М.Н. Катков
М.Н. Катков
Русский вопрос в Европе
Русский вопрос в Европе
Русский вопрос в Европе, Катков Михаил Никифорович, Год: 1864
Время на прочтение: 4 минут(ы)
В Европе много вопросов, имеющих большее или меньшее значение, возникших из хода событий или поднятых искусственно. Есть вопрос римский, есть вопрос шлезвиг-гольштейнский, есть вопрос восточный, можно набрать еще много других вопросов, о которых трактовали и трактуют в дипломатическом мире и в политических кругах. Но есть вопрос, который еще не был ясно высказан и который, однако, серьезнее всего, что только может иметь в Европе значение вопроса. Этот скрытный, не высказанный вопрос господствует над всем, он более или менее присутствует во всех политических соображениях, он у всех на уме. Поднять его в собственном его смысле и во всей его силе трудно, невозможно, но он поднимается по частям и под другими формами. В прошлом году он был скрытным образом поднят под именем вопроса польского. Этот таинственный вопрос — мы должны наконец назвать его прямо — есть вопрос русский. Давно уже висит он над Европой — с тех самых пор, как Россия стала первоклассной европейской державой. Ее громадные размеры, ее могущественный рост, ее крепкое государственное единство, с одной стороны, мрак, господствовавший внутри ее, совершенное отсутствие всяких признаков, которые могли бы свидетельствовать о характере и значении той народности, которой имя носит это государство, давно уже занимают и пугают всех. Вот держава, входящая в состав европейских государств, оказывающая одним своим присутствием громадное влияние на ход европейских дел, и в то же время вот народ, Бог знает что заключающий в себе и Бог знает к чему предназначенный. Вследствие особых обстоятельств своей истории русская народность была менее знакома образованному миру, чем китайская или японская, все, относящееся к русскому народу, было долгое время предметом не меньшего баснословия, чем для древних географов занимаемые ими ныне гиперборейские страны. Но с другой стороны, этот неизвестный, этот таинственный народ, в котором все казалось так бестолково, так непонятно, в котором все было так темно, действовал в лице своего правительства и могущественно отзывался в ходе всемирных дел. Почти совершенное отсутствие всяких видимых проявлений общественной и нравственной энергии, кроме государственной службы, которую нес с тяжкими усилиями весь народ, не могло быть причиной приязни и доверия к нему. Если в лице своего правительства русский народ находился в постоянном взаимодействии с европейскими государствами и был одним из значительнейших звеньев в системе общего равновесия, то во всех других отношениях он почти не находился ни в каком общении с Европой. Между Россией и остальным миром кроме отношений правительственного порядка не было, или почти не было, никаких живых связей ни экономического, ни нравственного свойства. Вот почему Россия была в одно и то же время и так близка к Европе, и так далека от нее, так чужда ей, вот почему она должна была обращать на себя усиленное внимание и в то же время возбуждать против себя глубокую неприязнь и недоверие, вот почему к тем элементам розни и антагонизма, которые могут возникать между всякими государствами, присоединяются по отношению к России причины недоброжелательства, в которых все другие государства солидарны. Есть политика Франции относительно Англии, есть политика Англии относительно Франции, и есть также политика каждого европейского государства по отношению к этой последнее державе, есть общая политика всех европейских государств.
Все политическое искусство европейских правительств по отношению к России состояло в том, чтобы вовлекать ее правительство в такие положения и сочетания, которые наименее соответствовали бы ее собственным интересам и в которых она служила бы посторонним для нее целям, сколь можно более в ущерб себе. Такая политика, по-видимому, обеспечивала Европу до той поры, пока вопрос о дальнейшем значении России еще невозможно было считать вполне созревшим, такая политика служила как бы паллиативным средством, останавливая развитие того, что казалось злом, и, по возможности, употребляя это зло в пользу. Там, где хоть сколько-нибудь выступал наружу русский интерес в европейских делах, можно было с уверенностью ожидать, что все правительства станут против нас за одно. Не могла быть допущена никакая комбинация, выгодная для России, не мог быть поднят никакой вопрос, который хотя бы отдаленным образом обещал разрешиться в русском смысле. Русская политика в Европе могла что-нибудь значить только в той мере, в какой она отреклась от своего национального характера, она казалась, например, сильной в то время, когда Россия была членом Священного Союза и когда она, по собственному сознанию, жертвовала всеми своими интересами в пользу германских правительств, усиливая тем ненависть к ней народов. Таким образом, постоянной политикой относительно России было по возможности изолировать русское правительство от его страны, от его народа, поддерживать и далее усиливать его действие в интересах чуждых и тем существенно ослаблять его. Но такое положение вещей не может же продолжаться вечно. С течением времени, при большем знакомстве с положением дел в России русский вопрос созревал и становился яснее, он освобождался от тех мифических элементов, которые соединялись с ним прежде. Россия перестала пугать воображение ордами дикарей, ожидающих только сигнала, чтобы вторгнуться в Европу и покрыть ее развалинами. Но недоброжелательство к России не утратило своей силы, — напротив, оно стало определеннее и потому опаснее. Более отчетливое знакомство с положением дел внутри России указало ее слабые стороны, ее уязвимые места, указало пути для политической интриги.
Русский вопрос, — говорим это не без тяжелого чувства, потому что вопросу подвергается только сомнительное, как, например, светская власть папы в римском вопросе, или как существование Турции в восточном, — русский вопрос в настоящую пору считается созревшим.
Восточная война, несмотря на ее несчастливый для России исход, не потрясла ее основание, но она значительно изменила ее европейское положение. Размеры ее иностранной политики сократились, Россия стала устраняться от деятельного участия в европейских вопросах, и потому прежние приемы обращения с нею оказываются недостаточными. Все внимание европейской политики перенеслось на наши внутренние дела, и никогда еще не были они предметом столь тщательного и заботливого изучения, входящего во все подробности действующего у нас правительственного механизма, общественных настроений и личных элементов. Теперь или никогда: политика, имеющая долю внести смуту в наши дела, поколебать и расстроить их, обставлена очень выгодно и находится в обладании самыми разнообразными способами действия, заговором, интригой, революцией, искусственным возбуждением общественного мнения, а с другой стороны, переходное время, которое переживает теперь Россия и которое уже никогда не повторится, представляет самые благоприятные условия для действия…
Русскому народу предстоит в наши дни выдержать последний и, может быть, самый трудный искус в своей истории, но мы не колеблемся в вере, что русский народ выйдет с торжеством из своего последнего испытания. Как ни тщательно изучают нас, как ни тонко ведут свои расчеты политические мудрецы нашего времени, они все-таки обочтутся, от них все-таки ускользнут те самые элементы, в которых вся сила.
Впервые опубликовано: Московские ведомости. 1864. No 221, 10 окт. С. 1.