Время на прочтение: 9 минут(ы)
ГОСУДАРСТВЕННОЕ ИЗДАТЕЛЬСТВО
С бумагопрядильной фабрики Кенига.
Конец прошлого 1878 г. ознаменовался несколькими более или менее крупными столкновениями петербургских рабочих с нанимателями. Мы хотим рассказать о некоторых из них, заранее извиняясь в том, что несколько запоздали своим сообщением.
Самым характерным образом обрисовывает положение нашего ‘освобожденного’ рабочего стачка на Бумагопрядильной фабрике купца Кенига, потому мы отводим ей первое место в нашем рассказе. Читателям известно, что наши рабочие по своему экономическому положению резко разделяются на ‘заводских’ и ‘фабричных’. Между тем как первые при меньшей продолжительности рабочего дня получают плату почти достаточную для сносного (в русском смысле этого слова) существования, фабричные находятся в положении поистине ужасном. Рабочий день здесь не бывает короче 14 час: в 5 час. утра рабочий становится на работу, домой возвращается в 8 час. вечера. Во всё это время ему дается только один час (от 12 до 1 час.) на обед и отдых. На некоторых фабриках продолжительность рабочего дня еще более. Его заработок редко доходит до 25 рублей в месяц, чаще же всего он колеблется между 17—20 руб. Из этой ничтожной суммы он должен найти средства для прокормления своей семьи, для уплаты податей и, наконец, для покрытия многочисленных и разнообразных штрафов. Эти последние составляют очень значительную отрицательную величину в заработке рабочего. Налагаются они под самыми различными, подчас весьма остроумными, предлогами, так, напр., хотя работа на фабрике Кенига, по условию, должна начинаться в 5 час, предприниматель, по пословице ‘с миру по нитке — голому рубаха’, начинал ее в 4 3/4 ч., кто не являлся за пять минут до срока, установленного таким образом вопреки условию, подвергался уже штрафу.
Второй пример. При фабрике есть вечно пьяный и ничего не смыслящий фельдшер. Самым радикальным средством от всех недугов рабочего он считает холодную воду, которою и обливает заболевших. Больничные сцены из гоголевского ‘Ревизора’, как видит читатель, повторяются и в настоящее время. Несмотря на очевидное даже для рабочих невежество фельдшера, они обязаны были лечиться у него, под страхом штрафа за попытку получить более полезный совет на стороне. Если при расчете, происходящем 15 и 30 числа каждого месяца, рабочий позволит себе спросить, на каком основании сделан тот или другой вычет из следуемых ему денег, его штрафуют снова. Если хозяин не приезжал ко дню расчета, и рабочие осведомлялись, когда же они получат ‘жалованье’, они подвергались новому штрафу. Штрафовали за нечистоту машины, за местоимение ‘ты’, употребленное в разговоре с мастером, и т. д., и т. д. О прогульных днях нечего и говорить, несмотря на то, что плата была поштучная, за каждый прогульный день рабочий должен был проработать 2 дня бесплатно.
При таком положении дел, спокойствие на фабрике, естественно, находилось в очень неустойчивом равновесии. Достаточно было малейшего повода, чтобы вызвать то, что на полицейском языке называется ‘бунтом’. Таким поводом послужило следующее обстоятельство. При производстве работы на бумагопрядильной фабрике, получается много отброса, состоящего из порвавшихся ниток. Этот отброс образует возле станков кучу так называемой ‘пыли’. Для сортировки ее на фабрике Кенига существовали особые женщины. Незадолго до описываемого времени переменили на фабрике Кенига директора, и новая метла стала мести еще чище старой. Новый директор рассчитал разбиравших ‘пыль’ женщин и возложил ее сортировку на ‘задних мальчиков’ {Каждый прядильщик (мюльщик) работает на двух станках, при чем у него есть два подручных мальчика: т. н. ‘средний’ 17—19 лет и ‘задний’ 12—14 лет. Эти последние работают те же 14 часов, что и взрослые.}.
29 ноября эти мальчики, числом 33 чел., заявили мастеру, что они не будут работать, пока их не избавят от этой новой обузы. Дело происходило в 12 ч., когда рабочие отправляются на обед. После обеда мальчики, действительно, не пошли работать и стали дожидаться хозяина у здания фабрики. Когда он явился к ним, и они попытались изложить ему свои жалобы, он без разговоров послал их к черту. Они разошлись по домам.
Подождавши некоторое время своих подручных, мюльщики заявили мастерам, что не могут управиться со станками без помощи мальчиков. Мастер уверял, что к вечеру всё уладится. Но время приближалось к 8 час., а мальчики не являлись. Чтобы иметь возможность узнать имена ‘бунтовщиков’, хозяин решил выдать всем бывшим налицо подручным билеты. Всякому, кто на другой день не предъявит такого билета при входе на фабрику, грозили хозяйской карой. Но едва мастер стал раздавать эти билеты, раздался свисток, возвещающий окончание работы, и только трое из подручных успели их получить.
Несмотря на это, когда рабочие стали на другой день собираться на фабрику, у подручных спрашивали билеты, и так как они были только у трех, то все остальные были прогнаны с работы. Г. Кениг переходил таким образом в наступление.
Но в это время малолетние стачечники получили неожиданное подкрепление. Их взрослые товарищи объявили мастерам, что будут работать только под условием исполнения требований ‘мальчиков’. Фабричная администрация не была расположена к уступкам, рабочие, со своей стороны, решились привести угрозу в исполнение. Они вышли гурьбою из здания фабрики и присоединились к толпившимся на улице подручным. Они надеялись, что хозяин приедет для объяснения с ними, и им удастся убедить его сделать уступки. Кениг, однако, не являлся, и рабочие решили заявить полиции о своем отказе от работы. Толпой отправились они в участок, но здесь-то и начались мытарства ‘бунтовщиков’. Дежурный околоточный послал их в Екатерингофский сад, куда обещался приехать для объяснений пристав. В 9 час. последний, действительно, появился в саду, сопровождаемый какою-то личностью, которую потом видели в III Отд., и вступил в переговоры с рабочими. Прежде всего он осведомился об именах близ стоявших прядильщиков. Он узнал и записал таким образом 4 фамилии, пока простяки не поняли в чем дело и не объявили ему, что знать имена для него не важно, так как отказались работать все. Они передали ему письменное изложение своих жалоб. Пристав запел обычную в этих случаях песню о том, что мешаться в отношения рабочих к хозяевам полиция не имеет права, так что сделать он ничего не может, но впрочем, передаст их заявление градоначальнику. Толпа стала расходиться по домам. Те 4 рабочих, имена которых успел записать пристав, были задержаны и отправлены в участок. Там их продержали до обеда и, отпуская, приказали явиться к 8 ч. вечера в III Отд. Несчастные ничего не понимали, но, явившись туда, они встретили своего хозяина с двумя мастерами. Начался разбор их взаимных обвинений. Первое слово дано было Кенигу. Если читатель припомнит защитительные речи гетевского Рейнеке Лиса, он составит себе полное понятие о смысле кениговских объяснений. По его объяснениям, выходило, что рабочие его фабрики живут, как нельзя лучше, что его отношения к ним всегда были безукоризненны, так что стачку нужно целиком отнести насчет ‘посторонних внушений’. Г. Кениг обещался даже узнать и указать полиции подстрекателей. Когда рабочие пытались возражать ему, их не хотели и слушать. ‘Знаем мы эти речи, — закричали на них, — мы упечем вас туда, куда вы и не ждете. Завтра же идите на работу, в противном случае ты заставим вас работать силой, так и товарищам скажите’.
С этим назиданием их отпустили домой. Третьеотделенское внушение не произвело, однако, ожидаемого впечатления, и на утро фабрика была пуста, как и накануне. Рабочие толпились около здания фабрики, но и не думали приниматься за работу. Часам к десяти утра приехал какой-то ‘генерал’ да синих и опросил: ‘все ли рабочие налицо’. Получив утвердительный ответ, он велел всем идти на двор фабрики. Тех, кто не шел во двор добровольно, вталкивали городовые. Когда на улице не осталось никого, фабричные ворота были заперты, и рабочим предложили войти в контору. Здесь их расставили двумя рядами, и генерал, сопровождаемый двумя мастерами, обошел все ряды, очевидно, кениговское указание на постороннее подстрекательство произвело впечатление у Цепного моста, и там решили поймать агитаторов. Но никого из посторонних не оказалось. После этой проверки генерал приступил к ‘увещеванию’. То ласково, то грозя строгим наказанием за ослушание, просил он рабочих покориться хозяину и приняться за работу.
Когда рабочие были, по-видимому, достаточно обстреляны артиллерийским огнем жандармского красноречия, пустился в атаку сам г. Кениг, он прочитал новые правила, предлагая рабочим или согласиться на них, или убираться с фабрики. Как видит читатель, план атаки был составлен очень недурно, сначала жандармское внушение, затем, как снег на голову, новые правила и неизбежная для рабочих альтернатива — или идти на работу, или выказать себя ‘бунтовщиками’ и ‘зачинщиками’ в глазах строгого генерала. Рассчитывали на неизбежное в таких случаях отсутствие единодушия, на невозможность для более влиятельных рабочих высказаться и поддержать колеблющуюся массу. Этот план непременно удался бы, если бы г. Кениг не пересолил в своих вновь высиженных правилах, которые оказались еще тяжелее старых. Эта бестактность погубила ловко задуманный гешефт. Рабочие единодушно заявили свое нежелание работать и начали выходить из конторы. Генерал окончательно потерял терпение. Угрозы тюрьмой, Сибирью и т. д. снова посыпались на ‘свободных’ рабочих. ‘Вы слушаете злых людей, — кричал потерявший всякий такт бурбон. — У меня здесь сто шпионов следит за всем, что происходит у вас, но если хозяин найдет, что этого мало, я пришлю еще столько же. Как только узнаю, что к вам ходят бунтовщики, сейчас же в Архангельск сошлю’ и т. д. Однако и эти новые громы не принесли желанного результата: рабочие разошлись по домам и решились на крайнюю меру, к которой всегда прибегает русский человек, пока не убедится, что ему остается апеллировать только к собственному кулаку — они решились подать просьбу наследнику. Утром 2 декабря человек 30 рабочих отправились к Аничкову дворцу. Оказалось, разумеется, что державный сынок так же не любит оборванной черни, как и его папенька: даже прошение не было принято. Какой-то наивный офицер посоветовал им обратиться к Зурову. Совет был исполнен, и 4 декабря Зуров явился с ответом. Как видит читатель, это было только несколько дней спустя после знаменитого Зуровского ‘ответа’ студентам-медикам. Энергичный градоначальник и в этом случае не изменил себе. Выругавши рабочих самыми непечатными словами, он объявил им, что прочел их просьбу и завтра пришлет своего чиновника для разрешения их недоразумений с Кенигом. Вместо обещанного вестника мира, в ночь 5—6 декабря полиция начала ходить по квартирам рабочих и выгонять их на улицу. Собравши порядочную толпу, их потащили в III Отд. Новые застращивания, брань и новые приказания сегодня же становиться на работу. ‘Да нынче праздник’, — пытался возразить один из рабочих. — ‘Я тебе дам праздник, лентяй ты этакий, — закричал на него увещавший, — нынче нет праздника?’ — ‘Как нет? Да нынче Никола, ваше благородие’, — заговорили рабочие, и III-отделенские святоши должны были прикусить язык. В 7 час. утра рабочих выпустили, наконец, приказав им собраться у фабрики и ожидать там чиновника для окончательного решения дела. Приказание и на этот раз было исполнено: немедленно около здания фабрики образовалась толпами стала ожидать, что будет. К уступкам никто из рабочих не был расположен. Часов около 9 утра к толпе подъехал Кениг и стал глумиться над рабочими: ‘Подождите, подождите, а мне ждать некогда, я покуда поеду в город’. На заявление рабочих, что, за его отсутствием, чиновнику нельзя будет разобрать дело, Кениг на это ответил ‘подождите’, — и преспокойно отправился в город. Через несколько минут после его отъезда, приехал чиновник и, узнавши, что Кениг не хотел его дожидаться, смиренно заявил, что он может подождать ‘господина Кенига’. Прошло около часу бесплодного ожидания на сильном морозе. Соскучившиеся рабочие начали донимать чиновника шуточками, высказывая предположение, что шинель недостаточно греет ‘генерала’. Мало-помалу шутки начали переходить в резкие замечания, а затем и в брань. ‘От него ничего не дождешься, — кричали рабочие, — он тоже, должно, с хозяина-то получил’. Чиновник рассвирепел: ‘бери их, подлецов’, крикнул он близ стоявшим городовым. Но четверо полицейских ничего не могли поделать с выведенною из терпения толпою: рабочие не позволили арестовать никого из своих товарищей. В эту критическую минуту вернулся из города Кениг, и рабочие успокоились в ожидании разбора их дела. Оказалось, что несчастный чиновник приезжал совершенно напрасно. Несмотря на все предыдущие застращивания, рабочие твердо настаивали на исполнении их требований, а так как Кениг не желал уступить, то все они взяли расчет.
Количество рабочих на бумагопрядильне Кенига было невелико: около 200 человек, из которых взрослых было не более 80. Поэтому он без труда нашел новых рабочих, которые согласились на условия поистине невероятные. Рабочий день продолжается ныне на бумагопрядильне Кенига с 5 часов утра до 12 часов вечера, из этих 19 час. только 1 час полагается на еду. Мы не говорим о других условиях, которые были бы непонятны читателю, не имеющему специального знакомства с техникой прядильного ремесла. Скажем одно — все они сводятся к тому, что, затрудняя труд рабочего, сильно понижают и без того низкий заработок.
Пусть же судит читатель, ошибаются ли люди, утверждающие, что русский рабочий находится под двойным гнетом рабства экономического и политического.
В тех ремеслах, где продолжительность труда не достигает таких размеров, как в прядильном и ткацком, стачки не всегда кончаются в ущерб рабочим.
Так, напр., в конце августа, на фортепьянной фабрике Беккера, что на набережной Большой Невки, произошло столкновение рабочих с хозяевами по следующему поводу. В одной из мастерских фабрики работает до 40 человек. Половина из них, т. н. ящичники, столяры, делающие остов фортепьяно, остальные — сборщики — немцы. Все эти рабочие получали от хозяина квартиру, отопление и освещение. Говоря точнее, они жили частью на кухне, частью в мастерской. В описываемое нами время хозяину понадобилась кухня, и он без церемонии приказал рабочим очистить ее. Таким образом им предстояли новые расходы на квартиру, и они решили потребовать повышения поштучной платы, именно, набавить на каждый ящик по 2 р. (прежняя плата доходила до 29—38 руб. за ящик). Хозяин отвечал, что они легко могут увеличить свой заработок, если перестанут ‘понедельничать’, т. е. будут аккуратнее являться на работу в понедельник. Рабочие забастовали, через три дня хозяин объявил через мастера, что он согласен на повышение платы, и работа пошла по прежнему: только г. Беккер перестал заходить в мастерскую, опозорившую себя ‘бунтом’.
Так же неудачно для хозяев кончились стачки на табачных фабриках Мичри и Шапшала. Эти последние стачки тем интереснее, что они произошли в среде исключительно женской.
24 сентября, на табачной фабрике Мичри появилось объявление, за подписью управляющего, гласившее приблизительно следующее:
‘Сим объявляю, что папиросницы, получавшие 65 коп. за 1000 шт. папирос 1-го сорта, отныне будут получать 55 коп., за 1000 папирос 2-го сорта, вместо прежних 55 коп., будет платиться 45 коп.’.
Это понижение мотивировалось плохим сбытом готовых папирос.
Мастерицы, как называют себя работницы, сорвали это объявление и отправились в контору для объяснений. Там они объявили приказчику, что несогласны работать за уменьшенную цену и просили принять у них палочки и машинки для делания папирос. Ответом на это заявление была непечатная брань со стороны приказчика. Он предложил им убраться немедленно, так как на их место много охотниц. Грубое обращение приказчика окончательно взорвало мастериц: палочки, машинки, скамейки полетели в окна, приказчик струсил и послал за хозяином. Г. Мичри не заставил себя долго ждать. Он немедленно явился на фабрику, и ласковая речь его, а более всего обещание не понижать плату успокоили толпу, состоявшую приблизительно из 100 мастериц. Попытка понизить и без того невысокую плату окончилась полной неудачей.
Через два дня та же история повторилась на табачной фабрике бр. Шапшал {Хозяева разных табачных фабрик, очевидно, стакнулись понизить плату одновременно.}, на Песках.
26 сентября на фабрике было вывешено следующее объявление:
‘Мастерицам табачной фабрики Шапшал.
Сим объявляю, что, по случаю остановки товара, я сбавляю с каждой тысячи папирос — 10 коп.
Шапшал’.
Мастерицы, здесь уже в количестве 200, немедленно сорвали это объявление и на его место вывесили следующее:
‘Хозяину табачной фабрики Шапшал.
Мы, мастерицы вашей фабрики, сим объявляем, что не согласны на сбавку, потому что и так от нашего заработка не можем порядочно одеться.
Мастерицы вашей фабрики’.
Приказчик собрал мастериц и потребовал, чтобы они указали писавшую объявление. Это требование было встречено решительным отказом. Мастерицы объявили приказчику, что объявление писалось от имени всех их, и что ни одна из них несогласна на понижение платы. Они начали собираться и уходить. Приказчику оставалось только ‘умыть руки’ и послать за хозяином. После тщетных попыток убедить мастериц работать за пониженную плату, г. Шапшалу пришлось уступить — величина платы осталась прежняя.
Прочитали? Поделиться с друзьями:
