Саперный, 10, Гильдебрандт О. Н., Год: 1910 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 46 минут(ы)

МИНУВШЕЕ: Исторический альманах. 16.

М., СПб.: Atheneum, Феникс. 1994.

Г.А. Морев

ИЗ ИСТОРИИ РУССКОЙ ЛИТЕРАТУРЫ 1910-х ГОДОВ:

К БИОГРАФИИ ЛЕОНИДА КАННЕГИСЕРА

В истории русской словесности имя Леонида Иоакимовича Каннегисера (1896-1918), безусловно, принадлежит к тем поэтическим именам, историко-культурное значение которых, по слову Тынянова, ‘обосновано смертью’ {Из письма Тынянова Шкловскому (март — апрель 1927). Цит. по кн.: Тынянов Ю. Поэтика: История литературы: Кино. М., 1977. С.519.}. Эта определяющая в посмертной судьбе Каннегисера особенность, как и феномен его мгновенной (хотя и далекой в своей специфичности от поэтической) славы, не столь, кстати, кратковременной, как предполагалось немногими писавшими о нем, были тотчас отмечены современниками: ‘освещенное огнем револьверного выстрела имя Леонида Каннегисера на одно только мгновенье стало известным широким кругам современников. Скупой, отраженный луч славы бывшего главы коммунистического террора скользнул безразлично по фигуре убийцы, оставив во мраке его жизнь, и личность, и путь, которым шел он, прежде чем судьба толкнула его на порог вестибюля ‘чрезвычайки’ в роковой для Урицкого день’ {В.П. Леонид Каннегисер // Камена. Кн.2. [Харьков], 1919. С.30. Ср. в статье (фактически некрологе!), опубликованной через 5 дней после убийства Урицкого: ‘Если для широких кругов читателей имя Л.А. Каннегисера было до сих пор неизвестным /…/’ (Л.Н[икулин]. Поэт Леонид Каннегисер // Зритель. [Киев]. 1918. 5 сентября. No 3. С.6. Курсив в тексте цитаты наш. — Г.М.). Оговоримся, что написание фамилии Канегисер, встречающееся в самых различных вариантах (Канегиссер, Каннегиссер, Каннгисер и — даже — Кенигиссер), приведено нами — без специальных указаний — во всех цитируемых источниках к единственно правильному, практиковавшемуся как самим поэтом, так и его близкими. Заметим одновременно, что в текстах современников написание этой фамилии часто служит своеобразным ‘индикатором’ близости автора и к Каннегисеру, и к его кругу и, таким образом, является одним из ориентиров в определении точности того или иного свидетельства.}. Собственно, единственной (если не считать цитированной выше статьи) попыткой представить сколько-нибудь цельно личность и творчество Каннегисера было издание, к десятилетию со дня его гибели, сборника ‘Леонид Каннегисер. Статьи Г.Иванова, М.А. Алданова, Г.Адамовича. Из посмертных стихов Л.Каннегисера’ (Париж, 1928), включившего, помимо мемуарных очерков близких Каннегисеру людей, почти все его поэтической наследие {За пределами сборника остались: переложение ‘Гимна’ Виктора Гюго (Северные записки. 1914. No IX-X) и стихотворения ‘На новый год’ (Петроградские вечера. Кн.4. Пг., 1915), ‘Первичных нег прилежный ученик…’ и ‘Зачем превратность разгадав…’ (Северные записки. 1916. No 1).}.

Однако попытки авторов сборника разрушить изобретенную, кажется, Е.Зноско-Боровским и многократно воспроизведенную впоследствии формулу ‘поэт-мститель’ {См.: Зноско-Боровский Е. Поэт-мститель (Л.Каннегисер — убийца Урицкого) // Иллюстрированная Россия. 1928. No 49. С.8-9. Ср. также: Леонид Каннегисер, поэт-террорист // ЛГ-Досье. 1991. No 9. С.8, Теленюк С. Поэт с револьвером в кармане // СПб. ведомости. 1991. 30 ноября. С.4, Рябинин Ю. Поэт казнит палача // Литературные новости. 1992. No 9.} и ‘вывести’ Каннегисера из ряда ‘четырех К’ {Название стихотворения К.Бальмонта, обыгрывающее совпадение начальных букв фамилий террористов — Каннегисера, Ф.Каплан, Б.Коверды и М.Конради.}, представив в несомненно органичном для него контексте петербургской литературно-артистической среды 1910-х, предпринятые хотя и не впервые {См. в мемуарных заметках Ф.В. Иванова ‘Старому Петербургу (что вспомнилось)’: ‘Милый Левушка [sic!] литературных салонов, паж многих литературных дам /…/ Он пишет стихи и завсетатай ‘[Бродячей] Собаки’. Кто он? Просто милый, балованный Левушка’ (Жизнь. Вестник мира и труда. [Берлин], 1920. No 9. С. 18). Упоминания о посещениях Каннегисером ‘Бродячей собаки’ см. также в указ. статье Л.Никулина, а также в Дневнике М.А. Кузмина (8 февраля 1914). Выступления Каннегисера на ‘поэтических четвергах’ в ‘Привале комедиантов’ печатно зафиксированы лишь единожды — в программе ‘Вечера поэтов’ 12 декабря 1916 (см.: Конечный А.М., Мордерер В.Я., Парнис А.Е., Тименчик Р.Д. Артистическое кабаре ‘Привал комедиантов’ // Памятники культуры: Новые открытия. 1988. М., 1989. С. 133). Замечательно, что со ссылкой на ‘показания свидетелей по делу об убийстве’ Урицкого утверждения о том, что Каннегисер ‘часто кутил в разных притонах, как-то в ‘Привале комедиантов’, ‘Борзой [sic!] собаке», приводятся и в биографии Урицкого, изданной в 1929 (см.: Уралов С.Г. Моисей Урицкий. Л., 1929. С. 124).}, вызвали (прежде всего применительно к полемически выразительному в изображении ‘богеми’ очерку Георгия Иванова) противодействие политически ангажированной критики. Так, анонимный рецензент эсеровской ‘Воли России’ не преминул отметить: ‘Крайне досадное впечатление в этом сборнике производит статья Георгия Иванова, который даже и к Каннегисеру подошел с точки зрения ‘Бродячей собаки’. Георгий Иванов способный рассказчик — может интересно писать о богеме времен его молодости. /…/ Но лучше было бы, если бы он не применял свой жанр к таким событиям, как смерть Чеботаревской и судьба Каннегисера’ {Воля России. 1929. No5-6. С. 191. См. также другие отклики: ТРБ [П.Пильский]. Конец Л.Каннегисера // Сегодня. 1928. 28 ноября, Лукаш И. Каннегисер // Возрождение. 1928. 1 декабря, Демидов И. О чем говорит эта книга // Последние новости. 1928. 6 декабря, Зайцев К. Памяти Каннегисера // Россия и славянство. 1928. 8 декабря. Знаменательно, что в последние годы именно очерк Г.Иванова привлек, в первую очередь, внимание отечественных издателей и публикаторов, ограничивающихся его полной или частичной перепечаткой и контаминирующих (часто без ссылок) в преамбулах и послесловиях факты, сообщенные в имеющихся к сегодняшнему дню публикациях о Каннегисере, вместе с поспешными заявлениями о ‘невозможности’ ‘прочертить жизненный путь Каннегисера так, как это следовало бы сделать’ (Богомолов Н.А. Террор и поэзия // ЛГ-Досье. 1991. No 9. С.8, см. также: ‘Я вспомню — Россия, Свобода, Керенский на белом коне…’ / Публ. Л.Поликовской // Столица. 1991. No 10).}.

‘Двойственность’ облика Каннегисера отмечалась, за редкими исключениями, всеми писавшими о нем: ‘Два противоположных начала носил в своей душе этот человек: склонность к созерцательному, расслабляющему наслаждению и бланкистскую динамику действия. Политическая стихия, рванувшаяся в феврале 1917 г., дала огромный перевес последней’ {В.П. Леонид Каннегисер // Камена. С.31.}.

И хотя сопротивление этому перевесу в глухой полемике с текстом газетной хроники заметно уже в первых откликах на события 30 августа 1918 — ‘петроградская литературная богема слишком хорошо знала не ‘юнкера и студента’, а поэта Леонида Каннсгисера’ и (слова, через девять лет буквально повторенные Георгием Ивановым) ‘человек, убивший Урицкого, был поэтом’ {Л.Н[икулин]. Поэт Леонид Каннегисер // Зритель. С.6, В.П. Леонид Каннегисер // Камена. С.30.} — политическая риторика и язык идеологических клише, несомненно, возобладали в освещении фигуры Каннегисера. В зависимости от партийной принадлежности авторов утверждался или образ ‘юнкера, бегущего после убийства пролетарского вождя под сень английской торговой палаты, человечка, заявляющего, что он — ‘еврей, но из дворян’, /…/ боящегося своего еврейства, напирающего на свое дворянство, и в то же время объявляющего себя социалистом юного белогвардейца’ {Бухарин Н. Ленин — Каплан, Урицкий — Каннегисер // Петроградская правда. 1918. 5 сентября. С.2.}, или — с другой стороны — образ ‘на редкость искреннего, чистого, несколько фанатичного работника’ с большой ‘выдержкой и твердостью характера’ {Из показаний В.И. Игнатьева, члена ЦК партии народных социалистов, данных во время процесса по делу правых эсеров в 1922 г.: Красная книга ВЧК. Изд. 2-е. Т.2. М., 1990. С. 100. Любопытно, что, по свидетельству М.М. Филоненко, в октябре 1918 Игнатьев был автором ‘нескольких, действительно, прочувствованных, достойным языком написанных строк, посвященных светлой памяти Л.А. Каннегисера’ в газете ‘Возрождение Севера’ (см.: Максимилиан Ф[илоненко]. Милые бранятся, только тешатся // Отечество. [Архангельск], 1918. 10 октября. С.1, номер издававшейся в Архангельске газеты ‘Возрождение Севера’ со статьей Игнатьева остался нам недоступен).}, горячо любящего Россию {Н.Н. Белые террористы // Голос минувшего на чужой стороне. 1926. No 1 (XIV). С. 148.}.

Понятно, однако, что упор на ‘психологических мотивах политического террориста’ {X. Несколько слов о Каннегисере // Голос минувшего на чужой стороне. 1927. No 5 (XVIII). С.317.} и докучливое в заранее очевидной предопределенности результатов разбирательство советских историков в вопросе о том, ‘кто руководил убийством М.С. Урицкого?’ {См. одноименную главу в книге Д.Л. Голинкова ‘Крушение антисоветского подполья в СССР’ (М., 1986. Кн.2. С.220-224).}, хотя и имели определенное значение для уяснения подробностей и обстоятельств последнего года жизни Каннегисера, лишь увеличивали число тех ‘отрывочных строк о его /…/ судьбе’, о необходимости ‘расширения’ которых ‘до связного биографического очерка’ было заявлено недавно в едва ли не единственной к сегодняшнему дню архивной публикации о Канегисере {Мартынов И.Ф. ‘Последний народоволец’: новый штрих к портрету Л.А. Каннегисера // Вестник РХД. 1990-П. No 159. С.209. Укажем на первый опыт такого очерка — ценную фактическими данными, впервые собранными воедино, новейшую статью А.А. Морозова в словаре ‘Русские писатели. 1800-1917’ (Т.2. М., 1992. С.461).}, только расширяющей, впрочем, круг требующих комментария сведений.

В контексте сказанного ясна важность публикуемых ниже воспоминаний Ольги Гильдебрандт-Арбениной (1897-1980). Существенно уточняя наши сведения об окружении Каннегисера и, в более общем плане, расширяя персоналию ‘людей 1910-х годов’, воспоминания О.Н. Гильдебрандт (как это свойственно и другим ее мемуарным текстам {См.: Гильдебрандт О.Н. М.А. Кузмин/Предисловие и комментарии Г.А.Морева. Публикация и подготовка текста М.В. Толмачева // Лица: Биографический альманах. Т.1. М., СПб., 1992.}) отталкиваются от уже известных свидетельств. В данном случае такой ‘основой’ служит ‘Нездешний вечер’ Цветаевой. Остававшийся до сих пор единственным печатным источником сведений о ‘домашнем’ круге общения Канегисера {См. важное для понимания традиций и атмосферы дома Каннегисеров письмо И.С. Каннегисера актрисе М.Г. Савиной от 24 февраля 1910, где он аттестует себя ‘как товарища и друга великих писателей и поэтов нашей родины’, которым ‘с юности поклоняется’ (РГАЛИ. Ф.853. Оп.2. Ед.хр.627).}, очерк Цветаевой был написан как отклик на известие о смерти Кузмина в марте 1936. Смерть Кузмина, лично Цветаевой не близкого, не случайно вызвала к жизни прозу, одним из героев которой стал Канегисер {Дарственная надпись Цветаевой Елизавете Каннегисер, вероятно, на сборнике ‘Из двух книг’ (М., 1913, сохранился лишь фронтиспис с инскриптом — ОР РНБ. Ф.150) датирована 17 января 1916. Инскрипт Цветаевой опубликован и прокомментирован М.В. Толмачевым (см.: Толмачев М. Пять книг с автографами Марины Цветаевой // Альманах библиофила. М., 1986. Вып.20. С. 158).}. Причиною здесь не только биографические обстоятельства — единственная встреча Цветаевой с Кузминым состоялась в доме Каннегисеров в середине января 1916 — Кузмин, несомненно, был одним из главных ориентиров как в поэтических опытах и в философско-эстетических построениях Канегисера {Основанием для реконструкции — хотя бы частичной — последних, помимо фрагментов дневника Каннегисера (см.: Боков Н. Живы ли дневники Каннегисера? // Русская мысль. 1978. 13 апреля. С. 12), опубликованных М.Алдановым в очерке ‘Убийство Урицкого’, — служат: рецензия (за подписью Л.К.) на ‘Четки’ Ахматовой (Северные записки. 1914. No 5) с осуждением ‘болезненной привязанности к страданию’, ‘отчужденности от природы и широкого мира’ и констатацией ‘Пантеизм чужд ей совсем’ и корреспондирующее с этим отзывом свидетельство Есенина: ‘Он [Каннегисер] мне объяснял о моем пантеизме и собирался статью писать’ (из письма B.C. Чернявскому, июль 1915 // Есенин С. Собр. соч.: В 6 тт. Т.6. М., 1980. С.63, выделено в тексте Есениным, ср. также позднее [1963] мемуарное свидетельство Ахматовой о разговоре с Каннегисером в марте 1914, ‘в дни выхода ‘Четок» ‘на банкете в честь только что выпущенных из Шлиссельбурга народовольцев’ у С.И. Чацкиной. — Литературное обозрение. 1989. No 5. С.13).}, так и для всего его поколения, начавшего активно утверждаться в культурной жизни столицы в 1914-1915, но, как уже отмечалось, ‘не успевшего к началу войны художественно сформироваться и по большей части обреченного на ‘перепевание’ старших’ {Конечный А.М., Мордерер В.Я., Парнис А.Е., Тименчик Р.Д. Указ. публ. С.98-99.}.

Текст О.Н. Гильдебрандт отличает своеобразная персонажная ‘перенасыщенность’ (становящаяся основным предметом комментирования), чрезвычайно ценная в свете особой, формирующей роли человеческих отношений и ‘бытового устава’ молодой петербургской литературы в личной и литературной судьбе Каннегисера.

Так, его недолгая печатная жизнь оказывается определена не рамками ‘цеховой’ или кружковой близости, а именно человеческой приязнью и ‘домашним’ родством {Сотрудничество Каннегисера в ‘Северных записках’ (единственный журнал, числивший его имя в списке постоянных сотрудников в 1916) не в последнюю очередь объясняется родственными связями, что не укрылось от внимания современников — 2 декабря 1914 Кузмин отмечал в Дневнике: ‘Был Каннегисер /…/ Пере вод его [‘Гимн’ В.Гюго — первая поэтическая публикация Каннегисера — Г.М. напечатан в ‘Сев[ерных] Зап[исках]’, Сакер-то его дядя’ (здесь и далее Дневник цитируется по тексту, подготовленному к изданию С.В. Шумихиным). Я.Л. Сакер (7-1918) — муж издательницы журнала С.И. Чацкиной, был братом матери Каннегисера. Дружба с Кузминым и Е.НагродскоЙ вводит Каннегисера в круг авторов ‘Петроградских вечеров’, а единственная не столь очевидная в этом смысле публикация ‘Стихов о Франциске’ в ‘Русской мысли’ (1915. NoVIII) относится, скорее, к разряду исключений, подтверждающих правило. Утверждение о том, что Каннегисер также ‘часто бывал в литературном салоне Гиппиус, которая любила его за романтизм и идеализм’ (Pachmuss Ternira. Intellect and Ideas in Action. Selected Correspondence of Zinaida Hippius. Mnchen, 1972. P.425), не подкрепленное автором какими-либо обоснованиями, опровергается свидетельствами самой Гиппиус, так, в дневниковой записи 1 сентября 1918, фиксируя (в скобках!) имя убийцы Урицкого — ‘студ[ент] Каннегисер’ — она никак не упоминает ни о личном с ним знакомстве, ни о его литературной деятельности, по-видимому, ей вовсе неизвестной (см.: ‘Черные тетради’ З.Гиппиус / Публикация М.М. Павловой и Д.И. Зубарева // Звенья: Ист. альманах. Вып.2. М., СПб., 1992. СИЗ). В письме 1926 г. (к Г.Адамовичу), упоминая Каннегисера, Гиппиус делает две ошибки в написании его фамилии (Pachmuss T. Ibid. P.340).}, а стиль поведения ‘одного из самых петербургских петербуржцев’ {Из воспоминаний Г.Адамовича в сборнике ‘Леонид Каннегисер…’ (Указ. изд. С.55).} в изложении мемуаристов демонстрирует сознательное следование ‘основным законам хорошего тона’ {Из воспоминаний Г.Адамовича в сборнике ‘Леонид Каннегисер…’ (Указ. изд. С.57). Инн. Оксенов в своих неопубликованных воспоминаниях, говоря о »русском дэндизме’ десятых годов’, также характеризует Каннегисера, как ‘одного из лучших, в своем роде, представителей ‘дэндизма» (частное собрание).}, принятым в кругу петербургской литературной молодежи 1910-х и тогда же текстуально эксплицированным, как например, в дружеском посвящении М.Струве, портретирующем, скорее, не адресата — М.Бабенчикова, известного в будущем искусствоведа, — а некий общий для этого круга тип:

М.В. Бабенчикову

Порою грезящий незримым идеалом,

Порой мечтающий о чем-то небывалом,

Порой язвительный, порою очень нежный,

Всегда утонченный, всегда слегка небрежный, —

Проходишь Ты свой путь, Хандры и Муз дитя,

Комически молясь, трагически шутя…

А в общем — для друзей готов в любой момент

Искусный каламбур и тонкий комплимент.

2.XI.1913¹

¹ ОР РНБ. Ф.124. Ед.хр.4168. Одно из выразительных bon mots, принадлежащих Каннегисеру, сохранено памятью Ахматовой (см.: Литературное обозрение. 1989. No 5. С.13).

Рисуемый в этих иронических строках ‘двоящийся’ образ характерен, как характерно и отмечаемое многими источниками упорное стремление Каннегисера эту двойственность преодолеть, ставшее, по признанию Г.Адамовича, основной темой его поэзии {См. сб. ‘Леонид Каннегисер…’ Указ. изд. С.55.}.

Пытаясь проследить путь этого преодоления, приведший поэта к гибели в застенках ЧК, нельзя не отметить свойственное Каннегисеру в высшей степени сознательное отношение к творимому им ‘биографическому тексту’ — ‘переживаемый миг /…/ всегда был отодвигаем им для эстетической перспективы’ {В.П. Леонид Каннегисер // Камена. С.31.}. Именно в этой перспективе становится важным и еще одно наблюдение Цветаевой, сделанное ею задолго до написания ‘Нездешнего вечера’, под впечатлением только что полученного известия об убийстве Урицкого. Занося в записную книжку эмоциональную характеристику личности убийцы, Цветаева в уже известный ряд отличий (изнеженность, томность) добавляет еще одно, новое — ‘пушкинианец’ {Цветаева М. Выписки из прежней записной книжки, верой и правдой служившей мне с 1 июня 1918 по 14 февраля 1919 г. / Публикация Л.Мнухина // Марина Цветаева. Статьи и тексты. Wien, 1992. С.235. В 1921 в письме к Кузмину Цветаева, описывая дом Каннегисеров, отметит следующую деталь — ‘у всех молодых людей проборы — и томики Пушкина в руках’ (цит. по кн.: Полякова С.В. [Незакатные оны дни: Цветаева и Парнок. [Ann-Arbor], 1983. С.110).}.

Феномен ‘жизненного пушкинианства’, проанализированный в недавней статье И.А. Паперно {Паперно И. Пушкин в жизни человека Серебряного века // Cultural Mytho-logies of Russian Modernism: From the Golden Age to the Silver Age. Berkeley — Los-Angeles — Oxford, [1992].}, должен быть рассмотрен применительно к фигуре Каннегисера не только потому, что в данном случае имеет ряд обосновывающих его биографических обстоятельств {Помимо ‘внешней’, так сказать, ‘стилизаторской’ ориентации круга молодых петербургских поэтов на пушкинскую эпоху (ср. описание ‘подвала’ К.Ляндау и собраний в нем в воспоминаниях М.В. Бабенчикова: см. наш комментарий к воспоминаниям О.Н. Гильдебрандт, ниже, с. 137), немаловажно и то, что как минимум трое из близких Каннегисеру людей входили в университетский кружок поэтов, тесно связанный с Пушкинским обществом и Семинарием С.А. Венгерова, — Д.Л. Майзельс, Н.А. Оцуп (впоследствии участники сборника ‘Арион’ [Пб., 1918]) и Н.К. Бальмонт (см.: Тименчик Р.Д. По поводу ‘Антологии петербургской поэзии эпохи акмеизма’ // Russian Literature. 1977. V-4. P.316, Струве Г. К истории русской поэзии 1910-х — начала 1920-х годов. Berkeley, 1979, Чудакова М.О., Тоддес Е.А. Тынянов в воспоминаниях современника // Тыняновский сборник. Первые Тыняновские чтения. Рига, 1985. С.99). Не исключено и участие Каннегисера в ‘Вечере молодых поэтов’ в Пушкинском обществе 14 ноября 1916 (см. газетный отчет Е.К[олтоновской?] — Речь. 1916. 21 ноября. С.4).}, заставляющих предположить неслучайность брошенной вскользь цветаевской характеристики, но и в связи с включенностью в него ‘представления о символическом смысле смерти Пушкина’ и ‘идеи смерти, похожей на самоубийство’, т.е. смерти как акта волеизъявления’, превращающей ‘смерть в последнее, завершающее звено целостной биографической структуры’ {Паперно И. Пушкин в жизни человека Серебряного века // Указ. изд. С.32-33.}. Выразительное свидетельство М.Алданова о чтении Каннегисером пушкинского ‘Кинжала’ весной 1918 и о состоявшемся затем разговоре о Занде {См.: Алданов М.А. Собр. соч.: В 6 тт. Т.6. М., 1991. С.491-492.} дает основания связывать эту приверженность ‘пушкинскому мифу’ — в ряду других фактов (традиций дома, пафоса отмщения {Ср. указания на близость дому Каннегисеров Г. А. Лопатина, а также Б.В. Савинкова и М.М. Филоненко. О двух последних и о друге Каннегисера, В.Б. Перельцвейге, расстрелянном ЧК, — см. в комментариях к тексту О.Н. Гильдебрандт, ниже, с. 142).}) — с событиями 30 августа 1918. Выстрел в облеченного неограниченной властью тирана, каковым представлялся Каннегисеру Урицкий {Интересно, что в июне 1918 на конференции Чрезвычайных Комиссий по борьбе с контрреволюцией и спекуляцией фракцией РКП предлагалось ‘предложить ЦК партии отозвать т.Урицкого с его поста в Петроградской Чрезвычайной] Комиссии и заменить его более стойким и решительным товарищем’ (см.: Неизвестная Россия. XX век. 1. М., 1992. С.30). Об отрицательной позиции Урицкого в вопросе о применении террора см.: Уралов С.Г. Указ. изд. С. 116-117.}, и явился таким ‘завершающим звеном’ в биографии поэта, как бы предугаданным в стихах еще годом ранее:

Умрем — исполним назначенье,

Но в сладость претворим сперва

Себялюбивое мученье,

Тоску и жалкие слова.

Пойдем, не думая о многом —

Мы только выйдем из тюрьмы,

А смерть пусть ждет нас за порогом,

Умрем — бессмертны станем мы.

Предваряя мемуарные заметки О.Н. Гильдебрандт, можно заметить, что если они и написаны не ‘с точки зрения ‘Бродячей собаки», то, во всяком случае, по причинам сугубо биографическим: О.Н. была слишком молода, чтобы бывать там. Встреча с Каннегисером — видимо, первое ‘литературное’ знакомство О.Н. (из тех, о которых она оставила воспоминания {Помимо указ. выше воспоминаний о Кузмине, О.Н. принадлежат мемуары о Гумилеве, подготовленные к печати М.В. Толмачевым и Т.Л. Никольской (в сб.: Н.Гумилев: Исследования: Материалы: Библиография. СПб., в печати), Мандельштаме (частное собрание), Юркуне (рукопись в частном собрании). Имеется также ряд небольших по объему заметок, посвященных О.А. Глебовой-Судейкиной, Л.Ю. Брик (рукописи в Музее Анны Ахматовой в Фонтанном Доме), В.Э. Мейерхольду (частное собрание) и похоронам Блока (см.: Два свидетельства. К 70-летию смерти А.Блока / Публикация Г.Морева // Русская мысль. 1991. 9 августа. С. 15). В частном же собрании находится машинописная копия Дневника М.А. Кузмина 1934 года (записи с мая по декабрь, оригинал неизвестен) с многочисленными рукописными комментариями и заметками О.Н. Гильдебрандт.

Подробнее о Н.Ф. Гильдебрандт-Арбенине и семье О.Н. Гильдебрандт см.: Балабанович Е. Современники вспоминают // Вопросы литературы. 1980. No 1, Художники группы ‘Тринадцать’ / Сост., вст. ст. М.А. Немировской. М., 1986. С.152-153.}) — произошла до ее знакомства с Гумилевым в 1916, Мандельштамом, Юркуном и Кузминым в 1920-м. Сверстники, они встретились в 1914 — в год окончания ими гимназии и поступления Каннегисера — в Политехнический институт, а О.Н. — на Женские педагогические курсы новых языков М.А. Лохвицкой-Скалон.

Сохранившийся дневник девятнадцатилетней Ольги Арбениной (сценический псевдоним отца О.Н. — актера, театрального критика и переводчика³⁵, — принятый ею при поступлении в 1916 в Школу русской драмы — Императорское театральное училище и сохраненный в годы выступлений в труппе Александрийского театра [1919-1923]) доносит до нас некоторые — впрочем, весьма скупые — подробности их отношений: ‘И сентября, день [1916]. /…/ А год тому назад, как раз, я вступила в ‘влюбленность’ с Леней! Ах, и это — тогда яркое — померкло перед страстной лживостью его слов!’, ‘8 окт[ября 1916]. …Вот Сергей К[аннегисер] все еще влюблен в Мими. Его брат изменчивей. (Но что мне до его брата?)’, ’17 окт[ября 1916]. Ел[ена] Ар[нольдовна] видела третьего дня Леню в трамвае. Он ‘облазил [?] весь город, чтоб достать бутылку шампанского’. ‘Облазил’. — (Какой-нибудь даме?) — Сказал: ‘Я так давно не видел Олечку А.!.. Что она?’ Сказал, что у меня слабый голос для сцены, — и что я хорошенькая. —‘ {РГАЛИ СПб. Ф.436. Оп.1. Ед.хр.5. Л.7, 19об., 21. Об упомянутых в записях С.И. Каннегисере, Мими Черновой и Е.А. Левенстерн см. ниже, с. 137.}

Через 30 лет О.Н. Гильдебрандт вновь упомянет имя Каннегисера в дневниковой записи: ’22 янв[аря 1946]. Неужели я несу гибель тем, кого я люблю, и кто меня любит? /…/ Погибли Гумилев и Леня. Сошел с ума и умер Нике [Бальмонт]. /…/ Погиб Мандельштам. /…/Я приношу несчастие, я, которой говорили, что я символ счастья и любви’ {РГАЛИ СПб. Ф.436. Оп.1. Ед.хр.11. Л.25об. О Н.К. Бальмонте см. ниже, с.134.}. Эта запись, как и написанное вскоре трагическое письмо ‘на тот свет’ Ю.И. Юркуну {См.: Письмо О.Н. Гильдебрандт-Арбениной Ю.И. Юркуну. 13.02.1946 / Публикация и комментарии Г. А. Морева // Михаил Кузмин и русская культура XX века. Л., 1990. С.244-256.}, о расстреле которого в 1938 О.Н. долгое время не знала, надеясь на его спасение в десятилетнем заключении ‘без права переписки’, объявленном в приговоре, — отразили всю глубину постигшей ее человеческой трагедии, когда казалось, что ‘жизнь ушла… Кончилась… больше (в реальной жизни!?) ничего не будет… Только смерть /…/’ {РГАЛИ СПб. Ф.436. Оп.1. Ед.хр.11. Л.31об., запись от 11 февраля 1946.}.

Обращение к прошлому, к годам молодости, освященным памятью о Гумилеве, Каннегисере, Кузмине и Юркуне и многих других, в чьих судьбах О.Н., по ее собственным словам, ‘осталась тенью’ {Гильдебрандт О.Н. М.А. Кузмин // Лица. Указ. изд. С.270.}, постоянно в ее дневниках. Несмотря на непреходящее ощущение, что ‘вспоминать /…/ прошлое очень печально’, О.Н. утверждала, что ‘таинственного и запретного ничего нет’ {Художники группы ‘Тринадцать’. Указ. изд. С. 152.} и в последние годы жизни, идя навстречу уговорам и расспросам друзей, стала записывать свои воспоминания.

Рукопись, посвященная дому Каннегисеров и озаглавленная ею ‘Саперный, 10’, хранится ныне в Музее Анны Ахматовой в Фонтанном Доме. Хотелось бы поблагодарить Б.И. Колоницкого, Р.Б. Попова и М.В. Толмачева за помощь при работе над комментарием.

САПЕРНЫЙ, 10

Марине Ив[ановне] Цветаевой (на тот свет)
Вике¹ — вместо Марины, на этом!

Дом существует. На доме (на крыше) какая-то архитектурная деталь². Креститься на Дом нельзя — это не церковь. Перекрестить его можно — пусть существует долго, долго — так как ‘вечного’ ничего на земле нет.

Меня туда мама³ не пускала, а слышала о нем много. Там бывало очень весело и интересно. В Доме жил Лёня (или Лёва, произносилось и так, и так).

Впервые Лёню (или Лёву) увидала я в кв[арти]ре Левенстерн, моих знакомых, на Литейном⁴. Был домашний концерт. Мы в прилегающей гостиной познакомились — и втроем уселись разговаривать. Неприлично проговорили весь концерт. Меня потом очень ругали. Когда в моей жизни были интересные и памятные дни, это почти всегда было под запретом, и с моей стороны всегда были ‘срывы’ поведения: не то, что положено! Втроем? третий собеседник — Чернявский, Владимир Степанович (потом — Володя)⁵, поклонник Блока, который почти сразу с этого дня стал мне звонить, писать и обещал ‘привести’ к Блоку⁶. Больше всего и говорил он тогда. Лёня говорил немного, сидел спиной к окну, все — за круглым столом: за стеной — шел концерт.

Володя Ч[ернявский] говорил о Блоке, притягивая мой интерес чем-то взятым из роли Бертрана перед пустельгой Изорой — из ‘Розы и Креста’. Лёва говорил немного, я мало смотрела в его сторону, но от его египетских глаз шли — для меня — горячие волны, как будто открыли дверь в оранжерею.

Сестры Левенстерн — будущие владелицы Муз[ыкальной] школы⁷ знали семью К[аннегисеров], и от них я узнала многие подробности. В квартире К[аннегисеров] бывали любительские спектакли, и мою старшую сестру Марусю⁸ приглашали играть в Блоковской пьесе ‘Балаганчик’⁹. Сестра училась в театр[альной] школе, но она предпочитала Чеховский и более реальный репертуар, а к ‘декадентам’ была равнодушна. Потом она полюбила всех поэтов, кот[орых] надо было любить, но я, младшая, была пионеркой. Вместо сестры ‘играть’ туда пошла ее подруга детства, Мими¹⁰ (тоже из театр[альной] школы, но другой). Помню, какой интересный костюм подготовила Мими для ‘второй пары влюбленных’ (т.е. демонической). Мими была очень хорошенькая, смуглая брюнетка, и многих ‘там’ очаровала. Я о ней пишу потому, что наши судьбы связаны с квартирой К[аннегисеров].

Из известных мне (тогда) людей в ‘Балаганчике’ играл К.Ляндау¹¹ (III пара, ‘Средневековье’. Он был высоченный).

Лёва никогда не играл.

Второй спектакль был ‘Как важно быть серьезным’ Уайльда и ‘Дон Жуан в Египте’ Гумилева¹². Джека играл Сергей Акимович (т.е. Сережа)¹³, Гвендолен — их пестра, Loulou¹⁴. Альджернона — Нике Бальмонт¹⁵, и Сесили — Мими. Сесили — моя будущая роль (в театр[альной] школе и в театре)¹⁶. Мими играла Американку в ‘Дон Жуане’, а самого Дон Жуана — Чернявский¹⁷. (Обладатель самого красивого голоса на свете. Это мое мнение подтвердили потом Антон Шварц и Дм.Журавлев¹⁸, вспоминавшие потом (в разное время) этот голос и этого человека. Ч[ернявский] работал на радио одно время. Все пластинки с Лермонтовым и Блоком во время войны были уничтожены¹⁹).

Я в то время все время училась²⁰ и мало где бывала. Но был один вечер, когда я видала всех трех. Лёва был во фраке, с белым цветком в петлице, и они стояли рядом с Никсом Бальмонтом (рыжий, с фарфоровым розоватым лицом, зеленоглазый, и на лице — нервный тик! прелесть, для моего, вероятно, извращенного вкуса!). Никса в университете звали ‘Дорианом Греем’. Нике говорил своей сестре Ане (Энгельгардт)²¹, что, вероятно, такой как я, была бы его покойная сестра, Ариадна — (Бальмонт)²², — меня часто путали потом с Аней, хотя она была смуглее, темнее и, по-моему, много красивей.

Помню стихи Лёвы, прочитанные мне:

‘Я падаю лозой надрубленной,

Надрубленной серпом искуственным…

Я не любим моей возлюбленной,

Но не хочу казаться грустным…’

Мне это очень понравилось, но как можно было не любить подобного человека?

Аня насплетничала, что стихи можно читать и так: ‘Я падаю стеблем надрубленным’ и т.д. {* Я падаю стеблем надрубленным,

Надрубленным серпом искусственным,

Я не любим моим возлюбленным,

Но не хочу казаться грустным… (Прим. О.Н. Гильдебрандт).} Я тоже не смутилась!

Он одевался всегда comme il faut. Кроме фрака (когда он был нужен), очень строго. Никакой экстравагантности, никакой театральности. Театральность (байронизм) была в самом лице. Иногда он слегка насмешничал. Не обидно, слегка. Иногда в его голосе была какая-то вкрадчивость. Думаю, так бывает у экзотических послов, одетых по-европейски.

Руки — сильные, горячие, и доказал он, что может владеть не только книжкой или цветком…

Я не соглашаюсь с впечатлением Марины Цв[етаевой] о ‘хрупкости’ Лёвы²³. Он был высокий, стройный, но отнюдь не хрупкий. Слегка кривлялся? Слегка, да. Глаза — черные в черных ресницах, египетские. Как-то говорил мне, что очень любит ‘Красное и черное’ Стендаля. Я еще не читала тогда. Стендаль (до Пруста) был тогда в моде.

После вечера, когда Лёва был во фраке, оба они с Никсом куда-то исчезли, а со мной остался (проводить меня в машине) Володя, ‘зачинатель’ моей эфемерной славы. Мы ‘подвезли’ Аню (в ярко-розовом, я была в дымно-розовом) и Врангеля (тоже барона, только не того!) Антона Конст[антиновича]²⁴ (в цилиндре!). Оставшись [1 слово нрзб.], я погрузилась в самые призрачные радости: о Блоке — и — ‘Манон, Сольвейг, Мелизанда’…

Чтобы не возвращаться к стихам Лёвы, скажу, что стихи его (и одновременно, Гумилевские военные) прочла в личной библиотеке Николая II, когда работала одно время в Эрмитаже²⁵. Что-то о Цветах Св. Франциска²⁶. Юра²⁷ мне говорил, что, после смерти Лёвы, Юрина мать²⁸, очень верующая католичка, сказала про Лёву, с благоговением: ‘Он был почти католик!’²⁹

…Это уже когда шла война… Я как-то по просьбе Лёвы продавала ромашки в пользу раненых — но порога дома его не переступала. Вспоминаю редкие и осенью³⁰ и ранней весной наши встречи с Лёвой, когда мы ‘бегали’ по улицам или ездили на извозчике. [‘Нагулявшись’ он сажал меня на извозчика и отвозил домой.] Он успел объясниться мне в любви и даже сделал предложение, сказав, что хочет креститься… Я не очень-то верила, но я была всегда рада его видеть — черноглазую его красоту — и слышать его глубокий и мягкий голос. Один раз мы стучали в комнату Юры на Потемкинской³¹ (я Юру не знала)³², — но Юры не было дома. Мы с Лёвой сидели на скамейке в Таврическом саду. Она существует — скамейка — и теперь.

Лёва учился в Политехническом институте — но я даже в Сосновке³³ — ни тогда, ни теперь — не была.

Я должна была учиться ‘до обмороков’, и дни были ‘набиты’ ученьем.

Чаще я видела Сергея (Сережу). Чем он занимался, я не знала. Он был плотный, недурен собой, но без всякого романтизма. Бывал он в гостях у Мими, которая вышла замуж (это мои знакомые с детства). Да и Сережа женился — уже тут на настоящей красавице, которую звали Наташей Цесарской³⁴. Я ее в глаза не видала, только на карточке. У меня была карточка: в ‘подвале’ у К.Ляндау (на Фонтанке)³⁵. Вероятно, было в моде нанимать подвалы под ‘гарсоньерки’. Я в этом подвале как-то была — пила чай. На этой карточке за круглым столом сидели В.Чернявский, его друг Антон Врангель, две дамы: Loulou в шапочке с эспри и Н.Цесарская в большой шляпе — и Лёва, как будто в политехническом мундире — и с грустным выражением темных глаз. Если где появится такая карточка — так вот, кто на ней!

Сережа покончил с собой весной [19]17 г[ода]³⁶. Я в это время раз видела Лёву на улице (на Литейном, четная сторона). Он был неузнаваемый, весь распух от слез. Он меня не видел, и я его не остановила.

История непонятная. Зачем он это сделал?³⁷ И зачем впутал бедную Мими? Я ей вполне верю. Она всегда отрицала близкие отношения с Сережей. Она была у него в гостях. Сидела в его комнате. Без объяснений — вдруг, он велел ей отвернуться — и послышался выстрел.

Я видала — спустя годы — Мими жила в Москве — окровавленный большой платок, которым Мими старалась остановить кровь у упавшего Сережи — сразу мертвого. Помимо ужаса и горя, ей было страшно объяснять все родным.

Тут вот я впервые вошла в эту квартиру.

Когда я стала ходить в ‘гости’ (в 1920 г[оду]) после всех горестей, она была уже не та, т[о] е[сть] я думаю, ее перегородили, уменьшили, не было нарядности, не было лакеев, там нельзя было устраивать спектаклей!

В то время ([19] 17 г[од]) комната, где была панихида, была очень большая, и все было, как, вероятно, положено у евреев. По-моему, не было помоста, и я не помню никого из людей и ничего из обряда.

Мими, по-моему, туда больше не ходила, но семья К[аннегисеров] любила другую сестру, Катю. И Катя, и ее маленький сын, Андрей³⁸, бывали в этом доме. Лёва очень любил мальчика.

Но я отошла от Цветаевской ‘летописи’.

Люди?

О Кузмине: говорит Цветаева. Значит, так и было. На карточке [19]16 г[ода] (пропала!) он очень смуглый. Глаза — всегда — очень большие и блестящие. При мне (с 1920-21 гг.) очень потух, поседел, постарел. Потом стал очень сильно болеть и слабеть. Юра мне как-то говорил про письмо Цветаевой³⁹. При мне ‘безумно’ хвалил Цветаеву и Рильке — Пастернак, когда был в гостях у Кузмина и Юры⁴⁰. Стихи ‘Нездешние вечера’ у меня украли. Там все стихи, что называет Цветаева, очень сильные. И о Пушкине, и о Гёте⁴¹. Кузмин очень любил Италию — и Германию. Человек с французской кровью — не мечтал о Париже. Больше всего ему нравилась Александрия. Это — в стихах. У него нашлась поклонница — хорошенькая, как Гурия, — черноглазая, в черных локонах, по имени Софи. Она преподавала русскую литературу в Париже и в Руане — приезжала в Россию и в Финляндию относительно произведений Кузмина⁴². Пришла ко мне спросить о нем — от А.Не Савинова⁴³, к кому она обратилась. Но моя Юленька’, счастливая от вида такой парижанки (строгий серый костюм, самой скучной окраски, но с браслетами на руках), почти заняла все время, и я мало что успела ей сказать — я узнала потом, что она в свои каникулы побывала в Александрии и ‘обегала’ все памятные места!

Это моему Гумилеву бы такую посмертную поклонницу!

К сожалению, она сообщила мне, что Ахматова в Париже как-то очень несимпатично отзывалась о Кузмине⁴⁵.

Есенин. Я часто рассказываю об этом — как мои знакомые (Чернявский, Миша Струве⁴⁶ и др[угие], не помню, кто еще, но не Нике, не Лёва) — уславливались на каком-то концерте со мной повидаться — но я сидела в креслах, с Линой Ивановной⁴⁷, и та начала меня дразнить: ‘У них какая-то барышня в голубой кофточке, блондинка! Они потому тебя не ищут!’

Я, разгневанная дразнением, уже в раздевалке, увидала удивленную моим ‘непоявлением’ компанию и на расспросы объяснила, довольно спокойно. — Они не поняли, а потом засмеялись и привели ко мне представить Есенина. На нем была голубая рубашка. Очень миленький, но это далеко не Нике — антипод по златоволосости черноволосому Лёне. Те двое — для моей балетной души были, как принцы из ‘Спящей’. А этот — не мой стиль. Да я и к стихам его была равнодушна. Разве что трогательность к собакам (но и эти стихи были потом). Из русских (про деревню) я предпочитала Клюева.

О том, что Лёня дружил с Есениным — узнала только сейчас у Цветаевой! С Есениным дружил Чернявский и Рюрик Ивнев⁴⁸ (у меня была фотография их троих⁴⁹).

Мандельштам. Манера читать?⁵⁰ М[ожет] б[ыть], но я как-то иначе помню. Я узнала его в 1920 г[оду].

Жорж Иванов⁵¹ — тоже в 1920 г[оду], критиков⁵² не знаю.

К.Ляндау (Константин Юлианович). Потом стал режиссером. Женат был сперва на Стефе Банцер, пианистке, любимой ученице Глазунова⁵³, потом — на Але Трусевич, актрисе⁵⁴ — потом уехали оба.

Оцуп⁵⁵ — тоже с [19]20 г[ода], Ивнев — этот, кажется, еще жив. Городецкого никогда не знала⁵⁶.

‘Jasmin de Corse’⁵⁷, как будто, и Кузмин любил эти духи. Юра любил ‘violette pourpre’. Вот Лёня — не знаю. А пахло от его рук и перчаток — когда он снимал их — замечательно. Это я помню. У меня на руке оставался запах горячей душистой кожи.

Но вот — миновали времена.

Настало время действия — и гибели Лёни⁵⁸.

Моя мама (когда пошли слухи) очень волновалась. Но я ведь там не бывала, а телефон — м[ожет] б[ыть], Лёня помнил без книжки? Взяли многих, как заложников. Юру⁵⁹. Я его тогда не знала. Уводили из камеры. ‘Через восьмого’⁶⁰. Не взяли — Чернявского. Чудо! Взяли другого Ч[ернявского], тоже — Влад[имира] Степановича — и тот погиб. Чернявский — этот ‘уезжал’ — в эту войну [19]41 г[ода]. Не знаю, куда⁶¹. Потом его вернули. Он был болен. А.Г. Мовшензон⁶² навещал его в больнице. Сказал мне про него, (спустя время, когда я вернулась с Урала): ‘Он стал un peu gaga’⁶³.

Лёня — отзыв вел[икого] кн[язя] Ник[олая] Михайловича]⁰⁴— ‘вел себя как истинный герой и мученик’. Это он говорил сестре, Loulou.

Родителей и сестру держали в тюрьме, а с вел[иким] кн[язем] как будто встречались в коридоре. Это была другая тюрьма (как будто! я не могла мучать сестру расспросами!), не Дерябинские казармы, где сидели заложники — и Юра.

Потом их выпустили домой⁶⁵. Я появилась в их доме в конце [19] 19 или в начале [19]20 г[ода]. С Loulou мы подружились.

Она в свое время училась в гимназии Таганцевой, где и Ида Рубинштейн (но та, конечно, старше). Родители были очень добры ко мне. С Loulou я была абсолютно откровенна.

Она поиздевывалась над моей дружбой с Гумилевым⁶⁶, находя его очень некрасивым. Случилась дикая история. Г[умилев] раздавал всякие лестности кому подвернется. Ленка Д[олинова]⁶⁷мне сообщила, что одной девице, с которой Г[умилев] ужинал и которую звали Мария, стал говорить, что ‘Машенька’ из ‘Трамвая’ — это про нее. Она была дочь известного врача, знакомого Пумилева]. Мне было достаточно, чтобы, согласно моему праву, прятаться от Пумилева], а когда он меня поймал и стал объясняться, я истерично (вероятно?) высказалась. Я объяснила причину. Г[умилев] ‘окаменел’ в лице и умчался. Эта ‘Машенька’ служила вместе с Леной. Г[умилев] пошел туда и накричал на Машеньку. Так, что та хлопнулась в обморок, тут же, на работе. До меня дошло — очень быстро! Лена торжествовала от такого сюрприза — а я в ужасе (Г[умилев] ненавидел скандалы) помчалась к своей Loulou и пустилась в слезы и в крики. Рыдала на весь Саперный. Loulou хохотала надо мной: ‘Такая хорошенькая девушка, и так рыдать из-за такой… [обезьяны]’. Но я думала, что сейчас умру от ужаса!

Я вспоминаю, главное, из-за того, что добрый ‘лорд’ (А[ким] С[амуилович])⁶⁸, как назвала его Цветаева, подошел ко мне и — просто взяв на руки — стал носить по квартире, пока я не затихла. Я была тронута такой добротой… отца моего Лёни… И меня, как дочку.

А с тем мы потом сразу помирились. Где-то на улице. ‘Не он ко мне, не я к нему…’⁶⁹ Сперва на улице: ‘Дурочка моя! и что она со мной делает? И никогда-то мне не верит!’ —

Уже после того, как умер Г[умилев], а я подружилась с Юрой, я продолжала бывать у Loulou. Она и тут неодобрительно относилась. Я ее критики выносила безгневно.

Loulou сбивала муссы и кормила меня. О себе она многое рассказывала. Мне все о сестре Лёни было интересно.

Помню свое знакомство (в этой квартире) с Палладой⁷⁰. Она мне показалась хорошенькой, в большой шляпе.

Но ее рассказ! (Дело на юге России). Как ее брата привязали к ногам лошадей и пустили вскачь… ‘И вот он мне сказал…’ Истерзанный?! Я тогда еще не знала Палладу и обалдела от недоумения⁷¹.

С некоторых пор начались сборы за границу. Мне было жалко, грустно, М[ихаил] А[лексеевич] и Юра не выражали огорчений. Но в один раз, что я была без них, случилось вот что. Роза Львовна⁷² вдруг стала говорить, чтоб я собиралась с ними. Но как?..

В Л[енингра]де была мама, Юра!.. И вдруг я услыхала слова (я помнила ее дамой с меховыми палантинами, потом чтила ее огромное горе гибели двух сыновей) — слова были мной услышаны, но не сразу дошли до понимания — ‘Я очень больна, скоро умру. А[ким] С[амуилович] так любит вас, что немедленно на вас женится’.

Я думала, я проваливаюсь в пол. Был ли А[ким] С[амуилович] тут — не помню. Слыхала ли Loulou? Не дай Бог!.. Но я это помню. Я никому не говорила.

Почему он умер в Варшаве? Ведь они уезжали в Париж! Я получила как-то посылочку от Loulou из Парижа. Что случилось? Что с ним сделали?..

Стихи⁷³, получившиеся у меня спустя дикое количество лет. Бегая по Марсову полю, ранней осенью, на кустарниках были тёмнокрасные листики и белые ягоды, или бусы.

Декадентский романс — не иначе!

Глаза и рот Тутанхамона,

И голос, бархатный, как ночь.

В петлице млела тубероза,

Но счастье отлетело прочь.

Конечно, счастью не служу я,

А он — предтеча страшных бед.

Но память льет напропалую

Хваленый погребальный бред⁷⁴.

Не Демон — Ангел Чернокрылый,

Он охранял меня во сне…

А в жизни — руки в час бессилья

Рука убийцы грела мне…

У меня сохранились хрусталики с платья, кот[орое] было у меня, когда в петлице был…

Не раз, в очень серьезных снах.

1977

ПРИМЕЧАНИЯ

¹ Имеется в виду Виктория Александровна Швейцер, литературовед, исследовательница творчества Цветаевой.

² Дом No 10 по Саперному переулку был построен в 1839-1840 архитектором А.П. Гемилианом, в 1900-1901 был перестроен (с надстройкой трех верхних этажей) по проекту А.Н. Веретенникова и приобрел свой нынешний вид. Семья Каннегисеров, согласно воспоминаниям Нины Николаевны Каннегисер (1909-1982), двоюродной сестры Леонида, жила ‘в соединенных сквозным переходом квартирах 4 и 5’ (рукопись в собрании М.С. Лесмана). В 1904-1905 в этом доме, владельцем которого был Н.А. Тиран, размещалась редакция журналов ‘Новый путь’ и ‘Вопросы жизни’.

³ Глафира Викторовна Панова (1869-1943) — актриса.

⁴ Имеются в виду: Елена Арнольдовна Левенстерн — преподаватель по классу рояля — и ее сестра Зельма Арнольдовна Левенстерн — заведующая в Школе драмы и музыки Н.И. Кранца и В.В. Покровского, помещавшейся в 1912-1913 в доме на углу Литейного пр. и Симеоновской ул. (No 45/8), с 1914 — владелицы частной музыкальной студии, до 1916 располагавшейся по тому же адресу.

⁵ Владимир Степанович Чернявский (1889-1948) — в 1909 закончил 6-ю петербургскую гимназию, в 1910-е — студент-филолог, поэт (принимал, согласно воспоминаниям Ахматовой [‘Листки из дневника’], участие в деятельности 1-го Цеха Поэтов, ‘немногочисленные стихи’ Чернявского предполагались к рассмотрению в ‘Заметках об акмеизме’ Р.Д. Тименчика [Russian Literature. 1974. No 7-8. P.38]). Одновременно участник студии В.Э. Мейерхольда, чтец (о театральных интересах Чернявского в 1910-е см. в воспоминаниях М.В. Бабенчикова: С.А. Есенин в воспоминаниях современников: В 2-х тт. Т.1. М., 1986. С.240-241), позднее — актер в Театре экспериментальных постановок С.Радлова (1918), Малом драматическом театре (1919-1920), в театре Народной комедии (1919-1920), декламатор (ср. принадлежавшую Вс.Рождественскому характеристику Чернявского как ‘выдающегося и очень культурного чтеца /…/ Его знал и уважал весь город’. — С.А. Есенин в воспоминаниях современников. Указ. изд. Т.1. С.474).

⁶ ‘Ярым поклонником Блока’ назван Чернявский и в воспоминаниях Рюрика Ивнева (см. его ‘Избранное’ [М., 1988. С.308]). Блок, между прочими, участвовал в составленном Чернявским (совместно с М.А. Долиновым) сборнике ‘Зеленый цветок’ (П., 1915), объединившем, как и изданный ранее при участии Чернявского сборник ‘Шестой гимназии ее ученики’ (СПб., 1912), в основном, бывших воспитанников петербургской 6-й гимназии (стихотворения некоторых участников ‘Зеленого цветка’ см. также в издававшемся учениками 6-й гимназии в 1911-1914 ‘на правах рукописи’ журнале ‘Северное сияние’, который с 1913 редактировался И.Оксеновым).

⁷ См. прим.4.

⁸ Мария Николаевна Арбенина (1895-1959) — актриса, впоследствии замужем за И.А Саламатиным — актером, режиссером и драматургом.

⁹ По нашему предположению, речь идет о домашней постановке ‘Балаганчика’ А. Блока (1906), осуществленной в конце 1910 и позднее описанной одним из ее участников, Вас.В. Гиппиусом, в его воспоминаниях о Блоке (впервые опубл.: Ленинград. 1941. No3. С. 18-20). Несмотря на то, что 14-летний Леонид Каннегисер не имел непосредственного отношения к этой постановке, разыгранной его старшими друзьями в доме, где творческий (и, в частности, театральный) дух культивировался его отцом (см. письмо И.С. Каннегисера к М.Г. Савиной, цит. нами в прим. 17 к вступ. статье), понятно, что по цензурным условиям 1941 г. всякое упоминание о семье Каннегисеров было невозможно. Рассказывая о своей встрече с Блоком у С.Городецкого ‘в конце зимы 1910 г.’ (судя по письмам Городецкого Блоку [Лит. наследство. Т.92. Кн.2. С.50-51], встреча произошла в первые дни 1911), Гиппиус ограничивается в тексте воспоминаний глухим намеком на реальные обстоятельства постановки: ‘Незадолго до этого в одном семействе был домашний маскарад, на котором представлен был ‘Балаганчик’. Постановка была задумана без сцены, среди публики, собрание мистиков происходило в углу у камина, а наверху камина сидел Пьеро, затем актеры выходили на середину комнаты, окруженные кольцом зрителей. Я рассказал Блоку об этом вечере, сказал, что пригласить его мы не решились, хотя и очень хотели. Блок был очень заинтересован и расспрашивал об исполнителях. Я сказал, что среди нас, дилетантов, выделялся один. Я имел в виду исполнителя роли Пьеро B.C. Чернявского’ (цит. по: Гиппиус В.В. От Пушкина до Блока. М., Л., 1966. С.333-334, выделено нами, при перепечатке воспоминаний В.В. Гиппиуса в сб. ‘А.Блок в воспоминаниях современников’ [М., 1980. Т.2. С.76-85] комментатор — В.Н. Орлов — указывал, что ‘сведениями об этом представлении не располагает’ [там же. С.434]). С Чернявским, как и с другими близкими Каннегисеру людьми и, возможно, также участниками домашней постановки ‘Балаганчика’ — А.К. Врангелем (см. прим.24), М.А. Струве (см. прим.46) — Гиппиус был знаком и/или дружен с гимназических лет: все они были сверстниками и выпускниками петербургской 6-й гимназии (В.В. Гиппиус закончил ее годом раньше остальных — в 1908, несмотря на то, что Чернявский был годом старше его). Упоминаемый далее мемуаристкой в качестве одного из участников К.Ю. Ляндау — выпускник Тенишевского училища — также принадлежал к этому дружескому кругу и к поэтической группе, состав которой лишь отчасти отражен в подготовленном им (совместно с Е.Г. Лисенковым) ‘Альманахе Муз’ (см. прим. 11). Заметим, что никто из них, кроме Чернявского, — по тем же, что и Каннегисеры, причинам — не мог быть упомянут автором в советском печатном тексте 1941 года.

¹⁰ См. прим.38,

¹¹ Константин Юлианович Ляндау (1890-1969) — ‘молодой библиофил и отчасти поэт’, по позднейшей характеристике В.Чернявского (Звезда. 1926. No4. С.214), совпавшего в оценке поэтического таланта Ляндау с Гумилевым, рецензировавшим ранее единственную книгу его стихов (У темной двери. М., 1916): ‘Эта книга — книга человека, изощренного в культуре стиха, углубленного в самого себя, думающего, грустящего, мечтающего, но едва ли поэта’ (Письма о русской поэзии. 41 // Гумилев Н. Сочинения: В 3-х тт. Т.З. М., 1991. С.161-162). Составитель ‘Альманаха Муз’ (Пг., 1916), о котором Мандельштам в оставшейся неопубликованной рецензии писал: »Альманах Муз’ составлен крайне разнообразно: в нем представлены многочисленные разновидности плохих и хороших стихов, ни о каком среднем уровне говорить не приходится, так как некоторым участникам сборника как до звезды небесной далеко до других’ (О современной поэзии: К выходу ‘Альманаха Муз’ // Мандельштам О. Сочинения: В 2-х тт. Т.2. М., 1990. С.258-259, в ‘Альманахе Муз’, в частности, были помещены стихи самого Ляндау, В.Чернявского и упоминаемых далее О.Н. Гильдебрандт Р.Ивнева и М.Струве). Занимался также режиссерской и театральной деятельностью: состоял в труппе Театра экспериментальных постановок, в художественной коллегии первой театральной Студии при Петроградском Тео (фрагменты доклада Ляндау с изложением программы Театра-студии см.: Советский театр: Документы и материалы. Русский советский театр 1917-1921. Л., 1968. С.387), где поставил в 1919 пьесу С.Антимонова ‘Бова Королевич’. С 1920 — в эмиграции. ‘Константин Ляндау, поэт и режиссер, в течение последних двух лет работал в парижских театрах и ездил в качестве автора и режиссера с пантомимной труппой в Италии. Ныне живет в Берлине /…/, — сообщала в 1922 хроника журнала ‘Новая русская книга’ (No 6. С.33). — Имеет готовыми к печати книжку стихов, сборник пантомим и две пьесы’. Упомянутые произведения изданы не были.

¹² ‘Одноактная пьеса в стихах’ Гумилева ‘Дон Жуан в Египте’ впервые опубликована в составе его кн. ‘Чужое небо’ (СПб., 1912).

¹³ Сергей Иоакимович Каннегисер (1894-1917) — в 1911 окончил с золотой медалью гимназию Я.Г. Гуревича (через три года ее выпускником стал и его младший брат Леонид), тогда же поступил на физико-математический факультет Петербургского ун-та (группа географии). Принимал участие в геологических экспедициях — в 1914 и 1915 ездил под руководством геолога М.М. Васильевского в горы Западной Сибири, в 1916 участвовал в экспедиции Геологического комитета в Бухару. Окончил университет в феврале 1917.

¹⁴ Елизавета Иоакимовна Каннегисер — сестра Леонида, эмигрировала, см. о ней в воспоминаниях И.Одоевцевой ‘На берегах Сены’ (М., 1989. С.233-235). Была депортирована из Ниццы в Германию и погибла в гитлеровских концлагерях в 1942-1943.

¹⁵ Николай Константинович Бальмонт (1891-1926) — сын К.Д. Бальмонта от первого брака с Л.М. Гарелиной, поэт, пианист и композитор-дилетант. В 1911-1916 был студентом Восточного, а затем историко-филологического факультетов Петербургского ун-та, входил в Пушкинский семинарий С.А. Венгерова (см.: Тыняновский сборник. Первые Тыняновские чтения. Рига, 1985. С.99, ср. там же упоминание его имени Тыняновым в ряду ‘поэтов ‘вообще»). В 1913-1916 Н.К. Бальмонт, воспитывавшийся матерью — женой публициста и историка литературы Н.А. Энгельгардта, жил в семье Каннегисеров, в Саперном пер., туда, в частности, адресовали свои письма ему К.Д. Бальмонт и Е.К. Цветковская (см.: Книги и автографы в собрании М.С. Лесмана. М., 1989. С.284, 320). О дальнейшей судьбе Н.К. Бальмонта см. в публикации К.М. Азадовского и А.В. Лаврова ‘Анна Энгельгардт — жена Гумилева’ (в сб.: Н.Гумилев: Исследования: Материалы: Библиография. СПб., в печати), а также в неопубликованных воспоминаниях его соученика по гимназии Я.Г. Гуревича, М.В. Бабенчикова: ‘Нике Бальмонт, с которым я дружил в юности, писал стихи, а впоследствии серьезно занялся музыкой и подавал в этой области большие надежды. Но конец его жизни оказался очень печальным. В самом расцвете сил он заболел психически и в таком виде я встретил его в 20-х годах в Москве. Тяжело было смотреть, как медленно и упорно разрушалась его нервная система, как он терял память и превращался в беспомощного ребенка. Человек с несомненно богатыми задатками, Нике Бальмонт не оставил после себя ничего, и только самые близкие к нему лица смогли оценить его рано погибшее тонкое дарование’ (РГАЛИ. Ф.2094. Оп.1. Ед.хр.14. Л.52-53).

¹⁶ В 1916-1919 О.H. Гильдебрандт училась в Императорском (позднее Государственном) театральном училище (Школе русской драмы) в Петрограде, в 1919-1923 играла в труппе Александрийского театра.

¹⁷ В 1919 Чернявский играл также в пьесе Гумилева ‘Дерево превращений’ (роль Змеи-Судьи), поставленной К.К. Тверским в первой театральной Студии при Петроградском Тео (премьера 6 февраля 1919).

¹⁸ Антон Исаакович Шварц (1896-1954) и Дмитрий Николаевич Журавлев (1900-1991) — известные чтецы-декламаторы.

¹⁹ Речь, по-видимому, идет о записях на магнитофонной пленке, хранившихся в архиве радио. В годы войны из-за крайнего дефицита пленки старые записи были размагничены и пленка вновь использовалась в работе (см.: Шилов Л. Голоса, зазвучавшие вновь. М., 1987. С. 104).

²⁰ См. прим. 16.

²¹ Анна Николаевна Энгельгардт (1895-1942) — дочь Н.А. Энгельгардта и Л.М. Гарелиной, гимназическая подруга О.Н. Гильдебрандт. С 1918 — жена Н.С. Гумилева. См. о ней в указ. публ. К.М. Азадовского и А.В. Лаврова.

²² По-видимому, ошибка памяти мемуаристки — дочери Ариадны у К.Бальмонта не было.

²³ Ср. в ‘Нездешнем вечере’: ‘Леня для меня слишком хрупок, нежен … цветок’. Ср. также запись, сделанную Цветаевой, вероятно, после получения известия об убийстве Урицкого, 1 или 2 сентября 1918: ‘Леонид К[аннегисер]! Изнеженный женственный 19-ти летний юноша, — эстет, поэт, пушкинианец, томные позы, миндалевидные почти[?]’ (Цветаева М. Выписки из прежней записной книжки, верой и правдой служившей мне с 1-го июня 1918 по 14-ое февраля 1919 г. / Публ. Л.Мнухина // Указ. изд. С.235).

²⁴ Барон Антон Константинович Врангель (1890-1916) — согласно воспоминаниям М.В. Бабенчикова — племянник В.Ф. Коммиссаржевской (С.А. Есенин в воспоминаниях современников. Указ. изд. Т.1. С.240). Учился в петербургской 6-й гимназии, в 1911-1913 — в Петербургском ун-те на историко-филологическом факультете (уволен за неуплату). Покончил с собой в октябре 1916, о чем сообщалось в газете ‘Речь’ в разделе ‘Происшествия’: ‘В селе Новопятницком, Гдовского уезда, застрелился барон А.Врангель. Причина самоубийства неизвестна’ (1916. 30 октября. С.5).

²⁵ В Библиотеке Эрмитажа О.Н. Гильдебрандт работала в начале 1950-х.

²⁶ Имеется в виду цикл ‘Стихи о Франциске’, написанный в марте 1915 и впервые опубликованный в журнале ‘Русская мысль’ (1915. кн.VIII).

²⁷ Юрий Иванович Юркун (1895-1938) — прозаик, драматург, художник и коллекционер, многолетний друг Кузмина. Каннегисеру посвящен рассказ ‘Двойник’ из его книги ‘Рассказы, написанные на Кирочной улице, в доме под No 48’ ([Пг.], 1916).

²⁸ Мать Ю.И. Юркуна — Вероника Карловна Амброзевич (7-1938).

²⁹ Вопрос о конфессиональной принадлежности Каннегисера остается пока открытым: его студенческое дело, очевидно, содержащее документальный ответ на этот вопрос, было изъято следствием ЧК в 1918 и остается недоступным. Известные нам документы не противоречат утверждению И.Ф. Мартынова, называющего Каннегисера ‘выходцем из ассимилированной семьи’ (Вестник РХД. 1990. No 159. С.208). Так, в метрическом свидетельстве брата Каннегисера Сергея, выданном Петербургским общественным раввином 15 января 1895, указано, что он ‘значится записанным с примечанием, что обряд обрезания не был учинен’ (РГИА СПб. Ф.14. Оп.3. Ед.хр.59257. Л.6). Однако каких-либо свидетельств о крещении С.Каннегисера не обнаружено (ср. также описание панихиды по нем в тексте воспоминаний О.Н. Гильдебрандт). Вывод И.Ф. Мартынова (там же) об ‘убежденном христианстве’ Каннегисера (неоправданно абсолютизированный В.Бондаренко, причислившим Каннегисера к ‘православным христианам’ [День. 1992. No 1. С.7]) также не находит документальных подтверждений. Ср. в связи с этим позднее свидетельство О.Н. Гильдебрандт о Каннегисере (‘Хотел креститься и жениться на мне’ [дневниковая запись 2 октября 1945. — РГАЛИ СПб. Ф.436. Оп.1. Ед.хр.П. Л.10об., речь идет о 1915 годе]) и его стихотворение ‘Еврейское венчание’ (1916). Известно в то же время об участии И.С. Каннегисера — отца Леонида — в деятельности Петербургской еврейской общины (см. воспоминания СМ. Дубнова ‘Книга жизни’ [Рига, 1935. Т.2. С.267]).

³⁰ Ср. запись в дневнике О.Н. Гильдебрандт, сделанную 2 октября 1945: ‘Сентябрь! Месяц Ленички!.. Леонида!.. 30 лет назад… да, ведь это был 15 год. Черные глаза, матовая кожа, родинка на щеке… Дождь… Черный вечер… Запах прелых листьев… Почти танго на извозчике… запах духов, табака и кожи. Горячие руки, горячие губы. Горячие слова /…/’ (РГАЛИ СПб. Ф.436. Оп.1. Ед.хр.П. Л.Юоб.).

³¹ Юркун жил в доме на углу Потемкинской и Кирочной улиц, ср. название сборника его рассказов 1916 г. (прим.27).

³² О.Н. Гильдебрандт, согласно ее мемуарной заметке ‘Юркун’ (в кн.: Художники группы ‘Тринадцать’. Указ. изд. С.201), познакомилась с Юркуном в конце 1920. См. также январские записи в Дневнике Кузмина 1921 г., опубликованные Н.А. Богомоловым и СВ. Шумихиным (Минувшее: Исторический альманах. Вып. 12. Paris, 1991. С.435, 437).

³³ В Сосновке, одном из бывших петербургских пригородов, помещается Политехнический институт. Ср. в воспоминаниях Г.Адамовича: ‘Как-то, чуть ли не в первый месяц нашей дружбы, я вечером был у него в Сосновке. Он учился тогда в Политехническом Институте и, чтобы не возвращаться ежедневно в город к родителям, жил где-то поблизости’ (Леонид Каннегисер… Указ. изд. С.56).

³⁴ Брак С.И. Каннегисера с Наталией Исааковной Цесарской был заключен 24 января 1914.

³⁵ К.Ляндау жил по адресу: Фонтанка, д.23. См. в воспоминаниях М.В. Бабенчикова: ‘Комната Ляндау помещалась в нижнем этаже типично петербургского дома, из окон которого виднелся мощный ансамбль Екатерининского института и силуэт вздыбленных клодтовских коней. Старинная обстановка: мебель, полки с книгами и гравюры на стенах — делали ее похожей на интерьер первой половины прошлого века, а вечерние сборища, происходившие в ней, — на собрания пылких ‘архивных юношей’ пушкинской поры’ (С.А. Есенин в воспоминаниях современников. Указ. изд. Т.1. С.236). Ср. также стихотворение К.Ляндау ‘Подвал’ (в его сборнике ‘У темной двери’ [М., 1916. С21]).

³⁶ СИ. Каннегисер покончил с собой вечером 9 марта 1917, похоронен на Преображенском кладбище (см. извещения о его смерти от семьи и родственников и от правления гимназии Я.Г. Гуревича, членом ревизионной комиссии которой он состоял: Русская воля. 1917. 11 марта. No 10. Cl, 12 марта. No 11. Cl).

³⁷ В воспоминаниях Н.Г. Блюменфельд, записанных и опубликованных ее дочерью Н.Соколовой, приводится следующая мотивировка самоубийства СИ. Каннегисера: ‘/…/ приехал из Петербурга информированный человек и объяснил: ‘Был в списках осведомителей полиции. Боялся, что про это узнают’. Оказывается, Сережа, заигрывая с революционным подпольем, в то же время доносил на революционеров /…/ главным образом на эсеров’ (Соколова Н. Особняк в стиле барокко: Из истории семьи Каннегисеров // Столица. 1992. No 5. С.55). Воспоминания Н.Г. Блюменфельд отличает ряд неточностей, поэтому и это свидетельство нуждается в дополнительной проверке, известно, однако, что 30 марта 1914 Сергей Каннегисер был арестован вместе с группой студентов Петербургского университета, среди которых были два видных в будущем эсера — В.Н. Мерхалев и М.А. Лихач (в 1917 — член военной комиссии ЦК партии эсеров). Арест был, видимо, непродолжительным и каких-либо последствий для университетской карьеры С.Каннегисера не имел (см. его университетское дело. — РГИА СПб. Ф.14. Оп.3. Ед.хр.59257. Л.22).

³⁸ Речь идет о Екатерине Александровне Черновой (7-1966) и ее сыне Андрее Дмитриевиче Гоголицыне — в будущем журналисте, репрессированном в период войны с Финляндией. Иными сведениями о нем и о сестрах Черновых мы не располагаем.

³⁹ Имеется в виду письмо Цветаевой Кузмину, написанное в июне 1921 и описывающее их единственную встречу в январе 1916 в доме Каннегисеров в Саперном пер. Оригинал письма, полученного Кузминым, согласно дневниковой записи, 8 июля, неизвестен, черновик сохранился в архиве Цветаевой (РГАЛИ), опубликован в книге СВ. Поляковой ‘[Не]закатные оны дни: Цветаева и Парнок’ ([Ann Arbor], 1983. С. 110-114). Письмо это с внесением определенных корректив (о характере их см. в указ. кн. СВ. Поляковой, с.67-68) послужило основой для создания в марте 1936 мемуарного очерка ‘Нездешний вечер’.

⁴⁰ Визит Пастернака состоялся, согласно дневниковой записи Кузмина, 16 августа 1922: ‘В Литер[атуре] все видали. Юр[кун] рад, кажется. Покупали все для вечера. Даже вина достали, а Пастернак долго не шел. О[льга] Н[иколаевна Арбенина] сидела. Но в конце концов и москвич пришел. Очень душевно и дружески к Юр[куну] толковал, хотя и не особенно толково. Меня, по-моему, и не читал, но это не важно /…/’ (цит. по публ. Н.Богомолова ‘Письмо Б.Пастернака Ю.Юркуну’ — Вопросы литературы. 1981. No7. С.226). В предшествовавшем этому визиту письме Юркуну от 14 июня 1922 (впервые опубликовано Г.Г. Шмаковым [Глагол. No 1. Ann Arbor, 1977]) Пастернак называл ‘Версты’ Цветаевой ‘прекрасной книгой’. Ср. также упоминание Цветаевой и Рильке в дарственной надписи Пастернака Кузмину на ‘Избранных стихах’ (М., 1926): ‘Мне почему-то мерещится встреча с Вами в обществе Марины Цветаевой, если это случится у Вас, и в обществе ее и R.M. Rilke, если мы попадем за границу. Основание для такой, не справляющейся с Вашими симпатиями мечты нахожу в собственном чувстве сквозной и круговой тяги’ (цит. по указ. публ. Н.Богомолова. С.227).

⁴¹ Цветаева упоминает стихотворения Кузмина ‘Пушкин’ (1921), ‘Гете’ (1916) и кантату ‘Св. Георгий’ (1917), вошедшие в состав его сборника ‘Нездешние вечера’ (Пб., 1921).

⁴² Более подробных сведений об указанном лице установить не удалось.

⁴³ Алексей Николаевич Савинов (1906-1976) — искусствовед.

‘ Юлия Казимировна Полаймо (7-1976) — соседка О.Н. Гильдебрандт.

⁴⁵ Ср. отзыв Ахматовой о Кузмине, переданный Н.А. Струве: ‘Волошин, Кузмин, Вячеслав Иванов — все они для нас больше не существуют’ (Восемь часов с Ахматовой. — А.Ахматова. Сочинения. Т.2. Мюнхен, 1968. С.340).

⁴⁶ Михаил Александрович Струве (1890-1948) — племянник П.Б. Струве, выпускник 6-й гимназии (1909), поэт, автор сборника ‘Стая’ (Пг., 1916, см. рецензию Гумилева: Гумилев Н. Сочинения: В 3-х тт. Т.З. М., 1991. С. 161), участник 2-го Цеха Поэтов и возникшего в апреле 1917 литературного кружка ‘Марсельские матросы’, группировавшегося вокруг М.Кузмина (подробнее см.: Никольская Т. Юрий Деген // Russian Literature. 1988. XXIII-2, см. также: Тименчик Р.Д. По поводу ‘Антологии петербургской поэзии эпохи акмеизма’ // Russian Literature. 1977. V.4. P.316). С 1920 — в эмиграции.

⁴⁷ Лина Ивановна Тамм (18757-1941) — родственница и близкий друг семьи Гильдебрандт-Арбениных, воспитательница О.Н.

⁴⁸ В.Чернявский, как и поэт Рюрик Ивнев (псевдоним Михаила Александровича Ковалева, 1891-1981), а также названные выше К.Ляндау и М.Струве познакомились с Есениным 28 марта 1915 на вечере ‘Поэты — воинам’ в Зале Армии и Флота. Все они входили в ближайший круг общения Есенина в 1915-1918 (см. воспоминания: В.Ч[ерняв]ский. Первые шаги // Звезда. 1926. No 4, он же. Встречи с Есениным // Новый мир. 1965. No 10, Ивнев Р. У подножия Мтацминды. М., 1973. С.43-89). Свидетельства о знакомстве Каннегисера с Есениным (состоявшемся, возможно, через посредство Чернявского: ср. воспоминания М.В. Бабенчикова — С.А. Есенин в воспоминаниях современников. Указ. изд. Т.1. С.240) содержатся в четырех письмах Каннегисера Есенину за июнь-сентябрь 1915, опубликованных с неверным указанием на архивную единицу хранения в 1990 (см.: [Б.п.] Письма Леонида Каннегисера Сергею Есенину // Наш современник. 1990. No 10), а также в письме Есенина Чернявскому, написанном, очевидно, в июле 1915 (предложенная В.В. Базановым в его публикации ‘Материалы к биографии С.А. Есенина’ [Есенин и современность. М., 1975. С.302] датировка ‘не ранее 10 и не позднее 12-15 июня’, не учитывающая письма Каннегисера от 21 июля 1915, представляется неосновательной) и упоминающем о совместном путешествии Есенина и Каннегисера в Рязань в начале июля 1915 (письмо впервые опубликовано в тексте воспоминаний Чернявского [Звезда. Указ. изд. С.222], автограф неизвестен, криптоним К[аннегисер] раскрыт В.Белоусовым [Сергей Есенин. Литературная хроника. 4.1. М., 1969. С.70-71, 226, 244]), о поездке Каннегисера ‘к Есенину в деревню’ упоминает в ‘Нездешнем вечере’ и Цветаева.

О первых петербургских знакомых Есенина вспоминает также Инн.Ок-сенов в своих неопубликованных записях 1920-х, говоря о ‘группе молодых поэтов, в которую меня /…/ ввел в Петербурге B.C. Чернявский (/…/ окончивший ту же Шестую гимназию, что и я, но бывший значительно старше меня). Здесь — для меня — центральным лицом являлся Рюрик Ивнев, с которым я, насколько позволяла разница наших лет и мировоззрений, сблизился. Рюрик представлял собою в те годы страшную смесь черт вырождения, истерии, развращенности (не столько приобретенной, сколько органической) и совершенно детской, огромной и чистой нежности и любви к миру. И в мировоззрении, и в творчестве он давал только ‘свое’, выношенное и выстраданное, чем был на голову выше всех своих друзей (‘рюриков’, по слову нашего общего знакомого). Но был ли он поэтом? Этот вопрос для меня не решен до сих пор. Бывая на часто менявшихся квартирах Рюрика, я встречал у него, кроме неизменного Нила Сорского на письменном столе, многих более или менее известных литераторов и поэтов. Помню В.Н. Гордина, Е.А. Нагродскую (произведшую на меня впечатление простой буржуазной дамы), Т.Г. Шенфельд, Н.Бальмонта, — здесь же я впервые увидел Сергея Есенина, только что приехавшего тогда в Петербург. Просто одетый, угловато державшийся, он тогда еще не был заласкан аудиторией, его звезда еще только восходила. Помню, как, оставшись под конец вечера в исключительно мужском обществе, Есенин читал нецензурные частушки…

Частыми гостями Рюрика были М.А. Кузмин, Георгий Иванов, Л.А. Каннегисер. Последний, приобретший впоследствии трагическую известность, был также одним из моих ‘героев’. /…/ В нем все гармонировало: его мягкие, плавные движения, прекрасная фигура сына бессмертной расы, его вкрадчивые интонации, которых он почти не изменял, переходя от разговора к чтению стихов, формально всегда безупречных. Его отношение ко мне заключалось на три четверти в любопытстве, с которым он изучал меня, кончающего гимназиста. Встретившись с ним позже и сообщив в разговоре о моем влечении к естествознанию и о выборе мед[ицинского] ф[акульте]та, я услышал от Л.А. признание: ‘Я тоже иногда тоскую по точным наукам’. А в тот вечер (это было у С.И. Аносовой, осенью 1916 г.), Каннегисер читал прекрасные стихи ‘Ярославль’, которые затем записал в альбом хозяйке по ее просьбе. Последний раз я видел Л.А. на вечере поэтов в Тениш[евском] зале весною 1917 г. — он был в военной форме и читал стихи, произведшие на меня впечатление довольно слабых. [Возможно, имеется в виду ‘Вечер свободной поэзии’, устроенный художественным обществом ‘Искусство для всех’ в зале Тенишевского училища 13 апреля 1917, не исключено участие в нем Каннегисера — см. газетный анонс: Русская воля. 1917. No58. 12 апреля. Сб. Напротив, дважды засвидетельствованный позднее Л.Страховским факт выступления Каннегисера в Тенишевском зале 13 мая 1918 на ‘Вечере петербургских поэтов’, организованном обществом ‘Арзамас’ (см.: Страховский Л. Рыцарь без страха и упрека: Памяти Н.С. Гумилева // Возрождение. 1951. No 16, он же. О Гумилеве. 1882-1921 // Современник [Торонто]. 1961. No4) — не подтверждается данными об этом вечере, собранными в 1920-е у его участников П.Н. Лукницким и любезно сообщенными нам Р.Д. Тименчиком. — Г.М.] Больше я его не встречал.

Мне невольно вспоминается вновь Рюрик Ивнев, в комнате которого в конце 1917 г., после Октябрьской революции, появилась тоненькая книжка — программа РСДРП(б) — путь Рюрика резко разошелся с дорогой Каннегисера, и не могло быть иначе — слишком различного духа были эти люди, стоявшие, быть может, на полюсах мировоззрений. Литературная среда 1915-17 гг. была чрезвычайно пестра, в ней мирно сожительствовали люди самых разнообразных верований. ‘Как велик диапазон наших друзей — от Каннегисера до Рюрика!’ — услышал я от О.Мандельштама осенью 1918 г. в Москве’ (частное собрание).

⁴⁹ Фотография С.Есенина, В.Чернявского и Р.Ивнева, сделанная вскоре после их знакомства в конце марта 1915, опубликована в Собрании сочинений Есенина (Т.6. М., 1980. Между с.64 и 65).

⁵⁰ Ср. в ‘Нездешнем вечере’: ‘Осип Мандельштам, полузакрыв верблюжьи глаза, вещает /…/’, ср. также: ‘Наибольший успех был у Мандельштама, читавшего, высокопарно скандируя, строфы о ритмах Гомера (‘голову забросив, шествует Иосиф’ — говорили о нем тогда)’ (В.Ч[ерняв]ский. Первые шаги //. Звезда. Указ. изд. С.215). Подробный анализ декламации Мандельштама см. в работе С.И. Бернштейна ‘Голос Блока’ (Блоковский сборник. Вып. II. Тарту, 1972, публ. А.Ивича и Г.Суперфина).

⁵¹ Георгий Владимирович Иванов (1894-1958) печатался с 1910, в 1911-1912 примыкал к эгофутуристам, позднее сблизился с акмеистами. Автор стихотворных сборников ‘Отплытье на о.Цитеру’ (СПб., 1912), ‘Горница’ (СПб., 1914), ‘Памятник славы’ (Пг., 1915), ‘Вереск’ (М., Пг., 1916). В 1915-1917 возглавлял — вместе с Г.В. Адамовичем — 2-й Цех Поэтов. С 1922 — в эмиграции. Главу о Каннегисере, которого он знал с 1913, Иванов включил в книгу мемуарной прозы ‘Петербургские зимы’ (Париж, 1928, вошло в сборник ‘Леонид Каннегисер…’ Указ. изд., см. также: Иванов Г. Л.Каннегисер: Из воспоминаний // Сегодня. 1927. 24 июля).

⁵² Цветаева упоминает в ‘Нездешнем вечере’ критиков Григория Адольфовича Ландау (1877-1940), постоянного автора ‘Северных записок’, и Луарсаба Николаевича Андронникова, адвоката, отца Ираклия Андронникова.

⁵³ Более подробных сведений об этом лице мы не могли установить.

⁵⁴ Александра Яковлевна Трусевич — с осени 1917 жена К.Ю. Ляндау, в 1918-1920 вместе с Ляндау играла в труппах Театра экспериментальных постановок (руководитель С.Э. Радлов), Театра-студии (в составе художественной комиссии театра — С.Э. Радлов, К.Ю. Ляндау, М.А. Кузмин) и Малого драматического театра (руководитель Н.В. Петров) (подробнее см. обзор Г.З. Мордисона ‘Театры Петрограда’ в кн.: Советский театр: Документы и материалы: Русский советский театр 1917-1921. Указ. изд. С.391-402). С 1920 — в эмиграции, где сотрудничала в Русском Балете СП. Дягилева, работая ‘чем-то вроде секретаря’ (Лифарь С. Дягилев и с Дягилевым. Париж, 1939. С.378).

⁵⁵ Николай Авдиевич Оцуп (1894-1958) — в 1915-1918 участник университетского кружка поэтов, связанного ‘не столько организационно, сколько своим личным составом — с Венгеровским семинарием и с Пушкинским обществом при университете’ (Струве Г. К истории русской поэзии 1910-х — начала 1920-х годов. Berkeley, 1979. С. 16). Участвовал в изданном членами кружка сборнике ‘Арион’ (Пб., 1918), отрецензированном Гумилевым (см.: Гумилев Н. Сочинения. Указ. изд. Т.З. С. 163-168). С 1922 — в эмиграции.

⁵⁶ Весной 1916 поэт Сергеи Митрофанович Городецкий (1884-1967) уехал на Кавказский фронт в качестве корреспондента газеты ‘Русское слово’ и вернулся в Петроград только в конце июля 1920.

⁵⁷ Духи ‘Jasmin de Corse’ — подарок Цветаевой от С.И. Чацкиной, издательницы журнала ‘Северные записки’, и ее мужа, публициста Я.Л. Сакера, — упомянуты в ‘Нездешнем вечере’.

⁵⁸ Документально восстановить хронологию событий, непосредственно предшествовавших террористическому акту утром 30 августа 1918 и последовавших за ним, до публикации материалов трехтомного ‘дела об убийстве Урицкого’, на существование которого указывает М.А. Алда-нов в очерке, посвященном этому событию, вряд ли возможно. (Современный исследователь, ссылающийся на свое ‘знакомство со следственными делами об убийстве /…/ В.Володарского, /…/ М.Урицкого и о покушении на Ленина’, дает следующее точное указание на объем дела Каннегисера и место его хранения: ‘Архив КГБ ССС. Р. Д. 196. В 11-ти томах’ [см.: Литвин А.Л. Красный и белый террор в России. 1917-1922 // Отечественная история. 1993. No6. С.51, 60]). Однако, на основе разнообразных свидетельств, обнародованных к сегодняшнему дню, можно выстроить биографическую канву последнего года жизни Каннегисера в предварительном порядке.

Показания, данные Каннегисером в первый же день после ареста и переданные следствием в печать, подтверждают утверждения Алданова о ‘захваченности’ Каннегисера Февральской революцией (см.: Алданов М. Собр. соч.: В 6-ти тт. Т.6. М., 1991. С.493): ‘с первых же дней революции’, как указывает источник, Каннегисер поступил в отряд милиции Литейного района (где он жил) и там ‘пробыл одну неделю’ (Северная коммуна. 1918. 31 августа. No 93. С.2). Сообщение о том, что ‘в июне 1917 года он поступил добровольцем в Михаиловское артиллерийское училище и находился там до расформирования последнего’ (там же) должно быть соотнесено — с одной стороны, с написанным 27 июня стихотворением ‘Смотр’ и со свидетельством автора статьи о Каннегисере в журнале ‘Камена’ (1919. Кн.2. С.31), знавшего его ‘в моменты действия — защитником революционного Петрг рада против Корниловского мятежа’ в конце августа 1917 (ср. также стих. ‘О кровь семнадцатого года…’, написанное летом 1917), а с другой — с деятельностью двоюродного брата Л.Каннегисера М.М. Филоненко, назначенного в июле 1917 — одновременно с назначением Л.Г. Корнилова Верховным Главнокомандующим и Б.В. Савинкова товарищем военного министра А.Ф. Керенского — комиссаром Временного правительства при Ставке. Позиция Савинкова и Филоненко, действовавших в тесном сотрудничестве и пытавшихся достигнуть компромисса между Корниловым и Керенским, изменилась после 27 августа 1917, когда после объявления Корнилова ‘мятежником’ — оба они выступили на стороне Временного правительства (см. об этом: Катков Г.М. Дело Корнилова. Париж, 1987. С. 123, 129, 161, на близость и определенное влияние Филоненко и Савинкова на Каннегисера указывают Я.Б. Рабинович [Вестник РХД. 1990. No 159. С.206], Н.Г. Блюменфельд [Столица. No 5. С.54-55], В.И. Игнатьев [Красная книга ВЧК. М., 1990. Т.2. С.107]).

Тогда же, летом 1917, Каннегисер исполняет обязанности председателя Союза юнкеров-социалистов Петроградского военного округа (по данным Я.Гордина, председателем Союза был В.Б. Перельцвейг, о котором см. ниже, а Каннегисер был ‘товарищем председателя’, т.е. его заместителем [см.: Гордин Я. Поэт и хаос // Нева. 1993. No 4. С.244]). Я.Б. Рабинович, учившийся вместе с Каннегисером на экономическом факультете Политехнического института, упоминает и его участие в деятельности ‘Союза евреев-политехников’ (Вестник РХД. 1990. No 159. С.206). Круг лиц, упоминаемых мемуаристом в связи с этим ‘Союзом’, позволяет предположить, что речь, очевидно, идет об Организации сионистской учащейся молодежи ‘Геховер’, основанной в 1910 в Базеле и активно функционировавшей в России. Так, названные Рабиновичем И.Я. Виленчук и А.И. Идельсон в 1917 входили в состав центрального комитета — Мерказа — ‘Геховера’. О дружбе Каннегисера с другим студентом-политехником — Е.Я. Шескиным, также близким к кругам российских сионистов, вспоминает его младший брат Мирон, в 1917 — сам член ‘Геховера’ (см.: Шескин М. Мой долгий путь в Иерусалим. Иерусалим, 1980. С.56). Отметим также, что в Политехническом институте в годы учения Каннегисера функционировал Кружок по изучению еврейской истории и литературы (информацию о его деятельности см., например: Еврейский студент. 1915. 10 апреля. No 5. С.35). Забегая вперед, нельзя не заметить, что совершенное Каннегисером убийство Урицкого, расцененное СМ. Дубновым как ‘подвиг’ (см.: Книга жизни. Т.2. С.267), вызвало широкий отклик в петербургском еврействе (см.: Шескин М. Указ. соч. С.57-58).

Несмотря на утверждения самого Каннегисера в том, что ‘активного участия в политической жизни’ он ‘не принимал’ (Северная коммуна. 1918. 31 августа. С.2), ряд источников упоминает о его присутствии ‘у Зимнего дворца в день октябрьской осады’ (Камена. Указ. изд. С.31, ср. ‘ночь 25 октября в Зимнем дворце’, отмеченную Я.Б. Рабиновичем [Вестник РХД. 1990. No 159. С.206], и свидетельство М.Алданова — ‘Ленин произвел на него, 25 октября, сильнейшее впечатление’ [Собр. соч. Указ. изд. Т.6. С.493]), вероятно, в числе юнкеров Михайловского училища, принимавших участие в охране Зимнего дворца (см.: Соболев Г.Л. Петроградский гарнизон в борьбе за победу Октября. Л., 1985. С.231).

Начало деятельности Каннегисера в подпольном антибольшевистском движении относится, согласно большинству свидетельств, к весне 1918. Согласно показаниям В.И. Игнатьева, члена ЦК партии народных социалистов, данным во время процесса правых эсеров в 1922, ‘в конце марта 1918 года’ к нему ‘явился молодой человек, представивший /…/ рекомендации, оказавшийся Л.А. Каннегисером, и заявил, что обращается ко мне /…/ от имени группы беспартийного, демократически настроенного офицерства с просьбой организовать для них военный и политический штаб. Группа офицерства, довольно многочисленная, поставила своей задачей бороться с большевиками, имея в каждом районе города свои комендатуры, занята установлением дальнейшей связи с воинскими частями’ (цит. по: Красная книга ВЧК. М., 1990. 2-е изд. Т.2. С.94-95). Согласно показаниям Игнатьева, Каннегисер был комендантом Выборгского района (см.: Голинков Д.Л. Крушение антисоветского подполья в ССС. Р. М., 1986. Кн.2. С.222) и, кроме того, ‘ведал связью’ в военной организации ‘Союза возрождения России’ (Красная книга ВЧК. Т.2. С. 100). ‘Союз возрождения’ был образован весной 1918 в Москве, и в Петрограде существовал с июня 1918 ‘не как самостоятельная организация, а только как междупартийный контакт на предмет взаимного обмена информациями и выработки /…/ общего отношения к важнейшим вопросам текущей жизни’ (из показаний В.Н. Розанова // Красная книга ВЧК. Т.2. С.91). Из показаний Игнатьева известно также, что Каннегисер состоял и в подпольной организации, возглавлявшейся М.Филоненко (ср.: П.Н. Белые террористы // Голос минувшего на чужой стороне. 1926. No 1 [XIV]. С. 147). Возможно, организация Филоненко, именовавшаяся ‘Союз спасения Родины и революции’, принимала участие в деятельности ‘Союза возрождения’, во всяком случае, Каннегисер склонен был разделять его общую платформу — ‘непризнание Брестского мира’ и ‘возрождение русской государственности путем созыва Учредительного собрания’ (Красная книга ВЧК. Т.2. С.91, ‘Брест-Литовский мир’ Алданов упоминает в числе событий, ‘переменивших мысли Каннегисера’ [Собр. соч. Указ. изд. Т.6. С.496]). Из действий, совершенных Каннегисером в рамках подпольной деятельности, Игнатьев называет поездку в Вологду с целью ‘передачи связи с командным составом’ двух полков, передислоцированных из Петрограда в Вологду летом 1918 (Красная книга ВЧК. Т.2. СИЗ).

О встрече с Каннегисером в Москве, возможно, по возвращении из Нижнего Новгорода, где Каннегисер был в марте 1918 (см. датировку его последнего стихотворения ‘Снежная церковь’), или из Вологды, рассказывает Л.В. Никулин, относя это событие к апрелю 1918, что противоречит его же словам о том, что приехав из Москвы в Петроград, Каннегисер ‘через несколько дней’ убил Урицкого: ‘Пишущий эти строки в последний раз видел Л.А. Каннегисера в Москве, в апреле на Кузнецком мосту… Была весенняя грязь… Л.А. в длинной кавалерийской шинели, без офицерских погон, изможденный, бледный, мало напоминал изнеженного, немного томного юношу из петроградского подвала. Он был проездом, один день, в Москве и возвращался в Петроград с юга… Какая-то усталость, разочарование, небрежные вопросы о друзьях и равнодушие к прежней мечте, к поэзии говорили о сильном переломе в этой странной душе… В получасовой прогулке по шумной улице трудно было сказать о том, что произошло… Проезжали автомобили с лихими молодыми людьми во френчах… В шикарном экипаже прокатили два пьяных матроса… — Флотский эпипаж… — грустно сострил Каннегисер. Уехал он в тот же день /…/’ (Зритель. 1918. 4 сентября. No3. С.6). В конце апреля Каннегисера посетил в его квартире на Саперном М.А. Кузмин, записавший в Дневнике: ’28 [апреля 1918 г.] /…/ У Каннегисеров /…/ Хозяева нервны, угощение [поприпало?]. Ленечка подпоясался высоко и держался [нордстильно?]’. Последний раз Кузмин видел Каннегисера 15 июня 1918 у себя дома: ‘Заходили Ленечка, Лулу [Е.И. Каннегисер] и Софья Ис[ааковна Чайкина]. Они постарели все, или я отвык от них’. 24 августа 1918 Кузмин посещает дом Каннегисеров, но Леонида там не застает: ‘Днем ходил к Розе Львовне за чаем. Там одиноко и мрачно. Куда все отлетело? И вечера у них, открытый дом /…/, карты, ‘Северные записки’, Софья Исааковна, как тетушка из Гейне, чай после Михайловского театра?’

Между тем, именно в эти дни произошло событие — ‘гибель друга’ — ‘сделавшее’, по слова Алданова, Каннегисера ‘террористом’: 21 августа ‘Петроградская правда’ публикует сообщение о расстрелах по постановлению ЧК, и в частности, о расстреле ‘по делу об агитации среди курсантов Михайловского Артиллерийского училища после выступления левых эсеров’ бывшего офицера Владимира Борисовича Перельцвейга (с.2). Постановление о расстреле было подписано Урицким, как председателем ПЧК (при голосовании о целесообразности применения высшей меры на коллегии ПЧК Урицкий воздержался, см.: Уралов С.Г. Моисей Урицкий. Л., 1929. С. 117).

Подробности террористического акта освещены в сообщении ‘Северной коммуны’ (1918. 31 августа. С.2) и в статье X. ‘Несколько слов о Каннегисере’ (Голос минувшего на чужой стороне. 1927. No 5 [XVIII]. С.315-317). Следствию не удалось документально подтвердить первоначальные заявления о ‘ликвидации грандиозного заговора как партийных организаций, так и иностранных деятелей англофранцузского капитализма’ (Петроградская правда. 1918. 4 сентября. No 191. С.3). А.Л. Литвин, на основании знакомства с делом Каннегисера, указывает также, что ‘следователи петроградской ЧК Отто и Рикс, вначале ведшие дело, заявили, что убийство Урицкого — дело рук сионистов и бундовцев, отомстивших председателю ЧК за интернационализм. Это утверждение было отвергнуто председателем петроградской ЧК Н.Антиповым, уволившим этих следователей за антисемитские настроения (в 1919 г. их вновь приняли на службу в ЧК) и написавшим 4 января 1919 г. в ‘Петроградской правде’: ‘При допросе Леонид Каннегисер заявил, что он убил Урицкого не по постановлению партии или какой-либо организации, а по собственному побуждению, желая отомстить за аресты офицеров и за расстрел своего друга Перельцвейга, с которым он был знаком около 10 лет» (Литвин А.Л. Указ. соч. С.60). Несмотря на развязанный ‘красный террор’, непосредственно по ‘делу об убийстве тов. Урицкого’ был казнен только Каннегисер. Известия о его расстреле появились, со ссылкой на ‘сведения, полученные из Петрограда’, 1 октября 1918 в архангельской газете ‘Отечество’, ближайшее участие в издании которой принимал М.М. Филоненко (см.: Расстрел Л.А. Каннегисера // Отечество. 1918. 1 октября. No 8. С.3). Официально о расстреле было объявлено в сообщении от ЧК 18 октября 1918 (см.: Петроградская правда. 1918. 18 октября. No 228. С.2).

⁵⁹ Аресты ‘по делу об убийстве Урицкого’ начались сразу же после задержания Каннегисера в доме No 17 по Миллионной ул., куда он забежал, пытаясь скрыться от погони. Арестовывали, видимо, всех, упоминавшихся в записной книжке Каннегисера (ср. эпизод с арестом генеалога и нумизмата А.А. Сиверса, лично Каннегисера не знавшего, однако бывшего клиентом одного с ним мебельного магазина, телефон которого был записан Каннегисером. — Аксакова-Сивере Т.А. Семейная хроника. Paris. 1988. Кн.1. С.301-302). ‘В связи с арестом убийцы комиссара М.С. Урицкого, студента Каннегисера членами чрезвычайной следственной комиссии по борьбе с контрреволюцией был произведен ряд обысков особой важности, — сообщала ‘Петроградская правда’. — /…/ Сейчас выясняется вопрос, имели ли какое-нибудь отношение к преступным замыслам Каннегисера его домашние. Все они находятся под арестом. При обыске в квартире Каннегисера взята переписка’ (1 сентября. No 189. С.2).

Ю.И. Юркун был арестован утром 31 августа 1918. Дневниковые записи Кузмина позволяют восстановить обстоятельства его ареста и почти трехмесячного задержания. 31 августа Кузмин записал: ‘Я еще спал, слышу шум. Обыск. Начали с Юр. комнаты. /…/ ‘Юр. увели’. Бегу. Сидит следователь], красноармейцы. ‘Юр., что это?’ — ‘Не знаю’. Арестовывают, говорят, что ненадолго, недоразумение. /…/ Побежал к Ляндау. Оказывается, Урицкого убил Леня Каннегисер. Отмстил за расстрел Перельцвейга. Все родные арестованы. /…/ Посылку не приняли. Нету в списках. Смотрел списки. Нет. Но сколько знакомых /…/ Горький хлопотать отказался и думает, что я сам сижу’. 3 сентября арестованные (и Юркун в том числе) были переведены в Дерябинские казармы, о чем Юркун известил Кузмина в письме, полученном им в тот же день. На следующий день Кузмин записывает: ‘Ходил в тюрьму. Там лучше, насколько может быть лучше в таких местах’. С середины сентября начинаются хлопоты по освобождению арестованных, некоторые из них освобождены — 12 сентября Кузмин фиксирует в Дневнике: ‘Надеждин говорит, что ‘следственная комиссия’ мягче, чем в начале. [Непосредственно после убийства Урицкого расследование возглавлял прибывший из Москвы Ф.Дзержинский. — Г.М.]. Сиверса отпустили’. 18 сентября: ‘Вчера Горький подал Зиновьеву список, там и Юрочка. /…/ Слег, еле добился, чтобы Луначарский послал бумагу /…/ Некоторых знакомых Каннегисера уже выпустили’. 26 сентября: ‘Многих освобождают’. Задержание Юркуна, однако, продолжается. 14 октября Кузмин записал: ‘Дело с Юр. все затягивается. Все врут безбожно. Яковлева уехала в Москву ликвидировать дело Каннегисера и ‘попутно’ будут освобождать ранее амнистированных]. Ленечку не расстреляют’. Следующий месяц проходит в ожидании освобождения и фиксации слухов о его сроках: 19 ноября ‘Жак [Израилевич] уверяет, что распоряжение освободить Юр. уже дано’. Наконец, 23 ноября Юркун был освобожден.

⁶⁰ 6 сентября 1918 было опубликовано сообщение о расстреле ‘в ответ на белый террор’ 512 человек и одновременно начата публикация списков заложников (общей численностью 476 человек), продолжавшаяся 7, 8 и 10 сентября (см.: Петроградская правда. No 193, 194, 195, 196, ср. также: Смолин А. У истоков красного террора // Ленинградская панорама. 1989. No 7. С.27). О событиях, сопутствовавших аресту и заключению Юркуна, см. также: Морев Г.А. Из комментариев к текстам Кузмина [I] (‘Баржи затопили в Кронштадте…’) // Шестые Тыняновские чтения. Тезисы докладов и материалы для обсуждения. Рига, М., 1992. С.25-30.

⁶¹ О встрече с Чернявским в эвакуации, в Новосибирске, зимой 1943 вспоминает Д.Н. Журавлев (см.: Журавлев Д.Н. Жизнь. Искусство. Встречи. М., 1985. С.153).

⁶² Александр Григорьевич Мовшенсон (1895-1965) — искусствовед и переводчик, брат поэтессы Е.Г. Полонской (см. ее стихотворение ‘Чтец’, посвященное памяти Чернявского: День поэзии — 81. Л., 1981. С.351-352).

⁶³ Un peu gaga (франц.) — впавший в слабоумие.

⁶⁴ Николай Михайлович Романов (1859-1919) — великий князь, внук Николая I, старший сын вел. кн. Михаила Николаевича, младшего брата Александра II, автор известной монографии ‘Император Александр I’ (СПб., 1912, 2-е изд. — 1914), арестован в июле 1918, объявлен заложником 6 сентября 1918 (см.: Ответ на белый террор. Первый список заложников // Петроградская правда. 1918. 6 сентября. No 193. С.1), содержался в Петропавловской крепости, расстрелян там же по постановлению ПЧК от 24 января 1919. См. оставшийся неопубликованным некролог, написанный П.Б. Струве (Новый мир. 1991. No 4. С.229, публ. Н.А. Струве), а также публикацию Н.Сидорова ‘Великий князь Николай Михайлович. Письмо из заточения [Д.Б. Рязанову]’ (Наше наследие. 1992. No25. С.86-87).

⁶⁵ Близкие Каннегисера — мать, отец и сестра, арестованные 30 августа, были освобождены, по-видимому, в конце декабря 1918. М.А. Алланов в очерке ‘Убийство Урицкого’ рассказывает о визите Р.Л. Каннегисер к умирающему Г.А. Лопатину в день ее освобождения, Лопатин скончался 26 декабря 1918 (см.: Алданов М.А. Собр. соч. Указ. изд. Т.6. С.508). О четырехмесячном пребывании родственников Каннегисера в Дерябинских казармах упоминает и Н.Н. Каннегисер в биографическом очерке своего отчима — переводчика И.Б. Мандельштама, также подвергшегося аресту и заключению (Минувшее: Исторический альманах. Вып.II. Paris, 1991. С.386). Дело об убийстве Урицкого было прекращено следователем Антиповым 24 декабря 1918 (Литвин А.Л. Указ. соч. С.60). В марте 1921, вскоре после подавления Кронштадтского мятежа, Каннегисеры и И.Б. Мандельштам были вновь арестованы, но вскоре — возможно после заступничества М.Горького — освобождены (см. дневниковые записи Кузмина от 26 и 28 марта и 14 апреля 1921 г. // Минувшее: Исторический альманах. Вып. 12. Paris, 1992. С.456, 457, 462). Родство с семьей Каннегисеров — И.Б. Мандельштам был двоюродным дядей Леонида — сыграло роковую роль в его судьбе: И.Б. Мандельштам позднее неоднократно арестовывался и умер в казахстанской ссылке.

⁶⁶ Об отношениях с Гумилевым, которого О.Н. Гильдебрандт знала с 1916, см. подробнее в ее воспоминаниях о нем, в сб. ‘Творчество Н.Гу-милейа: Исследования. Материалы. Библиография’ (СПб., в печати, публикация М.В. Толмачева, комментарии Т.Л. Никольской).

⁶⁷ Елена Анатольевна Долинова — сестра поэта Михаила Долинова (1892-1936), автора сборников ‘Струнные напевы’ (в составе совместной с А.Конге книги ‘Пленные голоса’ [СПб., 1912]) и ‘Радуга’ (Пг., 1915). См. также прим.6.

⁶⁸ ‘Лордом’ в очерке Цветаевой назван Иоаким Самуилович Каннегисер (1860-1930) — видный инженер-путеец, потомственный дворянин с 1883, к 1917 — коллежский советник, директор правления Русского акционерного общества ‘Металлизатор’. Эмигрировал вместе с семьей, видимо, в 1924 (в 1923-1924 в издательстве Северо-западного промбюро ВСНХ еще печаталось его трехтомное ‘Практическое руководство по административно-хозяйственной организации предприятий’ [ч.ЫП, Пг., Л.], подробный обзор разработанной в этом труде концепции организации управления см. в кн.: Корицкий Э.Б., Лавриков Ю.А., Омаров А.М. Советская управленческая мысль 20-х годов. М., 1990. С. 136-143). Умер в Варшаве 16 марта 1930 (см. некрологи: Последние новости. 1930. 20 марта, Сегодня. 1930. No80).

⁶⁹ Неточная цитата из стих. А.Ахматовой ‘Встреча’ (цикл ‘Новоселье’, 1943).

⁷⁰ Паллада Олимповна Богданова-Вельская (1885-1968) — поэтесса, автор сборника ‘Амулеты’ (Пг., 1915), активная участница литературно-художественной жизни Петербурга 1910-х. О знакомстве Каннегисера с Палладой упоминает в своих неизданных ‘Воспоминаниях’ граф Б.О. Берг, рассказывая о событиях 1918: ‘Весть об убийстве комиссара Урицкого быстро распространилась по городу, а из газет узнали, что убийца его — Каннегисер. Это был тот самый Леонид Акимович, которого я видал в ‘Бродячей Собаке’ и встречал у Паллады Олимповны, где он читал отрывки из своей поэмы ‘Путешествие на луну’. Это был милый воспитанный юноша, производивший симпатичное впечатление. Я к нему относился хорошо, но он почему-то — в этом сомневался и помню, как в одну из наших встреч в начале войны, он мне сказал такую фразу: ‘Я знаю, что Вы ко мне скверно относитесь, но я когда-нибудь сделаю такую вещь, которая заставит Вас переменить обо мне мнение!’ /…/ Я считаю, что он был романтично настроенный юноша, способный на сильные и благородные порывы и кто знает — когда он шел на это дело не мелькнула ли у него мысль, что убийство Урицкого — столь же полезный и необходимый поступок как убийство Марата’ (Бахметьевский архив при Колумбийском ун-те, сообщено Р.Д. Тименчиком).

⁷¹ Возможно, имеется в виду один из братьев П.Богдановой-Бельской — Кронид или Леон Олимпович Старынкевич. О пребывании самой Паллады в 1920 в Крыму см. в воспоминаниях Б.О. Берга (Русская мысль. 1990. 2 ноября. Лит. приложение No 11. С.XI. Публ. Р.Д. Тименчика), там же см. выразительные свидетельства о ‘ее мятущейся и непосредственной натуре, поставленной вне рамок и привычных условностей’.

⁷² Роза Львовна Каннегисер (урожд. Сакер, 1863-1946) — жена И.С. Каннегисера, врач, умерла в Париже (см. некролог: Русские новости. 1946. 14 июня. No 57).

⁷³ Сохранилось несколько свидетельств о ранних стихотворных опытах О.Н. Гильдебрандт, важнейшее из них — ее письмо В.Брюсову от 7 сентября 1917 с благодарностью за отзыв о присланных ему ранее стихах (стихи, как и ответное письмо Брюсова, неизвестны) и стимулированными этим отзывом признаниями: ‘/…/ Я вряд ли перестану ‘писать’… Но я никогда больше не осмелюсь назвать мою чепуху — стихами.

Даю Вам честное слово /…/, что я никогда не называла мои писания — стихами, и то, что я к Вам обратилась, было какой-то ошибкой. /…/ Писала я стихи потому только, что не находила другого средства ‘успокоиться’, вот и Вам пишу теперь поэтому — меня давит будто впечатление Вашего такого ужасно справедливого письма, — если не напишу, будто разорвется что-то. Ведь не всегда в жизни — когда чувствуешь себя счастливой, есть возможность действенно пережить свою радость, не всегда — в горе — есть смелость топиться… а у меня только одна возможность сладить со своими чувствами — написать. А почему-то моего глупого, обычного дневника — мне не всегда хватает, выходят против воли строчки с чем-то вроде ритма и рифм, и их-то я Вам осмелилась прислать.

Вы своим письмом помогли мне уяснить себе то, что я раньше, кажется, чувствовала: что все образы и слова стихов должны иметь основание в себе самих, вытекать по необходимости друг из друга, что искусство имеет свою собственную жизнь, а я стремлюсь только отразить в своих стихах чувства и мысли, аналогичные с теми, что были у меня в действительности /…/’ (ОР РГБ. Ф.386. Карт.75. Ед.хр.3. Л.2-2об.).

В 1921 о стихах Гильдебрандт отозвался в Дневнике Кузмин: ‘Юр. показывал Оленькины стихи, будто пятилетняя писала. Смешно, но даже не оскорбительно’ (М.Кузмин. Дневник 1921 года / Публ. Н.А. Богомолова и С.В. Шумихина // Минувшее: Исторический альманах. Вып. 12. С.468).

⁷⁴ Ср. в стихотворении А.Ахматовой ‘Годовщину последнюю празднуй…’ (1938): Из тюремного вынырнув бреда / Фонари погребально горят.

Г.А. Морев

ИЗ ИСТОРИИ РУССКОЙ ЛИТЕРАТУРЫ 1910-х ГОДОВ:

К БИОГРАФИИ ЛЕОНИДА КАННЕГИСЕРА

САПЕРНЫЙ, 10

ПРИМЕЧАНИЯ

Читайте также: