Сатирические журналы H. И. Новикова, Новиков Николай Иванович, Год: 1770 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 26 минут(ы)

Скачать в PDF

Скачать в FB2

Сатирические журналы H. И. Новикова

Западов В. А. Русская литература XVIII века, 1770-1775. Хрестоматия

М., ‘Просвещение’, 1979.

ТРУТЕНЬ

ЕЖЕНЕДЕЛЬНОЕ ИЗДАНИЕ НА 1769 ГОД

Они работают, а вы их труд ядите.

Г. Сумар. в XLII1 притче 1 книги.

Из листа II. Мая 5 дня

Любезный племянничек,…

здравствовать тебе на веки нерушимо желаю!

Уведомился я, что ты и по сие время ни в какую еще не определился службу. Отпиши ко мне, правда ли это, ежели правда, так скажи, пожалуй, что ты с собою задумал делать? Я тебя не приневоливаю ийти ни в придворную, ни в военную службы для сказанных мне тобою причин, пусть это будет по-твоему, а при том и службы сии никакой не приносят прибыли, а только разоренье. Но скажи, пожалуй, для чего ты не хочешь ийти в приказную? Почему она тебе противна? Ежели ты думаешь, что она по нынешним указам ненаживна, так ты в этом, друг мой, ошибаешься. Правда, в нынешние времена против прежнего не придет и десятой доли, но со всем тем годов в десяток можно нажить хорошую деревеньку. Каково ж нажиточно бывало прежде, сам рассуди, нынешние указы много у нас отняли хлеба!

Тебе известно, что по приезде моем на воеводство не имел я за собою больше шестидесяти душ дворовых людей и крестьян, а ныне, благодаря подателя нам всяких благ, трудами моими и неусыпным попечением, нажил около трех сот душ, не считая денег, серебра и прочей домашней рухляди, да нажил бы еще и не то, ежели бы прокурор со мною был посогласнее, но за грехи мои наказал меня господь таким несговорчивым, что как его ни уговаривай, только он, как козьи рога в мех, не лезет, и ежели бы старанием моим не склонил я на свою сторону товарища {Заместителя, помощника.}, секретаря и прочих, так бы у меня в мошне не было ни пула. Прокурор наш человек молодой и сказывают, что ученый, только я этого не приметил. Разве по тому, что он в бытность его в Петербурге накупил себе премножество книг, а пути нет ни в одной. Я однажды перебирал их все, только ни в одной не нашел, которого святого в тот день празднуется память, так куда они годятся. Я на все его книги святцев своих не променяю. Научился делать вирши, которыми думал нас оплетать, только сам он чаще попадается в наши верши. Мы его частехонько за нос поваживаем. Он думает, что все дела надлежит вершить по наукам, а у нас в приказных делах какие науки? кто прав, так тот и без наук прав, лишь бы только была у него догадка, как приняться за дело, а судейская наука вся в том состоит, чтобы уметь искусненько пригибать указы по своему желанию, в чем и секретари много нам помогают. Правда, что это для молодого человека трудно и непонятно, но ты этого не опасайся, я тебя столько научу, сколько сам знаю. Пожалуйста, Иванушка, послушайся меня, просись к нам в город в прокуроры. Я слышал, что тебя многие знатные господа жалуют, так это тебе тотчас сделают. Наживи себе там хороших защитников, да и приезжай сюда, тогда весь город и уезд по нашей дудке плясать будет. Рассуди сам, как этого места лучше желать и покойнее. Во всех делах положися на меня, а ты со стороны ни дай ни вынеси будешь брать жалованье, а коли будет ум, так и еще жалованьев под десяток в год получишь. Мы так искусно будем делать, что на нас и просить нельзя будет. А тогда, как мы наживемся, хотя и попросят, так беда будет не велика, отрешат от дел и велят жить в своих деревнях. Вот те на, какая беда! для чего не жить, коли нажито чем жить, то худо, как прожито чем жить, а как нажито, этого никто и не спросит. Пожалуйста, послушайся меня, добивайся этого места. Ты ведь уже не маленькой робенок, можно о себе подумать, чем век жить. Отцовское-то у тебя имение стрень-брень с горошком, так надобно самому наживать, а на мое и не надейся, ежели меня не послушаешься, хотя ты у меня и один наследник, но я лучше отдам чужому, да только такому, который себе добра хочет. Ежели ж послушаешься, то при жизни моей укреплю все тебе. Смотри ж, я говорю наобум, а ты бери себе на ум. Прощай, Иванушка, пожалуй, подумай о сем хорошенько и меня уведомь. Остаюсь дядя твой…

Из листа III. Мая 12 дня

Господин издатель!

Тридцатилетняя девушка гораздо меньше радуется замужеству, нежели как я, ваше сочинение напечатанное увидев, обрадовался, а ради чего, это вам скажу.

Я превеликий охотник до всяких новостей, выходящих из типографии: всякое сочинение или перевод, пока еще не покажется в свет, успеет у меня раза два, три побывать, а я, пользуясь тем, стану хорошие или худые о нем разносити вести, смотря по времени и обстоятельствам и по лицу сочинителя. Который умеет отъедаться, того оставляю в покое и ничего при нем и его приятелях не говорю, а разве по слабости человеческой вымолвлю что-нибудь за глаза: ‘Кто без греха! и кто бабе не внук!’ Все люди слабостям подвержены, а я еще больше всех, и притом я человек миролюбивый, что некоторые из моих неприятелей называют трусостию, да полно, им никто не верит. И ради того убегаю всегда от таких разговоров, в которые вмешиваются руки, буде же по счастию моему попадется сочинитель безответный, тогда я ради исправления ближнего недели две по всему городу о нем рассказываю истории, а все это происходит от маленькой слабости, что я ничьих не люблю хвалити сочинений. Мне и славные русские трагедии кажутся ничего значущими {‘Ничего значущими’ вместо правильного ‘ничего не значущими’ — пародирование особенностей стиля В. И. Лукина, от имени которого будто бы написано письмо. Упоминающиеся далее комедии ‘Тесть и зять’, ‘Мот вразумившийся’ (т. е. ‘Мот, любовию исправленный’) — переводы-переделки Лукина, который писал к своим произведениям длинные предисловия. Далее высмеивается употребление им ‘а’ вместо ‘ах’, ‘как ли ни’ вместо ‘как ни’ и т. п., прямо говорится о его пресмыкательстве перед правительством, в угоду которому Лукин и нападал на комедии и ‘славные русские трагедии’ Сумарокова.}. Я как человек весьма знающий и судья словесных наук,— это достопочтенное наименование подарено мне от самых искренних моих приятелей,— тысячи в них нахожу погрешностей {В противности мнения общего, скорее соглашуся назвати хорошо переведенною комедиею ‘Зятя и Тестя’ и подобных оной, нежели похвалити такие трагедии, кои похваляются одними только невежами.}, словом, как бы кто хорошо ни написал, только не добьется от меня, чтобы я, вместо худо, сказал хорошо, и кто что ни говори, а я все-таки стану продолжати свое искусство, то есть шептать на ухо, что то-то и то-то худо, а таких людей на Руси много, которые, сами ничего не зная, мне верят и слова мои ко прославлению моего имени и своего невежества проповедывают, несмотря, что их за то называют невежами. Из чего следует, что нужно только сперва прослыть разумным, а после что пи болтай, так всему удивляться будут.

Я несколько позаговорился и отошел от того, о чем намерен был к вам писать, да полно, это со мною не в первый случается раз. И как ли я не помню, что ‘во многом глаголании несть спасения’, только не могу никак от того удержаться. И когда завистники мои говорят, что я пишу очень пространно, на то им отвечаю так: ‘Лучше мне написати что излишнее, нежели пропустить нужное’. Но полно, глухие проповеди слышать не могут! а чтобы и вы, г. издатель, не подосадовали, что письмо мое несколько будет длинновато, ради того хотел было все это написать в предисловии, также и причины, побудившие меня к вам писать сие письмо, словом, о всем подробно вас уведомить, но один мой приятель уверял меня, будто к письмам предисловий не пишут, и хотя его в этом я и послушался, однако ж и теперь думаю, что он ошибся. Мне кажется так: ежели предисловия могут приносити пользу, так их и при письмах надлежит писати, ежели ж они бесполезны, так и нигде не надлежит их писать. Как бы то ни было, только предисловия кажутся мне за весьма необходимый придаток. Вот конец первой части моего письма или вступления, а теперь приступлю ко другой части.

Позволение имети с вами переписку меня обрадывало, ибо вы, по издании первого листа вашего журнала, мне весьма полюбилися, а притом трутней я всегда любил. Итак, возномерился не только что имети с вами переписку, но и познакомиться, ради чего я вам себя опишу, а вас, по описанию вашему, я довольно знаю.

Несколько тому миновало месяцев, как вступил я на двадцать осьмой год от моего рождения и в такое короткое время успел всех перекритиковать, перебранить, себя прославить, у других убавити славы, многим женщинам вскружить головы, молодых господчиков от ревности свести с ума и вырость без мала в два аршина с половиною. Лицо имел я очень смуглое, но с того времени, так начал притираться китайским порошком, стал гораздо белее, а станом похож на астронома. По сему описанию хотя и не похож я на красавца, однако ж есть люди, кои говорят, будто я очень не дурен, и как это мне не неприятно, то я и отдаю справедливость их вкусу. Некоторые называют их льстецами, но я этому не верю {Надлежит приметить, что я в описании своих телесных достоинств весьма чистосердечен.}.

Как ли я телесными дарованиями ни беден, но, напротив того, душевными обогащен со излишеством. Разум мой от многих знатоков почитается не только что острым, но пылким, здравым, твердым и основательным, и без самохвальства могу сказати, я его имею столько, что, оставя про себя сколько надобно, могу излишним наделити человек около десятка {Благопристойность удерживает, а самолюбие, свойственное нам, разумным людям, заставляет меня сказати, что человека два, три не мелких моим живут разумом, однако ж я этого в разгласку не пущаю, чтобы они за то на меня не осердилися. Лучше оставить их в заблуждении, а мое все-таки останется при мне, умный всегда умен, хотя молчит, хотя говорит.}. Я опричь русской грамоты почти ничему не учился, но все знаю, выключая русской азбуки, которую тогда я не доучил, а после не имел времени, ибо начал упражняться в письменах. А ради того и поныне не знаю, где ставятся » и ‘е’, ‘i’ и ‘и’, где ‘а!’ и ‘ах!’ и тому подобное, и где какие препинания, для чего, вместо запятой часто ставлю удивительную и вопросительную, а двоеточие при всяком слове, ибо мне кажется, что всякое слово от другого отделяется и тем разрезывает мысль, но это безделица! Что же касается до душевных добродетелей, то, не польстя себе, могу назватися оных прибежищем, из чего следует, что науку знать самого себя я лучше всех знаю.

Наконец, сообщаю вам, г. издатель, что я автор, да и такой автор, который уже слишком шесть лет марает бумагу. И как ли я своих сочинений и переводов в печать издал еще ни мало, но однако ж имею очень много готовых ко печатанию, и которые, сказать по правде, все книги полезные. Я некоторые из них наименую, чтобы вы имели лучшее понятие о сочинителе по сочинениям, а о сочинениях по сочинителе.

Окончание сего письма в следующем листе.

Лист IV. Мая 19 Дня

Окончание письма

1. ‘Наука быти льстецом’, или правила, по которым очень скоро можно приходити в милость у больших бояр, зараженных самолюбием, с предисловием в 12 частях. II. ‘Способ, как сделаться автором’, на двух страницах без предисловия. III. ‘Способ, как содержать беседу в беспрерывном веселии’, или собрание моих разумных разговоров, острых слов и замысловатых шуток, в 4 частях {Сия книга ежедневно увеличивается, ибо я всякий вечер записываю то, что днем говорил. И как я такие острые слова говорить великий мастер, то уповаю умножити сие издание до 12 частей.}, и еще много неоконченных, из которых одна комедия, может быть, скоро и в свет покажется, она называется ‘Мот вразумившийся’. Пиеса предорогая, сделана детушевым вкусом. Да ежели сказать истину, так она и великого мне труда стоила, ибо я непременно должен был в предисловии написать исторический и критический розыск о первоначальных театрах, о всех упадках оных и возвышениях, также и причины, побудившие меня сие писать и какого от того ожидаю успеха, словом, о всем читателей уведомить, не исключая и того, что будут говорить о моей комедии, когда ее на театре представят, ибо я многое узнаю наперед затем, что верное делаю исчисление. Она с предисловием и с наставлением, как оную должны актеры представляти, в двух частях. Вот какой я автор!

Г. издатель! вы имеете полное описание моих качеств и достоинств, посему надеюсь, что я, конечно, годен в число ваших корреспондентов. А! если вы прямо меня узнаете, так вы, конечно, прямо меня и полюбите, ибо многие того искали, но я во всем разборчив, почему и друзей имею очень немного. Я ожидаю вашего ответа, если он будет по моему желанию, то сообщу к вам столько писем и сочинений, что вы и в три года их не перепечатаете. Итак, перо мое прославит и меня и вас и заставит умолкнуть всех нынешних писцов. Я наперед восхищаюсь, как мы прославимся! А! мы уже, конечно, прославимся! Прости, г. издатель, и верь, что я вас прямо полюбил. А! верьте моему слову, оно достойно того. Во ожидании же вашего ответа пребуду вам

неизвестным ***.

Неизвестного мне господина в корреспонденты к себе не принимаю и прошу, чтобы он впредь своих сочинений не присылал. Не напечатал бы я и сего письма, если бы не был уверен, что такой характер достоин осмеяния и презрения. Кто хулит всех и все, тот вреден обществу, а кто хулит известные славные русские трагедии, тот почитаться должен невежею во словесных науках. Наконец сообщаю присланную ко мне эпиграмму.

ЭПИГРАММА

Осьмым тебя, мой друг, все чудом почитают,

Пречудные в тебе два свойства обретают.

Тогда как ты молчишь,

Премножество ума найти в тебе все чают,

Но лишь раскроешь рот и только заворчишь,

То круглым все тебя невеждой величают.

Из листа V. Мая 26 дня

Господин Трутень!

Второй ваш листок написан не по правилам вашей прабабки {Прабабка — ‘Всякая всячина’.}. Я сам того мнения, что слабости человеческие сожаления достойны, однако ж не похвал, и никогда того не подумаю, чтоб на сей раз не покривила своею мыслию и душею госпожа ваша прабабка, дав знать на своей стр. 140, в разделении 52, что похвальнее снисходить порокам, нежели исправлять оные. Многие слабой совести люди никогда не упоминают имя порока, не прибавив к оному человеколюбия. Они говорят, что слабости человекам обыкновенны и что должно оные прикрывать человеколюбием, следовательно, они порокам сшили из человеколюбия кафтан, но таких людей человеколюбие приличнее назвать пороколюбием. По моему мнению, больше человеколюбив тот, кто исправляет пороки, нежели тот, который оным снисходит или (сказать по-русски) потакает, и ежели смели написать, что учитель, любви к слабостям не имеющий, оных исправить не может, то и я с лучшим основанием сказать могу, что любовь к порокам имеющий никогда не исправится. Еще не понравилось мне первое правило упомянутой госпожи, то есть чтоб отнюдь не называть слабости пороком, будто Иоан и Иван не все одно. О слабости тела человеческого мы рассуждать не станем, ибо я не лекарь, а она не повивальная бабушка, но душа слабая и гибкая в каждую сторону покривиться может. Да я и не знаю, что по мнению сей госпожи значит слабость. Ныне обыкновенно слабостию называется в кого-нибудь по уши влюбиться, то есть чужую жену или дочь, а из сей мнимой слабости выходит: обесчестить дом, в который мы ходим, и поссорить мужа с женой или отца с детьми, и это будто не порок? Как построжее меня о том при досуге рассуждают, назовут по справедливости оный беззаконием. Любить деньги есть та же слабость, почему слабому человеку простительно брать взятки и набогащаться грабежами. Пьянствовать также слабость или еще привычка, однако пьяному можно жену и детей прибить до полусмерти и подраться с верным своим другом. Словом сказать, я как в слабости, так в пороке не вижу ни добра, ни различия.

На конце своего листка ваша госпожа прабабка похваляет тех писателей, кои только угождать всем стараются, а вы, сему правилу не повинуясь, криводушным приказным и некстати умствующему прокурору не великое сделали угождение. Не хочу я вас побуждать, как делают прочие, к продолжению сего труда, ниже вас хвалить, зверок по кохтям виден. То только скажу, что из всего поколения вашей прабабки вы первый, к которому я пишу письмо. Может статься, скажут г. критики, что мне как Трутню с Трутнем иметь дело весьма сходно, но для меня разумнее и гораздо похвальнее быть Трутнем, чужие дурные работы повреждающим, нежели такою пчелою, которая по всем местам летает и ничего разобрать и найти не умеет. Я хотел было сие письмо послать к госпоже вашей прабабке, но она меланхолических писем читать не любит, а в сем письме, я думаю, она ничего такого не найдет, от чего бы у нее от смеха три дни бока болеть могли.

Покорный ваш слуга

Правдулюбов {*}.

9 мая 1769 года

{* Правдулюбов — по-видимому, псевдоним R. И. Новикова, на что указывает и дата письма 9 мая (день именин Новикова).}

Из листа VIII. Июня 16 дня

Издатель ‘Трутня’, во утешение ‘Всякой всячине’, своей современнице, не хотел напечатать сего письма, но по справедливости не мог он в том отказать г. Правдулюбову, тем паче что он от ‘Всякия всячины’ отдан на суд публике, итак, благоразумные и беспристрастные читатели сей суд по форме или и без формы, как им угодно, окончать могут. Оправдание г. Правдулюбова здесь следует.

Господин издатель!

Госпожа ‘Всякая всячина’ на нас прогневалась и наши нравоучительные рассуждения называет ругательствами. Но теперь вижу, что она меньше виновата, нежели я думал. Вся ее вина состоит в том, что на русском языке изъясняться не умеет и русских писаний обстоятельно разуметь не может, а сия вина многим нашим писателям свойственна.

Из слов, в разделении 52 ею означенных, русский человек ничего иного заключить не может, как только, что господин А. прав и что госпожа ‘Всякая всячина’ его критиковала криво.

В пятом листе ‘Трутня’ ничего не писано, как думает госпожа ‘Всякая всячина’, ни противу милосердия, ни противу снисхождения, и публика, на которую я ссылаюсь, то разобрать может. Ежели я написал, что больше человеколюбив тот, кто исправляет пороки, нежели тот, кто оным потакает, то не знаю, как таким изъяснением я мог тронуть милосердие? Видно, что госпожа ‘Всякая всячина’ так похвалами избалована, что теперь и то почитает за преступление, если кто ее не похвалит.

Не знаю, почему она мое письмо называет ругательством? Ругательство есть брань, гнусными словами выраженная, но в моем прежнем письме, которое заскребло по сердцу сей пожилой дамы, нет ни кнутов, ни виселиц, ни прочих слуху противных речей, которые в издании ее находятся.

Госпожа ‘Всякая всячина’ написала, что пятый лист ‘Трутня’ уничтожает. И это как-то сказано не по-русски, уничтожить, то есть в ничто превратить, есть слово, самовластию свойственное, а таким безделицам, как ее листки, никакая власть не прилична, уничтожает верхняя власть какое-нибудь право другим. Но с госпожи ‘Всякой всячины’ довольно бы было написать, что презирает, а не уничтожает мою критику. Сих же листков множество носится по рукам, итак, их всех ей уничтожить не можно.

Она утверждает, что я имею дурное сердце потому, что, по ее мнению, исключаю моими рассуждениями снисхождение и милосердие. Кажется, я ясно написал, что слабости человеческие сожаления достойны, но что требуют исправления, а не потачки, и так думаю, что сие мое изъяснение знающему российский язык и правду не покажется противным ни справедливости, ни милосердию. Совет ее, чтобы мне лечиться, не знаю, мне ли больше приличен или сей госпоже. Она, сказав, что на пятый лист ‘Трутня’ ответствовать не хочет, отвечала на оный всем своим сердцем и умом, и вся ее желчь в оном письме сделалась видна. Когда ж она забывается и так мокротлива, что часто не туда плюет, куда надлежит, то кажется, для очищения ее мыслей я внутренности не бесполезно ей и полечиться.

Сия госпожа назвала мой ум тупым потому, что не понял ее нравоучений. На то отвечаю, что и глаза мои того не видят, чего нет. Я тем весьма доволен, что госпожа ‘Всякая всячина’ отдала меня на суд публике. Увидит публика из будущих наших писем, кто из нас прав.

Покорный ваш слуга

Правдулюбов.

6 июня 1769 году

Из листа XIII. Июля 21 дня

Господин издатель!

Ты охотник до ведомостей, для того сообщаю тебе истинную быль: вот она. У некоторого судьи пропали золотые часы. Легко можно догадаться, что они были не купленные. ‘Судьи редко покупают, история гласит, что часы по форме приказной с надлежащим судейским насилием вымучены были у ‘одной вдовы, требующей в приказе, где судья заседая, правосудия, коего бы ‘sa, конечно, не получила, если бы не вознамерилась расстаться против воли своей с часами.

В комнату, где лежали часы, входили только двое: подрядчик и племянник судейский, человек приказный и чиновный. Подрядчик ставил полные два года в судейский дом съестные припаси, sa которые три года заплаты денег дожидался. Правда, имел он па судью вексель, но помогает ли крестьянину вексель на судью приказного, судью, может быть, еще знатного? Редко вексель действие имеет, где судьи судью покрывают, где рука руку моет, для того что обе были замараны. Подрядчик, хотя невеликий грамотей, однако про это знает, и для того пришел просить судью о заплате долгу со всякою покорностию, и в то-то самое время часы пропали. Племянник судейский, хотя мальчишка молодой, во имеет все достоинства пожилого беспорядочного человека, играет в карты, посещает домы, где и кошелек опустошается и здоровье увядает. Не было собрания мотов вне и внутри города, где бы он первый между прочими бездельствами пьян не напивался. Правосудию он учился у дяди, которого, пришедши поздравить с добрым утром, украл и часы, о коих дело идет.

Худой тот судья, который чрез побои правду изыскивает, а еще хуже тот, который всякие преступления низкой только породе по предубеждению приписует, как будто бы между благорожденными не было ни воров, ни разбойников, ни душегубцев. Случающиеся примеры противное доказывают, и один прощелыга, обращающийся довольно в свете, утверждает, что больше бездельства и беззакония между дворянами водится, нежели между простым народом, называемым по несправедливости подлостью. Подлый человек, по мнению его, есть тот, который подлые дела делает, хотя б он был барон, князь или граф, а не тот, который, рожден будучи от низкостепенных людей, добродетелью, может быть, многих титлоносных людей превосходит.

Кто добродетелью превысит тьму людей,

Не знает славнее породи тот своей.

Судья, хватившись часов и не находя их, по пристрастию рассуждает про себя так: ‘Я хотя и грабитель в противность совести и государских указов, однако сам у себя красть не стану, племянник мой так же не украдет: он человек благородный, чиновный, а пуще всего мой племянник. Других людей здесь не было, конечно, часы украл подрядчик, он подлый человек, мне противен, я ему должен’. Заключил, утвердился и определил истязывать подрядчика, хотя сего делать никакого права не имел, кроме насильственного права сильнейшего.

Г. издатель! Видно, что сей судья никогда не читывал книги ‘О преступлениях и наказаниях’ (‘Des dlits et des peines’) {Трактат итальянского юриста-просветителя Беккариа.}, которую бы всем судьям наизусть знать надлежало. Видно, что он никогда не заглядывал в те указы, кои. беспристрастным быть повелевают. Рассуждая по сему и по многим другим подобным судьям, кажется, что они такие люди, кои уреченные {Указанные, положенные.} только часы в приказах просиживают, а о прямых своих должностях, как о сирском и о халдейском языках, не знают. О просвещение, дар небесный, расторгни скорее завесу незнания и жестокости для за-щищения человечества!

Уже страдает подрядчик под побоями судейскими, и плети, отрывая кожу кусками, адское причиняют ему мучение. Чем больше невинный старается оправдать себя клятвами и призыванием бога во свидетели, тем сильнее виноватый повелевает его тиранить, чем больше подрядчик просит, плачет и стонет, тем безжалостнее судья усугубляет его мучение. Бедный подрядчик, чувствуя свою душу, приближавшуюся к гортани и скоро из уст выйти хотящую, ве имея силы больше переносить мучения, принужден был, наконец, признаться в похищении часов судейских и чрез то прекратил чинимую над собою пытку.

Не столько любуется щеголиха новомодным и в долг сделанным платьем, в коем она в первый раз на гульбище под Девичий монастырь для пленения сердец поехала, не столько радуется господчик Стозмей, когда ему удастся сделать вред кому-нибудь из тех, коих он для глупой своей любовницы по пристрастию ненавидит, не столько восхищался Злорад при представлении гадко переведенной своей комедии, не столько веселится монах, когда случится ему светское что-нибудь сделать, как порадовался наш судья подрядчикову мнимому воровству, ибо он уповал не только не заплатить того, чем он подрядчику был должен, но еще подрядчика сделать себе должным. В самом деле, в ту ж минуту со всем судейским бесстыдством наблюдатель правосудия сделал следующее предложение подрядчику: ‘Если ты не согласишься тотчас изодрать моего векселя и не дашь мне на себя другого в двух тысячах рублях, то ты будешь за воровство свое в трех застенках и сослан на вечную работу в Балтийский порт. Все сие с тобою исполнится непременно, я тебя в том честным, благородным и судейским словом уверяю. Но если сделаешь то, чего от тебя между четырех глаз требую, то будешь сей же час свободен и твое воровство не пойдет в огласку, а для заплаты двух тысяч рублей даю тебе сроку целый год, видишь, как с тобой человеколюбиво и христиански поступаю, иной бы принудил тебя заплатить и пять тысяч рублев за твое бездельство, да еще и в самое короткое время’.

Истерзанный подрядчик, обливаяся слезами и произнося все па свете клятвы, старается сколько можно доказать свою невинность, и признание в краже, говорит он, учинил для того, чтоб избавиться, хотя на минуту, несносного мучения, уверяет, что не только не может он заплатить в год двух тысяч рублей, требуемых неправедно, но что все имение почти в том и состоит, чем его превосходительство ему должен, что, получивши сей долг, располагал он заплатить положенный на него государев и боярский оброк, а потом себе, жене и малолетным своим детям нужное доставить. От сих слов пылает наш судья гневом и яростью и невинного подрядчика в свой приказ, яко пойманного вора и признание учинившего, при сообщении отсылает. Весьма скоро отправляются дела в тех приказах, в коих судьи сами истцами бывают, и редко случается от прочих судей противоречие в том, что одному из них надобно, хотя бы то было совсем несправедливо. Собака собаку лижет, и ворон ворону глаз не выклевывает. В тот же самый день определение подписано было всеми присутствующими, чтоб допрашивать подрядчика под плетьми вторично, и в тот же самый день сие бы исполнено было, если бы к счастию подрядчика не захотелось судьям обедать, ибо был второй пополудни час, и если б на другой день не было вербного воскресения и по нем страстной и святой недель, в коих не бывает присутствия.

Подрядчик, заклепанный в кандалы и цепь, брошенный со злодеями в темный погреб, плачет неутешно, а с ним купно рыдают жена его и дети, слезы его тем обильнее текут, чем больше уверен он во своей невинности, а вор, племянник судейский, в то самое время рыская по городу, присовокупляет без наказания к прежним злодействам еще новые бездельства. Украденные часы проиграл он некоторому картошному мудрецу, который со всеми своими в картах хитростями бедняе еще русских комедиантов. Картошный мудрец заложил их на два дни одному титулярному советнику, который по титулярной своей чести и совести только по гривне за рубль на каждый месяц процентов берет. Советник продал их в долг за двойную цену одному придворному господчику, который имеет в год доходу три тысячи рублей, а проживает по шести, надеясь, что двор заплатит все его долги за верную и ревностную службу, которая состоит в том, что, будучи дневальным, раздаст иногда кушанье, да и то непроворно и неопрятно. Придворный господчик подарил их своей любовнице, всеми чувствами его ненавидевшей, которая в неделю святой пасхи отдала оные, вместо красного яйца, прокурору того приказа, где содержался подрядчик, чтоб г. прокурор постарался утеснить ее отца, от которого она убежала.

По прошествии праздников заседания в приказах началися, и день для подрядчикова истязания и освобождения, наконец, настал. Судьи съехались, подрядчик к мучению был уже приведен, как прокурор, приехавши после судей и удивившись раннему их съезду, вынул часы для проведания времени. Судья-истец и другие присутствующие тотчас узнали украденные часы и без всех справок положили, что подрядчик оные продал той особе, от которой их прокурор получил, а чтоб подрядчика доказательнее в воровстве обличить, то отправили секретаря у оной госпожи взять расписку в покупке часов у подрядчика, коего между тем начали под побоями допрашивать о следующем: ‘Не был ли кто из богатых купцов с ним в умысле? Не крадывал ли он и прежде сего? Кому продавал краденные им вещи?’ и пр. Расспросы сии делались, как сказывают, для того, чтоб из безделицы сделать великое дело, которое бы, может быть, никогда не вершилось, и чтоб к оному припутать зажиточных людей, от коих можно бы было наживаться.

Покамест секретарь о путешествии часов осведомлялся, подрядчик мучимый насказал то, чего никогда не делал, и допросы, в трех тетрадях едва умещенные, показали ясно, сколь много лишнего в приказах пишут, что не всегда нужны побои ко изысканию злодеяния и что один золотник здравого судейского рассудка больше истины открывает, нежели плети, кошки и застенки.

Удивились судьи, когда секретарь донес и доказал, что часы у дяди своего украл племянник, а читатель беспристрастный удивится еще больше тому, что приказный секретарь не покривил душою и поступил совестно, но паче всего должно дивиться решению судейскому с тем мотом, который украл часы, и с невинным подрядчиком, дважды мучимым. ПРИКАЗАЛИ: вора племянника, яко благородного человека, наказать дяде келейно, а подрядчику при выпуске объявить, что побои ему впредь зачтены будут.

Повесть сия доказывает, г. издатель, что ничего нет для общества вреднее глупых, корыстолюбивых и пристрастных судей, на которых прошу тебя написать такую колкую сатиру, чтобы они все, устыдившись своего невежества, старались быть таковыми, какими им быть повелевают честь, совесть и государские законы.

Покорный твой слуга

N. N.

Москва 1769 года

Из листа XIV. Июля 28 дня

Господин издатель!

Пламя войны и между сочинителями возгорелось. Вооружились колкими своими перьями г. писатели, вашему ‘Трутню’ в прошедший вторник немалое было бомбардирование. ‘Всякая всячина’ добрый вытерпела залп, ‘Адскую почту’ атаковала какая-то неизвестная партия {Письмо и ‘Задача’ принадлежат издателю ‘Адской почты’ Ф. А. Эмину (инициалы ‘Б. К.’ означают ‘Бесовский корректор’ или ‘Бес кривой’). Речь идет о помещенной в 28-м номере журнала ‘И то и се’ статье, которая содержит резкие нападки на ‘Трутень’, ‘Всякую всячину’ и ‘Адскую почту’. За инициалами ‘Д. П.’ укрылся сам издатель М. Д. Чулков.}. Что касается до моих бесов, то я на оных наступающего уверить могу, что ему их бояться никакой причины нет, когда он человек честный, ибо добродетельного человека не только мои бесы, но и весь настоящий ад добродетели лишить не может. Я бы сему их неприятелю советовал истребить из мыслей то суеверие, которое, как он сам пишет, от младолетства при нем обитает, и когда он о делах по свойству их, а не по названию рассуждать захочет, то, может статься, имя бесов не столько ему будет противно.

Что касается до пасквиля {В том же номере ‘И того и сего’ помещено направленное против Эмина стихотворение ‘Аз не без глаз’. Эмин отвечает Чулкову сатирической ‘Задачей’ в ‘Трутне’, пародируя стихи своего противника.}, который был прислан некоторым писателем для напечатания, который ему назад отослан и который носится по многим рукам, то я оный, если когда-нибудь явится в свет, с прочими сего рода сочинениями, предаю на суд публике, которую я, считая за судью справедливого, потому что читатель обыкновенно меньше бывает пристрастен, нежели писец, уверен, что клевета от истины весьма справедливо будет отделена и останется при своем хозяине. Известно всем, что и между сочинителями бывают люди разных свойств: есть писатели благородные, достаточные и нищие, последние, будучи разумом весьма скудны, всего алкают и злятся на тех, кои рассудком достаточнее их. Я не только имена сих известных мне моих клеветников здесь умалчиваю, но и ниже какими-либо околичностями публике их лица означивать буду, ибо я намерен только доказать мою справедливость, а не бранить публично других.

Ни одно почти разумное сочинение не было без критики. Ювенала критиковал Повзаний ткач, Горация Витрувиев архитектор, сочинителя ‘Телемака’ {Фенелон.} разбранил Фаидит, который был у Собиса лакеем, однако ‘Телемак’ на веки будет ‘Телемаком’, а Фаидит писателем презренным, как о нем написал славный Рамзей, которого нижеозначенные о Фаидите слова {*} весьма приличны и моим злобным критикам.

{* Рамзей, известный в учености муж, о Фаиднтовой критике написал следующее:

…В cем сочинении ничего найти не можно, кроме лжи, величайшего невежества авторова, несправедливых критик, грубых обид, подлых насмешек и ребяческих привязок, так что можно о сем писателе сказать то, что написал славный Руссо о некотором писателе ж сего рода:

…Ты новый Ерострат.

Бесчестием своим быть хочешь всем известным.}

Я с моей стороны уверяю публику, что не буду впредь оную беспокоить ответами на ругательства, злобою на меня устремляемые, зная, что сего рода писателям чем-нибудь надобно наполнить свои листки, я же с людьми сей шерсти не только перебраниваться, но и какое-нибудь иметь с ними дело почитаю за стыд.

Покорный слуга Б. К.

Господин Б. К. Бомбардирование, сделанное в прошедший вторник моему ‘Трутню’, мне не страшно, да уповаю, что и г. ‘Всякой всячине’ сделанный залп никакого вреда не причинит, ибо в сию против нас войну ополчилося невежество. В письме господина Д. П., напечатанном в ‘И то и се’, написано, что госпожа ‘Всякая всячина’ выжила из ума. Хотя бы это было и подлинно, то я бы и тогда сказал, что гораздо славняе дожившему с пользою и с рассудком до глубокой старости лишиться ума, нежели родиться без ума. Но сей глубокой древности во ‘Всякой всячине’ никто еще не приметил. Что ж касается до моего ‘Трутня’, в котором, по мнению господина Д. П., ничего нет, кроме язвительных браней, ругательства, и что во оном в наивысочайшей степени блистает невежество, на то скажу: пусть ‘И то и се’ похваляется господином Д. П. и подобными ему, меня это не прельщает потому, что мое желание стремится заслужить внимание беспристрастных и разумных читателей.

ЗАДАЧА

Читатели! прошу решить сию задачу:

Кто, дара не имев, а пишет наудачу,—

Умен или дурак?

За прародительски страдая кто грехи,

Марает без стыда прегнусные стихи,—

Умен или дурак?

Кто в полустишии речь целую ломает¹,

И пишет то, чего и сам не понимает,—

Умен или дурак?

Кто, отроду не быв со музами знаком,

Дерзает воспевать качели с семиком²,—

Умен или дурак?

Кто ползает весь век, а мнит, что он летает,

И вздорные стихи без разума сплетает,—

Умен или дурак?

Кто в прозе и в стихах наставил столько слов,

Которых не свезут и тысяча ослов,—

Умен или дурак?

Кто прозу различить с стихами не умеет,

Пред светом хвалится, что все он разумеет,—

Умен или дурак?

Кто в сказках написал сорок нам, да ворон

И вздумал о себе, что будто он Скаррон,—

Умен или дурак?

Кто хвалит сам себя, а прочих всех ругает

И в сем одном свое искусство полагает,—

Умен или дурак?

РЕШЕНИЕ

Возможно ли, чтоб тот разумно написал,

Кто вместе с молоком невежество сосал,

И кто в поэзии аза в глаза не знает,

Уже поэмы вдруг писати начинает.

По мненью моему, писатель сей таков,

Как вздел бы кто кафтан, не вздев сперва чулков³,

И если это так,

Конечно, он дурак.

¹ Т. е. разделяет цезурой в шестистопном ямбе одну синтагму (например: ‘И лучше, как они || умеют, нарядясь’).

² Имеются в виду сатирические произведения Чулкова ‘Стихи на качели’ и ‘Стихи на семик’, а в последних строках ‘Задачи’ — поэма ‘Плачевное падение стихотворцев’.

³ Прямое указание на фамилию объекта осмеяния — Чулкова.

Из листа XVII. Августа 18 дня

Господин издатель!

Сообщая вам несколько портретов, прошу оные поместить в вашем журнале, а что они сего достойны, в том уверяет вас та, которой все мужчины говорят: у_ж_е_с_т_ь, к_а_к м_и_л_а {Ужесть, как мила — псевдоним писательницы М. В. Храповицкой-Сушковой.}.

ПОРТРЕТЫ

Я, всем мила.

С_е_м_и_л, пригожий молодец, весьма разумен и довольно учен, жаль, что он во всех влюбляется, в прочем его можно назвать человеком.

III

С_т_о_з_м_е_й, лицом нехорош, станом нескладен, умом небогат, а богат злостию сердца ко вреду ближних.

С_е_й лицо имеет не противное, складный стан, одевается нехудо. С_е_й был бы изрядный человек, если бы не соглашался на все чужие мнения и тем самым себе иногда не противоречил.

Ж_и_д_о_м_о_р желает иметь у себя деньги всего государства и не держать {Не издержать, не истратить.} из них ни полушки…

Из листа XXV. Октября 13 дня

Г. издатель!

Я уверен, что вы ненавистник пороков и порочных и что вы не следуете мнению утверждающих, что порочного на лицо критиковать не надлежит, но вообще порок, да и то издалека и слегка. Я не ведаю, какой они от таких дальных околичностей ожидают пользы. Известно, что признание во своих слабостях и пороках самому себе делают весьма немногие, кто сам себе признается во своих проступках, тот ежели не совсем исправляется, так, по малой мере, борется со своими страстями, и тому, по мнению моему, потребны наставления, а не критика. Другие, кои больше самолюбивы и ослеплены страстями, критику, на общий порок писанную слегка, от его действий весьма удаленную, тотчас совращают на лицо другого, такой тогда еще более ищет причин удалить оную от себя, нежели как критик, его пороки критикующий, искал от его лица удалиться. В таком случае обыкновенно много помогают ласкатели, ибо, ежели бы кто стал критиковать поступки знатного господина, тогда ласкатели, бесстыдно предупреждая его призвание, тотчас сыщут невинное лицо, на которое совратят критику. Невинный тогда страждет, а порочный насмехается своим пороком в лице другого. Вот все, чего от таких критик ожидать надлежит. Правда, что и ваше правило, в рассуждении критики, от ласкателей мало помогает. Но тут страждет критик, если увидят, что критикованное лицо точно те имеет пороки, тогда хотя и признаются, но утверждая, что критик весьма злобный человек. Впрочем, мое мнение весьма с вашим согласно, что критика на яйцо больше подействует, нежели как бы она писана на общий порок. Например, я много раз видал, что когда представляют на театре ‘Скупого’ {‘Скупой’ — комедия Мольера, ‘Лихоимец’ — Сумарокова. Прототипом главного персонажа этой пьесы Кащея Сумарокову послужил его шурин А. И. Бутурлин.}, тогда почти всякий скупой в театр смотреть ездит. Для чего же? для того, что он думает тогда о каком ни на есть другом скупяге, а себя, наверное, тогда не вспомнит. Когда представляют ‘Лихоимца’, тогда кажется, что не все скупые на Кащея смотреть будут. Меня никто не уверит и в том, чтобы Мольеров Гарпагон писан был на общий порок. Всякая критика, писанная на лицо, по прошествии многих лет обращается в критику иа общий порок, осмеянный по справедливости Кашей со временем будет общий подлинник всех лихоимцев. Я утверждаю, что критика, писанная на лицо, но так, чтобы не всем была открыта, больше может исправить порочного. В противном же случае, если лицо так будет означено, что все читатели его узнают, тогда порочный не исправится, но к прежним порокам прибавит и еще новый, то есть злобу. Критика на лицо без имени, удаленная поелику возможно и потребно, производит в порочном раскаяние, он тогда увидит свой порок и, думая, что о том все уже известны, непременно будет терзаем стыдом и начнет исправляться. Я вам скажу на это пример. Один молоденький писец читал много книг и, следовательно, видел, что худых писцов не хвалят. Но, однако ж, ему пришла охота к писанию, он сочинил пиесу, ее начали хвалить, хотя и видели его недостатки, но на первый случаи хотели его томи похвалами ободрить, наделся, что ежели он хорошенько вникнет, тогда и сам свои недостатки увидит. Другие поступили с ним искреннее. Они объявили ему его погрешности и недостатки, по он похвалы почитал от истины происходящими, а критику от злобы и зависти. Ободренный писец и поощренный ко продолжению своих трудов скоро начал себя равнять со славными писателями, а потом и вечной похвалы достойных авторов начал ругать. Друзья его остерегали многократно, но он утверждал, что они ошибаются. После начали его критиковать на общее лицо. Говорили ему, что ежели в сочинении случатся эдакие погрешности, так это порок, он на то соглашался, но в своих сочинениях тех погрешностей не видал и не исправился. Он не переставал себя хвалить, а других ругать до того времени, как показалися на него другие критики, не мог уже он ошибиться, что те на него были писаны. Он спрашивал у друзей своих, правильны ли критики, на него писанные, и так ли он худо пишет, как те утверждают. Они призналися, что весьма правильно. Его это тронуло. Он перестал писать и ежели не совсем исправился, так, по крайней мере, исправляется. Ибо он начал признаваться, что он и сам ведал, что пишет он худо, но, надеяся когда-нибудь исправиться, в том упражнялся, но как скоро приметил, что он не успевает, так скоро и перестал писать, что он писал по одной только охоте и что он никогда не думал, что это его metier {Metier, по-русски ремесло, и тут вымолвлено тем писцом ошибкою, но такую ошибку, кажется, можно простить, ибо не весьма легко человеку, равнявшемуся со славными авторами и весьма самолюбивому, признаться, что он пишет худо.}. Вот вам пример, ежели станут утверждать, что сей писец от тех критиков не исправится, о том я спорить не буду, но и не поверю, чтобы он исправился общею критикою. Наконец, сообщаю вам, г. издатель, описание бессовестного поступка одного чиновного человека с купцом. Пусть увидят, достоин ли он критики, и пусть скажут, что он бы общею критикою на бездельников исправился.

Пролаз, человек чиновный и не последний мот, был должен одному честному купцу по векселю. Срок пришел. Купец требовал денег, а Пролаз не отдавал, надеяся, что купец, по знакомству с его приятелями, просить {Взыскивать через суд.} на него не будет. Купец, по многократном хождении, наконец, вознамерился вексель отдать в протест и по нем взыскивать. Но Пролаз нашел способ с ним разделаться без платы денег. Случилося им быть вместе в гостях, купец подпил, и Пролаз не упустил его поразгорячить, что он ему денег не отдаст и что ежели он будет просить на него, так ничего ему не сыщет. Купец после сего Пролаза выбранил, а Пролаз, ничего ему не отвечая, сказал: ‘Милости прошу прислушать’,— и на другой день подал челобитную. Наконец, вместо бесчестия {Бесчестие — нанесение оскорбления, за которое обидчик подвергался посуду наказанию (обычно денежному штрафу).}, взял обратно свой вексель с надписью, что по оному деньги получены, да для наступившей зимы супруге своей не худой па шубу мех. Пролаз долгом поквитался, а купец за то, что плута назвал бездельником, потерял свои деньги.

Пожалуйте, г. издатель, поместите мое письмо в ваших листах. Вы одолжите тем вашего слугу

Правдулюбова.

Из листа XXVI. Октября 20 дня

Г. издатель!

Из ваших сочинений приметил я, что вы к состоянию крестьян чувствительны. Вы о них сожалеете вообще: похвально, но коликого ж достойны сожаления те, кои во владении у худых помещиков! Я к вам сообщаю отписки одного старосты к его помещику и помещиков указ к крестьянам, вы из того усмотреть можете, как худые помещики над крестьянами данную власть употребляют во зло и что такие господа едва ли достойны быть рабами у рабов своих, а не господами.

Слуга ваш Правдин {*}.

{* Правдин — по всей вероятности, псевдоним Д. И. Фонвизина, следующие далее ‘Копия с отписки’, ‘Копия с другой отписки’ и ‘Копия с помещичьего указа’ написаны им. Некоторые исследователи считают автором этих произведений самого Новикова.}

ТРУТЕНЬ

ЕЖЕНЕДЕЛЬНОЕ ИЗДАНИЕ НА 1770 ГОД

Опасно наставленье строго,

Где зверства и безумства мyого.

Прит. г. Сумар.

Из листа XII. Марта 23 дня

КАРТИНЫ

Сия картина изображает мужчину низкого происхождения, который нашел случай приплестись в родню знатной фамилии. На правой стороне видны все нажиточные места, вокруг которых он, по милости своих родственников, терся. На левой его кладовая, заваленная почти вся сундуками, шкапами и мешками с деньгами: он наполнил ее всякими непозволенными средствами, а именно грабил и захватывал насильно чужое добро, брал на сохранение в не отдавал назад, а паче всего нажил он то лихоимством. Тут еще изображается несколько вдов, сирот и беспомощных, они его просят с заплаканными глазами и с распростертыми руками, и кажется, что они все хотят вымолвить: ‘Помилуй, покажи правосудие!’ Но он со спокойным видом всегда говорит им: ‘Завтре’. Над кладовою его надпись: ‘Сие добро, посредством моего умишка, мне бог дал’. Живописец, писавший сию картину, не позабыл вдали изъяснить брошенные на пол изломанные весы, означающие правосудие, и так же истину поверженную.

КАРТИНА

Представляется вдовушка лет двадцати — ужесть, как недурна! — наряд ее показывает довольно знающую свет, подле нее в пребогатом уборе садит согнувшийся старик, в виде любовника: он изображен отягченным подагрою, хирагрою, коликою, удушьем и, словом, всеми припадками, какие чувствуют старички при последнем издыхании. Спальна и кабинет сей вдовушки скрывают двух молодых ее любовников, которых она содержит на иждивении седого старика в должности помощников. Она делает это для облегчения старости своего возлюбленного.

ПРИМЕЧАНИЯ

Николай Иванович Новиков (1744—1818) принадлежал к старинному дворянскому роду. По-видимому, в 1755 г. поступил в дворянскую гимназию при Московском университете, а в 1760 г. исключен из нее за самовольную отлучку. С 1762 г. служил в Измайловском полку. В 1766 г. Новиков впервые выступил как книгоиздатель. В 1767—1768 гг. в числе большой группы офицеров и унтер-офицеров был откомандирован в Комиссию по составлению нового Уложения для ведения ‘письменных дел’. После роспуска Комиссии Новиков, еще в начале 1768 г. переведенный из гвардии в армию с повышением в чин поручика, ушел с военной службы и определился переводчиком в Коллегию иностранных дел, в которой прослужил с 1770 примерно до 1774 г.

В это время он последовательно издавал четыре сатирических, ярко просветительских журнала: ‘Трутень’ (май 1769 — апрель, фактически июль 1770), ‘Пустомеля’ (июнь — июль 1770), ‘Живописец’ (апрель 1772 — июнь или июль 1773), ‘Кошелек’ (июль — сентябрь 1774). Многое в этих журналах, несомненно, написано самим Новиковым, но что именно, точно неизвестно. Кроме того, в 1769 г., по-видимому, Новиков совместно с Эминым издавал журнал ‘Смесь’, есть сведения о том, что в 1772 г. Новиков был издателем (возможно, с Я. Б. Княжниным) журнала ‘Вечера’.

В 1772 г. из печати вышел его ‘Опыт исторического словаря о российских писателях’. В 1773—1775 гг. он издал ‘Древнюю российскую вивлиофику, или Собрание разных древних сочинений’ в 10 частях (в дополненном виде переиздана в 20 частях в 1788—1791 гг.). В 1773 г. Новиков совместно с книгопродавцем К. В. Миллером организовал ‘Общество, старающееся о напечатании книг’, которое взяло на себя издание книг, подготовленных ‘Собранием, старающимся о переводе иностранных книг’ (руководитель ‘Собрания’ — Г. В. Козицкий, в числе переводчиков — И. А. Дмитревский, Я. Б. Княжнин, М. И. Попов, А. Н. Радищев и др.).

В 1775 г. Новиков начал отходить от идей Просвещения и примкнул к масонам, уже в 1776 г. он возглавил одну из петербургских лож. В 1777 г. Новиков вместе с Херасковым начинает издавать масонский журнал ‘Утренний свет’, с мая 1779 г. ‘Утренний свет’ печатается в Москве. В 1781 г. масонско-мистическую серию журналов Новикова продолжает ‘Московское ежемесячное издание’, в 1782 г.— ‘Вечерняя заря’, в 1784—1785 гг.— ‘Покоящийся трудолюбец’.

Кроме того, в 1779 г. Новиков издавал первый русский журнал, предназначенный специально для женщин,— ‘Модное ежемесячное издание, или Библиотека для дамского туалета’. Получив в аренду вместе с типографией право печатать газету ‘Московские ведомости’, Новиков издавал беллетристическое прибавление к ней — журнал ‘Городская и деревенская библиотека’ (1782—1786, вышло 12 частей), первый в России специальный детский журнал ‘Детское чтение для сердца и разума’ (1785—1789), ряд журналов, посвященных отдельным отраслям знаний: ‘Экономический магазин’ (1780—1789), ‘Магазин натуральной истории, физики и химии’ (1788—1790) и т. д.

Новиков организовал в Москве огромное книгоиздательское предприятие, сначала на базе университетской типографии, а в 1784 г.— образованной по его инициативе ‘Типографической компании’, таким образом, в его распоряжении оказались три легальные типографии и одна или две тайные масонские.

Безусловной заслугой Новикова явилось установление прочных книготорговых связей с провинцией, продукция его типографий стала распространяться почти по всей территории России. Будучи противником екатерининского самодержавия, Новиков, как и другие московские масоны, возлагал надежды на Павла Петровича. В ответ на предпринятые им попытки через зодчего В. И. Баженова связаться с Павлом началось преследование московских масонов, в первую очередь направленное против Новикова. Его издательское предприятие было подорвано распоряжением императрицы не сдавать ему более в аренду университетскую типографию по истечении прежнего срока, кончавшегося 1 мая 1789 Г, В апреле же 1792 г. последовал полный разгром московской масонской организации, а Новиков был приговорен к заключению в Шлиссельбургскую крепость сроком на 15 лет. Император Павел I на следующий день по восшествии на престол, 7 ноября 1796 г., издал указ об освобождении Новикова. Последние годы жизни больной Новиков провел в бедности.

Из листа II. Мая 5 дня

Из листа III. Мая 12 дня

Лист IV. Мая 19 Дня

Из листа V. Мая 26 дня

Из листа VIII. Июня 16 дня

Из листа XIII. Июля 21 дня

Из листа XIV. Июля 28 дня

Из листа XVII. Августа 18 дня

Из листа XXV. Октября 13 дня

Из листа XXVI. Октября 20 дня

Из листа XII. Марта 23 дня

Читайте также: