Гарем
Гарем
Книга стихов
Книга стихов
Книга посвящена Виктору Гюго.
Справка.
Справка.
Саида, Д-Эрвильи Эрнст, Год: 1874
Время на прочтение: 5 минут(ы)
Эрнест д’Эрвильи
17. Саида
(Вольный перевод с французского)
Посвящено Арману Сильвестру*
Я увидал тебя под деревом рожковым
на кладбище, в тени. Меня привлёк твой смех.
Почудилось, он был каким-то нежным зовом.
Ты пухленькой была, приятной для утех.
Я в мальвах там курил, разглядывая виды
Атласских снежных гор, растянутых дугой.
Взрыв радости твоей отвлёк меня, Саида,
от дикой красоты и поманил к другой.
Ты села отдохнуть среди кустов фасоли,
и кофточка тряслась от смеха без конца.
Я слушал и смотрел, вздыхая поневоле,
на тонкие черты нескрытого лица.
Дрожало при смешках чуть жирненькое горло.
Забавило тебя, что рядышком чужак.
(Всё в памяти твоей, должно быть, время стёрло,
ведь сердце у тебя не дрогнуло никак).
Набив сластями рот, ты весело хрустела.
Так ими увлеклась, что с пальцев лил медок.
Ты слизывала с рук потёки то и дело,
всё вновь и вновь смеясь. О звонкий голосок!
Ты ластилась к своей служанке-африканке,
чудовищной, как слон, замотанной в шелка,
но та не слушалась хозяйки-мавританки,
а я был для неё подобием щенка.
Ещё и посейчас, неблизко от Алжира,
мне помнится, как пах букетик ветерков:
печеньем на меду, вареньем из инжира
и ладанной струёй диковинных духов.
Как Африка к зиме, от стужи, от метели,
всех ласточек зовёт отправиться туда,
то кладбище в цветах, где много асфоделей,
манит меня к себе уж долгие года.
Мечты мои спешат, не делая привала
в обширных городах, летят, чтоб посмотреть
на холмики, где ты — о гурия, — бывало,
сидела на траве на полпути в мечеть.
Там всё без перемен. Мастичные деревья.
Вот вяхирь над плитой летит то вверх, то вниз.
Там передышки птиц при их перекочевье.
Там вырос выше пальм суровый кипарис.
Я вспоминаю склеп с цветными изразцами,
где некий был святой из чтимых погребён.
Когда звенел твой смех, как обруч с бубенцами,
на склепе, присмирев, застыл хамелеон.
Упитанный осёл траву щипал с успехом —
не миловал корней и гнал хвостом слепней.
Взрыв радости твоей подхватывался эхом.
Гекконы расползлись повсюду меж камней.
То пятница была, февраль. Тогда все спали,
лишь ветерок не спал в спокойный жаркий час.
И море по песку плескалось на причале,
но рощица вокруг скрывала синь от глаз.
Я, слушая твой смех, смотрел на асфодели:
не предок ли там твой, внизу, навек немой ?
Хотел поймать твой взгляд, неясный взгляд газели.
Глаза ты подвела, чуть тронув их сурьмой.
Я вспомнил невзначай о яйцах страусиных,
когда взглянул в твоё округлое лицо.
И тут во мне взыграл пяток роёв осиных…
Так действует гашиш и крепкое винцо.
Аллах! Но как же мне узнать твою судьбину ?
Что на сердце твоём, наивном и простом ?
Какому же тебя отдали господину
под звуки хриплых флейт однажды вечерком ?
Могло быть так, — увы, — что жгучая пустыня
дыханьем обожгла всю нежность милых щёк,
что яростный песок не дал сберечь доныне
гранатный цвет ногтей прелестных рук и ног.
Не бьёт ли барабан, и руки туарега
касаются до пят, окрашенных в шафран.
И в час, когда царит в сердцах влюблённых нега,
не спит совсем другой, читая свой Коран.
А, может, дремлешь ты, средь роз благоухая,
под мерный шёпот пальм. Душа твоя ясна,
и выпала тебе судьбина неплохая,
и мчит от звёзд с небес счастливая волна ?
Должно быть, ты, как все арабские красотки, —
затворница в дому, и, выйдя за купца,
лишь только быстрый взгляд бросаешь сквозь решётки,
когда пройдёт француз, на гостя-наглеца.
Как знать ? Пребудь навек такою, как назвали,
Саида, раз тебя ‘СЧАСТЛИВИЦЕЙ’ зовут,
под бедною кошмой и в сказочном серале,
лишь только б ты — Дай Бог! — смеялась там и тут.
Ernest d’Hervilly M’caouda
A Armand Silvestre*
SOUS la ramure sombre et d’azur etoilee
D’un caroubier geant, au cimetiere, un jour,
Je te vis, M’caouda, mauresque potelee :
Tu riais. — Ma jeune ame eut un frisson d’amour.
Je fumais, etendu parmi les grandes mauves,
Suivant а l’horizon la ligne sur les cieux
Que tracent, couronnes de neige, les monts fauves ,
L’eclat franc de ta joie en detourna mes yeux.
Sur une tombe ancienne ou fleurissaient des feves,
Et sans rien qui voilat ton visage enfantin,
Tu riais, accroupie, o regret de mes reves!
Le rire enflait ta veste etroite de satin.
Tu riais, M’caouda, bruyamment, avec grace!
Et, coquette, feignant d’oublier le roumi,
Tu decouvrais parfois la gorge blanche et grasse
Ou s’ebattait un coeur qui n’avait point gemi.
Sans honte, а pleines dents, tu croquais des galettes
Ruisselantes de miel, et tu lechais tes doigts
Ou brillaient par instants de lourdes gouttelettes ,
Et tu riais encore. — O claire, o fraiche voix!
Charmante vision : — Tu te penchais, caline,
Vers ta servante noire aux monstrueux appas,
Colosse entortille de frele mousseline,
Qui me traitait de chien et ne t’ecoutait pas.
Un relent de parfums bizarre, se marie
Dans ma memoire emue а ce spectacle, et loin,
Bien loin d’Alger, l’odeur de la patisserie
M’arrive encor, melee а l’odeur du benjoin.
Je n’ai rien oublie. — Comme les hirondelles
Qui cinglent vers l’Afrique aux hivers bienfaisants,
A ce gai cimetiere embelli d’asphodeles,
Mes souvenirs frileux reviennent tous les ans.
Sans daigner s’arreter sur les terrasses blanches
Des villes, ils s’en vont droit, o soeur des houris,
A ce champ du repos qui montre entre les branches
Son marabout antique et ses tombeaux fleuris.
Rien n’a change. Voici les bosquets de lentisques
Ou chantaient les serins. Le vol blanc des ramiers
Palpite encore autour de ces verts obelisques
Que dressent les cypres au-dessus des palmiers.
Je me souviens! — Lа-bas, sur les faiences peintes
Qui recouvrent les os des pieux Musulmans,
Tandis que tu riais, o M’caouda, sans craintes,
Des cameleons gris s’allongeaient par moments.
Un petit ane obese, aureole de mouches,
Broutait l’herbe des morts pres de nous. Les geckos
Ponctuaient les vieux murs du marabout, farouches.
Ta gaite seule, enfant, provoquait les echos.
C’etait un vendredi de fevrier, а l’heure
Chaude et calme ou tout dort, hormis les vents legers,
Et la mer , sur le sable en courant qu’elle effleure,
On l’apercevait, bleue, entre les orangers.
Et je t’еcoutais rire innocemment, assise
Dans les fleurs que nourrit peut-еtre ton aieul,
Et je guettais tes yeux de gazelle indecise,
Tes doux yeux, tes longs yeux avives de koheul!
Le sang courait en moi bruyant comme une ruche!
Ta figure tres-ronde, et comme ton col fin,
Pale de la paleur mate de l’oeuf d’autruche,
M’enivrait! — Ainsi font le haschisch et le vin.
Allah! — Mais aujourd’hui quelle est ta destinee?
Ou bat ton coeur naif et tendre, frele oiseau?
A quel maitre, une nuit triste, fus-tu menee,
Aux sons voiles et lents des flutes de roseau ?
Se pourrait-il, helas! qu’а l’haleine brulante
Du Pays-de-la-Soif ton beau front se fanat!
Le sel des oasis doit-il rider la plante
De tes chers petits pieds aux ongles de grenat!
Peut-etre un fier Targui, dans sa main brune et maigre,
Prend-il tes talons gras et jaunis au safran,
Reveur, tandis qu’au loin quelque pauvre fou negre,
Battant le derboucka, nasille le Koran!
Dors-tu bercee au bruit sourd des dattiers etiques,
O ma rose musquee? — Et sur deux beaux yeux clos,
Votre clarte toujours jeune, etoiles antiques,
Verse-t-elle а present ses impalpables flots?
Ou bien es-tu, cachee aux regards et modeste,
L’epouse d’un marchand en haut du Vieil-Alger,
Qui darde par d’etroits grillages un oeil preste
Dans la ruelle ou passe, insolent, l’etranger ?
Qui sait? — Mais sois toujours, Fleur dont j’ai vu l’aurore,
Ce que ton nom veut dire : ‘ Heureuse ‘ en chaque lieu,
Et sous un Toit-de-poil ou dans un harem maure,
Puisses-tu rire encor longtemps, — S’il-plait-а-Dieu!
Арман Сильвестр — Paul-Armand Silvestre — (1837-1901) — французский писатель, начинавший как поэт — ‘парнасец’, широко известный также как художественный критик, романист, новеллист, драматург, автор оперных либретто, афоризмов, сатирических произведений. Завсегдатай артистического кафе Гербуа. В 1890-1891 гг. Посетил Россию и оставил об этом записки.
(с) Copyright: Владимир Корман, 2010
Свидетельство о публикации N11001215123