СЪ УБІЙЦЕЙ.
(Повсть).
СЪ УБІЙЦЕЙ.
(Повсть).
Ne cherchons pas les explications des
catastrophes conjugales dans ce qui suit
le mariage, elles sont toutes dans ce qui
prcde.
А. Dumas-fils.
(Изъ частнаго письма).
I.
II.
III.
IV.
V.
С убийцей, Боборыкин Петр Дмитриевич, Год: 1895
Время на прочтение: 69 минут(ы)
Его привезъ изъ крпости адвокатъ Завацкій.
Въ квартир, гд я вбивала каждый гвоздикъ, все было готово къ принятію Николая. Меня тянуло — точно я была загипнотизирована — въ сни, на лстницу, на крыльцо. Когда по звуку колесъ я узнала, что это ихъ карета, я не выдержала и бросилась за лстницу.
Николай тяжело поднялся на предпослднюю площадку.
У меня закружилась голова. Я очнулась у него на колняхъ. Маленькій диванчикъ площадки случился тутъ.
На меня съ испугомъ смотрло его милое, исхудалое лицо. Онъ очень измнился — очень: щеки впали и глаза красны. Волосы еще отросли. И весь онъ былъ такой трепетный. Въ рук его — горячей и влажной — пробгали нервныя струйки.
— Полно, Дима! Я съ тобою! Я съ тобою!— повторялъ онъ.
Я обняла его… искала его губъ. Но онъ смутился… Тутъ-же стоялъ Завацкій, въ длинномъ, модномъ пальто, и поглядывалъ на насъ въ свое черепаховое pince-nez, съ усмшкой… Меня это выраженіе покоробило и мн стало вдругъ стыдно, что я при чужомъ — на колняхъ у Николая.
Какъ это было глупо! Чего-же мн стыдиться? Онъ — мой мужъ. Цною какихъ нравственныхъ страданій пріобрли мы право на ласку и любовь!
— Идемъ, идемъ!— шептала я, смущенная.
— Не стсняйтесь — сказалъ Завацкій, отвернувшись къ периламъ площадки.
Въ передней мы, вмст съ еней, стали стаскивать съ Николая пальто. На немъ все платье какъ-то странно сидло, точно онъ разучился одваться. И весь онъ казался разбитымъ, съ такимъ выраженіемъ глазъ, какого я еще не видала у него никогда. Не безумная радость, а что-то другое было въ нихъ, и это холодной капелькой капнуло мн на сердце.
— Ты голоденъ?— спросила я, вводя его въ столовую.
Завтракъ былъ готовъ. Столъ аппетитно убранъ и вся столовая смотрла такъ нарядно.
Я пригласила позавтракать и Завацкаго. Вдь онъ защитникъ. Его блестящая рчь подйствовала на судъ, и вмсто годового заключенія въ крпости, Николая присудили только на шесть мсяцевъ. И въ эти полгода, и во время слдствія и суда, Завацкій велъ себя какъ джентльменъ. Старался и меня утшать… Быть можетъ больше, чмъ я-бы сама желала.
Адвокатъ принялся острить, разспрашивая Николая о его сидньи. Онъ собираетъ матеріалы для ‘психологіи узниковъ’, какъ онъ шутливо выразился. Николай отвчалъ вяло. Разговоръ вообще не клеился. Мн стало досадно на то, что Завацкій не отказался завтракать. Правда, онъ, посл кофе, тотчасъ-же ушелъ.
Мы остались одни. Была такая минута, когда мы, проводивъ Завацкаго до передней, вернулись въ кабинетъ Николая и остановились одинъ противъ другого. Мн — я стояла спиной къ окнамъ — было видно все лицо Николая. Въ глазахъ его не зажглось искры. На поблднвшихъ губахъ явилась улыбка, и эта именно улыбка смутила меня.
Онъ протянулъ мн руки какимъ-то неопредленнымъ жестомъ. Я обняла его и прижалась.
Тихо подвелъ онъ меня къ дивану. Мн стало вдругъ неловко. Я не могла цловать его, а внутри у меня все дрожало отъ потребности ласки. И захотлось плакать, но не отъ радости.
— Вотъ ты и у себя — сказала я, не находя настоящаго слова.
— Да, Дима,— отвтилъ онъ, держа меня за талію, но не крпко, не страстно — и даже не заглянулъ мн въ лицо.
— Такъ я стосковалась, Николя… въ послдніе мсяцы особенно. Если бы не устройство квартиры — просто-бы не знала, что съ собою длать. А вдь мы могли-бы видться.
Онъ взглянулъ на меня въ бокъ и повелъ плечами.
— Ты знаешь, почему такъ вышло, Дима.
Я знаю! Потому-что онъ не хотлъ этого. Мы были уже мужъ и жена — законно внчаны — когда начался судъ надъ нимъ за дуэль съ моимъ первымъ мужемъ. И на суд Николай держалъ себя такъ, точно будто я не жена его. Моего имени почти и не упоминалъ. Въ крпости мы могли-бы часто видаться, стоило только объ этомъ попросить. Вдь онъ былъ самый обыкновенный арестантъ. Сидть за дуэль! Это не считается ни важнымъ, ни позорнымъ.
Николай написалъ мн большое письмо, гд настаивалъ на томъ, что будетъ ‘порядочне’ не видаться… Почему порядочне? Я протестовала. Но онъ опять сталъ убждать меня — написалъ цлую диссертацію. Я тогда подчинилась. Писала я ему въ первый мсяцъ каждый день. Потомъ я заболла… Потомъ надо было хать по дламъ. Потомъ устраивала квартиру. Такъ прошло нсколько мсяцевъ… Николай сидлъ ровно полгода.
— Теперь,— сказала я,— никто уже насъ не разлучитъ. И ты — у себя, Николя. Посмотри, такъ-ли я все уставила здсь? Ты вдь узнаешь свой кабинетъ?
Онъ оглянулъ комнату. Она была обширне кабинета въ его холостой квартир. Я прибавила новый шкапъ, нсколько креселъ, этажерокъ, столиковъ. Смотрло и солидно, и нарядно.
— Все очень мило,— выговорилъ онъ и поцловалъ мою руку.— Но эта квартира слишкомъ велика для насъ…
Онъ не договорилъ. Но я знаю, что его смущаетъ. Когда мы завтракали, онъ посматривалъ на отдлку столовой. Я ее измнила противъ той, что была въ квартир на Сергіевской. Но нкоторыя вещи онъ сейчасъ узналъ. Обстановка принадлежала на половину мн, ему это извстно. Спальню теперь не узнаешь, и у меня есть будуаръ. Для гостиной я обмнила мебель. Есть многое изъ его холостой квартиры. И все-таки его что-то смущаетъ.
— Зачмъ намъ такое помщеніе?— спросилъ онъ, помолчавъ, и взялъ меня за руку.
А я все еще чувствовала себя скованной. Такъ-бы и прильнула къ нему, схватила-бы его, подняла и стала прыгать отъ радости! Его тонъ, лицо — всего больше глаза — замораживали меня.
— На твои средства я, Дима, жить не согласенъ,— выговорилъ онъ съ усиліемъ.— Заработка у меня нтъ… Мста я лишился…
— Все будетъ, Коля!.. Насъ двое… Только-бы держаться такъ, вдвоемъ.
Я опять припала къ нему головой на плечо. Онъ поцловалъ меня въ волосы. Эта ласка согрла меня, но что-то, точно холодная змйка, проползло между нами.
Такъ провести первыя минуты, съ глазу на глазъ, не ожидала я.
Его продолжаетъ безпокоить то, что онъ теперь безъ собственнаго заработка. Это мн очень непріятно. Съ какой стати раздражать себя, въ первые дни нашей жизни на свобод, такими преждевременными заботами?
Во-первыхъ, у него есть кое-какія сбереженія. Положимъ, не Богъ знаетъ что, но вдь онъ не нищій. Если онъ потерялъ мсто изъ-за дуэли съ моимъ первымъ мужемъ, то изъ этого не вытекаетъ, что ему теперь нтъ никакого хода. Въ послдніе мсяцы я почти не бывала нигд и не знаю что говорятъ про насъ въ тхъ кружкахъ, гд насъ помнятъ, но я не думаю, чтобы на него именно падали какія-нибудь нареканія. На процесс публика ему сочувствовала и когда сдлался извстенъ приговоръ, очень многіе жалли о немъ: мн это передавалъ Завацкій. Если кому досталось, то скоре мн, да и то только отъ господина прокурора,
Стало быть, что-же ему бояться? У него есть сослуживцы, товарищи. Я уврена, что не пройдетъ и какого-нибудь мсяца — ему ничего не будетъ стоить получить мсто. Для этого, конечно, надо возобновить свои знакомства, а Николай, вотъ уже который день, почти никуда не выходитъ, жалуется на мигрени, запирается у себя въ кабинет, что-то такое пишетъ. Я догадываюсь, что онъ велъ свой дневникъ, когда сидлъ въ крпости. Спросить объ этомъ мн неловко.
И вообще я замчаю, что въ эти нсколько дней у насъ какъ-то не установилось настоящаго тона. Меня какъ будто что сдерживаетъ, чего прежде никогда не было, съ тхъ минутъ, какъ мы стали близки другъ къ другу. Вызывать его на объясненіе я просто не ршаюсь, не то что не хочу, а именно не ршаюсь. Что-то говоритъ мн: ‘если ты разбередишь его душу, то можешь вызвать такой взрывъ, посл котораго не будетъ, пожалуй, никакого возврата къ прежнему’.
Наши завтраки и обды съ глазу на глазъ проходятъ въ отрывочныхъ разговорахъ. Я, конечно, стараюсь ихъ оживлять, но, кажется, это стараніе чувствуется.
— Отчего ты не повидаешься съ Еремевымъ?— спросила я его вчера за обдомъ.— Вдь ты былъ съ нимъ всегда въ очень хорошихъ отношеніяхъ… кажется вы даже на ты?
— Да, на ты,— отвтилъ Николай какъ-бы нехотя.
— Онъ человкъ со связями.
— Что ты хочешь сказать этимъ? Клянчить черезъ него мстечко!
— Почему-же клянчить?
— Я не понимаю,— продолжалъ Николай, метнувъ на меня быстрый и раздраженный взглядъ,— я не понимаю,— повторилъ онъ,— какъ ты не можешь этого сообразить. Еремевъ занялъ мсто Ивана Андреевича.
Въ первый разъ Николай, по возвращеніи изъ крпости, назвалъ такъ Тарутина.
— Ну такъ что-жъ изъ этого?
Онъ пожалъ плечами и не сразу отвтилъ,
— Право, чмъ больше я вглядываюсь въ то, что составляетъ душу женщины, тмъ боле я убждаюсь, что у васъ какая-то особенная совсть.
Эти слова произнесены имъ были съ двойственной усмшкой, не рзко, не зло, но все-же такъ, что меня всю передернуло.
Ничего подобнаго, годъ тому назадъ, онъ не въ состояніи былъ-бы выговорить. Сколько разъ, въ т свиданія, какія были у насъ, Николай съ такой убжденностью и съ такимъ энтузіазмомъ преклонялся передъ женщиной, признавая за нею гораздо больше нравственной чуткости, доказывалъ: какъ большинство мужчинъ грубы въ своихъ инстинктахъ, какъ они мало достойны тхъ беззавтныхъ привязанностей, какими мы ихъ очень часто награждаемъ, очертя голову.
Я ничего ему не возразила и только значительно поглядла на него.
Онъ понялъ этотъ взглядъ.
— Ты желаешь, чтобы я пошелъ къ моему товарищу, занимающему какъ-разъ постъ Ивана Андреевича?..
— Это случайность!— вырвалось у меня.
— Въ жизни никакихъ нтъ случайностей, все держится за строгій законъ. По научному это называется детерминизмомъ, теб, конечно, извстенъ этотъ терминъ — а попросту судьбою. И эта судьба — въ насъ самихъ, ни въ комъ больше. Во всякомъ случа, согласись, что мн было-бы крайне тяжело являться, хотя-бы и къ пріятелю, съ задней мыслью похлопотать о мстечк. И какъ разъ къ тому, кто сидитъ на мст человка… убитаго мною.
Николай проронилъ эти два слова чуть слышно, но такимъ звукомъ, что я вся вспыхнула.
Протянулась длинная пауза.
Во мн все закипло. Но не женская вздорность заставила меня возмутиться. Съ какой-же стати любимый человкъ, знающій прекрасно какъ онъ любимъ — хотя-бы и обмолвился такими словами? Но онъ не обмолвился.
Да, онъ правъ. У мужчинъ тоже не та совсть, какъ у насъ. Никогда, никакая женщина, если только къ ней кроется капля привязанности, не позволила-бы себ, въ такомъ точно положеніи, смутить любимое существо подобнымъ напоминаніемъ. Никогда!
Съ какой стати было произносить эти слова? Онъ убилъ моего перваго мужа?! Убилъ — не изъ-за угла, а подставляя свою грудь на дуэли. Вдь не онъ его вызвалъ? Если Иванъ Андреевичъ оказался человкомъ, неспособнымъ великодушно отнестись къ тому, что произошло, то кто-же въ этомъ виноватъ? Лучше было-бы, если-бъ мы продолжали цинически и пошло обманывать его, какъ длается это въ безчисленныхъ ‘mnages trois’? Я прожила съ нимъ нсколько лтъ честно, безукоризненно, и не знала любви. Онъ былъ, или считался, хорошимъ человкомъ, но что такое ‘хорошій человкъ’, когда онъ совершенно чуждъ вашему сердцу, когда это сердце заговорило, наконецъ, и захватило васъ страстью? Разв Николай не доказывалъ мн сотни разъ, что этотъ мужъ не понимаетъ и не можетъ понять такой натуры какъ моя, что мы имемъ полное нравственное право ‘устранить’ его, что наше поведеніе вполн безупречно, особенно съ той минуты когда на откровенное признаніе жены, сказавшей ему, что она не можетъ уже больше быть его женою, онъ отвчалъ цлымъ рядомъ поступковъ, которые показывали, какая въ немъ крылась жесткая, безпощадная натура, не знающая ничего, кром формальнаго чиновничьяго догмата.
Я первая попросила Ивана Андреевича возвратить мн мою свободу. Онъ сталъ вымещать на мн свои супружескія права и добился того, что я потеряла къ нему даже всякую жалость и то уваженіе, къ какому онъ прежде пріучилъ меня. Потомъ Николай пошелъ къ нему и такъ-же искренно, смло предложилъ: возвратить мн свободу. Между ними вышло столкновеніе. Если даже предположить, что Николай, по горячности, нанесъ ему оскорбленіе словомъ, все-таки-же въ Иван Андреевич крылось ршеніе вызвать того, кто у него отбилъ жену. Такъ передавалъ мн сцену Николай, такъ оно и должно было случиться.
Дуэль есть дуэль. Или оба цлы, или одинъ погибнетъ. Но спрашивается: кто изъ нихъ обоихъ сильне жаждалъ смерти другого? Допускаю, что тотъ, кто, вульгарно выражаясь, отбилъ у мужа жену. Для него не было иного исхода. Если-бы Иванъ Андреевичъ остался живъ, онъ, по доброй вол, не далъ-бы мн развода: онъ мн это прямо сказалъ и въ первое наше объясненіе, и во вс слдующія.
Неужели Николай знаетъ и понимаетъ все это хуже меня? И все-таки у него вырвались эти неумстныя, тяжелыя слова.
Я говорю ‘вырвались’. Полно, такъ-ли? Хотя онъ произнесъ ихъ очень тихимъ голосомъ, но въ этомъ голос я зачуяла какое-то особенное вздрагиваніе, говорившее о томъ, что онъ врядъ-ли смотритъ на исходъ своей дуэли, какъ я на него смотрю.
— Если такъ разсуждать,— сказала я, съ трудомъ сдерживая свое волненіе — то ты теперь не смешь ни съ кмъ говорить о себ, искать занятій, мста, потому только, что у тебя была дуэль съ человкомъ, съ которымъ ты вмст служилъ? Это очень странно. Наконецъ, если тебя это тревожитъ больше, чмъ слдовало-бы, если теб непріятно видть даже тхъ, кто, наврно, относится къ теб хорошо, съ сочувствіемъ — какая надобность сидть въ Петербург? Мы могли-бы ухать на мсяцъ, на два, куда теб угодно, хочешь въ Крымъ, хочешь за-границу. Ты высидлъ шесть мсяцевъ въ одной камер, нервы твои, да и весь организмъ нуждается…
— Въ чемъ? Въ отдых?— спросилъ онъ, насмшливо улыбнувшись.
— Не въ отдых, а въ другихъ впечатлніяхъ. Тамъ мы будемъ совсмъ одни, многое забудется…
— Покорно благодарю!— закричалъ онъ и почти злобно засмялся.— Что-же это такое? Un voyage de noce? Этого еще недоставало! И на какія средства?..
— Николай,— прервала я,— теб не гршно? Ты не можешь какихъ-нибудь два-три мсяца позволить мн раздлить съ тобою то, что я имю?.. Я не понимаю такой щепетильности… между нами?— спросила я съ удареніемъ.
— Конечно, конечно!— съ горечью подхватилъ онъ.— Женщины многаго не понимаютъ. То, что для насъ — категорическое требованіе нашей совсти, то для нихъ — щепетильность!
И вставая изъ-за стола, онъ бросилъ мн, уходя въ кабинетъ, возгласъ:
— Никогда я не позволю себ такой voyage de noce, никогда!
Слезы душили меня. Я была прикована къ стулу. Я боялась идти за нимъ и продолжать этотъ тяжелый, обидный разговоръ.
Николай, наконецъ, пошелъ куда-то. Я не знаю куда. Вроятно, купить что-нибудь для своего письменнаго стола. Онъ несомннно пишетъ дневникъ. Разрозненныхъ листковъ я не вижу на его стол… Можетъ-быть у него кончилась вся тетрадь и онъ начнетъ завтра — послзавтра новую.
Никто у насъ не бываетъ. День тянется-тянется. Мои знакомые, т, кого я, годъ назадъ, принимала въ своей гостиной — точно вс вымерли. Женщины… такъ называемыя ‘пріятельницы’ ни одна меня не любила. Он играютъ въ добродтельныхъ… И почти у каждой есть по любовнику. Моя главная вина не въ томъ, что я полюбила при живомъ муж, а та, что полюбила человка бднаго, безъ солиднаго положенія, тогда какъ мужъ былъ съ состояніемъ и съ всомъ. И я довела до того, что мужъ умеръ отъ раны, полученной на дуэли.
Мн и не надо ихъ — этихъ фальшивыхъ и глупыхъ бабенокъ!
Но и мужья ихъ не являются.
Цлую недлю не былъ Завацкій. Сегодня пришелъ онъ въ отсутствіе Николая. Я ему почти обрадовалась.
— Вы совсмъ насъ забыли,— слегка упрекнула я его.
— Не хотлъ смущать васъ. Всего одна недля…
— Какая? Медовая?
— А то какая-же?.. Вамъ обоимъ никого не нужно было. Провались вся вселенная!..
Должно быть я не воздержалась отъ двойственной усмшки.
Онъ подслъ поближе и спросилъ, прищуривая глаза, сквозь стекла своего pince nez:
— Разв не такъ?
Въ немъ есть что-то, мшающее мн сблизиться съ нимъ, какъ съ добрымъ знакомымъ Николая, наконецъ, какъ съ его защитникомъ, который по своему сумлъ значительно облить его: вмсто года, Николай просидлъ только шесть мсяцевъ. Но въ Завацкомъ чувствую я какую-то смсь, не позволяющую мн, до сихъ поръ, быть съ нимъ на вполн дружеской ног. Теперь мн-бы нуженъ былъ умный пріятель, но только пріятель — не больше. Для этого у него есть и большая развитость, и знаніе людей. Можетъ-быть онъ гораздо раньше меня сталъ понимать настоящую натуру Николая. Мн не очень нравилось то, какъ онъ говорилъ о немъ, когда мы бесдовали во время процесса. Въ немъ чувствуется слишкомъ явное сознаніе своего превосходства. Онъ — любитель женщинъ: это всмъ извстно и, кажется, онъ только выдаетъ себя за холостого. Кто-то мн говорилъ, что онъ рано женился и очень скоро разошелся съ женой. Въ томъ обществ, гд онъ бываетъ, у него было много тайныхъ связей съ замужними женщинами… Кажется, теперь онъ перешелъ уже къ другимъ, боле легкимъ побдамъ.
Въ Заварномъ вы чувствуете всегда этотъ инстинктъ охотника… ‘un chasseur de femmes’, какъ выражаются французы. Впрочемъ, онъ и самъ себя называлъ при мн либертиномъ и выговаривалъ это словосъ особеннымъ удовольствіемъ. Если къ нему относиться снисходительне, проще, то его манера съ вами — очень пріятна. Женщинъ онъ понимаетъ и неспособенъ задть васъ даже въ мелочахъ. Можетъ быть, какъ умный человкъ, хорошо знающій жизнь, онъ дйствительно выработалъ себ широкій взглядъ на насъ всхъ… Только эта терпимость можетъ многимъ показаться оскорбительной…
Я совсмъ не такая ригористка, я думаю, что мужчина, какъ Завацкій, цнитъ чувство, страсть, увлеченіе, даже поэтическій капризъ больше многихъ. Самъ онъ либертинъ, но это только недостатокъ натуры. Быть можетъ, онъ внутренно ставитъ тхъ, кто способенъ на пылкое, захватывающее чувство, гораздо выше себя?..
— Послушайте, Завацкій,— начала я, не отвчая ему прямо на вопросъ о нашей ‘медовой’ недл,— вы были такимъ талантливымъ защитникомъ моего мужа… Но были ли вы его наперсникомъ, слышали-ли вы его настоящую исповдь?
Онъ немного откинулся на спинку дивана и снялъ pince-nez. Его крупныя, очень чувственныя губы сложились въ неопредленную усмшку. Что-то было въ его короткой полной фигур и въ лысой круглой голов такое, что заставило меня сейчасъ-же пожалть о моемъ вопрос.
Но назадъ нельзя уже было пятиться.
— Видите-ли, Авдотья Петровна, когда Николай Аркадьевичъ сдлался моимъ кліентомъ, мы съ нимъ были въ хорошихъ отношеніяхъ, но дружеской связи между нами не было. Для меня, какъ для его защитника, мотивы его поступковъ не представляли ничего загадочнаго. То, что онъ мн самъ говорилъ — вытекало, такъ сказать, изъ существа дла. Тогда,— протянулъ онъ съ особенной интонаціей,— Николай Аркадьевичъ находился въ очень сильномъ аффект…
— Былъ сильно охваченъ страстью,— подсказала я.
— Ну, да, если угодно… однако,— онъ опять надлъ свое pince nez,— позвольте мн сейчасъ, не умничая, сдлать маленькое различіе. Употребляя педантское слово ‘аффектъ’, я хочу этимъ сказать, что общее душевное состояніе Николая Аркадьевича было чрезвычайно возбужденное. Но я не употребилъ этотъ терминъ, какъ однозначащій съ захватомъ любви, съ страстнымъ чувствомъ къ женщин.
— Да, вотъ, въ такомъ смысл…— выговорила я, невольно смущенная.
— Изъ моихъ наблюденій надъ вашимъ мужемъ я позволю себ вывести то заключеніе, что это натура, въ одно и то-же время, и прямолинейная, и склонная къ чисто русскому… простите за неизящество выраженія: къ большому душевному ковырянью.
— Какъ это врно!
И тотчасъ-же я упрекнула себя.
— Не будемъ разбрасываться, продолжалъ Завацкій и, наклонившись ко мн, ласково и вкрадчиво сталъ поглядывать на меня сквозь стекла своего pince-nez.— Вопросъ, заданный вами, я самъ себ нсколько разъ ставилъ, то есть: высказывался ли Николай Аркадьевичъ въ нашихъ свиданіяхъ съ глазу на глазъ такъ, чтобы это можно было принять за настоящую исповдь? Вполн — не думаю. До суда, какъ я сейчасъ сказалъ, онъ былъ чрезвычайно взвинченъ и повторялъ то, что я могъ и самъ возстановить въ смысл его психологіи — психологіи человка, выступившаго соперникомъ… вашего перваго мужа. Но на засданіи — васъ тамъ не было и отчетъ не даетъ вдь очень многаго — на засданіи, говорю я, въ тон, именно въ тон Николая Аркадьевича, въ маленькихъ, чуть замтныхъ движеніяхъ, возгласахъ и недомолвкахъ было уже нчто иное.
— Что-же именно? порывисто спросила я.
— Прямолинейный человкъ уступилъ уже мсто тому типичному русскому моралисту и самоковырятелю, если позволите мн такъ выразиться, который несомннно сидитъ въ Никола Аркадьевич. Онъ не каялся, но и не оправдывалъ себя, какъ вы помните въ заключительномъ своемъ слов, и мн показалось даже, что моя защита вызвала въ немъ, тутъ-же, на засданіи, потребность выдать себя еще больше, чмъ онъ сдлалъ. Въ сущности это былъ прекрасный пріемъ. Ни одинъ адвокатъ не поступилъ-бы ловче, только у Николая Аркадьевича все это выходило изъ его душевнаго нутра. Стало быть, уже въ моментъ произнесенія надъ нимъ приговора, который въ публик многихъ удивилъ, въ его душевномъ настроеніи произошла, такъ сказать, трещина.
Завацкій засмялся своимъ короткимъ, не очень пріятнымъ для меня смхомъ.
— А потомъ, вы бывали у него въ крпости?
— Всего два раза… Въ первый разъ разговоръ былъ чисто дловой и ему сильно нездоровилось, отъ невралгіи онъ едва говорилъ.
— А во второй разъ?
— Во второй разъ — Завацкій перевелъ духъ и немного прикусилъ нижнюю губу — во второй разъ самоанализъ уже сильно похозяйствовалъ. Недавнее общее аффективное состояніе прошло и передо мною былъ уже человкъ, уходящій въ себя… въ ущербъ своему чувству…
Я поняла что онъ хотлъ этимъ сказать. Вотъ уже больше недли, какъ я начала разглядывать правду…
— Дорогая Авдотья Петровна — заговорилъ Завацкій, протянувъ мн свою блую и пухленькую руку — не вдавайтесь и вы въ русскій недугъ самоанализа. Сколько я васъ понимаю, вы — настоящая женщина. Въ васъ зажглось чувство и сдлалось главной пружиной всего вашего душевнаго я. Это — большое счастіе! Говорю это, несмотря на мою репутацію. Неужели вамъ до сихъ поръ невдомекъ, что у насъ, въ русскомъ обществ, любовь въ какой-бы то ни было форм — глубокой или легкой — не составляетъ настоящаго культа. Большинство русскихъ мужчинъ, даже имющихъ репутацію любителей женщинъ — все-таки женщину не любятъ такъ, какъ она этого заслуживаетъ. И этого мало — они не любятъ и любви… простите мн этотъ плеоназмъ, но я не умю иначе выразиться.
— Это прекрасное выраженіе! вскричала я и почувствовала, что вся красню.— Да, не любятъ любви!
Множество вопросовъ толпилось въ моей голов, но мн стало какъ-бы неловко, почти страшно продолжать эту консультацію.
Въ первый разъ я ждала Николая до поздняго часа. Онъ ухалъ посл обда, ничего мн не сказавъ.
Я работала, читала. На меня нашла одурь отъ жданья. И часу съ двнадцатаго стала я метаться по комнатамъ, подбгая къ окнамъ гостиной и кабинета, выходящимъ на улицу: точно я могла разглядть изъ второго этажа — кто подъхалъ къ намъ.
Вчерашній разговоръ съ Завацкимъ весь пришелъ мн и получилъ вдругъ какую-то особенную яркость и силу.
Вдь адвокатъ правъ, тысячу разъ правъ! Въ Никола уже нтъ того мужчины, который готовъ былъ идти изъ-за меня на врную смерть. Другой человкъ, съ чисто русской болзнью самоковырянья и морализма, началъ брать верхъ, во время сиднья въ крпости.
Правъ Завацкій и въ этомъ: наши мужчины не любятъ женщины и не любятъ самаго чувства. Оно для нихъ — какой-то придатокъ, средство, а не цль, какъ для насъ.
Начинается нчто страшное и обидное для меня.
Было очень поздно. Я легла и, утомленная жданьемъ, задремала. Проснулась я не очень поздно… Кровать Николая пуста… Это меня испугало. Страхъ охватилъ меня внезапно.
Николай не возвращался домой. Разв это могло случиться такъ оттого только, что онъ прокутилъ всю ночь? А если нтъ — то онъ покончилъ съ собою.
Мысль о возможности самоубійства пронизала меня впервые, и такъ стремительно… Я вскочила и въ одномъ бль бросилась изъ спальни.
Прислуга уже проснулась. Я подбжала къ двери кабинета. Она была заперта извнутри… Я постучала довольно сильно… Отвта не было.
Сейчасъ-же мн представилась картина: Николай лежитъ на диван съ прострленнымъ вискомъ. Я стала стучать и бить кулакомъ въ дверь.
Наконецъ Николай отперъ… Онъ былъ полуодтъ, безъ сюртука и галстука, лицо землистое, волосы въ безпорядк.
— Что такое? Зачмъ ты заперся? закричала я и не выдержала — тутъ-же заплакала.
Онъ лниво прошелся по комнат и соннымъ голосомъ выговорилъ:
— Поздно вернулся вчера… Не хотлъ тебя безпокоить.
— Какъ-же, ты такъ одтый и спалъ?
— Что-же за бда?
— Я намучилась вчера… Ты ничего не сказалъ. Заснула я очень поздно…
— Что-же тутъ такого особеннаго?… Встртилъ одного товарища… москвича… Мы поужинали, я его проводилъ въ гостиницу и тамъ мы заговорились.
— Все это прекрасно, Николя… Но я только прошу: въ другой разъ не запираться такъ въ кабинет.
Можетъ быть, отъ тревожной ночи, но я не могла подавить своей нервности и слезы тихо текли изъ моихъ глазъ.
Онъ поглядлъ на меня, стоя поодаль у письменнаго стола.
— Съ какой стати — началъ онъ — ты такъ волнуешься?… Самая обыкновенная вещь. Я тебя-же не хотлъ безпокоить.
— Это совсмъ не то! почти закричала я.
— То есть какже не то? глухимъ и неискреннимъ тономъ спросилъ онъ.
— Да, не то, не то! Я вижу куда это идетъ!
— Что — это? уже съ нкоторымъ раздраженіемъ переспросилъ Николай.
— Ты запираешься… тебя тяготитъ то, что у насъ общая спальня.
— Съ какой-же стати? началъ было онъ.— Но я дйствительно боюсь безпокоить тебя. Сплю я въ общемъ плохо.
— Я этого не замчала.
— Потому что я не хотлъ тебя тревожить.
— Стало-быть ты притворялся спящимъ?
— Если хочешь, да. Съ какой-же стати сталъ-бы я лишать тебя сна?
— Все это не то, Николай, заговорила я, чувствуя какъ слезы опять начинаютъ меня душить.— Пожалуйста не думай, что я, какъ пустая, взбалмошная бабенка, тревожусь изъ за пустяковъ, подозрваю тебя! Ты свободенъ… ты можешь проводить вечера какъ теб угодно… И если я дйствительно безпокоилась, то на это есть причины.
— Какія?
Онъ въ разбитой и недовольной поз прислъ у стола, опустивъ голову.
— Какія, какія?! Я теряюсь, Николай. Я не имю права допрашивать тебя… Только ты совсмъ другой. Въ теб что-то такое происходитъ. Согласись самъ: разв мы такъ живемъ, какъ оба мечтали… по крайней мр какъ я имла поводъ мечтать? Я говорю не какъ смшная сентиментальная дамочка — ты знаешь, мн не семнадцать, а тридцать лтъ. Насъ свела судьба — не зря, не по пустякамъ, мы были созданы другъ для друга. Когда чувство охватило насъ обоихъ, у насъ не было ни минуты колебаній… Зачмъ я теб все это повторяю! Ты это самъ прекрасно знаешь,— прибавила я,— и посл столькихъ испытаній, посл твоего полугодового сиднья въ крпости — и вдругъ, точно все рухнуло!
Голосъ мой упалъ: я была на волоск отъ того, чтобы горько разрыдаться, быстро встала и начала ходить по кабинету. Николай продолжалъ сидть въ той-же поз у стола.
— Что-же по твоему надо длать?
Это было сказано не то что жестко, а деревянно и неискренно. Я подбжала къ нему и схватилась за спинку кресла.
— Зачмъ ты говоришь со мной такимъ тономъ, Коля? Это гршно, недостойно тебя. Недостойно нашей любви. Право, если-бъ кто видлъ какъ мы переживаемъ нашъ медовый мсяцъ, то бы подумалъ одно изъ двухъ…
— Что такое? чуть слышно спросилъ онъ и недобрая усмшка повела его блдныя губы.
— А вотъ что: или ты тайно заподозрилъ меня въ чемъ-нибудь… я не знаю именно въ чемъ! Въ моей врности къ теб?.. Или же въ теб самомъ что-нибудь произошло, въ твоей внутренней жизни. Но я чувствую, всмъ своимъ существомъ чувствую, что ты не тотъ человкъ, за которымъ я пошла. Вотъ ты говоришь мн, что встртилъ товарища и просидлъ съ нимъ въ ресторан, и потомъ у него въ отел до птуховъ… Я была-бы такъ рада этому… твоей встрч съ товарищемъ, съ которымъ-бы ты отвелъ себ душу. А я не могу этого… Я точно ревную къ нему… къ этому товарищу.
— Напрасно.
— Ты не хочешь знать почему? спросила я порывисто, чувствуя, что все во мн вздрагиваетъ.
— Скажи — узнаю.
— А потому, что этотъ невидимка… онъ отнялъ у меня то, что принадлежитъ мн по праву нашей любви, нашей связи. Конечно, ты говорилъ ему о себ, о встрч со мною, о дуэли, о сидньи въ крпости… А главное, ты долженъ былъ изливаться ему о томъ, что въ теб въ настоящую минуту происходитъ…
— Все это — преувеличенія, Дима.
— Какія преувеличенія, Николя? Неужели ты не понимаешь, что я теряюсь, что у меня точно нтъ земли подъ ногами! Тебя начали угнетать какія-то совсмъ ненужныя соображенія: и насчетъ, того, что ты живешь на чужой счетъ, и насчетъ мннія о теб общества. Я чувствую, что не въ силахъ успокоить тебя, разубдить. Ты никуда не хочешь идти, ни съ кмъ переговоритъ, а со мной ты избгаешь за душевной бесды…
— О чемъ-же говорить? спросилъ онъ вставая, и повелъ плечами.— Я начинаю чувствовать, Дима, до какой степени трудно мужчин и женщин сойтись, сладиться на чемъ-бы то ни было, какъ только они не охвачены инстинктомъ…
— Что ты называешь инстинктомъ? Самое дорогое, что у насъ есть съ тобой — нашу привязанность? Какъ теб не стыдно!
Я разрыдалась и упала на диванъ. Николай не бросился меня успокоивать. Онъ отошелъ къ окну и долго не оборачивался. Это такъ меня кольнуло, что слезы остановились и въ груди заныло. Я оправилась и, продолжая сидть на диван, посл длинной паузы, стала говорить спокойне и совсмъ другимъ тономъ:
— Ну, хорошо. Я не буду нервничать. Я тебя слушаю, изложи мн твою теорію. Ты что-же хотлъ сказать? Что только чувственная страсть можетъ минутами превращать мужчину и женщину въ одно существо? Ты такъ безпощаденъ ко всякимъ clichs, къ общимъ мстамъ морали, а что-же это такое, какъ не общее мсто?
— Ты не дала мн докончить, заговорилъ Николай, поворачиваясь отъ окна.— Ты преисполнена только своимъ женскимъ чувствомъ… Но дло идетъ вдь не о теб, а обо мн. Тебя обижаетъ то, что я какъ-бы замкнулся въ себ… Стало быть, ты желаешь проникнуть въ мою душу, вдь такъ?
— Разв я не имю на это права?
— О правахъ намъ не пристало спорить, Дима, выговорилъ онъ гораздо искренне, чмъ все предыдущее, и голосомъ, и тономъ.— Какія права?..
— У насъ нтъ правъ другъ на друга?
— Теб нельзя держаться на этой почв, промолвилъ онъ, покачавъ головой.
— Это почему?
— А потому что для тебя, какъ и для всхъ почти женщинъ, все сводится къ своему аффекту.
Я вспомнила выраженіе Завацкаго… Мужчины не могутъ не педантствовать!
— А кто не признаетъ ничего выше своей страсти, поползновенія или похоти,— обронилъ онъ,— тотъ не долженъ выставлять идею права.
— Мы не на диспут, Николай! закричала я съ пылающими щеками.— Зачмъ намъ спорить? Въ эту минуту ты ведешь себя со мною недостойно такого честнаго и прямого человка, какъ ты!
— Честный! Прямой! повторилъ онъ и засмялся такъ громко и странно, что меня даже дрожь пробрала.— Ты-бы лучше спросила меня самого — какого я мннія въ настоящую минуту о собственной личности…
Отойдя къ двери, онъ взялся за ручку и выговорилъ упавшимъ, почти просительнымъ тономъ:
— Ради Бога, прекратимъ этотъ разговоръ. Позволь мн умыться и перемнить платье.
Онъ ушелъ. Я оставалась на диван и въ груди чувствовала я все то жe засасывающее нытье.
Я точно вышла изъ оцепненія. ‘Что это такое? внутренно повторяла я,— что это еще за новость? Почему этотъ дикій хохотъ? Разв онъ пересталъ себя даже считать просто честнымъ человкомъ? Стало-быть, я не могу уже судить и объ этомъ, знать — что за человкъ, котораго я полюбила?’
На письменномъ стол увидала я толстую переплетенную тетрадь и сейчасъ-же подумала, что это — его древникъ.
И такъ мн тетрадь эта сдлалась ненавистна, что я подбжала къ столу, схватила ее и стала теребить. Но она была сдлана въ вид портфеля съ замочкомъ. Замокъ былъ запертъ. Я было рванула кожу. Мн стало стыдно. Портфель-дневникъ выпалъ у меня изъ рукъ.
Я уже предчувствовала, что Николай не хочетъ имть общей спальни. Маленькая инфлюэнца продолжалась съ нимъ четыре дня.
Онъ этимъ воспользовался и перешелъ въ кабинетъ, подъ тмъ предлогомъ, чтобы меня не безпокоить.
Но это одинъ предлогъ. Ему тяжело со мною.
Въ немъ сильне, чмъ я думала, всплылъ наружу холостякъ, женившійся подъ сорокъ лтъ. Онъ какъ-бы совсмъ не созданъ для жизни вдвоемъ, для такой жизни, безъ которой не можетъ быть горячей супружеской связи… Ему до сихъ поръ точно не по-себ — быть въ интимныхъ отношеніяхъ съ женщиной, одваться при ней, умываться… И этого мало! Чувствуется, что женщина въ спальн вызываетъ въ немъ брезгливое чувство. Онъ стсненъ и слишкомъ плохо скрываетъ это.
Завацкій тысячу разъ правъ, находя, что Николай — настоящій русскій, не любитъ ни женщины, ни любви.
Боже мой! Разв я требую распущенности? Разв я бьюсь изъ-за того только, чтобы обладать имъ, какъ мужчиной? Мн и самое слово-то это противно! Но кто любитъ, тотъ ищетъ постоянной близости, тому дорого то, что приноситъ съ собою жизнь душа въ душу.
А душа его уходитъ отъ меня.
Мн стало такъ горько вчера ночью, что я не выдержала и вошла къ нему. Каюсь, только подъ предлогомъ узнать — не нужно-ли ему чего-нибудь? Я слышала, что онъ покашливалъ.
Я тихонько пріотворила дверь кабинета. Тамъ было темно.
— Коля!— окликнула я.
Онъ не сразу отвтилъ.
— Ты вдь не спишь? Я слышала, что ты кашляешь. Не нужно-ли теб чего?
— Ничего не нужно,— выговорилъ онъ хрипло и недовольнымъ тономъ.
— Жара нтъ?
Я вошла въ кабинетъ и полуощупью придвинулась къ турецкому дивану, гд онъ устроилъ свою постель.
Сознаюсь, мн не слдовало дальше безпокоить его, ‘приставать’, какъ выражаются вс мужья, но я не могла справиться съ собою, да и не считала честнымъ скрывать отъ него горькіе вопросы, нахлынувшіе на меня особенно сильно съ тхъ поръ, какъ онъ, подъ предлогомъ своего нездоровья, сталъ жить холостой жизнью.
Николай повернулся къ спинк дивана, я почувствовала это по легкому треску пружинъ.
Онъ своимъ движеніемъ хотлъ вроятно показать мн, что мои вопросы тяготятъ его, а я продолжала ‘приставать’.
Такова видно наша женская доля: наталкиваться на невниманіе и упорство тхъ, кого мы любимъ. Только мы не позволяемъ себ возводить это въ теорію и бросать имъ въ лицо низменность ихъ натуры.
— Я уйду,— кротко, почти сконфуженно вымолвила я, но не ушла, а, нащупавъ край дивана, гд валикъ — присла.
— Теб не спится?— спросила я.
— Немного забылся,— отвтилъ онъ, тягучимъ, простуженнымъ голосомъ.— Теперь такъ лежалъ.
— Давно?
— Не знаю, не смотрлъ на часы.
— Не зажечь-ли свчу?
— Нтъ, не надо… Только мн непріятно, что ты все вскакиваешь. Съ какой стати утомлять себя? Вдь у меня нтъ ничего серьезнаго… Да и рискованно.
— Что рискованно?
— Инфлюэнца прилипчива… И ты сляжешь…
— Мн все равно!
Мой возгласъ былъ неумстенъ, я это знаю. Въ немъ Николай не могъ не почуять дкаго упрека за его поведеніе. Какже съ этимъ быть? Душа — не машина. Легко говорить: ‘нужна воля, нужна выдержка!’ Мужчины любятъ это повторять, а сами на каждомъ шагу провираются. Они въ тысячу разъ несдержанне насъ.
— Какая ты странная, Дима,— началъ Николай, какъ-будто нехотя, не поворачивая ко мн головы.— Ты видишь, я избгаю всякихъ поводовъ къ столкновеніямъ или, лучше сказать, къ неопрятнымъ дрязгамъ совмстной жизни.
— Какія дрязги? Какія неопрятности?— порывисто вскричала я.— Я не понимаю: о чемъ ты говоришь!
— Ну, хорошо… извини меня. Я, быть можетъ, самъ дурно на тебя дйствую. Не желая того, вызываю въ теб безпокойство. Вспомни, что я никогда не жилъ… вдвоемъ,— выговорилъ онъ съ нкоторымъ усиліемъ.— У всякаго уже немолодого холостяка образуются привычки.
Эти слова Николая скоре обрадовали меня. Онъ самъ подтверждалъ мою мысль: холостякъ дйствительно сказался въ немъ, и въ этомъ нтъ еще ничего ужаснаго. Хорошо, если-бъ подъ этимъ не крылось другого.
Но видитъ Богъ, я не хотла его допрашивать!
— Прекрасно,— сказала я ему.— Я и не настаиваю. Тебя стсняетъ многое… ты привыкъ имть все отдльное… Жаль только, что ты мн не сказалъ этого раньше. Я могла-бы взять другую квартиру и у тебя при кабинет была-бы еще комната…
— Мн здсь очень удобно,— остановилъ онъ меня мене мягко.— Я привыкъ лежать низко. Да и воздуху въ этой комнат гораздо больше.
— Хорошо, хорошо!— поторопилась я согласиться.
Мн надо было уходить, а внутри меня глодалъ какой-то червякъ. Я готова была крикнуть:
‘Все это не то! Ты ушелъ отъ меня не въ одинъ этотъ кабинетъ, не матеріально… Въ теб происходитъ нчто, и оно грозитъ чмъ-то зловщимъ нашему чувству’.
Такъ оно и вышло. Въ настоящую минуту я не могу даже припомнить что я сказала, собравшись уходить отъ Николая. Вроятно, это было какое-нибудь одно слово или восклицаніе. Кажется, онъ отозвался на него тоже однимъ словомъ или звукомъ, который переполнилъ чашу.
И опять полились мои рчи. Я не хныкала, не придиралась къ нему, не позволяла себ гнвныхъ выходокъ, но я настаивала на томъ, что я права, что онъ ведетъ себя со мною боле чмъ странно, что онъ не можетъ не понимать: до какой степени это огорчаетъ и гнететъ меня.
— Вдь ты меня знаешь,— сказала я ему,— не со вчерашняго дня. У насъ есть большое прошедшее. Вотъ уже около двухъ лтъ, какъ мы полюбили другъ друга. Вспомни, какъ ты сближался со мною, что заставляло тебя всего больше сочувствовать мн? То, что между мною и моимъ первымъ мужемъ была только вншняя связь. Я не упрекаю тебя за то, что такой мотивъ разговоровъ между замужней женщиной и другомъ дома — обыкновенный пріемъ ухаживанья, то, съ чего такъ часто начинаются романы нашихъ дамъ. Я не считаю тебя теперь, какъ не считала и тогда — хищникомъ, который пускаетъ въ ходъ избитый пріемъ ухаживанья. Я говорю только, что ты долженъ, боле чмъ кто-либо, понимать: до какой степени меня убиваетъ чувство отчужденности, въ какой я очутилась… и такъ неожиданно, такъ незаслуженно!
И вмсто прямого отвта на крикъ моей души, Николай самъ задалъ мн вопросъ тономъ человка, который точно будто ждалъ случая накинуться на себя самого.
— Такъ по-твоему выходитъ,— спросилъ онъ меня съ дрожью въ голос,— что я сближался съ тобою, при жизни твоего перваго мужа, какъ благородный рыцарь? Ха, ха, ха!
Этотъ дикій хохотъ окатилъ меня нестерпимо жуткимъ ощущеніемъ.
— Въ томъ-то и заключается трагедія между мужчиной и женщиной,— продолжалъ Николай, приподнимаясь на локтяхъ,— что вы помогаете намъ лгать самимъ себ… Безъ васъ намъ легче обнажать передъ самими собою наши хищные инстинкты… А тутъ — насъ слушаютъ, благодарятъ насъ за сочувствіе, позволяютъ разцвчать на разные лады эту ложь и этотъ самообманъ!
— Что ты говоришь…
Я просто вся похолодла.
— То и говорю. Шесть мсяцевъ, проведенныхъ мною съ глазу на глазъ съ собою и своей собственной совстью, прошли не даромъ… Не взыщи за то, что я показываю теб въ настоящую минуту итоги этого сиднья… Хуже всего ложь!.. Нужды нтъ, что она была неумышленная, что она сказывалась въ форм постояннаго и прогрессивнаго самообмана. Я отвчаю на твою аттестацію. Пеняй на себя… ты вызвала во мн отпоръ.
Онъ совсмъ слъ, облокотившись на подушки. Я видла въ полутьм отъ уличнаго свта, какъ онъ началъ нервно жестикулировать.
— Нтъ, говорю я теб. Ты, какъ настоящая женщина, когда страсть заговорила въ теб, потеряла чутье правды… не распознала, что и я, къ сущности, былъ такой-же хищникъ, какъ и большинство тхъ мужчинъ, кто доводитъ женщину до разрыва съ мужемъ. И, быть можетъ, въ десять разъ хуже перваго попавшагося развратника, который и не станетъ прикрываться никакими высшими мотивами и фразами. Да, я инстинктомъ зачуялъ, что тема твоего душевнаго одиночества самая благодарная, и мн казалось, что я поступаю, какъ истинный рыцарь, а подкладка была все та-же!
Я не дала ему досказать. Мн было слишкомъ больно, больне, чмъ если-бъ онъ сталъ обличать меня, назвалъ-бы меня развратницей, которая вовлекла его въ грязную связь съ женой человка, не сдлавшаго ему никакого зла. Но это была новая вспышка все того-же душевнаго процесса. Онъ опять воспользовался моимъ естественнымъ, неизбжнымъ вопросомъ, чтобы выставить себя, заднимъ числомъ, какъ хищника, разыгравшаго со мною, скучающей тридцатилтней барыней, пошлую комедію адюльтера.
И за него, и за насъ обоихъ мн было невыносимо обидно. Это являлось какимъ-то озорствомъ, если не временнымъ помраченіемъ, если не запоздалымъ припадкомъ того самоковырянья, о которомъ говорилъ такъ тонко и проницательно Завацкій.
Мн захотлось дать на него окрикъ, какъ на капризнаго больного и сейчасъ-же мн стало его жаль. Какое-то смутное предчувствіе зашевелилось внутри.
Быть можетъ, онъ нажилъ, во время шестимсячнаго сиднья, начало какого-нибудь нервнаго разстройства, и было-бы неразумно, дико негодовать на него, даже возражать.
Эта мысль совсмъ меня парализовала. Я поднялась, подошла къ его изголовью и прикоснулась къ плечу.
— Ради Бога, замолчи,— сказала я ему. умоляющимъ голосомъ.— Не разстраивай себя! Прости меня, я сама виновата. Почивай!
Николай не порывался больше говорить, но онъ сдлалъ жестъ, который я истолковала, какъ убжденіе въ томъ, что женщина, и всего боле я, неспособна понять его.