А. Зорич
С натуры
ПРИМЕЧАНИЯ
С натуры, Зорич А., Год: 1930
Время на прочтение: 6 минут(ы)
Советский рассказ 20—30-х годов / Сост. и ком. Г. П. Турчиной и И. Д. Успенской
М., ‘Правда’, 1987
Слева от меня обычно лежит на пляже с женой Манюсей и сыном Мариком бухгалтер воронежского финотдела Пестряков. Они всегда выходят раньше всех, чтобы занять лучшее место на пригорке, за кустами пыльных ослиных колючек, как утверждают курортные врачи, на пригорок попадает больше ультрафиолетовых лучей.
Бухгалтер сверхъестественно худ и похож на Пата, жиденькие, чахлые его усики обвисают вокруг рта, как приклеенная мочала, на бритой голове видны следы чернильного карандаша, который он по канцелярской привычке закладывает за ухо. Жена, Манюся, сварливая и злющая баба с пятнами засохшего кармина на тонких губах, третирует его и упрекает, что он сгубил ее молодость. На шее, на цепочке, она носит серебряный жетон, якобы выданный ей как приз за красоту на благотворительном вечере в воронежской прогимназии в тысяча восемьсот девяносто шестом году. Если в словах ее нет преувеличений, то приходится только удивляться разрушительной работе времени.
Они выходят, и бухгалтер, прежде чем раскинуть простыню, долго ползает, кряхтя, по холмику и выбирает камни из песка.
— Мерзавцы! — говорит он при этом неизменно.— Курортный сбор дерут, а пляжа не чистят. Вот напишу в ‘Известия’.
— Писатель! — язвительно фыркает жена.— Чириков, Боборыкин.
— А вот и напишу. Чего бояться? Конечно, без фамилии, дипломатично.
— Дипломат! Чемберлен! Пуанкаре!
Раздевшись, она мажется, чтобы лучше загорать, какой-то вонючей смесью, подозрительно оглядываясь по сторонам. Ей мерещатся нескромные мужские взгляды.
— Посмотри-ка направо! — говорит она, растирая ладонями обвисший живот.— Опять улегся какой-то с биноклем. Это невозможно, прямо прохода не дают! Наводит, наводит! Какие наглецы мужчины!
Бухгалтер смотрит нехотя, прикрывая от солнца глаза ладонью.
— Ничего он не наводит. Это не бинокль. Это он кефир пьет из бутылки.
— Знаем мы этот кефир. Зачем же он сюда повернулся? И вон рядом какой-то брюнет с усиками. Нахал!
— Не вижу никаких усиков! — лениво говорит, отворачиваясь, бухгалтер.
— Это забавно! Его жену весь пляж лорнирует, а ему и дела нет! Не видишь отсюда, так сбегай посмотри! Тюлень!
— Ты бы, матушка, меня еще в Севастополь послала проехаться посмотреть, не разглядывает ли кто тебя оттуда в подзорную трубу.
Они ссорятся. Она говорит, попрекая его, что могла бы, если бы не он, выйти за корнета или за какого-то провизора Клюгенау и найти свое настоящее счастье, он же напоминает, что из семи подушек, обещанных в приданое, до настоящего времени получил только три.
— Но я отдала тебе любовь!
— Любовь, матушка, сама по себе, а лебяжий пух тоже восемнадцать рублей кило стоит.
За завтраком они мирятся и, рассевшись на простыне, долго жуют бутерброды с брынзой и обсуждают, перебирая десятки имен, кандидатуру нового заведующего финотделом, которого должны застать по приезде в Воронеж, и способы, какими возможно получить сахар без карточек в дачном кооперативе. Сын, восьмилетний Марик, получив бутерброд, жует булку, а брынзой залепляет себе, чтобы удобнее было нырять, нос и уши.
— Марик! Дрянь! — визгливо кричит мать.
— Марик! Выдеру!— говорит, не двигаясь с места, отец.— Где ремень?
— На ремне висит окорок в погребе,— злорадно отвечает Марик, дитя своего века, и бормочет, надувшись: — Какие нервные! Нечего было и рожать, если такие нервные!
Уходя, бухгалтер вырывает на холмике, чтобы там не ложились другие, две аккуратных ямки, насыпает туда колючек и, слегка забрасывая их сверху песком, довольно говорит,
— Забронировано! Как говорится, голым профилем не сядешь!
И все-таки однажды, когда они вышли, как всегда, ровно в семь, их место оказалось занятым. На пригорке лежал, подложив под голову свернутые штаны, какой-то тучный и необычайно белый, видимо только накануне приехавший, человек. Он ворочался и чертыхался, вытаскивая колючки, поминутно вонзавшиеся в тело.
— Это место занято, гражданин! — подойдя, сказал бухгалтер Пестряков.
Тучный человек, добродушно улыбаясь, приподнялся на локте.
— Тут же места не плацкартные. Кто первым вышел… Ой, ч-черт! Хотел бы я знать, какой идиот насыпал здесь колючек!
Вперед выступила, поджав губы, жена Манюся.
— Оригинально! — сказала она.— Мы здесь лежим уже девятнадцать дней.
— Так ложитесь и на двадцатый,— добродушно сказал тучный человек.— Песка на всех хватит. Господи!
— Я не могу лежать рядом с чужим мужчиной.
Тучный человек вздохнул, почесал в затылке, подобрал свой узелок, покорно отполз на четвереньках в сторону и лег на живот.
— Что я, кусаюсь, что ли? Гав! Гав!
— Как глупо! Не кусаетесь, но я порядочная женщина и мать, а не финтифлюшка, чтобы меня разглядывали.
— Да чего мне вас разглядывать? Цирцея какая, подумаешь!
— Нахал! Грубиян! Толстяк!
— Вы не выражайтесь, уважаемый! — строго сказал бухгалтер и угрожающе выкатил впалую грудь.— За Цирцею в милицию можно. За такие слова по портрету бьют.
Тучный человек воинственно засопел было и приподнялся, но тотчас же опять лег на живот и добродушно сказал:
— Ну, чего ссориться? Посмотрите, благодать какая? Море, солнышко, парусок! Грешно тут ругаться, ей-богу. И я ничего такого не сказал.
— Все ж таки надо поосторожнее. Она семейная женщина, а не Цирцея.
— Ну ладно, ладно. Извиняюсь, если вам угодно. Отворачиваюсь, закрываюсь, зажмурился, ослеп и не буду смущать добродетелей вашей Пенелопы.
— Ермолай, он опять!
— Уважаемый! — сказал бухгалтер, вставая и подтягивая трусики.— Вы что же? В протокол желаете попасть?
Тучный человек махнул рукой, молча повернулся на бок и лег к ним спиной.
— Дурак! — злобно сказала Манюся, начиная раздеваться.— Связываться только не хочется, а то бы показала я тебе Пенелопу! Урод!
Некоторое время все лежали молча, потом тучный человек, обуреваемый, видимо, желанием высказаться, сказал, приподнявшись и ни к кому, в частности, не обращаясь:
— Хорошо, конечно, но чертовски в горле пересохло. Ни одной будки с квасом! И ракушки, проклятые, жалят. Как клопы впиваются. Что ни говорите, а на речке, по-моему, лучше. Ляжешь, этак, растянешься, песок как бархат, ветерок, осока шуршит, утки крякают. И напиться можно, не то что из этого, черт его подери, моря. И уху сваришь, и стаканчик опрокинешь от сырости.
— Пошло! — сказала Манюся, фыркнув и вздернув костлявым плечом.— Только о водке и думают. Все мужчины одинаковы.
— Вот приеду в Воронеж,— не отвечая, продолжал тучный человек,— насмотрю себе местечко на речке, только меня и видели по воскресеньям. Речонка там хоть и паршивая, говорят, но заводи есть.
— А вы что, там проживаете? — насторожившись, спросил бухгалтер.
— Буду жить. Я туда назначен заведовать финотделом. Прямо из отпуска и покачу.
С минуту бухгалтер лежал неподвижно, бессмысленно и растерянно хлопал глазами, потом он вскочил вдруг, бестолково засуетился.
— Да, река, река! Великое дело река, совершенно верно изволили заметить. Мы с женой на реке и днюем, можно сказать, и ночуем. Ветерок, камыши, утки крякают…
— И напиться можно! — жалобно сказал человек.
— Совершенно справедливо. Не то что из этого, черт его действительно побери, моря. Но у нас есть кипяченая вода в бутылке. Осмелюсь ли предложить? Манюся!
Манюся, которой бухгалтер делал знаки глазами, поспешно натягивала за холмиком капот. Лицо у нее стало жалкое и растерянное. Застегиваясь на ходу, она подала бутылку.
— А я вас не обопью? — облизнувшись, спросил тучный человек.
— Что вы, что вы! Как можно! Такое приятное знакомство! Сами не допьем, а уж вас напоим!
Тучный человек, запрокинув голову, жадно припал к бутылке, Марик посмотрел на него с беспокойством, захныкал и сказал:
— Он все вылакает, не для него несли!
— Молчать, негодяй! — свирепо зашипел, сделав страшные глаза, бухгалтер.— Где ремень? Выдеру! Современные, знаете ли, дети! Пейте, пейте, не стесняйтесь! Если не хватит, я сбегаю в лавочку, возьму сифон.
— Что вы! — смутился тучный человек.— Я и сам могу в случае чего.
— Нет уж, зачем же, позвольте уж мне, если понадобится. Да вы что же, прямо на песке лежите! Ведь так и чирей схватить можно! Манюся, простыню!
— Не надо, не надо! — растерянно сказал тучный человек и замахал руками.— Как же вы-то сами?
— Нет, уж разрешите. Все поместимся. На простыне, да не в обиде, хе-хе. На коммунальных началах, так сказать. Я хоть и беспартийный, но глубоко сочувствую. Манюся, подложи им чего-нибудь под голову. Вы уж ее извините, если что лишнее сказала: женщина, знаете, нервы. Разрешите представить — жена моя, Марья Павловна.
— Очень приятно! — жеманно сказала Манюся.— Вы любите природу? Мы с мужем обожаем природу!
— А я сразу, как вас увидел,— говорил, суетливо расстилая простыню, бухгалтер,— как увидел, так и решил познакомиться. Такое, вижу, симпатичное, открытое лицо, дай, думаю, разговорюсь. Очень, очень приятно. Головку вам не напечет? Вот, разрешите косыночку. Скоро собираетесь в Воронеж?
— В Тамбов, вы думаете?
— К-как в Тамбов?
— А разве я сказал в Воронеж? Оговорился, значит. В Тамбов, милейший, в Тамбов. Недельки две попекусь, а там и двину. Не засидишься, дела ждут. Извините, мне, право, совестно, но не разрешите ли еще глоточек?
Но бухгалтер отодвинул бутылку и сухо сказал:
— Что ж вы голову-то морочите? Сначала Воронеж, а потом, оказывается, Тамбов?
— Ну, оговорился, в чем дело?
— А вот в том дело, что отдай простыню! — визгливо крикнула вдруг Манюся.— Самозванец! Хлестаков! Гришка Отрепьев!
Она рванула из-под него простыню, тучный человек перевернулся и вывалился на песок.
— Позвольте, что же это? — сказал он, вставая.— Я не понимаю! Вы с ума сошли!
— Не понимаешь? А чужую воду хлестать понимаешь? Разлегся, как барин, на всей простыне, а ребенок должен калечить себе ягодицы? Выпил всю воду, а дитя должно мучиться от жажды, как в пустыне? Ермолай, возьми от него косынку, может, у него голова паршивая. Как не стыдно приставать к посторонним людям! Нахал! Ещё глоточек? А этого не видал?
Она сложила и сунула ему под нос кукиш, розовые ногти были отполированы и блестели на солнце…
Рассказ написан в тридцатых годах.
Стр. 442. Чириков Евгений Николаевич (1864—1932) — русский писатель. Испытал влияние декадентства. В 1920 году эмигрировал.
Боборыкин Петр Дмитриевич (1836—1921) — русский писатель.
Чемберлен Остин (1863—1937) — министр финансов Великобритании. В (1927 году один из инициаторов разрыва дипломатических отношений с СССР,
Пуанкаре Раймон (1860—1934) — президент, затем премьер-министр Франции. Один из организаторов антисоветской интервенции в период гражданской войны в Советской России.
Стр. 444. Цирцея — в греческой мифологии волшебница. Здесь коварная обольстительница.
Стр. 445. Пенелопа — в греческой мифологии жена Одиссея, двадцать лет ожидавшая возвращения мужа. Образ Пенелопы — символ супружеской верности.
Стр. 447. Хлестаков — герой комедии Н. В. Гоголя ‘Ревизор’, враль, пустозвон, игравший роль важной персоны.
Гришка отрепьев — самозванец, выдававший себя за Дмитрия, сына царя Ивана IV Грозного.