Лу Синь
Лу Синь
Счастливая семья
Счастливая семья
Счастливая семья, Лу-Синь, Год: 1929
Время на прочтение: 8 минут(ы)
Источник текста: Лу Синь — Правдивая история А-Кея
Издательство ‘Прибой’, Ленинград, 1929 г.
Переводчик: З. В. Казакевич
OCR и проверка орфографии: Оскар Уайльд стихи
‘Писать или не писать — это зависит от собственного желания, но это надо делать лишь в том случае, если произведение, как солнечный луч, льется из бесконечного источника света, а не является просто искрой, высеченной из железа или камня. Только тогда это есть истинное искусство, и авторы — истинные художники.
‘А я… что я такое?’
При этой мысли он подскочил на кровати. Давно уж он задумал написать что-нибудь, чтобы поддержать свое существование. Заранее решил, что напишет для издательства ежемесячника ‘Счастье’, так как он, сравнительно с другими, платит дороже.
‘Но произведение должно иметь известное направление, в противном случае его могут не принять. Направление, так направление… Какими вопросами в настоящее время занята молодежь? В общем, их не мало… Тут и любовь, и брак, и семья… Очень многие озабочены ими и заняты их обсуждением. Итак — напишу о семье… Но как это сделать?.. Если не подойдет, то, боюсь, не примут. Но к чему тратить время на слова? Однако…’
Спрыгнув с кровати, он тотчас же подошел к письменному столу, сел, вытащил зеленую линованную бумагу и без всякого колебания, как-то безотчетно, написал заглавие: ‘Счастливая семья’.
Кисть его вдруг остановилась. Он поднял голову и уставился на потолок в поисках места для этой счастливой семьи.
‘Пекин? — думал он. — Не годится… Умирающий город… Даже воздух там как будто мертвый… А если вокруг дома этой семьи построить еще высокую стену, то, пожалуй, воздуху и вовсе не окажется. Совершенно невозможно! В Цзян-Су и Чже-Цзяне со дня на день вспыхнет война! О Фу-Цзяне нечего и говорить. Сы-Чуань, Гуан-Дун? Воюют. Шань-Дун, Хэ-Нань? Ой-ой! Там бандиты заставляют откупаться… А если одного из супругов заберут и потребуют выкуп, то это уж получится ‘несчастная’ семья. В Шанхае и Тяньцзине квартирная плата на концессиях очень высока… поселить их за границей смешно. Не знаю, как Юнь-Нань и Гуй-Чжоу, но слишком уж неудобны пути сообщения с ними…’
Он думал и так и сяк, но никак не мог придумать подходящего места. Предположил обозначить его просто буквой А.
‘Но очень многие, — думал он, — не любят, когда название места или имя заменяют буквами европейского алфавита. Говорят, что это уменьшает интерес читателя. И мне на этот раз, пожалуй, лучше не делать этого, будет поспокойнее… Но, в таком случае, где же лучше? В Ху-Нани тоже война, в Дайрене квартирная плата тоже высока, в Чахаре, Гирине и Хэй-Лун-Цзяне, говорят, конные банды… Тоже не подходит’…
Он опять думал и так и сяк и не мог придумать подходящего места. В конце концов, решил, что ‘счастливая семья’ живет в месте, которое называется ‘А’.
‘Одним словом, эта счастливая семья проживает в А., и нечего об этом больше толковать. В семье, само собою разумеется, двое супругов. Муж и жена заключили свободный союз. В договоре сорок с лишним статей, он необыкновенно подробен. Отсюда — необыкновенное равенство и полная свобода. Они оба получили высшее образование, очень культурны… Кончать высшее учебное заведение теперь уже не принято. В таком случае, предположим, что они получили образование в Европе. Он, конечно, одет по-европейски, воротнички, конечно, белоснежные. У нее челка на голове, конечно, завитая и пышная, похожа на воробьиное гнездо. Зубы, конечно, блестящие, как снег, когда она их показывает, но платье она носит китайское’.
— Нет, нет, не так! Двадцать пять цзинов, — услыхал он за окном чей-то мужской голос и невольно повернул голову. Занавеска была спущена, но солнце светило так ослепительно ярко, что у него зарябило в глазах. Затем послышался стук упавшего на землю полена.
‘Это меня не касается, — подумал он и отвернулся. — Что? Что такое двадцать пять цзинов?
Да… Они образованы и культурны. Очень любят изящную литературу, а так как оба с детства всегда были счастливы, то русские романы им не нравятся. Русские романы большей частью описывают людей другого класса и для этой семьи не подходят.
‘Двадцать пять цзинов? Не мое дело. Итак, что же они читают? Стихи Верлэна? Китса? Нет, не достаточно солидно. Ага… есть! Оба они любят читать ‘Идеального человека’! Я хоть и не видал этой книжки, но если даже преподаватели высшей школы расхваливают ее, значит, им она может нравиться. Он читает, она читает… На каждого человека по книжке. В этом доме их две’.
Он почувствовал, что в животе у него пусто, отложил кисть и подпер голову обеими руками. Казалось, что голова его — глобус, подвешенный на двух палках.
‘… Супруги обедают, — думал он. — Стол накрыт белоснежной скатертью. Повар принес блюдо. Китайское блюдо. Что?.. Двадцать пять цзинов? Меня это не касается… Почему у них китайский стол? Европейцы говорят, что китайский стол очень разнообразен, очень вкусен и очень гигиеничен, поэтому он у них и принят. Принесли первое блюдо… Что же было на первое?..’
— Дрова!..
Он испуганно оглянулся. Слева от него стояла его собственная жена, уныло пригвоздив глаза к его лицу.
— В чем дело? — Он подумал, что жена пришла мешать ему в его творчестве, и рассердился.
— Дрова все вышли. Я сегодня купила немного. В прошлый раз десять цзинов стоили два дяо четыре цяня, а сегодня спрашивают уже два дяо шесть цяней. Я дала два дяо и пять цяней с половиной. Ты как думаешь?
— Хорошо, хорошо! Два дяо и пять цяней с половиной.
— Безмен очень неправильный. Продавец считает, что там двадцать четыре с половиной цзина, а по-моему — всего двадцать три с половиной. Ты как думаешь?
— Хорошо, хорошо! Двадцать три с половиной.
— Значит, пятью пять двадцать пять, трижды пять пятнадцать…
— Да, да. Пятью пять двадцать пять, трижды пять пятнадцать…
Он не договорил, остановился на одно мгновенье и вдруг стремительно начал делать арифметические выкладки на зеленом линованом листе, где было написано ‘Счастливая семья’, а затем поднял голову и сказал:
— Пять дяо восемь цяней.
— Значит, у меня не хватает еще восемь или девять цяней.
Он выдвинул ящик стола, вытащил оттуда все медяки, не более двадцати-тридцати монет, и положил их на протянутую ладонь жены. Увидев, что она вышла из комнаты, он вновь склонился над столом. Ему казалось, что голова его распухла и словно завалена корявыми поленьями… Пятью пять двадцать пять… В мозг врезалось множество бессвязных арабских цифр. Он глубоко вздохнул, как бы желая вместе со вздохом вытолкнуть из головы застрявшие там дрова и цифры из таблицы умножения. Вздохнув, он действительно немного успокоился и снова начал кое-как соображать:
‘Какое же блюдо? Оно должно быть оригинальным. Из закусок — креветки и трепанги слишком обыкновенны. Мне бы хотелось сказать, что они ели ‘дерущихся дракона и тигра’. Однако, что это такое ‘дерущиеся дракон и тигр’? Говорят, что это мясо змеи и кошки, очень дорогое гуандунское блюдо, которое едят только в торжественных случаях. Но в меню ресторана в Цзян-Су я видел это название, а там как будто не едят ни змей, ни кошек. Боюсь, что тут говорится о лягушке и угре. Весь вопрос в том, откуда мои супруги? Ну, да это неважно. Все равно, откуда они, и не все ли равно, съедят ли они змею или кошку, угря или лягушку! Счастливой семье это не повредит!.. Одним словом, первое блюдо будет ‘дерущиеся дракон и тигр’, и нечего об этом больше толковать.
‘Итак, когда первое блюдо подали на стол, супруги, одновременно подняв свои палочки и указывая на блюдо, улыбнулись и взглянули друг на друга,
‘Му dear, please.’
‘Please, you eat first, my dear.’
‘Oh, no… please you!’
[‘Прошу, моя дорогая.‘
‘Нет, дорогой мой, сперва отведай ты.‘
‘Ах нет, пожалуйста, ты сперва!‘]
Они одновременно опустили палочки и одновременно вытащили по кусочку змеи… Нет, нет, змеиное мясо слишком уж оригинально. Лучше, пожалуй, если это будет угорь. Итак, ‘дерущиеся дракон и тигр’ приготовлены из угря и лягушки. Они одновременно вытащили по кусочку угря. Совершенно одинаковому… Пятью пять двадцать пять… Трижды пять… Впрочем, меня это не касается… И одновременно отправили его в рот’.
Он не мог заставить себя сосредоточиться. Ему захотелось оглянуться, потому что кто-то шумел сзади и несколько раз входил и выходил из комнаты. Раздраженный он, подумал без всякой связи:
‘Пожалуй, это не совсем удачно… Где найти такую семью? Ай, ай, путаница какая-то в мыслях! Боюсь, что прекрасная тема останется незаконченной… Но, может быть, не обязательно им учиться за границей? В таком случае, они и в Китае могли получить образование. Оба окончили высшее учебное заведение, культурны и воспитаны. Культурны… Муж — писатель, она также писательница или, лучше, поклонница литературы. Или она поэтесса, а он поклонник поэтов и дамский почитатель. Или…’
В конце, концов, он потерял терпение и оглянулся.
За ним, рядом с книжным шкафом, появилась куча свежей капусты. Внизу три кочана, посредине два и наверху один составляли вместе огромную букву ‘А’.
— Ой! Он испуганно вскрикнул и одновременно почувствовал, как лицо его вспыхнуло, а по спине побежали мурашки. О-о… Он тяжело перевел дух. Ощущение тысячи колющих иголок в спине пропало, и он продолжал думать:
‘Дом у счастливой семьи большой. Есть кладовая, куда складывают овощи и капусту. У хозяина отдельный кабинет, с расставленными по стенам книжными шкафами и, само собою, разумеется, возле них нет никакой капусты. Все полки полны китайских и иностранных книг, и, конечно, среди них — ‘Идеальный человек’! В двух экземплярах. Для спальни также отдельная комната. Бронзовые кровати, а можно и деревянные — из вяза, сработанные в тюремных мастерских. Под кроватями очень чисто…’
Он бросил взгляд под собственную кровать. Дрова уже кончились, но еще валялась веревка, похожая на дохлую змею.
‘Двадцать три цзина с половиной!’ Он предвидел, что дрова поплывут под кровать безостановочным потоком. В голове опять был какой-то сумбур. Он быстро встал и подошел к двери, чтобы закрыть ее Уже прикоснулся к ней, но тут же почувствовал, что действует еще в запальчивости, отдернул руку и только спустил пыльную дверную занавеску. Он по-
думал, что так будет лучше: здесь как раз золотая середина: он не закрыл дверь ради собственного удобства, но все же и не оставил ее открытой.
‘… Поэтому дверь в кабинет хозяина всегда закрыта. — Он вернулся и сел за стол. — Если нужно о чем-нибудь поговорить, то сперва стучатся в дверь и только после разрешения входят. Это очень хорошее правило. Например, если муж сидит в кабинете, а жена приходит поговорить об искусстве, то она также сначала стучит в дверь. Тогда можно быть спокойным, что не начнут складывать капусту у тебя в комнате.
‘Come in, please, my dear’ [‘Пожалуйста, войди, дорогая.‘ (англ.)]
‘Ну, а если он не имеет времени толковать об искусстве, тогда как? Не обращать внимания? Пусть себе стоит и колотит в дверь? Пожалуй, неудобно! А, может быть, все это написано в ‘Идеальном человеке’? Прекрасная книга. Если получу деньги за работу, непременно куплю и прочту!’
Бац!
Он выпрямился как палка, по опыту зная, что это жена хлопнула по затылку их трехлетнюю дочку. ‘Счастливая семья!’… Он услышал плач ребенка и, все еще прямой как палка, подумал: ‘Дети должны рождаться попозже… попозже… Может быть, было бы гораздо лучше, если бы их совсем не было. У бездетных так чисто… А, может быть, еще лучше
было бы жить в гостинице, ни о чем не заботиться? У одинокого человека так чисто…’
Крик стал громче. Он встал, подошел к дверной занавеске.
‘Маркс, — продолжал он думать, — под детский плач написал свой ‘Капитал’. Он великий человек…’
Выйдя из комнаты, он открыл наружную дверь. Запахло керосином. Ребенок лежал справа от двери, уткнувшись лицом в землю, и при виде отца вновь заплакал.
— Ничего, ничего не плачь, моя девочка, — сказал он, нагнулся и поднял ее на руки. Оглянувшись, он увидел слева от двери жену. Она стояла, выпрямившись и подбоченившись, злобная, словно собираясь начать гимнастику.
— Ты тоже пришел раздражать меня? Помочь не умеешь, а мешать умеешь? Она опрокинула лампу с керосином… Что теперь будем зажигать вечером?
— Ничего, ничего, не плачь, не плачь, — говорил он, не обращая внимания на слова жены, и, держа ребенка на руках, вошел в дом. — Моя милая девочка, — он гладил ее по голове, затем спустил на пол и, сев на выдвинутый стул, поставил между колен. — Не плачь же, дорогая девочка. Смотри, папа покажет тебе, как кошка умывается. — Он вытянул шею, высунул язык, лизнул свои ладони и начал разводить ими по лицу круги.
— Ха-ха-ха, как наша Хуар! — рассмеялась девочка.
— Да, да, как Хуар. Он сделал еще несколько кругов и опустил руки. Посмотрев на дочь, он увидел, что она смеется, но слезы все еще дрожат в ее глазах, и вдруг заметил, что у нее прелестное, совсем еще детское лицо, очень похожее на лицо ее матери, каким оно было пять лет назад. В особенности похож алый, еще меньше чем у матери, ротик. То было также в ясный зимний день, когда она слушала, что он одолеет все препятствия и всем пожертвует ради нее. Она смеялась, но слезы так же дрожали в ее глазах. Он быстро сел, опьяненный воспоминаниями.
— О, любимые уста!..
Дверная занавеска вдруг поднялась. Принесли дрова.
Он внезапно очнулся, но не отрывал взгляда от все еще висевших на ресницах дочери слез и от алых открытых губ. Мельком взглянув в сторону, он увидел, что дрова, действительно, принесли.
‘Боюсь, — подумал он,— что опять начнется пятью пять двадцать пять, девятью девять восемьдесят один!.. И при этом два унылых глаза!..’ И вдруг он порывисто схватил зеленую линованную бумагу, на которой были написаны тема и арифметические выкладки, смял и вытер ею слезы и нос дочери.
— Иди, милая, поиграй одна, — сказал он, слегка подтолкнув ее, и бросил смятый комок бумаги в корзину.
Его охватила жалость к дочери. Повернув голову, он глядел, как ребенок тихо выскользнул из комнаты. Ему хотелось забыться. Он отвернулся и закрыл глаза. Исчезли путаные мысли, стало тихо и спокойно. Перед глазами поплыли круглые темные цветы с апельсинно-желтой серединкой. Проплыли от левого глаза к правому и исчезли… За ними показались зеленые цветы с темно-зеленой серединкой, а затем шесть кочанов белой капусты вдруг выросли перед ним в большую букву ‘А’…