‘Материалов для изучения современного положения землевладения’ (СПб., 1880, — С. 64) — Прим. А.К.}, видно, что в одной волости Петербургской губернии (Югостицкой) показано 77 безземельных, но из них только 15 крестьян, прочие дворовые и мещане.
В Ямбургском целом уезде считается без земли 451 крестьянин, из них 249, не пользующихся наделом, отказались ли они от надела добровольно при утверждении уставных грамот, или впоследствии по нужде и бедности — это необъяснено.
В Инякинской волости (Спасского уезда) число безземельных жителей возросло разом от 40 до 280 потому, что у 240 душ были отняты наделы за недоимки, и притом по приговору одного сельского общества.
В Новозыбковском уезде, Черниговской губернии, где находится 119,545 лиц всех сельских жителей, числилось в 1868 г. безземельных крестьян 896, в 1878 г. число их уменьшилось до 650, или на 27%.
В пяти волостях Александровского уезда, при 3,499 ревизских душах и 1722 дворах, было безземельных 140 душ, или 4% {Эта цифра 3,499 в 5 волостях нам кажется, однако, сомнительной, такие мелкие волости редки в великороссийских губерниях.}.
В Вилевской волости, Гомельского уезда, в 17 селах с 3,808 душами было прежде безземельных 79, теперь 126, что составляет 3% всех жителей.
В Таврической губернии, где всего 546,345 жителей сельских сословий, насчитано в семи уездах 13,750 безземельных. В некоторых волостях пропорция громадная: из 3,912 во всем Евпаторийском уезде приходится на Курмат-Аджинскую более 2000. Тут должны быть особенно неблагоприятные условия, наоборот, в некоторых волостях других губерний число безземельных ничтожное: в Новинской волости, Клинского уезда (Москов. губ.), только 4 души, в Отрадинской — Царицынского уезда тоже 4, в Ерзовской того же уезда 10.
Из этих отрывочных, неполных, сбивчивых и случайных данных можно только убедиться, что мы ничего не знаем об одной из важнейших сторон нашего народного быта, и ничего не узнаем, покуда исследования будут производиться без всякого порядка, без общей системы и правильно выработанной программы.
Из вышеприведенных сведений можно только видеть — как они различны и противоположны и как легко могут придти разные лица и даже учреждения к фальшивым заключениям об общем положении народного хозяйства, основываясь на местных наблюдениях. Земские управы Евпаторийского и Феодосийского уездов, где число безземельных дошло до 9,912 и 4,887, могут по справедливости признать, что сельский пролетариат достиг опасных размеров, житель Новинской волости или Отрадинской, где всего показано по 4 души без земли, вовсе не заметит этого факта, а исследователь Новозыбковского уезда, где число безземельных уменьшилось на 27%, может придти к заключениям совершенно противным.
Но в действительности все они, может быть, ошибутся, весьма вероятно, что в тех местностях, где показано наименьшее число, не считаны бобыли, проживающие на одних усадьбах, или разночинцы, приписанные к обществам, в других, наоборот, смешаны все категории, в третьих показаны только лица, приписанные к волостям, и упущены те, которые числятся при сельских обществах.
Таким образом, получается много сведений, из коих ни правительство, ни общество не могут составить себе правильные понятия ни об упадке или усилении крестьянского землевладения, ни о причинах этих явлений. Мы видим, например, что в одной волости были отобраны наделы, за недоимки, у 240 крестьян. Это совершенно частное и случайное явление, но если б подобные сведения были собраны по всем волостям и оказалось бы, что такие случаи повторяются часто, то мы бы имели возможность узнать, насколько и в каких местностях податная система оказывается обременительной.
Если б были указаны некоторые правила для собирания сведений, например, что против числа безземельных надо выставлять общее число жителей, различать собственно крестьян от разночинцев, указывать уменьшение или увеличение числа безземельных, то можно было бы из этого делать общие и очень важные выводы о крестьянском землевладении. В настоящем же виде вышеуказанный сырой материал не дает возможности делать никакого сравнения между разными местностями.
Для правильного суждения о важнейшем предмете — упадке или развитии крестьянского землевладения — нужно прежде всего отделить собственно крестьян-домохозяев от прочих сельских жителей и считать только тех, которые получили душевой надел при утверждении уставных грамот, а впоследствии по каким-либо причинам отказались от земли. Если смешивать их с другими разрядами, то заключения выйдут обманчивые: дворовые люди, приписывающиеся к волостям, мещане, поселившиеся в селениях, имеют большею частию другие промыслы и источники дохода, и, хотя и без земли, пользуются вообще большим достатком, чем крестьяне-хлебопашцы.
Бобыли, кутники, огородники, проживающие в усадьбах без полевого надела, должны быть тоже различены от полных хозяев, в некоторых местностях, в селениях, лежащих около столиц, больших городов и на линиях железных дорог, усадебная оседлость приобрела в новейшее время такую ценность, что крестьяне бросают хлебопашество не по нужде, а по прямому расчету, что торговля или наем помещения выгоднее земледелия.
Поэтому, собственно, к безземельным должны быть отнесены только крестьяне, отказавшиеся от надела и поселившиеся в чужих домах или на чужих усадьбах. Они составляют главный контингент неимущих, первый разряд беднейших жителей, и если в какой-либо местности оказывается значительное приращение таковых безземельных, то можно прямо заключить, что тут действуют гибельные причины.
Другие разряды, о коих мы выше у помянули, могут быть тоже исчислены, но должны быть рассмотрены с другой точки зрения: например, большое число мещан и разночинцев, приписавшихся к обществу или волости, часто означает, что местность эта пользуется некоторыми экономическими выгодами, как бывшие дворовые, так и городские обыватели выбирают преимущественно для поселения или приписки наиболее состоятельные общества, где им не угрожает круговая порука за недоимку, и потому значительное число таких приписанных людей обыкновенно указывает на положение противное тому, что обозначает обезземеление крестьян, т. е. не расстройство хозяйственного быта, а, напротив, оживление и процветание его. Из этого можно видеть, что когда такие явление смешиваются и разнообразные данные, добытые исследованием, строго систематично не классифицируются, а сбиваются в одну массу, в одни итоги, когда в число безземельных крестьян включаются без разбора ремесленники, торговцы прямо по спискам ревизских душ и по разумению волостных старшин и писарей, то из этого выходит картина народного быта, нисколько не похожая на подлинник.

——

Из этого видно, как трудно при настоящем положении наших статистических и экономических сведений делать какие-либо выводы даже о таких крупных и наглядных фактах, как обезземеленье крестьян. Казалось бы, что легче счесть число семейств отказавшихся от земли, число упразднившихся дворов и запущенных полос, чем исчислять миллионы четвертей и пудов посевов и урожаев или сочинять таблицы о прибылях и убытках крестьянских хозяйств, а между тем эти-то важнейшие стороны сельского быта остаются у нас неисследованными — в то время как набираются со всех сторон голословные сведения и слухи об упадке сельского хозяйства и производятся исследования о причинах этого упадка. Один из главнейших несомненных признаков экономического расстройства есть отказ от земли, обезземеленье крестьян, и если в данной местности факты эти повторяются часто, то из этого можно заключить вернее, чем из всяких описаний и исследований, что сельский быт находится в неблагоприятных, стесненных условиях.
На такие местности и надо прежде всего обратить внимание, исследовать причины таких частых отказов и по ним уже выводить заключение об условиях, влияющих на местное хозяйство. Причины эти разнородны, но они могут быть подведены под две главные категории, которые сами собой и обнаружатся при внимательном исследовании:
Первая причина — это несоразмерность поземельных окладов с производительностью и доходностью земель, если при отказе от земли упраздненные полосы неохотно разбираются односельцами и обществом, если при передаче надела крестьянин уступает его без всякой придачи, за одни подати, на нем лежащие, то из этого, без всяких других более или менее глубокомысленных суждений, можно заключить, что доходность земли не покрывает сборов, коими она обложена, и этот факт, почти повсеместно обнаруживающийся в земледельческом сословии северной полосы, указывает ясно на причину упадка крестьянских хозяйств.
Вторая причина — это недостаток земли, в хлебородных и густонаселенных губерниях отказы и уступки земель представляются также часто, но при других условиях, зажиточные хозяева и мирские общества не только не противятся таким сделкам, но всеми силами их поощряют, соблазняют бедных крестьян высокой платой за душевой надел, притесняют их строгими взысканиями недоимок и таким образом вытесняют их из общинного владения.
Эти обстоятельства могут быть очень легко исследованы, они настолько известны местным жителям, что не потребуют даже особых изысканий. Если б, например, земские управы наводили справки — на каких условиях производятся отказы и передача земель и много ли бывает случаев отказов, то из этих справок открылись бы два соображения, важнейшие для народного хозяйства: 1) больший или меньший прирост сельского пролетариата в той или другой местности и 2) главные причины, влияющие на обезземеленье крестьян.
Соответственно этим данным можно было бы и принять меры против дальнейшего расстройства: 1) по облегчению поземельных сборов в одной полосе и 2) по содействию к приобретению земель крестьянами или к переселению — в другой.

IX.
Малоземелье в крестьянском быту

Постепенное стеснение сельского хозяйства вследствие измельчения поземельной собственности есть общий закон всех населенных стран. И так как это явление неизбежно представляется при естественном приращении народонаселения, то его надо заранее предусматривать и принимать такие меры, которые бы также постоянно ему противодействовали или, по крайней мере, по возможности ослабляли бы вредное его влияние на благосостояние народа.
Из этого следует, что всякие попытки устроить землевладение посредством единовременных мероприятий, положений и уставов, как бы они ни были гуманны и либеральны, не достигают своей цели, если целью предполагается прочное обеспечение и улучшение народного быта. Рядом с ними надо еще установить такие законы или правила, которые служили бы регуляторами землевладения и исправляли постепенно те неровности, которые неминуемо оказываются в отношениях людей к земле.
В этом отношении, как нам кажется, ошибаются и те строгие судьи, которые упрекают крестьянские положения 1861 г. в несоблюдении выгод крестьян, и те устроители народного быта, которые предлагают свои соображения для упрочения их быта. Предположения их, если б и осуществились, оказались бы, вероятно, через 20 лет также неудовлетворительными и несоразмерными с народными нуждами, по той простой причине, что никакое законоположение не может следить за развитием и постоянным изменением этих нужд. Но главный порок всех суждений об этом предмете состоит в том, что они отправляются для определения достаточности или недостатка земли от такого исходного предположения, которое не имеет точного смысла и определяется только общими выражениями, что крестьянские наделы должны служить для обеспечения быта и исправления повинностей сельских сословий.
Эти слова, как известно, вошли во все положения и уставы о крестьянском землевладении до положений 1861 г. включительно. И многие современные экономисты принимают их тоже в основание своих соображений, но что разумеется под словами — крестьянин — крестьянский надел — обеспечение быта — исправление повинностей — это остается открытым вопросом, который разрешается каждым по-своему и большею частию по предвзятым идеям и тенденциям.
С этой точки зрения вопрос нам кажется положительно неразрешимым: если задача состоит в том, чтобы земледелец из собственной запашки покрывал не только свои домашние расходы, что отчасти еще зависит от его распоряжения, но и подати или повинности, которые налагаются на него без его ведома, то размер надела останется всегда загадочной, неуловимой величиной.
Быт всякого народа усложняется по мере его просвещения, налоги также возвышаются по той же прогрессии. Как не груб и прост образ жизни нашего простолюдина, но в одежде, обуви, в домашней обстановке происходит постоянное улучшение, которое отзывается в хозяйстве излишними против прежнего расходами. Таким образом, принимая в основание крестьянских наделов обеспечение быта и исправление повинностей, мы принимаем две меры, постоянно увеличивающиеся, и чтобы следить за ними, надо предположить, что в данной местности будет всегда достаточно земли для покрытия возрастающих нужд прирастающего населения.
Но аргументация эта приводит к другому, еще более несообразному заключению: так как доходность земли уменьшается по мере суровости климата и недоброкачественности почвы, то в северной полосе и нехлебородных местностях надо полагать и наибольшие наделы, и, доходя таким образом до тощих почв северной и западной полосы, пришлось бы отводить земледельцам большие пространства бесплодных земель, которые негодны для хлебопашества. Так оно и вышло по положению 1861 г., в некоторых северных губерниях с целью обеспечения быта отведены крестьянам широкие наделы из неудобных земель, где труд земледельца непроизводителен.
Поэтому мы думаем, что для суждения о большем или меньшем достатке земель нужно искать другое основание, и такое, которое хотя бы приблизительно представляло какую-либо определенную величину, ибо делать такие измерения посредством произвольно взятой меры — значит вводить в область народного хозяйства смуту и недоразумения.

——

Крестьянство, по общепринятому понятию, означает на Руси состояние земледельца, самостоятельно живущего на своем хозяйстве, и типом крестьянского владения можно признать такое хозяйство, где домохозяин со своими домочадцами сам обрабатывает свои земли. При этом, разумеется, желательно, чтобы земли было в его распоряжении столько, сколько нужно для его пропитания, но такое полное соотношение между рабочими силами и размером владения редко осуществляется и никогда не может быть установлено совершенно прочно даже для отдельного хозяйства, потому что в одной и той же семье рабочая сила изменяется по возрасту родителей и детей, при большом числе малолетних нерабочих душ крестьянин нуждается для пропитания в большем количестве земли, чем может обработать, и, наоборот, когда дети подрастают, отец семейства располагает большими рабочими силами, чем может употребить их в своем хозяйстве.
Эти-то колебания, независимо от других причин, составляют главную заботу в крестьянском быту, пропорция между рабочей силой и размером владения постоянно изменяется и редко достигает желанной соразмерности. Но если вышеприведенное положение верно, если отличительный признак крестьянского хозяйства тот, что хозяин сам обрабатывает свою землю, то должен быть и предел такого владения, выше коего земледелец не осиливает работу и обращается к другим средствам эксплуатации, нанимает рабочих или сдает излишек земли в аренду. В таком случае крестьянское владение более или менее утрачивает свой характер, владелец является нанимателем, распорядителем работ или сдатчиком земли, которая эксплуатируется другими.
Так, мы видим, что во многих европейских странах и на западных окраинах России большая часть крестьянских хозяйств приняла уже характер наемной эксплуатации.
Voll-Bauern в Германии и ост-зейских провинциях, так называемые тяглые хозяева в наших западных губерниях составляют особый, высший слой крестьянства, который отличается тем, что по размерам своего владения не успевает обработать свои земли собственными силами, держит батраков, нанимает поденщиков или принимает бобылей, огородников (в Литве кутников), которые платят им аренду или отрабатывают несколько дней в году в виде барщины.
Такого рода хозяйства имеют, несомненно, большие преимущества перед нашим великороссийским наделом в отношении культуры, земледелия, но при этом надо непременно предположить, что в стране имеется, кроме крестьян-собственников, другой разряд сельских жителей — безземельных, предлагающих свои услуги, во всяком случае крупные наделы могут быть возделываемы только семьянистыми крестьянами, имеющими во дворе несколько полных рабочих.
Какую же норму принять для высшего предела крестьянского надела?
На этот вопрос можно отвечать только по опыту и по указанию на факты. В сочинении моем ‘О землевладении’ (глава XIII) я привел примеры из Германии, где так называемые полные хозяйства (Spannfhige Bauernstellen) насчитают около 10-15 дес, в ост-зейских губерниях профессор Миттендорф [9], один из лучших знатоков прибалтийского хозяйства, показывает, что фермы в 8-12 дес. обрабатываются обыкновенно самими хозяевами, но что при большем размере — 15-20 и до 30 дес. — нужна помощь одного или двух батраков. В Литве и Северо-западном крае полный надел в имениях, где была произведена так называемая люстрация в сороковых годах, тяглые хозяева наделены большею частию одной уволокой, около 20 дес, и большая часть таких хозяев держит по 1 батраку в доме на годовом жаловании или принимает на свой участок односельцев, обязывая их работать на него по несколько дней в году, сами домохозяева редко выходят на полевые работы, разве только на посев, сенокос, уборку хлеба, старшая баба-хозяйка никогда не работает в поле и справляет только домашние работы.
Все эти указания приводят нас к заключению, что и в великороссийских губерниях может быть определена норма крестьянских наделов и найден критерий для суждений о малоземельи.

——

В русском крестьянском быту мерилом и регулятором землевладения служит искони рабочая сила, она называется тяглом и означает ту единицу, по которой разврстываются земли и оклады между односельцами, такой единицей признается крестьянин рабочего возраста со своей бабой.
Вместо ‘тягла’ крестьяне принимают иногда другой счет ‘по душам’. И в новейшее время, после положения 1861 г., это последнее выражение стало более употребительно, но под ним разумеется не ревизская душа, не наличное число лиц в семействе, а тоже, как и тягло, мера для обозначения долей, причитающихся одному рабочему мужику из общих угодий.
Таким образом, простой, но здравый смысл народа уже издавна признает, что рабочая сила — единственный признак, по которому можно измерять владение крестьянина.
Сельское общество, при мирских своих раскладках, не спрашивает, сколько душ в семье, сколько требуется земли для пропитания, но справляется только о числе рабочих, потому что от этого зависит действительное владение, эксплуатация, и сколько бы ни было отведено земли на двор, она не принесет пользы, если не соответствует числу рабочих душ во дворе.
Этот же народный, общепринятый счет может, как нам кажется, служить руководством для определения достаточности или недостатка земли, но выводы из него будут совершенно противоположные тем, которые выходят из соображений об обеспечении быта: пропорция надела будет обратная. В южных и черноземных губерниях при умеренном климате и на легких почвах крестьянин успевает посеять и убрать более, чем нужно на пропитание, в северных, нехлебородных, где рабочая пора короче, где почва грубее, для продовольствия и содержания требуется более земли, чем рабочий может обработать. Это различие отношений становится все более чувствительно, чем дальше расходятся местности — одни на юг, другие — на север.
Житель Тверской, Новгородской, Псковской губерний (не говоря о Крайнем Севере) прикован во все лето к полевым работам на своей земле. Работы эти следуют одна за другой без перерыва, без отдыха с ранней весны до осенних заморозков: начиная посев ранних яровых (гороха, овса) в конце апреля, он оканчивает обработку ярового поля не ранее половины мая, затем приступает немедленно к вывозке и запахиванию навоза, с Иванова или Петрова дней принимается за сенокос, который в северных, влажных местностях представляет такие трудности, о каких жители черноземных и степных губерний не имеют и понятия: там на одну десятину для просушки и уборки сена выходит втрое более рабочих дней, чем в степях и полях южной полосы.
По окончании покосов, а если они затянулись по дурной погоде, то и перед их концом, надо двоить пар, жать рожь, потом сеять озимый хлеб и убирать яровой, что продолжается до конца августа или начала сентября. Если у хозяина посеян лен, то мочка и сушка его продолжаются до конца сентября, доходя вплоть до заморозков и распутицы, которые прекращают все полевые работы около Покрова (1 октября).
Как бы надел не был мал, одинокий мужик в рабочую пору не может отойти из дома без большого изъяна для хлебопашества, потому что между самонужнейшими работами не остается достаточного промежутка, чтобы он мог искать других промыслов. Правда, многие крестьяне Ярославской, Владимирской, Калужской губерний, несмотря на это, отлучаются из своих селений почти на все лето, оставляя поля на попечение баб и детей, но эти крестьяне — не хлебопашцы, дурное качество почвы, равно как и близость столиц и промышленных центров ставит их в исключительное положение.
Жители черноземной полосы находятся в совершенно других условиях. Для примера мы возьмем группу губерний: Тамбовской, Воронежской, Саратовской. Здесь весна открывается в марте, яровые посевы начинаются и большею частью (кроме проса и гречи) кончаются в апреле. Затем май и июнь остаются почти свободными, навозницы, этой тяжкой работы северных губерний, здесь не знают, лугов нет, где они по планам и значатся — все распаханы, взметавши пар и сборонивши его бороной, привязанной в поясу, мужик на своих полях не имеет работы до уборки ржи и двоения пара, т. е. до июля.
Полотье яровых, бахчей, проса и т. п. — бабья работа, хозяин, если он трудолюбив, в это время нанимается в извоз, отходит на косовицу в степные губернии, подряжается на разные сельские работы у купцов и помещиков. Далее наступает уже действительно рабочая страда — уборка хлебов, посев озимей, но опять в условиях несравненно более легких, чем в навозной полосе! Хлеба у крестьянина родится больше и уборка его легче, чем на влажных и болотистых почвах. То же самое можно заметить и о сенокосах, где они есть, просушка сена в Тамбовской или Воронежской губерниях почти мгновенная, трава, скошенная на заре, к вечеру вянет и высыхает в прокосах, между тем как в Новгородской или Псковской губер. работа эта продолжается при самых благоприятных условиях несколько дней.
Наконец, осеннее время оставляет также много досуга крестьянам для посторонних работ, и тогда как в северной полосе всякие сообщения и полевые работы уже прекращаются, в южной — пахота, подвозы еще продолжаются до ноября.
Из выше приведенных соображений мы заключаем, что норма надела может быть больше в южных и степных губерниях, меньше в центральных и еще меньше в северных, что при этом надо вовсе откинуть соображения о продовольствии и определять достаточность или недостаток наделов не по пространству, нужному для пропитания, а по площади, соответствующей рабочей силе земледельца.
Немецкие экономисты называют первое — Nahrungs-flche, второе — Arbeits-flche и рассчитывают, что в Западной Европе первая (рабочая площадь) больше второй (площади пропитания), такая же пропорция может быть принята и в наших хлебородных губерниях. Но она будет обратная на тощих почвах и в суровом климате северных и некоторых западных губерний, где продовольствие не может быть обеспечено трудом земледельца.
Но здесь представляется одно очень важное соображение — что разуметь под словом труд земледельца, как рассчитывать его работу — так ли, как она производится ныне по существующим обычаям и порядкам полеводства, хотя бы грубо и небрежно, или — как она должна быть производима по правилам сельского хозяйства.
Поземельное положение, говорят иные, должно соображаться с состоянием культуры, не забегая вперед, и так как известно, что русские крестьяне почти нигде не довольствуются своими угодьями, постоянно снимают и пашут чужие земли, то это доказывает, что у них есть излишек рабочих сил и недостаток земли. Придерживаясь, по этому предположению, нынешних систем хозяйства, следовало бы в степной полосе, где еще ведется залежное земледелие, отводить поселенцам столько земли, сколько нужно, чтобы продолжать эту культуру из года в год, т. е. залужая пашни по 6-10 лет, в лесистых губерниях, где еще существует лядинное и лесоподпольное хозяйство, следовало бы на том же основании допустить периодическую рубку леса на столько лет (15-20), сколько нужно для обновления лесной поросли.
В таком случае действительно рабочая площадь может быть расширена до больших размеров. И этот фальшивый расчет берется у нас обыкновенно в основание суждений о недостатке земли и жалоб самих крестьян на стеснение: если пахать мелко и боронить широко, с бороною, привязанною к поясу, не полоть яровых всходов на черноземе, не расчищать покосов в северной полосе, сеять всякий хлеб прямо в борозду, оставлять траву и хлеб на корню, покуда первая завянет, а хлеб осыплется, если, одним словом, вести земледелие, как ведет его большая часть наших крестьян, то рабочий может, несомненно, осилить большое пространство. Но при порядочном хозяйстве главные земледельческие работы имеют определенные сроки и могут быть почти все рассчитаны по дневным урокам: всякому хозяину известно, что на пахоту 1 дес. нужно 2-3 дня, на сенокос столько же пеших дней, на жатье при среднем урожае 8-10 баб или 2-3 косца и т. д. Поэтому и пропорция — сколько один земледелец при порядочной обработке может возделать земли — определяется довольно точно, и только такая пропорция и может служить руководством для суждений о достаточности крестьянских наделов.
Пропорция эта, разумеется, будет различна по разным полосам и климатам, и мы не полагаем, чтобы она могла быть выведена как абсолютное отношение, но местные изыскания могут определить ее довольно точно и дойти, таким образом, до приблизительного определения нормального надела одного рабочего крестьянина.
Если в Литве и ост-зейских провинциях полное тягловое хозяйство считается в 15-20 дес. и что при таком размере домохозяин принужден держать батрака, то мы полагаем, что в русских центральных губерниях может быть принята скорее несколько низшая, чем высшая норма, так как в великороссийских губерниях у крестьян нет этого ресурса — найма батраков, и что все работы они производят своими семейными силами.
Если считать во дворе по средней сложности 1 1/2 рабочих мужика и 3 ревизских души, то поэтому приходилось бы как нормальный или высший надел на рабочего — 10-13 дес. и на душу 5-6 3/4 десятин.
Пропорцию эту следовало бы несколько уменьшить в северных губерниях и увеличить в южных.

——

Предлагая эти основания для расчета крестьянских наделов, мы вовсе не думаем, чтобы можно было подводить их действительно на практике под такую общую меру. Мы хотели бы только найти признаки, основания для суждений о много- и малоземельи, которые составляют предмет бесконечных и большею частью голословных суждений. Суждения эти вращаются и будут и впредь вращаться в безвыходном круге, покуда мы будем задаваться мыслью очень гуманной, но вовсе не практичной — согласить два элемента, постоянно расходящиеся в сельском быту, — рабочие силы земледельца с его семейными нуждами.
Это соглашение достигается так редко, что не может служить никаким основанием, и во всякой группе сельских жителей окажется всегда много хозяев, имеющих более нужд, чем рабочих сил, или, наоборот, более работников, чем земли, им отведенной, поэтому чтобы придти к каким-либо основательным соображениям, нужно выбрать одно из двух вышеупомянутых оснований: если поземельное положение должно обеспечить быт народа, нужды потребителей, то нормы надела нельзя установить и надо ее расширять беспредельно в обратной прогрессии к плодородию почвы, суровости климата.
Если же основанием признается рабочая сила производителей, то аграрное законодательство может иметь только одну определенную и ограниченную цель: обеспечить земледельцу такое владение, какое соответствует его рабочей силе.
При этом надо также сообразить, что работа земледельца не распространяется на целый год, как труд фабричного рабочего или наемного служителя, что она обусловливается климатом, временами года и подвержена, в особенности в северных краях, перерывам, продолжающимся большую часть года.
В эти перерывы единственное применение труда крестьян может быть сделано только к посторонним заработкам, промыслам, наймам. Если же стремиться к тому, чтобы все население было приурочено к земледелию, то это значит подрывать всякие другие промыслы и сокращать на целую половину производительность страны и народа.

X.
Об улучшении сельского хозяйства в России

Улучшение сельского хозяйства вполне зависит от двух условий — просвещения народных масс и улучшения материальных их средств, и вопрос в том: может ли быть одно из этих условий предпочтено и предпослано другому, или они должны развиваться совместно и одновременно?
Вопрос этот обыкновенно разрешается в первом смысле, что образованием народа обусловливается и усовершенствование культуры, и улучшение его хозяйственного быта вообще. Покуда народные массы, говорят многие, коснеют в невежестве, не сознают польз и выгод рационального хлебопашества, улучшенных орудий, до тех пор хозяйство их не может исправиться и все старание к лучшему устройству их быта окажутся бесполезными затратами.
Но такое воззрение едва ли справедливо, и можно повернуть эту тему обратно и спросить: не задерживается ли улучшение сельского хозяйства, переход к лучшим порядкам полеводства и орудиям недостатком материальных средств и естественными препятствиями, возникающими из природы и силы вещей?
Эту сторону вопроса надо рассмотреть внимательно.
Сколько нам случалось видеть, польза улучшенной агрономии, травосеяния, плодопеременного хозяйства, преимущество плуга перед сохой, железной бороны перед деревянной признаются всеми, но приспособление этих улучшений встречает трудности, почти непреодолимые для бедных хозяев в России.
Эти затруднения, как нам кажется, недостаточно оценены и обыкновенно пропускаются или умалчиваются при суждениях о низком уровне нашего земледелия.
Так, например, слышны постоянные отзывы, что упадок хозяйства следует приписать недостатку корма для скота и что единственное средство для пополнения этого недостатка было бы травосеяние. Действительно, в центральных, нечерноземных губерниях травосеяние можно признать лучшей системой хозяйства, но переход к ней не так легок, как думают. Если он состоит только в том, чтобы переделить три поля на четыре, как это часто предполагается, то это едва ли будет прочное улучшение. Клевер и другие травы той же породы быстро вырождаются, если сеять их на одних местах, и опытом дознано, особенно в Германии, что эти посевы, возвращаясь слишком часто (чаще 7-8 лет), дают скудные урожаи. Поэтому для травосеяния нужен многолетний севооборот, а разбивка трехпольной запашки на 7-8 клиньев причиняет непременно в течение нескольких лет чувствительное расстройство и вызывает уменьшение посева и урожая зерновых хлебов. Таким образом, крестьяне этой полосы, постоянно и ныне прикупающие хлеб, должныбы, ввиду будущих благ сократить свои хлебные посевы на переходное время и стеснить, хотя и временно, свое продовольствие.
Это большое затруднение, но оно не главное. Самая трудная задача при травосеянии — добыча семян. Клевер, как известно, спеет очень медленно и туго, при густом росте он ложится и в семя не идет, при уборке и молотьбе требует тщательного ухода, просушки и большой работы — все это стесняет добывание семян и делает из них очень дорогой продукт. В России этих семян в торговле вовсе нет, за исключением столиц и немногих городов, где они продаются в семенных магазинах по неприступной цене.
Таким образом, травосеяние составляет переход очень трудный и дорогой даже и в тех местностях, где от него можно ожидать пользы, и неудивительно, что крестьяне не решаются на такие затраты.
В черноземных и степных губерниях вопрос этот еще сложнее: клевер, как и всякие другие злаки, требует большой влажности в почве и атмосфере, они всего лучше удаются в приморских краях, питаясь солеными испарениями, и всего хуже в сухих, континентальных климатах, каков наш в юго-восточной России. Сколько мне случалось видеть, на черноземе тимофеевка родится плохо, клевер еще хуже, люцерна, эспарцет еще мало известны, и опыты, производимые над этими посевами, еще не привели к удовлетворительному результату. Таким образом, травосеяние в этих краях, по чрезмерной сухости климата и рыхлости почвы, едва ли применимо, и если требуется усилить корм для скота, то надо найти и ввести другие культуры, кроме луговодства, взамен травы и сена.
Такими культурами могут быть корнеплодные — картофель, сахарная свекловица и кормовая, турнепс или полевая репа и другие. Введение их в севооборот нам кажется условием sine qua non успеха нашего сельского хозяйства, но это введение требует многих соображений, независимых от самих земледельцев, которые могут быть разрешены только правительственными распоряжениями и общей экономической политикой.
Главное значение корнеплодных, как известно, заключается в том, что они, требуя тщательного ухода, полотья, пропашки, разрыхляют грубые пашни, расчищают сорные почвы и, таким образом, подготовляют землю под другие посевы, кроме того, они дают в натуральном своем виде пищу для людей, затем в переделке — разные продукты наибольшего потребления: спирт, крахмал, сахар, наконец, самая важная их польза та, что и после выделки вина и сахара от них остаются обильные запасы самых питательных веществ: барда, мезга или жом, резва и т. п.
Эти выгоды так значительны, что можно положительно признать, что никакие другие культуры не могут заменить корнеплодных в земледелии и что без них немыслимо никакое правильное плодопеременное хозяйство. Но и тут представляются большие затруднения: ни картофель, ни свекла не выдерживают долгого хранения и дальней перевозки, так как они поспевают и собираются позже других хлебов, осенью, то доставка их на дальние рынки затруднительна, а в мороз невозможна, поэтому для развития этих культур нужно, чтобы сбыт их был обеспечен на местах. Хотя часть этих продуктов, в особенности картофеля, идет на пищу людей, но главная их выгода оказывается при выделке из картофеля спирта и из свеклы сахара, потому, что при этом добывается двойной продукт — один для продажи, другой для местного употребления, для корма скота. Из этого следует, что развитие этой отрасли земледелия прямо зависит от распродажи сырых продуктов на месте их производства и — что еще важнее — от размещения винокуренных, свеклосахарных и крахмальных заводов, а так как это опять зависит от правил акцизного управления, то вопрос сводится к тому, что для разведения корнеплодных требуются радикальные изменения в нашем фискально-акцизном управлении.
Всем известно, какие изменения желательны: чем больше будет мелких заводов, тем действительнее будет их польза для местного населения и сельского хозяйства, чем более будет выкуриваться картофеля вместо хлеба, тем более будет оставаться запаса для народного продовольствия. Картофель и свекла не стесняют производства хлебов, потому что сеются в яровых полях, а главные зерновые хлеба, рожь и пшеница — в озимых. Так как ржи и других хлебов ныне выкуривается около 34 млн пудов, т. е. от 5-6 млн четв., то замена ржи картофелем в винокурении сберегла бы все это количество для пищи. Эти соображения были так часто и утвердительно высказаны, что мы не считаем нужным на них настаивать, но повторяем, что в этом деле, как и во многих других, упадок и застой нашего сельского хозяйства не могут быть исключительно приписаны грубости культуры, но отчасти проистекают из общей системы нашего фискально-финансового управления, которая не соображена с хозяйственными интересами.
Все, что сказано здесь об улучшенных культурах, относится и к улучшению земледельческих орудий. Введение их затрудняется не столько закоснелостью, рутинными привычками или предрассудками землевладельцев, сколько невозможностью доставать даже самые простые орудия или чинить их в случае надобности. По крайней мере эти две причины действуют равносильно, почти во всяком околотке, в деревне или волости найдется несколько лиц, которые готовы были бы завести хороший плуг, железную борону, если б только знали, где их можно заказать и купить, разумеется, что эти более смышленые владельцы и крестьяне составляют еще до сих пор в наших сельских сословиях самое ничтожное меньшинство, но от их примера зависит весь дальнейший прогресс нашего земледелия.
Образцовым хозяйствам в казенных или общественных фермах и училищах или даже в имениях крупных и богатых землевладельцев наш крестьянин не доверяет, и он отчасти прав, так как многие из них ведутся в убыток, Пример одного мелкого владельца или крестьянина действует на смежных жителей и односельцев сильнее всяких наставлений, и если один домохозяин завел и испробовал орудие и оно оказалось не слишком дорого и грузно, то можно ожидать, что при первой возможности и другие односельцы последуют его примеру.
Но здесь надо тоже различить разные местные потребности и условия и обратить наибольшее внимание на те орудия, которые составляют общую потребность сельских хозяев всех сословий, всего нашего земледелия.
Сенокосильные и жатвенные машины, сеноворошилки, экстирпаторы, паровые молотилки, рядовые сеялки, конные грабли составляют, можно сказать, высший разряд земледельческих орудий, необходимых в крупных хозяйствах, но недоступных для мелких, но для всех земледельцев без исключения требуются плуги и сохи, бороны, катки, и выделка их, бесспорно, принадлежит к числу предметов попечения тех управлений, которым поручено поощрение сельского хозяйства. С этого надо бы начать.
В музеях, на выставках, в столичных и заграничных магазинах предлагаются публике такие разнообразные сортименты всевозможных машин, орудий, посуды, что неопытный покупатель невольно затрудняется выбором и впадает очень часто в грубые ошибки, приобретая для распашки целины такой плуг, который изобретен в Англии или Германии для пахоты мягких и песчаных почв, вот почему сортировкой орудий и применением их к разным условиям нашего хлебопашества надо бы заняться прежде всего и, выбрав главные типы для разных полос России, устроить на счет казны или земства заведения для выделки машин — и продажи их, предложить их покупателям по уменьшенной цене, облегчить заказы и доставку их и вообще поощрить их выделку и сбыт.
Я полагаю даже, что было бы нетрудно устроить на счет правительства или земства в главных земледельческих пунктах мастерские для постройки таковых орудий, и чтобы предположение это не показалось голословным проектом, я позволю себе привести следующий пример из моей личной практики.
В имении моего покойного брата, Трубетчине, в Тамбовской губернии, устроена была при сахарном заводе мастерская, которая, кроме обыкновенных работ по ремонту завода, занималась и постройкой земледельческих орудий для двух экономии, принадлежавших брату, одной в Тамбовской, а другой в Воронежской губ. Строились плуги, бороны, катки, рядовые сеялки, распашники, но особенное внимание обращено было на плуг. Разные модели, выписанные из заграницы или приобретенные в московских и петербургских магазинах, оказались не вполне удобными, и в течение нескольких лет производились разные опыты для приспособления плугов к местным условиям, наконец они доведены были до самой простой и прочной конструкции и в этом виде употребляются уже около 10 лет в двух больших экономиях с полным успехом. Ими пашут на паре лошадей или двух парах волов на глубине от 4 до 8 вершков как мягкие земли, так и залежи, они построены все из железа. Другой сорт той же конструкции, но меньших размеров идет на 1 лошадь и на глубине до 6 верш, и назначается преимущественно для крестьян, которые, однако, запрягают в него 2 лошади.
Сначала и несколько лет сряду продажа плугов шла очень туго, покупали только немногие землевладельцы, лично знакомые с братом, но мало-помалу они сделались известны, и крестьяне-пахари хвалили и рекомендовали их помещикам, у коих они нанимались для пахоты, далее сами крестьяне убедились, что по своей прочности и удобству плуг этот годен и для них, заказы стали поступать в таком числе, что мастерская, занятая заводскими и экономическими работами, несколько стеснялась ими.
В то же время было замечено, что стоимость плугов не может быть точно определена, покуда они строятся теми же мастеровыми, которые работают на заводе или выделывают и другие орудия, для упрощения и удешевления этого производства предложено было нескольким мастерам составить особую артель исключительно для постройки плугов по данным двум образцам.
Артель составилась из 2-х кузнецов, 3-х молотобойцев, 1-го слесаря и 1-го плотника, и они в течение года сделали 300 парных и 65 одноконных плугов.
Всех расходов было исчислено 5,247 руб., и по приблизительной расценке пароконный плуг стоит мастерской 15 руб. 56 коп., а одноконный — 8 руб. 93 коп.
Я привожу этот пример для того только, чтобы указать, что, ограничиваясь умеренными требованиями, выделывая простые, общеупотребительные орудия и по нескольким (двум, трем) образцам, наиболее приспособленным к местному земледелию, можно значительно облегчить производство орудий. Если в одном и том же заведении строить разные машины более или менее сложной конструкции, то такие предприятия потребуют значительных затрат, если же ограничиться постройкой плугов, борон, катков, то простые кузнецы, набив себе руку, скоро дойдут до желаемого совершенства и орудия обойдутся вдвое дешевле.
Это-то настоящее дело земства или тех правительственных учреждений, коим поручено содействие сельскому хозяйству. Ожидать от частных лиц инициативы по таким предприятиям — ошибочно, потому что они сначала не окупаются, становятся в убыток и начинают давать прибыль после нескольких лет. Это — затрата известного капитала для общеполезного дела и поэтому должна быть признана делом общественным.
Итак, мы предполагаем три главных условия для улучшения земледелия в России: введение травосеяния в северных и западных губерниях, культуру корнеплодных в черноземной и южной полосе и распространение лучших земледельческих орудий, приспособленных по местным условиям хлебопашества.
Но каждое из этих предполагаемых и желаемых улучшений встречает у нас на практике такие препятствия, какие не могут быть преодолены без содействия земства и правительства.
Это содействие может выразиться в следующих мероприятиях:
1) Относительно семян необходимо, во-первых, чтобы земские управы определили, какие культуры заслуживают в данной местности наиболее поощрения, и, во-вторых, чтобы они устроили запасы таких семян или в виде складов от самого земства, или в виде комиссионерств, с субсидией от земства. — Устраивать же семенную торговлю вообще для всякого рода хлебов не дело земства, и мы разумеем здесь только семена тех продуктов, которых нет в торговле или которые достаются в немногих совершенно неизвестных пунктах. Сюда принадлежат семена трав, клевера и других пород, также разных сортов свеклы, турнепса и проч., торговля коими сосредоточена в Москве, Киеве, Харькове и немногих губернских городах, так что их приходится для продажи пересылать из одного конца России в другие и для посева выписывать обратно по тем же трактам.
2) Для распространения культуры корнеплодных необходимы некоторые изменения акцизного положения, преимущественно винокуренного, поощрение мелких хозяйственных производств и винокурение из картофеля. — В настоящий момент такая реформа была бы особенно своевременна: при внезапном вздорожании хлебов в настоящем году выделка спирта из ржи оказалась столь убыточной, что заводчики поневоле обратились к картофелю и запрос на него к осени так усилился, что некоторые крестьяне доставляли картофель на расстоянии 40-50 верст, выручая из своих небольших посевов все-таки большие барыши.
Выгоды картофеля как питательного продукта очевидны, но они еще более значительны в экономическом отношении, как продажная статья, при сбыте на винокурне, и можно сказать, что никакая другая культура не даст земледельцу таких барышей, как картофель. В винокурение он принимается по весу в 1/3 хлеба, и поэтому можно предполагать, что нормальная его цена будет держаться соответственно ценам на хлеб, если рожь стоит 5-6 руб. в хлебородной полосе, 8-10 руб. в нечерноземной, то заводчики будут охотно платить за картофель в первой от 1 1/2 до 2 руб., во второй до 2 1/2 руб. — На этом основании можно рассчитать, что даст чистого дохода 1 десятина картофеля в сравнении с десятиною ржи: полагая средний урожай картофеля только сам 5, около 60 четвер. с десятины, и принимая низшую цену 1 1/2 руб., мы получим 90 руб., вычитая за обработку 30 руб., получим чистого дохода 60 рублей.
Рожь при таком же урожае сам 5 и при пропорциональной цене (втрое большей) 4 1/2 руб. даст 5 четв. на сумму 22 руб. 50 коп. или, полагая высшую цену 6-7 руб. за четверть, 30-45 руб., за вычетом на обработку 15 руб., чистого дохода останется от 7 руб. 50 коп. до 20 рублей.
Но эти выгоды картофельной культуры прямо зависят от сбыта на винокурне, без этого цены не удержатся, хранение картофеля и неизбежная порча его при долгом хранении затруднят производителей и понизят цены и самые выгоды производства.
Свекло-сахарная промышленность имеет тоже очень благодетельное влияние на земледелие и дает большие заработки местному населению как от поставки свеклы, так и от работ на свекловичных плантациях. Можно примерно считать, что от этих двух культур, картофеля и свекловицы, расходуется на заработки около 30 руб. на десятину картофеля и не менее 60 руб. на десятину свеклы, причем главные работы производятся во время свободное от других полевых работ — полотье и прочистка в конце мая и в июне, между яровым посевом и сенокосом. Главная их выгода, что они дают заработки подросткам и даже малолетним, которые на другие работы не употребляются.
3) Третий предмет, требующий особого внимания, — это выделка и удешевление земледельческих орудий. Устройство мастерских в некоторых центральных губерниях земледельческой полосы нам кажутся мерою, не превышающею средств земства, если только они будут иметь предметом выделку простых орудий, плугов, борон, катков, конных молотилок, но при этом надо по возможности упростить производство, выбрать и испытать несколько моделей, не более двух-трех, сообразить в каждой полосе, какая требуется конструкция плугов, борон по свойству почвы, преобладающей в местности, и по глубине пахоты, и строить их по одним и тем же образцам, не гоняясь за разнообразием и удовлетворением всяких заказов, так как от этого стоимость содержания мастерской и всей фабрикации значительно и неизбежно возвысится.
Само собой разумеется, что выше упомянутыми соображениями не исчерпывается вопрос об улучшении сельского хозяйства. Мы приводим их только в подтверждение мнения, что успех земледелия в России не зависит, безусловно, от просвещения народа, но более от устранения некоторых материальных препятствий и недостатков, которые требуют инициативы земства и правительства.
Но для всякой разумной инициативы нужно ясное сознание цели и средств, и в деле сельского хозяйства надо остановиться на главных предметах, не развлекаться побочными односторонними вопросами, не мечтать о всевозможных улучшениях и нововведениях, а выбрать и преследовать главные.
Чтобы определить цель улучшений, нужно прежде определить, в чем заключаются недостатки и пороки настоящей земледельческой культуры.
Здесь надо различить крестьянские хозяйства от бывших помещичьих.
В нечерноземной полосе эти последние находятся в таком же, если не худшем положении, чем крестьянские и с прекращением дарового крепостного труда прекратились и все выгоды господских запашек в этой суровой стране. Так как крестьяне в этой полосе унавоживают свои поля и не продают своего навоза, то удобрение владельческих земель стесняется все более и более, господские хозяйства упраздняются, и отрезные земли и пустоши, остававшиеся за наделом во владении помещиков, сдаются из года в год в арендное содержание и истощаются окончательно.
Крестьянские хозяйства в северных и западных губерниях находятся сравнительно в лучшем положении, стеснение их и обеднение крестьян происходит от других причин — от обременения их платежами и сборами, но собственно в земледельческом отношении нельзя сказать, чтобы положение их ухудшалось. Хлебопашество в этих краях никогда не было и не будет выгодным промыслом, никогда не могло и не может обеспечить быта народа, но с освобождением крестьян открылись новые ресурсы — пользование помещичьими землями, которые эксплуатируются крестьянами с большими выгодами.
Здесь вопрос об улучшении быта обусловливается облегчением платежей и развитием промыслов, а не улучшением земледелия, которое едва ли когда-либо выйдет из своего стесненного положения.
В черноземной и степной полосе вопрос этот представляется совершенно иначе: везде, где прилагался к земледелию разумный труд и нужные денежные средства, хозяйства улучшаются, некоторая часть прежних помещичьих имений распродана для покрытия долгов и эта часть, к сожалению, перешла в руки купцов и аферистов, продолжающих на ней безрассудную культуру. — Но те землевладельцы, которые сохраняют свои запашки и приложили свой личный труд и свои познания к сельскому хозяйству, те извлекли положительно в последние годы из своих имений такие выгоды, о коих они не мечтали во времена крепостного права.
Но во всей этой полосе крестьянские земли видимо истощаются, и это главная злоба дня. — Причины этого надо внимательно исследовать.
Первая из них, приводимая обыкновенно как безусловное объяснение упадка нашего сельского хозяйства, есть недостаток удобрения, и это приписывается так же безусловно влиянию общинного землевладения.
Что неунавоживание крестьянских полей есть главная причина оскудения урожаев — это несомненно, но чем, какими условиями оно затрудняется и каким способом и мерами может быть исправлен этот недостаток — это вопрос очень сложный.
Для удобрения нужны подстилка и корм, на первую употребляется ржаная солома, на второй сено, яровая солома и мякина, но за неимением топлива, ржаная солома во всей юго-восточной полосе идет, как известно, на отопление, а за недостатком лугов — сено заменяется яровой и озимой соломой, сколько ее остается лишней от употребления на топливо.
Таким образом, главные составные части животного навоза имеют другое назначение и большая их часть сгорает, превращаясь в пепел и дым, что значительно уменьшает запас навоза.
Другая причина, почему удобрение пара не принимается в черноземной полосе, — это предубеждение крестьян и старое поверье, что хлеб от навоза перегорает и ложится. Но надо сказать, что эти отзывы слышатся уже реже и большая часть крестьян сознают необходимость удобрения пашни, но затрудняются двумя обстоятельствами: во-первых, тем, что парное поле служит выгоном для скота весной и в начале лета, а вывозка и запахивание навоза стеснило бы до крайности пастьбу скота, во-вторых, тем, что при частых переделах хозяин не уверен, чтобы у навоженная им полоса осталась долго в его владении, и это последнее обстоятельство приводится постоянно сильнейшим, абсолютным аргументом вреда общинного владения.
Он доказывает действительно вред частых переделов, но несправедливо утверждать, чтобы община являлась главным безусловным препятствием удобрения полей, улучшения земледелия. В нечерноземной полосе, где мирской общинный быт более развит и более самостоятелен, чем в южной России, унавоживание крестьянских полей производится повсеместно, в Тверской, Новгородской, Псковской губерниях неунавоженные полосы встречаются так же редко, как унавоженные в Тамбовской или Воронежской. В прежнее время, действительно, несмотря на явный вред переделов, они производились часто и исключительно под влиянием помещичьей власти, которая требовала, чтобы молодым крестьянам отводились земли для умножения числа тягловых, барщинных и оброчных хозяев, но надо отдать справедливость нашим крестьянам, что со времени освобождения своего они стремятся к ограничению переделов, устанавливают длинные сроки, и во многих селениях навозной полосы не производили переделов с 1861 г.
Итак, приписывая, безусловно, влиянию общины неудобрение полей и упадок крестьянского хозяйства в одной полосе России, мы забываем, что в другой полосе, где существуют такие же общины, введено повсеместно унавоживание и что оно заставило крестьян избегать переделов и постепенно отменять их в последние 20 лет.

——

Мы должны поэтому придти к заключению, что упадок крестьянских хозяйств, где он обнаруживается, должен быть приписан не частным явлениям, а некоторым общим естественным причинам, которым сельские жители невольно покоряются, — высыханию почвы и изменению климата вследствие истребления лесов, недостатку топлива, принуждающему жителей жечь солому, стеснению скотоводства от недостатка лугов, которые большею частью распаханы, и истощению почвы, которая выпахана и изнурена предыдущими посевами. Некоторые из этих причин действовали сильнее в южной полосе, другие в северной.
Еще на моей памяти главным ресурсом крестьян северо-западной полосы было лядинное и лесоподпольное хозяйства, на пустошах или лесных нивах, часто без спроса и ведома владельца, они сеяли лен, ячмень, овес, подсекали в лесных дачах молодую поросль, жгли ее и, рассеявши золу, кое-как между пнями проборонив обгорелую почву, засевали ее яровыми хлебами. Урожаи были обыкновенно очень удачные, лен и овес на таких влажных почвах росли отлично, льняное волокно выходило грубое, но его было много, ячмень на так называемых суках, по золе, давал невероятные урожаи, сам 15 и 20.
Это приволье уже давно прекратилось, лучшие удобные земли давно распаханы и выпаханы. — Но после освобождения крестьян открылся новый источник хищнической эксплуатации — это господские угодья с лугами и пустотами, которые теперь уже с ведома и по распоряжению землевладельцев сдавались крестьянам нарезы, т. е. на посев льна по пласту, и тоже систематически, последовательно выпахивались до полнейшего истощения почвы. Это продолжалось лет 10-15, возвышая ежегодно цены на сдаточные земли от 20 до 100 руб. за одно слетье, и привело некоторые губернии, в особенности несчастную Псковскую, к окончательному бесплодию.
В юго-восточной полосе залежное хозяйство играло еще более значительную роль, чем лядинное на севере, крестьяне кое-как еще прокармливались своим хлебом, но всего более рассчитывали на нови и старые земли под пшеницу, просо, мак, сурепицу, подсолнечник и в особенности под бакчи, эту излюбленную культуру степных земледельцев.
Богатые помещики этого края сдавали и продавали свои степи зря, без всякого расчета, лишь бы извлечь из своих имений побольше денег для прожития в столице и чужих краях. — Я проезжал в моей молодости по Тамбовской, Саратовской, Воронежской губерниям и тогда наблюдал целые станции по степям, называемые Нарышкинскими, графскими (графов Орловых), которые сдавались местным жителям и засевались ежегодно разными хлебами без отдыха и, разумеется, без всякого удобрения. Ныне и этот ресурс прекращается: выпахав свои собственные земли, истощив и чужие, земледельцы не находят более удобных земель для своих любимых культур, и цены на такие угодья растут ежегодно, по общему экономическому закону — что чем реже товар, тем он дороже.
Итак, упадок сельского хозяйства, где он оказывается, стеснение земледелия как на севере, так и на юге следует приписать совершенно естественной причине, явлению, повторяющемуся во всех странах густонаселенных, когда первобытный простор сокращается и является необходимость перейти от экстенсивной культуры к интенсивной. Другими словами, лядинное и залежное хозяйство надо заменить в этих двух полосах трехпольным или многопольным, отменить тяжелые посевы масляничных растений или, если желают их продолжать, озаботиться сильнейшим унавоживанием почвы.
В особенности пагубной оказывается культура льна, как на севере, где он сеется для волокна, так и на юге, где он назначается преимущественно на семя и маслобитне. Мне известны землевладельцы и селения, которые решительно разорились на этой культуре, где покосы, срезанные под лен и после льна засеянные 2-3 года сряду овсом и гречей, превратились в голые, бесплодные нивы и, можно сказать, выключены из удобных земель, так что эта культура имеет прямым последствием уменьшение производительной почвы.
Несмотря на это, некоторые агрономы и агрономические общества в последнее время открыли совещания о средствах усиления и улучшения льняной культуры. Усиление ее при настоящем положении нашего земледелия было бы положительно вредно, а усовершенствование ее едва ли возможно.
Мы видели в Бельгии и Саксонии, что лен вошел в правильный севооборот, сеется на старых пашнях, поочереди с другими хлебами и продуктами, мочится в теплых чанах, сушится под крышей и, наконец, мнется и треплется машинами. Но при этом первое условие — сильнейшее удобрение — такое, какое может быть добываемо только в густонаселенных и промышленных местностях, как, напр., гуано, избоина, мезга. Если в России желать и советовать усилить удобрение, то надо уж желать, чтоб оно было употребляемо для хлебов, возвращающих в соломе главный материал навоза, а не для льна, от которого в хозяйстве ничего не остается, кроме разве ничтожного количества избоины, если она не продается.
Ко всякому делу надо приступать с его основания, а не гоняться за такими улучшениями, которые могут осуществиться впоследствии, но теперь немыслимы. — Лен, конопля, мак, сурепица, подсолнечник были некогда и у нас очень выгодными предметами для культуры и со временем, когда от приращения населения навоз и другие туки будут также изобильны, как в Бельгии или Саксонии, могут опять сделаться выгодными статьями сельскохозяйственной эксплуатации, в настоящее же критическое время они безусловно вредны для народного хозяйства.

——

По всем этим соображениям мы полагаем, что настоящий момент нашего сельскохозяйственного положения особенно труден и важен, потому что мы пришли, по естественному ходу вещей, в тому роковому кризису, когда старые порядки полеводства отжили или отживают свой век и когда нужно перейти в одной полосе от залежной и лядинной системы к трехпольной, в другой от трехпольной к плодопеременной. Переход этот, как мы видим из истории земледелия в других странах, всегда очень труден для бедных хозяев, так как он требует, ввиду будущих улучшений, некоторых затрат и даже временного стеснения хозяйства, в первое время надо уменьшить посев хлебов, отказаться от культур наиболее ценных продуктов, как льна, конопли, мака, бахчей, запасаться навозом и другими туками и ожидать их действия через несколько лет.
В это-то время, в этот переходный период слабые хозяева изнемогают, и если им не оказывается помощь от общества или правительства, то земледельческий кризис неминуемо превращается в социальный переворот — мелкие и бедные владельцы не выдерживают конкуренции с крупными и распродают им всю землю.
Так было в большей части европейских стран, и если в России такой исход не желателен, если поддержание крестьянских хозяйств признается у нас полезным и нужным, то надо также сознать, что одним советом, наставлениями и поучениями дело не обойдется, что нужна материальная помощь и разумное руководство, нужны некоторые положительные мероприятия и распоряжения.

——

В чем же эти мероприятия могут состоять?
Мы выше упомянули о некоторых мерах, которые должны быть приняты для введения и поощрения полезных культур, трав, кормовых продуктов, корнеплодных, а равно и для распространения лучших орудий.
Мы полагаем, что инициатива по этим предметам должна исходить от земства и что если она будет проведена разумно, то может иметь влияние на улучшение сельского хозяйства и на устранение разных грубых привычек и культур, которые вредят земледелию. Мы даже думаем, что в этом отношении земство не вполне сознает свою силу и влияние, которое оно может иметь на крестьян, и недостаточно пользуется этим влиянием.
Вообще общинный быт и мирское самоуправление, задерживая отчасти некоторые нововведения, с другой стороны облегчают приведение в действие тех мер, которые признаются общеполезными. В настоящий момент нашего экономического развития есть много таких хозяйственных вопросов, которые уже достаточно созрели в народе, много таких улучшений, которые признаются самими крестьянами необходимыми, но откладываются по нерешительности, по беспечности, по недостатку инициативы со стороны отдельных лиц. Крестьяне как будто ждут, чтобы кто-либо распорядился и оградил бы их от собственных увлечений или предрассудков и подвинул на лучшие порядки, они во многих случаях ожидают советов, указаний, на которые они могли бы опереться для противодействия рутинным вредным порядкам прежнего их быта.
Так, например, мы глубоко убеждены, что большая часть сельских обществ в центральной России положительно сознает вред слишком частых переделов, в некоторых обществах, где большинство домохозяев оказалось разумными, переделы сделались очень редки, во многих селениях они прекращены со времени освобождения, но в других селениях решение вопроса откладывается со дня на день без всякой причины, по оппозиции нескольких крестьян наиболее влиятельных и голосистых, во избежание споров и ссор.
Если б в таких случаях крестьяне могли сослаться на какие-либо правила и указания, если б им оказана была при таких, несомненно, полезных предположениях поддержка земства или правительства, то, вероятно, в скором времени это главное неудобство мирского владения было бы исправлено самими крестьянами. Мы разумеем при этом не отмену переделов, а только установление для них правильных сроков, и полагаем, что в этом отношении сельские общества приняли бы с радостью распоряжения, ограничивающие их собственный произвол.
Если б, например, установлено было, чтоб всякое сельское общество составляло формальный приговор о производстве передела в известные сроки, не менее 3-х лет, что таковой приговор не может быть отменен без разрешения земской управы или присутствия по крестьянским делам, если б предоставлено было крестьянам, удобрившим свои полосы, пользоваться ими и в следующий срок после передела, то этого было бы достаточно для того, чтобы понудить самих крестьян к ограничению вредного обычая переделять поля ежегодно.
Может быть, такие распоряжения покажутся приверженцам безусловной самостоятельности общины вредным вмешательством в крестьянское самоуправление, но вряд ли сами крестьяне разделяют такое мнение своих непрошеных доброжелателей. Как мы выше сказали, они большею частию жалуются, напротив, на недостаток руководства и поддержки и покоряются не только приказаниям, но и внушениям, если только сознают в них здравый смысл и практический толк.
Мы видели, не далее как в прошедшее лето, поразительный пример такого добровольного послушания крестьян внушениям земства и образованных людей. Известно, что в этот год (1880) появилось громадное количество разных вредных насекомых, в том числе и гессенской мухи. По этому случаю в некоторых уездах Тамбовской губернии были созваны экстренные земские собрания, приглашен был специалист проф. Линдеман [10] для исследования и объяснения вопроса с научной точки зрения, с общего согласия было постановлено, что весьма полезно было бы отложить посев озимых хлебов до второй половины августа или по крайней мере до 12-15 августа. Постановление это было сообщено земскою управою всем волостным правлениям и землевладельцам, в том числе и мне, в тех уездах, где были собрания, этот циркуляр имел обязательный вид, но в Лебедянском, где я жил, управа не успела созвать собрание и препроводила его в волостное правление только к сведению и в виде рекомендации.
Получив такое же сообщение, я очень усомнился, чтобы распоряжения эти имели успех, так как такое постановление не имело обязательной силы и наблюдение за его исполнением превышало силы земства, ибо за нарушение его нельзя установить никакого взыскания.
Вышло, однако, не так, как я предполагал, большая часть крестьян приняла этот циркуляр управы как добрый совет, которого надо послушаться, и сделала исполнение его обязательным по приговору волостных и сельских сходов. Почти во всех селениях, где была гессенская муха, посевы произведены позже обыкновенного — между 10-15 августа.
Мы не придаем этому частному факту особого значения, тем более что и самый вопрос о практической пользе позднего посева еще не разрешен и разрешится только при будущем урожае.
Но этот пример, если не ошибаемся, указывает на очень важную черту нашего хозяйственного быта и сельского управления — на большое влияние, которое может иметь земство в деле улучшения и исправления некоторых вредных привычек и приемов наших земледельцев, и на готовность сих последних следовать советам и наставлениям, когда они видят в них толк и смысл или, по крайней мере, желание добра.
По этим соображениям полагаем, что земство может иметь очень сильное и благодетельное влияние на улучшение сельского хозяйства, если только оно будет действовать разумно и последовательно, не преследуя общих целей, не задаваясь такими сложными вопросами, как введение рациональной агрономии и плодопеременного хозяйства, но выбирая только несколько специальных предметов для своих действий, и те именно, которые в данной местности, в губернии или уезде, оказываются наиболее нужными для улучшения земледелия.
Общие рассуждения и внушения о пользе улучшенных культур и орудий не подействуют на большую часть наших земледельцев и землевладельцев, для них надо формулировать эти вопросы точнее, определительнее.
Если предполагается вводить плужную запашку, то надо указать, какой именно плуг признается наиболее пригодным для местного земледелия и где такие плуги достаются и заказываются. Если признается полезным разводить травосеяние или культуру картофеля, свеклы, кукурузы в южной России, то надо озаботиться выпиской и доставкой семян, если в безлесных губерниях желательно поощрить лесонасаждение, то надо определить, какие лесные породы лучше принимаются в крае и устроить питомник для их разведения. Одним словом, надо разъяснить, в чем именно состоит поощрение сельского хозяйства со стороны земства и правительства, очевидно, что ни то, ни другое не могут принять на себя почин улучшений частных хозяйств, не могут предпринимать таких сложных операций, как введение травосеяния, насаждение лесов, осушение болот, но их содействие должно состоять в облегчении средств к переходу к лучшим культурам, к удешевлению по возможности расходов при таком переходе, и в этом отношении они могут оказать существенную пользу.
Мы уже выше указали на некоторые меры, которые могли бы быть приняты без больших затрат земскими учреждениями, и такими могли бы быть следующие:
1) Устройство семенных запасов или комиссионерств с субсидией от земств для выписки и продажи по умеренным ценам тех семян, которые в общей торговле очень редки и дороги, напр., клевера и разных клеверных пород, кормовой и сахарной свеклы, полевой репы или турнепса, в южных губерниях — кукурузы и конского зуба, при этом следует, разумеется, выбирать только те семена, разведение коих наиболее подходит под местные условия почвы и климата,
2) Устройство мастерских для выделки и продажи по удешевленным ценам или с рассрочкой некоторых орудий: плугов, железных борон, веялок, сортировок, молотилок, придерживаясь притом однообразных моделей и простейших конструкций,
3) Для поощрения лесонасаждений в безлесных краях необходимо завести на счет земства или казны питомники. Сама посадка леса — дело нетрудное, недорогое, но уход за саженцами в питомниках, само устройство их и добывание семян разных лесных пород требуют некоторых знаний и опыта,
4) Осушение болот в северной и западной полосе есть дело таких громадных размеров и такой пользы, что заслуживает некоторых пожертвований и пособий, которые могли бы выразиться в субсидиях или ссудах от земства и правительства, что отчасти и делается ныне Министерством государственных имуществ.
Таковы, нам кажется, главные нужды нашего сельского хозяйства, которые должны бы составлять предмет забот земства и правительства.
Если этот перечень не полон, то можно его и дополнить, но надо же, наконец, выйти из круга общих и праздных рассуждений, в коих вращаются наше законодательство и наше образованное общество, все толкуя об улучшении, поощрении, содействии, не указывая, не определяя, в чем они должны состоять, что должно быть предоставлено частной инициативе и что составляет область действия земства и правительства, и постоянно развлекаясь в разные стороны шаткими, сбивчивыми предположениями.

XI.
Переселения и колонизация

Переселения приняли в новейшее время во всех частях света совершенно новый характер, придающий им небывалое, всемирное значение. Прежде чем перейти к рассмотрению этого вопроса в России в отношении его к нашему быту, мы позволим себе объяснить, в чем заключается этот новый фазис, в который вступает дело переселений и колонизации.
Как известно, в последние годы приток переселенцев, который до сих пор направлялся из Европы в Америку и Австралию, встретился сначала на равнинах крайнего запада в Соединенных Штатах, потом и внутри страны — с другим течением других эмигрантов, тоже выселяющихся из густонаселенных стран небесной империи и тоже отыскивающих промыслов и заработков в краях незаселенных, так что европейские выходцы, убегая от гнета капитала и конкуренции работ из своих отечеств, встречаются в Америке с другими новыми соперниками, с такими же чернорабочими, как они, предлагающими свой труд по цене несравненно низшей, чем европейцы.
Понятно, какое от этого произошло и должно еще произойти смущение в так называемых рабочих и социальных вопросах в Европе.
Вопросы эти, фальшиво поставленные европейскими экономистами, еще фальшивее истолкованные революционными партиями, вступают ныне в новый фазис, из которого выход, если он только возможен, будет еще труднее, чем из борьбы с капиталом, открывается новая междоусобная борьба между самими рабочими разных рас, и в то время как европейские пролетарии переселяются в Америку, чтобы в свободной республике воспользоваться всеми правами гражданства и экономическими выгодами полной свободы, с противной стороны, с крайнего востока, подступают и встречаются с ними другие пролетарии, желтокожие, которые оказываются выносливее, трудолюбивее и воздержнее белокожих, предлагают свои услуги дешевле, и своей конкуренцией возбуждают общее негодование местных рабочих. Эти последние, сознавая свои высокие достоинства по интеллигенции и образованию, признают других низшим классом рабочих, требуют для себя покровительства властей, защиты от соперников, и, таким образом, становятся постепенно аристократическим разрядом рабочих, привилегированным классом пролетариев, которые требуют, чтобы их интересы были охраняемы и сверху и снизу, и от гнета капиталов, и от конкуренции других рас.
Это новое и многознаменательное явление уже причиняет большие замешательства, как известно, в Соединенных Штатах, правительство вынуждено было принять меры против эмиграции из Китая, и единственный аргумент, приводимый в пользу этих мер, есть невозможность для европейского рабочего конкурировать с азиатскими. Все это дает вопросу о переселениях новое значение, и так как Россия прикасается с одной стороны к тем странам, откуда выходят европейские эмигранты, и к тем, откуда начинают выступать азиатские, то вопрос этот может в скором времени коснуться и нас.
Но если желать, чтобы русские земли остались достоянием русского народа, чтобы они служили запасом для прибывающего населения, то надо принять заблаговременно меры к правильной колонизации.
В России этот вопрос имеет другое и более сложное значение, чем в других государствах, в том отношении, что у нас оба акта колонизации — выселение и поселение, иммиграция и эмиграция — совершаются в пределах империи, поэтому самому она представляет и более удобств: переселения могут быть направлены и регулированы одним правительством, выходцы остаются до и после перехода в той же среде, климатические и хозяйственные условия и их быт почти не изменяются, несмотря на дальность расстояния. Одним словом, переселения, которые в других странах составляют убыль или прибыль рабочих сил в пользу одной страны и в ущерб другой, в России составляют только уравнение их и должны быть признаны, несомненно, полезными в общественном и государственном значении.
Поэтому и вопрос этот должен быть признан у нас одним из важнейших в общей системе нашего хозяйственного устроения.
Но если, как мы сказали, для общества и государства и для народного хозяйства в общей сложности переселение составляют выгоду и пользу, уравнивая население и расширяя площадь производительных земель, то в частном быту, напротив, они причиняют большие расстройства и происходят обыкновенно из очень стесненного положения.
С этих двух точек зрения — общественных выгод и частных убытков — мы теперь и рассмотрим вопрос.
Переселение можно признать, в некотором смысле, последним словом поземельного устройства — последним в том отношении, что к переходу на новое жительство люди прибегают не прежде, как испытав безуспешно всякие другие средства существования на прежних местах.
Поэтому к переселению будут всегда стремиться люди более или менее обездоленные, под гнетом нужды увлекающиеся надеждами на лучшее житье в неизвестных им местах. Эти две черты: бедность большей части переселенцев и их увлечение — составляют главнейшие затруднения к правильному ходу переселений.
Из этого следует, что если, действительно, как мы выше сказали, переселение составляет выгоду для народного хозяйства и убыток для частного, то, по всей справедливости, риск этой операции и по крайней мере часть убытков должны быть приняты на общий счет.
Здесь надо, прежде всего, рассмотреть, в чем состоит риск и какого рода пособия могут быть действительно полезны.
Весь процесс переселения разделяется на два действия и на два периода: первый — это подъем, отыскание новых мест и переход, т. е. переселение в тесном смысле слова, второй — это водворение или колонизация.
В первом периоде у переселенца обыкновенно оказываются кое-какие средства: распродав избу и другие строения, лишнюю лошадь, корову и прочую движимость, выручив несколько денег за хлеб на корню и уступку в мир своего душевого надела, он запасается небольшим капиталом на путевые расходы. Сколько мне случалось видеть при переселениях из Тамбовской и Воронежской губерний, выходцы таким образом накопляют от 200 до 300 руб. и считают это достаточным для дорожных расходов и содержания своего на целый год (?), причем оставляют себе для проезда 1 лошадь, строят особую повозку на длинных дрогах в виде колымаги, усадив на нее жену и детей, взгромоздивши разные пожитки спереди и сзади, отправляются пешком в путь, не рассчитывая ни на железные дороги, ни на пароходы, прокармливая лошадь на бесплатном подножном корму и пробираясь таким образом за Волгу и далее, но куда — неизвестно!?
В последние годы, когда выселение стало все более усиливаться в центральных губерниях, крестьяне проложили и разведали кое-как главные тракты переселения. Они называют вообще все заволжские земли ‘Самарой’ и из Орловской, Рязанской, Тамбовской, Воронежской губерний тянут прямо на восток в Саратовскую губер., но в ней, как слышно, остаются и водворяются немногие, большая же часть проходит далее и все далее, иногда руководствуясь указаниями ходоков, прежде высланных для разведок, иногда приглашениями родственников и земляков, уже поселившихся на новых местах, но большею частью без всякого руководства, и, странствуя таким образом, доходят до Сибири.
Вот тут-то открывается второй период переселений — период искания и скитания, предшествующий окончательному водворению, который поглощает последние ресурсы переселенцев, и если в этот момент им не делается облегчений, не даются некоторые льготы и пособия, то большая часть из них приступает к водворению в новой земледельческой эксплуатации в самом бедственном положении.
На этом различии, как мы думаем, должно быть основано и различие мер, принимаемых земством и правительством для содействия переселению. Это содействие не может быть безусловное, правительство не может принимать на себя весь риск операции, оно и не должно поощрять легкомысленное увлечение всякого желающего, пособия должны быть выдаваемы разборчиво, и тут представляются следующие соображения: во-первых, кому ассигновать пособия? во-вторых, в чем они должны состоять?
Здесь прежде всего надо оговорить, что земство и правительство могут принимать участие только в тех переселениях, которые представляют действительную пользу для населения, предоставляя всем и каждому право вольного перехода на свой счет и риск, оно должно содействовать выселению только из тех местностей, где густота населения угрожает общему благосостоянию жителей. Покуда есть в крае свободные земли и цены на них невысоки, малоземелью отдельных лиц и селений можно помочь другими мерами — облегчением средств для приобретения земель, как мы объяснили в главе о земельном кредите. Переселение получает общественный и государственный интерес только с того момента, когда население достигает известной нормы густоты, стеснительной для всех жителей, норму эту нельзя определить в точности без местного исследования, но примерно можно положить, что при населении от 30-40 жителей обоего пола на версту (1500-2000 на квадратную милю) наступает уже общее стеснение, и в таких местностях (уездах или волостях) переселения заслуживают поощрение ввиду общей пользы местных жителей.
Далее мы также полагаем, что пособия не должны быть даваемы всем желающим без разбора, семейства совершенно неимущие, безлошадные, без достаточного числа рабочих неспособны к такому тяжкому труду, как переход и водворение на новых местах, и самые щедрые субсидии едва ли спасут их от нищеты, к обеспечению их быта могут быть приняты другие меры, но соблазнять их к переселению — значит обрекать их на неизбежную гибель, это нужно иметь в виду, потому что эта категория бедных и одиноких крестьян под гнетом горя и нужды часто увлекается и понуждается самими сельскими обществами к переселению, которое им решительно непосильно. Мы выше сказали, что переселенцы запасливые и расчетливые обыкновенно имеют достаточно средств для проезда и что в этот период они не нуждаются в особых пособиях, это условие, чтобы у выходцев был некоторый запас собственных средств, чтобы они имели некоторую хозяйственную самостоятельность, оказывается необходимым, если желать, чтобы колонизация была успешна и прочна.
Итак, на вопрос: кому могут быть ассигнованы пособия для переселения, мы отвечаем: а) жителям тех местностей, где обнаруживается действительная, абсолютная теснота, избыток населения, б) тем семействам, которые имеют достаточно рабочих людей и некоторый запас для покрытия первых расходов.

——

Вопрос: в чем должны состоять пособия, надо рассмотреть с двух сторон.
Как мы выше сказали, в первый момент, когда крестьянин подымается с родного пепелища, он обыкновенно, если расчетлив, располагает некоторыми средствами, если же он необдуманно, легкомысленно изъявляет желание переселиться, не имея таких средств, то соблазнять его денежными ссудами было бы неразумно и для него самого бесполезно.
В этот момент, при подъеме, содействие земства или правительства может выразиться в облегчении справок о свободных землях, предлагаемых казной, и частных землях для поселений, в указаниях прямых путей сообщений, цен на земли и разные продукты, в удешевлении самого проезда и, что всего важнее, в организации контор, где переселенцы находили бы руководство и содействие по отысканию земель.
Самый тяжелый момент при переселении наступает в первое время водворения, когда ресурсы более или менее истрачены и предстоит еще отстроиться, распахать землю, посеять на ней и ожидать 10-11 месяцев первых плодов своих трудов. Тут денежные ссуды или рассрочка платежей оказываются необходимыми, и они не представляют большого риска, потому что поселенцы в виде залога у же приложили свой труд в отведенной им земельной собственности.
Таким образом, действия и вмешательство хозяйственного управления земства и правительства в дело переселений должны быть направлены к двум главным целям:
а) к выселению жителей из наиболее населенных местностей
и б) к прочному водворению их на новых местах.
В настоящее время при неполноте и сбивчивости статистических сведений невозможно сделать общих выводов, но для пояснения нашего предположения и для примера мы представим следующие соображения о применении вышеупомянутых мер к некоторым местностям.
В одном из новейших изданий центрального статистического комитета (‘Статистика поземельной собственности’, выпуск 1) помещены сведения о распределении земель в 8 губерниях, которые причислены к центральной земледельческой полосе. Губернии эти: Рязанская, Калужская, Тульская, Орловская, Курская, Тамбовская, Воронежская и Пензенская.
В них абсолютная густота население равна 40 жителям обоего пола на кв. версту, что составляет на 1-го жителя 2 1/2 дес. и на ревизскую душу 5 дес. в общей сложности, причисляя в то число и все земли казны и частного владения.
Здесь уже, очевидно, наступает тот момент, когда стеснение в пользовании землею делается всеобщее, когда не остается более свободных земель для размещения прибывающего населения и где поэтому выселение составляет единственный исход для земледельческого класса. В наиболее плодородных местностях этой полосы, несмотря на скудность надела крестьян в частности, общий итог крестьянских земель составляет 41 и 42% всех земель, частных земель остается 35 и 36%, казенных 1 и 3%. При такой пропорции очевидно, что цены на земли, как продажные, так и арендные, возвышаются ежегодно и уже дошли до такой высоты, которая не доступна для мелких и бедных владельцев. В северной нечерноземной части этой полосы пропорция эта изменяется, поэтому надо бы еще исследовать точнее этот предмет по уездам и выделить те местности, где стеснение наиболее чувствительно.
Затем, внутри уездов представляется еще большее различие в размерах владения, некоторые селения имеют от 3 до 4 дес. на душу. С крайне недостаточным наделом, от 1 до 2 дес, насчитывается в 8 губерниях около 348,900 душ, наконец, в этой же полосе находится большая масса крестьян, отпущенных на волю с так называемым сиротским наделом, и таких, имеющих менее 1 дес. на душу, показано — 200,012 помещичьих и 4,113 государственных крестьян, а всего 204,125 душ муж. пола.
Эти две категории крестьян должны быть поставлены на первую очередь при устройстве переселений.
Мы не говорим, чтобы все они подлежали принудительному выселению, но предполагаем только, что между ними, в этих категориях и в этих местностях, окажется наибольшая часть желающих и что желание их, совпадая с общей пользой народного хозяйства, заслуживает содействия и поощрения земства и правительства.
В особенности грозным оказывается положение некоторых уездов, где сиротские наделы получили наибольшее применение. Из тех же сведений центрального статистического комитета мы усматриваем, что из 96 уездов в 16 таких наделов вовсе нет, в 31 они составляют только 5% всех душевых наделов, а в 34 уездах пропорция их достигает 5 и до 20%, но в 16 уездах выше 20%, наконец, в 5 уездах сиротские наделы составляют более 1/3, именно:
в Саранском — 34,0%
‘ Сапожковском — 35,9 ‘
‘ Бобровском — 36,3 ‘
‘ Павловском — 38,8 ‘
‘ Новохоперском — 85,9 ‘
Такое распределение крестьянского владения и скопление в одних местах крестьян обездоленных, недовольных, озлобленных представляет видимую опасность, они образуют гнезда сельского пролетариата, и выселение отсюда крестьян с некоторым пособием от правительства является крайней необходимостью.
Другой предмет, подлежащий ближайшему рассмотрению, — это направление переселений.
Известно, какое горе мыкают русские выходцы в скитаниях по разным местам от недостатка сведений о свободных землях. Между тем главные направления переселений ныне достаточно выяснились, чтобы можно было их определить, наметить пункты, указать ближайшие тракты и принять меры к удешевлению проезда.
Принимая вышеуказанную группу 8 губерний за главную полосу выселения (эмиграции), мы полагаем, что из нее можно провести две главные линии переселений: одна пойдет из северной части этой полосы прямо на восток, за Волгу, направляясь сначала в Самару, потом в Оренбург и Уфу и далее на Урал, в Сибирь. Другая выйдет из юго-западной части, из Курской и Воронежской губ., и направится на юг, на Кубань и Кавказ, к этой последней группе примыкают также и некоторые уезды Полтавской, Харьковской и Черниговской губ., которые находятся в поземельном отношении в таких же условиях, как и великороссийские губернии центральной полосы.
Местные исследования укажут главные пункты и побочные ветви этих эмиграционных трактов, и на них могут быть основаны справочные конторы или комиссии для направления и указания свободных земель переселенцам.
Таким образом, необходимо, чтобы первая и главная задача для устройства правильной колонизации состояла в том, чтобы устроить постоянные, регулярные сношения между теми местностями — откуда выходят переселенцы, и теми, где имеется наибольшее пространство свободных земель.
Органами таких сношений могут быть земские управы, но, кроме того, мы полагаем, что все дела о переселении и колонизации должны быть сосредоточены в одном центральном правительственном учреждении.
Переселение, как означает самое слово, есть состояние переходное, в продолжение коего человек, меняя жительство, часто впадает в колебания, недоразумения и поэтому нуждается в беспристрастном руководстве. Местные жители, представителем коих служит земство, в этих случаях не представляют достаточного ручательства и, подчиняясь местным интересам, то противодействуют переселениям, то поощряют их по частным видам, сельские общества в особенности действуют часто очень пристрастно в вытеснении беднейших крестьян, чтоб завладеть их полосами.
Поэтому мы полагаем, что дело это должно быть распределено между двумя инстанциями и примерно в следующем порядке:
1) В тех губерниях и уездах, где признано будет нужным содействовать выселению, сообщать земским управам списки свободных земель, казенных и частных, предлагаемых для поселений.
2) Объявить, что льготами и пособиями имеют право пользоваться только те выходцы, которые подходят под некоторые условия, например имеют на душу менее 2 дес, или представят другие уважительные причины, которые должны быть точно указаны.
3) На главных трактах переселений, примерно в Самаре для Заволжского края, в Ставрополе для Кавказа, учредить колониальные конторы, которые заведывали бы собственно передвижением, направлением переселенцев, облегчением и удешевлением проезда и служили бы посредствующими органами сношений между земскими управами тех уездов, откуда жители выселяются, и теми — где они поселяются.
4) На местах водворения нужно усилить состав земских управ особым отделом для колониальных дел с уполномоченным от казны для заселения казенных земель и с землемером и другими техниками для отвода земель.
5) Центральное колониальное управление может за-ведывать только внешней, формальной частью дела, предоставляя самое распоряжение местным учреждениям, оно может наблюдать, чтобы собирались и сообщались куда следует верные и полные сведения о свободных землях, чтобы приняты были общие меры к облегчению перехода и водворению, чтобы установились твердые правила для выдачи пособий на переселения.

——

Я не вдаюсь в дальнейшие подробности этого многосложного предмета, который уже был изложен в двух главах моего сочинения ‘Землевладение и земледелие’ и с тех пор исследован и достаточно разъяснен в нашей печати.
На этот раз я хотел только подтвердить факты и мнения, давно высказанные, о необходимости принять меры для регулирования переселений и колонизации.
Для этого нужно точнее определить и предварительно исследовать некоторые специальные вопросы, как-то:
Из каких местностей выходит главное число переселенцев? Куда и по каким трактам они направляются? Какому разряду переселенцев нужно оказать пособия? В каких местностях и при каких условиях следует, ввиду общей пользы народного хозяйства, поощрять переселения? И, наконец, куда их привлекать?
На эти-то главнейшие соображения надо обратить все внимание и начать дело, хотя бы в скромных размерах, в районе нескольких губерний и уездов, но с разборчивостью и последовательностью, выбирая те полосы и те разряды крестьян, которые поставлены, вследствие своих поземельных отношений, в наиболее стесненное положение.

XII.
Значение настоящего экономического кризиса в России

Мы несколько раз заявляли уже в предыдущих главах, что по тем неполным и неверным данным, которые имеются и собираются о народном быте, нельзя судить ни об упадке, ни о развитии сельского хозяйства в России.
Между тем со всех сторон, и в особенности в последнее время, поступают самые печальные известия о неурожаях и расстройстве сельских промыслов и земледелия. Известия, подтверждаемые указаниями на высокие цены на хлеб и другие продукты, так что мы должны признать по этим заявлениям, хотя, может быть, преувеличенным, что наше сельское хозяйство находится в настоящее время в критическом, ненормальном положении.
В чем же состоит этот кризис, это расстройство? От каких причин он происходит? В чем именно проявляется стеснение и упадок? В каком отношении проявляется ухудшение народного хозяйства сравнительно с прежним временем?
Чтобы отвечать на эти вопросы, надо бы, прежде всего, знать, как жили и благоденствовали сельские сословия при прежних порядках, в каком состоянии находились в то время земледелие и другие сельские промыслы, из чего извлекались хозяйственные доходы и прибыли?
Но для такого сравнения мы не имеем никаких данных.
Нам известно только, что на нашей памяти, в течение последних 25-30 лет, действительно произошел громадный переворот в нашем сельском хозяйстве. Прежде земледельцы пользовались большим простором и привольем: в северной полосе они подсекали и жгли леса, сеяли лен на резах, выгоняли скот на чужие пустоши, а в южной — распахивали нови, засевали их гиркой, белотуркой, просом, разводили бахчи, подсолнечники. Но ныне таких угодий остается уже так мало, что эти промыслы становятся недоступными крестьянам. Далее мы также помним, как благодушно и в то же время выгодно вели свои хозяйства многие крупные и богатейшие помещики. Как они предоставляли своим крепостным крестьянам расхищать беспрепятственно естественные богатства, рубить леса, травить луга, истощать почву, переводя все это на деньги и работы и возвышая соразмерно, а иногда и выше меры, оброчные и барщинные оклады, составлявшие чистый доход имений.
Одним словом, главный характер сельского хозяйства в России в прежнее время состоял в том, что земледельцы и землевладельцы бессознательно растрачивали самый капитал имений, истощали производительные силы природы и хищнической культурой поддерживали свои хозяйства. Точно так, как некоторые акционерные общества, для поддержания своих фирм, раздают под именем дивиденда основные капиталы предприятия и выводят, таким образом, подложный баланс своих прибылей и убытков.
Но такие искусственные и обманчивые расчеты не могли устоять при регулировании поземельного владения, начавшегося с освобождением крестьян, вслед за которым быстро обнаружилось фальшивое положение нашего сельского хозяйства.
Оно почти повсеместно начало приходить в упадок и расстройство, потому что те главные ресурсы, коими пользовались наши сельские сословия, видимо истощились: прибрежные леса у сплавных и судоходных рек были вырублены и распроданы. Для добывания лесного материала из дальних дач нужны были затраты и некоторые соображения, никогда не входившие в круг занятий наших лесовладельцев и лесопромышленников, лесные поросли, пустоши, суки, резы в северной полосе, степи и нови в южных и восточных губерниях были большею частью распаханы и выпаханы, под травой оставались только горные, боровые покосы с тощей почвой, негодной для хлебопашества, или поемные луга, ценность коих быстро стала возвышаться. Сенокосы сокращались, выгоны скудели, скотоводство стеснялось, и в то же время культура ценных продуктов, коими промышляли наши сельские хозяева, как-то: льна, конопли, мака, подсолнечника, бахчей, белотурки — не удавалась более на мягких землях, истощенных безобразными посевами прежних лет, из году в год, без отдыха и удобрения.
Таким образом, освобождение крестьян и ликвидация прежнего землевладения совпали в России с тем моментом, когда естественное богатство страны, растраченное грубыми культурами, начало склоняться к упадку. Когда капитал, из коего наше земледелие выбирало свои доходы, вместо того чтобы пользоваться рентой, стал быстро истощаться. И разница между прежней доходностью сельского хозяйства и настоящей состоит в том, что мы уже не имеем в своем распоряжении тех капиталов, из коих так неосторожно и легкомысленно черпали свои доходы наши отцы и деды, покрывая ими убытки хлебопашества.
Теперь, действительно, оказывается, что капитал этот был не так велик, как мы думали, что, проживая его, мы очень скоро можем дойти до полной несостоятельности и что поэтому надо устроиться так, чтобы пользоваться рентой, правильными доходами, не рассчитывая более на такие эксплуатации, которые дают временные выгоды в ущерб самой производительности хозяйства.
В этом, по нашему мнению, заключается вся суть кризиса, ныне переживаемого сельским хозяйством в России. Доходность земель уменьшается потому, что прежние культуры истощили почву, истребили леса, потому, что земли устали, просят отдыха, так как верхний слой их, беспрерывно переворачиваемый на одну и ту же глубину и засеваемый одними и теми же хлебами, наконец отказывается производить такие массы продуктов, какие извлекались из него в течение столетий.
Но, кроме того, в последнее время начала мало-помалу раскрываться и другая слабая сторона нашего экономического быта. Именно, что страна наша поставлена, в сравнении с другими производительными странами, в очень неблагоприятные условия для сельского хозяйства, почему и конкуренция с ними для нас тяжела.
В этом отношении мы долго жили в полнейшем самообольщении, как бы ссылаясь на известные слова наших предков — ‘что земля наша велика и обильна, но порядков в ней нет’, и ожидая, что со введением ‘порядков’ откроются в России такие неисчерпаемые богатства, что мы закидаем нашими продуктами все европейские рынки.
Эти предположения не подтвердились, земли наши оказались вовсе не так обильными, как думалось. Россия не сделалась житницею Европы, и горький опыт новейших времен доказал нам, напротив, что мы поставлены самой природой, территориальными и климатическими условиями нашей страны в положение очень невыгодное в сравнении с другими производительными странами.
Во-первых, нигде на земном шаре мы не находим таких народных масс, поселенных в глубине материка, вдали от морей, с реками мелководными и половину г. скованными льдами, на голых равнинах, доступных всяким неблагоприятным атмосферическим явлениям. Все неудобства, присущие континентальным климатам, проявляются в России с необычайной, свирепой силой, стужа и зной, засуха и дожди, бури, метели, вьюги, бураны — все эти атмосферические явления достигают у нас такой крайности и повторяются так часто, что расстраивают все хозяйственные расчеты.
Недостаток морских берегов и портов, направление главных рек, истекающих в замкнутые моря, как Каспийское, или в ледовитые, как Белое и Балтийское, ставят нас в самое невыгодное положение сравнительно с такими континентами, как, например, Северная Америка, где громадные бассейны озер и рек обеспечивают сообщение внутренних рынков со свободными, открытыми океанами и морями.
Далее надо заметить, что хотя большая полоса России, называемая черноземной, и славится плодородностью почвы, но она терпит недостаток в двух главных двигателях всякой производительности — топливе и воде, и эти лишения едва ли не подрывают все выгоды сельского хозяйства в этом крае.
Стесненные таким образом в нашей производительности этими естественными причинами, мы, с другой стороны, по тем же причинам обременены разными экстренными расходами в частном и общественном хозяйстве, расходами неизвестными в умеренных климатах.
Всякий хозяин в России, богатый и бедный, должен иметь двойной запас платья и обуви, зимние и летние, двойной комплект повозок — телегу и сани, он должен запастись топливом и кормом на 6-7 месяцев, от губительного действия морозов и оттепелей всякие сооружения, мосты и мостовые, дороги и строения разрушаются у нас скорее, чем в теплых странах, требуют частых поправок и ремонта, налагая, таким образом, на жителей тяжкие работы и повинности по содержанию всего этого в исправности.
Наконец, эти природные невзгоды влияют и на нравственные успехи, и если б, например, установлено было в России обязательное бесплатное обучение, то представилось бы неизбежным озаботиться еще и снабжением учеников из бедных семейств теплой одеждой, чтобы они не замерзали на дорогах к сельским школам.
Одним словом, всякий наш шаг на пути внутреннего устроения стоит нам больших усилий. Обходится гораздо труднее и дороже, чем народам, обитающим в умеренных и теплых климатах или в странах приморских, с удобными и легкими сообщениями, и чтобы поспевать за ними в культурном развитии, чтобы не отставать от европейского и общечеловеческого прогресса, нам в России надо тратить больше физических сил, денежных и материальных средств.
Вопрос в том, имеются ли эти силы и средства? Страна наша действительно ли так плодородна и обильна, как мы считаем ее? Соответствуют ли рабочие силы нашего населения той гигантской работе, которая требуется для устроения русских земель, для введения порядков по примеру других образованных государств?
Это вопрос существенный, и мы смеем думать, что критическое положение, в коем находится наше народное хозяйство, происходит именно оттого, что пропорция между экономическими нашими силами и трудом, требуемым для устроения государства, для введения новых порядков и всяких улучшений, что пропорция эта была нарушена. Что напряжение было слишком сильное и внезапное и что ввиду будущих благ, среди высоких порывов к прогрессу, забыто было одно — тот источник, из коего черпаются все ресурсы общественного и государственного преуспеяния, хозяйственные интересы страны и народа. Другими словами, уровень народного богатства не соответствует у нас слишком взыскательным требованиям и предначертаниям, заявляемым со всех сторон во имя прогресса, и так как всякое устроение и введение новых порядков требует затрат, которые приносят плоды лишь впоследствии, а на первое время только возвышают налоги и повинности, то непосредственное действие преобразований, даже и самых полезных, причиняет некоторое, хотя и временное, стеснение в хозяйствах частных и общественных.
Это, я думаю, первая и общая причина настоящего экономического кризиса.
Мы предприняли одним разом слишком много, не рассчитав наперед наших сил, мы устроили много наиполезнейших учреждений, ввели много лучших порядков, не сделав предварительно сметы, что они будут стоить, и не определив источников, из коих будут покрываться расходы, между тем мы продолжаем беспрерывно заявлять о новых нуждах, возбуждать новые вопросы, предлагать новые улучшения, тогда как материальных средств не хватает и на поддержание существующих порядков.
Все это делается и предполагается ввиду будущих благ, при каждом нововведении рассчитывается — какие большие прибыли и выгоды принесет затраченный капитал, какие обильные плоды посыплются на грядущие поколения из либеральной политики, из образовательных мер, из лучшего устройства управления, — но современному поколению от этого не легче, и оно имеет полное право требовать, чтобы благие предначертания были соображены с наличными средствами и чтобы прежде, чем развивать программы дальнейших реформ, было обращено внимание на хозяйственные вопросы, на экономический быт народа.
Как бы ни были высоки цели — надо прежде подумать о средствах и укротить порывы к гражданскому и государственному благоустройству, покуда не обеспечено и не упрочено народное благосостояние.
Мы выше сказали, что кризис, постигший наше сельское хозяйство, в настоящее время принял особенно острый характер оттого, что период реформ, коренных преобразований сельского и общественного управления совпал с моментом глубокого переворота в самой земледельческой культуре и всех отраслях сельского хозяйства.
Переворот этот шел и продолжает идти незаметно, так что среди бесчисленных причин, приводимых в объяснение нашего экономического расстройства, он часто не упоминается вовсе или упоминается только вскользь, как печальное, но случайное явление. Он состоит в том, что почти во всех полосах России наступил роковой момент, когда прежние культуры, прежние севообороты, прежние системы эксплуатации оказываются неудобными и невыгодными. Звериные, рыбные и лесные промыслы, составлявшие главное подспорье хозяйств в северной полосе, видимо оскудевают, кочевой скотоводческий быт инородцев отживает, залежное хозяйство в степных губерниях, лесоподпольное и лядинное в лесной полосе стесняются от приращения населения, трехпольная система, доведенная до крайнего своего развития, обратившая все луга и сенокосы в пахотные угодья, привела земледелие в то безвыходное положение, что не достает корма для скота и туков для удобрения. Одним словом, во всех сторонах хозяйства, начиная от самых грубых, как звероловство и кочевое скотоводство, до более усовершенствованных, как трехпольное, обнаруживается какой-то перелом: истощение производительных природных сил и необходимость перейти к другим способам добывания продуктов, к другим системам хозяйства.
В этом явлении, впрочем, нет ничего необычайного, все цивилизованные народы переживали в свое время такие же кризисы, и мы напрасно, унижая себя перед другими, обличаем наших земледельцев и сельских хозяев в неисправимой грубости, закоснелости. Покуда земли дают обильные урожаи при легком труде, выдерживают многолетние посевы, не требуя удобрения, трудно, почти невозможно предположить, чтобы земледелец для сбережения плодородия почвы, растительности лесов для будущих благ отказался от экстенсивной и грубой культуры, дающей ему большие прибыли при сравнительно легкой работе. Такой дальновидной предусмотрительности нельзя ожидать от бедных сельских классов, и поэтому во всех странах первобытные, более или менее хищнические культуры продолжаются до тех пор, пока земли сами собой не отказываются производить хлеб и другие продукты и не принуждают земледельцев прибегнуть к другим порядкам полеводства и хлебопашества.
В большей части европейских государств тот же самый кризис свирепствовал в конце прошлого и в начале настоящего столетия. Из описаний некоторых экономистов того времени, Артура Юнга, Тюрго [11], Тэера, видно, что в течение XVIII столетия земледелие везде в Европе приходило в упадок и, наконец, перед французской революцией сошло на такую низкую степень, что неурожаи повторялись периодически в самых плодородных частях Европы, положение не только крестьян и низших сельских сословий, но и частных землевладельцев, мелкопоместных дворян, становилось невыносимо.
Эти бедствия обыкновенно приписываются другим причинам, неурядицам в управлении, неволе землевладельцев, привилегированному положению крупных собственников. Без сомнения, эти причины также влияли на сельское хозяйство, но главнейшая черта сельскохозяйственного быта в этот момент была та, что прежние культуры, истощив почву, сделались невозможными, естественных лугов оставалось слишком мало для прокорма скота, и настала пора перейти к другим системам хозяйства — плодопеременному, с травосеянием, кормом скота на стойле и усиленным удобрением. Хлебопашество, производство зерновых хлебов было в то время так невыгодно, что в северной полосе Европы, в Шотландии, Мекленбурге, Голыптинии, помещики залужали свои пашни, выселяли крестьян и на место упраздненных запашек заводили стада рогатого скота и овец.
Этот кризис продолжался до начала XIX столетия, когда, наконец, после долгих и тяжких усилий совершен был переход к улучшенным системам хозяйства и когда мало-помалу восстановлен был баланс между прибылями и убытками земледелия, оно уже не могло возвратиться к прежним счастливым временам, когда благодатная почва давала сама собой обильные урожаи. Из прежних сельских хозяйств уцелели только те, которые могли затратить более или менее значительный капитал на новое обзаведение, поземельная рента упала на 3-4%, но в конце концов наука восторжествовала над природными препятствиями и искусственным образом, посредством лучших орудий и рациональной агрономии, возвратила почве большую часть производительных сил, растраченных прежними грубыми культурами.
Таким образом, если рассматривать настоящий кризис в России с этой точки зрения, то можно бы также надеяться, что и у нас он минует, как миновал в других странах, и мы могли бы ожидать, ссылаясь на пример Европы, что либеральные учреждения, свобода труда и промыслов и народное просвещение выведут нас сами собой на путь экономического прогресса.
Но в этом вопросе есть другая сторона, которая обыкновенно ускользает от внимания исследователей и заслоняется блистательными результатами современной цивилизации и развития народного богатства.
Что сельскохозяйственный кризис миновал в Европе благополучно благодаря успехам просвещения, что народное продовольствие в настоящее время обеспечено лучше, чем в прежние времена, — это несомненно.
Но вопрос в том, какою ценою куплено было это улучшение? Каким порядком происходил переход к лучшим культурам и орудиям? Кто воспользовался прибылями? Кто потерпел убытки?
Рассматривая историю экономического прогресса Европы с этой точки зрения, надо признать, что он обошелся народным массам очень дорого, т. е. что большая часть сельского населения не могла выдержать кризиса, не имела достаточных средств для перехода к улучшенным культурам и поэтому принуждена была распродать и уступить свои земли другим владельцам, более состоятельным.
Впрочем, и в этом не было бы ничего чрезвычайного, заслуживающего особого замечания, так как переход имуществ из слабых и несостоятельных рук к самостоятельным владельцам есть общий закон всех человеческих обществ, но дело в том, что в большей части европейских государств в указанное нами критическое время, когда изменялись все условия землевладения и земледелия, приняты были меры односторонние, в пользу одних сословий и в ущерб других, через что усилено и ускорено было расстройство мелкого хозяйства и обезземеленье крестьян.
Меры эти истекали из общей либеральной доктрины, будто бы свобода труда и промыслов, свобода владения и политическая равноправность вполне обеспечивают все хозяйственные интересы, на этом основании покровительство земледелию, опека сельских сословий признаны были не только излишними, но и вредными, и в самую трудную эпоху сельскохозяйственного устроения низший класс сельских жителей, только что вышедший из крепостной зависимости и не умевший еще распоряжаться своими правами, был предоставлен собственным своим силам.
Исход этой либеральной экономической политики был неблагоприятный для крестьянства.
Высшие и средние сословия, пользуясь своей корпоративной организацией, прибегли для борьбы с кризисом к помощи кредита и покровительственных тарифов, дворянские кассы, поземельные банки, усовершенствованная ипотечная система облегчили для них переход к улучшенным культурам, но низший класс собственников, а в Англии даже и средний, не выдержали этого переворота, и первый плод политической свободы, коей они воспользовались, было то, что они лишились своих имуществ по невозможности поддерживать свои хозяйства.
Итак, подводя итог нашего экономического положения в настоящий момент, мы можем признать, что сельский быт и сельское хозяйство в России переживают в наше время такой же кризис, какой постиг другие европейские страны в конце прошлого столетия и в первой четверти настоящего.
Это не упадок и не разорение, а только временной, но очень серьезный и тяжелый кризис, мотивируемый тем, что у нас наступил тот же роковой и неизбежный переворот, как в Европе, тот же момент перехода от экстенсивной к интенсивной культуре.
Мы можем, конечно, надеяться, что после более или менее продолжительной борьбы просвещение, наука, техника выйдут победителями над этими препятствиями, что хозяева наиболее смышленые и зажиточные преодолеют все затруднения и что, наконец, необходимость заставит и землевладельцев и земледельцев, обратиться к рациональной агрономии.
Но вопрос в том, многие ли из сельских хозяев переживут этот переходный период? Как и чем они будут содержать себя в то время, когда надо будет уменьшить запашку, заменяя хлебопашество травосеянием, заводить новые орудия, добывать новые туки? Одним словом, можно ли предположить, чтобы большинство крестьян-собственников и мелких землевладельцев выдержали этот кризис без руководства и содействия образованных классов, без материальной помощи общества, земства и правительства?
Мы этого не думаем.
Пример других народов и собственный наш опыт последних годов указывают нам, напротив, что в такие критические минуты для народных масс нужно разумное и твердое руководство, помощь кредита, содействие правительства и образованных классов — словом, правильная организация сельскохозяйственного управления.

XIII.
Организация хозяйственного управления в России

Определив в предыдущей главе главную цель и значение хозяйственного управления в настоящий момент нашего экономического положения, мы теперь рассмотрим организацию этого управления в России.
По духу и смыслу Положения о земских учреждениях, им поручено в самом пространном смысле ‘заведывание делами, относящимися к хозяйственным нуждам и пользам местного населения’, в разных статьях Положения, определяющих круг действий земства, исчислены почти все отрасли народного хозяйства.
К сожалению, эти указания ограничиваются только общими выражениями, что земство имеет ‘попечение о продовольствии, принимает меры по призрению бедных, прекращению нищенства, содействует развитию торговли, промышленности, земледелия’ и пр. и пр.
Некоторые обязанности земства обозначены еще шире, но вместе с тем и еще неопределеннее, например, что земству предоставляется участие ‘преимущественно в хозяйственном отношении в делах о народном образовании, народном здравии и о тюрьмах или что оно представляет сведение и заключение по предметам, касающимся местных хозяйственных польз и нужд’.
Такая редакция оказалась вскоре совершенно недостаточной для определения круга действий земских учреждений.
Что такое хозяйственное отношение или хозяйственная часть? и как различить эту часть от распорядительной, административной?
Что разуметь под словами — местные пользы и нужды губернии или уезда?
Чем различается содействие от содействия, попечение от распоряжения, участие в делах от самого дела?
Каждая из статей Положения, заключающая в себе обозначение круга действий земства, и каждое слово в статьях требовали дальнейших разъяснений, — и не подлежит сомнению, что по мысли первых составителей законоположения о земстве эти разъяснения должны были исходить из практики, из совместного и взаимного действия и соглашения земских учреждений и правительства.
К сожалению, это предположение не осуществилось по причинам, не зависевшим от тех лиц, которые участвовали в земской реформе, в разъяснениях недоразумений, о коих ходатайствовали некоторые земства, было очень часто им отказываемо, к точнейшему определению прав и обязанностей и вообще к развитию местного самоуправления не было приступлено, и таким образом все это дело оставалось в течение 15 лет в виде очерка, программы самого обширного объема и очень шаткого содержания.
Между тем нельзя не заметить, что местное самоуправление может быть полезно и действительно только при том условии, чтобы оно действовало вполне самостоятельно в пределах, указанных законом. Если же эти пределы только очерчиваются беглыми и неясными чертами, то столкновение местного самоуправления с администрацией неизбежны.
Так оно и вышло на деле.
Слова хозяйственные нужды и пользы, надписанные, можно сказать, в заглавии Положения о земстве, в ст. 1, послужили источником бесконечных недоразумений и пререканий, и действительно трудно придумать редакцию, которая бы открывала более широкое поле противоположным толкованиям закона.
Во всех без исключения отраслях управления есть хозяйственная часть, и она так тесно связана с другими, что одна из них преобладает над другой. В деле народного образования материальная часть второстепенная, учебная — главная, но если ведомство, заведывающее хозяйственным управлением, не заботится об устройстве школ, ассигнует на их содержание недостаточные суммы, сокращает жалованье учителей, то учебное начальство совершенно парализуется в своих действиях по народному образованию, если при устройстве врачебной части назначаются медикам слишком обширные районы и скудное жалованье или отпускается недостаточно медикаментов, то никакие другие распоряжения не помогут делу народного здравия, благоустройство тюремной части совершенно зависит от помещений, а помещение — от денежных средств, на них ассигнуемых, и т. д.
Таким образом, если по этим трем важнейшим предметам ведомства — народному образованию, народному здравию и тюрьмам, земству предоставляется, как сказано в ст. 2 п. 7 Положения, заведывание делами преимущественно по хозяйственной части, и если эти дела не обозначаются в законе точнее, но нет никакой возможности избегнуть обоюдных пререканий между учреждениями, заведывающими хозяйством, и теми, коим поручена специальная, техническая, напр., педагогическая или медицинская часть.
Но еще более стеснений и недоразумений причиняют слова нужды и пользы.
Мы старались в настоящем труде указать, что официальная статистика у нас так дурно устроена, что быт наших сельских сословий остается по сие время неизведанным. В ту эпоху, когда издано Положение о земстве, это неведение было еще глубже. Первые сведения о сельскохозяйственном быте были собраны редакционными комиссиями по крестьянской реформе, и они, как известно, оказались крайне сбивчивыми и ошибочными. На эту-то зыбкую почву было поставлено наше хозяйственное самоуправление, оно должно было охранять нужды, к исследованию коих не было при-ступлено, обеспечить пользы, которые в каждой губернии и в каждом уезде могли быть поняты и истолкованы различно. Понятно, что при таком недостатке сведений и общего руководства для разъяснения недоразумений, при тех холодных отношениях, которые установились с самого начала между земством и администрацией, слова закона — ‘заведывание местными хозяйственными нуждами и пользами’ — обратились в мертвую букву.
Эти-то соображения побудили нас изложить в кратком очерке, что надо разуметь, по нашему понятию, под ‘хозяйственною частью’ внутреннего управления. Она должна быть строго разграничена от распорядительной, административной части, а где такое разграничение оказывается неудобным, как, например, в делах народного образования, народного здравия, так лучше предоставить местным учреждениям полную самостоятельность в ограниченном кругу действий, чем ограниченное участие в общем управлении.
Этой основной мыслью руководствовались мы при обозначении главных предметов народного хозяйства, мы предвидим, что оно не удовлетворит тех, которые стремятся к широкому и независимому развитию земского самоуправления, к самостоятельности уезда, волости, даже прихода, мы полагаем, напротив, что самостоятельность не может развиваться в таких мелких группах населения по недостатку наличных сил и средств и что только совместное действие и взаимная помощь правительства и земства могут обеспечить благосостояние и подвинуть нравственную и материальную культуру народа.
Эти действия и содействия должны быть строго определены в законе и ясно указаны на практике, чего ныне нет. Местное население не может рассчитывать на постоянную помощь земства или государства во всех своих нуждах, правительство не может возлагать на местные учреждение такие сложные заботы и дела, как общественное продовольствие, призрение бедных, прекращение нищенства.
Все эти благие цели могут осуществляться на практике только в известных размерах, при известных условиях, и эти-то размеры и условия надо бы постепенно разъяснять.
Мы старались в этих исследованиях сельского быта в России отметить некоторые из них, и теперь, в заключение, представляем для большей ясности краткий перечень затронутых нами вопросов.
1) Первое и самое нужное дело — преобразование и устройство статистической части.
Если разуметь статистику в полном, научном смысле, как свод всех сведений о народном быте, то область ее расширяется беспредельно, но для официальной статистики прежде всего нужно выбрать несколько таких простых и наглядных предметов для исследований, которые давали бы наиболее верное понятие о состоянии местного населения, и отказаться от других, которые по своей мелочности и сбивчивости ускользают от всякого правильного, даже приблизительного исчисления.
Для этого мы полагали бы необходимым:
a) выработать в центральном статистическом учреждении общую программу тех сведений, которые нужно собирать на местах, и собирание их сделать обязательным для губернских статистических комитетов,
b) комитеты эти слить с статистическими отделами, учрежденными земствами при своих управах, и усилить их состав и денежные средства,
c) завести при волостных правлениях семейные или подворные списки, придерживаясь формы списков, уже ныне заведенных по воинской повинности, с некоторыми дополнениями и указаниями по главным статьям хозяйства,
d) поручить статистическим комитетам выводить из таких списков своды или выписки о числе крестьян безземельных или безлошадных и дворов без рабочих, также составлять списки по разрядам о тех крестьянских семействах или селениях, которые могут быть признаны малоземельными, определив предварительно нормы, по коим крестьянские владения признаются достаточными или недостаточными.
2) Когда, таким образом, будут сведены итоги сельских жителей, наиболее нуждающихся, то можно будет приступить к лучшему устройству разных сторон управления и заведыва-ния— народным продовольствием, общественным призрением, народным здравием— Капиталы этих учреждений могли бы быть слиты в один общий фонд вспомоществования, который должен быть предназначен исключительно, или по крайней мере преимущественно, на пособия беднейшему классу сельских обывателей, на прокормление их, призрение или бесплатное лечение. Предположение об обеспечении продовольствия и других нужд целого населения надо бы раз навсегда признать несбыточной мечтой, увлекающей земство и правительство на непосильные и большею частию бесполезные затраты.
3) Сельские кредитные учреждения, как-то: ссудо-сберегательные товарищества, земельные и колониальные банки — имеют в виду помощь среднему классу крестьян, и главная их польза состоит в том, что они предупреждают до известной степени окончательное расстройство и упразднение хозяйств.
Действие их не распространяется на людей неимущих, потому что кредитование лиц несостоятельных подорвало бы самое существование таких учреждений. Но, с другой стороны, они не должны служить средством для спекулятивных оборотов, и для этого нужно установить для сельского мелкого кредита низкий размер ссуд, который бы соответствовал насущным потребностям крестьянского быта. Образцовые уставы сельских кредитных учреждений следовало бы издать от правительства, а заведывание ими поручить земским управам.
4) Вопрос о крестьянских наделах требует в особенности внимательного и беспристрастного исследования: нужно установить основания, найти признаки, по коим можно бы было судить о положении мелкого землевладения и условиться в этих основаниях, прежде чем агитировать вопрос, понимаемый чрезвычайно разнообразно, но односторонне современным обществом.
При таких исследованиях представляются по разным местностям совершенно различные и даже противоположные соображения.
Есть много таких местностей, целые полосы, где расширение крестьянских владений не принесет существенной пользы, где только облегчение платежей может поднять уровень народного хозяйства.
Есть другие местности, где при редком населении и изобилии свободных незаселенных земель некоторые селения до крайности стеснены малоземельем или выпущены на так называемый нищенский надел, и в таких местностях с полным успехом могут действовать общества или банки земельного кредита.
Наконец, есть и такие края, как, например, центральная черноземная полоса, где по густоте населения и высокой ценности земель приобретение их крестьянами и крестьянскими обществами едва ли окажется возможным, и тут надо приступить к устройству и регулированию переселений.
С этих различных точек зрения надо рассмотреть вопрос о крестьянских наделах, обобщая его и подводя все подобные явления под одни соображения, мы только усложняем задачу и затрудняем ее разрешение. Каждая из упомянутых мер принесет свою долю пользы в известных местностях и при данных условиях, но каждая из них в других условиях окажется бесполезной или неприменимой.
5) Улучшение сельского хозяйства в специальном, техническом отношении, т. е. усовершенствование культуры и земледельческих орудий, всего более зависит от материальных средств и от помощи, какая будет оказана земледелию от земства и правительства, но эта помощь, чтобы быть действительной, должна быть разборчива, потворствовать грубым стремлениям простого народа к экстенсивной культуре так же неразумно и неосторожно, как и допускать хищническую эксплуатацию частных землевладельцев, богатства природы — растительность лесов и плодородие почвы — должны быть охраняемы как достояние не только современного, но и грядущих поколений.
В настоящее время многие вопросы о сельскохозяйственных улучшениях уже достаточно проникли в сознание народных масс, чтобы можно было надеяться их подвинуть при энергичном и совместном действии земства и правительства.
К таким вопросам можно причислить:
осушение болот в северной и западной полосе,
лесонасаждение в южных губерниях,
сокращение или регулирование переделов крестьянских полей,
введение травосеяния в нечерноземной полосе,
разведение картофеля,
употребление некоторых усовершенствованных земледельческих орудий.
Таковы, по нашему мнению, главные предметы, которые должны составить круг действий хозяйственного управления на местах, т. е. в губерниях и уездах.
Нам следовало бы еще рассмотреть один существенный вопрос — могут ли такие предположения осуществиться без общего соглашения и в какой форме это соглашение может выразиться?
Мы не касаемся здесь вопроса о центральном представительном учреждении, в коем сливались бы все интересы — как политические, так и хозяйственные, но и при представительной форме правления, нам кажется необходимым, независимо от политических органов, иметь высшее правительственное учреждение, заведывающее хозяйственною частью и централизирующее дела земского и крестьянского управления.
Но мы не пишем проекта и не считаем себя вправе рассматривать именно этот вопрос, требующий общих государственных соображений, мы желали только в предложенном очерке сельского быта и хозяйства выяснить те главные их черты, которые, по нашему глубокому убеждению, требуют ближайшего исследования и регулирования.
Это нам кажется тем более необходимым, что в современном русском обществе возбуждаются постоянно по таким предметам народного хозяйства новые вопросы, которые за неимением положительных сведений и данных остаются без ответа и производят только бесплодную агитацию.

ПРИМЕЧАНИЯ

В настоящее издание вошли самые известные сочинения князя А. И. Васильчикова о местном самоуправлении, землевладении и земледелии в России и других европейских государствах, сельском быте и улучшении сельского хозяйства в России, ни разу не переизданные после 1881 года.
Орфография большей частью изменена в согласии с современными правилами написания.

СЕЛЬСКИЙ БЫТ И СЕЛЬСКОЕ ХОЗЯЙСТВО В РОССИИ

Публикуется (в сокращении) по единственному изданию: Васильчиков А., кн. Сельский быт и сельское хозяйство в России. — СПб.: Тип. M. M. Стасюлевича, 1881. — XV, 161 с.
Последнее крупное сочинение А. И. Васильчикова.
Текст в разрядку заменен курсивом.
Справки к квадратным скобкам даны в соответствующих разделах в настоящих Примечаниях.
[1] Янсон Юлий Эдуардович (1835-1893) — российский экономист и статистик, профессор, член-корреспондент Академии наук (1892).
[2] Чаславский Василий Иванович (1834-1878) — статистик. Был мировым посредником, позже состоял редактором статистического отдела Министерства государственных имуществ. Участвовал в экспедиции по исследованию хлебной торговли и производительности в России, а также в комиссии по составлению программы сведений о сельской общине.
[3] Трирогов В. Г. — статистик, помощник председателя Саратовского губернского статистического комитета. Автор книги ‘Община и подать’ (1882).
[4] Орлов Василий Иванович (1848-1885) — земский статистик, автор многих публикаций по статистике.
[5] Русов Александр Александрович (1847-1915) — статистик, этнограф, общественный деятель.
[6] Исаев Андрей Алексеевич (1851-1924) — экономист народнического направления, статистик, социолог.
[7] Покровский Василий Иванович (1838-1915) — земский статистик, экономист, редактор и педагог. Член-корреспондент Петербургской академии наук (1902).
[8] Борисов Владимир Михайлович (1847 — после 1890) — статистик. Автор книги ‘Статистико-экономическое исследование Сергиевской волости Тульского уезда’ (Тула, 1880) и др. соч.
[9] Миддендорф (Миттендорф) Александр Федорович (1815-1894) — профессор, естествоиспытатель. С 1850 — ординарный академик. В 1859-1860 президент Императорского Вольного экономического общества. Принимал активное участие в устройстве сельскохозяйственных выставок. Министерство государственных имуществ поставило Миддендорфа во главе особой экспедиции (1883), задачей которой было исследовать современное состояние скотоводства в России.
[10] Линдеман Карл Эдуардович (1847-1928) — профессор Петровской сельскохозяйственной академии.
[11] Тюрго Роберт-Жак (1727-1781) — барон, французский политический деятель и экономист, представитель школы физиократов, с 1774 — министр финансов, ввел культуру картофеля и травосеяние.
Васильчиков Александр Илларионович
Прочитали? Поделиться с друзьями:

Читайте также:

  1. О самоуправлении, Васильчиков Александр Илларионович, Год: 1871
  2. Землевладение и земледелие в России и других европейских государствах, Васильчиков Александр Илларионович, Год: 1876
  3. Показания М. В. Петрашевского, Петрашевский Михаил Васильевич, Год: 1849
  4. Путешествие по Дагестану и Закавказью, Березин Илья Николаевич, Год: 1850
  5. Неизвестная жизнь Иисуса Христа, Нотович Николай Александрович, Год: 1904
  6. Наука побеждать, Суворов Александр Васильевич, Год: 1799
  7. Йаматойо и его семья, Шрейдер Давид Ильич, Год: 1895
  8. Завоевание межпланетных пространств, Кондратюк Юрий Васильевич, Год: 1929
Электронная библиотека