ПОЛНОЕ СОБРАНІЕ
СОЧИНЕНІЙ
. М. PШЕТНИКОВА
ПЕРВОЕ ПОЛНОЕ ИЗДАНІЕ
ПОДЪ РЕДАКЦІЕЙ
А. М. СКАБИЧЕВСКАГО.
Съ портретомъ автора, вступительной статьей А. М. Скабичевскаго и съ библіографіей сочиненій . М. Pшетникова, составленной П. В. Быковымъ.
Цна за два тома — 3 руб. 50 коп., въ коленкоровомъ переплет 4 руб. 50 коп.
С.-ПЕТЕРБУРГЪ.
Изданіе книжнаго магазина П. В. Луковникова.
Лештуковъ переулокъ, домъ No 2.
1904.
‘Милостивый государь,
Геннадій Иванычъ!
Поздравляю васъ съ наступающимъ праздникомъ Рождества Христова и приближающимся Новымъ годомъ и желаю провести оные въ вожделнномъ здравіи и благополучіи.
Съ истиннымъ моимъ почтеніемъ и преданностью остаюсь
Вашимъ всепокорнйшимъ слугою,
Старшій сортировщикъ Камской губернской почтовой
конторы по денежной корреспонденціи
Александръ Петровъ Васильевъ.
— Семь писемъ уже есть, осталось штукъ двнадцать,— размышлялъ про себя Александръ Петровичъ, разсматривая лежащія передъ нимъ на стол семь написанныхъ полулистовъ почтовой бумаги.— Ну, теперь къ Зайцеву… Только не стоитъ ему писать: ничего не дастъ. Вдь есть же такіе люди, для которыхъ все готовъ сдлать, даже письма даромъ отправляешь, а они ничего не даютъ… Постой, голубчикъ, если ты нынче, къ Новому году ничего не дашь — я прижму тебя… Александръ Петровичъ сталъ разсматривать полулистъ бумаги, на которомъ были написаны имена и фамиліи разныхъ благотворителей служащихъ почтовой конторы, и о каждомъ длалъ замчанія: этотъ даетъ два фунта чаю къ Новому году и къ Пасх, этотъ три рубля, этотъ рубль…
— Петровичъ! Ставить самоваръ?— спросила Александра Петровича изъ кухни жена его, Анна Ивановна.
— А который часъ?
— Да скоро пять.
— Ставь. А у насъ много ли еще чаю?
— Кажется, шесть фунтовъ. А что?
— Такъ. Нынче можетъ быть еще фунтовъ восемь получу.
— Ты ужъ такъ напиши, чтобы теб десять принесли.
— Можетъ, и принесутъ.
— А объ сахар писалъ?
— Будь ты проклятая безтолочь! Кто въ поздравительныхъ письмахъ пишетъ, чтобы ему принесли того или другого. Экъ ты!
— Самъ-то ты больно хорошъ. Анна Ивановна стала ставить самоваръ и долго ворчала до тхъ поръ, когда Александръ Петровичъ ударилъ ее кулакомъ по спин.
— Что ты дерешься, подлая рожа? Фонарей что ли хочешь мн къ празднику сдлать?
Александръ Петровичъ еще разъ ударилъ свою благоврную. Анна Ивановна свыклась уже съ колотушками своего благоврнаго, поплакала немного, а самоваръ все-таки поставила,— т. е. налила въ него воды и натолкала чуть не полную трубу каленыхъ углей, которые посредствомъ лучины протолкала даже черезъ поддонникъ, отвалившійся вовремя чистки самовара.
— Александръ Петровичъ, пожалуйте въ контору: почта пришла,— сказалъ вошедшій почтальонъ.
— Будь она проклята, провалиться бы ей…. Какая?
— Московская тяжелая, на шести… Почтальонъ ушелъ, и Александръ Петровичъ сталъ одваться.
— Ты придешь пять чай?— спросила его Анна Ивановна.
— Есть когда мн чай пить. Ты смотри у меня, береги тамъ письма.
— Очень нужно.
Александръ Петровичъ, облаянный женой, ушелъ въ контору, думая, что бы такое сдлать съ женой: хоть ты ее бей, она все въ свой носъ длаетъ. Ужъ и въ бан ее дралъ — все неймется. Ахъ баба!..
Александръ Петровичъ родился отъ почтальона и все дтство провелъ среди почтовой братіи — почтальоновъ и сортировщиковъ, старыхъ и молодыхъ, мужчинъ и женщинъ, мальчиковъ и двушекъ, жившихъ въ двухъ почтовыхъ домахъ, рядомъ съ почтовой конторой, помщающейся внизу и надъ которой во второмъ этаж жилъ самъ почтмейстеръ. Въ одномъ дом, каменномъ, жили: помощникъ почтмейстера, контролеръ, письмоводитель и еще одинъ старшій сортировщикъ у простой корреспонденціи, въ другомъ деревянномъ, жили: сортировщики, старшой, почтальоны и сторожа. Каждый семейный имлъ комнату, и у каждой кухонной печки стряпали и варили на три — на четыре семьи. Одинъ старшой да сортировщикъ, занимающійся у денежной корреспонденціи, занимали по комнат и кухн. Вс мальчики и двушки восьмилтніе ругались такъ же, какъ и большіе, потому что крикъ и драки, разная ругань, были дломъ обыкновеннымъ, необходимостью, и безъ нихъ не проходилъ ни одинъ день, начиная съ утра. Каждая женщина ставила у печки самоваръ, мшала другой женщин, въ печкахъ было тсно горшкамъ и латкамъ, короваямъ хлба и разному печенью — женщины ругались, дрались у бочки съ водой, на улиц за помои, дома у печки, приставали мужья, начинался гвалтъ, крикъ и вой, потомъ жалобы старшому и почтмейстеру, если не забывались ночью, начинались на другой день. Поэтому не удивительно, что Александръ Петровичъ и Анна Ивановна, выросшіе среди семидесяти человкъ на одномъ двор, зная каждаго и каждую, какъ своего отца, ругались постоянно за чаемъ, посл чая, за обдомъ, за какимъ-нибудь совтомъ и даже на кровати, ругали прочихъ и сами были обругиваемы и все-таки вс жили какъ будто бы дружно: просили въ долгъ, обдали въ именины вс, прощались въ прощеный день, сидли лтомъ за воротами… Впрочемъ, почти вс почтовые были другъ другу кумовья и кумушки. Александръ Петровичъ съ 8-милтняго возраста сталъ пріучиваться къ почтовой служб. Грамот обучился онъ какъ-то машинально, безъ розги, то одинъ почтальонъ заставитъ его учить азы, другой заставитъ выводить на бумаг буквы для того, чтобы онъ не баловалъ въ контор, то кто-нибудь дастъ ему въ руку мазилку и водитъ его рукой по рогож и пишетъ на тюк: ‘п. п. изъ Камска въ Нижній-Новгородъ’, говоря: учись, почтальономъ будешь. Жизнь Александру Петровичу въ дтств была веселая: онъ постоянно терся въ контор, бгая изъ одной комнаты въ другую, смялся, дразнилъ почтальоновъ и любовался на народъ въ почтовый день, на лошадей, дразнилъ татаръ-ямщиковъ, показывая имъ свиное ухо изъ полы стараго отцовскаго сюртука, бывшаго ему до пятокъ, и бгалъ отъ татаръ, когда они хотли отодрать его витнями. На 10 году отдали Александра Петровича въ приходское училище, черезъ годъ перевели въ уздное по просьб отца. Училище для Александра Петровича было и мукой и развлеченіемъ, и онъ не учился. Въ это время Александръ Петровичъ, умвши писать, запинался въ контор, записывая въ реестры письма и пакеты, и даже писалъ крестьянамъ и крестьянкамъ письма къ солдатамъ, а на 14 году выучился всей почтовой премудрости, зналъ весь порядокъ отправки почты и какъ, съ кого и за что просить денегъ. Такъ на 14 году онъ уже имлъ свои деньги, наживая ихъ въ наборы {Года три тому назадъ въ Камск принимали корреспонденцію только два раза въ недлю и дни эти почтовыми назывались наборами.} за росписки за неграмотныхъ и за сочиненіе разныхъ писемъ, въ которыхъ только и заключались одни поклоны. На 16 году Александра Петровича опредлили почтальономъ и стали посылать съ почтой недалеко. Маленькій почтальонъ разнился отъ большихъ только тмъ, что онъ былъ маленькій, мало пилъ водки и не былъ еще женатъ, хотя вся дворня — т.-е. вс почтовые, знали, что съ нимъ живетъ Анка, дочь почтальона, жившая рядомъ съ отцомъ Александра Петровича. Оттого, что вс жили въ одномъ дом, видлись и говорили каждый день, почтовые любились по зауламъ и только не открыто, хотя каждый зналъ, кто съ кмъ знается. Каждый почтальонъ, женатый, ухаживалъ за почтальонкой или двицей, рдкая замужняя не ухаживала за женатымъ или холостымъ почтальономъ, и если мужъ ругалъ жену въ неврности, жена тоже ругала мужа въ неврности, и все дло оканчивалось только дракой, и почтальоны и почтальонки продолжали любиться по старому. Надодалъ одинъ или одна — они находили предметъ любви въ другомъ лиц. Перемна лицъ случалась часто, когда почтальона перемщали, увольняли, когда поступали новые. Отъ этого женщины ругались также, какъ и мужчины-мужья, пили на ряду съ ними водку, смотрли на дтей сквозь пальцы и если имли мужа, то по необходимости, чтобы имть деньги. У почтальоновъ много было любовницъ-почтальонокъ въ другихъ городахъ, куда они здили съ почтами, а почтальоны эти, зная все, не ревновали женъ, а прізжая въ губернскій, говорили женамъ этихъ почтальоновъ объ любви мужей ихъ и любились съ ними… На 16-мъ году Александръ Петровичъ женился на Анн Ивановн и черезъ три мсяца посл свадьбы у него уже былъ ребенокъ… Александръ Петровичъ часто здилъ съ почтами, рдко бывалъ дома, когда не здилъ съ почтами, а носилъ по городу письма, и Анна Ивановна имла въ первый годъ супружества двоихъ обожателей, холостыхъ почтальоновъ, на второй одного, на третій четырехъ… Александръ же Петровичъ билъ жену и съ своей стороны имлъ обожательницъ въ губернскомъ и боле въ уздныхъ городахъ. Все-таки въ дом мало было неурядицы: жена исправно кормила его обдомъ, ужиномъ, поила чаемъ, шила, онъ давалъ ей денегъ на необходимость и даже водился съ ребятами. Черезъ десять или пятнадцать лтъ почтальонамъ и почтальоншамъ надодали разныя лица, въ которыхъ они видли только обманы, измученные разными болзнями и обремененные кучею ребятъ, они не видли никакого исхода изъ почтальонскаго званія, потому что, при опредленіи, почтальоны давали подписки на прослуженіе въ почтовомъ вдомств 25 или 20 лтъ, а получали должность сортировщика или станціоннаго смотрителя извстные хорошимъ поведеніемъ губернскому почтмейстеру и за деньги, могли же выйти изъ почтальоновъ только не почтальонскіе дти, или когда ихъ, за пьянство и воровство, сдадутъ въ солдаты. Устарвъ, они переставали баловаться, какъ они называли любовь съ разными лицами, пили водку, буянили и только съ изрдка отъ непорядковъ мужа или жены баловались секретнымъ образомъ. Такъ и Александръ Петровичъ съ Анной Ивановной черезъ 16 лтъ посл свадьбы не баловались, а жили вмст какъ кошка съ собакой, ругались и дрались, и дти ихъ Андрей 14 лтъ, Марья 11 и Василиса 5 лтъ росли на произволъ судьбы.
У Александра Петровича, несмотря на его мотовство денегъ — подарки разнымъ почтальонкамъ,— деньги водились, потому что онъ съ самаго поступленія въ почтальоны пріучался носить письма за себя и за отца. Сначала ему разсказывали, гд живетъ такой-то, гд стоитъ домъ, въ какой улиц, подбирали письма такъ, чтобы онъ такую-то улицу или переулокъ, прошелъ въ одинъ разъ и не ворочался назадъ, писали и на конвертахъ карандашомъ мсто жительства того, на кого адресовано письмо, Александръ Петровичъ мало-по-малу запомнилъ чуть не вс дома въ город, потомъ самъ сталъ покупать очереди. Всхъ почтальоновъ было четырнадцать, но изъ нихъ половина здили постоянно съ почтами, а остальные восьмеро занимались — двое у двухъ сортировщиковъ — денежной и простой корреспонденціи, у письмоводителя, въ контрол и двое носили письма по городу, покупая очереди. Зато, чтобы купить очередь — или носить за почтальона письма недлю, они платили отъ 15 до 20 руб. за недлю и кром того они наживали себ въ недлю 20—25 рублей. Эти очередные имли деньги, не здили съ почтами, не дежурили во время носки писемъ и запинались въ контор. Когда же случалось, что какой-нибудь почтальонъ носилъ письма самъ, они, очередные, длали ему подборку писемъ, разсказывали, кто гд живетъ и получали за это отъ рубля до трехъ рублей въ недлю. Александръ Петровичъ десять лтъ носилъ письма и съ почтой здилъ раза три въ годъ. Онъ былъ богаче всхъ почтальоновъ, былъ станціоннымъ смотрителемъ, но прослужилъ только годъ: его смстили въ почтальоны за грубость ревизору. Наконецъ, на 38 году жизни, Александра Петровича, за сто рублей, сдлали сортировщикомъ въ губернской контор. Сортировщикъ въ контор уже иметъ голосъ, онъ получалъ оберъ-офицерскій чинъ, могъ исправлять должность почтмейстера, не имя чина, сортировщикъ командовалъ надъ почтальонами въ контор. Жены сортировщиковъ носили шляпки, хотя утромъ ходили въ платкахъ за водой къ бочк. Хотя сортировщики и жены ихъ жили отдльно отъ почтальоновъ, въ одномъ дому съ ними, гордились своимъ званіемъ и часто жаловались на почтальоновъ и женъ ихъ, все-таки они были грубы и никакъ не могли жить безь нихъ. Младшій сортировщикъ получалъ жалованья 7 руб. въ мсяцъ, и этого жалованья, несмотря на казенную квартиру и дрова, имъ рдко доставало, потому-что на семь рублей нужно было купить муки, мяса, чаю, сахару и завести одежду. Вотъ эти сортировщики, занимаясь разборкою почты и въ контрол, ревизуя книги и документы уздныхъ почтовыхъ конторъ, отдленій и станціонныхъ смотрителей, придирались къ каждой ошибк, писали нахлобучку — и на контроль часто присылали денегъ. Старшихъ сортировщиковъ было два — одинъ у простой корреспонденціи, занимавшійся пріемомъ пакетовъ, разсортировкой по городамъ писемъ и пакетовъ, запиской ихъ въ реестры и отсылкой въ постъ-пакетахъ, раздачею журналовъ и газетъ, и другой у денежной корреспонденціи, должность котораго состояла въ веденіи порядка при пріем денеэкной, страховой и посылочной корреспонденціи. Эти сортировщики получали жалованья девять рублей, да вольная почта платила имъ по три рубля. На этомъ жалованьи можно было жить, но кром жалованья они имли готовый чай, сахаръ, свчи и даже муку — приношеніе богатыхъ корреспондентовъ. Контролеру присылаютъ почтмейстеры за отчеты, письмоводитель ворочаетъ всей губерніей и есть второе лицо посл почтмейстера, потому-что иной почтмейстеръ знаетъ только какъ принимать и отправлять письма, а сочинить бумагу, или отписаться въ почтамтъ, предоставляетъ письмоводителю, который съ своей стороны указываетъ почтмейстеру, кого нужно уволить въ отставку, перевести, опредлить, за что беретъ большія деньги. Старшой надъ почтальонами, имющій званіе унтеръ-офицера, распоряжается почтальонами и смотрителями всей губерніи и съ своей стороны назкиваетъ большія деньги, и, ходя каждое утро съ рапортомъ къ почтмейстеру, онъ можетъ пожаловаться на кого только ему вздумается. Губернскій почтмейстеръ беретъ съ кого только ему нужно получить, потому-что вс почтовые въ губерніи въ его власти, кром этого онъ получаетъ подарки и отъ корреспондентовъ. Давать корреспонденту почтовымъ, кром почтальоновъ, ршительно не за что, но почтовые требуютъ, считаютъ обязанностію богатыхъ корреспондентовъ дать, иначе могутъ не отправить письма, продержать деньги, зная, что если на нихъ будутъ жаловаться, они отпишутся…
Богатые корреспонденты даютъ почтмейстеру, помощнику и сортировщикамъ, сами не зная за что, только потому, что давать въ Новый годъ и къ Пасх давно ввелось, и почтовые безъ нихъ бы плохо жили. Можетъ-быть, почтовые чиновники и не брали бы деньги, чай и сахаръ и прочее отъ богатыхъ корреспондентовъ, но они теперь незавидно обезпечены. Губернскій почтмейстеръ, имющій чинъ статскаго совтника, равный предсдателямъ, получаетъ жалованья около 400 руб. въ годъ, тогда какъ предсдатели получаютъ по дв тысячи въ годъ, уздные почтмейстеры, равные судьямъ, исправникамъ, имющіе чины коллежскаго асессора (большой чинъ въ уздномъ город) получаютъ жалованья отъ 11 до 18 руб. въ мсяцъ, смотря по тому, котораго класса контора. По этому не удивительно, что во многихъ уздныхъ городахъ почтмейстеръ, имющій въ распоряженіи четыре рубля на наемъ квартиры, на дрова и на канцелярскіе матеріалы, живетъ въ дрянной квартир съ огромнымъ семействомъ, удляя для конторы комнатку, срываетъ съ старыхъ писемъ марки и продаетъ ихъ за ту же цну, что стоятъ новыя, пользуется иногда бумагой изъ земскаго суда, проситъ нахально денегъ у корреспондентовъ и отдаляется отъ общества, не имя возможности устроить вечеръ или играть въ карты, быть въ гостяхъ, пригласить кого-нибудь къ себ, ничего не читаетъ. Говорятъ, что почтовымъ чинамъ будетъ прибавка жалованья. Хоть почтовая служба неголоволомная, однако же требуетъ большого труда и терпнія. Принять, записать и отправить письма и почты — дло кажется пустое, но требуетъ осторожности, а по большимъ трактамъ, по которымъ проходятъ каждый день почты, нужно даже вставать ночью и такимъ образомъ происходитъ то, что почтовые чины работаютъ круглый годъ, не зная праздниковъ.
Проводивъ почту часу въ десятомъ, Александръ Петровичъ, отъужинавъ, сталъ писать остальныя письма и опять разругался съ женой за то, что она просила его купить ей матеріи на салопъ. Все-таки, кончивъ письма, онъ легъ спать съ женой и сталъ совтоваться съ ней.
— Ну, письма написалъ, теперь только послать осталось,— говоритъ онъ.
— Пошли опять со сторожемъ!
— Не знаю, кому доврить.
— Пошли съ Тимоеичемъ, онъ опять не принесетъ теб фунтъ чаю, какъ въ прошломъ году.
— Молчи ты!
— Ну, и пошли его, попробуй?
— Будь ты проклята!
Минутъ двадцать супруги не спали.
— Ты пошли лучше Андрюшку,— сказала Анна Ивановна.
— Безъ тебя знаю, кого послать.
Часа полтора супруги не спали, ворочались съ боку на бокъ, думая объ интересахъ, о томъ, много ли они получатъ нынче денегъ и чаю…
— Андрюшка! вставай дьяволенокъ!— закричалъ Александръ Петровичъ на другой день утромъ часу въ седьмомъ, толкая ногой старшаго сына, лежащаго на полу.
— Куда ты его гонишь ни свтъ ни заря.
— По-твоему такъ послать въ первомъ часу! Сегодня кажется сочельникъ: вс на рынокъ удутъ.
— Да дай напередъ чаю напиться.
— А ты что лежишь? Я что ли долженъ самоваръ ставить. За чаемъ Александръ Петровичъ отдалъ письма сыну и разсказалъ, кто гд живетъ.
— Смотри ты у меня, шельма, не потеряй письма,— задеру. Кого застанешь дома,— да смотри съ параднаго крыльца заходи,— непремнно самому отдай: дожидай, что онъ скажетъ, а такъ не уходи.
— Ладно, тятенька.
— Ну то-то.
— И я пойду!— сказала дочь Васплиса.
— Я те дамъ ‘пойду’.
Андрюша, бойкій ученикъ узднаго училища, пошелъ въ восемь часовъ съ письмами. Первый купецъ уже ухалъ куда-то. Ко второму его не пустили. Однако Андрюша обходилъ всхъ купцовъ и повренныхъ, роздалъ двнадцать писемъ, получилъ обратно запечатанные шесть конвертовъ отъ повренныхъ, три фунта чаю отъ одного купца и отъ другого четыре бутылки съ винами. Домой онъ пришелъ часу въ третьемъ. Дома его ждалъ отецъ съ матерью. Въ запечатанныхъ конвертахъ вложены были деньги отъ одного до трехъ рублей. Деньги эти Александръ Петровичъ отдалъ Анн Ивановн, которая положила ихъ съ чаемъ въ ящикъ, а бутылки спрятала въ шкафъ. Богатые корреспонденты были поздравлены, осталось еще семь писемъ къ небогатымъ и слывущимъ за скупыхъ. Эти письма Александръ Петровичъ ршилъ отдать почтальону.
Въ почтовыхъ домахъ, между тмъ, готовились къ празднику: блили стны, мыли полы, чистили самовары, везд видно было на крыльц свжее мясо, около котораго шныряли кошки и собаки, разгоняемыя женщинами. Къ празднику готовились одн женщины: он бгая, суетясь ругали мужчинъ, которые лежали или переходили изъ комнаты въ комнату и мшали имъ что-нибудь длать. У мужчинъ былъ другой праздникъ — Новый годъ.
Въ первый день праздника Рождества Христова въ церковь ходили только дти: мужчины занимались въ контор, а женщины стряпали и ругались, Андрюша расписывался за неграмотныхъ въ денежной кинг и писалъ крестьянамъ письма, за что пріобрлъ себ на праздникъ полтора рубля денегъ. Въ этотъ день вс почтовые разговлялись и напоздравлялись въ своихъ семействахъ до положенія ризъ: одни — Александръ Петровичъ и другой сортировщикъ у простой корреспонденціи, посылавшій такія же письма, какъ и Александръ Петровичъ — пили съ радости, другіе ставили штофъ на послднія деньги, въ ожиданіи Новаго года. Вечеромъ много было пьяныхъ въ контор, а ночью вс буянили. На второй день утромъ двоихъ почтальоновъ спрыскивали съ праздниковъ въ бан, т.-е. дали по 25 розогъ за то, что они вечеромъ орали по на милость въ почтмейстерской.
На другой день праздника Александру Петровичу принесли четыре фунта чаю, голову сахару, и онъ отдалъ Анн Ивановн восемь рублей.
Весь праздникъ въ почтовыхъ домахъ прошелъ весело. Мужчины пили и пли, женщины наряжались въ лучшія платья, щелкали мелкіе орхи, прикусывая пряниками, ходили вгости изъ комнаты въ комнату, пли псни, дти играли въ жмурки. Къ Новому году у многихъ не осталось денегъ ни копейки, и вс съ завистію смотрли на парадное крыльцо почтмейстера, куда то-и-дло привозили чай, сахаръ и вина.
Наступилъ канунъ Новаго года. Вечеръ. Почтальоны только-что пришли изъ бани. Они бгаютъ, суетятся, ходятъ нсколько разъ въ контору и домой, въ каждой комнат работа: чистятъ сапоги, сюртуки, пуговицы, кортики. Смотря на мужей, жены тоже суетятся — больше перехаживаютъ отъ сосдки къ сосдк, изъ комнаты въ комнату. Вс заняты Новымъ годомъ, поздравкою и говорятъ безумолку.
Александръ Петровичъ уже приготовилъ къ завтрашнему дню новые галстукъ, жилетку, брюки и сапоги, и отъ нечего длать пошелъ въ холостую. Холостою называется комната, въ которой живутъ одни холостые почтальоны. Такъ какъ они часто разъзжаютъ съ почтами, то наличныхъ почтальоновъ въ ней бываетъ двое или трое. Прізжіе почтальоны спятъ въ самой контор на ларяхъ, столахъ и сундукахъ, въ холостую ихъ пускаютъ только посидть, поиграть въ карты, попить водки на ихъ счетъ.
Александръ Петровичъ сталъ играть въ шашки съ прізжимъ почтальономъ. Два губернскіе почтальона чистили пуговицы, а одинъ пьяный спалъ. Въ холостой сидли еще три прізжіе почтальона и двое женатыхъ губернскихъ съ папиросками въ вид воронки, набитыми корешками.
— Въ вашемъ город житуха хорошая — умирать не надо,— говорилъ губернскій почтальонъ прізжему.
— Не зарься, братъ.
— Полно прикидываться, вдь васъ всего-то двое. Сколько вы раздлите отъ Новаго года?
— Что раздлите! Какъ бы я тамъ былъ, можетъ-быть, получилъ бы рублей десять, а теперь Горюновъ одинъ: дастъ рублей пять.
— Да вдь и ты то же бы сдлалъ. Ну, а почтмейстеръ у васъ много получаетъ въ Новый годъ?
— Ужъ, разумется, почтмейстеръ много получитъ, надо только съ корреспондентами вжливе обращаться, не быть собакой. Когда я служилъ въ К…. тамъ почтмейстеръ всякаго облаетъ, а мой человкъ смирный,— подхалюза.
— Онъ, кажется, человкъ бдный, семейство у него большое, а на одиннадцатирублевомъ жалованъ не много напрыгаешь. Къ тому же и здшнимъ шлетъ.
— Потому-то, что онъ бденъ и никуда не ходитъ, его вс ненавидятъ: жихморой, необразованнымъ называютъ.
— Вотъ въ Е… славное житье.
— Да, послужилъ таки я тамъ, побралъ деньжонки. Это ужъ всегда отъ очереди рублей тридцать получишь, потому контора хоть и первокласная, городъ большой, а почтальоновъ только семь. А почтмейстеръ тамъ богатый человкъ и на худой конецъ получитъ тысячъ пять. Вы бы посмотрли, что къ Новому году къ нему шлютъ: и сахаръ, и чай, и свчи пудами, муку, рыбу, что угодно. Ну и нашъ братъ длилъ отъ Новаго года рублей 25 или 30.
— Отчего почтмейстеръ такъ много получаетъ?
— Каждый заводъ къ Новому году и къ Пасх шлетъ пятьдесятъ или сто рублей, отъ двухъ вольныхъ почтъ сто рублей каждый мсяцъ получаетъ, смотрители даютъ, а такъ сколько доходовъ. Напримръ, онъ что длаетъ. Получитъ богатый человкъ тысячъ двадцать, онъ и везетъ къ нему самъ деньги, ну тотъ и дастъ сто-двсти рублей, а сдачи три копейки не сдастъ: мелочи, говоритъ, нтъ, на томъ свт жаромъ расчитаемся.
— Ребята! слышь.
За стной буянилъ почтальонъ.
— Что съ нимъ?
— Новый годъ встрчаетъ, со старымъ видно ршаетъ.
— А какъ, братцы, по-вашему, кто честне: полицейскіе, судейскіе, консисторскіе или мы?
— Мы, братъ, честне, потому намъ за дло дають, мы иной разъ ночи не спимъ, да и отправить да доставить письмо — штучка: бросить письмо легко, а тамъ жди.
— Ребятушки! Уймите вы лешаго, убьетъ!— кричала черезъ стну женщина и стучала въ стну какой-то палкой.
Почтальоны сли играть въ карты. Почтальонъ, спавшій до сихъ поръ, пробудился: ‘ишь какъ дерутся! Еще въ баню захотлось’.
Въ холостую вошла женщина. Волосы ея были растрепаны, платье изодрано.
— Что я съ нимъ, съ варнакомъ, стану длать! Купилъ къ празднику четверть, и ту разбилъ… Ахъ бда какая!
— Ну такъ что?
— Что? Черти!.. Почтальонка, плюнувъ, ушла. Ее освистали и выругали.
— Нын, братцы, годъ отъ году все хуже становится. Прежде съ Новымъ годомъ мы триста насобирывали, а теперь только полтораста, говорилъ Александръ Петровичъ.
— Вамъ что,— вонъ вашъ-то сынокъ, видли мы, сколько приперъ въ рождественскій сочельникъ!
— А мы къ вамъ будемъ завтра.
— Денегъ нтъ.
— Ну, уже не отвяжетесь.
— А что братцы, не спрыснуть ли намъ Новый годъ?— спросилъ лелсавшій почтальонъ.
— А есть водка?
— О! и почтальонъ досталъ изъ-подъ кровати четвертную бутыль, съ налитой въ нее до половины водкой.
— Ишь — усплъ.
— Ну, давай пить! Тащи стаканы.
Почтальоны принесли два стакана.
— Вотъ подумаешь, прежде всмъ намъ откупъ давалъ водки даромъ, а теперь все покупай.
— Ну ужо и давали-то сивуху!
— Ребя! гляди на часы?
Почтальоны посмотрли на стнные часы.
— Ну что?
— Да слпъ что ли — сколько часовъ-то?
— Первый.
— Эка дура голова! Да вдь теперь Новый годъ. Ну ребята съ Новымъ годомъ! Сидвшіе встали, проздравили другъ друга съ Новымъ годомъ и выпили по три стакана водки.
— Не скликать ли сюда бабъ?
— Ну ихъ! Пойдемъ лучше проздравлять мужиковъ.
— Пойдемъ! Теперь?
— Именно.
— Куда вы пойдете ночью. Ужъ завтра.
— Ну, завтра.
— А что, братцы, много ли стоитъ должность смотрителя?— спросилъ прізжій почтальонъ.
— Да надо сто рублей лишнихъ имть.
— Ну, сто ничего.
— Ты, братъ, угости насъ завтра, коли смотрителемъ хочешь быть.
— Да я съ первой почтой ду.
Почтальоны, пошумвъ немного — прізжіе ушли въ контору, женатые къ своимъ благоврнымъ, холостые уснули въ холостой, а Александръ Петровичъ, выпивъ надаровщинку, ушелъ домой, но тамъ жены не оказалось. Она была вгостяхъ у сортировщицы Обертихи.
Обертова, молодая женщина, пригласила къ себ сортировщицъ посидть у нея, провести скуку, потому-что мужъ ея исправлялъ гд-то далеко должность почтмейстера. Обертова была женщина простая, смирная, негордая, и ее, вс сортировщицы и почтальонши любили и кланялись ей, когда попададались навстрчу. Случалось, что женщины не кланялись другъ дружк — это означало неудовольствіе ихъ между собою — и если он говорили, то лаялись.
У Обертовой были четыре сортировщицы, въ томъ числ и Анна Ивановна, дв двушки и одна старушка — мать старшого. Помоложе играли въ преферансъ, а постарше, въ томъ числ и Анна Ивановна, грызли мелкіе орхи и разговаривали кое о чемъ. На одномъ стол стояли вина. Дти играли въ кухн въ жмурки.
— Мы нынче Евгенью обвнчаемъ,— говорила одна сортировщица.
— Пора ужъ ей, а то она страмитъ насъ.
— Мн чего-то не хочется замужъ?— говорила одна двушка.
— А такъ лучше?
— Пьетъ онъ сильно.
— А ты ужо поворожи въ крещенскій сочельникъ.
— Боюсь.
— Экая боязливая. Я скажу вамъ, какъ я ворожила. Мужъ мой ушелъ почту раздлывать, а я осталась одна. Больно мн хотлось поворожить, все сердце издрожало. Потому мн хотлось, что скоро ли мой мужъ умретъ — сами знаете какой.
— Такого озорника поискать надо. Ну что же?
— Вотъ я поставила по сторонамъ зеркала дв свчки и смотрю въ него. Съ часъ смотрла. Вдругъ въ лвой сторон какъ увидала я коровью голову, испугалась, чуть со стула не упала.
— Врешь.
— Право!
— Ахъ ты!— сказала старушка — мать старшого.
— А дло-то дрянное вышло. Только я встала да взглянула на окно, вижу во двор моя корова стоитъ и чешетъ шею объ уголъ. Я пошла во дворъ,— тпрука, тпрука! кличу корову, та подошла. Вотъ дакъ оказія!
Сортировщицы расхохотались.
— Все это вздоръ, голубушки,— эта ворожба-то.
— Агафья Ефимовна, что это Василій Степанычъ долго не женится?
— Охо голубушки, сомущаю я его, да онъ хохочетъ только.
— Вотъ душа-то: ни одной любовницы нтъ у него.
— Что вы, что вы — любовницы!
— А онъ хочетъ жениться?
— Да какъ же. Мн, говоритъ, жену надо съ моимъ характеромъ, да съ деньгами, а то что…
— Онъ бы у смотрителя какого посватался.
— Уломать-то его не могу.
— А какъ Елена Торопова?— сказала одна сортировщица смясь.
— О матки, и не говорите! Ребенокъ скоро будетъ.
— Что ты?
— Вотъ конфузъ-то! Посовтуйте вы ей, Агафья Ефимовна, выйти замужъ, а это что же…
— Мн какое дло, да за кого она пойдетъ?
— Да хоть за Иванова.
— Здсь моя баба?— спросилъ Александръ Петровичъ стряпку Обертовой.
— Здсь.
— Мое почтенье. Марья Карповна! Какъ здоровье?
— Покорно благодарю.
— Съ Новымъ годомъ!
— И то! Съ Новымъ годомъ! Вс женщины стали поздравлять другъ дружку съ Новымъ годомъ, съ новымъ счастьемъ, выпили винца и черезъ полчаса ушли по комнатамъ.
Въ 3-мъ часу утра почтовыхъ разбудили: пришла почта. Они, потолковавъ: не лучше ли теперь поздравить почтмейстера съ Новымъ годомъ и, ршивъ, что завтра лучше, стали разбирать почту и провозились съ больными головами до 6 часовъ утра.
Въ 6 часовъ утра пошли къ почтмейстеру сортировщики, письмоводитель и контролеръ, потомъ помощникъ почтмейстера и вс грянули: съ Новымъ годомъ!
— Благодарю, равнымъ образомъ. Сегодня у меня господа для васъ будетъ закуска приготовлена. Въ первомъ часу приходите.
— Покорно благодаримъ.
Когда эти ушли, къ почтмейстеру ввалились восемь почтальоновъ, два сторожа и старшой, въ полной форм.
— Съ Новымъ годомъ!— сказали они.
— И васъ такъ же. Вотъ вамъ пять рублей. Дай Богъ, чтобы съ моей легкой руки вамъ повезло.
— Покорно благодаримъ.
— Лошадей вамъ дали?
— Тройку.
Почтальоны ушли къ помощнику, который далъ три рубля, потомъ къ контролеру, письмоводителю и къ двумъ сортировщикамъ по денежной и простой корреспонденціи. Посл этого они отправились по городу, сначала къ губернатору, потомъ къ архіерею, и визитація ихъ продолжалась до 5 часовъ вечера, когда у старшого было на рукахъ полученныхъ 86 руб. 25 коп.
Между тмъ женщины-сортировщицы и почтальонки поздравляли другъ дружку: жившихъ въ одномъ дому — у печки, а другихъ — у бочки съ водой, откуда каждая женщина наливала ведромъ и черпакомъ воду въ два ведра. Почтальонокъ и сортировщицъ поздравляли два ямщика и просили на праздникъ денегъ. Сегодня женщины не ругались у печки и у бочки, у всхъ была какая-то радость и снисхожденіе другъ къ дружк. Отстряпавшись, вс почтальонки и сортировщицы, одвшись въ лучшія платья, пошли поздравлять съ Новымъ годомъ мать старшого Агафью Ефимовну и, выпивъ у нея по чашк чаю и рюмк водки, разбрелись къ сортировщицамъ, кои были побогаче и пользовались уваженіемъ большинства. У Анны Ивановны пили опять чай дв сортировщицы и четыре почтальонши. Сортировщики въ это время закусывали у почтмейстера. Завтра женщины собирались идти къ почтмейстерш и помощниц.
Вечеръ продолжался весело. Въ этотъ день старшой былъ именинникъ и далъ вечеръ всмъ почтовымъ, исключая почтмейстера и помощника, которые были отозваны на именины къ какому-то губернскому тузу. Оба почтовые дома опустли: у старшого были вс мужчины и женщины, за исключеніемъ больныхъ и дтей. Старшой этотъ былъ человкъ молодой, изъ семинаристовъ, смирный и неглупый человкъ. Онъ разбиралъ вс ссоры семейныхъ почтовыхъ ласково, ни на кого не жаловался почтмейстеру, какъ это длалъ прежній старшой, и кром того былъ шутникъ, за что его любили вс отъ маленькихъ дтей до старика водовоза-татарина. Гости сидли чинно, не кричали, какъ это бываетъ всегда. Мужчины сидли въ комнат, пили чай, водку, закусывали, а женщины — около Агафьи Ефимовны въ большой кухн и говорили, кто о чемъ попало. Въ 11-мъ часу вечера ужинали вс вмст. За ужиномъ говорили о женитьб большею частью женщины.
— Безъ жены неловко, Василій Степанычъ.
— Вотъ неловко!
— Скучно.
Василій Степапычъ, выпивъ больше, чмъ онъ пилъ до сихъ поръ, увлекся словами женщинъ и сказалъ:
— А я хочу таки жениться.
— Вотъ и хорошо.
— А кто невста?
— Не скажу.
— Нечего скрытничать-то, узнаемъ вдь.
— Ну ужъ не узнаете до тхъ поръ, пока не увидите на свадьб.
Василій Степанычъ сказалъ на ушко Александру Петровичу, съ которымъ онъ былъ друженъ, что онъ женится на дочери богатаго мщанина.
— Съ Новымъ годомъ,— кричали мужчины, держа въ рукахъ рюмки водки.
— Съ будущей женой!— говорили дамы.
— Покорно благодарю,— говорили старшбй и его мать. Часу въ двнадцатомъ гости разошлись по своимъ комнатамъ. Контролеръ, письмоводитель, Александръ Петровичъ и еще другой сортировщикъ ушли къ письмоводителю играть въ карты — въ стуколку. Александръ Петровичъ простукалъ тридцать два рубля, отдалъ одиннадцать рублей деньгами и свои единственные карманные часы. Домой онъ пришелъ пьяный и сердитый. Анна Ивановна всегда ругала его за карты, и изъ-за картъ происходили въ этомъ семейств довольно возмутительныя сцены.
— Что, опять проигрался?
— Молчи! убью!..
— Куда ты часы двалъ?
— Теб сказано или нтъ?!
— Канлюжникъ ты эдакой! пьяница!..
Александръ Петровичъ ударилъ свою жену, завязалась драка. Александръ Петровичъ выгналъ Анну Ивановну въ рубашк изъ дому и заперъ двери на крючекъ. Анна Ивановна ночевала у той сортировщицы, у которой она была вчера въ гостяхъ. Утромъ она посмотрла на себя въ зеркало: на лиц были сдланы большіе фонари. Сортировщица хохотала.
— Съ Новымъ годомъ!
— Ахъ онъ мошенникъ эдакой! Ну какъ я теперь въ люди покажусь… вдь онъ меня на всю дворню осрамилъ.
— Какіе онъ вамъ фонари сдлалъ? Прелесть!
— Хорошо вамъ дразниться, когда у васъ мужъ смирный, коли его утюжите…
— Пойдете къ почтмейстерш?
— Безстыдница вы эдакая…
— Пьяница вы эдакая!
— Мерзавка!
— Вонъ отсюда!!
Вся дворня узнала, что Анну Ивановну прибилъ мужъ, что она выругала чиновницу сортировщицу и всякъ, кто ни попадался ей навстрчу, смотрлъ на нее и, улыбаясь, говорилъ: съ Новымъ годомъ, Анна Ивановна! съ обновкой!
Дома Анна Ивановна получила отъ мужа еще нсколько зуботрещинъ, сама искусала мужу плечо, за что онъ отодралъ ее веревкой и написалъ ей билетъ, что она можетъ идти, куда угодно. Анна Ивановна присмирла, никуда не шла и молчала два дня, за что мужъ раза по два въ день кормилъ ее зуботрещинами. На третій день оба супруга стали говорить, помирились руганью и для нихъ началась такая же жизнь, какъ и въ прошломъ году, съ тою только разницею, что Александръ Петровичъ купилъ своей жен шелковой матеріи на салопъ и взялъ изъ магазина даромъ шляпку супруг.
Черезъ недлю посл Новаго года жены почтальоновъ щеголяли въ шелковыхъ платкахъ и шили себ ситцевыя платья, а холостые почтальоны завели себ по однимъ дешевымъ часамъ. Они раздлили между собой по пятнадцати рублей новогоднихъ. Почтмейстеръ купилъ себ хорошую карету, а помощникъ — лошадь за двсти рублей…
Прочитали? Поделиться с друзьями:
