Саркофаг Наполеона
Саркофаг Наполеона
Г. Д. Гребенщиков
Апрель 1923 год.
‘Парижские очерки’.
Саркофаг Наполеона, Гребенщиков Георгий Дмитриевич, Год: 1923
Время на прочтение: 3 минут(ы)
Наперекор всем на свете коммунистам, я отношусь с глубочайшим благоговением к тени Императора Наполеона, некогда жестоко опустошившего мою отчизну.
Уж такова непоследовательность русских людей, часто любящих чужое больше, чем свое, и нередко знающих о других краях больше, нежели о своей берлоге.
Если угодно, — это объясняется тремя словами: ‘широкая русская натура’.
И может быть, поэтому мы, раздавленные физически и нравственно, все-таки интересуемся: как это случилось так, что Франция стала величайшей нацией на клочке земли, равной ординарному уезду какой-либо одной сибирской губернии.
В поисках ответа на этот вопрос я хожу, осматриваю памятники старой Франции, и они своим немым величаем будят во мне чувство неистребимой реакционности.
Так, например, под куполом храма св. Людовика при почетном дворе Инвалидов, пораженный величием покоя Императора Наполеона, я почувствовал, что, несмотря на свой мирный сон, Император продолжает царствовать во Франции.
Тлеющие вокруг саркофага многочисленные знамена как бы растворяются и заполняют воздух Франции, и символом их силы, рыцарства и славы, несомненно, преисполнены военные вожди теперешних республиканских войск и бесчисленные чиновники французских департаментов, и дворцы искусств, и хижины крестьян. Даже господин Кашен, завидующий разрушительной славе московских упразднителей рода человеческого, не свободен от страха перед величавой тенью Императора и трепета от сознания того, что Франция верна великому вождю, спустя сто лет после его смерти. И, конечно, при первой буре разрушения и угрозе Франции, Император ее гордо выйдет из гранитной усыпальницы, и бесчисленные старые знамена смешаются с новыми и заколышутся, зареют над несметными полками старой и новой гвардии. А ничтожные разрушители отечества и культуры как мусор будут сожжены в благородном огне национального подъема.
Так размышляет скромный чужеземец, изгнанник своей родины, несмотря на следующее, весьма существенное обстоятельство:
Камень для Императорского саркофага — красный порфир — мой земляк. Он добыт в родных моих горах, на Алтае, в то время, когда мои деды и прадеды были горнозаводскими рабочими и когда под грозной и тяжелой рукою Императора Николая I, Россия изнемогала, но творила чудеса. Эти камни на Колыванскую шлифовальную фабрику, где исстари выделывались саркофаги для русских царей, доставлялись нашими дедами на особых деревянных санях (волоках). Двести-триста человек впрягались в лямки, привязанные к длинному канату. На санях, поверх камня, становился старший из рабочих, поднимал над головою длинный бич и затягивал песню. Песню подхватывали все триста грудей, надорванных надсадой, и колоссальный камень трогался с места. Так он медленно заползал на горы, спускался в долины, ломал леса и мосты, ломал руки и ноги наших дедов, калечил их и убивал, и все-таки через два-три месяца гнетущего труда проползал до фабрики те сто сорок километров, которые и доныне отделяют Колыванскую фабрику от громадной горы, где лежат несметные запасы необработанных еще порфировых и яшмовых и диоритовых саркофагов для будущих властителей земного шара.
Много слез и крови пролито на эти камни, много в те времена было изломано палок и истрепано плетей о тела наших дедов и прадедов, пока эти камни были обработаны и доставлены из Сибири в Москву на барках, на лошадях и на руках — потому что в те времена в России еще не было железных дорог.
Казалось бы, все эти воспоминания давали мне полное право протянуть руку господину Кашену и сказать вместе с ним: ‘Да будут прокляты могилы царей, причинивших столь тяжкие страдания моим отцам и дедам!’ Но почему же я этого не делаю и никогда не сделаю?
А просто потому, что чужой, когда-то враждебный моему отечеству Наполеон мне ближе и дороже современных палачей от интернационала. Потому что рабство, давшее египетские храмы и пирамиды, и неистребимые памятники человеческого духа и культуры, было менее жестоко, нежели большевицкое рабство, разрушающее все святое, и растлевающее самое понятие о человечности. Ибо вожди его сами свидетельствуют о циничных плодах своей работы следующими словами комиссара Троцкого:
— ‘Если издать декрет о том, что все граждане России срочно подлежат порке розгами, то все они немедленно и беспрекословно станут в очередь и будут с нетерпением ждать каждый своей порции’.
Ниже этого падения ни вожди коммунистического рабства, ни рабы его не могут пасть.
А потому, да прославляются тени великих императоров и улучшается техника для легкой добычи для них прекрасных и неистребимых, крепких саркофагов.
Для вождей же разрушительного коммунизма в любом месте и в свое время найдется осиновый кол.