Сцены из городской жизни, Горбунов Иван Федорович, Год: 1870

Драматургия
Время на прочтение: 34 минут(ы)
Скачать в PDF
Иван Федорович Горбунов

СЦЕНЫ ИЗ ГОРОДСКОЙ ЖИЗНИ

Источник: И. Ф. Горбунов. Сочинения. Т.1 — СПб., 1902.
Оригинал здесь: Машинный фонд русского языка.
СОДЕРЖАНИЕ:
1. Затмение солнца. Сцена из московского захолустья
2. Воздухоплаватель. Сцена
3. У пушки.
4. Мастеровой
5. У квартального надзирателя
6. Развеселое жилье. Сцена
7. У мирового судьи
8. Домашние сцены
9. Визит. Сцены
10. С легкой руки. Рассказ извозчика
11. С широкой масленицей. Сцены
12. Сара Бернар
13. Общее собрание общества прикосновения к чужой собственности

1. ЗАТМЕНИЕ СОЛНЦА.

СЦЕНА ИЗ МОСКОВСКОГО ЗАХОЛУСТЬЯ.

— Что это за народ собрамши?
— Бог их знает… с утра стоят.
— Не на счет ли солонины?
— Какой солонины?
— Да ведь как же: этот хозяин кормил фабрику солониной, но только теперича эту самую солонину запечатали, потому есть ее нет никакой возможности.
— Это вы насчет солонины-то? Нет, уж он им три ведра поставил: распечатали, опять жрут…
— Да, уж эта солонина!..
— Что это за народ собрамши?
— Разно говорят: кто говорит — на небе не ладно, кто говорит — купец повесился…
— А мы из Нижнего ехали… пьяные… Едем мы пьяные и сейчас эта комета прямо к нам в тарантас… инда хмель соскочил!.. Я говорю: Петр Семенов, смотри! — Я, говорит, уж давно вижу… а сам так и трясется…
— Затрясешься, коли, значит… Богу ежели что… Все мы люди, все человеки…
— Не оборотить ли, говорит, нам назад?.. Бог милостив, говорю, от судьбы не уйдешь, давай лучше выпьем, а она, матушка, может, стороной пройдет. Хвост уж очень разителен!.. Такой хвост, я тебе доложу, что просто…
— Грехи наши тяжкие… Слаб есть человек! Вот хоть бы теперь! этакое наказанье божеское, а сколько народу пьяного.
— Без этого нельзя: иной опасается, а другой так опосля вчерашнего поправляется.
— Нет, вы докажите!
— И докажу!
— Одно ваше невежество!
— Извольте говорить, мы слушаем. Вы говорите…
— Я вас очень хорошо знаю: вы — московский мещанин и больше ничего!
— Оченно это может быть, а вы про затмение докажите. Вы только народ в сумнение привели!.. Из-за ваших пустых слов теперича этакое собрание!.. Городовой!.. Городовой!..
— Вот он тебе покажет затмение!..
— Да, наш городовой никого не помилует!
— Докажите!
— Живем мы тихо, смирно, благородно, а вы тут пришли — всех взбудоражили.
— Хозяйка наша в баню поехала и сейчас спрашивает: зачем народ собирается? А кучер-то, дурак, и ляпни: затмение небесного дожидаются… Сырой-то женщине!..
— Образование!
— Так та и покатилась! Домой под руки потащили…
— Он с утра здесь путается. Спервоначалу зашел в трактир и стал эти свои слова говорить. Теперича, говорит, земля вертится, а Иван Ильич как свиснет его в ухо!.. Разве мы, говорит, на вертушке живем?..
— Дикая ваша сторона, дикая!..
— Мы довольны, слава тебе, Господи!..
— Господин, проходите!
— Барин, ступай лучше, откуда пришел, а то мы тебе лопатки назад скрутим…
— Смотри-ко, что народу подваливает.
— Горяченькие пирожки! У меня со вкусом! Так и кипят!
— Что это за народ собравши?
— Вон пьяный какой-то выскочил из трактиру, наставил трубочку на солнышко, говорит — затмение будет.
— А где ж городовой-то?
— Чай пить пошел.
— Надо бы в часть вести.
— Сведут, уж это беспременно…
— За такие дела не похвалят.
— Все в трубку глядит, может, что и есть.
— У нас, на Кавказе, на правом фланге, у ротного командира во какая труба была… все наскрозь видно… Ночью ли, днем ли — как наставит… шабаш: что-нибудь да есть.
— Начало затмение! Вот, вот, вот… Сейчас, сейчас, сейчас…
— А вот и городовой идет.
— Сейчас выручит!
— Вот, г. городовой, теперича этот человек…
— Осади назад!
— Теперича этот человек…
— Неизвестный он нам человек…
— Позвольте, спервоначалу здесь был… Вышел он, примерно, из трактира… но только народ, известно, глупый… и стал сейчас…
— Не наваливайте… которые!.. Осадите назад!
— Иван Павлыч, ты наш телохранитель, выручи! Выпил я за свои деньги…
— Вы тогда поймете, когда в диске будет.
— Почтенный, вы за это ответите!
— За что?
— А вот за это слово ваше нехорошее…
— Выскочил он из трактира…
— Сейчас затмится!
— Может и затмится, а вы, господин, пожалуйте в участок. Этого дела так оставить нельзя
— Как возможно!
— Может хозяйка-то наша теперича на тот свет убралась по твоей милости.
— Хотел на божью планиду, а попал в часть…
— На Капказе бы за это…
— Сколько этого глупого народу на свете!..

2. ВОЗДУХОПЛАВАТЕЛЬ.

СЦЕНА.

ОКОЛО ВОЗДУШНОГО ШАРА ТОЛПА НАРОДА.

— Скоро полетит?
— Не можем знать, сударь. С самых вечерен надувают, раздуть, говорят, невозможно.
— А чем это, братцы, его надувают?
— Должно кислотой какой… Без кислоты тут ничего не сделаешь.
— А как он полетит — с человеком?
— С человеком… Сам немец полетит, а с им портной.
— Портной!?
— Портной нанялся лететь… Купцы наняли…
— Портной!..
— Пьяный?
— Нет, черезвый, как следовает.
— Портной!.. Зачем же это он летит?
— Запутался человек, ну и летит. Вестимо, от хорошего житья не полетишь, а, значит, завертелся.
— Мать его там, старушка, у ворот стоит, плачет… На кого ты, говорит, меня оставляешь. — Ничего, говорит, матушка, слетаю, опосля тебе лучше будет. Знать, говорит, мне судьба такая, чтобы, значит, лететь.
— Давай мне теперича, при бедности моей, тысячу целковых, да скажи: Петров, лети!..
— Полетишь?
— Я-то?
— Ты-то?
— Ни за что! Первое дело — мне и здесь хорошо, а второе дело — ежели теперича этот портной летит, самый он выходит пустой человек… Пустой человек!.. Я теперича осьмушечку выпил, Бог даст — другую выпью и третью, может, по грехам моим… а лететь мы не согласны. Так ли я говорю? — Не согласны!..
— Где же теперича этот самый портной?
— А вон ему купцы водки подносят.
— Купец ублаготворит, особливо ежели сам выпивши.
— Все пьяные… Уж они его и угощали и целовать пробовали — все делали. А один говорит: — ежели, Бог даст, благополучно прилетишь, я тебя не забуду.
— Идет, идет… Портной идет.
— Кто?
— Посторонись, братцы…
— Портной идет…
— Это он самый и есть?
— Он самый…
— Летишь?
— Летим, прощайте.
— Нас прости, Христа ради, милый человек.
— Прощай, брат!.. Кланяйся там… Несчастный ты человек, вот я тебе что скажу! Мать плачет, а ты летишь… ты хошь бы подпоясался…
— Это дело наше…
— Но только ежели этот пузырь ваш лопнет, и как ты оттедова турманом… в лучшем виде…. только пятки засверкают…
— Смотри-ка, братцы, купцы его под руки повели, сейчас, должно, сажать его будут…
— Ты что за человек?..
— Портной.
— Какой портной?
— Портной с Покровки, от Гусева. Купцы его лететь
наняли.
— Лететь! Гриненко, сведи его в часть.
— Помилуйте…
— Я-те полечу!.. Гриненко!.. Извольте видеть!.. Лететь!.. Гриненко, возьми…
— Поволокли!..
— Полетел голубчик!..
— Да, за этакие дела…
— Народ-то уж оченно избаловался, придумывает что чудней!..
— Что это, мошенника повели?
— Нет, сударь, портнова…
— Что же, украл он что?
— Никак нет, сударь… Он, изволите видеть… бедный он человек… и купцы его наняли, чтобы сейчас, значит, в шару лететь.
— На воздусях…
— А квартальному это обидно показалось…
— Потому — беспорядок…
— И как это возможно без начальства лететь?!..

3. У ПУШКИ.

— Ребята, вот так пушка!
— Да!..
— Уж оченно, сейчас умереть, большая!..
— Большая!..
— А что, ежели теперича эту самую пушку, к примеру, зарядят да пальнут…
— Да!
— Особливо, ядром зарядят.
— Ядром ловко, а ежели, бонбой, ребята, — лучше.
— Нет, ядром лучше!
— Да бонбой дальше.
— Все одно, что ядро, что бонба!
— О, дурак — черт! Чай ядро особь статья, а бонба особь статья.
— Ну, что врешь-то!
— Вестимо! Ядро теперича зарядят, прижгут: оно и летит.
— А бонба?
— Чаво бонба?
— Ну, ты говоришь — ядро летит… а бонба?
— А бонба другое.
— Да чаво другое-то?
— Бонбу ежели как ее вставят, так-то… туда…
— Так что же?
— Бонбу…
— Ну?..
— Вставят… и ежели оттеда…
— Чаво оттеда…
— Ничего, а как собственно… Пошел к черту!

4. МАСТЕРОВОЙ.

— Что ты?
— Да я, Кузьма Петрович, к вашей милости…
— Что?
— Так как, значит, оченно благодарны вашей милостью… почему что сызмальства у вас обиход имеем…
— Так что же?
— Ничаво-с!.. Таперича я, значит, в цветущих летах… матушку, выходит, схоронил…
— Ну, царство небесное.
— Вестимо, царство небесное, Кузьма Петрович… московское дело… за гульбой пойдешь…
— Да что ж ты лясы-то все точишь?
— Известно, какое наше дело…
— Денег, что ли?
— Благодарим покорно… Туточка вот у Гужонкина ундер живет… у его, значит, сторож…
— Да.
— А она и его дочь…
— Ну?
— В прачешной должности состоит и портному обучена…
— Тебе-то какое же дело?
— То есть… выходит… по своему делу, а он у его… сторож…
— Так тебе-то что же?
— Законным браком хотим.
— Ну, так женись.
— То-то. Я вашей милости доложить пришел.

5. У КВАРТАЛЬНОГО НАДЗИРАТЕЛЯ.

Квартальный надзиратель.
Григорьев, его слуга.
Купец.
Иван Ананьев, фабричный.
Квартальный надзиратель (сидит утром в канцелярии и читает бумаги).
‘А посему Московская, Управа Благочиния…’ Григорьев!
Григорьев.
Чого звольте, ваше благородие?
Квартальный надзиратель.
Вели мне приготовить селедку с яблоками.
Григорьев.
Слушаю, ваше благородие.
Квартальный надзиратель (читает).
‘Навести надлежащие справки…’
Купец (входит).
Квартальный надзиратель (оборачиваясь).
Кто тут?
Купец.
Это, батюшка, я-с.
Квартальный надзиратель.
Что за человек?
Купец.
Я здешний обыватель.
Квартальный надзиратель.
Что тебе нужно?
Купец.
Я к вам, батюшка, со всепокорнейшею просьбой.
Квартальный надзиратель.
Например?
Купец.
У меня есть до вас, батюшка, казусное дело.
Квартальный надзиратель.
Казусное? Какого роду?
Купец.
Дело, батюшка, вот какого роду: не бессудьте, ваше благородие, позвольте вам для домашнего обиходу три рублика…
Квартальный надзиратель.
Прошу вас садиться.
Купец.
Постоим, ваше благородие… Постоять можем…
Квартальный надзиратель.
Какое ваше дело?
Купец.
Не безызвестно вашей милости, что у меня в вашем фартале находится дом и деревянным забором обнесенный…
Квартальный надзиратель.
Да.
Купец.
В оноем самом доме у меня производится фабрика, ткут разные материи.
Квартальный надзиратель.
Потом?
Купец.
Был я, сударь…
Квартальный надзиратель.
Садитесь, садитесь…
Купец.
Ничего-с. Был я, сударь, в субботу в городе, да маленько, признаться, замешкамшись… Бегу из городу-то, почитай что бегом, думаю, хозяйка ждет, по семейному делу, чай пить…
Квартальный надзиратель.
Ну да, дело семейное…
Купец.
А на фабрике у меня есть крестьянин Иван Ананьев.
Квартальный надзиратель.
Что же он пьян, что ли, напился?.. буйства, что ли какие наделал?
Купец.
Это бы, сударь, ничего, это при ем бы и осталось: он у меня украл срезку.
Квартальный надзиратель.
Что такое — срезку.
Купец.
А это, выходит, как ежели теперича собственно материя, которая, значит, по нашему делу…
Квартальный надзиратель.
Понял!
Купец.
Я ему говорю: Иван Ананьев, пойдем к фартальному. Я-ста, говорит, твоего фартального не боюсь.
Квартальный надзиратель.
Как так? Григорьев!..
Купец.
Я говорю: как не боишься? Всякий благородный человек ударит тебя по морде и ты ничего не поделаешь, а наипаче фартальный надзиратель…
Квартальный надзиратель.
Григорьев!
Купец.
Ведь оно, ваше благородье, нашему брату без сумления кажинную вещь пропущать нельзя, потому что всего капиталу решишься…
Квартальный надзиратель.
Григорьев!
Купец.
Опять же говорю, что фартальный у нас, якобы, значит… примерно… выходит…

ГРИГОРЬЕВ, потом ИВАН АНАНЬЕВ.

Григорьев.
Чого зволъте, ваше благородие?
Квартальный надзиратель.
Дурак!
Григорьев.
Слушаю, ваше благородие!
Квартальный надзиратель.
Дай мне сюда Ивана Ананьева.
Григорьев (отворяя дверь)
Кондратьев! И де вин тут Иван Ананьев… Который? Давай его к барину… Иван Ананьев!..
(Иван Ананьев входит).
Квартальный надзиратель.
Как тебя зовут?
Иван Ананьев.
Сейчас умереть, не брал.
Квартальный надзиратель.
Чего?
Иван Ананьев.
Не могу знать чего.
Квартальный надзиратель.
Отправь его в частный дом.
Иван Ананьев.
Кузьма Петрович только мораль на меня пущает, почему что как я ни в каком художестве не замечен…
Квартальный надзиратель.
Возьми его!
Григорьев.
Кондратьев!..
Купец.
Благодарим покорно. Больше ничего не требуется?
Квартальный надзиратель.
Там в канцелярии напишите объявление.
Купец.
Слушаю (уходит).
Квартальный надзиратель.
Григорьев!
Григорьев.
Чого звольте, ваше благородие?
Квартальный надзиратель.
Дай мне мундир.
Григорьев.
Да вин увесь у пятнах, ваше благородие.
Квартальный надзиратель.
Как?!
Григорьев.
Не могу знать.
Квартальный надзиратель.
А можно их вывести?
Григорьев.
Можно, ваше благородие.
Квартальный надзиратель.
Чем?
Григорьев.
Не могу знать.
Квартальный надзиратель.
Я думаю, скипидаром.
Григорьев.
И я думаю, що скопидаром…
Квартальный надзиратель.
Да ведь вонять будет…
Григорьев.
Вонять будет, ваше благородие.
Квартальный надзиратель.
А может, не будет…
Григорьев.
Ничего не будет, ваше благородие… (Приносит обратно). Готов, ваше благородие.
Квартальный надзиратель.
Что?
Григорьев.
Ничего.
Квартальный надзиратель.
Воняет?
Григорьев.
Воняет, ваше благородие.
Квартальный надзиратель.
Скверно?
Григорьев.
Скверно, ваше благородие.
Квартальный надзиратель.
Да ведь, я думаю, незаметно.
Григорьев.
И я думаю, що незаметно. Звольте надевать.

6. РАЗВЕСЕЛОЕ ЖИТЬЕ.

СЦЕНА.

Купец.
Наслышаны мы об вас, милостивый государь, что, например, ежели что у мирового — сейчас вы можете человека оправить.
Адвокат.
А у вас дело есть?
Купец.
Дело, собственно, неважное, пустяки, выходит… Не мы первые, не мы последние… известно глупость наша…
Адвокат.
Скандал сделали?
Купец.
Шум легонькой промежду нас был.
Адвокат.
В публичном месте?
Купец.
Как следует… при всей публике.
Адвокат.
Нехорошо!
Купец.
Действительно, хорошего мало.
Адвокат.
Где же это было?
Купец.
На Владимирской… такое заведение там прилажено.
Адвокат.
В Орфеуме?
Купец.
В этом самом. (Молчание). Ежели я теперича, милостивый государь, человека ударю, что мне за это полагается?
Адвокат.
В тюрьме сидеть.
Купец.
Так-с!.. Долго?
Адвокат.
Смотря как… недели три… месяц…
Купец.
А ежели я купец, например, гильдию плачу.
Адвокат.
Тогда дольше: месяца два, а то и три.
Купец.
Конфуз!.. (Молчание). А ежели он, с своей стороны, тоже действовал, и оченно далее… можно сказать, сокрушить хотел?
Адвокат.
Да расскажите мне все, что было. Садитесь. Расскажите по порядку.
Купец.
Порядок известный — напились и пошли чертить. Вот изволите видеть: собралось нас, примерно, целое обчество, кампания. Ну, а в нашем звании, известно, разговору без напитку не бывает, да и разговор наш нескладный. Вот собрались в Коммерческую, ошарашили два графина, на шампанское пошли. А шампанское теперича какое? Одно только ему звание шампанское, а такой состав пьем — смерть! Глаз выворачивает!.. Который непривычный человек, этим ежели делом не занимается, с одной бутылки на стену лезет.
Адвокат.
А не пить нельзя?
Купец.
Для восторгу пьем. Больше делать нечего. Ну, заправились как должно — поехали. Путались-путались по С.-Петербургу-то, метались-метались — в Эльдорадо приехали. Опять та же статья, сызнова. Поехали по домам-то, один из нашего обчества и говорит: давайте, говорит, прощальный карамболь сделаем, разгонную бутылку выпьем, чтобы все чувствовали, что мы за люди есть. Сейчас на Владимирскую. Мыслей-то уж в голове нет, стыда этого тоже, только стараешься как бы все чудней, чтобы публика над тобой тешилась. Набрали этого самого женского сословия — там его видимо-невидимо — угощать стали. Угощали, угощали — безобразничать. Подошел какой-то — не то господин, не то писарь: нешто, говорит, так с дамами возможно? Это, говорит, ваше одно необразование. Кто-то с краю из нашей кампании сидел, как свиснет его: вот, говорит, наше какое образование. Так тот и покатился. Ну, и пошло!.. Вся эта нация завизжала! Кто кричит — полицию, кто кричит — бей!
Адвокат.
А вы били кого-нибудь?
Купец.
Раза два смазал кого-то… подвернулся.
Адвокат.
Прежде вы за буйство не судились?
Купец.
При всей публике?
Адвокат.
Да, — у мирового судьи?
Купец.
У квартального раза два судился прежде. Тогда проще было: дашь, бывало, письмоводителю — и кончено. А теперича и дороже стало, и страму больше.
Адвокат.
Сраму больше.
Купец.
В газетах не обозначат?
Адвокат.
Напечатают.
Купец.
А ежели, например, пожертвовать на богадельню, или
куда?..
Адвокат.
Ничего не поможет.
Купец.
Беспременно уж, значит, сидеть?
Адвокат.
Я думаю.
Купец.
Все одно, как простой человек с арестантами?
Адвокат.
Да.
Купец.
Из-за пустого дела!.. Хлопочи вот теперь, траться. Сейчас был тоже у одного адвоката, три синеньких отдал.
Адвокат.
За что?
Купец.
За разговор. Я, говорит, твое дело выслушаю, только мне, говорит, за это пятнадцать рублей и деньги сейчас. Ну, отдал, рассказал все как следует…
Адвокат.
Что же он?
Купец.
Взял он эти деньги: ‘уповай, говорит, на Бога’.
Адвокат.
И больше ничего?
Купец.
Ничего! Уповай, говорит, на Бога, и шабаш!

7. У МИРОВОГО СУДЬИ.

КАМЕРА МИРОВОГО СУДЬИ. ПЕРЕД СТОЛОМ СТОЯТ ДВА ПРИКАЗЧИКА ИЗ АПРАКСИНА ДВОРА.

Мировой судья.
Вы обвиняетесь в том, что в гостинице ‘Ягодка’ вымазали горчицей лицо трактирному служителю.
Первый.
Бушевали мы — это точно.
Мировой судья.
Разбили зеркало…
Первый.
За все за это заплачено и мальчишке дадено что следует.
Мировой судья.
Так вы признаете себя виновным?
Первый.
Какая же в этом есть моя вина?.. Ежели я за свои деньги…
Мировой судья.
Вы вместе были?
Второй.
Так точно!..
Мировой судья.
Признаете себя виновным?
Второй.
Никак нет-с!
Мировой судья.
В протоколе написано, что вы…
Второй.
Что ж, я за два двугривенных какой угодно протокол напишу.
Мировой судья.
Вы так не выражайтесь.
Второй.
Тут выраженьев никаких нет.
Мировой судья.
Расскажите, как дело было.
Свидетель.
Про которые они про деньги говорят, я их не получал. А что как они пришли и между прочим выпимши и сейчас приказали, чтобы селянку и большой графин, а опосля того бутылку хересу. Как сейчас выпили, так и закуражились…
Первый.
Ежели я тебе лицо мазал.
Мировой судья.
Молчите.
Первый.
Как угодно, только он все врет…
Защитник.
Позвольте предложить свидетелю вопрос.
Мировой судья.
Вы кто такой?
Защитник.
В качестве защитника.
Мировой судья.
После.
Свидетель.
Сейчас закуражились и сейчас стали меня терзать.
Мировой судья.
Как терзать?
Свидетель.
За волосы.
Мировой судья.
Кто из них?
Свидетель.
Вот они.
Первый.
Собственно, все это пустяки.
Защитник.
Позвольте предложить вопрос свидетелю.
Мировой судья.
Я вам сказал, что после.
Свидетель.
Ну, опосля того мазать меня горчицей стали. Гость один и говорит: что вы, господа купцы, безобразничаете, а они говорят: мы за свои деньги.
Мировой судья.
Так это было?
Первый.
Может, — я был очень выпимши, — не помню. А что ежели и смазали маленько — беды тут большой нет, если бы мы его скипидаром смазали… опять и деньги мы за это заплатили. Коли угодно, виноватым я буду.
Мировой судья.
А вы?
Второй.
Мы остаемся при своем показании.
Защитник.
Теперь можно защитнику?
Мировой судья.
Можно.
Защитник.
Г. мировой судья! Чистосердечное раскаяние, принесенное в суде, на основании нового законоположения, ослабляет… Закон разрешает вам по внутреннему убеждению, а потому я прошу вас судить моего доверителя по внутреннему убеждению. Я отвергаю здесь всякое преступление. Я долго служил в Управе Благо…
Мировой судья.
Позвольте, г. защитник. Вы в каком виде?
Защитник.
Чего-с?
Мировой судья.
Вы в каком виде пришли сюда?
Защитник.
В каком-с?
Мировой судья.
Я вас штрафую тремя рублями. Извольте выйти вон.
Защитник.
Скоро, справедливо и милостиво!

8. ДОМАШНИЕ СЦЕНЫ.

ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА:
Елизавета Яковлевна, барыня средней руки.
Сергей Иванович, ее племянник, лет 17-ти, воспитывается в пансионе Штрик, огромного роста, лицо все в угрях.
Астровзоров, знакомый Елизаветы Яковлевны, толстый мужчина, с бородой, говорит протяжно на о, в разговоре разглаживает бороду и возводит глаза в потолок.
Макарка — 15 лет, | слуги Елизаветы Яковлевны.
Григорий — 40 лет,|
Глеб Тимофеев, кучер.
Сторож из пансиона.

В передней.

Григорий.
Что, Макарка, в пинсиён ездили, аль нет?
Макарка.
Как же. Барышню отпустили, а Сергея Иваныча не отпущают… проштрафился.
Григорий.
Значит, на хлеб — на воду… ха, ха, ха!
Макарка.
Надо думать, так… Да уж ему не впервой.
Григорий.
Самой-то докладывали?
Макарка.
Где докладывать!.. нянюшку-то разве не знаешь.
Григорий.
А спросить?
Макарка.
Ну, спросит, тогда доложат.
Глеб (в дверях).
А… помещики!.. Наше вам… Сама дома, что ли?
Макарка.
А что?
Глеб.
Доложите, Григорий Петрович, что барышню сдал мадаме, а Сергей Иваныча не отпущают.
Григорий (смеясь).
Плохо, значит, просил.
Глеб.
Да коли ежели не отпущают — проси не проси, все одно. Говорили уж мы с ундером-то: — невозможно, говорит, этого, не можем мы, потому, говорит, ноне строго стало, не те порядки.
Григорий.
А самого-то видел?
Глеб.
Как же. Высыпало это их на лестницу видимо-невидимо — и махонькие, и всякие, а наш-то ото всех отличает, — всех, почитай, больше… Тетенька, говорю, кланяться приказала, домой вас дожидает. Хотел он, должно, что-то говорит, а тут немец к им вышел и разогнал всех. Ундер говорит, вишь, говорит, как ноне у нас!.. Так я и уехал. Прощайте. (Уходит).
Григорий.
Теперь, Макарка, держись!
Макарка.
А что?
Григорий.
Будет тебе!
Макарка.
Я этому не причинен.
Григорий.
Задаст она тебе!.. Покажет, как с барином синиц ловить!.. Он должен в рехметику вникать, доходить до всего, а вы с синицами… Постой!.. (Слышен звонок, Макарка стремглав бежит к двери, входит Сергей Иванович).
Сережа.
Тетенька уехала?
Григорий.
Никак нет-с, дома.
Сережа.
Который час?
Макарка.
Восемь било.
Сережа.
Никого у нас нет?
Григорий.
Степан Полуехтыч сидит.
Сережа (выходит и быстро возвращается).
Не спрашивали меня?
Григорий.
Сейчас хотели идти докладывать.
Сережа (в волнении).
Об чем?
Макарка.
Глеб Тимофеич сказал, что вас не отпущают… (ухмыляется).
Сережа.
Врет он! Вот что, Макарка… (говорит ему что-то на ухо).
Макарка.
Никак нет-с.
Сережа.
Поди, достань (тихо). Няня дома?
Григорий.
У всюношной.
Сережа (Макарке).
У Петровны спроси.
Макарка.
Слушаю-с. (Подмигивает лукаво Григорию и уходит).
Сережа.
Нынче, Григорий, что за обедом было?
Григорий.
Три блюда, с пирожным — четыре.
Сережа (охорашивается перед зеркалом).
Что, я бледен?
Григорий (смотрит пристально).
Как обнаковенно. (Молчание).
Сережа.
Где сидят?
Григорий.
В зеленой гостиной.
Макарка (Входит).
У Петровны нет-с.
Сережа.
Как же быть-то?
Макарка (тихо).
У Григорья Петровича попросите: он даст, слова не скажет.
Сережа.
Нет, уж я лучше… (уходит в залу).
Макарка (хохочет).
Григорий.
Что смеешься-то, черт!..
Макарка.
Теперь опять карамболь извозчик подымет.
Григорий (мрачно).
Опять приехал?
Макарка.
Опять!
Григорий.
Что нужно-то?
Макарка.
Полтора целковых, да намедни тоже у Петровны взял два…. что страму-то было! Нянюшка, до самой-то не довела.
Григорий.
Безобразие!

В гостиной.

(Елизавета Яковлевна и Астровзоров сидят за чайным столом).

Елизавета Яковлевна.
Что, дети приехали?
Горничная.
Барышня приехала, а Сергей Иваныча не пустили.
Елизавета Яковлевна.
Опять!.. Вообразите, Степан Полуехтович, как притесняют ребенка, решительно нет никакой жалости к детям. Ребенку непременно нужен отдых… (Горничная уходит).
Астровзоров.
Может, ленится.
Елизавета Яковлевна.
Какое — ленится, помилуйте! Известно, ребенок… что он понимает?
Сережа (входит).
Елизавета Яковлевна (с удивлением).
Тебя оставили?
Сережа (целует руку).
Нет-с, это, тетенька, по ошибке.
Елизавета Яковлевна.
Как, по ошибке?
Сережа (смело).
Ей-Богу, тетенька, по ошибке. Это Петрова 3-го инспектор не велел отпускать — он стекло разбил, а надзиратель перемешал, да меня оставил.
Елизавета Яковлевна.
Скажи, какие низости!
Сережа.
Ему выговор за это.
Елизавета Яковлевна.
А хорошо ли ты учился?
Сережа.
Хорошо-с: во всю неделю ни одной двойки, а из Закону вчера пять.
Астровзоров.
Это прекрасно!
Елизавета Яковлевна.
Покажи Степану Полуехтовичу билет. Ведь, этого, батюшка, утаить нельзя: там им дают каждый раз такой листок, в котором все написано — как ребенок вел себя, как учился…
Сережа.
Инспектор хочет нам каски выхлопотать.
Елизавета Яковлевна (нетерпеливо).
Билет-то покажи.
Сережа (шарит в карманах).
Тетенька, я забыл-с.
Елизавета Яковлевна.
Фу, какой ты рассеянный! Как же это можно?..
Сережа.
Заторопился давеча, да в спальне и оставил.
Астровзоров.
Учитесь, Сергей Иваныч, учитесь!.. Наука — ключ к жизни. Будете хорошо учиться — начальство вас будет любить и тетенька, в преклонных летах своих, коли Господь приведет им дожить, будет иметь подпору. А какие нынче классы были?
Сережа.
Нынче легкие.
Астровзоров (с усмешкой).
А разве трудные есть?
Сережа.
Как же-с. Вот, например немецкий класс. Немец очень строг — всем единицы ставит, так, занапрасно.
Астровзоров.
Строги они, это точно, а умный народ. Теперь, хоть бы посмотреть, эти воздушные шары: страх берет, как может человек в беспредельную высь подняться? А кто все? — Все немцы.
Елизавета Яковлевна.
Уж это они, Степан Полуехтович, такие отчаянные…
Астровзоров.
Конечно, и это может быть… (Слышен звонок, в дверях показывается Григорий, Сережа быстро бежит в переднюю и через минуту возвращается).
Елизавета Яковлевна.
Что там такое?
Сережа.
Ничего-с.
Астровзоров.
Ну-с, так какие же еще-то трудные классы?
Елизавета Яковлевна.
Да вы его хорошенько, Степан Полуехтович, спросите — вы ученый человек.
Сережа.
Сегодня из истории всему классу учитель хотел по единице поставить.
Астровзоров.
За что, любопытствую?
Сережа.
О Крестовых походах спрашивал, да такой вопрос задал…
Астровзоров.
Какой же это вопрос, любопытно знать?
Сережа.
Почему, говорит, Крестовые походы не начались столетием раньше или столетием позже?
Астровзоров (вкрадчиво).
А почему?
Сережа.
Никто не знает.
Астровзоров (важно).
Да, это вопрос трудный. Вот, когда вы возмужаете, тогда это само собой придет, а теперь нельзя. (Слышен звонок, Сережа опрометью бросается к двери).
Елизавета Яковлевна.
Да что ты все бегаешь, как угорелый?
(Григорий показывается в дверях).
Сережа.
Я сейчас.
Григорий (тихо).
Воля ваша, сударь, он все звонить будет.
Елизавета Яковлевна (оборачиваясь).
Что там такое? Кто там все звонит?
Сережа (Григорию).
Тсс!..
Григорий.
Извощик дожидает.
Елизавета Яковлевна (встает).
Кого? Что такое?
Григорий.
Сергей Иваныч приехали.
Елизавета Яковлевна (в недоумении).
Что это значит? Забыл выслать деньги? (Сережа тупо смотрит и молчит). Нет у тебя, что ли?
Сережа (шепотом).
Нет-с.
Елизавета Яковлевна.
Отчего ж ты не спросишь?
Сережа (после долгого молчания).
Мне совестно было.
Елизавета Яковлевна.
Сколько ему нужно?
Григорий.
Полтора целковых, говорит.
Елизавета Яковлевна.
На что же это полтора целковых?.. Стало быть, ты целый день ездил, с утра из пансиона ушел?.. Говори, где ты был?
Сережа.
Ей Богу, тетенька…
Елизавета Яковлевна.
Как же ты мог проездить полтора целковых, когда ты сейчас из пансиона?
Сережа (молчит).
Григорий (мрачно).
Целковый у него деньгами брали.
Елизавета Яковлевна.
А, так вот что!.. На что тебе деньги? (Молчание). Да ведь я от тебя не отстану: зачем ты брал деньги?
Астровзоров.
Молодой человек, не хорошо быть скрытным…
Елизавета Яковлевна.
Я, ведь, назад в пансион отправлю.
Григорий.
Ундер там за ними пришел, дожидается, они оттеда без спросу ушли.
Елизавета Яковлевна.
Господи, да что же это такое?.. Ты меня убить совсем хочешь! Я об тебе хлопочу, забочусь, а ты вот чем платишь за мою любовь! Ведь ты меня срамишь! Я тебе все верила, никому не позволяла пикнуть про тебя, а ты… Ну, уж теперь кончено! Сейчас же в пансион и не ходи ко мне больше. (Сережа уходит с Григорием).

В передней

Глеб (сторожу).
Ну, что ж, братец мой, так ты его теперича и поведешь?.. (Сторож молчит). Надо полагать, Макарка, его теперича запрут на смирение…
Макарка.
Что врешь-то!.. Ничего ему не будет! (Сторож косится на Макарку, Сережа входит).
Сторож (строго).
Пожалуйте! Надевайте так-то шинель-то.
Сережа.
Что, дежурный тот же?
Сторож (невнимательно).
Пожалуйте, там разберут дело.
Глеб (смеясь).
Комиссия!

9. ВИЗИТ.

СЦЕНЫ.

ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА:
Никита Николаев , управляющий, из крепостных.
Прасковья Петровна, жена его.
Алексей Алексеев, лакей, кум Никиты, 45 лет, росту 2 арш. 9 верш., рябой, постоянно навеселе.
Елена Дмитриевна, жена его, из горничных, бывала за границей, имеет претензию на щегольство, говорит в нос.
Иван Петров Клыгин, молодой человек, барский камердинер, жил в Петербурге.

Действие происходит в Москве.

Небольшая комната, на стенах висит нисколько литографированных картин, на столе стоит самовар, закуска и водка.

ЯВЛЕНИЕ I.

НИКИТА читает ‘Ключ к таинствам натуры’ Эккартсгаузена.

ПРАСКОВЬЯ ПЕТРОВНА хлопочет около стола.

Никита (оставляя книгу).
Вот все прочитал, а в голову забрать ничего не могу, потому науки не знаю… не обучён.
Прасковья.
Эк вы когда хватились насчет науки. В науку-то с малых лет отдают… Барчат тогда в офицеры-то обучать по десятому году свезли.
Никита.
Если бы и меня сызмалетства обучали, и я бы до всего дошел.
Прасковья.
Вы господам служили, а господину зачем ваша наука?.. Науки вашей ему не нужно.
Никита (строго).
Много ты смыслишь! Человек, который ежели обучён, он все может. Баба ты… молчать должна, коли с тобой говорят. На сердце только наводишь.
Прасковья.
Чем же я вас на сердце навожу?
Никита.
Тем же?
Прасковья.
Я вам ничего такого обидного не сказала. Известно, хошь бы по вашей, по лакейской части, ученья этого вам совсем не нужно. Опять же покойница барыня, царство ей небесное, терпеть не могла кто книжки читает.
Никита.
Ну, и молчи, потому понимать ты ничего не можешь…
Прасковья.
Вы только все понимаете!
Никита.
Я все понимаю!
Прасковья.
А намедни дьячку ответа не могли сделать.
Никита.
Пошла вон!
Прасковья (робко).
Завсегда только себя расстроиваете.
Никита.
Не говори со мной!
Прасковья.
Мне Бог с вами!.. Вон садовник читал, читал книги-то, да без вести и пропал.
Никита.
От книг, что ли, он пропал-то?
Прасковья.
Известно!
Никита (смеется).
Ах ты, дурацкий разум! Твое дело бабье — ты и понимай это. Зачем ты на свет создана, знаешь ли?
Прасковья.
Зачем?
Никита.
Покоряться. Ну, ты и покоряйся!
Прасковья.
Я и так во всем вам покоряюсь… иной раз от простоты что скажешь…
Никита.
А ты лучше молчи. Вот Алексей с женой приедет, говори с ней что хочешь.
Прасковья.
Где уж мне с ней разговор иметь, люди мы простые.
Никита.
А она-то что?
Прасковья.
Известно, уж она на дворянскую ногу все…
Никита.
Не велика птица… тоже барыня — чьих господ… Только форсу-то задает, а все одно — ничего… не страшно.
Прасковья.
Все-таки.
Никита (смотрит в окно).
Вон и они подъехали!.. (Идут навстречу).

ЯВЛЕНИЕ II

АЛЕКСЕЙ АЛЕКСЕЕВ, ЕЛЕНА ДМИТРИЕВНА и КЛЫГИН.

Алексей (в дверях).
Куманечек, побывай у меня!
Животочек, побывай у меня!
Елена Дмитриевна (тихо).
Вечно с пошлостями!
Алексей.
Куму! (целуется). Прасковья Петровна, ручку… (целует руку).
Елена Дмитриевна.
Мое почтение, Прасковья Петровна (протягивает руку).
Алексей (к Клыгину)
Иван Петров, поди сюда! (Клыгин подходит). А это, кум мой любезный, нашего петербургского барина камардин… Вот он… вишь ты…
Никита.
Вы с барином изволили приехать?
Клыгин.
Нет-с, я его оставил, промежду нас неудовольствие вышли. Он мне не потрафил, а я ему не уважил…
Алексей.
Его, братец ты мой, — как бы тебе сказать не солгать, — барин прогнал.
Елена Дмитриевна.
Ну, что ты врешь-то!
Алексей.
Прогнал!.. Потому, он молодой человек, а насчет услуги не может.
Клыгин.
Как же вы говорите, не разузнамши дела?
Алексей.
Алексей Алексеев не знает?!
Клыгин.
Довольно это для меня странно…
Алексей.
Ну, теперь мы выпьем (подходит и пьет).
Никита (к Елене Дмитриевне).
Вы что-то похудели, сударыня.
Елена Дмитриевна.
Я все хвораю, все грудь болит. Такая уж слабая конплекция.
Прасковья Петровна.
А вы бы на ночь грудного чайку попили… говорят, помогает… А то взять…
Алексей.
Ничего не надо. К доктору, к Филиппу Ионычу.
Елена Дмитриевна.
Твой Филипп Ионыч только ведь мужиков может лечить.
Алексей (закусывая).
Он от сорока восьми недугов знает лечить. Я, говорит, только череп поднимать не могу, а то все… по науке. (Садится к столу).
Елена Дмитриевна.
Еще меня теперь деревенский воздух поправил. (К Клыгину). Вы, вероятно, Иван Петрович, забыли мои папиросы взять? Знаете, что я без них жить не могу.
Клыгин.
Как же я мог забыть, когда было на то ваше приказание.
Зачем вы так несообразно говорите? (Подает папиросы).
Елена Дмитриевна.
Дайте мне огня.
Клыгин (с улыбкой).
Какого-с?
Елена Дмитриевна.
Пожалуста без комплиментов. (Закуривает папиросу). Деревенский воздух на меня очень подействовал. А когда мы были с княгиней за границей, так я так была больна, что все лучшие доктора отказались: она, говорят, не может вынести этой боли, потому что нежного воспитания…
Прасковья (подавая чай).
Позвольте вас просить.
Алексей.
А меня, кумушка, чаем ты не подчуй, мы с кумом… Куманек, ну-ка! (Наливает водки). Иван Петров, приложись и ты.
Елена Дмитриевна.
Не будет ли, Алексей Алексеич?
Алексей.
Я тебе скажу, когда будет.
Елена Дмитриевна (с иронией).
Ужасно глупо!
Алексей.
И я так полагаю. (Пьют все). Скажи мне, куманек мой любезный, читал ты ведомости? Правда ли описывают, что где-то, братец ты мой, город провалился?
Никита.
Есть этому описание… в книжке я читал… давно уж
это…
Алексей.
Недавно! Господа за столом нонче говорили.
Никита.
Нет, про это не писано.
Алексей.
А про что же?
Никита.
Прописано, что короли там ихние…
Алексей.
А много там королей?
Никита.
На каждую землю по королю. А в Туречине султан… он все одно — король, а султаном прозывается… И вера у них турецкая.
Алексей.
И языки у них у всех разные?
Елена Дмитриевна.
Насмотрелась на них за границей…
Прасковья.
Я думаю, Елена Дмитриевна, за границей за этой все иначе, как у нас?
Елена Дмитриевна (с презрением).
Какое же сравнение, Прасковья Петровна! Там вы выезжаете туда, сюда, и все это так деликатно. А здесь что? Здесь всякий считает себя тебе равным, норовит на твой счет сказать что-нибудь этакое… язвительное, а там все решительно из-под политики.
Прасковья.
Хоша я, Елена Дмитриевна, воспитанья большого не получила, а все это очень хорошо понимаю. У нас в доме теперь лакеи никому проходу не дают, все как бы в насмешку, да как бы все в критику…
Елена Дмитриевна.
Конечно, и там есть критиканты, без этого нельзя же…
Прасковья.
Опять же, вот я вам что доложу: охальства у ихнего брата, у лакея, очень много…
Алексей.
Это нам все равно! Я свою часть знаю! Барыня говорит: ты, говорит, Алексей, хмелем занимаешься, а я на тебя не огорчаюсь. Вот оно что! Например, сто персон кушают: тут ума много нужно — где, как, что… а я могу! и насчет сервировки, и насчет услуги — все могу. Нонче, матушка Прасковья Петровна, нет настоящих лакеев, нету их! Нонче лакей барину тарелку подает, а сам выше себя понимать хочет… Сделал бы он это при покойнике, при Прокофье Абрамыче… в землю бы его живого покойник зарыл — и стоит! Ежели господин кушает, ты должен, чтобы все в настоящем виде, стрелой летать должен… фить, фить! (Ходит по комнате и делает разные жесты).
Елена Дмитриевна.
Вообразите, Прасковья Петровна! Никак не могу его отучить, — только у него и слов, как господа кушают! Не все ли равно как я, как…
Алексей.
Далеко! Как настоящие господа — нельзя!..
Елена Дмитриевна (с презрением).
Да что с тобой, дураком, говорить…
Алексей.
И я полагаю, что молчать лучше…

10. С ЛЕГКОЙ РУКИ.

РАССКАЗ ИЗВОЗЧИКА.

— На троичке, ваше сиятельство, прокатил бы… По первопутку-то теперь чудесно!..
— К Сергию.
— Можно-с. Взад — назад? Долго ли там пробудете?
— Часа три.
— А откеда вас взять-то?
— Да вот сейчас и поедем.
— Десять рубликов положьте.
— Ужли, сударь, на эфтой тройке поедете?
— Молчи, желтоглазый! На твоей что ли ехать?.. Разве у тебя лошади!..
— Далеча ли ехать-то? Пожалуйте, мы на графских доставим.
— Полно трепаться-то, дьявол! Пожалуйте, ваше сиятельство!..
— Со мной, ваше сиятельство!..
— За шесть рубликов доставлю, ваше сиятельство.
— Со мной пожалуйте… с первым. По крайности заслужу вашей милости.
— Садись.
— Покорми дорогой-то.
— Всю Расею не кормя проедем. Микитка, поправь шлею-то… с Богом!.. Эх вы, милые, действуй!..
— А ты — веселый.
— Я, ваше сиятельство, блажной!
— Как блажной?
— Так. Коли ежели который мне барин пондравится — цену собью, а уж его повезу… в убыток, значит… Обиждаются на меня на бирже-то, да ничего не поделаешь, — ндрав у меня такой.
— А у тебя своя тройка.
— Собственная. У нас заведенье свое… с дядей мы пять троек держим.
— Славные лошади.
— Бедовые! Коли ежели кто охотник, садись теперича на эту самую тройку, да скажи: Локтев, делай! — Ну, и молись Богу! Птица! Намедни в Колпино энарала возил — оченно он одобрял. Этой бы тройке, говорит, на моей энаральской конюшне стоять, а не мужику владать ею.
— А ты водку пьешь?
— Нет, Бог миловал, не пью. Господа ежели когда хорошеньким угощают, ну, не брезгую.
— Какое же это хорошенькое-то?
— Мадера там, что ли… как она у их прозывается…
— А мадеру любишь?
— Люблю. Купцов когда трафится возить с дамочками, ежели заслужишь — угощают…
— А купцы все с дамочками ездят?
— И купцы, и офицеры… Кто ж с ними не ездит… Баловников тоже по Питеру-то много, только, ваше сиятельство, супротив прежних годов, насчет этого тише стало…
— Отчего же?
— Так уж, значит… времена такие подошли. А бывало тысячи на Средней Рогатке проживали. Отец-покойник рассказывал…
— А у тебя помер отец?
— Замерз. Зашибался он. Повез купца одного в Красненькой, и все с ним это они пили… Купец ведь, ежели он пьяный, нашим братом не гнушается — садись с ним вместе и все это… денег ежели у его попросить, хоть умирай, не даст, а насчет пьянства — первый ты ему благоприятель.
— А ты почему знаешь?
— Как нам, ваше сиятельство, не знать! Десятый год езжу, видал народу-то всякого, опять же и от своего брата слышишь… На нашем дворе стоит Ванька, Талицкой он прозывается.
— Лихач?
— Лихач, ваше сиятельство! Такой-то сорванец, как есть оглашенный! Купчиху одну он все возил, так та, за его услугу, лошадь ему подарила, теперича, может, первый извозчик стал по всему Питеру.
— Что же он?
— Инный раз пойдет это свои оказии рассказывать… страсть! Он так с обнаковенным человеком и не поедет — у его все знакомые, он и на биржу-то выезжает так, чтобы побатвить только.
— Про что же он рассказывает?
— Про разное…
— Да он врет, может.
— Что ж ему врать — врать ему нечего.
— И деньги у него есть?
— Большие.
— А у тебя, чай, тоже денег-то много?
— Какие у нас, сударь, деньги — из-за хлеба на квас выручаем. Это кому счастье, а нашему брату Бог бы привел кое-как, да кое-как… Опять же эти деньги… греха от их оченно много.
— Отчего же?
— Как, сударь, отчего? — Баловства с ими много. Теперича все стараешься все бы как лучше, а как есть у тебя в мошне — ни об чем тебе не думается, все наровишь как бы в трактир, да как бы что хуже еще…
— А ты женатый?
— Женатый. Да ведь как попадет в голову-то, сударь, сам с собой не сообразишь. Наш брат, известно — дурак: коли ежели пьян напился, так ему все одно. Озорников тоже много по нашей части! Эх вы, голубчики… делай!..
Ух, тю-лю-лю!.. Фи-у!..
‘Уж как за неделюшку,
Ах, да сердце чуяло’…
— Не пой: горло простудишь.
— Мы, ваше сиятельство, простуды не имеем… это у нас без сумления.
‘Оно беду слышало’…
— Держи правей-то!.. Держи, леший… заснул!.. Экой облом!.. Не по чугунке едешь.
— Что ты лаешься-то! Аль тебе дороги-то мало?!.
— Мало!.. Эх, молодчики!.. Барышня эта, сударь, с офицером… что сейчас-то нас опередила…
— Что же?
— Моя знакомая… Я и тетеньку ее знаю… Она и сейчас в немках в Средней Мещанской живет… в ключницах у мадамы…
— А почем ты знаешь?
— Я-то? хм!.. Я знаю… Я с ихней милостью езжал. Первый сорт барыня… обходительная… два серебром завсегда на чай дает.
— Очень уж много.
— Что ж, деньги у ей вольные. Скажет своему барину: — душенька, требуется мне, хошь бы, например, сто рублев… хошь сто, хошь двести… ну и, значит, получай… отказу ей нет. Силу она над им большую имеет.
— Над барином?
— Да, над стариком-то.
— А он старик?
— Старик уж древний… пять домов у его здесь… Чинами его всякими жалуют… уж оченно богатый… А насчет гульбы какой!.. Даром что старый, молодой супротив его не может потрафить, потому он два раза на войне был, на страженьи.
— Так гулять любит?
— Шибко! Как закатится это когда к цыганкам, али с мадамами к Дюсе: хочу, говорит, я, чтобы все чувствовали, что я есть за человек на сем свете: требуй кому что желается — за все плачу! А мадамы эти вестимо… другой и вся цена-то грош, а сама себя за барыню почитает, ну, и требовает.
— Так ты почему эту барыню-то знаешь, что проехала-то?..
— Да это вот как, сударь: годов десять назад, зимою дело было, только что дорога стала. Выехал я на биржу, да и думаю — Бог бы привел почин сделать. Известно, тройка — не одиночка, инный раз и неделю так простоишь. Так этак в вечерни, идет барин, высокий такой, — может и купец, а по-нашему, известно, всякого барином обзываешь. Тройку, говорит, нужно. Далеча ли ехать? говорю. Куда, говорит, прикажу. Мы, говорю, так не можем, а куда вашей милости угодно — вы скажите. Осерчал. Я, говорит, с тобой, дураком, внимания не хочу иметь говорить-то. Помилуйте, говорю, сударь, у нас дело любовное: угодно вашей милости — повезем, а коли ежели неугодно — на бирже стоять будем. — Я, говорит, куда рассужу, туда и поеду. Так на часы прикажите ехать. Ладно, говорит: — в 7 часов, будь, братец, в Гороховой, стой на углу Красного моста. Дал задаток, посмотрел нумер — ушел. В семом часу я приехал. Так этак через полчаса идет мой барин, — надо быть купец по обличью-то. Стань, говорит, к сторонке, и как я сейчас сяду, так ты и пошел на Красненький. Вышли это две барыни, — одна толстая такая, а другая молоденькая. Промеж себя долго это они говорили, толстая взяла ее за ручку и ведет к саням. Та говорит: — хоша вы меня, говорит, убейте, а я не поеду. А барин-то ей: отчего ж вы, говорит, с вашей тетенькой ехать не желаете? Это, говорит, им будет даже оченно обидно. Мы, говорит, только прокатаемся, по той причине, что теперича оченно прекрасно, погода, говорит, чудесная. — Тетка ей сейчас по-немецкому, та ей тоже по-немецкому, а сама в слезы, а барин-то, должно, по ихнему-то не умеет, стоит, словно бы статуй какой. Поговорили, поговорили — сели. Барин-то сел с молоденькой, а тетку посадили насупротив. Пошел! Старайся, говорит: три серебра, коли хорошо сделаешь. А дамочка ко мне это: — тише, говорит, шагом ступай, я говорит боюсь. Ладно, думаю: три серебра посулили… Подобрал вожжи-то, да как пустил голубчиков-то… Взвейся выше, понесися! Что там они промеж себя говорили, про какие такие дела — Господь их знает. Доставил! Тетка это с купцом вышла, а барышня моя сидит. Вы, говорит, собственно меня, тетенька, перед людьми страмить хотите! Я, говорит, этого не желаю и управу на вас завсегда найду. Коли бы ежели, говорит, человек мне ндравился, то никто мне препятствовать не может, а что я, говорит, не согласна. А тетка ей что-то по-ихнему сказала: — пошли. Часу до четвертого я ждал.
— А скучно дожидаться-то?
— Нет, мы к этому привычны — ничего… то тебе дремлется, то думается.
— Об чем думается?
— Все на счет своих делов: как бы, значит, все лучше произойти, да чтобы, например, супротив своего брата не осрамиться… Вестимо, что по нашей части, то и думаешь. Поехали мы назад-то, немка, подгулямши, должно, была, — всю дорогу песни пела, а барышня все плакала, ровно бы вот у нее мамынька родная померла. Оченно уж мне ее жаль стало…
— А купец-то?
— Купец что? — купец ничего. Сел на козлы, подобрал вожжи: — сам, говорит, хочу над твоей тройкой хозяйствовать. Пристяжную замучил, три четвертных отдал, слова не сказал.
— Только, сударь, годов уж шесть прошло. В Петергоф я господ возил, зимой тоже, и дамочки с ими были. Вышли они из гостиницы-то, а я стою у подъезда, трубку курю.
— А ты куришь?
— Балую, давно уж этому обучился. Дядя оченно за это ругается, да ничего не поделаешь. Курю это я трубку-то, а дамочка и говорит одному господину: этого, говорит, извозчика, я даже оченно хорошо знаю. Почем ты, говорит, миленькая, его знаешь? А потому, говорит, я его знаю, что Гаврилом его зовут. Точно ли, говорит, братец, барыня эта тебя знает? Не могу, говорю, знать, ваше благородие, потому мы господ возим оченно много. А она сейчас: а помнишь, говорит… Тут я ее и признал. Дай, говорит, ему, душенька, три серебра на чай, потому, я с его легкой руки жить пошла. Господин мне сейчас и отдал.
— А старика-то ее ты почем знаешь?
— В запрошлом году всю зиму с им ездил…
— Налево остановись.
— Слушаю, ваше сиятельство… Тпрру! Замаял тройку-то… Дорога-то больно… На чаек бы с вашей милости… Заслужил…

11. С ШИРОКОЙ МАСЛЯНИЦЕЙ!

СЦЕНЫ.

(Трактир в московском захолустье.

За столами сидят купцы, мещане, мастеровые и т. п.).

— С широкой масляницей имею честь поздравить!
— И вас также.
— Масляница — сила большая! Наскрозь всю империю произойди — всякий ее почитает. Хотя она не праздник, а больше всякого праздника. Теперича народ так закрутится, так завертится — давай только ему ходу!.. Сторонись, пироги: блины пришли! Кушай душе на утешенье, поминай своих родителев.
— Да уж, именно… увеселенье публике большое!..
— Вчера наш хозяин уж разрешение сделал: часу до четвертого ночи портером восхищались.
— Православные, с широкой масляницей! Дай Бог всем! Теперича масляница, а опосля того покаяние! Ежели, примерно, воровал, али что хуже — во всем покаемся и сейчас сызнова начнем. Все люди, все человеки! Трудно, а Бог милостив! Мне бы теперь кисленького чего… я бы, может, человек был…
— Бедный я человек, неимущий, можно сказать — горе горецкое, а блинков поел!.. Благодарю моего Господа Бога! Так поел, кажется…
— Дорвался!
— Дорвался! Верное твое слово — дорвался. Штук тридцать без передышки! Инда в глазах помутилось!
— Что ж, ведь обиды ты никому не сделал…
— Кухарку, может, обидел, заставил стараться, а то никого…
— Семен Иваныч, блины изволили кушать?
— Да я крещеный человек, али нет? Эх ты… образование!..
— Что, у вас сюжет насчет масляницы? Так я вам могу доложить, что супротив прежних годов обстоятельства ее оченно изменились и ежели где справляют ее по-настоящему, так это у папы рымскаго, но только, между прочим, заместо блинов, конфеты едят.
— Тьфу! Разве может конфета против блина выстоять?
— Блин покруче конфеты, как возможно! Конфете с человеком того не сделать что блин сделает.
— Блин, ежели он хороший, толстый, да ежели его есть без разума — об душе задумаешься.
— Иному ничего, ешь его только с чистым сердцем…
— Я больше со сметаной обожаю…
— И сейчас это папа рымский выдет на балкон, благословит публику с широкой масляницей и сейчас все начнут действовать кто как умеет: которые колесом ходят, которые песни поют, которые на гитаре стараются, а которые в уме помутятся — мукой в публику кидают и обиды от этого никому нет, потому всем разрешение чтобы как чудней. Огни разложат… Превосходно!
— В старину и у нас было весело. Идешь, бывало, по улице-то — чувствуешь, что она, матушка, на дворе!.. Воздух совсем другой, так тебя блинами и обдает, так тебя и обхватывает… На последних-то днях одурь возьмет… Постом-то не скоро на путь истинный попадешь…
— После хорошей масляницы человек не вдруг очувствоваться может: и лик исказится и все…
— С широкой масляницей! Можно мастеровому человеку себе отвагу дать? Гг. купцы, есть я мастеровой человек и, значит, трудящий!… Можно ему? Какой мне от вас ответ будет? Вот вы и не знаете! А я вам сейчас предъясню! Масляница для всех приустановлена. Видите! И значит я должен все порядки соблюсти. Верно я говорю? Наскрозь всю масляницу! Без купцов нам жить невозможно, голубчики! Не осудите меня! Запили заплаты, загуляли лоскутки!
— В балаганах-то теперь стон стоит!..
— Уж теперь народ сорвался!..
— И что значит этот блин… лепешка и больше ничего! А вот ежели нет его на маслянице — словно бы человек сам не свой…
— Уж бедный который — и тот…
— Семен! Графинчик, да поподжаристей пяточек, только чтоб зарумянил хорошенько.
— А ведь за масляницу-то одолеют эти блины!.. Мы с понедельника благословились…
— У нас бабушка вперемежку: день блины, да день оладьи — оно и не так чувствительно.
— У меня к блинам больше пристрастие. Снеток ежели хороший…
— С луком тоже прекрасно! Глазками его нарезать… аромат!..
— У нас Домна Степановна кадушку-то сперва-наперво святой водой сполоснет, положит муку-то да молитвы начнет шептать, так у ней блин-то… Господи!.. так сам тебе в душу и лезет! В понедельник архимандрита угощали: — ну, говорит, Домна Степановна, постный я человек, а возношу вам мою благодарность. А дьякон только вздыхал…
— От хорошего блина глаза выскочат! А вот я посмотрю на господ… Какие они к блинам робкие: штуки четыре съест и сейчас отстанет…
— Кишка не выдерживает!
— Наш лекарь Василий Петрович сказывал: кто ежели, говорит, мозгами часто шевелит, значит, по книгам доходит, али выдумывает что — тому блины вред. Потому, говорит, разнесет человека, распучит, воздуху забрать в себя не может, ну и кончено, действовать уж и не может…
— А вот мы не думамши живем, а, слава тебе Господи, не хуже других! И капитал скопировали и народ по своим достаткам кормим… Богу он за нас молит. И какое есть нам от Бога положение — блины, все прочее…
— У нас без сумления!…
— Да об чем сумлеваться — то? Один раз живем!
— Маланья Егоровна, по корпусу-то своему, свинья сущая, едва ходит, с лестницы под руки водят, а какой ум в себе имеет! Намедни протопопу какое слово брякнула! Камилавку снял, ну, говорит, мнение ваше необыкновенное!… А ведь никаких книг не читала и ни об чем никогда не думала, а уж, значит, Бог вложил… Любопытно это, с учителем она вчера за блинами сцепилась насчет разговору. Тот говорит, у вас, говорит, в помышлении все насчет еды… А она, говорит, мы, говорит, творим еже предуставлено. Как старики наши жили, так и мы живем. Вы, говорит, кушайте во славу Божью, коли епекит у вас есть, а нашим порядкам не мешайте. Вы, говорит, молодой человек, а я и в Киеве была, и у Соловецких сподобилась… Тот прикусил язык-то, да так и остался.
— Оборвать следовало! Человек за блинами, плоть этого требует, а он с пустыми словами…
— Слова самые пустые, нестоющие… Человеку надо раздышаться, тогда с ним говори…
— Бывало — теперешнее дело под Новинским стон стоит!..
— Мелок народ стал!
— То есть так народ измельчал, хуже быть нельзя.
— Под другие нации больше потрафляют… От родителев-то какие порядки заведены бросили, а в новых-то запутались. Форму-то, значит, потеряли: купец не купец, барин не барин, а так, примерно…
— Все одно — ничего! Верно ваше слово — ничего! Оттого и масляницы настоящей нет и соблюдать ее некому
— Ваше степенство, мы соблюдаем! Видите!.. До последнего грошика все пропил! Вот что значит московский мещанин! Вы души нашей не знаете! У нас душа вот какая: графин на стол! живо! Запили заплаты, загуляли лоскутки!..

12. САРА БЕРНАР.

В одном из петербургских клубов, в столовой, сидит несколько человек и ведут беседу.

— Приехала?
— Нет еще, в ожидании. Секретарь ихний приехал, орудует, чтобы как лучше… Книжку сочинил, все там обозначено: какого она звания, по каким землям ездила, какое вино кушает…
— Нашего, должно быть, не употребляет, потому от нашего одна меланхолия, а игры настоящей быть не может.
— По Невскому теперича мальчишки с патретами ее бегают…
— А какая у них игра: куплеты поют, али что?..
— Игра разговорная. Очень, говорят, чувствительно делает. Такие поступки производит — на удивление!.. Ты то возьми: раз по двенадцати в представление переодевается!..
— Пожалуй, на чугунке встреча будет.
— Уж теперь народ разгорячился! Теперь его не уймешь! Давай ходу!.. Билеты-то выправляли — у конторы три ночи ночевали. Верно говорю: три ночи у конторы народ стоял, словно на Святой у заутрени. Насчет телесного сложения, говорят, не совсем, а что игра — на совесть! Убедит! Дарья Семеновна, на что уж женщина равнодушная, слов никаких понимать не может, а и та ложу купила.
— Которые ежели непонимающие…
— Да она не за понятием и идет, а больше для близиру, образованность свою показать. Капитал-то виден, а все прочее-то доказывать надо.
— Сырой-то женщине, словно, не пристало…
— Пущай попреет, за то говорить будут: Дарья Семеновна Сару Бернар смотрела. Лестно! Опять и цыганы-то в доме надоели. Ведь сам-то, окромя цыганов, никаких театров переносить не может. Ему чтоб дьякон многолетие сказывал, а цыганы величальную пели. В театре сиди, говорит, сложимши руки — ни выпить тебе по-настоящему, в полную душу, ни развернуться как следует, а цыганы свои люди — командуй как тебе угодно.
— Ну, да ведь не Рашель же, даже и не Ристори!
— Да ведь ты не видал ни ту, ни другую: как же ты можешь судить?
— Нет, видел… То есть, Рашель не видал, а Ристори видел.
— А Сару Бернар не видал: как же ты можешь их сравнивать?
— Да ты прочти…
— Что мне читать!.. Я обеих видел.
— Господа, я вас помирю. Когда здесь была Арну Плесси…
— Это к нашему спору не относится, мало ли кто здесь был. Он не признает Сару Бернар, а для меня она — высшее проявление драматического искусства.
— С вами спорить нельзя…
— Вы бы лучше бутылку велели, чем пустяки-то говорить. Каждый человек на своем месте. Что нам путаться в чужие дела. Давай бутылку…
— Нет, Иван Гаврилович, творчество великое дело!
— Так что же?
— Поважней бутылки!..
— Так ты поди с ним и целуйся, а нам не мешай.
— Я помню, когда Рашель произнесла свое знаменитое ‘jamais’ — весь театр дрогнул!..
— В чем это?
— Теперь уж я не помню…
— Завели вы эти темные разговоры, ничего нестоющие. На языках на ихних вы производить не умеете…
— Да ведь вы ходите в итальянскую оперу, а языка не понимаете…
— Так что же! Это я только для семейства порядок соблюдаю. Жене с дочерью требуется, а мне одна тоска. Кабы буфета не было…
— Кабы у нас поменьше буфетов-то было…
— Что ж ты думаешь — лучше? Буфет на потребу, без него нельзя… Прибежище!.. Все одно — маяк на море…
— Я вам скажу, что Сара Бернар…
— Да что она тебе родня, что ли? Ну, дай ей Бог доброго здоровья!..
— Ах, Иван Гаврилович, милый вы человек, я, извините меня, невежа.
— А ты выпей. Это тебя сократит, может что поумнее скажешь. Хотя я невежа, это уж так Богу угодно, а только я на чести: чего понимать не могу, об том и разговору не имею. Ты, может, четыре рихметики обучил, где ж мне с тобой сладить. Одно осталось — выпить с горя. Прости меня Господи!..
— Да вы не обижайтесь…
— Зачем обижаться…
— Сара Бернар действительно явление! Легко к ней относиться нельзя. Это дочь парижской улицы, как метко и справедливо сказано в одной газете. Ведь не даром же Европа и Америка преклонились перед ее дарованием.
— Пущай к нам приедет. Наши тоже разберут.
— В самом деле, небывалая вещь: отличный рисовальщик, изумительный скульптор и очаровательная актриса!..
— Вы помните Виардо?
— Она певица была…
— Виноват, не Виардо, а как ее…
— Фанни Эльслер?
— Не записано ли у вас еще кого-нибудь в вашем поминанье-то? Валяй всех за упокой и за здравие.
— Василий, сходи к повару. Пусть он даст стерлядь а la Сара Бернар…
— Слушаю-с…
— Постой! Спроси у эконома: есть у нас в клубе вино, которое пьет Сара Бернар?
— Публика просто с ума сходит! Представьте, у театральной конторы по целым суткам стоит.
— А вы видели на Невском показывают женские телеса, разными красками разрисованные? Стечение публики тоже большое. Старичок один подошел к картинке-то, да так и замер. Что, думаю, дедушка, хорошо!..
— Это картина Сухаровского?
— Уж там я не знаю чья, но только… я вам доложу!.. Для избалованного человека может великое удовольствие, а для чистой души…
— То есть такого русопета, как Иван Гаврилович…
— Я верно говорю! Соблаз! Ничего нет хорошего.
— А в Пеште-то она провалилась.
— Кто?
— Сара Бернар.
— Да ведь это газетная сплетня! Это ненависть венгерской прессы к России.
— Что тут общего: Сара Бернар и Россия!.. Что она русская подданная, что ли?..
— А в Одессе не провалилась! А в Филадельфии не провалилась. Ну, пусть наши сыграют так, как Сара Бернар!..
— Ну, пусть Сара Бернар сыграет так что-нибудь из нашего репертуара…
— Повар не знает как приготовить стерлядь — по-русски или паровую?
— Дура он! Ему сказано — а la Сара Бернар… Пусть чего-нибудь покрошит… Ну, черт его возьми, давай паровую.
— А вина тоже нет.
— Глупо!
— А вы достали билет?
— Два посыльных, дворник, да три пролетария у конторы три ночи ночевали и…
— И?..
— Шиш!..
— Однако!..
— Время-то она нехорошее выбрала… Летнее бы дело в ‘Аркадии’ — публике-то полегче бы было, и ветерком обдует, и все… А в театре жарко…
— Поверьте, что ее слава газетами раздута…
— Не раздуешь, как раздувать нечего!
— Поверьте, все можно раздуть!
— Даром народ кричать ‘ура!’ не станет! Даром за каретой народ не побежит!..
— Я не побегу!
— А я побегу!
— Я не буду вас останавливать.
— А я не буду вас больше убеждать. — Василий! дай мне судака огратан.
— Господа, будемте справедливы, не будем на себя рук накладывать. Неужели русская актриса не может возвыситься до Сары Бернар? Неужели г-жа…
— Позвольте!
— Да не перебивайте же меня, дайте мне досказать.
Неужели г-жа…
— Я знаю, что вы хотите сказать… Никогда не может! Все будет доморощенное, а не европейское. Язык не тот! С нашим языком только можно до Киева дойти, дальше он не действует, а по-французски говорит весь свет.
— При чем тут язык? Мартынов играл по-русски и заставлял перед собою преклоняться.
— Но не Европу!
— Нет, Европу! Лучших драматических художников
Европы.
— Я вчера разговаривал с нашими театральными рецензентами. Все в один голос говорят, что раньше шестого декабря ничего нельзя сказать положительного.
— Когда здесь была Арну Плесси!..
— Честной компании!..
— Василью Ивановичу! Откуда изволили?
— Из ‘Ливадии’.
— Что сегодня — ‘Фатиница’?
— Черт ее знает! Мы в буфете сидели. Вот скандалище-то заворотили! Вот вертунов-то наделали! Околоточный два часа протокол составлял…
— Что долго? Стихами что ли?
— На Сару Бернар достали?
— Нельзя же-с! Да ведь я только для шуму… Я люблю очень шум в театре. Этак у меня часто: пошлю артельщика с ребятами в воскресенье в театр, навалит их человек сорок. А от меня такое приказание кто бы ни вышел — старайся! Такой шум заведут — страсть! Кричать bis да ишабаш…
— Не угодно ли стаканчик?
— Спасибо, не хочется.
— В виде опыта — выкушайте.
— Право, не хочется…
— За здоровье Сары Бернар! Дай ей Господи огреть хорошенько публику, а нам за нее порадоваться, да поблагодарить за наставление, что она нами не побрезговала.
— Экой дикий народ-то! Печенеги
— Дикий… верно! Деньги на темную ставим… Своего купеческого звания не роняем. Кто хоть приезжай — заплатим.
— Когда здесь была Арну Плесси…
— Это еще какая? Ты где сидишь-то — помнишь ли? Проснись!
— Пора домой… Я так удручен…
— Пьянехонек, верно! Иди потихоньку, а то все расплещешь… Итак, за ихнее здоровье!.

13. ОБЩЕЕ СОБРАНИЕ ОБЩЕСТВА

ПРИКОСНОВЕНИЯ К ЧУЖОЙ СОБСТВЕННОСТИ.

Большая зала. Стол покрыт зеленым сукном.

На столе, против председательского места, изящная малахитовая чернильница

и колокольчик, против места членов правления — бумага и карандаши.

Зала переполнена публикой. Раздается звонок председателя. Все занимают места.

‘М. Г. Имею честь объявить общее собрание открытым.
Первый и главный вопрос, который будет предложен вашему обсуждению, это — увеличение содержания трем директорам, второй — сложение с кассира невольных прочетов, третий — предание забвению, в виду стесненного семейного положения, неблаговидного поступка одного члена правления, четвертый — о назначении пенсии супруге лишенного всех особых прав состояния нашего члена, наконец, пятый — о расширении прав правления по личным позаимствованиям из кассы.
— Ого!
— Что это ‘ого’? Прошу вас взять назад это ‘ого’. Я не могу допустить никаких ‘ого’. Если вы позволите себе во второй раз делать подобные восклицания, я лишу вас слова. Все эти вопросы существенно необходимы, в виду особых обстоятельств, которые выяснятся из прений. Вам угодно говорить?
— Это я воскликнул ‘ого’, и не с тем, чтоб оскорбить вас. Я сторонник расширения всяких прав и — услыхав вопрос о расширении прав правления — воскликнул ‘ого’! Это значило — я доволен.
— В таком случае, я беру назад свое замечание.
— Прошу слова. Как ежели директор, хранитель нашего портфеля, обязанный, например, содействовать… и все прочее… А мы, значит, с полным уважением… и ежели теперича директор, можно сказать, лицо… Я к тому говорю: по нашим коммерческим оборотам…
— Вам что угодно сказать?
— Я хочу сказать, когда, например, затрещал скопинский банк…
— Вы задерживаете прения и ставите их на отвлеченную почву. Нельзя ли вам просто выразиться, так сказать, реально: да или нет.
— Когда, например, разнесли скопинский банк, ограбили вдов и сирот… может и теперь сиротские-то слезы не обсохли…
— Все это верно, но эти слезы область поэзии. Правлению никакого дела нет до сиротских слез. Позвольте вам повторить мое предложение — стать на реальную почву.
— Мы не знаем этой вашей почвы, а грабить не приказано…
— Стало быть, мы грабили. Правление общества обращается с протестом к общему собранию.
Голоса:
— Вон его! Вон!
— Милостивые государи. Я позволил бы себе так понять это столкновение. Почтеннейший член не совсем уяснил себе предложение председателя, не понял, так сказать…
— Как не понять! Я говорил насчет грабежу. У нас от этого правления в одном кармане смеркается, а в другом заря занимается.
— Господа! Ревизионная комиссия…
— В милютиных лавках устрицы ест ваша ревизионная комиссия.
— Г. председатель, прекратите этот печальный эпизод и позвольте продолжать прения. Я прошу слова. Если провести демаркационную линию между правлением и вкладчиками…
— М. г. Я прошу, я требую, я настаиваю, чтобы общество выразило порицание члену, оскорбившему нашего председателя.
Голоса.
— Баллотировать! Шарами! Простым вставанием…
(Шум).
— Я ставлю вопрос на баллотировку простым вставаньем. (Считает) Раз… два… семь… десять. За выражение порицания десять. (За правленским столом некоторое смущение). Прошу приступить к прениям.
— М. г. Вопрос об увеличении содержания весьма важен. К важным вопросам нельзя относиться халатно. Я полагал бы этот вопрос оставить без обсуждения и передать его в комиссию.
— Голоса: В комиссию! в комиссию!
— В комиссию! в комиссию!
— Невольные прочеты с кассира взыскать или передать их в ведение прокурорского надзора, а о неблаговидном поступке одного из членов правления приступить к прениям. Нельзя ли нас познакомить с неблаговидным поступком члена правления.
— С юридической точки зрение поступок этот… наша юстиция очень резко разграничивает деяния, совершенные…
— Стащил, вот тебе и естюция…
— Совершенные по злой воле… Принимая во внимание семейное положение…
— Ну, стащил, это верно!
— В терминологии нашей юстиции нет слова — стащил.
— Ну, можно нежнее сказать: украл.
— Господа, где мы и что мы? Нас пригласили в общее собрание и хотят выворотить наши карманы. Нам предлагают увеличить директорам содержание. За что? Нам предлагают прикрыть хищение кассира. Почему? Нас просят предать забвению какой-то мерзкий поступок члена правления. Просят отереть пенсией слезы супруги лишенного прав состояния хищника, наконец, ходатайствуют о расширении прав членов правления…
— Отдай им сундук с деньгами, а они туда тебе, заместо их, бронзовых векселей наворотят… Чудесно!
— Бронзовые, как вы изволили выразиться, векселя, нисколько не отягощают кассу, если… (Сдержанный смех.) Позвольте мне докончить… Позвольте вас остановить. Бронзовые векселя не имеют ничего общего с предложением об увеличении директорам содержания. А так как этот вопрос довольно прениями исчерпан, то я ставлю его на баллотировку. Не угодно ли вам, милостивые государи, приступить к баллотировке по вопросу об увеличении гг. директорам содержания. Предупреждаю вас, что отказ ваш весьма невыгодно повлияет на наше прочно установившееся общество…
Страшный шум. Председатель звонит из всех сил и закрывает собрание.
Горбунов Иван Федорович
Прочитали? Поделиться с друзьями:

Читайте также:

  1. Монологи, Горбунов Иван Федорович, Год: 1872
  2. Безответный, Горбунов Иван Федорович, Год: 1863
  3. На почтовой станции ночью, Горбунов Иван Федорович, Год: 1863
  4. Громом убило, Горбунов Иван Федорович, Год: 1860
  5. Нана, Горбунов Иван Федорович, Год: 1866
  6. Жестокие нравы, Горбунов Иван Федорович, Год: 1866
  7. Генерал Дитятин, Горбунов Иван Федорович, Год: 1881
  8. На большой дороге, Горбунов Иван Федорович, Год: 1863
Электронная библиотека