С. H. Терпигоревъ.
(Некрологъ).
С. H. Терпигоревъ.
(Некрологъ).
‘Сверный Встникъ’, No 7, 1895
С. H. Терпигорев, Терпигорев Сергей Николаевич, Год: 1895
Время на прочтение: 6 минут(ы)
Сергй Николаевичъ Терпигоревъ родился 12-го мая 1841 года и происходилъ изъ тамбовскихъ дворянъ Козловскаго узда. У С. Н. Терпигорева имются въ разныхъ мстахъ его разсказовъ печатныя свидтельства о самомъ себ, указать на которыя будетъ теперь умстно. Въ ‘Потревоженныхъ тняхъ’ (‘Истор. Всти.’ 1894 г., No 1) онъ говоритъ, что его отецъ былъ узднымъ предводителемъ въ Тамбовской губерніи. ‘Жизнь у насъ была тихая, продолжаетъ онъ. Гости, сосди-помщики, прізжали и мы къ нимъ здили, но того, что называлось ‘създами’, у насъ не было. Отецъ былъ изъ числа трехъ-четырехъ помщиковъ въ узд, которые выписывали газеты, журналы, книги. Въ кабинет у него стояли вдоль стнъ высокіе, до потолка, шкафы, наполненные книгами, а передъ окнами, выходившими въ садъ,— большой письменный столъ, обставленный портретами тогдашнихъ литераторовъ въ рамкамъ подъ стекломъ. Въ этомъ кабинет я просиживалъ цлые дни и привыкъ читать книги безъ всякаго разбора. Мн не было десяти лтъ, когда я прочиталъ ‘Исторію консульства и имперіи’ Тьери, ‘Исторію Наполеона’ соч. Полевого, и множество другихъ оригинальныхъ и переводныхъ статей и сочиненій о Наполеон. Эта моя любовь къ книгамъ, я помню, очень радовала отца, и онъ всегда совершенно серьезно отвчалъ мн на мои вопросы и бесдовалъ со мною о Наполеон, о его маршалахъ, не показывая и виду, что это ему можетъ быть скучно. Онъ съ совершенно серьезнымъ лицомъ призывалъ меня иногда въ кабинетъ и поручалъ привести въ порядокъ письменный столъ, то-есть, все — портреты, книги, бумаги — снять со стола, стереть пыль и потомъ опять все разставить и разложить по мстамъ. Онъ ни кому не доврялъ этого, кром меня. При постороннихъ, при гостяхъ, полушутя, полусерьезно, онъ называлъ меня своимъ библіотекаремъ. Все это вмст возвышало меня въ моихъ глазахъ, развивая самомнніе, впечатлительность, нервность. Это очень драгоцнныя качества, которыя мн пригодились впослдствіи, и я имъ много обязанъ, но тогда они изъ меня сдлали до болзненности чуткаго ко всему мальчика? который все хотлъ видть, знать, понимать. Отъ этого многіе случаи тогдашней жизни, не составлявшіе по тому времени ничего особеннаго, мимо которыхъ проходили вс, не задумываясь надъ ними, на меня производили сильное впечатлніе, доводя меня чуть не до нервныхъ припадковъ. Да и бывали припадки… Очень многіе изъ этихъ случаевъ, благодаря произведенному ими на меня сильному впечатлнію, до такой степени живо представляются мн во всхъ подробностяхъ до сихъ поръ, что мн кажется, умй я рисовать, я бы нарисовалъ даже лица, выраженіе глазъ людей, бывшихъ при этомъ, не только всю обстановку, костюмы, гд кто стоялъ, сидлъ и проч. Эти ‘случаи’ изъ до-реформеннаго времени были въ род того, когда его родной дядя травилъ собаками дьякона въ конопляник, когда въ дом отца губернаторъ судилъ разныхъ чиновниковъ, падавшихъ въ обморокъ, ‘потому что они вс были воры’, когда, наконецъ, нашъ будущій писатель ребенкомъ здилъ съ отцомъ и жандармами къ крупному землевладльцу Емельянову освобождать изъ цпей крестьянскихъ двушекъ, несоглашавшихся идти въ гаремъ барина и т. д. Впечатлнія дтства отразились на всей его литературной дятельности. О своей ранней впечатлительности и памяти онъ говоритъ: ‘Какъ бы драгоцнны эти качества ни были, и какъ бы ни годилось мн все это теперь, было бы гораздо, все-таки, лучше, если бы память моя была свободна отъ всего этого. Характеръ всхъ этихъ воспоминаній, обусловленный тогдашнимъ временемъ и тогдашними нравами, очень ужъ тяжелъ и носить всю жизнь въ себ эту отраву нельзя безнаказанно…’ Потому-то покойный при всемъ благодушіи и мягкости его отношенія къ до-реформенному помщичеству всегда рзко возставалъ противъ голосовъ, пытавшихся восхвалять поэтическую патріархальность до-реформеннаго помщичьяго быта и рекомендовать ея посильное возстановленіе въ наши дни.
Живя въ Петербург и будучи еще въ университет, Терпигоревъ познакомился съ А. А. Краевскимъ, издававшимъ тогда казенныя ‘Петербургскія Вдомости’ и что-то такое тогда ему пописывалъ. Принужденный затмъ оставить университетъ, Терпигоревъ ухалъ въ Тамбовскую губернію, въ имніе своей матери.
‘Теперь, живя въ деревн, говоритъ онъ о себ въ ‘Историческихъ разсказахъ и воспоминаніяхъ’, я началъ посылать въ ‘Голосъ’ время отъ времени корреспонденціи и разныя замтки, очерки, подписывая ихъ буквами С. Т. Въ Тамбовской губерніи и особенно въ нашемъ узд, он, эти корреспонденціи, производили внушающій фуроръ. Меня боялись, какъ положительно и завдомо ‘вреднаго’, ‘безпокойнаго’ человка, который живетъ здсь несомннно для того только и потому, что ему поручено изъ Петербурга отъ газетъ слдить за всмъ и обо всемъ сейчасъ же доставлять туда извстія, что можно, газеты печатаютъ, а чего нельзя — принимаютъ къ свднію и откладываютъ до боле удобнаго времени. Мои скитанья съ ружьемъ и собакой объясняли тмъ, что я въ это время собираю ‘свднія’ и обдумываю о чемъ бы мн и какъ написать. Мн это нравилось, т. е. этакое отношеніе ко мн, и я не опровергалъ ходившихъ обо мн слуховъ’. Въ это время случился въ Самарской и Уфимской губерніи голодъ, явились пожертвованія въ пользу голодающихъ. Однажды, въ это время, Терпигоревъ пріхалъ въ Козловъ, и ему разсказали, что эти громадные хлбные запасы не могутъ быть двинуты въ голодающую мстность, потому что желзная дорога, козловско-рязанская, тогда только-что отстроенная и открытая для движенія, не беретъ ихъ къ отправк. Дло было вопіющее въ полномъ смысл этого слова и заключалось въ томъ, что Дервизъ съ Мекомъ, хозяева дороги, выстроившіе ее за баснословно дорогую дну, не довольствуясь тми барышами, которые они получили отъ постройки дороги, задумали эксплоатировать ее еще и въ смысл своей монополіи по отправк грузовъ по ней. Они учредили съ этой цлью свое комиссіонерство для пріемки и отправки товаровъ, за что и взимали по копйк съ пуда, а т изъ отправителей, которые не хотли пользоваться этими непрошенными ихъ услугами, должны были дожидаться со своими товарами очереди посл отправки всхъ грузовъ комиссіонерства.
Пожертвованный хлбъ, около 3 милліоновъ пудовъ, конечно, ждалъ безъ конца очереди и гнилъ подъ дождемъ. Терпигоревъ написалъ горячую корреспонденцію обо всемъ этомъ въ ‘Голосъ’ и, ничего не зная о ея судьб, пріхалъ черезъ нкоторое время въ Козловъ, гд жители устроили ему цлую овацію. Оказалось, что изъ Петербурга уже пріхала для разбора дла комиссія…
‘Изъ Козлова, пишетъ онъ, я ухалъ, на другой или на третій день совершенно съ отуманенной головой: я и теперь считаю эту свою корреспонденцію едва ли не самымъ плодотворнымъ сбоимъ литературнымъ трудомъ (по результатамъ), а тогда, мальчишка сравнительно, я былъ положительно, что называется, на седьмомъ неб. Меня радовало не то, что я длался теперь въ глазахъ всхъ у насъ, въ нашей губерніи, силой, съ которой надо обращаться, держа ухо востро,— меня радовалъ успхъ другой, общей силы, которой я былъ только частичкой — успхъ литературы или по крайней мр печатнаго слова вообще… Помню, я написалъ тогда, по поводу этого, восторженное, горячее письмо къ Краевскому, котораго благодарилъ и за себя и отъ имени всхъ, кому мы съ нимъ помогли, и поздравлялъ съ успхомъ, желалъ его газет, чтобы она стала еще боле авторитетною, сообщая смло достоврныя, строго провренныя свднія. Но каково же было мое удивленіе, когда тотъ же посланный, съ которымъ я отправилъ на почту свое письмо, привезъ мн письмо отъ Краевскаго, въ которомъ тотъ писалъ, чтобы я какъ можно скоре вызжалъ въ Петербургъ — сегодня же, завтра — и везъ съ собою оправдательные документы, такъ какъ раздраженные на меня Дервизъ и Мекъ подали жалобу въ диффамаціи.— Когда жители г. Козлова узнали, что Терпигореву придется пострадать за правду, то къ нему пришелъ одинъ изъ вліятельныхъ купцовъ, Д. К- Мартыновъ, и сказалъ:— ‘Мы надумали такое дло: посл завтра соберемъ экстренное собраніе думы и напишемъ за общей всхъ насъ подписью благодарственный адресъ Краевскому за то, что онъ печаталъ правду объ этомъ разбойномъ комиссіонерств, никого не боясь… Вс идемъ за круговой порукой къ отвту.. Ничего, не боимся мы этой диффамаціи!..’Старикъ былъ страшно взволнованъ, обнялъ меня и расцловалъ:— ‘Ничего, будь покоенъ, ничего. Богъ не выдастъ — свинья не състъ’ — говорилъ онъ дрожащимъ голосомъ. Двадцать три года прошло съ тхъ поръ. Я много испыталъ съ тхъ поръ на своемъ вку, видлъ и получалъ и шумныя оваціи, аплодисменты, читалъ и горячіе восторженные отзывы о своихъ трудахъ — видлъ, словомъ, и испыталъ много удачи, успха, но чтобы это могло сравниться съ тмъ, что цлый городъ и притомъ сильный торговый городъ, поголовно въ лиц всхъ своихъ представителей выражаетъ публично мн свою благодарность и идетъ въ судъ свидтельствовать за меня (они, я увренъ, были убждены, по крайней мр многіе изъ нихъ, въ томъ, что и имъ придется дойти до суда) — никогда!— выше этого нравственнаго радостнаго потрясенія не испытывалъ я никогда ничего… Когда было въ дум это засданіе, я не похалъ туда, не разсчитывая на свои нервы: до того они были у меня тогда всмъ этимъ разстроены и я былъ взволнованъ. Адресъ или постановленіе думы но этому засданію, за поголовной всхъ до одного подписью, привезъ ко мн на квартиру городской голова. Я сейчасъ телеграфировалъ объ этомъ Краевскому и самъ скоро пріхалъ къ нему.
— Но это небывалый фактъ въ Россіи,— говорилъ Краевскій: журналистъ получилъ за свою дятельность и оказанную имъ услугу обществу благодарственный адресъ отъ цлаго города…’
Судъ, конечно, оправдалъ Терпигорева, а Краевскій пригласилъ его быть постояннымъ сотрудникомъ ‘Голоса’ и даже поселилъ его въ собственномъ дом. Съ этого времени начинается настоящая литературная дятельность Терпигорева. При не особенно глубокомъ талант, Терпигоревъ сумлъ уловить нкоторыя стороны русскаго помщичьяго быта и передать ихъ въ своихъ очеркахъ съ легкостью и смлостью остроумнаго бытописателя. Въ ‘Отечественныхъ Запискахъ’ онъ скоро выдвинулся своимъ ‘Оскудніемъ’, въ которомъ, между прочимъ, онъ скромно говоритъ о себ, что онъ только правдивый разсказчикъ о томъ, что онъ видлъ и чего многіе настоящіе писатели и художники — невидли. Изъ каждаго его разсказа можно сдлать романъ, но онъ за это не берется, а общается посл дворянскаго ‘Оскуднія’ заняться мужичьимъ оскудніемъ, чего, однако, такъ и не сдлалъ, касаясь этой темы лишь по временамъ въ своихъ фельетонахъ ‘Узорчатой Пестряди’. Въ послдніе годы Терпигоревъ подвизался въ качеств постояннаго фельетониста на страницахъ ‘Новаго Времени’,— и надо сказать правду: фельетоны его читались безъ особеннаго интереса. Терпигоревъ отставалъ отъ жизни. Текущія событія не возбуждали въ немъ никакихъ смлыхъ мыслей. Статьи его плохо отражали современную волну, которую тутъ же возбуждали и часто двигали въ разныхъ направленіяхъ другіе его сотоварищи по газет, вовсе не превосходившіе его по таланту. Онъ какъ то вяло слдилъ за всмъ, что входило новаго, неожиданнаго въ русскую исторію послдняго времени, и анекдотистъ по природ, незлобивый и веселый разсказчикъ по привычк многихъ лтъ однообразнаго, нсколько монотоннаго литературнаго труда, Терпигоревъ очень рдко откликался на вопросы дня какими нибудь истинно серьезными и важными замчаніями и разсужденіями. Онъ былъ какимъ-то олицетвореннымъ, но бездятельнымъ преданіемъ въ сред современныхъ газетныхъ лицедевъ, съ ихъ нсколько безпорядочнымъ, но, такъ сказать, своевременнымъ галдньемъ по поводу каждой текущей темы. Статьи его не захватывали вниманія и даже полемическія его встрчи съ грубо реакціонною силою производили очень малое впечатлніе. Жизнь проносилась мимо него…