Русскіе спектакли въ Париж<.
Русскіе спектакли въ Париж<.
А. Луначарскій.
‘Современникъ’, кн. XIII—XV, 1914
Русские спектакли в Париже, Луначарский Анатолий Васильевич, Год: 1914
Время на прочтение: < 1 минуты
Въ настоящее время является уже безспорнымъ, что въ нкоторыхъ областяхъ искусства Россія занимаетъ одно изъ первыхъ мстъ и даетъ Европ блестящіе примры для подражанія.
Уже художественная выставка, устроенная въ Париж г. Дягилевымъ нсколько лтъ тому назадъ, открыла для многихъ глаза на своеобразіе и талантливость нашихъ художниковъ. Тмъ не мене, трудно сказать, чтобы русская живопись въ какой-нибудь мр вліяла на Запад. Быть можетъ, только теперь, съ открытіемъ сокровищъ религіозной живописи Старой Руси — чисто русскія вянія начали проноситься надъ Европой.
Но не то въ области искусства театральнаго, прежде всего декораціонной живописи и костюмовъ. Здсь крупнйшіе русскіе художники врод Рериха, Бенуа, отчасти Юона и Добужинскаго и въ огромной мр Бакста, произвели настоящую революцію. Правда, раздаются голоса противъ излишней пышности и яркости русской декоративной палитры, противъ слишкомъ самостоятельной, а иногда даже и главенствующей роли декораторовъ въ спектакл. За всмъ тмъ вліяніе Бакста, отразившееся на многихъ театральныхъ постановкахъ, вышло за рамки театра и измнило стиль дамскихъ модъ и меблировки квартиръ. Я не хочу сказать, чтобы вліяніе того удивительнаго смшенія варварскаго богатства и своеобразно строгаго вкуса, которое свойственно особенно Баксту, было очень широко и длительно, но вліяніе это замтно, и имя Бакста и его товарищей по отданной служенію театру кисти должно остаться въ исторіи художественной культуры Европы въ цломъ.
Еще большій тріумфъ одержала Россія въ области музыки. Мусоргскій ошеломилъ французовъ. Съ удивленіемъ имъ пришлось констатировать, что большинство новаторскихъ гармоническихъ пріемовъ, какъ и вольная, чисто драматическая трактовка музыки, составляющая четыре пятыхъ славы Дебюси и Деказовъ, какъ обновителей французской музыки,— были уже въ огромной мр свойственны Мусоргскому.
Лалуа, преданный оруженосецъ и почти до рекламы доходящій поклонникъ школы Дебюсси, говорить объ этомъ: ‘У латинянина больше вкуса, больше школы, больше мры — у славянина больше шири, страсти, силы’. А если къ этому прибавить, что Мусоргскій умеръ до рожденія Дебюсси, то понятно, на какую высоту подымается этотъ представитель русской музыки, въ свое время считавшійся только ‘не лишеннымъ дарованія, но безпорядочнымъ диллетантомъ’.
Мусоргскій побдилъ и широкую французскую публику. И несомннно окажетъ, и отчасти уже и оказываетъ, огромное вліяніе на оперную литературу. Но онъ не одинъ, конечно. Уже и раньше извстные французамъ Римскій-Корсаковъ, Чайковскій — получили теперь другую оцнку и сопричислены къ лику великихъ европейскихъ мастеровъ. Русская музыка!— стало совершенно опредленнымъ понятіемъ, включающимъ въ себ характеристику свжести, оригинальности и прежде всего огромнаго инстументальнаго мастерства. Эти слова произносятся теперь не иначе, какъ съ почтеніемъ.—
Отчасти этому способствовала та блестящая передача шедевровъ русской музыкальной литературы, которая дана была французамъ благодаря г. Дягилеву.
Шаляпинъ и русскій хоръ — это несомннныя вершины европейскаго вокальнаго искусства для всякаго музыкально образованнаго европейца.
Но весь оперный ансамбль, который привозилъ съ собою Дягилевъ, находится почти на томъ же уровн. Передъ каждымъ изъ этихъ пвцовъ и пвицъ приходится останавливаться въ изумленіи. Не только поразительная свжесть и сила голосовъ — результатъ быть можетъ, по преимуществу деревенской нашей культуры — но и огромная художественная вдумчивость при концертномъ и оперномъ исполненіи, которую можно назвать, такъ сказать — школой Шаляпина, настолько выдляютъ нашихъ пвцовъ, что если въ Европ, появляется теперь крупный пвецъ-художникъ, врод Банни Марку, или Адамо Дидуръ — то сейчасъ же говорятъ, что этотъ пвецъ въ род Шаляпина.
Наконецъ, по свидтельству самого Родэна — русскій балетъ также внесъ существенную новую ноту въ европейскую хореографію и во все искусство. Правда, уже Лонсъ Фюллеръ была не только изобртательницей танца Серпантинъ, но и умла по новому сочетать хореографію и музыку. Я склоненъ соглашаться съ тми, кто очень считается съ вліяніемъ Фюллеръ на геніальную Айседору Дунканъ. Айседора Дунканъ — культурное явленіе столь огромное и даже, если хотите, загадочное, по крайней мр на первый взглядъ, что о ней надо было бы писать отдльно. Скажу только, что это она, конечно, сломала рамки милаго и интереснаго, но застывшаго академическаго балета, это она вернула танцу эмоціональную свободу, сдлала его однимъ изъ самыхъ прямыхъ выраженій души человка. Конечно, пока для немногихъ, для артистовъ. Но широкая волна, идущая теперь по Европ въ вид школъ сестеръ и братьевъ Дунканъ, въ вид ритмики Далькроза, англійской Калистеніи, эстетической гимнастики Дюмениля — иметъ своимъ началомъ Айседору.
Русскій балетъ, повидимому, сталъ возможенъ только посл Дунканъ. Фокинъ, можно сказать, неожиданно развернулъ передъ Европой подлинно драматическій балетъ. Онъ далъ сценическій танецъ въ полномъ смысл слова, подлинное наслажденіе тлодвиженіями большой гибкости и исключительной чистоты, словомъ грація человческой, въ то же время иногда чрезвычайно глубокую драму, сочетающуюся съ элементами балетными въ неразрывное цлое. Если вы прибавите къ этому т декораціи и костюмы, ту музыку, о которой сказано выше, вы поймете сумасшедшій успхъ русскаго балета по всей Европ.
‘Благодтельные и опасные джины’, назвалъ ихъ въ одной стать Вюйермозъ. Но тотъ же критикъ добавляетъ: ‘Мы невольно стали къ нимъ слишкомъ строти. Ихъ невроятный успхъ обязываетъ. И не только каждый шагъ назадъ, но даже простая остановка глубоко разочаровываетъ ихъ обожателей’.
Вс эти прелести русскаго художественнаго творчества, расцвтшія на убогомъ фон русской общественной жизни, быть можетъ, отчасти даже въ силу стсненія всякаго другого творчества, были привезены въ Европу и показаны здсь исключительнымъ по размаху антрепренеромъ г. Дягилевымъ.
Но успхъ кружитъ голову. Посл первыхъ побдъ г. Дягилевъ захотлъ послдующихъ.
Въ Европ почти не приходится считаться, когда Дло идетъ о дорого стоющихъ спектакляхъ, ни съ народной, ни вообще съ серьезной трудовой публикой. Блистательныя театральныя залы при непомрно дорогихъ цнахъ заливаются сверкающей волной международныхъ снобовъ. Настоящій доходъ получается именно отъ нихъ, отъ золоченой черни, отъ наихудшей, наипустйпіей, наиразвращеннйшей среды нашего общества.
Эта публика была зачарована пестротой и новизной русскихъ спектаклей и валомъ на нихъ валила. Скучающіе, не знающіе куда дть свое время и въ чемъ найти предметъ для своихъ салонныхъ разговоровъ, они съ удовольствіемъ и впредь будутъ устремляться въ русскій театръ, но только если каждый разъ онъ будетъ приготовлять имъ какой-нибудь сюрпризъ.
Есть другая Европа — та, которая сама творить. Есть Парижъ изумительной геніальности — молодой Парижъ.
Конечно, для того, чтобы продолжить вліяніе и интересъ въ этихъ кругахъ, въ интеллигенціи въ широкомъ смысл этого слова, тоже нужно развертывать и углублять разъ данныя ей начала. Никто же не можетъ удовлетвориться простымъ повтореніемъ! Но пути къ такому здоровому развитію русскаго художества, конечно, открывались. Далеко не вс сокровища русской оперной литературы были представлены Дягилевымъ. А что касается художественно декоративной стороны — такъ здсь открывалось поле прямо необъятное, и по которому, къ сожалнію, пошли не русскіе, а другіе — поле художественно синтетическаго упрощенія и углубленія декоративныхъ эффектовъ.
Хотя мн и кажется, что г.г. Стравинскій и Нижинскій вступали на нсколько рискованную стежь нельзя отрицать, однако, что и въ ‘Посл-полудня фавна’ и въ еще боле оспаривавшемся ‘Весеннемъ жертвоприношеніи’ было много положительныхъ сторонъ. И замчательно, что маленькія ревю и такіе журналы, какъ ‘l’Humanit’, ‘Gil Blas’, были съ самаго начала на сторон новаторовъ противъ натиска газеты богатой буржуазіи съ покойнымъ Кальметомъ во глав. Быть можетъ, хотя это предположеніе я длаю со всяческими оговорками, даже ‘Соловей’ Стравинскаго есть плодъ интереснаго исканія. По крайней мр часть музыкальной критики, въ особенности Лалуа, можно сказать, колнопреклоненно встртили эту партитуру, на меня лично въ двухъ послднихъ актахъ произведшую впечатлніе шума, полнаго потугъ на оригинальность и нигд не достигнутую глубину. Но въ ‘Соловь’ чрезвычайно интересны были декораціи Бенуа. Эта фантастическая китайщина давала какой то совершенно особенный живописный аккордъ, и здсь то опредленіе, которое я далъ Баксту, остается вполн умстнымъ: крайняя роскошь азіатскаго варварства, которая тмъ и, е_ мене таинственно сдерживается своеобразно строгимъ вкусомъ. Но, кром вншней живописности, Бенуа удалось еще достигнуть и эффектовъ психологическихъ. Нкоторыя картины и нкоторые эффекты свта производили глубоко волнующее впечатлніе.
Однако, даже этотъ лучшій спектакль сезона заслуживалъ осужденія именно чрезмрнымъ блескомъ своей зрлищной стороны. И эта сторона тмъ боле скандализировала подлинныхъ друзей русскаго искусства, что она гармонировала съ общимъ характеромъ новыхъ Дягилевскихъ спектаклей.
Нсколько обезкураженный среднимъ успхомъ прошлогодняго сезона, въ которомъ повторялось старое, и не безъ опору были приняты ‘Хованщина’ и ‘Весеннее жертвоприношеніе’ — Дягилевъ ршилъ во что бы то ни стало одержать надъ Парижемъ новыя блестящія и обогащающія антрепризу побды. И съ этой цлью ршено было дать нчто фейерверочное, цликомъ зрлищное, и зрлищности было принесено въ жертву все подлинно художественное.
Кто обращалъ вниманіе на музыку Штрауса въ ‘осиф’ въ тхъ мстахъ, гд она не просто аккомпанировала шумно зрлищу? Кому было дло до тяжелаго, какъ нмецкій пфанкухенъ, замысла либреттистовъ этого страннаго балета, чуть не въ цломъ том комментировавшихъ его скучное дйствіе? Смотрли исключительно на переливающіяся сотнями яркихъ красокъ и золотомъ картины. И для этого исторію осифа и жены Пентефрія перенесли въ сверхъ-Веропезовскую постановку. Работали подъ него за совсть. И несмотря на участіе въ этой работ самого Бакста, получилось немножко такъ, какъ когда въ палатахъ какого-нибудь купца ‘пущаютъ’ подъ мраморъ и подъ красное дерево: -мраморъ выходитъ куда мрамористе настоящаго. Такъ и тутъ переверонезили до головокруженія. Исполненіе было ниже обычнаго. Должна была бы требовать снисхожденія поставленная въ положеніе балерины прекрасная пвица Кузнецова. На десять ступеней ниже Нижинскаго — оказался молодой Мясинъ. Все вмст производило впечатлніе зати, бьющей исключительно на пышность, и было странно, что Штраусъ позволилъ превратить себя въ простого аккомпаніатора, какимъ является какой-нибудь таперъ въ ‘блистательномъ кинемо’. И какъ разъ свидтельствовало о неуспх зати то, что даже антипатичная публика этого сумасшедшаго дорогого спектакля сдлала овацію именно Штраусу. Въ самомъ дл въ конц концовъ только его музыка въ иныхъ, наиболе благородныхъ частяхъ партитуры была подлиннымъ художествомъ. И все-таки она до того искривлена требованіями либретто и сцены, что, конечно, никто не упомянетъ объ этомъ балет, перечисляя подлинные шедевры парадоксальнаго и шумнаго генія современной музыки.
Но гораздо горше, конечно, былъ зрлищный пересолъ г. Дягилева по поводу ‘Золотого птушка’ Римскаго-Корсакова. Что бы ни говорили въ оправданіе этого зрлища, какъ бы ни ссылались на то, что ни Пушкинъ, ни Римскій-Корсаковъ не протестовали бы — благо и тотъ и другой молчатъ — по я глубоко сочувствую наслдникамъ великаго музыканта въ ихъ протест.
Я согласенъ: самъ по себ спектакль былъ довольно интересенъ. Разв не интересно смотрть на цлый міръ забавно и съ фантазіей построенныхъ игрушекъ, которыя словно добрая няня изъ передника выбросила снобамъ г-жа Гончарова? Разв не пикантно, что превращенные въ муміи пвцы поютъ, сидя по сторонамъ сцены, а балетчики, часто не въ тактъ и не въ ладъ съ ними — ‘дйствуютъ’? А кром того, Пушкинъ остается Пушкинымъ, а Римскій — Римскимъ, даже, когда ихъ растянули на прокрустовомъ лож ‘разсудку вопреки, на перекоръ стихіямъ’. Отъ обоихъ великановъ остались только торсы, во и торсы великолпны.
Такимъ образомъ, основной порокъ дягилевскихъ постановокъ носить одновременно и личный и общественный характеръ. Лично Дягилева можно упрекнуть въ томъ, что, идя навстрчу требованіямъ публики блазированой, спрашивающей всегда чего-нибудь новенькаго, кисленькаго, остренькаго, онъ сталъ ‘потрафлять’, и благородное русское искусство превращаетъ нынче въ шута, кривляющагося на забаву могущимъ выбросить нсколько сотъ франковъ за ложу. Общественная же причина — это глубже — лежитъ въ трудности давать спектакли, требующіе во всякомъ случа серьезныхъ затратъ, опираясь только на ‘серьезную’ публику. ‘Богатая’ же публика платитъ только за трюки. Но искусство вдь тоже дорого стоитъ. Это уже бда, имющая свой корень въ томъ общественномъ хаос, которымъ питаются корни и остальныхъ ядовитыхъ деревьевъ нашей жизни, отравляющихъ воздухъ зловоніемъ своихъ поганыхъ цвтовъ.
Но неужели ‘геніальный антрепренеръ Дягилевъ не можетъ въ ‘гниломъ Париж’ сумть разршить эту квадратуру круга? Удешевить матеріально, но углубить духовно свои спектакли и аппелировать къ большой міровой интеллигенціи?
Я думаю, что онъ могъ бы это сдлать, если бы не гонялся за шумихой и огромными доходами. Я думаю это потому, что одновременно съ нимъ, такимъ образомъ, невольно конкурируя съ ьимъ, въ другомъ огромномъ парижскомъ театр — (Дягилевъ былъ въ Opera) въ театр Елисейскихъ полей, бостонскій антрепренер Рессель далъ необыкновенно артистическій, преисполненный благоговнія циклъ оперъ Вагнера. Театръ былъ почти все время полонъ. Первоклассные пвцы и первоклассные дирижеры не длали, однако, необходимой недоступность цпъ. Постановка была прекрасна, несмотря на свою простоту.
То, что можно было сдлать для Вагнера — можно сдлать и для Мусоргскаго, и для Римскаго, и для другихъ.
Страннымъ образомъ, въ Лондон Дягилевъ ршилъ дать и ‘Псковитянку’, и ‘Майскую ночь’. Я увренъ, что вскор онъ ршится поставить и ‘Садко’. Почему всего это не длается въ Париж? Неужели, располагая такими артистами, какъ Шаляпинъ, Петровъ, Андреевъ, Алчевскій, какъ Петренко и многіе другіе, располагая изумительнымъ хоромъ, прекраснымъ дирижеромъ (Куперъ) — нельзя имть серьезнаго художественнаго успха безъ всей этой досадной мишуры, безъ всхъ этихъ сальто-морталей?
Русскому искусству предстоятъ, быть можетъ, еще тріумфы. Разв иметъ Европа театръ такой огромной художествелности и сосредоточенности, какъ московскій Художественный? Разв есть у нея театръ такой игривой, тонкой ироніи, какъ Кривое Зеркало? Но да, памятуютъ русскіе антрепренеры, что поражающая сила русскаго искусства заключается именно въ его искренности, въ его ‘святости’. До тхъ поръ хорошъ русскій художникъ всхъ областей искусства, до тхъ поръ поражаетъ онъ европейца, пока сохраняется въ немъ пламя — служенія искусству, а когда, заразившись тлетворнымъ буржуазнымъ духомъ, онъ превращается въ кривляку, наживалу,— то успхъ покидаетъ его. Если въ этотъ разъ Дягилевъ еще собралъ обильную жатву — то что будетъ въ слдующій разъ? Или ужъ полное гаерство, за которое грязно-золотой Парижъ готовъ будетъ платить еще дороже, либо пріостановка успха. Потому что этимъ людямъ все надодаетъ быстро.
Быть можетъ, Дягилевъ пойметъ это и начнетъ строить другой, изъ другого матеріала, мостъ между культурой русской и культурой западной. А если онъ этого не сдлаетъ, то не станутъ ли строить такой мостъ помимо его?