А. Курсинский. С. Рафалович. Светлые песни
А. Курсинский. С. Рафалович. Светлые песни
С. Рафалович. Светлые песни, Курсинский Александр Антонович, Год: 1906
Время на прочтение: 3 минут(ы)
Сергей Рафалович. СВЕТЛЫЕ ПЕСНИ. СПб. 1905. Издание ‘Содружества’. Стр. 176. Цена не обозначена
Большую смелость взял на себя молодой поэт, ныне выступающий перед нами своею первой книгою стихов, назвав эту книгу ‘Светлые песни’. Мы категорически должны упрекнуть его за эту смелость, как автора, не оправдавшего ни того, ни другого обещания. Если некоторой части его стихотворений и нельзя отказать в названии ‘песен’, то приложение к ним эпитета ‘светлых’ возможно лишь по тем соображениям, по каким римляне рощу называли lucus: от non lucendo.
Стих г. Рафаловича увертлив и гибок, силен и плавен. Под его рукою — он под рукою мастера. Но этим исчерпывается все, что есть общего между этим мастером и певцом. Древние философы, ученые, законодатели облекали в стихи свои системы… Неустанное совершенствование живого слова, быть может, сделает в далеком будущем стих единственной формой речи даже для обыденных потребностей человеческого общества… Но стройность стиха еще не есть та музыка, которой требует от лирика Поль Верлен в своей ‘l’Art poetique’.
Не музыкальность, а музыку имеет он в виду в своей знаменитой фразе:
‘De la musique avant toute chose!’
музыку, ergo живое чувство, то единственное, что призвана выразить музыка и что способна она выразить по своей природе.
Это живое чувство отсутствует почти во всех произведениях г. Рафаловича. В стихотворении ‘Полюби в себе без спора’ (стр. 67) автор сам требует от поэта, чтобы он полюбил дух мятежный, он убеждает, что
Жаждать нужно и томиться,
Волноваться и стремиться,
Заблуждаться беспредельно
И любить других бесцельно.
Но этот дух мятежный менее всего заявляет о себе в собственных произведениях автора. Г. Рафалович — мыслитель par excellence. Но мыслительная работа не отражается на поверхности его чувствований какими-либо волнениями стремленья, беспредельного самоотдания заблуждениям и бесцельностям любви. Автор разбирается в противоречивых сцеплениях навязчивых мыслей с мефистофельским равнодушием или констатирует их наличность на страницах своей записной книжки с бесстрастием древнего летописца. В отделе ‘Противоречия’ эта бесстрастность особенно резко бьет в глаза. Внимание автора, напр., привлек к себе тог факт, что в Риме времен Цезарей, когда наиболее процветал ‘культ Вакха и Венеры’, существовал институт весталок. Он
так и заносит:
…Любят дочери и жены,
И беззубые отцы,
Горделивые матроны,
Император и жрецы.
А меж тем, презрев напевы
И объятия любви,
Чтут огонь священный девы,
Погасив огонь в крови.
Такими ‘а’, ‘а меж тем’ начинаются заключительные строфы всех стихотворений этого отдела. Два образа, противительный союз и — больше ничего.
Здесь все же есть образы. Они встречаются и в других вещах. Некоторые из них красивы и ярки (‘Чуть заметные морщины — точно русла давних слез’). Но характерным для г. Рафаловича все же является их преимущественное отсутствие. И в целом его книги он сух и прозаичен, глубок по мысли и бесцветен по чувству. Вот что способен написать он на такую тему, как ‘Любовь’:
…Чиста она, и чисто вожделенье,
Ханжам трепещущим его не осквернить,
Но оскверняет их от жизни отреченье,
И девственность грешно в себе хранить
и далее такая же проза.
Рассуждения автора о Боге, о вере, отречении, самосознании, правде и пр., и пр. не приводят его к какому-либо определенному и устойчивому миросозерцанию, соприкосновение с которым могло бы сообщить читателю светлое настроение примиренности. Мысли г. Рафаловича в хаотическом разладе. Его звучные афоризмы не разрешат ничьих сомнений. Попытка воссоздать его ‘систему’ осталась бы напрасной. Сказать, что
Правда там, где правды нет.
или что
Лишь та любовь тебя достойна,
Которой нет нужды ни в ком.
в сущности ведь это то же, что ничего не сказать. Новых откровений автор не дает, и его философия — это комната, в которую автор внес много, но из которой ни он, ни его читатели вынести ничего не смогут.
Однако выражения некоторых мыслей красивы:
Не в том, что есть, я Бога вижу,
А в том, что вечно может быть
или:
И видит мысль во мгле души мятежной
Безбрежный путь над бездною безбрежной
или еще:
Бог — таинственность созвучий,
Многих душ единый сон.
Нельзя не отметить некоторых погрешностей слога и стихосложения, и именно потому, что они — исключения в книге г. Рафаловича. Нельзя рифмовать ‘вётлы’ и ‘светлый’, ‘ссоры’ и ‘зори’, нельзя в литературную речь вводить народные энклитические формы ‘по миру’, ‘во поле’ (‘в небе один ты, как во поле я’) или выражения вроде ‘ужотка’. Неправильны ударения ‘видо в’, ‘втори л’, не существует в русском языке слова ‘злобивый’, а создавать новые слова исключительно ради рифмы, — не надо.
Но совершенно непростительным грехом г. Рафаловича является его бесцеремонное, мало — святотатственное обращение с освященной веками формой сонета. Можно не употреблять старых форм, но уродовать их — это кощунство. А между тем очень слабое стихотворение ‘Вечное Счастие’ (стр. 139) как будто только и написано с целью дать образец сонета наизнанку: у автора две терцины, вместо того, чтобы замыкать октаву, предшествуют ей. В чем выиграло стихотворение от этой своеобразной версификаторской… изобретательности, мне остается непонятным.
Что касается внешней стороны издания, то, уже отметив ее изящество, нельзя не пожалеть об изобилии погрешностей в знаках препинания. Этот корректорский недосмотр иногда досадно затрудняет чтение текста.
Александр КУРСИНСКИЙ. ‘Золотое руно’. 1906, No 1.