А. С. Серафимович
Рыжий поп
ПРИМЕЧАНИЯ
Рыжий поп, Серафимович Александр Серафимович, Год: 1924
Время на прочтение: 3 минут(ы)
Собрание сочинений в семи томах. Том шестой
М., ГИХЛ, 1959
Поп Иван, с огненно-рыжей кудлатой бородой, жил в деревне Хомуты лет пятнадцать. Мужики любили его: не грабил, за требы брал, кто что давал.
Жил он не то что бедно, а еле концы с концами сводил, не как другие попы, у которых все ломилось от избытка.
Одна прорушка на нем была — запивал. Не часто — раз, два в год, зато уж, как запьет, и двери забьет. А во хмелю то буен, то ухватит себя за огненную голову, качает ею из стороны в сторону и навзрыд ревет, как малый. ‘Ишь ты,— думают мужики,— стало быть, печаль у него на сердце’.
А у него была печаль, большая печаль всей его жизни.
Было у попа Ивана четверо сыновей, славные ребята, а ни одного не стал готовить по поповской части.
Пришла Октябрьская революция. Забрали мужички у помещиков землю. Поп Иван веселый стал, разговорчивый и все объяснял прихожанам: ежели бы не советская власть, не видать бы им земли, как своих ушей. А потом вдруг посмутнел, стал хмурый, неразговорчивый и службу бросил, так и стоит церковь пустая. Удивляются все: опять поп затосковал, но пить не пьет.
Отсеялись мужики. Раз в погожий день, воскресенье как раз, приходит поп к председателю сельсовета.
— Так и так, созови сход.
— На какой предмет, отец Иван?
— Надо мне с паствой поговорить.
— Да ты бы в церкви.
— Нет, хочу митинг устроить, чтобы стар и млад, чтоб вся деревня сошлась.
Собрался народ, всю площадь перед советом занял, и крестьяне, и бабы, и девки, и парни — вся деревня. Велел о. Иван выкатить пустую бочку, поставили ее посреди народа стоймя, влез на нее поп Иван, поклонился народу на все четыре стороны, а над площадью стояла нерушимая тишина. Все удивлялись и ждали, затаив дух.
— Милые граждане и товарищи! — громким голосом сказал о. Иван, и слышно его было в самых дальних рядах,— пришел я к вам сказать всю правду, выложить пред вами всю черноту души моей, которую носил в сердце моем двадцать лет. Вы думаете, я убил кого-нибудь, или ограбил, или обворовал? Нет, никого я не грабил, не убивал, не воровал…
— Мы тебя знаем,— загудели крестьяне.
— Никого я не убивал, не грабил, а поступал во сто крат хуже, лютее самого черного убийцы и грабителя: слепил я вам глаза, обманывал вас, держал вас в темноте целых двадцать лет. Вместо того чтобы учить вас, как бороться с засухой, с червями, которые поедали ваш хлеб, я водил вас по полям, кропил их водой, а эту воду доставал дьячок из колодца против Фомкиной избы, а вы сдуру думали, что от этой воды поля дадут урожай. Ваша земля со всеми молебнами и водосвятиями много-много давала тридцать — сорок пудов с десятины, а без молебнов эта же земля, как только попадет в хорошие руки и начнут работать на ней с умом, с книгами, с знанием, даст и сто и полтораста пудов. Вместо того чтоб учить вас, как ходить за скотом, почему у помещика корова дает три ведра молока в день,— а у вас и кувшина не надоишь! — вместо того чтобы учить вас, я опять-таки кропил водой из Фомкина колодезя вашу скотину и служил молебны Лавру, а она как была безмолочная, так и оставалась, как болела и дохла, так и после Фомкина водосвятия болела и дохла. Двадцать лет держал я вас в темноте,— зачем? Да затем, что надо было пить-есть, семейство кормить, сыны у меня, сынов надо было вырастить.
— О господи! — пронеслось по толпе, и бабы испуганно оглядывались друг на друга.
— Как же так случилось, что я мог вас обманывать целых двадцать лет, и вы слушались этого обмана и не могли его открыть? А случилось это оттого, что вас с испокон веков царское правительство держало в темноте и обманывало. И архиереи обманывали, и епископы, и все. Чтоб втереть вам очки, устраивали таинства, значит, тайно, никто этого понять не может. Вот устроили такое таинство: посвящение в сан. Посвятили меня в поповский сан, то есть посвятили на обман, на держание вашего ума и сердца в темноте. Это называется таинство посвящения. А сколько этим таинством посвящено православных попов, и попов всяких других религий: ксендзов, раввинов, мулл и прочих — целые армии, и все для одного: чтобы держать трудящихся в покорности и чтоб легче их было сосать помещикам, фабрикантам, капиталистам и самим попам. Но будет,— довольно! Нет моей мочи дальше жить в обмане. Эй, дядя Евстигней, на-ка ножницы, вали мою косу под самый под корень, черт с ней.
Бабы в ужасе стали креститься:
— Да што это! Али ополоумел!..
А Евстигней, засунув корявые пальцы в кольца ножниц, стриг рыжую голову рядами.
— Чистый баран! — тоненько закричала девочка, хлопая в ладоши.
— Ну, вот что,— сказал бывший поп, встряхивая пестро стриженной головой,— примите меня, граждане, к себе, нарежьте землицы, сколько полагается, сам буду пахать и сеять.
Молодежь, среди которой были красноармейцы, радовалась: стало быть, церковь опустеет.
Бабы молчали и вертели головами: не разразит сейчас гром-молния?
Нет, не разразил…
Место и время первой публикации не установлено. В последнем прижизненном издании рассказ был напечатан с машинописной копии, имеющей пометку ‘1924 г.’.