М.Н. Катков
М.Н. Катков
Русский космополитизм и немецкий патриотизм в России
Русский космополитизм и немецкий патриотизм в России
Русский космополитизм и немецкий патриотизм в России, Катков Михаил Никифорович, Год: 1865
Время на прочтение: 10 минут(ы)
Кто сокрушил в России невольничество, — да, невольничество? Кто оказывает могущественное пособие всем либеральным мерам русского правительства? Кто победоносным копьем неутомимо поражает чудовища Русской земли — русскую национальную партию и русское дворянство? Какая густая мгла невежества окружает и ослепляет нас! Мы до сих пор не видели света, ярко горящего у нас перед глазами, мы ничего не слыхали о живущем посреди нас исполине, ловце перед Господом. Только на днях узнали мы имя мужа, пришедшего издалека и сокрушившего столько чудовищ Русской земли, имя, любезное для несметных поклонников, ратоборствующих под его знаменем, имя, грозное для национальной русской партии, имя, приводящее в трепет русскую феодальную аристократию. Мы узнали также, что этот муж борьбы и силы наслаждается всеми прелестями домашнего очага. Обо всех этих обстоятельствах узнали мы из листка одной немецкой газетки, случайно попавшейся нам на глаза. Сокрушитель невольничества на Руси, могущественный двигатель либеральных реформ ее правительства, гроза русской аристократии и старой русской партии, наложивший печать молчания на уста русских крикунов, живущий в Петербурге и наслаждающийся семейным счастьем, есть доктор Фридрих Клеменс фон Мейер, ‘императорский надворный советник’.
Мы опасаемся, что это имя ничего не скажет невежественной русской публике, и потому надобно передать ей главные факты сказания, прочтенного нами в ‘Gartenlaube’. Сказание, с которым хотим мы познакомить читателей, имеет заглавие ‘Ein deutscher Mann in Russland’ (‘Немецкий муж в России’).
‘Хотя видимость сильно говорит против нас, но тем не менее мы, немцы, самый могущественный и завоевательный народ, — так начинается сказание. — Немцы, — говорит автор, — распространяются по всей земле миссионерами культуры и апостолами практического космополитизма. В Российской Империи, — продолжает он, — немцам принадлежат самые значительные сферы образования, начиная от высших государственных чиновников до булочников, которые одни лишь имеют привилегию печь белый хлеб. Немецкая наука, немецкое искусство, немецкие преподаватели, врачи и аптекари, литераторы, ученые и учащие всякого рода выступают повсюду от Мемеля до Амура, от полярных стран до тропического зноя Новороссии, в большем или меньшем числе, с большим или меньшим значением. Немецкому торговому классу Петербурга, Москвы и Одессы принадлежат самые большие и уважаемые фирмы. Но всего обильнее и многообразнее представлен немецкий элемент в русской столице. Здесь сосредоточена немецкая космополитическая колония России. Преимущественно же немецкая газета в Петербурге является органом либеральной, невольничьи цепи разбивающей политики нынешнего правительства, против аристократической и национальной русской реакции, и дает себя знать врагам свободы как их грозный противник. Средоточием этой немецкой литературной деятельности в России служит доктор Фридрих Клеменс фон Мейер, императорский российский надворный советник, владелец и главный редактор немецкой с.-петербургской газеты, лектор в Императорском университете, в самой же Германии лишь весьма немногим известный как поэт и писатель, между тем как его значение в нашей русской Германии быстро возросли и беспрерывно возрастают. Доктор Мейер, тягучий, крепкий вестфалец, родился в 1824 году в столице маленького Вальдекского княжества, Арольсене, уже произведшей на свет столь много знаменитых мужей, каковы: Каульбах, Раух и Драке в искусстве, оба Бунзена, дипломат и ученый и знаменитый химик, Штиглиц врач и Штиглиц главный в России банкир’.
Далее мы узнаем, как доктор Мейер переселился в Российскую Империю, повинуясь велению рока, судившего ему умножить собою плеяду знаменитостей, произведенных на свет его родимым городом. Первые шаги свои на открывшемся для него всемирно-историческом поприще совершил он в Курляндии. Здесь в скромном звании домашнего учителя зрел и собирался с силами божественный атлет для предстоящих ему подвигов. Здесь-то, вероятно (это только наша догадка: жизнеописатель ничего не говорит об этом), наблюдая положение сельского люда и плененный довольством латышских населений, присягнул он идеям свободы и поклялся сокрушить невольничество в остальной России, здесь также, посреди курляндской демократии, исполнившись ее духа, он поклялся сокрушить непокорных феодалов и гордых баронов в Симбирской и Рязанской губерниях. Это было в 1845 г. В своих идеях и решениях укрепился он, без сомнения, еще более, когда пожил некоторое время в Дерпте, где написал ‘Статистику эстонского народного быта’. В Петербург прибыл он летом 1851 г., а в следующем году Академия выбрала его в редакторы немецкой ‘St.-Peters-burger Zeitung’. В последствии времени, узнаем мы из сказания, приобрел он эту газету в собственность. С тех пор при благоприятных обстоятельствах начало возрастать политическое значение этой газеты благодаря руководящим статьям издателя, исполненным логической силы, немецкого патриотизма, а по отношению к России — эманципационной энергии (durch die logisch-scharfen und deutsch-patriotischen, und russisch emancipationskraftigen Leitartikel des Herausgebers: приводим в подлиннике эти слова, потому что немецкая прелесть их не может быть передана во всей точности ни на каком другом языке). Биограф продолжает:
Через свое сильное слово в пользу эманцинации и как немецкий человек, он преимущественно навлек на себя ненависть и преследование со стороны старой русской аристократической партии. Нападения ее долго не прерывались, но вестфальский немецкий человек и ученый благодаря своей крепкой натуре и твердости характера не пугался, он достиг, в сущности, чего он желал и что он считал справедливым и необходимым. Он заставил умолкнуть русских крикунов и, что еще важнее, возбудил и воззвал немцев в России к сознанию их всемирной задачи, к чувству их национальности. Главная заслуга его состоит в том, что благодаря ему немецкие люди в России научаются все более и более чувствовать себя и узнавать друг друга в своем немецком элементе, а, с другой стороны, поддерживают правительство в его борьбе с феодальною аристократией и с революционной партией, — поддерживают морально и материяльно… С 1 марта нынешнего года газета его вступила в официальную связь с министерством иностранных дел, а это имеет особенную важность для немецкой печати, так как она может теперь чрез немецкую ‘С.-Петербургскую Газету’ узнавать из первых источников иностранную политику России и брать относящиеся сюда известия как официально достоверные… Немецкий муж в России, совершивший столь многое, находится теперь в цвете своей деятельности и силы, уважаемый и любимый бесчисленными приверженцами и друзьями, внушающий страх врагам освобождения невольников и фанатикам панславизма. Он наслаждается прекрасным домашним бытом об руку с верной супругой как отец расцветающих детей. Таким образом, в личном гражданском и деловом отношении счастливый и сильный, посреди обширной и благодатной деятельности, оставляет он в нам образ мужа, исполненного заслуг, приносящего честь Германии, значительного и полного будущности пионера и апостола всемирной исторической миссии немцев на одном из важнейших постов космополитизма.
Мы передавали буквально, и передали почти все. Конечно, нельзя без смеха читать эти излияния. Это неподражаемо, это исполнено неисчерпаемого комизма. Все это так, однако это имеет и весьма серьезную сторону, над которою не только можно, но и должно призадуматься. Сущность не в пошлости писавшего, не в тоне, не в дурном вкусе его писания, не в карикатурном величии, которое он сообщает своему герою, серьезное значение заключается в том действительном положении вещей, которое отразилось в уродливом и смешном зеркале. Бросьте зеркало и посмотрите на вещи в их естественном виде, забудьте этого крепкого, сильного и тягучего вестфальского немецкого мужа, освобождающего невольников в России, поражающего феодальную аристократию в Тамбове и сокрушающего старую русскую партию. Забудьте и настоящего, истинного доктора Фридриха Клеменса фон Мейера, императорского российского надворного советника, лектора Императорского университета и издателя немецкой ‘С.-Петербургской Газеты’. Пусть доктор Мейер превратится в собирательное имя, пусть он исчезнет в безличной массе гг. Мейеров. Отбросьте шутовскую карикатуру и удержите лишь типические черты. Пред вами обозначится явление, не лишенное интереса.
Нет ни одного значительного народа в Европе, в образовании которого не находили бы разноплеменные элементы. Нет ни одного государства, которое не принимало бы в свои недра людей иностранного происхождения. С тех пор как Россия запомнит себя, в нее широкими струями вливались иностранные элементы, в самую глухую эпоху ее истории выходцы из других стран радушно принимались нашими князьями и царями, усыновлялись страной и становились людьми русскими в полном значении этого слова. Если наше отечество не замыкалось от иностранцев в ту пору своего исторического существования, когда оно было разобщено с остальным мiром, когда его нравы и учреждения были действительно запечатлены резкою исключительностью, то, конечно, двери его широко отворены в настоящее время, когда оно находится в живом общении и взаимодействии со всеми странами цивилизованного мipa. Ежедневно прибывают к нам люди иностранного происхождения со всех пунктов земного шара и для временных целей, и для постоянного водворения, множество иностранцев живут в России, оставаясь иностранными подданными или вступая в русское подданство. От иностранного подданного в другом государстве требуется только ненарушение существующих законов. У него есть свое отечество, которому он может радеть и на чужбине, пользуясь только правами гостеприимства, он несет на себе обязанности только гостя. Но человек какого бы то ни было племени, водворившийся в государстве на правах его подданного, принимает на себя и все обязанности, соединенные с этими правами, он ничем не отличается от коренных уроженцев страны, признавая ее своим вторым отечеством, он входит в плоть и кровь ее народа. Страна, принимающая инородцев в свои недра, надеется иметь в них и верных слуг, и любящих детей, и только при таком условии натурализация иностранцев имеет смысл. Человек какого бы то ни было племени, становясь русским гражданином, не может иметь иного отечества, кроме России. Где бы он ни родился, отечество его есть та страна, которой он гражданин. Если он в своем новом отечестве окажется космополитом, то нельзя сказать, чтобы страна в его лице сделала доброе приобретение. Люди, которые чувствуют себя гражданами мipa и равнодушны ко благу своего народа, представляют собою элемент его слабости и упадка. Но если подданные одного государства чувствуют себя патриотами другого, то это уже не просто плохие граждане, — это элементы положительно дурные, это не просто слабость, это язва, это источник явлений неизбежно безнравственных.
Россия представляет собою удивительное зрелище страны, считающей в числе своих подданных множество людей, не называющих себя русскими, — людей, пользующихся всеми правами русского гражданства, имеющих доступ ко всем должностям, ко всем сферам деятельности, принимающих участие в управлении делами Русского государства и в то же время нередко с гордостью причисляющих себя к чужим национальностям. Сколько, например, во Франции людей, носящих немецкие имена и действительно сохраняющих из рода в род многие особенности своего немецкого происхождения, кто, однако, назовет их немцами, и дозволят ли они сами назвать себя немцами? Уроженец ли Эльзаса, или переселенец из Германии, пользуясь во всем объеме правами французского гражданства, называют себя не иначе как французами, и они поставят себе в бесчестие, если кто-нибудь заподозрит их в немецком патриотизме. Почему же в России видим мы явление совершенно противоположное? Почему человек, принадлежащий к коренным туземцам в русском государстве или водворившийся в нем как в своем втором отечестве, тем не менее называет себя не русским, а немцем? Причин тому много, и было бы долго входить в объяснение их. Скажем только, что после Петра Великого та государственная необходимость, которая вызвала его реформы, в скором времени утратила свое первоначальное значение, исказилась в своем характере, изменила свое направление. Иностранные элементы, которые призывались к нам с Запада как элементы цивилизации, должны были, по первоначальному замыслу, входить в состав русского народа, который столь долгое время был открыт лишь наплывам со стороны Востока. Задача состояла в том, чтобы поднять и усилить русский элемент введением в него элементов европейской цивилизации, но эта первоначальная мысль вскоре была потеряна. Русское правительство приучилось принимать услуги европейской цивилизации через посредство иностранного элемента и, довольствуясь этим, не заботилось в должной мере об усвоении русскому элементу всего того, что само же оно считало необходимым и полезным для Русского государства. Мало-помалу оно отвлеклось от своего народа. Требовалась ли какая-либо услуга искусств, науки, образованного ума, оно призывало иностранцев, принимало их в свою службу, делало их гражданами своего государства, давало им привилегированные положения, пользовалось их услугами и затем не чувствовало потребности в том, чтобы дело цивилизации сеялось и росло на туземной почве. Тем не менее систематического разобщения иноземных элементов, вливавшихся в Россию, с ее коренным народом никогда не было. Всегда были люди, которые честно и усердно служили своему новому отечеству и усвоивались в полной мере русскому народу. Но постоянно было одно обстоятельство, которое способствовало некоторому отчуждению элементов, приходивших извне в область русского народа. Это обстоятельство заключается в религии. До сих пор еще религия у нас служит исключительным признаком национальности в противность значению христианской религии, в ущерб для церкви, во вред для государства. Признавать национальную или господствующую церковь — совсем не то, что смешивать до безразличия церковь с государством или пользоваться религией как удобною меткой для распределения народностей. Такое отождествление противоречит истине, а что противоречит истине, то рано или поздно отзовется вредом. Православным может быть человек, не имеющий ничего общего с русским народом, точно так же как русским может быть человек, исповедывающий иную веру. Вследствие этой неправильности люди несомненно русские, связанные всеми своими интересами, нравственными и материальными, с Русским государством, тем не менее как будто отталкиваются от России и принуждены называть себя немцами единственно потому, что они протестанты, или поляками потому, что они католики. Эта аномалия расплодила в недрах нашего отечества множество людей, участвующих во всех делах и интересах русской жизни, но принужденных тем не менее называть себя именем чужой национальности и таким образом чувствовать себя более или менее иностранцами в своем отечестве.
Но возвратимся к панегирику. Можно смеяться сколько угодно над этим курьезом: смеяться легко, легко также сказать: это глупо и не заслуживает внимания, но сила не в панегирике и даже не в герое его. Биограф ‘крепкого вестфальского мужа в России’ не выдумал всего того, что он рассказывает, не выдумки и те воззрения, которые сквозят в его рассказе. Напротив, он высказывает лишь то, чего набрался из окружающей атмосферы и что уже сложилось в определенную систему идей и действий. Вовсе не забавно, во-первых, то, что столица Российской Империи, где сосредоточено государственное разумение и сила русского народа, считается притоном космополитизма, еще менее забавно то, что убеждение в космополитическом характере правительственного средоточия Российской Империи не вызывает протеста и не кажется ложью, а даже, напротив, кажется чем-то весьма естественным и как бы соответствующим действительному положению. Правительственное средоточие страны, исполненное духа космополитизма, — не значит ли это, что правительственное средоточие страны чуждо стране, и не из этого ли убеждения почерпает силу и отвагу мысль о возможности превратить Российскую Империю в гуманитарное собрание многих государств?
Наивный жизнеописатель, свидетельствуя о доблестях своего героя, превозносит его как апостола немецкого патриотизма в России. Не то же ли самое высказывается на тысячу ладов в бесчисленных корреспонденциях, высылаемых из Петербурга в иностранные газеты, и в самой петербургской печати, не только немецкой, но и русской? С точки зрения довольно крепко установившейся теории, в России дозволительно быть каким угодно патриотом, только не русским, действовать в интересах какой угодно национальности, только не русской, служить чьему угодно отечеству, только не России.
Иностранцы никогда не приносили с собою этой заразы, никогда не считали себя миссионерами русского космополитизма и немецкого патриотизма. Иностранцу надобно пройти особую школу, подвергнуться особому приготовительному процессу для того, чтобы настроить свою совесть и свое нравственное чувство к подобному миссионерству. Никто, без всякого сомнения, кроме отъявленных фантастов, не возымел бы ни с того ни с сего мысль переселяться в Россию для того, чтобы послужить в ее государственном организме началом болезни и разложения, ничьему естественному чувству, ничьему здоровому воображению не может понравиться роль чужеядного тела. И чем более будет приходить к нам элементов с Запада, тем лучше: никакой заразы не можем мы опасаться от них. Напротив, с грустью должны мы сознаться, что заразе скорее могут подвергаться они сами в своем втором отечестве. Мы совершенно уверены, что почтенный г. Мейер в своем родимом городе Арольсене и не помышлял о той великой, всемирно-исторической роли, которая, по сказанию его панегириста, суждена ему в России. Мы совершенно уверены, что он отправлялся в эту гиперборейскую страну с скромными целями в самом мирном настроении духа.
Но вот он прибыл в Россию, и из его биографии мы видим те этапы, чрез которые проходил он, прежде чем достиг высоты своего призвания. Пребывание в Курляндии — вот первая степень посвящения в апостольскую миссию русского космополитизма и немецкого патриотизма в России. Пребывание в Дерпте — вторая степень этого посвящения. Наконец, Петербург — последняя, высшая степень. Здесь скромный домашний учитель из Вестфалии окончательно преображается в великого пионера будущности и становится органом Германии в России. Достигнув чина надворного советника, он как кокошь начинает скликать по Русской земле людей немецкого происхождения, от высших чиновников, ученых и учащихся до булочников.
Увы! мы знаем, что в России мыслящие люди могут и должны чувствовать себя недовольными многим. Но недовольство недовольству рознь. Одни, чувствуя зло, стараются открыть его причины, с тем чтоб удалить или ослабить их, другие, видя зло, радуются ему и стараются упрочить или усилить порождающие его причины. К сожалению, мы убеждаемся на каждом шагу, что в России на разных чредах есть люди, очень хорошо понимающие причины зол, которыми она страдает, и употребляющие все средства для того, чтобы прямо или косвенно парализировать усилия людей, искренно стремящихся к лучшему, или сбивать их с толку и направлять на ложные пути.
Мы не опасаемся усилий какой бы то ни было немецкой газеты, кем бы то ни было издаваемой в Петербурге ли, в Москве ли. Мы уверены, что та среда, на которую могла бы действовать газета на немецком языке, не будет иметь хода внутри России, если направление ее окажется такого свойства, которое приписывает петербургской немецкой газете панегирист ее издателя. Это среда не чувашская, на нее нелегко можно действовать вычурным извращением здравого смысла, это среда умная, толковая и дельная, и вдобавок, как нам случалось нередко убеждаться на опыте, исполненная крепкого, здорового, чисто русского патриотического чувства. Говоря это, мы разумеем не те этапы, чрез которые должен проходить иностранец, посвящающий себя апостольской миссии русского космополитизма и немецкого патриотизма, мы разумеем то множество людей с немецкими именами, рассеянных по всей России, примыкающих к лучшим русским элементам, усиливающих их собою и связанных всеми своими интересами, нравственными и материальными, с своим действительным, а не фантастическим отечеством.
Но gutta cavat lapidem [капля долбит камень (лат.)]. А особенно важно то значение, которое может придавать себе тот или другой орган. Газета, служащая органом частным людям, не подлежит такой ответственности, как газета, придающая себе вид правительственного органа. Здравомысленные люди неизбежно должны придти в уныние и усомниться в прочности окружающей действительности, если их убедят, что какое-либо направление, распространяющее чужой патриотизм в стране, находится в связи с ее правительством. Нет никакого сомнения, что сообщаемое биографом г. Мейера известие, будто его газета служит органом нашему министерству иностранных дел, принадлежит к одному разряду с привилегией немецких булочников на печение белого хлеба. Какое-нибудь случайное сообщение из канцелярии или благосклонное слово, брошенное кем-нибудь из меньших департаментских божеств, и вот над лавочкой уже вывешен герб Российской Империи. При этом случае нам особенно приятно заявить, что в ‘Journal de St.-Petersbourg’, который действительно служит полуофицияльным органом нашего министерства иностранных дел, воспроизведена с выражениями полного сочувствия статья наша из No 131 ‘Московских Ведомостей’, имеющая своим предметом вопрос о русской национальной партии, поднимаемый петербургскими корреспондентами немецких газет.
Впервые опубликовано: Московские ведомости. 1865. 24 июня. No 137.