Н. А. ЛЕЙКИНЪ.
ШУТЫ ГОРОХОВЫЕ
КАРТИНКИ СЪ НАТУРЫ.
С.-ПЕТЕРБУРГЪ.
Типографія д-ра М. А. Хана, Поварской пер., д. No 2,
1879.
САМОДЫ.
САМОДЫ.
Самоеды, Лейкин Николай Александрович, Год: 1879
Время на прочтение: 4 минут(ы)
Воскресенье. На льду, на Нев, у Николаевскаго моста, около чума самодовъ столпился народъ. Разныя лица тутъ есть, но больше мужиковъ, мастероваго люда. Охотники до катанья здятъ на измученныхъ оленяхъ, которыхъ перегонитъ любая лошадь. Какой-то господинъ съ гувернанткой привезъ дтей покататься. Нарядныя дти разсматриваютъ оленей, стоящихъ понуря головы.
— Папа, а отчего вотъ этотъ олень съ рогами, а этотъ безъ роговъ?— интересуется мальчикъ въ кучерскомъ наряд.
Отецъ слегка заминается.
— Такъ, душечка, просто такъ…— говоритъ онъ.— Впрочемъ, тутъ папа и мама: папа съ рогами, а мама безъ рогъ.
— А отчего папа съ рогами?— допытывается мальчикъ.
— Отчего папа-то съ рогами? Да такъ… Папы ужъ всегда съ рогами бываютъ. Это красиве. Папа называется олень, а мама лань.
— Газель и серна, а въ общемъ олень,— поправляетъ гувернантка.
— А дяденьки у нихъ, съ рогами или безъ роговъ ходятъ? Дяденьки тоже олени? продолжаетъ спрашиваетъ мальчикъ.
— Дяденька у нихъ баринъ, лось прозывается и самый что-ни-на-есть свирпый,— вмшивается въ разговоръ новый романовскій полушубокъ.— Какъ теперича копытой по зубамъ хватитъ — смерть!
Гувернантка старается заслонить дтей отъ мужика.
Тутъ-же и купецъ съ купчихой. Купчиха тоже интересуется, отчего одинъ олень безъ рогъ.
— А за долги,— шутитъ купецъ,— кредиторы сняли. Предлагалъ двугривенный за рубль — не согласились и взяли товаръ…
— Ну, ужъ!.. сейчасъ какой-нибудь карамболь выпустишь — упрекаетъ купчиха.— Тебя честью спрашиваютъ.
— А я теб честью и отвчаю. Вонъ турецкіе мерблюды тоже вс безъ роговъ щеголяютъ. А отчего?— Англичане за долги сняли.
— Пошелъ, похалъ турусы на колесахъ строить!— машетъ рукой купчиха.
— И вовсе даже не пошелъ и не похалъ, а на мст стою. А ты думаешь какъ? Коли ежели-бы я труболетствомъ занялся, да у меня рога состояли, кредиторы-бы ихъ помиловали? Какъ-же, держи карманъ!
Тутъ-же два синихъ кафтана въ кошачьихъ шапкахъ.
— Зачмъ-же это ихъ, этихъ самыхъ оленевъ въ задъ палками-то пихаютъ?— старается догадаться одинъ изъ нихъ.
— А отъ необразованія,— поясняетъ другой: — потому одно слово — самоды. Коли-бы ежели человкъ образованіе въ себ содержалъ, сейчасъ-бы взялъ кнутъ.
— Чудно! Самоды! Ахъ, дуй т горой! Неужто эти самоды сами себя дятъ?
— сть не дятъ, потому они падалью питаются, ну, а обсасывать себя обсасываютъ, потому это для нихъ первое удовольствіе. Ну, а въ голодные годы онъ и самъ себя сть можетъ, потому нашъ хлбъ голодный, который ежели съ мякиной или съ корой, или съ лебедой, у него нутро не переноситъ. Сейчасъ взялъ это, отрзалъ отъ ноги у себя кусочекъ и сълъ.
— Ну, а потомъ какъ?
— Потомъ на этомъ мст новое мясо наростетъ. У нихъ противности этой самой совсмъ нтъ… Жилъ я это въ кухонныхъ мужикахъ у француза съ желзной дороги, такъ былъ у насъ дворникъ Ахмедка,— татаринъ онъ, но тоже изъ самодовъ. Бывало, возьметъ это руку, насосетъ ее до крови и сытъ. И что-жъ ты, братецъ, думаешь? Зарубилъ онъ себ руку топоромъ и свезли мы его въ больницу, глядь черезъ мсяцъ, а у него на рук-то дикое мясо растетъ. Такъ и докторъ сказалъ: ‘это, говоритъ, дикое мясо’. Вотъ онъ что самодъ-то изъ себя составляетъ!
— Ври больше!— вмшивается въ разговоръ бараній тулупъ, крытый синимъ сукномъ.— Потому они самодами называются, что женъ своихъ собственныхъ дятъ, а не то чтобъ себя. Гджъ это видано, чтобъ человкъ самъ себя лъ!
— Анъ стъ!— поправляется кафтанъ.— Ты вотъ разыщи этого самого Ахмедку и посмотри. Въ конюхахъ теперь у графа Ахлебова живетъ. Онъ т и дикое мясо покажетъ и все, стоитъ только ему два двугривенныхъ прожертвовать..
— Все это только одна пустая пропаганда въ вашихъ словахъ,— замчаетъ купецъ.— Потому они самодами называются, что людей дятъ, а тамъ жена или кто это — имъ наплевать. Поймалъ человка и сълъ въ компаніи, только теперь имъ эта самая ихъ вра отъ начальства воспрещена, потому они тутъ какъ-то въ Сибири не токма что обывателей, а поймали становаго и того съли.
— Врно, правильно, купецъ,— ободряетъ кто-то.— По ихъ вр, чтобъ человка състь, это у нихъ все равно, что наши поминки, али панихида… И т понятія, чтобъ сродственнику на томъ свт хорошо было.
— А водку пьютъ?— слышится вопросъ.
— Такъ-то хлещутъ, что бда! Ну, и ругаются по нашему тоже очень хорошо. Даве одинъ изъ нихъ около кибитки такъ это разсыпалъ! Смерть!
— Да, вдь, руготня это такая вещь, что она на всхъ двнадесяти языкахъ одинаково потрафляется. Вонъ голанецъ на бирж…
— Съ женами пріхали?— спрашиваетъ кто-то.
— Съ женами. Вонъ он тамъ въ кибитк сидятъ. Ихъ по пятаку показываютъ. Я даве смотрлъ.
— А дразнить за эти деньги ихъ можно?
— Да вдь дразни не дразни, а сидитъ она, къ примру какъ кикимора или статуй и рыбій жиръ взамсто чаю пьетъ, да сушеной олениной закусываетъ.
— Фу, мерзость!— плюетъ кто-то.
— Вотъ подижь-ты! А господа на счетъ оленины не нахвалятся и завсегда ее у Ворелевъ этихъ самыхъ дятъ. У меня извозчикъ — лихачъ одинъ знакомый былъ, такъ тотъ по совту барина за три цлковыхъ одинъ букивротъ съ олениной сълъ.
Наблюденія опять переносятся на оленей.
— Словно фараонова мышь изъ себя…— замчаетъ романовскій тулупъ.
— А ты нешто видалъ фараонову мышь?
— Не видалъ, а странникъ мн одинъ разсказывалъ. Онъ на ней въ Ерусалимъ здилъ. ‘Сизая, говоритъ, такая и голова словно каланъ’.
— Вретъ твой странникъ!
— Нтъ, ужъ это вы ‘ахъ оставьте!’ Странникъ этотъ медаль за Доброволію иметъ. ‘Я говоритъ во всхъ этихъ мстахъ былъ и на мерблюдахъ здилъ, и на собакахъ, и на слонахъ, и на волахъ, и на козлахъ’.
Въ это время на самодскія сани услись купецъ съ купчихой. Самодъ ткнулъ шестомъ оленей. Сани тронулись. Купчиха взвизгнула и свалилась. Народъ побжалъ ее подымать.