Сатирические письма, Новиков Николай Иванович, Год: 1770 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 49 минут(ы)

Трутень 1769-1770

Новиков Н. И. Избранное

М.: Правда, 1983.

Сатирические письма

Любезный племянничек,…
здравствовать тебе навеки нерушимо желаю!

Уведомился я, что ты и по сие время ни в какую еще не определился службу. Отпиши ко мне, правда ли это, ежели правда, так скажи, пожалуй, что ты с собою задумал делать? Я тебя не приневоливаю идти ни в придворную, ни в военную службы для сказанных мне тобою причин, пусть это будет по-твоему, а при том и службы сии никакой не приносят прибыли, а только разоренье. Но скажи, пожалуй, для чего ты не хочешь идти в приказную? Почему она тебе противна? Ежели ты думаешь, что она по нынешним указам ненаживна, так ты в этом, друг мой, ошибаешься. Правда, в нынешние времена против прежнего не придет и десятой доли, но со всем тем годов в десяток можно нажить хорошую деревеньку. Каково ж нажиточно бывало прежде, сам рассуди, нынешние указы много у нас отняли хлеба!

Тебе известно, что, по приезде моем на воеводство, не имел я за собою больше шестидесяти душ дворовых людей и крестьян, а ныне, благодаря подателя нам всяких благ, трудами моими и неусыпным попечением, нажил около трех сот душ, не считая денег, серебра и прочей домашней рухляди, да нажил бы еще и не то, ежели бы прокурор со мною был посогласнее, но за грехи мои наказал меня господь таким несговорчивым, что как его ни уговаривай, только он, как козьи рога в мех, не лезет и ежели бы старанием моим не склонил я на свою сторону товарища, секретаря и прочих, так бы у меня в мошне не было ни пула. Прокурор наш человек молодой, и сказывают, что ученый, только я этого не приметил. Разве по тому, что он в бытность его в Петербурге накупил себе премножество книг, а пути нет ни в одной. Я одинажды перебирал их все, только ни в одной не насел, которого святого в тот день празднуется память, так куда они годятся. Я на все его книги святцов своих не променяю. Научился делать вирши, которыми думал нас оплетать, только сам он чаще попадается в наши верши. Мы его частехонько за нос поваживаем. Он думает, что все дела надлежит вершить по наукам, а у нас в приказных делах какие науки? кто прав, так тот и без наук прав, лишь бы только была у него догадка, как приняться за дело, а судейская наука вся в том состоит, чтобы уметь искусненько пригибать указы по своему желанию, в чем и секретари много нам помогают. Правда, что это для молодого человека трудно и непонятно, но ты этого не опасайся, я тебя столько научу, сколько сам знаю. Пожалуйста, Иванушка, послушайся меня, просись к нам в город в прокуроры. Я слышал, что тебя многие знатные господа жалуют, так это тебе тотчас сделают. Наживи себе там хороших защитников, да и приезжай сюда, тогда весь город и уезд по нашей дудке плясать будет. Рассуди сам, как этого места лучше желать и покойнее. Во всех делах положися на меня, а ты со стороны ни дай ни вынеси будешь брать жалованье, а коли будет ум, так и еще жалованьев под десяток в год получишь. Мы так искусно будем делать, что на нас и просить нельзя будет. А тогда, как мы наживемся, хотя и попросят, так беда будет не велика, отрешат от дел и велят жить в своих деревнях. Вот те на, какая беда! для чего не жить, коли нажито чем жить, то худо, как прожито чем жить, а как нажито, этого никто и не спросит. Пожалуйста, послушайся меня, добивайся этого места. Ты ведь уже не маленький ребенок, можно о себе подумать, чем век жить. Отцовское-то у тебя имение стрень-брень с горошком, так надобно самому наживать, а на мое и не надейся, ежели меня не послушаешься, хотя ты у меня и один наследник, но я лучше отдам чужому, да только такому, который себе добра хочет. Ежели ж послушаешься, то при жизни моей укреплю все тебе. Смотри ж, я говорю наобум, а ты бери себе на ум. Прощай, Иванушка, пожалуй, подумай о сем хорошенько и меня уведомь. Остаюсь дядя твой…

P. S. При сем посылаю к тебе вирши, которые писал на нас прокурор наш. Прочитай их и после рассуди, что прибыльнее, вирши марать иль деньги собирать? Он нас бранит, а мы наживаемся и говорим, брань на вороту не виснет. <...>

* * *

Племяннику моему Ивану, здравствовать желаю!

На последнее мое к тебе письмо с лишком год дожидался я ответа, только и поныне не получил. Я безмерно удивляюся, откуда взялось такое твое о родственниках и о самом себе нерадение. Мне твое воспитание известно: ты до двадцати лет своего возраста старанию покойного твоего отца соответствовал. Он из детей своих на тебя всю полагал надежду, да и нельзя было не так: большой твой брат, обучался в кадетском корпусе светским наукам, чему выучился? Ты знаешь, сколько он приключил отцу твоему разорения и печали. А ты, под присмотром горячо любившего тебя родителя, жил дома до двадцати лет и учился не пустым нынешним и не приносящим никакой прибыли наукам, но страху божию, книг, совращающих от пути истинного, никаких ты не читывал, а читал жития святых отец и библию. Вспомнишь ли, как тебе тогда многие наши братья старики завидовали и удивлялися твоей памяти, когда наизусть читывал ты многих святых жития, разные акафисты, каноны, молитвы и проч., и не только мы, простолюдимы, но и священный левитский чин тебе завидовал, когда ты, будучи еще сущим птенцом шестнадцати только лет, во весь год круг церковного служения знал и отправляти мог службу? Куда это все девалося? Все, конечно, создатель наш, за грехи отец твои отъял от тебя благодать свою и попустил врагу нашему, злокозненному диаволу, искушати тебя и совращати от пути, ведущего ко спасению. Ты стоишь на краю погибельном, бездна адской пропасти под тобою разверзается, отец Диаволов, разинув челюсти свои и испущая из оных смрадный дым, поглотить тебя хочет, аггели мрака радуются, а силы небесные рыдают о твоей погибели. Ежели то правда, что я о тебе слышал, сказывали мне, будто ты по постам ешь мясо и, оставя увеселяющие чистые сердца и дух сокрушенный услаждающие священные книги, принялся за светские. Чему ты научишься из этих книг? Вере ли несомненной? без нее же человек спасен быть не может. Любви ли к богу и ближним, ею же приобретается царствие небесное. Надежде ли быти в райских селениях, в них же водворяются праведники? Нет, от тех книг погибнешь ты невозвратно. Я сам грешник, ведаю, что беззакония моя превзыдоша главу мою, знаю, что я преступник законов, что окрадывал государя, разорял ближнего, утеснял сирого, вдовицу и всех бедных судил на мзде, и короче сказать, грешил и по слабости человеческой еще и ныне грешу почти противу всех заповедей, данных нам чрез пророка Моисея, и противу гражданских законов, но не погасил любви к богу, исповедываю бо его перед всеми творцом всея вселенныя, сотворившим небо, землю и вся видимая, всевидящим оком, созерцающим во глубину сердец наших. О ты, всесильныя, вселенныя обладатель! Ты зришь сокрушение сердца моего и духа, ты видишь желание следовать воле твоей, ты ведаешь слабость существа нашего, знаешь силу и хитрость врага нашего, диавола, не попусти ему погубити до конца творение рук твоих, пошли от высоты престола твоего спутницу твою и святыя истины, премудрость, да укрепит та сердце мое и дух ослабевающий. Сказано: постом, бдением и молитвою победиши диавола, я исполняю церковные предания, службу божию слушаю с сокрушенным сердцем, посты, среды и пятки все сохраняю, не только сам, но и домочадцев своих к тому принуждаю. Да я и не принужденно, но только по теплой вере и еще прибавил постов, ибо я и все домашние мои во весь год, окроме воскресных дней, ни мяса, ни рыбы не ядим. Вот каково, кто читает жития святых отец! мы во оных находим книгах, что неоднократно из глубины адской пропасти теплые слезы и молитвы возводили на лоно Авраамле, а ты сего блаженства лишаешься самопроизвольно. Разве думаешь, что когда ты не вступишь в приказную службу, то уже и согрешить не можешь? Обманываешься, дружок: и в приказной, и в военной, и в придворной, и во всякой службе и должности слабому человеку не можно пробыти без греха. Мы бренное сотворение, сосуд скудельный, как возможем остеречься от искушения, когда бы не было искушающих, тогда, кто ведает, может быть, не было бы и искушаемых! Но змий, искусивший праотца нашего, не во едином живет эдемском саде: он пресмыкается по всем местам. И не тяжкий ли это и смертный грех, что вы, молодые люди, дерзновенным своим языком говорите: ‘За взятки надлежит наказывать, надлежит исправлять слабости, чтобы не родилися из них пороки и преступления’. Ведаете ли вы, несмысленные, ибо сие не припишу я злобе вашего сердца, но несмыслию? Ведаете ли, что и бог не за всякое наказывает согрешение, но, ведая совершенно немощь нашу, требует сокрушенного духа и покаяния? Вы твердите: ‘Я бы не брал взяток’. Знаете ли вы, что такие слова не что иное, как первородный грех, гордость? Разве думаете, что вы сотворены не из земли и что вы крепче Адама? Когда первый человек не мог избавиться от искушения, то как вы, будучи в толикократ его слабее, коликократ меньше его живете на земли, гордитеся несвойственною сложению вашему твердостию? Как вам не быть тем, что вы есть? Удивляюся, господи, твоему долготерпению! Как таких кичащихся тварей гром не убьет, и земля, разверзшися, не пожрет во свое недро, стыдяся, что таковых в свет произвела тварей, которые, вещество ее забывают. Опомнись, племянничек, и посмотри, куда тебя стремительно влечет твоя молодость. Оставь сии развращающие разумы ваши науки, к которым ты толико прилепляешься, оставь сии пагубные книги, которые делают вас толико гордыми, и вспомни, что гордым господь противится, смиренным же дает благодать. Перестань знатися по-вашему с учеными, а по-нашему с невежами, которые проповедуют добродетель, но сами столько же ей следуют, сколько и те, которых они учат, или и еще меньше. К чему потребно тебе богопротивное умствование, как и из чего создан мир? Ведаешь ли ты, что судьбы божий неиспытанны, и как познавать вам небесное, когда не понимаете и земного? Помни только то, что земля еси и в землю отъидеиш. На что тебе учитися речениям иностранным, язык нам дан для прославления величия божия, так и на природном нашем можем мы его прославляти, но вы учитесь оным для того, чтобы читать их книги, наполненные расколами противу закона: они вас прельщают, вы читаете их с жадностию, не ведая, что сей мед во устах ваших преобращается в пелынь во утробах ваших, вы еще тем недовольны, что на тех языках их читаете, но чтобы совратить с пути истинного и незнающих чужеземских изречений, вы такие книги переводите и печатаете, недавно такую книгу видел я у нашего прокурора. Помнится мне, что ее называют К****. Безрассудные! читая такие книги, стремитеся вы за творцами их ко дну адскому на лютые и вечные мучения, из сего рассуждай, ежели в тебе хотя искра божия осталась. Какую приносят пользу все ваши науки, а о прибыли уже и говорить нечего! Итак, впоследние тебе пишу: ежели хочешь быть моим наследником, то исполни мое желание, вступи в приказную службу и приезжай сюда, а петербургские свои .шашни все брось. Как ты не усовестишься, что я на старости беру на свою душу грехи для того только, чтобы тебе оставить, чем жить. Я чувствую, что уже приближается конец моей жизни, итак, делай сие дело скорее и вспомни, что упущенного уже не воротишь. Ты бы, покуда я еще жив, в приказных делах понаторел, а после бы и сам сделался исправным судьею и моим по смерти достойным наследником. Исполни, Иванушка, мое желание, погреби меня сам, закрой впоследние мои глаза и после поминай грешную мою душу, чтобы не стать и мне за тебя на месте мучения, проливай о грехах моих слезы, поминай по церковному обряду, раздавай милостыню, а на поминки останется довольно, о том не тужи, ежели и ты не прибавишь так, проживши свой век моим, оставишь еще чем и тебя помянуть. Итак, мы оба на земли поживши, по своему желанию, водворимся в место злачно, в место покойно, идеже праведники упокоеваются. Пожалуй, Иванушка, послушайся меня, ведь я тебе не лиходей. Я тебе столько хочу добра, сколько и сам себе. Прощай.

Остаюсь, дядя твой****.

Господин издатель!

Вы ленивы, да и я не прилежен, а притом имею желание прослыть, буде не творцом, то по крайней мере издателем. Чего ради прилагаю при сем присланную ко мне из деревни от приятеля грамотку, которую, если вы заблагорассудите, можете напечатать, а если вам не вздумается, то в следующем листочке дать знать, по каким причинам она тиснению предана быть не может. Простите, господин издатель, что в сем рукописании не наблюдено русское правописание, причина тому та, что у нас на Руси весьма мало таких переписчиков, кои бы право писать разумели, да я и сам, сказать матку-правду, не зело поучен, а притом и лень проклятая не допустила меня прочесть за переписчиком. Прощай, г. издатель, я, право, никогда так много не трудился, как сегодня дернул меня черт с тобой разболтаться

Ваш доброжелатель
И. Прямиков.

Государь мой!

Приехав в деревни для препровождения там наступающего лета, старался я познакомиться с моими соседа ми, и правда, между ими нашел я много людей разум пых и честных, упражняющихся в домостроительстве почему и уповал все время пребывания моего препроводить там весело. Но сия блаженная жизнь, которою я наслаждаться уповал, была прервана следующим образом. В том же уезде, где мои деревни, живут в от ставке два родные брата Вертяевы, и правда, никто толь приличного со нравом своим прозвища не имеет как сии господа, ибо они, забывая честь, законы и благопристойность, вертят дела по своим прибыткам, одним словом, они ябедники, обидчики и грабители. Вам же государь мой, небезызвестно, что мне досталася после покойной свойственницы моей деревнишка. Один из сих господ, проведав, что я человек не хлопотливый и приказных дел не люблю, старался часть оных присвоить но как он покойной свойственнице моей роднёю не бывал, то, дабы иметь какую-либо привязку, одну из свойственниц покойницыных, которая хотя никакого права к сим деревням не имела, а притом была без ума, что известно всем соседам, привез в город и там взял с нее купчую, а по сей-то купчей и старался лишить меня принадлежащего мне имения. Поверьте, государь мой, что ничто так меня не беспокоило, как сии хлопоты, от которых бы я, конечно, не избавился, если бы не защитил меня граф Р…, мой благодетель, который, узнав о сем, писал к нашему губернатору, а я, таким способом избавясь от сего душевредника, расспрашивал одного соседа как они могут жить с такими ябедниками, каковы господа Вертяевы. На что он мне ответствовал, что это еще малейшего их бездельничества опыт, что они для прибытка никого не щадят, что за несколько пред сим некоему небогатому дворянину досталось по наследству сорок душ. Младший из Вертяевых, узнав о сем, призвал сего дворянина и говорит так: ‘Деревни эти хотя тебе и принадлежат, однако ты, конечно, их не получишь, ибо ты человек, приказных порядков не знающий, а я для твоей бедности по этому делу хождение иметь буду, но как мне за тебя поверенным быть стыдно, то дай мне закладную, а я, выхлопотав оные деревни, закладную тебе выдам’. Добросердечный старик почел сие особливым знаком его к себе милости и, нимало не размышляя, дал требуемую закладную, по которой господин Вертяев, записав за себя деревню, владеет спокойно, а бедный старик с печали, ибо он кроме сей деревни имел только 5 душ, переселился в то жилище, в котором чужих душ никто не желает, оставя после себя четверых сыновей и одну дочь, кои в такой живут бедности, что едва дневное имеют пропитание. Сей поступок толь чувствительно меня тронул, что я трех меньших сыновей, ибо старший болен и служить не может, отослал к племяннику моему в Петербург, дабы он их по приличеству записал в службу, а большего здесь взял в свое призрение. Из сих двух кратких повестей рассудите, государь мой, коль много властвует прибыток над ябедническими душами, что они для одного загона земли не токмо любовь к ближнему, но и самый страх божий забывают. Сии-то и сим подобные бездушники приятную деревенскую жизнь напояют ядом, ибо в прочем, по моему мнению, с приятностию деревенской жизни ничто сравниться не может: там встают рано не для того, чтоб, просидев 3 или 4 часа над убором головы и отягчив оную салом и пудрою, шататься по передним комнатам знатных бояр, но для того, чтоб пользоваться приятным утренним временем, присматривать за своим домостроительством и примером своим служителей своих поощрять к трудам. Там нет огромной музыки, но вместо оной пользуются поселяне приятным пением птиц, нет там великолепных садов, украшенных статуями и водометами, но вместо оных прекрасные рощи, зеленые луга, испещренные цветами, и протекающие по оным журчащие по камешкам источники увеселяют взор и приводят на память златый Астреин век. Впрочем, уверяя, что при всех случаях не премину уведомлять вас о деревенских наших обстоятельствах, пребуду,

Государь мой,
Ваш покорный слуга ***.

Г. издатель!

Целую неделю у меня денег не было ни полушки, но вчера ввечеру один честный человек прислал мне червонец, который он мне был должен. Вы не поверите, как я обрадовался, увидя сей блестящий металл, я не мог им налюбоваться, повертывал его в своих руках, клал в кошелек, вынимал опять, и смотря пристально, приметил, что он был обрезан. ‘Ах, бедненький! — вскричал я,— ты побывал уже в жидовских руках: по закону моисееву обрезывали только самих жидов, но они по новейшему своему обычаю обрезываю: все червонцы, которые к ним попадают в руки’. Жалость объяла мое сердце, вообразя мучения бедного червонца, при обрезывании претерпенные, и, будучи оттого вне себя, вскричал: ‘О! если б ты, дорогой червонец, со мною мог говорить, ты бы, конечно, рассказал мне, как на свете ты обращался и как переходил из рук в руки?’ Но он был безгласен. Я пришел в досаду и говорил: ‘Немилосердая природа! почто ты дала глас ласкателям, кои сладостными речами в сердце вливают яд? Почто не безгласны красавицы: они настоящие сирены, они пленяют нас нежными словами, обольщают взор своею красотою и ввергают нас в презлейшие напасти. А злато, сей драгоценный металл, без коего разрушилося бы все на свете, ты, жестокая, уподобила несмысленной и бессловесной твари. Оно бы подавало нам нужные советы, учило бы, как его употреблять, конечно, оно бы было лучшим нашим наставником, ибо, когда, и быв бессловесно, освобождает нас от презренной бедности, коей терзания несноснее адских мучений и злее самой смерти, дает нам разум, чины, почтение и возводит иногда на высочайшие степени, восстановляет мир в государствах, возвышает, низвергает — словом, оно все может… Ах, природа!.. как ты несправедлива!..’ От сильного волнения я ослабел, пришел в забвение и заснул. Но хотя утомленные члены и вкушали сладость покоя, однако сон не истреблял смущения из моих мыслей. Я те же повторял слова…, но вдруг радость и удивление подали отраду моему сердцу, желание мое исполнилось, червонец начал говорить:

‘Что ты от меня услышать хочешь? Я довольно ведаю, что люди не любят слушать, когда говорят им правду, но я лесть презираю. Повесть моя тебе покажет, сколько вы непостоянны и что на свете все превратно. Когда меня взяли со дна Пактола, коего прозрачные струи протекали в Лидии, тогда люди не столько еще были жадны ко злату, как ныне, один только Крез собирал сокровища, а большая часть его подданных упражнялися в трудах и наслаждалися спокойною жизнию. Я был положен в природном моем виде в сокровищах крезовых и долгое время не видал никого из смертных, кроме стражей, наконец, увидел премудрого мужа Солона и слышал разумный его ответ надменному богатством своим Крезу и почитающему себя счастливейшим из смертных, он говорил: ‘Никто до смерти счастливым себя назвать не может’. Сие сбылось: я видел побежденного Креза, влекомого на казнь, а сокровища его оставленные на расхищение победителям. Тогда в первый раз я попался в руки немилосердого ваятеля, он меня несказанно мучил огнем и своими орудиями и, наконец, сделал из меня медаль, на коей изображалось падение лидийского царства и победа персидского монарха Кира. Я был в Кировых руках, потом перенесен в чертоги персидских царей, где с другими медалями и драгоценными вещами лежал до самого того времени, как Александр Македонской последнего персидского царя Дария победил и соделал конец персидской монархии. Я не попался в руки победителей: одна персиянка, жившая в царском доме, или любя медали, или из сребролюбия, зарыла меня в землю со многими драгоценностями и, конечно, хотела после употребить в свою пользу. Но по определению судьбы я в виде медали и другие со мною положенные вещи весьма долго были сокрыты в земных недрах, и я за счастие себе почитал, что остался в покое, нимало не желая видеть свет, коего превратность довольно мог приметить из падения немалых областей. Однако судьба, всем управляющая по своенравию, захотела разрушить мое спокойство, коим я многие столетия наслаждался. Меня вырыл один алхимист и, любуясь моей древностию затем, что вы редкость любите, хотел меня везти в кабинет к какому-то королю. Но как все люди непостоянны, то и мой алхимист, раздумав далеко везти древнюю медаль, взял меня и расплавил. Я принужден был терпеть несноснейшие мучения, ибо он изыскивал, как мое золото отлично от нынешнего, и огнем, и водою, и всем, что ему приходило на ум, меня пробовал, наконец, не нашед ничего, оставил моих товарищей медалями, а меня сделал простым куском золота, продал жиду, которой, везучи очень далеко, привез во Францию. Жители сей страны мне были незнакомы, и одежда оных казалась весьма отлична от лидийской, персидской и македонской. Израильтянин продал меня французскому золотых дел мастеру. Я не мог надивиться, с каким искусством продавец по ветхому, а купец по новому законам друг друга обманывали. Сей мастер был весьма хитр на выдумки и такие делал вещи, о коих я прежде и понятия не имел. Я видел все крезовы сокровища, все великолепия персиян, однако не знал, что такое называют галантереями, но новый мой хозяин о всем ведал и умел делать все модные вещи. Не пробыл я еще и двух часов у сего француза, как увидел пришедшего к нему щеголя: у него волосы были всклочены, и сделаны из них разные кудри, и осыпаны каким-то белым порошком, я после сведал, что вы, жители нынешних времен, сие называете пудрою и что ни одна разумная голова без ней обойтись не может. Одним словом, платье его, разное кривлянье и беспрестанная говорливость меня удивили, и его бы, конечно, почли шутом в Лидии, любезном моем отечестве, о коем я уже более и не слыхал. Он заказал моему хозяину сделать самую модную золотую табакерку и дал женский портрет, который велел в нее вставить Сие дело касалось до меня: я опять стал терпеть мучение, прибавили ко мне много смеси и сделали из меня табакерку, кою хозяин называл самою модною. Я тогда еще не понимал, что такое мода, да и ныне точно не знаю, или вы модою называете управляющую вами глупость? Щеголь тотчас прилетел, схватил меня в руки, и поднимая плеча, ужимая губы, и махая руками, кричал страстным голосом, что я неоцененная табакерка для того, что во мне портрет его любовницы. Не знал я и того, что называли любовницыным портретом: но, наконец, сведал, что то было изображение лица той женщины, с которой любовник чаще бывает вместе, нежели с другими, больше с нею говорит, более ей лжет и чрез все происки старается ее обмануть. Французский щеголь, припрыгнув раза три, приткнув свои губы к сему портрету и расплатись с золотарем, влез в ящик, сделанный на четырех колесах, или, по-вашему, в карету, и приехал домой. Все, что ни представлялось моим глазам, казалось мне очень странно и смешно. Я сначала всему дивился, но, наконец, рассмотри все подробно, перестал удивляться модным вещам и сравнивать их употребление с древними мне известными обычаями, а стал вникать во нравы моих хозяев, коих у меня не мало перебывало.

Сей первый мой хозяин с утра до вечера ездил по городу и волочился за всеми красавицами, однако не подумай, что он их долго любил, ибо на неделе раза по два он переменял портрет, который в меня вставливался и мне иногда было досадно, что он на место прекрасного вставливал портрет дурной, но что о сем и говорить, известно всем непостоянство сих господ. Мой хозяин был при том и страстный игрок и, по несчастию, проиграв все деньги, схватил меня дрожащими руками, уронил на пол, расшиб портрет, а меня согнул. Осердясь еще более на свое несчастие, поставил меня на карту в половинной цене и проиграл с оника.

Выигрывший меня, видя, что я не могу отправлять прежней должности, и имея бриллианты, велел сделать серьги. Меня употребили в сию работу, раздробили на части и, вставя каменья, сделали две серьги: половина моего существа сгорела, а остатки остались у мастера. Вот я стал опять в новом виде: серьги вдела в уши кокетка, и я было радовался, что, быв столь близко ушей такой женщины, могу слышать все речи, кои ей беспрестанно шептали на ухо мужчины. Но после узнал, что то были такие маловажности, которые не стоят того, чтоб о них и говорить, однако довольно мог приметить, что ежели волокиты обманывают женщин, то и кокетки их обманывают еще гораздо больше.

Если подробно описывать всю мою жизнь, то произойдет великая книга, знайте же, что, быв серьгами, был в ушах женщин разных нравов, был у жеманных, у простеньких и мало у разумных. После сего, выломав каменья из сих серег, употребили в складень, а из меня художник сделал маленькую печать, на коей было изображение купидона. Поверите ль, что в сем виде я перебывал более, нежели во ста руках: то служил волокитам, которые запечатывали мною все свои мнимые вздохи, слезы и отчаянье, то снимали меня с их часов красавицы и употребляли на такие же дела, то слуги и служанки, украв меня, продавали новым хозяевам. Наконец, я состарилась, изогнулась, попала в Голландию и сделали из меня червонец, в котором виде я иногда и в один день руках в двадцати перебывал. Для окончания же моей повести, кою сколько ни сокращал, но она была довольно велика, скажу, что привез меня сюда курьер и вчера проиграл на биллиарде вашему знакомому, который меня к вам прислал’. Сей сон меня удивил, и я проснувшись написал его и послал к вам, г. издатель, если сей бред вам понравится, то его напечатайте, если же нет, то издерите или сожгите: судьбину его оставляю на вашу волю.

Слуга ваш
N.N.

22 июня.

Господин издатель!

Ты охотник до ведомостей, для того сообщаю тебе истинную быль: вот она.

У некоторого судьи пропали золотые часы. Легко можно догадаться, что они были не купленные. Судьи редко покупают, история гласит, что часы по форме приказной с надлежащим судейским насилием вымучены были у одной вдовы, требующей в приказе, где судья заседал, правосудия, коего бы она, конечно, не получила, если бы не вознамерилась расстаться против воли своей с часами.

В комнату, где лежали часы, входили только двое, подрядчик и племянник судейский, человек приказной и чиновный. Подрядчик ставил полные два года в судейский дом съестные припасы, за которые три года заплаты денег дожидался. Правда, имел он на судью вексель, но помогает ли крестьянину вексель на судью приказного, судью, может быть, еще знатного? Редко вексель Действие имеет, где судьи судью покрывают, где рука Руку моет, для того что обе были замараны. Подрядчик, хотя невеликий грамотей, однако про это знает, и для того пришел просить судью о заплате долгу со всякою покорностию, и в то-то самое время часы пропали. Племянник судейский, хотя мальчишка молодой, но имеет все достоинства пожилого беспорядочного человека, играет в карты, посещает домы, где и кошелек опустошается и здоровье увядает. Не было собрания мотов вне и внутри города, где бы он первый между прочими бездельствами пьян не напивался. Правосудию он учился у дяди, которого, пришедши поздравить с добрым утром, украл и часы, о коих дело идет.

Худой тот судья, который чрез побои правду изыскивает, а еще хуже тот, который всякие преступления низкой только породе по предубеждению приписует, как будто бы между благорожденными не было ни воров, ни разбойников, ни душегубцев. Случающиеся примеры противное доказывают, и один прощелыга, обращающийся довольно в свете, утверждает, что больше бездельства и беззакония между дворянами водится, нежели между простым народом, называемым по несправедливости подлостью. Подлый человек, по мнению его, есть тот, который подлые дела делает, хотя б он был барон, князь или граф, а не тот, который, рожден будучи от низкостепенных людей, добродетелью, может быть, многих титлоносных людей превосходит.

Кто добродетелью превысит тьму людей,

Не знает славнее породы тот своей.

Судья, хватившись часов и не находя их, по пристрастию рассуждает про себя так: ‘Я хотя и грабитель в противность совести и государских указов, однако сам у себя красть не стану, племянник мой так же не украдет: он человек благородный, чиновный, а пуще всего мой племянник. Других людей здесь не было, конечно, часы украл подрядчик, он подлый человек, мне противен, я ему должен’. Заключил, утвердился и определил истязывать подрядчика, хотя сего делать никакого права не имел, кроме насильственного права сильнейшего.

Г. издатель! Видно, что сей судья никогда не читывал книги о преступлениях и наказаниях (des dlits et des peines), которую бы всем судьям наизусть знать надлежало. Видно, что он никогда не заглядывал в те указы, кои беспристрастным быть повелевают. Рассуждая по сему и по многим другим подобным судьям, кажется, что они такие люди, кои уреченные только часы в приказах просиживают, а о прямых своих должностях, как о сирском и о халдейском языках, не знают. О просвещение, дар небесный, расторгни скорее завесу незнания и жестокости для защищения человечества! Уже страдает подрядчик под побоями судейскими, и плети, отрывая кожу кусками, адское причиняют ему мучение. Чем больше невинный старается оправдать себя клятвами и призыванием бога во свидетели, тем сильнее виноватый повелевает его тиранить, чем больше подрядчик просит, плачет и стонет, тем безжалостнее судья усугубляет его мучение, Бедный подрядчик, чувствуя свою душу, приближившуюся к гортани и скоро из уст выйти хотящую, не имея силы больше переносить мучения, принужден был, наконец, признаться в похищении часов судейских и чрез то прекратил чинимую над собою пытку.

Не столько любуется щеголиха новомодным и в долг сделанным платьем, в коем она в первый раз на гульбище под Девичий монастырь для пленения сердец поехала, не столько радуется господчик Стозмей, когда ему удастся сделать вред кому-нибудь из тех, коих он для глупой своей любовницы по пристрастию ненавидит, не столько восхищался Злорад при представлении гадко переведенной своей комедии, не столько веселится монах, когда случится ему светское что-нибудь сделать, как порадовался наш судья подрядчикову мнимому воровству, ибо он уповал не только не заплатить того, чем он подрядчику был должен, но еще подрядчика сделать себе должным. В самом деле, в ту ж минуту со всем судейским бесстыдством наблюдатель правосудия сделал следующее предложение подрядчику: ‘Если ты не согласишься тотчас изодрать моего векселя и не дашь мне на себя другого в двух тысячах рублях, то ты будешь за воровство свое в трех застенках и сослан на вечную работу в Балтийский порт. Все сие с тобою исполнится непременно, я тебя в том честным, благородным и судейским словом уверяю. Но если сделаешь то, чего от тебя между четырех глаз требую, то будешь сей же час свободен и твое воровство не пойдет в огласку, а для заплаты двух тысяч рублей даю тебе сроку целый год, видишь, как с тобой человеколюбиво и христиански поступаю, иной бы принудил тебя заплатить и пять тысяч рублев за твое бездельство, да еще и в самое короткое время’.

Истерзанный подрядчик, обливаяся слезами и произнося все на свете клятвы, старается сколько можно доказать свою невинность, и признание в краже, говорит он, учинил для того, чтоб избавиться хотя на минуту несносного мучения, уверяет, что не только не может он заплатить в год двух тысяч рублей, требуемых неправедно, но что все его имение почти в том и состоит, чем его превосходительство ему должен, что, получивши сей долг, располагал он заплатить положенный на него государев и боярской оброк, а потом себе, жене и мало-летным своим детям нужное доставить. От сих слов пылает наш судья гневом и яростью и невинного подрядчика в свой приказ, яко пойманного вора и признание учинившего, при сообщении отсылает. Весьма скоро отправляются дела в тех приказах, в коих судьи сами истцами бывают, и редко случается от прочих судей противоречие в том, что одному из них надобно, хотя бы то было Аовсем несправедливо. Собака собаку лижет, и ворон ворону глаз не выклевывает. В тот же самый день определение подписано было всеми присутствующими, чтоб допрашивать подрядчика под плетьми вторично, и в тот же самый день сие бы исполнено было, если бы к счастию подрядчика не захотелось судьям обедать, ибо был второй пополудни час и если б на другой день не было вербного воскресения, и по нем страстной и святой недель, в коих не бывает присутствия.

Подрядчик, заклепанный в кандалы и цепь, брошенный со злодеями в темной погреб, плачет неутешно, а с ним купно рыдают жена его и дети, слезы его тем обильнее текут, чем больше уверен он во своей невинности, а вор, племянник судейский, в то самое время рыская по городу, присовокупляет без наказания к прежним злодействам еще новые бездельства. Украденные часы проиграл он некоторому картошному мудрецу, который со всеми своими в картах хитростями беднее еще русских комедиантов. Картошный мудрец заложил их на два дни одному титулярному советнику, который по титулярной своей чести и совести только по гривне за рубль на каждый месяц процентов берет. Советник продал их в долг за двойную цену одному придворному господчику, который имеет в год доходу три тысячи рублей, а проживает по шести, надеясь, что двор заплатит все его долги за верную и ревностную службу, которая состоит в том, что, будучи дневальным, раздаст иногда кушанье, да и то непроворно и неопрятно. Придворный господчик подарил их своей любовнице, всеми чувствами его ненавидевшей, которая в неделю святой пасхи отдала оные, вместо красного яйца, прокурору того приказа, где содержался подрядчик, чтоб г. прокурор постарался утеснить ее отца, от которого она убежала.

По прошествии праздников заседания в приказах началися, и день для подрядчикова истязания и освобождения, наконец, настал. Судьи съехались, подрядчик к мучению был уже приведен, как прокурор, приехавши после судей и удивившись раннему их съезду, вынул часы для проведания времени. Судья истец и другие присутствующие тотчас узнали украденные часы и без всех справок положили, что подрядчик оные продал той особе, от которой их прокурор получил, а чтоб подрядчика доказательнее в воровстве обличить, то отправили секретаря у оной госпожи взять расписку в покупке часов у подрядчика, коего между тем начали под побоями допрашивать о следующем: ‘Не был ли кто из богатых купцов с ним в умысле? Не крадывал ли он и прежде сего? Кому продавал краденные им вещи? и пр.’. Расспросы сии делались, как сказывают, для того, чтоб из безделицы сделать великое дело, которое бы, может быть, никогда не вершилось и чтоб ко оному припутать зажиточных людей, от коих можно бы было наживаться.

Покамест секретарь о путешествии часов осведомлялся, подрядчик мучимый насказал то, чего никогда не делал, и допросы, в трех тетрадях едва умещенные, показали ясно, сколь много лишнего в приказах пишут, что не всегда нужны побои ко изысканию злодеяния и что один золотник здравого судейского рассудка больше истины открывает, нежели плети, кошки и застенки.

Удивились судьи, когда секретарь донес и доказал, что часы у дяди своего украл племянник, а читатель беспристрастный удивится еще больше тому, что приказной секретарь не покривил душою и поступил совестно, но паче всего должно дивиться решению судейскому с тем мотом, который украл часы, и с невинным подрядчиком, дважды мучимым. ПРИКАЗАЛИ: вора племянника, яко благородного человека, наказать дяде келейно, а подрядчику при выпуске объявить, что побои ему впредь зачтены будут.

Повесть сия доказывает, г. издатель, что ничего нет для общества вреднее глупых, корыстолюбивых а пристрастных судей, на которых прошу тебя написать такую колкую сатиру, чтобы они все, устыдившись своего невежества, старались быть таковыми, какими им быть повелевают честь, совесть и государские законы.

Покорный твой слуга
N. N.

Москва 1769 году.

Г. издатель!

Я не знаю, отчего во многих вкралося предрассуждение, что русские ничего так хорошо делать не могут, как иностранные. Я видал, как многие, впрочем, разумные люди, рассматривая разные вещи, русскими мастерами деланные, хулили их для того только, что они не иностранными деланы мастерами. А не знающие и иностранные вещи, когда скажут им нарочно, что они русские, без всякого знания по одному только предрассуждению или еще и по наслышке хулят. Намедни сие случилося, и я вам это сообщаю для напечатания: пусть увидят все, до какой глупости иногда пристрастие нас доводит. Одному моему приятелю надобно было шить платье, мы ему советовали, чтобы он на то платье взял сукна ямбургской фабрики, уверяя его, что те сукна в доброте и в цветах ничем аглинским сукнам не уступают, не говоря, что они аглинских ценою дешевле, но он и слушать того не хотел, чтобы русские сукна были добротою равны аглинским. Он был тогда не очень здоров и для того просил меня, чтобы съездил я на гостиный двор и взял ему образцы аглинских сукон. Я поехал, и как мне сие предрассуждение всегда казалося смешным, то захотелось мне уверить моего приятеля в его несправедливости. Я взял образцов аглинских сукон и ям-бургских и, положа в одну бумажку, показал моему приятелю, сказав, что это аглинские сукна, он выбрал ямбургские и, любуяся их добротою, шутил надо мною, говоря, что он ямбургские сукна тогда покупать будет, когда они таковы же будут добротою, как аглинские. Послали за весьма искусным портным, показали ему образцы. Я ему потихоньку сказал, что тут одни аглинские, а другие ямбургские, чтобы он выбрал из них аглинские. Портной, рассматривая белое и палевое ямбургское сукно, сказал, что они аглинские. Я внутренно радовался их ошибке, и после, взяв ямбургское сукно, отдали портному. Портной через два дни принес платье, приятель мой оное надел и был весьма доволен. Наконец я ему объявил его ошибку, портной сказал, что сии сукна между собою добротою так близки, что и различить почти невозможно, а приятель мой тому верить не хотел. Я отдал ему излишние деньги, ибо ямбургские продаются по 3 руб. по 75 копеек, а аглинские той же доброты по 5 рублей. Приятель мой, наконец, согласился поверить, но после сказал: ямбургские сукна хотя и хороши, однако ж столько не проносятся.

Г. издатель! сколько нашей братьи, которые понаслышке о вещах судят. Желательно бы было, чтобы сие предрассуждение искоренилося и чтобы наши русские художники и ремесленники были ободрены и равнялися во всем с иностранными, чему примеров мы уже видели довольно.

Слуга ваш **

Г. издатель!

В некоторых приказах показался новый способ брать взятки. Челобитчики или ответчики бьются с судьями и секретарями о заклад таким образом: например, истец хочет, чтобы беззаконное его требование было решено в его пользу, итак, он с судьею спорит, что к такому-то числу это дело в его пользу не решится, а судья утверждает, что решится. Заклад всегда бывает по цене того дела, и почти всегда сии заклады выигрывают судьи. Г. издатель, я вам сие сообщаю для напечатания. Сие, без сомнения, дойдет до рук судей закладчиков, может быть, они устыдятся, сего только я и желаю, впрочем, будьте уверены, что я пребываю вам

доброжелателем,
П. С.

Москва, 1769 года

августа 27 дня.

г. S. Подобные сим известия я и впредь вам сообщать буду, ибо ваш журнал мне весьма полюбился.

Несмыслу богатому, но глупому дворянину, бывшему в отставке, пришла охота идти в штатскую службу. К чему ты вознамерился, скудоумный человек, когда ты не умеешь управлять собою и подвластными тебе крестьянами, то как можешь ты быть судьею, которому разум и науки необходимо нужны. Останься в своей деревне, где ты, хотя неразумнейший, однако первый человек. Но дураки всегда упрямы и разума себе, по крайней мере, три пуда лишние приписывают. Собравши с крестьян, вперед за два года оброк, приезжает с полными мешками в Петербург доставать себе выгодное место. Уже знакомится с камердинерами знатных бояр, дарит их и просит, чтоб он представлен был их превосходительствам. Топтавши долгое время передние, стал, наконец, знаком во многих домах. Бояра начали с ним говорить и увидели, что он глуп, однако, по дворянству и по богатству ласкают и приветствуют. Уже молодец наш в знатных домах и в вист и в ломбер играет, хотя всякий день рублев по сотне проигрывает, однако, внутренно радуяся, думает, что место, которое он непременно чрез новых приятелей достанет, наградит ему все убытки. Несмысл просит о месте. Всякий боярин обещается ему от всего сердца служить, но притом думает, что Несмысл с ума сошел и ни к какому делу не годится. Отставной наш помещик, слыша лестные обнадеживания, восхищается от радости, однако не долго нарадуешься, бедный человек! Видно, что ты еще не знаешь обманчивого языка бояр знатных. Проходит уже пять месяцев, дворянин наш места не получает, но только что проигрывается и проживается. Первых денег уже не стало, Несмысл, надеяся на обещания мнимых своих милостивцев, закладывает в банке деревню, но и те деньги приходят к концу. Несмысл начал уже на бояр сердиться, а бояра начали почитать его скучным и несносным. Он проклинает теперь бояр, несмотря на то, что он должен был бранить прежде всего свою глупость. Что ж, наконец, сделалось? Дворянин наш, не получивши места, едет на сих днях опять в свою деревню возвращать убыток с крестьян своих, а прожитые двенадцать тысяч рублев показали ясно двору и городу, что г. Несмысл совершенный дурак.

Г. издатель!

Я уверен, что вы ненавистник пороков и порочных и что вы не следуете мнению утверждающих, что порочного на лицо критиковать не надлежит, но вообще порок, да и то издалека и слегка. Я не ведаю, какой они от таких дальных околичностей ожидают пользы. Известно, что признание во своих слабостях и пороках самому себе делают весьма немногие, кто сам себе признается во своих проступках, тот ежели не совсем исправляется, так, по малой мере, борется со своими страстями, и тому, по мнению моему, потребны наставления, а не критика. Другие, кои больше самолюбивы и ослеплены страстями, критику, на общей порок писанную слегка, от его действий весьма удаленную, тотчас совращают на лицо другого, такой тогда еще более ищет причин удалить оную от себя, нежели как критик, его пороки критикующий, искал от его лица удалиться. В таком случае обыкновенно много помогают ласкатели, ибо, ежели бы кто стал критиковать поступки знатного господина, тогда ласкатели, бесстыдно предупреждая его признание, тотчас сыщут невинное лицо, на которое совратят критику. Невинный тогда страждет, а порочный насмехается своим пороком в лице другого. Вот все, чего от таких критик ожидать надлежит. Правда, что и ваше правило, в рассуждении критики, от ласкателей мало помогает. Но тут страждет критик, если увидят, что критикованное лицо точно те имеет пороки, тогда хотя и признаются, но утверждая, что критик весьма злобный человек. Впрочем, мое мнение весьма с вашим согласно, что критика на лицо больше подействует, нежели как бы она писана на общий порок. Например, я много раз видал, что когда представляют на театре ‘Скупого’, тогда почти всякий скупой в театр смотреть ездит. Для чего же? для того, что он думает тогда о каком ни на есть другом скупяге, а себя, наверное, тогда не вспомнит. Когда представляют ‘Лихоимца’, тогда кажется, что не все скупые на Кащея смотреть будут. Меня никто не уверит и в том, чтобы Мольеров Гарпагон писан был на общий порок. Всякая критика, писанная на лицо, по прошествии многих лет обращается в критику на общий порок, осмеянный по справедливости Кашей со временем будет общий подлинник всех лихоимцев. Я утверждаю, что критика, писанная на лицо, но так, чтобы не всем была открыта, больше может исправить порочного. В противном же случае, если лицо так будет означено, что все читатели его узнают, тогда порочный не исправится, но к прежним порокам прибавит и еще новый, то есть злобу. Критика на лицо без имени, удаленная поелику возможно и потребно, производит в порочном раскаяние, он тогда увидит свой порок и, думая, что о том все уже известны, непременно будет терзаем стыдом и начнет исправляться. Я вам скажу на это пример. Один молоденький писец читал много книг и, следовательно, видел, что худых писцов не хвалят. Но, однако ж, ему пришла охота к писанию, он сочинил пиесу, ее начали хвалить, хотя и видели его недостатки, но на первый случай хотели его теми похвалами ободрить, надеясь, что ежели он хорошенько вникнет, тогда и сам свои недостатки увидит. Другие поступили с ним искреннее. Они объявили ему, его погрешности и недостатки, но он похвалы почитал от истины происходящими, а критику от злобы и зависти. Ободренный писец и поощренный ко продолжению своих трудов, скоро начал себя равнять со славными писателями, а потом и вечной похвалы достойных авторов начал ругать. Друзья его остерегали многократно, но он утверждал, что они ошибаются. После начали его критиковать на общее лицо. Говорили ему, что ежели в сочинении случатся эдакие погрешности, так это порок, он на то соглашался, но в своих сочинениях тех погрешностей не видал и не исправился. Он не переставал себя хвалить, а других ругать до того времени, как показалися на него другие критики, не мог уже он ошибиться, что те на него были писаны. Он спрашивал у друзей своих, правильны ли критики, на него писанные, и так ли он худо пишет, как те утверждают. Они призналися, что весьма правильно. Его это тронуло. Он перестал писать и ежели не совсем исправился, так, по крайней мере, исправляется. Ибо он начал признаваться, что он и сам ведал, что пишет он худо, но, надеяся когда-нибудь исправиться, в том упражнялся, но как скоро приметил, что он не успевает, так скоро и перестал писать, что он писал по одной только охоте и что он никогда не думал, что это его mtier {Mtier, по-русски ремесло, и тут вымолвлено тем писцом ошибкою, но такую ошибку, кажется, можно простить: ибо не весьма легко человеку, равнявшемуся со славными авторами и весьма самолюбивому, признаться, что он пишет худо.}. Вот вам пример, ежели станут утверждать, что сей писец от тех критиков не исправится, о том я спорить не буду, но и не поверю, чтобы он исправился общею критикою. Наконец, сообщаю вам, г. издатель, описание бессовестного поступка одного чиновного человека с купцом. Пусть увидят, достоин ли он критики, и пусть скажут, что он бы общею критикою на бездельников исправился.

Пролаз, человек чиновный и не последний мот, был должен одному честному купцу по векселю. Срок пришел. Купец требовал денег, а Пролаз не отдавал, наделся, что купец, по знакомству с его приятелями, просить на него не будет. Купец, по многократном хождении, наконец, вознамерился вексель отдать в протест и по нем взыскивать. Но Пролаз нашел способ с ним разделаться без платы денег. Случилося им быть вместе в гостях, купец подпил, и Пролаз не упустил его поразгорячить, что он ему денег не отдаст и что ежели он будет и просить на него, так ничего не сыщет. Купец после сего Пролаза выбранил, а Пролаз, ничего ему не отвечая, сказал: ‘Милости прошу прислушать’ — и на другой день подал челобитную. Наконец, вместо бесчестия, взял обратно свой вексель с надписью, что по оному деньги получены, да для наступившей зимы супруге своей не худой на шубу мех. Пролаз долгом поквитался, а купец, за то, что плута назвал бездельником, потерял свои деньги.

Пожалуйте, г. издатель, поместите мое письмо в ваших листах. Вы одолжите тем вашего слугу

Правдулюбова.

Г. издатель!

При нынешнем рекрутском наборе, по причине запрещения чинить продажу крестьян в рекруты и с земли до окончания набора, показалося новоизобретенное плутовство. Помещики, забывшие честь и совесть, с помощию ябеды выдумали следующее: продавец, согласясь с покупщиком, велит ему на себя бить челом в завладении дач, а сей, имев несколько хождения по тому делу, наконец, подаст обще с исцом мировую челобитную, уступая в иск того человека, которого он продал в рекруты.

Г. издатель, вот новый род плутовства, пожалуйте, напишите ко отвращению сего зла средство.

Ваш слуга П. С.

Москва,

1769 года октября 8 дня.

* * *

Это не мое дело.

Г. издатель!

Из ваших сочинений приметил я, что вы к состоянию крестьян чувствительны. Вы о них сожалеете вообще: похвально, но коликого ж достойны сожаления те, кои во владении у худых помещиков! Я к вам сообщаю отписки одного старосты к его помещику и помещиков указ к крестьянам, вы из того усмотреть можете, как худые помещики над крестьянами данную власть употребляют во зло и что такие господа едва ли достойны быть рабами у сабов своих, а не господами.

Слуга ваш Правдин.

КОПИЯ С ОТПИСКИ

Государю Григорью Сидоровичу!

Бьют челом *** отчины твоей староста Андрюшка со всем миром.

Указ твой господский мы получили и денег оброчных со крестьян на нынешнюю треть собрали: с сельских ста душ сто двадцать три рубли двадцать алтын, с деревенских с пятидесяти душ шестьдесят один рубль семнадцать алтын, а в недоимке за нынешнюю треть осталось на сельских двадцать шесть рублев четыре гривны, на деревенских тринадцать рублев сорок, девять копеек, да послано к тебе, государь, прошлой трети недоборных денег с сельских и деревенских сорок три рубли двадцать копеек, а больше собрать не могли: крестьяне скудны, взять негде, нынешним годом хлеб не родился, насилу могли семена в гумны собрать. Да бог посетил нас скотским падежом, скотина почти вся повалилась, а которая и осталась, так и ту кормить нечем, сена были худые, да и соломы мало, и крестьяне твои, государь, многие пошли по миру. Неплательщиков, по указу твоему господскому, на сходе сек нещадно, только они оброку не заплатили, говорят, что негде взять. С Филаткою, государь, как поволишь? денег не плотит, говорит, что взять негде: он сам все лето прохворал, а сын большой помер, остались маленькие робятишки, и он нынешним летом хлеба не сеял, некому было землю пахать, во всем дворе одна была сноха, а старуха его и с печи не сходит. Подушные деньги за него заплатил мир, видя его скудость, а за твою, государь, недоимку, по указу твоему, продано его две клети за три рубли за десять алтын, корова за полтора рубли, а лошади у него все пали, другая коровенка оставлена для робятишек, кормить их нечем: миром сказали, буде ты его в том не простишь, то они за ту корову деньги отдадут, а робятишек поморить и его вконец разорить не хотят. При сем послана к милости твоей Филаткина челобитная, как с ним сам поволишь, то и делай, а он уже неплательщик, покуда не подрастут робятишки: без скотины, да без детей наш брат твоему здоровью не слуга. Миром, государь, тебе бьют челом о завладенной у нас Нахрапцовым земле, прикажи ходить за делом, он нас здесь разоряет и землю отрезал по самые наши гумна, некуда и курицы выпустить, а на дело, по указу твоему господскому, собрано тридцать рублев и к тебе посланы без доимки, за неплательщиков положили тяглые, только прикажи, государь, добиваться по делу. Нахрапцов на нас в городе подал явочную челобитную, будто мы у него гусями хлеб потравили и по тому его челобитью была за мною из города посылка. Меня в отчине тогда не было, посыльные забрали в город шесть человек крестьян в самую работную пору, и я, государь, в город ездил, просил секретаря и воеводу, и крестьян ваших выпустили, только по тому делу стало миру денег шесть рублев, воз хлеба, да пять возов сена. Нахрапцов попался нам на дороге и грозился нас опять засадить в тюрьму, секретарь ему родня, и он нас очень обижает. Отпиши, государь, к прокурору, он боярин добрый, ничего не берет, когда к нему на поклон придешь, и он твою милость знает, авось-либо он за нас вступится и секретаря уймет, а воевода никаких дел не делает, ездит с собаками, а дела все знает секретарь. Вступись, государь, за нас, своих сирот: коли ты за нас не вступишься, так нас совсем разорят, и Нахрапцов всех нас пустит в мир. Да еще твоему здоровью всем миром бьют челом о сбавке оброчных денег, нам уже стало невмоготу: после переписи у нас в селе и в деревне померло больше тридцати душ, а мы оброк платим все тот же, покуда смогли, так мы-таки твоей милости тянулись, а нынче стало уже невмочь. Буде не помилуешь, государь, то мы все вконец разоримся, неплательщики все прибавляются, и я, по указу твоему, сбор делал всякое воскресенье и неплательщиков секу на сходе, только им взять негде, как ты с ними ни поволишь. Еще твоей милости доношу, ягоды и грибы нынешним летом не родились, бабы просят, чтобы изволил ты взять деньгами, по чему укажешь за фунт, да еще просят, чтобы за пряжу и за холстину изволил ты взять деньгами. Лесу твоего господского продано крестьянам на дрова на семь рублев с полтиною, да на две избы по пяти рублев за избу. И деньги, государь, все с Антошкою посланы. При сем еще послано штрафных денег с Ипатки за то, что он в челобитье своем, тебя, государь, оболгал и на племянника сказал, будто он его не слушался и затем с ним разошелся, взято по указу твоему тридцать рублев. С Антошки за то, что он тебя в челобитной назвал отцом, а не господином, взято пять рублев. И он на сходе высечен. Он сказал: ‘Я-де это сказал с глупости’ — и напредки он тебя, государя, отцом называть не будет. Дьячку при всем мире приказ твой объявлен, чтобы он впредь так не писал. Остаемся ра-би твои староста Андрюшка со всем миром, земно кланяемся.

КОПИЯ С ДРУГОЙ ОТПИСКИ

Государю Григорью Сидоровичу!

Бьет челом и плачется сирота твой Филатка.

По указу твоему господскому, я, сирота твой, на сходе высечен, и клети мои проданы за бесценок, также и корова, а деньги взяты в оброк, и с меня староста правит остальных, только мне взять негде, остался с четверыми робятишками мал мала меньше и мне, государь, ни их, ни себя кормить нечем. Над робятишками и надо мною сжалился мир, видя нашу бедность, и дал корову, а за меня заплатили подушные деньги, а то бы пришло последнюю шубенку с плеч продать. Нынешним летом хлеба не сеял, да и на будущей земли не пахал, нечем подняться. Робята мои большие и лошади померли, и мне хлеба достать не на чем и не с кем, пришло пойти по миру, буде ты, государь, не сжалишься над моим сиротством. Прикажи, государь, в недоимке меня простить и дать вашу господскую лошадь, хотя бы мне мало-помалу исправиться и быть опять твоей милости тяглым крестьянином. За мною, покуда на меня бог и ты, государь, не прогневались, недоимки никогда не бывало, я всегда первой клал в оброк. Нынче пришло на меня невзгодье, и я поневоле сделался твоей милости неплательщиком. Буде твоя милость до меня будет, и ты оботрешь мои сиротские и бедных моих робятищек слезы и дашь исправиться, так я и опять твоей милости буду крестьянин, а как подрастут робятишки, так я и добрый буду тебе слуга. Буде же ты, государь, надо мною не сжалишься, то я, сирота твой, и с малыми моими сиротишками поневоле пойду питаться христовым именем. Помилуй, государь наш, Григорий Сидорович, кому же нам плакаться, как не тебе? Ты у нас. вместо отца, и мы тебе всей душой ради служить. Да как пришло невмочь, так ты над нами смилуйся, наше дело крестьянское, у кого нам просить милости, как не у тебя. У нас в крестьянстве есть пословица: ‘До бога высоко, а до царя далеко’, так мы-таки все твоей милости кланяемся. Неужто у твоей милости каменное сердце, что ты над моим сиротством не сжалишься? Помилуй, государь, прикажи мне дать клячонку и от оброка на год уволить, мне без того никак подняться невозможно, ты сам, родимый, человек умный, и ты сам ведаешь, что как твоя милость без нашей братьи крестьян, так и мы без детей да без лошадей никуда не годимся. Умилосердися, государь, над бедными своими сиротами. О сем просит со слезами крестьянин твой Филатка и земно и с робятишками кланяется.

КОПИЯ С ПОМЕЩИЧЬЕГО УКАЗА

Человеку нашему Семену Григорьеву!

Ехать тебе, в **** наши деревни и по приезде исправить следующее:

Проезд отсюда до деревень наших и оттуда обратно иметь на счет старосты Андрея Лазарева,

Приехав туда, старосту при собрании всех крестьян высечь нещадно за то, что он за крестьянами имел худое смотрение и запускал оброк в недоимку, и после из старост его сменить, а сверх того взыскать с него штрафу сто рублей.

Сыскать в самую истинную правду, как староста и за какие взятки оболгал нас ложным своим докладом? За то прежде всего его высечь, а потом начинать следствием порученное тебе дело.

Старосты Андрюшки и крестьянина Панфила Данилова, по коем староста учинил ложный донос, обоих их домы опечатать и определить караул, а их самих отдать под караул в другой дом.

Если ж в чем-либо будут они чинить запирательство, то объяви им, что они будут отданы в город для наказания по указам.

И как нет сумнения, что староста донос учинил ложный, то за оное перевесть его к нам на житье в село ***, буде же он за дальним расстоянием перевозиться и разорять себя не похочет, то взыскать с него еще пятьдесят рублей.

Сколько пожитков всякого звания осталося после крестьянина Анисима Иванова и получено крестьянином Панфилом Даниловым, то с него, Данилова, взыскать и взять в господский двор, учиня всему тому опись.

Крестьян в разделе земли по просьбе их поровнять по твоему благорассуждению, но притом, однако ж, объявить им, что сбавки с них оброку не будет и чтобы они, не делая никаких отговорок, оный платили бездоимочно, неплательщиков же при собрании всех крестьян сечь нещадно.

Объявить всем крестьянам, что к будущему размежеванию земель потребно взять выпись, и для того на оное собрать тебе со крестьян, сколько потребно будет на взятье выписи.

В начавшийся рекрутский набор с наших деревень рекрута не ставить, ибо здесь за них поставлен в рекруты Гришка Федоров за чиненные им неоднократно пьянствы и воровствы вместо наказания, а со крестьян за поставку того рекрута собрать по два рубли с души.

За ложное показание Панфила Данилова и утайку свойства других взять с него, вменяя в штраф, сто Рублев и его перевесть к нам в село *** на житье, а когда он просить будет, чтобы полученные им неправильно пожитки оставить у него и его оставить на прежнем жилище, то за оное взыскать с него, опричь штрафных, двести рублев.

По просьбе крестьян у Филатки корову оставить, а взыскать за нее деньги с них, а чтобы они и впредь таким ленивцам потачки не делали, то купить Филатке лошадь на мирские деньги, а Филатке объявить, чтобы он впредь пустыми своими челобитными не утруждал и платил бы оброк без всяких отговорок и бездоимочно.

Старосту выбрать миром и подтвердить ему, чтобы он о сборе оброчных денег имел неусыпное попечение и неплательщиков бы сек нещадно, буде же какие впредь явятся недоимки, то оное взыскано будет все со старосты.

За грибы, ягоды и проч. взять с крестьян деньгами.

Выбрать шесть человек из молодых крестьян и привесть с собою для обучения разным мастерствам.

По исправлении всего вышеписанного ехать тебе обратно, а старосте накрепко приказать неусыпное иметь попечение о сборе оброчных денег.

N. В.***

Г. издатель!

Скажите мне, хорошо ли я провожу свое время, а оно проходит у меня во следующем: встаю я поутру иногда рано, иногда поздно, но это все равно, затем, что я ничего не делаю, а разве что-нибудь от скуки поговорю с тем, кто у меня случится. После того одеваюсь и хожу со двора обедать, где, посидев немного, ежели покажется мне скучно, уезжаю в другое место. После обеда иногда играю в карты, но как мне и это наскучило, затем, что всегда проигрываю, то и в карты играть перестаю. Говорят, что будто я оттого всегда и проигрываю, что не знаю ни одной обстоятельно игры и что надобно этому учиться, а учиться не могу: мне это будет очень скучно. После карт доходит дело до ужины, и я, отужинавши, прихожу домой и ложуся спать. Я позабыл вас уведомить, что я по утрам смотрю толкование снов, и. который день для меня означится счастлив или несчастлив, по тому я свои поступки и располагаю. Впрочем, книг я никаких не читаю затем, что тетушка моя мне сказала, что в светских книгах много ереси.

Вот все мое препровождение времени. Оно весьма скучно, да что ж делать, я это сношу великодушно. Я хотел было вас еще кое о чем уведомить, но мне и это показалося уже очень скучно, итак, последнее вам скажу слово: прости.

В НОВЫЙ ГОД НОВОЕ СЧАСТИЕ

Присловица старинная, но и поныне у всех на языке. Все счастия ищут, редкие находят, а прочие сетуют. Всякий представляет его себе во особливом виде. Жидомор ищет оного в великом богатстве, Пышен в великолепии, Горд в раболепстве ему подчиненных, Влюбленный во своей любовнице, и проч.: я сообщу моим читателям несколько примеров.

Прост воспитан худо, но природа одарила его изрядным понятием. В юных летах он читал премножество любовных романов и набил ими свою голову. Прост влюблен и думает, что он счастливейший человек из всех смертных, ежели любовница его подобным же горит к нему пламенем. Всякая ласка, приятный взгляд его восхищают, словом, Прост все счастие полагает во своей любовнице. Сие счастие не может быть долговременно, и Прост, конечно, обманывается. Нынешняя любовь весьма далека от любви наших предков. Многие женщины нашего века не почитают преступлением одного любить и шестерых обманывать и говорить, что истинная любовь требует от любовника веры или слепой доверенности, то есть видеть и быть слепу. Модные любовники так и поступают: они притворяются, будто во всем верят своим любовницам, хотя думают совсем противное. Они иногда попущают себя так, как искусные министры, обманывать для того только, чтобы способнее изведывать обстоятельства. Откуду произошло основание сих правил, я не ведаю, но знаю только то, что от подобных происшествий вошло в обыкновение говорить, что женщины гораздо хитрее мужчин. Я оставляю господам читателям решить, тот ли хитрее, кто думает, что обманывает, и обманывается, или тот, который попущает себя обманывать и обманывает, а только то скажу, что Прост в городе счастлив не будет, пусть ищет он своего счастия в отдаленных от городов обиталищах.

Жидомор произошел от благородной крови, а имеет в себе кровь в тысячу раз подлее всех подлых крестьян, по мнению некоторых. Он был судьею в некотором нажиточном приказе в то время, когда грабительства и взятки почиталися подарками, следовательно, разоряя многих, нажил он довольное имение и умножил бы оное так, как и стон бедных и беспомощных людей, еще более, ежели бы сияющая во всю пространную Россию на престоле истина не извергла сего бездельника с места, определенного правосудию, его отрешили от оного, но он еще нашел способ утеснять сограждан своих. Начал беззаконно нажитые им деньги отдавать взаймы и собирать беззаконные проценты, поставляя свое счастие во умножении богатства, несмотря, что он не имеет ближних наследников и что сам он не проживает ни десятой доли получаемых ежегодно процентов. Словом, ежедневно прилагая беззаконие к беззаконию, часто жалуется на правление за то, что запрещено брать проценты выше указных. Жидомор счастие нашел, но беззаконно, следовательно, всякий честный человек оному завидовать не будет.

Пышен имеет великое богатство, но употребляет его весьма худо. Вместо вспоможения бедным и других християнских заповедей, требующих исполнения, покупает ежегодно премножество дорогих карет, имеет премножество лошадей, лакеев, экипажей, и проч. Стол ежедневный у него бывает на 40 приборов, а садятся за стол по 15 человек. Пышен всем, что имеет, не доволен, он свое счастие полагает в том, чего иметь не может. Желание непозволенное и невозможное редко исполняется! Пышен для придания себе большей пышности хотел бы иметь богатство всего света. Сего счастия иметь он не может, а я ему желаю, чтобы он научился пользоваться тем, что имеет, он бы, конечно, был счастлив.

Сутяга непозволенными средствами при откупах и подрядах нажил довольное имение. Умирая за копейку, по всякий день умножает свое стяжание, но притом поминутно воздыхает и говорит, что он несчастлив, что детям его останется весьма мало, что он обижен и что все бездельники счастливы, а несчастлив только он один. Сутяга счастлив быть не может затем, что он, имея счастие в руках, не умеет им пользоваться.

Но можно ли исчислить все желания, всякий желает счастия по своим склонностям. Большая половина того желает, чего никогда получить не могут, они не будут счастливы. Наслаждаются счастием только те, кои довольны тем, что они имеют, желания их ограничены. Они желают того, что нужно к их благоденствию, а не к удовольствованию их прихотей. Надобно желать, чтобы они были удовольствованы, например: Честен получает тысячу рублев годового дохода, проживает 750, а остальные употребляет в пользу бедных. Ежели Честен желает большего стяжания, то желает для того только, чтобы больше мог делати добра другим.

Наконец, следуя обыкновению, пожелаю я моим читателям в новый год счастия.

Вельможам

Будьте любимы вам подчиненными и простым народом. Располагайте свои поступки и дела так, чтобы они почитали вас предстателями в их нуждах и заступниками, а не считали бы вас тиранами, отъемлющими их благоденствие тогда, когда с престола истины щедроты на них реками изливаются. Будьте добродетельны, тогда вы бедных утеснять не помыслите, делайте им добро по должности всем без изъятия, а не по пристрастию и пекитеся о благосостоянии их больше, нежели о своем. Не слушайте льстецов, они, обольщевая вас, пользуются вашими слабостями и силою вашею других утесняют, а утесняемые почитают то ударом руки вашея. Они вам говорят, что вы добродетельны. Лгут, они сами за глаза больше других поносят, сказывают, что все удивляются вашей щедроте, что вы не отказываете в их нуждах, они вас обманывают и называют дураками. Убегайте их, они яд, они желчь, наполняющий горестию сладкую вашу жизнь.

Будьте сами судиями своих поступок, весьте свои дела на весах беспристрастия, вы увидите, сколь они бесстыдны и сколько вы обманываетесь. Вот ваше счастие! Добродетельный человек вашего звания, конечно, назовет себя счастливым, если он сие исполняет, а исполнять вам сие не трудно, ибо бедный человек и то в знатном добродетелию почитает, когда не делает он ему зла.

Средостепенным

Состояние ваше требует, чтобы вы были любимы и знатными людьми и бедными. Вы содержите между высокостепенными и низкостепенными средину, итак, первым говорите всегда правду без грубости, показывайте им погрешности их, отдавайте почтение их добродетелям, а не чинам и справедливость их поступкам. Не поносите их за невинные проступки, ибо слабость свойственна человекам. Не льстите им никогда и чрез то не старайтесь входить в их милость, таковое счастие долговременно быть не может. Низкостепенным напоминайте их должности и поощряйте ко исполнению оных своим примером. Наконец, приуготовляя себя к вышним степеням, приуготовляйте и добродетели, нужные сему состоянию. Весьте свои способности справедливо и потому желайте высших достоинств. Приучайте себя заранее сносить тягость знатной степени. Она блистательна снаружи и потому-то вас прельщает. Будьте искренны и с первыми и с последними. Наживайте друзей в настоящем звании, но таких, которые бы и по получении вами знатных достоинств необиновенно всегда говорили вам правду, чтобы они были столько добродетельны, чтобы вы могли от них заимствовать, если же вы не сыщете таких, то не сыщете счастия, хотя и будете на вышнем степене, ибо знатный редко имеет верного друга.

Мещанам

Желаю трудолюбия и праводушия.

Бедным

Добродетелей приличных их состоянию и чтобы знатные их не угнетали, вот их счастие!

Поселянам

Я желаю, чтобы ваши помещики были ваши отцы, а вы их дети. Желаю вам сил телесных, здравия и трудолюбия. Имея сие, вы будете счастливы. А счастие ваше руководствует ко благосостоянию всего государства.

Наконец, пожелаю я и себе в новый год нового счастия. Чего ж я пожелаю? Г. читатель, отгадай. Я желаю, чтобы желание счастия моим согражданам было им угодно, чтобы издание мое принесло пользу и чтобы меня не ругали.

Г. издатель!

Не поверишь, радость, в какой ты у нас моде. Ужесть как все тебя хвалят и все тобою довольны. Я сама много раз от московских наших щеголих слыхала, что тебе пред всеми дают преимущество, а я твоего ‘Трутня’ ни на какие книги не променяю. После покойного старичка, моего батюшки, досталось мне книг очень много, только, по чести, я ни одной не беру в руки. Божусь тебе, что, принявшись за одну, провоняла было сухою моралью, об заклад бьюсь, что ты не отгадаешь какие это книги? — всё Феофаны да Кантемиры, Телемаки, Роллени, Летописцы и всякий эдакий вздор. Честью клянусь, что я, читая их, ни слова не разумела. Один раз развернула Феофана и хотела читать, но не было мочи, не поверишь, радость, какая сделалась теснота в голове {Модное слово.}, a что надлежит для твоего ‘Трутня’, то, по чести, я никогда не устаю его читая, ужесть как хорош! Теперь я все сказала, что надлежало до тебя, выслушай же, радость, и мою просьбу.

Батюшка покойник, скончавшись третьего года, избавил меня от ужасных хлопот и беспокойства. Ты удивишься, как я тебе скажу, у вас в Петербурге и в голову никому это не входило. Послушай, да не засмейся, уморишь, радость! я принуждена была смотреть за курами — ты хохочешь, потерпи пожалуй.— За курами, за гусями и деревенскими бабами — ха! ха! ха! Рассуди, радость, сносно ли благородной дворянке смотреть за эдакою подлостью. Я не к тому рождена, но батюшка мой, покойный старичок, все-таки на своем поставил. Он воспитал меня так худо, как хуже трудно и придумать. Я знала только, как и когда хлеб сеют, когда садят капусту, огурцы, свеклу, горох, бобы и все то, что нужно знать дураку приказчику.— Ужасное знание, а того, что делает нашу сестру совершенною, я не знала. По смерти батюшкиной приехала в Москву и увидела, что я была совершенная дура. Я не умела ни танцовать, ни одеваться и совсем не знала, что такое мода. Вот до какой глупости отцы, подобные моему, детей своих доводят! Поверишь ли, г. издатель, мне стыдно тебе признаться: я так была глупа, что по приезде только моем в Москву узнала, что я хороша,— рассуди теперь, как меня приняли московские щеголихи. Они с головы до ног меня засмеяли, и я три месяца принуждена была сидеть дома, чтобы только выучиться по моде одеваться. Ни день, ни ночь не давала я себе покоя, но, сидя перед туалетом, надевала корнеты, скидывала, опять надевала, разнообразно ломала глаза, кидала взгляды, румянилась, притиралась, налепливала мушки, училась различному употреблению опахала, смеялась, ходила, одевалась и, словом, в три месяца все то научилась делать по моде. Мне кажется, ты удивляешься, как могла я в такое короткое время всему да еще и сама научиться? Я тебе это таинство открою, послушай: по счастию, попалась мне одна французская мадам, которых у нас в Москве довольно. Она еще до просьбы моей предложила мне свои услуги, рассказала мне, в каком я нахожусь невежестве и что она в состоянии из меня сделать самую модную щеголиху. Вот какое из нас французы делают превращение, из деревенской дуры в три месяца сделать модную щеголиху для человека невозможность, а французы делают. Какою благодарностию должны мы французам, они нас просвещают и оказывают свои услуги и тогда, когда их не требуем. Лишь только вышла я из рук моей учительницы, то и показалася в собрании. На меня уже другими глазами смотрели, я познакомилась со многими девицами и науку мою совершенно выучила. Скоро после того услышала, что и меня называют модною щеголихою. Сколько я тогда радовалась, уморить ли тебя? — В тысячу раз больше, как радовался батюшка мой, получая в году тысячу четвертей хлеба с своего поместья. Тогда-то узнала я, что мы и с хлебом и с деньгами нашими без французов были бы дураки. Они еще дешево продают о нас свои попечении. Услыша лестное о себе мнение, не пропущала я тогда ни комедии, ни маскерадов, ни гульбищей, везде я поспевала. Ты, радость, можешь рассудить, что девка осьмнадцати лет, которая от всех слышит: ‘Мила, как ангел!’, тотчас наживет себе завистниц, со мною точно так и сделалось. Меня стали снова пересмехать, но уж из зависти, видя, что молодые мужчины толпами за мною бегают. На всю злость московских щеголих и ласки молодых мужчин смотрела я с холодностию. Многие молодчики в любви мне открывались, но я смеялась — я еще больше делала, сказать ли? — я дурачила их, сколько хотела, а они не сердились. Наконец, попался мне молодчик хорош, как ангел, умен и притом щеголь. Он в меня влюбился до безумия, и я к нему почувствовала, не знаю, что-то отменное от прочих. Я восхищалась, видя его на маскерадах, он летал, как ветер, когда он танцовал, и везде, где я ни бывала, находила тут и его. Несколько времени было это мне приятно, а после безотвязностию своею он мне и наскучил. Я вознамерилася его позабыть и слово свое сдержала. После сего молодчиков с десяток пробовали свое счастие, но я и с ними точно так же поступила.

Вот обстоятельства, в которых я нахожуся. Дай, радость, мне хорошенький совет: так ли мне поступать, как начала, или и самой в кого-нибудь влюбиться. Пожалуй, ангел мой, напиши мне поскорее ответ, да не умори меня: я его с нетерпеливостию буду дожидаться и прежде, пока его не получу, не скажу тебе, кто я такова. Мне хочется и тебя помучить. Прости, радость!

P. S. Ужесть, как хочется, чтобы совет твой поспел к нашим маскерадам.

В Москве,

ноября 25 дня 1769 года.

* * *

Государыня моя! я человек чистосердечный, итак, не прогневайтесь, ежели скажу, что поступки ваши совсем мне не нравятся. Послушайте искреннего совета! оставьте их, они унижают вашу красоту. На что прелестное ваше лицо, я разумею из письма вашего, на что его различными намазывать красками? Глаза ваши блистают, может быть, огнем, на что вы их коверкаете? — мода и тут замешалась! Еще вас прошу, оставьте сие несвойственное вам искусство: прекрасного не можно прекраснее сделать, но разве безобразнее, превеликую делаете вы честь своей учительнице! если все они ту только делают пользу, так они совсем для нас не нужны. Оставьте все искусство и дайте в себе удивляться делам природы. Вы не захотите, может быть, следовать моему совету для того, что боитесь скуки, не опасайтесь, сударыня, г. сочинитель ‘Всякия всячины’ обещался предписать вам упражнения, следуйте только им, вы скуки чувствовать не будете. Наконец, советую вам читать и хулимые вами книги, хотя изредка. Советую также побольше иметь почтения к памяти вашего родителя. Впрочем, за хорошее ваше о ‘Трутне’ мнение я бы вас благодарил, если бы похвала сия была умеренна и справедлива, но вы предпочитаете моего ‘Трутня’ таким славным сочинителям, у которых недостоин я отрешить ремень сапог их, итак, от принятия сей похвалы прошу меня уволить.

Г. издатель ‘Трутня’!

Нет средства, чтобы не писать сатир на подьячих, сия тварь весьма несносна честным людям. Самое бездельное дело наделало мне множество хлопот: нужда мне была, чтоб в Москве в ***** подписали мою подорожную. Я, изготовясь совсем к отъезду, зашел туда, думая, что в четверть часа могу быть отправлен, однако весьма обманулся в своем чаянии. Пришед в Коллегию, спросил, у кого такие дела, сторож, отставной солдат, бывший в походах при первом императоре, с почтенными усами и стриженою бородою, ввел меня в большую комнату, где все стены замараны чернилами и в которой навалено великое множество бумаг, столов и сундуков, подьячих, оборванных и напудренных, т. е. разного рода человек 80. Многие из них драли друг друга за волосы, а прочие кричали и смеялись. Столь странное зрелище привело меня в удивление, я спрашивал, зачем тут такая драка, и насилу мог доведаться, что так наказывали приказных служителей за разные их несправности.

Дожидался я часа два, чтоб сии господа успокоились, после того подходил ко многим, дабы узнать, что мне делать. Насилу нашел дневального, у которого сии дела, он мне гордо сказал: ‘Подождите, не бывал дежурный’. Я говорил: ‘Мне сказали, что это вы, сударь’. Он засмеялся и сказал мне: ‘Я — дневальный, это правда, однако, дневальный и дежурный не все одно’. Наконец, после многих насмешек научили меня, что дневальный есть канцелярист, а дежурный регистратор, теперь я это знаю, а прежде не ведал ни об одном из сих животных. Дожидался дежурного, который сказал, что о сем, де, надлежит учинить представление господам присутствующим и как они соблаговолят. Дожидался и присутствующих и, ходя по разным мытарствам и слушая бесконечные завтра, обыкновенные ответы докучливым челобитчикам, с превеликим трудом получил милостивое решение, не могши без того обойтись, чтоб не заплатить за труды моим почтенным докладчикам.

Прости, г. И[здатель], я отправился в свой путь, сделав клятвенное обещание не входить ни за чем в места, определенные для правосудия.

Слуга ваш
N. N.

Из Москвы,

февраля 9 дня 1770 года.

Господин издатель ‘Трутня’!

Я влюблена в ваш журнал, он мне ужесть как мил, Разумеете ли вы меня? …статься не может, чтоб вы не разумели, я об вас всегда лучше думаю, вы причиною, что я тружусь над сочинениями, а старание мое в том оттого только происходит, чтобы войти к вам в любовь. Нет больше для меня удовольствия, как читать ваши листы. Поверишь ли, радость, сколько повстречалось мне того, что случилось незадолго пред концом нынешнего Десятилетия. Всего больше приятны мне ваши портреты, представить себе не можешь, сколько иные похожи на людей мне знакомых, я их при них читала, как же они бесились… и сколько я хохотала! …Дорого бы я заплатила, чтобы все ваши листы наполнены были такими портретами и чтобы стихов в них совсем не было: стихи мне не нравятся, я не касаюсь чести господ сочинителей, не говорю, что они дурны, но похвалить их не могу, потому что я женщина, боюсь погрешить против справедливости. Как же жалки мне бедняжки, мелкие стихомаратели, они карабкаются туда же, куда идут и славные стихотворцы. Помехам нашим они нынече расплодилися так, как в пустом саду крапива. Все называют крапиву корнем подьячих, но, по справедливости, и стихотворцев можно уподобить сей траве. Не дотрагивайся до крапивы, она обожжет, не серди стихотворца, он напишет сатиру. Эту тварь надобно всегда ласкать, как человека нужного, угождать, как человеку больному, а иногда и объявление их любви принимать без огорчения.

Признаюсь, радость, что я заслуживаю стихотворческую ненависть, но меня обнадеживает только то, что они обо мне не узнают, кто я такова, да пусть бы и узнали, пускай пишут, что угодно, я сама скажу им мои пороки. Я нескромна, ветрена, люблю все новые моды, страстна к театральным позорищам, а больше еще к маскерадам и ужесть как ненавижу беседы, несносны они мне для того, что наши сестры-переговорщицы только и делают, сошедшись вместе, что кого-нибудь пересуждают, несмотря, что они сами заслуживают осмеяние, а я этого терпеть не могу. Ненавижу также скупость, мотовство, зависть, карточные игры, ревнивых мужей, неверных жен, ветреных любовниц и любовников, ужесть как гадки мне все те, кои много о себе думают. Я знаю много таких людей, и они-то подали мне материю сочинить исторические картины: я написала сперва две, а теперь, радость, уже их у меня целые шесть написаны. Ты скажешь, можно бы в это время сочинить и больше, это правда, да подумай, ведь я женщина, так довольно, что я и столько могла сделать. Я не знаю, как и с теми показаться, посылаю и робею, боюсь, что с таким сочинением не понравлюсь — ужесть как это воображение меня мучит. Я не могу себе представить, как я перенесу противный от вас отзыв, он мне всякого отказа страшнее… Ах! не умори меня и не отыми надежду в молодой сочинительнице.

P. S. Нет сомнения, чтобы почерк женских рук вам не примелькался, но мой вы еще в первый раз теперь видите, так, может быть, чего и не разберете, об этом вас прошу прилежнее постараться, но не переправлять ничего, что, может быть, покажется вам нескладным, пусть эта погрешность останется на моей стороне.

Картина I

Сия картина изображает мужчину низкого происхождения, который нашел случай приплестись в родню знатной фамилии. На правой стороне видны все нажиточные места, вокруг которых он, по милости своих родственников, терся. На левой его кладовая, заваленная почти вся сундуками, шкапами и мешками с деньгами: он наполнил ее всякими непозволенными средствами, а именно: грабил и захватывал насильно чужое добро, брал на сохранение и не отдавал назад, а паче всего нажил он то лихоимством. Тут еще изображается несколько вдов, сирот и беспомощных, они его просят с заплаканными глазами и с распростертыми руками, и кажется, что они все хотят вымолвить: ‘Помилуй, покажи правосудие!’ Но он со спокойным видом всегда говорит им: ‘Завтра’. Над кладовою его надпись: ‘Сие добро, посредством моего умишка, мне бог дал’. Живописец, писавший сию картину, не позабыл вдали изъяснить брошенные на пол изломанные весы, означающие правосудие, и так же истину поверженную.

Картина II

Представляется вдовушка лет двадцати — ужесть как недурна! — наряд ее показывает довольно знающую свет, подле нее в пребогатом уборе сидит согнувшийся старик, в виде любовника: он изображен отягченным подагрою, хирагрою, коликою, удушьем и, словом, всеми припадками, какие чувствуют старички при последнем издыхании. Спальня и кабинет сей вдовушки скрывают двух молодых ее любовников, которых она содержит на иждивении седого старика в должности помощников. Она делает это для облегчения старости своего возлюбленного.

Картина III

На оной означен Худосмысл, имеющий знатный чин, довольный достаток, невелик только ростом и не тонок, летами около шестидесяти. На одной стороне означается его служба, где видно с самых младых лет беспрерывное его за красным сукном заседание, под сим надпись: ‘Худой был человек, худой есть судья и умрет еще худшим’. На другой стороне картины означается приезд к нему гостей и вид внутренних его покоев: покои, сии наполнены почти ломберными столами, за коими хозяин с гостями играет в карты, над ним надпись: ‘Не умом, да деньгами’. Вдали от сего виден Худосмысл между своими служителями, один из них стоит перед ним с сердитым лицом, изображающим непослушание, другой скидает с него платье с пренебрежением, а поодаль сего означен вид управительских двух покоев, в них видно богатство, состоящее в сундуках с деньгами, в шкапах с серебряною посудою и столиках с фарфором, часами, табакерками и тому подобным. Надлежит заметить, что в покоях помещичьих ничего подобного сему не означено,

Изъяснение

Не Худосмысл господин над людьми своими, а господа над ним его люди, всякий лакей смеет ему противуречить, отговаривать и доводить до того, чтобы он был всегда в их повелениях, только что они не секут его, да и он их сечь не смеет, а для сего подлый народ Худосмысла и называет: ‘То-то господин, то-то отец, люди у него, как в раю, живут!…’ Только Худосмысл у людей своих живет, как на каторге.

Картина IV

Маска представляет женщину тихую, добродетельную, показывающую жалость об всяком пришедшем в несчастие человеке. Чувствительность ее о бедных видна тем больше, что при слушании о несчастных катятся ручьями слезы у нее, а в прямом виде изображается эта женщина самолюбивою и сребролюбивою, ее окружают несколько человек в разных видах. Она на неимущих взирает гордо, а раболепствует ничего не значущим, будучи сама чиновна. К одной стороне надпись: ‘Сия женщина ко умножению своей славы всем бедным помогать берется, а не собою, да знатными, кои ей знакомы, она выпрашивает у них на дворянок неимущих платье и деньги, чего, однако ж, никому никогда не отдает’. А под сим видно, как она жалует тем бедным, вместо выпрошенного платья, свои ветхие обноски, ставя их цену, а деньги дает им в долг и берет с них обязательство. Здесь означается, как она запрещает накрепко тем бедным ходить в те домы, где она платье и деньги на них получила {По левую сторону сей картины оставлено место на другую половину истории, коя еще сочиняется.}.

Картина V

В худоубранном платье представлен мужчина, не имеющий никаких достоинств или такого, что бы притягало искать его дружбы кроме [того], что он человек. Тут сотовариществуют ему его знакомые и несколько домашних. Речь его к ним следующая: ‘Не могу от знакомств отбиться, они мне даже что в тягость. Все во мне ищут, все меня почитают, все ласкаются быть мне друзьями! …А господин С… О! он для меня все сделает, что бы я ни сказал ему, он меня отменно любит’… Позади же сего видно, как сей высокомысл сам во всех ищет, а об нем все думают так мало, как не можно меньше.

Картина VI

Между множеством обоего пола людей видна женщина лет около пятидесяти, однако не так дурна, чтоб за хорошие подарки какому щеголю не могла еще понравиться. Она окружающих ее женщин толкает прочь, сердится и от них отворачивается, а к мужчинам всякого сорту показывает ласку, дает им знак, чтоб они подошли к ней, и досадует, что они противятся. Позади ее двое мужчин, не худо одетых, на нее указывают. Вопрос одного: ‘Кто она такова?’ Ответ другого: ‘Безумнова’.

Ну, радость, вот сочинения моего картины, каковы они? скажи мне… Нет, не говори лучше ничего, ежели они дурны.

* * *

Госпожа молодая сочинительница! боязнь ваша в рассуждении отсылки вашего письма ко мне была напрасная. Ваше сочинение так хорошо, что я бы желал таковые получать чаще, но, по несчастию моему, редко сие случается. Если вы будете ко мне и впредь подобные сему сообщать сочинения, то я вам буду весьма за то благодарен. Впрочем, я бы желал, чтобы вы к молодым стихотворцам имели побольше снисхождения. Наконец, должен я перед вами извиниться, что не совсем вашу просьбу исполнил. Несколько причин с моей стороны меня бы в том оправдали, но я о них умолчу, вы сами догадаетесь.

КОММЕНТАРИИ

Стр. 61. 1. — Любезный племянничек,… здравствовать тебе навеки нерушимо желаю!— 1769, л. II. Племяннику моему Ивану, здравствовать желаю…— 1769, л. XV. Существует мнение, что автором писем к племяннику в ‘Трутне’ 1769 г. был М. И. Попов, сотрудничавший в журнале Новикова. …по нынешним указам…— В 1762 г. Екатерина издала указ о запрещении взяточничества, …на нас и просить нельзя будет…— то есть нельзя будет на нас жаловаться в суд, …среды и пятки все сохраняю…— По средам и пятницам верующий не должен был есть скоромной (мясной, молочной) пищи, лоно Авраамле — рай: ...когда бы не было искушающих, тогда, кто ведает, может быть, не было бы и искушаемых.— Во ‘Всякой всячине’ имеется такое рассуждение: ‘Подьячих не можно и не должно перевести. Не подьячие и их должности суть вредны, но статься может, что тот или другой из них бессовестен. Они менее других исключены из пословицы, которая говорит, что нет рода без урода, для того, что они более многих подвержены искушению. Подлежит еще и то вопросу: ‘…если бы менее было около них искушателей, не умалилася ли бы тогда и на них жалоба?’ (‘Всякая всячина’, No 60). К*** — очевидно, ‘Кандид’, произведение Вольтера.

Стр. 66. 2. Господин издатель! Вы ленивы, да и я не прилежен…— 1769, л. VII.

Стр. 69. 3. Г. издатель! Целую неделю у меня денег не было, ни полушки.— 1769, л. X. Сравните рассказ червонца о своих похождениях с ‘Повестью о полуполтиннике’ (см. стр. 272). Пакгол — по преданию, золотоносная река в Лидии (в древности страна на западе Малой Азии). Солон (ок.-640 — ок. 559 гг. до н. э.) — крупный государственный деятель в Древней Греции, античные предания причисляли его к семи греческим мудрецам. Крез (595—546 гг. до н. э.)— Царь Лидии, гордившийся своими несметными богатствами. Согласно преданию. Солон, после того как потерял власть в Афинах, удалился в царство Креза. Крез, счастливый своим положением и богатством (за что и порицал его Солон: ‘Никто до смерти счастливым себя назвать не может’), был разбит и взят в плен Киром Великим — знаменитым древнеперсидским завоевателем. Царство Креза было присоединено к царству Кира, …лежал до самого того времени, как Александр Македонский последнего персидского царя Дария победил.— Последний из династии Дариев — Дарий III, правивший в 336—330 гг. до н. э., был побежден Александром Македонским (356—323 гг. до н. э.).

Стр. 73. 4. Господин издатель! Ты охотник до ведомостей…— 1769, л. XIII. …не читывал книги о преступлениях и наказаниях — очевидно, труд Ч. Беккариа ‘О преступлениях и наказаниях’, популярный в 1760-е гг. В частности, Екатерина многое в своем ‘Наказе’ заимствовала у Беккариа, …в Балтийский порт — ныне с. Палдиски в Эстонии, в XVIII в. был местом ссылки.

Стр. 78. 5. Г. издатель! Я не знаю, отчего во многих вкралося предрассуждение…— 1769, л. XXI.

Стр. 79. 6. В некоторых приказах показался новый способ брать взятки…— 1769, л. XXI.

7. Несмыслу богатому, но глупому дворянину…— 1769, л. XXII.

Стр. 80. 8. Г. издатель! Я уверен, что вы ненавистник пороков и порочных…— 1769, л. XXV. ‘Скупой’ — комедия Мольера, ‘Лихоимец’ — комедия Сумарокова. Кащей — главный герой комедии ‘Лихоимец’, характер и поступки которого были ‘писаны’ с шурина Сумарокова А. И. Бутурлина, по характеристике Сумарокова, ‘нечестивого человека’ и ‘душезредника’, отличавшегося скупостью (см.: Письма русских писателей XVIII века. Л., 1981, с. 104). Гарпагон — главный герой комедии Мольера ‘Скупой’. Один молоденький писец… — В. И. Лукин, к концу 1760-х гг. переставший писать комедии.

Стр. 83. 9. Г. издатель! При нынешнем рекрутском наборе…— 1769, л. XXV. …в завладении дач…— в присвоении недвижимого имущества.

Стр. 84. 10. Г. издатель! Из ваших сочинений приметил я…— 1769, л. XXVI. Копия с отписки — 1769, л. XXVI. Копия с другой отписки — 1769, л. XXX. Копия с помещичьего указа — 1769, л. XXX. В научной литературе существуют различные точки зрения на авторство ‘письма Правдина’ и ‘Копий с отписок’. Г. П. Макогоненко уверенно считает автором Новикова. Другие исследователи (например, П. Н. Берков, А. В. Западов) полагают, что эти произведения сочинил Д. И. Фонвизин. Автор ‘Копий с отписок’ искусно имитирует стиль действительных крестьянских писем своим помещикам.

Стр. 90. 11. Г. издатель! Скажите мне, хорошо ли я провожу свое время…— 1769, л. XXXI.

Стр. 91. 12. В новый год новое счастие. — 1770. л. I, л. II.

Стр. 95. 13. Г. издатель! Не поверишь, радость, в какой ты у нас моде.— 1770, л. VI. Государыня моя! я человек чистосердечный…— 1770, л. VI. Радость, ужесть как, по чести и др. выделенные курсивом слова — из жаргона щеголей. …Телемаки, Роллени, Летописцы…— ‘Телемак’ — ‘Странствия Телемака’, роман Ф. Фенелона (1651—1715), Ш. Роллен (1661—1741) — французский историк, ‘Летописец Несторов’ — издан И. С. Барковым в 1767 г. …недостоин я отрешить ремень сапог их.— Цитата из Евангелия, отрешить — развязать.

Стр. 98. 14. Г. издатель ‘Трутня’! Нет средства, чтобы не писать сатир на подьячих…— 1770, л. XI. Письмо служит ответом ‘Всякой всячине’ на ее рассуждения о том, что подьячие берут взятки только потому, что их искушают просители, …в ***** — коллегии, …при первом императоре — при Петре I.

Стр. 99. 15. Господин издатель ‘Трутня’! Я влюблена в ваш журнал…— 1770, л. XII, Картины — 1770, л. XII, л. XII. Госпожа молодая сочинительница…— 1770, л. XIII. Всего больше приятны мне ваши портреты… — Имеются в виду сатирические ‘портреты’ Стозмея, Несмысла, Влюблена и др. Условные имена создавали возможность ‘применять’ портреты к реальным знакомцам независимо от того, была ли какая-либо конкретная ‘модель’ у того или иного портрета или нет (сочинительница ‘Картин’ говорит, что иные портреты ‘похожи на людей мне знакомых’), …не совсем вашу просьбу исполнил — то есть ‘переправил’ некоторые ‘картины’.

Вельможам

Средостепенным

Мещанам

Бедным

Поселянам

Изъяснение

Читайте также: