Рыболовы
Рыболовы
* * *
* * *
ПРИМЕЧАНИЯ
ПРИМЕЧАНИЯ
Рыболовы, Коровин Константин Алексеевич, Год: 1937
Время на прочтение: 5 минут(ы)
Коровин К.А. ‘То было давно… там… в России…’: Воспоминания, рассказы, письма: В двух кн.
Кн. 2. Рассказы (1936-1939), Шаляпин: Встречи и совместная жизнь, Неопубликованное, Письма
М.: Русский путь, 2010.
Как очарователен осенний день. Сегодня ясное солнечное утро. На голубом небе, как кружева, блистают ветви орешника перед окном моей деревенской мастерской. Кое-где еще трепещет неопавший желтый лист, и на ветках, чирикая, прыгают толстенькие дымчатые снегири в красных жилетках, нарядные, веселые. Дали лесные поредели, виден проселок, блестят лужи от дождей. Приятели мои — охотники умываются у колодца и чему-то смеются. Пахнет дымком, трещит можжуха в камине. Слуга мой Ленька принес самовар и медленно проговорил:
— Сегодня тепло, чисто летний день. Утром Афросинья видела, что гуси стаей летели. Наши гуси тоже хотели с ними улететь, только полетели с горы — не могут, и сели на реку. Кричат, а те им отвечают. Василий Сергеевич говорит, что дикие им кричат: ‘Летите с нами, а то вас зажарят и сожрут’.
Приятели, утираясь полотенцами, входят ко мне в мастерскую, рожи такие веселые, красные. Доктор Иван Иванович расчесывает перед зеркалом свои баки и говорит:
— Конечно, человек — общественное животное, он не может жить один.
— Вот у меня хозяин квартиры в Москве действительно животное. Такой черт,— говорит Коля Курин,— только опоздаешь в срок заплатить за квартиру, он уж пишет письмо: ‘Милостивый государь, напоминаю вам…’ А я еще не получил денег — нет. Отвечаю ему: ‘Милостивый государь’, а мне хочется написать — ‘я лучше тебя знаю, сукин сын, что нужно тебе платить’. Пишу ему: ‘Потрудитесь, милостивый государь, вставить вторые рамы — уж октябрь, холодно. Если я простужусь и захвораю, то я привлеку вас в уголовном порядке к суду’. Это меня научил Мишка Шульц — он адвокат, знает… Теперь он молчит. А то я прежде боялся. — И, помолчав, добавил: — Вот он, это верно, животное общественное.
— Не любишь платить-то?— сказал приятель Вася. — Не нравится… Тоже объегорить хозяина хочешь.
— Позвольте,— протестовал Коля Курин,— вообще, как вы думаете, человек — какое его назначение на земле?
— Постой, Коля,— перебиваю я,— что это ты сегодня… Вот ко мне приедут на днях два профессора — философ и метафизик,— ты вот у них спроси, они, брат, все знают.
— Когда они приедут?— мрачно спросил, кушая оладьи, мой приятель-рыболов Вася Кузнецов.
— На днях хотели, на охоту по зайцам.
— Ну вот… благодарю вас, я уеду, я не желаю. От них в голове какой-то бусарь заводится… Ну их к черту! А Кольку надо водой облить — заврался с утра… Человек — какое его назначение на земле…
Приятель Коля смотрел на Василия Сергеевича, мигая, и сказал:
— Странно — водой облить… При тебе нельзя ничего говорить интересного. Мало ли какие вопросы жизнь ставит интеллигентному человеку…
— Сегодня утро светлое, и ты брось эти разговоры. А то из колодца водой оболью… Довольно, в Москве это трепло надоело. Трепло — вся ваша интеллигенция, трепло…
Доктор Иван Иванович, такой розовый, с белыми глазами, гребешком расчесывал баки, смотря в зеркало. Слуга Ленька принес пироги с грибами.
— Что это,— спрашиваю я,— Иван Иванович, у Алексея угри по всей роже? Дайте что-нибудь, присыпку, что ли.
— Женить надо,— ответил Иван Иванович.
Ленька заспанными глазами посмотрел на Ивана Ивановича и, уходя, сказал: ‘Ну, ну…’
Приятель Вася такой серьезный, лицо красное. Обжигаясь, он ел горячие оладьи — Афросинья напекла. Говорит:
— Хорошо! Воздух какой! Осень. Вода, братцы, холодная. А если ты поговоришь у меня еще,— обратился он к Коле,— честное слово даю — я тебя в колодце искупаю, дождешься. Ты интеллигентщину брось.
— Ничего не интеллигентщина,— обиженно возразил Коля. — Ничего сказать нельзя. Я же мыслю, мало ли какие вопросы в голову входят…
— А я тебя кверх ногами в колодец опущу и головку макать буду, чтоб не входили вопросы дурацкие.
Отворилась дверь, и тетенька Афросинья внесла пирожки в сметане.
— Вот ноне рано я встала, чуть свет, на реку ходила. Что гусей летит к Феклину бору!.. На лугу, знать, сидели. Думаю, разбужу Василь Сергеича, вошла, а он, рот открымши, спит. Вот храпи-ит… Ну, я и пожалела… пущай спит. Поутру-то самый сладкий сон. Поди, гуси-то знают — спят охотники. А теперь-то они уж где… А то было бы жаркое.
— Вот какая штука, смотрите,— говорит Василий Сергеевич,— и гуси разбирают — женщина или мужчина. Нашему брату ведь не подойти к ним. А я завтра переоденусь бабой и пойду чем свет.
— Они узнают, брат, баба, скажут, больно велика,— заметил Коля Хитров.
— Это верно,— сказал Иван Иванович,— они видят, их не обмануть. Инстинкт, а может — и ум, кто знает.
Хорошо пить чай со сливками. Деревенские лепешки тают во рту…
Среди желтых березок и красных осин пробираемся мы тропой на речку. Зеленеют сосны Феклина бора. Вдали слышен шум колес мельницы в тихом осеннем утре. Как бодро в душе. Как радостно.
Сегодня утро светлое, я иду жерлицу на реку смотреть — щуки попали.
У ольхового куста над речкой висит жерлица на сучке. И вытянулась веревка далеко в реку. Василий Сергеевич достает распущенную веревку: большая рыба завертелась в осоке.
— Завела,— говорит приятель Вася,— как быть?
— Надо лезть в воду,— говорю я.
— Благодарю вас, у меня ревматизм. Вот Колька, раздевайся, полезай, распутай.
— Ну нет, благодарю вас, я плавать не умею, еще утонешь.
В это время большая щука, сидевшая на крючке, блеснула на поверхности воды и потянула веревку.
— Здорова,— сказал я.
Василий Сергеевич потянул веревку и стал тащить щуку к берегу.
— Подсачек!— кричал он.
А подсачек забыли взять.
— Ну вот,— кричал Василий Сергеевич,— охотники тоже.
— Бери ее руками,— говорю я.
— За жабры лучше,— кричит доктор Иван Иванович.
Щука показалась у берега. Она была огромная. Сразу всплеснула и опять ушла в реку, вытянув веревку.
— Острогу!— кричал Василий Сергеевич.
Ленька побежал за острогой.
Медленно подтянув щуку опять к берегу, Василий Сергеевич изо всех сил метнул острогу. Размах оказался слишком силен, и Василий Сергеевич вместе с острогой ахнул в воду. Схватился за сук — и мы помогали ему вылезти из воды. Карабкаясь, он не выпускал из руки остроги. Огромную щуку выволокли на берег. Во рту щуки была видна другая щука.
— Смотрите,— удивлялись приятели,— ведь это первая щука попала в сеть, а большая ее после взяла.
— Идемте скорей домой,— сказал Иван Иванович,— надо Васю горячей водкой растирать.
Дома, на тахте, растирали Васю водкой, потом надели на него тулуп. Иван Иванович приготовил для него питье из рома, перца, хинина и еще чего-то…
— Нет, постой,— говорил, щелкая зубами от холода, Василий Сергеевич,— ты сам сначала выпей эту бурду…
Иван Иванович послушно сделал глоток из стакана. Потом пил Василий Сергеевич.
— Теперь делай гимнастику, вот так… — показывал Иван Иванович, разводя руками.
Вошел охотник Герасим, остановился в дверях, посмотрел, как Вася делает гимнастику, и сказал:
— Ишь ты, Господи, помилуй…
— Вот в воду упал,— сказал Вася Герасиму,— а у меня ревматизм. Заболеешь…
— Это щука, знать, тебя купала? Велика, глядел на кухне, около пуда будет. Посчастливилось, добыча хороша. Брось, Василь Сергеевич, на охоте-то нешто простудишься, этого не быват. Я, когда лед шел, так три часа в воде маялся, челн перевернуло. А ежели и простудишься, Иван Иваныч вылечит. У нас тоже лекарка была, покойница бабушка Анна Захаровна. Так ежели у кого простуда, так она в лес уведет да голого его прямо в муравьину кучу посодит. Муравьи-то его нажгут, и, когда он заорет, она ему велит: ‘Беги,— говорит,— домой’. Вот он бежи-ит, вот бежи-и-ит… и с собаками не догнать. А дома на всю деревню орет благим матом.
— Ну что же, выздоравливают?— с усмешкой спросил Иван Иванович.
— Как когда,— ответил Герасим. — Бывает, что какой и Богу душу отдаст. А то и выздоровеет. Да ведь и у докторов не все живы остаются.
И он лукаво подмигнул Ивану Ивановичу…
Рыболовы — Впервые: Возрождение. 1937. 8 октября. Печатается по газетному тексту.