‘Міръ Божій’, No
С. А. Венгеров. Критико-биографический словарь русских писателей и ученых. (От начала русской образованности до наших дней). T. V, Венгеров Семен Афанасьевич, Год: 1897
Время на прочтение: 4 минут(ы)
С. А. Венгеровъ. Критико-біографическій словарь русскихъ писателей и ученыхъ. (Отъ начала русской образованности до нашихъ дней). T. V. Съ алфавитнымъ указателемъ ко всмъ пяти томамъ. Спб. 1897 г. Ц. 2 р. 50 к. Медленно двигается трудъ г. Венгерова, но все же двигается, и достигъ уже пятаго тома, въ которомъ составитель нсколько измнилъ прежнюю систему, помщая статьи по мр ихъ поступленія въ редакцію, а не по алфавиту. Чтобы облегчить справки, добавляется къ каждому тому указатель. Можетъ быть, работа при этой систем ускорится, хотя едва ли, такъ какъ въ самомъ план заключается причина медленности. Не говоря уже о громадности самой работы — охватить всхъ писателей и ученыхъ, ‘отъ начала русской образованности до нашихъ дней’,— причина медленнаго хода заключается въ несоразмрности статей. Нкоторымъ авторамъ посвящаются цлыя монографіи, составленіе которыхъ уже есть особая работа, требующая огромныхъ усилій по отыскиванію нужныхъ справокъ и библіографическихъ указаній. Нечего и говорить, насколько отъ этого выигрываетъ самый словарь, но вмст съ тмъ дло составленія и редакціи неминуемо затягивается, въ то же время растутъ и размры словаря, который въ конц концовъ готовъ превратиться въ истинную египетскую пирамиду. Въ пятомъ том еще не закончена буква ‘Б’ и вышло нсколько статей на буквы ‘В’, ‘Г’, ‘Да и ‘К’.
Особенно выдающихся статей въ пятомъ том не заключается, если не считать обстоятельной и интересной статьи самого г. Венгерова о Дружинин. Характеристика послдняго съ критическимъ разборомъ его главныхъ произведеній принадлежитъ къ числу лучшихъ статей ‘Словаря’ вообще. Признавая въ Дружинин художественный талантъ, тонкій критическій умъ и пониманіе авторовъ, г. Венгеровъ видитъ причину быстраго забвенія обществомъ этого даровитаго писателя въ его индифферентизм къ общественной жизни, въ равнодушіи къ ней именно въ тотъ моментъ, когда эта жизнь забила ключомъ и общественные интересы, самые существенные, стали на очереди дня. Въ Дружинин не было энтузіазма къ жизни, не было стремленія ‘учить’, искать путей къ истин. ‘Что бы тамъ ни говорили проповдники ‘трезвой’ и не ‘тенденціозной’ критики,— замчаетъ г. Венгеровъ въ заключеніи,— время для нея еще не наступило, мы не настолько культурно богаты, чтобы позволить себ роскошь раздленія умственнаго труда. Въ Россія всякій писатель воинъ той небольшой арміи піонеровъ, на долю которой выпало расчистить путь свту и правд. Въ Россіи, гд весь запасъ общественныхъ чувствъ всецло уходить въ литературу, всякій неиндифферентный къ этимъ чувствамъ писатель поневол становится общественнымъ вождемъ и потому въ основ лучшихъ произведеній нашихъ лежитъ проповдь тхъ или иныхъ общественныхъ взглядовъ и воззрній. У насъ писатель долженъ пойти направо или налво, а писатель индифферентный къ ‘политик’, не иметъ у насъ ни вліянія, ни успха въ должной мр. Дружининъ не захотлъ быть такимъ ‘учителемъ жизни’, да и сказать ему было нечего, потому что онъ не имлъ интереса къ тому, что переходило за тсныя границы непосредственно-литературной жизни. И оттого его написанныя очень тонко и изящно, но лишенныя общественнаго значенія статьи никого не волновали ни при жизни, ни посл смерти. Вотъ почему онъ и попалъ такъ скоро въ разрядъ ‘забытыхъ талантовъ’.
Такое объясненіе незначительности вліянія Дружинина въ общемъ врно, но не выясняетъ, въ чемъ же слдуетъ видть причины равнодушія Дружинина къ общественной жизни? Нужно обладать совсмъ особой организаціей, чтобы уходить въ чистую эстетику и писать ‘тонкія и изящныя’ статьи въ то время, когда все кругомъ кипитъ и волнуется, и волнуется именно въ границахъ непосредственно литературной жизни. Равнодушіе составляло основу природы Дружинина, его эпикурейство и склонность къ исканію ‘пріятностей жизни’ напоминаютъ писателей екатерининской эпохи, когда на литературу смотрли какъ на ‘усладу’ жизни. Диллетантъ, независимый въ средствахъ, свободный отъ всякихъ обязательствъ, хладнокровный, безъ всякихъ стремленій, всегда готовый шуточкой и анекдотцемъ отдлаться отъ слишкомъ назойливыхъ требованій жизни, Дружининъ представляетъ любопытный образчикъ таланта безъ темперамента. Лучшая его характеристика — это эпиграма Тургенева, приводимая г. Венгеровымъ:
Дружининъ корчитъ европейца,
Но ошибается чудакъ,
Онъ трупъ россійскаго гвардейца,
Одтый въ англійскій пиджакъ.
Обыкновенно, такіе люди кончаютъ озлобленіемъ къ обществу, которое за равнодушіе писателя къ его жгучимъ нуждамъ и желаніямъ платитъ тоже равнодушіемъ и презрніемъ. Изъ Дружининыхъ вырабатываются типы самыхъ злыхъ ретроградовъ и ханжей. Къ счастью, для Дружинина этого не случилось. Онъ умеръ во-время для своего добраго имени и чести.
Изъ другихъ статей пятаго тома любопытна небольшая замтка г. Венгерова о Ведров, покойномъ цензор петербургскаго цензурнаго комитета. Указавъ на незначительность его литературныхъ и ученыхъ трудовъ, г. Венгеровъ замчаетъ: ‘Вели мы не ограничиваемся простой справкой, то потому, что Владиміръ Максимовичъ Ведровъ вполн заслужилъ благодарнаго упоминанія о немъ въ литературномъ словар, какъ одинъ изъ лучшихъ русскихъ цензоровъ. Исторія русской цензуры создала такія печальныя знаменитости, какъ Красовскій, пусть же не исчезнетъ память и о Ведров, истинномъ друг литературы и литераторовъ, который длалъ все возможное, чтобы смягчить суровость цензурныхъ постановленій. Мы бы оскорбили память покойнаго, если бы вздумали утверждать, что онъ длалъ какія бы то ни было послабленія. Разъ человкъ взялся исполнять извстныя обязанности, онъ долженъ исполнять ихъ такъ, какъ этого отъ него ожидаютъ. На мы, кром того, проявили бы не мало наивности, если бы серьезно предположили, что у Ведрова была охота и возможность за свой страхъ длать какія бы-то ни было крупныя облегченія. Если онъ и не двигался по служебной лстниц, то все же держался и выговоровъ не получалъ, значитъ, въ общемъ исполнялъ свои цензорскія обязанности какъ слдуетъ. Но именно исполнялъ только то. что полагалось, а не выскакивалъ, не старался отличиться. А это качество для цензора первостепеннаго значенія. Литераторы тоже не малые ребята и отлично знаютъ, что въ данный моментъ можетъ ‘пройти’ и что до поры до времени должно остаться въ голов и сердц писателя. Писать для одной цензуры радости мало. Ну, вотъ всякій и приспособляется какъ-нибудь. но какъ вы ни будете приспособляться, вы совершенно безпомощны, когда попадаете къ человку, желающему отличиться, или, же по спеціальной терминологіи, ‘робкому’, боящемуся вызвать самую мимолетную тнь на чел власть имющихъ. У васъ начинаютъ читать между строкъ и вычитываютъ то, что вамъ и во сн не снилось, къ вамъ начинаютъ примнять принципы послдней изступленной выходки ‘Моск. Вд.’ или ‘Гражданина’. Конечно, можно жаловаться,— и робкаго, какъ и ретиваго цензора хлбомъ не корми, а только жалуйся на его ‘строгость’,— но вдь нельзя же вчно жаловаться и хлопотать.
‘Ведровъ былъ тмъ хорошъ, что авторъ, къ нему попавшій, могъ быть увренъ, что весь maximum свободы, предоставленный въ данный моментъ литератур, будетъ имъ использованъ. Ведровъ никогда не придирался къ словамъ и отдльнымъ мыслямъ, онъ вычеркивалъ только то, что совершенно не допускалось даннымъ цензурнымъ настроеніемъ. Сплошь да рядомъ онъ возстановлялъ уже зачеркнутое, если вы ему представляли фактическій доводъ, т. е. показывали, что зачеркнутые имъ факты были уже предметомъ научнаго изслдованія, ила что онъ ложно понялъ вашу мысль и т. д.’.
Къ этимъ словамъ почтеннаго историка литературы считаемъ долгомъ добавить, что и нашъ журналъ въ значительной степени обязанъ своимъ возникновеніемъ покойному Ведрову.