Счастье семейной жизни
Счастье семейной жизни
Жанлис.
Счастье семейной жизни, Жанлис Мадлен Фелисите, Год: 1806
Время на прочтение: 14 минут(ы)
Ложитесь почивать, милая бабушка, — печально говорила молодая Исмения г-же Лисбе — мы сегодня его не дождемся. — Еще не поздно, дочь моя, — отвечала г-жа Лисбе с нежным видом и любезною улыбкою. — Уже полночь — сказала графиня Делмас, мать Исмении. — И г. Делмас — подхватила г-жа Лисбе — долго не возвращается… — При сих словах послышался стук кареты, Исмения трепещет, по действию первого движения встает и опять садится, краснеясь, г-жа Лисбе и дочь ее перерывают работу… Входит граф Делмас… не его ждали с таким нетерпением, но молодого Карла Лимура, зятя его, мужа Исмении. — Объявляю вам, — сказал граф, поцеловав руку своей тещи, и обняв жену свою и дочь — что Карл уехал в деревню, увидевшись с ним в Опере, я успел только от него услышать, что по сделанному условию в ложе г-жи Дормель, все едут к ней… — Как! прервала с негодованием графиня — за двенадцать миль от Парижа?.. Да — отвечал граф насмешливым колосом — имея от роду двадцать четыре года, ехать в июне месяце на несколько дней в деревню, за двенадцать миль от Парижа, с лучшим обществом, состоящим большей частью из родни и коротких приятелей — какая дерзость! — но Госпожа Дормель — сказала Графиня — никогда не была и не будет моей приятельницей: я не вижу в ее поступках почти никакой осторожности, и жеманство ее невестки мне несносно. — Ты меня удивляешь — отвечал граф — я не надеялся найти в тебе такой святости. Что тебе мешает жеманство женщины, которая тебе не родственница и не приятельница, и которой ты не любишь? Карл поручил мне отдать вам — продолжал граф, оборотясь к г-же Лисбе — записку, написанную карандашом в ложе г-жи Дормель, здесь вы найдете извинения, что он уехал, не простясь ни с вами, ни с своей тещей. Я свидетель, что ему никак нельзя было не согласиться на неотстпупные приглашения, иначе все сочли б его человеком грубым. Хотят играть комедию. Карл заступит место одного заболевшего актера. Надобно знать, что дают праздник по случаю выздоровления старого графа Дормеля. — Трогательный пример детской нежности! — сказала графиня, пожав плечами — целый год не думать об отце, и потом дать пышный праздник единственно для того, чтоб иметь какой-нибудь предлог повеселиться с гостями… — А Карл не сказал вам, батюшка, — спросила юная Исмения с боязнью — когда возвратится? — Думаю, через две или три недели — отвечал Граф. — Я уверена — сказала г-жа Лисбе — что через две недели, то есть 23 числа, он приедет. — Точно приедет! — вскричала Исмения — приедет ко дню именин бабушки. — В самом деле — примолвил граф — я было и забыл о праздниках, точно Карл возвратится накануне Иванова дня.
После сего разговора все разошлись спать. На другой день поутру рано Графиня пришла к своей матери. ‘Мы теперь одни, дочь моя, — сказала Г-жа Лисбе — я хочу пожурить тебя. Ветренность Карлова тебя огорчает весьма приметным образом’. — Могу ли смотреть равнодушно на томление бедной моей дочери? — Соглашаюсь, что не можешь, я сама не менее огорчаюсь, однако, не надобно всего обнаруживать. Друг мой! не станем открывать всей нашей чувствительности, ибо не заставим мужчин ни понимать ее, ни разделять с нами, приняв же вид совершенного равнодушия, выставим себя вдруг и невеждами, и коварными. Всего лучше сделаем, если беспокойство наше и тайную горесть обнаружим посредством той любезной кротости, которая, не жалуясь ни на что, не требуя ничего, кажется осторожно умоляющею, чтобы обратили на нее внимательное око, и исполнили ее желание’. — Три, месяца заниматься удовольствиями обществ, не думая о жене, которая любит его со всею нежностью… и тогда, как прошло еще не более восьми месяцев после брака! — ‘Ему только двадцать четыре года’. Исмении также только восемнадцать, однако она любит его более всего на свете. — ‘Добродетельная любовь приводит в зрелость рассудок женщины, и обрабатывает ее характер, она определяет судьбу жизни, и целую жизнь наполняет собою: у мужчин есть множество других занятий, в молодости они весьма легко удовольствие почитают счастьем!… ‘Как несносно в графине Дормель жеманство и старание нравиться Карду! Уверяю, что она имеет замыслы в рассуждении моего зятя и что он заметил их… — ‘Да, по твоей милости’. — Как, по моей милости? — Точно, ты не любишь злословить, приятна в обращении и снисходительна, вдруг Карл видит, что ты принимаешь Графиню сухо, с досадою, даже неучтиво у слышит, что ты беспрестанно чернишь ее наружность, ум, не одобряешь ее наряда, — осуждаешь ее поведение, — бранишь ее за кокетство, стараясь узнать причины твоей перемены, он угадал их, и начал почитать тебя несправедливою. Желая отвратить его внимание от особы, которой боишься, ты заставила его заняться ею, Исмения, приметив твое беспокойство, сама сделалась ревнивою. Ты поступила ведома неблагоразумно…’ — Сама чувствую, но как же было скрыть досаду столь несносную!… — ‘Вспомни, что с тобою случалось в молодости, Г. Делмас более делал шалостей, нежели Карл’. — Вы судили о них как мать, почитали их такими, которых ни чем извинить не можно, напротив того я все сносила терпеливо… — ‘Конечно муж твой казался мне виновным, однако я не изъявляла перед ним досады: кончилось тем, что он исправился. Поступим так и с Карлом’. — Ах! Г. Делмас никогда не был так легкомыслен!.. — ‘Ты забыла, но я помню. Теперь мы обе матери… Подумай, милый друг мой, Карл хорошо воспитан, умен, чувствителен: он истинно любит Исмению, минутная прихоть не разрушит искренней, твердой привязанности. Когда он возвратится ко дню моих именин, примем его ласково, притворимся, будто не догадываемся о новой связи, надежда и желание скрыть от нас волокитство свое, заставят его чаще видеться с нами, если будем с ним хорошо обходиться, он полюбит нас и останется у нас навсегда. Мы одерживаем победу весьма пагубную, доказав мужчинам, что они виноваты, они наказывают нас за проницательность, которой боятся не без причины. Не только не должно ничем упрекать их, но надобно казаться, будто, ничего не замечаем, или будто видим только половину того, что делается. Гордость их требует не снисходительности, но простоты и легковерия, которое они называют прелестною кротостью’. — Ах! вскричала Графиня обнимая мать свою, будьте всегда моею наставницею. Только вашим советам обязана я спокойствием жизни и добрым моим именем. Пусть же вам буду обязана и счастьем Исмении! Сие благодеяние драгоценнее для меня всех прочих. — Г-жа Лисбе по всему заслуживала такую доверенность. Старость бывает суровою в мужчине, но любезная женщина и в старых летах сохраняет некоторые приятности юного возраста, — ту же слабость, ту же милую беспечность, ту же кротость, Г-жа, Лисбе, при всей любезности своего обхождения, отличалась особенным благоразумием — какое только рассудительный человек может получить от природного ума, глубокого знания в светской жизни, долговременной опытности, она с самых молодых лет была уверена, что надежнейшее средство устроить семейственное счастье, состоит в пожертвовании спокойствию и самолюбием своим и всеми требованиями. Она обыкновенно скрывала погрешности других, и охотно, признавалась в своих собственных, привлекала к себе тех, которые хотели бы от нее удалиться — привлекала, тем, что показывала, будто не видит их проступков. Правда, тонкая проницательность Г-жи Лисбе не была предметом общих разговоров, общих похвал, за то все удивлялись, как можно с таким умом не иметь, дальновидности — и тем более любили ее, вся хитрость ее (если только можно доброту сердца назвать хитростью) состояла в том, что снисходительность свою она умела прикрывать наружностью любезной простоты. Героические добродетели, величие духа, милость, достойны удивления в людях государственных и на театрах, но в недре семейства потребно совсем другое Г-жа Лисбе, где доходило до изъяснений, всегда мирилась, не желая прощать, всякое извинение принимала, всякое изъяснение почитала полным оправданием. После примирения, не удивлялись ее великому характеру, но обожали ее кротость. Г-жа Лисбе думала, что трудно навсегда помириться с тем, кого мы привели в замешательство или унизили, — что в ссорах и враждах нет забвения, и что одна только невнимательность может доставить нам совершенную безопасность, Таким благоразумным поведением она сберегла всех друзей своих, сделалась примирительницею в своем семействе, и приобрела великую власть над умом своего зятя, хотя Граф нимало о том не догадывался. Г-жа Лисбе никогда не давала дочери своей решительных советов, если просили в чем-нибудь ее наставления, она объявляла свое мнение тоном обыкновенного разговора, так просто, с такою кротостью, что каждому было можно ей противоречить.
Граф Делмас был самолюбив до крайности, но суетность его не нарушала семейственного спокойствия, потому что ни теща ни жена не обнаруживали никаких требований. Он любил жену свою, но по легкомыслию в молодости часто изменял супружеской верности. Графиня притворялась, будто ничего не знает, он не боялся гнева раздраженной супруги, и не имея надобности упрямиться, возвратился к своей должности. Надобно сказать что-нибудь о характере и образе мыслей Графа Делмаса. Он был довольно умен, совершенно честен и благороден, держался правил не совсем строгих, и думал, что молодой человек имеет все нужные качества, если одарен мужеством, знает светское обращение, показывает при посторонних людях уважение к своей супруге и почтение к родителям, не входит в долги, не играет, и живет в кругу хорошего общества. В самом деле для света ничего более и не надобно, но кто думает, что упомянутые качества заменяют семейственные добродетели, тот отнимет у себя пятнадцать счастливых годов, и не насладится чистейшим блаженством ни в зрелых летах, ни в старости.
Граф, любя дочь свою, по странной суетности которой примеры видим только в большом свете — хотел, чтобы муж Исмении нравился красавицам, он не стерпел бы равнодушно, если б зять его привязался к какой-нибудь прелестнице, или к женщине низкого состояния, но желал слышать похвалы ему в модных обществах, и видеть усилия придворных блестящих кокеток одержать над ним победу. Впрочем Граф любил своего зятя с отеческою нежностью. Люди которые в молодости были ветрены, желают, чтоб и дети их были такими же, ибо родителям сродно желать детям той славы, которою сами некогда гордились, таким образом пороки часто делаются наследственными, если любовь родительская не основана на правилах. Граф неспособен был подавать развратительные советы своему зятю, хотя и не мог быть, для него наставником, Ментороме. Карл, прекрасной, чувствительный и благородный молодой человек питал нужную привязанность к Исмении: любил и почитал тещу свою и Г-жу Лисбе, но быв вовлечен в общество людей легкомысленных и опасных, не мог противиться соблазнам, хитрого кокетства, приметив негодование Графини и печаль Исмении, боялся выговоров и старался избавиться от них, и удалясь один раз — почти без намерения и против воли — от своего семейства, готов был навсегда оставить его, или по крайней мере освободить себя от всякой зависимости. Все жили у г-жи Лисбе, которая, отдав огромный дом свой детям, сама занимала несколько покоев, чтоб иметь сладостное удовольствие видеть вокруг себя все семейство. Молодому Карлу беспрестанно твердили, сколь несносно жить с родными и иметь набожных надзирательниц за поведением — тещу и бабку, ему говорили также, что для предупреждения несогласии, лучше всего не жить под одною кровлею с своим семейством, и даже как можно реже с ним видаться. Правило по-видимому благоразумное — ибо в наше время почти все ему следуют отцы наши по простоте своей думали иначе, но философия исправила старинные предрассудки!
К дополнению описания семейства Г-жи Лисбе, надобно упомянуть о младшей сестре Исмении, Викторине — пятнадцатилетней девушке. Г-жа Лисбе, по осторожности своей и благоразумию, не отдавала ей преимущества перед другими, но всем известна была нежная привязанность ее ко внучке: юная Викторина страстно любила сестру свою. Ветреность Карлова часто выводила ее из терпения, Графиня одобряла участие Викторины, напротив того Г-жа Лисбе не один раз делала ей за то выговоры, но с такою милою улыбкою, что Викторина имела причины проступок почитать извинительным. Г-жа Лисбе приметив, что Исмения сильно печалится об отсутствии Карла, успела уменьшить ее беспокойство.
Знали, что Карл через несколько дней будет представлять лицо в Комедии, Исмения по совету своей бабки велела сшить прекрасное платье, и с нарочным отправила его к мужу, с посылкою отослано письмо, наполненное выражениями любви и веселости: то и другое принято с благодарностью, с удивлением. Карл, сильно тронутый, написал весьма ласковый ответ, и обещался приехать домой к именинам Г-жи Лисбе. Настало утро назначенного дня — Карл не возвращается, настал час обеда — нет Карла! все родственники, все приятели явились с подарками, зала уставлена была корзинами и ящиками с цветами, на средине стоял стол с приношениями от детей. Цветы, поднесенные детскою любовью, имели для себя отличное место, не было только одной связки, материнское око взирало на дары с кротким удовольствием, которому еще чего-то недоставало.
На стенных часах стрелка показывала шесть — а Карла все не было. Исмения и Графиня предались глубокой задумчивости. Викторина беспокоилась, поминутно выходила в другую комнату выглядывать из окошка, сам Граф, который был всех равнодушнее, начинал досадовать, гости скучали. Разговор становился принужденнее, Г-жа Лисбе несколько раз принималась оживлять его. Граф взглянув на часы, сказал: ‘Уже семь, не понимаю, для чего он не едет!’ — Я ручаюсь — отвечала Г-жа Лисбе — что ему помешали, может быть изломалась карета… — Едет! едет! вскричала Викторина, поспешно идучи в залу. Сии слова произвели в семействе удивительную перемену, все приняли веселый вид, пять или шесть детей побежало встретить Карла. Печальное лицо Исмении оживилось радостью, а Г-жа Лисбе помолодела от удовольствия Ах! как безрассудны молодые люди, которые не пользуются счастьем своим, когда семейство любит их с такою нежностью! в каком обществе найдут они то, чего добровольно лишаются? Наконец с шумом отворяются двери настежь, Карл входит, держа в руках прекрасное померанцевое дерево, и ставит его у ног Г-жи Лисбе. Беспокоясь, что заставил долго ждать себя, он начал извиняться… — ‘Почтовые лошади не скоро везли, надлежало починять карету…’ — Не отгадала ль я? — перервала Г-жа Лисбе, нежно обнимая Карла, который обрадовавшись ласковому приему, с горячностью целовал ее руку. Исмения бросилась к нему на шею, и с чувством сжала его в своих объятиях. Все окружили Карла, искренность сияла на всех лицах, общая радость рассеяла его замешательство. Г-жа Лисбе велела поставить на столе померанцевое дерево, вдруг раздались приятные звуки гармонии, Графиня и обе дочери ее соединяли голоса свои с музыкой, и воспели счастье семейственной жизни в честь именинницы. Карл, сильно тронутый, с нежностью пожимая руку Г-же Лисбе, сказал ей тихо: ‘знаю и чувствуй что здесь только могу найти для себе истинное счастье’.
В десять часов сели за стол, ужин был самый веселый, Г-жа Лисбе предложила танцы, вечер проведен с таким удовольствием что все обещались и следующий день посветишь забавам.
Карл провел три недели в семействе и восхищал его своим любезным характером, приятным умом, а особливо нежной привязанностью. Между тем письма весьма часто присылаемый с нарочными напоминали Карлу о деревне, если б он слушался только своего сердца, то конечно всегда предпочел бы Исмению Графине Дормель, но Карл был очень молод, боялся огорчить женщину, которая любила его, и думал, что не должно доводить ее до отчаяния.
Карл внезапно уехал. ‘Он возвратится к празднику Св. Людовика’ — говорила г-жа Лисбе. В этот день торжествовали в семействе двое именин: графини и старшей ее дочери, в самом деле Карл явился. Никто не делал ему упреков, кроме Викторины, которая спросила: не выросла ли она в его отсутствие? Карл покраснел, сердце его стеснилось, когда приметил, что Исмения похудела!… Любовь и угрызения совести удержали его на некоторое время в семействе, но скоро он опять начал, довольно часто и надолго, отлучаться в Версаль для свидания с графинею, которая жила там с своим свекром, получившим выгодное место при Дворе. Молодой граф Дормель, кроме квартиры во дворце, имел еще собственный дом на Парижской дороге, куда часто ездили гулять и играть на бильярде, Карл обыкновенно проигрывал, оттого что игроки, не слишком совестные, — каких бывает весьма много, — пользовались его заблуждением и странным тщеславием: надобно знать, что Карл почитал себя весьма искусным в игре. Граф Делмас напомнил своему зятю об осторожности, но Карл крепко стоял в том, что играет лучше всех своих противников, что никогда не пускается в большую игру, и что в состояния остеречь себя от важного проигрыша. Карл провел последние две недели Декабря месяца в Версале, дома наверное полагали, что он возвратится в день Нового года!.. Сей торжественный день есть важная эпоха в жизни доброй матери многочисленного семейства, ибо дело идет не об одних только подарках, не об одной только щедрости, но требуется, чтобы в каждом подарке видно было намерение приличное, полезное и приятное, — чтобы они соответствовали характерам и обстоятельствам тех людей, для которых назначаются: Г-жа Лисбе наблюдала с благоразумною внимательностью, с милою разборчивостью все сии оттенки. Заблаговременно приготовленные вещи в надлежащем порядке разложены были в кабинете, над каждою находилась надпись с именем особы, которая должна получить оную. Посторонний наблюдатель, вошедши в кабинет и взглянув на подарки, тотчас угадал бы большую часть семейственных обстоятельств, мог бы узнать характеры и упражнения живущих в доме. Раскрашенные ящики и бумажные футляры с эстампами назначены были для особ, которые любили рисовальное искусство, чернилица — для той, от которой получаемы были прекрасные письма, хорошие книги в богатом переплете — для особы, которая имела склонность ко чтению: сим почетным подаркам не завидовали те, коим доставалась нарядная шляпка, или блестящее ожерелье. Небогатые родственники получали подарки другого рода, предлагаемые с любезностью, с простотою, которые закрывали великодушное намерение ибо в сей день щедрая благодетельность может принимать на себя наружность обычая. Каждый в полученной вещи видел доказательство искренней дружбы, всегда остроумной и проницательном, которая делала выбор, и угадывала, что кому будет приятно. Без сего старинного обыкновения, укрепляющего союзы семейственные и дружеские, первый день Нового года был бы мрачною эпохою горестных воспоминаний: день сей посвящается излиянию чувств сердечных и щедрости, для того чтобы или приятным ожиданием, или милыми занятиями разорять мысли, им поселяемые. Таким образом семейственные праздники отвращают горестное сожаление о протекшем времени, удаляют беспокойство о неизвестности будущего, которое теряет прелести по мере своего к нам приближения, ибо каждый год ставит нас ближе к страшной перспективе!
Накануне Нового года граф, вошед в комнату г-жи Лисбе, которая сидела с графинею и ее старшею дочерью, сказал: дошло до моего сведения, что наш Карл сего дня поутру проиграл на бильярде пятьсот луидоров на честное слово, кроме этого, что в течение трех последних месяцев потерял столько же, не думаю чтоб он был в состоянии долг свой заплатить к завтрашнему сроку. — Кому он должен? — спросила г-жа Лисбе. Меррилю. — Как! Мервилю, нашему другу? человеку, имеющему сорок лет от роду?.. — Что делать! Карл сказал, что почитает себя второклассным игроком на бильярде, Мервиль, который редко играет, объявил себя игроком третьего класса. Карл давал ему три вперед и проигрался. — Это странно! — Завтра, увидевшись с Карлом, думаю, вы не оставите хорошенько побранить его за такую шалость.
После сего разговора Графиня, не говоря ни слова дочери, тотчас написала письмо к Мервилю, и уведомила его, что долг Карла принимает на себя, обещаясь заплатить через три месяца, причем убедительно просила Мервиля сказать Графу и Г-же Лисбе, будто Карл сам заплатил ему пятьсот луидоров.
Исмения, не сказав матери, велела позвать к себе ювелира, которому продала почти все свои драгоценные камни за пятьсот. луидоров, на другой день получив деньги, при записке послала их к Мервилю, усердно прося его объявить Графу и Графине, что Карл заплатил долг свой.
В день Нового года Карл в самую пору приехал домой, когда жена его с Графинею и Викториною шли в комнату Г-жи Лисбе. Никого не было из посторонних, ибо родственники и приятели должны были явиться гораздо позже. Г-жа Лисбе обняв Карла с обыкновенною нежностью, сказала: ‘любезный сын, для вас готовы подарки от, тещи, жены, и от меня, мы соединили их, зная, что вам надобен был лишний кабинет, дочь моя назначила комнату из своего отделения, я и жена ваша убрали ее: угодно посмотреть?’ Г-жа Лисбе повела всех в прекрасный кабинет, украшенный убором, который вышили Исмения и Викторина. Карл изъявил искреннейшую благодарность, угрызения терзали душу его, когда пришло ему на мысль, что хотел навсегда оставить жилище, которое готовили для него с таким усердием. По обозрении всего, Г-жа Лисбе, взяв Карла за руку, повела в свою комнату, прочие шли за ними. Идучи, она успела тихонько сказать Карлу: ‘ваш долг заплачен, не говорите никому, что я это сделала. Потом, не давши времени отвечать, оставила его, и вошла в свою комнату. Графиня, тотчас приблизясь к своему зятю, также тихо объявила ему, что Мервиль удовлетворен, и просила его быть скромным. Исмения в свою очередь сказала на ухо мужу: ‘я заплатила Г-ну Мервилю, не говорите об этом батюшке и матушке — и пошла в след за Графинею к Г-же Лисбе. Все сие сделалось так скоро, что изумленный Карл не мог произнести ни одного слова, и стоял несколько минут, подобно окаменелому, опамятавшись, сошел в сад, и провел несколько времени в сладкой задумчивости.
Г-жа Лисбе нашла в своей комнате графа и Мервиля, которого приняла весьма холодно. Мервиль показывал, будто ничего не примечает, сделав г-же Лисбе несколько вопросов о подарках, он примолвил со смехом: ‘я думаю, что Карла всего приличнее было бы подарить бильярдом, ему надобно еще долго учиться’. Такая шутка показалась г-же Лисбе столь несносною, что она принуждена была отвечать с горестною улыбкою. По крайней мере мы не станем вас просить о преподавании новых уроков’. — Почему же, сударыня? — спросил Мервиль прежним тоном — первый урок дан с успехом: смею надеяться, что вы согласитесь в этом… — ‘Бога ради, сударь! прервала г-жа Лисбе еще с большим негодованием говорить о чем-нибудь другом, сию минуту вошел Карл с видом сильно растроганного человека, занял место между бабкою и женою, и взяв у каждой по руке, с чувством нежности жал их своими руками. ‘Послушайте Карл — сказал ему Мервиль — я нарочно здесь дожидался, чтобы при вас возвратить, что кому следует. Милостивые государыни! я должен объявить вам что Карл заплатил мне деньги прежде, нежели я получил ваши записки…’ — Довольно! перестаньте! — закричали в один голос женщины, которым хотелось, чтоб граф не узнал, как они побранили Карла. ‘Нет, милостивые государыни! — продолжал Мервиль — этого никак не довольно. Я получил втрое более, нежели надлежало, и должен отдать чужое обратно. Карл, проигравши пятьсот луидоров, вместо платежа предложил мне свою новую Английскую карету и прекрасных лошадей, я немедленно исполнил его желание, следственно долг заплачен. Вот ваша расписка, Графиня! вот банковые ассигнации г-жи Лисбе, и вот пятьсот луидоров, полученные от Исмении’. — Ах! — вскричал Карл — как буду неблагодарен, если не исправлюсь!… — Еще не все — продолжал Мервиль, оборотясь к графу — от меня получите карету и лошадей. Как это? — спросила Г-жа Лисбе. — ‘Потому — отвечал Мервиль — что граф выиграл пятьсот луидоров, я играл на его деньги’. — Любезной Мервиль! — сказала г-жа Лисбе — как я виновата перед вами! — ‘Вот каким образом это сделалось — сказал граф: — зная, что Карл водится с дурными людьми, я вздумал проучить его, дал сто луидоров Мервилю, и просил его поиграть на бильярде с Карлом. Между нами положено было, чтобы Мервиль обыгрывал своего противника до тех пор, пока дозволят ему ветреность и странная охота выдавать себя за искусного игрока на бильярде, однако Карл, потеряв сумму, которую мог заплатить лошадьми и каретою, остерегся и не хотел более играть, вопреки просьбам г-на Мервиля’. — Нет, нет, батюшка! перервал Карл — Мервиль, желая мне добра, сказал вам не все, как было, он совсем не просил меня играть долее, напротив того всячески старался, чтоб я перестал… — Я теперь узнал много хорошего! — сказал граф — вижу, что я поступил всех благоразумнее Можно ли так баловать молодых людей, можно ли оказывать такое снисхождение!..’ — Друг мой! — отвечал Мервиль — если молодой человек одарен благородным сердцем, то для чего не иметь снисхождения к некоторым его слабостям!? — Когда дошло до выговоров — сказала графиня — нельзя ли попенять вас, для чего не открыли нам своей тайны? — В самом деле — примолвила г-жа Лисбе — вы избавили б нас от многих хлопот. — О! нет — отвечал Мервиль — женщинам не надобно вверять лукавые замыслы, иначе все испортишь. — Теперь — сказал граф — я должен вместо подарка отдать Карлу лошадей и карету… — ‘Нет, батюшка! — перервал Карл — они мне более не нужны: я буду всегда жить дома, и стану выезжать не иначе, как с Исменией’. — Сии слова, произнесенные с жаром, показывали твердую решительность. Карл наконец научился ценить союз родства, и наслаждаться счастьем семейственной жизни, желание сделаться достойным любви родителей милой Исмении, управляло его поступками. Г-жа Лисбе часто повторяла друзьям своим: ‘Когда дети, по ветрености молодых лет, бегают от нас, не станем со всею строгостью напоминать об их должности, будем терпеливо ожидать их возвращения, привлечем их к себе счастьем семейственной жизни, и постараемся удержать их при себе узами родства, любовью, признательностью’.