Секретные сотрудники в автобиографиях, Щеголев Павел Елисеевич, Год: 1917

История
Время на прочтение: 35 минут(ы)
Скачать в PDF
Щеголев П. Е. Охранники, агенты, палачи
М.: Просвет, 1992.

СЕКРЕТНЫЕ СОТРУДНИКИ В АВТОБИОГРАФИЯХ154

Жизнь секретных сотрудников жандармских офицеров была несладка. Платили, за ничтожными исключениями, гроши, держали в черном теле под постоянной угрозой ареста, высылок, предания суду, разоблачения перед революционерами. Опасностей приходилось ждать и слева, и справа: среди сотрудников бывали и такие, которым в случае предания их суду грозила смертная казнь, и в случае их разоблачения перед партией грозила та же смертная казнь. ‘Провал’ висел над головой, до провала секретный сотрудник имел ту или иную определенную ценность, после провала — никакой. Он уподоблялся тогда выжатому лимону. Некоторое время им платили жалованье, затем они переходили на единовременное пособие, и так заканчивались их отношения к охране. Жандармы не сразу выбрасывали их на улицу: первые боялись со стороны последних разоблачений и шантажа на этой почве. В ‘Инструкции по организации и ведению внутреннего агентурного наблюдения’ 29-й параграф гласил: ‘Расставаясь с секретным сотрудником, не следует обострять личных с ним отношений, но вместе с тем не ставить его в такое положение, чтобы он мог в дальнейшем эксплуатировать лицо, ведающее розыском, неприемлемыми требованиями’.
Начальники охранных и жандармских учреждений после отставки сотрудника уже не имели права выдавать им деньги, поэтому с ходатайствами о выдаче пособий секретные сотрудники обращались, непосредственно или через свое начальство, в Департамент полиции. Если личность сотрудника была Департаменту известна, то вопрос о выдаче пособия разрешался немедленно же, если личность не была известна, посылался запрос в отделение. Сами сотрудники, обращаясь с прошениями, обстоятельно описывали в них свою деятельность и отмечали свои заслуги. Эти автобиографические, неоспоримые признания — совершенно исключительные ‘человеческие документы’. С объективным равнодушием рисуют они бытовую обстановку предательства и вскрывают непонятную для нас, но весьма несложную психологию секретного агента. Выбираем из кипы признаний наиболее красноречивые, авторы их принадлежат к разнообразным общественным группам. Тут и рабочие, и учитель, и газетный сотрудник, и военный писарь и т. д. Стиль признаний оставляем без исправлений. К автобиографическим признаниям мы присоединяем авторитетные документы, составленные в Департаменте полиции,— так называемые ‘справки’ о двух выдающихся сотрудниках, Кулагине и Батушанском. Все приводимые нами документы не нуждаются в комментариях.

1. Секретный сотрудник на пенсии.

23 июля 1910 года исправляющий должность директора Департамента полиции С. П. Белецкий представил следующий доклад товарищу министра внутренних дел П. Г. Курлову.
Мещанин местечка Дубоссары, Херсонской губернии, Берко Янкелев Батушанский (псевдоним ‘Бабаджанов’) состоял секретным сотрудником Екатеринославского охранного отделения до начала 1904 года. На службу в названное отделение он был приглашен в начале сентября 1902 года. Несмотря на кратковременное его пребывание в Екатеринославе, куда он приехал лишь в августе, в конце октября того же года он уже стал сообщать начальнику отделения ценные сведения в смысле освещения противоправительственной деятельности местной еврейской интеллигенции, а в декабре, когда он устроил в Екатеринославе зубоврачебный кабинет, Батушанский сделался положительно центром, которому были известны самые конспиративные замыслы социал-демократической и социально-революционной организации, действовавших в Екатеринославе, а также ‘Организационного комитета Екатеринославского высшего горного училища’. Лично Батушанский ни к одной из организаций не принадлежал, несмотря на усиленное приглашение его принять активное участие в одной из таковых. Продолжая в 1903 году по-прежнему стоять вне организации, Батушанский с начала года сообщал самые подробные и обстоятельные сведения о происходившем в социал-демократической организации расколе и затем разделении ее на ‘рабочую группу’ и ‘группу искровцев’, с указанием выдающихся деятелей в обеих группах. В начале марта 1903 года он доставил начальнику отделения в рукописи те воззвания, которые вновь образовавшийся ‘Организационный комитет Российской социал-демократической рабочей партии’ предполагал издать по поводу демонстративного празднования дня 1 мая 1903 года. Благодаря ему же начальник Екатеринославского охранного отделения имел возможность немедленно выяснить всех делегатов упомянутого ‘Организационного комитета’, приезжавших в Екатеринослав для организации местной группы ‘искровцев’, а равно благодаря ему же были немедленно по прибытии в Екатеринослав выяснены супруги Азриель и Сара Кушель, приехавшие для постановки в Екатеринославе тайной типографии, которая и была арестована 24 мая 1903 года. Заключенный 27 того же мая в тюрьму сроком на 4 месяца по делу, по которому Батушанский привлекался в 1902 году в Кишиневе, он и во время нахождения в тюрьме всеми зависящими мерами содействовал выяснению деятельности преступных организаций и предупредил своим сообщением замысел политических арестованных отравить мышьяком чинов тюремной администрации и затем совершить общий побег. Произведенным под благовидным предлогом осмотром тюремных помещений действительно было обнаружено 1/2 фунта мышьяку, но дело не возбуждалось, так как власти не могли установить, кому этот мышьяк принадлежал. Освобожденный из тюрьмы 27 сентября 1903 года, Батушанский, несмотря на сильное расстройство нервной системы, благодаря 4-месячному тюремному заключению, немедленно занялся разработкой состава местных преступных организаций и к половине октября выяснил более видных из них, а также и местонахождение тайной типографии социалистов-революционеров, а затем сообщал весьма ценные сведения о действовавшем ‘Екатеринославском социал-демократическом комитете’, относительно самых конспиративных сношений и задач комитета.
При всем этом Батушанский, как сотрудник, проявлял весьма ценное качество — фотографическую точность передачи всех сведений, с крайне осторожными и всегда основательными личными предложениями, и, кроме того, глубокую обдуманность каждого своего шага и действия. При таких качествах Батушанский представлялся не только весьма полезным и достойным полного доверия сотрудником, но и лицом, безусловно способным работать вполне самостоятельно, без непосредственного контроля, так как вполне усвоил себе задачи розыска, и имел навык быстро и всегда верно ориентироваться в окружающих обстоятельствах.
Ввиду изложенного, Департамент полиции возбудил перед г. министром внутренних дел ходатайство о предоставлении Батушанскому права ходатайствовать о назначении ему пожизненной пенсии в размере одной тысячи двухсот (1 200) рублей в год, если он будет скомпрометирован в революционной среде не по своей вине. Означенный доклад 15 января 1904 года получил утверждение покойного статс-секретаря Плеве, о чем был поставлен в известность начальник Екатеринославского охранного отделения телеграммой следующего содержания: ‘Объявите Бабаджанову, что доклад по делу обеспечения его министром утвержден’, а вслед за сим 17 января 1904 года отправлено письмо полковнику Шульцу для объявления Батушанскому такого содержания: ’15 сего января Департаментом полиции был представлен его высокопревосходительству г. министру внутренних дел доклад о предоставлении секретному сотруднику вверенного вам отделения ‘Бабаджанову’ (с обозначением его действительного звания, имени, отчества и фамилии) права ходатайствовать о назначении ему пожизненной пенсии в размере одной тысячи двухсот (1 200) рублей в год, если он, ‘Бабаджанов’, будет скомпрометирован в революционной среде не по своей вине. На этом докладе г. министр изволил положить резолюцию: ‘Согласен’.
По получении указанного уведомления, Батушанский ликвидировал устроенный им в г. Екатеринославе зубоврачебный кабинет, который давал ему определенное положение в обществе, и, сообразно с интересами политического розыска, выехал за границу, где первоначально работал в партии социал-демократов, а затем, вследствие благоприятно сложившихся для него обстоятельств, получил возможность освещать преступную деятельность максималистов155, и одним из наиболее важных дел, данных им, является приезд его из-за границы в Россию с несколькими максималистами, результатом представленных по сему делу Батушанским сведений были произведенные по Москве и Санкт-Петербургу ликвидации местных групп социалистов-революционеров-максималистов (Людмила Емельянова, княжна Мышецкая, Иван Коломейцев и др.)
Осенью 1909 года получились указания, что Бурцев, продолжая свои поиски в деле раскрытия секретных сотрудников заграничной агентуры, предъявил обвинение в провокаторстве Батушанскому, о котором ему удалось получить некоторые указания от бывшего наблюдательного агента Леруа, подтвержденные, по заявлению Батушанского, бывшим секретарем Лопухина.
Ввиду сего состоялся товарищеский суд, имевший 17 заседаний, на которых свидетельскими показаниями, документами и собственным сознанием Батушанского он был признан провокатором, причем в постановлении суда обращает на себя внимание следующее место: ‘Будучи, по-видимому, напуган открывшимися разоблачениями провокаторов (например, максималиста Кенсицкого, его знакомого по группе), Батушанский отдалился от всяких революционных кругов, для чего переехал на правый берег Сены. После этого, по его собственному рассказу, подтверждающемуся представленными им письмами, начинаются усиленные побуждения его со стороны начальника заграничной полиции Гартинга, с угрозами, также и с предложениями крупных денежных вознаграждений, продолжать прерванную деятельность тайного агента’.
По прибытии ныне в Санкт-Петербург, Батушанский был спрошен по последнему обстоятельству о предъявлении суду писем заведующего Заграничной агентурой, и он дал объяснение, что при этом имел целью доказать суду, что действительно действительный статский советник Гартинг пытался склонить его к службе в агентуре, но он от предложений этих отказался.
Принимая во внимание в высшей степени полезную и продуктивную деятельность Батушанского в течение семи лет в качестве секретного сотрудника, а равно то обстоятельство, что разоблачение его службы правительству последовало не по его вине, Департамент полиции полагал бы справедливым назначить Берке Батушанскому, получавшему по одной тысяче франков в месяц жалованья: 1) единовременное пособие в размере ‘350’ рублей, так как со времени возбуждения о нем революционерами дела он от Заграничной агентуры содержания не получал, и 2) пожизненную пенсию в размере 600 рублей в год.
На приведение означенных предложений в исполнение Департамент полиции имеет честь испрашивать разрешение вашего превосходительства’.
Товарищ министра положил резолюцию ‘Согласен’, а С. П. Белецкий приписал: ‘Доложено, предварительно исполнения, по приказанию г. товарища министра внутренних дел, г. министру внутренних дел, который изволил одобрить предложение Департамента, раз было дано обещание одним из его предшественников, и таковое было объявлено просителю’.
Таким образом, П. А. Столыпин счел нужным исполнить обещание В. А. Плеве, но при исполнении образцового сотрудника все-таки обошли: вместо обещанной пенсии в 1 200 рублей дали всего 600 рублей.

2. Обещанная награда.

24 июня 1910 г. начальник Санкт-Петербургского охранного отделения полковник фон Коттен представил директору Департамента полиции следующую записку:
‘Крестьянин Тверской губернии и уезда, Владимир Павлов Кулагин с 1898 по 1907 год состоял секретным сотрудником при Санкт-Петербургском охранном отделении, причем в начале службы занимал положение организатора и члена петербургского комитета местной организации Российской социал-демократической рабочей партии, а в 1905 году перешел в партию социалистов-революционеров, в которой был также организатором и членом петербургского комитета этой партии.
В следующем, 1906 году, по указаниям начальника отделения, Кулагин вошел в боевую организацию партии социалистов-революционеров, в качестве члена боевых дружин.
В 1904 году, по сведениям Кулагина, было произведено несколько удачных ликвидации местной организации Российской социал-демократической рабочей Партии, которые, в связи с арестом типографии петербургского комитета во время печатания нелегальной литературы, сильно понизили преступную деятельность этой партии в столице.
Начиная с 1905 года, Кулагин дает отделению ценные сведения о деятельности партии социалистов-революционеров, и последующие ликвидации: 8-го января, 25 февраля и в декабре того же года, когда были арестованы члены Исполнительного комитета санкт-петербургского железнодорожного узла, подготовлявшие повторение октябрьской забастовки железных дорог, сильно ослабили и эту преступную партию.
В следующем, 1906 году он выяснил состав местных боевых дружин партии, места хранения оружия, взрывчатых веществ и снарядов, благодаря чему 20-го сентября того же года одновременно с арестом членов боевых дружин арестованы и 22 участника, подготовившие вооруженное ограбление казначея корпуса пограничной стражи ротмистра Месаксуди, причем по обыскам у них было обнаружено: много оружия, боевые припасы, взрывчатые вещества и большое количество прокламаций.
Того же 20 сентября, в числе прочих, был арестован и Кулагин. Военно-окружной суд приговорил его к каторжным работам на 4 года, а 11 апреля 1908 года государь император даровал полное помилование Кулагину, и он, просидев 18 месяцев в тюрьме и не имея более возможности работать в отделении, уехал к себе на родину. Деревенская молодежь, узнав о его службе в Охранном отделении, стала его преследовать, и однажды, напав на него, нанесла ему две раны в левую руку, и только бегством Кулагин спас свою жизнь. Из опасения дальнейших покушений и поджога Кулагин принужден был продать за бесценок свои имущество и отправился в Санкт-Петербург, надеясь найти здесь какую-либо работу.
Приехав в Петербург, он заболел, и в настоящее время, истратив на лечение все свои сбережения, остался совершенно без всяких средств к существованию,— больной, имея на руках жену, двоих малолетних детей и старуху мать.
Из имеющейся в делах отделения переписки видно, что вице-директор Департамента полиции, статских советник Виссарионов письмом от 23 июня 1908 года за No 134166 сообщил начальнику Санкт-Петербургского охранного отделения, что Кулагин обратился к директору Департамента полиции с просьбой о выдаче 4 000 рублей, обещанных ему генералом Герасимовым в награду за содействие и сведения, благодаря которым 20-го сентября 1906 года было предупреждено ограбление казначея Штаба Отдельного корпуса пограничной стражи ротмистра Месаксуди, и что он, Кулагин, принял участие в этом деле, заручившись от генерала Герасимова гарантией, что получит прощение и упомянутую денежную награду.
Генерал Герасимов письмом от 2-го июня 1908 года за No 142 донес, что: 1) Кулагин был арестован с его согласия, причем имелось в виду, что после приговора суда он останется сотрудником отделения, 2) после состоявшегося приговора военно-окружного суда, которым Кулагин был присужден к 4 годам каторжных работ, последний согласился, чтобы отделение не ходатайствовало о полном помиловании, а лишь о смягчении наказания, т. е. о замене каторжных работ — ссылкою на поселение, каковое и было ему исходатайствовано, впоследствии он изменил первоначальное решение и настаивал на полном его помиловании, которое и было, несмотря на неоднократные уговоры, ему также исходатайствовано, и 3) ходатайство о выдаче ему за оказанные услуги особой крупной суммы не заслуживает уважения, так как в продолжение почти 1 V2 лет, со дня его арестования и по день помилования, Кулагину продолжалось выдаваться жалованье по 75 рублей в месяц, что в течение одного года и семи месяцев составляет 1 425 рублей.
Между тем, в настоящее время Кулагин доложил, что согласие на арест им было дано лишь при непременном условии — окончания дела в административном порядке, после чего генерал Герасимов обязался выдать ему денежную награду в 4 000 рублей, и в дальнейшем, если он, Кулагин, останется сотрудником отделения, то жалованье будет ему увеличено до 300 рублей в месяц.
Предание военно-окружному суду и присуждение к 4 годам каторжных работ, с лишением всех прав состояния, по словам Кулагина, явилось для него полной неожиданностью, и убедясь, что с прежним доверием относиться к отделению он не может, он и возбудил ходатайство о полном помиловании. Согласия на ходатайство о смягчении наказания он также не давал.
В настоящее время Кулагин дал при Санкт-Петербургском губернском жандармском управлении свидетельские показания, вполне изобличающие преступную деятельность лиц, арестованных 20-го сентября 1906 года по делу боевого коллектива партии социалистов-революционеров (Чернов, Прокофьев, Рутенберг и др.) и арестованного в настоящее время Михалевича.
Докладывая о вышеизложенном, покорнейше прошу ваше превосходительство, ввиду оказанных Кулагиным ценных услуг правительству, принять во внимание его настоящее безвыходное положение, испытанные им нравственные и физические страдания во время 18-месячного тюремного заключения, потерю места на заводе ‘Вестингауз’, где он, служа токарем, зарабатывал от 80 до 100 руб. в месяц, что со дня его ареста и до настоящего времени составляет 4 050 рублей, назначить ему денежное пособие, тем более, что, по имеющимся у меня вполне достоверным сведениям, Кулагину действительно была обещана от отделения единовременная награда в 4 000 рублей, которой он не получил.
Эта записка была доложена заведующим Особым отделом Департамента полковником А. М. Ереминым директору Н. П. Зуеву. Директор ‘приказал оставить до приезда товарища министра и доложить ему. Мнение директора выдать не более 1 000 рублей’. 10 июля дело было доложено товарищу министра, и П. Г. Курлов приказал выдать 1 000 рублей.

3. Покушение на самоубийство.

22 февраля 1910 года в Обуховскую больницу был доставлен от здания Сената с признаками отравления крестьянин Эстляндской губернии Ревельского уезда Эдуард Эльмаров Орнфельдт. При отравившемся было найдено три письма: на имя полиции, на имя вице-директора Департамента полиции и на имя начальника финляндского жандармского управления в Гельсингфорсе полковника Утгофа. Письма дошли по назначению. Второе из названных писем было следующего содержания:
‘Его превосходительству господину вице-директору Департамента полиции. Сотрудника Эдуарда Орно-Орнфельдта.
Простите, ваше превосходительство, что я еще имею одну просьбу после моей смерти. Я приехал в Санкт-Петербург ноябре месяце и начал искать к себе занятий но никакого занятий я не нашел, и денег мне кончил, страшно я голодал и нуждал и остался тоже без квартиру и не мог никак вытерпеть больше такого тяжелого положения. Кроме того меня окружает опасность из революционной организации по делу Стокгольма, и некому своему знакомому я не могу обратиться, и без места и без всяких помощь я не мог никак вытерпеть такого безвыходного положения. Я подал прошение к вашему превосходительству, но я никакого ответа я не получил и за этого я решил покончить с собою самоубийством, чтобы все мое мучение было уже кончено, хотя бы жалко умирать, но нет выхода никакого. Так как я единственный помощь к своему матери и несовершеннолетний брату и сестре, и теперь они остаются без помощи, поэтому имею честь покорнейше просить ваше превосходительство не найдете ли возможным выдать малейший помощь к моему матери. Эдуард Орно. Бывший секретный сотрудник’.
О сотруднике Орно была затребована и составлена следующая справка:
‘По имеющимся в делах Департамента полиции сведениям, Эдуард Орно состоял на службе в качестве секретного сотрудника у начальника Эстляндского губернского жандармского управления, а затем, ввиду обнаружения его деятельности революционерами, — принужден был покинуть гор. Ревель и искать себе подходящей работы в другой местности.
Рекомендуя названного Орно с самой лучшей стороны, как отличного работника и знающего шведский язык, полковник Мезенцев направил его в распоряжение Департамента, который предложил начальнику Санкт-Петербургского охранного отделения принять Орно в число наблюдательных агентов финляндского отряда. Ввиду выяснившей невозможности для Орно служить на финляндской границе, где стала известна его деятельность по гор. Ревелю, Орно не был принят в число сотрудников отделения. В сентябре месяце 1906 года Департамент полиции рекомендовал Эдуарда Орно подполковнику Балабину, для использования его при наблюдении за ввозом оружия в пределы Прибалтийского края. Подполковник Балабин командировал Орно на остров Готланд (Швеция), причем уплачивал ему ежемесячно по 60 рублей. В январе месяце 1907 года, вследствие замерзания портов острова Готланда, Орно был отозван, и полковник Балабин рекомендовал его, как лицо, владеющее эстонским и немецким языками, начальнику Рижского охранного отделения подполковнику Васильеву. Последний принял Орно в качестве сотрудника по гор. Юрьеву на жалованье 45 рублей в месяц, а затем он перешел на службу к начальнику Финляндского жандармского управления и командирован в гор. Стокгольм.
Из отчета о деятельности Орно в г. Стокгольме видно, что он не только был осведомлен о готовившемся покушении на жизнь государя императора, в бытность в Стокгольме, но и лишил революционеров возможности осуществить свой преступный замысел, заблаговременно сообщив об этом нашему посланнику в Стокгольме.
Начальник Финляндского жандармского управления, донося Департаменту полиции об изложенных обстоятельствах 19-го июля 1909 года за No 970, возбудил ходатайство о вознаграждении Орно за действительно серьезные услуги, оказанные им нашему правительству, а равно об освобождении его от наказания за неявку к отбыванию воинской повинности, тем более, что к этому он был вынужден обстоятельствами розыска.
По докладе об изложенном товарищ министра назначил Орно пособие в размере 200 рублей.
По вопросу же, как об освобождении Орно от обязанностей по отбыванию воинской повинности, так и от судебного преследования за неявку его в воинское присутствие последовал всеподданнейший доклад министра внутренних дел, на каковом собственною его императорского величества рукою начертано ‘Съ’ (согласен). В Ливадии 27 октября 1909 года’.
Благодаря своевременной медицинской помощи Эдуард Орно не умер, и 3 марта он обратился к директору Департамента с прошением:
‘Нахожусь в настоящее время в крайней нужде, не имею квартиру и страшно голодаю, кроме того окружает меня опасность из революционной организаций и некому своему знакомому обратиться я не могу а также никакого места я не мог получить, поэтому имею честь покорнейше просить ваше превосходительство не отказать мне выдать денежное помощий, чтобы я мог вырвнуть с этого тяжелого положения и уехать в заграницу. Покорнейше прошу ваше превосходительство не оставить мою просьбу без внимания, я не могу сейчас существовать больше’.
По докладу директора Департамента полиции товарищ министра разрешил выдать Орно сто рублей.

4. Старый заслуженный провокатор.

Его высокоблагородию г-ну начальнику
Санкт-Петербургского охранного отделения.

Прошение.

В 1894 году я начал работать в мелких рабочих кружках, состоящих более из интеллигенции, так называемых Плехановцы, сперва в Нарвском районе, а потом в Невском, преимущественно на Семянниковском заводе. Проработав так до 1896 года, во время усиленной агитационной деятельности в то время в городе Кронштадте революционной организации как среди солдат и также местных портовых рабочих, по просьбе начальника полковника Секеринского, я был командирован в 1896 году в город Кронштадт в распоряжение местного полицеймейстера полковника Шафрова, где, проработав три месяца на пароходном механическом заводе, я успешно окончил возложенное на меня поручение, взошел в местный Кронштадтский комитет, который был весь своевременно ликвидирован, причем было арестовано несколько матросов и рабочих и взят склад нелегальной литературы. По возвращении моем в Петербург я стал усиленно работать в Василеостровском районе, где большинство членов организации, главное интеллигенции, было в 1898 году арестовано и обнаружена тайная типография на Васильевском острове. После этого в том же 1898 году я перешел работать в Выборгский район, где одновременно работал в двух организациях под названием Искровцы и Знаменцы. После Лондонского съезда в 1900 году, когда все организации слились в общую социал-демократическую партию, я работал при Санкт-Петербургском комитете до 1904 г. Работая в партии социал-демократов, я по просьбе Владимира Францевича Модль одновременно обслуживал и партию социалистов-революционеров, из которой дал знаменитого организатора рабочих кружков партии социалистов-революционеров, бывшего студента Санкт-Петербургского университета юридического факультета Всеволода Вахенбаума (Чернова), дело 18 социалистов-революционеров. Во время усиленных беспорядков в 1905 году, когда выделились из социал-демократических организаций боевые дружины, я по просьбе господина начальника взошел в боевой коллектив и, работая до 1906 года, когда закончилось крупными арестами, мною было дадено: в Василеостровском районе и Невском районе склад бомб и оружия и в Выборгском районе на Оленбургской улице в квартире Пульмана склад бомб и оружия (дело 44 социал-демократов) и на Большом Сампсониевском проспекте в аптекарском магазине Третьякова д. 18 целый склад оболочек для бомб, где приготовлялись для вооруженного восстания. В начале 1906 года, когда из боевых дружин откололась часть самых передовых боевых работников, задавшись целью производить террор на должностных лиц, одним из которых, рабочим Котловым, был убит помощник директора Путиловского завода, и когда он бежал в поезде Николаевской железной дороги, был задержан по указанию моему. Несколько лиц, из которых я знал по фамилии: Иван Седьмой, Андрей Львов, Иван Михайлов, Александр Эрко, Сестер. Один из видных работников этой группы под партийной кличкой Степан был уехавши в город Тулу для приобретения из тульских заводов револьверов системы Нагана, где на месте отправки в городе Туле с транспортом револьверов был арестован. При арестах вышеуказанных лиц этой группы и всей организации был обнаружен большой склад бомб на Знаменской улице и за Невской заставой. После крупных всех этих арестов я окончательно провалился. Как много лет работавши в партии, так обширно знают меня все рабочие на заводе, мне пришлось покинуть навсегда. Были которые прикопленные деньжонки, я прожил все и остался без всяких средств. Притом же обременен тяжелым семейством. Пятью детьми один одного меньше, самому старшему 10 лет, еще старушка мать и сам восьмой. Я по ремеслу хороший слесарь, заработавши раньше по 90 рублей в месяц. Посему покорнейше прошу вас, господин начальник, не откажите походатайствовать перед Департаментом полиции о денежном пособии, на которое я мог бы открыть слесарно-механическую мастерскую, или какую-либо торговлю, в котором мое семейство могло бы существовать. Я долго с этим боролся, чтобы не беспокоить вас, но меня заставило мое безвыходное бедное положение, для жизни нет больше никакого существования. Еще раз покорнейше прошу вас, господин начальник, примите мою просьбу и пожалейте моих малолетних детей и престарелой моей матери, и надеюсь, что вы не откажете, где покорный и верный ваш слуга. Сам.
Я начал работать в 1894 году при полковнике Секеринском. В 1898 году работал с Леонидом Андреевичем Квицинским и другими. В 1904 году работал с Владимиром Францевичем Модль и в 1906 году с Владимиром Николаевичем Кулаковым и господином начальником полковником Герасимовым’.
Это прошение было представлено начальником Охранного отделения полковником фон Коттеном директору Департамента полиции при следующем рапорте:
‘Представляя при сем прошение бывшего секретного сотрудника вверенного мне отделения, под кличкою ‘Сам’, крестьянина Василия Карпова Чистова, ходатайствующего о выдаче ему денежного пособия, докладываю, что все, изложенное в прошении Чистова, соответствует действительности, и бывшая деятельность его, по моему мнению, заслуживает поощрения’.
Директор Н. П. Зуев положил резолюцию: ‘Полагал бы выдать двести рублей’. Товарищ министра Курлов утвердил представление Департамента, и 200 рублей ‘Самому’ были выданы в апреле 1910 года.

5. Секретный сотрудник ‘Петербургский’.

Его превосходительству господину
директору Департамента полиции

Прошение.

В 1902 году известный работник Радченко, который руководил всей социал-демократической организацией, им было задумано поставить типографию для Петербурга, но он решил ее поставить в городе Пскове, куда он и уехал, и где мною был даден под наблюдение, и где была обнаружена большая типография (Американская Бостонка), которая должна была обслуживать не только Санкт-Петербург, но и другие города. При аресте типографии было задержано несколько нелегальных работников.
В конце 1902 года и начале 1903 года мною было оповещено отделение, что на Галерной улице д. 42 помещается нелегальная типография, которой заведовал Карпенко со своею женою, а остальные были нелегальные, которые и были задержаны во время работы, и совместно был арестован Санкт-Петербургский комитет социал-демократической партии и при нем взят склад нелегальной литературы. В конце 1905 года мною было оповещено отделение о состоявшемся собрании рабочих Петербургского района, входящих по одному человеку с заводов и фабрик, которое и было арестовано на Ораниенбаумской улице в помещении социал-демократического клуба. (Клуб закрыт). В то же время мною было дадено знать о состоявшемся собрании боевой дружины Петербургского района, который и был арестован на Теряевой улице, и о состоявшемся собрании в это же время боевой дружины Выборгского района в помещении клуба на Ораниенбаумской улице, при аресте были забраны бомбы и другие взрывчатые вещества, которые были вещественным доказательством на суде. В том же году мною был даден под наблюдение студент-медик Иохильсон, который и был арестован на улице у клиники со взрывчатым веществом — динамитом. Потом еще мною был даден студент Санкт-Петербургского университета М. Тверский, как организатор Василеостровского района.
При аресте Петербургского района боевой дружины, и как член ее, был совместно с другими арестован, при аресте у меня ничего не было найдено, а также при обыске в квартире, занимаемой мною, нелегального ничего не было обнаружено. В 1907 году мною был даден склад оружия, помещающийся в Лесном, при аресте было взято 25 шт. револьверов и масса боевых патронов. Находясь под следствием в предварительном заключении по делу 44-х, я просидел до суда 1 год и четыре месяца, но на суде по недоказанности улик против меня я был оправдан. Находясь так долго в заключении и имея от роду очень слабое здоровье, а посему в тюрьме я получил туберкулез легких и частые падучие припадки, почему с такою болезнью меня на работу никуда не принимают. А посему, находясь все время без определенного занятия и имея большое семейство, я очень страдаю в материальном отношении, и полученное мною пособие в триста рублей в 1910 году, я давно уже его прожил, и, находясь теперь в безвыходном положении, осмеливаюсь еще раз обратиться к вашему превосходительству с всепокорнейшей просьбой помочь мне и моему бедному семейству в столь критическую минуту моей жизни, сколько будет милость вашего превосходительства. Всегда верный и преданный вам слуга. Петербургский’.
Это прошение поступило в Департамент 22 ноября 1911 года, и так как ‘Петербургского’ смешали в Департаменте с ‘Самим’, то просьба ‘Петербургского’ осталась без рассмотрения, 14 августа 1912 года ‘Петербургский’ обратился с новым прошением:
‘Служа в качестве агента-сотрудника с 1903 года при охранном отделении, был привлечен по делу 44-х и, просидев год в предварительном заключении, я после оправдания моего, по выходе из предварительного заключения, ввиду полученного мною сильного нервного расстройства и малокровия, со мною очень часто стали повторяться нервные припадки, а посему я в заводе нигде работать не могу. Находясь теперь в очень критическом положении, без работы, с большою семьей на руках, я еще раз осмеливаюсь обратиться к вам, ваше высокопревосходительство, с всепокорнейшей просьбою не отказать мне помочь в трудную минуту внести залог для поступления на дело в Санкт-Петербургскую консерваторию в качестве капельдинера, где я могу, не надоедая вам, зарабатывать себе хлеб. Послужной список и отзыв Охранного отделения находятся в Департаменте полиции. Пособие получал 1 раз в 1910 году 300 рублей. Для залогу нужно 200 рублей. Остаюсь верный вам слуга ‘Петербургский’.
На прошении имеется следующая надпись: ‘Г. Директор приказал запросить начальника Санкт-Петербургского охранного отделения, действительно ли ‘Петербургскому’ удастся получить должность капельдинера, и в утвердительном случае предложить внести за него залог от третьего лица, и последний будет возвращен Департаменту полиции’. Так по резолюции и было все выполнено.

6. Неисправный сотрудник.

Его высокоблагородию г-ну заведующему
Особым отделом Департамента полиции
полковнику Еремину.

Бывшего филера Санкт-Петербургского
охранного отделения, мещанина
местечка Мстибова, Волковыского уезда,
Гродненской губернии, Мовши Абрамова
Каплана (нелегально Адольфа
Барковского).

Прошение.

24 января сего года (1910) я уволен от службы филера Санкт-Петербургского охранного отделения за позднее явление к наряду в немного выпившем виде.
Увольнение от службы поставило меня в самое тяжелое и безвыходное положение, как в материальном отношении, так вообще и для дальнейшей моей жизни ввиду прошлой моей службы.
Поступил я на службу правительству с 1902 года, в качестве сотрудника при Одесском охранном отделении, коим в то время заведовал ротмистр А. Васильев, и работал до 1904 года, причем дал много ценного материала, а именно были взяты: типография партии социалистов-революционеров, склад литературы, в том же году во время временного заведования вашим высокоблагородием Одесским охранным отделением мною была раскрыта вся боевая дружина, покушавшаяся на жизнь бывшего одесского градоначальника генерала Нейгарда, и по моему указанию был задержан глава этой дружины, зарезавший филера Крайнего156, кроме этого, мною было предупреждено вторичное покушение на жизнь генерала Нейгардта и одесского полицеймейстера, лица, имевшие покушение, были арестованы чиновником названного отделения Сачковым.
Будучи провален в партии, я был ранен, после чего меня отправили в г. Варшаву для тех же целей, но ввиду того, что одесской организацией было сообщено в Варшаву о моем приезде туда, мне не удалось войти в сношение с варшавской организацией. Из Варшавы был отправлен в Вильно в распоряжение ротмистра, ныне полковника Климовича, а из Вильно в город Ригу, где я вошел в организацию партии социалистов-революционеров, указал типографию и всех членов этой партии, а также и военной организации.
Из Риги я был принят на военную службу и по ходатайству начальника Виленского охранного отделения подполковника Шебеко назначен в город Вильно, где вошел в военную организацию группы ‘анархистов-коммунистов’, но был провален Ригой и Вильной, и на меня было организовано покушение, которое было предупреждено начальником Рижского охранного отделения, бывшим одесским ротмистром Васильевым, приезжавшим в Вильно специально для этой цели.
Прослужа на военной службе около пяти месяцев, по ходатайству того же подполковника Шебеко, был от военной службы освобожден и перешел на нелегальное положение, и находился в отделении около трех недель безвыходно. Высочайшего же указа об увольнении меня от военной службы не было, и я по настоящее время дезертир.
Из Вильны я был отправлен в Москву, в Охранное отделение к полковнику Климовичу, и был зачислен филером. Из Москвы в разное время был командирован в Курск, Севастополь и в Самару, в последнем, оставив наружное наблюдение, вошел в самарскую социал-демократическую партию и раскрыл комитет означенной партии и боевой дружины этой же партии.
Из Самары я был командирован в Бузулук, Самарской губернии, где был ранен, в Саратов, Вольск, в Пензу, в последнем для получения связей был посажен в тюрьму, где был подвергнут со стороны политических пытке, в тюрьме мною был предупрежден побег арестантов и обнаружен подкоп.
По освобождении из тюрьмы был вторично послан в Самару, а оттуда в Одессу, из Одессы подполковником Ледниковым был послан в город Аккерман, для раскрытия лаборатории бомб. В Аккермане я вошел в организацию партии социалистов-революционеров и для конспирации был арестован и бежал, дабы не потерять связи и явки с одесским комитетом, после чего мною были открыты и указаны: ‘Областной комитет социалистов-революционеров’, ‘Общий городской комитет’ той же партии с его типографией, ‘Портовый комитет’ той же партии и его боевая дружина, ‘Боевой партизанский отряд’ с его типографией, лаборатория бомб и летучий боевой отряд при Южно-русском областном комитете той же партии, только что тогда организовавшейся.
Цель всех этих партий была взорвать дворец и убить командующего войсками барона Каульбарса и других должностных лиц, ограбить пароход ‘Батум’, где можно было взять 400 000 руб. У рулевого этого парохода Борленко были обнаружены в значительном количестве взрывчатые вещества.
После этого раскрытия я был ранен, и в начале 1908 года отправлен в Санкт-Петербург, в охранное отделение, где служил филером до 24 сего января и уволен за вышеупомянутый проступок.
Ввиду вышеизложенного и глубоко раскаиваясь в своей ошибке, покорнейше прошу ваше высокоблагородие войти в мое несчастное положение и во внимание моей прежней службы, не признаете ли возможным защитить меня и оставить на прежней службе филера, или же предоставить мне должность в другом каком-либо Охранном отделении.
Я шесть лет живу на нелегальном положении и по военной службе числюсь дезертиром, находясь в настоящее время в таком положении для меня несчастном, я положительно не знаю, что делать и как быть, на легальное положение ни в коем случае перейти не могу, потому что буду убит, а также преследуем властями как дезертир, начальник же охранного отделения дал мне срок прожить в Петербурге до 1-го февраля сего года, в противном случае буду выслан из столицы официально этапом. Кроме того, у меня остаются голодными родители, которые мною отправлены за границу и находятся на моем иждивении.
Ваше высокоблагородие, умоляю вас, пощадите и заступитесь, так как после всего этого для меня один исход — ‘Нева’, окажите ваше милосердие надо мной.
Если же будет признано невозможным принять обратно меня на службу, то не признаете ли возможным выдать мне какое-либо денежное пособие, которое я никогда не получал, служил же искренней правдой своему делу, а также осмеливаюсь просить разрешить остаться мне в Петербурге на более продолжительное время для устройства дел и своего положения.
Раскаиваясь глубоко в своей ошибке, смею надеяться на милость вашего высокоблагородия, что буду обратно принят на службу, которой я так много отдал своих сил.
Проситель искренно преданный вам, ваш слуга Мовша Каплан’.
Получив прошение Мовши Каплана, Департамент полиции обратился к начальнику Петербургского охранного отделения полковнику фон Коттену с просьбой ‘уведомить о причинах увольнения от службы филера Адольфа Барковского и сообщить сведения о личных и служебных его качествах’. Фон Коттен дал следующий ответ: ‘Филер Барковский (Каплан, он же Каган) уволен мною от службы за пьянство. Он неоднократно, бывая на службе по наблюдению, напивался пьян и оставлял службу, и в таком виде являлся в сборную филеров к докладу, за что не раз был заведующим наружным наблюдением удаляем из сборной. В служебном отношении Барковский ничем от других филеров не выделялся, считался малоопытным и назначался всегда лишь в помощь опытным филерам. Кроме того, Барковский — еврейского происхождения, что инструкцией г. министра внутренних дел по организации наружного наблюдения совершенно не допускается’.
Отрицательный отзыв начальника о Барковском не помешал Барковскому. Департамент полиции в своем представлении товарищу министра, изложив заслуги Барковского по секретному сотрудничеству, дал следующее заключение: ‘Признавая причины увольнения Барковского от должности филера основательными, но находя в то же время, что услуги его делу политического розыска являются весьма существенными и ценными, что ходатайство Барковского о пособии вполне заслуживает удовлетворения, Департамент полиции полагал бы справедливым выдать ему из секретных сумм Департамента, в виде единовременного пособия, 300 рублей и на проведение означенного предположения в исполнение испрашивает разрешение вашего превосходительства’.
Справедливость восторжествовала, его превосходительство согласился с мнением Департамента, и 300 рублей были выданы Мовше Каплану.

7. Обидное недоразумение.

Его превосходительству господину
директору Департамента полиции.
Причисленного к штату Киевского
губернского правления бывшего
помощника пристава 1 части гор.
Бердичева Константина Мартыновича
Преображенского.

Прошение.

В 1907 году мною была раскрыта преступная шайка социалистов-революционеров, покушавшаяся на жизнь бывшего военного министра генерала от инфантерии А. Ф. Редигера, а также на взрыв Военного совета.
Наравне с этими преступниками, во избежание всяких со стороны их подозрений о том, что я их выдал в руки правосудия, я также был арестован и осужден в каторжные работы, а затем по высочайшему повелению, состоявшемуся в 8-й день мая 1909 года, был помилован и, во избежание преследования со стороны революционеров, мне была пожалована фамилия ‘Преображенский’ вместо прежней ‘Римша-Бересневич’.
Со дня моего ареста и до 10 июля 1909 года я состоял при охранном отделении в качестве писца, получая от отделения жалованье по своим заслугам, и никаких наград, кроме купленного мне за 25 руб. статского пальто и отданного мне старого поношенного костюма, я не получал.
29-го же июля 1907 года я был зачислен полицейским надзирателем Санкт-Петербургского охранного отделения, и опасаясь далее оставаться в Петербурге, я, по рекомендации его высокопревосходительства генерала от инфантерии А. Ф. Редигера, был назначен помощником пристава 1 части гор. Бердичева.
В Бердичеве я прослужил с 22 сентября 1909 года по 26 января 1910 года и за это время успел получить две благодарности от его превосходительства г. киевского губернатора, объявленные в приказе г. бердичевского полицеймейстера, за успешное взыскание дополнительного промыслового налога, а также городского и земского сбора, и был на хорошем счету у начальства, но затем отношения начальства ко мне изменились к худшему. Причина сему следующая: после убийства в Петербурге начальника охранного отделения полковника Карпова в петербургских и киевских газетах начала фигурировать фамилия Преображенского, который являлся участником во многих политических делах и известен как охранному отделению, так равно и мне по делам отделения. Начальство стало допрашивать меня по этому поводу, но я ответил, что личности Преображенского, про которого так много пишут в газетах, я не знаю, и те обвинения, которые упоминаются в газетах, ко мне не относятся. Иначе говоря, что, хотя личность эта мне была и известна по делам Охранного отделения, так как в то время, когда он однажды был арестован за ограбление бани за Нарвской заставой, я производил некоторые по канцелярии расследования, но, между прочим, не желая, в силу долга присяги, разоблачать или посвящать полицейское начальство в тайны Охранного отделения, я отозвался полнейшим незнанием как личности Преображенского, так равно и всех его преступных деяний, не предполагая, что этим я могу навлечь на себя какое-либо подозрение со стороны своего начальства.
Но вскоре в одном из номеров ‘Биржевой газеты’ прямо было указано, что я причастен к взрыву в кафе Централь на Невском пр. и после взрыва назначен помощником пристава 1 части г. Бердичева.
Подобного рода газетная печать окончательно заставила начальство причислить меня к штату Киевского губернского правления, мотивируя свое причисление тем, что я якобы не пригоден к полицейской службе и не соответствую своему назначению.
Ко всем же делам, по которым упоминался в печати Преображенский, я вовсе не причастен и пострадал совершенно напрасно, лишившись со своей женой и 9-летним сыном насущного куска хлеба, так как фамилия ‘Преображенский’ мне высочайше пожалована 8 мая 1909 г., а взрыв в кафе Централь был в 1908 году, т. е. до пожалования меня этой фамилией, и, безусловно, этот случай может относиться к тому Преображенскому, который проходил по делам Санкт-Петербургского охранного отделения под кличкой ‘Реалист’ по социал-демократической партии.
Принимая во внимание, что в связи с новой фамилией я потерял место, и в данное время без рекомендации трудно устроиться, и приходится со своим семейством испытывать всякие лишения и нужды, так как за 4 месяца моей службы в Бердичеве я не успел сделать каких-либо сбережений, а наоборот, благодаря болезни моей жены (воспаление слепой кишки 1 1/2 месяца) и затем отъезда из Бердичева у меня образовалось около 200 руб. долга частным лицам, и теперь ко мне предъявляются гражданские иски, осмеливаюсь покорнейше просить ваше превосходительство войти в мое в данное время безвыходное и крайне тяжелое положение и об оказании мне материальной поддержки с выдачей пособия по усмотрению вашего превосходительства. Покорнейше просит: К. Преображенский’.

8. Сотрудник-‘откровенник’.

Господину товарищу министра
внутренних дел
генерал-лейтенанту Курлову.
Бывшего сотрудника Варшавского
охранного отделения Михаила
Вольгемута

Прошение.

В начале 1908 года, при арестах членов польской социалистической партии в городе Седлеце и губернии, я дал откровенные показания относительно моего участия в партии, вследствие чего было задержано по моим показаниям и приговорено Варшавским военно-окружным судом 44 человека к смертной казни, затем казнено 18 человек. Остальные сосланные в бессрочную каторгу. Не включая лиц сосланных в порядке государственной охраны. А также был обнаруженный по моим показаниям склад оружий с 6 пистолетов Маузера, 14 пистолетов Браунинга, 1 бомба, 4 динамитные петарды, и до трех тысяч патронов. А также прибор до сложения бомб, бомба в разобранном виде. А также было обнаружено несколько партийных библиотек. Отбыв затем наказание по суду в течение 1 г. 9 м. Варшавской крепости, я, желая чистосердечными показаниями облегчить себе судьбу и принести пользу правительству, согласился быть сотрудником Варшавского охранного отделения, причем начальник последнего полковник Заварзин, в присутствии покойного генерала Вырголича, агента отделения Литвина и полковника Мрочкевича, обещал мне обеспечить материально по окончании троекратного заключения. Со времени моего поступления в Охранное отделение я дал ряд ценных откровенных показаний по местному краю и получал до 1 сентября сего года содержание по 45 руб. в месяц, невключая времени, когда я был под стражей в крепости, в это время я получал по 10 руб. в месяц на тюремные расходы. По моим указаниям, в 1909 году было задержано и привлечено к судебной ответственности до 50 лиц. Кроме того, в том же году за ряд серьезных задержаний полковник Заварзин выдал мне 500 рублей, из коих 200 руб. я получил только ныне. 1 сентября я окончательно уволен от службы Варшавского охранного отделения, причем мне передано было, что о выдаче мне единовременного пособия сделано представление в Департамент полиции. Ныне за уплатой имевшихся долгов по г. Варшавы у меня осталось около 50 руб. И я вынужден поселиться в г. Одессе с целью приискания, как слесарь, какого-либо заработка, оставаться в родном крае я не могу, так как неминуемо буду убит сторонниками партии. Имеющихся денег хватит на жизнь на один месяц. Приискать место на какой-либо фабрике здесь мне весьма трудно, так как я не имею никаких аттестаций. Не отказываясь от мысли дальнейшим личным трудом содержать себя, я все же внезапным отказом Варшавского охранного отделения от исполнения обещаний, данных полковником Заварзиным, поставлен в безвыходное положение. А потому покорнейше прошу ваше высокопревосходительство во внимание к тем фактическим заслугам, кои я оказал правительству в борьбе с польской социалистической партией и кои известны Департаменту полиции, войти в мое положение, приказав временно обеспечить меня материально до той поры, пока я не подыщу себе настоящего заработка. Ответ настоящего прошения покорнейше прошу адресовать Станиславу Владиславовичу Островскому в Одесское охранное отделение, под этим именем я проживаю ныне в Одессе. Михаил Вольгемут. 12 сентября 1910 года г. Одесса’.
Об авторе этого прошения была составлена следующая справка:
‘Вольгемут Михаил Францев, 21 года, мещанин г. Седлеца, холост, слесарь, имеет отца 77 лет, братьев и т. д. Из донесения начальника жандармского управления Седлецкого, Венгровского и Соколовского уездов от 29 декабря 1907 г. за No 1804 усматривается, что в ночь на 28 декабря на денежную почту при станции Соколов произведено разбойное нападение, причем взрывом бомбы убит один нижний чин и 7 человек ранено, кроме того, стрельбой из револьверов было тяжело ранено 3 человека. Организованной погоней было задержано из числа преступников двое — женщина Овчарек и Михаил Францев Вольгемут.
Из донесения начальника Варшавского охранного отделения от 16 января 1908 г. за No 762 усматривается, что Вольгемут дал по означенному делу откровенное показание, объяснив, что нападение совершено членами боевой организации Седлецкого округа революционной фракции Польской социалистической партии. По его указаниям арестовано 5 участников нападения и 8 прямых пособников, кроме того, выяснен и арестован целый ряд лиц (в числе 40 человек), принадлежащих к Седлецкой организации революционной фракции Польской социалистической партии. Из числа задержанных 13 человек уже привлечены в качестве обвиняемых по упомянутому делу.
Из протокола допроса Вольгемута от 22 декабря 1908 года видно, что он в конце ноября 1904 года вступил в качестве члена Польской социалистической партии в агитационный ее отдел в гор. Седлеце, под кличкой ‘Ружа’.
По существу означенного протокола начальник Седлецкого губернского жандармского управления 23 января 1909 г. за No 138 дал следующий отзыв: ‘Протокол этот заключает в себе систематическое описание деятельности революционной фракции Польской социалистической партии в районе Седлецкой губернии с ноября 1904 года по 27 декабря 1907 г., по которой Вольгемутом разновременно уже были даны неоднократные показания, как чинам жандармского, так и судебного ведомства, показания эти послужили материалом для постановки дела (о нападении на денежную почту при станции Соколов) в Варшавском военно-окружном суде. По приговору этого суда 12-ти обвиняемым были вынесены смертные приговоры, и 26 лиц приговорены к каторжным работам. Кроме того, показание Вольгемута, охватывающее не только сторонников бывшей боевой организации партии, в громадном большинстве уже сликвидированных, но и агитационных деятелей таковой за 1905—1907 гг., представляет собой, хотя и устаревший, но все же весьма ценный агентурный материал, тем более, что в нем упоминаются такие местные жители, о преступной деятельности коих имелись в распоряжении моего предместника и моем лишь отрывочные и неопределенные сведения’.
Из сведений о лицах, осужденных Варшавским военно-окружным судом за политические преступления, усматривается, что Вольгемут приговором названного суда, состоявшимся 6 июня 1908 г., признан виновным в укрывательстве разбойного нападения и присужден к ссылке в каторжные работы на 13 лет 4 месяца. По конфирмации, назначенное судом наказание было заменено отдачею Вольгемута в исправительные арестантские отделения сроком на 2 года. 7 июня 1908 г. приговор обращен к исполнению.
4 июля 1908 г. за No 10844 начальник Варшавского охранного отделения представил копию воззвания революционной фракции Польской социалистической партии, в которой Михаил Вольгемут назван провокатором.
В докладе г. вице-директора Департамента полиции статского советника Виссарионова от 14 июля 1910 г. по делу ознакомления с постановкой политического розыска в Привислинском крае значится, между прочим, следующее: ‘Во время пребывания моего в Седлеце находился в этом городе откровенник Вольгемут, вызванный из Варшавы на допрос судебным следователем, и был помещен в канцелярии ротмистра Григорьева с ведома полковника Тржецяка. Мною было выражено пожелание немедленного удаления Вольгемута из упомянутого помещения’.
Такова биография откровенника Вольгемута. Немудрено, что на приведенном выше прошении его мы видим карандашную надпись: ‘Разве Вольгемут может быть на свободе?’ Тем не менее, он не только был оставлен на свободе, но еще был обрадован пособием. Вопреки своей обычной скупости, Департамент, по приказанию товарища министра П. Г. Курлова, выдал Вольгемуту 300 рублей.

9. Секретный сотрудник из народных учителей.

Без всяких комментариев печатаем три письма некоего учителя Алексея Кутасова, адресованные полковнику А. М. Еремину, заведовавшему в то время Особым отделом Департамента полиции.

I.

‘Пользуясь вашим разрешением, данным мне вашим высокоблагородием в личном разговоре с вами 18 сего августа сего года (1910), имею честь почтительнейше просить Вашего ходатайства пред кем следует о выдаче мне единовременного пособия, каковое мне было обещано полковником г. Засыпкиным за мою работу на Северном Кавказе по секретным сведениям, но не получалось мною, между тем в настоящее время крайне нуждаюсь с семьей. Учитель Алексей Кутасов. Санкт-Петербург, 19 августа 1910 года. Адрес: Кубанское областное жандармское управление. В станицу Нбанскую Кубанской области. Вере Кутасовой’.
По этой просьбе Кутасову было выдано из Департамента 100 рублей.

II.

Ваше высокоблагородие г. полковник. Позвольте обратиться к вам, как к отцу.
Я вчера не мог подробно говорить с вами, т. е. ваш отказ помочь мне так подействовал на меня и убил, что я совершенно упал духом и разнервничался.
Простите меня, но вы имеете какое-то предубеждение ко мне, тогда как я совершенно этого не заслуживаю: я прежде всего человек дела, могу это с гордостью сказать.
Конечно, я ошибался, это сознано мной, а главное выстрадано, и больше этого повторяться, конечно, не будет. Вы полагаете, что я совершенно провален: смею вас уверить моей дальнейшей работой, что это не совсем так, впрочем, тюрьма бы меня давно убила, и Кубанское жандармское управление отлично знает, что 2-летнее заключение только укрепило мои связи и значение, а помилование ничуть не удивило всех, так как я судился очень конспиративно и еще конспиративней вел себя в тюрьме.
Сам себя я не стану обманывать, т. к. смерть — серьезная вещь.
Письмо относительно Манчжурии писалось не мной, и за редакцию его я не могу по совести отвечать.
Очень прошу вас поддержать меня и семью мою в настоящих трудных обстоятельствах. Покорнейший слуга Алексей Кутасов.
P. S. По прочтении настоящего письма не оставьте принять меня лично. Ал. Кутасов. Санкт-Петербург 1910 г. 19 августа.

III.

Покорнейше прошу Ваше высокоблагородие настоящую мою докладную записку не отказать препроводить г. начальнику Петербургского охранного отделения, а также, и главным образом, прошу вашего ходатайства пред названным выше г. начальником о зачислении меня на службу в Петербурге, и таким образом вы закончите и другую половину вашего доброго дела относительно меня.
Должен здесь перечислить вкратце все то, чем я могу быть полезен сейчас и далее, умалчивая о сделанном мной, так как моя деятельность известна вам, причем прошу простить мне мои ошибки, за которые я так жестоко пострадал, и которые уже не повторятся:
1) Как учитель и журналист, работающий десять лет по педагогике, журналистике и среди партий, я, конечно, имел, имею и буду иметь громадные связи среди интеллигенции.
2) Почти все связи социалистов-революционеров и анархистов на Северном Кавказе мне известны.
3) Я поддерживаю связи с заграницей (Париж) через г. Адамовича и Логвиненко, екатеринодарских анархистов.
4) Я имею связи с бывшим депутатом Государственной Думы, г. Герус, бывшим учителем и моим товарищем, а также и теперешним, г. Покровским, избранным из моего родного города Темрюка, Кубанской области, а равно с г. Бардижем (депутат от казаков Кубанской области).
5) Я имею массу знакомых на Кавказе, а также и в Петербурге, принадлежащих к разным партиям.
6) Как журналист, имею самые широкие связи в литературном мире: состою в переписке и знаю лично: М. Горького, Л. Андреева, Петрищева, Короленко, Битнера и даже А. Толстого, не считая массы провинциальных и столичных мелких работников печати.
7) Я был бы весьма полезен своей литературной работой.
8) Живя в Петербурге и работая здесь среди революционеров, а также и в литературе, я дал бы массу материала по Кавказу, особенно по Кубанской области (список этого материала вашему высокоблагородию представлен мной через Кубанское областное жандармское управление в начале августа нынешнего года).
В заключение этих кратких сведений осмелюсь добавить, что я горю самым искренним и серьезным желанием приносить и далее пользу, и прошу вашего ходатайства об оставлении меня в Петербурге, а своей деятельностью я заслужу ваше доверие.

Учитель Алексей Кутасов.

P. S. Мной сейчас же может быть дан самый подробный и точный перечень всего материала, который может быть дан в настоящее время по Кавказу и Санкт-Петербургу и за границей. Ал. Кутасов. Санкт-Петербург. Гостиница Пале-Рояль. 1910 г. 19 августа.
Примечание. С высшими учебными заведениями Петербурга и Москвы у меня многочисленные связи, т. е. многие учителя или товарищи учатся там, как-то: университет, высшие женские курсы и т. п. Ал. Кутасов.

10. Откровенный рассказ секретного сотрудника.

Его Высокопревосходительству
г-ну директору Департамента полиции
в Санкт-Петербурге.
От Андрея Евтихиевича Чумакова,
Екатеринодар, Посполитакинская, No 98,
кв. Кальжановой.

Революционную работу в партии социал-демократов я начал в 1902 г., когда ‘Д. К.’157 Российской Социал-демократической рабочей партии в Ростове-на-Дону усилил свою деятельность, организовав ряд стачек и демонстраций.
‘Врагом правительства’, членом революционной партии сделали меня, как и многих других, несколько прочитанных брошюр запрещенной макулатуры, и горячая кровь, экзальтированность и, главное, неспособность рассуждать тогда так, как теперь, дополнили все остальное, и я очутился в смрадном болоте нравственного растления — в революционной социал-демократической организации.
Эти же индивидуальные качества и желание вот сейчас же видеть ‘плоды’ своей работы заставили меня пойти в ‘технику’, которая требовала людей, обладающих известной долей бесстрашия, т. к. правительственное возмездие за эту сторону вещественной революционной деятельности отличалось особенной щедростью, а пригодных и желавших пользоваться исключительным вниманием Плеве было немного.
И вот потекла моя жизнь между службой в конторе и самой разносторонней ‘технической’ революционной возней, стряпаньем ‘духовной пищи’ — прокламаций, и прочим, вплоть до исполнения роли гида для приезжавших в наш город важных партийных работников.
Равнодушный сначала к расколу в партии, потом я сделался большевиком.
Чтобы проветриться, мне изредка случалось выезжать в округ в качестве пропагандиста, в тех случаях, когда тема беседы не касалась раскола.
Как вам известно, большевики в ‘Донском комитете’ никогда не имели преобладающего влияния, а потому естественно вырастает вопрос, почему я, большевик, работал в меньшевистской организации.— Очень просто, не хотел расстаться с ‘божественным созданием’, относившимся довольно скептически к прелестям бродяжества, с его неразлучным спутником, лишениями, и часто и с голодовками. По этой же причине из ссылки я поехал в Ростов-на-Дону, а не в какой-либо другой город. Ради этого пояснения я отступил от сути, и теперь продолжаю о работе.
В июне 1905 г. я оставил ростовскую организацию, вступил в военно-техническую, оборудовав в г. Новочеркасске химическую лабораторию для изготовления взрывчатых веществ. Впрочем, деятельность моя в военной организации продолжалась недолго и выразилась в приготовлении 2 фунтов гремучей ртути, нескольких фунтов динамита, пироксилина, да в ‘изготовлении’ 4 пудов динамита, который похитили на одном из Александровско-Грушевских рудников.
Работая, я, к великому сожалению, был скромен, как верная исламу женщина Востока, не смел поднять глаза и сдернуть завесу тайны, чтобы знать больше, чем то позволялось ‘правилами конспирации’, из которых я создал себе фетиш, и что впоследствии мне сильно повредило.
Потом, когда наступили бурные дни свободы, работа подполья стала ненужной, и я освободился. Освободился, конечно, номинально, разумея под этим возможность выходить на люди. Готовились к вооруженному восстанию. В этих приготовлениях принял участие и я, обучая отряд бомбистов метанию бомб, обращению с ними и пр.
Во время же вооруженного восстания на Темернике158 я ведал защитой северной баррикады и командовал отрядом бомбистов.
Когда вооруженное восстание было подавлено, дружина разгромлена, я вступил в Комитет боевой дружины, целью которого было создание новой дружины. Заведовал я ростовским районом.
Но, как говорит пословица: повадился кувшин по воду ходить, там ему и голову сложить,— в одну ненастную февральскую ночь 1906 г. меня случайно арестовали. Производили обыск в квартире, где я за поздним временем остался ночевать. Обыск производили плохо, т. к. не нашли полномочий комитета боевой дружины, которые выдавались членам его на право конфискации оружия у дружинников старой дружины и частных лиц, и которые я хранил у себя в коробке со спичками. Не нашли и ‘браунинга’, который лежал на печной задвижке.
На допросе мне предъявили 100 и 101 статьи159, но за отсутствием веских улик только выслали в Вологодскую губернию, в уездный город Кадников.
Арест и высылка имели для меня решающее значение в смысле душевного перелома, в смысле отрезвления. И не потому, что это была суровая кара, а потому, что виденное в тюрьме и по этапам заставило призадуматься над содеянным, начать переоценку ценностей.
Богатый материал для этого дала Бутырская тюрьма, тогда переполненная ссыльными самых различных партий, и Вологда, где в то время этих господ было тоже немало. Всего там было: рабочие, простодушные и доверчивые, крестьяне — ‘аграрники’, темные, малоподвижные и жавшиеся от ‘чистой политики’ в отдельные кружки, откуда часто слышались тяжелые вздохи и молитвенное ‘О Господи, помилуй нас’. Со многими из них мне часто приходилось беседовать. И постоянно в их рассказах о том, как попали сюда, проскальзывала злоба, открыто высказывалось сожаление, что попались на удочку безбожников-социалистов, страх за свое и своих семейств будущее, которые, оставшись без работников и опоры, осуждены на голод и холод. А самим им уже в тюрьме вологодской приходилось трудно, сидя на хлебе и воде, и довольствуясь изредка скудными подачками, перепадавшими от ‘борцов за народ и свободу’. ‘Красный крест’ в изобилии доставлял продукты питания и одежду, а все эти ‘страдальцы за народ’: жиды, поляки, финляндцы, грузины, армяне, охамевшие русские, набивая свои мамоны160, безраздельно пользуясь всем, показали и резко подчеркнули, чего стоит их народолюбие. И мне, монашествовавшему революционеру, странно было слышать, как все эти нагло-циничные, развратные и превращенные в паразитов профессиональной деятельностью социалисты-революционеры и социал-демократы, анархисты, бундисты yi пр. и пр. при этом вещали о догматах своих учений, а в интимных беседах смаковали, сколько кто получал от организации на жизнь, и как потом прокучивались эти деньги, собранные по копейкам у рабочих и крестьян, которых они вовлекли в кровавую авантюру и распяли на Голгофе общегосударственного бедствия, ими устроенной.
И вся эта разнузданно-откровенная мерзость революционных теорий и их апостолов, дышащих ненавистью к вековым устоям нашей государственности, национальности и порядку, поселила в моей душе разлад, приведший меня к прежнему, дореволюционному политическому идеалу, по которому Россия немыслима без монарха.
Уходя из ссылки, я уже решил оставить революционную работу, уничтожил шифрованные адреса, явки. Приехал в Ростов. ‘Товарищи’ — эти волки с лисьими хвостами — стали предлагать снова начать работу. Я отказывался, мотивируя отказ усталостью. Меня упрекнули в трусости. О, думаю, я не трус, и это сумею доказать. Тогда как раз господствовали крайние идеи ‘максималистов’, сводившиеся к проповеди открытого грабежа и убийства правительственных чиновников и агентов. ‘Большевики’ носились с идеей ‘партизанских выступлений’. Настроение такое, что если бы было реализовано,— принесло бы на первых же шагах довольно ощутительный вред. ‘Донской комитет’ влачил жалкое существование, был опутан внутренней агентурой, и там мне делать было нечего. Поэтому я направился в сторону непосредственной опасности, вошел в группу анархистов-коммунистов, состоявшую из людей, бывших под моим ведением во время вооруженного восстания. Затем вошел в сношения с начальником Ростовского охранного отделения, теперь покойным С. Г. Карповым, заявив, что убеждения мои изменились, что, вследствие этого, я хочу загладить свои прежние преступления, действительно послужить народу и царю, против которых раньше много согрешил. Я объяснил, что буду оперировать в среде анархистов и тут же дал самые точные сведения насчет членов группы, в которую вступил. Группа совершила ряд мелких экспроприации и нападение на некоего, если не ошибаюсь, Федорова, которого ранили из револьвера, приняв его за филера Охранного отделения. Потом эта же группа ограбила экспортную контору Фридеберга на 12 тысяч рублей, при этом ранили в ногу швейцара, и кажется, лошадь под городовым, который их преследовал. Четверых из этой шайки расстреляли, а остальных часть выслали впоследствии в отдаленные места Сибири. Это было в октябре 1906 г. Последовательно я перебывал в трех группах, вожаки которых арестовывались, а группы распадались, образуя новые.
Четвертая группа была вместе с тем и последней. Я провалился. И вот каким образом это произошло. Как-то запозднился у двух членов этой группы. Не зная, что в ту ночь решено было ликвидировать эту квартиру, я остался там ночевать. Не помню точно, предупреждали меня относительно того, что агентам нельзя ночевать на квартирах лиц, относительно которых даны сведения Охранному отделению, или нет.
Ночью нагрянула полиция. Арестовали, разумеется, и меня, вместе с двумя, фамилии которых я не помню. На место ареста и обыска прибыл С. Г. Карпов и незаметно сообщил мне, что устроит для меня побег. Повели нас в участок в Нахичевани-на-Дону, так как и квартира, где нас взяли, была в Нахичевани. В участке С. Г. Карпов подкупил городового, чтобы он меня отпустил, когда поведет для отправления естественной надобности. Так и было сделано. Но не успел я выбежать за ворота, как городовой, выводивший меня, начал стрелять из револьвера. Моментально образовалась погоня, что называется, по пятам. Я метнулся в первый двор. Забежал затем в дом. Городовые за мной. Схватили. Околодочный Кривобоков, который теперь, кажется, служит в петербургской полиции, начал в упор стрелять в спину. Револьвер был системы ‘С и В’161, 32 калибра и обыкновенно заряжался патронами для браунинга, а на этот раз по счастливой случайности был заряжен патронами с черным порохом и свинцовыми пулями. Когда Кривобоков начал стрелять, меня городовые держали уже под руки.
Затем, когда повели к участку, тот же Кривобоков продолжал бить меня по шее, и Бог весть, чем кончилось бы все это, если бы не жандарм, вовремя подоспевший и остановивший Кривобокова. Подвели к участку. Карпов, пристав и другие в один голос заявляют: не тот, и меня отпускают. Напуганный всем происшедшим, с болью в спине от сильных контузий (только благодаря тому, что на мне было ватное пальто, а то, пожалуй, бы тоже несдобровать), я кое-как поплелся по улице. Встречает городовой, всматривается в лицо, останавливает и спрашивает: куда идешь? Домой,— отвечаю. — Идем в участок,— командует городовой. Мною овладела апатия, удивительная безучастность ко всему, и я повиновался, тем более, что бежать сил не было, да это было бы бесполезно, а к тому же и опасно: мог пристрелить. Отправили в тюрьму, а дня через три или четыре судили военно-полевым судом. Меня оправдали, а тех двоих осудили на каторжные работы на 4 года каждого. Это было 11 ноября 1906 г.
После этого я был конченый человек, и сотрудником больше не мог быть, хотя знавшие меня ‘старики’, революционеры-социал-демократы удивлялись, что я пошел к каким-то анархистам, в провокатуру мою не верили, но держались от меня в стороне.
О всем здесь описанном, т. е. об истории провала знает Н. В. Ильяшев, помощник С. Г. Карпова, который, кажется, и теперь служит в Ростовском охранном отделении.
Мои попытки спустя некоторое время вновь войти в какую-нибудь группу, в социал-демократическую ростовскую организацию, успехом не увенчались. Меня объявили провокатором. Я уехал на Кавказ.
На Кавказе я никакой революционной деятельностью не занимался, жил в станице Кореновской, Кубанской области, где служил на лесном складе вместе с отцом.
С 1908 г. мне удалось пристроиться к журналистике в г. Екатеринодаре. Работать начал в ‘Кубанском курьере’, а так как редактором этой газеты был жид Финкельштейн,— я перешел в ‘Новую зарю’, в которой работал с некоторыми перерывами вплоть до последнего времени. О моем политическом прошлом никто из товарищей по перу не знал ничего, да и вообще никто не знал.
Но в августе, в последних числах, старая история провала, о которой я и сам стал забывать, вдруг всплыла неизвестно по чьему желанию наружу, и стала злобой дня среди газетчиков. Историю страшно раздули, по свойственной журналистам привычке преувеличили, и мне деликатно, но настойчиво предложили убраться из редакции, а когда пошел я по другим редакциям (там 4 газеты), мне вежливо отказывали, сожалея, что какой-то досужий повеса распустил про меня вздорную, нелепую историю.
Так как провинциальный журналист — тип ‘перекати-поле’, кочующий из одного города в другой, то уже через короткое время в г. Баку мне пришлось слышать от одного журналиста эту печальную историю скандала со мной. Вообще дорога в прессу для меня закрыта навсегда, и во всяком случае, на долгие, долгие годы.
Пытаться найти работу в каком-нибудь другом городе и газете — безрассудно, потому что если будешь разоблачен в одном, да и в другом месте,— в конце концов попадешь на столбцы газет, а это, безусловно, смерть.
Между тем я успел себе составить известное положение в прессе за эти два года. Можно уже судить по тому, что заработок мой в месяц достигал в среднем 100 рублей, что в этом году я получил серьезный пост представителя и сотрудника гор. Новороссийска от газеты ‘Новая заря’. Таковы отклики этой несчастной истории.
Безвыходность моего положения, с одной стороны, сознание, что я еще мог быть полезен правительству,— с другой, заставляют меня обратиться к вашему высокопревосходительству со следующей просьбой: не найдете ли вы возможным оказать мне единовременную денежную поддержку в сумме четырехсот руб. (400 руб.) для того, чтобы я мог приготовиться к специальному экзамену на звание народного учителя, а затем, поступив в учителя, начать агентурную деятельность, давая сведения о тайных и вообще об учительских союзах, куда я, конечно, беспрепятственно войду как совершенно новый, никому не известный человек.
Положение мое во всех смыслах не ‘выдерживает самой слабой критики’, как говорят обыкновенно, и действительно, ума не приложу, как быть, если ваше высокопревосходительство откажете в просьбе. Сейчас уже нуждаюсь, и довольно основательно, а впереди темно, ничего не видно. Андрей Евтихиев Чумаков. В отделении имел кличку ‘Чуркин’. Военно-полевым судом судился под фамилией ‘Аверьянова Алексея’.
P. S. Глубоко извиняюсь перед вашим высокопревосходительством за небрежность и несистематичность этого прошения. Объясняется это тем обстоятельством, что пишу его в гостинице, в общем зале, надо кончить, пока мало публики, а у знакомых, где я остановился, уж очень много грамотных, да еще и любопытных. — Это прошение я посылаю из Ростова, куда приехал позондировать почву насчет работы. Результаты самые плачевные: нигде ничего. Разумею конторы, а о газетах и не помышляю’.
Прошение Чумакова было препровождено начальнику Донского охранного отделения с предложением сообщить об авторе подробные сведения. Ротмистр Леонтьев 11 октября 1910 года донес Департаменту: ‘По имеющимся данным в делах отделения и объяснению состоящего в моем распоряжении титулярного советника Ильяшева, крестьянин Воронежской губернии Андрей Евтихиев Чумаков действительно состоял в качестве секретного сотрудника, под кличкой ‘Чуркина’ в 1906 году при вверенном мне отделении, в бытность начальником сего отделения полковника Карпова. Личность Чумакова лично мне не известна, но, по словам чиновника Ильяшева, он в свое время давал весьма ценные и правдивые сведения по ‘группе анархистов-коммунистов’, и изложенные в его прошении все факты, вплоть до его провала и полевого суда, которым он судился под фамилией мещанина Алексея Петрова Аверьянова,— соответствуют истине’.
Чумакову было выдано 200 рублей.

ПРИМЕЧАНИЯ

154. Первая публикация: Былое, 1917, 2. С. 232-261.
155. Группа максималистов выделилась из партии социалистов-революционеров в 1905 году, в октябре 1906 года они организационно оформились в Союз социалистов-революционеров максималистов. Максималисты требовали не только ‘социализации’ земли, но и промышленных предприятий, не признавали легальных методов борьбы с монархией и придавали решающее значение ‘пропаганде действием’ — террору. Они выступали за непрерывную партизанскую войну путем проведения ‘политических и экономических’ (экспроприации) террористических актов.
156. В Д. Б. Нейгарта 9 сентября 1904 года стрелял В. Поляков, руководил покушением эсер Е. Ильин. Поляков промахнулся. 28 сентября Ильин при аресте выстрелил в участкового надзирателя Крайнего и нанес ему шесть ударов кинжалом, от которых полицейский скончался на месте.
157. Д. К. — Донской комитет.
158. Темерник — окраина Ростова-на-Дону. После разгона полицейскими властями митинга, на котором обсуждался Манифест 17 октября 1905 года о даровании гражданских свобод, его участники собрались в Темернике и оказали вооруженное сопротивление войскам.
159. Уголовное уложение, высочайше утвержденное 22 марта 1903 года. Статья 100: ‘Виновный в насильственном посягательстве на изменение в России или в какой-либо ее части установленных законами основами правления или порядка наследования престола <...>‘. Статья 101. ‘Виновный в приготовлении к тяжкому преступлению, статьей 100 предусмотренному <...>‘.
160. Мамона — бог богатства и наживы (у сирийцев), злой дух, олицетворяющий стяжательство, алчность, обжорство (у христиан). В данном случае — занимались стяжательством.
161. ‘С и В’ — револьвер фирмы Смит-Вессон. США.
Щеголев Павел Елисеевич
Прочитали? Поделиться с друзьями:

Читайте также:

  1. ‘Блондинка’ в Ясной Поляне в 1910 году, Щеголев Павел Елисеевич, Год: 1917
  2. Исторический Азеф, Щеголев Павел Елисеевич, Год: 1906
  3. Охота за масонами, или похождения асессора Алексеева, Щеголев Павел Елисеевич, Год: 1917
  4. Первое мая у жандармов, Щеголев Павел Елисеевич, Год: 1917
  5. Страх смерти, Щеголев Павел Елисеевич, Год: 1906
  6. Жандармские ‘откровения’, Щеголев Павел Елисеевич, Год: 1917
  7. Русский Рокамболь, Щеголев Павел Елисеевич, Год: 1906
  8. Школа филеров, Щеголев Павел Елисеевич, Год: 1906
Электронная библиотека