Сатиры, Марин Сергей Никифорович, Год: 1808
Время на прочтение: 6 минут(ы)
САТИРЫ
Оригинал здесь — http://ryagsk-museum.narod.ru/favorite6.1.5.html
1-я
Какая бы тому, Капнист, была причина,
Что умным мыслит быть последний дурачина?
Что глупый, всех людей судя своим умом,
За глупость их готов отправить в Желтый Дом?
Педант пред прочими ученостью гордится,
Надут латынею, лишь греками божится,
Аристотеля он с доски знав до доски,
Умы все вешает на собственны вески,
И, книги древние своей считая славой,
Уверен, что без них дурак рассудок здравый!
Но щеголь, напротив, не хочет век читать,
Все знание его — о модах рассуждать,
Блаженство ставит в том, живя на белом свете,
Чтоб лихо пронестись четверкою в карете,
Иль, в санках развалясь, резвиться с пристяжной.
Доволен быв своей курчавой головой,
Свое невежество за разум принимает
И всех ученых он с Кутейкиным равняет!
Ханжа, что, ослепив духовного отца,
Мнит, лицемерствуя, обманет и творца,
Пороки кроет он одеждою смиренья
И, грабя ближнего, льет слезы сокрушенья!
Развратный, не имев ни веры, ни стыда,
Помыслить о душе не хочет никогда,
Законом ставит он одни свои забавы
И утверждать готов, что нам не нужны нравы.
Что ад и сатана лишь вздорные слова
И что у набожных пустая голова.
Кто б, словом, ни хотел взять на себя работу,
Чтоб следовать умов различных обороту,
Тот легче б счел людей, что в весну лекаря
На тот отправят свет, леченьем уморя,
Иль тех, которые бездушными судьями
Ощипаны кругом и пущены с сумами.
Чтоб время не терять напрасно в пустяках,
То мысль мою сказать хочу я в двух словах:
Хоть древних мудрецов сей мыслию обижу,
Но мудрости прямой на свете я не вижу.
Все люди с придурью,- и, чтоб решить скорей,
Тем рознятся они, что кто кого глупей.
В дремучем как лесу постигнет тьма ночная,
Блуждают путники, излучин в нем не зная,
И без водителя дороги не найдут,
Одной ошибкою все в разный путь идут,
Так в свете смертные кривой тропинкой ходят
И, заблуждался, толкаются и бродят.
Тот умничает здесь, глупцами ставит нас,
Кто, слыв разумником, глупее всех сто раз,
Хоть странности сии в нем каждый замечает,
Но глупость всяк свою за разум выставляет,
И, разуму сему дав волю над собой,
Он добродетелью порок считает свой.
К числу людей таких льзя множество причислить.
По мне же, тот умен, кто умным быть не мыслит,
Других прощает он, к себе же быв жесток,
Ошибки видит все и судит свой порок.
Но где найтить людей к себе без снисхожденья?
Скупяга, занятый хранением именья,
Всю жизнь у сундуков проводит на часах
И нужды терпит все, зарывшися в мешках,
Но денег собранных не видя он ничтожность,
Дурачество свое берет за осторожность.
Скупого дураком честит с усмешкой мот,
Сам деньгам позабыв и цену он и счет,
Не мыслит, что семью тащит с собою в бедство,
Для прихотей своих отцовское наследство
Спеша скорей прожить, скупает всякий вздор,
Сбирает бронзы он, картины и фарфор,
Иль, вкус свой обратя на новые предметы,
Меняет лошадей, коляски и кареты,
И деньги за окно как сор метать готов.
Скажите ж, кто глупей из этих дураков?
‘Они рехнулися’,- игрок мне отвечает,
А сам за картами век целый провождает,
От двойки загнутой ждет участи своей
Иль мыслит получить богатство от костей.
В надежде сей других он судит хладнокровно.
Тут двойку соника,- там падает крепс ровно,
И хладнокровие оставило его.
В отчаяньи не знав святого ничего,
Клянет рождение, несчастную минуту,
Ругает мать, отца, бранит судьбину люту
И в бешенстве себя за волосы дерет!
Связать его скорей, а то он всех прибьет.
Но бросим игрока, уж он наказан роком,
Пусть мучит сам себя за глупость сим пороком,
И на другой предмет мы обратим наш взгляд.
Есть заблуждения, которых тонкий яд
В забвение собой рассудок повергает
И делать глупости неволей заставляет.
В поэты лезет тот, и вот его червяк:
На языке чужом писавши кое-как,
Свет ищет удивить надутыми стихами.
Хотя стихи сии освистаны меж нами,
Но, защищая их противу всех один,
Он мнит, что на Руси в нем воскрешен Расин!
Другой, собрав свои пустые сочиненья,
Над ними надписал: такого-то творенья!
Несет в Гостиный двор, свой напечатав клад,
И с Ломоносовым себя он ставит в ряд.
Но если б сих творцов кто видя заблужденье,
Открыл им жалкое рассудка ослепленье
И ясно б доказал, что весь нелепый вздор,
Что рифмы без ума, что громких слов набор,
Которыми они стихи свои надули,
Не на Парнас их взвел, а вздернул на ходули,-
Они б кляли того, кто ум их просветил
И с заблуждением их счастия лишил.
Какой-то в старину ханжа был болен странно:
Рехнулся он на том, что слышит беспрестанно
Небесна пения приятный, сладкий глас,
Позвали лекаря, как водится у нас,
И ну его лечить.- Случайно иль наукой
Врач, исцеля болезнь, ханжу оставил с скукой,
И требует за труд награды он себе.
‘Противно то уму, чтоб заплатить тебе,-
Ханжа, сердясь, сказал,- я все тобой теряю!
Мечту мою прогнав, лишил меня ты раю!’
За дело сердится,- и я согласен в том,
Что часто мы должны считать рассудок злом.
Не он ли средь утех нас ищет опечалить
И, быв всегда жесток, исподтишка ужалить?
Не он ли, всем идя желаньям поперек,
Нам шепчет на ухо, что слабость есть порок?
Но, с смертных думая дурачеств свергнуть бремя.
Как проповедники, рассудок тратит время.
Напрасно ж многие уверить нас хотят,
Что может он страстьми людскими управлять.
Что может довести он нас до совершенства
И льзя достигнуть с ним в сей жизни до блаженства
Я, мысль сию хваля, в печать готов отдать,
Но прежде мнение мое хочу сказать,
Когда позволено судить о сем предмете:
Нередко кто глупей, тот счастливей на свете!
1807
2-я
Любимец нежных муз, питомец Аполлона,
Блюститель истинный парнасского закона.
Что ясно видим мы в творениях твоих,
В которых мыслию отличен каждый стих.
Хотя за ними ты не мучишься, не ходишь,
Скажи, о Дмитриев! где рифмы ты находишь?
Как можешь без труда приятно так писать
И мысли с легкостью столь ясно выражать?
Читав твои стихи, всяк должен согласиться,
Что рифма под перо сама собой ложится.
Не так, как у меня,- который за грехи
Судьбою осужден марать весь век стихи!
В сем трудном ремесле мой разум убивая,
За рифмами гонясь, от смысла убегая,
Терзаюсь, мучуся, бумагу я деру,
Но нужного стиха никак не приберу.
Коль ненавистника хочу назвать пороков,
Мне ум твердит Княжнин, а в стих идет Сумброков.
Когда ж с Омиром я сравнить кого готов,
Херасков на уме, а под пером Графов.
И сколько наконец ни мучусь, ни терзаюсь,
А с рифмою моей никак не повстречаюсь.
Досадуя решусь, себя чтоб не томить,
Стихи и рифмы все навеки позабыть,
Несчастну страсть мою к писанью проклинаю.
Ах! тщетно удержать себя предпринимаю!
И, муз всех разругав и Феба разбраня,
Приходит бешенство маранья на меня,
Мой ум забытый стих нечаянно встречает,
И огнь опять в душе писателя пылает,
Все клятвы позабыв, перо опять найду
И за стихом стиха с терпением я жду.
О! если б я умел мою принудить музу,
Чтоб, тяжких правил всех свалив с себя обузу,
Решилася в стихах искать лишь слов набор
И кстати вклеивать холодный, важный вздор,
Мне легче б было то, и, многим подражая,
Имел бы я слова для всякого случая.
Хваля красавицу — ‘небесной красоты’,
Тотчас бы я нашел — ‘прелестней солнца ты!’
Начав другой в стихах — ‘единственна в вселенной!’
А рифма тут и есть — ‘ты ангел воплощенный!’
И, словом, говоря не к месту в сих стихах
О солнце и луне, о вздохах и слезах,
В творении моем без знанья, без искусства
Я мог бы выказать все Ахалкина чувства
И всех любителей надутых пустяков.
Но разум мой всегда вникает в силу слов,
И без разбору он писать их не решится,
Противно слово мне, некстати коль ложится.
Стих двадцать раз готов с терпеньем начинать,
И, написав шесть слов, из них мараю пять.
Да будет проклят тот, кто впервые решился,
Чтоб ум его в стихе размерном заключился!
Кто выдумал словам границы положить
И с рифмой захотел рассудок согласить!
Без ремесла сего — я жизнью б наслаждался,
Ни зависти людей, ни злобы не боялся,
Смеялся, пил, и ел, и веселился б я,
Как, взяток нахватав, безграмотный судья.
Ночь спал бы хорошо, день встретил без работы,
И сердце бы мое без страсти, без заботы
Умело б положить для гордости конец.
Я знатных бегал бы, не знал бы, где дворец,
И, словом, был бы всех счастливее меж вами!
Но, заразясь, к бедам, проклятыми стихами,
В писатели попал. С того печальна дня
Спокойствие мое оставило меня,
Враждующий мне дух прельстил меня желаньем,
Чтобы прославиться мне правильным писаньем!
С тех пор с пером моим минуты провожу
И за бумагою прикованный сижу,
Сам у себя весь век я находясь в неволе,
Завидую твоей, о Патрикеич! доле.
А ты! что на потоп поэму сочинил
И целый книжный ряд стихами затопил,
Ты дару твоему препоны не встречаешь
И месяц каждый нам по тому выставляешь.
Счастливым чту тебя! — Хоть в томах чепуха,
Но рифма на конце есть каждого стиха!
Что ж нужды, что твои творенья осуждают!
Их Глазунов продаст — а глупые читают,
Ты пишешь весело — не мыслишь никогда,
И очищать стихи не дашь себе труда,
Быв новой поражен в писаньи красотою,
Дивишься в нем себе, доволен ты собою.
Но как несчастлив тот, кто хочет сочинять
И строгим правилам свой разум подчинять!
Ум пылкий не терпя ни в чем себе равенства,
Стремится достигать до цели совершенства,
Но несмотря на то, что нравится он всем,
Ошибки видит все в творении своем,
И часто тот, кого свет целый прославляет,
Что был писатель он, забыть навек желает.
Спеши ж, о Дмитриев! от бед меня спасать,
И научи стихи по-твоему писать,
Когда ж надежды нет, скажи мне без притворства,
Как мне избавиться от страсти стихотворства?
1807-1808