САНКТПЕТЕРБУРГСКИЕ УЧЕНЫЕ ВЕДОМОСТИ 1777
ПРЕДИСЛОВИЕ
<,ОТЗЫВ О СКАЗКЕ Ж. Ф. МАРМОНТЕЛЯ ‘АЛЦЕСТ, ИЗЛЕЧИВШИЙСЯ ОТ СВОЕНРАВИЯ’>,
* * *
КОММЕНТАРИИ
Санктпетербургские ученые ведомости, Новиков Николай Иванович, Год: 1777
Время на прочтение: 7 минут(ы)
Новиков Н. И. Избранное
М.: Правда, 1983.
Общество наше, из нескольких человек состоящее, предприняло издавать на сей год периодические листы под заглавием ‘Санктпетербургских ученых ведомостей’. Сочинений такового рода много вышло на разных европейских языках, но на нашем по сие время не было еще ни единого. Ученый свет давно ожидает сея дани от нашего отечества: распространение наук в России и успехи в оных единоземцев наших во всех ученых европейских мужах ежедневно умножают любопытство к достоверному узнанию оных. Правда, что к заплате сея дани требовалося бы перо гораздо искуснейшее нашего, но усердие к пользе и славе отечества заменит нам сей недостаток предварением других в издании ‘Ученых ведомостей’ и доставит честь первенства, на снискание коея не все охотно отваживаются, ибо должно до нее достигать по непротоптанным и многотрудным стезям.
Сочинения сего рода обыкновенно почти вмещают в себя уведомление о напечатанных книгах по всей Европе, с присовокуплением критических оным рассмотрений, вносятся также и оные земные и морские чертежи, эстампы и проч., известия о делах ученых и об успехах их в науках также занимают здесь место: короче сказать, все, что ни происходит в ученом свете, то все обретает место в сих сочинениях.
Подражая сему примеру, мы точно тот же будем наблюдать порядок в наших ‘Санктпетербургских ученых ведомостях’, но с такою притом на первый случай ограниченностью, что все сие будет касаться до нашего токмо отечества.
Сверх сего мы будем иногда вносить в наши ‘Ведомости’ мелкие стихотворения, которые более согласны будут с нашим намерением. Да и пригласили бы мы господ российских стихотворцев к сочинению надписей к личным изображениям российских ученых мужей и писателей, если бы не опасались мы их тем отвлечь от важнейших трудов. Но ежели бы захотелось им оказать нам учтивость исполнением нашея просьбы, то предложили бы следующее упражнение: сочинить надписи Феофану Прокоповичу, к Антиоху Кантемиру, Николаю Никитичу Поповскому, в науках прославившимся мужам, Антону Павловичу Лосенкову и Евграфу Петровичу Чемезову, в художествах отличным мужам. Сего на первый случай было бы довольно.
Мы намерены также вносить в листы наши касающееся до описания жизней российских писателей, которое бы могло служить споможением ко приведению в лучшее совершенство (сочиненного г. Новиковым) ‘Опыта исторического словаря о российских писателях’, напечатанного в СПб., 1772 года.
Но как критическое рассмотрение издаваемых книг и прочего есть одно из главнейших намерений при издании сего рода листов и поистине может почитаться душою сего тела, то и испрашиваем мы у просвещенныя нашея публики, да позволится нам вольность благодарныя критики. Не желание охуждать деяния других нас к сему побуждает, но польза общественная, почему и не уповаем мы сею поступкою нашею огорчить благоразумных писателей, издателей и переводчиков, тем паче, что во критике нашей будет наблюдаема крайняя умеренность и что она с великою строгостию будет хранима во пределах благопристойности и благонравия. Ничто сатирическое, относящееся на лицо, не будет иметь места в ‘Ведомостях’ наших, но единственно будем мы говорить о книгах, не касаясь нимало до писателей оных.
Впрочем, критическое наше рассмотрение какия-либо книги не есть своенравное определение участи ее, но объявление только нашего мнения об оной. Сами господа писатели, издатели или переводчики оных могут присылать возражения на наши мнения, которые мы, получив, охотно поместим в наших ‘Ведомостях’, если только в сочинении сем наблюдены будут принятые нами правила благопристойности и если сочинитель оного подпишет к нам свое имя. Могут сие делать и другие, кому не понравится какое-либо наше мнение и кому за благо рассудится оное опровергнуть, но наблюдая скромность и благонравие и подписываясь притом под своим опровержением. Просвещенные и благоискусные читатели легко проникнуть могут, куда склоняется сие наше намерение.
Мы просим и приглашаем всех ученых мужей и любителей российских письмен быть нашими сотрудниками и соучаствовать во предприятии нашем, клонящемся единственно к пользе общественной. Все таковые присланные статьи помещаемы будут в наших ‘Ведомостях’, если также согласны оные будут со принятыми нами правилами. Кто соблаговолит соучаствовать во трудах наших из живущих в Санктпетербурге и в Москве, тех просим сообщать к нам сочинения свои, запечатав и надписав на имя издателей ‘Санктпетербургских ученых ведомостей’, присылать оные в Спб, ко книгопродавцу К. В. Миллеру, живущему в луговой Миллионной улице, а в Москве в университетскую книжную лавку, ко книгопродавцу Ридигеру, из других же российских городов желающие могут сообщать чрез почту к которому-нибудь из сих двух книгопродавцев.
Мы за благо судили быть утаенными именам нашим, а будем ставить под каждою статьею одну букву из имени или прозвания того сочинителя, который ее писал и которую кто избрал себе изо всех письмен, имя и прозвание его составляющих. Любопытные читатели могут отгадывать по сим буквам имена наши сколько им угодно. Сие упражнение оставляем мы охотникам до новостей, себе же избираем благую честь, от нея же никогда не отымемся, сиречь, всеусильно и по крайней нашей возможности стараться станем трудами нашими снискать благоволение всеавгустейшия и премудрыя монархини нашея, благосклонность просвещенный публики нашея и одобрение мужей ученых.
Хотя заглавие сея книжицы и показует содержание ея, но мы за благо рассудили о сей сказке сказать свою сказочку. Господин Мармонтель взял основанием ея окончание комедии ‘Мизантроп’, сочиненной Молиером, славным французским комическим писателем, и сей Алцест есть самый тот, которого Молиер после своея комедии увез из Парижа в деревню. Алцест, раздраженный пороками людскими, расстался с Парижем, наполненным, по мнению его, льстецами и обманщиками, оставил друзей своих без сожаления, ибо почитал он их ложными, и покинул без воздыхания любовницу свою за ея ветреность и непостоянство. Приехав же в деревню, жил в оной, не имея ни с кем знакомства, в совершенной ненависти ко всему человеческому роду. Чувствительный господин Мармонтель сжалился над сим добродетельным, но упрямым Человеконенавидцем и предприял излечить от болезни, его снедающей.
Кто бы другой осмелился приступить ко применению мыслей Алцестовых, и кто бы поверил, что самый сей Алцест скоро появится пред нами сговорчивым, приятным и снисходительным ко слабостям человеческим? Какое волшебное искусство могло произвесть чудную сию премену? Разум и Наука. Искусству пера великих писателей все покоряется, самые невозможнейшия предприятия для них бывают легки и удобны, и господин Мармонтель оправдал сие мнение.— Посмотрим.
Подобно как искусный медик не прежде приступает к лечению болезни, как по открытии первыя причины оныя, так точно и господин Мармонтель поступил с Ал-цестом. Рассматривая сердце сего Человеконенавидца философическим оком, увидел он, что сей порок проистекает от любви к добродетели и правосудию, он усмотрел, что Алцест не ведал еще того, что любовь ко правосудию без любви к человечеству становится неправосудием, что источник жизни и существа нашего есть любовь к человеческому роду, что умеренность есть наитруднейшая и наиблагороднейшая добродетель, и что без нея самыя добродетели превращаются во слабости, страсти, а иногда и в самые пороки. Алцестова любовь к добродетели превратилась в жестокую и упрямую страсть, так что он не мог уже взирать на человеческий род иначе, как только со стороны его пороков, а от сего и сам впал в порок гнусный, наполня сердце свое ненавистью к человеческому роду. Господин Мармонтель предприял победить упрямую страсть его возбуждением других страстей, и в сем намерении выводит он Алцеста на поле, дает ему случай поговорить со крестьянином, который описывает свое состояние благополучным и причину счастия своего приписует своему помещику. Алцест удивляется, что есть человек честный и добродетельный, горит желанием увидеть счастливого своего соседа, приходит к нему, разговаривает, и удивление его еще больше умножается. Господин Мармонтель показывает Алцесту дочь соседа, пленившего его своими рассуждениями и поступками, девицу прекрасную, разумную и постоянную. Алцест влюбляется и, взирая на них, смотрит он на человеческий род с тоя стороны, с которыя никогда еще не взирал на него. Молиеров Алцест был очень упрям, но искусство господина Мармонтеля гораздо превосходнее его болезни. Алцест борется, но мало-помалу уступает. Добродетель, разум и красота торжествуют. Человеконенавидец покоряется человечеству, и Мармонтелев Алцест становится таким, что все им восхищаются.
Какое могущество имеет перо славного писателя! Все разуму и искусству его покоряется, удивление, восхищение и плески читателей препровождают его во храм Славы. И сказать правду, Мармонтель сего достоин. О, счастливый писатель ‘Велисария’! Ты увенчан был на нашем языке славою и честию, до каковыя никоторый писатель еще не достигал! Твои успехи превзошли твои желания, и тебе не оставалось чего желать.
Но, о непримиримая неприятельница великих достоинств искусных писателей, Зависть! Ты преображаешься в разные виды на помрачение славы их, и часто, под видом усердия, уязвляешь ты их жестокими ранами, вооружая перья мало искусившихся переводчиков на поражение их. Не ушел от сея участи и господин Мармонтель. Алцест его на российском языке занемог опасною меланхолическою болезнию, которая в одно мгновение пристала к возлюбленной его супруге и к милому его другу и тестю: все они ниспали от красоты своея, потеряли всю остроту и приятность в разговорах и говорят хотя и по-русски, но таким странным наречием, и так темно и невразумительно, что никто их не понимает.
Чувствительный Мармонтель, сжалься над несчастием своего Алцеста: он так исхудал, что и сам ты его не узнаешь. Тронись жалостию и вступись за него, попроси того господина Переводчика, который первые два тома ‘Нравоучительных сказок’ твоих перевел на российский язык. Он тебя любит и почитает,, он показал отменную приятность и красоту слога твоих ‘Сказок’ на нашем языке. Может быть, исполнит он твое прошение и, к чести твоей, вылечит бедного твоего Алцеста искусством пера своего — а без того, мы тебя уверяем, право, никто читать его не будет.
Статья сия, хотя и кажется писанною от имени нашего, но она Прислана к нам без подписания имени Сочинителя ея. И как содержание оныя несколько не подходит под правила, которые мы себе предпоставили, то и не хотели было мы поместить ее в ‘Ведомостях’ наших. Но искусный вымысел Сочинителя критического мнения о российском переводе ‘Алцеста’, замысловатая похвала господину Мармонтелю и особам, трудившимся в переводе ‘Велисария’ и первых двух томов ‘Нравоучительных сказок’, склонили нас в его пользу. Наипаче же всего побудил нас к помещению сего артикула весьма неискусный перевод ‘Алцеста’ и нерачительное издание сея сказки. Должно признаться, что весьма мало читали мы на российском языке таких книг, которые бы переведены были слабее сея и напечатаны были с такою неисправностию. Мы хвалим скромность трудившегося в переводе оныя, что не поставил он своего имени. Впрочем, склонность наша к начинающим упражняться в переводах побуждает нас предуведомить их, что в наши времена путь на Парнас стал чрезмерно крут, труден, скользок и наполнен колючим тернием. Сверх того, слышали мы от Стихотворцев, достойных вероятия, что ныне Аполлон весьма полюбил и пристрастился к российскому языку и для сего издал указ, которым повелевается не впущать ни одного писателя и переводчика на Парнас, который в писаниях своих не старался о свойствах и чистоте российского языка и не украсил оные наблюдением грамматических правил. Притом же слышали мы, что Аполлон ничем так не раздражается, как ответами некоторых переводчиков: ‘Этова на русский язык перевесть нельзя’,— и всегда ответствует таковым: ‘Ты не знаешь российского языка’,— ибо он, как сказывают, уверен в том, что российский язык ко всем родам писаний весьма удобен. Нам не остается более ничего, как сообщить дружеский наш совет начинающим упражняться в сочинениях и переводах, чтобы они старались вникать во свойства языка и познавали красоты оного, позапаслися бы знанием грамматических правил и поболее бы читали наилучшие сочинения и переводы российские, а потом уже советуем им пущаться в путь, к Парнасу ведущий, но и тогда советуем им не возлагать на себя бремени, силам своим неравного.
Этот первый русский критико-библиографический журнал издавался с марта по июнь 1777 г. 2 раза в неделю Новиковым совместно с издателем К. В. Миллером. Вышло 22 номера, в которых рассмотрено 34 книги. В настоящем сборнике помещены предисловие издателей к своему журналу и одна из рецензий.
Стр. 264. Мармонтель Ж. Ф. (1723—1799) — французский писатель, участник ‘Энциклопедии’, где печатал статьи по литературным вопросам, автор популярных в России романов и повестей, среди которых на первом месте стоят роман ‘Велизарий’ (в 1768 г. был переведен придворными Екатерины при участии самой императрицы и издан под названием ‘Велизер’) и ‘Нравоучительные сказки’, вышедшие в переводе Д. И. Фонвизина в 1764 г. Перевод романа ‘Алцест, излечившийся от своенравия, или Исправленный человеконенавидец’ был опубликован в Петербурге в 1777 г.