Sartor Resartus, Карлейль Томас, Год: 1831 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 250 минут(ы)

Скачать в PDF

Скачать в FB2

Томас Карлейль

Sartor Resartus

Жизнь и мысли герра Тейфельсдрека
(1831)

Mein Vermchtni, wie herrlich weit und breit! Die Zeit ist mein Vermchtni, mein Acker ist die Zeit.
И.-В. Гёте

Оглавление

КНИГА I.

I. Вступительная ………………………………………………………………………………1

II. Затруднения Издателя ……………………………………………………………… 7

III. Воспоминания …………………………………………………………………………… 13

IV. Характеристика ………………………………………………………………………. 28

V. Мир в одежде ………………………………………………………………………. 36

VI. Фартуки …………………………………………………………………………………. 45

VII. Смешанно-историческая …………………………………………………………. 48

VIII. Мир без одежды …………………………………………………………………. 53

IX. Адамитизм ……………………………………………………………………………. 61

X. Чистый разум ………………………………………………………………………… 67

XI. Взгляд вперед ………………………………………………………………………… 75

КНИГА II.

I. Генезис …………………………………………………………………………………. 87

II. Идиллическая ……………………………………………………………………….. 97

III. Педагогия ………………………………………………………………………….. 109

IV. Тейфельсдрек выбирается на дорогу ……………………………………… 131

V. Роман ………………………………………………………………………………….. 147

VI. Страдания Тейфельсдрека ……………………………………………………… 165

VII. Вечное Нетъ ………………………………………………………………………….. 178

VIII. Центр Безразличия ………………………………………………………………. 188

IX. Вечное Да ……………………………………………………………………………… 204

X. Пауза …………………………………………………………………………………… 220

КНИГА III.

I. Событие из новой истории …………………………………………………….. 230

II. Церковные одежды …………………………………………………………………. 237

III. Символы ………………………………………………………………………………. 241

IV. Илотство ………………………………………………………………………………. 251

V. Феникс ……………………………………………………………………………….. 256

VI. Старое платье ………………………………………………………………………. 264

VII. Органические волокна …………………………………………………………. 270

VIII. Натуральный Супернатурализм ……………………………………………… 282

IX. Обозрение …………………………………………………………………………….. 296

X. Корпорация Дэнди ………………………………………………………………… 302

XI. Портные ………………………………………………………………………………. 319

XII. Прощание ……………………………………………………………………………… 324

Приложение. Отзывы писателей …………………………………………………. 335

Содержание …………………………………………………………………………… 343

Указатель ……………………………………………………………………………. 351

SARTOR RESARTUS

КНИГА ПЕРВАЯ.

ГЛАВА I.
Вступительная.

Принимая во вниманіе наше современное высокое развитіе культуры и то, что Свточъ Науки воздвигнутъ и зажженъ, съ большимъ или меньшимъ успхомъ, уже пять тысячъ лтъ тому назадъ, и даже боле,—то, что, въ особенности въ настоящее время, этотъ Свточъ не только продолжаетъ горть (и, можетъ быть, еще свирпе прежняго), но что и безчисленные Ночники и Срныя Спички, загорвшіеся отъ него, также свтятъ во вс стороны, такъ что даже послдній закоулокъ и конура въ Природ или Искусств не могутъ остаться не освщенными, — принимая все это во вниманіе, каждый мыслящій умъ не можетъ не быть пораженъ нкоторымъ удивленіемъ по поводу того, что досел очень мало или даже ничего не было написано основнаго и ршающаго въ Исторіи или Философіи касательно Одежды.

Наша Теорія Притяженія почти доведена до совершенства: Лагранжъ, какъ всмъ хорошо извстно, доказалъ, что Планетная Система въ настоящемъ ея вид будетъ существовать вчно, Лапласъ, съ еще большимъ остроуміемъ, предполагаетъ, что она даже и не могла быть устроена иначе, благодаря этому могутъ, по крайней мр, содержаться въ лучшемъ порядк наши Мореходныя Таблицы, и водяное сообщеніе всякаго рода стало удобне. Мы имемъ достаточныя свднія по Геологіи и Геогнозіи, благодаря работамъ въ этой области нашихъ Вернеровъ и Геттоновъ, благодаря блистательному генію ихъ учениковъ, Сотвореніе Міра для многихъ Ученыхъ Обществъ теперь лишь немногимъ загадочне, чмъ приготовленіе пирожнаго, ибо по отношенію къ послднему были умы, для которыхъ вопросъ: ‘Какъ попали туда яблоки?’—представлялъ затрудненіе. Нужно ли упоминать наши изслдованія объ Общественномъ Договор, о Мрил Вкуса, о Переселеніяхъ Сельдей? Дале, не имемъ ли мы Ученія о Рент, Теоріи Цнности, Философіи Исторіи, Языка, Горшечнаго Производства, Привидній, Спиртныхъ Напитковъ? Вся жизнь человческая, со всмъ, что съ ней соприкасается, была раскрыта и разъяснена, едва ли какая частица или фибра его Души, Тла, Собственности не была изслдована, разсчена, дистиллирована, высушена и разложена научно, наши духовныя Способности, — а ихъ, по-видимому, не мало,—имютъ своихъ Стюартовъ, Кузеновъ, Руайе-Колларовъ, каждая Ткань: клтчатая, сосудистая, мускульная — хвалится своими Лауренсами, Мажанди, Биша.

Какимъ же образомъ, спроситъ вновь мыслящій умъ, происходитъ то, что великая Ткань изъ Тканей, единственная истинная Ткань, была совершенно просмотрна Наукой, именно: одвающая Ткань шерстяной или иной одежды, та, которую Душа Человка носитъ, какъ свою крайнюю оболочку и прикрытіе, та, въ которую вс остальныя ея Ткани заключены и скрыты, въ которой дйствуютъ вс ея Способности, все ея ‘Я’ живетъ, двигается, существуетъ? Ибо если иногда какой-нибудь одинокій, съ подшибленнымъ крыломъ, мыслитель и бросалъ совиный взглядъ въ эту темную область, то большинство проносилось надъ ней безъ всякаго вниманія, смотря на Одежду не какъ на нчто постороннее, а какъ на принадлежность столь же естественную и натуральную, какъ листья на дерев, какъ перья на птиц. Во всхъ своихъ разсужденіяхъ они молчаливо представляли человка, какъ Животное Одтое, въ то время, какъ онъ есть по природ своей Животное Нагое и только въ извстныхъ обстоятельствахъ, сознательно и намренно, скрывается въ Одежду. Шекспиръ говоритъ: мы—существа, смотрящія впередъ и назадъ, тмъ боле удивительно, что мы, хотя немного, не смотримъ вокругъ себя и не видимъ, что происходитъ у насъ прямо передъ глазами.

Но здсь, какъ и въ столь многихъ другихъ случаяхъ, приходитъ намъ на помощь Германія, ученая, неутомимая, глубокомысленная Германія. Въ конц концовъ это большое счастье, что въ нашу смутную эпоху есть хотя одна страна, гд отвлеченная мысль еще находитъ себ пріютъ. Въ то время, какъ шумъ и неистовство Католической Эмансипаціи, Гнилыхъ Мстечекъ и Парижскихъ Смутъ оглушаютъ Англійскій и Французскій слухъ,—Нмцы могутъ мирно стоять на часовой башн Науки и торжественно изъ часа въ часъ, предпосылая своему возгласу звукъ рога, провозглашать: ‘HЖret ihr, Herren, und lasset’s Euch sagen’, бснующейся и борющейся толп,—иными словами—возвщать Міру, столь часто это забывающему, который именно теперь часъ. Нмцевъ нердко порицали за непроизводительное прилежаніе, какъ будто они бродятъ безъ дороги, не получая ничего, кром утомленія отъ тяжелаго пути, какъ будто, презирая золотыя розсыпи наживы и общественный длежъ жирнаго пирога, отъ котораго сами длящіеся становятся жирне,—они способны гонятся за гусями по всякимъ дебрямъ и въ конц концовъ провалиться въ ржавое болото. Эту неумную науку, которая, какъ говоритъ нашъ Юмористъ:

Геометрическимъ путемъ опредляетъ,

Сколь много пива нашъ стаканъ вмщаетъ,—

и, еще боле, это во всякомъ случа ложно направленное усердіе, которое стрляетъ изъ пушекъ по воробьямъ, конечно, нельзя защищать. Поскольку Нмцы въ этомъ виновны, постольку они пусть несутъ за это отвтственность. Однако надо замтить, что и въ Русскихъ степяхъ есть курганы съ золотыми украшеніями, равнымъ образомт многія мстности, которыя издали смотрятъ пустынными и скалистыми, оказываются, когда подойдешь къ нимъ ближе, прекрасными долинами. И не бываетъ ли иногда, что Критика ставитъ для человческаго ума не только путеводные столбы и шлагбаумы, но и колючія изгороди и непреодолимыя преграды? Написано: ‘Многіе будутъ переходить туда и сюда, и знаніе увеличится’. Несомннно, самое простое правило состоитъ въ слдующемъ: Предоставьте каждому разсудительному человку идти своимъ путемъ и посмотрите, куда этотъ путь приведеть его, потому что не тотъ или этотъ человкъ, а вс люди вмст составляютъ человчество, и ихъ соединенная работа составляетъ работу всего человчества. Какъ часто видимъ мы, что какой-нибудь отважный путешественникъ, можетъ быть подвергшійся многимъ осужденіямъ, бросалъ свтъ на отдаленную, заброшенную, но жизненно — необходимую область, онъ впервые открывалъ скрытыя въ ней сокровища и до тхъ поръ не переставалъ говорить о нихъ, пока всеобщее вниманіе и усилія не были на нихъ направлены, — и тогда побда была на его сторон. Такимъ образомъ, благодаря этимъ его, казавшимся безцльными, блужданіямъ, воздвигались новыя знамена, основывались новыя обитаемыя колоніи среди неизмримаго окружающаго царства Ничтожества и Ночи. Мудръ былъ человкъ, который сказалъ, что Мысль должна имть свободный полетъ и безстрашно смотрть на вс тридцать дв точки компаса, куда и какъ пожелаетъ.

Можетъ быть, доказательствомъ тому неподвижному состоянію, въ которомъ чистая Наука, въ особенности чистая Наука Нравственности, прозябаетъ у насъ въ Англіи, и тому, какъ наше торговое величіе и наша неоцнимая Конституція (ставя всей Англійской культур и стремленіямъ лишь политическія и иныя непосредственно — практическія цли) сковываютъ свободный полетъ Мысли:—можетъ быть, доказательствомъ всему этому служить то, что не только Философія Одежды, но даже признаніе, что мы не имемъ такой Философіи, является напечатаннымъ на нашемъ язык въ первый разъ. Какой Англійскій умъ выбралъ бы такую тему или хотя бы случайно наткнулся на нее? И потому, не находись Нмецкая Наука въ томъ свободномъ и ничмъ не стсняемомъ положеніи, которое позволяетъ и побуждаетъ ее ловить рыбу во всякой вод и всякими стями, представляется достаточно вроподобнымъ_,что это необычное Изслдованіе, несмотря на результаты, къ которымъ оно ведетъ, продолжало бы спать еще на неопредленный срокъ. Издатель настоящихъ страницъ, вообще говоря, съ гордостью признаетъ себя человкомъ умственныхъ привычекъ уже укоренившихся и, можетъ быть, въ достаточной мр отвлеченныхъ. И тмъ не мене онъ откровенно сознается, что никогда, до этихъ послднихъ мсяцевъ, ему не приходило на умъ весьма простое помянутое выше соображеніе о полномъ отсутствіи у насъ Философіи Одежды, да и теперь оно было внушено ему со стороны. А именно, онъ получилъ новую Книгу Профессора Тейфельсдрека изъ Вейснихтво, которая именно и трактуетъ объ этомъ пред-мет, и притомъ въ такой форм, что, понимая ее или не понимая, и слпой не можетъ не обратить на нее вниманія. Во всякомъ случа, что касается Издателя, то этотъ замчательный Трактатъ со всми его Выводами (основательно принятыми или такъ же основательно отвергнутыми) не остался безъ вліянія на настоящее направленіе его мыслей.

Die Kleider. Ihr Werden und Wirken (Одежда. Ея Происхожденіе u Вліяніе). Von Diog. TeufelsdrЖckh, J. U. D. etc. Stillschweigen und CR. Weissnichtwo, 1831.

‘Передъ нами’,—говоритъ Weissnichtwo’ sche Anzei-ger,— ‘Томъ того объемистаго, мелко обдуманнаго и мелко напечатаннаго рода, который, скажемъ съ гордостью, можно встртить только въ Германіи и, можетъ быть, только въ Вейснихтво. Исходя отъ доселе безупречной Фирмы Штилльшвейгенъ и Компанія, со всми вншними усовершенствованіями, онъ обладаетъ такими внутренними достоинствами, что можетъ не опасаться Невниманія’… ‘Трудъ’, заключаетъ почти восторженно Рецензентъ, ‘одинаково интересный для археолога, для историка, для философскаго мыслителя, образецъ смлости, рысьей остроты взгляда и здороваго, независимаго, чисто Нмецкаго настроенія и любви къ человчеству (derber Kerndeutschheit und Menschenliebe), трудъ, который, несомннно, не пройдетъ безъ возраженія въ высокихъ сферахъ, но который долженъ поднять и подниметъ пока еще новое имя Тейфельсдрека въ первые ряды Философіи въ нашемъ Германскомъ Храм Чести’.

Памятуя старую дружбу, почтенный Профессоръ, при первомъ сіяніи своей славы, которая однако еще не ослпила его, присылаетъ намъ Экземпляръ своего труда съ комплиментами и похвалами, повторить которые Издателю запрещаетъ скромность,—но безъ какихъ-либо опредленныхъ надеждъ или желаній кром того, что содержится въ заключительной фраз: ‘Mchte es (этотъ замчательный Трактатъ) auch im Brittischen Boden gedeihen!’

ГЛАВА II.

Затрудненія Издателя.

Если для мыслящаго человка,— ‘поле посва котораго’, по великолпному выраженію Поэта, ‘есть Время’,—нтъ боле важнаго пріобртенія, чмъ пріобртеніе новыхъ идей, то полученіе Книги Профессора Тейфельсдрека должно быть отмчено красной чертой въ календар Издателя. Это дйствительно — ‘объемистый Томъ’, съ безграничнымъ, почти безформеннымъ содержаніемъ, истинное Море Мысли, —если угодно, море неспокойное и неясное,— но въ которое отважный искатель жемчуга можетъ смло опуститься до самаго дна и возвратиться не только съ обломками погибшихъ кораблей, но и съ настоящими жемчужинами.

Уже при первомъ чтеніи, даже при первомъ внимательномъ просмотр, стало ясно, что здсь раскрыта совершенно новая Область Философіи, ведущая къ конечнымъ выводамъ, которыхъ даже нельзя и предвидтъ, дале,—и это представлялось едва ли мене интереснымъ,—здсь раскрывалась совершенно новая человческая Индивидуальность, характеръ личности, почти не имющей себ подобной, а именно характеръ Профессора Тейфельсдрека Возвстителя. Мы ршились, насколько это возможно, усвоить себ значеніе обоихъ этихъ новыхъ предметовъ. Но такъ какъ человкъ есть существо, по преимуществу склонное искать прозелитовъ, то едва только мы его себ усвоили, какъ возникъ новый вопросъ: Какъ могло бы быть сообщено это новое достояніе другимъ, можетъ быть столь же въ немъ нуждающимся? Какъ могутъ быть приспособлены, въ какой бы то ни было степени, Философія Одежды и Авторъ такой Философіи къ занятіямъ и интересамъ нашего Англійскаго народа? Ибо если говорятъ, что вновь пріобртенное золото жжетъ карманы, покуда не будетъ пущено въ обращеніе, то еще боле это можно сказать про новую истину.

Но здсь, однако, возникли затрудненія. Первою мыслью было, конечно, напечатать этотъ замчательный Трудъ, Отдлъ за Отдломъ, въ какомъ-нибудь широко распространенномъ Критическомъ Журнал, съ которымъ бы Издатель былъ въ сношеніяхъ или къ которому онъ могъ бы получить доступъ при помощи денегъ или нжныхъ словъ. Но, съ другой стороны, не было ли ясно, что предметъ, который долженъ былъ быть здсь разъясненъ и обсужденъ, могъ подвергнуть опасности распространеніе всякаго существующаго Журнала? Безспорно, если бы вс общественныя партіи могли быть уничтожены, если бы Виги, Тори и Радикалы могли слиться въ разношерстное единство, и вс Журналы Великобританіи могли быть сбиты въ одинъ Журналъ, и Философія Одежды была пущена оттуда неудержимымъ потокомъ, то попытка казалась бы еще возможной. Но увы! имется ли у насъ повозка такого рода, кром Fraser’s Magazine?—-повозка, вся наполненная (говоря фигурально) самыми безсмысленными Ватерлооскими Петардами, которыя взрываются шумливо и разрушительно, гд только ни стоятъ и ни сидятъ сбитые съ толку путешественники, — и во всякомъ случа повозка, которая, повидимому, за послдніе годы переполнена черезъ край и неумолимо заперта! Кром того, излагать Философію Одежды безъ Философа, идеи Тейфельсдрека безъ нкоторыхъ свдній о его личности, не значило ли бы это обрекать обоихъ на совершенно ложное пониманіе? Что касается до Біографіи, если вообще счи-тать ее допустимой, то не было соотвтствующихъ документовъ, ни даже надежды получить ихъ, а наоборотъ, принимая во вниманіе обстоятельства,— полная увренность въ неуспх. Такимъ образомъ Издатель увидалъ себя до поры до времени вн всякой возможности опубликованія этого удивительнаго Ученія и вынужденнымъ, не безъ безпокойства, обсуждать его въ темныхъ глубинахъ собственнаго ума. Такъ продолжалось нсколько мсяцевъ, и мало-помалу Трудъ объ Одежд, читанный и перечитанный, длался для насъ мстами понятнымъ и поучительнымъ, а личность Автора боле и боле поразителыюй, хотя, несмотря на вс усилія памяти и на вс догадки, боле и боле загадочной. Вслдствіе этого, первоначальное безпокойство уже готово было обратиться въ опредленное неудовольствіе,— какъ вдругъ совершенно неожиданно приходитъ Письмо отъ Герръ Гофрата Гейшреке, ближайшаго друга и товарища нашего Профессора въ Вейснихтво, хотя мы ране съ нимъ и не состояли въ переписк. Гофратъ, коснувшись сперва многихъ совершенно постороннихъ предметовъ, начинаетъ подробно распространяться о томъ ‘волненіи и вниманіи’, которое Философія Одежды вызвала въ самой ‘Германской Республик Наукъ’, о глубокомъ значеніи и задачахъ Труда его Друга,—и затмъ, наконецъ, съ большими оговорками, намекаетъ на возможность сообщить нкоторыя свднія и о труд, и объ автор сперва Англіи, а ‘черезъ Англію и дальнему Западу’, работа о Профессор Тейфельсдрек ‘была бы несомннно весьма желательна въ Family, Nati—onal или въ какомъ-нибудь другомъ изъ этихъ патріотическихъ Libraries, составляющихъ въ настоящее время славу Британской Литературы’, она могла бы произвести переворотъ въ Умахъ и т. д. Въ заключеніе онъ довольно прозрачно намекаетъ, что если настоящій Издатель склоненъ предпринять составленіе Біографіи Тейфельсдрека, то онъ, Гофратъ Гейшреке, иметъ возможность доставить необходимые Документы.

Какъ въ нкоторыхъ химическихъ соединеніяхъ, которыя долго стоятъ испаряясь, но не кристаллизируются, кристаллизація начинается мгновенно, лишь только въ нихъ опустятъ проволоку или иной твердый предметъ, и быстро идетъ впередъ, пока не окончится вполн, такъ было и съ умомъ Издателя и этимъ предложеніемъ Гейшреке. Жидкій, свободно растекающійся растворъ получилъ форму, однородные элементы сплотились въ окончательномъ порядк, и скоро образъ всего Предпріятія принялъ, такъ сказать, очертанія твердой массы, частью поскольку издатель уже дйствительно имъ овладлъ и представилъ его себ, частью поскольку онъ могъ на то опредленно и разумно надяться. Съ осторожностью, но и съ мужествомъ было сдлано при помощи почты предложеніе знаменитому страшному Оливеру Іорку, свиданіе, рядъ свиданій съ этимъ необыкновеннымъ человкомъ имли мсто,—съ большею увренностъю съ нашей стороны, съ меньшею, чмъ мы ожидали, насмшкой (по крайней мр, открытой) съ его стороны, въ конц концовъ съ тмъ результатомъ, который теперь виденъ. Что касается этихъ самыхъ патріотическихъ Libraries,то совтъ Гофрата могъ вызвать только молчаливое удивленіе, но его предложеніе доставить Документы мы съ радостью и немедленно приняли. Итакъ, въ твердой надежд получить ихъ, мы уже видимъ, какъ начинается наша работа, и какъ этотъ нашъ Sartor Eesartus, который собственно есть ‘Жизнь и Мысли Герръ Тейфельсдрека’, съ каждымъ часомъ подвигается впередъ.

Говорить подробне о нашемъ внутреннемъ прав на это Предпріятіе, къ которому мы имемъ столько данныхъ и такое призваніе, не представляло бы, вроятно, интереса. Пусть Британскій читатель изучаетъ и радуется въ простот сердца тому, что ему здсь предлагается, съ тмъ метафизическимъ остроуміемъ и талантомъ къ размышленію, какими онъ надленъ. Пусть онъ постарается сохранить свободное, открытое сужденіе, не затемненное туманомъ предразсудковъ, въ особенности не парализованное аффектаціей, и пусть это сужденіе будетъ направлено не столько на Издателя Книги, сколько на самую Книгу. Кто или что этотъ Издатель, пусть останется въ области предположеній, и совершенно безразличнымъ [1]): это голосъ, передающій свднія о Философіи Одежды, несомннно, Духъ, обращающійся къ Духамъ. Имющій уши слышать—да слышитъ.

Издатель считаетъ необходимымъ сдлать замчаніе еще по одному пункту, а именно, что онъ одушевленъ истинною, хотя, можетъ быть, и слабою привязанностью къ Учрежденіямъ нашихъ Предковъ и предполагаетъ защищать ихъ по мр способностей во всхъ случаяхъ, и вотъ отчасти въ видахъ этой защиты онъ и взялся за настоящее предпріятіе. Для того, чтобы остановить или, если бы это оказалось невозможнымъ, цлесообразно отвести потокъ Новшествъ,—такой трудъ, какъ Трудъ Тейфельсдрека, умло помщенный, былъ бы не послдней сваей или шлюзомъ въ логической плотин.

Затмъ, пусть никоимъ образомъ не опасаются, что какія-нибудь наши личныя сношенія съ Тейфельсдрекомъ, Гейшреке или этой Философіей Одежды могутъ исказить наше сужденіе или побудить насъ что-нибудь смягчить или преувеличить. Мы ршаемся заврить, что даже личные Комплименты без-сильны. Конечно, они пріятны, какъ благородныя иллюзіи дружбы, какъ дорогія напоминанія о прошлыхъ свиданіяхъ, объ этихъ божественныхъ ночахъ и ужинахъ, когда, погруженный въ симфоніи и гармоніи Философскаго Краснорчія (хотя и съ боле низменнымъ аккомпаниментомъ), Издатель на-слаждался на празднеств разума, съ тхъ поръ никогда не выпадавшемъ ему на долю въ столь полной мр. Но что же изъ этого? Amicus Plato, magis amica veritas: Тейфельсдрекъ—нашъ другъ, Истина— наше божество. Въ нашемъ качеств историка и критика мы, надемся, чужды всему міру, мы ни съ кмъ не имемъ вражды или дружбы, за исключеніемъ, конечно, Дьявола, съ которымъ, какъ съ Княземъ Лжи и Тьмы, мы всегда ведемъ войну не на животъ, а на смерть. Въ эпоху, когда притворство и шарлатанство достигли высоты, не имющей примра въ лтописяхъ человчества, и когда даже Англійскіе Издатели, подобно Китайскимъ Лавочникамъ, принуждены писать на своихъ дверяхъ: Продажа безъ обмана,— мы считаемъ полезнымъ предпослать такое завреніе.

[1] Даже съ нами онъ досел сообщается подъ нкотораго рода маской или повязкой и, мы имемъ основаніе думать, подъ вымышленнымъ именемъ!—О. І.

ГЛАВА III.

В о с п о м и н а н і я.

Появленіе этого необыкновеннаго Труда объ Одежд должно было вызвать въ ближайшемъ кругу Автора удивленіе, немногимъ меньшее,, чмъ во всемъ остальномъ мір. Для насъ, по крайней мр, едва ли что-либо было боле неожиданнымъ. Профессоръ Тейфельсдрекъ, въ періодъ нашего съ нимъ знакомства, казалось, велъ жизнь тихую и замкнутую: по-истин, онъ былъ человкъ, посвятившій себя высшей Философіи. Можно было скоре ожидать, что если онъ что-нибудь напечатаетъ, то это будетъ опроверженіе Гегеля и Бардили (которыхъ обоихъ довольно страннымъ образомъ онъ подвергалъ одной общей анаsем), чмъ что онъ спустится на шумный, полный злобы Форумъ, съ Разсужденіемъ, которое могло только возбудить негодованіе и раздоры. Насколько мы можемъ припомнить, Философія Одежды даже никогда не затрогивалась въ нашихъ бесдахъ. Если сквозь возвышенный, молчаливый, созерцательный Трансцендентализмъ нашего друга мы и могли усмотрть какую-нибудь практическую тенденцію, то она была преимущественно Полити-ческаго свойства, съ склонностью къ нкоторому Радикализму, который въ то время былъ чисто умозрительнаго и, такъ сказать, подготовительнаго характера. И дйствительно, время отъ времени подозрвали, что онъ переписывается съ Герръ Океномъ въ Іен, хотя непосредственное участіе его въ Изид могло быть не боле, какъ предполагаемо. И во всякомъ случа никто не ожидалъ отъ него ничего Моральнаго и еще мене Дидактико-Религіознаго.

Мы хорошо сохранили въ памяти послднія слова, сказанныя имъ въ нашемъ присутствіи, вмст съ Ночью, когда они были произнесены, они навсегда будутъ намъ памятны. Опоражнивая свою громадную кружку Gukguk’a [1]) и на минуту опустивъ свою трубку, онъ всталъ среди полной постителями пивной (это была ‘Zur grЭnen Gans’, самая обширная въ Вейснихтво, гд собирались каждый вечеръ вс Художественныя и почти вс Умственныя мстныя силы),—и затмъ глубокимъ, хватающимъ за душу голосомъ и по-истин со взглядомъ ангела (хотя сомнительно какого: свтлаго или темнаго) провозгласилъ слдующій тостъ: ‘Die Sache der Armen in Gottes und Teufels Namen!’ (За Бдныхъ, во имя Неба и Ада!). Громкій возгласъ, нарушившій тяжелое молчаніе, затмъ бульканье безчисленнныхъ опоражниваемыхъ кружекъ, за которымь послдовалъ новый общій возгласъ,—вотъ что было громкимъ одобрительнымъ отвтомъ. Это былъ конецъ ночи. Докуривъ свои трубки, въ высшей степени знтузіазма, въ облакахъ табачнаго дыма, торжествующіе, окутанные туманомъ изнутри и снаружи, члены собранія разошлись, каждый къ своей глубокомысленной подушк. ‘Bleibt doch ein echter Spass- und Galgen-Vogel’, говорили нкоторые, подразумвая подъ этимъ, что онъ, вроятно, рано или поздно, будетъ повшенъ за свои демократическія чувства. ‘Wo steckt doch der Shalk?’ добавляли они, оглядываясь вокругъ. Но Тейфельсдрекъ удалился особымъ выходомъ, и Составитель настоящихъ страницъ его боле не видалъ.

Вотъ въ какой обстановк привела насъ судьба жить съ этимъ Философомъ, вотъ какую оцнку его плановъ и способностей пришлось намъ сдлать. И кто бы могъ сказать, о достойнйшій Тейфельсдрекъ, что таилось въ теб? Подъ этими густыми кудрями, столь длинными и мягкими, внчавшими, какъ кровля, самое важное лицо, какое мы когда-либо видли на свт, помщался самый дятельный мозгъ. Въ твоихъ глазахъ, глубокихъ подъ ихъ нависшими бровями и смотрвшихъ такъ спокойно и мечтательно, замчали ли мы искры небеснаго или, скоре, дьявольскаго огня? Подозрвали ли мы, что нхъ спокопствіе—только отдыхъ отъ безконечнаго движенія, только сонъ кубаря? Твоя маленькая фигура, когда ты сидлъ въ широкомъ, плохо вычи-щенномъ, поношенномъ плать среди безпорядка и всякаго хлама и по цлымъ днямъ ‘думалъ и курилъ табакъ’,—скрывала въ себ могучее сердце! Передъ тобой были открыты тайны человческой Жизни, ты прозрвалъ въ таинства Вселенной глубже, чмъ кто-либо другой. Ты имлъ in petto твой замча-тельный Трудъ объ Одежд. Наконецъ, въ твоемъ ясномъ, логически обоснованномъ Трансцендентализм, еще боле въ твоемъ мирномъ, молчаливомъ, глубоко сидящемъ Санкюлоттизм, соединенномъ съ истинно княжескимъ Изяществомъ твоей внутренней натуры, не заключались ли явные зачатки такихъ умозрній? Но великіе люди слишкомъ часто бываютъ непоняты, или, что еще хуже, ложно поняты. И вотъ, когда намъ объ этомъ еще и не снилось, основа твоего замчательнаго Труда уже была натянута на станк, и челнокъ, безшумный и таинственный, водилъ уже утокъ.

Какимъ образомъ Гофратъ Гейшреке при этихъ условіяхъ доставитъ біографическія данныя, это любопытный вопросъ, къ счастью, отвчать на него долженъ онъ, а не мы. Намъ лично, посл многократныхъ попытокъ, стало ясно, что въ Вейснихтво нельзя извлечь Біографіи Тейфельсдрека ни изъ архивовъ, ни изъ воспоминаній даже наилучше освдомленныхъ круговъ,—Біографіи хотя бы неврной. Онъ былъ тамъ чужимъ, приведенъ туда тмъ, что называется стеченіемъ обстоятельствъ, любопытные, производившіе изслдованія касательно его родни, мсторожденія, предположеній и занятій, должны были удовлетворяться самыми неопредленными отвтами. Что касается до него самого, то онъ былъ человкомъ столь молчаливымъ и безусловно несообщительнымъ, что разспрашивать его объ этихъ подробностяхъ даже издали было бы дломъ боле, чмъ деликатнымъ, кром того, со свойственнымъ ему лукавствомъ, у него всегда былъ готовъ ловкій оборотъ, не безъ сатирическаго оттнка, чтобы отклонять такія вмшательства и отпугивать васъ отъ подобныхъ попытокъ. Остряки говорили о немъ по секрету, что онъ былъ въ род Мельхиседека, безъ отца или матери какого-бы то ни было рода, иногда, намекая на его большія историческія и статистическія познанія и живую манеру выражаться объ отдаленныхъ событіяхъ и фактахъ, какъ будто онъ былъ ихъ очевидцемъ, его называли der ewige Jude, Вчнымъ, или, какъ говорятъ Англичане, Странствующимъ Жидомъ.

И такимъ образомъ для болыпинства онъ сдлался не столько Человкомъ, сколько Вещью, Вещью, которую они, конечно, привыкли видть, и даже съ удовольствіемъ, но о которой не старались дать себ больше отчета, чмъ о производств ихъ ежедневной Allgemeine Zeitung или объ обыкновенныхъ привычкахъ солнца. И то, идругое было налицо — и пріятно, міръ наслаждался тмъ, что въ томъ и другомъ было хорошаго, — и больше о нихъ не думалъ. Человкъ Тейфельсдрекъ приходилъ и уходилъ въ своемъ маленькомъ кругу, какъ одно изъ тхъ оригинальныхъ и неописуемыхъ явленій, которыя въ Германскихъ Университетахъ боле часты, чмъ гд-либо. 0 нихъ, хотя вы видите ихъ живыми и чувствуете съ достаточною достоврностью, что они должны имть Исторію, никакой Исторіи, повидимому, нельзя найти, разв только такую, какую люди составляютъ о горныхъ утесахъ и допотопныхъ остаткахъ, Что они были созданы неизвстными силами, находятся въ состояніи постепеннаго разрушенія, а въ настоящее время отражаютъ свтъ и сопротивляются давленію, т.-е. что они суть видимые и осязаемые предметы среди этого призрачнаго міра, въ которомъ столь много еще и другихъ тайнъ.

Надо замтить, что, хотя и имя званіе и дипломь Professor der Allerley-Wissenschaft или, какъ можно перевести, ‘Профессора Науки о Вещах вообще’ онъ никогда не читалъ ни одного Курса, можетъ быть, онъ никогда и не былъ къ тому побуждаемъ общественнымъ требваніемъ или настояніемъ. По всей видимости, просвщенное Правительство Вейснихтво, основывая свой Новый Университетъ, воображало, что оно сдлало достаточно, если, ‘въ такое время, какъ наше’_, какъ выражено въ полуоффиціальной Программ, ‘когда вс вещи, быстро или медленно, разршаются въ Хаосъ, учредило такого рода Профессуру, благодаря чему, по мр возможности, задача образовать что-нибудь вновь изъ этого Хаоса могла быть, хоть въ какой-нибудь степени, облегчена’. Правительство несомннно признавало преждевременнымъ дйствительное чтеніе Лекцій и Публичное Преподаваніе ‘Науки о Вещахъ Вообще’, на основаніи чего оно только учредило Профессуру, но не замстило ея, такимъ образомъ Тейфельсдрекъ, снабженный ‘высшими Рекомендаціями’, былъ опредленъ Профессоромъ только по имени.

Велико было въ наиболе просвщенныхъ кругахъ восхищеніе этой новой Профессурой: какъ просвщенное Правительство проникло взглядомъ въ Требованія Вка (ZeitbedЭrfniss), какъ наконецъ, вмсто Отрицанія и Разрушенія, мы будемъ имть науку Утвержденія и Созиданія, и какъ Германія и Вейснихтво будутъ тмъ мстомъ, гд все это произойдетъ, въ авангард вселенной. Немало также было удивленія передъ новымъ Профессоромъ, который такъ своевременно вынырнулъ въ нарождающемся Университет, который былъ такъ способенъ читать лекціи, если представится необходимость,— такъ готовъ хранить молчаніе на неопредленный срокъ, если просвщенное Правительство усмотритъ, что необходимость не представилась. Но это восхищеніе и это удивленіе, не будучи сопровождаемы никакимъ актомъ, который могъ бы поддержать ихъ, продолжались всего девять дней и замерли задолго до нашего посщенія театра настоящихъ событій. Наиболе проницательные умы думали, что все это бьтло лишь послдней попыткой удержать популярность со стороны Министра, котораго вскор посл того домашнія затрудненія, придворныя интриги, преклонный возрастъ и водянка окончательно удалили отъ кормила правленія.

Что касается до Тейфельсдрека, то, за исключеніемъ его ночныхъ появленій въ Grune Gans, Вейснихтво мало его видло и мало его чувствовало. Здсь же онъ сидлъ за своей кружкой Гугкука и читалъ Газеты, иногда онъ задумчиво всматривался въ облака табачнаго дыма изъ своей трубки безъ какихъ-либо иныхъ видимыхъ занятій, — но всегда былъ тамъ пріятнымъ явленіемъ, благодаря своимъ мягкимъ манерамъ, въ особенности, когда открывалъ ротъ, чтобы говорить, въ такихъ случаяхъ вся Пивная умолкала, какъ бы увренная, что услышитъ что-либо достойное вниманія, — боле того, что услышитъ, можетъ быть, цлые ряды, цлые потоки наиболе замчательныхъ изреченіи, такъ какъ, разъ прорвавшись, онъ уже не могъ угомониться по цлымъ часамъ, если была подходящая аудиторія. И что всего достойне замчанія, эти рчи исходили изъ головы, повидимому, не боле въ нихъ заинтересованной, не боле ихъ сознающей, чмъ изваянная изъ камня голова на какомъ-нибудь общественномъ фонтан, которая, сквозь вставленную ей въ ротъ мдную трубку, извергаетъ воду достойнымъ и недостойнымъ, не заботясь, берутъ ли ее для приготовленія пищи или для тушенія пожара и даже сохраняя тотъ же серьезный, внимательный взглядъ, течетъ ли вода или нтъ.

Издателю этихъ страницъ, какъ молодому, пылкому Англичанину, хотя и недостойному, Тейфельсдрекъ открывался, можетъ быть, боле чмъ другимъ. Жаль только, что мы тогда и наполовину не могли понять его значенія и изучать его съ достаточной силой наблюдательности! Мы пользовались — чмъ въ Вейснихтво не могли похвалиться и три человка — до нкоторой степени доступомъ въ частное жилище Профессора. Оно находилось въ верхнемъ этаж самаго высокаго дома въ Вангассе и могло по-истин быть названо вершиной Вейснихтво, потому что возвышалось ршительно надъ всми прилегающими крышами, хотя и эти крыши поднимались съ высокаго мста. Сверхъ того, своими окнами оно смотрло на вс четыре Orte или страны свта: одинъ кабинетъ властвовалъ надъ тремя, четвертая была видна изъ Shlafgemach (спальни) съ противоположнаго конца. Мы не упоминаемъ о кухн, которая открывала такъ сказать два дубликата и не показывала ничего новаго. Такимъ образомъ эта квартира была дйствительно наблюдательнымъ постомъ или сторожевой башней Тейфельсдрека, удобно сидя въ ней, онъ могъ слдить за всмъ движеніемъ жизни этого замчательнаго Города, его улицы и переулки со всей ихъ дятельностъю и суетой (Thun und Treiben) были по большей части тамъ видны. ‘Я смотрю внизъ, во все это осиное гнздо, во весь этотъ улей’, слыхали мы отъ него, ‘и вижу, какъ они кладутъ воскъ, длаютъ медъ, готовятъ ядъ и задыхаются отъ сры. Отъ Дворцовой Площади, гд играетъ музыка, когда Ихъ Свтлость изволятъ принимать пищу, до глухаго переулка, гд старая вдова грется на вечернемъ солнц, сидя на порог своей двери, и вяжетъ чулокъ, чтобы заработать себ скудное пропитаніе, — я все это вижу, ибо ни одно двуногое не помщается столь высоко, кром птуха на шпил Schlosskirche. Почтальоны въ ременныхъ поясахъ и высокихъ сапогахъ приходятъ, разнося Радость и Горе, упакованныя въ кожаныя сумки. Тамъ, нагруженный доверху, на четверк прекрасныхъ лошадей възжаетъ Помщикъ-Баронъ съ семействомъ, здсь, прося милостыню, увчный Солдатъ съ трудомъ ковыляетъ на костыляхъ. Тысячи телгъ, повозокъ и таратаекъ съ грохотомъ възжаютъ, нагруженныя всякой Провизіей, деревенскою Молодежью и иными Сырыми Продуктами, одушевленными и неодушевленными, и съ грохотомъ вызжаютъ обратно, нагруженныя Продуктами обработанными. И знаешь ли ты, откуда приходитъ и куда уходитъ эта живая рка, текущая по этимъ улицамъ, рка всхъ возрастовъ и состояній? Aus der Ewigkeit zu der Ewigkeit hin! Изъ Вчности снова въ Вчность! Это — Явленія: что иное? Не Души ли они, ставшія видимыми въ Тлахъ, которыя получили оболочку и вновь утратятъ ее, расплывшись въ воздух? Ихъ прочная Мостовая есть Образъ, созданный Чувствами. Они идутъ на лон Ничто, пустое Время позади ихъ и впереди ихъ. Или ты мнишь, что вонъ та красная и желтая вшалка для Платья со шпорами на пяткахъ и съ перьями на шляп иметъ только Сегодня и не иметъ ни Вчера, ни Завтра? И не было ли у нея живыхъ Предковъ, когда Генгстъ и Горза напали на твой Островъ? Другъ, ты видишь здсь живую петлю той Ткани Исторіи, въ которую воткано все Сущее, смотри внимательно, или все пройдетъ мимо тебя и не будетъ боле видимо’.

‘Ach, mein Lieber!’ сказалъ онъ однажды, въ полночь, когда мы возвратились изъ Пивной въ важной бесд, ‘жизнь здсь по-истин возвышаетъ душу. Эти линіи фонарныхъ огней, пробивающіяся сквозь дымъ и тысячи испареній въ древнее царство Ночи, — что думаетъ о нихъ Пастухъ, когда онъ гонитъ своихъ Ловчихъ Псовъ черезъ Зенитъ на ихъ свор сидеральнаго огня? Этотъ подавленный шопотъ Полуночи, когда Торговля легла на отдыхъ, и колесница Тщеславія, еще гремя тамъ и здсь по отдаленнымъ улицамъ, уноситъ его подъ кровли Залъ, въ должной мр для него освщенныхъ, когда наружи остаются только Порокъ и Нищета, дабы бродить и стонать подобно ночнымъ птицамъ: этотъ шопотъ, — говорю я, — подобно безпокойной дремот больной Жизни, слышенъ въ Небесахъ! 0, какой кипящій Сосудъ броженія скрытъ подъ этимъ отвратительнымъ покровомъ испареній, гніенія и невообразимыхъ газовъ! Здсь и радостные, здсь и печальные, люди умираютъ здсь, люди здсь родятся, люди молятся, — а по другую сторону каменной стны люди проклинаютъ, и вокругъ ихъ всхъ громадная пустая Ночь. Гордое Величіе наслаждается въ своихъ раздушенныхъ залахъ или отдыхаетъ за шелковыми занавсками, Нищета ежится на своихъ койкахъ или дрожитъ, брошенная голодомъ въ соломенныя логовища, въ темныхъ подвалахъ Rouge-et-Noir слабо возвщаетъ приговоры судьбы одичалому, голодному Сброду, а между тмъ Государственные Совтники интригуютъ и играютъ высокую шахматную игру, въ которой пшками служатъ Люди. Любовникъ шепчетъ своей возлюбленной, что карета готова, и она, полная надежды и страха, крадется внизъ, дабы бжать съ нимъ черезъ границу, воръ, еще боле тихо, готовитъ свои отмычки и ломы или прячется въ засаду, ожидая, когда сторожа, наконецъ, захрапятъ въ своихъ будкахъ. Веселыя палаты, съ ихъ столовыми и бальными залами, полны свта и музыки и весело бьющихся сердецъ, но въ Камер Осужденнаго пульсъ жизни бьется трепетно и слабо, и налитые кровью глаза смотрятъ сквозь мракъ, который и вокругъ, и внутри, ожидая разсвта ужаснаго, послдняго дня. Шесть человкъ должны быть повшены на утро, не доносится ли стукъ молота съ Rabenstein? — теперь именно тамъ должны строить имъ вислицы. Боле пятисотъ тысячъ двуногихъ животныхъ безъ перьевъ лежатъ вокругъ насъ въ горизонтальномъ положеніи, ихъ головы вс въ ночныхъ колпакахъ и полны самыхъ безумныхъ сновъ. Громко кричитъ Развратъ, то слабя, то разгораясь въ своихъ грубыхъ притонахъ позора, а Мать, съ распущенными волосами, стоитъ на колняхъ передъ своимъ блднымъ, умирающимъ ребенкомъ, растрескавшіяся губы котораго орошаются теперь только ея слезами. — И вс они скучены и сбиты вмст, и только кирпичныя и деревянныя перегородки ихъ раздляютъ, — все это сдавлено, какъ соленая рыба въ бочкахъ, — или, если можно такъ сказать, спутано комомъ, какъ укрощенныя гадюки въ Египетскомъ

горшк, гд каждая старается выставить свою голову надъ другими, вотъ какія дла длаются подъ этимъ дымнымъ покрываломъ! -Но я, mein Werther, выше всего этого, я одинъ со Звздами’.

Мы взглянули въ его лицо, чтобы увидть, не отпечатллось ли на немъ какое-либо чувство при произнесеніи такихъ странныхъ Ночныхъ мыслей, но при свт, который у насъ былъ, по правд сказать, только одной сальной свчи, и довольно далеко отъ окна, ничего не было замтно, кром обычнаго спокойствія и неподвижности.

Такъ бывало въ періоды разговорчиваго настроенія Профессора, но чаще всего онъ говорилъ односложно или сидлъ совершенно молча и курилъ, между тмъ, какъ поститель былъ воленъ или говорить, о чемъ угодно, получая въ отвтъ отъ времени до времени неопредленное мычанье, или осматриваться нкоторое время по сторонамъ — и потомъ уходить. Это было странное жилище, полное книгъ и лоскутковъ бумаги и разныхъ обрывковъ всевозможныхъ субстанцій, ‘объединенныхъ въ одномъ общемъ элемент пыли’. Книги лежали на столахъ и подъ столами, здсь валялся листъ рукописи, тамъ рваный платокъ или ночной колпакъ, поспшно брошенный въ сторону, пузырьки чернилъ чередовались съ корками хлба, кофейниками, табачными ящиками, Періодическими Изданіями и Блюхеровскими Сапогами. Старая Лисхенъ (Лизочка, Лиза), которая длала ему постель, топила печи, мыла и стирала блье, стряпала, была на посылкахъ, вообще стояла на страж нашего льва, а затмъ была особой очень мирнаго характера, не имла никакой верховной власти въ этой послдней цитадели Тейфельсдрека, только приблизительно разъ въ мсяцъ она полунасильно проникала туда съ щеткой и тряпкой и (въ то время, какъ Тейфельсдрекъ поспшно спасалъ свои рукописи) производила частичное очищеніе, — такъ сказать, творила судъ и расправу надъ тмъ хламомъ, который не имлъ Литературнаго характера. Это были ея Erdbeben (землетрясенія), которыхъ Тейфельсдрекъ боялся пуще чумы, но напрасно: въ этихъ предлахъ онъ былъ вынужденъ подчиняться. Онъ былъ бы радъ сидть тамъ и философствовать вчно или, по крайней мр, пока безпорядокъ, накопившись, не выгналъ бы его вонъ, но Лисхенъ была его правой рукой, его ложкой, необходимою принадлежностью его жизни, и не признавать ея было не такъ-то легко. Мы до сихъ поръ помнимъ эту старую женщину. Она была такъ молчалива, что нкоторые считали ее нмой, но часто ее можно было бы принять и за глухую, ибо Тейфельсдреку, и только одному Тейфельсдреку, готова она была служить и на него одного обращала вниманіе. Но и съ нимъ она, казалось, объяснялась одними знаками, — если только она не угадывала вс его желанія и не удовлетворяла ихъ при помощи какого-то тайнаго откровенія. Милая старая хлопотунья! Она чистила, убирала, подметала въ своей кухн съ наименьшимъ безпокойствомъ для слуха, но все у нея блестло и было въ порядк, горячій черный кофе всегда былъ готовъ въ должный моментъ, и сама безмолвная Лисхенъ смотрла на васъ изъ-подъ чистаго благо чепчика съ лопастями, своимъ чистымъ лицомъ въ старческихъ морщинахъ, со взглядомъ, полнымъ услужливаго пониманія, почти благорасположенія.

Какъ мы уже намекнули выше, немногіе посторонніе имли сюда доступъ. Единственное лицо, которое мы тамъ видали, кром насъ самихъ, былъ Гофратъ Гейшреке, уже извстный, по имени и по возбужденнымъ ожиданіямъ, читателямъ настоящихъ страницъ. Намъ въ это время Герръ Гейшреке казался однимъ изъ тхъ мирныхъ индивидуумовъ съ кошелькообразнымъ ртомъ и журавлиной шеей, съ тщательно вычищеннымъ платьемъ, которые можетъ быть достаточно отличаются въ обществ тмъ, что и въ сухую, и въ сырую погоду ‘никогда не появляются безъ зонтика’. Если бы мы не знали, со сколь ‘малою мудростью’ управляютъ міромъ, и что какъ въ Германіи, такъ и повсюду девяносто девять Общественныхъ Мужей по большей части могутъ быть только нмыми прихвостнями сотаго, такъ сказать, его выздными лошадьми, его добровольными или недобровольными игрушками, — если бы мы не знали всего этого, намъ могло бы показаться удивительнымъ, какъ Герръ Гейшреке могъ быть сдланъ Rath, т.-е. Совтникомъ и Совтчикомъ, даже въ Вейснихтво. Какой же въ самомъ дл совтъ какому-нибудь мужчин или какой-нибудь женщин могъ дать этотъ удивительный Гофратъ? Въ его растерянной и ломаной фигур, въ его худомъ лиц, когда онъ ходилъ, тыкаясь туда и сюда, въ его мелкомъ непресташюмъ волненіи вы скоре могл бы замтить самое запуганное смущеніе, въ крайнем случа — Робость и физическую Дрожь. Правда, нкоторые въ то же время говорили, что онъ ‘истинное воплощеніе Духа Любви’: голубые задумчивые глаза, полные грусти и доброты, всегда открытый кошелекъ и т. д., все это, какъ мы имемъ теперь немало причинъ предполагать, не было лишено основанія. Тмъ не мене, портретъ, сдланный его другомъ Тейфельсдрекомъ, который въ такихъ случаяхъ владлъ рзцомъ, какъ немногіе, былъ, вроятно, на

илучшимъ: ‘Er hat GemЭth und Geist, hat wenigstens gehabt, doch ohne Organ, ohne Schicksal’s Gunst, ist gegenwДrtig aber halb zerrЭttet, halb erstarrt’ — ‘У

него есть или, по крайней мр, были умъ и сердце, но безъ малйшей способности высказываться, безъ всякаго покровительства Судьбы, и теперь онъ полуразбитъ, полузастылъ’. — Предоставляемъ читателямъ ломать головы надъ тмъ, что подумаетъ Гофратъ, когда прочтетъ это, мы же, безопасные въ крпости Исторической Врности, не заботимся объ

этомъ.

Для насъ всхъ самое важное, несомннно, его любовь къ Тейфельсдреку, которая по-истин и была наиболе отличительной чертой самого Гейшреке. Мы имемъ основаніе утверждать, что онъ былъ привязанъ къ Профессору съ преданностью Босвелля къ Джонсону. И, можетъ быть, съ такою же взаимностью, ибо Тейфельсдрекъ обращался съ своимъ сухощавымъ почитателемъ съ очень небольшой долей вниманія, какъ съ другомъ полуразумнымъ или совсмъ неразумнымъ, и если и любилъ его, то разв изъ благодарности и по привычк. Съ другой стороны, было любопытно наблюдать, съ какою почтительною нжностью и нкотораго рода отеческимъ покровительствомъ нашъ Гофратъ, будучи изъ нихі двоихъ и старше, и богаче и, какъ онъ неосновательно предполагалъ, много практичне, — любовался и ухаживалъ за своимъ маленькимъ Мудрецомъ, котораго онъ, казалось, считалъ живымъ оракуломъ. Стоило только Тейфельсдреку открыть свой ротъ, какъ ротъ Гейшреке также искривлялся на подобіе раскрытыхъ дверей, не говоря уже о томъ, что самъ онъ весь превращался въ зрніе и слухъ, чтобы ничего не пропустить, и затмъ, при каждой остановк въ рчи, онъ издавалъ свое сдавленное клокотаніе кашлеподобнаго смха (потому что механизмъ его смха требовалъ нкотораго времени, чтобы придти въ движеніе, и казался расшатаннымъ и развинченнымъ), — или же рдко и въ носъ произносилъ: ‘Bravo! Das glaub’ich!’ То и другое — въ смысл самаго искренняго одобренія. Короче сказать: если бы Тейфельсдрекъ былъ Далай — Ламой, чему, впрочемъ, не было никакихъ другихъ признаковъ, кром уединенія и богоподобнаго равнодушія, то Гейшреке сошелъ бы за его главнаго Талапойна, для котораго, какія бы пилюли онъ ни каталъ и ни раздавалъ, он всегда были цлебны и священны.

Въ такой обстановк_, общественной, домашней, физической, жилъ и размышлялъ Тейфельсдрекъ во время нашего знакомства и, вроятне всего, живетъ и размышляетъ до сихъ поръ. Здсь, забравшись на высоту своей наблюдательной башни въ Вангассе и часто въ уединеніи разсматривая Большую Медвдицу, давалъ этотъ неутомимый Изслдователь вс свои сраженія Глупости и Тьм, здсь, по всей вроятности, написалъ онъ и этотъ удивителышй Трудъ объ Одеждp3,. Мы могли бы сообщить, но не сообщаемъ, и добавочныя подробности: о его возраст — томъ установившемся среднемъ возраст, который можно только угадывать, — о его широкомъ сюртук, о цвт его панталонъ, о фасон его высокой широкополой шляпы и т. д. Мудрйшій есть поистин въ то же время и Величайшій, такъ что просвщенная любознательность, предоставляя Королямъ и имъ подобнымъ оставаться въ поко, обращается все боле и боле къ Философскому Слою общества. Но тмъ не мене, что бы мы ни писали и ни говорили, какой читатель можетъ ожидать, чтобы Тейфельсдрекъ былъ описанъ для него прежде полученія Документовъ? Его Жизнь, Судьба и Тлесный Обликъ какъ бы еще скрыты отъ насъ, или составляютъ лишь предметъ неясныхъ догадокъ. Но, съ другой стороны, не заключена ли его Душа въ этомъ замчательномъ Труд въ гораздо боле истинномъ смысл, чмъ была заключена душа Педро Гарсіа въ зарытомъ Мшк съ Дублонами? Къ этой-то душ Діогена Тейфельсдрека, къ его мыслямъ, именно, о ‘Происхожденіи и Вліяніи Одежды’ и возвращаемся мы теперь съ радостью.

[1] Гукгукъ, къ несчастію, не боле, какъ академическое—пиво.

ГЛАВА IV.

Характеристика.

Было бы суетною лестью утверждать, что этотъ Трудъ объ Одежд вполн насъ удовлетворяетъ. И это произведеніе, подобно всмъ созданіямъ генія, — подобно самому Солнцу, которое, хотя оно и высочайшее изъ опубликованныхъ твореній, или созданій генія, тмъ не мене иметъ среди своего блеска темныя пятна и части, подернутыя тусклымъ туманомъ, — и это произведеніе (мы не можемъ того отрицать) есть смсь прозрнія и вдохновенія съ помутнніемъ, двойнымъ зрніемъ и даже полной слпотой.

Не присоединяясь къ восторженнымъ похваламъ и прорицаніямъ Weissnichtwo‘sche Anzeiger‘а, мы тмъ не мене признаемъ, что эта Книга возбудила въ насъ въ высшей степени самодятельность, въ чемъ лучшее дйствіе всякой книги, что она даже произвела перемны въ стро нашего мышленія, наконецъ, что она общала, такъ сказать, испробовать открытіе новой шахты, въ которой весь Мыслящій міръ можетъ отнын копать до неизвстныхъ глубинъ. Въ особенности должно быть теперь же заявлено, что здсь безспорно обнаружились познанія Профессора Тейфельсдрека, его настойчивость въ изслдованіяхъ, философская и даже поэтическая сила, но, къ сожалнію, здсь также видны многословіе, запутанность и различныя нелпыя стороны его ума, такъ что въ общемъ, какъ это и естественно при открытіи новыхъ шахтъ, въ его Книг много мусора, хотя равнымъ образомъ встрчаются образцы почти неоцнимой руды. Мы не можемъ общать ему большой популярности въ Англіи. Не говоря уже о выбор такого предмета какъ Одежда, слишкомъ часто пріемы разработки показываютъ въ Автор невоспитанность и академическую обособленность, не вызывающую порицанія и даже неизбжную въ Германіи, но гибельную для успха среди нашей публики.

Тейфельсдрекъ, какъ кажется, мало видлъ хорошаго общества или забылъ большую часть того, что видлъ. Онъ выражается съ удивительной простотой и многія вещи называетъ тми ихъ именами, которымъ мсто разв только въ словар. Обивать мебель для него не есть Священнодйствіе, и Гостиная для него не Храмъ, какъ бы она ни была разукрашена и завшана. ‘Вся необъятность Брюссельскихъ ковровъ, зеркалъ и or-molu’, такъ выражается онъ самъ, ‘все это не можетъ заставить меня забыть, что такая Гостиная есть лишь часть Безконечнаго Пространства, гд на время встрчается столько-то созданныхъ Богомъ Душъ’. Для Тейфельсдрека знатнйшая Герцогиня почтенна и достойна уваженія, но отнюдь не ради ея драгоцнныхъ браслетовъ и тончайшихъ кружевъ, въ его глазахъ звзда Лорда то же, что большая оловянная пуговица на балахон Клоуна: ‘и то, и другое’, говоригь онъ, ‘есть своего рода приспособленіе, такъ сказать, наконечникъ шнурка, чтобы легче было шнуроватъ, и въ конц концовъ выкопано изъ земли и выковано на наковальн рукою кузнеца’. Такъ смотритъ Профессоръ въ лицо людямъ съ страннымъ безпристрастіемъ, съ странной научной свободой, подобно человку, не вращавшемуся въ высшихъ кругахъ, подобно человку, свалившемуся съ Луны. Строго говоря, въ этой-то особенности, проходящей красною нитью черезъ всю его систему мышленія, и берутъ начало вс эти его недостатки, промахи и различныя нелпости, если только они не имютъ другаго источника, — такъ же довольно естественнаго, — въ его Трансцендентальной Философіи и въ его склонности смотрть на всякую Матерію и на всякія Матеріальныя Вещи, какъ на Духъ, но въ этомъ случа его положеніе было бы по-истин еще боле безнадежно, еще боле плачевно.

Впрочемъ, Мыслителямъ изъ числа нашихъ соотечественниковъ (мы твердо надемся, что таковые у насъ еще встрчаются) мы можемъ безопасно рекомендовать его Трудъ, да кто знаетъ, можетъ быть, и въ свтскихъ кругахъ могутъ почувствовать силу этой вдохновенной серьезности, можетъ быть, и тамъ иногда пронзитъ эта духовная стрла, если только врно, какъ утверждаетъ Тейфельсдрекъ, что и за самымъ накрахмаленнымъ воротничкомъ проходитъ дыхательное горло, и подъ наиболе богато расшитымъ мундиромъ бьется сердце. Нашъ безпорядочный Провидецъ, лохматый, нечесаный, питающійся, какъ Іоаннъ Креститель, акридами и дикимъ медомъ, таитъ въ себ необузданную энергію, молчаливую, какъ бы безсознательную силу, которая является рдкостью везд, кром разв высшихъ областей Литературы. Не одинъ глубокій взглядъ, и часто невыразимо точный, бросилъ онъ въ таинственную Природу и въ еще боле таинственную Жизнь Человческую. Удивительно, какимъ мткимъ словомъ онъ иногда разршаетъ неясности, проникаетъ въ глубь вещей, будь она скрыта неизмримо далеко, и тамъ не только схватываетъ самую суть, но съ неудержимой силой самъ ее создаетъ и вкладываетъ въ предметъ. — Но, съ другой стороны, мы не можемъ не признать, что изъ всхъ существующихъ писателей онъ наиболе неровный. Часто посл такого подвига, онъ напускаетъ на себя лнь въ продолженіе цлыхъ страницъ и медленно и сонно тянетъ и мямлитъ всякія общія мста, какъ будто онъ спитъ съ открытыми глазами, что и есть на самомъ дл.

Мы ничего не будемъ говорить о его безбрежной Учености и о томъ, что вся литература и письменность на большинств извстныхъ языковъ, начиная отъ Санхоніатона до Д-ра Лингарда, отъ всякихъ вашихъ Восточныхъ Шастеровъ, Талмудовъ и Корановъ съ Сіамскими Таблицами Кассини и MИcanique CИleste Лапласа, — вплоть до Робинзона Крузое и Belfast Town and Country Almanack, — что все это ему близко знакомо, ибо хотя у насъ это совершенно безпримрно, въ Нмцахъ подобная универсальность научныхъ занятій не возбуждаетъ никакого удивленія, какъ вещь, конечно, похвальная, но въ то же время совершенно естественная, необходимая и сама собой понятная. Человкъ, который посвящаетъ свою жизнь учености, не долженъ ли быть ученымъ?

Въ отношеніи стиля нашъ Авторъ обнаруживаетъ подобную же геніальную способность, которой однако слишкомъ часто вредитъ такая же грубость, неровность и очевидный недостатокъ привычки къ высшему кругу. Мстами, какъ сказано выше, мы встрчаемъ полную силу, истинное вдохновеніе, его жгучія мысли летятъ впередъ, облеченныя въ соотвтственныя жгучія слова, подобно совершеннымъ Минервамъ, выходящимъ среди пламени и блеска изъ головы Юпитера, богатый, образный языкъ, живописные намеки, пылкое поэтическое вдохновеніе, или ловкіе, находчивые обороты, вс красоты и весь ужасъ дикаго Воображенія, соединеннаго съ самымъ свтлымъ Умомъ, слдуютъ другъ за другомъ въ великолпномъ чередованіи. Если бы только не было этихъ по-истин тоскливыхъ и снотворныхъ мстъ! Если бы не такъ часто встрчались эти околичности, повторенія, выраженія на какомъ-то совершенно сумасбродномъ жаргон! Въ общемъ, Профессоръ Тейфельсдрекъ — писатель, не получившій достаточнаго воспитанія. Изъ его мыслей, можетъ быть, не боле девяти десятыхъ стоятъ на собственныхъ ногахъ, а остальныя находятся въ косыхъ положеніяхъ, поддерживаются разными подпорками (изъ скобокъ и отступленій), и изъ нихъ всегда торчитъ всякая дрянь, нкоторыя даже безпомощно болтаются во вс стороны, словно имъ переломили спину и вывихнули суставы. И тмъ не мене, даже въ самыхъ худшихъ его выходкахъ заключается какая-то странная привлекателыюсть. Что-то дикое

проникаетъ всю рчь этого человка, какъ ея основной тонъ и регуляторъ, то взвинчивающійся вверхъ, какъ пснь Духовъ или какъ пронзительная насмшка Діаволовъ, то спускающійся кадансомъ не безъ мелодической сердечности, хотя слишкомъ отрывисто, въ общій діапазонъ, тогда мы слышимъ его только какъ монотонное жужжанье, — опредлить же истинный характеръ этого жужжанья крайне трудно. Вплоть до сего часа намъ никогда не удавалось вполн удовлетворительно ршить себ, есть ли это тонъ и жужжанье истиннаго Юмора, который мы причисляемъ къ высшимъ свойствамъ генія, — или это какой-то отголосокъ простаго Безумія и Безсилія, которыя несомннно помщаются ниже самаго низкаго.

Въ такомъ же затруднительномъ положеніи, несмотря даже на наше личное знакомство, находимся мы и относительно нравственнаго чувства Профессора. Лучи эsирной любви, тихія жалобы безконечнаго состраданія исходятъ отъ него, онъ могъ бы, кажется, прижать весь Міръ къ своей груди и согрть его, такъ и думается, что подъ этой грубой вншностью скрывается истинный серафимъ. Потомъ вдругъ онъ становится такъ хитеръ и скрытенъ, такъ непобдимо угрюмъ, выказываетъ такое равнодушіе, такую злобную холодность ко всему, къ чему стремятся люди, и даже съ полу-замтной складкой горькой насмшки, если это только въ самомъ дл не тупая безчувственность, что вы смотрите на него почти съ содроганіемъ, какъ на какого-то воплощеннаго Мефистофеля, для котораго весь этотъ великій Кругъ земли и неба — громадный безсмысленный Волчокъ, въ которомъ хаотически кружатся короли и нищіе, ангелы и демоны, звзды и уличныя метлы, такъ что только дти могутъ интересоваться имъ.

Его взглядъ, какъ мы уже упоминали, можетъ быть, самый важный изъ всхъ, когда-либо виднныхъ, но это не есть та мдная важность, которая довольно часто встрчается среди ведущихъ тяжбы въ Судахъ, а скоре важность молчаливаго, высоко лежащаго горнаго озера, можетъ быть, кратера какого-нибудь потухшаго вулкана. Вы боитесь взглянуть въ его темныя глубины: эти очи, эти огни, которые блестятъ въ нихъ, могутъ быть, конечно, отраженіемъ небесныхъ Звздъ, но могутъ быть также и отблескомъ изъ царства Подземнаго Огня!

Да, это была въ высшей степени скрытная, замкнутая въ себя и вполн загадочная натура, этотъ Тейфельсдрекъ! Но тутъ, впрочемъ, мы съ удовольствіемъ спшимъ отмтить, что однажды мы видли его смющимся, только однажды, и, можетъ быть, это было въ первый и въ послдній разъ въ его жизни! Но это былъ такой взрывъ смха, что его было бы достаточно, чтобы разбудить Семь Спящихъ Отроковъ. Это было дломъ Жанъ-Поля: одна единственная волна въ этомъ Міровомъ Мальстрем Юмора съ его лобзающими небо брызгами, которые теперь, увы, вс застыли въ мраз смерти! Поэтъ широкоплечій и Поэтъ маленькій, оба съ достаточно широкой душой, сидли, ведя разнообразную бесду, причемъ Издатель настоящихъ страницъ имлъ счастливый случай ихъ слушать. И вотъ Поль, съ своимъ обычнымъ серьезнымъ видомъ, произносилъ одну изъ этихъ неподражаемыхъ Экстра — рчей — и, случайно, 0 предложеніи Литаго Короля, постепенно свтъ загорался въ глазахъ и на лиц нашего Профессора, блестящій, усиливающійся, прелестнйшій свтъ, сквозь эти мрачныя черты проглянулъ лучезарный, вчно-юный Аполлонъ, и онъ разразился, подобно ржанію всхъ Манежей, — слезы потекли по его щекамъ, трубка поднята кверху, ноги болтаются по воздуху, — громко, продолжительно, неудержимо, это былъ смхъ не только лица и грудобрюшной преграды, но и всего человка отъ головы до пятъ. Издатель настоящихъ страницъ, который также смялся, но въ мру, началъ опасаться, что тутъ не все въ порядк. Тейфельсдрекъ, однако, успокоился и погрузился въ свое первоначальное молчаніе, на его непроницаемомъ лиц видна была, если вообще что-нибудь, то разв лишь какъ бы легкая тнь стыда, и самъ Рихтеръ не могъ его больше расшевелить. Читатели, которые имютъ нкоторое знакомство съ Психологіей, знаютъ, какой значительный выводъ можно отсюда сдлать, — и что если человкъ хоть разъ смялся отъ всей души, то онъ не можетъ быть неисправимо дурнымъ. Какъ много заключается въ Смх: это ключъ, съ помощью котораго можно разобрать всего человка! Нкоторыя носятъ на своемъ лиц постоянную безцвтную улыбку, въ улыбк другихъ сквозитъ холодный, какъ бы ледяной блескъ, лишь немногіе способны смяться, что называется — смяться, большинство же людей только сопятъ, хихикаютъ и издаютъ горломъ какіе-то смшки или, въ лучшемъ случа, испускаютъ какой-то отрывистый, хриплый смхъ, какъ будто они смются сквозь вату: отъ такихъ нельзя ожидать ничего хорошаго. Человкъ, который не можетъ смяться, не только способенъ къ измн, хитрости и грабежу, но вся жизнь его есть уже измна и хитрость.

Какъ Писатель, Герръ Тейфельсдрекъ иметъ одинъ недостатокъ, едва ли простительный и, безъ сомннія, въ немъ самый худшій: почти полное отсутствіе порядка. Правда, въ его замчательномъ Труд послдовательность событій во времени, которой онъ придерживается въ Повствовательныхъ частяхъ изложенія, придаетъ этому послднему нкоторый вншній обликъ системы, но истинно логической методы и порядка у него слишкомъ мало. Сверхъ многочисленныхъ отдловъ И подраздленій, вся Работа естественно распадается на дв части: Историко-Описательную и Философски-Умозрительную, но распадается, къ несчастію, безъ опредленной демаркаціонной линіи, въ этомъ запутанномъ построеніи каждая Часть захватываетъ, вторгается и, такъ сказать, перепутывается съ другой. Многіе отдлы носятъ спорное заглавіе или даже совершенно не надписаны и не могутъ быть опредлены, благодаря этому Книга не только проигрываетъ въ доступности, но слишкомъ часто приводитъ насъ въ отчаяніе, какъ какой- то сумасшедшій пиръ, гд вс блюда перепутаны, и рыба и мясо, супъ и жаркое, устрицы, салатъ, Рейнъ-вейнъ и Французская горчица — все свалено въ одну громадную миску, или квашню, и голоднымъ Гостямъ предоставляютъ разбираться, какъ угодно. Внести въ этотъ Хаосъ сколько возможно порядка и будетъ составлять часть нашей задачи.

ГЛАВА V.

Міръ въ Одежд.

‘Какъ Монтескье писалъ о Дух Законовъ’, замчаетъ нашъ Профессоръ, ‘такъ я могъ бы написать о Дух Одежды, и тогда, вмст съ Esprit des Lois, или собственно Esprit de Coutumes, мы имли бы Esprit de Costumes. Ибо ни въ портняжеств, ни въ законодательств человкъ не дйствуетъ подъ вліяніемъ одного только Случая, но и тамъ, и здсь

его рука всегда направляется таинственными операціями ума. Во всхъ его Модахъ и одвательныхъ заботахъ всегда можно усмотрть Архитектурную Идею, его Тло и Одежда — вотъ то мсто и тотъ матеріалъ, на которомъ и изъ котораго должно быть построено великолпное зданіе его Личности. Двигается ли онъ плавно, украшенный складками мантіи и утвержденный на легкихъ сандаліяхъ, подымается ли онъ высокимъ головнымъ уборомъ изъ бередины фестоновъ, блестокъ и поясовъ съ позвонками, надувается ли онъ въ накрахмаленныхъ брыжжахъ, торчащихъ буфахъ и чудовищныхъ турнюрахъ, или же онъ перетягиваетъ себя на отдльныя части и является міру, какъ Аггломератъ четырехъ членовъ: — все это зависитъ отъ природы этой Архитектурной Идеи: будетъ ли она Греческая, Готическая, Поздне-готическая или же, наконецъ, Современная, и притомъ Парижско- или Англійско-Франтовская. И дале: какъ много значенія заключается въ Цвт! Отъ самаго скромнаго каштановаго до ярко-пунцоваго, — въ этомъ выбор Цвтовъ раскрываются духовныя идіосинкразіи, если Покрой характеризуетъ Умъ и Талантъ, то Цвтъ характеризуетъ Темпераментъ и Чувство. Во всемъ этомъ, въ цлыхъ народахъ, какъ и въ отдльныхъ личностяхъ, проявляется постоянная, несомннная, хотя безконечно-сложная, работа Причинъ и Слдствій: каждое движеніе Ножницъ было опредлено и предписано вчно-дйствующими Вліяніями, которыя, несомннно, для Умовъ высшаго порядка не могутъ оставаться невидимыми и необъяснимыми’.

‘Для такихъ высшихъ Умовъ Философія Причины и Слдствія въ Одежд, какъ и въ Законахъ, вроятно — не боле, какъ пріятная бесда въ длинные зимніе вечера, тмъ не мене, для Умовъ низшихъ, каковы люди, такая Философія казалась мн всегда весьма мало поучительной. Что такое самъ вашъ Монтескье, какъ не бойкій ребенокъ, читающій по Складамъ іероглифы пророческой Книги, словарь которой въ Вчности, на Неб? — Пусть какой-нибудь Философъ Причины и Слдствія объяснитъ мн не то, почему я ношу такое или иное Платье, повинуюсь такому или иному Закону, но то, почему Я здсь нахожусь, чтобы носить и повиноваться? — Поэтому я вычеркну многое, если не все, изъ этого самаго Духа Одежды, какъ гадательное, безцльное и даже заносчивое: голые Факты и Выводы, сдланные изъ нихъ въ иномъ, чмъ этотъ всезнающій, стил, — вотъ моя боле скромная, настоящая область’.

Дйствуя съ такими благоразумными ограниченіями, Тейфельсдрекъ тмъ не мене сумлъ захватить, можно сказать, неограниченное пространство, — по крайней мр его границы часто лежатъ вн нашего горизонта. Такъ какъ поэтому необходимъ выборъ, то мы просмотримъ его Первую Часть лишь самымъ бглымъ образомъ.

Эта Первая Часть, несомннно, отличается всепоглощающею ученостью и составлена съ величайшимъ терпніемъ и добросовстностью, но въ то же время она гораздо боле способна заинтересовать своими выводами и описаніями Составителей какого-либо Library Всеобщихъ, Занимательныхъ, Полезныхъ или даже Безполезныхъ Знаній, чмъ разнообразныхъ читателей настоящихъ страницъ. Эту ли Часть книги имлъ въ виду Гейшреке, когда рекомендовалъ насъ этой акціонерной издательской повозк, ‘современной слав Британской Литературы’? Если такъ, то издатели Library благоволятъ рыться въ ней для своей собственной надобности.

Относительно Первой Главы мы ограничимся тмъ, что кратко выскажемъ ей наше одобреніе. Она касается Рая и Фиговыхъ листовъ и вводитъ насъ въ безконечныя изслдованія миsологическаго, метафо-рическаго, кабалистико-сарторіальнаго и совершенно допотопнаго характера. Еще меньше дла намъ до ‘Лилитъ, первой жены Адама, которую, согласно Талмуду, онъ имлъ ране Евы, и которая родила ему въ этомъ супружеств цлое потомство воздушныхъ, водяныхъ и земныхъ Чертей,’ — и совершенно напрасно, добавимъ мы. Объ этой части разбираемаго Труда, съ его глубокимъ взглядомъ въ Adam Kadmon, или Первоначальный Элементъ, который здсь страннымъ образомъ приводится въ связь съ Nifl и Muspel (Тьма и Свтъ) древняго Свера, — достаточно сказать, что строгость его выводовъ и глубина Талмудическаго и Раввинистическаго знанія наполнила бы чувствомъ, близкимъ къ удивленію, пожалуй, и не послдняго Гебраиста въ Британіи.

Но, покидая это царство сумрака, Теифельсдрекъ спшитъ съ Вавилонской Башни, дабы прослдить разсяніе Человчества по всему обитаемому и одваемому земному шару. Подвигаясь впередъ при свт всевозможныхъ изслдованій, Восточныхъ, Пеласгическихъ, Скандинавскихъ, Египетскихъ, Отаитскихъ, Древнихъ и Новыхъ, онъ стремится дать намъ въ сжатомъ вид (какъ въ Нюрнберг издаютъ Orbis Pictus) — Orbis Vestitus, или взглядъ на костюмы всего человчества, во всхъ странахъ, во вс эпохи. Вотъ гд мы можемъ съ торжествомъ сказать Антикварію, Историку: Падайте ницъ! Здсь глубина знанія: Сокровищница, если хотите, безпорядочная, но неисчерпаемая, какъ Сокровищница Короля Нибелунга, которую не могли перевезти двнадцать повозокъ въ двнадцать дней, со скоростью трехъ дневныхъ перегоновъ въ день. Передъ нами проходятъ, какъ живыя: одянія изъ овечьихъ шкуръ [1]), пояса изъ вампумовъ, филактеріи, столы, стихари, хламиды, тоги, Китайскіе шелки, Афганскія шали, штаны, кожаныя брюки, Кельтскіе филибеги (причемъ брюки, какъ показываетъ названіе Gallia Braccata, — боле древняго происхожденія), Гусарскіе ментики, Вандиковскіе плащи, брыжжи, буфы, и даже не забытъ Кильмарнокскій ночной колпакъ. Въ общемъ мы должны признать, что вс эти Познанія, какъ они ни разнородны и ни свалены въ перемшку въ одну кучу, суть познанія дйствительныя, цльныя и очищенныя, ибо вс постороннія примси были выкипячены и отброшены.

Появляются также и Философскія размышленія, причемъ иногда они касаются картинъ человческой жизни. Изъ нихъ слдующая насъ удивила. Первою цлью Одежды, какъ представляетъ себ нашъ Профессоръ, было не тепло или благопристойность, но украшеніе. ‘По-истин несчастно’, говоритъ онъ, ‘было положеніе Первобытнаго Дикаря, бросавшаго дикіе взгляды изъподъ шапки своихъ волосъ, которые, смшиваясь съ бородой, достигали до пояса и висли вокругъ него какъ какой-то дерюжный плащъ, остальная часть его тла прикрывалась своей собственной толстой кожей. Онъ бродилъ по солнечнымъ полянамъ лсовъ, питаясь дикими плодами, или, какъ древніе Каледонцы, прятался въ болотахъ, высматривая животную или человческую добычу, безъ орудій, безъ оружія, кром тяжелаго, круглаго Кремня, къ которому, дабы не потерять эту свою единственную собственность и защиту, онъ привязывалъ длинный плетеный ремень,

помощью коего онъ привлекалъ и бросалъ его, нанося смерть съ безошибочною ловкостью. Тмъ не мене, какъ только муки Голода и Мести были удовлетворены, его первой заботой было не Удобство, а Украшеніе (Putz). Тепло онъ находилъ въ охотничьихъ трудахъ или среди сухихъ листьевъ, въ дупл дерева, въ шалаш изъ древесной коры или въ естественной пещер, но для Украшенія онъ долженъ былъ имть Одежду. И у дикихъ народовъ мы встрчаемъ татуировку и раскрашиваніе прежде Одежды. Первая духовная потребность дикаго человка есть Украшеніе, какъ мы это и до сихъ поръ видимъ у дикихъ классовъ въ цивилизованныхъ странахъ’.

‘Читатель! И сладкозвучный Пвецъ, полный небеснаго вдохновенія, и Свтлйшее Высочество, и даже та златокудрая, блоснжно-розовая Два, достойная, подобно сильфид, почти витать въ воздух, та, которую ты любишь, которой ты поклоняешься, какъ нкоему божественному Явленію (что она, символически взятая, и есть), — вс они происходятъ отъ того же Первобытнаго Людода, одтаго волосами и бросающаго камень, отъ котораго происходишь и ты! Изъ ядущаго выходитъ ядомое, и изъ сильнаго выходитъ сладкое. Какія произошли перемны, — если не черезъ Время, то во Времени! Ибо не одно только Человчество, но все, что Человчество творитъ и созерцаетъ, находится въ состояніи постояннаго роста, возрожденія и самоулучшающейся жизненности! Ты бросаешь твой Поступокъ, твое Слово въ этотъ вчно-живущій, вчно-творящій Міръ: это — смя, которое не можетъ умереть, скажутъ: оно сейчасъ незамтно, да, но черезъ тысячу лтъ оно окажется цвтущимъ, подобно рощ Банановъ (или, увы, можетъ быть, подобно лсу Цикутъ!)’.

‘Тотъ, кто впервые сократилъ трудъ Переписчика помощью Подвижныхъ Буквъ, выпустилъ цлыя Армія наемниковъ, низвергъ наибольшее число Королей и Сенатовъ и создалъ цлый новый демократическій Міръ: онъ открьтлъ Искусство Книгопечатанія. Первая пригоршня Селитры, Сры и Угля выбросила пестикъ изъ ступки Монаха Шварца сквозь потолокъ, но что сдлаетъ послдняя? Она довершитъ окончательное и безспорное преклоненіе Силы предъ Мыслью, Животнаго мужества передъ Духовнымъ. Древній Скотоводъ, казалось, сдлалъ простое открытіе: утомившись таскать за собой своего медленнаго Быка по всей стран, покуда ему не удастся вымнять его на зерно или масло, — онъ взялъ кусокъ Кожи и выцарапалъ или выдавилъ на немъ только Изображеніе Быка (или Pecus), положилъ его въ карманъ и назвалъ pecunia (деньги). Но благодаря этому Мна развилась въ Торговлю, Кожаныя Деньги превратились въ Золото и Бумажки, и вс чудеса были перечудесены, ибо отсюда произошли и Ротшильды, и Англійскіе Національные Долги. И у кого есть мдный грошъ, тотъ въ размр мднаго гроша властвуетъ надъ людьми: онъ повелваетъ поварамъ питать его, философамъ учить его, королямъ охранять его, — въ размр мднаго гроша. — И сама Одежда, которая зародилась изъ безсмысленнйшей любви къ Украшенію, — чмъ она теперь сдлалась? Скоро появились большая Безопасность и пріятнйшая Теплота. А изъ нихъ что? Стыдъ, божественный Стыдъ (Schaam, Скромность), досел чуждый Людодской груди, развился таинственно подъ Одеждой, она — окруженный мистической рощей алтарь для Святаго въ человк. Одежда дала намъ личность, отличія, общественность, Одежда сдлала изъ насъ людей, она грозитъ сдлать изъ насъ вшалки для Платья’.

‘Но вообще’, продолжаетъ нашъ краснорчивый Профессоръ, ‘Человкъ есть Животное, владющее Орудіемъ (Handthierendes Thier). Слабый самъ по себ и небольшаго роста, онъ занимаетъ, даже плотно стоя на ногахъ, небольшое пространство въ половину квадратнаго фута, и держится очень неустойчиво, чтобы его не опрокинулъ простой втеръ, ему нужно разставить ноги. Слабйшій изъ двуногихъ! Три квинтала уже тяжесть, которая можетъ раздавить его, молодой быкъ на лугу поднимаетъ его на рога, какъ старую тряпку. Тмъ не мене онъ можетъ владть Орудіями, можетъ изобртать Орудія, помощью ихъ гранитная скала разсыпается передъ нимъ въ мелкій прахъ, онъ придаетъ раскаленному желзу любую форму, какъ если бы оно было мягкое тсто, моря для него — гладкая дорога, втеръ и огонь — его неутомимые кони. Нигд не найдете вы его безъ Орудій, безъ Орудій онъ — ничто, съ Орудіями — все’.

Да будетъ намъ позволено прервать здсь на минуту потокъ Краснорчія замчаніемъ, что такое Опредленіе человка, какъ Животнаго, владющаго Орудіемъ, представляется намъ изъ всего этого рода Животныхъ опредленій въ значительной мр точнишимъ и лучшимъ. Человка называютъ Смющимся Животнымъ, но разв обезьяны также не смются или не пытаются смяться? И разв самый совершенный человкъ непремнно больше всхъ и чаще всхъ смется? Самъ Тейфельсдрекъ, какъ мы указали, смялся только однажды. Еще меньше цны придаемъ мы другому — Французскому — Опредленію человка, какъ Животнаго Стряпающаго. Для строго научныхъ цлей это опредленіе почти совершенно безполезно. Можно ли сказать про Татарина, что онъ стряпаетъ, если онъ приготовляетъ свой бифштексъ только тмъ, что здитъ на немъ верхомъ? Дале, можно ли назвать Стряпней то, что длаетъ Гренландецъ, запасая китовый жиръ, совершенно какъ поступилъ бы въ подобныхъ условіяхъ сурокъ? И какъ бы обошелся Мосьё Уде среди Оринокскихъ Индйцевъ, которые, по Гумбольдту, проживаютъ какъ вороны въ гнздахъ на втвяхъ деревьевъ и половину года не имютъ другихъ припасовъ, кром трубочной глины, такъ какъ вся страна въ это время бываетъ подъ водой? Но, съ другой стороны, укажите мн человческое существо, въ какой угодно періодъ и подъ какой угодно широтой, безъ Орудій, и сами Каледонцы, какъ мы видли, имли Кремневые Шары и Ремни къ нимъ, чего не иметъ и не можетъ имть ни одно животное.

‘Человкъ — Животное, владющее Орудіемъ’, заключаетъ Тейфельсдрекъ въ свойственномъ ему отрывистомъ тон, ‘Одежда есть лишь частный примръ этой истины. И въ самомъ дл, если мы посмотримъ на разстояніе между первымъ деревяннымъ Коломъ, обтесаннымъ человкомъ, и Желзной Дорогой или Британской Нижней Палатой, мы увидимъ всю величину человческаго прогресса. Человкъ выкапываетъ изъ ндръ земли какіе-то черные камни и говоритъ имъ: ‘Переносите меня и эти тяжести со скоростью тридцати пяти милъ въ часъ’, — и они это длаютъ. Человкъ собираетъ, очевидно, совершенно случайно, шестьсотъ пятьдесятъ восемь различныхъ индивидуумовъ и говоритъ имъ: ‘3аставьте этотъ народъ трудиться для насъ, истекать кровъю для насъ, голодать и страдатъ и гршить для насъ’,— и они это длаютъ‘.

[1] Не говорится ли здсь о тулупахъ? —Пер.

ГЛАВА VI.

Фартуки.

Одинъ изъ наиболе неудовлетворительныхъ Отдловъ всего Труда есть Отдлъ о Фартукахъ. Къ чему фигурируетъ здсь могучій старый Гао, Персидскій Кузнецъ, ‘Фартукъ котораго, теперь впрочемъ, скрытый подъ драгоцнными камнями (ибо онъ разввался во время возстанія, оказавшагося успшнымъ),— есть досел царское знамя этой страны’? Къ чему тутъ дочь Джона Нокса, ‘которая угрожала Королевскому Величеству, что скоре спрячетъ голову своего мужа въ свой Фартукъ, чмъ допуститъ его лгать и быть епископомъ’? Къ чему тутъ Ландграфиня Елизавета и многія другія фартучныя знаменитости? Во всемъ этомъ слишкомъ легко усмотрть праздный, искаженный умъ, иногда даже нкоторый тонъ легкомыслія, приближающійся къ условной сатир. Напримръ, что намъ длать съ мыслями, подобными слдующимъ?

‘Фартуки суть средства Защиты — противъ посягательства на чистоту, безопасность, скромность, иногда даже на плутовство. Начиная отъ тонкаго шелковаго лоскута, украшеннаго высчкой (такъ сказать эмблемы и одухотвореннаго подобія Фартука), который граціозно надваетъ домохозяйка самаго высшаго тона, сидя за Нюрнбергскими рабочими Ящиками и Корзиночками, и до грубо выдубленной кожи съ ременными завязками, въ которой Каменьщикъ строитъ и за которую онъ по вечерамъ засовываетъ свою лопаточку, или до гремучихъ жестяныхъ Фартуковъ, въ которыхъ ваши, вообще говоря, полунагіе Вулканы колотятъ молотами и плавятъ въ горнахъ,—разв мало различныхъ степеней въ покро и употребленіи этой Одежды? Сколь многое было скрыто, сколь многое было защищено Фартуками. Да даже, строго говоря, всё ваше Военное и Полицейское Устройство_, стоящее неисчислимыхъ милліоновъ, что оно иное, какъ не громадный пурпурный, закрпленный желзомъ, Фартукъ, въ которомъ Общество работаетъ (довольно неудобно), оберегая себя в этой Чортовой кузн (Teufelsschmiede) міра отъ грязи и искръ? Но изъ всхъ Фартуковъ наиболе поразительнымъ былъ для меня досел Епископскій или Сутана. Въ чемъ состоитъ польза этого Фартука? Я замчаю: Наблюдатель (Episcopus) душъ подоткнулъ уголъ своего фартука, какъ будто дневной трудъ его оконченъ, что же онъ этимъ хочетъ изобразить?’ И т. д., и т. д.

Или еще, часто ли выпадало на долю нашихъ читателей читать вещи, подобныя той, какую мы сейчасъ приведемъ?

‘Я смотрю на эти Фартуки изъ печатной Бумаги, которые носятъ Парижскіе Повара, какъ на новый, хотя и слабый способъ сбыта для Типографій, а слдовательно, какъ на поощреніе современной Литературы, почему они и достойны похвалы. И не безъ чувства удовлетворенія слышу я, что одна извстная Лондонская Фирма иметъ въ виду ввести тотъ же обычай, но въ значительно большихъ размрахъ въ Англіи’. — Мы, живущіе на мст, не слыхали ничего подобнаго и по-истин имемъ основаніе быть благодарными, что какъ ни обильна наша Литература, она все-таки находитъ себ иной сбытъ. — Тейфельсдрекъ продолжаетъ: ‘Если такое производство печатной бумаги увеличится до того, что она загромоздитъ большія дороги и общественные прозды, то неизбжно придется прибгнуть къ новымъ средствамъ. Въ мір, существующемъ Промышленностью, мы избгаемъ употреблять огонь, какъ элементъ разрушающій, а не созидающій. Тмъ не мене, Небо всемогуще и найдетъ для насъ исходъ. А тмъ временемъ не великолпно ли видть, какъ ежегодно пять милліоновъ квинталовъ Тряпья извлекаются изъ Мусорныхъ Ямъ и ежегодно же, посл того, какъ его истерзаютъ, разварятъ, покроютъ печатными буквами и продадутъ,— возвращается туда обратно, насытивъ дорогой столько голодныхъ ртовъ? Такимъ образомъ Мусорная Яма, особенно съ ея Тряпьемъ п Лохмотьями Одеждъ, есть великая Электрическая Батарея и Источникъ движенія, отъ котораго и къ которому движутся вс виды Общественной Дятельности (наподобіе Электричества стекляннаго и каучуковаго), широкими и узкими кругами, въ могучемъ, волнующемся бурномъ Хаос Жизни, который они и оживляютъ’. Такія мста наполняютъ насъ, любящихъ автора и до нкоторой степени его уважающихъ, чувствами весьма смшанными.

Дале мы встрчаемся съ слдующимъ. ‘Журналисты теперь суть истинные Короли и Жрецы: отнын Историки, если они только не совсмъ лишены разсудка, должны писать не о Династіяхъ Бурбоновъ, Тюдоровъ и Габсбурговъ, но о Династіяхъ Печатныхъ Листовъ. И совершенно новая послдовательность Именъ—сообразно съ тмъ или другимъ Ловкимъ Издателемъ или соединеніемъ Ловкихъ Издателей — будетъ достигать до слуха міра. На Англійскомъ язык уже существуетъ весьма цнная описательная Исторія Британской Газетной Литературы, можетъ быть, самой значительной изъ всхъ и чрезвычайно удивительной въ ея тайномъ устройств и пріемахъ, книга эта называется Satan‘s Invi—sible World displayed [1]’. Къ сожалнію, несмотря на вс поиски въ Вейснихтвоскихъ Библіотекахъ, я досел не могъ ея добыть (vermЖche nicht aufzutreiben)’.

Такимъ образомъ, добрый Гомеръ не только дремлетъ, но и храпитъ. Такимъ образомъ, Тейфельсдрекъ, пустившись въ области, до которыхъ ему мало дла, смшиваетъ стариннаго подлиннаго Пресбитеріанскаго Чернокнижника съ новымъ, поддльнымъ, воображаемымъ Историкомъ Brittische Journalistik и длаетъ ошибку, можетъ быть, наиболе крупную во всей Современной Литератур!

[1] Невидимый міръ сатаны обнаруженъ.

ГЛАВА VII.

См 123,шанно-историческая.

Нашъ Профессоръ гораздо счастливе и стоитъ на боле чистой научной и исторической почв, когда онъ достигаетъ Среднихъ Вковъ въ Европ, и вплоть до конца XVII Столтія, этой истинной эры экстравагантности въ Костюм.

Здсь именно и собираетъ нашъ Антикварій и Ученый Изслдователь модъ наиболее обильную жатву. Фантастическіе костюмы, для которыхъ не хватило бы всей фантазіи Теньера или Калло, слдуютъ одинъ за другимъ, какъ чудовище, пожирающее чудовище въ сновидніи. И все при этомъ изображено краткими оригинальными штрихами и нердко отмчено тмъ дыханіемъ генія, которое оживляетъ даже старыя платья. Мы поистин нашли эти Главы столь учеными, точными, живописными и во всхъ отношеніяхъ интересными, что считаемъ умстнымъ предложить по поводу этихъ частей вопросъ: Не можетъ ли хорошій Англійскій переводъ ихъ быть впредь съ пользой присоединяемъ къ цнному труду М-ра Меррика On Ancient Armour? Возьмите, въ вид примра, слдующій очеркъ, источникомъ коего, съ вроподобной искренностью, указанъ Zeitkumende Lust (II, 678) Паулинуса.

‘Если мы посмотримъ на модный Германскій костюмъ Хt-го Столтія, то мы улыбнемся, какъ, вроятно, и покойные Германцы, если бы они вновь возстали и увидали наши галантерейныя украшенія, перекрестились бы и призвали Пресвятую Дву. Но, къ счастью, ни одинъ покойный Германецъ или вообще человкъ не возстаетъ вновь. Такимъ образомъ, Настоящее не цпляется безъ нужды за Прошедшее, а только вырастаетъ изъ него подобно Дереву, корни котораго не перепутаны съ втвями, а лежатъ мирно подъ землей. Да, очень печально, но не безполезно видть и знать, что и самый Великій, и самый Дорогой Человкъ черезъ очень короткій срокъ не нашелъ бы себ здсь боле мста и увидалъ бы, что оно уже занято. Самъ Наполеонъ, самъ Байронъ устарли всего черезъ какія-нибудь семь лтъ и оказались бы чужестранцами въ своей Европ. Такъ охраняется законъ Прогресса,— и въ Одежд, какъ во всхъ другихъ вншнихъ вещахъ, ни одна мода не продолжается долго’.

‘Я ничего не буду говорить о военномъ сословіи этихъ давно прошедшихъ временъ: ихъ кожаные пояса, ихъ сложныя цпи и нашейники, огромные смазные сапоги и другія верховыя и боевыя одянія — такъ часто были описаны въ современныхъ романахъ, что все это пріобрло до нкоторой степени характеръ вывски. Для насъ достаточно удивительны гражданскій и мирный классы, которыхъ досел меньше касались’.

‘Богатые люди, какъ я усматриваю, имютъ Teusinke’ (вроятно, непереводимая часть туалета), ‘а равно серебряные пояса, на которыхъ висятъ маленькіе колокольчики, такъ что когда человкъ идетъ, то онъ производитъ постоянный звонъ. У нкоторыхъ, настроенныхъ музыкально, къ поясу прикрпленъ цлый подборъ колокольчиковъ (Glo-ckenspiel), что производитъ, особенно при быстрыхъ поворотахъ и другихъ случайностяхъ ходьбы, самый благодарный эффектъ. Обратите также вниманіе на то, какъ они любятъ заостренія и Готическія пересченія арокъ. Мужской полъ носитъ остроконечныя шляпы вышиною въ футъ, которыя висятъ, болтаясь съ одной стороны (schief), ихъ башмаки спереди заострены также на длину фута и привязаны съ боковъ шнурками съ наконечниками, даже деревянные башмаки оканчиваются носками въ футъ длиной, у нкоторыхъ же на острі прикрплены колокольчики. Дале, согласно моимъ источникамъ, мужчины носятъ панталоны безъ задней части (ohne GesДss): они прикрпляются къ рубашкамъ острыми вырзами, и длинные круглые камзолы должны закрывать ихъ’.

‘Затмъ, богатыя двушки порхаютъ вн дома въ платьяхъ, вырзанныхъ спереди и сзади, такъ что ихъ спина и грудь совершенно обнажены. Знатныя дамы, съ другой стороны, надваютъ платья со шлейфами длиной въ четыре или пять футовъ, чтобы носить эти шлейфы, къ нимъ приставлены особые мальчики. Достойныя Клеопатры, плавающія на своихъ Галерахъ изъ шелковыхъ платьевъ и съ Купидономъ вмсто рулеваго! Посмотрите на ихъ обшивки шириною въ ладонь, которыя волнуются вокругъ нихъ въ вид каймы, на длинные потоки серебряныхъ пуговицъ, или, скоре, серебряныхъ раковинъ, отъ шеи до башмаковъ, которыми застегиваются эти самыя платья съ обшивками. Двушки повязали вокругъ волосъ серебряныя ленты съ золотыми булавками и висячими огненными языками (Flammen), т.-е. блестящими подвсками, но кто станетъ говорить о головныхъ уборахъ ихъ матерей? При этой любви къ изяществу однако не забыто и удобство. Въ зимнюю погоду вы увидите вс созданія прекраснаго пола (которыя могутъ себ это позволить) въ длинныхъ плащахъ съ широкими подъ ними юбками и вмсто каймы не одну, а дв порядочныхъ, шириною въ руку, обшивки, наверху все это кончается толстымъ, хорошо накрахмаленнымъ Воротникомъ, шириною около двадцати дюймовъ,— это и есть ихъ плащи съ Воротниками (Kragenmantel)’.

‘Платьевъ съ фижмами у женскаго пола пока еще нтъ, но мужчины носятъ бумазейные камзолы, подъ которыми лежатъ многочисленныя полотняныя складки, склеенныя клейстеромъ (mit Teig zusammengekleistert), что образуетъ значительныя возвышенія. Такимъ образомъ, оба пола состязаются въ искусств украшенія, и, какъ всегда, боле сильный беретъ верхъ’.

Мы не касаемся вопроса, обладаетъ ли нашъ Профессоръ самъ юморомъ или нтъ, но во всякомъ случа онъ выказываетъ извстное чувство Смшнаго, тонкое его пониманіе, которое можно было бы назвать настоящею любовью,— если бы вообще можно было съ достоврностью приписывать такому спокойному человку какую-либо эмоцію. Отъ него не ускользаютъ ни эти пояса съ бубенчиками, ни эти панталоны буфами, ни рогатые башмаки, ни вообще подобныя явленія, каковыхъ столъ много представляетъ Исторія Одежды, въ особенности отмчаются имъ съ надлежащею точностью неудачи или поразительныя приключенія, случившіяся съ носителями ихъ. Прекрасный плащъ Сэра Вальтера Ралея, который онъ сбросилъ въ грязь подъ ноги Королев Елисавет, вызываетъ въ немъ, повидимому, мало восхищенія, онъ только спрашиваетъ: Была ли въ это время Королева-Двственница ‘нарумянена по носу и наблена по щекамъ, какъ то обыкновенно длали ея каммерфрау, когда отъ сплина и морщинъ она не хотла больше смотрться въ зеркало?’ Мы можемъ отвтить, что Сэръ Вальтеръ зналъ хорошо, что длаетъ, и если бы Королева-Двственница имла видъ набитаго пергамента, выкрашеннаго мдянкой,— то и тогда онъ сдлалъ бы то же самое.

Подобнымъ же образомъ, разсуждая объ этихъ огромныхъ одяніяхъ, которыя были не только покрыты вырзами и обшиты галунами, но искусственно раздуты на самыхъ широкихъ частяхъ тла посредствомъ введенія Отрубей,— нашъ Профессоръ не упускаетъ сообщить объ этомъ несчастномъ Царедворц, который, свъ на кресло съ торчащимъ гвоздемъ и затмъ вставъ съ него, чтобы исполнить свой devoir при вход Его Величества, мгновенно выпустилъ нсколько гарнцевъ пшеничной трухи, и такимъ образомъ стоялъ, уменьшившись до размровъ веретена, а вс его галуны и вырзы печально и обвисло болтались вокругъ него. По поводу этого нашъ Профессоръ печатаетъ слдующее раз-мышленіе:

‘Какими странными случайностями живемъ мы въ Исторіи! Геростратъ — факеломъ, Милонъ — быкомъ, Генри Дарнлей, этотъ неоперившійся молокососъ — своими членами, большинство Королей и Королевъ — тмъ, что родились подъ тмъ или другимъ балдахиномъ, Буало Депрео (согласно Гельвецію) — клювомъ индйки, а этотъ несчастный индивидуумъ — дыркой въ своихъ панталонахъ, ибо ни одинъ Хроникеръ Двора Императора Оттона не пропускаетъ его. Тщетна была молитва rемистокла о дар Забвенія: Друзья мои, подчинитесь беззаботно Судьб и читайте, разъ уже написано’. Не слдовало ли бы напомнить Тейфельсдреку, что рядомъ съ невозможнымъ даромъ Забвенія стоитъ тотъ даръ Молчанія, который проявляютъ даже путешествующіе Англичане?

‘Простйшій костюмъ’, замчаетъ нашъ Профессоръ, ‘на который я когда—либо нашелъ намекъ въ Исторіи, былъ тотъ, который употребляла, какъ свою форму, Кавалерія Боливара въ послдней Колумбіанской войн. Берется квадратное Одяло, двнадцати футовъ по діагонали (нкоторые имли обыкновеніе обрзывать углы и закруглять его): въ центр длается разрзъ длиною въ восемнадцать дюймовъ, Кавалеристъ, въ чемъ мать родила, пропускаетъ сквозь этотъ разрзъ голову и шею,— и такъ и детъ верхомъ, защищенный отъ всякой непогоды, а въ сраженіи и отъ многихъ ударовъ (такъ какъ онъ закручиваетъ его вокругъ лвой руки), и онъ не только одтъ, но и защищенъ и задрапированъ’.

На этой картин Естественнаго Состоянія, трогательной по своей оригинальности и по Древне-Римскому презрнію къ излишнему, мы и покинемъ эту часть нашего предмета.

ГЛАВА VIII.

Міръ безъ Одежды.

Если въ Описательно-Исторической части этого Труда Тейфельсдрекъ, разсуждая только о Werden (Происхожденіи и постепенномъ Улучшеніи) Одежды, удивилъ многихъ читателей, то еще боле удивитъ онъ Умозрительно-Философскою частью, которая трактуетъ объ ея Wirken, или вліяніяхъ. Вотъ здсь-то настоящій Издатель чувствуетъ впервые всю тяжесть своей задачи, ибо здсь собственно и начинается высшая и новая Философія Одежды, область неизслдованная, почти непостижимая, словомъ — хаосъ, пускаясь въ нее, какъ трудно, но въ то же время какъ невыразимо важно знать, какой путь при обозрніи и усвоеніи ея есть истинный, гд основаніе твердо и удержитъ насъ, и гд оно пусто или, такъ сказать, одинъ туманъ — и насъ поглотитъ. Тейфельсдрекъ предпринимаетъ ни боле, ни мене, какъ изложить нравственныя, политическія и даже религіозныя Вліянія Одежды, онъ предпринимаетъ изъяснить во всемъ его разнообразномъ значеніи слдующее великое Положеніе: что земные интересы Человка ‘вс скрплены и пристегнуты одинъ къ другому и держатся Одеждой’. Онъ повторяетъ на вс лады: ‘Общество основано на Одежд’,— или еще: ‘Общество двигается въ Безконечности на Одежд, какъ на Плащ Фауста, или скоре, какъ на Плате съ чистыми и нечистыми животными въ Видніи Апостола, безъ такого Плата, или Плаща, оно или опустилось бы въ безконечныя глубины, или поднялось бы въ пустое пространство — и въ обоихъ случаяхъ не существовало бы боле’.

Было бы дломъ безумнаго честолюбія пытаться изложить, какимъ сцпленіемъ или какою по-истин безконечною, сложною тканью размышленій разъяснена здсь эта великая Теорема, и сдланы изъ нея безчисленные практическіе Выводы. Методъ нашего Профессора во всякомъ случа не есть методъ обыкновенной школьной Логики, гд вс истины стоятъ въ рядъ, держа другъ друга за рубашку, но въ лучшемъ случа это — методъ практическагоРазума, дйствующій при помощи широкой Интуиціи цлыхъ систематическихъ группъ, или царствъ. Благодаря этому въ его Философіи или умственной Картин Природы, царитъ, можно сказать, благородная сложность, почти подобная сложности самой Природы: громадный лабиринтъ, но, хочется врить, не безъ плана. Тмъ не мене, какъ мы уже и выше жаловались, здсь можно было усмотрть и нкоторую неблагородную сложность, то, что можно назвать по-просту путаницей. Часто также приходилось намъ восклицать: Хоть бы Богъ послалъ эти самыя Біографическіе Документы! Ибо, повидимому, доказательство заключается въ значительной мр въ индивидуальности Автора: повидимому, не Доводы учили его, а Опытъ. Въ настоящее время мы можемъ надяться составить себ нкоторый очеркъ, или образъ, его Доктрины лишь на основаніи отдльныхъ черточекъ и при помощи боле содержательныхъ отрывковъ, тщательно выбранныхъ изъ оригинальнаго Труда, часто на довольно большихъ разстояніяхъ. Читатели, хотя нсколько разсудительные, приглашаются еще разъ почтить насъ своимъ наиболе сосредоточеннымъ вниманіемъ, но пусть только посл напряженныхъ размышленій, и никакъ не ране, выскажутся они: Нтъ ли на самой границ нашего настоящаго горизонта какъ бы отблеска Земли, общанія новыхъ Счастливыхъ Острововъ, можетъ быть, цлыхъ неоткрытыхъ Америкъ — для тхъ, кто иметъ паруса, чтобы плыть туда? — Въ вид общаго вступленія помщаемъ здсь слдующую длинную цитату:

‘Люди умозрительнаго склада’, пишетъ Тейфельсдрекъ, ‘переживаютъ иногда періоды,— сладкіе, но многозначительные часы размышленія, когда съ удивленіемъ и страхомъ ставите вы себ этотъ неразршимый вопросъ: Кто Я? Что это за существо, которое можетъ сказать ‘Я’? (das Wesen, das sich Ich nennt?). Міръ, съ его шумной суетой, отходитъ вдаль, и, сквозь бумажные обои, сквозь каменныя стны, сквозь толстыя завсы Торговли и Политики, сквозь вс живые и безжизненные покровы (Общества и Тла), которыми окружено ваше Существованіе,— сквозь все это взоръ проникаетъ въ пустую Глубину, и вы — одинъ на одинъ съ Міромъ и вступаете съ нимъ въ молчаливое общеніе, какъ одна таинственная Сущность съ другой’.

‘Кто я? Что такое это Я? Голосъ, Движеніе, Вншность,—нкоторая воплощенная, получившая образъ, Мысль Вчнаго Ума? Cogito, ergo sum. Увы, бдный Мыслитель, это мало подвигаетъ насъ впередъ. Конечно, я есмь и еще недавно не былъ, но Откуда, Какъ, Для Чего? Отвтъ лежитъ вокругъ, онъ написанъ всми красками и почерками, онъ произносится на вс тоны восторга и воплей въ тысячеликой, тысячегласой, гармонической природ, но гд тотъ острый глазъ, то чуткое ухо, для которыхъ это Богомъ написанное Откровеніе выскажетъ раздльно свою мысль? Мы пребываемъ какъ-бы въ безконечной Фантасмагоріи, въ Пещер Грезъ,— безконечной, ибо самая слабая звзда, самый отдаленный вкъ лежатъ не ближе нашего къ ея предламъ, звуки и многоцвтные образы летаютъ вокругъ нашихъ чувствъ, но Его, Недремлющаго, Чье твореніе — и Греза, и Грезящій, Его мы не видимъ, и даже не подозрваемъ, кром рдкихъ минутъ полубодрствованія. Твореніе, скажутъ, находится передъ нами, какъ великолпная Радуга, но Солнце, ее произведшее, находится сзади насъ и скрыто отъ насъ. И въ этомъ странномъ Сн какъ цпляемся мы за тни, какъ будто бы он — сущности, и мы спимъ крпче всего тогда, когда мнимъ себя наиболе бдящими! Какая изъ вашихъ Философскихъ Системъ есть что-нибудь иное, чмъ теорема грезъ,— одно частное, принятое на вру, когда и длимое, и длитель неизвстны? Ваши національныя Войны, съ ихъ Бгствомъ изъ Москвы, ваши кровавыя, полныя ненависти Революціи, — что все это, какъ не Сомнамбулизмъ больныхъ Спящихъ? И эти сновиднія, этотъ Сомнамбулизмъ есть то, что мы называемъ на Земл Жизнью, и большинство бродитъ въ этомъ, не смущаясь, какъ будто можетъ отличить правую руку отъ лвой, а между тмъ мудръ только тотъ, кто знаетъ, что онъ ничего не знаетъ’.

‘Достойно сожалнія, что всякая Метафизика оказывалась досел столь невыразимо безплодной! Тайна Существованія Человка все еще подобна тайн Сфинкса: загадка, которую онъ не можетъ разгадать, и за незнаніе этой тайны онъ претерпваетъ смерть, худшую изъ смертей, духовную. Что такое вс ваши Аксіомы и Категоріи, и Системы, и Афоризмы? Слова, слова! Изъ Словъ искусно строятся высокіе Воздушные Замки, Слова связываются крпкой известкой Логики, и однако ни одно знаніе не желаетъ поселиться въ этомъ замк. Цлое больше части, какъ необыкновенно врно! Природа боится пустоты, какая это необыкновенная ложь и клевета! Дале: Ничто не можетъ дйствоватъ иначе, какъ тамъ, гд оно находится, согласенъ отъ всего сердца, только Гд же оно находится? Не будьте рабами Словъ: Отдаленное, Мертвое, въ то время когда я люблю его и стремлюсь къ нему, и печалюсь по немъ,— разв оно не Здсь. въ самомъ полномъ смысл слова, съ такою же достоврностью, какъ полъ, на которомъ я стою? Но это самое Гд съ его братомъ Когда, суть искони первые художники нашей Пещеры Грезъ или, лучше сказать, холстъ (т.-е. его утокъ и основа), на которомъ написаны вс наши Грезы и Виднія Жизни. Тмъ не мене, разв боле глубокое размышленіе не доказало во всхъ странахъ и вкахъ полную безспорность того, что Гд и Когда, столь таинственно неотдлимыя отъ всхъ нашихъ мыслей, въ сущности — только поверхностная земная прибавка къ мысли, и что Видящій можетъ различить ихъ, когда они возникаютъ изъ небеснаго Везд и Всегда, разв вс народы не мыслили своего Бога Вездсущимъ и Вчнымъ,— Существующимъ во всемірномъ Здсъ, въ вчномъ Теперь? Подумай хорошенько, и ты также найдешь, что Пространство есть только форма нашего человческаго Чувства, равно какъ и Время, нтъ Пространства, и нтъ Времени: Мы — мы сами не знаемъ, что такое Мы,— огненныя искры, носящіяся въ эsир Божества!’

‘Такъ что весь этотъ Міръ, кажущійся столь устойчивымъ, въ конц концовъ есть только воздушный образъ, и наше Я — единственная реальность, а Природа съ ея тысячеобразнымъ возникновеніемъ и разрушеніемъ — только отблескъ нашей внутренней Силы, ‘фантазія нашего Сна’ или, какъ называетъ ее Духъ Земли въ Фауст, живое видимое одяніе Бога.

‘Въ поток Жизни, въ бур Дяній

Я міромъ вращаю:

Въ немъ направляю

Я Смерть и Рожденье,

Радость и Горе—

Живое волненье

Вчнаго моря.

Такъ по шумному Вчности ря Станку

Божеству я Одежду живущую тку’ [1]).

Изъ двадцати милліоновъ, которые читали и декламировали эту громовую рчъ Erdgeist’a, найдется ли среди насъ двадцать единицъ, которыя постигли бы ея значеніе?’

‘Въ такомъ-то настроеніи, утомленный и подавленный этими возвышенными размышленіями, напалъ я впервые на вопросъ объ Одежд. Меня поразила чрезвычайная странность самаго факта, что существуютъ Одвающіе и Одваемые. Конь, на которомъ я зжу, иметъ свою собственную шкуру: снимите съ него подпругу, сдло и вс вншнія подвски, которыя я къ нему прикрпилъ,— и благородное созданіе будетъ своимъ собственнымъ портнымъ, ткачомъ и прядильщикомъ, даже боле — собственнымъ сапожникомъ, ювелиромъ и галантерейщикомъ, свободный носится онъ по долинамъ, причемъ его тло покрыто вчнымъ непромокаемымъ плащомъ, въ которомъ тепло и удобство достигли совершенства, при этомъ было обращено вниманіе и на изящество,— и нтъ недостатка въ бахром и брыжжахъ, которыя въ веселомъ разнообразіи цвтовъ искусно прикрплены и притомъ именно въ нужномъ мст. Между тмъ какъ я —Боже правый! — напуталъ на себя мертвую баранью шерсть, кору растеній, внутренности червей, бычачью или тюленью кожу, валеную шерсть пушныхъ зврей— и хожу, какъ двигающаяся Вшалка для Тряпья, обвшанный лоскутьями и лохмотьями, собранными съ Кладбища Природы: они сгнили бы на немъ, но они надты на меня, чтобы имъ гнить медленне! День изо дня я вынужденъ покрывать себя снова, день изо дня эта презрнная покрышка должна утрачивать нкоторый слой своей толщины, одинъ слой, отдленный порчей, долженъ быть очищенъ въ Мусорницу., въ Навозную Яму, пока мало-по-малу не будетъ туда счищено все,— а я, длатель праха, патентованный Производитель Тряпья, собираю новый матеріалъ, который я могъ бы истрепать. О, архиживотность, гадость, тысячу разъ гадость!

Разв у меня тоже нтъ плотной, все-покрывающей Кожи, свтлой или темной? Что же я такое,— соединеніе портновскихъ и сапожническихъ обрзковъ, сметанныхъ вмст,— или плотно слаженная, однообразная маленькая Фигура, автоматическая и даже живая?’

‘Чрезвычайно странно, какъ человческія созданія закрываютъ глаза на самые очевидные факты и только по инерціи Забывчивости и Глупости спокойно живутъ среди Чудесъ и Ужасовъ. Но по-истин человкъ есть и всегда былъ глупцомъ и тупицей, онъ скоре готовъ чувствовать и переваривать, чмъ мыслить и соображать. Предразсудокъ, по его словамъ столь имъ ненавидимый,— вотъ его безусловный законодатель, обычай и привычка всегда и везд водятъ его за носъ, стоитъ Восходу Солнца или даже Сотворенію Міра повториться дважды, и они уже перестаютъ для него быть удивительными, быть замчательными или достойными вниманія. И, можетъ быть, ни разу въ жизни не случится замтить вашему обыкновенному двуногому, изъ какой бы страны и рода онъ ни былъ — будь онъ Принцемъ въ золотой мантіи или Крестьяниномъ въ сермяг, — замтить, что его Одежда и его Я — не одно и то же и не нераздльны, что онъ голъ и безъ одежды, покуда онъ не купитъ или не украдетъ ее и преднамренно не сошьетъ и не застегнетъ ее’.

‘Что касается меня, то эти соображенія объ Одежд, какъ нашемъ покров, и о томъ, какъ, проникая внутрь до самой глубины нашего сердца, она приводитъ насъ въ портновское настроеніе и деморализируетъ насъ,— наполняютъ меня нкоторымъ ужасомъ относительно меня самого и человчества, подобное чувство испытываешь при вид тхъ Голландскихъ Коровъ, которыя въ сырую погоду глубокомысленно пасутся въ юбкахъ и жакетахъ (изъ полосатаго холста) на лугахъ Гуды. Тмъ не мене есть что-то возвышенное въ томъ момент, когда человкъ впервые освобождаетъ себя отъ постороннихъ оболочекъ и воочію видитъ, что онъ нагъ и, какъ говоритъ Свифтъ, есть ‘вилообразное животное съ растопыренными кривыми ногами’. Но въ то же время онъ и — Духъ, невыразимая Тайна изъ Тайнъ’.

[1] Пер. Вронченко.

ГЛАВА IX.

Адамитизмъ.

Пусть благосклонный читатель не оскорбляется мыслями, высказанными въ заключеніе послдней Главы. Самъ Издатель при первомъ взгляд на это странное мсто склоненъ былъ воскликнуть: Какъ, передъ нами уже не только Санкюлоттъ, но даже врагъ Одежды въ теоріи? Новый Адамитъ въ этомъ столтіи, которое хвастается тмъ, что оно Девятнадцатое, и одинаково гибельно для Суеврія и Увлеченія?

Подумай, о безумный Тейфельсдрекъ, какія невыразимыя благодянія извлекаютъ вс возрасты и полы изъ Одежды. Напримръ, когда ты самъ, мокренькій, мягенькій, слюнявый новичокъ — пришлецъ на этой Планет, сидлъ, пища и хныкая на рукахъ твоей няни, сосалъ твое зубное ожерелье и глядлъ, ничего не понимая, на Божій міръ,— что бы съ тобою было безъ твоихъ пеленокъ, нагрудниковъ и всхъ другихъ твоихъ скорлупокъ, которымъ даже нтъ названія? Ужасъ для тебя и для человчества! Или ты забылъ тотъ день, когда на тебя въ первый разъ надли панталоны, и твое длинное платье превратилось въ короткое? Вся деревня, въ которой ты жилъ, была оповщена объ этомъ событіи, и сосдъ за сосдомъ цловалъ твою пухлую щечку и давалъ теб въ подарокъ серебряныя или мдныя монетки въ этотъ первый торжественный день твоего существованія. И дале не былъ ли ты въ свое время Щеголемъ, Франтомъ, Львомъ, Петиметромъ, Дэнди, или какое тамъ ни даютъ имя по времени и мсту этому явленію? Цлые таинственные томы заключены въ одномъ этомъ слов. Дале, теперь, когда царство безумія кончилось или измнилось, и твоя одежда служитъ теб уже не для побдъ, а для защиты, всегда ли ты носилъ ее по принужденію и какъ послдствіе Паденія Человка, и разв ты никогда не наслаждался въ ней, какъ въ тепломъ подвижномъ Дом, какъ въ Тл, заключающемъ твое Тло, въ которомъ это странное твое Ты сидло уютно, не боясь никакихъ измненій Погоды? Закутанный въ толстое сукно, наполовину скрытый подъ шалями и широкополой шляпой, въ дорожныхъ штанахъ и болотныхъ сапогахъ, даже съ пальцами, запрятанными въ лайковую кожу и рукавицы,— ты вскочилъ на ‘Коня, на которомъ я зжу’, и несмотря на жестокую зиму пустился вскачь по свту, торжествуя, какъ если бы ты былъ его владыкой. Напрасно дождь и снгъ хлестали вокругъ твоей головы, они падали только на твой непроницаемый валеный или тканый шерстяной домъ. Напрасно завывалъ втеръ,— лса шумли и трещали, бездна взывала къ бездн,— и порывы бури сливались въ одинъ необъятный Арктическій вихрь: ты мчался среди всего этого, изъ-подъ копытъ твоего коня летли искры, дикая музыка гудла въ твоихъ ушахъ, и ты былъ, какъ ‘Морякъ-Скиталецъ’, крушеніематеріи и гибель міровъ были твоей стихіей, твоимъ благопріятнымъ теченіемъ. Безъ Одежды, безъ удила и сдла, что бы съ тобой сталось, что бы сталось съ твоимъ быстрымъ четвероногимъ? — Природа хороша, но она не лучшее, здсь по-истин была побда Искусства надъ Природою. Молнія, конечно, могла бы поразить тебя, но кром нея ты могъ противостоять всему.

Или, восклицаетъ благосклонный читатель, вашъ Тейфельсдрекъ забылъ, что онъ говорилъ недавно о ‘Первобытныхъ Дикаряхъ’ и ихъ ‘по-истин несчастномъ положеніи’? Что же онъ, готовъ отказаться отъ своихъ словъ, а мы должны вернуться назадъ къ ‘дерюжному плащу’ и прикрываться ‘собственной толстой кожей’?

Никоимъ образомъ, благосклонный читатель! Профессоръ вполн хорошо знаетъ, что онъ говоритъ, а мы съ тобой, въ нашей поспшности, неправы передъ нимъ. Если Одежда въ настоящее время приводитъ насъ въ такое портновское настроеніе и такъ деморализируетъ насъ, то разв у нея нтъ искупительнаго достоинства? Разв она не можетъ быть измнена такъ, чтобы служить для лучшихъ цлей? Разв ее уже непремнно слдуетъ выбросить псамъ? Дло въ томъ, что Тейфельсдрекъ, хотя и Санкюлоттъ, не есть, однако, Адамитъ, и хотя онъ желаетъ идти впереди этого выродившагося вка, ‘какъ Знамя’, онъ никоимъ образомъ не пожелаетъ сдлать это, какъ длали древніе Адамиты, въ состояніи Наготы. Напротивъ, польза Одежды вполн для него очевидна, и даже, пожалуй, онъ иметъ столь глубокое пониманіе ея скрытыхъ и даже мистическихъ качествъ, того, что мы назвали бы всемогущей силой Одежды,— такое пониманіе, говоримъ мы, какое раньше не было дано ни одному изъ людей. Напримръ:

‘Вы видите,’ пишетъ онъ, ‘двухъ индивидуумовъ, одного одтаго въ превосходную Красную одежду, другаго — въ грубую поношенную Синюю. Красный говоритъ Синему: ‘Ты долженъ быть повшенъ и анатомированъ’. Синій слышитъ это съ содроганіемъ и (о, чудо изъ чудесъ!) печально идетъ на вислицу. Тамъ его вздергиваютъ, онъ качается положенное время, и доктора вскрываютъ его и составляютъ изъ его костей скелетъ для медицинскихъ цлей. Какъ это такъ? И что вы теперь станете длать съ вашимъ: Ничто не можетъ дйствоватъ иначе, какъ тамъ, гд оно находится? Красный не иметъ физической власти надъ Синимъ, онъ не держитъ его, не приходитъ съ нимъ ни въ какое соприкосновеніе. Сверхъ того, вс эти исполняющіе приказанія Шерифы, и Лорды-Лейтенанты, и Палачи, и Заплечные Мастера отнюдь не находятся въ такомъ отношеніи къ дающему приказанія Красному, чтобы онъ могъ таскать ихъ и туда, и сюда, но каждый изъ нихъ стоитъ обособленно въ своей собственной кож. Тмъ не мене,— какъ сказано, такъ и сдлано: высказанное Слово приводитъ вс руки въ Движеніе,— и Веревка и усовершенствованная Опускная Доска длаютъ свое дло’.

‘Мыслящій читатель, причина мн кажется двоякою: Во-первых ъ, Человкъ есть Духъ и связанъ невидимыми узами со Всми Людьми, во-вторыхъ, Онъ носитъ Одежду, которая есть видимый символъ этого обстоятельства. Не надты ли на вашемъ Красномъ вшающемъ индивидуум парикъ изъ конскихъ волосъ, бличьи шкурки и плюшевая мантія, помощью которыхъ вс узнаютъ, что онъ Судья? — Общество,— чмъ боле я объ этомъ думаю, тмъ боле это меня удивляетъ,— основано на Одежд’.

‘Часто, въ минуты меланхолическаго настроенія, когда я читаю о пышныхъ церемоніяхъ, о Франкфуртскихъ Коронаціяхъ, объ Уборныхъ Королей, объ ихъ LevИes и CouchИes, о томъ, какъ придверники, жезлоносцы и герольды стоятъ въ ожиданіи, какъ Эрцгерцогъ такой-то представляетъ Герцога такого-то, а Генералъ А Полковника Б, и безчисленные Епископы, Адмиралы и различные Чины изящно двигаются по направленію къ Помазанному Присутствію, когда я читаю это и стараюсь въ моемъ уединеніи частнаго лица составить себ ясную картину этого торжества: то вдругъ, какъ бы по мановенію волшебнаго жезла,— произносить ли мн это? — Одежды спадаютъ со всхъ дйствующихъ лицъ, и Герцоги, Высочества, Епископы, Генералы, само Помазанное Присутствіе,— вс стоятъ передо мною, какъ мать родила, растопыривъ ноги и даже безъ рубашекъ, и я не знаю: смяться мн, или плакать? Посл долгихъ колебаній я нашелъ нужнымъ предать гласности этотъ мой физическій или психическій недостатокъ, въ которомъ, можетъ быть, я не совсмъ одинокъ. Да послужитъ это въ утшеніе тмъ, кто страдаетъ такимъ же недугомъ’.

О, если бы Небу было угодно, чтобы ты разсудилъ сохранить это втайн, не можемъ мы не сказать! Кто можетъ теперь прочитать въ своей Утренней Газет безъ содроганія пять столбцовъ Описаній Пріемовъ? Ипохондрически настроенные люди,— а вс люди до извстной степени настроены ипохондрически,— заслуживали бы боле бережнаго обращенія. Съ какою готовностью наша фантазія при такомъ разстроенномъ состояніи нервовъ слдитъ за выводами, которые Тейфельсдрекъ съ дьявольскимъ хладнокровіемъ продолжаетъ длать:

‘Какъ бы поступило Величество, если бы такой случай произошелъ на самомъ дл, т.-е. если бы вс пуговицы одновременно отлетли, и плотное сукно испарилось въ Дйствительности, какъ въ этой нашей Фантазіи? Ach Gott! Какъ каждый бросается въ ближайшее укромное мсто, ихъ высокое Комидійное Дйство (Haupt- und Staats Action) обращается въ Шутовской Фарсъ, достойный плача — худшій изъ Фарсовъ, Таблицы, по выраженію Горація, распадаются при общемъ плач и рыданіи, а вмст съ ними все зданіе Правительства, Законодательства, Собственности, Полиціи и Цивилизованнаго Общества’.

Есть ли на свт человкъ, который можетъ себ представить голаго Герцога Виндльстрау, говорящаго рчь передъ голой Палатой Лордовъ? Воображеніе, какъ бы задыхаясь въ спертомъ воздух, съеживается и не ршается слдовать за картиной. Шерстяной Мшокъ, Министерство, Скамьи Оппозиціи — infandum! infandum! Но, однако, почему же все это невозможно? Разв есть между этими Блюстителями нашей Свободы хоть одна душа или, скорй, хоть одно тло, которое не было бы голо или близко къ тому прошлою ночью, ‘вилкообразная Рдька съ фантастически вырзанной головой’? И почему бы она не могла, если бы нашъ суровый рокъ того потребовалъ, отправиться къ св. Стефану, такъ же, какъ и въ свою постель, въ этомъ не-костюм,— и тамъ, вмст съ другими, ей подобными Рдьками, чинить Правосудіе? ‘Утшеніе тмъ, кто страдаетъ такимъ же недугомъ!’ Несчастный Тейфельсдрекъ! Имлъ ли кто-нибудь другой до тебя подобный ‘физическій или психическій недостатокъ?’ И нын сколь многіе, можетъ быть, будутъ неизлчимо заражены благодаря твоему признанію, ие имющему себ подобнаго, и которое мы, побуждаемые нашею обязанностью Критика и Біографа, повторяемъ даже передъ боле здравыми Британскими читателями, лишь скрпя сердце! Что ты: самый лукавый изъ Санкюлоттовъ, или только самый безумный?

‘Остается изслдовать’, прибавляетъ неумолимый Тейфельсдрекъ, ‘въ какой мр Огородное Чучело, будучи также Одтой Особой, иметъ право на покровительство духовныхъ властей и Англійскаго суда присяжныхъ, или, можетъ быть, даже, принимая во вниманіе его высокія обязанности (ибо не есть ли оно также Защитникъ Собственности и Владыка, вооруженный всею устрашающею силою Закона?) право на нкоторыя королевскія Привиллегіи и Неприкосновенность, что, впрочемъ, нищіе и низшіе классы людей не всегда склонны добровольно предоставлять ему’… ‘О мои друзья! Мы, (говоря словами Іорика Стерна), только ‘индйки, которыхъ гонятъ на рынокъ хворостиной съ краснымъ лоскутомъ, если же какіе-нибудь погонщики, какъ это напр. длаютъ въ Норфольк, возьмутъ высушенный пузырь и наполнятъ его горохомъ, то его шумъ пугаетъ и самую смлую изъ нихъ’.

ГЛАВА X.

Чистый Разумъ.

Теперь должно быть достаточно ясно, что нашъ Профессоръ, какъ мы уже намекали выше, есть умозрительный Радикалъ, и притомъ самаго мрачнаго оттнка, ибо онъ въ большинств случаевъ не признаетъ въ торжествахъ и украшеніяхъ цивилизованной Жизни, которымъ мы придаемъ такое значеніе, ничего боле, какъ лохмотья Одежды, хворостины для индекъ и ‘пузыри съ сухимъ горохомъ’. Разборчивая публика не можетъ испытывать желанія задерживаться на такихъ умозрніяхъ доле, чмъ того строго требуетъ Наука. Для нашихъ цлей достаточно одного того факта, что такой Голый Міръ возможенъ и даже дйствительно существуетъ (подъ Одтымъ), поэтому мы опускаемъ многое о томъ, какъ ‘Короли борются голые на лугу съ Извозчиками’, и Королей побждаютъ. ‘Разските ихъ скальпелемъ,’ говоритъ Тейфельсдрекъ, ‘въ нихъ т же самыя внутренности, ткани, печенки, легкія и другія жизненныя приспособленія, изслдуйте ихъ духовный механизмъ: т же огромныя Потребности, огромные Аппетиты и малыя Способности. И даже я держу десять противъ одного, что Извозчикъ, который знаетъ толкъ въ ломовыхъ лошадяхъ, въ обтягиваніи колесъ, кое-что изъ законовъ устойчиваго и неустойчиваго равновсія и другихъ отраслей повозочной науки и подлинно прикладываетъ руки къ живому Длу,— что онъ изъ этихъ двухъ есть наиболе тонко одаренный. Откуда же тогда эта невыразимая разница между ними? Отъ Одежды!’ Мы также опустимъ многое о смшеніи Чиновъ, объ Аннушк и Миледи, и о томъ, когда вс стали бы жить на ровной ног, и опять наступилъ бы хаосъ: все это будетъ ясно само собой для

тхъ, кто однажды отчетливо представилъ себ великую идею-мать: Общество въ состояніи Наготы. Если какой-нибудь скептикъ будетъ еще питать сомнніе относительно того, могутъ ли существовать въ мір безъ Одежды хотя малйшая Политичность, Политика или даже Полиція, то пусть онъ обратится къ подлинному Сочиненію и взглянетъ тамъ на необозримое Понтійское Болото Санкюлоттизма, гніющее и полное заразы, черезъ которое мы легко перескочили, но въ которомъ могутъ погибнуть не только цлыя арміи, но и цлыя націи! И по-истин слдующее доказательство въ его краткомъ, сжатомъ эмфаз не есть ли само по себ уже неопровержимое и окончательное?

‘Разв мы Опоссумы? Разв мы имемъ естественныя Сумки, подобно Кенгуру? Или какимъ образомъ могли бы мы безъ Одежды обладать основнымъ органомъ, сдалищемъ души и истинной мозговой железой Соціальнаго Тла: я подразумваю Кошелек?’

Тмъ не мене невозможно ненавидть Профессора Тейфельсдрека, въ крайнемъ случа не знаешь, ненавидть ли его, или любить. Ибо хотя, взирая на прекрасный узоръ человческой Жизни, съ его царственными и даже священными изображеніями, онъ останавливается не на одной лицевой его сторон, но въ этомъ мст даже преимущественно на изнанк, хотя онъ по-истин съ чисто дьявольскимъ терпніемъ и равнодушіемъ, которыя должны были бы уронить его во мнніи многихъ читателей, выворачиваетъ грубые швы, лохмотья и различные обрзки нитей этой обыкновенно невидимой изнанки:— тмъ не мене во всемъ этомъ есть что-то, что невыразимо отличаетъ его отъ всхъ другихъ бывшихъ и настоящихъ Санкюлоттовъ. Великая, не имющая себ подобной особенность Тейфельсдрека состоитъ въ томъ, что онъ со всмъ этимъ Десцендентализмомъ соединяетъ Трансцендентализмъ, не мене выдающійся, такимъ образомъ, если, съ одной стороны, онъ низвелъ человка ниже большинства животныхъ, кром разв Гудскихъ одтыхъ коровъ,— съ другой стороны, онъ превозноситъ его выше видимаго Неба и почти приравниваетъ къ богамъ.

‘Въ глазахъ обыкновенной Логики’, говоритъ онъ, ‘что такое человкъ? Всеядное Двуногое, носящее Панталоны. Въ глазахъ Чистаго Разума, что онъ такое? Душа, Духъ, Божественное Явленіе. Вокругъ его таинственнаго Я лежитъ подъ всми этими шерстяными лохмотьями одяніе Плоти (или Чувствъ), сотканное на Небесномъ Станк, при помощи этого одянія онъ открывается себ подобнымъ и пребываетъ съ ними въ Единеніи или Раздленіи, онъ видитъ и создаетъ для себя Міръ съ лазурными Звздными Пространствами и долгими Тысячами Лтъ. Онъ глубоко скрытъ подъ этимъ страннымъ Одяніемъ, онъ какъ-будто запеленутъ въ этихъ Звукахъ, Краскахъ и Формахъ, онъ неразршимо въ нихъ запутанъ,— и тмъ не мене это Одяніе соткано на неб и достойно Бога. Не стоитъ ли онъ благодаря ему въ центр Необъятностей, въ мст сліянія Вчностей? Онъ чувствуетъ, ему была дана сила знать, врить, и не проглядываетъ ли здсь хотя бы мгновеніями, даже духъ Любви, свободный въ своемъ первоначальномъ небесномъ блеск? Златоустый хорошо сказалъ своими Золотыми Устами: ‘Человкъ есть истинный Кивотъ Завта’. Ибо гд, какъ не въ нашихъ ближнихъ, Присутствіе Бога открывается не только для нашихъ глазъ, но и для нашихъ сердецъ?’

Въ такихъ отрывкахъ, къ несчастію очень рдкихъ, прорывается наружу, какъ бы полнымъ потокомъ, высокій Платоновскій Мистицизмъ нашего Автора, который есть, можетъ быть, основной элементъ его природы, и сквозь весь туманъ и муть того, что въ своей вншней оболочк часто такъ искажено, такъ ничтожно, мы, кажется, проникаемъ взоромъ во все необъятное внутреннее Море Свта и Любви,— но, увы, срыя свинцовыя тучи скоро опять находятъ со всхъ сторонъ и скрываютъ его отъ нашего взора!

Такую склонность къ Мистицизму можно повсюду прослдить въ нашемъ муж, и она, безъ сомннія, была уже давно замчена внимательными читателями. Во всемъ, что онъ видитъ, онъ находитъ не одинъ только обыкновенный смыслъ: онъ находитъ ихъ два. Такъ, если въ высочайшемъ Императорскомъ Скипетр, въ Мантіи Карла Великаго, равно какъ и въ самомъ послднемъ Стрекал Гуртовщика или Плащ Цыгана, онъ видитъ Прозу, Разрушеніе, нчто Презрнное,— то во всемъ этомъ для него есть и Поэзія, и нчто достойное Уваженія. Ибо Матерія, какъ бы она ни была презрнна, есть Духъ, есть проявленіе Духа, чмъ же она могла бы быть боле, какъ бы высоко ее ни ставить? Вещь Видимая, даже вещь Воображаемая, вещь какимъ бы то ни было образомъ мыслимая, какъ Видимая,— что она такое, какъ не Покровъ, какъ не Одежда для высшаго, небеснаго Невидимаго, ‘непредставляемаго, безформеннаго, темнаго въ избытк свта’? Съ этой точки зрнія представляется весьма характеристичнымъ слдующій отрывокъ, столь странный по содержанію и по выраженію:

‘Начало всякой Мудрости заключается въ томъ, чтобы смотрть на Одежду пристально, даже вооруженнымъ глазомъ, до тхъ поръ, пока она не станетъ прозрачной. ‘Философъ’, говоритъ мудрйшій въ нашемъ вк, ‘долженъ помстить себя въ середину’: какъ врно! Философъ есть тотъ, до котораго снизошло Высшее, и къ которому поднялось Низшее, кто всмъ одинаково добрый братъ’.

‘Будемъ ли мы трепетать передъ тканями одежды и передъ тканями паука, будь он сотканы на Аркрайтовомъ станк или молчаливой Арахнеей, неустанно ткущей въ нашемъ воображеніи? Или, съ другой стороны, существуетъ ли что-нибудь, чего мы не могли бы любить, разъ все было создано Богомъ?’

‘Счастливъ тотъ, кто можетъ проникнуть взоромъ сквозь Одежду Человка (сквозь Одежду шерстяную, тлесную и оффиціальную — Банковыхъ бумагъ и Государственныхъ бумагъ) въ самого Человка и различить, можетъ быть, въ томъ или другомъ Страшномъ Властител боле или мене безсильный Пищеварительный Аппаратъ, а въ послднемъ Мдник, который стоитъ передъ его глазами,— неисповдимую великую Тайну!’

А затмъ, какъ это и естественно въ человк такого направленія, онъ приписываетъ огромное значеніе чувству Удивленія, настаиваетъ на необходимости и высокомъ значеніи всемірнаго Удивленія, онъ считаетъ, что Удивленіе и есть единственное разумное состояніе для гражданъ такой странной Планеты, какъ наша. ‘Удивленіе’, говоритъ онъ, ‘есть основаніе благоговнія: царство Удивленія постоянно, неразрушимо въ Человк, только въ нкоторые періоды (какъ въ настоящій) оно можетъ быть на короткій срокъ царствомъ in partibus infidelium’. Тейфельсдрекъ выказываетъ весьма мало благосклонности къ тому прогрессу Науки, который стремится разрушить Удивленіе и замнить его Измреніемъ и Счетомъ, хотя, вообще говоря, онъ весьма уважаетъ эти два послдніе процесса.

‘Можетъ ли ваша Наука’, восклицаетъ онъ, ‘развиваться въ маленькой подземной мастерской одной только Логики, куда едва проникаетъ свтъ сквозь небольшую щель или въ которой коптитъ тусклый ночникъ? И можетъ ли человческій умъ сдлаться Ариsметической Мельницей, гд память есть Насыпъ, а Мукой являются одн только Таблицы Синусовъ и Тангенсовъ, Кодификація да Трактаты того, что вы называете Политической Экономіей? И что такое эта ваша Наука, которую могла бы развивать научная голова одна, безъ тни сердца, если бы ее отрзать и (подобно голов Доктора въ Арабской Сказк) положить въ тазъ, чтобы сохранить живой? Въ этомъ случа она была бы не чмъ инымъ, какъ механическимъ мелкимъ ремесленникомъ, для котораго Ученая Голова (имющая въ себ Душу) была бы слишкомъ благороднымъ органомъ? Я именно думаю, что Мысль безъ Почитанія безплодна, можетъ быть, даже ядовита, въ лучшемъ случа, она, подобно кухонной стряпн, умираетъ въ тотъ же день, въ которой произведена, и не можетъ жить подобно посву, все въ новыхъ бороздахъ и боле богатыхъ жатвахъ, принося питаніе и обильные урожаи во вс времена’.

Такимъ-то образомъ Тейфельсдрекъ раздаетъ удары, слабе или сильне, смотря по тому, какъ удастся, но всегда, какъ мы съ радостью готовы признать, съ добрымъ намреніемъ. Но боле всего для него нестерпимъ этотъ классъ ‘Лавочниковъ Логики, визгливыхъ Свистуновъ и профессіональныхъ Враговъ Удивленія, которые въ настоящее время въ такомъ множеств, какъ ночные сторожа, держатъ патруль вокругъ Института Механической Науки и, какъ истинные Древне-Римскіе гуси и гусенята, гогочутъ вокругъ своего Капитолія при всякой тревог или и безъ нея, которые даже часто, какъ просвщенные Скептики, являются въ самое мирное общество средь бла дня съ трещоткой и фонаремъ и настойчиво предлагаютъ вамъ проводить васъ или охранять васъ, хотя Солнце ярко свтитъ, и улица полна одними только благонамренными людьми’. Весь этотъ классъ невыразимо тягостенъ для него. Послушайте, съ какимъ необыкновеннымъ одушевленіемъ онъ восклицаетъ:

‘Человкъ, который не можетъ удивляться, который не иметъ привычки удивляться (и благоговть), будь онъ Президентомъ безчисленныхъ Королевскихъ Обществъ и храни онъ въ одной своей голов всю MИcanique CИleste и Философію Гегеля и конспектъ всхъ Лабораторій и Обсерваторій со всми ихъ результатами,— такой человкъ есть не боле, какъ Пара Очковъ, за которыми нтъ Глазъ. Пусть т, у кого есть Глаза, смотрятъ сквозь него, при такомъ условіи, можетъ быть, и онъ на что-нибудь пригодится’.

‘Ты не хочешь знать ни Таинственнаго, ни Мистицизма, ты хочешь идти въ этомъ мір при солнечномъ сіяніи того, что ты называешь Истиной, или хотя бы съ фонаремъ того, что я называю Адвокатской Логикой,— и хочешь все ‘объяснить’, во всемъ ‘отдать отчетъ’ или ни во что изъ этого не врить? Больше того,— ты пытаешься смяться, тотъ, кто признаетъ неизмримую, всеобъемлющую область Таинственнаго, которая везд подъ нашими ногами и около нашихъ рукъ, для кого Вселенная есть Оракулъ и Храмъ столько же, сколько Кухня и Коровникъ, тотъ, по твоему,— сумасшедшій Мистикъ! Съ сопящей сострадательностью ты навязчиво предлагаешь ему твой фонарь и вскрикиваешь, какъ оскорбленный, если онъ отпихиваетъ его ногой! Armer Teufel! Разв твоя корова не телится, разв твой быкъ не производитъ? Разв ты самъ не родился? Разв ты не умрешь? ‘Объясни’ мн все это или сдлай одно изъ двухъ: Спрячься куда-нибудь подальше съ твоимъ глупымъ кудахтаньемъ, или, что было бы еще лучше, прекрати его и плачь не о томъ, что царство Удивленія окончилось, и Божій міръ лишился своей красоты и поэзіи, а о томъ, что ты до сихъ поръ еще Дилеттантъ и близорукій Педантъ’.

ГЛАВА XI.

Взглядъ впередъ.

Философія Одежды, какъ мы про нее и предсказывали, раскрываясь, захватываетъ теперь передъ всми читателями новыя, безграничныя области, вида суроваго, почти химерическаго, хотя не безъ лазоревыхъ проблесковъ вдалек и не безъ яркихъ лучей, какъ бы исходящихъ изъ Элизіума, поэтому для насъ становится все боле и боле важнымъ твердо опредлить ея чрезвычайно спорныя содержаніе и задачу. Дйствительно ли исходитъ этотъ свтъ изъ Элизіума, воскликнетъ иной робкій путникъ, или онъ только отблескъ Преисподней лавы? Истинно ли ведетъ онъ къ блаженнымъ Асфоделевымъ лугамъ, или же это только желтое пламя мергеля въ Земномъ Аду?

Нашъ Профессоръ, какъ и другіе Мистики, бредящіе или вдохновенные, доставляетъ немало хлопотъ своему Издателю. Съ каждымъ шагомъ выше и головокружительне становятся высоты, на которыя онъ насъ ведетъ, съкаждой страницей становятся боле проницательными, всеобъемлющими, все-спутывающими его взгляды и намренія. Напримръ, вотъ что онъ говоритъ о Природ, какъ Цломъ, а не Аггрегат:

‘Хорошо плъ Еврейскій псалмопвецъ: ‘Возьму ли я крылья зари и переселюсь въ крайніе предлы Вселенной,— и тамъ Богъ’. И ты самъ, о цивилизованный Читатель, который, слишкомъ вроятно, не Псалмопвецъ, а Прозаикъ, и знаешь Бога только по преданію,— знаешь ли ты такой уголокъ Вселенной, гд бы не было по крайней мр Силы? Капля, которую ты стряхиваешь съ мокрой руки, не остается тамъ, гд она упала, но ты находишь ее на-завтра уже исчезнувшей: на крыльяхъ Свернаго Втра она уже приближается къ Тропику Рака. Но какъ же вышло, что она испарилась, а не осталась лежать недвижимо? Думаешь ли ты, что существуетъ что-либо недвижимое, безъ Силы и совершенно мертвое?’

‘Разъ, когда я халъ верхомъ по Шварцвальду, я сказалъ себ: Этотъ маленькій огонекъ, который блеститъ, подобно звзд, среди темнющаго (nachtende) болота, гд закоптлый кузнецъ стоитъ, согнувшись надъ своей наковальней, и гд ты надешься замнить твою потерянную подкову,— есть ли этотъ огонекъ отторгнутое, отдленное пятно, отсченное отъ всей Вселенной, — или же онъ неразрывно связанъ съ Цлымъ? Безумный! Этотъ кузнечный огонь былъ (первоначально) зажженъ отъ Солнца, онъ питается отъ воздуха, который существовалъ ране Потопа, простирается дале Сиріуса, здсь, Силой Желза, Силой Угля и еще гораздо боле странной Силой Человка приводятся въ дйствіе тонкія формы сродства, вызываются битвы и побды Силы, онъ — маленькій ганглій, или нервный центръ, въ огромномъ жизненномъ организм Необъятнаго. Назови его, если хочешь, безсознательнымъ Алтаремъ, возженнымъ на лон Всецлаго, Алтаремъ, чьи желзныя жертвы, чей желзный дымъ и дйствіе проникаютъ сквозь это Всецлое, чей темный Жрецъ не словомъ, но мозгомъ и мышцами проповдуетъ тайну Силы, проповдуетъ (довольно экзотерично) одинъ маленькій текстъ изъ Евангелія Свободы, Евангелія Человческой Силы, которая и теперь уже властна, а со временемъ будетъ всевластна’.

‘Отторгнутое, отдленное! Я говорю: такого отдленія не существуетъ. Ничто и никогда до сихъ поръ не было выброшено на берегъ, выкинуто, но все, будь то увядшій листъ, участвуетъ въ общей работ, все несется впередъ въ бездонномъ, безбрежномъ поток Дйствія и живетъ въ постоянныхъ метаморфозахъ. Увядшій листъ не мертвъ и не потерянъ, но въ немъ и вокругъ него пребываютъ Силы, хотя и дйствующія въ обратномъ порядк, иначе какъ могъ бы онъ гнить? Не презирайте тряпье, изъ котораго человкъ длаетъ Бумагу, или навозъ, изъ котораго земля длаетъ хлбныя Зерна. Если смотрть правильно,— ни одинъ, самый малйшій, предметъ не незначителенъ: вс предметы — какъ бы окна, сквозь которыя философскій глазъ смотритъ въ самую Безконечность’.

Дале, вслдъ за этимъ удивительнымъ Шварцвальдскимъ Кузнечнымъ Алтаремъ, что это за безсмысленные, высоко несущіеся воздушные корабли, и куда они съ нами понесутся?

‘Вс видимыя вещи суть Эмблемы, все, что ты видишь, существуетъ не за свой собственный счетъ, строго говоря, его вовсе нтъ: Матерія существуетъ только духовно, чтобы представлять какую-нибудь идею и воплощатъ ее. Поэтому Одежда, сколь презрнною мы ее ни считаемъ, въ дйствительности такъ несказанно значительна. Одежда, начиная отъ Королевской мантіи и ниже,— есть эмблема не только нужды, но и различныхъ ловкихъ Побдъ надъ нуждой. Съ другой стороны, вс Эмблематическія вещи въ сущности — Одежды, сотканныя мыслью или сотканныя рукой: разв Воображеніе не должно ткать платья, видимыя Тла, въ которыхъ открываются и становятся впервые всемогущими, подобно духамъ, вс, иначе невидимыя, созданія и вдохновенія нашего Разума, въ особенности если ему помогаетъ также и Рука, какъ мы это часто видимъ, и открываетъ ихъ (помощью шерстяной одежды или какъ-нибудь иначе) даже и для вншняго глаза?’

‘Про людей правильно говорятъ, что они облечены Властью, облечены Красотой, Проклятіемъ и т. п. Но, если вы тщательно вдумаетесь, что такое самъ Человкъ и вся его земная Жизнь, какъ не эмблема,— Одяніе или видимое Платье для его собственнаго Я, сведеннаго сюда съ Небесъ, подобно частиц огня? Поэтому про него и говорятъ, что онъ облеченъ Тломъ’.

‘Языкъ называютъ Платьемъ Мысли, хотя скоре слдовало бы сказать: Языкъ есть Тлесное Платье, Тло Мысли. Я сказалъ, что Воображеніе ткетъ это Тлесное Платье, разв это не врно? Метафоры — его матеріалъ, изслдуйте языкъ: за исключеніемъ нкоторыхъ немногихъ первоначальныхъ элементовъ (естественныхъ звуковъ),— что такое онъ весь, какъ не Метафоры, признанныя за таковыя или боле не признаваемыя,— все еще развивающіяся и цвтущія, или уже окаменвшія и безцвтныя. Если эти самые первые элементы суть костяной остовъ въ Тлесномъ Плать Языка, то Метафоры — его мускулы, ткани и живыя оболочки. Напрасно вы стали бы искать неметафорическаго стиля, самое ваше Вниманіе не есть ли Метафора? не означаетъ ли это слова, что вы принимаете что-нибудь вашимъ умомъ? Разница въ слдующемъ: нкоторые стили сухи, темны, металличны, самые мускулы ихъ кажутся костистыми, другіе какъ бы даже блдны, истощены голодомъ, мертвенны на видъ, тогда какъ иные, напротивъ, цвтутъ здоровьемъ и силой роста, хотя иногда (какъ въ моемъ личномъ случа)—не безъ склонности къ апоплексіи. Сверхъ того есть ложныя Метафоры, вися на этомъ самомъ Тл Мысли (которое лучше, когда оно голо) и обманчиво разукрашая и набивая его, они могутъ быть названы его фальшивой начинкой, ненужнымъ параднымъ платьемъ (Putz-Mantel) и мишурными шерстяными лохмотьями. А потому всякій, кто хотя бгло просмотритъ ихъ, можетъ набрать ихъ цлыя корзины — и сжечь ихъ’.

Случалось ли когда-нибудь читателю встрчать боле удивительный метафорическій параграфъ о Метафорахъ? И тмъ не мене, это еще не самое большое наше огорченіе, Профессоръ продолжаетъ:

‘Къ чему умножать примры? Написано: Небо и Земля погибнутъ, какъ Одяніе, ибо въ самомъ дл, что они такое? — Временное Одяніе Вчнаго. Все, что существуетъ чувственнымъ образомъ, все, что даетъ Духу видть другой Духъ, есть собственно Одяніе, пара Платья, надтая на одинъ сезонъ съ тмъ, чтобы быть потомъ снятой. Такимъ образомъ, въ одномъ этомъ многозначительномъ предмет: Одежда, если его правильно понять, заключается все, что люди думали, о чемъ мечтали, что длали и чмъ были, весь Вншній Міръ и все, что онъ обнимаетъ, есть только Одяніе, и сущность всякой Науки заключается въ Философіи Одежды’.

Не безъ страха и не безъ постоянныхъ затрудненій видитъ Издатель, какъ онъ подвигается и пробивается къ этимъ темнымъ и безконечно-широкимъ областямъ, близко граничащимъ съ неосязаемой Пустотой. До послдняго времени привтная утренняя звзда надежды блистала передъ нимъ въ вид ожидаемой Помощи Гофрата Гейшреке, но эта звзда теперь меркнетъ не въ пурпур утра, а въ неопредленномъ сромъ полусвт не то зари наступающаго дня, не то сумрака передъ полночною темнотою. Вотъ уже недля, какъ эти такъ называемые Біографическіе Документы наконецъ въ его рукахъ. Благодаря обязательности одного Шотландскаго Купца, живущаго въ Гамбург, имени коего (хотя оно извстно всему промышленному міру) онъ однако не иметъ права упоминать, но почтенную любезность коего, теперь, какъ и часто ране, оказанную по собственному побужденію ему, простому иностранцу-литератору, онъ не скоро забудетъ,— благодаря этой обязательности тяжелый Вейснихтвоскій Пакетъ пришелъ сюда вполн оплаченный и въ совершенной цлости со всми его Таможенными печатями, заграничными іероглифами и разными другими признаками Пересылки. Читатель теперь легко представитъ себ, съ какою горячею поспшностью вскрылъ издателъ этотъ пакетъ, съ какимъ захватывающимъ ожиданіемъ онъ просмотрлъ его,— но увы! съ какимъ безпокойнымъ разочарованіемъ онъ съ тхъ поръ много разъ отбрасывалъ его прочь и снова бралъ въ руки!

Въ чрезвычайно длинномъ, запутанномъ Письм, полномъ комплиментовъ, Вейснихтвоской политики, описаній обдовъ, обденныхъ рчей и прочихъ пустыхъ пошлостей, Гофратъ Гейшреке упорно напоминаетъ намъ и безъ того намъ хорошо извстное: что, въ противоположность тому, какъ это обстоитъ съ Метафизикой и съ другими отвлеченными Науками, зарождающимися въ одной только Голов (Verstand), ни одна Философія Жизни (Lebensphilosophie), которая зарождается также и въ характер (GemЭth) и говоритъ также и ему (а слдовательно и претендующая быть таковой эта Философія Одежды), не можетъ достигнуть своего полнаго значенія, пока самъ этотъ Характеръ не будетъ хорошо узнанъ и разсмотрнъ, ‘пока не будетъ уясненъ Взглядъ Автора на Міръ (Weltansicht) и путь, по которому онъ активно и пассивно до этого взгляда дошелъ,— коротко говоря, пока его Біографія не будетъ философски-поэтически написана и философски-поэтически прочтена’. Онъ прибавляетъ: ‘Даже если бы была познана умозрительно-научная Истина, то, въ нашъ пытливый вкъ, вы непремнно спросите: Откуда она получилась, и Зачмъ, и Какъ? — и не успокоитесь, пока, за неимніемъ лучшаго, Воображеніе не выдумаетъ вамъ отвта, и пока, въ подлинномъ ли очертаніи Фактовъ, въ выдуманныхъ ли созданіяхъ Фантазіи, полная картина и Генетическая Исторія Человка и его духовныхъ Стремленій не развернется передъ вами. ‘Но зачмъ’, говоритъ Гофратъ, а за нимъ по-истин скажемъ и мы, ‘распространяюсь я о польз нашей Біографіи Тейфельсдрека? Великій Господинъ Министръ фонъ-Гете проницательно замтилъ: ‘Человкъ есть собственно единственный предметъ, который интересуетъ человка’. Также и я сдлалъ наблюденіе, что въ Вейснихтво вс наши разговоры всегда боле или мене сводятся къ однимъ только Біографіямъ или Автобіографіямъ, они всегда человчески-анекдотичны (menschlich-anekdotisch). Біографія по природ своей наиболе для всхъ полезная и для всхъ пріятная изъ вещей, въ особенности Біографія выдающихся личностей’.

‘Тмъ временемъ, mein Verehrtester (мой Почтеннйшій)’, продолжаетъ онъ съ краснорчіемъ, почти необъяснимымъ, если только онъ не укралъ этихъ словъ у Тейфельсдрека, или если они не являются какой-нибудь его шуткой, какъ мы то подозрваемъ, ‘тмъ временемъ вы вполн углубились (vertieft) въ этотъ могучій лсъ Философіи Одежды, съ немалымъ удивленіемъ, какъ и вс ея читатели, осматриваетесь вы вокругъ. Т части и отрывки, какими вы уже овладли и занесли на бумагу, не могутъ не возбудить страннаго любопытства относительно ума, изъ котораго они изошли, и относительно почти не имющаго себ подобнаго психическаго механизма, который сработалъ такую матерію и выпустилъ ее на Божій свтъ. Были ли у Тейфельсдрека отецъ и мать? Носилъ ли онъ когда-нибудь нагрудники и питался ли когда-нибудь только кашкой? Прижималъ ли онъ когда-нибудь въ восторг и слезахъ дружественную грудь къ своей груди? Заглядываетъ ли онъ когда-нибудь пристально въ обширный склепъ Прошлаго, откуда посылаетъ нечленораздльный отвтъ только втеръ, да его тихій суровый стонъ? Дрался ли онъ на дуэляхъ,— праведное Небо! какъ онъ велъ себя, когда былъ Влюбленъ? По какимъ страннымъ ступенямъ, коротко говоря, какими подземными проходами, какими топями Отчаянія и крутыми утесами Фасги достигъ онъ того чудеснаго пророческаго Геброна (истиннаго Жидовскаго Квартала Стараго Платья), въ которомъ онъ теперь находится?’

‘Въ отвтъ на вс эти естественные вопросы голосъ общественной Исторіи до сихъ поръ безмолвствуетъ. До сихъ поръ достоврно только одно: что онъ былъ и есть Пилигримъ, Путникъ изъ далекой Страны, что онъ боле или мене прихрамываетъ и покрытъ дорожною пылыо, что онъ отправился въ путь съ попутчиками, попалъ къ ворамъ, былъ отравленъ скверными кушаньями, искусанъ клопами, что тмъ не мене на каждой остановк (ибо его все-таки пропускали) ему приходилось платить по Счетамъ. Но вс подробности его Путешествія, его наблюденія надъ Погодой, художественные Наброски, которые онъ длалъ,— все это хотя и было аккуратно отмчено (неразрушимыми симпатическими чернилами, невидимымъ внутреннимъ Писцомъ),— сохранилось ли это гд-нибудь? Можетъ быть, это все потеряно: еще одинъ листъ изъ этой громадной Книги (человческой Памяти), брошенный на втеръ, ненапечатанный, неизданный, непереплетенный, старая макулатура! Можетъ быть, онъ теперь уже гніетъ, какъ забава непогоды’.

‘Нтъ, verehrtester Herr Herausgeber,— никоимъ образомъ! Я, въ виду безпримрнаго благоволенія къ вамъ нашего Мудреца, посылаю не только Біографію, но Автобіографію, или, по крайней мр, матеріалы для нея, и, если я не обчелся, ваша проницательность получитъ изъ нихъ вс самыя полныя разъясненія,— и такимъ образомъ вся Философія и самый Философъ Одежды предстанутъ вполн ясными передъ изумленнымъ взоромъ Англіи и затмъ черезъ Америку, черезъ Индостанъ и черезъ антиподовъ Новой Голландіи окончательно покорятъ

(einnehmen) большую часть нашей земной Планеты!’

А теперь пусть благорасположенный читатель судитъ о нашихъ чувствахъ, когда вмсто этой самой Автобіографіи съ ‘самыми полными разъясненіями’ мы находимъ — Шесть большихъ Связокъ Бумагъ, тщательно запечатанныхъ и послдовательно отмченныхъ, помощью золотыхъ Китайскихъ чернилъ, Символами Шести Южныхъ Знаковъ Зодіака, начиная съ Libra. Внутри же этихъ запечатанныхъ Связокъ лежатъ кипы различныхъ Листовъ, а еще чаще Лоскутковъ и Обрывковъ, исписанныхъ едва разбираемымъ Cursiv-Schrift Тейфельсдрека и трактующихъ о всевозможныхъ вещахъ подъ Зодіакомъ и надъ нимъ, о его же личной исторіи лишь изрдка, и то самымъ загадочнымъ образомъ.

Тамъ есть цлыя пачки, въ которыхъ Профессоръ, или, какъ онъ, говоря здсь о себ въ третьемъ лиц, называетъ себя, ‘Странникъ’ — ни разу не упомянутъ. А затмъ вдругъ среди того, что, повидимому, есть Метафизико-теологическое Разсужденіе, ‘Отдльныя Мысли о Паровыхъ Машинахъ’ или ‘Все продолжающаяся Возможность Пророчества’,— мы вдругъ встрчаемъ какой-нибудь совершенно личный, не лишенный важности, Біографическій фактъ. На иныхъ листахъ описаны Сны, подлинные или нтъ, при чемъ сопутствующія имъ Событія въ бодрствующемъ состояніи опущены. Анекдоты, чаще всего безъ обозначенія времени и мста, разлетаются, на отдльныхъ лоскуткахъ, какъ свитки Сивиллы. Затмъ сюда вплетены также длинныя, чисто Автобіографическія описанія, хотя безъ связи, безъ какого-нибудь видимаго соотношенія, нкоторыя до такой степени неважны, до такой степени поверхностны и мелочны, что они скоре всего напоминаютъ намъ ‘P. P. Clerk of this Parish’. Такимъ образомъ, скудность свдній чередуется съ излишествомъ ихъ. Выборъ, порядокъ, повидимому, неизвстны Профессору. Во всхъ Связкахъ та же самая путаница, можетъ быть, только въ Связк Capricorn и въ ближайшихъ она еще немного хуже. Рядомъ съ почти краснорчивою Рчью ‘На полученіе Докторскаго Берета’ лежитъ счетъ отъ прачки, помченный ‘bezahlt (уплаченъ)’. Его Путешествія обозначены Названіями Улицъ различныхъ городовъ, которые онъ постилъ,— и это, быть можетъ, самая полная изъ существующихъ коллекцій Названій Улицъ на всхъ живыхъ языкахъ.

Такимъ образомъ, если трудъ объ Одежд самъ былъ слишкомъ похожъ на Хаосъ,— передъ нами вмсто солнечнаго Свтила, которое его разсяло бы,— воздушный Лимбъ, отъ примси коего онъ еще боле испаряется и разлагается! Но такъ какъ мы, можетъ быть, въ конц концовъ сочтемъ своею обязанностыю передать эти Шесть Связокъ Бумагъ въ Британскій Музей, то мы можемъ избавить себя отъ дальнйшаго описанія ихъ и отъ всякаго ихъ осужденія. Совершенно ясно, что никакой Біографіи или Автобіографіи Тейфельсдрека набрать здсь нельзя. Въ крайнемъ случа, помощыо неслыханныхъ усилій, частью разсудка, частью воображенія, со стороны Издателя и Читателя, можетъ, пожалуй, возстать изъ нихъ нкоторый поверхностный, туманный, неуловимый его образъ. Содержаніе этихъ Шести Связокъ можетъ носиться вокругъ насъ разв только какъ нкоторое газообразно-хаотическое Приложеніе къ нкоторому жидко-хаотическому Тому, наша передача можетъ дать плоть и кровь разв только нкоторымъ частямъ его.

День и ночь сидитъ Издатель (въ зеленыхъ очкахъ), разбирая удивительный Cursiv-Schrift этихъ невозможныхъ Документовъ и сравнивая ихъ съ немене невозможнымъ Сочиненіемъ, которое набрано яснымъ шрифтомъ. Онъ старается (путемъ соединенія подобнаго съ подобнымъ, въ чемъ и состоитъ Метода) построить для Британскихъ путешественниковъ прочный Мостъ надъ этою всеобъемлющею смсью высокаго и низкаго, горячаго и холоднаго, сыраго и сухаго. Можетъ быть, никогда съ тхъ поръ, какъ наши первые строители Мостовъ, Грхъ и Смерть, построили эту удивительную Арку отъ воротъ Ада къ Земл,— можетъ быть, никогда ни одинъ Понтифексъ, или Первосвященникъ не предпринималъ такой задачи, какъ въ данномъ случа Издатель. Ибо и для настоящей Арки, которая, какъ мы скромно предполагаемъ, дастъ сообщеніе гораздо дальше, чмъ великая первоначальная,— и для этой Арки надо выуживать матеріалы изъ огромной глубины, доставать изъ трепетнаго воздуха тутъ одну кучу, тамъ другую и затмъ соединять ихъ искусно цементомъ, пока внизу кипятъ элементы, при этомъ у него нтъ никакой сверхъестественной силы, одна только простая Усидчивость и слабая мыслительная Способность Англійскаго Издателя старалась извлечь печатное Созданіе изъ Нмецкаго печатнаго и писаннаго Хаоса, въ которомъ, кажется, сейчасъ должны быть поглощены вс его Способности и все его Я, пока онъ мечется, собирая, хватая, соединяя Для Чего съ отдаленнымъ Для Того.

Среди этихъ непрестанныхъ трудовъ и волненій Издатель, терпливо и отбросивъ всякій гнвъ, видитъ, какъ слабетъ его нкогда крпкое здоровье, какъ нкоторая доля отмреннаго ему естественнаго сна покидаетъ его ночью_, и впереди ему не предстоитъ ничего, кром воспаленной нервной системы. Но какая же польза въ здоровь, въ жизни, если не сотворить съ ихъ помощью какого-нибудь дла? И какое дло благородне, чмъ пересаживать чужую Мысль на родную безплодную почву,— кром, конечно, воздлыванія собственныхъ Мыслей, что однако составляетъ преимущество весьма немногихъ? Какъ она ни кажется дикой, эта Философія Одежды общаетъ, если только мы когда-нибудь проникнемъ въ ея дйствительный смыслъ,— общаетъ открыть новыя Эры Всемірной Исторіи, первые неясные зачатки и завязывающіеся зародыши боле благородной Эры. Разв такая награда не достойна нкоторой борьбы? Итакъ, впередъ съ нами, мужественный читатель, будь то къ неудач или къ успху! Послдній ты раздлишь съ нами, но и первая не будетъ принадлежать только намъ однимъ.

КНИГА ВТОРАЯ.

ГЛАВА I.

Генезисъ.

Представляется еще вопросомъ: могутъ ли пролить много свта съ психологической точки зрнія изслдованія о рожденіи и генеалогіи, какъ бы тщательно ни были они произведены. Тмъ не мене, такъ какъ Начало всегда остается самымъ замчательнымъ моментомъ всякаго явленія, то и по отношенію къ каждому великому человку мы до тхъ поръ не успокаиваемся, пока не будутъ съ наибольшей полнотой изъяснены,— къ нашей научной польз или нтъ,— вс обстоятельства его перваго появленія на эту Планету и способъ, коимъ онъ совершилъ свой первый Общественный Выходъ. И поэтому эта Первая Глава да будетъ посвящена Бытію нашего Философа Одежды. Къ несчастью, однако, онъ былъ совершенно темнаго происхожденія, и даже, мы должны сказать, не извстно, имлъ ли онъ вообще какое-нибудь происхожденіе. Такимъ образомъ, это его Бытіе можетъ быть собственно только его Исходомъ (или переходомъ отъ Невидимости къ Видимости), первой части коего въ наличности нигд не оказывается.

‘Въ деревн Энтепфуль’, такъ пишетъ онъ въ связк Libra на разныхъ Обрывкахъ Бумаги, которые мы лишь съ трудомъ приводимъ въ порядокъ, ‘проживали Андрей Футтераль и его жена. Они были бездтны, жили въ полномъ уединеніи и были всегда веселы, хотя уже приближались къ преклонному возрасту. Андрей былъ ране Сержантомъ въ гренадерскомъ полку и даже полковымъ Учителемъ при Фридрих Великомъ, а теперь, покинувъ алебарду и указку для заступа и садоваго ножа, воздлывалъ небольшой плодовый Садъ, на продукты его онъ, подобно Цинциннату, и жилъ,— не безъ достоинства. Плоды: персики, яблоки, виноградъ и другія разновидности, созрвали въ свое время,— и Андрей понималъ, какъ все это продать. По вечерамъ онъ много курилъ или читалъ (какъ и приличествовало полковому Учителю) и разсказывалъ сосдямъ, которые хотли слушать, о Побд при Россбах и о томъ, какъ Фрицъ Единственный (der Einzige) разъ собственными королевскими устами бесдовалъ съ нимъ, изволилъ, именно, сказать, когда онъ, Андрей, стоя на часахъ, спросилъ у него пароль, и прежде чмъ кто-нибудь изъ его штабъ-адъютантовъ усплъ отвтить: ‘Schweig, Hund (молчи, собака)!’ — ‘Das nenn’ ich mir einen Konig,— Вотъ это я называю: Король!’ восклицалъ обыкновенно при этомъ Андрей. ‘Но дымъ Кунерсдорфа все еще лъ ему глаза!’

‘Гретхенъ, хозяйка, подобно Дездемон, побжденная скоре подвигами, чмъ наружностью своего, теперь уже старющаго, Отелло, жила не совсмъ въ военной субординаціи, потому что, какъ говорилъ Андрей, бабу не вымуштруешь (Wer kann die Weiberchen dressiren), тмъ не мене она отъ всего сердца любила его какъ за доблесть, такъ и за мудрость. Для нея Прусскій гренадерскій Сержантъ и Полковой Учитель немногимъ отличался отъ Цицерона и Сида, то, что вы видите, но черезъ что видть не можете, для васъ все равно, что необъятно. Впрочемъ, разв Андрей на самомъ дл не былъ человкомъ порядка, твердаго духа, прямоты (Geradheit), человкомъ, который понималъ Географію Бюшинга, участвовалъ въ побд при Россбах и былъ оставленъ, какъ мертвый, во время ночной атаки при Гохкирхъ? Добрая Гретхенъ, несмотря на вс свои безпокойства, заботилась о немъ и хлопотала около него, какъ истинная хозяйка. Она усердно стряпала, шила, чистила для него, такъ что не только его старая полковая шпага и гренадерская фуражка, но и все жилище, среди котораго он висли на почетныхъ колышкахъ, и все его окружающее смотрли чисто и весело. Это былъ просторный выкрашенный Домикъ, тонувшій въ фруктовыхъ и лсныхъ деревьяхъ, въ молодил и жимолости, онъ возвышался, пестро раскрашенный, среди подстриженной лужайки, и цвты лзли ему въ самыя окна, подъ его далеко выступающими навсами были аккуратно сложены (въ защиту отъ дождя) одни только садовые инструменты, да стояли скамейки,— и любой Король былъ бы радъ посидть тамъ и покурить, особенно въ лтнія ночи, и имть право назвать все это своимъ. Вотъ такое-то Bauerngut (Ленное Помстье) принесла Гретхенъ своему ветерану, чьи жилистыя руки и садовый талантъ (долго бывшій безъ употребленія) сдлали изъ него то, что вы видли’.

‘Въ это тнистое Человческое Гнздо, въ одинъ мягкій золотистый вечеръ, или сумерки, когда Солнце, уже скрытое отъ земнаго Энтепфуля, тмъ не мене продолжало совершать видимый лучезарный путь вдоль небесныхъ Всовъ (Libra),— явился Незнакомецъ почтеннаго вида и съ важнымъ поклономъ предсталъ предъ обоими нсколько удивленными домохозяевами. Онъ былъ плотно закутанъ въ широкій плащъ, развернувъ его безъ дальнйшихъ разговоровъ, онъ извлекъ изъ него нчто, имвшее видъ корзины, завшенной зеленой тафтой, при этомъ онъ произнесъ только: ‘Ihr lieben Leute, hier bringe ein unschДtzbares Verleihen, nehmt es in aller Acht, sorgfДltigst benЭtzt es: mit hohem Lohn, oder vohl mit schweren Zinsen, wird’s einst zurЭckgefordert. — Добрые люди! Вотъ вамъ драгоцнная Ссуда. Берегите ее, обращайтесь съ ней со всевозможною заботливостью: придетъ время, и ее потребуютъ отъ васъ обратно или съ большой наградой, или съ тяжкимъ возмездіемъ!’ Произнеся эти странныя слова яснымъ, звонкимъ, навсегда памятнымъ голосомъ, Незнакомецъ изящно отступилъ и, прежде чмъ Андрей или его жена, смотрвшіе на него съ выжидательнымъ удивленіемъ, имли время придумать какой-нибудь вопросъ или отвтъ,— онъ уже окончательно скрылся. На двор тоже его не было ни видно, ни слышно, онъ исчезъ въ кустахъ, въ сумеркахъ, дверь Плодоваго Сада была попрежнему затворена. Незнакомецъ скрылся разъ навсегда. Все это событіе было до такой степени неожиданно среди осенней тишины и сумерекъ,— такъ тихо и безшумно, что Футтерали могли бы счесть все за обманъ Воображенія или за посщеніе подлиннаго Духа. Но завшенная зеленой тафтой Корзина, какихъ не имютъ привычки носить ни Воображеніе, ни подлинные Духи, стояла, осязаемая и видимая, на ихъ маленькомъ обденномъ стол. На нее-то, теперь уже съ зажженною свчей въ рукахъ, поспшно и направила свое вниманіе удивленная чета. Отдернувъ зеленую занавску, дабы видть, какую драгоцнность она скрывала, они усмотрли въ ней, среди мягкихъ пуховиковъ и роскошныхъ блыхъ покрывалъ не Брилліанты Питта и не Регаліи Габсбурговъ, а маленькаго краснаго Младенца, погруженнаго въ сладчайшій сонъ! Рядомъ съ нимъ лежалъ свертокъ золотыхъ ‘Фридриховъ’, точная сумма коихъ, однако, никогда не была обнаружена, кром того, тамъ находилось еще Taufschein (свидтельство о крещеніи), въ коемъ, къ сожалнію, нельзя было разобрать ничего, кром Имени, никакого другаго документа или указанія не нашлось’.

‘Удивленіе и догадки оказались безполезными какъ въ то время, такъ и поздне. Ни на завтра, ни въ послдующіе дни нигд въ Энтепфул не было никакихъ слуховъ о лиц, сколько-нибудь похожемъ на Незнакомца: равно и Путешественникъ, который прохалъ четверкой черезъ сосдній Городъ, не могъ быть поставленъ ни въ какую связь съ этимъ Явленіемъ, кром разв какъ путемъ праздныхъ предположеній. Между тмъ, для Андрея и его жены великая практическая проблема состояла въ слдующемъ: Что длать съ этимъ маленькимъ, спящимъ, краснымъ Младенцемъ? Среди выраженій удивленія и любопытства, которымъ пришлось разсяться безъ вншняго удовлетворенія, они ршили (какъ и подобало поступить въ такихъ обстоятельствахъ сострадательнымъ и разсудительнымъ людямъ) вскормить его, хотя съ ложечки, до тхъ поръ, пока онъ не поблетъ, а если можно — пока и не возмужаетъ. Небеса улыбнулись ихъ намренію,— и такимъ образомъ этотъ таинственный Индивидуумъ получилъ обособленное положеніе въ этомъ видимомъ Мір, извстную мру питанія и помщенія, и мсто, гд себя показать. И вотъ нын, увеличившись въ объем, способностяхъ и познаніи добра и зла, онъ, какъ Герръ Дюгенъ Тейфульсдрекъ, преподаетъ или готовъ преподавать, и, можетъ быть, не совершенно безъ успха, новую Науку о Вещахъ Вообще въ Новомъ Вейснихтвоскомъ Университет’.

Нашъ Философъ заявляетъ здсь,— и мы думаемъ, что это такъ и было,— что эти факты, впервые сообщенные ему доброй Гретхенъ Футтераль на двнадцатомъ году его жизни, ‘произвели на его дтское сердце и фантазію совершенно неизгладимое впечатлніе. Кто могла бы быть эта почтенная Личность’, говоритъ онъ, ‘которая проскользнула въ Домикъ, окруженный Плодовымъ Садомъ, когда Солнце было въ знак Libra, и затмъ, какъ бы на крыльяхъ духа, снова выскользнула вонъ? Часто съ тхъ поръ во мн возгоралось невыразимое, полное любви и печали, желаніе получить отвтъ на это. И всегда, въ минуты печали и одиночества, мое Воображеніе обращалось, полное тоски (sehnsuchtsvoll), къ этому неизвстному Отцу, который, можетъ быть, далеко отъ меня, можетъ быть, близко, но въ обоихъ случаяхъ невидимый, могъ бы прижать меня къ своей отеческой груди, чтобы я лежалъ на ней, защищенный отъ многихъ печалей! О, дорогой мой Отецъ! Все ли ты еще странствуешь среди толпы живущихъ, отдленный отъ меня лишь тонкой, легко проницаемой завсой земнаго Пространства? Или же ты скрытъ гораздо боле плотными завсами Вчной Ночи или, скоре, Вчнаго Дня, сквозь которыя напрасно старались бы достигнуть до тебя мой смертный взглядъ и мои простертыя руки? Увы, я не знаю — и напрасно мучаю себя, чтобы узнать! Уже не однажды, обманутый въ сердц, принималъ я за тебя того или другаго Незнакомца благороднаго вида! Я внимательно приближался къ нему, съ безконечнымъ почтеніемъ, но и онъ отвергалъ меня, и онъ былъ не ты!’

‘Но однако, о Человкъ, рожденный отъ Женщины!’ восклицаетъ Автобіографъ съ однимъ изъ своихъ неожиданныхъ переходовъ, ‘въ чемъ собственно состоитъ особенность моего случая? Имешь ли ты въ большей степени, чмъ я, Отца, котораго ты знаешь? Андрей и Гретхенъ, или Адамъ и Ева, которые ввели тебя въ Жизнь и въ теченіе нкотораго времени выкармливали тебя грудыо и кашкой, и которыхъ ты зовешь Отцомъ и Матерыо, они были, какъ и мои, лишь пріемнымъ отцомъ и пріемною матерью: твое истинное Начало и Отецъ — на Небесахъ, и ты никогда не узришь Его твоимъ тлеснымъ окомъ, а только духовнымъ’:

‘Я до сихъ поръ сохраняю’, добавляетъ онъ среди многихъ другихъ подобныхъ нравоучительныхъ и запутанныхъ отступленій, ‘маленькую зеленую занавску и, еще боле неотдлимо, Имя: Діогенъ Тейфельсдрекъ. Относительно занавски ничего не можетъ быть сообщено: это — кусокъ нын совершенно выцвтшей тафты, подобный тысячамъ другихъ. Объ Имени же я много разъ размышлялъ и строилъ различныя предположенія, но и въ немъ нтъ никакихъ указаній. Я колеблюсь признать, чтобы это было имя моего неизвстнаго Отца. Безъ всякаго результата искалъ я во всхъ Геральдическихъ Книгахъ, въ предлахъ Германской Имперіи и вн ея, во всевозможныхъ Спискахъ Подписчиковъ (PrДnumeranten), Военныхъ Реестрахъ и иныхъ каталогахъ Именъ. Сколь необыкновенныя имена ни встрчаются у насъ въ Германіи, имя Тейфельсдрека не попадается нигд, кром какъ присоединенное къ моей особ. Затмъ: что должно означать скоре нехристіанское, чмъ Христіанское имя ‘Діогена’? Намревался ли этотъ почтенный носитель Корзинки такимъ обозначеніемъ прообразовать мою будущую судьбу или свое собственное тогдашнее злобное настроеніе? Можетъ быть, послднее, можетъ быть, то и другое. О, ты, злосчастный Родитель, который, подобно Страусу, долженъ былъ предоставить твоему злосчастному отпрыску вывестись къ самостоятельному существованію при одномъ только призрачномъ воздйствіи Случая,— могло ли быть легко твое собственное странствіе? Ты несомннно былъ одержимъ Несчастіемъ или худшимъ видомъ Несчастія — дурнымъ Поведеніемъ. Нердко воображалъ я, какъ ты, въ твоей тяжкой жизненной борьб, былъ застрленъ, побитъ камнями, раненъ, скованъ по рукамъ, перерзанъ подъ колнами, уничтоженъ презрніемъ и осмянъ Духомъ Времени (Zeitgeist) въ теб и другихъ, до тхъ поръ, пока добрая душа, данная теб первоначально, не была доведена до мрачнаго бшенства… И противъ всего этого у тебя не было ничего, какъ только оставить въ моемъ лиц негодующую жалобу Будущему и живой говорящій Протестъ противъ Діавола, какъ хорошо названъ этотъ Духъ не только твоего Времени, но Времени вообще! Каковые Жалоба и Протестъ, могу я теперь скромно прибавить, можетъ быть, не потерялись въ воздух совершенно безслдно!’ ‘Ибо въ самомъ дл, какъ настаивалъ часто Вальтеръ Шенди, многое, или, скоре, все, заключается въ Именахъ. Имя есть самая первая одежда, въ которое завертываютъ наше Я, когда оно посщаетъ землю, и которая затмъ пристаетъ къ нему боле плотно, чмъ сама кожа (ибо есть Имена, которыя сохраняются почти тридцать вковъ). И затмъ: какихъ мистическихъ вліяній не оказываетъ оно снаружи внутрь и даже до центра, въ особенности въ то первоначальное пластическое время, когда вся душа еще находится въ младенчеств, нжна, и невидимое зерно лишь собирается расти, чтобы стать всеотняющимъ деревомъ. Имена! Если бы я могъ раскрыть вліяніе Именъ, которыя суть наиболе важныя изъ всхъ Одяній, то я былъ бы вторымъ, бСльшимъ Трисмегистомъ. Не только всякая обыкновенная Рчь, но и Наука, и сама Поэзія, если это хорошенько обдумать, есть не что иное, какъ правильное Именованіе. Первой задачей Адама было дать имена естественнымъ Явленіямъ, и что такое до сихъ поръ наша задача, какъ не продолженіе той же самой,— будь эти Явленія экзотически-растительными, органическими, механическими, звздами или движеніями звздъ (какъ въ Наук), или (какъ въ Поэзіи) страстями, добродтелями, несчастіями, аттрибутами бога, богами. Пословица говоритъ въ самомъ прямомъ смысл: назови кого-нибудъ воромъ, и онъ станетъ вороватъ. И не можемъ ли мы, пожалуй, сказать въ совершенно подобномъ же смысл: назови кого-нибудъ Діогеномъ Тейфельсдрекомъ, и онъ откроетъ Философію Одежды!’

‘Тмъ временемъ начинающійся Діогенъ, подобно другимъ, совершенно несвдущій относительно своихъ Почему, Какъ и Для Чего, открывалъ свои глаза на этотъ благой Свтъ, расправлялъ свои десять пальцевъ на рукахъ и ногахъ, слушалъ, отвдывалъ, чувствовалъ,— словомъ, всми своими Пятью Чувствами, еще боле своимъ Шестымъ Чувствомъ Голода и цлою безконечностью внутреннихъ, духовныхъ, полупробужденныхъ Чувствъ, ежедневно старался пріобрсти себ нкоторыя познанія объ этой странной Вселенной, въ которой онъ появился, какова бы ни была въ ней его задача. Его успхи были безконечны, такъ, черезъ какіе-нибудь пятнадцать мсяцевъ онъ могъ совершить чудо — Рчи! Образовать свжую Душу, не подобно ли это высиживанію свжаго. (небеснаго) Яйца? Пока здсь все безформенно, безсильно, но вотъ постепенно органическіе элементы и фибры проникаютъ сквозь водянистый блокъ, и изъ неопредленнаго Ощущенія вырастаетъ Мысль, вырастаютъ Воображеніе и Сила, и мы имемъ Философіи, Династіи, даже Поэзіи и Религіи!’ ‘Молодой Діогенъ — или, скоре, молодой Гнесхенъ, ибо таково было уменьшительное имя, какимъ они его по своей любви назвали,— подвигался впередъ къ этимъ высшимъ цлямъ быстрыми, хотя легкими, переходами. Футтерали, чтобы избжать праздныхъ толковъ и, особенно, чтобы сберечь неприкосновеннымъ свертокъ золотыхъ ‘Фридриховъ’, выдали его за своего внучатнаго племянника, за сироту дочери какой-то сестры, скоропостижно умершей на отдаленной Прусской родин Андрея, о сестр же этой, равно какъ и о ея неимущемъ печальномъ вдовц, было мало извстыо въ Энтепфул. Самъ же Питомецъ, не заботясь ни о чемъ этомъ, лъ свою кашку и процвталъ. Я слышалъ, что онъ былъ отмченъ, какъ тихій ребенокъ, который былъ всегда очень сосредоточенъ и, кром того, очень рдко или никогда не плакалъ. Онъ уже чувствовалъ, что время драгоцнно, что для него отмежеванъ иной трудъ, чмъ хныканье’.

Таковы вс свднія, которыя мы могли собрать относительно генеалогіи Герръ Тейфельсдрека, посл самыхъ тягостныхъ поисковъ и сопоставленій среди этихъ разнообразныхъ Бумажныхъ Кипъ. Немногимъ читателямъ покажутся они боле несовершенными, боле загадочными, чмъ намъ самимъ. Профессоръ, въ которомъ мы ршительно все боле и боле замчаемъ нкоторое сатирическое направленіе и глубокій подпочвенный потокъ лукавой насмшки, на сей разъ завряетъ во всемъ этомъ своею честью, и мы не имемъ права сомнваться въ его словахъ, но нельзя ли себ представить, что онъ самъ былъ введенъ въ заблужденіе ‘доброй Гретхенъ Футтераль’ или съ какой-нибудь другой, можетъ быть, заинтересованной стороны? Если эти листы, въ перевод или въ подлинник, достигнутъ когда-нибудь Энтепфульской Передвижной Библіотеки, то, можетъ быть, какой-нибудь просвщенный уроженецъ этой области почувствуетъ себя призваннымъ дать объясненіе. И даже боле: такъ какъ Книги, подобно невидимымъ фланкерамъ, проникаютъ по всему обитаемому земному шару, и такъ какъ само Тимбукту не безопасно отъ Британской Литературы, то почему какой-нибудь Экземпляръ не могъ бы достигнуть до этого таинственнаго Незнакомца съ корзиной, который вдь, можетъ быть, еще гд-нибудь и существуетъ, хотя и въ состояніи крайней старости? И тогда эта книга можетъ постепенно побудить его даже обнаружить себя, открыто потребовать сына, которымъ могъ бы гордиться любой отецъ!

ГЛАВА II.

Идиллическая.

‘О счастливая пора Дтства!’ восклицаетъ Тейфельсдрекъ. ‘О, благая Природа! Ты, которая для всхъ есть матерь, полная благости, которая посщаешь хижину бдняка сіяніемъ зари, которая приготовила для своего Питомца нжныя пеленки Любви и безконечной Надежды,— а онъ въ нихъ растетъ и дремлетъ, окруженный хороводомъ (umgaukelt) сладчайшихъ Сновъ! Если родительскій Домъ еще даетъ намъ пріютъ, и его кровъ еще покрываетъ насъ, то въ лиц Отца мы имемъ пророка, жреца и царя, а наше Послушаніе длаетъ насъ свободными. Юный духъ пробудился отъ Вчности и не знаетъ, что мы подразумваемъ подъ Временемъ, ибо Время для него пока не быстростремящійся потокъ, а игривый, освщенный солнцемъ океанъ, годы для ребенка все равно, что вка: ахъ! ему еще неизвстна тайна Превратности, этого боле медленнаго или боле быстраго разрушенія и безпрерывнаго низверженія всеобщаго Зданія Вселенной, начиная отъ гранитныхъ горъ до человка или однодневной бабочки,— и мы наслаждаемся въ неподвижномъ Мір тмъ. что поздне въ этомъ быстро-вращающемся Мір для насъ воспрещено навки,— бальзамомъ Покоя. Спи, прелестное Дитя! Твой длинный, тяжкій путь уже близокъ! Еще немного,— и ты тоже не будешь боле спать, но и въ самыхъ сновидніяхъ твоихъ теб будутъ грезиться битвы. И ты вмст со старымъ Арно скажешь съ угрюмою терпливостью: ‘Покой! Покой! Разв у меня не будетъ цлой Вчности для покоя!’ — О божественный Непентесъ! Пусть Пирръ завоевываетъ имперіи, пусть Александръ опустошаетъ міръ,— они не находятъ тебя! Но въ свое время ты тихо спускался по собственному почину на сердце и вки каждаго младенца! Ибо пока, спать и бодрствовать — одно и то же: Прекрасный садъ Жизни непрестанно шумитъ вокругъ, везд свжее благоуханіе: везд завязываются почки Надежды,— каковыя почки, если въ молодости ихъ цвты захватитъ сильный морозъ, въ зрломъ возраст принесутъ лишь колючіе плоды съ горькой скорлупой, и лишь немногіе будутъ въ состояніи найти ихъ зерно!’

Въ такомъ-то розовомъ свт смотритъ нашъ Профессоръ, по обычаю всхъ Поэтовъ, назадъ, на свое дтство, и соотвтственно съ этимъ онъ останавливается на его историческихъ подробностяхъ (чтобы не говорить ничего о многихъ другихъ пустыхъ ораторскихъ украшеніяхъ) съ почти утомительною мелочностью. Мы слышимъ, что Энтепфуль стоялъ ‘въ наивномъ безпорядк’ среди лсистаго склона, что родительскій плодовый Садъ ограничивалъ его, какъ крайній аванпостъ, снизу, что маленькій Кубахъ привтливо стремился мимо него подъ тнью буковъ, отъ рки до рки, въ Дунай, въ Черное море, въ Атмосферу, во Вселенную. Мы слышимъ о томъ, какъ ‘почтенная старая липа’, простираясь на подобіе зонтика съ двадцатифутовымъ радіусомъ, превосходя вс другіе ряды и группы деревьевъ, возвышалась среди центральной Agora и Campus Martius Деревни, подобно ея Священному Древу, и какъ старики сидли, бесдуя подъ ея тнью (а Гнесхенъ часто жадно слушалъ ихъ), и утомленные земледльцы ложились здсь же отдохнуть, неутомимыя же дти забавлялись, а юноши и двушки часто танцовали подъ звуки флейты. ‘О торжественныя лтнія сумерки!’ восклицаетъ Тейфельсдрекъ, ‘когда солнце, подобно гордому Побдителю и Императорскому Смотрителю за работами, удалялось со всми своими пурпуровыми гербами и огненной стражей (Цвтовъ Призмы) и когда утомленные кирпичники этой глиняной Земли могли украсть себ минуту веселья, о которой немногія кроткія звзды никому не разскажутъ!’

Затмъ мы имемъ длинныя подробности о Weinlesen (Сбор Винограда), о Праздник Жатвы, о Рождеств и т. д., съ цлымъ цикломъ Энтепфульскихъ дтскихъ Игръ, отличавшихся, повидимому, отъ таковыхъ же въ другихъ странахъ лишь поверхностными чертами. Обо всемъ этомъ мы, по совершенно очевиднымъ причинамъ, не будемъ здсь ничего говорить. Какое дло міру до подвиговъ нашего, пока еще миніатюрнаго, Философа ‘подъ почтенной старой липой’? Или даже какая польза въ практическихъ размышленіяхъ, подобныхъ слдующему: ‘Во всхъ играхъ дтей, будь то хотя только ихъ шаловливая ломка и порча,— вы можете подмтить творческій инстинктъ (shaffenden Trieb): Человчекъ чувствуетъ, что онъ рожденъ Человкомъ, что его призваніе — творить. Самый избранный подарокъ, который вы можете ему сдлать, есть какое-нибудь Орудіе_, будь то перочинный ножикъ или игрушечный пистолетъ, для созиданія или для разрушенія, въ обоихъ случаяхъ оно предназначено для Творчества, для Измненія. Въ стадныхъ играхъ ловкости или силы, Мальчикъ пріучаетъ себя къ Коопераціи, въ цляхъ войны или мира, какъ правящій или какъ управляемый. Съ другой стороны, маленькая Двочка, предвидя свою судьбу домохозяйки, отдаетъ предпочтеніе Кукламъ’.

Можетъ быть, впрочемъ, во вниманіе къ тому, кто его разсказываетъ, мы можемъ передать слдующій анекдотъ: ‘Мой первый костюмъ былъ изъ желтой саржи, или, я бы скоре сказалъ, мое первое платье, ибо это одяніе было одно и нераздлимо, простираясь отъ шеи до щиколотки, какъ бы одно тло съ четырьмя членами. Но какъ мало догадывался я тогда объ архитектурномъ, а еще мене о нравственномъ значеніи этого фасона!’

Боле граціозна слдующая маленькая картинка: ‘Въ хорошіе вечера я обыкновенно уносилъ съ собою свой ужинъ (хлбный мякишъ, прокипяченный въ молок) и съдалъ его на вол. Я ставилъ мою миску на верхъ ограды Плодоваго Сада, куда могъ взобраться, или карабкаясь, или еще легче, если мой Отецъ оставлялъ подъ ней садовую лстницу. Тамъ не разъ во время заката солнца, глядя на отдаленныя западныя Горы, принималъ я не безъ удовольствія мою вечернюю пищу. Эти оттнки лазури и золота, эта тишина, съ которой Вселенная ожидаетъ смерти Дня, были для меня еще пока Тарабарской Грамотой, но тмъ не мене я смотрлъ на прекрасныя сіяющія Буквы, и у меня былъ глазъ для ихъ красоты’.

Мы не будемъ особенно вмшиваться въ ‘дружбу малютки со скотомъ и съ домашней птидей’. Можетъ быть, посредствомъ нея онъ пріобрлъ нкоторую ‘боле глубокую симпатію къ одушевленной Природ’. Но когда, спросимъ мы, видлъ кто-нибудь въ собраніи Біографическихъ Документовъ отрывокъ, подобный слдующему? ‘Было весьма многозначительно (bedeutungsvoll) слышать раннимъ утромъ рожокъ Свинопаса и знать, что столь много голодныхъ счастливыхъ четвероногихъ со всхъ сторонъ бросаются за нимъ во всю прыть, чтобы позавтракать среди Вереска. Или видть ихъ вечеромъ, какъ они вс возвращались обратно съ короткимъ взвизгиваніемъ, почти въ военномъ порядк, и какъ вс он топографически правильно бжали рысью, одна за другой, направо или налво, къ своему переулку, къ своему жилищу, пока старый Кунцъ въ конц Деревни, оставшись одинъ, не трубилъ въ послдній разъ и не удалялся на ночь. Мы привыкли любить Свинью исключительно подъ видомъ Ветчины: но разв эти толстокожія, щетинистыя существа не обнаруживали здсь ума, можетъ быть направленія характера, и во всякомъ случа трогательной, доврчивой подчиненности Человку,— который, будь онъ только Свинопасомъ въ заштопанномъ войлочномъ плащ и кожаныхъ штанахъ, боле похожихъ на аспидную доску, или въ штанахъ цвта вылинявшаго олова, все-таки есть нкій Іерархъ въ этомъ дольнемъ мір?’

Гельвецій и его приспшники утверждаютъ, что геніальный ребенокъ совершенно то же самое, что и всякій другой ребенокъ, и что только нкоторыя поразительно благопріятныя вліянія сопровождаютъ его въ жизни, въ особенности въ дтств, и даютъ ему развернуться въ то время, какъ другіе люди остаются замкнутыми и продолжаютъ быть глупцами. Въ этомъ, говорятъ они, и заключается вся разница между вдохновеннымъ Пророкомъ и какимъ-нибудь Бариномъ-охотникомъ: внутренній человкъ перваго встртилъ покровительство для благороднаго развитія, во второмъ онъ выпотлъ и испарился, можетъ быть подавленный силой животнаго пищеваренія и тому подобнымъ, и въ лучшемъ случа спитъ теперь непробуднымъ сномъ на дн его желудка. ‘Я бы согласился съ этимъ взглядомъ’, восклицаетъ Тейфельсдрекъ, ‘такъ же легко, какъ и съ тмъ. что жолудь въ силу благопріятныхъ или неблагопріятныхъ вліяній почвы и климата, можетъ развиться въ капусту, а капустное смя въ дубъ’.

‘Тмъ не мене’, продолжаетъ онъ, ‘я также признаю почти всемогущество ранней культуры и питанія: помощью ихъ мы получаемъ или дрожащій карликовый кустарникъ или высоко подымающееся, широко-тнистое дерево, или больную желтую капусту, или съдобную, роскошную, зеленую. По правд, это обязанность всхъ людей, въ особенности всхъ философовъ, съ тщательностью отмчать характерныя обстоятельства ихъ Воспитанія, что ему способствовало, что ему препятствовало, что какимъ бы то ни было образомъ его видоизмняло, къ исполненію этой-то обязанности, столь настоятельной въ наши дни для многихъ Германскихъ Автобіографовъ, я ревностно и приступаю’. Ахъ ты плутъ! Такъ это платьецемъ изъ желтой саржи и рожкомъ свинопаса воспитывается геніальный ребенокъ? И все-таки, какъ обыкновенно, остается сомнительнымъ, что онъ: посмивается себ въ рукавъ надъ этими нашими Автобіографическими временами, или пишетъ отъ полноты своей собственной милой безтолковости. Ибо онъ продолжаетъ: ‘Если бы среди вчно стремящихся потоковъ Зрительныхъ, Слуховыхъ, Чувственныхъ Ощущеній Страданія и Удовольствія, которыми, какъ въ Волшебномъ Зал, былъ окруженъ молодой Гнесхенъ, я могъ бы ршиться выбрать и опредлить нкоторыя отдльныя ощущенія, то вроятно слдующія были бы въ этомъ числ’.

‘Несомннно, какъ дтскія игры развиваютъ Разумъ, Дятельность, такъ же точно повствовательными привычками его Отца было возбуждено Воображеніе маленькаго созданія, было дано ему Историческое направленіе, своими боевыми воспоминаніями и сдымъ, суровымъ, хотя сердечнымъ патріархальнымъ видомъ Отецъ не могъ не казаться новымъ Улиссомъ и ‘многопотерпвшимъ мужемъ’. Я жадно впивался въ его разсказы, когда слушатели-сосди услаждали ими свои сердца, изъ этихъ опасностей, изъ этихъ странствій, дикихъ и отдаленныхъ, почти какъ самъ Гадесъ, передо мной вырасталъ темный міръ Приключеній. Неисчислимы были также познанія, которыя я пріобрлъ, стоя близъ Стариковъ, подъ Липой: вся безпредльность была еще нова для меня, а разв эти почтенные старцы, довольно-таки болтливые, не были приставлены для частичнаго наблюденія за ней вотъ уже почти восемьдесятъ лтъ? Съ удивленіемъ началъ я открывать, что Энтепфуль стоитъ въ дентр Страны, Міра, что существуютъ такія вещи, какъ Исторія, Біографія, которымъ и я когда-нибудь буду въ состояніи содйствовать рукою и языкомъ’.

‘Въ томъ же смысл воздйствовала и Postwagen (Почтовая Карета), которая, медленно катясь подъ своими грудами людей и багажа, прозжала черезъ нашу Деревню, къ сверу, правда, среди глухой ночи, но къ югу для всхъ видимо, вечеромъ. Не ране моего восьмилтняго возраста разсудилъ я, что эта Postwagen могла быть чмъ-нибудь другимъ, а не нкоей земной Луной, восходящей и заходящей по однимъ только Законамъ Природы, подобно лун небесной, что она прозжала по проложеннымъ большимъ дорогамъ, отъ дальнихъ городовъ къ дальнимъ городамъ, сплетая ихъ, подобно чудовищному челноку, въ тснйшее и тснйшее единеніе. Вотъ тогда-то я, независимо отъ Шиллерова Вильгельма Телля, и сдлалъ слдующее, далеко не незначительное, разсужденіе (столь врное также и въ духовныхъ вещахъ): Всякая дорога —и эта простая Энтепфулъская дорога — приводитъ на конецъ св 23,та’.

‘Упоминать ли о нашихъ Ласточкахъ, которыя, какъ я узналъ, отыскивая себ дорогу изъ дальней Африки надъ морями и горами, надъ самоуправляющимися городами и воюющими народами, ежегодно уютно устраивались съ наступленіемъ Мая мсяца въ Сняхъ нашего Домика? Гостепріимный Отецъ, въ видахъ чистоты, укрпилъ полочку какъ разъ подъ ихъ гнздомъ, тамъ они строились, ловили мухъ и чирикали, и выводили птенцовъ,— и вс, я же въ особенности, отъ всего сердца любили ихъ. Милыя проворныя существа! Кто научилъ васъ искусству каменщика? И еще удивительне: кто соединилъ васъ въ цехъ каменщиковъ и почти далъ? вамъ общественную полицію? Ибо разв я не видывалъ, что если по несчастью, или когда приходило тому время, вашъ Домикъ падалъ, то на другой же день являлись пять Помощниковъ-сосдей и, носясь взадъ и впередъ, съ одушевленнымъ, громкимъ, протяжнымъ чириканьемъ и дятельностыо почти сверхласточнической, оканчивали его вновь до наступленія ночи?’

‘Но, несомннно, главнымъ центромъ Энтепфульской дтской культуры, гд ея разнообразныя вліянія были концентрированы какъ въ воронк и одновременно изливаемы на насъ,— такимъ центромъ была ежегодная Ярмарка Скота. Здсь сходились въ невыразимой сутолок элементы, собранные со всхъ четырехъ странъ свта. Смуглыя двушки и смуглые парни, вс чисто вымытые, громко смющіеся, разряженные и разукрашенные лентами,— вс собирались для танцевъ, для угощенія и, если возможно, для счастья. Съ Свера — жители Г’раца въ сапогахъ съ отворотами, съ Юга — Швейцарскіе Барышники, Итальянскіе Пастухи также въ сапогахъ съ отворотами, эти послдніе съ своими помощниками въ кожаныхъ курткахъ, въ кожаныхъ колпакахъ и съ длинными воловьими стрекалами. И вс они выкрикивали получленораздльныя слова среди нечленораздльнаго лая и мычанія. Отдльно стояли Горшечники изъ далекой Саксоніи съ своей глиняной посудой въ красивыхъ рядахъ, Нюренбергскіе Разнощики — въ палаткахъ, которыя казались мн богаче Ормуздова базара, Балаганщики съ Лаго Маджіоре, отряды Wiener Schub (Внскихъ Жуликовъ), съ крикомъ руководившихъ азартными играми. Уличные Пвцы вопили, Аукціонисты надсаживались до хрипоты. Дешевое Молодое Вино (heuriger) текло, какъ вода, еще боле спутывая всю путаницу. И высоко надъ всмъ этимъ кривлялся, прыгая внизъ и вверхъ, пестрый Паяцъ, подобный генію этого мста или самой Жизни’.

‘И вотъ нашъ Ребенокъ сидлъ и учился, окруженный такимъ образомъ тайной Бытія, подъ глубокою небесною Твердію, руководимый четырьмя золотыми Временами Года съ ихъ перемнными дарами, ибо даже суровая Зима приносила свое катанье на конькахъ и стрльбу, свои метели и Рождественскія сказки. Эти вещи были Азбукой, при помощи коей впослдствіи ему предстояло разбирать по слогамъ и отчасти читать великую Книгу Міра. Что за важность, написана ли эта Азбука большими золочеными буквами или маленькими незолочеными, разъ у васъ есть глаза, чтобы читать ее? Для Гнесхена, ретиваго къ ученію, самый актъ разсматриванія ея былъ блаженствомъ, которое все золотило. Его существованіе было яснымъ, мягкимъ элементомъ Радости, изъ этого элемента, какъ на Просперовомъ остров, возникало чудо за чудомъ, чтобы учить, очаровывая’.

‘Тмъ не мене я былъ бы пустымъ мечтателемъ, если бы сказалъ, что уже тогда мое счастье было полно. Разъ навсегда, я опустился съ Неба на Землю. Между цвтами радуги, которые блестли на моемъ горизонт, уже въ дтств лежала темная полоса Заботы, въ то время она была не толще нитки, и часто я не замчалъ ея, но тмъ не мене она постоянно вновь появлялась шире и шире, такъ что въ послдующіе годы почти совсмъ затемнила мой небосклонъ и угрожала поглотить меня въ окончательную ночь. Это было кольцо Необходимости, которымъ мы вс окованы, счастливъ тотъ, для кого благое небесное Солнце просвтило его въ кольцо Долга и играетъ вокругъ него чудными цвтами призматическаго преломленія! Но все же, какъ основа и какъ предлъ всего нашего существованія,— оно есть’.

‘Въ немногіе первые годы нашего земнаго Ученичества, намъ не приходится исполнять большой работы, но мы предназначены къ тому, чтобы, имя даровой столъ и квартиру, осматриваться въ мастерской и наблюдать, какъ работаютъ другіе, покуда мы сами немного не поймемъ назначенія инструментовъ и не будемъ въ состояніи дйствовать тмъ или другимъ изъ нихъ. Если бы требовалась одна только соотвтствующая Пассивность, а не соотвтствующая Пассивность и соотвтствующая Активность вмст, то мое раннее положеніе было бы благопріятне, чмъ у большинства. Во всемъ, что касается воспріимчивости Чувствъ, благорасположеннаго Темперамента, непосредственной Любознательности и воспитанія всхъ этихъ свойствъ, чего бы я могъ еще желать? Но въ другомъ отношеніи дла обстояли, однако, не такъ хорошо. Моя Активная Сила (Thatkraft) была неблагопріятно стсняема,— и какъ много слдовъ этой незадачи до сихъ поръ еще остается во мн! Въ порядливомъ дом, въ которомъ безпорядокъ дтскихъ игръ всегда возбуждаетъ большую ненависть, воспитаніе слишкомъ стоично: все больше переносить и воздерживаться, а не длать и творить. Мн многое запрещали, я долженъ былъ отказываться отъ желаній, въ какой бы то ни было мр смлыхъ, со всхъ сторонъ тсныя оковы Послушанія несокрушимо угнетали меня. Такимъ образомъ Свободная Воля уже часто приходила въ тягостное столкновеніе съ Необходимостью, такъ что слезы мои текли, и по временамъ Ребенокъ самъ уже могъ вкушать отъ того корня горечи, съ которымъ смшаны и растворены вс плоды нашей жизни’.

‘Но, по-истин, въ этомъ пріученіи къ Повиновенію было безконечно безопасне ошибиться преувеличеніемъ, чмъ недостаткомъ. Повиновеніе есть наша всеобщая обязанность и участь, кто здсь не хочетъ согнуться. тотъ долженъ сломиться. Мы не можемъ быть слишкомъ рано и слишкомъ полно воспитаны къ тому, чтобы знать, что въ нашемъ мір ‘Я хочу’ должно быть только нулемъ въ сравненіи съ ‘Я долженъ’ и въ большинств случаевъ ничтожнйшею дробью даже въ сравненіи съ ‘Я сдлаю’. Здсь было заложено для меня основаніе мірскаго Благоразумія и даже самой Нравственности. Я не буду стовать на мое воспитаніе. Оно было сурово, слишкомъ скудно, стснительно замкнуто, во всхъ отношеніяхъ ненаучно, но не лежалъ ли въ этой самой строгости и домашнемъ уединеніи корень боле глубокой серьезности, на отпрыскахъ коего должны вырастать вс благородные плоды? Сверхъ того: какъ бы оно ни было неискусно, оно было полно любви, благонамренно, честно, чмъ и были восполнены вс его недостатки. Моя добрая Мать,— ибо какъ таковую долженъ я всегда любить мою милую Гретхенъ,— оказала мн разъ навсегда одну неоцненную услугу: она научила меня своему собственному простому пониманію Христіанской Вры, правда, не столько словами, сколько поступками, ежедневными благочестивыми взглядами и привычками. Андрей также посщалъ Церковь, но больше въ вид исполненія показной обязанности, за которое онъ ждалъ на томъ свт плату со всми недоимками, что, какъ я увренъ, онъ и получилъ. Но моя Мать, съ истинно-женскимъ сердцемъ и тонкимъ, хотя и необработаннымъ чувствомъ, была Религіозна въ самомъ строгомъ смысл слова. Какъ несокрушимо Добро растетъ и распространяется даже въ дебряхъ плевелъ Зла! Высшую изъ тхъ, кого я узналъ на земл, я видлъ здсь склоненною, въ неизреченномъ благоговніи, передъ Высшимъ на Неб! Такія вещи, особенно въ дтств, проникаютъ до самаго сердца вашего существа, Святое Святыхъ таинственно созидаетъ себя въ видимость въ таинственныхъ глубинахъ,— и Благоговніе, божественнйшее въ человк, безсмертно освобождается отъ своей низкой оболочки Страха. Предпочелъ ли бы ты быть сыномъ крестьянина, но который знаетъ, какъ бы то ни было грубо, что есть Богъ на Неб и въ Человк,— или сыномъ герцога, который знаетъ только, что на его фамильной карет тридцать два геральдическихъ поля?’

На этотъ послдній вопросъ мы должны отвтить: ‘Берегись, о Тейфельсдрекъ, духовной гордыни!’

ГЛАВА III.

Педагогія.

Досел мы видимъ юнаго Гнесхена въ его нераздлимомъ чехл изъ желтой саржи несомымъ впередъ преимущественно на рукахъ одной только благой Природы, находящимся, правда, и притомъ весьма по своему вкусу, въ земной мастерской, но призваннымъ въ ней пока лишь къ немногимъ произвольнымъ движеніямъ (исключая его ласковыхъ карихъ глазъ, которые, какъ мы не сомнваемся, уже блистали тихимъ разумомъ). Соотвтственно съ этимъ, его обликъ досел былъ скоре лишь родовымъ обликомъ возникающаго Философа и Поэта in abstracto, Герръ Гейшреке, вроятно, самъ затруднился бы сказать, чмъ до сихъ поръ было предсказано и предзнаменовано спеціальное Ученіе объ Одежд. Ибо допустимъ, что въ Гнесхен, какъ и въ другихъ, Мужъ уже намченъ въ Мальчик (по крайней мр, здсь имются уже вс его краски), но во всякомъ случа въ Ребенк или въ молодомъ Мальчик находится приблизительно лишь половина Мужа, именно, его Пассивныя, а не Активныя дарованія. Съ тмъ большимъ нетерпніемъ хотимъ мы узнать, что онъ изъ себя изобразитъ въ этой своей послдней способности, какъ начнетъ онъ дйствовать ею, когда (чтобы употребить его собственныя слова) ‘онъ немного пойметъ назначеніе орудій и будетъ въ состояніи дйствовать тмъ или другимъ изъ нихъ’.

Здсь, однако, можетъ быть умстно установить, что во многихъ подробностяхъ исторіи нашего Философа есть нчто, имющее Индусскій характеръ. И, можетъ быть, въ этой его столь хорошо развитой и во всхъ отношеніяхъ выдающейся ‘Пассивности’, которой не противоборствовало свободное развитіе Активности, и которая отличала его дтство,— въ ней мы можемъ открыть начатки многаго того, что въ послдующіе дни, и даже въ настоящіе дни, удивляетъ міръ. Для смотрящаго поверхностно, Тейфельсдрекъ чаще всего есть человкъ безъ какой бы то ни было Активности, Не-человкъ, для глубоко смотрящаго, наоборотъ. онъ есть человкъ съ Активностью почти слишкомъ обильной, но столь духовной, замкнутой, загадочной, что ни одинъ смертный не можетъ предвидть ея взрывовъ и, даже, когда она взорвется, опредлить ея значенія. Характеръ — опасный, трудный для современнаго Европейца и сверхъ того невыгодный для героя Біографіи! Но, какъ и ране, такъ и теперь, издатель настоящихъ страницъ обязанъ продолжать свою попытку, какъ бы безуспшна она ни была.

Однимъ изъ самыхъ раннихъ, сколько-нибудь сложныхъ орудій, которыми приходится дйствовать человку, въ особеннности книжному человку, являются его Учебники. На эту часть своей Исторіи Тейфельсдрекъ оглядывается, какъ на явно безразличную. Онъ ‘не можетъ припомнить’, чтобы онъ когда-нибудь ‘выучился читать’, итакъ, можетъ быть, онъ обладалъ этимъ умніемъ отъ природы. Онъ говоритъ въ общихъ чертахъ: ‘Нтъ даже никакой нужды отмчать въ моемъ Воспитаніи ту его ничтожную часть, которая зависла отъ Школы. Я училъ то же, что учатъ другіе, и укладывалъ выученное въ одинъ уголъ моей головы, пока еще не видя способа его употребленія. Мой школьный Учитель, угнетенный, съ разбитымъ сердцемъ, забитый мученикъ, каковы и вс другіе въ этомъ цех, мало сдлалъ для меня, кром того, что увидалъ, что можетъ мало сдлать, онъ, добрая душа, провозгласилъ меня геніемъ, способнымъ къ ученымъ профессіямъ, и что меня слдуетъ послать въ Гимназію, а затмъ, въ свое время, и въ Университетъ. Тмъ временемъ, я читалъ все печатное, что мн попадалось. Даже мои мдныя карманныя деньги я употреблялъ на подворотную литературу, которую, по мр накопленія, собственными руками сшивалъ въ томы. Такимъ способомъ молодая голова была снабжена значительнымъ количествомъ разнообразныхъ предметовъ и тней предметовъ, Исторія въ подлинныхъ отрывкахъ была смшана съ Сказочными вымыслами, въ которыхъ также была реальность, и все это лежало не какъ мертвый матеріалъ, но какъ живая пища, достаточно питательная для ума, уже столь легко переваривающаго’.

Что Энтепфульскій школьный Учитель имлъ правильный взглядъ, это мы теперь знаемъ. Въ самомъ дл, уже въ юномъ Гнесхен, несмотря на всю его вншнюю молчаливость, могла быть видна внутренняя живость, которая много общала, симптомы духа необыкновенно открытаго, глубокомысленнаго, почти поэтическаго. Напримръ, не говоря уже ничего о его Ужинахъ на Садовой Оград и другихъ явленіяхъ этого ранняго періода, многіе ли читатели настоящихъ страницъ на двнадцатомъ году останавливались на размышленіяхъ, подобныхъ слдующему: ‘Разъ, когда я сидлъ въ тихій полдень на берегу Кубаха и смотрлъ, какъ онъ бжитъ и журчитъ, меня чрезвычайно поразила мысль, что этотъ же самый ручеекъ бжалъ и журчалъ при всевозможныхъ перемнахъ погоды и судебъ съ самыхъ раннихъ эпохъ исторіи. Да_,вроятно, въ то утро, когда Іисусъ Навинъ переходилъ въ бродъ черезъ Іорданъ, и даже въ тотъ полдень, когда Цезарь, безъ сомннія, съ трудомъ плылъ по Нилу и тмъ не мене сохранилъ сухими свои Комментаріи,— этотъ маленькій Кубахъ, прилежный, какъ Тибръ, Эвротъ или Силоамъ, журчалъ среди пустыни, еще безыменный, невидимый, и здсь, какъ въ Эвфрат или въ Ганг, мы имемъ жилу или жилку изъ системы великаго Міроваго обращенія Водъ, которая, съ ея атмосферическими артеріями, длилась и длится просто напросто столько, сколько и Міръ. 0 безумный! Только природ можно приписать древность, а самое старое искусство — не боле, какъ грибъ, этому неподвижному утесу, на которомъ ты сидишь, — шесть тысячъ лтъ’. Въ этой маленькой мысли, какъ въ нкоторомъ маленькомъ источник, не лежитъ ли уже зародышъ тхъ почти непередаваемыхъ размышленій о величіи и тайн Времении и его отношеніи къ Вчности, которыя играютъ такую роль въ Философіи Одежды?

На своихъ Гимназическихъ и Академическихъ годахъ Профессоръ отнюдь не останавливается столь же лирически и радостно, какъ на своемъ дтств. Конечно, и здсь встрчаются зеленые солнечные просвты, но они перескаются горькими потоками слезъ, тамъ и сямъ застаивающимися въ мрачное болото недовольства. ‘Съ первымъ взглядомъ на Гинтершлагскую Гимназію’, пишетъ онъ, ‘начались мои печальные дни. Я до сихъ поръ хорошо помню яркое солнечное утро Троицына дня, когда я, полный надежды, сменя ногами рядомъ съ Отцомъ, вошелъ въ главную улицу этого мстечка и увидалъ его башенные часы (которые тогда били восемь), и Shuldthurm (Тюрьму), и Горожанъ, въ фартукахъ и безъ фартуковъ, идущихъ завтракать, маленькая собачка въ безумномъ ужас промчалась мимо, ибо какіе-то озорники привязали ей къ хвосту оловянный котелокъ, такимъ образомъ страдающее созданіе съ громкимъ воемъ пронеслось черезъ весь Городокъ и получнло большую извстность: весьма подходящая Эмблема многихъ Побдоносныхъ Героевъ, которымъ судьба (сочетая Фантазію съ Разсудкомъ, какъ она это часто везд длаетъ) злобно привсила оловянный котелокъ Честолюбія, чтобы подгонять ихъ имъ, чмъ скоре они несутся, тмъ скоре оно ихъ гонитъ, все громче, все безумне! Весьма подходящая Эмблема также и многаго того, что меня ждало въ этой злосчастной Берлог, равно и въ Мір, частью и сокращеніемъ коего она была’.

‘Увы! Милыя буковыя аллеи Энтепфуля скрылись въ отдаленіи! Я былъ среди чужихъ, настроенныхъ противъ меня сурово или, въ лучшемъ случа, безразлично, молодое сердце почувствовало себя въ первый разъ совершенно осиротлымъ и одинокимъ’. Его школьные товарищи, какъ обыкновенно, преслдовали его. ‘Они были Мальчишки’, говоригъ онъ, ‘по большей части грубые, Мальчишки, и повиновались импульсамъ грубой Природы, которая побуждаетъ оленье стадо нападать на каждаго раненаго оленя, утиную стаю — забивать до смерти каждаго брата или сестру съ надломленнымъ крыломъ, и во всхъ случаяхъ побуждаетъ сильнаго мучить слабыхъ’. Онъ допускаетъ, что, хотя нравственно-мужественный ‘въ степени, можетъ быть, необычайной’, онъ, однако, плохо успвалъ въ бояхъ и охотно бы избгалъ ихъ,— результатъ, которымъ, повидимому, онъ мене обязанъ былъ своему маленькому росту (ибо въ страстныя минуты онъ былъ ‘невроятно юрокъ’), нежели своимъ ‘принципамъ добродтели’, ‘если считалось позорнымъ быть побитымъ’, говоритъ онъ, ‘то было лишь на волосъ мене позорнымъ допустить себя до драки, такимъ образомъ меня одновременно отвлекали два соображенія,— и въ этомъ важномъ элемент школьной жизни, въ элемент воинственномъ, я не имлъ почти ничего, кром огорченія’. Въ общемъ, эта самая выдающаяся ‘Пассивность’, столь замтная въ Тейфельсдрековомъ дтств, снова получаетъ здсь очевидное подкрпленіе. ‘Онъ часто плакалъ, и, по правд сказать, въ такой степени, что получилъ прозвище Der Weinende (Плакса), каковой эпитетъ, вплоть до тринадцатаго года, не былъ имъ вполн незаслуженъ. Лишь изрдка прорывалась молодая душа въ пламенноокое бшенство и съ неистовствомъ (UngestЭm), передъ которымъ роблъ и самый отважный, утверждала, что и онъ также иметъ Права Человка или по крайней мр Человчка’. Кто не различитъ во всемъ этомъ изящнаго цвтущаго и ароматичнаго древа генія, почти заглушеннаго среди ползучихъ растеній, тростниковъ и неблагородныхъ кустарниковъ, и вынужденнаго, чтобы сохранить жизнь, пробиваться только вверхъ, а не въ стороны,— въ высоту, совершенно болзненную и не соотвтствующую его толщин?

Мы узнаемъ, сверхъ того, что Греческій и Латинскій языки преподавались ‘механически’, Еврейскій — даже едва ли и механически, а многое другое, что они называли Исторіей, Космографіей, Философіей и т. д., все равно, что совсмъ не преподавалось. Такимъ образомъ, за исключеніемъ того, насколько была все еще дятельна Природа, насколько онъ самъ ‘толкался по своей всегдашней привычк по мастерскимъ Ремесленниковъ, узнавая тамъ множество вещей’, и насколько, дале, онъ натыкался на какой-нибудь небольшой запасъ любопытнаго чтенія въ дом Бочара Ганса Вахтеля, гд жилъ,— за этими исключеніями его время, повидимому, пропадало совершенно даромъ. На вс эти факты Профессоръ до сихъ поръ не пріучился смотрть хоть сколько-нибудь спокойно. Въ самомъ дл, во всей этой Связк Scorpio, въ которой мы теперь находимся, и часто въ слдующей Связк, онъ выказываетъ себя необычайно возбужденнымъ въ вопросахъ Воспитанія и не безъ нкотораго оттнка того, что мы можемъ счесть за гнвъ.

‘Мои Учителя’, говоритъ онъ, ‘были заскорузлые Педанты безъ знанія природы человка или мальчика, или вообще безъ знанія чего бы то ни было, кром своихъ лексиконовъ и четвертныхъ отчетовъ. Они вбивали въ насъ безчисленныя мертвыя Вокабулы (не мертвый Языкъ, ибо они сами не знали никакого Языка) и называли это содйствовать росту ума. Какимъ образомъ можетъ бездушный, механическій Букводъ грамматики, подобные которому будутъ въ наступающемъ столтіи производиться въ Нюренберг изъ дерева и кожи, содйствовать росту чего-нибудь, тмъ боле росту Ума, который растетъ не какъ растеніе (тмъ, что его корни удобряются этимологическимъ навозомъ), а какъ духъ — вслдствіе таинственнаго соприкосновенія съ Духомъ? Ибо Мысль возгорается отъ огня живой Мысли. Какъ можетъ зажечь тотъ, въ собственномъ внутреннемъ существ коего нтъ горящаго угля, но все перегорло въ мертвую грамматическую золу? Гинтершлагскіе Профессора знали хорошо синтаксисъ, но относительно человческой души — только слдующее: что она иметъ способность, именуемую Памятью, и что на нее можно воздйствовать черезъ ея мускульную оболочку путемъ примненія березовыхъ прутьевъ’.

‘Увы, это везд такъ и всегда такъ будетъ, до тхъ поръ, пока Чернорабочій не будетъ прогнанъ или ограниченъ одной подноской матеріаловъ, и на его мсто не будетъ приглашенъ Архитекторъ, которому и будетъ оказываемо всяческое содйствіе, пока общества и отдльныя лица не откроютъ, не безъ удивленія, что образованіе душъ цлаго поколнія помощью Знанія можетъ быть поставлено на одинъ уровень съ разрываніемъ ихъ тлъ на куски помощью Пороха, и что рядомъ съ Генералами и Фельдмаршалами, произведенными въ таковые за убійство, могутъ быть другіе Сановники, уважаемые всмъ міромъ, и, такъ сказать, по-истин Богомъ поставленные Священники, возведенные въ свой санъ за обученіе. Но до сихъ поръ, хотя Солдатъ носитъ открыто и даже важничаетъ своими орудіями мясника, нигд, сколь далеко я ни путешествовалъ, Школьный Учитель не выставляетъ напоказъ своихъ орудій наставника, и даже боле: если бы онъ ршился пройтись по улиц съ березовымъ прутомъ, привязаннымъ съ боку, какъ бы ожидая за то почета, не возбудилъ ли бы онъ, пожалуй, въ боле праздныхъ людяхъ нкоторой веселости?’

На третьемъ году этого Гимназическаго періода Андрей, кажется, умеръ. Молодой Ученикъ, и безъ того уже много терпвшій, впервые увидалъ себя вншнимъ образомъ облеченнымъ въ трауръ, а внутреннимъ — въ совершенно невыразимую меланхолію. ‘Темная, бездонная Пропасть, которая лежитъ подъ нашими ногами, открыла свой звъ, блдное царство Смерти со всми его безчисленными, молчаливыми народами и поколніями стояло передъ нимъ: неумолимое слово Никогда впервые показало ему свое значеніе. Моя Мать рыдала, и ея горе получало исходъ, но въ моемъ сердц стояло цлое озеро слезъ, запертое безмолвнымъ отчаяніемъ. Тмъ не мене, свжій Духъ силенъ, Жизнь такъ полна здоровья, что находитъ питаніе даже въ Смерти: эти суровыя испытанія, перенесенныя Памятью въ мое Воображеніе, разраслись въ немъ въ цлый лсъ кипарисовъ, печальный, но прекрасный, въ теченіе долгихъ лтъ юности, какъ бы подъ самыми горячими лучами солнца, онъ шелестилъ въ своемъ темномъ великолпіи, со вздохами, не лишенными мелодичности. Также шелеститъ онъ и въ годы моего мужества, и то же будетъ и впредь: ибо я разбилъ нын мою палатку подъ Кипарисомъ, Могила — нын моя неодолимая Крпость, и, всегда защищенный ея вратами, я смотрю совершенно спокойно на вражеское вооруженіе, на скорби и наказанія жестокой Жизни, и слушаю съ тихой улыбкой самыя громкія ея угрозы. 0 вы, мои любимые, которые уже спите на молчаливомъ Лож Отдыха, о которыхъ въ жизни я могъ только плакать, но которымъ никогда не могъ помочь, и вы, которые одиноко трудитесь до сихъ поръ, далеко разсянные по наполненной чудовищами Пустын, обагряя кремнистую почву вашею кровью,— еще одно короткое мгновеніе, и вс мы встртимся тамъ, и наша общая Мать защититъ всхъ насъ своею грудью! И ярмо Притсненія, и огненный бичъ Печали, и вс Прислужники Геенны, которые ходятъ дозоромъ и живутъ въ вчно терзаемомъ Времени, тамъ уже не могутъ боле ничмъ повредить намъ!’

Непосредственно за этимъ почти великолпнымъ обращеніемъ идетъ тщательная Характеристика покойнаго Андрея Футтераля, его природныхъ способностей, его заслугъ въ жизни (какъ Прусскаго Сержанта), съ длиннымъ историческимъ изысканіемъ о генеалогіи Семейства Футтералей, доведенной здсь до самого Генриха Птицелова. Все это мы опускаемъ не безъ нкотораго удивленія. Намъ важно только добавить, что теперь именно наступилъ моментъ, когда Гретхенъ открыла своему пріемному сыну, что онъ вовсе не принадлежалъ къ этому роду и даже, въ сущности, ни къ какому роду, такъ какъ вступилъ въ историческое существованіе путемъ, уже намъ извстнымъ. ‘Итакъ, я вдвойн осиротлъ’, говоритъ онъ, ‘я былъ лишенъ не только Обладанія, но и Воспоминанія. Печаль и Удивленіе, неожиданно здсь соединенныя, не могли не принести обильнаго плода. Такое открытіе и въ такой періодъ пустило свои корни сквозь все мое существо, даже до времени полной моей возмужалости оно перемшивалось со всми моими мыслями, было какъ бы стволомъ, изъ котораго вырастали вс мои дневные и ночные сны. Оно естественно заключало въ себ нкоторый поэтическій подъемъ, но также и соотвтствующее гражданское униженіе: Я не былъ никому подобенъ. Не лежалъ ли въ этой неотвязной мысли, приводившей иногда къ высочайшимъ, а чаще всего — къ самымъ ужаснымъ результатамъ,— не лежалъ ли въ ней первый источникъ стремленій, которыя сдлались въ моей Жизни достаточно замчательными? Мои товарищи, какъ по рожденію, такъ и по поступкамъ, умозрнію и общественному положенію, вроятно, немногочисленны’.

Въ связк Sagittarius, какъ мы наконецъ узнаемъ, Тейфельсдрекъ сдлался Университетскимъ человкомъ, хотя гд, когда или въ какомъ качеств,— этого никакъ нельзя разузнать хотя бы съ малйшею достоврностью. Теперь уже немногое можетъ удивить читателя въ смысл запутанности и капризной неясности, даже полнйшее отсутствіе датъ,— хотя оно не иметъ себ подобнаго въ Біографическихъ трудахъ,— столь загадочными, столь хаотическими являются намъ, и всегда, конечно, будутъ являться эти разрозненные листы. Но въ Sagittarius, тмъ не мене, Тейфельсдрекъ начинаетъ выказывать себя Сивиллическимъ еще боле, чмъ обыкновенно, здсь соединены отрывки всевозможныхъ родовъ: обрывки правильно веденныхъ Мемуаровъ, Школьныя Упражненія, Программы, Профессорскія Удостовренія, Молочные счета, разорванныя Записки, иногда имющія видъ любовныхъ, все это спутано вмст какъ бы совершенно случайно и можетъ сбить съ толку здравомыслящаго Историка. Составить изъ нихъ картину этихъ Университетскихъ и послдующихъ годовъ и, еще боле, разобрать въ нихъ какіе-нибудь объясняющіе, первоначальные элементы Философіи Одежды,— читатель самъ можетъ вообразить, что это за задача.

Мы можемъ усмотрть только слдующее, хотя смутно, какъ бы сквозь листву какого-нибудь колыхающагося густаго лса: юноша, одаренный боле обыкновеннаго, прошедшій счастливо черезъ Дтство, мене счастливо, но все же энергично, сквозь Отрочество, усовершенствованный теперь, наконецъ, въ ‘мертвыхъ вокабулахъ’, и сидящій, какъ онъ надется, у живаго Источника, чтобы прибавить себ Идей и Способностей. Онъ черпаетъ изъ этого Источника прилежно, жадно, но никогда или рдко отъ всего сердца, потому что вода отнюдь не приходится ему по вкусу, усматриваются или, по крайней мр, могутъ быть предположены минуты унынія, смущенія, уклоненій. Можетъ быть, не отсутствуютъ и денежныя затрудненія, ибо ‘добрая Гретхенъ, которая, вопреки совтамъ небезкорыстныхъ родственниковъ, послала его сюда,— должна была спустя нкоторое время отнять свою благорасположенную, но слишкомъ слабую руку’. Тмъ не мене, въ этой атмосфер Бдности и разнообразныхъ Огорченій, Настроеніе этой молодой Души, ея особенности, впервые себя окончательно открываютъ, подобно яркому солнечному лучу на плачущихъ небесахъ, она производитъ разнообразные цвта, нкоторые изъ коихъ преломлены. Такимъ образомъ, съ помощью Времени и того, что Время приноситъ, юноша Діогенъ Тейфельсдрекъ возросъ въ образъ мужа, и притомъ получилъ столь загадочный обликъ, что мы спрашиваемъ съ новою настойчивостью: Какимъ собственно образомъ онъ достигъ этого, и снова сожалемъ, что здсь нтъ боле яснаго отвта. Нкоторые изъ понятныхъ и частью значительныхъ отрывковъ, весьма, впрочемъ, немногочисленные, будутъ извлечены изъ этого Лимба Бумажной Связки и представлены съ обычной подготовкой.

Какъ если бы въ Связк Scorpio Тейфельсдрекъ еще не излилъ весь свой антипедагогическій сплинъ, и какъ если бы, благодаря названію Sagittarius онъ почувствовалъ себя призваннымъ выпускать стрлы,— мы снова натыкаемся на выходки, подобныя слдующимъ: ‘Университетъ, въ которомъ я получилъ воспитаніе, до сихъ поръ весьма живо сохраняется въ моей памяти, и я хорошо знаю его имя, но тмъ не мене, я не открою этого имени изъ деликатности по отношенію къ еще живымъ лицамъ и интересамъ. Тягостный долгь заставляетъ меня сказать, что, за исключеніемъ Англіи и Испаніи, нашъ Университетъ былъ худшимъ изъ всхъ до сихъ поръ открытыхъ Университетовъ. По-истин мы переживаемъ время, когда правильное Воспитаніе почти что невозможно, хотя въ степеняхъ негодности и не можетъ быть предловъ, и я даже могу представить систему худшую, чмъ та, которая практиковалась въ самомъ Безыменномъ: вдь отравленная пища можетъ быть хуже абсолютнаго голода’.

‘Написано: Когда слпецъ ведетъ слпца, оба упадутъ въ яму. Поэтому, въ такихъ обстоятельствахъ, не лучше ли было бы иной разъ, если бы оба, и вожатый, и ведомый, попросту — сидли спокойно? Обнесите гд-нибудь, среди Крымскихъ Татаръ, стной четырехугольное пространство, снабдите его маленькой, плохо выбранной Библіотекой и напустите въ него одиннадцать сотъ Христіанскихъ юношей, чтобы они тамъ безобразничали, какъ имъ угодно, въ теченіе отъ трехъ до семи лтъ,— пусть при этомъ разныя личности, подъ названіемъ Профессоровъ, помстятся у входа, будутъ громогласно объявлять, что это Университетъ, и взимать весьма значительную входную плату,— и вы получите нкоторое несовершенное подобіе нашего Высшаго Разсадника Знаній, если не по его вншнему устройству, то по духу и результату. Я говорю: несовершенное, ибо если наше вншнее устройство было совсмъ иное, то и результатъ былъ не вполн тотъ же самый. Мы, къ несчастію, были не среди Крымскихъ Татаръ, но въ развращенномъ Европейскомъ город, полномъ дыма и пороха, сверхъ того, мы были среди Публики, которую нельзя было надяться провести, не прибгая къ приспособленіямъ, боле дорогимъ, чмъ Четырехугольная Ограда и громогласное Объявленіе’.

‘Но тмъ не мене, всякую Публику можно провести соотвтствующимъ приспособленіемъ, ее обыкновенно и проводятъ,— къ величайшей выгод. До сихъ поръ, въ самомъ дл, мало было сдлано относительно чего-нибудь въ род Статистики Обмана: съ страннымъ равнодушіемъ наши Экономисты, почти погребенные подъ Таблицами второстепенныхъ Отраслей Промышленности, совершенно просмотрли великую, всеобъемлющую Отрасль Лицемрія: какъ будто вс наши искусства Самохвальства, Шарлатанства, Жреческихъ и Королевскихъ Обмановъ и иные безчисленные обманы и тайны этого рода,— какъ будто вс они не должны быть причислены къ Производительной Промышленности! Напримръ, можетъ ли кто-нибудь сказать: какія суммы были реализованы въ Литератур и въ Чистк сапогъ дйствительнымъ образованіемъ и дйствительной Ваксой, и какія — помощью обманно-убдительнаго Увренія, что они таковы? — въ особенности, если бы при этомъ потребовалось обозначить въ отдльныхъ итогахъ распредленіе, обращеніе, расходъ и приходъ этихъ суммъ хотя бы съ какимъ-нибудь приближеніемъ къ точности? И затмъ дале: если бы спросить, Насколько въ различныхъ безконечно-сложныхъ отрасляхъ общественной работы, въ управленіи, въ воспитаніи, во всевозможномъ производств ручномъ, коммерческомъ, умственномъ,— насколько Потребности людей удовлетворяются настоящимъ Товаромъ и насколько однимъ Подобіемъ настоящаго Товара,— иными словами: Въ какихъ размрахъ, какимъ путемъ, съ какими результатами Обманъ въ различныя эпохи и въ различныхъ странахъ присваивалъ себ вознагражденіе за Трудъ,— то Изслдованіе этихъ вопросовъ, чреватое послдствіями для будущаго, въ настоящемъ можетъ привести лишь къ самому неопредленному отвту. Что касается до настоящаго времени въ Европ, то если мы опредлимъ отношеніе Товара къ Подобію Товара даже равнымъ отношенію Одного къ Ста (что, вроятно, будетъ недалеко отъ истины, если принять во вниманіе Вознагражденіе Римскаго Папы, Турецкаго Падишаха или Англійскаго Любителя Охоты), то какія по-истин громадныя сбереженія можно здсь ожидать, по мр того, какъ Статистика Обмана будетъ все боле разрабатываться, а производство Фальши все боле и боле падать и, наконецъ, сдлается совершенно ненужнымъ (ибо Дйствительность будетъ все ясне и ясне отличаться отъ обмана)!’

‘Но это —о грядущемъ золотомъ вк. Что касается до настоящаго мднаго, то я имю сдлать одно только замчаніе: въ нкоторыхъ областяхъ, какъ Воспитаніе, Политика, Религія, гд столь многое необходимо нужно, но столь малое до сихъ поръ можетъ быть доставлено, Обманъ иметъ, вроятно, цлебное, болеутоляющее свойство, и способность человка быть проведеннымъ является не послднимъ для него благодяніемъ. Представьте, что вашъ военный нервъ порвался: я подразумваю подъ этимъ, что ваша военная касса несостоятельна, провіантъ почти весь истощился, и что вся армія готова взбунтоваться, распасться и перерзать горло какъ вамъ, такъ и другъ другу,— не было ли бы въ этомъ случа хорошо, если бы вы могли какимъ-нибудь чудомъ заплатить имъ какой-нибудь волшебной монетой, накормить ихъ сгущенной водой или однимъ только призракомъ пищи, и если бы благодаря этому они остались въ порядк и спокойствіи, пока не придетъ настоящая помощь? Такова, можетъ быть, была цль Природы, которая ничего не длаетъ безъ цли, когда она снабдила своего любимца, Человка, этимъ столь всемогущимъ или, скоре, всетерпящимъ Талантомъ поддаваться Обману’.

‘Какъ великолпно этотъ талантъ работаетъ съ помощью самаго незначительнаго механизма, или даже самъ создаетъ для себя механизмъ! Эти Профессора въ Безыменномъ жили въ благоденствіи, въ безопасности, по одной только Репутаціи, созданной въ прошломъ, да и тогда безъ большихъ усилій, совершенно другимъ классомъ людей. Эта Репутація, подобно крпкому, быстровертящемуся подливному колесу, погруженному въ общій потокъ, общала долго держаться и усердно для нихъ сама собой молоть, лишь бы только они, съ свой стороны, ее ежегодно немножко подмазывали. Счастье для Мельниковъ, что это такъ сложилось! Самимъ имъ не нужно было работать: ихъ попытки работы надъ тмъ, что они называли воспитаніемъ, теперь, когда я оглядываюсь на нихъ назадъ, наполняютъ меня нкоторымъ нмымъ удивленіемъ’.

‘Кром всего этого, мы хвастались, что составляемъ Раціоналистическій Университетъ, въ высшей степени враждебный Мистицизму, и поэтому молодой, еще ничмъ не занятый умъ былъ снабжаемъ безконечной болтовней о Прогресс нашего Рода, о Темныхъ Вкахъ, о Суевріяхъ и т. д., такъ что всхъ довольно скоро раздували до способности строить всякія пустопорожнія аргументаціи, благодаря чему лучшіе очень скоро кончали въ больномъ, безсильномъ Скептицизм, а худшіе — лопались (crepiren) въ окончательномъ самомнніи и умирали для всякихъ духовныхъ стремленій. — Но вдь и это также — часть человческаго удла. Если наша эпоха есть Эпоха Неврія, то зачмъ ворчать подъ его игомъ? Разв не предвидится, разв даже уже нтъ лучшаго исхода? Какъ продолжительный періодъ сжиманія или продолжительный періодъ расширенія сердца, такъ точно періодъ Вры долженъ чередоваться съ періодомъ Отрицанія, за весеннимъ ростомъ, за лтнею роскошью всякихъ Взглядовъ, Духовныхъ Представленій и Твореній, слдуетъ, и вновь слдуетъ, осенній упадокъ и зимнее разрушеніе. Ибо человкъ живетъ во Времени, и все его земное существованіе, стремленіе и судьба образуются для него Временемъ, всегда неподвижная Вчность, въ которой мы находимся, становится явной только въ преходящемъ Символ Времени. И все-таки, быть рожденнымъ, бодрствовать и работать является, можетъ быть, въ такіе зимніе періоды Отрицанія для боле благороднаго ума сравнительно бдствіемъ, и наоборотъ: умъ боле тупой счастливъ, если онъ можетъ, подобно животнымъ въ зимней спячк, устроиться въ какомъ-нибудь Саламанкскомъ университет или городъ Сибарис, или въ иномъ какомъ суеврномъ или сладострастномъ Замк Лни и спать тамъ, погрузясь въ глупыя сновиднія, и проснуться тогда только, когда громко ревущіе потоки уже сдлаютъ свое дло, и новая Весна будетъ ниспослана въ отвтъ на наши молитвы и страданія’.

Что Тейфельсдрекъ долженъ былъ чувствовать себя нехорощо въ этой обстановк, довольно загадочно здсь очерченной,— въ этомъ не можетъ быть сомннія. ‘Голодный младенецъ’, говоритъ онъ, ‘взиралъ на своихъ духовныхъ Кормилицъ, но вмсто пищи ему предлагали сть восточный втеръ. Какой пустой жаргонъ полемической Метафизики, Этимологіи и механическихъ Манипуляцій, ложно называемыхъ Наукой, былъ тамъ въ ходу,— я доподлинно узналъ, можетъ быть, лучше, чмъ большинство. Среди одиннадцати сотъ Христіанскихъ юношей тамъ врядъ ли нашлось бы одиннадцать, ревностныхъ къ ученію. Отъ столкновенія съ ними получалось нкоторое одушевленіе, нкоторый лоскъ, по инстинкту же и по счастливой случайности, я мене предавался фатовству (renommiren), чмъ размышленію и чтенію, а этимъ послднимъ я былъ воленъ заниматься, сколько хотлъ. Мало-по-малу я выудилъ изъ хаоса тамошней Библіотеки боле книгъ, чмъ, можетъ быть, было извстно самимъ библіотекарямъ, этимъ было положено основаніе Литературной Жизни. Я научился собственными силами свободно читать почти на всхъ образованныхъ языкахъ и почти по всмъ предметамъ и наукамъ. И дале: такъ какъ человкъ всегда есть первйшій предметъ для человка,— то моимъ любимйшимъ занятіем уже было угадывать характеръ по мыслямъ и изъ Написаннаго возсоздавать Написавшаго. Нкоторый основной планъ Человческой Природы и Жизни началъ обрисовываться передо мной, довольно странный, какъ я теперь оглянусь на него,— ибо вся моя Вселенная, физическая и умственная, была какъ бы Машиной. Но какъ бы то ни было, изъ него началъ выясняться сознательный, признанный основной планъ, наиболе врный, который я имлъ, и притомъ такой, который могъ быть дополненъ и безконечно расширенъ помощью дополнительныхъ экспериментовъ’.

Такъ и изъ бдности сильный извлекаетъ новое, благороднйшее богатство, такъ и среди лишеній дикой пустыни нашъ юный Измаилъ пріобртаетъ высочайшую изъ собственностей — Самопомощь. И тмъ не мене это была пустыня, необозримая, полная завыванія дикихъ чудовищъ. Тейфельсдрекъ сообщаетъ намъ длинныя подробности о своихъ ‘лихорадочныхъ пароксизмахъ Сомннія’, о своихъ изслдованіяхъ касательно Чудесъ и доказательствъ Вры, о томъ, какъ ‘въ молчаливые часы ночи, когда въ его сердц было еще темне, чмъ на земл и на неб, онъ повергался ницъ передъ Всевидящимъ и громкимъ голосомъ возносилъ горячія мольбы о Свт, объ освобожденіи отъ Смерти и Могилы. Только спустя многіе годы и посл невыразимой борьбы сдалось врующее сердце, погрузилось въ очарованный сонъ, въ кошмар Неврія, и подъ гнетомъ этого мучительнаго сна приняло прекрасный, живой Божій міръ за блдный, пустой Адъ и угасшій Пандемоніумъ. Но’, продолжаетъ онъ, ‘намъ предназначено проходить сквозь эти муки Чистилища. Сперва мертвая Буква Религіи должна признать себя за мертвую и разсыпаться прахомъ, если только живой Духъ Религіи, свободный отъ этой его тлесной оболочки, долженъ подняться надъ нами, какъ первенецъ Небесъ, съ новой цлительной силой подъ своими крылами’.

Если къ этимъ мукамъ Чистилища, которыя, повидимому, и сами по себ были уже весьма тяжки, мы прибавимъ обильную мру Земныхъ огорченій, недостатокъ практическаго руководства, недостатокъ симпатій, недостатокъ денегъ, недостатокъ надежды,— и все это въ пылкій періодъ юности съ ея столь преувеличеннымъ воображеніемъ, столь необузданными желаніями, а въ данномъ случа сверхъ того еще и со столь скудными средствами,— то не увидимъ ли мы молодой, возникающій духъ подавленнымъ и обремененнымъ извн и изнутри, огонь генія, борющійся съ сырыми растопками и вырывающійся скоре въ вид дкаго дыма, чмъ въ вид свтлаго пламени?

Изъ различныхъ отрывковъ Писемъ и иныхъ лоскутковъ документовъ можно заключить, что Тейфельсдрекъ, какъ онъ ни былъ одинокъ, застнчивъ и замкнутъ, тмъ не мене не остался вполн незамченнымъ: нкоторыя почтенныя лица узнаютъ о его существованіи и, если не протягиваютъ ему руку помощи, то по крайней мр не теряютъ его изъ вида. Повидимому, онъ обратился, хотя и въ довольно уныломъ настроеніи духа, къ Юридической Профессіи, въ каковой, какъ міръ затмъ увидалъ, онъ и получилъ свою ученую степень. Но, опуская эти разрозненные недостаточные обрывки Экономическихъ отношеній, представимъ лучше слдующую небольшую нить отношеній Моральныхъ, читатель, вплетя ее самъ въ должное мсто, заключитъ этимъ нашу блдно вышитую картину этихъ Университетскихъ годовъ.

‘Здсь также я свелъ знакомство съ Герръ Тоугудомъ, молодымъ человкомъ благороднаго происхожденія (von Adel) изъ внутреннихъ провинцій Англіи. Онъ стоялъ, въ этой части Германіи, въ близкихъ отношеніяхъ по крови и гостепріимству съ Графами фонъ-Цедармъ. Благодаря его посредству я также дружески сблизился съ этимъ благороднымъ семействомъ. Тоугудъ обладалъ прекрасными талантами, невыразимо дурно развитыми. При этомъ у него въ характер было очень много юмора, и, если исключить его полное невжество (ибо онъ не зналъ ничего, кром Бокса и немного Грамматики), онъ не выказывалъ той аристократической безстрастности п неистовства молчанія, которыя по большей части свойственны Путешественникамъ его національности. Ему я обязанъ моимъ первымъ практическимъ знакомствомъ съ Англичанами и ихъ обычаями, а, можегь быть, также и нкоторой долей пристрастія, съ которымъ я съ тхъ поръ всегда смотрлъ на этотъ оригинальный народъ. Тоугудъ не былъ бы лишенъ проницательности, если бы только онъ былъ боле образованъ. Привлеченный, очевидно, присутствіемъ Семейства Цедармовъ, онъ явился сюда съ неистовымъ стремленіемъ усовершенствовать свои познанія, онъ, занятія котораго до сихъ поръ были совершенно рябяческими, явился въ Университетъ, въ которомъ давно отсутствовало самое понятіе совершенствованія, не говоря уже о стремленіи къ нему. Часто мы жаловались на жестокую судьбу Юности въ наше время, на то, какъ посл всхъ нашихъ трудовъ, насъ выбрасывали въ міръ — правда, уже съ обросшими подбородками, но съ очень немногими другими аттрибутами зрлости,— безъ чего бы то ни было, надъ чмъ мы были бы пріучены Работать, во что мы могли бы хотя Врить! — ‘У насъ на голов — хорошо вычищенная Шляпа’, восклицалъ обыкновенно Тоугудъ, ‘а внутри или Пустота, или Пна изъ Вокабулъ и Адвокатской Логики! За небольшую плату люди обучаются обращать кожу въ обувь, а меня, за большую плату,— что научили длать? Клянусь Небомъ, братъ:— тмъ, что я износилъ и сълъ съ тхъ поръ, какъ пріхалъ сюда такъ издалека, можно было бы снабдить порядочную больницу для Неизлчимо-Больныхъ!’ — ‘Человкъ, дйствительно’, обыкновенно отвчалъ я, ‘иметъ Пищеварительную Способность, которой надо давать работу, хотя бы даже частью украдкой. Но что же касается до нашего Неудачнаго Воспитанія, то не ухудшай и безъ того дурнаго, не теряй времени, которое еще въ нашемъ распоряженіи, не топчи волчецъ за то, что онъ не приноситъ смоквъ! Frisch zu, Bruder! Вотъ Книги, а у насъ есть умъ, чтобы читать ихъ, вотъ цлое Небо и цлая Земля, а у насъ есть глаза, чтобы смотрть на нихъ: Frisch zu!’

‘Но часто также наши разговоры были веселы, и притомъ не безъ блеска, даже не безъ огня. Мы смотрли на Жизнь съ ея странными подмостками, на которыхъ одновременно арлекины пляшутъ, а палачи рубятъ людямъ головы и четвертуютъ ихъ: зрлище было пестрое, не лишенное ужаса, но тмъ не мене мы смотрли на него, какъ подобаетъ храбрымъ юношамъ. Что касается меня, то это, можетъ быть, были мои самые геніальные часы. По отношенію къ этому молодому Герръ Тоугуду, съ его горячимъ сердцемъ, съ его сильной, но ложно направленной головой, я почти испытывалъ уже вышедшее нын изъ моды чувство Дружбы. Да, какъ настоящій, безумный Язычникъ, какимъ я былъ, я чувствовалъ, что при извстныхъ условіяхъ могъ бы полюбить этого человка, прижать его къ своей груди, сдлаться его братомъ разъ навсегда. Но мало-по-малу, однако, я понялъ новое время и его потребности. Если человческая Душа, въ самомъ дл, какъ въ Финскомъ Язык и въ Утилитарной Философіи, есть родъ Желудка,— то въ чемъ же истинный смыслъ Духовнаго Единенія, какъ не въ Совмстной д? Въ такомъ случа мы, вмсто того, чтобы быть Друзьями,— не боле какъ Сотрапезники,— и здсь, какъ и везд, отогнали прочь химеры!’

Такъ кончается, по обыкновенію неожиданно и загадочно, этотъ маленькій, начинающійся романъ. Что случилось затмъ съ этимъ славнымъ Герръ Тоугудомъ? Онъ погрузился въ Автобіографическій Хаосъ и гд теперь плыветъ, намъ неизвстно. Не знаетъ ли о такомъ человк кто-нибудь изъ читателей, живущихъ ‘во внутреннихъ областяхъ Англіи’?

ГЛАВА IV.

Тейфельсдрекъ выбирается на дорогу.

‘Тмъ не мене, этимъ путемъ’, пишетъ нашъ Автобіографъ, повидимому когда онъ покидалъ Учебное Заведеніе, ‘Нчто получило здсь реальное бытіе: именно я, Діогенъ Тейфельсдрекъ, Образъ, видимый во Времени (Zeitbild), занимающій нсколько кубическихъ футовъ Пространства и содержащій въ себ Силы, какъ физическія, такъ и духовныя: надежды, страсти, мысли,— словомъ, полное, чудесное оборудованіе, боле или мене совершенное, принадлежащее этому таинственному явленію — Человку. Во мн были способности вступить, въ нкоторой малой степени, въ бой съ огромнымъ Царствомъ Тьмы: разв простой Землекопъ, или Граберъ, не уничтожаетъ своимъ заступомъ трясину и бурьянъ и не оставляетъ за собой хоть немного Порядка тамъ, гд онъ нашелъ прямо противоположное? Даже вдь и однодневнан Мошка имстъ способности этого рода, и она образуетъ нчто органическое, (хотя бы въ своемъ Тл, если не иначе) изъ того, что было прежде Неорганическимъ, и она производитъ въ нмомъ, мертвомъ воздух живую музыку, хотя бы тончайшую, своимъ жужжаніемъ’.

‘Насколько больше тотъ, чьи способности духовны, кто изучилъ, или началъ изучать великое тауматургическое искусство Мысли! Я называю его тауматургическимъ, ибо досел вс чудеса были сотворены помощью его, и впредь будутъ твориться еще безчисленныя, нкоторымъ изъ нихъ мы сами въ настоящее время свидтели. О вдохновенномъ Посланничеств Поэта и Пророка и о томъ, какъ оно созидаетъ и разрушаетъ цлые міры, я не буду упоминать, но и самый глупый разв не можетъ слышать, какъ вокругъ него гремятъ паровыя машины? Разв онъ не видитъ, какъ Идея Шотландскаго Слесаря (и то лишь механическая) мчится на огненныхъ крылахъ вокругъ мыса Доброй Надежды, черезъ два Океана и, могущественне всякаго Духа, вызваннаго Волшебникомъ, переносится и передвигается во вс стороны, а дома не только ткетъ Одежду, но и длаетъ чрезвычайно быстрый переворотъ во всемъ старинномъ стро Общества и приготовляетъ намъ косвеннымъ, но врнымъ способомъ, въ замну Феодализма и Права Охоты Индустріализмъ и Власть Мудрйшаго. По-истин, Мыслящій Человкъ есть худшій врагъ, котораго только можетъ имть Князь Тьмы. Я не сомнваюсь, что каждый разъ, какъ такой человкъ возвщаетъ о себ, все Преисподнее Царство содрогается и приготовляетъ новыхъ Эмиссаровъ, съ новыми хитростями, чтобы, если возможно, уловить его, завязать ему глаза и сковать его’.

‘Къ такой-то высокой задач и я, какъ гражданинъ міра, былъ призванъ. Бда, однако, въ томъ, что, хотя вы и рождены такимъ образомъ къ самой обширной Власти, съ верховными правами не боле, не мене какъ надъ Миромъ и Войной противъ Князя Вка (ZeifЭrst), или Діавола, и всхъ его Владній, но церемонія вашего коронованія стоитъ столькихъ хлопотъ, и такъ трудно не только добыть вашъ скипетръ, но даже увидать его!’

Не хочетъ ли Тейфельсдрекъ сказать послднимъ вымученнымъ сравненіемъ только то, что молодые люди встрчаютъ препятствіе въ томъ, что мы называемъ ‘выбраться на дорогу’? — ‘Не то, что я Имю’, продолжаетъ онъ, ‘а то, что я Длаю, есть мое Царство. Каждому данъ нкоторый внутренній Талантъ и нкоторая вншняя Обстановка Судьбы, и каждому, благодаря чрезвычайно мудрому сочетанію того и другаго, данъ нкоторый максимумъ Способностей. Но самой трудной задачей была всегда слдующая первая: Найти путемъ изученія самого себя и почвы, на которой вы стоите, въ чемъ именно заключается комбинація вашихъ внутреннихъ и вншнихъ Способностей. Ибо, увы! наша молодая душа полна зачатковъ Способностей, но мы еще не видимъ, какая изъ нихъ есть главная и настоящая. Къ тому же, новый человкъ является всегда въ новое время и при новыхъ условіяхъ, его путь не можетъ быть факсимиле какого-нибудь прежняго, но по самой природ своей непремнно оригиналенъ. И затмъ, какъ рдко вншняя Способность соотвтствуетъ внутренней: пусть мы удивительно талантливы,— но мы бдны, не имемъ друзей, страдаемъ несвареніемъ желудка, застнчивы и, что хуже всего, мы безтолковы. Такимъ образомъ, во всей этой путаниц Способностей, мы глупо, ощупью, ищемъ вокругъ, чтобы нащупать то, что наше, и часто хватаемъ не то, что слдуетъ: въ этой безсмысленной работ теряемъ мы нсколько лтъ изъ нашего короткаго срока, пока близорукій Юноша не получитъ, путемъ упражненій, представленія о разстояніяхъ и не сдлается зрячимъ Мужемъ. И многіе проводятъ въ этомъ даже весь свой срокъ и въ постоянно новомъ ожиданіи, въ постоянно новомъ разочарованіи, бросаются отъ предпріятія къ предпріятію, изъ стороны въ сторону, пока наконецъ, какъ уже отчаявшіяся семидесятилтнія дти, не бросятся въ свое послднее предпріятіе, т.-е не лягутъ въ могилу’.

‘Такъ какъ большинство изъ насъ слишкомъ близоруко, то такова и была бы всеобщая участь, если бы насъ не спасало одно: нашъ Голодъ. По этой причин, такъ какъ хорошо извстна быстрая природа Голода, долженъ быть сдланъ и быстрый выборъ, и вотъ поэтому-то мы и имемъ для нашей неразумной юности, съ весьма мудрою предусмотрительностью, Дипломы и Ученичество, помощью ихъ неопредленная общая идея Человка видитъ себя въ должное время отлитой въ готовую форму опредленнаго Ремесленника, и съ этихъ поръ онъ начинаетъ работать, пожалуй, съ большей или меньшей потерей своихъ способностей, но не съ худшей изъ потерь — именно времени. Даже и въ духовной области,— такъ какъ и духовный художникъ родится слпымъ, (и не получаетъ зрнія, какъ нкоторыя другія существа, на девятый день, но гораздо позже, а то и никогда) — разв не хорошо, что для насъ приготовлено то, что мы называемъ Профессіями, или Хлбными Занятіями (Brodzwecke)? Здсь, кружась, какъ лошадь въ топчак, для которой частичная или полная слпота не есть зло, Хлбный Художникъ можетъ непрерывно путешествовать вокругъ и вокругъ, постоянно воображая, что это впередъ и впередъ. И притомъ онъ и осуществляетъ немало: для себя — пропитаніе, а для міра — добавочную лошадиную силу въ великой мельниц или маслобойн Экономической Жизни Общества. И для меня также были приготовлены такія помочи, только он оказались арканомъ и едва не задушили меня, пока я ихъ не разорвалъ. Такимъ образомъ, по словамъ Знаменосца Пистоля, міръ сдлался вообще моей устрицей, которую я силой или хитростыо, какъ могъ и хотлъ, долженъ былъ открыть. Я едва не погибъ (fast war ich umgekommen),— такъ упорно продолжала она закрываться’. Мы видимъ здсь уже въ весьма ясныхъ предварительныхъ очертаніяхъ смыслъ многаго изъ того, что затмъ должно было случиться съ нашимъ Автобіографомъ, историческое же воплощеніе всего этого, какъ оно постепенно и мучительно имло мсто въ его Жизни, лежитъ разбросанное въ туманныхъ перепутанныхъ подробностяхъ, въ Связк Pisces и слдующихъ. Молодой человкъ высокаго таланта и высокаго, хотя смирнаго, темперамента, подобно молодому рьяному жеребенку, ‘разрываетъ свой арканъ’ и скачетъ впередъ въ обширный міръ, прочь отъ своихъ огороженныхъ ясель, но увы! онъ находитъ также и его крпко огороженнымъ! Богатйшія клеверныя поля дразнятъ его глазъ, но для него они — запрещенное пастбище, ему приходится или стоять, постепенно изнемогая отъ голода, или метаться взадъ и впередъ въ безумномъ отчаяніи, тыкаясь въ отвсныя каменныя стны, черезъ которыя онъ не можетъ перепрыгнуть, которыя только ранятъ и увчатъ ‘его, пока, наконецъ, посл тысячи попытокъ и усилій, онъ какъ бы чудомъ прочищаетъ себ дорогу, но не въ изобильный и роскошный клеверъ, а въ нкоторую лсную чащу, гд существованіе еще возможно, и Свобода, хотя и сопутствуемая Скудостью, тмъ не мене не лишена сладости. Однимъ словомъ, Тейфельсдрекъ, отбросивъ свою Профессію юриста, видитъ себя безъ указательныхъ столбовъ вншняго руководства: вслдствіе этого его прежній недостатокъ опредленной Вры, или внутренняго руководства, усиливается до ужасающихъ размровъ. Нужда понукаетъ его, Время не хочетъ остановиться, а онъ, Сынъ Времени, не можетъ остановиться, дикія страсти безъ удовлетворенія, дикія способности безъ употребленія безпрерывно терзаютъ и волнуютъ его. И онъ также долженъ играть эту мрачную Монодраму: Безъ Цли и безъ Отдыха, долженъ стать лицомъ къ лицу съ ея постепенными перипетіями, доработаться до ея развязки и вывести изъ нея, какое можетъ, нравоученіе.

Однако, будемъ справедливы къ нему, признаемъ, что его ‘арканъ’ отнюдь не сидлъ на немъ удобно, что онъ былъ до нкоторой степени вынужденъ разорвать его. Если мы посмотримъ на общественное положеніе молодаго человка въ этой Безыменной столиц, когда онъ вышелъ изъ ея Безыменнаго Университета, то мы легко усмотримъ, что оно было далеко не завидно. Свой первый Юридическій Экзаменъ сдалъ онъ блестяще, онъ даже можетъ хвалиться, что Examen Rigorosum не могъ испугать его, но если онъ такимъ образомъ сдлался ‘почетнымъ Аускультаторомъ’, какая въ томъ польза? Для него не находится почти никакого занятія. Съ другой стороны, для юноши безъ связей процессъ Ожиданія самъ по себ не возбуждаетъ большихъ надеждъ и не представляетъ съ вншней стороны для человка его настроенія никакого удовольствія. ‘Мои товарищи Аускультаторы’, говоритъ онъ, ‘были Аускультаторами. Они одвались, переваривали пищу и произносили членораздльныя слова, другихъ признаковъ жизненности они почти не проявляли. Мало мышленія проглядывало въ этихъ глазахъ, которые разбгались во вс стороны! Никакого пониманія высокаго и глубокаго, вообще ничего человческаго или божественнаго, только самое тонкое чутье предстоящаго Производства’. Нельзя ли видть въ этихъ словахъ, указывающихъ на полное отчужденіе со стороны Тейфельсдрека, нкоторыхъ слдовъ какъ бы горечи уязвленнаго тщеславія? Несомннно, эти прозаическіе Аускультаторы фыркали на него за его чудачества и старались ненавидть, или, что было еще боле невозможнымъ, презирать его. Во всякомъ случа, здсь не могло быть дружнаго единенія: молодой Тейфельсдрекъ уже покинулъ другихъ молодыхъ гусей и плыветъ отдльно, хотя еще не увренный, кто онъ самъ, гусенокъ или молодой лебедь.

Можетъ быть, къ тому же онъ исполнялъ и ту маленькую должность, какую занималъ, плохо или, въ лучшемъ случа, неохотно. Пусть онъ хвастается ‘большимъ знаніемъ практическихъ пріемовъ и опытностью’, но не было ли въ этомъ также и большой практической гордости, которая была глубоко скрыта только потому, что тмъ глубже коренилась? Такой робкій человкъ никогда не могъ быть популярнымъ. Мы представляемъ себ, что въ эти дни онъ, можетъ быть, выкидывалъ странныя штуки своею независимостью и т. д.: разв его собственныя слова не указываютъ на это? ‘Какъ личность весьма юная, я воображалъ, что мн надлежитъ бороться только съ моимъ Дломъ, а не съ Безуміемъ также и не съ Грхомъ во мн и въ другихъ’. Какъ бы то ни было, его прогрессъ отъ пассивнаго Аускультаторства къ какому-нибудь активному Ассессорству былъ, очевидно, изъ самыхъ медленныхъ. Постепенно, т самые положительные люди, которые въ первое время отчасти были склонны покровительствовать ему, повидимому, отнимали отъ него свое благорасположеніе и бросали его на произволъ судьбы, какъ ‘геніальнаго человка’,— противъ каковаго образа дйствій онъ громко протестуетъ въ этихъ своихъ Бумагахъ. ‘Какъ будто’, говоритъ онъ, ‘высшее не предполагаетъ низшаго! Какъ будто тотъ, кто можетъ взлетать къ небесамъ, не можетъ также тащиться и въ почтовой карет, если онъ только того захочетъ. Но міръ все равно, что старая баба, которая принимаетъ каждый позолоченный грошъ за настоящій червонецъ, нсколько разъ здсь обманувшись, она уже больше ни во что не вритъ, кром простыхъ мдяковъ’.

Изъ настоящихъ Документовъ не ясно, какимъ образомъ нашъ крылатый посланникъ къ небесамъ, не принятый въ качеств земнаго разсыльнаго, сумлъ тмъ временемъ уберечь себя отъ того, чтобы не улетть на небеса безвозвратно. Добрая старая Гретхенъ, повидимому, исчезла со сцены, а можетъ быть — и съ лица Земли, никакой другой Рогъ Изобилія или хотя бы даже Сбереженій, не сыпался на него, поэтому, имя въ виду, что ‘быстрая природа Голода хорошо извстна’, мы не можемъ не испытывать нкотораго безпокойства. Помощь, извлекаемая изъ частнаго Преподаванія сколькихъ бы то ни было языковъ и наукъ, бываетъ всегда незначительна, равнымъ образомъ, чтобы употребить его собственныя слова, ‘юный Искатель Приключеній не подозрвалъ въ себ до сихъ поръ никакого литературнаго дара, но, сколько могъ, зарабатывалъ на хлбъ и воду помощью своихъ обширныхъ способностей Переводить. Тмъ не мене’, продолжаетъ онъ, ‘я, очевидно, существовалъ, такъ какъ вы до сихъ поръ находите меня живымъ’. Мы должны, однако, сознаться въ своей неспособности объяснить этотъ фактъ, кром разв какъ помощью принципа, выраженнаго въ нашей задушевной, доброй старой Пословиц: ‘есть ротокъ, есть и кусокъ’.

Нкоторые Счета Квартирныхъ Хозяевъ и другіе экономическіе Документы, носящіе признаки Уплаты, показываютъ, что онъ не сидлъ безъ денегъ, а платилъ, какъ слдуетъ, самостоятельно, если не за Домъ, то по крайней мр за Комнату. Здсь также находятся въ числ другихъ дв небольшія попорченныя Записки, которыя, пожалуй, могутъ бросить свтъ на его положеніе. На первой мы не находимъ теперь ни даты, ни подписи автора, но за то огромный Кляксъ. Гласитъ она слдующее: ‘(Чернильный Кляксъ), связанный предшествующими общаніями, не можетъ иначе, какъ только самыми искренними пожеланіями споспшествовать планамъ Герръ Тейфельсдрека относительно извстнаго Ассессорскаго мста и видитъ себя въ тяжелой необходимости воздержаться въ настоящее время отъ того, что иначе было бы его обязанностью и удовольствіемъ, т.-е. способствовать въ устройств карьеры геніальнаго человка, котораго, впрочемъ, ждутъ гораздо боле блестящіе успхи’. Другая записка написана на золотообрзной бумаг, она интересуетъ насъ, какъ нкотораго рода эпистолярная мумія, нын мертвая, но которая нкогда жила и оказала благодтельное вліяніе. Мы приводимъ ее въ подлинник: ‘Herr TeufelsdrЖckh wird von der Frau GrДfinn auf Donnerstag zum Aesthetischen Thee shЖnstens eingeladen’.

Такимъ образомъ, въ отвтъ на вопль о плотной колбас, въ которой ощущается самая настоятельная нужда, приходитъ, весьма эпиграмматически, приглашеніе на помои совершенно жидкаго Эстетическаго Чая! Какъ Тейфельсдрекъ, находясь теперь въ дятельной рукопашной схватк съ самой Судьбой, велъ себя среди этихъ Музыкальныхъ и Литературныхъ Дилеттантовъ обоего пола, подобно голодному льву, приглашенному на обдъ изъ цыплячьяго корма,— объ этомъ мы можемъ только догадываться. Можетъ быть, онъ ушелъ въ выразительное молчаніе и воздержаніе: во всякомъ случа, если левъ въ подобномъ положеніи вообще обдаетъ, то уже никакъ не цыплячьимъ кормомъ, а только самими цыплятами. Но затмъ, такъ какъ эта Frau GrДfinn помтила свое письмо Замкомъ Цедармъ, она не можетъ быть никмъ инымъ, какъ Графиней и его владлицей, отсюда явствуютъ ея умственныя стремленія и благорасположеніе къ Тейфельсдреку, ради ли Герръ Тоугуда или ради его самого. Мы уже въ другомъ мст указали на очевидность того, что нкотораго рода отношенія дйствительно продолжали въ теченіе извстнаго времени связывать нашего Автобіографа, хотя, можетъ быть, и довольно слабо, съ этимъ благороднымъ Домомъ. Несомннно, что если онъ ожидалъ покровительства, это было напрасно, довольно съ него и того, что онъ получилъ возможность бросать случайные взгляды въ большой свтъ, изъ котораго, какъ намъ прежде казалось, онъ былъ вполн исключенъ. —‘Цедармы’, говоритъ онъ, ‘жили въ покойной, роскошной Аристократической обстановк, Литература и Искусство, привлеченныя и закрпленныя вншнимъ образомъ, должны были служить здсь наиболе великолпною отдлкой. Этимъ послднимъ усовершенствованіемъ были обязаны GnДdiger Frau (Ея Сіятельству): она прилежно подбирала и искусно прилаживала подходящую отдлку — кружево или паутину, смотря по мсту’. Былъ ли Тейфельсдрекъ также отдлкой изъ кружева или паутины, или общалъ быть таковой? Онъ продолжаетъ: ‘Я имлъ неоднократно честь бесдовать съ самимъ Excellenz (Графомъ),— преимущественно объ общихъ вопросахъ, о положеніи міра, который онъ, хотя уже перейдя за половину жизни, видлъ не въ неблагопріятномъ свт, считая, правду сказать, что кром Искорененія Журналистики (die auszurottende Journalistik) здсь почти нечего желать. Но такъ какъ Excellenz былъ не лишенъ холеричности, то я считалъ боле пріятнымъ хранить по нкоторымъ пунктамъ молчаніе. Кром того, такъ какъ его занятіе состояло во Владніи Землей, то у него, можетъ-быть, было еще немало способностей, которыя, какъ излишнія для этого употребленія, были въ немъ слабо развиты’.

Мы легко можемъ догадаться, что для Тейфельсдрека міръ отнюдь не представлялъ образа столь безупречнаго, и что многія вещи, кром ‘искорененія журналистики’ могли бы показаться ему въ немъ улучшеніями. Его положеніе, съ однимъ только безплоднымъ Аускультаторствомъ съ вншней стороны и со столь многими мятежными мыслями и желаніями со стороны внутренней, было не изъ легкихъ. ‘Міръ’, говоритъ онъ, ‘былъ подобенъ страшной загадк Сфинкса, которую я такъ мало понималъ, но которую долженъ былъ разгадать, дабы не быть пожраннымъ. Жизнь открывалась передъ моей слишкомъ мало оснащенной Мыслью въ пурпурныхъ лучахъ невыразимаго величія, но также и въ черныхъ краснахъ тьмы. Странное противорчіе лежало во мн, но я еще не зналъ его разршенія, я еще не зналъ, что духовная музыка можетъ возникнуть только изъ диссонансовъ, разршенныхъ въ гармонію, что безъ Зла нтъ Добра, подобно тому, какъ побда возможна только при борьб’.

‘Я слышалъ, какъ нкоторыя лица, не чуждыя филантропіи’, замчаетъ онъ гд-то, ‘утверждали (конечно, въ шутку), что человческое счастье существенно возрасло бы, если бы вс молодые люди, начиная съ девятнадцатилтняго возраста, могли быть запрятаны въ бочки или инымъ способомъ сдланы невидимыми и оставлены въ этомъ положеніи, чтобы предаваться своимъ законнымъ научнымъ занятіямъ и призваніямъ, затмъ вновь появлялись бы на свтъ Божій въ двадцатипятилтнемъ возраст, боле печальные и боле мудрые. Мн едва ли надо говорить, что я отнюдь не присоединяюсь къ этому предположенію, по крайней мр разсматриваемому въ качеств практическаго плана. Тмъ не мене, можно весьма основательно утверждать, что какъ молодыя двушки (MДdchen) именно въ эти годы наиболе очаровательны для человчества, такъ молодые люди (BЭbchen) достигаютъ тутъ максимума отвратительности. Такіе они въ это время дурни (Gecken), такіе глупые фанфароны, съ такою волчьею ненасытностью къ самооправданію! Они такъ упрямы, шумливы, тщеславны во всхъ отношеніяхъ, такъ грубы и такъ заносчивы. Никакое человческое стараніе, ни одинъ человческій успхъ не можетъ хоть сколько-нибудь удовлетворить молодаго человка, который, однако, самъ еще ни о чемъ не старался и ни въ чемъ не усплъ, но онъ могъ бы сдлать все это безконечно лучше, если бы это только было достойно его. Жизнь во всемъ — такая покладистая вещь, простая, какъ задача на Тройное Правило: перемножьте второй и третій члены, раздлите произведеніе на первый, частное и будетъ отвтомъ, надо быть осломъ, чтобы не придти къ нему. Дурень еще не узналъ по опыту, что что ни длай, а все-таки остается проклятая дробь, чаще всего десятичная періодическая, и что безусловно нельзя и думать о цломъ частномъ безъ остатка’.

Не находится ли въ этотъ отрывк подразумваемое признаніе, что самому Тейфельсдреку надо было бороться, кром вншняго затрудненія, еще съ гораздо большимъ внутреннимъ, именно: съ нкоторымъ временнымъ, юношескимъ, но тмъ не мене весьма прискорбнымъ разстройствомъ ума. Увы, уже и въ первомъ отношеніи его обстоятельства были достаточно тяжелы. ‘По прежнему врно’, говоритъ онъ, что Сатурнъ или Хроносъ, или какъ мы тамъ называемъ Время, пожираетъ всхъ своихъ Дтей, только непрерывно Стремясь впередъ, непрерывно Работая, можете вы (на какія-нибудь семьдесятъ лтъ) избжать его, но и васъ оно подъ конецъ пожретъ. Можетъ ли какой-нибудь Государь или Священный Союзъ Государей заставить Время остановиться или, хотя бы только въ мысли, стряхнуть съ себя Время? Все наше земное существованіе основано на Времени, построено на Времени, оно есть всецло Движеніе, поступательный ходъ Времени, Время — его причина и его матерія. Отсюда и вытекаетъ Вся наша Задача, которая есть — двигаться, работать, въ правильномъ направленіи. Разв наши Тла и наши Души не находятся въ постоянномъ движеніи,— хотимъ ли мы того или нтъ,— въ состояніи постояннаго Истощенія, требующаго постояннаго Исправленія? Самое полное удовлетвореніе всхъ нашихъ вншнихъ и внутреннихъ Потребностей было бы удовлетвореніемъ только на извстный промежутокъ Времени. Такимъ образомъ, что нами сдлано, то уже сдлано, для насъ уничтожено, и мы постоянно должны вновь идти и длать. 0 Духъ Времени! Какъ окружилъ и оковалъ ты насъ и какъ глубоко погрузилъ ты насъ въ твою смутную бездну Стихіи Времени, такъ что только въ рдкія ясныя мгновенія открываются намъ лишь проблески нашей высшей Лазурной Отчизны! Но меня, тмъ не мене, какъ Сына Времени, боле несчастнаго, чмъ нкоторые другіе, Время грозило състь ршительно слишкомъ рано, ибо какъ я ни усиливался, я не могъ бжать хорошо,— такъ загроможденъ былъ путь, такъ опутаны были ноги!’ Это значитъ, думаемъ мы, что, говоря на язык нашего низменнаго міра, вся обязанность и забота Тейфельсдрека была, какъ и у другихъ людей, ‘работать въ правильномъ направленіи’, но что онъ не могъ добыть этой работы, а потому и былъ очень несчастенъ. Это было естественно: суровая Нужда угрожала ему впереди, такая сильная душа изнывала въ томительномъ бездйствіи и потому была вынуждена, какъ мечъ Сэра Гудибраса ржавчиной —

уничтожать себя,

За неимньемъ ничего другаго,

Что бъ можно было рзать и колоть.

Но въ общемъ эта самая ‘выдающаяся Пассивность’, какъ это и всегда бывало, вновь роскошно расцвла и здсь, не должны ли мы въ этомъ обстоятельств отмтить начало многаго того, что характеризуетъ теперь нашего Профессора, и, можетъ быть, въ слабыхъ зачаткахъ, даже происхожденіе самой Философіи Одежды? Положеніе, которое онъ принялъ относительно Міра, было уже слишкомъ оборонительно и не было, какъ то представлялось бы желательнымъ, смлымъ положеніемъ атаки. Онъ говоритъ: ‘Насколько я ужъ тогда соприкасался съ человчествомъ, я былъ замтенъ, если вообще чмъ-нибудь, то разв только нкоторою тихостью манеръ, которая, какъ мои друзья часто заявляли съ порицаніемъ, очень плохо выражала рзкую пылкость моихъ чувствъ. И правда: я смотрлъ на людей съ излишествомъ и любви, и страха. Тайна Личности, въ самомъ дл, всегда Божественна для того, кто иметъ пониманіе Божественнаго. Тмъ не мене, меня часто порицали, а полузнакомые и ненавидли за мою такъ называемую жесткость (HДrte), за мой индифферентизмъ по отношенію къ людямъ и за мой кажущійся ироническій тонъ, который я принялъ, какъ любимую манеру разговора. Увы, вооруженіе сарказма было не боле, какъ клеенчатымъ чехломъ, въ котором я старался спрятаться для того, чтобы моя собственная бдная Особа могла существовать въ немъ спокойно и въ полной безопасности, не приводимая больше въ отчаяніе ранами. Но теперь я вижу, что сарказмъ, вообще говоря, есть языкъ Діавола, и по этой причин я давно отъ него все равно что отказался. Но сколь многихъ людей въ т дни я вызвалъ имъ на извстную степень враждебности! Ироническій человкъ, съ его лукавою молчаливостью, съ его окольными путями, въ особенности ироническій молодой человкъ, отъ котораго этого мене всего можно ожидать, заслуживаетъ, чтобы на него смотрли, какъ на чуму общества. Ибо разв намъ не случалось видать, какъ лица съ всомъ и съ именемъ выступали впередъ съ спокойнымъ равнодушіемъ, чтобы вытолкать такого человка съ глазъ долой, какъ ничтожность и червя, и какъ они потомъ взлетали до самаго потолка (balkenhoch) и, падая внизъ навзничь, разбивались вдребезги, такъ что ихъ не безъ негодованія приходилось уносить домой на доскахъ,— когда оказывалось, что такой человкъ есть, такъ сказать, электрическая торпеда!’

Увы, какъ можетъ человкъ съ такимъ діавольскимъ характеромъ пробить себ дорогу въ Жизни, гд первой задачей является, какъ допускаетъ и самъ Тейфельсдрекъ, соединить себя съ кмъ-нибудь и съ чмъ-нибудь (sich anzuschliessen)? На большинств его поступковъ написано раздленіе, а не единеніе. Мы должны также добавить, что спустя немного времени, единственное значительное отношеніе, которое ему вообще когда-нибудь удалось завязать,— его отношеніе къ Семейству Цедармъ,— повидимому, было парализовано, въ смысл какого бы то ни было практическаго примненія, смертью ‘нелишеннаго холеричности’ стараго Графа. Этотъ фактъ упомянутъ, впрочемъ совершенно случайно, въ нкоторомъ Разсужденіи объ Эпитафіяхъ, всунутомъ въ настоящую Связку въ числ столь многаго другаго, впрочемъ, въ этомъ этюд боле заслуживаетъ одобренія его ученость и любознательная проницательность, чмъ его духъ. Его основной принципъ есть тотъ, что лапидарныя надписи, какого бы рода он ни были, должны быть скоре Историческими, чмъ Лирическими. ‘По просьб наслдниковъ этого достойнаго Дворянина’, говоритъ онъ, ‘я предпринялъ составить его Эпитафію. Памятуя мои правила, я произвелъ слдующую. Впрочемъ, ее до сихъ поръ оставили невыгравированной, сославшись на какой-то недостатокъ въ Латинскомъ Язык,—недостатокъ, который никогда не былъ мн вполн ясенъ,’ мы, однако, можемъ предсказать, что въ ней найдется нчто большее, чмъ Латинскій языкъ, что приведетъ въ удивленіе Англійскаго читателя:

НІС JACET

PHILIPPUS ZAEHDARM, COGNOMINE MAGNUS,

ZAEHDARMI COMES,

EX IMPERIJ CONCILIO,

VELLERIS A REJ, PERISCELLIDIS, NECNON VULTURIS NIGRI

EQUES.

QUI DUM SUB LUNA AGEBAT,

QU1NQUIES MILLE PERDICES

plumbo confecit:

VARII CIBI

CENTUMPONDIA MILLIES CENTENA MILLIA,

PER 5E, PERQUE SERVOS QUADRU’PEDES B1PEDESVE,

HAUD SINE TUMULTU DEVOLVENS,

IN STERCUS

PALAM CONVERTIT.

NUNC A LABORE REQU1ESCENTEM

OPERA SEQUUNTUR.

SI MONUMENTUM QUфRIS,

F1METUM ADSPICE.

PRIMUM IX ORBE DEJEC1T (sub dato), POSTREMUM (sub dato).

ГЛАВА V.

P o м a н ъ.

‘Долгіе годы’, пишетъ Тейфельсдрекъ, ‘мучительно работалъ бдный Еврей въ этомъ Египт Аускультаторства, выжигая кирпичи безъ соломы, пока однажды его не поразилъ со всею силою вопросъ: Ради чего? — Beym Himmel! Ради Пищи и Тепла! Но разв Пищу и Тепло нельзя найти нигд въ другомъ мст среди великаго Божьяго Міра? — Будь, что будетъ,— я ршился испробовать’.

И вотъ, мы видимъ его въ новомъ независимомъ положеніи, хотя, можетъ быть, далекомъ отъ того, чтобы считаться улучшеннымъ. Тейфельсдрекъ теперь — человкъ безъ Профессіи. Покинувъ обыкновенный Флотъ рыбачьихъ лодокъ и китоловныхъ судовъ, среди которыхъ его подвтренное и медленное положеніе было дйствительно очень тягостно, онъ съ отчаяніемъ пускается въ собственное плаваніе, съ своимъ собственнымъ секстантомъ и компасомъ. Несчастный Тейфельсдрекъ! Хотя ни Флотъ, ни Торговля, ни Капитаны теб не нравились, все-таки не былъ ли это Флотъ, идущій опредленнымъ курсомъ, къ опредленной цли и, главное, идущій совмстно, такъ что каждый, взаимнымъ руководствомъ, различнаго рода займами и ссудами, могъ разносторонне помогать другому! И какъ поплывешь ты одинъ въ неизвстныхъ моряхъ, какъ найдешь самъ кратчайшій Сверо-западный Проливъ въ твою прекрасную Страну Пряностей, имя которой Нигд? — Одинокій бродяга въ такомъ путешествіи и съ такими мореплавательными маневрами непремнно наткнется на приключенія. И вотъ, какъ мы откроемъ дальше, нкоторый островъ Калипсо задерживаетъ его въ самомъ начал и почти совсмъ искажаетъ и перепутываетъ вс его разсчеты.

‘Если въ дни юности’, пишетъ онъ однажды, ‘Міръ величественно снимаетъ свое покрывало и повсюду Небо открываетъ себя на Земл, то нигд это Небо на Земл не открываетъ себя Молодому Человку такъ непосредственно, какъ въ Молодой Двушк. Такъ это, довольно странно, установлено въ этой нашей странной жизни. Вообще, какъ я уже часто говорилъ, личность (PersЖnlichkeit) всегда священна для насъ, нкоторый ортодоксальный Антропоморфизмъ соединяетъ мое Я со всми Ты въ узахъ любви, но именно въ этомъ сближеніи Сходнаго и Несходнаго, это божественное притяженіе какъ бы Положительнаго и Отрицательнаго полюсовъ впервые разгарается въ яркое пламя. Думаете ли вы, что самая жалкая человческая Личность безразлична для насъ? Разв мы не испытываемъ скоре самаго искренняго, сердечнаго желанія соединиться съ ней воедино, соединить ее съ нами благодарностью, удивленіемъ, даже страхомъ, или, если это не удастся, то соединить насъ самихъ съ нею? И насколько боле въ помянутомъ случа Сходнаго-Несходнаго! Здсь намъ предоставлена высшая мистическая возможность такого единенія, высшаго на нашей Земл, и, такимъ образомъ, здсь возгарается, черезъ проводящую среду фантазіи, пламя міроваго Духовнаго Электричества, которому, когда оно разовьется между мужчиной и женщиной, мы впервые даемъ многозначительное имя: лювовь’.

‘Въ каждомъ юнош, находящемся въ хорошихъ условіяхъ, какъ я предполагаю, уже цвтетъ въ надежд нкоторый Рай, украшенный присутствіемъ какой-нибудь прелестнйшей Евы, не отсутствуетъ также тамъ, среди прекрасныхъ видовъ, цвтовъ и листвы этого Сада, и Древо Познанія, прекрасное и страшное. Можетъ быть, всё это кажется къ тому же еще привлекательне, если Херувимъ и Огненный Мечъ отдляютъ это отъ всхъ людскихъ путей и ему, юнош съ богатымъ воображеніемъ, открываютъ только видъ, а не входъ. Счастливая пора добродтельной юности, когда стыдъ еще служитъ непреодолимой небесной преградой, и священные воздушные замки Надежды еще не низошли до презрнныхъ мазанокъ Дйствительности, и когда человкъ по своей природ еще безконеченъ и свободенъ!’

‘Что до нашего молодаго Заброшеннаго’, продолжаетъ Тейфельсдрекъ, очевидно подразумвая самого себя, ‘то при его замкнутомъ образ жизни, при его пылкой Фантазіи, тмъ боле огненной, что она горла подъ крышкой, какъ въ отражательной печи, его чувство по отношенію къ Царицамъ этой земли было и до сихъ поръ остается совершенно Невыразимымъ. Видимое божество жило въ нихъ, для нашего молодаго Друга вс женщины были святы, были небесны. До сихъ поръ онъ видлъ ихъ только порхающими мимо въ ихъ многоцвтномъ ангельскомъ опереніи, или же онъ видлъ ихъ парящими безмолвно и недосягаемо на берегахъ Эстетическаго Чая: он были вс изъ воздуха, вс лишь Духъ и Форма, он были такъ прелестны, подобно таинственнымъ жрицамъ, въ чьихъ рукахъ была невидимая лстница Іакова, по которой человкъ можетъ подняться на самое Небо. Чтобы онъ, нашъ бдный Другъ, могъ получить когда-нибудь для себя одно изъ этихъ прелестныхъ Созданій (Holden)—Ach Gott! какъ могъ онъ на это надяться? Не умеръ ли бы онъ отъ того? Въ этой мысли былъ какой-то бредъ головокруженія’.

‘Такимъ образомъ, молодой человкъ при всемъ своемъ скептицизм относительно Демоновъ и Ангеловъ въ томъ вид, какъ имъ нкогда врила толпа, тмъ не мене не оставался безъ посщенія гостей, дйствительно рожденныхъ на Неб, которые, видимые и слышные, носились вокругъ него, гд бы онъ ни былъ. И въ мысляхъ онъ благоговйно покланялся имъ, хотя пока называлъ ихъ лишь ихъ земными и пошлыми именами. Но теперь, если бы на душу, такъ настроенную, бросила электрическій взглядъ ласковыхъ глазъ какая-нибудь Воздушная Два, получившая осязаемое и реальное воплощеніе, и сказала бы ему: ‘И ты также можешь любить и быть любимымъ’, и этимъ бы воспламенила его,—благое небо! какой вулканическій, потрясающій землю, всепожирающій огонь вроятно бы возгорлся!’

Такое пламя какъ потомъ окажется, дйствительно и возгорлось, съ боле или мене Везувіанскими взрывами. во внутреннемъ человк Герръ Діогена, да въ самомъ дл, какъ бы это и могло не случиться? Натура, которая, говоря его собственнымъ фигурнымъ стилемъ, можно сказать, содержала теперь немало обуглившагося фитиля Раздражительности, съ большимъ запасомъ селитры скрытой Страсти и срнистаго Расположенія Духа, и все это въ такомъ горячемъ сосдств, рядомъ съ ‘отражательною печью Фантазіи’: разв мы не имемъ здсь составныхъ частей самаго сухаго Пороха, готоваго вспыхнуть подъ вліяніемъ малйшей искры? Въ искрахъ же никогда нтъ недостатка въ этой нашей Жизненной Стихіи. Безъ сомннія, какой-нибудь Ангелъ, которыхъ столь много носилось вокругъ, подлетитъ когда-нибудь поближе, покинувъ берега ‘Эстетическаго Чая’, и электрическимъ взглядомъ Прометея зажжетъ не послдній фейерверкъ! Счастіе. если онъ окажется дйствительнымъ Фейерверкомъ и будетъ вспыхивать. какъ ракеты, въ послдовательныхъ великолпныхъ взрывахъ блеска, естественно развиваясь одинъ изъ другаго въ нсколькихъ періодахъ счастливой Юношеской Любви, пока все, наконецъ, благополучно не сгоритъ, и юная душа не освободится съ небольшимъ только поврежденіемъ. Счастіе, если онъ не окажется Пожаромъ или бшенымъ Взрывомъ, который мучительно истерзаетъ само сердце или даже, можетъ быть, разорветъ сердце на куски (что было бы Смертью), или, въ лучшемъ случа, разорветъ тонкія стнки вашей ‘отражательной печи’ и будетъ затмъ неудержимо неистовствовать среди сосднихъ горючихъ матеріаловъ (что было бы Сумашествіемъ), до тхъ поръ, пока отъ всего прекраснаго и разнообразнаго внутренняго міра нашего Діогена не останется Ничего или только ‘кратеръ потухшаго вулкана’.

Изъ разнообразныхъ Документовъ въ этой Связк Capricornus, и прилегающихъ къ ней съ обихъ сторонъ, становится очевиднымъ, что нашъ Философъ, какимъ стоикомъ и циникомъ онъ теперь ни смотритъ, былъ всмъ сердцемъ и даже безумно Влюбленъ, и поэтому здсь разсиваются наши старыя сомннія, изъ камня или изъ плоти его сердце. Онъ любилъ однажды, неблагоразумно, но зато хорошо. И только однажды. Ибо какъ вашему Конгриву необходимо нуженъ новый ящикъ или картонная трубка для каждой новой ракеты, такъ и каждое человческое сердце можетъ собственно развить только одну Любовь, если даже и одну. За ‘Первой Любовью, которая безконечна’, не можетъ слдовать второй, подобной ей. Согласно съ этимъ, въ послдующіе годы Издатель этихъ Страницъ пришелъ ко взгляду на Тейфельсдрека, какъ на человка, который не только никогда бы не женился, но даже никогда бы не сталъ ухаживать, какъ на человка, котораго самъ великій климактерическій возрастъ, Бабье Лто начинающейся старости, не увнчалъ бы новымъ лавровымъ внкомъ. Для нашего Профессора женщины съ этихъ поръ сдлались Произведеніями Искусства, Небеснаго Искусства, разумется. Онъ наслаждается тмъ, что любуется въ галлереяхъ этими небесными произведеніями, но оставилъ мысль о пріобртеніи ихъ.

Читатели-психологи не могутъ не интересоваться увидать, какъ велъ себя Тейфельсдрекъ въ этомъ безпримрномъ для него положеніи, съ какими послдовательными особенностями рисунка, блеска и красокъ сгоралъ его Фейерверкъ. Но, какъ и обыкновенно, удовлетвореніе, которое можно здсь получить, незначительно. Изъ середины этихъ смшанныхъ кипъ Восхваленій и Элегій. съ ихъ сумашедшимъ Петрарковскимъ и Вертеровскимъ товаромъ, въ сумашедшемъ безпорядк разбросанныхъ между всевозможными сортами совершенно посторонняго матеріала, мы не можемъ даже разобрать хотя бы имени красавицы. Ибо наименованіе Вlитіпе, которымъ она здсь обозначается, и которое значитъ просто Богиня Цвтовъ, должно быть, безъ сомннія, выдумано. Такъ не было ли ея настоящее имя Флора? И какова была ея фамилія, или она не имла ея? Какое положеніе въ Жизни она занимала? Каково было ея родство, состояніе, наружность? И особенно: благодаря какой Предустановленной Гармоніи событій Любящій и Любимая встртились другъ съ другомъ въ этомъ столь обширномъ мір? Какъ вели они себя при этой встрч? На вс эти вопросы, далеко не второстепенные въ Біографическомъ труд, могутъ дать отвтъ по большей части только одн догадки. ‘Было предназначено’, говоритъ нашъ Философъ, ‘чтобы высокая небесная орбита Блумины перескла низкую подлунную орбиту нашего Заброшеннаго, чтобы онъ, глядя въ ея небесные глаза, могъ воображать, что высшая Сфера Свта спустилась въ низшую Сферу Тьмы, и чтобы, наконецъ, увидавъ свою ошибку, онъ поднялъ немало шума’.

Можно, кажется, предположить, что она была молода, съ карими глазами, прекрасна и чья-то Кузина, что она была высокаго рода и высокаго духа, но, къ сожалнію, зависима и безъ средствъ, что жила она, повидимому, не слишкомъ-то пріятными щедротами богатой родни. Но какъ попалъ ‘Странникъ’ въ ея кругъ? Произошло ли это влажнымъ путемъ Эстетическаго Чая или сухимъ путемъ чисто дловыхъ отношеній? Произошло ли это черезъ посредство Герръ Тоугуда, или черезъ посредство gnДdiger Frau, которая, какъ Художница-Орнаментистка, можетъ быть любила иногда вызывать ухаживаніе, особенно со стороны молодыхъ циническихъ Чудищъ? По всей видимости, это произошло благодаря одной только Случайности и по милости Природы.

‘0 ты, чудный Вальдшлоссъ’, пишетъ нашъ Автобіографъ, ‘какой прохожій когда-нибудь видлъ тебя, будь то Аускультаторъ въ отставк, оффиціально носящій въ своемъ карман послднюю Relatio ex Асtis, которую ему пришлось написать,—какой прохожій видлъ тебя и не былъ принужденъ остановиться передъ тобою въ восхищеніи! Благородное Жилище! Ты возвышалось среди глубокаго Горнаго Амфитеатра, на тнистыхъ полянахъ, въ твоемъ спокойномъ одиночеств, величественное, массивное, все изъ гранита, блистая въ вечерней зар, какъ дворецъ Эльдорадо, покрытый драгоцннымъ металломъ. Великолпно подымались въ волнообразныхъ извилинахъ откосы твоихъ сторожевыхъ Холмовъ, ярко зеленла ихъ мурава, тамъ и сямъ украшенная темно-коричневыми изломами утесовъ, или испещренная тнью одинокихъ, разбросанныхъ Деревьевъ. Для незнающаго Путника ты было подобно Храму Аммона въ Ливійской Пустын, гд хранятся, на горе и радость, уже написанныя таблицы его Судьбы. He безъ причины стоялъ онъ и смотрлъ! Въ этомъ его взгляд виднлось пророчество и неопредленныя предчувствія’.

Но теперь мы можемъ представить себ, что этотъ, имющій такія предчувствія, Аускультаторъ, вручивъ свою Relatio ex Actis, былъ приглашенъ на стаканъ Рейнъ-вейна и такимъ образомъ, вмсто того, чтобы вернуться удрученнымъ и жаждущимъ въ свое пыльное Городское жилище, былъ введенъ въ садовый Павильонъ, гд сидло самое избранное общество дамъ и кавалеровъ, занятое если не Эстетическимъ Чаемъ, то задушевной вечерней бесдой и, можетъ быть, Музыкальнымъ Кофе, ибо мы слышимъ объ ‘арфахъ и чистыхъ голосахъ, оживляющихъ тишину’. Повидимому, садовый Павильонъ немногимъ уступалъ въ достоинств самому благородному жилищу. ‘Это почтенное общество сидло, окруженное богатой листвой, среди группъ розъ, среди яркихъ красокъ и запаховъ тьсячи цвтовъ, впереди, сквозь широко растворенныя двери, открывался прекрасный, обширный видъ на цвты и кусты, на рощи и бархатистую зелень, простираясь волнообразно вплоть до отдаленныхъ Горныхъ Вершинъ, онъ былъ такъ ясенъ, такъ мягокъ, весь полонъ мелодій птицъ и счастливыхъ созданій: все это имло видъ, какъ будто люди похитили пріютъ у Солнца на лон одянія самого лта. Но какъ же произошло, что Странникъ приближался туда, рядомъ со своимъ веселымъ хозяиномъ, съ такимъ предчувствіемъ въ сердц (ahndungsvoll)? Чувствовалъ ли онъ, что его суровая грудь должна быть закрыта для этихъ нжныхъ вліяній? Что здсь еще разъ Судьба имла въ виду испытатъ его, насмяться надъ нимъ и посмотрть, есть ли у него Характеръ?

‘Въ слдующее мгновеніе онъ видитъ себя представленнымъ обществу, и особенно, по имени,—Блумин! Выдляясь среди всхъ дамъ и двушекъ, блистала Блумина въ своей скромности, подобно звзд среди земныхъ огней. Благороднйшая два, передъ которой онъ преклонился тломъ и душой, но на которую едва осмлился взглянуть, потому что ея присутствіе наполняло его мучительнымъ, хотя самымъ сладкимъ, смущеніемъ’.

‘Имя Блумины было ему хорошо извстно: далеко вокругъ слышно было о красавиц, объ ея талантахъ, объ ея прелести, объ ея капризахъ. Изо всхъ этихъ неопредленныхъ изображеній Молвы, изъ порицаній не мене, чмъ изъ похвалъ, нашъ другъ нарисовалъ себ образъ нкоторой властительной Царицы Сердецъ, цвтущаго, теплаго Земнаго Ангела, гораздо боле восхитительнаго, чмъ ваши, только блые, Небесные Ангелы—женщины, въ чьихъ спокойныхъ жилахъ течетъ слишкомъ мало нефтянаго огня. Онъ видалъ и саму ее въ общественныхъ мстахъ, этотъ легкій, но столь величественный обликъ, эти темныя косы, отняющія лицо, на которомъ улыбка и солнечный свтъ играли надъ многозначительной глубиной, но все это онъ видлъ только какъ магическое видніе, для него недостижимое, почти безъ реальности. Ея сфера была слишкомъ далека отъ его, почему могла бы она даже подумать о немъ? 0 Небо! Какъ могли бы они сойтись вмст хоть разъ? А теперь эта богиня Розъ сидитъ въ одномъ обществ съ нимъ, свтъ ея очей съ улыбкой скользнулъ по нему, если онъ заговоритъ, она это услышитъ! И кто знаетъ! Такъ какъ небесное Солнце смотритъ въ самыя глубокія долины, то, можетъ быть, сама Блумина не замтила ли уже раньше его, столь незамтнаго? Можетъ быть, она почувствовала къ нему удивленіе, получила къ нему расположеніе изъ разсказовъ самихъ его противниковъ, какъ онъ сдлалъ это относителыю нея? He были ли въ такомъ случа влеченіе, волненіе обоюдными? He было ли здсъ двухъ полюсовъ, стремящихся къ соединенію, разъ только они поставлены въ сосдство? или, лучше сказать,—сердца, вздымающагося въ присутствіи Царицы Сердецъ, подобно Морю, вздымающемуся, когда къ нему близка его Луна? Co Странникомъ было даже такъ: какъ бы въ тяготніи къ небу, внезапно, какъ бы отъ прикосновенія жезла Серафима, вся его душа возстала изъ своихъ глубочайшихъ тайниковъ: и все, что въ ней было мучительнаго, и все, что въ ней было блаженнаго, смутные образы, неопредленныя чувства всего Прошлаго и всего Будущаго, — поднимается внутри его безпокойными струями’.

‘Часто въ обстановк гораздо мене волнующей нашъ тихій Другъ насильственно уходилъ въ себя и пряталъ свою дрожь и смущеніе, какого бы они ни были рода, подъ надежнымъ покровомъ Молчанія и даже, можетъ быть, кажущейся Непонятливости. Но какъ же тогда случилось, что здсь, хотя дрожа до самой глубины сердца, онъ не упалъ въ обморокъ, а, наоборотъ, возросъ до силы, до безстрашія и ясности ? Это его Геній — руководитель (DДmon) вдохновилъ его, онъ долженъ былъ идти впередъ и встртить свою Судьбу. Покажи себя теперь, прошепталъ Геній, или будь навки скрытъ! Такъ иногда бываетъ, что именно когда вашъ страхъ доходитъ до высшаго напряженія, то тутъ-то ваша душа и чувствуетъ себя впервые способной еще превзойти его, что она поднимается выше его въ огненнои побд и, несясь на вновь найденныхъ крыльяхъ побды, двигается такъ спокойно именно потому, что двигается такъ быстро, такъ непреодолимо. Нашъ Странникъ долженъ всегда съ нкоторымъ удовлетвореніемъ и удивленіемъ вспоминать, какъ въ этомъ случа онъ не сидлъ молча, но ловко вступилъ въ потокъ разговора, который онъ затмъ, чтобы говорить съ кажущимся, но не дйствительнымъ хвастовствомъ, можно сказать, и продолжалъ вести. Несомннно, въ эти часы имъ овладло нкоторое вдохновеніе, одно изъ тхъ вдохновеній, которыя еще возможны въ нашъ поздній вкъ. Замкнутый въ себ раскрываетъ себя въ благородныхъ мысляхъ, въ свободныхъ, горячихъ словахъ, его душа—какъ море свта, какъ особое убжище Истины и Разума, въ которомъ также и Фантазія создаетъ образъ за образомъ, блистающіе всми цвтами спектра’.

Повидимому, въ этомъ, вообще столь пріятномъ, собраніи разглагольствовалъ одинъ ‘Филистеръ’, который даже теперь, ко всеобщему утомленію, съ авторитетнымъ видомъ извергалъ различныя Филистерства (PhilistriositДten), совсмъ не зная, какой вошелъ герой, чтобы разгромить его. Мы опускаемъ рядъ Сократовскихъ, или, скоре, Діогеновскихъ, изреченій, въ своемъ род очень счастливыхъ, вслдствіе которыхъ чудовище, ‘приведенное къ молчанію’, вскор посл того, повидимому, удалилось на ночной покой. ‘Пораженіе этого діалектическаго мародера,’ пишетъ нашъ герой, ‘было принято большинствомъ, видимо, какъ благодяніе, но что были вс похвалы въ сравненіи съ довольной улыбкой, каждую минуту грозившей обратиться въ смхъ, которою сама Блумина отплатила побдителю? Онъ осмлился обратиться къ ней, она отвтила ему со вниманіемъ. Но что, если въ этомъ серебряномъ голос какъ будто даже послышалось легкое дрожаніе? Но что, если пурпурная заря вечера скрыла бглый румянецъ?!’

‘Разговоръ принялъ боле высокій тонъ, одна прекрасная мысль вызывала другую. Это былъ одинъ изъ тхъ рдкихъ моментовъ, когда душа открывается съ полной свободой, и человкъ чувствуетъ себя близкимъ къ человку. Весело играла кругомъ дружественная бесда въ ясной и милой непринужденности, ибо бремя скатилось со всхъ сердецъ, барьеры Церемоній, которые суть въ дйствительностн законы благовоспитаннаго общежитія, какъ бы разошлись въ паръ, и жалкія притязанія Я и Ты, не раздляемыя боле строгими преградами, мягко сливались теперь одно съ другимъ, и Жизнь текла, гармоничная, многоцвтная, какъ какое-нибудь прекрасное королевское шампанское, и ея властителемъ и собственникомъ была одна только любовь. Такая музыка струится изъ благорасположенныхъ сердецъ, въ благопріятной обстановк времени и мста. Но по мр того, какъ свтъ длался боле эsирнымъ на вершинахъ горъ, и тни ложились все длинне по долин, тонкая нота грусти, можетъ быть, прозвучала въ сердц и шопотомъ, боле или мене слышнымъ, напомнила каждому, что какъ этотъ ясный день приближаетея къ своему концу, точно такъ же долженъ и День Человческаго Существованія склониться въ прахъ и тьму со всми его болзненными трудами и погрузиться, со всмъ радостнымъ п печальнымъ шумомъ, въ безмолвную вчность’.

‘Нашему Другу часы казались мгновеніями, онъ чувствовалъ себя освященнымъ, онъ былъ счастливъ, слова изъ этихъ сладчайшихъ устъ падали на него, какъ роса на жаждущую траву, вс лучшія чувства души его, казалось, шептали: Намъ хорошо быть здсь. При разставань рука Блумины была въ его рук, въ благоуханномъ полумрак, съ кроткими звздами надъ ними, онъ проговорилъ что-то о новой встрч, на что не послдовало возраженія, онъ слегка пожалъ эти маленькіе, нжные пальцы, и они были взяты назадъ, казалось, безъ поспшности, безъ гнва’.

Бдный Тейфельсдрекъ! Ясно до очевидности, что теб было нанесено пораженіе: Цариц Сердецъ хотлось видть, какъ будетъ вздыхать по ней также и ‘геніальный человкъ’, и вотъ съ помощью волшебства въ этотъ сверхъестественный часъ она связала и очаровала тебя.— ‘Любовь не есть вполн Безуміе’, говоритъ онъ гд-то, ‘но иметъ съ нимъ много общихъ точекъ. Я назову ее скоре различеніемъ Безконечнаго въ Конечномъ, Идеи, ставшей Реальностью, это различеніе, дале, можетъ быть врнымъ или ложнымъ, серафическимъ или демоническимъ, можетъ быть Вдохновеніемъ или Безуміемъ. Но и въ первомъ случа, какъ и при обыкновенномъ Сумашествіи, къ зрнію присоединяется Фантазія и устанавливаетъ на этой столь ничтожной области Реальнаго свой Архимедовъ рычагъ, чтобы двигать имъ по желанію безконечное Духовное. Я готовъ назвать Фантазію истинными вратами Неба и вратами Ада для человка, жизнь его чувствъ есть только малая временная сцена (ZeitbЭhne), на которой встрчаются въ видимыхъ образахъ глубокіе потоки вліяній изъ этихъ обихъ столь далекихъ, но и столь близкихъ областей и разыгрываютъ трагедію и мелодраму. Чувственное можетъ прекрасно поддержать себя въ большинств странъ за какіе-нибудь восемнадцать пенсовъ въ день, но для Фантазіи не достаточны планеты и солнечныя системы. Свидтелемъ тому вашъ Пирръ, который побдилъ вселенную, но пилъ не лучшее красное вино, чмъ прежде’. Увы! Свидтелемъ также вашъ Діогенъ, охваченный огнемъ, возносящійся на высшее Небо и склоняющійся къ Безумію изъ-за ‘Брюнетки съ высокимъ духомъ’, какъ будто на земл была только она одна, а не нсколько подобныхъ ей!

Онъ говоритъ, что въ Город они снова встрчались. ‘День за днемъ, подобно солнцу его сердца, цвтущая Блумина свтила на него. Ахъ! Еще недавно, и онъ былъ въ полной тьм: какая Красавица (Holde) могла бы когда-нибудь полюбить его? He вря ни во что, бдный юноша никогда не умлъ врить и въ себя. Удалившись ото всхъ, въ гордой робости, среди своей собственной крпости, уединенный отъ людей, но сильно смущаемый ночными видніями, онъ смотрлъ на самого себя съ печальнымъ негодованіемъ, какъ на человка, принужденнаго отказаться отъ самыхъ сладкихъ надеждъ бытія. А теперь—о теперь! — ‘Она смотритъ на тебя,’ восклицалъ онъ: ‘она, прекраснйшая, благороднйшая, не говорятъ ли теб ея темныя очи, что ты не отвергнутъ? Посланница Неба! Да будутъ на ней вс благословенія Неба!’ Такъ струились въ его сердц нжныя мелодіи, ноты безконечной благодарности, самыя сладкія указанія, что и онъ человкъ, и что для него приготовлены невыразимыя радости.

‘Въ свободной рчи, важной или веселой, среди бглыхъ взглядовъ, смха и слезъ и часто съ нечленораздльною мистическою рчью Музыки—таковъ былъ элементъ, въ которомъ они теперь жили. Отъ такой-то многоцвтной, лучезарной Авроры, отъ этой прелестнйшей изъ Восточныхъ Носительницъ Свта суждено было нашему другу получать привтъ, и новый Апокалипсисъ Природы раскрылся передъ нимъ. Прелестнйшая Блумина! Ты, подобно Звзд, вся Огонь и влажная Нжность, по-истин воплощенный лучъ Свта! Если бы въ ней былъ даже какой-нибудь недостатокъ, какой-нибудь ‘капризъ’, могъ ли бы онъ обойтись безъ нихъ? He была ли она для него на самомъ дл Утренней Звздой? He приносило ли ея присутствіе съ собой Небесныя мелодіи? Какъ бы отъ Эоловыхъ Арфъ при дыханіи зари, какъ бы отъ Мемноновой Статуи, тронутой розовымъ перстомъ Авроры, неземная музыка окружала его и окутывала его неизвданнымъ, благоуханнымъ Покоемъ. Далеко улетло блдное Сомнніе, Жизнь расцвла счастіемъ и надеждой. Итакъ, все прошлое было дикимъ сномъ! Итакъ, онъ былъ въ Эдемскомъ саду и не могъ понять этого! Но смотрите теперь! Черныя стны его тюрьмы растаяли, плнникъ живъ, на свобод. Любилъ ли онъ Расколдовавшую его? Ach Gott! Bсe его сердце, вся душа его и жизнь принадлежали ей, но онъ еще ни разу не назвалъ это Любовью: все его существованіе было Чувствомъ, еще не отлившимся въ Мысль’.

Но тмъ не мене оно должно отлиться въ Мысль, даже въ Дйствіе, ибо ни Расколдовавшій, ни Расколдовавшая, какъ простыя ‘Дти Времени’, не могутъ оставаться при одномъ Чувств. Профессоръ не знаетъ до сего дня, какъ ‘Любимая нашла въ своей нжной, пылкой груди ршимость, хотя бы подъ вліяніемъ Необходимости, порвать столь благословенныя узы’. Онъ даже, повидимому, удивленъ ‘Дуэньей-Кузиной’, кто бы она ни была, ‘въ чьей тощей, оголодалой философіи религія юныхъ сердецъ встртила съ самаго начала лишь слабое одобреніе’. Мы же, даже и на такомъ разстояніи, можемъ объяснить это и безъ помощи некромантіи. Пусть нашъ Философъ отвтитъ намъ только на слдующій вопросъ. Что за фигуру, вроятно, изобразила бы изъ себя въ это время Миссисъ Тейфельсдрекъ въ свтскомъ обществ? Могла ли бы она править Кабріолетомъ съ мдными украшеніями или хотя бы только съ желзными рессорами? 0, безтолковый ‘Аускультаторъ въ отставк’, не имющій никакихъ видовъ на капиталъ! Неужели какая-нибудь изъ извстныхъ до сихъ поръ ‘религій молодыхъ сердецъ’ можетъ нагрть человческую кухню? Полно! Твоя божественная Блумина, когда она ‘ршилась выйти за кого-нибудь побогаче’, выказала, хотя она была только ‘геніальной женщиной’, боле философіи, чмъ ты, мнимый мужчина.

Наши читатели были свидтелями начала этого Любовнаго безумія и того, съ какимъ царственнымъ великолпіемъ оно расло и увеличивалось. Пусть насъ не просятъ раскрывать блескъ его высшаго развитія и тмъ мене—ужасы его совершенно мгновеннаго разрушенія. Какимъ образомъ можно изъ тхъ неорганическихъ массъ, здсь еще боле безумныхъ, чмъ гд-либо, которыя лежатъ въ этихъ Связкахъ, составить хотя бы отрывки живыхъ очертаній? Кром того, какая была бы въ томъ польза? Мы наблюдаемъ съ живымъ удовольствіемъ, какъ веселый шелковый Монгольфьеръ поднимается отъ земли и стремится вверхъ, разская влажныя глубины, пока онъ не уменьшится въ свтлую звздочку. Но на что тамъ больше смотрть,—когда онъ наконецъ, вслдствіе естественной эластичности или какой-нибудь огненной случайности, разорвется?—на несчастнаго воздухоплавателя, съ громадной быстротой низвергающагося среди опрокинутыхъ парашютовъ, мшковъ съ пескомъ, перепутанныхъ обломковъ въ челюсти Діавола! Довольно знать, что Тейфельсдрекъ поднялся въ высшія области Эмпирея no естественному параболическому пути, а возвратился оттуда по чрезвычайно быстрому перпендикулярному. Что касается до остальнаго, то пусть это нарисуетъ себ какой-нибудь чувствующій читатель, который былъ настолько несчастливъ, чтобы самому продлать то же самое, но при этомъ пусть онъ приметъ во вниманіе, что если онъ испыталъ такую агонію и такіе припадки сумасшествія изъ-за своей, вроятно, сравнительно незначительной возлюбленной, то что должно было быть съ Тейфельсдрекомъ при его огненномъ сердц и ради несравненной Блумины? Взглянемъ только на заключительную сцену.

‘Однажды утромъ онъ нашелъ свою Утреннюю Звзду совершенно померкшей и тускло-красной, прелестное созданіе было молчаливо, разсянно, казалось, что она плакала. Увы, это была боле не Утренняя Звзда, а смутное небесное Зиаменіе, возвщающее, что забрезжилъ день Страшнаго Суда! Она сказала дрожащимъ голосомъ, что они не должны боле встрчаться’. Пораженный громомъ Воздухоплаватель не потерялся въ этотъ страшный часъ, но какая была въ томъ польза? Мы опускаемъ страстные упреки, угрозы, выраженія негодованія, такъ какъ все было напрасно: ему не было даже дано никакого объясненія, мы спшимъ къ катастроф. ‘Въ такомъ случа, прощайте, Мадамъ!’ произнесъ онъ не безъ суровости, ибо его уязвленная гордость помогла ему. Она вложила свою руку въ его, она взглянула ему въ лицо, ея глаза наполнились слезами. Въ безумной смлости онъ прижалъ ее къ своей груди, ихъ уста соединились, ихъ дв души, какъ дв капли росы, слились въ одну,—въ первый разъ и въ послдній!’ Такъ Тейфельсдрекъ получилъ безсмертіе черезъ поцлуй. А затмъ? Ну, затмъ—‘плотныя завсы Ночи быстро спускались на его душу по мр того, какъ поднимался необъятный Громъ Страшнаго Суда, и сквозь развалины какъ бы разрушеннаго Міра онъ самъ падалъ, падалъ въ Бездну’.

ГЛАВА VI.

Страданія Тейфельсдрека.

Мы уже давно чувствовали, что съ человкомъ, каковъ нашъ Профессоръ, надо часто ожидать, что дла примутъ совершенно особенный оборотъ, что въ такой сложной, запутанной натур могутъ быть каналы какъ пріемные, такъ и отводные, какіе рдко приходится отмчать Психологу, коротко говоря, что ни при какихъ крупныхъ обстоятельствахъ или волненіяхъ, ни въ бур радости, ни въ бур горя, вы не можете предсказать его поведенія.

Для нашихъ мене философскихъ читателей, напримръ, ясно теперь, что столь страстный Тейфельсдрекъ, низвергнутый этимъ необыкновеннымъ путемъ сквозь ‘разрушенный Міръ’, могъ сдлать только одно изъ трехъ: Помститься въ Бэдлам, начать писать Сатаническіе Стихи или размозжить себ черепъ. И затмъ, на пути къ одной изъ этихъ развязокъ, не предвкушаютъ ли такіе читатели различныхъ экстравагантностей: битья въ грудь, битья лба (объ стны), лъвиныхъ рыканій кощунства и т. п., топанья ногами, битья кулаками, ломанья обстановки, если даже не самого поджога?

Тейфельсдрекъ ведетъ себя отнюдь не такъ. ‘Покончивъ съ прежнимъ дломъ’, онъ спокойно беретъ свой Pilgerstab (посохъ Пилигримма) и пускается странствовать и бродить по землямъ и водамъ всего земнаго Шара. Любопытно въ самомъ дл, какъ съ такою живостью воображенія, съ такою силой чувства, особенно съ этими чрезмрными привычками Преувеличенія въ рчи, онъ соединяетъ эту удивительную свою молчаливость, этотъ стоицизмъ во вншнихъ пріемахъ. Такимъ образомъ, если онъ и говоритъ о своей внезапной потер, въ этомъ дл Царицы Цвтовъ, какъ о дйствительномъ Страшномъ Суд и Разрушеніи Природы,—въ каковомъ свт все это отчасти ему несомннно и представлялось, — то его собственная природа отнюдь не была этимъ разрушена, а наоборотъ, скоре боле сильно уплотнилась. Ибо однажды, можно сказать, Блумина отперла магическими средствами это его запертое сердце, и все въ немъ скрытое вырвалось шумно, неудержимо, подобно духамъ, освобожденнымъ изъ ихъ стекляннаго фіала. Но лишь только ваши магическія средства удалены, странный ящикъ сердца снова захлопывается, и теперь, можетъ быть, нтъ уже на свт ключа, который отперъ бы его, ибо Тейфельсдрекъ, какъ мы замтили, не полюбитъ второй разъ. Странный Діогенъ! He успло это раздирающее сердце событіе благополучно совершиться, какъ онъ уже длаетъ видъ, что смотритъ на него, какъ на вещь естественную, о которой нечего больше и говорить. ‘Высочайшая надежда, которую онъ, казалось, прочиталъ въ глазахъ Ангела, вызвала его изъ мрака Смерти къ небесной Жизни, но блескъ Тофета скользнулъ по лицу его Ангела, и онъ былъ унесенъ вихремъ и услышалъ смхъ Демоновъ. Это былъ Морской Бредъ’, прибавляетъ онъ, ‘въ которомъ Юноша видлъ зеленыя Райскія Рощи среди обширныхъ Водъ Океана: лживое видніе, но не вполн ложь, ибо онъ видлъ это’. Но что произошло въ немъ, какъ скоро онъ пересталъ это видть, сценой какихъ припадковъ бшенства и отчаянія была вслдъ затмъ душа Тейфельсдрека,—все это онъ иметъ великодушіе скрыть подъ совершенно непрозрачнымъ покровомъ Молчанія. Мы хорошо это знаемъ, канъ скоро прошелъ первый, безумный пароксизмъ, нашъ бодрый Гнесхенъ собралъ вновь свои разбросанныя философскія положенія и застегнулся на вс пуговицы. Онъ снова сдлался мягокъ, молчаливъ, или разговаривалъ о погод и Журналахъ. И только по мимолетному нахмуриванію этихъ щетинистыхъ бровей, по какому-нибудь глубокому сверканію этихъ глазъ, блиставшихъ неизвстно, росою ли слезъ или бшенымъ огнемъ, можно было догадаться, какая Геенна была въ немъ, и что вся Сатаническая Школа декламировала тамъ, хотя и неслышно. Поглотить свой собственный гнвъ, какъ нкоторыя печи поглощаютъ свой собственный дымъ, сдлать неслышной декламацію цлой Сатанической Школы, если она уже должна декламировать,—это отрицательная, хотя и не малая добродтель, и притомъ далеко не изъ самыхъ обыкновенныхъ по ныншнимъ временамъ.

Тмъ не мене, мы не возьмемъ на себя смлости утверждать, что въ странномъ средств, на которое онъ напалъ, не было намека на скрытое безуміе: и настоящее состояніе этихъ документовъ въ Capricornus и Aquarius является не послдней тому эмблемой. Его столь безконечныя Странствованія, весьма тягостныя, не имютъ опредленной или, можеть быть, даже опредлимой цли: внутреннее Безпокойство казалось его единственнымъ руководителемъ: онъ странствуетъ, странствуетъ, какъ будто проклятіе Пророка пало на него, и онъ ‘сдлался подобенъ колесу’. Но сверхъ того несомннно, что хаотическая природа этихъ связокъ Бумагъ усиливаетъ неясность. Напримръ, мы безъ всякихъ подготовительныхъ замчаній наталкиваемся на слдующій отрывокъ: ‘Совершенно особенное чувство пробуждается въ Путешественник, когда, повернувъ за какую-нибудь гряду холмовъ на своей пустынной дорог, онъ видитъ, что далеко внизу, пріютившись среди рощъ и естественныхъ зеленыхъ валовъ, лежитъ прекрасный Городъ, издали маленькій, какъ игрушка, но въ которомъ столько человческихъ душъ, какъ бы видимыхъ и въ то же время невидимыхъ, предаются своимъ разнообразнымъ хлопотамъ. Его блая колокольня является тогда по-истин указующимъ на звзды перстомъ, сводъ синяго дыма кажется своего рода дыханіемъ Жизни, ибо душа своимъ собственнымъ единствомъ всегда даетъ единство тому, на что она смотритъ съ любовью, и поэтому маленькое мсто обитанія людей, само по себ лишь скопленіе домовъ и хижинъ, длается для насъ индивидуумомъ, даже личностью. Но какія тысячи другихъ мыслей присоединяются сюда,если это мсто было для насъ самихъ ареной радостныхъ или печальныхъ событій! если, можетъ быть, колыбель, въ которой насъ качали, еще стоитъ тамъ, если Любимые нами еще тамъ живутъ, если наши Покойники тамъ спятъ!’ Не поспшилъ ли прежде всего Тейфельсдрекъ въ своемъ безвыходномъ положеніи къ родному Энтепфулю, подобно тому, какъ, говорятъ, раненый орелъ спшитъ къ себ въ гнздо, и какъ во всякомъ случа военные дезертиры и вс затравленные изгнанники, какъ бы по инстинкту, обращаются по направленію къ своей родин? Но разсудивъ, что тамъ ему нечего ждать помощи, не бросилъ ли онъ на него только пристальный взглядъ издали—и затмъ не повернулъ ли въ другую сторону?

Немногимъ счастливе, повидимому, была его слдующая попытка—бгства въ пустыни дикой Природы, на материнскомъ лон которой онъ какъ бы хотлъ искать исцленія. Въ этомъ смысл, по крайней мр, мы склонны объяснить слдующую Замтку, отдленную отъ предшествующей довольно значительнымъ пространствомъ, въ которомъ, однако, нтъ ничего, достойнаго замчанія:

‘Горы не были новостью для него, но рдко гд можно видть Горы въ такомъ сочетаніи величія и прелести, какъ здсь. Скалы принадлежатъ къ тому роду, называемому минералогами Первобытнымъ, который всегда раслолагаетъ ихъ въ массы суроваго, гигантскаго характера, но здсь эта суровость, однако, смягчена рдкою воздушностью формъ и мягкостью всего окружающаго: въ климат, благопріятномъ для растительности, срый утесъ, самъ покрытый мхами, прорывается сквозь украшенія листвы или зелени, и блые, веселые домики, отненные деревьями, лпятся вокругъ вчнаго гранита. Въ изящной смн Красота чередуется съ Величіемъ: вы дете по каменнымъ безднамъ, вдоль узкихъ ущелій, пересченныхъ потоками, съ нависшими стнами высокихъ утесовъ, ваша дорога то вьется черезъ изломанныя, изрытыя пропасти и черезъ громадные обломки скалъ, то вдругъ выходитъ въ какую-нибудь изумрудную долину, гд маленькій ручеекъ собирается въ Озеро, и человкъ снова нашелъ для себя прекрасное жилище, и кажется, будто Миръ помстился на лон Силы’.

‘Но Сынъ Времени не можетъ, однако, разсчитывать на Миръ въ этомъ водоворот существованія, въ особенности, если изъ Прошлаго возстаетъ передъ нимъ какой-нибудь Призракъ, а Будущее скрыто въ полной Стигійской Тьм, таящей въ себ призраки. Совершенно основательно можетъ Странникъ воскликнуть самому себ: не заперты ли неумолимо передъ тобой врата Счастія этого міра? Питаешь ли ты хотя одну надежду, которая не была бы безумной? И тмъ не мене ты можешь себ внятно прошептать и даже, если это теб боле подходитъ, въ Греческомъ оригинал: ‘Кто можетъ смотрть на смерть, тотъ не испугается тней’,

‘Вниманіе Странника было отвлечено отъ такихъ размышленій въ другую сторону, ибо теперь Долина внезапно замыкалась, пересченная громадной горной массой, каменистый, изрзанный водою подъемъ на которую не могъ быть совершенъ верхомъ на лошади. Достигнувъ верха, онъ видитъ себя вновь погруженнымъ въ свтъ вечерняго заката и не можетъ не остановиться на нсколько мгновеній и не осмотрться вокругъ. Неправильное пространство нагорной равнины, съ которой долины въ сложныхъ развтвленіяхъ, то неожиданно, то медленно направляютъ свой спускъ ко всмъ четыремъ странамъ свта. Ряды горъ лежатъ подъ вашими ногами, перепутанные вмст, только наиболе высокія вершины выступаютъ тамъ и сямъ какъ бы на второмъ план, ясныя и важныя въ своемъ уединеніи лежатъ также озера. Теперь не видно и слда человка, если это только не онъ сдлалъ ту едва видимую полосу Большой Дороги, достигшей здсь, такъ сказать, недосягаемаго, дабы соединить Провинцію съ Провинціей. Но по направленію къ солнцу—смотрите! какъ вдругъ громоздится цлый міръ Горъ, діадема и центръ горной области. Сотни и сотни дикихъ вершинъ въ послднемъ свт Дня, вс блистающія, изъ золота и аметиста, подобныя гигантскимъ духамъ пустыни, въ безмолвіи, въ уединеніи, какъ въ ту ночь, когда впервые обсохла земля посл Ноева Потопа. Прекрасенъ, даже торжественъ былъ для нашего Странника этотъ неожиданный видъ. Онъ смотрлъ на эти имумительныя массы съ удивленіемъ, почти съ тоской желанія, никогда вплоть до этого часа онъ не зналъ Природы, что она Едина, что она Мать и божественна. И въ то время, какъ розовый свтъ исчезалъ, блдня, въ неб, и Солнце уже скрылось, шепотъ Вчности и Необъятности, Смерти и Жизни пронесся въ его душ, и онъ почувствовалъ, какъ будто и Смерть, и Жизнь—одно, какъ будто Земля не мертва, какъ будто тронъ Духа Земли—въ этомъ великолпіи, и какъ будто его собственный духъ иметъ съ нимъ общеніе’.

‘Очарованіе было разрушено звукомъ экипажныхъ колесъ. Появившись съ таинственнаго Свера, чтобы снова погрузиться въ таинственный Югъ, хала веселая Карета четверней. Она была открыта, на слугахъ и кучерахъ были свадебныя украшенія: итакъ, эта счастливая пара соединилась, это былъ ихъ свадебный вечеръ! Черезъ нсколько мгновеній они приблизились: Du Himmel! Это былъ Герръ Тоугудъ и— Блумина! Они прохали мимо меня съ легкимъ невнимательнымъ кивкомъ, скрывшись за ближайшей группой деревьевъ, впередъ, къ Небу и къ Англіи. А я, говоря словами моего друга Рихтера, я остался одинъ, позади нихъ, наедин съ Ночъю’.

Если бы это не было жестоко при такихъ обстотельствахъ, то здсь было бы мсто включить замчаніе, давно уже нами подобранное въ большомъ Труд объ Одежд, гд оно, впрочемъ, стоитъ съ совершенно другимъ намреніемъ. ‘Незадолго передъ тмъ, какъ была искоренена Оспа’, говоритъ Профессоръ, ‘въ Европу зашла новая болзнь духовнаго рода,—я подразумваю эпидемическую, а нын эндемическую болзнь—Погоню за Видами. Поэты стараго времени, будучи одарены Чувствами, также наслаждались вншней Природой, но преимущественно такъ, какъ мы наслаждаемся хрустальнымъ кубкомъ, который содержитъ для насъ хорошій или дурной напитокъ, т.-е. въ молчаніи, или лишь съ легкими, случайными замчаніями. Никогда, я думаю, вплоть до Страданій Вертера, нельзя было найти человка, который бы сказалъ: Давайте сдлаемъ Описаніе! Выпивъ напитокъ, давайте съдимъ стаканъ! Къ сожалнію до сихъ поръ еще приходится искать Дженнера этой эндемической болзни’. Слишкомъ врно!

Мы считаемъ боле важньшъ отмтить,, что Странствованія Профессора, насколько его стоическая и циническая оболочка допускаетъ ясный взглядъ внутрь_, впервые принимаютъ здсь свой постоянный характеръ, дурацкій или нтъ. Этотъ взглядъ Василиска—Кареты четверней—кажется изсушилъ и тотъ малый остатокъ опредленныхъ плановъ, который еще, можетъ быть, таился въ немъ: Жизнь обратилась для него цликомъ въ темный лабиринтъ. И въ теченіе долгихъ лтъ нашъ Другъ, бгая привидній, тыкался въ немъ, какъ попало, и, конечно, съ большей поспшностью, чмъ успхомъ.

Было бы безуміемъ съ нашей стороны пытаться слдить за нимъ даже издали въ этомъ его необыкновенномъ странствованіи по свту, простая запись котораго, если бы только ясная запись могла быть возможна, наполнила бы томы. Безнадежна здсь темнота, невыразима путаница. Онъ переходитъ изъ страны въ страну, изъ положенія въ положеніе, онъ исчезаетъ и вновь появляется, такъ что ни одинъ человкъ не можетъ разсчитать, какъ и гд это случится. Онъ странствуетъ по всмъ частямъ свта и, повидимому, по всмъ кругамъ общества.

Если въ какомъ-нибудь мст, можетъ быть, трудно опредляемомъ географически, онъ основывается на время и завязываетъ сношенія,—то будьте уврены, что онъ рзко порветъ ихъ. Стоитъ только упустить его изъ вида, какъ Частнаго Ученаго (Privatisirender), живущаго по милости Божіей въ какой-нибудь Европейской столиц,—и вы вслдъ за тмъ найдете его, какъ Хаджи, въ окрестностяхъ Мекки. Это совершенно необъяснимая Фантасмагорія, капризная, быстро мняющаяся, какъ если бы нашъ Путешественникъ, вмсто собственныхъ членовъ и большихъ дорогь, переносился при помощи ковра-самолета или шапки-невидимки. Все, сверхъ того, сообщенное эмблематически, помощью самыхъ разнообразньтхъ, неясныхъ знаковъ (какъ, напримръ, это собраніе Названій Улицъ), съ одними только скудно разсянными намеками на прямыя историческія указанія: немногіе свтлые островки въ мір тумана! Такимъ образомъ, съ этого момента Профессоръ длается еще боле загадкой, чмъ когда-либо. Говоря образнымъ языкомъ, мы можемъ сказать, что онъ становится если не духомъ, то одухотвореннымъ, испареннымъ. Біографическій фактъ, не имющій себ параллельнаго: Рка его Исторіи, которую мы прослдили съ самыхъ незначительныхъ ея истоковъ и которую надялись увидать текущей дале съ возрастающей быстротой въ океанъ, натыкается здсь на этотъ ужасный Обрывъ Любви и, какъ безумно пнящійся водопадъ, совершенно разлетается въ шумныя облака брызгъ! Далеко внизу она, правда, снова собирается въ пруды, н лужи, и затмъ лишь на большомъ разстояніи и съ трудомъ, если только вообщс собирается, въ общій потокъ. Бросить взглядъ на нкоторые изъ этихъ прудовъ и лужъ и прослдить, куда они текутъ,— этимъ должна ограничиться на одну или дв главы наша задача.

Для этой цли наилучшимъ являются эти прямыя историческія замтки,—тамъ, гд ихъ можно найти. Но тмъ не мене—здсь попадается многое, что, при нашей теперешней освдомленности, было бы еще спорнымъ высказывать. Тейфельдрекъ, колеблясь повсюду между самымъ высокимъ или самымъ низкимъ уровнемъ, приходитъ въ соприкосновеніе и съ самой общественной исторіей. Напримръ, эти его разговоры и отношенія съ знаменитыми Личностями, какъ Султанъ Магометъ, Императоръ Наполеонъ и др.,—разв они не имютъ скоре дипломатическаго, чмъ біографическаго характера? Издатель, высоко цня святость коронованныхъ головъ, а также, пожалуй, подозрвая возможный обманъ со стороны Философа Одежды, избжитъ этой области въ настоящую минуту, новое время принесетъ, можетъ быть, новыя свднія и иную обязанность.

Если мы теперь спросимъ,—не съ какой окончательной цлью, ибо таковой не было, — но въ какихъ ближайшихъ видахъ и, во всякомъ случа, въ какомъ настроеніи духа Профессоръ предпринялъ и продолжалъ свое странствованіе по свту,— то отвтъ будетъ боле ясенъ, чмъ благопріятенъ. ‘Неимющее названія Безпокойство’, говоритъ онъ, ‘толкало меня впередъ, вншнее движеніе было для него нкоторымъ минутнымъ, обманчивымъ облегченіемъ. Куда мн было идти? Мои Путеводныя Звзды померкли, подъ этимъ сводомъ угрюмаго огня не свтило ни одной звзды. Но я долженъ былъ идти впередъ, земля горла подо мною, для подошвъ моихъ ногъ не было покою. Я былъ одинъ, одинъ! Сильное внутреннее стремленіе постоянно создавало себ Призраки, и я долженъ былъ поочередно за каждымъ нзъ нихъ безплодно стремиться. Но я испытывалъ чувство, что для моей лихорадочной жажды былъ и долженъ былъ гд-нибудь быть цлительный Источникъ. И ко многимъ, страстно воображаемымъ источникамъ, Святымъ Колодцамъ нашего вка, совершалъ я странствованія: къ великимъ Людямъ, къ великимъ Городамъ, къ великимъ Событіямъ, и не находилъ въ нихъ исцленія. Въ чужихъ странахъ, какъ и въ хорошо извстныхъ, въ дикихъ пустыняхъ, какъ и въ сутолк развращенной цивилизаціи, — везд было одно и то же: какъ могъ вашъ странникъ убжать отъ — своей собственной Тни? Тмъ не мене — все-тани Впередъ! Я чувствовалъ себя какъ бы въ болышіхъ попыхахъ, но я не видалъ, что мн длать. Изъ глубины моего собственнаго сердца какой-то голосъ взывалъ ко мн: Впередъ! Втры н рки, и вся Природа говорили мн: Впередъ! Ach Gott! Вдь я былъ, разъ навсегда, сынъ времени!’

Не ясно ли изъ этого, что внутренняя Сатаническая Школа была еще довольно дятельна? Онъ говоритъ въ другомъ мст: ‘Со мной всегда былъ Энхиридіонъ Эпиктета, часто онъ былъ моимъ единственнымъ разумнымъ спутникомъ. Но я, къ сожалнію, долженъ упомянуть, что пища, которую онъ мн предлагалъ, была ничтожна’. Безумный Тейфельсдрекъ! Какъ же могло быть иначе? Разв ты не зналъ достаточно Греческаго языка, чтобы понять хотя столько: Цлъ Человка—Дйствіе, а не Мыслъ, хотя бы она была самая благородная?

‘Какъ я жилъ?’ пишетъ онъ однажды. ‘Другъ, обратилъ ли ты вниманіе на ‘грубую, всхъ кормящую землю’, какъ ее врно называетъ Софоклъ,— какъ она питаетъ воробья на верхушк дома и тмъ боле своего любимца — человка? Пока ты еще двигаешься и живешь, передъ тобой всегда есть вроятность жизненныхъ припасовъ. Мой утренній чай готовила изъ воды Амура Татарка, которая вытирала свой глиняный чайникъ лошадинымъ хвостомъ. Я пекъ дикія яица въ пескахъ Сахары. Я просыпался въ Париж на Эстрапад и въ Вн на Мальцлейн безъ другихъ видовъ на завтракъ, кром первоначальной влаги. Необходимость искать средствъ къ Жизни спасла меня отъ Смерти, — самоубійствомъ. Разв въ нашей дловой Европ нтъ постояннаго спроса на умъ въ химической, механической, политической, религіозной, воспитательной, коммерческой областяхъ? Разв въ Языческихъ странахъ нельзя длать надписи на Фетишахъ? Жить! Ты плохо знаешь, что за алхимія находится въ изобртательной Душ, — какъ она можетъ, какъ бы маленькимъ пальцемъ, создать достаточно пищи для тла (Философа) и затмъ, какъ бы обими руками, — создать нчто совершенно иное, чмъ пищу, именно призраки, чтобы вмст съ тмъ его и мучить’.

Бдный Тейфельсдрекъ! Бжать, имя бокъ-о-бокъ съ собой Голодъ и вслдъ за собой цлую Адскую Охоту, такъ что видъ Голода является сравнительно видомъ друга! Такъ долженъ онъ былъ бродить взадъ и впередъ съ безцльной поспшностью въ настроеніи древняго Каина или современнаго Вчнаго Жида, — кром того только, что онъ чувствовалъ себя не виновнымъ, а лишь претерпвающимъ наказаніе за вину. Такъ долженъ онъ былъ писать (слдами своихъ ногъ) по всей поверхности земли Страданія Тейфельсдрека, подобно тому, какъ великій Гете долженъ былъ написать страстными словами Страданія Вертера, прежде чмъ духъ его не освободился, и самъ онъ не могъ сдлаться Человкомъ. По-истин тщетна надежда вашего самаго быстраго Скорохода убжать отъ ‘своей собственной Тни’. Тмъ не мене, въ эти болзненные дни, когда Рожденный Небомъ впервые усматриваетъ себя (приблизительно въ возраст двадцати лтъ) въ мір, какъ нашъ, боле чмъ когда — либо богатомъ двумя вещами: устарлыми Истинами, и устарлыми Путями, — что долженъ подумать безумный, какъ не то, что все это Вертепъ Лжи, гд всякій. кто не хочетъ говорить Лжи и совершать Лжи, долженъ оставаться празднымъ и въ отчаяніи? Отсюда и происходитъ, что для вашихъ боле благородныхъ умовъ опубликованіе подобныхъ Произведеній Искусства на томъ или другомъ язык становится совершенной необходимостью. Ибо что это собственно, какъ не Перебранка съ Діаволомъ прежде, чмъ вы вступите съ нимъ въ честную Борьбу? Вашъ Байронъ издаетъ Страданія Лорда Джорджа въ стихахъ и проз, и еше многими иными способами. Вашъ Бонапартъ представляетъ Оперу Страданія Наполеона, въ стил, уже слишкомъ поразительномъ, съ музыкой изъ пушечныхъ выстрловъ и воплями убійствъ цлаго міра. Освщеніе его сцены—огни Пожара, его стихъ и речитативъ—топотъ Войскъ въ боевомъ порядк н шумъ разрушающихся Городовъ. — Счастливе тотъ, кто, подобно нашему Философу Одежды, можетъ описать этотъ сюжетъ, разъ онъ вообще долженъ быть описанъ, на безчувственной Земл одними подошвами своихъ башмаковъ, а также и пережить это описаніе!

ГЛАВА VII.

Вчное Нтъ.

Нтъ сомннія, что подъ страннымъ, туманнымъ покрываломъ, подъ которымъ теперь скрылся нашъ Профессоръ, его духовная природа, тмъ не мене, шла впередъ и возрастала: ибо какъ можетъ ‘Сынъ Времени’ въ какомъ бы то ни было случа стоять на одномъ мст? Мы видимъ его на протяженіи всхъ этихъ мрачныхъ годовъ въ состояніи кризиса, перехода, его безумныя Странствованія и его общее разршеніе въ безцльную Прерывность,—что все это, какъ не безумное Броженіе, изъ котораго разовьется въ конц концовъ продуктъ, тмъ боле свтлый, чмъ оно было сильне.

Такіе переходы всегда полны страданій. Такъ, Орелъ хвораетъ во время линянія и получаетъ новый клювъ только посл того, какъ изо всей силы обобьетъ старый о скалы. Какой бы Стоицизмъ ни напускалъ на себя нашъ Странникъ въ своихъ отдльныхъ поступкахъ и движеніяхъ, ясно, что внутри его бшено клокотала горячка анархіи и страданій, проблески которыхъ сверкали наружу. И какъ въ самомъ дл могло быть иначе? Разв мы не видли его въ теченіе долгихъ лтъ обманутымъ, осмяннымъ Судьбой? Ему было отказано во всемъ, чего молодое сердце можетъ желать и о чемъ можетъ молиться, и даже, какъ въ послднемъ, худшемъ случа, все это было ему предложено и затмъ вновь отнято. На его долю постоянно выпадала ‘выдающаяся Пассивность’,—и никакихъ слдовъ полезной, разумной Активности, которая, однако, такъ же необходима для первой, какъ Пища для Голода. И вотъ, наконецъ, онъ поневол вынужденъ былъ ухватиться, въ этомъ дикомъ странствованіи, за какую бы то ни было Активность, хотя бы безполезную, неразумную. Увы! Чаша горечи, которая наполнялась капля за каплей съ того самаго перваго ‘румянаго утра’ въ Гинтершлагской Гимназіи, была у самыхъ устъ, и вотъ тутъ-то она и переполнилась этой каплей яда, приключеніемъ Тоугудъ-Блумины, и даже перелилась съ шипніемъ черезъ край, въ цломъ поток пны.

Онъ самъ говоритъ однажды, впрочемъ боле справедливо, чмъ оригинально: ‘Человкъ, собственно говоря, иметъ своимъ основаніемъ Надежду, у него нтъ иной собственности, кром Надежды, этотъ его міръ есть по преимуществу ‘Мсто Надежды’. Въ чемъ тогда была собственность нашего Профессора? Мы видимъ, что въ ту минуту ему былъ прегражденъ доступъ ко всякой Надежд, и онъ смотрлъ не на золотой востокъ, а разсянно глядлъ вокругъ, на тусклый, мдный небосклонъ, чреватый землетрясеніями и вихрями.

Увы, ему былъ прегражденъ доступъ къ Надежд даже въ боле глубокомъ смысл, чмъ это теперь намъ представляется! Ибо пока онъ, утомленный, странствовалъ по этому свту, онъ утратилъ вс свднія о другомъ свт, высшемъ. Полный религіи, или по крайней мр религіозности, какимъ нашъ Другъ съ тхъ поръ себя выказалъ,—онъ не скрываетъ, что въ т дни онъ былъ совершенно нерелигіозенъ. ‘Сомнніе сгустилось въ Невріе’, говоритъ онъ, ‘тнь за тнью мрачно спускается на вашу душу, пока васъ не окружитъ неподвижный, беззвздный мракъ Тартара’. Такимъ читателямъ, которые размышляли,—то, что можетъ быть названо: размышляли, — о человческой жизни и, къ своему счастью, открыли въ противоположность многимъ, спекулятивнымъ и практическимъ, Философіямъ Прибыли — и — Убытка, что душа не синонимъ Желудка, такимъ читателямъ, которые поэтому понимаютъ, говоря словами нашего Друга, ‘что для человческаго благополучія Вра есть собственно единственно необходимая вещь, и то, какимъ образомъ съ ней Мученики, въ другихъ отношеніяхъ слабые, могли радостно переноситъ униженія и крестъ, и что безъ нея Дти Вка извергаютъ среди роскоши помощью самоубійства свое больное существованіе’,— такимъ читателямъ будетъ ясно, что для чисто нравственной натуры потеря религіозной Вры есть потеря всего. Несчастный молодой человкъ! Вс раны, гнетъ продолжительныхъ Лишеній, удары лживой Дружбы и лживой Любви, вс раны твоего столь геніальнаго сердца были бы вновь излчены, если бы не была отнята его жизненная теплота. Онъ врно восклицаетъ, съ своей дикой манерой: ‘Что же, значитъ, нтъ Бога? Или въ крайнемъ случа есть только отсутствующій Богъ, сидящій праздно все время, съ самой первой Субботы по ту сторону Міра и лишь смотрящій, какъ онъ идетъ? Что же, слово Долгъ не иметъ уже смысла? То, что мы называемъ Долгомъ, уже не есть божественный Посланникъ и Руководитель, а только лживое земное Привидніе, смшанное изъ Желанія и Страха, изъ эманацій Вислицы и Небеснаго Ложа Доктора Грэгэма? Счастье одобряющей Совсти! Разв Павелъ изъ Тарса, котораго затмъ удивляющееся человчество назвало Святымъ, не чувствовалъ, что онъ ‘первый изъ гршниковъ?’ И разв Неронъ изъ Рима не употреблялъ съ веселымъ сердцемъ (wohlgemuth) много времени на игру на скрипк? Глупый Торговецъ Словами и Перетиратель Причинъ, ты, который имешь въ своей логической мельниц земной механизмъ даже для самого Божественнаго и который охотно бы перетеръ мн Добродтель изъ самой мякины Удовольствія, — я говорю теб: Нтъ! Для Скованнаго Прометея, — невозрожденнаго человка, — самымъ горчайшимъ ухудшеніемъ его несчастія является всегда то, что онъ сознаетъ Добродтель, то, что онъ чувствуетъ себя жертвой не только страданій, но и несправедливости. Итакъ, что же? Разв героическое вдохновеніе, которое мы называемъ Добродтелью, только нкоторая Страсть, только нкоторое кипніе крови, кипящей для того, чтобы принести выгоду другимъ? Я не знаю. Я знаю только одно: если то, что ты называешь Счастіемъ, есть наша дйствительная цль, то мы вс плутаемъ безъ дороги. Съ помощью Глупости и здороваго Пищеваренія человкъ можетъ многому противостоять. Но въ наши пасмурные, лишенные фантазіи дни, что значатъ ужасы Совсти въ сравненіи съ разстройствомъ Печени! Будемте основывать нашу силу не на Нравственности, а на кухонной Стряпн! Тамъ, помавая нашей сковородой, какъ кадиломъ, будемте воскурять сладкій sиміамъ Діаволу и вдоволь питаться жирными кусками, которые онъ припасъ для своихъ избранныхъ!’

Такъ и приходится ошаллому Страннику стоять, какъ уже стояли многіе, выкрикивая вопросъ за вопросомъ, въ Сивиллову Пещеру судьбы, и получать не Отвтъ, а только Эхо. Весь этотъ, нкогда столь прекрасный его міръ, теперь—мрачная Пустыня, въ которой слышенъ только вой дикихъ зврей или пронзительные крики отчаявающихся, полныхъ ненависти людей, и Облачный Столбъ днемъ, и Огненный Столбъ ночью уже боле не руководятъ Путникомъ. Вотъ какъ далеко завелъ его духъ изслдованія. ‘Но что изъ этого (was thut’s)?’ восклицаетъ онъ. ‘Это только общая участь въ настоящее время. Не достигнувъ умственнаго совершеннолтія раньше SiХcle de Louis Quinze и не родившись совершенно Дуболобымъ (Dummkopf), ты не можешь ни на что иное разсчитывать. Весь міръ, подобно теб, проданъ Неврію, ихъ древніе Храмы Божества, уже давно не защищаемые отъ дождя, обрушились, и люди теперь спрашиваютъ: Гд Божество? Наши глаза никогда не видали Его’.

Было бы низостью называть нашего Діогена за вс эти дикія изреченія нечестивымъ. Вс мы—слуги ничего не стоющіе, а онъ, можетъ быть, ни въ одну эпоху своей жизни не былъ столь опредленнымъ Слугою Благости, Слугою Бога, какъ теперь, когда онъ сомнвался въ существованіи Бога. ‘Я долженъ отмтить одно обстоятельство’, говоритъ онъ: ‘посл всхъ невыразимыхъ страданій, которыя причинилъ мн духъ Изслдованія, проистекавшій у меня (что не всегда случается) изъ неподдльной любви къ Истин, я тмъ не мене любилъ Истину и не уступилъ бы іоты изъ моей врности ей’. ‘Истина!’ восклицалъ я. ‘Пусть Небеса сокрушатъ меня за послдованіе ей: я не допущу Лжи, хотя бы весь небесный Рай Магомета былъ цной Отступничества’. И во всхъ его поступкахъ было то же самое. ‘Если бы божественный Посланникъ съ облаковъ или чудесныя Письмена на стн убдительно провозгласили мн: Ты долженъ это сдлать!—съ какою бы страстною готовностью, какъ я часто думаю, я бы это сдлалъ, хотя бы то былъ прыжокъ въ адскій Огонь. Такимъ образомъ, несмотря на всхъ Перетирателей причинъ и Механическія Философіи Прибыли — и — Убытка, съ болзненной офтальміей и галлюцинаціями, которыя они производили, Безконечная природа Долга, хотя смутно, но все же была передо мной: хотя и живя въ мір безъ Бога, я не былъ, однако, вполн лишенъ свта Бога, если мои глаза, пока еще какъ бы запечатанные, съ ихъ невыразимымъ стремленіемъ, нигд не могли Его видть, тмъ не мене въ моемъ сердц Онъ присутствовалъ, и Его написанный на небесахъ Законъ еще стоялъ тамъ, легко читаемый и священный’.

Между тмъ, что долженъ былъ претерпть Странникъ въ своей молчаливой душ ото всхъ этихъ треволненій, отъ этихъ лишеній, и вншнихъ, и внутреннихъ? ‘Самое мучительное чувство’, пишетъ онъ, ‘есть чувство вашей собственной Слабости (Unkraft) и даже, какъ говоритъ Англичанинъ Мильтонъ, быть слабымъ и есть истинное несчастіе. Но у васъ нтъ и не можетъ быть яснаго ощущенія вашей Силы, кром какъ по тому, въ чемъ вы успли, что вы сдлали. Какая громадная разница между неопредленною, нершительною Способностью и точнымъ, несомнннымъ Исполненіемъ! Нкоторое темное, нечленораздльное Самосознаніе смутно живетъ въ насъ, только наши Дла могутъ сдлать его членораздльнымъ и опредленно различимымъ. Наши Дла суть зеркало, въ которомъ духъ впервые видитъ свои естественныя очертанія. Отсюда, дале, безсмысленность этого невозможнаго Предписанія: Познай самого себя,—пока оно не переведено въ слдующее, до нкоторой степени возможное: Познай, что ты можешь сдлатъ’.

‘Что касается до меня, я былъ столь странно неудачливъ, что окончательный итогъ моихъ Трудовъ равнялся до сихъ поръ просто-на-просто — Ничему. Какъ могъ я врить въ мою Силу, когда до сихъ поръ не было зеркала, чтобы видть ее въ немъ? И поэтому для меня такъ и оставался неразршеннымъ волнующій, но, какъ я теперь усматриваю, совершенно праздный вопросъ: Обладаешь ли ты какою-нибудь Способностью, какимъ-нибудь Достоинствомъ, котораго бы не имло большинство,— или же ты самая круглая Тупица нашего времени? Увы, страшное Невріе есть Невріе въ самого себя! Но какъ могъ я врить? Не была ли моя первая, моя послдняя Вра въ самого себя, когда даже Небеса казались мн открытыми, и я осмлился любить,—не была ли она слишкомъ жестоко обманута? Умозрительная Тайна Жизни становилась для меня все боле таинственной: но и въ практической Тайн я не сдлалъ ни малйшаго прогресса, а повсюду бывалъ побиваемъ, поражаемъ и съ презрніемъ изгоняемъ. Мн, слабой единиц, среди угрожающей Безконечности, кажется, не было дано ничего, кром моихъ глазъ, чтобы я могъ различать свою собственную презрнность. Невидимыя, но непроницаемыя стны, какъ бы стны Колдовства, отдляли меня отъ всего живущаго: была ли во всемъ необъятномъ мір хоть одна врная грудь, которую я могъ бы доврчиво прижать къ своей? 0 небо,— Нтъ! Ея не было! Я повсилъ замокъ на мои уста. Зачмъ сталъ бы я много говорить съ этою измнчивою разновидностью такъ называемыхъ Друзей, для чьихъ чахлыхъ, суетныхъ и слишкомъ алчныхъ душъ Дружба была только невроподобнымъ преданіемъ? Единственное средство въ такихъ случаяхъ— говорить мало, да и это малое—брать преимущественно изъ Газетъ. Какъ я посмотрю теперь назадъ,— то было странное одиночество, въ которомъ я тогда жилъ. Мужчины и женщины вокругъ меня, даже когда они со мной разговаривали, были только Маріонетками, я забывалъ, практически, что они были живы, и что они не были простыми автоматами. Среди ихъ переполненныхъ народомъ улицъ и собраній я ходилъ одинокій и вмст дикій, какъ тигръ въ своихъ тростникахъ (кром только того, что я пожиралъ свое собственное сердце, а не чье-нибудь чужое). Мн было бы утшеніемъ, если бы я могъ, подобно Фаусту, вообразить себя соблазняемымъ и мучимымъ Діаволомъ, ибо и Адъ, я думаю, безъ жизни, хотя бы только діавольской жизни, былъ бы еще ужасне: но въ нашъ вкъ Низверженія и Неврія, самъ Діаволъ былъ низверженъ, и вы не можете врить даже въ Діавола. Для меня Вселенная была совершенно лишена Жизни, Цли, Воли, даже Враждебности: это была одна громадная, мертвая, неизмримая Паровая Машина, вертящаяся въ своемъ мертвомъ равнодушіи для того, чтобы раздроблять мн членъ за членомъ. О, обширная, мрачная, уединенная Голгоsа и Мельница Смерти! Зачмъ Живой былъ изгнанъ сюда, одинокій, сознающій? Зачмъ, если нтъ Діавола, зачмъ, если только діаволъ — не есть вашъ богъ?’

Но кром того, не могла ли даже желзная организація Тейфельсдрека пошатнуться подъ постояннымъ давленіемъ этихъ разрушительныхъ вліяній и тмъ увеличить до послдней степени ихъ силу? Мы подозрваемъ, что онъ зналъ болзнь и, несмотря на свои привычки къ передвиженію,—можетъ быть, болзнь хроническаго рода. Послушайте, напримръ, это: ‘Какъ прекрасно умереть отъ разбитаго сердца—на Бумаг! Но совершенно иное дло— на практик. Вс окна вашего Чувства, даже вашего Ума, такъ сказать, запачканы и забрызганы грязью, такъ что ни одинъ чистый лучъ не можетъ войти, внутри васъ— цлая Лавка лкарствъ, и утомленная душа медленно погружается въ болото мерзости!’

Сопоставляя вс эти вншнія и внутреннія напасти, не должны ли мы найти большаго значенія въ слдующихъ мысляхъ, совершенно въ спокойномъ дух нашего Профессора? ‘Отъ самоубійства меня удерживалъ нкоторый отблескъ (Nachschein) Христіанства, а можетъ быть, и нкоторая лность характера, ибо—не было ли это лкарство, которое я во всякое время имлъ подъ руками? Но, однако, мн часто представлялся слдующій вопросъ: Что, если теперь кто-нибудь, при поворот за этотъ уголъ, неожиданно выставитъ тебя изъ Пространства въ другой Міръ или другой Не-міръ помощью пистолетнаго выстрла,—каково это будетъ? На этомъ-то вотъ основаніи я часто во время морскихъ бурь и осады городовъ и другихъ сценъ смерти выказывалъ невозмутимость, которая сходила, довольно ошибочно, за мужество’.

‘Такъ это тянулось’, заключаетъ Странникъ, ‘такъ это тянулось въ теченіе многихъ лтъ, подобно тягостной, долгой Смертной Агоніи. Сердце во мн, не посщаемое ни единой каплей небесной росы, тлло въ срнистомъ, медленно горящемъ огн. Почти насколько простирались мои самыя раннія воспоминанія, я не проливалъ слезъ, или только единожды, когда, шепча вполголоса, декламировалъ Фаустову Пснь Смерти, это дикое Selig der den er im Siegesglanze findet (Счастливъ тотъ, кого она найдетъ въ блеск Сраженія), и думалъ, что даже я не былъ безопасенъ отъ этого послдняго Друга, и что сама Судьба не могла бы осудить меня на то, чтобы не умереть. Не имя надежды, я не имлъ также никакого опредленнаго страха, будь то передъ Человкомъ или Діаволомъ. Я даже чувствовалъ часто, что для меня было бы утшеніемъ, если бы самъ Архидіаволъ могъ, хотя бы во всемъ ужас Тартара, возстать передо мной, чтобы я могъ сказать ему хоть часть того, что думаю. И тмъ не мене, довольно странно, я жилъ въ постоянномъ, неопредленномъ, тоскливомъ страх, дрожа, труся, предчувствуя, я не знаю что. Казалось, все на Небесахъ гор и на Земл низу должно было раздавить меня, какъ будто и Небеса, и Земля были только необъятными челюстями прожорливаго чудовища, — и я ждалъ, трепеща, что оно меня пожретъ’.

‘Полный такого расположенія духа и, можетъ быть, самый несчастный человкъ въ цлой Французской Столиц и ея Пригородахъ, съ трудомъ пробирался я въ одинъ солнечный, истинно собачій день, посл многихъ странствованій, по грязной, маленькой Rue St. Thomas de l’Enfer, среди гражданъ, довольно-таки грубыхъ, въ спертой атмосфер и по мостовой, раскаленной, какъ Навуходоносорова Пещь, что, конечно, мало способствовало улучшенію моего настроенія. Но тутъ вдругъ возникла во мн Мысль, и я спросилъ себя: ‘ Чего ты боишься? Ради чего, подобно какому-то трусу, ты постоянно тоскуешь и плачешь, отъ всхъ скрываешься и дрожишь? Презрнное двуногое! Чему равняется итогъ худшаго изъ того, что передъ тобой открыто? Смерти? Хорошо, Смерти, скажи также—мукамъ Тофета и всему, что Діаволъ и Человкъ станетъ, захочетъ или сможетъ сдлать противъ тебя. Разв у тебя нтъ мужества? Разв ты не можешь вытерпть что бы то ни было и, какъ Дитя Свободы, хотя и изгнанное, растоптать самъ Тофетъ подъ твоими ногами, покуда онъ сжигаетъ тебя? Итакъ, пусть идетъ! Я его встрчу презрніемъ!’ И когда я такъ думалъ, по всей душ моей пробжалъ какъ бы потокъ огня, и я навсегда стряхнулъ съ себя низкій Страхъ. Я былъ силенъ, невдомой силой, я былъ духъ, даже богъ. Съ этой минуты и навсегда, характеръ моего несчастія былъ измненъ: теперь уже это былъ не Страхъ и не хныкающее Горе, но Негодованіе и суровое Презрніе съ огненными очами’.

‘Такимъ образомъ, Вчное Нтъ (das ewige Nein) повелительно прозвучало по всмъ закоулкамъ моего Существа, моего Я, и вотъ — все мое Я возстало въ природномъ, Богомъ созданномъ, величіи, и громко заявило свой Протестъ. Ибо именно такимъ Протестомъ, самымъ важнымъ событіемъ въ Жизни и можетъ быть подходяще названо это Негодованіе и Вызовъ съ психологической точки зрнія. Вчное Нтъ сказало: ‘Смотри, ты не имешь отца, ты изгнанъ, и весь міръ принадлежитъ—мн (Діаволу)’, на что все мое Я дало теперь отвтъ: ‘Я не принадлежу теб, но Свободно и навсегда тебя ненавижу!’

‘Съ этого именно часа я склоненъ считать мое Духовное Возрожденіе или Бафометическое Крещеніе Огнемъ, можетъ быть, немедленно вслдъ за тмъ я и началъ быть Мужемъ’.

ГЛАВА VIII.

Центръ Безразличія.

Хотя посл этого своего ‘Бафометическаго Крещенія Огнемъ’ нашъ Странникъ отмчаетъ, что его безпокойство только возрасло, ибо, дйствительно, ‘Негодованіе и Недовріе’, въ особенности—противъ вещей вообще, не являются самыми мирными сожителями, тмъ не мене Психологъ можетъ догадываться, что это Безпокойство не бьтло боле совершенно безнадежнымъ, что оно имло впредь по крайней мр неподвижный центръ, вокругъ котораго могло вращаться. Ибо крещенная огнемъ душа, которая столь долго была терзаема и поражаема громомъ, чувствуетъ здсь свою собственную Свободу, каковое чувство и есть ея Бафометическое Крещеніе: это—цидатель всхъ ея владній, которую она такимъ образомъ взяла приступомъ и сохранитъ несокрушимой, остальныя же области, лежащія вн нея, несомннно будутъ понемногу побждены и усмирены, хотя и не безъ жестокихъ битвъ. Употребляя другой образъ, мы можемъ сказать, что если въ эту великую минуту въ Rue St. Thomas de l’Enfer старая внутренняя Сатаническая Школа и не была еще выброшена за дверь, она во всякомъ случа уже получила предварительное судебное предписаніе удалиться, благодаря этому, впрочемъ, ея завыванія, Эрнульфовскія проклятія и мятежный скрежетъ зубовъ могли тмъ временемъ сдлаться только боле шумными и боле трудно скрываемыми.

Согласно съ этимъ, если мы хорошо изслдуемъ эти Странствованія, мы, можетъ быть, будемъ различать впредь въ ихъ безуміи нкоторые зачатки методы. Тейфельсдрекъ носится теперь по свту уже не совсмъ, какъ Привидніе, а по меньшей мр—какъ человкъ, борющійся съ Привидніями, который даже со временемъ сдлается укротителемъ Привидній. Хотя онъ безостановочно странствуетъ по столь многимъ ‘Святьтмъ Источникамъ’, и всегда безъ утоленія своей жажды, онъ тмъ не мене находитъ небольшіе свтскіе колодцы, въ которыхъ время отъ времени ему предлагаютъ нкоторое облегченіе. Однимъ словомъ, если онъ теперь еще не совсмъ прекращаетъ, то во всякомъ случа уже иногда перестаетъ ‘сть свое собственное сердце’ и хватается, вокругъ и вн себя, за Не-я, ища боле здоровой пищи. Разв слдующая бглая картина не представляетъ его въ гораздо боле естественномъ состояніи?

‘Я также никогда не упускалъ случая осматривать съ интересомъ Города и Столицы, въ особенности древніе. Какъ пріятно видть при этомъ, какъ бы въ большой дали, давнія Времена, причемъ подлинная частица самаго отдаленнаго Прошлаго какъ бы невредимо переносится въ Настоящее и помщается передъ вашими глазами! Здсь, въ этомъ древнемъ Город, была брошена, скажемъ, всего дв тысячи лтъ тому назадъ, живая искра Кулинарнаго Огня, и здсь, горя боле или мене торжественно, изъ того топлива, которое даетъ данная мстность, онъ горлъ, еще горитъ, и ты самъ видишь его подлинный дымъ. Ахъ! Гораздо боле таинственная, живая искра Жизненнаго Огня также была здсь брошена и все еще чудесно горитъ и распространяется. И ты видишь еще ея дымъ и пепелъ (въ этихъ Судебныхъ Залахъ и на этихъ Кладбищахъ), ея раздувательные мхи (въ этихъ Церквахъ), и ея пламя, сверкая изъ каждаго добраго лица и изъ каждаго злобнаго, все еще согрваетъ тебя или опаляетъ тебя’.

‘Главные результаты Человческой Дятельности и Успховъ воздухообразны, мистичны и сохраняются только въ преданіи, таковы его Формы Правленія съ Властью, на которой он основаны, его Обычаи, или Фасоны какъ въ Цривычкахъ Одежды, такъ и въ Привычкахъ Души, еще боле—его общій запасъ Ремеслъ, вся та способность управленія Природой, которую онъ пріобрлъ, вс эти вещи, сколь он ни необходимы и ни безцнны, не могутъ никоимъ образомъ быть утвержденными подъ замкомъ и ключомъ, но должны перелетать, подобно духу, на неосязаемыхъ повозкахъ отъ Отца къ Сыну, если вы захотите видть ихъ, то ихъ нигд нельзя встртить. Видимые Пахари и Кузнецы постоянно существовали, начиная съ Каина и Тувалкаина и дале, но гд лежитъ запасъ вашего накопленнаго Агрикультурнаго, Металлургическаго и иныхъ Обрабатывающихъ Искусствъ? Онъ передается черезъ воздухъ атмосферы, на лучахъ солнца (Слухомъ и Зрніемъ), онъ есть вещь воздухообразная, неосязаемая, совершенно духовнаго рода. Равнымъ образомъ, не спрашивайте меня, гд Законы, гд Правительство? Напрасно пошелъ бы ты въ Шенбруннъ, на Даунингь-Стритъ, въ Palais Bourbon: ты не нашелъ бы тамъ ничего, кром кирпичныхъ или каменныхъ домовъ и нсколькихъ кипъ Бумагъ, перевязанныхъ веревками. Гд же тогда это самое ихъ хитро устроенное, всемогущее Правительство, чтобы можно было коснуться его руками? Везд — и нигд: видимое только въ своихъ длахъ, оно также есть вещь воздухообразная, невидимая, или, если хотите, мистическая и чудесная. Столь духовна (geistig) вся наша ежедневная Жизнь: все, что мы длаемъ, истекаетъ изъ Тайны, Духа, невидимой Силы, лишь какъ маленькій Облачный Образъ, или дворецъ Армиды, построенный на Воздух, появляется и само наше дйствительное тло изъ великой мистической Глубины’.

‘Видимые и осязаемые Продукты прошлаго я принимаю, дале, въ количеств до трехъ: Города съ ихъ Святилищами и Арсеналами, затмъ, Вспаханныя Поля (причемъ къ каждому изъ этихъ отдловъ въ отдльности или къ обоимъ вмст могутъ принадлежать Дороги съ ихъ Мостами) и, въ третьихъ— Книги. Въ этомъ третьемъ отдл, поздне другихъ изобртенномъ, по-истин заключается цнность, далеко превосходящая два другихъ. Удивительно, въ самомъ дл, значеніе истинной Книги. Подобная не мертвому каменному городу, ежегодно разрушающемуся, ежегодно требующему поправокъ, боле подобная вспаханному полю, но полю духовному, или, лучше сказать, подобная духовному дереву,— она остается изъ года въ годъ, изъ вка въ вкъ (у насъ есть Книги, которыя считаютъ уже около полутороста человческихъ вковъ). И ежегодно появляется на ней новый приростъ листьевъ (Комментаріи, Выводы, Философскія, Политическія Системы или хотя бы только Проповди, Памфлеты, урнальные Этюды), — изъ которыхъ каждый есть своего рода талисманъ и иметъ тауматургическую силу, такъ какъ можетъ убждать людей. 0 ты, который способенъ написать Книгу, — а человкъ, надленный такимъ даромъ, является лишь однажды въ два столтія или чаще, — не завидуй тому, кого называютъ Создателемъ города, и невыразимо сожалй того, кого называютъ Завоевателемъ или Сожигателемъ города! И ты также — Завоеватель и Побдитель, но Побдитель настоящаго разбора, именно: надъ Діаволомъ! И ты также создалъ то, что переживаетъ всякій мраморъ и металлъ и будетъ чудодйственнымъ Городомъ Разума, Храмомъ, Семинаріей и Пророческой Горой, куда будутъ приходить на поклоненіе вс дти Земли. Безумный! Зачмъ предпринимаешь ты, въ твоемъ антикварскомъ пылу, такое тягостное путешествіе, чтобы посмотрть на каменныя пирамиды Гизеха или на глиняныя пирамиды Сахары? Он стоятъ тамъ, какъ я могу теб сообщить, праздныя и неподвижныя, глядя довольно глупо на Пустыню, вотъ уже три тысячи лтъ, но разв же ты не можешь открыть твою Еврейскую Библию или хотя бы Лютеровъ переводъ ея?’

Не мене удовлетворяетъ насъ его неожиданное появленіе если не въ Битв, то на нкоторомъ пол Битвы, которое, какъ мы легко догадываемся, должно быть Ваграмскимъ полемъ, такъ какъ здсь, въ вид исключенія, есть нкоторое приближеніе къ ясности въ датахъ. Опуская многое, сообщимъ слдующее:

‘О, какъ ужасно! Весь Маршфельдъ, усянный осколками гранатъ, пушечными ядрами, разломанными повозками и мертвыми людьми и лошадъми, потому что отсталые валялись еще даже не похороненными. И эти красныя кучи земли! Здсь лежитъ Скорлупа Людей, у которой отняты Жизнь и Сила. И теперь ее сгребли вмст, чтобы убрать съ глазъ долой, подобно разбитой Яичной Скорлуп! — Природа, когда она просила Дунай принести его грузъ чернозема съ Каринтскихъ и Карпатскихъ высотъ и разбросать его здсь самымъ мягкимъ, самымъ богатымъ слоемъ,—предназначала ли она тебя, о Маршфельдъ, для хлбороднаго Питомника, съ котораго могли бы питаться ея дти, или же для Площадки птушьихъ боевъ, на которой они могли бы быть наиболе удобно придушены и ободраны? Что же, въ такомъ случа, твои три широкія Большія Дороги, которыя сходятся здсь съ разныхъ концовъ Европы, — сдланы для Повозокъ съ Аммуниціей? Что же, твои Ваграмы и Стилльфриды—не боле, какъ готовые Казематы, въ которыхъ домъ Габсбурговъ можетъ разгромлять артиллеріей и быть артиллеріей разгромляемымъ? Король Оттокаръ умираетъ среди тхъ холмовъ подъ жезломъ Рудольфа, а здсь король Францъ падаетъ въ обморокъ подъ жезломъ Наполеона, въ теченіе этихъ пяти вковъ,— чтобы умолчать о другихъ,—какъ была искажаема и оскверняема твоя грудь. о милая Долина! Твой зеленый покровъ вывернутъ и истоптанъ: любовныя заботы о немъ человка, его плодовыя деревья, его живыя изгороди и привтливыя жилища снесены порохомъ, и веселая нива разстилается безотраднымъ, отвратительнымъ Лобнымъ Мстомъ! — Тмъ не мене, Природа уже за работой, и эти Пороховые Чертенята при всей своей чертовщин не въ силахъ противостоять ей, и вся эта запекшаяся кровь, вся эта рзня будутъ скрыты, поглощены въ удобреніе,—и на будущій годъ Маршфельдъ будетъ опять зеленъ, даже еще зелене! Бережливая, неутомимая Природа! Ты, которая всегда извлекаешь изъ нашихъ большихъ убытковъ какую-нибудь небольшую пользу для самой себя, — какъ выносишь ты изъ самаго скелета Убійцы Жизнь для Живаго!’

‘Въ чемъ, говоря совершенно неоффиціальнымъ языкомъ, заключается дйствительное значеніе и цль войны? По моимъ личнымъ свдніямъ, напримръ, въ Британской деревн Дёмдрёджъ живутъ и трудятся обыкновенно около пятисотъ душъ. Изъ нихъ, въ теченіе Французской войны, постепенно отбираются, нкоторыми ‘Естественными Врагами’ Франціи, скажемъ, тридцать физически способныхъ людей: Дёмдрёджъ, на свои собственныя средства, выкормилъ и выняньчилъ ихъ, не безъ труда и заботъ онъ вскормилъ ихъ до возмужалости и даже пріучилъ ихъ къ ремесламъ, такъ что одинъ изъ нихъ можетъ ткать, другой — строить, третій—ковать, и самый слабый изъ нихъ можетъ выдержать на себ нсколько пудовъ. И тмъ не мене, среди многихъ слезъ и проклятій, они выбраны, они вс одты въ красное и перевезены на корабляхъ, на государственный счетъ, тысячи за дв миль или, скажемъ, хоть на югъ Испаніи, и тамъ ихъ кормятъ, пока они не понадобятся. И вотъ, на то же мсто, на югъ Испаніи, отправляется такимъ же образомъ тридцать подобныхъ же Французскихъ ремесленниковъ изъ Французскаго Дёмдрёджа, пока наконецъ, посл безконечныхъ усилій, об стороны не приходятъ въ дйствительное соприкосновеніе, — и Тридцать стоятъ лицомъ къ лицу противъ Тридцати, каждый съ ружьемъ въ рук. Немедленно раздается команда: ‘Пли!’, и они убиваютъ другъ друга,—и вмсто шестидесяти бодрыхъ, полезныхъ ремесленниковъ міръ иметъ передъ собой шестьдесятъ мертвыхъ труповъ, которые онъ долженъ хоронить и снова проливать надъ ними слезы. Были ли эти люди между собой въ какой-нибудь ссор? Какъ Діаволъ ни старался,—нисколько. Они жили другъ отъ другъ весьма далеко, они были безусловно чужіе другъ другу, и даже, какъ ни обширенъ Міръ, они оказывали другъ другу посредствомъ Торговли безсознательно нкоторую взаимную помощь. Но какъ же такъ? Ахъ, глупый! Ихъ Правители поссорились и, вмсто того, чтобы застрлить другъ друга, они имли ловкость заставить стрлять этихъ несчастныхъ болвановъ. — Увы! то же происходитъ и въ Deutschland, и пока еще во всхъ другихъ странахъ. Все еще по-старому: ‘какую бы чертовщину ни затвали Короли, а Греки должны платить гудочнику!’ Правда, въ этомъ сочиненіи Англичанина Смоллета, можетъ быть, пророчески изображено окончательное Прекращеніе Войны, когда два Естественныхъ Врага лпчно возьмутъ каждый Табачную Трубку, набитую Срой, затмъ зажгутъ ее и будутъ курить другъ другу въ лицо, покуда боле слабый не уступитъ, но какіе, наполненные кровью, рвы, какіе вка раздоровъ, можетъ быть, еще отдляютъ насъ отъ предсказанной такимъ образомъ Эры Мира!’

Такимъ образомъ, Профессоръ можетъ, по крайней мр въ свтлые промежутки, забывать о своихъ собственныхъ огорченіяхъ, смотрть на весь многоцвтный міръ и весьма удачно отмчать, что въ немъ происходитъ. Мы можемъ даже замтить, что въ отношеніи умственной культуры, если уже не въ какомъ другомъ, немногіе періоды его жизни, можетъ быть, были боле богаты, чмъ этотъ. Внутреннимъ образомъ передъ нимъ развертывается въ высшей степени важный, поучительный Курсъ Практической Философіи съ Экспериментами, правильному пониманію котораго его Перипатетическія привычки, благопріятныя для Размышленія, можетъ быть, боле способствовали, чмъ препятствовали. Но затмъ, вншнимъ образомъ, если, странствуя съ мста на мсто, онъ и находитъ мало предметовъ для желаній своего сердца, то во всякомъ случа онъ находитъ довольно зрлищъ для своего проницательнаго взора. И какое только ни пріобрлъ Тейфельсдрекъ въ этихъ своихъ столь неограниченныхъ Странствованіяхъ, которыя помогли ему, хотя отчасти, подавить Сатаническую Школу, какое только ни пріобрлъ онъ невроятное знакомство съ нашей планетой, съ ея Обитателями и ихъ Работами, иньши словами: со всми познаваемыми вещами!

‘Я читалъ’, говоритъ онъ, ‘въ большинств Публичныхъ Библіотекъ, включая Константинопольскую и Самаркандскую, я занимался въ большинств училищъ, за исключеніемъ Китайскихъ Училищъ для Мандариновъ, или видлъ, что тамъ ничмъ не занимаются. Я воспринималъ незнакомые Языки чаще всего изъ ихъ естественнаго хранилища, Воздуха, моимъ органомъ Слуха, Статистика, Географія, Топографія сообщались мн, въ большинств случаевъ добровольно, черезъ мои глаза. Пріемы Человка, какъ онъ ищетъ пищу, тепло и защиту для себя, въ большинств поясовъ извстны мн, какъ очевидцу. Подобно великому Адріану, я измрилъ значительную часть Земнаго Шара Циркулемъ, который принадлежалъ только мн одному’.

‘Къ чему говорить о великихъ Мстностяхъ? Три лтнихъ дня я пробродилъ, размышляя и даже сочиняя (dichtete), по обросшимъ Соснами ущельямъ Воклюза и размачивалъ мой хлбъ въ его свтломъ Озерк. Я сидлъ подъ Пальмами Тедмора, я курилъ трубку среди развалинъ Вавилона. Я видлъ Великую Китайскую Стну и могу засвидтельствовать, что она сдлана изъ сраго кирпича, покрыта и обложена гранитомъ и представляетъ изъ себя каменную кладку лишь втораго сорта.—И не видалъ ли я также великихъ Событій? Короли, домученные (ausgemergelt) до степени Берлинско-Миланскихъ Таможенныхъ Чиновниковъ, Міръ, удачно завоеванный и Міръ, удачно потерянный, чаще, чмъ когда-либо, сотни тысячъ индивидуумовъ, застрленныхъ (другъ другомъ) въ одинъ день. Всевозможныя расы, народы и націи, сбитыя вмст_, перепутанныя и перелопаченныя въ кучи, чтобы они могли тамъ перебродить и со временемъ соединиться. Отъ меня не могли укрыться родовыя муки Демократіи, корчась въ которыхъ Европа издавала такіе крики, что они достигли Неба’.

‘Я всегда имлъ самое горячее пристрастіе къ великимъ Людямъ и могу, быть можетъ, похвастаться, что немногіе изъ принадлежащихъ къ нашему времени совершенно ускользнули отъ меня. Великіе люди суть вдохновенные (говорящіе и дйствующіе) Тексты изъ той божественной Книги Откровеній, главы которой оканчиваются отъ эпохи къ эпох и нкоторыми зовутся Исторіей, къ этимъ вдохновеннымъ текстамъ ваши многочисленные талантливые люди и ваши безчисленные неталантливые люди представляютъ хорошіе или дурные экзегетическіе Комментаріи и цлые воза глупйшихъ недльныхъ Проповдей, еретическихъ или ортодоксальныхъ. Но для моихъ занятій годны только сами вдохновенные Тексты! И поэтому-то въ очень молодые годы, переодвшись трактирнымъ служителемъ. я стоялъ за складными стульями подъ этимъ тнистымъ Деревомъ въ Трейзниц, у Іенской Большой Дороги_, прислуживалъ великому Шиллеру и еще боле великому Гете и слышалъ то, чего я не забылъ. Ибо—‘

— Но въ этомъ мст Издатель снова возвращается къ своему принципу осторожности, откинутому нсколько времени тому назадъ, и долженъ многое опустить. Не касайтесь святости Увнчанныхъ Лаврами, а тмъ боле Коронованныхъ Головъ! Если мы когда-нибудь, въ будущемъ, признаемъ обстоятельства измнившимися и время для Обнародованія наступившимъ, тогда пусть будутъ допущены эти взгляды въ частную жизнь знаменитостей. Въ настоящее время это было бы немногимъ лучше, чмъ коварное, можетъ быть, даже измнническое подслушиваніе у дверей. Итакъ, да не будетъ здсь никакихъ замтокъ ни о Лорд Байрон, ни о Пап Пі, ни объ Император Таракванг, ни о ‘Блыхъ Водяныхъ Розахъ’ (Китайскихъ Карбонаріяхъ) съ ихъ тайнами! 0 самомъ Наполеон мы замтимъ только, глядя издали, что отношеніе къ нему Тейфельсдрека было, кажется, чрезвычайно разнообразнаго свойства. Вначал мы встрчаемъ нашего бднаго Профессора едва не разстрленнымъ, какъ шпіона, затмъ приглашеннымъ на частную бесду, даже ущипленнымъ за ухо, но, однако, не одареннымъ деньгами, наконецъ, съ негодованіемъ отпущеннымъ, почти вытолкнутымъ изъ дверей, какъ ‘Идеолога’. ‘Самъ онъ’, говоритъ Профессоръ, ‘былъ изъ числа самыхъ полныхъ Идеологовъ или, по крайней мр, Идеопрактиковъ, въ иде (in der Idee) жилъ онъ, двигался и боролся. Этотъ человкъ былъ Божественнымъ Миссіонеромъ, хотя и не сознавалъ этого, и проповдовалъ, помощью пушечныхъ жерлъ, великое ученіе: La carriХre ouverte aux talents (кто больше знаетъ, тому и Книги въ руки), которое есть наше окончательное политическое Евангеліе, и въ которомъ одномъ можетъ заключаться свобода. Правда, онъ проповдовалъ довольно безумно, какъ это обыкновенно длаютъ Энтузіасты и первые Миссіонеры, съ недостаточнымъ выраженіемъ, съ большою безсодержательною высокопарностью, но во всякомъ случа, можетъ быть, настолько членораздльно, насколько дозволяли обстоятельства. Или назовите его, если хотите, Американскимъ Піонеромъ, который долженъ валить двственные лса, сражаться съ безчисленными волками,—и не можетъ вполн избжать крпкихъ напитковъ, дракъ и даже воровства, но за которымъ, тмъ не мене, послдуетъ мирный Сятель и, снявъ обильную жатву, благословитъ его’.

Боле доказанно и безусловно подлинно внезапное появленіе Тейфельсдрека (мы не знаемъ хорошо, откуда) въ уединеніи Нордкапа въ одну Іюньскую Полночь. Вокругъ него обвивался свтло-голубой Исланскій плащъ’, какъ его ‘наиболе удобная, главная и въ сущности единственная верхняя одежда’. Онъ стоялъ ‘тамъ, на мыс всего Міра, смотря на безконечную соленую влагу, подобный маленькой голубой Колокольн (какъ мы себ представляемъ) въ ту минуту совершенно неподвижный, но готовый, если его тронутъ, зазвонить съ самыми искусными переходами’.

‘Молчаніе—какъ бы молчаніе смерти’, пишетъ онъ, ‘ибо Полночь, даже въ Арктическихъ широтахъ, иметъ свой характеръ. Ничего, кром гранитныхъ утесовъ, окрашенныхъ въ пурпуръ, мирный плескъ этого тихо вздымающагося Полярнаго Океана, надъ которымъ на самомъ Свер виситъ большое Солнце, низко и лниво, какъ если бы и оно было также въ дремот. И однако, его облачное ложе сдлано изъ пурпура и парчи, и однако, свтъ его струится по зеркалу водъ, подобно дрожащему огненному столбу, спускающемуся внизъ, въ бездну, и пропадаетъ подъ моими ногами. Въ такія минуты и Одиночество также неоцнимо, ибо кто захочетъ разговаривать или захочетъ, чтобы его видли, если позади его лежатъ цлая Европа и Африка, въ крпчайшемъ сн, за исключеніемъ ночныхъ сторожей, а впереди его—молчаливая Безпредльность и Храмъ Вчнаго, въ которомъ наше Солнце — только привратный фонарь?’

‘Тмъ не мене, въ эту торжественную минуту приближается человкъ или чудовище, карабкаясь изъ-за утесистыхъ безднъ и, косматый, огромный какъ Гиперборейскій медвдь, привтствуетъ меня Русскою рчью: вроятне всего поэтому, то былъ Русскій Контрабандистъ. Съ вжливою краткостью я указываю ему на мое равнодушіе къ контрабандной торговл, на мои гуманныя намренія и на мое твердое желаніе остаться одному. Напрасно: чудовище, разсчитывая, несомннно, на превосходство своего роста и замышляя устроить себ забаву или, можетъ быть, получить выгоду, будь то посредствомъ убійства, продолжаетъ подвигаться впередъ, все время обдавая меня своимъ невыносимымъ дыханіемъ съ запахомъ китоваго жира. И вотъ онъ уже настолько подвинулся впередъ, что мы оба оказались на краю утеса, подъ которымъ далеко внизу жадно шумло глубокое Море. Какой аргументъ поможетъ? Херувимское разсужденіе, Серафимское краснорчіе были бы потеряны съ толстокожимъ Гиперборейцемъ. Приготовившись къ такой крайности, я весьма ловко отскакиваю на шагъ въ сторону, вынимаю изъ моихъ внутреннихъ хранилищъ достаточный Бирмингамскій Пистолетъ — и говорю: ‘Будьте такъ добры удалиться, мой Другъ! (Er ziehe sich zurЭck, Freund!) И поскоре!’ Эту логику понимаетъ даже Гипербореецъ, онъ весьма быстро отступаетъ въ сторону съ ворчаніемъ извиненія и просьбы, и ему не зачмъ будетъ возвращатъся назадъ, кром разв какъ съ самоубійственными или человкоубійственными намреніями’.

‘Я считаю, что дйствительная польза Пороха состоитъ въ слдующемъ: онъ длаетъ всхъ людей одинаково высокими. И даже, если ты хладнокровне, умне, чмъ я, если ты имешь боле Ума и хотя бы все равно, что никакого Тла, то ты можешь убить меня первый и будешь выше меня. Поэтому-то въ конц концовъ Голіаsъ и безсиленъ, а Давидъ непреоборимъ. Дикій Анимализмъ —ничто, изобртательный Спиритуализмъ—все’.

‘По отношенію къ Дуэлямъ я, правду сказать, имю свои собственныя идеи. Немногія вещи въ этомъ столь удивительномъ мір поражаютъ меня бСльшимъ удивленіемъ. Два маленькихъ видимыхъ Образа людей, носясь въ весьма неврномъ сцпленіи среди Неизслдимаго, дабы во всякомъ случа весьма скоро распуститься въ немъ,—длаютъ остановку на разстояніи двнадцати шаговъ другъ отъ друга, поворачиваются и одновременно, помощью самаго остроумнаго механизма, взрываютъ другъ друга въ Разрушеніе, и въ то же мгновеніе длаются Воздухомъ — и Несуществующимъ! Будь ты проклятъ (verdammt), маленькій бглый огонь! — Да, я думаю вмст со старымъ Гуго фонъ Тримбергъ: ‘Богъ долженъ отъ души смяться, если бы только это могло быть, глядя на своихъ удивительныхъ человчковъ здсь, на земл!’

Но не забудемъ, среди этихъ подробностей, тотъ великій общій вопросъ, который играетъ здсь для насъ главную роль: Какъ преуспвалъ внутренній человкъ въ Тейфельсдрек при столь многихъ вншнихъ измненіяхъ? Все ли таится въ немъ Ле-гіонъ, хотя и подавленный, или же онъ изгналъ это исчадіе Діавола? Мы можемъ отвтить, что симптомы продолжаютъ подавать надежду. Опытъ есть великій духовный Врачъ, и Тейфельсдрекъ долго былъ его паціентомъ, глотая немало горькихъ пилюль. Если только нашъ бдный Другъ не принадлежалъ къ многочисленному классу Неизлчимыхъ, что не представляется вроятнымъ, нкоторое исцленіе несомннно должно было произойти. Или, лучше сказать, Легіонь, или Сатаническая школа, былъ именно теперь совершено извлеченъ и выброшенъ, но пока еще почти что ничмъ не былъ замненъ, вслдствіе чего сердце оставалось, по крайней мр въ данную минуту, въ спокойномъ, но неудобномъ положеніи.

‘Наконецъ, посл столь долгаго поджариванія’, такъ пишетъ нашъ Автобіографъ, ‘я, можно сказать, совсмъ обуглился. Слава только Богу, что я не былъ, какъ это чаще всего случается, обращенъ въ Caput mortuum! Но во всякомъ случа, помощью одной только практики, я освоился со многими вещами. Моя несчастная судьба продолжала быть несчастной, но я могъ теперь отчасти смотрть сквозь нее и презирать ее. Какого только высочайшаго смертнаго, въ этомъ пустомъ Существованіи, не находилъ я преслдующимъ Тни или преслдуемымъ Тнями, и притомъ, когда я вглядывался сквозь его блестящія украшенія, весьма несчастнымъ? Вс твои желанія были съ презрніемъ отринуты, думалъ я,—но что случилось бы, если бы они были вс исполнены? Разв Мальчикъ Александръ не плакалъ оттого, что у него не было двухъ Планетъ для завоеванія, или всей Солнечной Системы, или посл этого всей Вселенной? Ach Gott! Когда я всматривался въ эти Звзды, разв он не смотрли на меня внизъ изъ своихъ спокойныхъ пространствъ, какъ бы съ жалостью, подобно Очамъ, блестящимъ небесньши слезами надъ жалкой участью человка! Тысячи людскихъ поколній, все такихъ же шумныхъ, какъ наше собственное, были поглощены Временемъ, и отъ нихъ не сохранилось боле никакихъ остатковъ. А Арктуръ и Оріонъ, и Сиріусъ, и Плеяды все еще сіяютъ въ своемъ теченіи, ясные и юные, какъ въ тотъ часъ, когда Пастухъ впервые замтилъ ихъ въ долин Шинара. Ба! Что такое Земля, эта маленькая, жалкая Собачья Конура? И что такое ты, который сидишь и хнычешь въ ней? Ты все еще Ничто, Никто. Такъ. Но кто же тогда Что-нибудь, Кто-нибудь? Для тебя нтъ занятія въ семь Человчества, она тебя отбрасываетъ, ты совершенно, какъ отдленный членъ. Да будетъ такъ! Можетъ быть, такъ лучше!’

0 слишкомъ отягченный Тейфельсдрекъ! Но, конечно, его узы ослабваютъ, и наступитъ день, когда онъ откинетъ бремя далеко отъ себя и бросится впередъ, свободный и снова юный.

‘Это’, говоритъ нашъ Профессоръ, ‘было Центромъ Безразличія, котораго я теперь достигъ, и черезъ который долженъ неизбжно пройти всякій, кто движется отъ Отрицательнаго Полюса къ Положительному’.

ГЛАВА IX.

Вчное Да.

‘Искушенія въ Пустын!’ восклицаетъ Тейфельсдрекъ. ‘Разв мы вс не должны претерпть ихъ? Ветхій Адамъ, помщенный въ насъ съ рожденія, не такъ-то легко можетъ быть лишенъ своей власти. Наша Жизнь ограничена вокругъ Необходимостью, но смыслъ самой Жизни есть не что иное, какъ Свобода, какъ Вольная Сила, и поэтому мы должны сражаться и въ особенности вначал выдержать трудную битву. Ибо данная Богомъ заповдь: Трудисъ въ добромъ Дланіи, таинственно написана въ нашихъ сердцахъ Прометеевскими Пророческими Буквами, она не даетъ намъ покою ни днемъ, ни ночью, пока не будетъ прочитана и исполнена, пока она не возгорится дале въ нашемъ поведеніи, какъ видимое, приведенное въ дйствіе Евангеліе свободы. И, такъ какъ въ то же самое время заповдь, данная плотью: шь и насыщайся, убдительно кричитъ о себ каждымъ нервомъ,—то не должно ли здсь произойти смшеніе, столкновеніе, ирежде чмъ лучшее Вліяніе не возьметъ верхъ?’

‘Ничто не кажется мн боле естественнымъ, какъ то, что Сынъ Человческій, когда такая Богомъ данная заповдь впервые пророчески возникаетъ въ немъ, и наступаетъ моментъ, когда Прахъ долженъ быть побжденъ или побдить, — что въ это время Онъ увлекается Духомъ въ страшную Пустыню и тамъ, встртясь лицомъ къ лицу съ Искусителемъ, даетъ ему самую страшную битву, отважно противоборствуя ему, покуда онъ не сдастся и не бжитъ. Назовемъ его, какъ хотимъ: съ видимымъ Діаволомъ или безъ него, въ естественной Пустын утесовъ и песковъ или въ населенной нравственной Пустын себялюбія и низости,—къ такому Искушенію мы вс призваны. И горе намъ, если нтъ! Горе, если мы только Получеловки, въ коихъ эти божественныя письмена никогда не возгарались, всепокоряющія, въ истинномъ блеск солнца, а только неясно мерцаютъ въ ряду другихъ, низшихъ огней, или грустно, скорбно тлютъ во мрак, подъ испареніями земли!—Наша Пустыня — это обширный Міръ въ этомъ Безбожномъ Вк, наши Сорокъ Дней — это долгіе годы страданія и воздержанія: тмъ не мене, и имъ наступаетъ конецъ. Да. и мн также была дана если не Побда, то по крайней мр сознаніе Борьбы и ршимость упорствовать въ ней, пока не покинутъ жизнь или силы. И мн также, заблудившемуся въ очарованномъ лсу, населенномъ демонами, печальномъ и по виду, и по звукамъ, и мн также было дано пробить себ дорогу, посл тягчайшихъ странствованій, на боле высокіе, залитые солнцемъ, склоны — той Горы, которая не иметъ вершины, или вершина которой только въ Небесахъ!’

Въ другомъ мст онъ говоритъ въ мене притязательныхъ образахъ,—ибо образы разъ навсегда естественны для него: ‘Твоя Жизнь не была ли подобна жизни всхъ наиболе способныхъ людей (tЭchtiger MДnner), какихъ ты зналъ въ этомъ поколніи? Неудержимый расцвтъ безумнаго молодаго Энтузіазма, подобный первому урожаю на запущенной земл, гд столько же плевелъ, сколько и хорошихъ травъ, — и затмъ все это высыхаетъ подъ изсушающимъ Втромъ житейскаго и духовнаго Неврія, такъ какъ Разочарованіе въ мысляхъ и поступкахъ, часто повторяясь, дало ростъ Сомннію, а Сомнніе постепенно обратилось въ Отрицаніе! Если я имлъ второй урожай и теперь постоянно вижу зеленую мураву и сижу подъ тнистыми кедрами, которые презираютъ всякій изсушающій Втеръ (и Сомнніе), то и въ этомъ также, благодареніе Небу, я не безъ примровъ и даже не безъ образцовъ’.

Итакъ, и у Тейфельсдрека была ‘славная революція’, итакъ, когда онъ безумно странствовалъ по свту, преслдуя тни и преслдуемый тнями, это было только нкоторымъ очистительнымъ ‘Искушеніемъ въ Пустын’ прежде, чмъ могъ начаться его проповдническій трудъ (каковъ бы онъ ни былъ), но теперь это искушеніе благополучно окончилось, и Діаволъ еще разъ побжденъ! Значитъ, этотъ ‘возвышенный моментъ въ Rue de l’Enfer’ былъ собственно поворотнымъ пунктомъ въ сраженіи, когда Врагъ сказалъ: Поклонисъ мн, или будь разорванъ въ клочки! и получилъ безстрашный отвтъ: Араgе, Satana! — Странный Тейфельсдрекъ! Если бы ты могъ разсказать твою странную исторію простыми словами! Но безплодно искать чего-нибудь подобнаго въ этихъ Связкахъ Бумагъ. Въ нихъ нтъ ничего, кром намековъ, образныхъ заковычекъ: типическій Абрисъ, безпокойно колеблющійся, пророчески — сатирическій, а не ясная логическая Картина. ‘Какъ изобразить для чувственнаго глаза’, спрашиваетъ онъ однажды, ‘что происходитъ въ Святая Святыхъ Человческой Души? Какими словами, извстными въ теперешнія нечестивыя времена, хотя бы отдаленно выразить невыразимое?’ Мы спросимъ въ отвтъ: Къ чему смущать эти времена, какъ бы нечестивы они ни были, безполезнмии неясностями, вольными и невольными? Нашъ Профессоръ не только мистиченъ, но и причудливъ, и закутывается здсь боле, чмъ гд-либо, въ chiaroscuro, способное совершенно сбить съ толку. Наши наиболе одаренные читатели должны постараться для собственной пользы соединить воедино послдовательные проблески, которые здсь добросовстно сообщаются.

Онъ говоритъ: ‘Ярость горячаго втра Гарматтана вся уже изсякла, его завыванія умолкли внутри меня, и душа, бывшая долгое время глухой, могла снова слышать. Я остановился въ моихъ дикихъ странствованіяхъ и слъ, чтобы обождать и размыслить, ибо часъ перемны какъ будто уже приближался. Казалось, что я уже сдаюсь, совершенно отрекаюсь и говорю: Итакъ, бгите, ложныя тни Надежды! Я не погонюсь боле за вами, я боле вамъ не поврю! Также и вы, угрюмыя виднія Страха,—я о васъ боле не забочусь: и вы также только тни и ложь! Даите мн здсь отдохнуть, ибо я усталъ отъ пути, я усталъ отъ жизни. Я буду здсь отдыхать, хотя бы только для того, чтобы умереть. Умереть или жить — для меня одинаково: одинаково незначительно!’ —И въ другомъ мст: ‘И вотъ здсь, когда я лежалъ въ этомъ Центр Безразличія, погруженный въ цлительный сонъ, безъ сомннія навянный благопріятнымъ Вліяніемъ свыше, — тяжкія сновиднія постепенно исчезли, и я проснулся для новаго Неба и новой Земли. Первый приготовительный нравственный Актъ, Уничтоженіе своего Я (SelbsttЖdtung) былъ благополучно совершенъ, и съ очей моего ума были теперь сняты печати, и съ рукъ его были сняты оковы’.

Не можемъ ли мы также предположить, что слдующій отрывокъ относится къ его Мстопребыванію въ продолженіе этого самаго ‘цлительнаго сна’, что его Странническій посохъ лежитъ здсь, брошенный въ сторону, на ‘высокомъ плоскогоріи’, н что отдыхъ уже дйствительно производитъ на него благотворное дйствіе? Если бы только тонъ въ нкоторыхъ мстахъ не имлъ въ себ боле веселости или даже легкомыслія, чмъ мы можемъ ожидать! Впрочемъ, въ Тейфельсдрек всегда есть самый странный Дуализмъ: на переднемъ двор у него будутъ происходить легкіе танцы подъ звуки гитары въ то время, какъ извнутри раздаются слабые стоны горя и жалобъ. Мы переписываемъ все это мсто:

‘Прекрасно было сидть тамъ, какъ въ небесной Палатк, мечтая и размышляя на высокомъ плоскогорь, лицомъ къ лицу съ Горами. Надо мною, какъ кровля, лазурный Куполъ, и вокругъ меня, вмсто стнъ, четыре лазурныхъ колеблющихся завсы,— именно Четырехъ лазурныхъ Странъ Свта, нижнія складки которыхъ я видлъ также сверкающими золотомъ. И затмъ представлять себ прекрасные Замки, которые стояли скрытые въ ущеліяхъ этихъ горъ, съ ихъ зелеными, цвтущими лужайками и блыми дамами и двицами, весьма прекрасными,—или, еще лучше, крытыя соломой хижины, въ которыхъ многочисленныя Матери пекли хлбъ, окруженныя дтьми, все это спрятанное подъ защитою изгибовъ долины,—но, однако, все тамъ дйствительно находящееся и живое, такъ же врно, какъ если бы я это видлъ. Или же видть, точно въ воображеніи, девять Городовъ и Селеній, расположенныхъ вокругъ моего горнаго сдалища, и которые въ тихую погоду имли обыкновеніе говорить со мной языкомъ металла (колоколами своихъ башенъ) и ршительно во всякую погоду, возвщали свою жизненность повторными облаками дыма, по которымъ, какъ по кухоннымъ часамъ, я могъ узнавать часы дня. Ибо это былъ дымъ стряпни, когда добрыя хозяйки утромъ, въ полдень и вечеромъ варили пищу для своихъ мужей, и вчно поднимался въ воздух голубой столбъ изо всхъ девяти, поочередно или одновременно, говоря такъ ясно, какъ только можетъ говорить дымъ: Такое-то и такое-то кушанье здсь теперь готовится! Не безинтересно! Ибо передъ вами въ миніатюр все Мстечко, со всми его любовными длами и скандальными дрязгами, съ его недоразумніями и удовлетвореніями, до такой степени въ миніатюр, что вы могли бы покрыть его своей шляпой. — И если въ моихъ далекихъ Странствованіяхъ я научился смотрть на Міровой трудъ въ его подробностяхъ, то здсь, можетъ быть, было мсто для соединенія всего въ общія предложенія и для вывода изъ нихъ заключеній’.

‘Часто также могъ я видть черную Бурю, проходящую съ гнвомъ въ Отдаленіи: вокругъ какого-нибудь Шрекгорна, пока еще сурово-синяго, собирался струящійся паръ и шумно тамъ струился и стекалъ внизъ, подобно волосамъ безумной колдуньи, пока, наконецъ, спустя нкоторое время, онъ не исчезалъ, и въ яркихъ солнечныхъ лучахъ стоялъ вашъ Шрекгорнъ, улыбаясь, сурово-блый, ибо паръ содержалъ снгъ. Какъ заквашиваешь ты и какъ вырабатываешь ты въ твоемъ великомъ бродильномъ чан и лабораторіи Атмосферы, Міра, о Природа!— Или, что есть Природа? 0, почему не называю я тебя Богомъ? Разв ты не ‘живое Одяніе Бога’? 0 небеса! Значитъ это подлинно Онъ,—Тотъ, Кто всегда говоритъ черезъ тебя, Кто живетъ и любитъ въ теб, Кто живетъ и любитъ во мн?’

‘Первыя очертанія, или назовемъ ихъ скоре— первыя сіянія этой Истины и Начала Истинъ, возникли таинственно въ моей душ. Отрадне, чмъ Наступленіе Дня для Выброшенныхъ на Новую Землю,— ахъ! подобно голосу матери къ маленькому ребенку, который, потерянный, со слезами блуждаетъ въ незнакомой толп, подобно нжнымъ мелодіямъ небесной музыки для моего выше мры отчаявшагося сердца,—таковой явилась эта Благая Всть. Міръ не мертвъ и не во власти демоновъ, не склепъ съ привидніями, но божественъ и принадлежитъ Отцу моему!’

‘Другими глазами могъ я также смотрть теперь и на человка, моего ближняго: съ безконечною Любовью, съ безконечнымъ Сожалніемъ. Бдный, блуждающій, своевольный человкъ! Не подвергаешься ли ты испытаніямъ, не бьютъ ли тебя бичомъ, какъ и меня самого? Носишь ли ты королевскую мантію или войлочный плащъ нищаго,—не всегда ли ты одинаково утомленъ, одинаково отягощенъ, и твое Ложе Отдыха—только Могила? 0 Братъ мой, Братъ мой! Отчего не могу я защитить тебя моею грудью и отереть вс слезы съ глазъ твоихъ?—Поистин, шумъ многоголосной Жизни, который я могъ слышать въ этомъ уединеніи слухомъ ума, не былъ уже боле одуряющей дисгармоніей, а былъ умилителенъ, былъ подобенъ нечленораздльнымъ крикамъ и рыданіямъ нмаго существа, которыя въ ушахъ Неба суть молитвы. Жалкая Земля, съ ея жалкими радостями, была теперь для меня несчастною Матерью, а не жестокой Мачехой, Человкъ, съ его столь безумными Нуждами и столь ничтожными Усиліями, сталъ для меня тмъ дороже,—и именно за его страданія и за его грхи я теперь впервые назвалъ его Братомъ. Такъ стоялъ я въ преддверіи этого ‘Святилища Печали’ и приведенъ сюда я былъ также странными, крутыми тропами. Но еще немного, и его священныя врата должны были распахнуться, и ‘Божественная глубина Страданія’ должна была раскрыться передо мной’.

Профессоръ говоритъ, что здсь онъ впервые усмотрлъ Узелъ, который душилъ его, и тотчасъ же могъ развязать его и сталъ свободенъ. ‘Безплодный, безконечный споръ’, пишетъ онъ, ‘касательно того. что теперь называется Происхожденіемъ Зла или какъ-нибудь въ этомъ род, возникаетъ въ каждой душ, съ самаго начала міра, и въ каждой душ, которая захотла бы перейти отъ празднаго Страданія къ дятельному Усилію, долженъ быть сперва положенъ ему конецъ. Большинство въ на-ше время должно удовлетворяться простымъ, довольно неполнымъ Прекращеніемъ этого спора, лишь для немногихъ оказывается необходимымъ нкоторое его Разршеніе. Кром того, въ каждую новую эпоху это Разршеніе является въ новыхъ формахъ, и Разршеніе послдней эпохи всегда бываетъ негоднымъ и оказывается безполезнымъ. Ибо въ природ человка—мнять свой Языкъ отъ столтія къ столтію, онъ не можетъ этому помочь, даже если бы захотлъ. Подлинный Церковный Катехизисъ нашего столтія еще не попадался мн въ руки, тмъ временемъ для моего собственнаго употребленія я пытаюсь выяснить дло такимъ образомъ. Несчастіе человка, какъ я предполагаю, происходитъ отъ его Величія, это оттого, что въ немъ есть Безконечное, которое онъ, несмотря на всю свою хитрость, не можетъ схоронить подъ Конечнымъ. Могутъ ли вс Министры Финансовъ, и Обойщики, и Кондитеры современной Европы учредить акціонерную компанію, чтобы сдлать счастливымъ одного чистильщика Башмаковъ? Они этого не могутъ сдлать боле, какъ на часъ или на два, ибо Чистильщикъ Башмаковъ также иметъ Душу, совершенно отличную отъ его Желудка, и потребуетъ, если хорошенько вникнуть, для постояннаго своего удовлетворенія и насыщенія просто-на-просто слдующую долю, не боле, не мене: Безконечный Божій Міръ, всецло ему предоставленный, чтобы безконечно въ немъ наслаждаться и исполнять каждое свое желаніе такъ же скоро, какъ оно возникнетъ. Океаны Гохгеймера, Глотка подобная Глотк Офіуха, — не говорите о нихъ, для безконечнаго Чистильщика Башмаковъ они все равно, что ничто. Едва успетъ вашъ океанъ наполниться, какъ онъ уже ворчитъ, что это могло бы быть лучшее вино. Попробуйте дать ему половину Міра, половину Всемогущества, — онъ начнетъ ссору съ собственникомъ другой половины и объявитъ, что онъ самый притсняемый изъ людей.— Въ сіяніи нашего солнца всегда есть черное пятно, и это, какъ я сказалъ, Тнь насъ Самихъ’.

‘Но бредни, которыя мы имемъ по поводу Счастія, состоятъ приблизительно въ слдующемъ. Путемъ извстныхъ оцнокъ и среднихъ выводовъ, нашего собственнаго изобртенія, мы приходимъ къ нкоторому среднему представленію о земномъ удл, и воображаемъ, что онъ принадлежитъ намъ по природ и по неотъемлемому праву. Это просто— уплата нашего жалованія, того, что мы заслужили, она не требуетъ ни благодарности, ни просьбъ,— и только тотъ излишекъ, который можетъ тутъ случиться, мы считаемъ за Счастіе, всякій недочетъ, наоборотъ, есть Бдствіе. Теперь, принявъ во вниманіе, что мы производимъ оцнку нашихъ заслугъ сами, и то, какой запасъ Самомннія лежитъ въ каждомъ изъ насъ, удивитесь ли вы, что всы такъ часто склоняются въ ошибочную сторону, и что много Болвановъ кричатъ: Посмотрите, что за плата! Обращались ли когда-нибудь такъ съ достойнымъ джентльменомъ?—Говорю теб, Болванъ, что все ироисходитъ отъ твоего Тщеславія, отъ того, какими ты воображаешь эти самыя твои заслуги. Вообрази, что ты заслуживаешь быть повшеннымъ (какъ это и наиболе вроподобно),—и ты сочтешь за счастіе быть только разстрляннымъ. Вообрази, что ты заслуживаешь быть повшеннымъ на веревк изъ волоса.—и для тебя будетъ роскошью умереть на пеньк’.

‘Какъ справедливо то, что я тогда сказалъ, что Дробь Жизни можетъ быть увеличена не столъко увеличеніемъ вашего Числителя, сколько уменьшеніемъ вашего Знаменателя. И, если моя Алгебра меня не обманываетъ, даже Единица, дленная на Нолъ, даетъ Безконечностъ. Итакъ, сочти твое право на вознагражденіе за ноль, — міръ будетъ у тебя подъ ногами. Хорошо сказалъ Мудрйшій нашего времени: ‘Только съ Отреченія (Entsagen), собственно говоря, можно признать, что жизнь начинается’.

‘Я спросилъ себя: Что это такое, ради чего ты съ самыхъ раннихъ лтъ тосковалъ, сердился, стовалъ и мучился? Скажи ты однимъ словомъ: не потому ли это, что ты не счастливъ? Потому что твое Ты (милый джентльменъ) не пользуется достаточнымъ почетомъ, не достаточно питается, не иметъ достаточно мягкой постели и не окружено достаточно любвеобильными заботами. Безумная душа! Какимъ это Законодательнымъ Актомъ опредлено, что ты долженъ быть Счастливъ? Всего немного времени тому назадъ ты не имлъ вообще права быть. А что, если ты былъ рожденъ и предназначенъ не къ тому, чтобы быть Счастливымъ, а къ тому, чтобы быть Несчастливымъ? Такъ значитъ ты не что иное, какъ Коршунъ, который летаетъ по всей Вселенной, ища чего-нибудь пость и жалобно крича, потому что ему не дали достаточно падали? Закрой Байрона, открой Гёте!’

‘Es leuchtet mir ein, для меня ясно!’ восклицаетъ онъ въ другомъ мст: ‘въ человк есть нчто Высшее, чмъ Любовь къ Счастію, онъ можетъ обойтись безъ Счастія и взамнъ его найти Блаженство! Не для того ли, чтобы проповдовать самое это Высшее, мудрецы и мученики, Поэтъ и Жрецъ, во вс времена, говорили и страдали, свидтельствуя и своею жизнью, и своею смертью о Божественномъ, которое находится въ Человк, и что онъ только въ Божественномъ иметъ Силу и Свободу. И ты также удостоенъ научиться этому Боговдохновенному Ученію. 0 Небеса! и тебя также постигаютъ различныя благодатныя Испытанія, пока ты не будешь, наконецъ, сломленъ и не познаешь этого ученія! 0, благодари свою Судьбу за нихъ! Благодарно переноси т, которыя еще остаются: ты нуждался въ нихъ, твое Я въ теб нуждалось въ томъ, чтобы быть уничтоженнымъ. Жизнь искореняетъ помощью благихъ пароксизмовъ лихорадки глубоко сидящій хроническій Недугъ и торжествуетъ надъ Смертью. Рыкающія волны Времени не поглощаютъ тебя, но несутъ тебя вверхъ, къ лазури Вчности. Люби не Удовольствіе, люби Бога. Вотъ то Вчное Да, которымъ разршается всякое противорчіе: кто ходитъ и работаетъ въ немъ, благо тому’.

И дале: ‘Не важно, что ты можешь попирать ногами Землю со всми ея оскорбленіями, какъ тебя научилъ старый Грекъ Зенонъ: ты можешь любить Землю въ то время, какъ она тебя оскорбляетъ, и даже потому, что она тебя оскорбляетъ, для этого нуженъ былъ Большій, чмъ Зенонъ, и Онъ также былъ посланъ. Знакомъ ли ты съ ‘Поклоненіемъ Страданію’? Его храмъ, основанный около восемнадцати вковъ тому назадъ, теперь лежитъ въ развалинахъ, обросшій тростникомъ, жилище унылыхъ созданій, тмъ не мене, отважься идти впередъ! Въ низкомъ склеп, съ распадающимися въ обломки сводами, ты найдешь Алтарь еще на мст и его священную Лампаду неугасимо горящей!’

Не претендуя комментировать эти странныя изреченія, Издатель замтитъ только, что кром нихъ здсь встрчается еще многое, характера еще боле сомнителънаго. Совершенно неприспособленное для всеобщаго пониманія, и въ чемъ даже самъ онъ не можетъ съ толкомъ разобраться. Туманныя разсужденія о Религіи, хотя не безъ проблесковъ яркаго свта, о ‘вчной непрерывности Вдохновенія’, о Пророчествахъ, о томъ, что въ наши дни существуютъ ‘истинные Священники, такъ же какъ и Священники Ваала’,—и многое другое въ томъ же род. Мы выбираемъ нкоторые отрывки, съ цлью покончить съ этою смсью.

‘Перестань, многоуважаемый Герръ фонъ Вольтеръ!’ такъ восклицаетъ Профессоръ, ‘заставь умолкнуть твой нжный голосъ! Ибо задача, предназначенная теб, кажется, уже окончена. Ты уже достаточно доказалъ слдующее значительное или незначительное положеніе: Что образъ Христіанской Религіи иметъ въ восемнадцатомъ столтіи другой видъ, чмъ въ восьмомъ. Увы, неужели твои тридцать шесть in quarto и тридцать шесть тысячъ другихъ in quarto и in folio и летучихъ листковъ или стопъ бумаги, напечатанныя ране или поздне тебя о томъ же предмет, были вс предназначены для того, чтобы убдить насъ въ столь маломъ! Но что же дальше? Поможешь ли ты намъ воплотить божественный Духъ этой Религіи въ новый Образъ, дабы наши Души, иначе слишкомъ близкія къ гибели, могли жить? Какъ? Ты не имешь способности такого рода? Только факелъ для сжиганія, а не молотъ для постройки? Въ такомъ случа прими нашу благодарность и—проваливай!’

‘Между тмъ, что такое для меня устарвшіе Образы? Богъ, присутствующій, ощущаемый въ моемъ сердц,—разв можетъ Герръ фонъ Вольтеръ опровергнуть Его передо мной, или доказать Его мн? Приписывайте ‘Поклоненію Страданію’ какое угодно происхожденіе и развитіе,—разв это Поклоненіе не произошло и не развилось? Разв оно не на лицо? Ощути его въ твоемъ сердц и тогда скажи, происходитъ ли оно отъ Бога? Это—Вра, все остальное—Мнніе, и кому есть охота, тотъ можетъ изъ-за него терзать и терзаться’.

‘Равнымъ образомъ’, замчаетъ онъ въ другомъ мст, ‘зачмъ вырывать другъ другу глаза, борясь изъ-за ‘Полнаго Вдохновенія’ или тому подобнаго? Постарайтесь лучше каждый для себя получить немного хоть Частичнаго Вдохновенія. Одну Библію я знаю, относительно Полнаго Вдохновенія которой невозможно даже и сомнніе, больше того, я видлъ собственными глазами, какъ Рука Божія писала ее: и вс другія библіи — только листы ея, написанныя, такъ сказать, Образами въ помощь слабымъ способностямъ’.

Или, чтобы закончить и дать отдыхъ утомленному читателю, предложимъ ему слдующій, можетъ быть, боле понятный отрывокъ.

‘Въ этой нашей жизни’, говоритъ Профессоръ, ‘которая есть борьба не на животъ, а на смерть съ Духомъ Времени, всякая другая борьба представляется мн спорной. Если ты имешь какое-нибудь Столкновеніе съ твоимъ братомъ, — я рекомендую теб: подумай хорошенько, въ чемъ его суть. Если ты изслдуешь его до дна, то оно просто-иа-просто вотъ что: ‘Товарищъ, смотри! Ты берешь боле, чмъ теб слдуетъ, счастья въ мір, кое-что изъ моей доли! Но, клянусь Небомъ, ты его не получишь, и я скоре подерусь съ тобой’.—Увы, и вся-то доля, которую приходится длить, до такой степени нищенски мала, по-истин ‘пиръ изъ скорлупокъ’, потому что содержимое уже было истреблено: его недостаточно, чтобы удовлетворить одинъ Аппетитъ, а весь коллективный человческій родъ хватается за него!—Не лучше ли намъ, во всхъ этихъ случаяхъ, говорить: ‘Бери это, о ты, слишкомъ обжорливое существо! Бери эту жалкую добавочную дробь доли, которую я признавалъ моей, но въ которой ты такъ нуждаешься,— бери себ на здоровье! И дай Богь, чтобы у меня было довольно для тебя!’ — Если Фихтевская Wissenschaftslehre есть ‘до нкоторой степени Прикладное Христіаиство’, то это, несомннно, является таковымъ еще въ гораздо большей степени. Здсь мы имемъ если не Весь Долгъ Человка, то Половину Долга, именно Пассивную Половину: если бы только мы могли исполнить ее, какъ можемъ ее объяснить!’

Но по-истин всякое Убжденіе, какъ бы оно ни было возвышенно, не иметъ цны, пока не обратится въ Образъ Дйствія. Даже, собственно говоря, убжденіе только съ этой минуты и длается вообще возможнымъ,—ибо всякое Умозрніе по своей природ безконечно, безформенно, водоворотъ среди водоворотовъ. Лишь путемъ почувствованной несомннной увренности опыта находитъ оно центръ, около котораго можетъ вращаться, и слагается такимъ образомъ въ систему. Въ высшей степени врно, какъ учитъ насъ нкій мудрый мужъ, что ‘Сомнніе, какого бы оно ни было рода, не можетъ быть уничтожено иначе, какъ Дйетвіемъ’. На этомъ основаніи, также, пусть тотъ, кто бродитъ ощупью и съ трудомъ, въ темнот или неврномъ свт, и горячо молится, чтобы заря созрла въ день,—пусть онъ горячо приметъ къ сердцу еще другое правило, которое оказало мн неоцнимыя услуги: ‘Исполняй тотъ Долгъ, который къ теб всего ближе’, и который ты считаешь Долгомъ! Вмст съ тмъ сдлается теб ясне твой второй Долгъ’.

‘Но не можемъ ли мы, впрочемъ, сказать, что часъ Духовнаго Освобожденія наступаетъ именно тогда, когда вашъ Идеальный Міръ, къ работ въ которомъ человкъ всмъ существомъ стремился, смутно борясь и невыразимо тоскуя, наконецъ открывается и разъясняется, и вы, съ немалымъ изумленіемъ, какъ Лотаріо въ Вильгельм Мейстер, узнаете, что ваша ‘Америка или здсь, или нигд?’ Положеніе, которое не иметъ своего Долга, своего Идеала, еще никогда не было занимаемо человкомъ. Да, здсь, въ этой бдной, несчастной, запутанной, презрнной Дйствительности, въ которой ты и теперь стоишь, — здсь или нигд находится твой Идеалъ: добудь его отсюда твоимъ трудомъ и, трудясь, врь, живи, будь свободенъ. Безумный! Идеалъ находится въ теб самомъ, препятствіе—также въ теб самомъ. Твое Положеніе есть только матеріалъ, изъ котораго ты долженъ образовать этотъ самый Идеалъ, что за важность, того ли или другаго сорта этотъ матеріалъ, если только Форма, которую ты придашь ему, будетъ полна героизма, полна поэзіи? 0 ты, который томишься въ плну Дйствительности и съ горечью взываешь къ богамъ о царств, въ которомъ ты могъ бы править и творить, — узнай за истину слдующее: вещь, которую ты ищешь, уже у тебя, ‘здсь или нигд’, если только ты можешь видть!’

‘Но съ человческою душою такъ же, какъ и съ Природой: начало Творенія—Свтъ. Пока глазъ не иметъ зрнія, вс члены въ оковахъ. Божественный моментъ, когда надъ душой, терзаемой бурей, какъ нкогда надъ дико-волнующимся Хаосомъ, произносится: Да будетъ Свтъ! И для величайшаго, кто испыталъ такой моментъ, разв онъ не представляется всегда чудеснымъ, возвщающимъ Бога,— равно какъ и для самаго простаго и послдняго, подъ боле простыми формами. Безумный первоначальный Раздоръ усмиренъ, грубо перемшанные сталкивающіеся элементы соединяются въ отдльныя Небеса, глубокія, молчаливыя основанія скалъ созидаются подъ ними, а надъ ними — небесный сводъ съ его вчными Свтилами: вмсто темнаго, пустыннаго Хаоса передъ нами—цвтущій, плодородный, окруженный небомъ Міръ’.

‘Я также могъ теперь сказать себ: Не будь боле Хаосомъ, но Міромъ, или хотя бы Міркомъ. Производи! Производи! Будь то хотя бы самая жалкая, безконечно малая частица Произведенія, производи, во имя Бога! Это — наибольшее, что ты имешь въ себ: такъ выкажи его! Смле! Смле! Какое бы дло ни нашла твоя рука, длай его со всей твоей силой! Работай, пока можно сказать: Сегодня, ибо приходитъ Ночь, среди которой ни одинъ человкъ не можетъ работать’.

ГЛАВА X.

Пауза.

Такимъ образомъ мы прослдили за Тейфельсдрекомъ настолько близко и, можетъ быть, настолько удовлетворительно, насколько это было при данныхъ обстоятельствахъ возможно, черезъ различныя послдовательныя состоянія и видоизмненія Роста, Заблужденія, Неврія и почти Отверженія—до нкотораго боле яснаго состоянія, которое онъ, повидимому, самъ разсматриваетъ какъ Обращеніе. ‘Не порицайте слова’, говоритъ онъ: ‘радуйтесь скоре, что такое слово, означающее такую вещь, появилось на свт въ нашу Новую эпоху, хотя оно и было скрыто отъ мудрйшихъ Древнихъ. Древній Міръ ничего не зналъ объ Обращеніи, вмсто Ессе Homo у нихъ былъ только нкоторый Геркулесовъ Выборъ. Это было новымъ шагомъ въ прогресс Нравственнаго Развитія человка: здсь Высочайшій снизшелъ въ грудь самаго Ограниченнаго, что для Платона было только галлюцинаціей, а для Сократа — химерой, то теперь ясно и безспорно для вашихъ Цинцендорфовъ, для вашихъ Веслеевъ и для бднйшихъ изъ ихъ піэтистовъ и методистовъ’.

Итакъ, здсь начинается духовное совершеннолтіе Тейфельсдрека: отнын мы увидимъ его ‘трудящимся въ добромъ дланіи’, съ настроеніемъ и ясными цлями Мужа. Онъ открылъ, что Идеальная Мастерская, о которой онъ такъ тосковалъ, есть именно та самая Дйствительная, дурно обставленная Мастерская, въ которой онъ такъ долго толкался. Опъ можетъ теперь сказать себ: ‘Орудія? У тебя нтъ Орудій? Какъ? Да вдь нтъ Человка, нтъ существа во всемъ свт, у которыхъ не было бы орудій! У самой послдней изъ созданныхъ козявокъ, у самого Паука есть въ голов прядильная машина, станъ для основы и кросна, глупйшая изъ Устрицъ иметъ Папиновъ котелъ и домъ изъ камня и извести, чтобы сохранять его: каждое существо, которое можетъ жить, можетъ длать что-нибудь. Такъ пусть же оно длаетъ. — Орудія? Разв у тебя нтъ Мозга, снабженнаго, могущаго быть снабженнымъ нсколькими проблесками свта,—и трехъ пальцевъ, чтобы держать въ нихъ Перо? Никогда, съ тхъ поръ какъ Аароновъ жезлъ вышелъ изъ употребленія, или даже ране того, не было столь чудодйственнаго Орудія: чудеса, превосходящія вс когда-либо записанныя, были совершены перьями. Ибо страннымъ образомъ установлено, что въ этомъ Мір, кажущемся столь солиднымъ, но который тмъ не мене находится въ постоянномъ, безостановочномъ теченіи, Звукъ, по видимости наиболе текучая изъ вещей, есть наиболе постоянная. Справедливо сказано, что Слово всемогуще въ этомъ мір, че-ловкъ, благодаря ему божественный, можетъ творить какъ бы помощью Fiat. Проснись, возстань! Выскажи то, что въ теб есть, то, что Богъ далъ теб, чего Діаволъ не отниметъ. Задача высшая, чмъ Священство, не была дана въ удлъ ни одному человку, будь ты хотя бы самый послдній въ этой священной Іерархіи,—не достаточно ли это высокая честь, чтобы отдавать для нея весь свой трудъ и всего себя?’

‘На этомъ Искусств, которое могутъ, кому это угодно, кощунственно низводить на степень ремесла,—я и остановился’, прибавляетъ Тейфельсдрекъ. ‘Мои писанія, которыя, по правд, не извстны за мои (ибо что Я такое?), упали, можетъ быть, не совершенно безплодно на обширную ниву Мысли, съ чувствомъ удовлетворенія встрчаю я тамъ и здсь плоды моего невидимаго посва. Я благодарю Небо, что нашелъ, наконецъ, мое Призваніе, и его я предполагаю усердно держаться, будетъ или не будетъ отъ того видимый результатъ’.

‘А почему ты знаешь’, восклицаетъ онъ, ‘что, можетъ быть, то или другое плодотворное Измышленіе, нын разросшееся во всемірно — извстное, широко-вліяющее Учрежденіе, подобно зерну добраго горчичнаго посва, нкогда брошеннаго въ добрую землю и нын распространяющаго свои сильныя втви во вс четыре страны свта для птицъ небесныхъ, чтобы он жили въ нихъ,—что это измышленіе не было собственно моимъ дломъ? Безъ сомннія, оно было дломъ кого-нибудь одного, оно прежде всего взяло начало отъ какой-нибудь Идеи, въ чьей-нибудь единичной Голов: почему же не отъ какой-нибудь Идеи въ моей Голов?’ Не касается ли здсь Тейфельсдрекъ этого ‘Общества Охраненія Собственности (Eigenthums-conservirende Gesellschaft)’, относительно котораго пестро мелькаетъ въ этихъ невыразимыхъ связкахъ бумагъ столь много двусмысленныхъ замтокъ? ‘Учрежденіе это’, намекаетъ онъ, ‘очевидно, не несоотвтствуетъ нуждамъ времени, что безспорно и доказывается столь быстрымъ его распространеніемъ: ибо Общество можетъ уже считать среди своихъ должностныхъ лицъ или членовъ-корреспондентовъ высочайшія Имена—если не высочайшихъ Особъ—Германіи, Англіи, Франціи, а вклады, какъ деньгами, такъ и размышленіями, стекаются къ нему со всхъ концовъ свта, благодаря чему оно занесетъ, если возможно, въ свои списки всю остающуюся Полноту міра и съ заране составленнымъ планомъ сплотитъ его съ цлями защиты вокругъ этого Палладіума’. Не думаетъ ли поэтому Тейфельсдрекъ выдавать себя за виновника этой, столь замчательной Eigenthums-conservirender (Охраняющей Достояніе) Gesellschaft,—но если такъ, то что же это такое, чортъ возьми? Затмъ онъ намекаетъ: ‘Въ эпоху, когда божественная Заповдь: Не укради, въ которой по-истин, если ее хорошо понять, содержится весь Еврейскій Декалогъ вмст съ законами Солона и Ликурга, Пандектами Юстиніана, Code Napoleon, со всякими иными Кодексами, Катехизисами, Проповдями и Нравоученіями, какія только человкъ досел измыслилъ (и подкрпилъ огнемъ Алтаря и веревкою Вислицъ) для своего общественнаго руководства, въ эпоху, говорю я, когда эта Божественная заповдь почти совсмъ вывтрилась изъ общественной памяти, а на мсто нея везд провозглашена, лишь подъ легкой личиной, новая, противоположная Заповдь: Укради,— здоровой части человчества подобаетъ, можетъ быть, среди этого всемірнаго одряхленія и бреда, начать дйствовать и соединиться! Если самыя ужасныя и дикія нарушенія этого божественнаго права собственности, единственнаго божественнаго права, нын существующаго или понимаемаго, если они санкціонируются и рекомендуются порочной прессой, и міръ дожилъ до того, чтобы слышать увренія, что Даже сами наши Тла не составляютъ нашей Собственности, а лишъ случайное Владніе и Пожизненную Ренту,—то какого еще надо ожидать исхода? Пусть Палачи и Сыщики уничтожаютъ помощью своихъ петель и западней съ приманкани низшій сортъ сволочи, но что, кром какой-нибудь подобной Всемірной Ассоціаціи, въ состояніи защитить насъ отъ всхъ полчищъ плотоядныхъ и человкоядныхъ Боа-констрикторовъ? Если поэтому какой-нибудь, наиболе удалившійся отъ міра, Мыслитель удивлялся въ своемъ уединеніи, изъ чьихъ рукъ могла исходить эта, ‘можетъ быть недурно написанная, Программа’ въ Общественныхъ Журналахъ, съ ихъ возвышенными Темами на Преміи и столь щедрыми Преміями,—пусть теперь онъ прекратитъ удивленіе и, не дробя своихъ силъ, пусть приметъ участіе въ Concurrenz (Соисканіе Преміи)’.

Мы спрашиваемъ: Попадалась ли когда-нибудъ на глаза Британскому Читателю въ какомъ-нибудь иностранномъ или отечественномъ Журнал эта, ‘можетъ быть недурно написанная, Программа’ или какой-нибудь иной подлинный Трудъ этого Охраняюшаго Собственность Общества? Если такъ, то что же такое эти Темы на Преміи? Въ чемъ заключаются условія Соисканія? Гд и когда? Въ этихъ Связкахъ бумагъ нельзя найти ни одного печатнаго листа Газеты и никакого другаго указанія какого бы то ни было рода! Или же вся эта исторія есть лишъ одна изъ тхъ выходокъ или коварныхъ неясностей, при помощи которыхъ Герръ Тейфельсдрекъ, подразумвая много или ничего, такъ часто любитъ водить насъ вкривь и вкось?

Но здсь Издатель долженъ, наконецъ, высказать мучительное подозрніе, которое въ теченіе послднихъ главъ начало преслдовать его, парализуя и ту небольшую долю увлеченія, какая еще могла бы сдлать его тернистую задачу Біографа дломъ любви. Подозрніе это вызвано первоначально, можетъ быть, незначительными поводами, но затмъ оно подтверждается почти до степени достоврности все боле и боле выясняющеюся юмористико-сатирическою наклонностью Тейфельсдрека, подземное настроеніе духа коего и запутанныя сардоническія выходки, цпляясь другъ за друга, не поддаются никакому учету: словомъ, подозрніе, что эти Автобіографическіе Документы — отчасти мистификація! Что, если многіе такъ называемые Факты немногимъ лучше, чмъ Фикція? Что, если мы имемъ передъ собой не прямое камеробскурное изображеніе Исторіи Профессора, а лишь боле или мене фантастическое Очертаніе, обрисовывающее ее символически, хотя, можетъ быть, и достаточно выразительно? Наша теорія начинаетъ состоять въ томъ, что, принимая за буквально подлинное то, что имло лишь гіероглифическій характеръ, Гофратъ Гейшреке, котораго мы въ этомъ случа не постснимся назвать Гофратомъ Простофилей,—былъ самъ одураченъ и пустился наобумъ дурачить друшхъ. Въ самоыъ дл, можно ли было ожидать, что человкъ, столь извстный своею непроницаемою скрытностью, какъ Тейфельсдрекъ, вдругъ откровенно отомкнулъ бы свою частную крпость Англійскому Издателю и Нмецкому Гофрату? Онъ скоре коварно замкнулъ бы обоихъ, и Издателя, и Гофрата, въ запутанныхъ извилинахъ и переходахъ помянутой крпости (заманивъ ихъ туда),—чтобы посмотрть, по своему полудіавольскому обыкновенію, какой видъ будутъ имть тамъ дурни?

Относительно одного дурня, однако, Герръ Профессоръ, вроятно, обочтется. На одномъ маленькомъ лоскутк, который сначала былъ отброшенъ въ сторону, какъ неисписанный, такъ какъ чернила были почти невидимы, мы поздне замтили и съ трудомъ разобрали слдующее: ‘Что такое ваши историческіе Факты, тмъ боле—біографическіе? Узнаешь ли ты Человка, а еще боле—Человчество, нанизывая, какъ четки, то, что ты называешь Фактами? Человкъ есть духъ, въ которомъ онъ работалъ, человкъ—не то, что онъ сдлалъ, а то, чмъ онъ сталъ. Факты суть вырзанныя Гіерограммы, ключъ къ которымъ находится лишь у очень немногихъ. И вотъ, ваша тупица (Dummkopf) бросается изучать не ихъ Смыслъ, а лишь то, хорошо ли или дурно он выгравированы, и называетъ это Нравственнымъ или Безнравственнымъ. Еще хуже обстоитъ дло въ вашими Букводами (Pfuscher): я видалъ, какъ они читаютъ какого-нибудъ Руссо съ претензіями на толкованіе и ошибочно принимаютъ дурно выгравированную Змю Вчности за обыкновенное ядовитое пресмыкающееся’. Не опасался ли Профессоръ, какъ бы какой-нибудь Издатель, столь же избранный, какимъ себя мнитъ Издатель настоящій, не сдлалъ такой же ошибки относителыю Зми Вчности—Тейфельсдрека? И по этой причин, не пришлось ли ей быть измненной, не безъ скрытой сатиры, въ боле простой Символъ? Или же это одинъ изъ его полу-софизмовъ, полу-труизмовъ, относительно которыхъ, разъ ему удастся посадить его верхомъ на какой-нибудь Образъ, онъ уже не заботится, куда онъ скачетъ? Мы не говоримъ этого съ увренностью, какъ и вообще никогда не можемъ этого сдлать,—такъ страненъ Профессоръ. Если наше подозрніе совершенно ни на чемъ не основано, то пусть за это понесутъ порицаніе его собственные двусмысленные пріемы, а не наша вынужденная осмотрительность.

Но какъ бы то ни было, Издатель, уже нсколъко выведенный изъ себя и совершенно изнеможенный, ршается здсь сложить на время эти Связки бумагъ. Удовлетворимся пока тмъ, что мы знаемъ о Тейфельсдрек: если не ‘то, что онъ сдлалъ, то, по крайней мр, то, чмъ онъ сталъ’,—тмъ боле, что его характеръ принялъ теперь уже свою окончательную складку, и никакихъ новыхъ важныхъ измненій уже нельзя предвидть. Плнная Кризалида теперь уже крылатая Психея, и таковою, куда бы ни направился ея полетъ, она и останется. Слдить, помощью какихъ сложныхъ коловращеній (полетовъ или непроизвольныхъ передвиженій) достигаетъ Тейфельсдрекъ въ чисто вншнемъ элемент Жизни своего Университетскаго Профессорства, и Психея облекается въ гражданскіе Титулы, не измняя своей, уже опредлившейся натуры, было бы сравнительно непроизводительной задачей, если бы мы даже и не подозрвали, что она, по крайней мр для насъ, обманчива и невозможна. И поэтому его вншняя Біографія, которая, какъ мы видли, посл Провала Любви къ Блумин совершенно испарилась въ морскую пну, можетъ, насколько она здсь насъ касается, пребывать въ томъ же неопредленномъ состояніи. Довольно того, что помощью наблюденій надъ нкоторыми ‘лужами и болотами’ мы узнали ея общее направленіе, разв мы не знаемъ, что она, тмъ или другимъ путемъ, уже давно пролилась дождемъ въ потокъ и течетъ теперь въ Вейснихтво глубоко и спокойно, нагру-женная Философіей Одежды и видимая для тхъ, кто захочетъ направить на нее свой взоръ? Мы будемъ имть случай оглянуться назадъ на многія неоцненныя подробности, которыя лежатъ въ этихъ Бумажныхъ катакомбахъ, разбросанныя, подобно драгоцннымъ камнямъ, среди мусора каменоломни, кое-что изъ нихъ потребуетъ помщенія въ должномъ мст. А пока мы пріостановимъ наше утомительное копаніе въ нихъ.

Если теперь, прежде чмъ открыть снова великій Трудъ объ Одежд, мы спросимъ, каковъ былъ за эти десять главъ нашъ прогрессъ къ врному пониманію Философіи Одежды, то намъ нтъ причинъ впадать въ совершенное уныніе. Употребляя прежній образъ Моста отъ Воротъ Ада черезъ Хаосъ, мы скажемъ, что было, можетъ быть, прибавлено нкоторое число пловучихъ понтоновъ, хотя они пока еще и несутся разметанными по Рк. Какъ далеко они достигнутъ, когда, наконецъ, цпи будутъ натянуты и укрплены,—это въ настоящее время можетъ быть лишь предметомъ предположеній.

А пока мы можемъ вывести слдующее: Сквозь нсколько небольшихъ отверстій мы могли взглянуть на внутренній міръ Тейфельсдрека, его странный, мистическій, почти магическій Чертежъ Міра, и того, какъ онъ постепенно былъ начерченъ,—уже боле не вполн темны для насъ. Эти таинственныя идеи Времени, которыя заслуживаютъ вниманія и, съ его помощью, не совсмъ непонятны,—могутъ мало-по-малу оказаться весьма значительными. Тмъ боле—его нсколько особенный взглядъ на Природу, то безусловное Единство, которое онъ приписываетъ Природ. То, что вся природа и жизнь суть только Одяніе, ‘Живое Одяніе’, сотканное и вчно возобновляемое на ‘Станк Времени’,—разв въ этомъ не заключается, въ самомъ дл, абрисъ всей Философіи Одежды или, по крайней мр, арена, гд она могла бы быть выработана? Замтъте также, что Характеръ самого Человка, который отнюдь не лишенъ значенія въ этихъ вопросахъ, становится мене загадочнымъ, сквозь всю эту мятежную темноту, почти подобную растворенному безумію, разв не проглядываетъ нкоторое неукротимое Недовріе и вмст съ тмъ безграничное Уваженіе, какъ дв горныхъ вершины, на скалистыхъ устояхъ которыхъ все остальное основано и воздвигнуто?

И дале: не можемъ ли мы сказать, что біографія Тейфельсдрека, признавая за ней даже, какъ было предположено, лишь гіероглифическую истинность, представляетъ человка, какъ бы предназначеннаго для Философіи Одежды? Все влечетъ и побуждаетъ его смотрть сквозь Наружность вещей въ самыя Вещи. ‘Пассивность’, данная ему при рожденіи, развивается всми оборотами его судьбы. Повсюду отталкиваемый, какъ масло изъ воды, отъ участія въ какой-нибудь Должности, въ какомъ-нибудь общественномъ Союз,—онъ не иметъ другаго удла, какъ Одиночество и жизнь въ Размышленіи. Вся энергія его существованія направлена въ теченіе долгихъ лтъ на одну задачу: переносить страданія, если ужъ онъ не можетъ исцлиться отъ нихъ. Такимъ образомъ, повсюду Наружность вещей угнетаетъ его, противостоитъ ему, угрожаетъ ему самою ужасною гибелью: лишь побдоносно проникая въ самыя Вещи, можетъ онъ найти миръ и твердую опору. Но не есть ли это самое смотрніе сквозь Наружность или Одяніе въ Вещи именно первая подготовительная ступень къ Философіи Одежды? Не различаемъ ли мы во всемъ этомъ нкоторыхъ намековъ на истинное, боле высокое значеніе такой Философіи и на то, какую форму она можетъ принять у такого человка и въ такую эпоху?

Можетъ быть, вступая въ Третью Книгу, благосклонный Читатель уже не совершенно лишенъ представленія о томъ, что его ожидаетъ. Будемъ надяться, что несмотря на вс т фантастическіе Пещеры Грезъ, сквозь которыя онъ долженъ будетъ странствовать,—ибо такова наша участь, разъ мы имемъ дло съ Тейфельсдрекомъ,—онъ не будетъ лишенъ время отъ времени мерцанія неподвижной Полярной Звзды.

КНИГА ТРЕТЬЯ.

ГЛАВА I.

Событіе изъ Новой Исторіи.

Тейфельсдрекъ съ самой первой части этого Труда объ Одежд все боле и боле выказывалъ себя человкомъ, любящимъ чудесное и ищущимъ чудеснаго. Было поразительно, съ какой силой зрнія и чувства, среди всей своей досадной туманности, онъ проникъ въ тайну Міра, признавая въ самыхъ возвышенныхъ чувственныхъ явленіяхъ, сколь далеко ни достигало Чувство, лишь свжее или полинялое Одяніе, но вмст съ тмъ подъ ними — и небесную Сущность, сдлавшуюся такимъ образомъ видимой. И въ то время, какъ съ одной стороны онъ затаптывалъ старыя лохмотья Матеріи, вмст съ ихъ мишурой, въ грязь, съ другой—онъ повсюду превозносилъ Духъ выше всхъ земныхъ начальствъ и властей и поклонялся ему, даже въ малйшихъ его проявленіяхъ, съ чисто — Платоновскимъ мистицизмомъ. Что въ конц-концовъ преслдовалъ нашъ ученый мужъ, бросая такимъ образомъ свой Греческій Огонь во всеобщій Гардеробъ Вселенной, къ чему привело такое, боле или мене полное, раздираніе и сжиганіе Одяній во всей области Цивилизованной Жизни и Умозрній,—тмъ боле, что онъ не былъ ни въ коемъ смысл Адамитомъ и не могъ, подобно Руссо, рекомендовать ни тлесную, ни нравственную Наготу или возвращеніе къ дикому состоянію,—все это наши читатели теперь имютъ узнать, въ этомъ, дйствительно, собственно и заключаются самая суть и значеніе Философіи Одежды Профессора Тейфельсдрека.

Впрочемъ. напомнимъ, что такое значеніе здсь не столько раскрыто, сколько изложено и подготовлено къ раскрытію. Наше дло — провести нашихъ Брптанскихъ Друзей въ новую золотоносную страну и показать имъ рудники, но отнюдь не выкапывать и не истощать богатства этихъ рудниковъ, которое, впрочемъ, остается на вс времена неистощимымъ. Разъ попавъ туда, пусть каждый самъ копаетъ въ свою пользу и обогащается.

Равнымъ образомъ, боле чмъ прежде наше движеніе въ такомъ капризномъ и невыразимомъ Труд, какъ этотъ трудъ Профессора, не можетъ совершаться теперъ прямо впередъ, шагъ за шагомъ, въ лучшемъ случа оно пойдетъ скачками. Тамъ и сямъ выдаются многозначительныя Указанія, для критическаго глаза, который видитъ и далеко, и близко, они сливаются въ нкоторый планъ Цлаго, выбрать ихъ съ обдуманностью, такъ, чтобы скачокъ отъ одного до другаго былъ возможенъ, и (употребляя нашъ старый образъ) чтобы помощъю сцпленія ихъ вмст образовался проходимый Мостъ: въ этомъ, какъ и прежде, продолжаетъ заключаться вся наша метода. Между такими свтлыми пятнами слдующее, всплывающее среди всякихъ дикихъ разглагольствованій о Способности Совершенствоваться, показалось намъ заслуживающимъ того, чтобы его выдлить:

‘Можетъ быть, самое замчательное событіе изъ Новой исторіи’, говоритъ Тейфельсдрекъ, ‘есть не Вормскій Сеймъ, а тмъ боле не битва при Аустерлиц, Ватерлоо, Петерлоо или какая-нибудь другая битва,—а одно событіе, большинствомъ Историковъ опускаемое безъ всякаго вниманія и разсматриваемое другими съ нкоторою степенью насмшки: это именно то, какъ Джорджъ Фоксъ сдлалъ себ Кожаную пару. Этотъ человкъ, первый изъ Квакеровъ, а по ремеслу Башмачникъ, былъ одинъ изъ тхъ, кому, подъ боле грубой или чистой формой, благоволила открыться Божественная Идея Вселенной и осіять ихъ души, сквозь всю шелуху Невжества и земнаго Униженія, несказаннымъ Благоговніемъ, несказанной Красотой, благодаря этому, они справедливо считаются Пророками, Боговдохновенными, даже Богами, какъ это случалось въ извстныя эпохи. Сидя въ своей лавк, работая надъ дубленой кожей, среди щипцовъ, дратвы, вара, щетины и невыразимыхъ вороховъ хлама,—этотъ юноша тмъ не мене обладалъ Живымъ Духомъ, а также древней Боговдохновенной Книгой, сквозь которую, какъ сквозь окно, онъ могъ смотрть вверхъ и различать свое небесное Жилище. Ежедневный урокъ пары башмаковъ, даже соединенный съ нкоторой перспективой жизненныхъ припасовъ и почетнаго званія Мастера Башмачнаго Ремесла, а можетъ быть даже мста Мироваго Судьи въ своемъ округ, какъ внца долгаго честнаго шитья, — все это отнюдь не было достаточнымъ удовлетвореніемъ для такого ума, наоборотъ, среди работы шиломъ и молоткомъ, до него постоянно доносились звуки изъ той дальней страны, доносились ея Красоты и Ужасы, ибо этотъ бдный Башмачникъ, какъ мы сказали, былъ Человкъ, и храмъ Необъятности, въ который онъ, какъ Человкъ, былъ посланъ для священнослуженія, былъ полонъ для него святой тайны’.

‘Сосднее Духовенство, посвященные Охранители и Истолкователи этой самой святой тайны, слушали его запросы съ непритворной скукой и совтовали ему для разршенія сомнній ‘пить пиво и танцовать съ двушками’. Слпые вожди слпыхъ! Съ какою цлыо собиралась и подалась ихъ десятина? Къ чему напяливались ихъ лопатообразныя шляпы, опоясывались ихъ стихари и сутаны? И къ чему было все это хожденіе въ церковь, и торгъ, и игра на орган, и прочій шумъ, поднятый въ этомъ мст Божіей Земли,—если Человкъ—только Патентованный Перевариватель Пищи, а Брюхо съ его принадлежностями—великая Реальность? Фоксъ вернулся отъ нихъ назадъ, со слезами и священнымъ гнвомъ, къ своимъ Кожанымъ Обрзкамъ и къ своей Библіи. Горы затрудненій, выше, чмъ Этна, были нагромождены надъ этимъ Духомъ, но это былъ Духъ, и онъ не хотлъ оставаться подъ ними погребеннымъ. Въ теченіе долгихъ дней и ночей молчаливой агоніи бился онъ и боролся, съ силой мужа, чтобы быть свободнымъ: и съ какимъ шумомъ приподнялись и склонились давившія его горы, когда великанъ духъ разметалъ ихъ на ту и на другую сторону и поднялся къ свту Неба! Эта Лейчестерская лавка башмачника,—если бы только люди это знали!—была боле священнымъ мстомъ, чмъ любой Ватнканъ и Лоретскій алтарь.—‘Такимъ связаннымъ, опутаннымъ, стсненнымъ’, ворчалъ онъ, ‘съ тысячами требованій, обязательствъ, ремней, лохмотьевъ и всякой дряни, я не могу ни видть, ни двигаться: я принадлежу не себ, а Міру, а Время мчится быстро, и Небо—высоко, и Адъ—глубокъ. Человкъ! Одумайся, если ты имешь силу Мысли! Почему же нтъ? Что меня здсь связываетъ? Нужда, нужда?—Да въ чемъ же? Неужели плата за вс башмаки подъ Луной переправитъ меня въ то далекое Царство Свта? Это можетъ сдлать только Размышленіе и набожная Молитва къ Богу. Я хочу въ лса: дупло дерева пріютитъ меня, дикія ягоды будутъ меня питать, а что до Одежды, — то разв я не могу сшить себ одну вчную пару изъ Кожи?’

‘Историческая Живопись’, продолжаетъ Тейфельсдрекъ, ‘есть одно изъ тхъ Искусствъ, въ которыхъ я никогда не упражнялся, поэтому я не буду ршать, удобенъ ли этотъ сюжетъ для воспроизведенія на полотн. Но тмъ не мене, мн часто казалось, что, пожалуй, такой первый взрывъ Свободной Воли человка, стремящейся освтить все боле и боле, до ясности Дня, Хаотическую Ночь, которая грозила поглотить его въ свои путы и ужасы, есть собственно единственно великое, что есть въ исторіи. Пусть какой-нибудь живущій нын Анджело или Роза, съ видящимъ глазомъ и понимающимъ сердцемъ, напишетъ Джорджа Фокса въ то утро, когда онъ въ послдній разъ разставляетъ свою кроильную доску и кроитъ коровью кожу по непривычнымъ выкройкамъ, и сшиваетъ ее въ одинъ сплошной всезаключающій Чехолъ, — прощальная служба его шила! Сшивай смло, благородный Фоксъ! Каждый уколъ этого маленькаго инструмента колетъ въ сердце Рабства, поклоненія Міру и бога Маммоны. Твои локти содрогаются, какъ при сильныхъ ударахъ пловца, и каждый ударъ несетъ тебя черезъ Тюремный Ровъ, внутри котораго Тщеславіе держитъ свою Мастерскую и Базаръ Лохмотьевъ, въ страну истинной Свободы. И когда эта работа будетъ исполнена,—въ обширной Европ будетъ одинъ Свободный Человкъ, и это—ты!’

‘Такимъ образомъ, есть тропа отъ самой низкой глубины до самой выспренней высоты, и Евангеліе было возвщено также и для Бдняковъ. Безспорно, если, какъ утверждаетъ д’Аламберъ, мой знаменитый тезка Діогенъ былъ величайшій мужъ Древности, кром только того, что ему недоставало благопристойности, то съ еще большимъ основаніемъ Джорджъ Фоксъ есть величайшій изъ современныхъ, и большій, чмъ самъ Діогенъ, ибо и онъ также стоитъ на адамантовомъ основаніи Человчества, отбрасывая прочь вс подпорки и подставки, только онъ не оцниваетъ, въ полудикой гордости, Земли слишкомъ низко, а цня ее, наоборотъ, какъ мсто, которое доставляетъ ему тепло и пищу, смотритъ отъ своей Земли къ Небу и живетъ въ элемент Милосердія и Благоговнія, съ тихой Силой, такой, какой Бочка Циника отнюдь не видала. Велика, правда, была эта Бочка: храмъ, изъ котораго во вс страны гнвно проповдовалось человческое достоинство и божественность, но еще выше была эта Кожаная Оболочка, ибо здсь произносилась та же проповдь, только не въ Гнв, а въ Любви’.

‘Вчная пара’ Джорджа Фокса, со всмъ, что она содержала, износилась за два почти столтія совершенно въ прахъ, зачмъ же было воспроизводить ее теперъ, въ разсужденіи 0 способности Общества Совершенствоватъся? Не изъ слпаго пристрастія сектанта: Тейфельсдрекъ самъ не Квакеръ, несмотря на вс его мирныя наклонности, разв мы не видли, какъ въ этой сцен на Нордкап съ Архангельскимъ Контрабандистомъ онъ показалъ огнестрльное оружіе?

Для насъ, знающихъ его глубокій Санкюлоттизмъ, въ этомъ отрывк боле смысла, чмъ слышится съ перваго раза. Въ то же самое время, кто можетъ избжать улыбки по поводу серьезности и Біотійской простоты (если, впрочемъ, здсь нтъ скрытой сатиры), съ которыми передается здсь это ‘Событіе’ и, съ обычными двусмысленными пріемами Профессора, предлагается къ подражанію,— настолько ясно, насколько онъ могъ себ позволить въ Вейснихтво. Неужели Тейфельсдрекъ предполагаетъ, что въ нашъ вкъ утонченности какой-нибудь значительный общественный классъ вндритъ себя въ тсно облегающіе чехлы изъ кожи, съ цлью свидтельствовать противъ бога Маммоны и вырватъся изъ того, что онъ называетъ ‘Мастерской и Базаромъ лохмотьевъ Тщеславія’, гд несомннно нкоторые изъ его членовъ достаточнотаки были замучены работой, загнаны и обмануты? Эта мысль смшна до крайности. Неужели Величество сниметъ свое королевское одяніе, а Красота свои брыжжи и платья со шлейфами для второй кожи изъ дубленой Шкуры? Вслдствіе такой замны Годдерсфильдъ и Манчестеръ, Ковентри и Пейзли, и Базаръ Модъ были бы обращены въ голодныя пустыни, и только Дей и Мартинъ могли бы получить пользу. Къ тому же и безумная мечта Тейфельсдрека, которую, какъ мы подозрваемъ, онъ здсь скрытно иметъ въ виду,—сравнять Общество (сравнять по-истин мстительно въ одно огромное топкое болото!) и этимъ достигнуть политическихъ эффектовъ Наготы безъ ея замораживающихъ и другихъ послдствій, и эта мечта не была бы такимъ образомъ осуществлена. Разв богатый человкъ не пріобрлъ бы себ непромокаемой пары изъ Русской Кожи, а знатная Красавица не стала бы выступать въ красномъ или лазурномъ сафьян на подкладк изъ замши, а черная коровья кожа разв не была бы оставлена для Бдняковъ и Гибеонитовъ мира? И такимъ образомъ вс старыя Различія были бы вновь возстановлены.

Или, можетъ быть, Профессоръ иметъ здсь другое, боле глубокое намреніе и подсмивается исподтишка надъ нашими замчаніями и объясненіями, которыя, и въ самомъ дл, захватываютъ только часть его?

ГЛАВА II.

Церковныя Одежды.

Не мене возраженій вызываетъ его глава о Церкоьныхъ Одеждахъ, которая, сверхъ того, иметъ еще то отличіе, что она самая короткая во всей Книг. Мы переводимъ ее здсь цликомъ:

‘Подъ Церковными Одеждами,—объ этомъ нтъ нужды и предупреждать,—я подразумваю безконечно большее, чмъ Стихари и Сутаны, точно также я вовсе не подразумваю подъ ними дешевыхъ Воскресныхъ Платьевъ, въ которыхъ люди ходятъ въ церковь. Далеко отъ этого! Церковныя Одежды въ нашемъ словар суть Формы, Одянія, въ которыхъ люди воплощали и представляли себ въ разлнчные періоды Религіозный Принципъ, т.-е. облекали Божествениую Идею Міра осязаемымъ и практически дйствующимъ Тломъ, такъ, чтобы она могла пребывать между ними, какъ живое и дающее жнзнь Слово’.

‘Он невыразимо важнйшія изъ всхъ одяній н уборовъ Человческаго Существованія. Он первоначально выпрядены и вытканы, можно сказать, этимъ чудомъ изъ чудесъ, Овществомъ. Ибо это только съ того момента, когда ‘двое или трое соберутся вмст’, что религія, духовно въ каждомъ существующая, по-истин неразрушимо, хотя и скрыто, впервые выражается вншнимъ образомъ (какъ бы ‘раздленными огненными языками’) и ищетъ воплотиться въ видимой Общин и Воинствующей Церкви. Это соединеніе двухъ Душъ, смотрящихъ на небо, иметъ боле, чмъ магическую силу: оно мистично. Ибо здсь собственно впервьте Душа говоритъ съ Душой, только когда взоръ направленъ на небо (въ какомъ угодно смысл слова), а не на землю, начинаетъ быть возможнымъ то, что мы называемъ Единеніемъ, взаимною Любовыо, Обществомъ. Какъ врно слдующее изреченіе Новалиса: ‘По-истин моя вра безконечно выигрываетъ съ той минуты, какъ я могу убдить въ ней другой умъ!’ Взгляни въ лицо твоего Брата, въ эти глаза, въ которыхъ играетъ бглый огонь Доброты, или въ которыхъ неистовствуетъ мрачный пожаръ Гнва, почувствуй, какъ твоя собственная, столь спокойная Душа немедленно и невольно воспламеняется вмст съ себ подобной, и каждая изъ нихъ пылаетъ и отражается въ другой, пока все не станетъ однимъ безграничнымъ слившимся пламенемъ (обнимающейся Любви или борящейся на смерть Ненависти),—и тогда скажи, какая чудотворная сила переходитъ изъ человка въ человка? Но если это совершается черезъ вс плотно сложенныя оболочки нашей Земной Жизни, то насколько боле, если мы говоримъ о Божественной Жизни, и если сокровеннйшее Я приходитъ, такъ сказать, въ столкновеніе съ другимъ сокровеннйшимъ Я!’

‘Поэтому-то я и сказалъ, что Церковныя Одежды впервые выпрядены и вытканы Обществомъ: вншняя Религія порождается Обществомъ, Общество становится возможнымъ благодаря Религіи. И даже, пожалуй, всякое мыслимое Общество, когда-либо существовавшее или нын существующее, легко можетъ быть изображено собственно и вполн, какъ Церковь, съ тмъ или другимъ изъ слдующихъ трехъ предикатовъ: во всеуслышаніе проповдующая и пророчествующая Церковь, что есть наилучшее, во-вторыхъ, Церковь которая борется, чтобы проповдовать и пророчествовать, но еще не можетъ, пока не пришла ея Пятидесятница, и въ третьемъ, и худшемъ, случа, церковь, онмвшая отъ старости, и которая только бормочетъ невнятныя слова передъ разрушеніемъ. Кто воображаетъ, что подъ Церковью здсь разумются только Дома Капитуловъ и Соборы, а подъ проповдничествомъ н пророчествами только слова и пніе, тотъ’, говоритъ прорицающій Профессоръ, ‘пусть съ спокойною совстью (getrosten Muthes) читаетъ дальше’.

‘Но что касается собственно вашей Церкви и Церковныхъ Одеждъ, спеціально признанныхъ за Церковныя Одежды, то я замчаю, довольно безстрашно, что безъ такихъ Одяній и Священныхъ Тканей Общество никогда не существовало и не будетъ существовать. Ибо если Правительство есть, такъ сказать, вншняя Кожа Политическаго Тла, сдерживающая все вмст и защищающая его, и вс ваши Ремесленные Цехи и Ассоціаціи для ручной или головной Промышленности суть Тлесныя Одежды, мускульныя и костныя Ткани (лежащія подъ этой Кожей), помощью которыхъ Общество стоитъ и работаетъ,—то въ такомъ случа Религія есть внутреннйшая, Околосердечная и Нервная Ткань, которая сообщаетъ всему Жизнь и теплое Кровообращеніе. Ъезъ этой Околосердечной Ткани Кости и Мускулы (Промышленности) были бы неподвижны или оживлены только Гальваническою жизненностью: Кожа сдлалась бы сморщенной или скорогніющей, невыдланной шкурой, а само Общество мертвымъ остовомъ,—заслуживающимъ погребенія. Люди сдлались бы уже не Общественными, а Стадными, а это послднее состояніе также не могло бы продолжаться, но должно было бы постепенно перейти во всеобщій самолюбивый раздоръ, ненависть, дикую обособленность и разсяніе, — вслдствіе чего, можемъ мы дальше добавить, самый прахъ и мертвое тло Общества испарилось бы и было бы уничтожено. Таковы, столь важны и всеподдерживающи суть Церковныя Одежды для цивилизованныхъ и даже просто для разумныхъ людей’.

‘Между тмъ, въ нашу эпоху Міровой жизни, эти самыя Церковныя Одежды жалкимъ образомъ продрались на локтяхъ и даже, что еще гораздо хуже, нкоторыя изъ нихъ сдлались однми только пустыми формами, или обликами, подъ которыми уже нтъ боле живаго Образа или Духа, а между тмъ обликъ все еще глядитъ на васъ своими стеклянными глазами, въ страшномъ подражаніи Жизни, посл того, какъ въ теченіе уже одного или двухъ поколній Религія совершенно удалилась отъ него и въ невидимыхъ углахъ ткетъ себ новое Одяніе, въ которомъ она опять и появится и благословитъ насъ или нашихъ дтей и внуковъ. И какъ Священникъ, или Истолкователь Священнаго, есть благороднйшій и высочайшій изъ всхъ людей, такъ лжесвященникъ (Schein-Priester) есть самый фальшивый и низкій. Несомннно также, что его облаченія, будь то Папскія Тіары, въ одинъ прекрасный день будутъ съ него сорваны, чтобы стать перевязками для ранъ человчества, или даже чтобы сгорть въ качеств фитилей для общихъ научныхъ или кулинарныхъ цлей’.

‘Все это, какъ неумстное здсь, подлежитъ разработк въ моемъ Второмъ Сочиненіи, 0 Палингенезыс или Возрожденіи Общества, каковое сочиненіе, какъ трактующее практически о Ношеніи, Разрушеніи и Возстановленіи Духовныхъ Тканей или Одяній, составляетъ, собственно говоря, Трансцендентальный, или окончательный, Отдлъ этого моего труда объ Одежд и находится уже въ достаточно подвинутомъ состояніи’.

И на этомъ, не прибавляя никакого дальнйшаго разъясненія, примчанія или комментарія, Тейфельсдрекъ, а за нимъ, по необходимости, и его Издатель, оканчиваетъ эту странную главу о Церковныхъ Одеждахъ!

ГЛАВА III.

Символы.

Тенденція предшествующихъ темныхъ изреченій сдлается, вроятно, ясной, если мы вставимъ здсь нкоторыя изъ размышленій нашего Профессора о Символахъ. Излагать же всю его доктрину выходило бы по-истин за наши предлы, нигд онъ такъ не таннственъ, не неуловимъ, какъ въ подобныхъ выраженіяхъ: ‘Фантазія есть органъ Божественнаго’, или: ‘Такимъ образомъ Человкъ, хотя помщенный, какъ кажется съ перваго раза, въ маломъ Видимомъ, тмъ не мене простирается въ безконечныя глубины Невидимаго, каковаго Невидимаго его Жазнь собственно и есть подлинное воплощеніе’. Постараемся же, опуская эти его высокія трансцендентальныя изображенія предмета, подобрать (изъ Связокъ ли Бумаги или изъ Печатнаго Труда) то немногое, что кажется логичнымъ и практичнымъ, и искусно соединить его до той степени связности, какую только оно можетъ принять. Въ вид вступленія возьмемъ слдующія не неосновательныя замчанія:

‘Благія вліянія Скрытности’, восклицаетъ нашъ Профессоръ, ‘кто возвститъ о нихъ или воспоетъ ихъ! Молчаніе и Тайна! Алтари должны были бы еще и теперь воздвигаться (если бы нашему времени было свойственно воздвигать алтари) для всеобщаго имъ поклоненія. Молчаніе есть элементъ, въ которомъ великія вещи образуются, дабы наконецъ появиться, совершенно сложившимися и величественными, на дневной свтъ Жизни, которою затмъ он и имютъ управлять. Не только Вильгельмъ Молчаливый, но вс значительные люди, которыхъ я зналъ, и даже самые недипломатическіе и нестратегическіе изъ нихъ, избгали болтать о томъ, что они создаютъ и проектируютъ. И даже въ твоихъ собственныхъ маленькихъ затрудненіяхъ, если ты самъ попридержишъ языкъ хотъ на одинъ день, то насколько ясне станутъ на-завтра твои намренія и обязанности! Какіе обломки и мусоръ выметутъ внутри тебя эти два нмыхъ работника, когда будетъ изгнанъ докучливый шумъ! Рчь слишкомъ часто есть искусство не скрывать Мысль, какъ ее опредлилъ Французъ, а скоре совершенно душить и изгонять Мьтсль, такъ что затмъ нечего уже и скрывать. Къ тому же рчь есть великое, но не величайшее. Какъ говоритъ Швейцарская Надпись: Sprechen ist silbern, Schweigen ist golden (Рчь— серебро, Молчаніе—золото), или какъ я бы скоре выразился: Рчь принадлежитъ Времени, Молчаніе— Вчности’.

‘Пчелы не работаютъ иначе, какъ въ темнот, Мысль не работаетъ иначе, какъ въ Молчаніи, равно и Добродтель не работаетъ иначе, какъ въ Тайн. Пусть твоя лвая рука не знаетъ, что длаетъ твоя правая рука! Даже передъ твоимъ собственнымъ сердцемъ не долженъ ты болтать объ ‘этихъ тайнахъ, извстныхъ всмъ’. Разв стыдъ (Schaam) не есть почва всякой Добродтели, всхъ добрыхъ привычекъ, доброй нравственности? Подобно другимъ растеніямъ, Добродтель не выростетъ, пока ея корень не будетъ скрытъ, погребенъ отъ взора солнца. Но если солнце освтитъ его, или ты самъ только взглянешь на него тайкомъ, корень увянетъ, и ни одинъ цвтокъ не порадуетъ тебя. 0 Друзья мои! Когда мы видимъ прекрасныя кисти цвтовъ, которыя обвиваютъ, напримръ, свадебный покой новобрачныхъ и окружаютъ человческую жизнь блескомъ и красками Небесъ,— чья рука не поразитъ безумнаго похитителя, который вырветъ ихъ съ корнемъ и съ зубоскальствующимъ и хрюкающимъ удовлетвореніемъ покажетъ намъ навозъ, въ которомъ они цвтутъ! Люди говорятъ много о Печатномъ Станк съ его газетами, du Himmel! что они въ сравненіи съ Одеждой и съ Утюгомъ Портнаго?’

‘Родственно столь неисчислимымъ вліяніямъ Скрытности и связано съ еще боле великими вещами чудесное дйствіе Символовъ. Въ Символ заключается скрытность, но также и откровеніе: такимъ образомъ здсь, помощью Молчанія и Рчи, дйствующихъ совмстно, получается двойная значительность. И если съ одной стороны рчь сама по себ возвышенна, а молчаніе, съ другой, благопристойно и благородно,—какъ выразителенъ будетъ ихъ союзъ! Такъ во многихъ нарисованныхъ Девизахь или простыхъ Эмблемахъ на печатяхъ самая обыкновенная истина появляется передъ нами возвщенной съ совершенно новьшъ эмфазомъ’.

‘Ибо именно здсь Фантазія съ ея мистическимъ царствомъ чудесъ проникаетъ въ тсную, прозаическую область Чувства и соединяется съ нимъ. Собственно въ Символ, въ томъ, что мы можемъ назвать Символомъ, заключается всегда, боле или мене ясно и прямо, нкоторое воплощеніе и откровеніе Безконечнаго, Безконечное помощью его сливается съ Конечнымъ, является видимымъ и, такъ сказать, досягаемымъ. Символами, вслдствіе этого, человкъ руководится, управляется, длается счастливымъ, длается несчастнымъ. Повсюду видитъ онъ себя окруженнымъ Символами, признаваемыми за таковые или не признаваемыми: Вселенная есть только обширный Символъ Бога, и, если ты этого хочешь,— что такое самъ человкъ, какъ не Символъ Бога? Разв все, что онъ длаетъ, не символично,—Откровеніе Чувству мистической, Богомъ данной силы, которая заключается въ немъ, ‘Благовстіе Свободы’, которое онъ, ‘Мессія Природы’, проповдуетъ, какъ можетъ, дломъ и словомъ? Онъ не строитъ ни одной Лачуги, которая не была бы видимымъ воплощеніемъ Мысли, которая не носила бы видимаго воспоминанія о невидимыхъ вещахъ, которая не была бы, въ трансцендентальномъ смысл, символична столько же, сколько и реальна’.

‘Человкъ’, говоритъ Профессоръ гд-то въ другомъ мст, въ совершенно діаметральномъ противорчіи съ этими высоко-парящими образами, которые мы здсь оборвали на границ Безсодержательнаго, ‘Человкъ по рожденію иметъ въ себ нчто совиное. И, можетъ быть, изъ всхъ совиныхъ свойствъ, которыя когда-либо владли имъ, самыя совиныя принадлежатъ, если вдуматься, этимъ дйствительно существующимъ Сборщикамъ Мотивовъ. Въ свое время человкъ разыгралъ достаточно фантастическихъ штукъ, онъ воображалъ себя весьма различными вещами, вплоть до одушевленной кучи Стекла, но вообразить себя мертвыми Желзными Всами для взвшиванія Страданій и Удовольствій,— было сохранено для нашей новйшей эпохи. И вотъ онъ стоитъ передъ нами. Вся его Вселенная—одн громадныя Ясли, наполненныя сномъ и волчцами, которые надо сравнить между собою по всу,—и видъ у него довольно длинноухій. Увы, несчастный! На него напущены всякія привиднія: въ одну эпоху его душатъ домовые, преслдуютъ вдьмы, въ слдующую его угнетаютъ жрецы, его дурачатъ во вс эпохи имъ помыкаютъ. А теперь его душитъ, хуже всякаго Кошмара, Геній Механизма, такъ что изъ него уже почти вытрясена Душа и только нкотораго рода Пищеварительная, Механическая жизнь еще остается въ немъ. На Земл и на Неб онъ не можетъ видть ничего, кром Механизма, онъ ничего другаго не боится, ни на что другое не надется. Міръ въ самомъ дл можетъ перетереть его въ куски, но разв не можетъ онъ изслдовать Теорію Мотивовъ, искусно ихъ вычислить и устроить изъ нихъ такую механику, чтобы они терли въ другую сторону?’

‘Если бы онъ не былъ, какъ сказано, ослпленъ волшебствомъ, вамъ бы стоило только велть ему открыть глаза и смотрть. Въ какой стран, въ какое время случалось, чтобы человческая исторія или исторія отдльнаго человка двигалась по вычисленнымъ или вычисляемымъ ‘Мотивамъ’? Что вы сдлаете съ вашимъ Рьщарствомъ, Реформаціей, Марсельезой, Терроромъ? И, наконецъ, можетъ быть, не былъ ли Перетиратель Мотивовъ самъ влюбленъ? Не приходилось ли ему хотя бы бороться на выборахъ? Предоставьте его Времени и цлительной сил Природы’.

‘Да, Друзья’, замчаетъ въ другомъ мст Профессоръ, ‘не наша Логическая, Измрительная способность, а наша способность Воображенія есть надъ нами Царь,—я готовъ сказать: Священникъ и Пророкъ, чтобы вести насъ на небо, или Волшебникъ и Колдунъ, чтобы вести насъ въ адъ. Наконецъ, даже и для самаго низкаго Сенсуалиста, что такое Чувство, какъ не орудіе Фантазіи, сосудъ, чтобы изъ него пить. Даже въ самомъ сромъ существованіи есть сіяніе или Вдохновенія или Безумія (отчасти въ твоемъ выбор, чего изъ двухъ), которое исходитъ изъ окружающей Вчности и расцвчаетъ своими красками нашъ маленькій островокъ Времени. Пониманіе есть по-истин твое окно, и ты не можешь сдлать его слишкомъ свтлымъ, но Фантазія есть твой глазъ, съ его дающей окраску ретиной, здоровой или больной. Разв я самъ не зналъ пятисотъ живыхъ солдатъ, изрубленныхъ на пищу воронамъ изъ-за куска вылощенной бумажной матеріи, которую они называли своимъ Знаменемъ, и который, если бы его продать на рынк, не принесъ бы боле трехъ грошей? Разв вся Венгерская Нація не возстала, подобно шумному Атлантическому океану, возмущенному луной, когда Король Іосифъ прикарманилъ ея Желзную Корону,—орудіе, какъ было проницательно замчено, по размрамъ и торговому значенію мало отличающееся отъ подковы? Сознательно или безсознательно, но человкъ живетъ, работаетъ и участвуетъ въ бытіи въ Символахъ и чрезъ Символы. Сверхъ того, т вка считаются за благороднйшіе, которые умютъ наилучшимъ образомъ узнавать достоинство Символовъ и наиболе высоко ихъ цнить. Ибо разв Символы не являются всегда для тхъ, кто иметъ на то глазъ, нкоторымъ боле смутнымъ или боле яснымъ откровеніемъ Божественнаго?’

‘Я замчу, однако, дале относительно Символовъ, что они имютъ одинаково какъ вншнюю, такъ и внутреннюю цнность, но чаще только первую. Что, напримръ, было въ этомъ подкованномъ гвоздями Башмак, который Крестьяне высоко носили передъ собой, какъ знамя, во время ихъ Bauernkrieg (Крестьянской Войны)? Или въ этой Котомк съ Посохомъ, вокругъ которыхъ, хвастаясь своимъ прозвищемъ Нищихъ, соединились Нидерландскіе Gueux и взяли верхъ даже надъ самимъ Королемъ Филиппомъ? Внутренняго значенія они не имли никакого, только вншнее, какъ случайныя Знамена толпы, боле или мене благоговйно соединяющейся вмст, въ самомъ же этомъ единеніи, какъ замчено выше, всегда есть нчто мистическое и заимствующее отъ Божественнаго. Къ такой категоріи принадлежали или принадлежатъ и глупйшіе геральдическіе гербы, а равно и всяческія военныя Знамена и вообще вс національные и иные сословные Костюмы и Обычаи: они не имютъ внутренней, необходимой Божественности или даже цнности, но пріобрли вншнюю. Тмъ не мене, во всхъ нихъ сіяетъ частица Божественной Идеи, такъ напримръ въ самихъ военныхъ Знаменахъ—Божественная Идея долга, героической Ршимости, въ нкоторыхъ случаяхъ—Свободы, Права. Да даже и высшее знамя, которое люди когда-либо имли и подъ которымъ обнимались, самъ Крестъ получилъ свое значеніе лишь извн’.

‘Другое дло, однако, если вашъ Символъ иметъ внутреннее значеніе и самъ въ себ заключаетъ свойства, нужныя, чтобы соедннить вокругъ себя людей. Пусть только Божественное откроется Чувству, пусть только Вчность проглянетъ боле или мене видимо сквозь Временный Образъ (Zeitbild)! И тогда немедленно становится неизбжнымъ, чтобы люди соединялись и совмстно преклонялись предъ такимъ Символомъ и такимъ образомъ, день ото дня, вкъ отъ вка, придавали ему все новую божественность’.

‘Къ этому послднему роду принадлежатъ вс истинныя Произведенія Искусства: въ нихъ (если только ты умешь отличить Произведеніе Искусства отъ Искусной Мазни) ты различишь Вчность, смотрящую сквозь Время, Божественное, ставшее видимымъ. И здсь также можетъ постепенно присоединиться вншняя цнность: такъ, нкоторыя Иліады и тому подобное достигли въ теченіе трехъ тысячъ лтъ совершенно новаго значенія. Но благородне, чмъ все въ этомъ род, суть Жизни героическихъ, боговдохновенныхъ Людей, ибо какое другое Произведеніе Искусства столь божественно? Въ Смерти также, въ Смерти Праведнаго, какъ въ послдней степени совершенства Произведенія Искусства, разв мы не можемъ различить символическаго значенія? Въ этомъ божественно преображенномъ Сн, какъ бы Сн посл Побды, остановившись надъ любимымъ лицомъ, которое теперь тебя уже больше не знаетъ,—прочти (если слезы теб не помшаютъ) сочетаніе Времени съ Вчностью и нкоторый отблескъ послдней, пробивающійся наружу’.

‘Высочайшіе изъ всхъ Символовъ суть т, въ которыхъ Художникъ или Поэтъ возвысился до Пророка, и въ которыхъ вс люди могутъ узнать присутствующаго Бога и поклониться Ему: я разумю религіозные Символы. Чрезвычайно разнообразны были эти религіозные Символы, то, что мы называемъ Религіями. Въ зависимости отъ того, на той ли или другой ступени культурьт стояли люди, и хуже ли или лучше могли они воплотить Божественное, нкоторые Символы имли преходящую внутреннюю цнность, многіе же лишь вншнюю. Если ты спросишь, до какой высоты достигъ въ этомъ отношеніи человкъ, взгляни на нашъ божественнйшій Символъ: на Іисуса изъ Назарета, на Его Жизнь, на Его Жизнеописаніе, и что изъ этого послдовало. Выше человческая Мысль не достигала: это—Христіанская Вра и Христіанскій Міръ — Символъ безусловно вчнаго, безконечнаго характера, его значеніе всегда будетъ требовать новаго изслдованія и новаго возвщенія’.

‘Но въ цломъ, если Время прибавляетъ много къ священности Символовъ, то оно также въ своемъ движеніи, наконецъ, изглаживаетъ или даже разосвящаетъ ихъ,—и Символы, какъ и вс другія земныя Одянія, старютъ. Гомеровъ эпосъ не пересталъ быть истиннымъ, но, тмъ не мене, онъ боле не нашъ Эпосъ, а сіяетъ на разстояніи, пусть все свтле и свтле, но въ то же время все меньше и меньше, подобно удаляющейся Звзд. Онъ требуетъ научнаго телескопа, онъ требуетъ быть вновь истолкованнымъ и искусственно приближеннымъ къ намъ, прежде, чмъ мы можемъ хотя бы только узнать, что это было солнце. Подобно этому придетъ день, когда Руническій Торъ съ своими Эддами долженъ будетъ удалиться въ тыиу, а многіе Африканскіе Мумбо-Джумбо и Индійскіе Пау-ау будутъ совершенно уничтожены. Ибо вс вещи, даже Небесныя Свтила, а тмъ боле атмосферическіе метеоры, имютъ свой періодъ возрастанія, періодъ кульминаціонный и періодъ упадка’.

‘Не важно то, что ты говоришь мн, именно что Королевскій Скипетръ есть только кусокъ золоченаго дерева, что Циборій сдлался пустымъ ящикомъ и по-истин, какъ думалъ знаменосецъ Пистоль, ‘небольшой цны’. Я бы назвалъ тебя истиннымъ Заклинателемъ, если бы твоими заклятіями ты могъ вернуть назадъ въ эти деревянные инструменты божественную силу, которую они нкогда имли’.

‘Но будь, однако, увренъ въ слдующемъ: если ты хочешь сажать для Вчности, то сажай въ глубокія, безконечныя способности человка,—въ его Фантазію и Сердце, если ты хочешь сажать для одного Года и для одного Дня, то сажай въ его мелкія, поверхностныя способности, въ его Самолюбіе и Ариsметическое Пониманіе,—то, что тамъ выростетъ. И поэтому-то Іерархомъ и Первосвященникомъ Міра назовемъ мы его, Поэта и вдохновеннаго Творца,—того, кто, подобно Прометею, можетъ образовать новые Символы и принести новый Огонь съ Неба, дабы водворить его здсь, на Земл. И не всегда же у насъ будетъ недостатокъ въ такихъ людяхъ, можетъ быть, нтъ его и теперь. Между тмъ, по ныншнимъ временамъ, мы называемъ Законодателемъ и Мудрецомъ того, кто можетъ хотя бы сказать, когда Символъ устарлъ, и мягко отстранить его’.

‘И если, когда готовилась послдняя Англійская Коронація [1]’, заключаетъ этотъ удивительный Профессоръ, ‘я прочиталъ въ ихъ Газетахъ, что ‘Поборникъ Англіи (Champion of England)’,—тотъ, кто долженъ былъ дать Міру битву за своего новаго Короля,—достигъ того, что ‘могъ ссть на лошадь лишь съ небольшою помощью’, то я сказалъ себ: И здсь также мы имемъ Символъ, порядочно обветшалый. Увы, обратитесь куда хотите,—не падаютъ ли отовсюду лоскутья и лохмотья обветшалыхъ, изношенныхъ Символовъ (въ этомъ Міровомъ Базар Лохмотьевъ), чтобы завязать вамъ глаза, взнуздать васъ, привязать васъ, и даже, если вы не стряхнете ихъ, они угрожаютъ скопиться и, пожалуй, произвести удушеніе’.

[1] Георга IV. — Изд.

ГЛАВА IV.

Илотство.

На этомъ мст мы ршаемся вкратц обратиться или, скоре, возвратиться къ нкоторому Трактату Гофрата Гейшреке, озаглавленному: Институтъ для Сокращенія Населенія, который весьма непочетно (съ вырванными листами и съ замтнымъ запахомъ алойныхъ лкарствъ) запиханъ въ Связку Pisces,—конечно, не ради самого Трактата. которымъ мы восхищаемся весьма мало, но ради Примчаній на поляхъ, написанныхъ, очевидно, почеркомъ Тейфельсдрека, и которыя довольно обильно его обрамляютъ. Нкоторыя изъ нихъ будутъ здсь совершенно на своемъ мст.

Въ самый Институтъ Гофрата, съ его необыкновенными планами и механизмомъ Сносящихся Комиссій и т. п., мы даже и не заглянемъ. Намъ довольно знать, что Гейшреке есть ученикъ Мальтуса и столь ревностный по отношенію къ его ученію, что эта ревность цочти буквально сндаетъ его. Смертельный страхъ Населенія владетъ Гофратомъ, нчто въ род id e fixe, — несомннно сродни наиболе распространеннымъ формамъ Безумія. Нигд, въ этомъ углу его умственнаго міра, нтъ свта, ничего, кром мрачныхъ сумерекъ Голода, открытые рты, открывающіеся все шире и шире, міръ, который долженъ завершиться самымъ ужаснымъ концомъ — посредствомъ слишкомъ густаго населенія, изголодавшагося до изступленія и повсюду пожирающаго другъ друга. Чтобы добыть себ воздуха въ такой давк, чрезвычайно удушливой для благорасположеннаго сердца, Гофратъ основываетъ или предлагаетъ основать этотъ свой Институтъ, какъ лучшее, что онъ можетъ сдлать. Мы займемся только комментаріями на него нашего Профессора.

Итакъ, замтимъ прежде всего, что Тейфельсдрекъ, какъ спекулятивный Радикалъ, иметъ свои собственныя представленія о человческомъ достоинств, что дворцы и любезность Цедармовъ не заставили его забыть домиковъ Футтераля. На чистой обертк Трактата Гейшреке мы находимъ, неразборчиво написаннымъ, слдующее:

‘Двухъ людей я почитаю, и никого третьяго. Во-первыхъ, измученнаго трудомъ Ремесленника, который, помощью добытаго изъ земли Орудія, прилежно завоевываетъ Землю и длаетъ ее собственностью человка. Почтенна для меня жесткая Рука, скрюченная, грубая, но въ которой тмъ не мене заключается искусная сила, неотъемлемо-царствеиная, какъ бы Скипетра этой Планеты. Почтенно также суровое лицо, загорлое отъ всякой непогоды, загрязненное, съ его грубымъ умомъ, ибо это есть лицо Человка, живущаго по-человчески. 0 ты, благодаря твоей грубости тмъ боле почтенный,—и даже еще потому, что мы должны жалть тебя столько же, сколько любить! Братъ, грубо помыкаемый! Для насъ такъ гнулась твоя спина, для насъ такъ искривлены твои прямые члены и пальцы, ты былъ нашимъ Рекрутомъ, на котораго палъ жребій, и ты былъ такъ изувченъ, сражаясь въ нашихъ битвахъ. Ибо и въ тебя также былъ вложенъ Богомъ созданный образъ, но ему не суждено было развиться: онъ долженъ былъ остаться скрытымъ подъ коркой толстыхъ наростовъ и искаженій Работы, и твоему тлу, какъ и твоей душ, не суждено было знать свободы. Но работай, работай: ты исполняешь свой долгъ, что бы изъ того ни вышло, ты работаешь для безусловно необходимаго, для насущнаго хлба!’

‘Другаго человка я почитаю, и притомъ еще гораздо выше: Того, кого можно видть работающимъ ради духовно-необходимаго, не ради хлба насущнаго, но ради хлба Жизни. Не исполняетъ ли и онъ также своего долга, стремясь къ внутренней Гармоніи и раскрывая ее, дломъ или словомъ, во всхъ своихъ вншнихъ стремленіяхъ, высоки ли они или низки? Но выше всего, когда его внутреннее и вншнее стремленіе одинаковы, когда мы можемъ назвать его Художникомъ, не земнымъ Ремесленникомъ только, но вдохновеннымъ Мыслителемъ, который, помощью сдланнаго на Неб Орудія, завоевываетъ для насъ Небо! Если бдный и смиренный работаетъ, чтобы мы имли Пищу, то не долженъ ли великій и славный работать обратно для него, чтобы онъ имлъ Свтъ, имлъ Руководство, Свободу, Безсмертіе?—Этихъ двухъ, на всхъ ихъ степеняхъ, я почитаю, все остальное—мякина и прахъ, которые пусть втеръ уноситъ, куда хочетъ’.

‘Невыразимо трогательно, однако, когда найдешь оба достоинства соединенными, и когда тотъ, кто долженъ работать вншне, для низшихъ потребностей человка, работаетъ также внутренно, для высшихъ. Я не знаю ничего возвышенне въ этомъ мір, чмъ Крестьянина — Святаго, если только таковой теперь еще можетъ быть гд — нибудь встрченъ. Такой человкъ приведетъ тебя назадъ въ самый Назаретъ, ты увидишь сіяніе Неба исходящимъ изъ самыхъ смиренныхъ глубинъ Земли, подобно свту, сіяющему среди великой тьмы’.

И дале: ‘Не по причин ихъ трудовъ оплакиваю я бдныхъ: мы вс должны трудитьея, или воровать (какъ мы ни назовемъ наше воровство), что хуже, ни одинъ добросовстный работникъ не считаетъ своей задачи забавой. Бдный голоденъ и жаждетъ, но для него также есть пища и питье, онъ непомрно отягченъ и утомленъ, но и ему также Небеса посылаютъ Сонъ, и изъ глубочайшихъ, въ его дымныхъ хижинахъ его окружаетъ чистое, ясное Небо отдыха и колеблющееся сіяніе подернутыхъ облаками Сновъ. Но о чемъ я печалюсь,—это то, что свтильникъ его души гаснетъ, что ни одинъ лучъ небеснаго, или даже земнаго знанія не посщаетъ его, и что его общество, среди суровой тьмы, составляютъ лишь Страхъ и Негодованіе, подобные двумъ привидніямъ. Увы, въ то время, какъ тло стоитъ такъ смло и твердо,— Душа должна лежатъ ослпленная, умаленная, оглушенная, почти уничтоженная!

Увы, и она также была Дыханіемъ Божіимъ,—дарованнымъ на Неб, но на земл ей никогда не суждено было развернуться! Когда умираетъ невжественнымъ хоть одинъ Человкъ, который иметъ способность къ Знанію,— это я называю трагедіей, хотя бы это случалось боле двадцати разъ въ минуту, какъ по нкоторымъ вычисленіямъ это и бываетъ. Та жалкая доля Науки, которую наше соединенное Человчество прі-обрло среди обширнаго Міра Невжества,—почему она со всяческимъ усердіемъ не сообщается всмъ?’

Совершенно противоположнаго тона слдующее: ‘Древніе Спартанцы имли боле мудрую методу: они выходили и травили своихъ Илотовъ, закалывали и выбрасывали ихъ, когда т стаыовились слишкомъ многочисленны. Съ нашими улучшенньши способами охоты, Герръ Гофратъ, теперь, посл изобртенія огнестрльнаго оружія и постоянныхъ армій,—сколь много легче была бы такая охота! Можетъ быть даже въ наиболе густо-населенной стран какихъ-нибудь трехъ дней ежегодно было бы достаточно, чтобы перестрлять всхъ здоровыхъ Нищихъ, которые накопятся за годъ. Пусть Правительства подумаютъ объ этомъ. Расходъ былъ бы ничтоженъ,— да и самые трупы оплатили бы его. Посолите ихъ и упакуйте въ бочки, не могли ли бы вы продовольствовать ими, если не Армію и Флотъ, то во всякомъ случа весьма обильно тхъ больныхъ Нищихъ (въ работныхъ домахъ и другихъ мстахъ), которыхъ просвщенная Благотворительность, не опасаясь отъ нихъ никакого зла, могла бы признать за благо сохранить живыми?’

‘И тмъ не мене’, пишетъ онъ дальше, ‘здсь должно быть что-нибудь не такъ. Вполн развитая Лошадь принесетъ на каждомъ рынк отъ двадцати и даже до двухсотъ Фридрихсдоровъ, такова ея цнность для міра. Вполн развитой Человкъ не только не иметъ никакой цнности для міра, но міръ предложилъ бы ему кругленькую сумму, если бы онъ просто-на-просто обязался пойти и повситься. И тмъ не мене, кто изъ двухъ былъ боле остроумно изобртенною вещью, хотя бы даже въ качеств Машины? Праведныя Небеса! Блый Европейскій Человкъ, стоящій на своихъ двухъ Ногахъ, съ своими двумя пятипалыми Руками на запястьяхъ и съ своей чудесной Головой на плечахъ стоитъ, сказалъ бы я, отъ пятидесяти до ста Лошадей!’

‘Врно, золотой мой Гофратъ!’ восклицаетъ въ другомъ мст Профессоръ: ‘въ самомъ дл, слишкомъ тсно! Но однако,—какую часть этого ничтожнаго Земнаго Шара вы уже вспахали и перекопали, такъ что на ней уже не можетъ вырости еще что-нибудь? Какъ густо ваше Населеніе въ Пампасахъ и Саваннахъ Америки, вокругъ древняго Карsагена и во внутренности Африки, на обоихъ склонахъ Алтайской цпи, на центральномъ Плоскогоріи Азіи, въ Испаніи, Греціи, Турціи, Крьму, на Кильдарскомъ Курраг [1])? Одинъ человкъ, какъ мн объяснили, пропитаетъ, если вы дадите ему Земли, въ теченіи года себя и девять другихъ. Увы! Гд теперь Генгсты и Аларихи нашей все еще волнующейся, все еще распространяющейся Европы, которые, когда ихъ родина станетъ слишкомъ тсна, навербуютъ и, подобно огненнымъ Столпамъ, поведутъ впередъ эти излишнія массы неукротимой живой Силы, вооруженныя теперь уже не скирами для битвъ и не военными повозками, а паровыми машинами и плугами? Гд они?—Оберегаютъ свою дичь!’

[1] Равнина близъ Дублина, гд происходятъ конскіе бга.—Пер.

ГЛАВА V.

Фениксъ.

Сопоставляя эти четыре странныя Главы и вмст съ ними различные намеки и даже прямыя изреченія, разсыпанныя по этимъ его Писаніямъ, мы приходимъ къ поразительному, но не совсмъ непредвиднному заключенію, что Тейфельсдрекъ есть одинъ изъ тхъ, кто считаетъ Общество, въ собственномъ смысл слова, все равно что умершимъ, и что только стадныя чувства и старыя унаслдованныя привычки удерживаютъ насъ при этихъ обстоятельствахъ отъ распаденія и отъ всеобщей національной, гражданской, домашней и личной войны! Онъ говоритъ опредленно: ‘За послднія три столтія, и въ особенности за послднія три четверти столтія, этой самой Околосердечной Нервной Ткани (какъ мы назвали ее) Религіи, въ которой лежитъ Жизненная Сущность Общества, наносились всякіе удары и уколы, съ надобностью и безъ надобности, — такъ что мстами на ней уже зіяютъ раны, на Общество же, давно уже томящееся, діабетическое, чахоточное, можно смотрть, какъ на умершее, ибо эти спазматическія, гальваническія вздрагиванія — не жизнь, и какъ вы ни гальванизируйте, они наврное не продлятся боле двухъ дней’.

‘Можете ли вы назвать Обществомъ то’, восклицаетъ онъ дальше, ‘въ чемъ не существуетъ боле никакой общественной идеи, даже хотя бы Идеи общаго Дома, а лишь Идея общихъ, биткомъ набитыхъ Меблированныхъ Комнатъ, гд каждый, обо-собленный, безъ вниманія къ своему сосду, но обращенный противъ своего сосда, хватаетъ, что только можетъ достать, и кричитъ: ‘Мое!’ —и называетъ это Миромъ, потому что въ этой Схватк, гд отрзываютъ кошельки и перерзываютъ горло, не могутъ быть употребляемы стальные ножи, а только другой сортъ оружія, гораздо боле хитроумный, гд Дружба, Общеніе стали невроподобными преданіями, гд обдъ въ прокуренномъ трактир есть для васъ священнйшая трапеза, а поваръ —вашъ благовстникъ, гд у вашихъ проповдниковъ языкъ годенъ только для лизоблюдства, гд ваши высокіе Руководители и Правители не могутъ руководить, а слышатъ со всхъ сторонъ страстный возгласъ: Laissez faire! Оставьте насъ въ поко съ вашимъ руководствомъ! Такой свтъ хуже, чмъ тьма. Продайте ваше жалованье, и спите!’

‘Такимъ образомъ, дале’, продолжаетъ онъ, ‘наблюдательный взоръ различаетъ повсюду самое печальное зрлище: Бдный погибаетъ, подобно заброшенной, надорвавшейся Ломовой Лошади, отъ Голода и Чрезмрной Работы, Богатый, еще боле жалко —отъ Праздности, Сытости и Чрезмрнаго Жира. Наивысшій по положенію, въ конц-концовъ, не иметъ никакого уваженія отъ Низшаго, въ крайнемъ случа, разв лишь небольшое уваженіе на словахъ, какъ отъ трактирнаго служителя, который надется записать его на счетъ. Нкогда священные Символы треплются, какъ пустыя декораціи, и люди жалютъ даже расхода на нихъ! Съ Міра сняты его одянія. Однимъ словомъ, Церковь упала, безмолвная, отъ апоплексіи, Государство —сузилось до степени Полицейскаго Управленія, стсненнаго въ полученіи жалованья!’

Мы бы спросили, много ли есть ‘наблюдательныхъ глазъ’, принадлежащихъ людямъ практики, въ Англіи ли или еще гд-нибудь, которые усмотрли эти явленія? Или это только съ мистической высоты Германской Вангассе, что можно видть такія чудеса? Тейфельсдрекъ утверждаетъ, что ‘видъ скончавшагося или умирающаго Общества’ попадается намъ повсюду, такъ что первый встрчный можетъ его разобрать. ‘Что такое, напримръ’, говоритъ онъ, ‘всми присваиваемая Добродтель, почти единственная остающаяся Всеобщая Добродтель нашихъ дней? Вотъ уже почти полстолтія, какъ этою Добродтелью считалась вещь, которую вы называете ‘Независимостью’. Подозрніе въ ‘Лакейств’, въ уваженіи къ Высшимъ— самый послдній бездльникъ, и тотъ изо всхъ силъ старается оправдаться въ немъ! Глупцы! Если бы ваши Начальники были достойны управлять, а вы достойны повиноваться, уваженіе къ нимъ было бы единственной возможной для васъ свободой. Независимость всякаго рода есть мятежъ, если мятежъ несправедливый, то зачмъ выставлять его напоказъ и повсюду рекомендовать его?’

Но что же, въ такомъ случа? Неужели мы должны, какъ того желалъ Руссо, возвратиться къ естественному состоянію? ‘Разъ Общественная Душа отлетла’. говоритъ Тейфельсдрекъ, ‘то что изъ этого можетъ слдовать, какъ не то, чтобы Общественное Тло было прилично погребено, во избжаніе гніенія? Я вижу множество Либераловъ, Экономистовъ, Утилитаристовъ, шествующихъ, при пніи громкихъ пэановъ, съ его носилками по направленію къ погребальному костру, гд почтенное Тло и должно быть сожжено, среди плача немногихъ и радостныхъ сатурналій большинства. Или, говоря простыми словами, то, что эти люди, Либералы, Утилитаристы или какъ бы они ни назывались, въ конц концовъ достигнутъ своей цли и разрушатъ и уничтожатъ большинство существующихъ Общественныхъ Учрежденій, —это представляется вещью, которая уже нсколько времени, какъ перестала быть сомнительной’.

‘Не видимъ ли мы, что небольшой отрядъ великой Утилитаристской Арміи появляется на свтъ Божій даже въ уединенной Англіи? Живое ядро, имющее задатки привлекать и расти, оказывается наконецъ на лицо также и тамъ, и притомъ въ весьма любопытной обстановк: въ сущности, какъ ничтожный хвостъ, но такъ далеко въ арьергард другихъ, что само оно воображаетъ себя авангардомъ. Ваши Европейскіе Механисты суть секта съ безконечной способностью распространяться, съ безконечно дятельнымъ и кооперативнымъ духомъ: разв Утилитаризмъ не процвталъ въ высшихі областяхъ Мысли здсь, среди насъ, и во всхъ Европейскихъ странахъ въ тотъ или другой моментъ за послднія пятьдесятъ лтъ? Если теперь во всхъ странахъ, кром, можетъ быть, Англіи, онъ пересталъ процвтать или даже существовать среди Мыслителей и спустился до Журналистовъ и народной массы, — то кто не видитъ, что онъ потому только не проповдуетъ, что теперь уже не нуждается въ проповди, а находится въ полномъ всеобщемъ Дйствіи и является доктриной, повсюду извстной и восторженно принимаемой къ сердцу? Подходящая по нашимъ временамъ пища для извстнаго грубаго ремесленническаго ума и сердца, отнюдь не лишенныхъ соотвтствующей ремесленнической силы и кровожадности,—онъ только ожидаетъ быть поставленнымъ въ соотвтствующую обстановку, чтобы сдлать множество прозелитовъ. — Онъ удивительно хорошо разсчитанъ для разрушенія, но никакъ не для возсозиданія! Онъ распространяется, какъ нкоторый родъ Собачьяго Бшенства, пока, наконецъ, не взбсится вся міровая псарня: тогда горе Псарямъ, съ кнутами или безъ кнутовъ! Имъ бы слдовало дать четвероногимъ воды’, прибавляетъ онъ, ‘воды именно Знанія и Жизни, пока еще было время’.

Такимъ образомъ, если только Профессоръ Тейфельсдрекъ заслуживаетъ доврія, мы находимся въ настоящую минуту въ самомъ критическомъ положеніи: мы осаждены безграничной ‘Арміей Механистовъ’ и Неврующихъ, угрожающихъ раздть насъ до-гола! ‘Міръ’, говоритъ онъ, ‘какъ это неизбжно должно быть, находится въ процесс опустошенія и разрушенія, каковой процессъ, помощью ли неслышнаго непрерывнаго тлнія, или открытаго, боле быстраго, сожиганія, смотря по обстоятельствамъ, въ конецъ уничтожитъ старыя Формы Общества и замнитъ ихъ, чмъ попало. Въ настоящее время полагаютъ, что если вс Духовные Интересы человка будутъ разомъ совлечены, то вс эти безчисленныя снятыя Одежды должны быть по большей части сожжены, но что вмст съ тмъ наиболе крпкія между ними лохмотья должны быть сшиты вмст въ одинъ большой Ирландскій плащъ для защиты одного только Тла!’ —Но это, думаемъ мы, свднія, весьма плачевныя для гуманнаго читателя.

‘Тмъ не мене’, восклицаетъ Тейфельсдрекъ, ‘кто можетъ этому помшать? Кто тотъ, который можетъ ухватиться за колесныя спицы Судьбы и сказать Духу Времени: Оборотись назадъ, — я приказываю теб?! Мудре было бы, если бы мы уступили Неизбжному и Неумолимому и сочли бы это даже за наилучшее’.

Ну, не долженъ ли внимательный Издатель, длая свои выводы изъ того, что здсь написано, предположить, что лично Тейфельсдрекъ уступилъ этому самому ‘Неизбжному и Неумолимому’ съ довольно легкимъ сердцемъ и ожидаетъ теперь исхода со свойственнымъ ему діавольски-ангельскимъ Равнодушіемъ, если даже не со Спокойствіемъ? Разв мы не слыхали, какъ онъ жалуется, что Міръ — ‘большой Ры-нокъ лохмотьевъ’, и что ‘лохмотья и обрывки Старыхъ Символовъ’ сыплются дождемъ со всхъ сторонъ, словно чтобы завалить его и задушить его? Если же припомнить его ‘незатравленныхъ Илотовъ’ и эту неравномрную тягость sic nos non vobis и оглушительныя столкновенія, которыя ему угодно различать въ существующихъ вещахъ, эти пустьте ‘облики’, смотрящіе на него своими стеклянными глазами ‘съ страшнымъ подражаніемъ жизни’,— то мы чувствуемъ себя въ прав заключить, что онъ даже былъ бы не прочь, чтобы многое было отправлено къ чорту, лишь бы это было сдлано мягко! Самъ безопасный въ своей ‘Вейснихтвоской Башн’, онъ согласился бы, съ трагичною торжественностью, чтобы чудовище Utilitaria, удерживаемое, впрочемъ, и умряемое кольцами въ ноздряхъ, недоуздками, ножными оковами и всми возможными видоизмненіями путъ, пустилось длать свое дло: сокрушать старые, развалившіеся Дворцы и Храмы своими грубыми копытами, покуда все не будетъ сокрушено, дабы могло быть создано нчто новое и лучшее! Замчательны съ этой точки зрнія сл-дующія изреченія:

‘Общество’, говоритъ онъ, ‘не умерло, тотъ Остовъ, который вы называете умершимъ Обществомъ, есть только его смертная оболочка, которую оно отбросило, дабы принять новую, благороднйшую, ему самому предстоитъ жить въ постоянныхъ метаморфозахъ, въ лучшемъ и лучшемъ развитіи, пока Время также не перейдетъ въ Вчность. Гд два или три Живыхъ Человка собрались вмст, тамъ уже есть Общество, или оно тамъ будетъ со всми его хитроумными механизмами и поразительнымъ устройствомъ, распространяющимися по всему этому маленькому Земному Шару и достигающими ввысь Неба и внизъ — Геенны, ибо всегда, подъ тмъ или другимъ видомъ, оно обладаетъ двумя подлинными откровеніями, — Бога и Діавола, — церковной Каsедрой, именно, и Вислицей’.

И дйствительно, мы уже слышали, что онъ говоритъ о ‘Религіи, ткущей себ въ незамтныхъ уголкахъ новое Одяніе’. А самъ Тейфельсдрекъ— ужъ не одна ли изъ подножекъ этого ткацкаго станка? Въ другомъ мст онъ приводитъ безъ всякаго возраженія тотъ странный афоризмъ Сэнъ-Симона, относительно котораго, такъ же, какъ и относительно его автора, столь многое могло бы быть сказано: ‘L’Бge d’or qu’une aveugle tradition a placИ jusqu’ici dans le passИ, est devant nous. Золотой вкъ, который слпое преданіе до сихъ поръ помщало въ Прошломъ, находится Впереди насъ’. — Но слушайте дале:

‘Когда Фениксъ раздуваетъ свой погребальный костеръ, то не должны ли летть отъ него искры? Увы, нсколько милліоновъ людей, и между ними такіе, какъ Наполеонъ, уже были поглощены этимъ высоко взвивающимся Пламенемъ и, какъ ночныя бабочки, сгорли въ немъ. Къ тому же мы должны также бояться, какъ бы не порыжли неосторожныя бороды’.

‘Что до остальнаго, то въ которомъ году нашей эры такое Сожиганіе Феникса будетъ совершено, обо всемъ этомъ нечего спрашивать. Законъ Постоянства есть одинъ изъ глубочайшихъ въ человк, онъ по природ ненавидитъ перемны, рдко покидаетъ онъ свой старый домъ прежде, чмъ въ его ушахъ раздастся окончательный трескъ отъ его разрушенія. Такимъ образомъ, я видалъ, какъ Торжества держались еще въ вид Церемоній, священные Символы — въ вид пустыхъ Декорацій на протяженіи трехсотъ лтъ и боле, посл того, какъ всякая жизнь и святость уже испарились изъ нихъ. И затмъ, наконецъ, какое время потребуетъ само Смерть-Рожденіе Феникса, это зависитъ отъ непредвиднныхъ случайностей. — Между тмъ, если бы Судьба предложила Человчеству, что по прошествіи, положимъ, двухъ столтій судорогъ и горнія, боле или мене сильныхъ, твореніе огнемъ будетъ окончено, и мы снова увидимъ себя въ Живомъ Обществ, уже боле не борящемся, а трудящемся, — то не было ли бы, пожалуй, благоразумно для Человчества заключить этотъ Торгъ?’

Такимъ образомъ, Тейфельсдрекъ доволенъ, что старое, больное Общество будетъ обдуманно сожжено (увы! совершенно инымъ топливомъ, чмъ благовонныя деревья), вруя, что оно есть Фениксъ, и

что новое, рожденное въ небесахъ, молодое Общество возстанетъ изъ его пепла! Мы сами, ограниченные обязанностью Указывателя, воздержимся отъ комментаріевъ. Тмъ не мене, не покачаетъ ли головой разсудительный читатель и не скажетъ ли или не подумаетъ ли онъ укоризненно, хотя скоре съ грустью, чмъ съ гнвомъ: Отъ Doctor’a utriusque Juris, штатнаго Профессора Университета, отъ человка, которому Общество, какъ оно ни дурно, давало досел за его заслуги не только пищу и одежду (извстнаго рода), но и книги, табакъ и гукгукъ, — мы ожидали боле благодарности по отношенію къ своему благодтелю и мене слпой вры въ будущее, которая подобна скоре вр философскаго Фаталиста и Энтузіаста, чмъ вр солиднаго домохозяина, платящаго приходскіе налоги въ Христіанской стран.

ГЛАВА VI.

Старое Платье.

Какъ упомянуто выше, Тейфельсдрекъ, хотя и санкюлоттъ, на практик, однако, вроятно самый вжливый человкъ на свт: его сердце и его жизнь насквозь проникнуты и одушевлены духомъ вжливости, благородная естественная Учтивость свтится въ немъ, украшая его причуды, подобно солнечному свту, который создаетъ розоперстую, украшенную цвтами радуги Аврору изъ простыхъ водяныхъ облаковъ, который расцвчаетъ даже самый Лондонскій дымъ въ золотой паръ, какъ бы выходящій изъ тигля алхимика. Послушайте, какимъ серіознымъ, хотя и фантастическимъ образомъ онъ выражается по этому поводу:

‘Разв Учтивость должна соблюдаться только по отношенію къ богатымъ или только богатыми? Въ Благовоспитанности, которая если отличается вообще чм-нибудь отъ Знатности, то только тмъ, что скоре деликатно напоминаетъ о правахъ другихъ, чм деликатно настаиваетъ на своихъ собственныхъ правахь, — я не усматриваю никакой спеціальной связи съ богатствомъ или рожденіемъ, а вижу скоре, что она лежитъ въ самой человческой природ и обязательна для всхъ людей по отношенію ко всмъ людямъ. Увряю васъ, если бы вашъ Школьный учитель былъ на своемъ мст и, занимая его, стоилъ бы чего-нибудь, это, какъ и столь многое другое, было бы измнено. И даже каждый человкъ былъ бы тогда школьнымъ учите лемъ своего сосда, такъ что, наконецъ, Крестья нинъ съ грубымъ лицомъ и безъ манеръ встрчался бы не чаще, чмъ Крестьянинъ, незнакомый съ Физіологіей растеній или не чувствующій, что глыба, которую онъ отломилъ, создана на Неб’. ‘Ибо держишь ли ты скипетръ или кувалду, — разв ты не Живъ? Разв этотъ твой братъ не Живъ? ‘Въ мір существуетъ только одинъ храмъ’, говоритъ Новалисъ, ‘и этотъ храмъ есть Тло Человка. Нтъ ничего священне, чмъ эта возвышенная Форма. Поклоненіе предъ людьми есть почитаніе, оказываемое этому откровенію во плоти. Мы касаемся Неба, когда кладемъ наши руки на человческое Тло’.

‘На этой почв я охотно пойду дальше, чмъ большинство. И въ то время, какъ Англичанинъ Джонсонъ склонялся только передъ каждымъ Духовнымъ Лицомъ или человкомъ въ лопатообразной шляп, я бы готовъ былъ склоняться передъ каждымъ Человкомъ со шляпой всякаго рода или даже безъ всякой шляпы. Разв же онъ не Храмъ, не видимое Проявленіе или Воплощеніе Божественнаго? И все же, увы! такіе неразборчивые поклоны ни къ чему не служатъ. Ибо въ человк пребываетъ Діаволъ такъ же, какъ и Божество, и слишкомъ часто поклоны прикарманиваются первымъ. Тогда они попадаютъ въ карманъ къ Тщеславію (которое въ наше время есть самый явный видъ Діавола), поэтому-то мы и должны отъ нихъ воздерживаться’. ‘Тмъ боле радъ я, съ другой стороны, оказывать почтеніе той Скорлуп и вншней Шелух Тла, въ которой нтъ уже боле никакой діавольской страсти, а только чистая эмблема и изображеніе Человка: я подразумваю Пустое или даже Брошенное Платье. Да и разв не Платью большинство людей оказываетъ почтеніе: пестрому, пышному платью, а отнюдь не ‘животному съ растопыренными кривыми ногами’, которое это Платье въ себ заключаетъ и изъ котораго оно длаетъ Сановника? Кто когда-нибудь видлъ, чтобы титуловали Лорда въ разорванномъ одял, скрпленномъ деревянными шпильками? Тмъ не мене, говорю я, въ такомъ почитаніи есть тнь лицемрія, практическій обманъ: ибо какъ часто Тло присвоиваетъ себ то, что предназначалось только Одежд! Кто хочетъ избжать лжи, которая есть сущность всякаго Грха, тотъ, пожалуй, сдлаетъ лучше, если изберетъ другой путь. То почтеніе, которое не можетъ выражаться безъ препятствій и искаженій, когда Одежда наполнена, можетъ имть полную свободу, когда она пуста. И даже какъ для благочестивыхъ Индусовъ Пагода не мене священна, чмъ богъ, точно также и я поклоняюсь пустому суконному одянію съ одинаковымъ усердіемъ, какъ если бы оно содержало Человка, и даже еще съ большимъ, ибо теперь я не боюсь обмана ни за себя, ни за другихъ’.

‘Разв король Тумтабардъ, или, иными словами, Джонъ Баліоль, не царствовалъ долго надъ Шотландіей, несмотря на то, что человкъ Джонъ Баліоль все равно что исчезъ, а оставался лишь ‘Тумъ-Табардъ (Пустой Камзолъ)’? Какое тихое достоинство заключается въ пар Брошеннаго Платья! Какъ кротко несетъ оно свое почетное званіе! Ни высокомрныхъ взглядовъ, ни гнвнаго жеста! Оно стоитъ передъ міромъ молчаливое и ясное, оно не требуетъ почитанія и не боится не встртить его. Шляпа еще сохраняетъ физіономію своей Головы, но тщеславіе и глупость вмст съ дурацкими разговорами, которые были ихъ признакомъ, исчезли. Рукавъ Кафтана вытянутъ, но не для того, чтобы бить, Штаны, въ скромной простот, висятъ свободно и, по крайней мр теперь, приняли граціозный изгибъ, Жилетъ не скрываетъ боле ни дурной страсти, ни безпорядочнаго желанія, голодъ и жажда уже не живутъ подъ нимъ. Такимъ образомъ, все освобождено отъ грубости чувства, отъ тревожныхъ заботъ и постыдныхъ пороковъ міра, и возсдаетъ здсь, на своемъ Платяномъ Кон, какъ возсдалъ бы на Пегас какой-нибудь небесный Посланникъ, или очищенное Явленіе, постившій нашу низменную Землю’. ‘Часто, когда я проживалъ въ этомъ чудовищномъ нарыв Цивилизованной Шизни, въ Столиц Англіи, и размышлялъ, и вопрошалъ Судьбу, подъ этимъ чернильнымъ моремъ пара, чернымъ, густымъ и многосложнымъ, какъ Спартанская похлебка, и былъ одинокъ душой среди этихъ сокрушающихъ милліоновъ, — часто заходилъ я на ихъ Рынокъ Стараго Платья для набожнаго поклоненія: Съ сердцемъ, пораженнымъ благоговніемъ, прохожу я, бы-вало, по этой Монмаутъ-Стритъ, съ ея пустыми Парами платья, какъ черезъ нкій Синедріонъ безпорядочныхъ Духовъ. Они безмолвны, но выразительны въ своемъ безмолвіи: бывшіе свидтели и орудія Горя и Радости, Страстей, Добродтелей, Преступленій и всего неизмримаго шума Добра и Зла ‘въ Тюрьм, которую люди называютъ Жизнью’. Друзья! Не врьте сердцу того человка, для котораго Старыя Одежды не кажутся почтенными. Смотрите, также съ уваженіемъ на этого бородатаго Еврейскаго Первосвященника, который хриплымъ голосомъ, какъ нкій Ангелъ Страшнаго Суда, сзываетъ ихъ съ четырехъ странъ свта! На его голов, какъ у Папы, — три Шляпы: подлинная тройная тіара, на каждой рук подобіе крыльевъ, въ которыхъ ниспадаютъ созванныя отовсюду Одежды, и все время, пока онъ медленно разскаетъ воздухъ, звучитъ его глубокій роковой голосъ, какъ если бы онъ возвщалъ черезъ трубу: ‘Духи Жизни, идите на Судъ!’ Не безпокойтесь вы, трепещущіе Духи! Онъ васъ очиститъ въ своемъ Чистилищ, огнемъ и водой, и придетъ день, когда, вновь созданные, вы снова появитесь! 0, пусть тотъ, въ комъ пламя Благоговнія готово вырваться наружу, но который никогда не покланялся и не знаетъ, чему покланяться, пусть онъ пройдетъ и вновь пройдетъ, съ самой строгой мыслью, по мостовой Монмаутъ-Стритъ и пусть онъ скажетъ, остаются ли сухими его сердце и глаза? Если Фельдъ-Лэнъ, съ его длинными разввающимися рядами желтыхъ платковъ, есть Діонисово Ухо, гд, въ нестройномъ подавленномъ шум, мы слышимъ Обвинительный Актъ, который Бдность и Порокъ произносятъ противъ празднаго Богатства, въ томъ, что оно оставило ихъ брошенными и раздавленными подъ ногами Нужды, Тьмы и Зла, — то Монмаутъ-Стритъ есть Холмъ Мирзы, гд въ пестромъ видніи страшно проходитъ передъ нами вся Процессія Бы-тія, съ его плачемъ и ликованіемъ, безумною любовью и безумною ненавистью, колоколами церквеи и веревками вислицъ, фарсо-трагедій, животно-бо-жественностью, — Бэдламъ Творенія’.

Большинству людей, какъ и намъ самимъ, все это покажется черезчуръ нагроможденнымъ. И мы также ходили по Монмаутъ-Стритъ, но съ весьма малымъ чувствомъ ‘Благоговнія’, можетъ быть отчасти потому, что созерцательный процессъ столь роковымъ образомъ нарушался исчадіемъ мнялъ, которые гнздятся въ этомъ Храм и досаждаютъ поклоняющемуся чисто мірскими предложеніями. Впрочемъ, можетъ быть, Тейфельсдрекъ находился въ томъ счастливомъ среднемъ состояніи, которое не даетъ Старьевщику надежды ни на продажу, ни на пріобртеніе, и такимъ образомъ имлъ возможность пребывать тамъ, не будучи тревожимымъ.—Что бы мы дали, чтобы видть маленькую философскую фигуру, въ высокой шляп и съ широкими разввающимися полами, съ глазами, полными прекраснаго вдохновенія, ‘проходящей и вновь проходящей съ самой строгой мыслью’ по этой безсмысленной Улиц, которая для него была истинной Дельфійской аллеей и сверхъестественной шепчущей галлереей, гд ‘Духи Жизни’ нашептывали ему въ ухо странныя тайны. 0 ты, философскій Тейфельсдрекъ, который слушаешь въ то время, когда другіе только гогочутъ, и твоей чуткой барабанной перепонкой слышишь, какъ растетъ трава! И въ то же время не странно ли, что въ Связк бумажныхъ Документовъ, предназначенныхъ для Англійскаго труда, не существуетъ ничего похожаго на подлинный дневникъ этого его пребыванія въ Лондон, а изъ его Размышленій среди Лавокъ Платья — только самые темные, эмблематическіе отголоски? Да и въ разговорахъ (ибо онъ, дйствительно, не былъ человкомъ, способнымъ надодать вамъ своими Путешествіями) мы слышали отъ него не боле, какъ лишь намеки на этотъ предметъ.

Но затмъ, однако, не можетъ быть безынтереснымъ, что мы видимъ здсь, какъ рано значеніе Одежды выяснилось для столь знаменитаго нын Профессора Одежды. Если бы мы только могли представить себ, что этотъ замчательный трудъ получилъ бытіе именно на Монмаутъ-Стритъ, въ глуби нашего собственнаго Англійскаго ‘чернильнаго моря’ и, разросшись въ душ автора, занялъ въ ней первенствующее мсто, — подобно тому, какъ Яйцо Эроса въ Хаос, дабы со временемъ быть высиженнымъ во Вселенную!

ГЛАВА VII.

Органическія Волокна.

Для насъ, которымъ приходится жить въ то время, когда Міровой Фениксъ сжигаетъ себя и сжигаетъ столь медленно, что, какъ вычисляетъ Тейфельсдрекъ, было бы превосходной сдлкой, если бы онъ обязался окончить это ‘въ теченіе двухъ столтій’, — для насъ, говоримъ мы, открывается, повидимому, только пепельная перспектива. Но, однако, Профессоръ представляетъ это себ не совсмъ такъ. ‘Въ живомъ существ’, говоритъ онъ, ‘измненіе обыкновенно происходитъ постепенно. Такъ, когда змя сбрасываетъ свою старую кожу, новая уже образована подъ ней. Мало же ты знаешь о сгораніи Міроваго Феникса, если воображаешь, что онъ долженъ сперва сгорть и обратиться въ мертвую кучу золы, и что затмъ изъ этой кучи долженъ чудомъ подняться новый и взлетть къ небесамъ. Совершенно иначе! Въ этомъ Огненномъ Вихр Твореніе и Разрушеніе совершаются совмстно, пока развивается пепелъ Стараго, таинственно прядутся органическія волокна Новаго. И среди порывовъ и волненія Стихіи Вихря раздаются звуки мелодической Псни Смерти, которая кончается не иначе, какъ въ звукахъ еще боле мелодической Псни Рожденія. Да взгляни въ Вихрь Огня собственными глазами, и ты увидишь’. Такъ взглянемъ же на самомъ дл: для жалкихъ индивидуумовъ, которые не могутъ ожидать, что проживутъ два столтія, эти самыя органическія волокна, таинственно сопрядающіяся, представятъ лучшую часть зрлища. Итакъ, сперва о Человчеств вообще.

‘Напрасно ты станешь это отрицать’, говоритъ Профессоръ, ‘ты — мой братъ. Самая твоя Ненависть, самая твоя Зависть, т безумныя Лжи, которыя ты говоришь обо мн въ твоемъ уныломъ настроеніи: что это все, какъ не Симпатія навыворотъ? Если бы я былъ Паровой Машиной, принялъ ли бы ты на себя трудъ говорить обо мн ложь? Конечно нтъ, — хотя бы я все неосторожно перемололъ, дурно ли, хорошо ли’.

‘Истинно чудесны узы, которыя соединяютъ насъ всхъ въ одно, — нжною ли связью Любви, или желзными цпями Необходимости, какъ это намъ будетъ угодно выбрать. Не разъ говорилъ я себ о какой-нибудь боле или мене забавно чванящейся Фигур, вызывающей забавныя мысли: ‘Если бы ты, Другъ мой любезный, былъ внезапно покрытъ самымъ большимъ стекляннымъ колоколомъ, какой только можно себ представить, — что бы это такое было не только для тебя, но и для всего міра! Письма, боле или мене многочисленныя, со всхъ четырехъ сторонъ свта, ударяются о твои Стеклянныя Стны, но должны падать непрочтен-ными. И изнутри также не переходитъ ни въ одну Почтовую Сумку ни вопроса, ни отвта. Твои Мысли не попадаютъ ни въ одно дружеское ухо или сердце, твои Произведенія — ни въ одну пріобртающую руку: ты уже боле не циркулирующее венозно-артеріальное сердце, которое, беря и давая, циркулируетъ черезъ все Пространство и черезъ все Время: здсь — Дыра, выпавшая въ неизмримой, всеобщей Ткани міра, и она должна быть вновь заштопана!’

‘Такая венозно-артеріальная циркуляція Писемъ, словесныхъ Посланій, бумажныхъ и иныхъ Тюковъ, уходящихъ и приходящихъ, есть циркуляція крови, видимая для глаза, но боле тонкая, нервная циркуляція, благодаря которой вс вещи, малйшее, что человкъ длаетъ, хотя бы малйшимъ образомъ вліяютъ на всхъ людей, и благодаря которой взглядъ его лица благословляетъ или проклинаетъ всякаго, на кого онъ свтитъ, и такимъ образомъ вызываетъ постоянно новое благословеніе и новое проклятіе: все это вы не можете видть, а только воображать. Я утверждаю, что нтъ ни одного краснокожаго Индйца, охотящагося на Озер Виннипег, который могъ бы поссориться съ своей сквау безъ того, чтобы отъ этого не пришлось пострадать всему міру: разв не поднимется оттого цна на бобръ? Это математическій фактъ, что бросаніе этого кремня моей рукой измняетъ центръ тяжести Вселенной’.

‘Теперь, если существующее поколніе людей такъ сплетено вмст, то не мене неразрушимо соединено поколніе съ поколніемъ. Размышлялъ ли ты когда-нибудь объ этомъ слов — Преданіе, о томъ, что мы наслдуемъ не только Жизнь, но все убранство и форму Жизни: что мы работаемъ и говоримъ, и даже думаемъ и чувствуемъ такъ, какъ наши Отцы и отдаленнйшіе предки изначала намъ то передали? — Кто напечаталъ для тебя, напримръ, этотъ непритязательный Трудъ о Фплософіи Одежды? Это не Господа Штилльшвейгенъ и Компанія, — но Кадмъ изъ rивъ, Фаустъ изъ Майнца и безчисленные другіе, которыхъ ты и не знаешь. Если бы не было Мезоготскаго Ульфилы, то не было бы и Англійскаго Шекспира, или былъ бы иной. Простецъ! Вдь это Тувалкаинъ сдлалъ даже самую твою портновскую иголку и сшилъ твою придворную пару’.

‘Да, правда: если Природа —одно живое и нераздлимое Цлое, то еще гораздо боле надо это сказать про Человчество, Образъ, который отражаетъ и создаетъ Природу, безъ котораго Природы не было бы. Какъ нкіе осязаемые потоки жизни въ этомъ удивительномъ Индивидуум, Человчеств, среди столь многихъ неосязаемыхъ потоковъ жизни, текутъ эти главныя теченія того, что мы называемъ Мнніемъ, сохраняемыя въ Учрежденіяхъ, Политическихъ Установленіяхъ, Церквахъ, а боле всего — въ Книгахъ. Прекрасно понимать и знать, что Мысль еще никогда не умирала, что какъ ты, ея виновникъ, собралъ ее и создалъ ее отъ всего Прошедшаго, точно такъ же ты передашь ее всему Будущему. И такимъ-то вотъ образомъ происходитъ, что геройское сердце, видящій глазъ первыхъ временъ еще чувствуетъ и видитъ въ насъ, принадлежащихъ временамъ позднйшимъ, что Мудрый Мужъ всегда окруженъ и духовно обнятъ облакомъ свидтелей и братьевъ, и что существуетъ буквально живое Общеніе Святыхъ, обширное, какъ самый Міръ и какъ Исторія Міра’.

‘Достойнымъ замчанія и способствующимъ прогрессу этого самаго Индивидуума долженъ ты также признать его подраздленіе на Поколнія. Поколнія — что Дни для трудящагося Человчества: Смерть и Рожденіе суть вечерніе и утренніе колокола, которые призываютъ Человчество ложиться спать и вставать освженнымъ для новаго движенія впередъ. Что сдлалъ Отецъ, то можетъ длать и тмъ можетъ пользоваться Сынъ, но у него есть также своя собственная работа, заданная и ему самому. Такимъ образомъ, вс вещи растутъ и катятся впередъ: Искусства, Учрежденія, Мннія —ничто не закончено, но все постоянно заканчивается. Ньютонъ научился видть то, что видлъ Кеплеръ, но въ Ньютон есть также новая, полу-ченная съ неба сила, онъ долженъ подняться на еще высшія точки виднія. Также точно за Еврейскимъ Законодателемъ въ должное время слдуетъ Апостолъ Язычниковъ. Въ работ Разрушенія, такъ какъ и она также время отъ времени дло необходимое, ты встртишь такую же послдовательность и настойчивость: для Лютера было пока достаточно жарко — стоять около горящей Папской Буллы, Воль-теръ не могъ согрться у ея тлющаго пепла, а требовалъ совершенно инаго топлива. Такимъ же образомъ, замчаю я, Англійскій Вигъ сдлался во второмъ поколніи Англійскимъ Радикаломъ, который затмъ въ третъемъ поколніи сдлается, надо надяться, Англійскимъ Возсоздателемъ. Взгляни на Человчество, гд хочешь,—ты всегда увидишь его въ живомъ движеніи, въ прогресс, боле скоромъ или боле медленномъ, Фениксъ взлетаетъ въ высь, паритъ съ распростертыми крыльями, наполняя Землю своей музыкой, или, какъ въ наши дни, онъ опускается и, съ сферальною лебединою пснью, приноситъ себя въ жертву въ пламени, дабы взле-тть тмъ выше и пть тмъ чище’.

Пусть друзья общественнаго порядка, въ настоящую бдственную эпоху, примутъ это къ сердцу и извлекутъ отсюда, какое только могутъ, хотя бы и небольшое утшеніе. Мы присоединяемъ другое мсто, касающееся Титуловъ.

‘Замтьте, не безъ удивленія’, говоритъ Тейфельсдрекъ, ‘какъ вс высокіе Почетные Титулы происходятъ до сихъ поръ отъ Войны. Вашъ Herzog (Герцогъ, Duke, Dux) есть Предводитель Армій, вашъ Еагі (Графъ, Jarl) —Сильный Человкъ, вашъ Маршалъ — кавалерійскій Кузнецъ. Такъ какъ Хиліазмъ, или царство Мира и Мудрости, было изстари предсказано и теперь съ каждымъ днемъ длается все боле и боле несомнннымъ, то нельзя ли предвидть, что такіе Боевые Титулы потеряютъ свою привлекательность и новые, высшіе, должны будутъ быть выдуманы? Единственный Титулъ, въ которомъ я съ увренностью усматриваю Вчность, есть титулъ Короля. KЖnig (King), въ древности — KЖnning, означаетъ Ken-ning (Cunning —искусный), или, что то же, Can-ning (могущій). Повелитель Человчества всегда съ основаніемъ долженъ титуловаться Королемъ (King)’.

‘Хорошо поэтому’, говоритъ онъ въ другомъ мст, ‘было сказано Богословами: Королъ управляетъ по Божественному праву. Онъ носитъ въ себ власть отъ Бога, иначе человкъ никогда бы ему ея не далъ. Могу ли я выбрать своего собственнаго Короля? Я могу выбрать Короля Роріnjay [1]) и представлять съ нимъ какой хочу фарсъ или трагедію, но тотъ, кто долженъ быть моимъ Правителемъ, чья воля должна быть выше, чмъ моя воля, былъ избранъ для меня на Неб. Нигд, кром какъ въ такомъ Повиновеніи Небесному Избраннику, Свобода не можетъ быть хотя бы только постижима’.

Издатель долженъ здсь признаться, что между всми удивительными областями духовнаго міра Тейфельсдрека нтъ ни одной, по которой бы онъ странствовалъ съ такимъ удивленіемъ, колебаніемъ и даже скорбью, какъ Политическая. Какимъ обра-зомъ мы, съ нашею Англійскою любовью къ Министерству и Оппозиціи и съ этимъ благороднымъ столкновеніемъ партій, въ которомъ умъ согрвается объ умъ въ ихъ взаимной борьб для Общественнаго Блага, благодаря каковой борьб, въ сущности, наша неоцнимая Конституція именно и согрвается и живетъ, — какимъ образомъ освоимся мы въ этомъ Некропол Привидній, или, скоре, Город какъ Мертвыхъ, такъ и Неродившихся, гд Настоящее представляется разв только незначительной пленкой, отдляющей Прошедшее отъ Будущаго? Въ этихъ темныхъ обширныхъ пространствахъ все такъ неизмримо, многое такъ грозно, такъ страшно, даже самые лучи и разсянныя полосы свта имютъ сверхъестественный характеръ. А затмъ самъ онъ пребываетъ въ такомъ равнодушіи, въ такомъ пророческомъ спокойствіи (считая, что долженствующее неизбжно наступить — уже здсь, такъ какъ для него все равно, отстоитъ ли оно на вка или только на дни), онъ живетъ, можно сказать, скоре въ какомъ-нибудь другомъ вк, чмъ въ своемъ собственномъ! На насъ лежитъ печальная обязанность возвстить или повторить, что, смотря внутрь этого человка, мы различаемъ глубокій, молчаливый, тихо-горящій, неугасимый Радикализмъ, такой, что онъ наполняетъ насъ содрогающимся удивленіемъ.

Такимъ образомъ, напримръ, онъ даже придаетъ, кажется, мало значенія самому Избирательному Праву, по крайней мр, такъ мы толкуемъ слдующее: ‘Удостоврьтесь’, говоритъ онъ, ‘всеобщимъ, безспорнымъ опытомъ, хотя бы такимъ, какой вы теперь производите или хотите производить, не можетъ ли Свовода, рожденная на неб и на небо ведущая и столь жизненно существенная для всхъ насъ,— не можетъ ли и она быть механически высижена и выведена на свтъ въ этомъ самомъ вашемъ Баллотировальномъ Ящик или, на худой конецъ, въ какомъ-нибудь иномъ, могущемъ быть открытымъ или выдуманнымъ, Ящик, Зданіи или Паровомъ Механизм. Это было бы громаднымъ удобствомъ, превосходящимъ вс мануфактурные подвиги, досел виднные’. Знакомъ ли Тейфельсдрекъ, даже хотя бы слегка, съ Британской Конституціей? — Онъ говоритъ, употребляя другой образъ: ‘Но въ конц концовъ, если бы было задано, какъ это теперь везд на самомъ дл и происходитъ, перестроить вашъ старый домъ сверху до низу (въ виду того, что вы должны же тмъ временемъ въ немъ жить), — какая иная Машина, какъ не Представительная, помогла бы вамъ лучше всего въ этомъ дл? Но только не дразните меня именемъ Свободнаго, ‘если вы лишь перевязали мои цпи въ орнаментальные фестоны?’ — Или что сдлаетъ какой-нибудь членъ Общества Мира изъ утвержденій въ род слдующаго: ‘Простой народъ везд желаетъ Войны. И это не такъ-то глупо: значитъ на простой народъ есть спросъ, — для стрльбы въ него!’

И поэтому мы радостно выбираемся изъ этого душу смущающаго лабиринта умозрительнаго Радикализма въ нсколько боле ясныя области. Здсь, осматриваясь вокругъ въ поискахъ за ‘Органическими Волокнами’, какъ это и было нашей задачей, мы спрашиваемъ, не можетъ ли слдующій отрывокъ, касающійся ‘Поклоненія Героямъ’, быть изъ ихъ числа. Онъ, повидимому, боле свтлаго характера, но такъ страненъ, такъ мистиченъ, что никто не знаетъ, что именно или сколь малое можетъ подъ нимъ скрываться. Пусть наши читатели взглянутъ собственными глазами.

‘Справедливо, что въ наши дни человкъ можетъ сдлать почти все, только не повиноваться. Равнымъ образомъ справедливо, что кто не можетъ повиноваться, тотъ не можетъ быть свободнымъ, а еще мене — нести власть, тотъ, кто ничему не низшій, не можетъ быть ничему высшимъ, ничему равнымъ. Несмотря на это, не думайте, что человкъ потерялъ свою способность Почитанія, что если она дремлетъ въ немъ, то она уже и умерла. Тягостна для человка эта самая мятежная Независимость, если она сдлалась неизбжной, только въ любовномъ общеніи съ своими ближними чувствуетъ онъ себя безопаснымъ, только въ почтительномъ преклоненіи ницъ передъ Высшимъ чувствуетъ онъ себя возвышеннымъ’.

‘А что, если характеръ нашей, столь тревожной Эпохи, состоитъ именно вотъ въ чемъ: что человкъ навсегда отогналъ прочь Страхъ, который есть низшее, но еще не поднялся до вчнаго Благоговнія, которое есть высшее и высочайшее?’

‘Между тмъ, замтимъ съ радостью, какъ искусно распорядилась Природа: что везд, гд человкъ долженъ повиноваться, онъ и можетъ только повиноваться. Онъ никогда не стоялъ непочтительно даже передъ самымъ малйшимъ откровеніемъ Божественнаго, — и мене всего, если это Божественное открывало себя въ его ближнемъ. Такимъ образомъ, истинная религіозная Врность навки укоренена въ его сердц, и во вс вка, и даже въ нашъ, она проявляется какъ боле или мене правоврное Поклоненіе Героямъ. Въ этомъ факт, что Поклоненіе Героямъ существуетъ, существовало и будетъ вчно существовать повсемстно среди Человчества, — ты можешь усмотрть краеугольный камень жизненнаго утеса, на которомъ могутъ стоять безопасно вс Государственныя Устройства, до самаго отдаленнаго времени’.

Усматриваютъ ли наши читатели какой-нибудь такой краеугольный камень или, по крайней мр, то, на что смотритъ Тейфельсдрекъ? Онъ восклицаетъ: ‘Или ты забылъ Парижъ и Вольтера? Какимъ образомъ пожилой, истрепанный человкъ, въ сущности только Скептикъ, Насмшникъ и пошлый Придворный Поэтъ, лишь потому, что казался Мудрйшимъ, Лучшимъ, могъ привязать человчество къ колесамъ своей ко-лесницы, такъ что даже принцы домогались его улыбки, и первыя красавицы Франціи готовы были бы положить свои волосы къ его ногамъ! Весь Парижъ былъ однимъ обширнымъ Храмомъ Поклоненія Героямъ, несмотря даже на то, что его божество имло слишкомъ обезьяньи черты’.

‘Но если такія вещи’, продолжаетъ онъ, ‘происходятъ съ сухимъ деревомъ, то что же произойдетъ съ зеленющимъ? Если въ наиболе изсохшее время Человческой Исторіи, въ наиболе изсохшемъ мст Европы, когда Парижская жизнь была, въ луч-шемъ случа, лишь научнымъ Hortus Siccus, украшеннымъ кое-какими Итальянскими искусственными цвтами, если въ это время могла расцвсть такая добродтель, — то чего слдуетъ ожидать, когда Жизнь снова украсится листьями и цвтами, а ваше Божество — Герой, не будетъ имть ничего обезьяноподобнаго, но будетъ совершенно человчно? Знай, что въ человк есть совершенно неразрушимое Благоговніе передъ всмъ, что такъ или иначе связано съ Небомъ, или хотя бы только удовлетворительно подражаетъ такой связи. Покажите самому тупому олуху, покажите самому заносчивому фату, что вотъ здсь, сейчасъ есть душа, высшая чмъ онъ,—и хо-тя бы его колни затвердли, какъ мдь, онъ долженъ будетъ благоговйно преклониться’.

Можетъ быть, въ слдующемъ отрывк можно открыть органическія волокна боле подлиннаго сорта, таинственно прядущіяся. ‘Церкви нтъ, говоришь ты? Голосъ Пророчества сталъ нмъ? Это-то именно я и оспариваю. Но помимо того, разв, по твоему, уже и Проповдуютъ недостаточно? Братъ-Проиовдникъ появляется въ каждомъ селеніи и сооружаетъ каsедру, которую называетъ: Газета. Съ нея онъ проповдуетъ

ученіе, наиболе соотвтствующее времени, какое онъ только знаетъ, для спасенія человка, и разв ты не слушаешь и не вришь? Посмотри хорошенько, и ты увидишь, какъ повсюду образуется новое духовенство Нищенствующихъ Орденовъ: нкоторые изъ нихъ босоноги, другіе же даже почти совсмъ голы, они учатъ и проповдуютъ чрезвычайно ревностно, изъ-за мдной подачки и изъ любви къ Богу. Они разбиваютъ въ куски старыхъ идоловъ и, хотя сами слишкомъ часто претерпваютъ укоры, какъ это обыкновенно бываетъ съ разрушителями идоловъ, — отмчаютъ мста для новыхъ храмовъ, гд т, истинно Богомъ поставленные, которые должны слдовать за ними, могли бы найти слушателей и совершить свое богослуженіе. Не сказалъ ли я: прежде, чмъ старая кожа будетъ сброшена, новая уже образовалась подъ ней’?

Можетъ быть, то же и въ слдующемъ отрывк, каковымъ мы теперь и спшимъ заключить все это путанное мсто.

‘Но нтъ Религіи?’ повторяетъ Профессоръ. ‘Безумный! Я говорю теб: она есть, даже въ тхъ, кто отъ нея отрекается! Обсудилъ ли ты все, что лежитъ въ этомъ неизмримомъ океан пны, который мы называемъ Литературой? Здсь разсяны отрывки настоящей церковной гомилетики, которые Время постепенно соберетъ,—и даже я могъ бы указать на отрывки богослуженія. И разв ты не знаешь ни одного Пророка, хотя бы въ одежд, обстановк и съ языкомъ нашего Вка? Разв ты не знаешь никого, кому Божественное открылось бы въ самыхъ низкихъ и въ самыхъ высокихъ формахъ Обычнаго, и затмъ чрезъ него было бы вновь пророчески открыто? въ чьей вдохновенной мелодіи, даже въ наши тряпко-собирательные и тряпко-сжигательные дни, Человческая Жизнь начинаетъ снова хотя бы только отдаленно, быть божественной? Ты не знаешь никого такого? Я знаю его и называю его — Гете’.

‘Но ты до сихъ поръ не вошелъ еще ни въ одинъ Храмъ, не рисоединился ни къ какому благоговйному Псалмопнію, и, однако, ты ясно чувствуешь, что тамъ, гд нтъ совершающаго богослуженіе священника, люди гибнутъ? Не тревожься! Ты не одинъ, если имешь Вру. Не говорили ли мы объ Общеніи Святыхъ, невидимомъ, но не несуществующемъ, сопровождающемъ и братски обнимающемъ тебя, если ты того достоинъ? Ихъ геройскія Страданія мелодически поднимаются къ Небу, вс вмст, изо всхъ странъ и изо всхъ временъ, какъ священное Miserere, — также и ихъ геройскіе Поступки, какъ необъятный, вчный Псаломъ Побды. Не говори также, что у тебя теперь нтъ Символа Божественнаго, разв Божій Міръ не есть Символъ Божественнаго? Разв Необъятность не Храмъ? Разв Исторія Человка и Исторія Людей не вчное Евангеліе? Слушай, и ты услышишь, какъ и въ старину, въ качеств музыки органа, хоръ поющихъ Утреннихъ Звздъ!’

[1] Побдитель на состязаніяхъ въ стрльб.—Пер.

ГЛАВА VIII.

Натуральный Супернатурализмъ.

Но гд нашъ Профессоръ впервые становится Провидцемъ, такъ это въ поразительномъ отдл, озаглавленномъ Натуральный Супернатурализмъ, посл долгихъ усилій, коихъ мы были свидтелями, онъ наконецъ покоряетъ себ подъ ноги эту строптивую Философію Одежды и побдоносно вступаетъ въ обладаніе ею. Ему приходилось бороться со многими Призраками: съ ‘Тканями Платья и Тканями паука’ Королевскихъ Мантій, устарлыхъ Символовъ и многаго другаго, тмъ не мене онъ отважно пробился. И что хуже всего, два совершенно таинственныхъ, объемлющихъ міръ Призрака, Время и Пространство, постоянно витали вокругъ него, поражая и пугая, но и съ ними также онъ теперь ршительно схватывается, и ихъ также онъ побдоносно разрываетъ въ клочки. Однимъ словомъ, онъ упорно смотрлъ на Жизнь, пока не растаяли одна за другой ея земныя оболочки и украшенія, и теперь передъ его восхищеннымъ взоромъ раскрыто внутреннее небесное Святое Святыхъ.

Итакъ, здсь, собственно говоря, Философія Одежды достигаетъ Трансцендентализма: этотъ послдній скачокъ, если мы только будемъ въ состояніи его совершить, приведетъ насъ въ обтованную землю, гд Палингенезія, въ полномъ значеніи слова, можетъ быть разсматриваема, какъ уже начинающаяся. ‘Итакъ, мужайся!’ можетъ воскликнуть нашъ Діогенъ съ лучшимъ правомъ, чмъ то нкогда сдлалъ Діогенъ Первый. Посл долгихъ мучительныхъ размышленій мы нашли, что этоть поразительный Отдлъ не непонятенъ, но, наоборотъ, становится яснымъ, даже сіяющимъ и всеосвщающимъ. Пусть читатель, приложивъ наибольшую силу спекулятивнаго ума, какую только онъ иметъ, сдлаетъ свое дло, равно какъ и мы постараемся, разсудительнымъ выборомъ и сопоставленіями, сдлать наше.

‘Глубоко было и есть значеніе Чудесъ’, такъ спокойно начинаетъ Профессоръ, ‘гораздо глубже, можетъ быть, чмъ мы воображаемъ. Но, однако, вопросъ вопросовъ былъ бы: что собственно есть Чудо? Для Сіамскаго Короля въ Голландіи была чудомъ ледяная сосулька, и тотъ, кто принесъ бы съ собой воздушный насосъ, и стклянку купороснаго эsира, могъ бы произвести Чудо. А для моей Лошади, которая, къ несчастью, еще боле необразованна научно, разв я не длаю чуда, разв я не произношу магическаго: ‘Сезамъ, откройся!’ — всякій разъ, какъ мн угодно бываетъ заплатить два пенса и открыть для нея непроходимый Schlagbaum или запертую Заставу?’

‘Но разв настоящее чудо не есть просто-напросто нарушеніе Законовъ Природы?’ спросятъ многіе. Имъ я отвчу слдующимъ новымъ вопросомъ: ‘А гд Законы Природы? Для меня, можетъ быть, возстаніе кого-нибудь изъ мертвыхъ было бы не нарушеніемъ этихъ законовъ, а подтвержденіемъ, было бы нкоторымъ гораздо боле глубокимъ Закономъ, нын впервые понятымъ и, подъ воздйствіемъ Духовной Силы, раскрывшимъ передъ нами, подобно всмъ другимъ Законамъ, свою Матеріальную Силу’.

‘Тутъ, однако, нкоторые пожалуй спросятъ, не безъ удивленія: на какомъ основаніи кто-нибудь, кто можетъ заставить плавать Желзо, явится и объявитъ, что по этому самому онъ можетъ учить Религіи? Конечно, для насъ, людей Девятнадцатаго Вка, такое заявленіе не было бы убдительно, но тмъ не мене для нашихъ отцовъ въ Первомъ Вк оно было полно значенія’.

‘Но не заключается ли глубочайшій Законъ Природы въ томъ, что она постоянна?’ восклицаетъ просвщенный классъ людей. ‘Не установлена ли Машина Вселенной такъ, чтобы двигаться по неизмннымъ правиламъ? Весьма вроятно, добрые друзья, и я также не могу не врить, что Богъ, относительно Котораго древніе вдохновенные мужи утверждали, что ‘въ Немъ нтъ ни тни измненія и преложенія’, дйствительно никогда не измняется, что Природа, что Вселенная, — называть которую машиной мы не можемъ запретить никому, кто этого желаетъ, — двигается по самымъ неизмннымъ правиламъ. А теперь я снова поставлю вамъ старый вопросъ: Да въ чемъ же могутъ состоять эти неизмнныя правила, составляющія полную Книгу Статутовъ Природы?’

‘Они изложены въ нашихъ Научныхъ Трудахъ’, говорите вы, ‘въ накопленныхъ записяхъ Человческаго Опыта’. — Что же, Человкъ, съ своимъ Опытомъ, присутствовалъ при Твореніи и видлъ, какъ оно совершилось? Спускались ли люди хотя бы глубочайшей науки внизъ, до основанія Вселенной, и измрили ли они все тамъ? Принялъ ли ихъ Творецъ въ Свой Совтъ, чтобы они прочли Его основной планъ непознаваемаго Всего и могли затмъ сказать: Вотъ что тамъ намчено—и ничего боле? Увы! никоимъ образомъ! Эти люди науки не были нигд, кром какъ тамъ, гд и мы, они видли только на толщину руки глубже, чмъ видимъ мы, въ ту Глубину, которая безгранична, безъ дна, какъ и безъ берега’.

‘Книга Лапласа о Звздахъ, въ которой онъ излагаетъ, что нкоторыя Планеты, съ ихъ Спутниками, вращаются вокругъ нашего достопочтеннаго Солнца со скоростью и по орбит, которыя, по величайшей счастливой случайности, ему и ему подобнымъ удалось открыть, — для меня такъ же драгоцнна, какъ и для другихъ. Но это ли то, что ты называешь ‘Механизмомъ Небесъ’ или ‘Системой Міра’, — это, гд отброшены Сиріусъ и Плеяды и вс Гершелевы пятнадцать тысячъ солнцъ въ минуту,— а нсколько жалкихъ пригоршней Лунъ и бездйственныхъ Шаровъ были увидны, прозваны и отмчены на Зодіакальныхъ путевыхъ листкахъ, такъ что мы теперь можемъ болтать объ ихъ приблизительномъ Гд, причемъ ихъ Какъ, ихъ Почему, ихъ Что скрыты отъ насъ какъ бы въ безформенной Пустот?’

‘Система Природы! Для самаго мудраго человка, какъ бы ни было обширно его поле зрнія, Природа остается совершенно безконечно глубокой, совершенно безконечно обширной, и весь Опытъ надъ ней ограничивается немногими отсчитанными вками и отмренными квадратными милями. Послдовательность измненій Природы на нашей ничтожной маленькой Планет отчасти извстна намъ, но кто знаетъ, отъ какой иной, боле глубокой послдовательности они зависятъ, въ какомъ иномъ безконечно боле широкомъ Цикл (причинъ) вращается нашъ маленькій Эпициклъ? Малявк можетъ быть хорошо извстна всякая щелочка и камешекъ, всякое свойство и измненіе въ ея маленькомъ родномъ Затон, но понимаетъ ли Малявка Приливы и Отливы Океана и періодическія Теченія, и Пассаты, и Муссоны, и Затменія Луны? А вдь благодаря всему этому регулируется состояніе ея маленькаго Затона, и время отъ времени оно можетъ быть (совершенно нечудесно) нарушено и ниспровергнуто. Такая Малявка — Человкъ, его Затонъ — эта планета Земля, его Океанъ — неизмримое Все, его Муссоны и періодическія Теченія—таинственное слдованіе Провиднія черезъ Эоны Эоновъ’.

‘Мы говоримъ о Книг Природы, и дйствительно, она есть Книга, Авторъ и Сочинитель который — Богъ. Читать ее! Знаешь ли ты, знаетъ ли вообще человкъ хотя бы только ея Азбуку? Мы не будемъ спрашивать тебя о ея Словахъ, Выраженіяхъ и великихъ описательныхъ Страницахъ, поэтическихъ и философскихъ, разсянныхъ по всей Солнечной Систем и на Тысячи Лтъ. Это — книга, написанная небесными гіероглифами, истинно Священными письменами, изъ коихъ даже Пророки счастливы разобрать строчку здсь и строчку тамъ. Что же до вашихъ Институтовъ и Академій Наукъ, то они бодро подвизаются и, помощью ловкихъ комбинацій, выхватываютъ изъ середины плотно-сбитаго, нераспутываемо-сплетеннаго гіероглифическаго письма кое-какія Буквы обыкновеннаго Вида и составляютъ изъ нихъ тотъ или другой экономическій Рецептъ, имющій высокое значеніе въ Практическомъ примненіи. Что Природа больше, чмъ какой-то безграничный сборникъ такихъ рецептовъ, или чмъ громадная, почти неистощимая домашняя Поваренная Книга, вся тайна которой этимъ способомъ будетъ когда-нибудь раскрыта, — объ этомъ даже немногимъ и снится.

‘Привычка’, продолжаетъ нашъ Профессоръ. ‘длаетъ изо всхъ насъ вралей. Подумай хорошенько и ты увидишь, что Привычка есть величайшій изъ Ткачей и ткетъ для всхъ Духовъ Міра воздушныя одянія, благодаря которымъ они по-истин живутъ видимо съ нами, какъ исполнительные слуги, въ нашихъ домахъ и мастерскихъ, но ихъ духовная природа становятся поэтому для большинства навсегда скрытой. Философія жалуется, что Привычка завязала намъ глаза съ самаго начала, что мы все длаемъ по Привычк, даже вруемъ благодаря ей, что самыя наши Аксіомы, какъ бы мы ни хвастались Свободомысліемъ, чаще всего — просто такія при-нятыя на вру Положенія, относительно которыхъ мы никогда не слыхали, чтобы они подвергались изслдованію. Да и что такое вся насквозь Философія, какъ не постоянное сраженіе съ Привычкой, постоянно возобновляемое усиліе перейти (to transcend) за сферу слпой Привычки и сдлаться такимъ образомъ Трансцендентальнымъ?’

‘Безчисленны иллюзіи и фокусы Привычки, но изо всхъ нихъ, можетъ быть, самая остроумная ея уловка, это убдить насъ, что Чудесное, черезъ простое повтореніе, перестаетъ быть Чудеснымъ. Правда, благодаря именно этому мы живемъ, ибо человкъ долженъ работать такъ же, какъ и удивляться, и постольку Привычка здсь добрая нянька, руководящая имъ для его же дйствительной пользы. Но она слабая и глупая нянька, или, скоре, мы заблуждающіеся, глупые питомцы, если въ часы нашего отдыха и размышленія продолжаемъ то же заблужденіе. Разв я долженъ смотрть на Поразительное съ глупымъ равнодушіемъ, потому что я видлъ его дважды, или двсти, или два мил-ліона разъ? Въ Природ или въ Искусств нтъ причины, почему бы я долженъ былъ такъ поступать, если только я не простая Рабочая Машина, для которой божественный даръ Мысли то же самое, что земной даръ Пара для Паровой машины, сила, помощью которой можетъ быть вьпряденъ хлопокъ и реализованы деньги и цнность денегъ’.

‘Весьма замчательной, сверхъ того, здсь, какъ и въ другихъ случахъ, найдешь ты силу Именъ, которыя суть по-истин только видъ такого сотканнаго привычкой, скрывающаго чудеса Одянія. Колдовство и всякаго рода Привиднія и Демонологію мы теперь называемъ Безуміемъ и Разстройствомъ Нервовъ, но мы рдко думаемъ о томъ, что теперь на насъ надвигается новый вопросъ: Что такое Безуміе, что такое Нервы? Какъ и прежде, Безуміе все еще остается таинственно-устрашающимъ, совершенно адскимъ кипящимъ всплескомъ изъ самой Низшей Хаотической Глуби, сквозь этотъ богато расписанный Образъ Творенія, который плаваетъ надъ ней, и который мы называемъ: Реальное. Разв Лютерово изображеніе Діавола было мене Реально отъ того, было ли оно образовано внутри его тлеснаго глаза или вн его? Въ каждой, мудрйшей Душ заключается цлый міръ внутренняго Безумія, подлинное Демоническое Царство, изъ котораго по-истин и былъ творчески сооруженъ ея міръ Мудрости, и гд онъ и теперь пребываетъ, подобно обитаемой, цвтущей Земной Кор на ея темныхъ устояхъ’.

‘Но глубочайшими изъ всхъ призрачныхъ Видимостей, пригодныхъ для скрытія Чудесъ, какъ и для многихъ другихъ цлей, являются дв великія основныя мірообъемлющія Видимости — Пространство и Время. Он, будучи выпрядены и сотканы для насъ даже еще до Рожденія, дабы облечь наше небесное Я для его жизни здсь, а также чтобы ослпить его, объемлютъ все, какъ міровая ткань, или какъ основа и утокъ, помощью коихъ выпрядаются и вырисовываются вс второстепенныя Иллюзіи въ этомъ Призрачномъ Существованіи. Напрасно, пока вы здсь, на Земл, будете вы стараться сбросить ихъ съ себя, вы можете въ лучшемъ случа только надорвать ихъ на мгновеніе и посмотрть сквозь нихъ’.

‘У Фортуната была волшебная Шапка, если онъ ее надвалъ и желалъ быть Гд-нибудь, онъ тотчасъ же Тамъ и былъ. Этимъ способомъ Фортунатъ восторжествовалъ надъ Пространствомъ, онъ уничтожилъ Пространство. Для него не существовало Гд, а все было Здсь. 0, если бы на Вангассе въ Вейснихтво поселился какой-нибудь Шляпникъ и сдлалъ бы подобныя касторовыя шляпы для всего человчества,—какой міръ мы имли бы такимъ образомъ! Еще чудесне, если бы на противоположной сторон этой улицы поселился другой Шляпникъ и, подобно тому, какъ его товарищъ по ремеслу длалъ Шляпы, уничтожающія Пространство, началъ бы длать шляпы, уничтожающія Время! Я пріобрлъ бы об, будь то на мои послдніе гроши, но въ особенности вторую. Надвинуть свою касторовую шляпу и, только пожелавъ быть Гд-нибудь, прямо уже и быть Тамъ! Затмъ, надвинуть свою другую касторовую шляпу и, только пожелавъ быть Коіда-нибудь, прямо уже и быть Тогда! Это было бы по-истин еще величественне: перенестись по желанію отъ Огненнаго Созданія Міра къ его Огненному Концу, здсь исторически находиться въ Первомъ Вк, бесдуя лицемъ къ лицу съ Павломъ и Сенекой, тамъ — пророчески въ Тридцать первомъ, бесдуя так-же лицемъ къ лицу съ другими Павлами и Сенеками, которые досел еще скрыты въ глубин этого послдняго Времени!’

‘Или, можетъ быть, ты думаешь, что это невозможно, невообразимо? Что же, Прошлое уничтожено или только прошло? Будущее не существуетъ или только будетъ? Твои мистическія способности, Память и Надежда, уже отвчаютъ теб, черезъ эти мистическіе пути ты, землею ослпленный, уже вызываешь и Прошлое, и Будущее и сообщаешься съ ними, хотя пока еще смутно и нмыми кивками. Завсы Вчера спущены, завсы Завтра взвиваются, но и Вчера и Завтра, оба существуютъ. Проникни сквозь элементъ Времени, взгляни въ Вчность. Врь тому, что ты находишь написаннымъ въ святилищахъ Человческой Души, подобно тому какъ и вс Мыслители, во вс Времена благоговйно читали тамъ, что Время и Пространство не суть боги, но созданія Бога, что у Бога есть какъ всеобщее Здсь, такъ и вчное Теперь’.

‘И видишь ли ты въ нихъ проблескъ Безсмертія? — 0 Небо! Блый надгробный Памятникъ Любимаго Существа, которое умерло у насъ на рукахъ и должно было быть оставлено здсь, позади насъ, Памятникъ, который поднимается въ отдаленіи, какъ блдный, печально удаляющійся Путевой Столбъ, чтобы говорить, сколь много трудныхъ, печальныхъ миль мы уже прошли въ одиночеств , — вдь онъ только блдная, призрачная Иллюзія! Вдь утраченный Другъ все еще — таинственно Здсь, подобно тому, какъ и мы Здсь таинственно, съ Богомъ! — Знай за истину, что лишь Тни Времени погибли или могутъ погибнуть, что истинная Сущность всего, что было, всего, что есть, и всего, что будетъ, есть всегда и на-вки. Если это, къ не-счастію, покажется теб новымъ, ты можешь взвсить это на досуг въ теченіе ближайшихъ двадцати лтъ или ближайшихъ двадцати столтій. Поврить этому ты долженъ: понять этого ты не можешь’.

‘Что Формы Мысли, Пространство и Время, жить въ которыхъ мы разъ навсегда посланы на эту Землю, должны обусловливать и опредлять вс наши Практическія разсужденія, понятія, представленія, или идеи, это кажется безусловно правильнымъ, справедливымъ и неизбжнымъ. Но что они, сверхъ того, захватываютъ такую же власть надъ чисто умственнымъ Размышленіемъ и ослпляютъ насъ по отношенію къ чудесамъ, лежащимъ повсюду около насъ, — это отнюдь не представляется таковымъ же. Допусти Пространство и Время въ ихъ законномъ качеств Формъ Мысли и даже, если хочешь, въ ихъ совершенно незаконномъ качеств Реальностей, и обсуди затмъ самъ съ собой, какъ ихъ тонкія личины скрываютъ отъ насъ самую яркую лучезар-ность Бога! Не было ли бы, напр., чудеснымъ, если бы я могъ протянуть руку и схватить Солнце? Но однако ты видишь ежедневно, какъ я протягиваю руку и схватываю ею многія вещи и махаю ими туда и сюда. Итакъ, что же ты: болъшой ребенокъ, который воображаетъ, что чудо заключается въ миляхъ разстоянія или въ фунтахъ вса, и не видитъ, что истинное, необъяснимое, открывающее Бога чудо заключается въ томъ, что я вообще могу протянуть руку, что я имю свободную силу схватить ею что-нибудь? Неисчислимы другіе обманы такого же рода и скрывающія чудо заблужденія, которыя Пространство продлываетъ надъ нами’.

‘Еще хуже обстоитъ дло съ Временемъ. Самый великій антимагъ и всемірный скрыватель чудесъ есть это самое лживое Время. Если бы у насъ была уничтожающая Время Шапка, то стоило бы намъ надть ее хоть разъ, чтобы увидать себя въ Мір Чудесъ, въ которомъ вся вымышленная или подлинная Тауматургія и всякія штуки Магіи были бы превзойдены. Но, къ несчастію, у насъ нтъ такой Шапки, а человкъ,— бдный глупецъ! — можетъ лишь изрдка и то въ недостаточной мр справляться безъ нея’.

‘Разв не было бы чудесно, напримръ, если бы Орфей или Амфіонъ построили стны rивъ однимъ звукомъ своей Лиры? Однако, скажите мн: Кто построилъ эти стны Вейснихтво, пригласивъ вс песчаниковые утесы протанцовать сюда изъ Steinbruch (нын огромной Троглодитовой пещеры съ страшными, покрытыми зеленью лужами) и соединиться въ Дорическія и Іоническія колонны, четырехугольные каменные дома и благородныя улицы? Не былъ ли то еще гораздо высшій Орфей или Орфеи, кто въ прошедшія столтія, помощью божественной музыки Мудрости, достигъ того, чтобы цивилизовать Человка? Нашъ Высочайшій Орфей странствовалъ въ Іуде восемнадцать вковъ тому назадъ, Его небесная мелодія, разливаясь въ безыскусственныхъ родныхъ звукахъ, плнила восхищенныя души людей и, исходя изъ истинной небесной мелодіи, до сихъ поръ разливается и звучитъ во всхъ нашихъ сердцахъ, хотя теперь уже съ аккомпаниментами тысячи родовъ и съ богатыми симфоніями, и модулируетъ и божественно ведетъ ихъ. Чудо ли то, что совершается въ два часа, и перестанетъ ли оно быть чудеснымъ, если совершится въ два милліона часовъ? Не только rивы были построены помощью музыки Орфея, — но безъ музыки какого-нибудь вдохновеннаго Орфея ни одинъ городъ не былъ по-строенъ и ни одно дло, которымъ хвалится человкъ, никогда не было сдлано’.

‘Сотри Иллюзіи Времени, взгляни, если у тебя есть глаза, отъ близкой двигающей причины къ ея далеко отстоящему Двигателю. Разв ударъ, который передался черезъ весь млечный путь эластическихъ шаровъ, былъ мене ударомъ, чмъ если бы былъ ударенъ и подброшенъ вверхъ только послдній шаръ? О, если бы я могъ (помощью уничтожающей Время Шапки) перенести тебя отъ Начала къ Концу! Какъ раскрылось бы твое зрніе, и какъ твое сердце разгорлось бы въ Мор Свта небесныхь чудесъ! Тогда увидалъ бы ты, что эта прекрасная Вселенная, даже въ малйшихъ своихъ об-ластяхъ, есть самымъ подлиннымъ образомъ Градъ Божій подъ звзднымъ сводомъ, что въ каждой звзд, въ каждой былинк и тмъ боле въ каждой Живой Душ всегда сіяетъ слава присутствующаго Бога. Но Природа, которая есть Одяніе Бога во Времени и открываетъ Его мудрому, — скрываетъ Его отъ безумнаго’.

‘И дале, можетъ ли быть что-нибудь боле чудесное, чмъ дйствительный, настоящій Духъ? Англичанинъ Джонсонъ всю свою жизнь страстно желалъ видть таковаго, но не могъ, хотя и ходилъ въ Кокъ-Лэнъ, а оттуда — подъ церковные своды, и постукивалъ по гробамъ. Глупый Докторъ! Разв онъ никогда не смотрлъ своимъ умственнымъ взоромъ такъ же, какъ тлеснымъ, вокругъ себя, въ это полное теченіе человческой Жизни, которую онъ такъ любилъ? Неужели онъ никогда не посмотрлъ даже хотя бы въ самого Себя? Добрый Докторъ былъ Духомъ, столь дйствительнымъ и настоящимъ, какого только могла пожелать его душа, и боле того: милліоны Духовъ странствовали по улицамъ рядомъ съ нимъ. Еще разъ говорю я: сотри Иллюзію Времени, сожми шестьдесятъ лтъ въ шестьдесятъ секундъ: что такое былъ онъ, что такое мы? Разв мы не Духи, которымъ придана форма тла, форма Явленія, и которые снова исчезаютъ въ воздухъ и въ Невидимость? Это не метафора, — это простой научный фактъ: мы возникаемъ изъ Ничто, принимаемъ Образъ и длаемся Явленіями, вокругъ насъ, какъ вокругъ самыхъ подлинныхъ привидній, — Вчность, а для Вчности секунды все равно что годы и эоны. Не достигаютъ ли сюда звуки Любви и Вры, какъ бы отъ струнъ небесной арфы, подобно Пнію блаженныхъ Душъ? И дале: разв мы не визжимъ и не пищимъ (въ нашихъ сварливыхъ совиныхъ спорахъ и пререканіяхъ), разв мы не скользимъ роковымъ образомъ, слабые и боязливые, или не шумимъ (poltern) и не веселимся въ нашей безумной Пляск Смерти, пока благоуханіе утренняго воздуха не призоветъ насъ къ нашему тихому Жилищу, пока не пробудится полная сновидній Ночь и не станетъ Днемъ? Гд теперь Александръ Македонскій? Слдуетъ ли еще за нимъ стальная Рать, которая вопила въ свирпыхъ кликахъ битвы при Исс и Арбел? Или они вс окончательно исчезли, какъ и подобаетъ спугнутымъ Домовымъ? Также и Наполеонъ и его Бгства изъ Москвы и Аустерлицкія Кампаніи? Что все это, какъ не самая настоящая Охота Духовъ, которая теперь пронеслась мимо со всмъ своимъ завывающимъ шумомъ, длавшимъ Ночь отвратительной? — Духи! Около тысячи милліоновъ ихъ открыто ходитъ по Земл среди бла дня, съ полсотни ихъ исчезло, съ полсотни появилось, прежде, чмъ твои часы тикнули одинъ разъ’.

‘0 Небо! Таинственно, страшно думать, что мы не только носимъ каждый въ себ будущаго Духа, но что мы и теперь уже самымъ подлиннымъ образомъ Духи. Эти Члены, откуда мы ихъ имемъ? Эта бурная Сила, эта кровь жизни съ ея кипучею Страстью? Все это прахъ и тнь, Система тней, соединенныхъ вокругъ нашего Я, въ которой, на нсколько мгновеній или на нсколько лтъ, Божественная сущность должна открываться во плоти. Этотъ воинъ на своемъ сильномъ боевомъ кон, — огонь горитъ въ его глазахъ, сила таится въ его рук и сердц, но и воинъ, и боевой конь — призракъ, проявленная Сила, и ничего боле. Они гордо попираютъ землю, какъ будто бы земля была твердой субстанціей. Безумный! Земля только перепонка, она лопается на-двое, — и воинъ и боевой конь погружаются глубже всякаго лота. Лота? Само воображеніе не можетъ слдовать за ними. Немного временн тому назадъ,— ихъ не было, еще немного времени, — и ихъ уже нтъ, самаго праха ихъ нтъ’.

‘Такъ было изначала, такъ будетъ до конца. Поколніе за Поколніемъ принимаетъ на себя форму Тла и, исходя изъ Киммерійской Ночи, съ порученіемъ отъ Неба, выступаетъ впередъ. Какіе въ каждомъ изъ нихъ есть Сила и Огонь, т оно и упо-требляетъ. Одно мелетъ на мельниц Ремесла, другое подобно охотнику, карабкается на головокружительныя Альпійскія высоты Науки, иное разбивается въ куски о скалы Борьбы, въ войн съ своимъ ближнимъ, — и затмъ этотъ посланникъ Неба отзывается назадъ. Его земное Одяніе ниспадаетъ и скоро длается даже для Чувства исчезнувшею Тнью. Такимъ образомъ, подобно какому-то дико пылающему, дико гремящему обозу Небесной Артиллеріи, это таинственное Человчество гремитъ и пылаетъ въ длинно растянувшемся, быстро смняющемся величіи, черезъ неизвстныя бездны. Такъ, подобно созданному Богомъ, дышащему огнемъ Духу-Привиднію, появляемся мы изъ Пустоты, бурно спшимъ черезъ удивленную Землю, затмъ погружаемся опять въ Пустоту. Земныя горы сравниваются, ея моря наполняются при нашемъ проход: можетъ ли Земля, которая только мертва и призракъ, противостоять Духамъ, которыя имютъ реальность и живы? На самомъ твердомъ адамант отпечатываются наши слды, послдній Рядъ войска можетъ разобрать слды самаго перваго Авангарда. Но откуда? — 0 Небо, куда? Чувство не знаетъ, Вра не знаетъ, — кром только одного: черезъ Тайну къ Тайн, отъ Бога къ Богу’. .

‘И Сами мы вещественны, какъ сны.

Изъ насъ самихъ родятся сновиднья,

И наша Жизнь лишь сномъ окружена!’ [1]).

[1] Пер. Сатина.

ГЛАВА IX.

Обозрніе.

Здсь, наконецъ, возникаетъ важный вопросъ: многіе ли Британскіе Читатели дйствительно до стигли съ нами новой обтованной земли? Открывается ли теперь наконецъ передъ ними Философія Одежды? Дологъ и полонъ приключеній былъ путь: отъ этихъ, наиболе обиходныхъ, осязаемыхъ Шерстяныхъ Оболочекъ Человка, черезъ его удивительныя Тлесныя Одянія и его удивительные Общественные Уборы, вплоть до Одянія самой Души его Души, до самихъ Времени и Пространства! А теперь, — духовная, вчная Сущность Человка и Человчества, обнаженная отъ такихъ обертокъ, начинаетъ ли она въ какой-нибудь мр открывать самое себя? Многіе ли читатели могутъ различить, смутно, какъ сквозь стекло, въ широкихъ неопредленныхъ контурахъ, нкоторыя первыя начала Человческаго Существованія, — то, что измняемо, отдленнымъ отъ того, что неизмняемо? Начинаетъ ли имть для насъ какое-нибудь значеніе эта рчь Духа Земли въ Фауст:

Такъ по шумному Вчности ря станку,

Божеству я одежду живущую тку,[1])—

или эта другая, тысячекратно повторяемая рчь Мага, Шекспира:

Какъ эти безосновныя виднья,

И храмы, и роскошные дворцы,

И тучами увнчанныя башни,

И самый нашъ великій шаръ земной

Со всмъ, что въ немъ находится понын,—

Исчезнетъ все, слда не оставляя? [2])

Однимъ словомъ, стоимъ ли мы наконецъ благополучно въ далекой области Поэтическаго Творчества и Палингенезіи, гд этотъ Фениксъ, Смерть-Рожденіе Человческаго Общества и всхъ Человческихъ Вещей, представляется возможнымъ, видится, какъ неизбжный? Не по трезвому вычисленію, а лишь по сладостной надежд можетъ Издатель предполагать, что многіе перешли безъ приключеній по этому въ высшей степени неудовлетворительному, неслыханному Мосту, который онъ теперь, съ помощью Неба, имлъ возможность, какъ онъ замчаетъ, довести до конца, если не вполн завершить. Издатель не могъ построить твердой арки, перекидывающейся черезъ Непроходимое мощеной большой дорогой, — а лишь, какъ было сказано, нкоторые неправильные ряды плотовъ, безпокойно на немъ плавающихъ. Увы, скачки съ плота на плотъ были слишкомъ часто весьма опаснаго характера: темнота, природа стихіи —все было противъ насъ! Тмъ не мене, не могъ ли, тамъ и сямъ, одинъ изъ тысячи, снабженный дискурсивностью ума, рдкой въ наши дни, прочистить себ проходъ, не взирая ни на что? Немногіе счастливцы! Маленькая группа Друзей! Добро пожаловать, мужайтесь! Постепенно глазъ привыкаетъ къ своей новой Обстановк, рука можетъ протянуться, чтобы въ ней работать. Въ великой и по-истин высочайшей работ Палингенезіи —вотъ гд вы будете трудиться, каждый соотвтственно своему умнію. Новые работники подойдутъ, новые Мосты будутъ построены, да и нашъ собственный жалкій Мостъ изъ связанныхъ плотовъ, не будетъ ли, пожалуй, во время вашихъ переходовъ взадъ и впередъ, исправленъ во многихъ мстахъ, пока онъ не сдлается совершенно твердымъ, проходимымъ даже для хромыхъ?

Между тмъ, изъ безчисленнаго множества тхъ, которые отправились съ нами, радостные и полные надежды, — гд теперь безчисленный остатокъ, котораго мы боле не видимъ около себя? Большинство отступило и стоитъ, смотря издали, съ несочувственнымъ удивленіемъ, на нашъ путь. Немало и такихъ, которые, торопясь съ большимъ мужествомъ впередъ, потеряли точку опоры или оступились и теперь плывутъ, утопая въ поток Хаоса: нкоторые — къ этому берегу, нкоторые — къ тому. И имъ также должна быть протянута рука помощи, или по крайней мр —сказано слово ободренія.

Или, чтобы говорить безъ метафоры, — каковымъ способомъ выраженія Тейфельсдрекъ, къ несчастію, нась нсколько заразилъ, — можетъ ли быть скрыто отъ Издателя, что многіе Британскіе Читатели сидятъ надъ этимъ чтеніемъ, съ совершенно ошеломленной головой и скоре огорченные, чмъ наученные настояшимъ Трудомъ? Да, уже давно многіе Британскіе Читатели, какъ и теперь, спрашивали съ чмъ-то, похожимъ на ворчаніе: къ чему все это ведетъ? или: какая въ этомъ польза?

Въ видахъ наполненія твоего кошелька или иной помощи твоей пищеварительной способности, о Британскій Читатель, это ни къ чему не ведетъ, и въ этомъ нтъ никакой пользы, но скоре — наоборотъ, ибо это что-нибудь да стоитъ теб. Тмъ не мене, если Тейфельсдрекъ, и мы съ его помощыо, провели тебя черезъ эту мало общавшую Калитку, въ настоящую Страну Сновидній: если черезъ Покровъ Одежды, какъ черезъ магическое Ріеrrе-Регtuis, ты заглянулъ хоть на нсколько мгновеній въ область Чудеснаго, и видишь и чувствуешь, что твоя ежедневная жизнь окружена Чудомъ и основана на Чуд, и что самые твои покрывала и штаны суть Чудеса, — тогда ты получилъ пользу свыше всякой цны денегъ и обязанъ благодарностью по отношенію къ нашему Профессору. И можетъ быть даже ты откроешь въ какихъ-нибудь литературныхъ Чайныхъ кружкахъ твои благосклонныя уста и во всеуслышаніе выразишь это.

И дале: не замтилъ ли ты, можетъ быть, тмъ временемъ, что вс Символы суть Одежды, что вс Формы, въ которыхъ Духъ проявляетъ себя чувству, вншнимъ ли образомъ, или въ воображеніи, суть Одежды, — и что такимъ образомъ не только пергаментная Великая Хартія, которую Портной чуть не изрзалъ себ на мрки, но и Торжественность и Авторитетъ Закона, священность Величества и вс низшія формы Почитаемаго (Достойнаго) суть собственно Наряды и Одежды, и самыя Тридцать де-вять Статей суть статьи посильнаго приспособленія (для Религіозной Идеи)? Въ такомъ случа, не слдуетъ ли также допустить, что эта Наука объ Одежд есть Наука возвышенная и можетъ при гораздо боле глубокомъ изученіи съ твоей стороны при-нести боле богатый плодъ, что она занимаетъ научное мсто на ряду съ Кодификаціей и Политической Экономіей и съ Теоріей Британской Конституціи, даже боле, что она смотритъ, съ своей пророческой высоты, на вс эти науки сверху внизъ, какъ на столько же ткацкихъ и прядиленъ, гд т Одянія, которыя собственно она должна была бы прилаживать, освящать и распредлять, ткутся и выпрядаются механически и притомъ слишкомъ часто угрюмыми, голодными ремесленниками, не видящими дале своего носа?

Но опуская все это, а еще боле все, что касается Натуральнаго Супернатурализма, и вообще все, что иметъ отношеніе къ Послднему, или Трансцендентальному отдлу этой Науки, или относится, хотя отдаленно, къ общанному Труду о Palingenesie der menschlichen Gesellschaft (о Возрожденіи Общества), мы скромно утверждаемъ, что ни одна область Философіи Одежды, даже самая элементарная, не лишена непосредственной цнности, но что изо всхъ могутъ быть извлечены безчисленные выводы практическаго свойетва. Чтобы не говорить ничего обо всхъ этихъ многозначительныхъ соображеніяхъ, этическихъ, политическихъ, символическихъ, которыя тснятъ нашего Философа Одежды съ самаго порога его Науки, чтобы не говорить ничего объ этихъ ‘архитектурныхъ идеяхъ’, которыя какъ мы видли, скрываются въ основ всхъ Модъ, и нкогда, полне раскрывъ себя, приведутъ къ важнымъ переворотамъ, — взглянемъ на минуту, и при самомъ слабомъ свт Философіи Одежды, на то, что можетъ быть названо Одвательнымъ Классомъ нашихъ ближнихъ. И здсь также, не останавливаясь взоромъ на томъ, гд столь многое было бы достойно разсмотрнія, — на милліонахъ прядильщиковъ, ткачей, сукноваловъ, красильщиковъ, стиральщиковъ и выжимальщиковъ, которые копошатся и возятся въ своихъ темныхъ углахъ, чтобы длать намъ Одежды, и умираютъ, чтобы мы могли жить, — позвольте намъ только обратить вниманіе читателя на два маленькихъ отдла Человчества, которые подобно моли, могутъ быть разсматриваемы, какъ Платяныя Животныя, какъ созданія, которыя живутъ, двигаются и имютъ всё своё существованіе въ Одежд: мы подразумваемъ Дэнди и Портныхъ.

По отношенію къ обоимъ этимъ маленькимъ отдламъ, можно утверждать безъ опасенія, что общественное чувство, непросвщенное Философіей, находится въ заблужденіи, и что здсь даже нарушены законы гуманности, — какъ, можетъ быть, это съ избыткомъ выяснится читателямъ изъ двухъ слдующихъ Главъ.

[1] Пер. Вронченко.

[2] Пер. Сатина.

Глава X

Корпорація Дэнди.

Прежде всего, касательно Дэнди, разсмотримъ, съ нкоторой научной строгостью, что собственно есть Дэнди. Дэнди есть Человкъ, носящій Одежду, Человкъ, котораго ремесло, обязанность и все существованіе заключается въ ношеніи Одежды. Вс способности его души, духа, кошелька и личности героически посвящены этому одному объекту, мудрому и хорошему ношенію Одежды, такъ что, какъ другіе одваются, чтобы жить, онъ живетъ, чтобы одваться. Всеобъемлющая важность Одежды, чтобы доказать которую Германскій Профессоръ, съ безпримрною ученостью и остроуміемъ, пишетъ цлый громадный Трудъ, — въ ум Дэнди раскры-вается безъ усилія, какъ бы по инстинкту генія, онъ вдохновленъ Одеждой, онъ — Поэтъ Одежды. То, что Тейфельсдрекъ назвалъ бы ‘Божественной Идеей Одежды’, родилось вмст съ нимъ, и эта Идея, подобно всмъ другимъ такимъ Идеямъ, должна выразиться вншнимъ образомъ, или разбить его сердце на куски въ невыразимой смертельной тоск.

Но, какъ благородный энтузіастъ-творецъ, онъ безстрашно приводитъ свою Идею въ Дйствіе, показываетъ себя человчеству въ особенномъ костюм, проходитъ, какъ свидтель и живой Мученикъ вчнаго міра Одежды. Мы назвали его Поэтомъ: разв его тло не есть (набитый) пергаментъ, на которомъ онъ пишетъ, искусными Геддерсфильдскими красками, Сонетъ въ честь брови своей возлюбленной? Или, скажемъ лучше, Эпосъ и Clotha Virumque cano [1]) для всего міра въ Макароническихъ стихахъ, которые можетъ прочитать всякій встрчный? И даже, если вы допустите, а это, кажется, возможно, что Дэнди обладаетъ принципомъ мышленія и нкоторыми познаніями о Времени и Пространств, — то не заключается ли въ этомъ посвященіи Жизни Платью, въ этомъ столь добровольномъ принесеніи въ жертву Безсмертнаго Преходящему, нчто (хотя въ обратномъ порядк) изъ того сліянія и отождествленія Вчности съ Временемъ, которыя, какъ мы видли, образуютъ характеръ Пророка?

И вотъ, за все это непрерывное Мученичество, и Поэзію, и даже Пророчество, чего же требуетъ Дэнди себ взамнъ? Единственно, можно сказать, чтобы вы признали его существованіе, чтобы вы допустили, что онъ — живой объектъ, или — если ужъ не такъ, то хоть объектъ видимый, или вещь, которая можетъ отражать лучи свта. Вашего серебра и вашего золота (сверхъ того, что ему уже обезпечилъ скупой Законъ)—онъ не домогается, — только взгляда вашихъ глазъ. Поймите его мисти-ческое значение или совершенно просмотрите его и истолкуйте ложно, но только взгляните на него, и онъ удовлетворенъ. Не можемъ ли мы съ полнымъ основаніемъ стыдить неблагодарный міръ, который отказываетъ даже въ этой скудной милости, который растрачиваетъ свою зрительную способность на высушенныхъ Крокодиловъ и Сіамскихъ Близнецовъ, а на домашнее чудесное чудо изъ чудесъ, на живаго Дэнди, смотритъ съ бглымъ равнодушіемъ и съ едва скрываемьшъ презрніемъ! Ни одинъ Зоологъ не помщаетъ его среди Млекопитающихъ, ни одинъ Анатомъ не разскаетъ его тщательно: видли ли мы когда какой-нибудь вспрыснутый Препаратъ Дэнди въ нашихъ Музеяхъ, какой-нибудь

образецъ его, сохраняемый въ спирту? Какъ ни старается Лордъ Геррингбонъ [2]) одвать себя въ табачно — коричневую пару, съ табачно — коричневой сорочкой и ботинками, все это ничему не помогаетъ: непрозорливая публика, занятая боле грубыми потребностями, проходитъ невнимательно въ другую сторону.

Вкъ Любознательности, какъ и вкъ Рыцарства, собственно говоря, уже совершенно отошелъ. Правда, можетъ быть, онъ отошелъ только ко сну, ибо вотъ возникаетъ Философія Одежды, дабы воскресить — довольно странно! — оба, и тотъ, и другой! Если здоровые взгляды этой Науки превозмогутъ, то истинная природа Британскаго Дэнди и мистическое значеніе, которое въ немъ заключается, не останутся боле вчно скрытыми подъ смшными и плачевными заблужденіями. Пусть слдующая длинная Выписка изъ Профессора Тейфельсдрека представитъ предметъ, если не въ его истинномъ свт, то по крайней мр на пути къ тому. Должно сожалть, впрочемъ, что здсь, какъ столь часто и въ другихъ мстахъ, ясная философская проницательность Профессора отчасти омрачена нкоторой примсью почти совиной подслповатости или какой-то иной искаженной, безплодной, иронической тенденціи, наши читатели сами ршатъ, какой.

‘Въ наши разсянныя времена’, пишетъ онъ, ‘когда Религіозный Принципъ, забытый болъшинствомъ, либо таится, невидимый, въ сердцахъ немногихъ добрыхъ людей, ища и стремясь и молчаливо работая тамъ къ какому-нибудь новому Откровенію, либо же странствуетъ, бездомный, посвту, подобно обезтленной душ, ищущей своей земной организаціи, — въ какія только странныя формы Суеврія и Фанатизма не облекается онъ среди этихъ своихъ попытокъ и поисковъ! Высшій Энтузіазмъ природы человка пока остается безъ Показателя, но тмъ не мене онъ продолжаетъ существовать, неразрушимый, неутомимо-дятельный, и слпо работаетъ въ великой хаотической бездн, и такимъ образомъ Секта за Сектой и Церковь за Церковью постоянно вновь возникаютъ и снова исчезаютъ, для новыхъ метаморфозъ’.

‘Особенно наблюдается это въ Англіи, которая, какъ самая богатая и наиболе дурно образованная изъ Европейскихъ націй, какъ разъ представляетъ т элементы (именно Тепла и Темноты), въ которыхъ наилучшимъ образомъ зарождаются такія уродства и чудовищности. Среди новйшихъ Сектъ въ этой стран, одна изъ самыхъ замчательныхъ и близко связанныхъ съ нашимъ настоящимъ предметомъ есть секта Дэнди, здсь будутъ вполн умстны т небольшія свднія касательно ея, какія только я былъ способенъ добыть’.

‘Правда, нкоторые изъ Англійскихъ Журналистовъ, люди вообще безъ чувства Религіознаго Принципа или пониманія его проявленій, говорятъ, въ своихъ краткихъ загадочныхъ замткахъ, что будто это скоре Свтская секта, а не Религіозная, тмъ не мене, для психологическаго глаза ея благочестивый и даже жреческій характеръ открывается достаточно ясно. Принадлежитъ ли она къ области Поклоненія Фетишамъ или Поклоненія Героямъ, т.-е. Политеизма, или къ какой-нибудь другой области, это должно при настоящемъ состояніи нашего знакомства съ ней остаться нершеннымъ (schweben). Впрочемъ, нкоторый оттнокъ Манихеизма, но, правда, не въ Гностической форм, достаточно въ ней различимъ, а равно (ибо человческое Заблужденіе двигается по окружности и черезъ извстные промежутки снова проявляется) —замтно незначительное сходство съ извстнымъ суевріемъ нкоторыхъ аскетовъ-отшельниковъ, которые, воздерживаясь отъ всякой пищи и пристально глядя въ теченіе достаточнаго времени на собственный пупокъ, достигаютъ того, что различаютъ въ немъ истинное Откровеніе Природы и Раскрытое Небо. Но по моему личному мннію, Секта Дэнди есть, повидимому, какъ-будто лишь новая модификація, приноровленная къ новому времени, того первоначальнаго Суеврія, Самопоклоненія, — которое Зороастръ, Конфуцій, Магометъ и другіе старались скоре подчинить и ограничить, чмъ искоренить, и которое было совершенно отвергнуто лишь въ боле чистыхъ формахъ Религіи. Благодаря этому, если кто-нибудь предпочитаетъ назвать его ожившимъ Ариманизмомъ или новымъ видомъ Поклоненія Демонамъ, я не имю, по крайней мр насколько это теперь видно, никакихъ возраженій’.

‘Впрочемъ, эти люди, одушевленные ревностью новой Секты, проявляютъ мужество и настойчивость и всю ту силу, какая только имется въ природ человка, какъ бы она ни была порабощена. Они выказываютъ большую чистоту и обособленность, отличаютъ себя особымъ костюмомъ (относительно котораго были сдланы нкоторыя замчанія въ первой части этого Труда), а равно, насколько это возможно, и особымъ языкомъ (повидимому, нкоторымъ искаженнымъ Lingua Franca или Англо-Французскимъ), — и въ общемъ стараются поддержать чисто-Назорейскій образъ жизни и соблюдать себя незапятнанными отъ міра’.

‘У нихъ есть свои Храмы, изъ коихъ главный, — какъ въ древности Іерусалимскій Храмъ, — стоитъ въ ихъ метрополіи и называется Almack [3]), слово неизвстной этимологіи. Они поклоняются преимущественно ночью и имютъ своихъ Верховныхъ жрецовъ и Верховныхъ жрицъ, которые, впрочемъ, не сохраняютъ сана на всю жизнь. Обряды, которые нкоторыми считаются Менадическаго рода, или, можетъ быть, даже съ Элевзинскимъ или Кабирическимъ характеромъ, содержатся въ строгой тайн. Не отсутствуютъ у этой секты и священныя книги: ихъ они называютъ Модными Романами, хотя канонъ ихъ еще не законченъ, и нкоторыя каноничны, а другія нтъ’.

‘Такихъ священныхъ книгъ, я, не безъ значительныхъ затратъ, самъ пріобрлъ нсколько образцовъ и, въ надежд получить истинныя, полныя свднія и съ ревностью, которая приличествуетъ Изслдователю Одежды, заслъ за ихъ разборъ и изученіе. Но совершенно напрасно, — ибо моя солидная способность чтенія, въ довріи къ которой міръ не откажетъ мн, — была здсь впервые побждена и сведена на нтъ. Напрасно призывалъ я всю мою энергію (mich weidlich anstrengte) и длалъ самыя крайнія усилія: къ концу нкотораго короткаго промежутка времени я бывалъ неизмнно охваченъ не столько тмъ, что я могъ бы назвать жужжаніемъ въ моихъ ушахъ, сколько нкотораго род безконечнымъ, невыносимымъ звукомъ варгана и рзкимъ свистомъ въ нихъ, — за которымъ скоро и внезапно слдовалъ ужаснйшій видъ Магнетическаго Сна. И если я старался стряхнуть его прочь и безусловно не хотлъ сдаваться, то наступало досел неиспытанное ощущеніе, какъ бы Deli-rium tremens, и я распускался до полнаго разслабленія, пока, наконецъ, по предписанію Доктора, опасавшагося гибели всхъ моихъ умственныхъ и тлесныхъ способностей и общаго нарушенія здоровья, я, хотя неохотно, но ршительно отъ нихъ отказался. Не дйствовало ли здсь какое-нибудь чудо, подобно этимъ огненнымъ шарамъ и надземнымъ и подземнымъ привидніямъ, которыя, при Еврейскихъ Мистеріяхъ, также не разъ отпугивали Непосвященныхъ? Какъ бы то ни было, такая неудача съ моей стороны, посл самыхъ большихъ усилій, должна оправдать несовершенство этого очерка, который, хотя совершенно не полонъ, но все же наиболе полный, какой я только могъ дать о Сект, слишкомъ странной, чтобы быть пропущенной’.

‘При той любви къ моей собственной жизни и разсудку, которую я питаю, никакая сила не заставитъ меня, какъ частное лицо, открыть второй Модный Романъ. Но, къ счастію, въ этомъ затрудненіи простирается изъ облаковъ рука, благодаря чему мн ниспосылается если не побда, то освобожденіе. Въ одномъ изъ Книжныхъ тюковъ, которые Stillschweigen’sche Buchhandlung иметъ обычай ввозить изъ Англіи, пришли, какъ обыкновенно, различные негодные печатные листы (MaculaturblДtter), въ каче-честв внутренней обертки. Философъ Одежды, съ нкоторымъ Магометанскимъ почитаніемъ даже негодной бумаги, въ которой иногда попадаются любопытныя свднія, не пренебрегаетъ бросить на нихъ взглядъ. Пусть читатели судятъ объ его удивленіи, когда на одномъ изъ такихъ попорченныхъ и негодныхъ листовъ, вроятно, выброшенной части какого-нибудь англійскаго періодическаго изданія врод тхъ, которыя они называютъ Magazine, —

оказалось нчто подобное Диссертаціи объ этомъ самомъ предмет Модныхъ Романовъ! Правда, она исходитъ исключительно изъ Мірской точки зрнія и направлена, не безъ дкости, противъ нкоторой, мн неизвстной личности, именуемой Пэлъгамъ, по-видимому Мистагога и руководящаго Наставника и Проповдника этой Секты, — такимъ образомъ, чего впрочемъ никакъ нельзя было и ожидать отъ такого отрывочнаго, случайнаго листа, подлинная тайна и Религіозная физіономія и физіологія Секты Дэнди, отнюдь не открылись здсь вполн. Тмъ не мене, время отъ времени мелькаютъ отрывочные проблески, и я постараюсь ими воспользоваться. И даже въ одномъ отрывк, взятомъ изъ Пророчествъ, или Миsическихъ Теогоній, или вообще какого-то произведенія этого Мистагога (ибо его стиль является весьма неточнымъ) я нахожу то, что, повидимому, есть Исповданіе Вры, или Полныя Правила Человка, сообразно съ ученіемъ этой Секты. Каковое Исповданіе или Полныя Правила, поэтому, какъ проистекающія изъ источника, столь подлиннаго, я здсь и располагаю въ Семи отдльныхъ Положеніяхъ и въ очень сокращенной форм предлагаю Германскому міру. Затмъ я разстанусь съ этимъ вопросомъ. Замтьте также, что, дабы избгнуть возможность ошибки, я, насколько можно, цитирую буквально по оригиналу.

Положенія Вры_:

1. Фраки не должны имть въ себ ничего трехугольнаго, въ то же самое время морщины назади должны быть тщательно избгаемы.

2. Воротникъ составляетъ чрезвычайно важный пунктъ, онъ долженъ быть низокъ назади и слегка завернутъ.

3. Никакая свобода моды не можетъ дозволить человку съ деликатнымъ вкусомъ принять заднія излишества Готтентота.

4. Спасеніе въ ласточкиномъ хвост.

5. Здравый смыслъ джентльмена нигд не раскрывается боле тонко, чмъ въ его кольцахъ.

6. Человчеству разршается, при нкоторыхъ ограниченіяхъ, носить блые жилеты.

7. Панталоны должны быть чрезвычайно узки вокругъ бедеръ.

Въ настоящую минуту я довольствуюсь тмъ, что со скромностью, но окончательно и безаппеляціонно, отрицаю вс эти Положенія’.

‘Въ странномъ контраст съ этой Корпораціей Дэнди стоитъ другая Британская Секта, происхожденіемъ, какъ я понимаю, изъ Ирландіи, гд и сейчасъ находится ея главное мстопребываніе, но извстная также на всемъ Остров и къ тому же повсюду быстро распространяющаяся. Такъ какъ эта Секта до сихъ поръ не выпустила Каноническихъ Книгъ, то она остается для меня въ томъ же состояніи темноты, какъ и секта Дэнди, опубликовавшая книги, для чтенія коихъ человческія способности, безъ особой помощи, не достаточны. Члены ея_гповидимому, обозначаются чрезвычайно разнообразными именами, соотвтственно различнымъ мстамъ ихъ жительства: въ Англіи они вообще называются Сектой Горемыкъ (Drudge Sect), а также, довольно нефилософски, Блыми Неграми (White Negroes) и, особенно подъ вліяніемъ раздраженія со стороны членовъ другихъ союзовъ: Сектой Нищихъ Оборванцевъ (Ragged—Beggar Sect). Затмъ въ Шотландіи я встрчаю ихъ подъ Шотландскимъ названіемъ Hallansha—kers (Нищихъ) или Секты Кучи Лохмотьевъ (Stook of Buds Sect). Всякій вступающій въ нее членъ называется Stook of Duds (т.-е. Кучей лохмотьевъ), что есть, несомннно, намекъ на его профессіональный костюмъ. Въ то же время въ Ирландіи, которая, какъ упомянуто, есть ихъ великій родимый улей, они появляются подъ поразительныыъ разнообразіемъ наименованій, какъ напр.: Болотники (Bogtrotters), Красныя Голени (Redshanks), Ленточники (Ribbonmen), Лачужники (Cottiers), Ранніе Молодцы (Реер-of—Day Boys), Дти Лса (Babes of the Wood), Роккитовцы (Rockites), Бдняки (Poor—Slaves), это послднее имя, впрочемъ, кажется, было первоначальнымъ и родовымъ, а остальныя имена были, весьма вроятно, только его вспомогательными видами или легкими разновидностями, или, въ крайнемъ случа, распространившимися отъ родительскаго ствола отпрысками, надъ мелкими подраздленіями и надъ оттнками различія коихъ останавливаться здсь было бы потерей времени. Довольно съ насъ понять, что, какъ это представляется несомнннымъ, главная секта есть секта Бдняковъ (Poor—Slaves), ея доктрины, обычаи и основныя характерныя черты проникаютъ и одушевляютъ всю Корпорацію, какъ бы она ни была называема и вншнимъ образомъ разнообразна’.

‘Точное умозрительное ученіе этого Братства, т.-е. какъ рисуются въ ум Ирландскаго Пуръ-Слэва Міръ, и Человкъ, и Человческая жизнь, съ какими чув-ствами и взглядами смотритъ онъ впередъ, на Будущее, вокругъ, на Настоящее, и назадъ, на Прошедшее, — все это было бы крайне трудно опредлить. Въ ихъ организаціи, повидимому, есть нчто Монашеское, мы видимъ ихъ связанными двумя Монашескими Обтами, Бдности и Послушанія, Обты эти, въ особенности первый, они, какъ говорятъ, соблюдаютъ съ величайшей строгостью, даже, больше, они, какъ я понялъ, обречены на нихъ и, путемъ ли какого-нибудь торжественнаго Назорейскаго посвященія или иначе, но безвозвратно предопредлены къ нимъ еще до рожденія, чтобы и третій Монашескій Обтъ, Чистоты, строго имъ предписывался, этого я не нахожу причинъ предполагать’.

‘Дале, они, повидимому, подражаютъ Сект Дэнди въ ихъ великомъ принцип ношенія особаго Костюма. Однако, описаніе этого Костюма Ирландскаго Пуръ-Слэва не можетъ быть найдено въ настоящемъ Труд,—по той причин, что онъ не представляется описуемымъ помощью несовершеннаго органа Языка. Ихъ одяніе состоитъ изъ безчисленныхъ частей, полотнищъ и неправильныхъ клиньевъ всякихъ матерій и всякихъ цвтовъ, въ запутанный лабиринтъ коихъ ихъ тла вводятся путемъ какого-то неизвстнаго процесса. Все это скрплено вмст помощью сложной комбинаціи пуговицъ, обрывковъ нитей и шпилекъ, къ каковымъ часто присоединяется опоясаніе изъ кожанаго, пеньковаго или даже соломеннаго плетенья вокругъ бедеръ. Къ соломенному плетенію они, въ самомъ дл, кажутся при-страстными и часто носятъ его въ качеств сандалій. Въ головномъ убор они позволяютъ себ нкоторую свободу: шляпы съ частичными полями, безъ тульи или только съ лишенной дна, вращающейся или створчатой тульей. Въ первомъ случа они иногда поворачиваютъ шляпу и носятъ ее вверхъ полями, подобно Университетскому берету,—съ какими цлями, неизвстно’.

‘Имя Пуръ-Слэвъ, повидимому, указываетъ на Славянское, Польское или Русское происхожденіе, не то, однако, говоритъ внутренняя сущность и духъ ихъ Суеврія, которое скоре представляетъ Тевтонскій, или Друидическій характеръ. Можно даже подумать, что они суть поклонники Эрты (Hertha) или Земли (Earth),—ибо они постоянно копаются и любовно работаютъ на ея лон, или же, затворившись въ частныхъ Молельняхъ, размышляютъ и производятъ различныя манипуляціи надъ извлеченными изъ нея субстанціями, — рдко, и то съ сравнительнымъ равнодушіемъ, взглядывая вверхъ, къ Небеснымъ Свтиламъ. Съ другой стороны, они, подобно Друи-дамъ, живутъ въ темныхъ жилищахъ, часто даже разбивая стекла въ окнахъ тамъ, гд ихъ находятъ, и заполняя ихъ кусками одежды и другими непрозрачными субстанціями, пока не возстановится потребная темнота. Дале, подобно всмъ послдователямъ Натуральной Религіи, они подвержены взрывамъ энтузіазма, доходящаго до жестокости, и сожигаютъ людей если не въ ивовыхъ идолахъ, то въ дерновыхъ хижинахъ’.

‘Въ отношеніи пищеваго режима они также имютъ свои установленія. Вс Пуръ-Слэвы—Рицофаги (или Корнеды), немногіе — Ихтіофаги и употребляютъ соленыя селедки, отъ другой животной пищи они воздерживаются, кром разв тхъ живот-ныхъ, которыя умираютъ естественною смертью, что является, можетъ быть, нкоторымъ странно искаженнымъ остаткомъ Браминскихъ чувствъ. Ихъ общая пища есть корень, называемый Картофель, испеченный на одномъ только огн, и обыкновенно безъ приправы или сдабриванія какого-то бы ни было рода, кром неизвстной приправы, называемой Наглядка, о значеніи которой я тщетно наводилъ справки, ибо кушанье Картофелъ-въ-Наглядку не появляется, по крайней мр съ опредленной точностью описанія, ршительно ни въ одной Европейской Поваренной Книг. Для питья они употребляютъ, съ почти эпиграмматическимъ уравновшиваніемъ вкуса, Молоко, которое есть самый слабый изъ напитковъ, и Potheen, который есть самый огненный. Этотъ послдній я пробовалъ, такъ же, какъ и Англійское Blue-Ruin и Шотландское Whisky, аналогичныя жидкости, употребляемыя Сектой въ этихъ странахъ. Она, очевидно, содержитъ какую-то форму алкоголя въ высшей степени концентраціи, хотя и замаскированной дкими маслами, въ общемъ, это есть наиболе дкая субстанція, мн извстная — поистин настоящій жидкій огонь. Во всхъ ихъ Религіозныхъ Торжествахъ Потинъ, какъ говорятъ, есть необходимая принадлежность и употребляется весьма широко’.

‘Одинъ Ирландскій Путешественникъ, повидимому достаточно достоврный, и который выступаетъ подъ именемъ, для меня ничего не говорящимъ, Покойнаго Джона Вернарда, представляетъ слдующій очеркъ домашняго устройства, обитатели коего, хотя это опредленно не установлено, кажется принадлежали къ этой Сект. Благодаря этому, мои Германскіе читатели разсмотрятъ нын Ирландскаго Пуръ-Слэва какъ бы собственными глазами и даже увидятъ его за дой. Сверхъ того, въ вышеупомянутомъ, столь драгоцнномъ лист негодной бумаги, я нашелъ нкоторую соотвтствующую картину Домашняго обихода Дэнди, нарисованную тмъ же самымъ Мистагогомъ, или Теогонистомъ Дэнди, и въ нее также міръ заглянетъ, въ видахъ дополненія и контраста’.

‘Итакъ, сперва о Пуръ-Слэв, который, повидимому, былъ къ тому же нкотораго рода Трактирщикомъ. Я цитирую по оригиналу:

Домашній обиходъ Пуръ-Слэва.

Убранство этого Каравансерая состояло изъ большаго желзнаго Котла, двухъ дубовыхъ Столовъ, двухъ Лавокъ, двухъ Стульевъ и деревянной кружки для Потина. Наверху былъ Чердакъ (достижимый при помощи стремянки), на которомъ спали вс члены семьи, а пространство внизу было раздлено плетнемъ на два Покоя, одинъ для ихъ коровы и свиньи, другой—для нихъ самихъ и ихъ гостей. При вход въ дом мы нашли семью, въ числ одиннадцати, за обдомъ: отецъ сидлъ на верхнемъ конц, мать— на нижнемъ, а дти — по обимъ сторонамъ большаго дубоваго Стола, который былъ выдолбленъ въ средин подобно корыту, дабы принимать содержимое изъ Горшка Картофеля. Маленькія углубленія были вырзаны на равныхъ разстояніяхъ, дабы содержать Соль, а на стол стояла чашка Молока, всякая роскошь мяса, пива, хлба, ножей и посуды была избгнута’. Самого Пуръ-Слэва нашъ Путешественникъ нашелъ, какъ онъ говоритъ, широкоплечимъ, смуглолицымъ, съ большой физической силой и ртомъ отъ уха до уха. Его Жена была женщина загорлая отъ солнца, но съ красивыми чертами, а его дти, голыя и толстощекія, имли аппетитъ вороновъ. Относительно ихъ Философскаго или Религіознаго ученія или установленій — никакихъ замтокъ или намековъ’.

‘А теперь, во-вторыхъ, о Домашнемъ Обиход Дэнди, въ которомъ, собственно, иметъ пребываніе этотъ, столь часто упоминаемый, Мистагогъ, или вдохновенный Писатель:

Домашній обиходъ Дэнди.

Роскошно обставленная Уборная, лиловыя занавси, кресла и оттоманки такого же цвта. Два зеркала во весь ростъ помщены по обимъ сторонамъ Стола, который поддерживаетъ роскошь Туалета. Нсколько флаконовъ Духовъ, расположенныхъ особымъ образомъ, стоятъ на меньшемъ стол изъ перламутра, противъ нихъ помщены принадлежности Омовенія, заключенныя въ богатое инкрустованное серебро. Налво—Булевскій Гардеробъ, дверки котораго, будучи нсколько отворены, показываютъ изобиліе Одеждъ. Ботинки странно малаго размра завладли нижними полками. Противъ Гардероба полуотворенная дверь позволяетъ слегка заглянуть въ Ванную. На заднемъ план створчатая дверь. — Входитъ Авторъ’, нашъ Теогонистъ собственной особой, ‘подобострастно предшествуемый Французскимъ Лакеемъ въ бломъ шелковомъ Камзол и батистовомъ Фартук’.

‘Таковы дв Секты, которыя въ настоящую минутураздляютъ между собою наиболе непостоянную часть Британскаго Народа и волнуютъ эту вчно терзаемую страну. Для взора политическаго Провидца, ихъ взаимныя отношенія, чреватыя эле-ментами раздора и враждебности, далеки отъ того, чтобы быть успокоительными. Эти два принципа — Самопоклоненія или Демонопоклоненія Дэнди и Землепоклоненія Пуръ-Слэвовъ, или Дрёджей, и въ чемъ тамъ ни состоитъ этотъ Дрёджизмъ,— правду сказать, пока проявляются въ неясныхъ и ни въ какомъ случа не значительныхъ формахъ, тмъ не мене, въ своихъ корняхъ и подземныхъ развтвленіяхъ они распространяются черезъ весь строй Общества и неутомимо работаютъ въ тайныхъ глубинахъ Англійскаго національнаго Существованія, стремясь раздлить и разъединить его на дв противоположныя, несообщающіяся массы’.

‘Въ численности и даже въ индивидуальной сил Пуръ-Слэвы, или Дрёджи, какъ кажется, ежечасно возрастають. Дэнди, наоборотъ, суть по природ Секта, несклонная къ Прозелитизму, но она хвалится большими наслдственными средствами и сильна единствомъ, тогда какъ Дрёджи, раздленные на партіи, до сихъ поръ не имютъ точки объединенія или, въ лучшемъ случа, лишь взаимодйствуютъ путемъ частичныхъ, тайныхъ присоединеній. Если бы, въ самомъ дл, возникло Общеніе Дрёджей, какъ уже существуетъ Общеніе Святыхъ, какіе бы въ высшей степени странные результаты отсюда воспослдовали! Дэндизмъ до сихъ поръ длаетъ видъ, что смотритъ свысока на Дрёджизмъ, но, можетъ быть, часъ испытанія, когда практически выяснится, на кого слдуетъ смотрть сверху внизъ, и на кого—снизу вверхъ, не такъ далекъ’.

‘Для меня представляется вроятнымъ, что об Секты когда-нибудь раздлятъ Англію между собою, каждая вербуя изъ промежуточныхъ рядовъ до тхъ поръ, пока не останется никого, кого бы можно было записать на ту или другую сторону. Эти Дэндическіе Манихеи съ арміей своихъ Дэндизирующихъ послдователей образуютъ одинъ корпусъ, Дрёджи, собирая вокругъ себя все, что есть Дрёджическаго, будь то Христіане или Неврные Язычники, сметая равнымъ образомъ въ свою общую кучу всякаго сорта Утилитаристовъ, Радикаловъ, строптивыхъ Варителей Супа, и такъ дале,—образуютъ другую. Я бы могъ уподобить Дэндизмъ и Дрёджизмъ двумъ без-доннымъ кипящимъ Пучинамъ, которыя открылись на противоположныхъ концахъ твердой земли, пока он кажутся только безпокойными, безтолково кипящими Колодцами, которые искусство человка могло бы прикрыть. Но посмотрите на нихъ: ихъ діаметръ ежедневно увеличивается, они пустыя Воронки, которыя вскипаютъ изъ безконечной Глубины, надъ которой ваша твердая земля есть толька тонкая накипь, или кора! Такимъ образомъ, ежедневно промежуточная земля обсыпается, ежедневно области двухъ Бёканъ — Бёллеровъ [4]) расширяются, пока, наконецъ, между ними не остался лишь узкій мостокъ, только перепонка Суши, но вотъ и она смыта,—и тогда передъ нами истинный Адъ Водъ, и Ноевъ Потопъ превзойденъ’.

‘Или лучше, я могъ бы назвать ихъ двумя необъятными и по-истин безпримрными Электрическими Машинами (вращаемыми ‘Механизмомъ Обще-ства’) съ батареями противоположныхъ качествъ: Дрёджизмъ — Отрицательная, Дэндизмъ — Положительная. Одна ежечасно притягиваетъ къ себ и усваиваетъ все положительное Электричество Націи (именно, ея Деньги), другая одинаково занята Отрицательнымъ (т.-е. Голодомъ), которое столь же могущественно. До сихъ поръ вы видите только частичныя переходящія искры и трескъ, но погодите немного, пока вся нація не окажется въ электрическомъ состояніи, пока все ваше жизненнное Электри-чество, уже боле не нейтральное, какъ въ здоровомъ состояніи, не раздлится на дв изолированныя части Положительнаго и Отрицательнаго (Денегъ и Голода) и не будетъ закупорено въ дв Міровыя Батареи! Движеніе пальца ребенка соединяетъ ихъ вмст, и тогда—Что тогда? Земля просто-на-просто разсыпается въ неосязаемый Дымъ въ этомъ Громовомъ удар Страшнаго Суда, Солнце теряетъ въ Пространств одну изъ своихъ Планетъ,—и впредь не будетъ затменій Луны. — Или, еще лучше,—я могъ бы уподобить…’

0, довольно, довольно уподобленій и сравненій, въ излишеств которыхъ, по правд, трудно сказать, кто больше гршитъ: Тейфельсдрекъ или мы сами.

Мы часто порицали его за привычку хитроумничанья и переутонченія, мы уже давно освоились съ его Тенденціей къ Мистицизму и Религіозности, благодаря чему онъ во всемъ усматриваетъ Религію, но, можетъ быть, никогда, темная вода такъ не заволакивала и не разстраивала его, вообще говоря, чрезвычайно остраго зрнія, — какъ въ этой глав о Корпораціи Дэнди. Или, можетъ быть, здсь есть частица преднамренной сатиры? Или, можетъ быть, Профессоръ и Пророкъ вовсе не такъ близорукъ, какъ онъ прикидывается? Объ обыкновенномъ смертномъ мы, конечно, ршительно отвтили бы утвердительно, но съ Тейфельсдрекомъ всегда остается тнь сомннія. Однако, если здсь дйствительно предполагалась сатира, то дло обстоитъ не многимъ лучше. Не мало найдется людей, которые скажутъ: да не считаетъ ли вашъ Профессоръ насъ за дураковъ? Его иронія хватила слишкомъ далеко, мы видимъ сквозь нея, а можетъ быть и сквозь него.

[1] Въ Геддерсфильд производились дорогія сукна. С1oth=одежда.—Пер.

[2] Полосатая матерія.—Пер.

[3] Тогдашній великосвтскій клубъ.—Пер.

[4] Водоворотъ около Эбердина.—Пер.

ГЛАВА XI.

П о р т н ы е.

Какъ бы то ни было, нашъ первый Практическій выводъ изъ Философіи Одежды, тотъ, который касается Дэнди, былъ такимъ образомъ достаточно развитъ, и мы переходимъ теперь ко второму, касающемуся Портныхъ. Относительно этого послд-няго наше мнніе, къ счастію, совершенно совпадаетъ съ мнніемъ самого Тейфельсдрека, какъ оно выражено на заключительныхъ страницахъ его Труда,—и поэтому мы охотно даемъ ему мсто. Предоставимъ ему сказать свои послднія слова по своему:

‘Свыше столтія’, говоритъ онъ, ‘должно протечь, — и все еще кровавая битва Свободы будетъ продолжаться, и благороднйшіе будутъ погибать въ авангард, и троны будутъ нагромождаемы на алтари, какъ Пеліонъ на Оссу, и Молохъ Неспра-ведливости будетъ принимать свои жертвы, а Михаилъ Справедливости своихъ мучениковъ,—прежде, чмъ Портные будутъ допущены до ихъ истинныхъ человческихъ прерогативъ, и эта послдняя рана страждущаго Человчества закроется’.

‘Если что-нибудь въ исторіи слпоты міра могло бы удивить насъ, такъ именно здсь слдуетъ намъ остановиться и удивляться. Повсюду распространилась и утвердилась, какъ широко-развтвляющееся, укоренившееся заблужденіе,—идея, что Портные суть особый Физіологическій видъ, не Люди_, а дробная Часть Человка. Назвать кого-нибудь Schneider (Закройщикъ, Портной) при нашемъ развинченномъ, ослпленномъ и по-истин безумномъ состояніи Общества, — не значитъ ли это вызвать его вчную, самую лютую вражду? Эпитетъ sclmeidermДssig (по-портновски) обозначаетъ степень трусости, невыразимую инымъ образомъ, мы вводимъ Меланхолію Портныхъ, болзнь, боле позорную, чмъ всякая Проказа, въ наши Медицинскія Книги, и разсказываемъ я не знаю, какія сказки о томъ, что она у нихъ зарождается, благодаря тому, что они живутъ одной Капустой [1]). Говорить ли о Ганс Сакс (который самъ былъ Сапожникъ. т.-е. родъ Кожанаго Портнаго) съ его Schneider mit dem Panier? Или о Шекспир въ его Укрощеніи Строптивой и въ другихъ мстахъ? Не стоитъ ли въ лтописяхъ, что Англiйская Королева Елизавета, принимая депутацію изъ восемнадцати Портныхъ, обратилась къ нимъ со словами: ‘Здравствуйте, два джентльмена!’ И не хвасталась ли та же самая Двственница, что у нея есть Кавалерійскій Полкъ, въ которомъ нельзя ранить ни лошади, ни человка, а именно ея полкъ Портныхъ на Кобылахъ [2])? Такимъ образомъ, эта ложь принята повсюду, и на ней основываются, какъ на неоспоримомъ факт’.

‘Тмъ не мене, стоитъ ли мн предлагать какому-нибудь Физіологу вопросъ о томъ, подлежитъ ли этотъ фактъ спору или нтъ? Не представляется ли по меныпей мр допустимымъ, что у Портнаго, подъ его Платьемъ, есть кром сарторіальнаго еще и другіе мускулы, а равно и Кости и внутренности? Какую функцію человчества предполагается, что Портной не исполняетъ? Не можетъ ли онъ арестовать за долги? Не есть ли онъ въ большинств странъ животное, платящее налоги?’

‘Ни для одного читателя этого Труда не можетъ быть сомнительно, каково мое убжденіе. Нтъ! Если плоды этихъ долгихъ бдній и почти сверхъестественныхъ изслдованій не должны окончательно погибнуть, то міръ приблизится къ высшей Истин, — и доктрина, которую Свифтъ, съ острымъ предвидніемъ генія, смутно предчувствовалъ, раскроется въ ясномъ свт, — именно, что Портной не только человкъ, но даже нчто врод творца, или божества. 0 Франклин было сказано, что онъ ‘отнялъ громъ у Неба и скипетръ у Королей’, но кто больше, спрошу я: тотъ, кто даетъ, или тотъ, кто отнимаетъ? Ибо, отвлекаясь отъ единичныхъ случаевъ, и отъ того, какъ Человкъ при помощи Портнаго возрождается въ Дворянина и облекается не только Шерстью, но и достоинствомъ, и Мистической Властью, — само прекрасное зданіе Человческаго Общества со всми его королевскими мантіями и первосвященническими столами, благодаря коимъ мы, изъ наготы и разчлененія, организуемся въ Государства, въ Націи и въ цлое кооперирующее Человчество, — разв оно не есть, какъ это было часто неопровержимо доказано, созданіе только Портнаго? — Что такое также вс Поэты и Учителя Нравственности, какъ не родъ Метафорическихъ Портныхъ? — касательно каковаго высокаго Цеха величайшій изъ живущихъ Членовъ его побдоносно спросилъ: ‘И даже если ты того хочешь, кто, какъ не Поэтъ, впервые создалъ боговъ для людей, низвелъ ихъ до насъ и насъ поднялъ до нихъ?’

‘И вотъ съ тмъ, кто сидитъ, согнувшнсь, на твердомъ основаніи своего Верстака, міръ обходится презрительно, какъ съ девятой частью человка! Взгляни вверхъ, ты многооскорбляемый, взгляни вверхъ взоромъ, горящимъ надеждой и пророческимъ предчувствіемъ благородныхъ, лучшихъ временъ! Слишкомъ долго сидлъ ты со скрещенными ногами, натирая мозоли на твоихъ щиколоткахъ, какъ нкій священный Анахоретъ или Католическій Факиръ, — творя покаяніе, низводя съ Небесъ лучшія благословенія для міра, который издвался надъ тобой! Надйся! Полосы голубаго неба уже проглядываютъ сквозь наши облака, густой туманъ Невжества разрывается на части, и День наступитъ. Человчество съ процентами заплатитъ теб свой издавна накоплявшійся долгъ. Анахорету, надъ которымъ издвались, будутъ поклоняться, Дробь сдлается не только Цлымъ, но Квадратомъ и Кубомъ. Съ удивленіемъ признаетъ Міръ, что Портной есть его гіерофантъ и іерархъ, или даже его богъ’.

‘Разъ, когда я стоялъ въ Мечети Св. Софіи и смотрлъ на Двадцать Четыре Портныхъ, сшивавшихъ и вышивавшихъ богатое Одяніе, которое Султанъ ежегодно посылаетъ для Каабы въ Мекк, я подумалъ въ себ: Какъ много другаго несвятаго ваше покрывающее Искусство длаетъ святымъ, кром этого Арабскаго Чернаго Камня!’

‘Еще гораздо боле трогателъно было, когда разъ, повернувъ за уголъ переулка въ Шотландскомъ город Эдинбург, я наткнулся на Вывску, на которой было написано, что такой-то—‘Панталонщикъ Его Величеетва’, и было нарисовано изображеніе пары Кожаныхъ Панталонъ, а между колнъ слдующія памятныя слова: Siс itur ad Astra. Не былъ ли это тюремный возгласъ мученика-Портнаго, по-истин вздыхающаго въ оковахъ, но вздыхающаго въ надежд на освобожденіе и пророчески призывающаго лучшій день, день справедливости, когда достоинство Панталонъ откроется человку, и Ножницы сдлаются навсегда почтенными?’

‘И можетъ быть, скажу я теперь, его призывъ не былъ совершенно тщетенъ. Именно въ эту возвышенную минуту, когда душа изливается и какъ бы разрывается пополамъ, открываясь для вдохновенныхъ вліяній, — въ эту минуту во мн впервые зародился Трудъ объ Одежд, — величайшій, который я могу надяться когда-либо совершить, который, посл долгихъ промедленій, уже занялъ и будетъ занимать такой обширный отдлъ моей Жизни, и первоначальная и простйшая Часть котораго здсь да найдетъ свое завершеніе’.

[1] Непереводимая игра словъ: Cabbage —капуста и остатки отъ матерій, которые крадутъ Портные, Leporine — заячій, Leprosy—Проказа. — Пер.

[2] Mare — кобыла, и ст. англ.—вислица.—Пер.

ГЛАВА XII
Прощаніе.

Такъ старались мы изъ огромнаго, безформеннаго Плумъ-пуддинга, боле похожаго на Шотландскій Haggis, который Герръ Тейфельсдрекъ замсилъ для своихъ ближнихъ, выковырнуть самыя отборныя изюминки и поднести ихъ отдльно въ нашемъ собственномъ сотейник. Трудное, можетъ быть неблагодарное предпріятіе, въ которомъ, однако, насъ иногда радовало нчто врод надежды, и въ которомъ мы теперь можемъ умыть руки не совсмъ безъ удовлетворенія. Если, благодаря ему, хотя и въ варварскомъ вид, была прибавлена хоть крупица духовной пищи къ скудной порціи нашего возлюбленнаго Британскаго міра, — то какой боле благородной награды могъ бы пожелать себ Издатель? Но если это окажется не такъ, къ чему ему роптать? Не было ли это Задачей, которую Судьба, во всякомъ случа, для него опредлила? Раздлавшись съ ней, онъ видитъ теперь свой общій урокъ тмъ боле легкимъ, тмъ боле короткимъ.

Разстаться съ Профессоромъ Тейфельсдрекомъ, кажется, невозможно безъ смшаннаго чувства удивленія, благодарности и неодобренія. Кто не пожалетъ, что дарованія, которыя могли бы принести пользу въ высшихъ областяхъ Философіи или самаго Искусства, были въ такой мр посвящены обшариванію кладовыхъ и даже, слишкомъ часто, выскребанію щелей, гд потерянныя кольца и брилліантовыя ожерелья представляются отнюдь не единственной добычей? Сожалніе неизбжно,но осужденіе было бы потерей времени. Британская Критика напрасно пыталась бы излчить его отъ его безумнаго настроенія, довольно съ нея, если она можетъ бди-тельностью предотвратить его распространеніе между нами. Что хорошаго, если бы такой пгій, спутанный, гиперметафорическій стиль писанія, уже не говоря о мышленіи, сдлался общимъ среди нашихъ литераторовъ! А это могло бы такъ легко случиться! Такъ, самъ Издатель, работая надъ Нмецкимъ языкомъ Тейфельсдрека, не потерялъ ли многое изъ своей собственной Англійской чистоты? Какъ маленькій водоворотъ втягивается въ большой и крутится дале вмст съ нимъ,— такъ и боле слабый умъ, въ данномъ примр, былъ принужденъ сдлаться частью большаго и, подобно ему, видть вс вещи фигурально, для искорененія каковой привычки по-требуется время и настойчивое усиліе.

Тмъ не мене, сколь своевольнымъ нашъ Профессоръ себя ни выказываетъ, есть ли хоть одинъ читатель, который могъ бы разстаться съ нимъ въ открытой вражд? Признаемся, что въ этомъ дикомъ, многострадающемъ, многооскорбляющемъ человк есть нчто, что почти привязываетъ насъ къ нему. Онъ держитъ себя, будемъ надяться и врить, какъ человкъ, который сказалъ Канту: Уходи, а Дилеттантизму: Ты здсь не можешь быть, и Правд: Ты будь для меня на мсто всего, — человка, который мужественно бросилъ вызовъ въ лицо ‘Князю Времени’ или Діаволу, который, можетъ быть, даже, подобно Ганнибалу, былъ таинственно, съ рожденія, посвященъ на эту борьбу и теперъ стоитъ, готовый выдержать ее со всякимъ оружіемъ, на всякомъ мст, во всякое время. Въ такомъ случа всякій воинъ, будь то хоть Польскій Косецъ, будетъ встрченъ съ радостью.

Однако передъ нами опять возстаетъ вопросъ: какъ могъ человкъ, по временамъ столь острой проницательности, не безъ остраго чувства приличнаго, имвшій сообщить истинныя Мысли, — какъ могъ онъ ршиться изложить ихъ въ форм, столь близко граничащей съ безсмыслицей? Тотъ, кто могъ бы удовлетворительно отвтить на этотъ вопросъ, былъ бы мудре настоящаго Издателя. Наше предположеніе иногда склонялось къ тому, что, можетъ быть, въ этомъ была замшана Необходимость столько же, сколько свободный Выборъ. Нельзя ли представить себ, что въ жизни, подобной жизни нашего Профессора, въ которой столь многое, щедро данное Природой, на практик оказалось неосновательнымъ и неудачнымъ,—и Литератур также никогда не удавалось процвсти какъ слдуетъ, что добиваясь, съ характеризующей его горячностью, написать ту или другую картину, но всегда безъ успха, онъ, наконецъ, въ отчаяніи бросаетъ свою губку, пропитанную всми красками, въ полотно, чтобы попробовать, не напишетъ ли она Пны? При всемъ его спокойствіи, въ Тейфельсдрек, можетъ быть, было для этого достаточно отчаянности.

На второе предположеніе мы ршаемся съ еще меньшимъ ручательствомъ. Оно состоитъ въ томъ, что Тейфельсдрекъ не остался не затронутымъ общимъ настроеніемъ, желаніемъ длать прозелитовъ. Какъ часто мы уже останавливались, колеблясь, составляютъ ли базисъ этой, столь загадочной натуры, подлинный Стоицизмъ и Отчаяніе, или Любовь и Надежда, только засохшія до ихъ видимости! Замчательно, во всякомъ случа, слдующее его изреченіе: ‘Какъ была бы возможна Дружба? Только въ обоюдной преданности Благу и Истин, иначе она невозможна, разв только, какъ Вооруженный

Нейтралитетъ, или какъ неврный Торговый Союзъ. Человкъ, вчная за то хвала Небу, довлетъ самъ себ, но всего десять человкъ, соединенныхъ въ любви, были бы способны на такое существованіе и на такое дланіе, въ которыхъ бы потерпли неудачу десять тысячъ одинокихъ. Безконечна помощь, которую человкъ можетъ оказать человку’. А теперь въ связи съ этимъ обсудите слдующее: ‘Теперь Ночь Міра, и еще далеко до того, когда наступитъ День. Мы странствуемъ среди мерцанія дымящихся развалинъ, и Солнце и Звзды Неба какъ бы померкли на время. И два необъятныхъ Привиднія, Лицемріе и Атеизмъ, съ нарывомъ, Чувственностью, бродятъ по всей Земл и называютъ ее своею. И очень хорошо чувствуютъ себя Сон-ливцы, для которыхъ существованіе—пустой Сонъ’.

Но что будетъ съ пораженными ужасомъ Бодрствующими, которые видятъ въ немъ Реальность? Не должны ли они соединиться, ибо даже дйствительное Привидніе не можетъ быть видимо Двоимъ?—Въ такомъ случа этотъ громадный Трудъ объ Одежд былъ бы собственно громадной смоляной Плошкой, которую нашъ Тейфельсдрекъ зажегъ на своей одинокой сторожевой башн, чтобы она далеко и широко свтила среди Ночи и чтобы многія, въ отчаяніи блуждающія Души, были приведены ею на грудь Брата! — Мы говоримъ, какъ и прежде: при всемъ его лукавомъ Равнодушіи, кто знаетъ, какія безумныя Надежды можетъ быть питаетъ этотъ человкъ?

Тмъ не мене здсь долженъ быть установленъ одинъ фактъ, который плохо гармоніруетъ съ такимъ предположеніемъ и совершенно бы его опровергалъ, если бы только Тейфельсдрекъ былъ созданъ, какъ вс другіе люди. Именно, что въ то время, когда Маячный огонь пылалъ ярче всего, Сторожъ его покинулъ, такъ что ни одинъ странникъ теперь не могъ бы спросить его: Сторожъ, какой часъ Ночи? Профессоръ Тейфельсдрекъ, да будетъ извстно, уже не присутствуетъ боле видимо въ Вейснихтво, но опять, по всмъ признакамъ, потерялся въ пространств! Нсколько времени тому назадъ Гофрату Гейшреке угодно было осчастливить насъ новымъ обширнымъ Посланіемъ, въ которомъ много говорится объ ‘Институт Населенія’, много повторяется въ похвалу Документамъ изъ Связокъ бумагъ, о гіерогли-фическомъ свойств которыхъ нашъ Гофратъ до сихъ поръ, кажется, не догадался, — и, наконецъ, для насъ впервые, сообщается самое странное приключеніе, въ слдующемъ параграф:

‘Ew. Wohlgeboren, вроятно, увидали изъ газетъ, съ какимъ любовнымъ, но пока все еще безплоднымъ безпокойствомъ смотритъ Вейснихтво на исчезновеніе своего Мудреца. Если бы только соединенный голосъ Германіи могъ побудить его вернуться! Если бы мы могли хотя бы только выяснить самимъ себ, благодаря какой тайн онъ исчезъ! Но, — увы! — Старая Лисхенъ испытываетъ или изображаетъ самую полную глухоту, самое полное незнаніе, въ Вангассе все уложено, безмолвно, запечатано. Самъ Тайный Совтъ до сихъ поръ не могъ получить отвта’.

‘Было замчено, что пока волнующія новости о Парижскихъ Трехъ Дняхъ переходили изъ устъ въ уста и оглушали вс уши въ Вейснихтво,—Герръ Тейфельсдрекъ, насколько извстно, не проговорилъ за цлую недлю ни въ Gans, ни гд-нибудь еще, ни одного слога, кром этихъ трехъ: Es geht an! (Начинается!) Вскор посл этого, какъ Ew. Wohl-geboren знаете, общественному спокойствію угрожало здсь, какъ и въ Берлин, Возстаніе Портныхъ. Равнымъ образомъ, не было здсь недостатка въ Зложелателяхъ, или можетъ быть, только въ отчаявшихся Алармистахъ, которые утверждали, что заключительная глава Труда объ Одежд достойна порицанія. Въ этомъ ужасающемъ кризис ясное спокойствіе нашего Профессора было неописуемо, и, даже, можетъ быть, съ помощыо одной смиренной личности, кое-что изъ него могло передаться самому Rath’y (Совту) и такимъ образомъ способствовать освобожденію страны. Портные теперь совершенно усмирены’.

‘Ни одному изъ этихъ двухъ инцидентовъ я не приписываю нашей потери, но тмъ не мене изъ Парижа и отъ его политическихъ Событій до насъ доходитъ тнь подозрнія. Напримръ, когда Сэнъ—Симоновское Общество передало сюда свои Предложенія, и весь Gans былъ однимъ обширнымъ кудахтаньемъ смха, стованій и удивленія, нашъ Мудрецъ сидлъ нмой, и въ конц третьяго вечера сказалъ только: ‘Вотъ также люди, которые открыли не безъ удивленія, что Человкъ все еще Человкъ, — но вы уже видите, что они длаютъ ложное примненіе этой возвышенной, давно забытой Истины’. Посл этого, какъ было установлено изслдованіемъ Почтъ-Директора, произошелъ обмнъ по крайней мр одного письма и отвта на него между Messieurs Bazard-Enfantin и самимъ нашимъ Профессоромъ, о содержаніи ихъ могутъ быть теперь сдланы только догадки. На пятую ночь посл этого онъ былъ видимъ въ послдній разъ!’

‘Былъ ли этотъ неоцнимый человкъ, столь опасный для большинства враждующихъ Сектъ, которыя потрясаютъ нашу Эпоху, обманомъ похищенъ кмъ — нибудь изъ ихъ эмиссаровъ, или же онъ добровольно отправился въ ихъ главную квартиру, чтобы переговорить съ ними и опровергнуть ихъ? Мы имемъ основаніе, по крайней мр отрицательнаго характера, врить, что утраченный нами еще живъ, наше овдоввшее сердце также шепчетъ, что еще не много, и онъ самъ подастъ о себ знакъ. Въ противномъ случа, его Архивъ, конечно, долженъ быть когда-нибудь открытъ Властями, — а въ немъ, какъ предполагаютъ, хранится многое, можетъ быть, даже сама Palingenesie‘.

Вотъ что сообщаетъ Гофратъ и затмъ, по своему обыкновенію, исчезаетъ, подобно Блуждающему Огню, оставляя темноту еще боле темной.

Такъ что, значитъ, общественная Исторія Тейфельсдрека еще не кончена, или сведена къ обыкновенному, не-романтическому теченію? А, можетъ быть, лучшая часть ея только теперь начинается? Мы стоимъ въ области предположеній, гд твердая субстанція расплылась въ тнь, и одно не можетъ быть отличено отъ другаго. Да пошлетъ Время, которое разршаетъ или уничтожаетъ вс задачи, радостный лучъ также и на эту! Наша собственная личная догадка, нын почти достигающая степени увренности, состоитъ въ томъ, что, безопасно притаившись въ какой-нибудь тихой неизвстности, но однако не съ тмъ, чтобы всегда оставаться тихимъ, Тейфельсдрекъ теперь — въ Лондон!

Здсь, однако, настоящій Издатель можетъ, съ амброзіальной радостью, какъ человкъ, засыпающій посл переутомленія, положить свое перо. Онъ хорошо знаетъ, если только человческое свидтельство иметъ какую-нибудь цну, что подобнымъ же образомъ и для безчисленныхъ Британскихъ читателей это окончаніе принесетъ большое удовлетвореніе, что безчисленные Британскіе читатели смотрятъ на него въ продолженіе этихъ истекшихъ мсяцевъ только какъ на непріятную помху въ ихъ привычкахъ мысли и пищеваренія, и высказываютъ это не безъ нкоторой раздражительности и даже словесныхъ оскорбленій. За все это, какъ и за другія милости, не долженъ ли онъ благодарить Высшія Силы? Каждому изъ васъ отдльно и всмъ вмст, 0 раздраженные читатели, онъ съ распростертыми объятіями и открытымъ сердцемъ, длаетъ знакъ ласковаго прощанія. Также и ты, чудесная Сущность, ты, которая называешь себя іоркъ и Оливеръ, съ твоими проявленіями живости и геніальности, съ твоей слишкомъ Ирландской веселостью и безуміемъ и съ запахомъ выдохшагося пунша, ты, которая представляешь столь странный образъ,— прощай, и, сколько можешь долго, будь счастлива! Разв мы, въ этомъ бг Вчности, не странствовали нсколько мсяцевъ изъ нашего Жизненнаго пути отчасти въ виду другъ у друга? Разв мы не существовали вмст, хотя бы и въ состояніи ссоры?

Томас Карлейль

Sartor Resartus

Жизнь и мысли герра Тейфельсдрека (1831)

SARTOR RESARTUS

ГЛАВА II.

Затрудненія Издателя.

ГЛАВА III.

В о с п о м и н а н і я.

ГЛАВА IV.

Характеристика.

ГЛАВА V.

Міръ въ Одежд.

ГЛАВА VI.

Фартуки.

ГЛАВА VII.

См 123,шанно-историческая.

ГЛАВА VIII.

Міръ безъ Одежды.

ГЛАВА IX.

Адамитизмъ.

ГЛАВА X.

Чистый Разумъ.

ГЛАВА XI.

Взглядъ впередъ.

ГЛАВА I.

Генезисъ.

ГЛАВА II.

Идиллическая.

ГЛАВА III.

Педагогія.

ГЛАВА IV.

Тейфельсдрекъ выбирается на дорогу.

ГЛАВА V.

P o м a н ъ.

ГЛАВА VI.

Страданія Тейфельсдрека.

Вчное Нтъ.

ГЛАВА VIII.

Центръ Безразличія.

ГЛАВА IX.

Вчное Да.

ГЛАВА X.

Пауза.

Событіе изъ Новой Исторіи.

ГЛАВА II.

Церковныя Одежды.

ГЛАВА III.

Символы.

ГЛАВА IV.

Илотство.

ГЛАВА VI.

Старое Платье.

Органическія Волокна.

ГЛАВА VIII.

Натуральный Супернатурализмъ.

ГЛАВА IX.

Обозрніе.

Глава X

Корпорація Дэнди.

ГЛАВА XI.

П о р т н ы е.

ГЛАВА XII Прощаніе.

Читайте также:

Жизнь и мысли герра Тейфельсдрека
(1831)

ГЛАВА XII
Прощаніе.