РУССКІЕ ПУТЕШЕСТВЕННИКИ КЪ СВЯТЫМЪ МСТАМЪ.
РУССКІЕ ПУТЕШЕСТВЕННИКИ КЪ СВЯТЫМЪ МСТАМЪ.
——
‘Картины русской живописи’, СПб, 1846
Русские путешественники к Святым местам, Надеждин Николай Иванович, Год: 1846
Время на прочтение: 29 минут(ы)
Нтъ ничего свойственне человку, какъ желаніе видть лично мста и предметы, близкіе сердцу, драгоцнные по сопряженнымъ съ ними воспоминаніямъ. Это необходимое слдствіе двойственнаго устройства нашей природы, состоящей сколько изъ души, столько и изъ тла, которое иметъ свою законную долю во всхъ нашихъ движеніяхъ, потребностяхъ и наслажденіяхъ. Блаженны увровавшіе, не видя, возлюбившіе, не вкушая! Но стократъ блаженне т, которымъ судьба даруетъ счастіе видть очами то, что наполняетъ мысль, лобызать устами то, къ чему стремится сердце!..
Въ настоящее время, рдки, слишкомъ рдки становятся не только примры, но и порывы къ благочестивымъ странствованіямъ въ т ‘Мста’, которыя запечатлны именемъ ‘Святыхъ’, по ихъ непосредственному соприкосновенію съ тмъ, что дйствительно всего святе на земл — съ религіею! Сіонъ, Іерусалимъ, Іорданъ, Вилеемъ — часто-ли слышатся въ разсказахъ и воспоминаніяхъ очевидцевъ, часто-ни возбуждаютъ къ себ любопытное участіе, жажду быть ихъ очевидцами? Между-тмъ, не льзя сказать, чтобы ныншній вкъ былъ тяжеле на подъемъ, чтобы мы боле любили домосдничать, меньше имли расположенія къ дальнимъ путешествіямъ. Нын тучи пилигримовъ носятся во всхъ концахъ земнаго шара, скитаются по морямъ и суш, восходятъ на неприступныя горы, спускаются въ недосягаемыя пропасти. Ничто не пренебрегается ихъ жаднымъ любопытствомъ: всякая естественная рдкость, малйшій слдъ достопамятнаго событія, влекутъ къ себ постителей и поклонниковъ. Все для нихъ занимательно, все драгоцнно, все свято — кром того, что дйствительно, что собственно и исключительно ‘свято’!
Не такъ было въ старыя добрыя времена, когда благочестивое религіозное одушевленіе, полное двственной чистоты и юношескаго жара, владычествовало надъ всми прочими увлеченіями, интересами, страстями. Путешествіе къ Святымъ Мстамъ было тогда лучшею мечтою жизни, которой лелялись дти, восхищались юноши, надъ которой истощали свою дятельность мужи, о которой стовали и воздыхали старцы. Въ тяжкомъ утомительномъ странствованіи, какимъ признавалась тогда вся земная жизнь, оно считалось отраднйшею, утшительнйшею прогулкою, тмъ-боле что въ продолженіе ея открывались безпрерывные виды на вожделнный предлъ всхъ трудовъ и лишеній настоящаго бытія, на небесную отчизну свтлой блаженной вчности.
Съ самаго начала христіанства, Палестина, земля сбывшихся наконецъ обтованій, предуставленныхъ отъ сложенія міра, сдлалась для Христіанъ ‘Святою-Землею’. Три первые вка по рожденіи Спасителя въ ясляхъ Вилеемскихъ, протекли какъ вообще для всей Церкви Христовой, такъ преимущественно для Святой Земли, служившей ей колыбелью, въ непрерывныхъ бдствіяхъ, подъ бурями губительнаго опустошенія, подъ гнетомъ тяжкихъ гоненій. Падающее язычество, опираясь на тиранское міровластительство Рима, истощило всю свою ярость надъ священными памятниками юной вры, грозившей ему близкой и невозвратной гибелью. Проливая кровь мучениковъ, оно не щадило мстъ, освященныхъ безцнною кровью божественнаго подвигоположника ихъ смерти, начальника и совершителя ихъ воскресенія. Въ Іерусалим, у котораго отнято было самое имя, на Голго и Сіон, обезчещенныхъ мерзостью кумировъ, сглажены были вс слды высокихъ событій Евангелія. Но вра хранила объ нихъ несокрушимое воспоминаніе: она лобызала ихъ втайн, омывая слезами Іереміи, оплакивая рыданіями Рахили. Посреди тяготвшаго надъ ними мрака бдствій, ученики и послдователи Христовы свтло смотрли въ даль будущности, озаренную непреложными пророчествами божественнаго учителя. Они знали, что скоро настанетъ время, когда Крестъ возсіяетъ міру всею своею славою, и слава его прольется на мста, гд онъ нкогда воздвигся символомъ поруганія, гд нын лежалъ во прах, преданный беззащитно остервеннію злобнаго нечестія.
И оно не утеснило притти, это благословенное время! На міродержавномъ престол Римскихъ Августовъ возслъ Монархъ, склонившій смиренно свою главу предъ знаменіемъ Креста, даровавшимъ ему единовластительство Вселенной. Съ Константиномъ началась новая эпоха для Христіанства, и съ тмъ-вмст новый періодъ для Святой-Земли.
Извстно, что равноапостольная мать равноапостольнаго Константина, Св. Елена, въ то время какъ Кесарь своей державной рукой утверждалъ на незыблемыхъ основаніяхъ всемірное торжество Христіанства, взяла себ какъ-бы въ исключительный удлъ Святую-Землю, освященную стопами ногъ Христовыхъ. Ей принадлежитъ, посл трехъ вковаго запустнія, вторичное можно сказать созданіе — открытіе, возстановленіе и украшеніе Святыхъ Мстъ на всемъ пространств Палестины. Какъ-будто уплачивая тяжкій долгъ праматери Еввы, она, со всей нжностью и горячностью женскаго сердца, преслдовала земную жизнь Богочеловка, удостоившаго родиться отъ жены, дабы стереть главу соблазнившаго жену змія. Для всеобщаго благоговнія христіанскаго міра, она отъискала вс слды, пріурочила вс воспоминанія обоихъ завтовъ спасенія: Ветхаго, столько же какъ и Новаго. Жены-Мироносицы послднія оплакали смерть и первыя привтствовали воскресеніе Христово. Жена Порфироносная послдняя плакала надъ развалинами и первая возвстила славное возстановленіе святой колыбели Христіанства.
Съ-тхъ-поръ, Святая-Земля повлекла къ себ торжествующихъ поклонниковъ Креста со всхъ концевъ міра, оглашенныхъ благовстіемъ Евангелія. Чудное, глубоко-трогательное и съ-тмъ-вмст высокопоучительное зрлище, представляли эти несмтныя полчища пилигримовъ, приливавшія къ давно-развнчанному граду Давида и Соломона отвсюду: съ раскаленныхъ песковъ Ливіи и съ снжныхъ сугробовъ Скиіи, отъ подножія Пирамидъ и изъ-подъ навса грубыхъ олтарей взгроможденныхъ Друидами, изъ простыхъ шатровъ и шалашей дикихъ, первобытныхъ народовъ, и изъ пышныхъ, великолпныхъ городовъ Греціи и Италіи, представительницъ высшаго современнаго развитія всемірной цивилизаціи! Самый Римъ, тогда центръ и глава Вселенной, видлъ безпрерывно пустющими свои колоссальные дворцы, свои роскошныя виллы, ради гробной пещеры, скрывавшейся во глубин дебрей Палестинскихъ! Сколько маститыхъ старцевъ сбрасывали съ себя достоинства и титла, которыми гордились Фабіи и Сципіоны, оставляли свои курульныя кресла, и бодро вооружались смиреннымъ посохомъ странниковъ! Сколько величавыхъ матронъ, не уступавшихъ въ сан и род Корнеліямъ и Метелламъ, въ богатств и знаменитости Ливіямъ и Агриппинамъ, добровольно разставались съ окружающей ихъ роскошью и пгою, съ наслажденіемъ пускались въ дальній скорбный путь, и не рдко оставались навсегда при ясляхъ Вилеема, подъ маслинами и смоковницами Элеона, во глубин Юдоли-Іосафатовой или на пустынныхъ берегахъ Іордана 1. Среди развалинъ ныншняго Рима, на вершин горы Авентинской, сохраняется донын память великолпныхъ палатъ Сенатора, сынъ котораго, святимый Церковью подъ именемъ Алексія Человка-Божія, во цвт юности, роскошествующій всми надеждами земнаго счастія, исторгся изъ двственныхъ объятій страстно любимой невсты, тайно оставилъ пышный кровъ родительскихъ чертоговъ, прошелъ подъ бднымъ рубищемъ пилигрима до Святыхъ Мстъ, и тамъ, почерпнувъ новыя силы къ самоотверженію, воротился домой умереть, посл долговременнаго превитанія, у воротъ принадлежавшаго ему дворца, въ глазахъ безутшно рыдавшей избранницы его сердца, неузнаннымъ, изъ состраданія презираемымъ, нищимъ!
Когда неисповдимыя судьбы Промысла допустили постепенно слабть и слабть державному скипетру Кессареи въ рукахъ недостойныхъ преемниковъ Константина, когда, за умноженіе беззаконій, какъ чувствовали и не стыдились сознаваться сами тогдашніе Христіане, снова отъялась слава отъ Сіона, и Земля — Святая, посл многихъ превратностей и колебаній, попала въ руки враговъ имени Христова: ревность къ ней не только не охладла, но напротивъ возгорлась съ новою, усугубляемою препятствіями, силою. Цной неимоврныхъ лишеній и трудовъ, цной постыднаго уничиженія, тяжкихъ страданій и мукъ, а иногда и самой жизни, покупалось счастіе видть и облобызать Святый Гробъ, пройти по скорбному пути Голгоы, поклониться смиреннымъ яслямъ Виліема. Наконецъ, мра терпнія истощилась. Христіанская Европа поколебалась до основанія, изъ края въ край, и опрокинулась всею своею тяжестью на враждебную Кресту Азію. Кто не знаетъ этой дивной, великолпной поэмы, наполнявшей собою длинный періодъ такъ-называемыхъ среднихъ вковъ, подъ именемъ Священныхъ-Войнъ, или, еще обыкновенне, ‘Крестовыхъ-Походовъ’! Посохъ пилигрима и мечъ крестоносца, съ равнымъ рвеніемъ хватала рука, носящая скипетръ, и рука, водящая рало. Богачи расточали свое богатство, бднякъ жертвовалъ послдней лептой, чтобъ итти за моря и горы, отбивать грудью у неврныхъ втку съ утесовъ Элеона или съ береговъ Іордана. Во глубин своихъ неизслдимыхъ совтовъ, Провидніе не восхотло, чтобы этотъ порывъ Христіанства, къ сожалнію допустившій омрачить себя нечистою примсью земныхъ страстей и расчетовъ, увнчался вожделннымъ успхомъ. Но въ исторіи міра страница Крестовыхъ-Походовъ осталась и останется навсегда самою поэтическою страницею!
Съ поэзіей Крестовыхъ-Походовъ не кончился энтузіазмъ къ Святой-Земл въ душахъ Христіанскихъ. Долго еще теплился онъ, вспыхивая боле или мене яркими проблесками, посреди сгущавшихся мраковъ эгоизма, сомннія и равнодушія. Не погасъ онъ совершенно и нын. Еще видимъ мы Шатобріановъ и Ламартиновъ, удаляющихся отъ бурнаго шума современной жизни въ пустынныя дебри Палестины, чтобы освжить себя, чтобы почерпнуть новыя силы, новую божественную поэзію вры и надежды, въ святой купели Силоама! Еще изъ вщихъ устъ вдохновенныхъ избранниковъ раздаются надъ скромной вткой паломника, исполненные сочувствія, привты:
Скажи мн, втка Палестины:
Гд ты росла, гд ты цвла?
Какихъ холмовъ, какой долины
Ты украшеніемъ была?
У водъ-ли чистыхъ Іордана
Востока лучъ тебя ласкалъ?
Ночной-ли втръ въ горахъ Ливана,
Тебя сердито колыхалъ?
Молитву-ль тихую читали,
Илъ пли псни старины.
Когда листы твои сплетали
Солима бдные сыны?..
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Заботой тайною хранима
Передъ иконою святой,
Стоишь ты втвь Іерусалима,
Святыня врной часовой!
Прозрачный сумракъ, лучъ лампады,
Кивотъ и крестъ, символъ святой…
Все полно мира и отрады,
Вокругъ тебя и надъ тобой!—
Поздо загорлись на нашей родной земл святые лучи Христіанства. Поздо, сравнительно съ другими народами, Русь вняла и покорилась спасительному благовстію Евангелія. Но благое начало положено было въ добрый часъ. Первыя искры мгновенно вспыхнули, запылали. Едва вышедши изъ купели Крещенія, едва отряхнувъ слпоту грубаго язычества, наша Русь является уже въ полномъ смысл ‘Святой Православной Русью’!..
Самымъ принятіемъ Христіанства земля Русская обязана была путешествію на Востокъ, въ страну Святыхъ Мстъ? Св. Ольга, ‘денница спасенія нашего’ (по прекрасному выраженію древняго лтописца), сама ходила въ Царьградъ. Послы, отправленные Владиміромъ для личнаго наблюденія святынь Христіанства, по свидтельству нкоторыхъ преданій, кром Царяграда, проникали въ глубину Православнаго Востока до Іерусалима.
Если врить другимъ преданіямъ, сохраняющимся въ нашихъ старинныхъ псняхъ, то во времена ‘Краснаго Солнышка’ Великаго-Князя Владиміра, пилигримство, безъ-сомннію по сродству своему съ богатырскою отважностью и предпріимчивостью, быстро вошло въ нравы Русскихъ, и уже составляло характеристическую черту тогдашней народной жизни. Есть цлая огромная легенда про ‘сорокъ каликъ со каликою’ (‘каликами’ называются у насъ и по-сю пору убогіе странники, скитающіяся по богомольямъ), какъ они снаряжались
Ко святому граду Іерусалиму…
Святой святын помолитися,
Господню Гробу приложитися,
Во Ердань-рк искупатися,
Нетлнной Ризой утеретися…
какъ положили они промежъ себя ‘великую заповдь и во время пути-дороги,
Кто украдетъ, или кто солжетъ,
Али кто пустится за большій грхъ,
Едина оставитъ во чистомъ пол
И окопати по плечи во сыру землю, какъ встртились съ ласковымъ Княземъ Владиміромъ на его потшныхъ островахъ возл Кіева, когда онъ забавлялся охотою, и какъ ласковый Князь отвчалъ имъ на ихъ ‘орошеніе о святой милостын’:
Гой вы еси, калики перехожіе!
Хлбы съ нами завозные,
А и денегъ со мною не годилося,
А зжу я Князь за охотою…
Изволите идти во Кіевъ градъ
Ко душ Княгин Апраксевн…
Напоитъ, накормитъ васъ добрыхъ молодцовъ,
Надлитъ вамъ въ дорогу злата, серебра,
какъ потомъ дошли они до Іерусалима отъ Кіева въ три мсяца, все что слдуетъ тамъ отправили,
Служили обдни съ молебнами
За свое здравіе молодецкое…
и какъ наконецъ, во столькоже времени, воротились назадъ въ Кіевъ, гд снова были угощены самимъ Владиміромъ. Другая, не мене любопытная легенда, сохранилась про Новгородца Василья Буслаева, удалаго богатыря, который ходилъ съ своей храброй дружиной, на ‘гулянье неохотное’, какъ выражается самъ онъ въ легенд:
Съ молоду бито много, граблено,
Подъ старость надо душу спасти…
и достигъ онъ, посл многихъ приключеній,
Въ Іерусалимъ градъ,
Пришелъ во церкву соборную,
Служилъ обдни за здравіе матушки
И за себя Василья Буслаевича,
И обдню съ панихидою служилъ
По родимомъ своемъ батюшк
И по всему роду своему,
На другой день служилъ обдни съ молебнами
Про удалыхъ добрыхъ молодцовъ,
Что съ молоду бито много, граблено,
И святой святын приложился онъ,
И въ Ердан-рк искупался,
И расплатился съ попами и съ дьяконами,
Которые старцы при церкви живутъ,
Далъ золотой казны не считаючи…
но не воротился назадъ, а сложилъ на пути свою буйную молодецкую голову. Конечно, не льзя дать полной вры этимъ обломаннымъ, обезображеннымъ сказаніямъ, но нельзя не признать въ нихъ отголоска глубокой старины. Имя Василья Буслаевича, носившаго санъ Посадника въ Новгород, упоминается въ лтописяхъ около средины XII вка:. и въ тожъ время лтописцы замчаютъ, что изъ Новгорода хаживали на богомолье къ Святымъ Мстамъ многочисленныя, вооруженныя дружины. Если легенду о Буслаевич есть возможность прикрпить къ исторіи: то почемужъ отказать въ томъ и легенд о ‘каликахъ’ ласковаго Князя Владиміра!
Но оставимъ сумрачную область преданій. Въ нашей старин, нтъ недостатка въ похожденіяхъ ко Святымъ Мстамъ, оставившимъ по себ вполн достоврныя, неопровержимыя свидтельства.
Въ начал XII столтія, во дни княженія въ Кіев Святополка-Михаила, правнука Владиміра Равноапостольнаго, ходилъ ко Святымъ Мстамъ нкто Даніилъ, Русскій Игуменъ, отъ котораго дошло до насъ, любопытное описаніе совершеннаго имъ путешествія: ‘Книга глагоемая Странникъ’.
‘Се азъ недостойный Игуменъ Даніилъ’ — пишетъ нашъ первый Паломникъ — ‘смиренъ сый грхи многими, недоволенъ сый о всякомъ дл блаз, понуженъ мыслею своею, нетерпніемъ своимъ восхотхъ видти святый градъ Іерусалимъ, и землю обтованную, и Мста Святыя, благодатію Божіею съ миромъ доходахъ, я очима своими видхъ Святая Мста вся, обходахъ всю ту землю обтованную, идже Христосъ Богъ нашъ походи своима ногама… Да се списахъ путъ сей и Мста сіи Святая, не возвосяся, ни величаяся путемъ симъ, яко добро сотворивъ что на пути имъ: не буди то! ничтоже бо не сотворихъ добра на пути семъ. Но, любы ради Святыхъ мстъ сихъ, списахъ все, еже видхъ очима своима гршными, дабы не забывати было то, еже мы показа Богъ недостойному видти… Да и се написахъ врныхъ ради человкъ, дабы се кто, слышавъ о Мстхъ сихъ Святыхъ, потщился душею и мыслію ко Святымъ симъ Мтамъ, и равну мзду симъ пріиметъ съ ходившими до Святыхъ Мстъ’… Вотъ побужденія и причины, увлекшія благочестиваго странника въ путь столь дальній и тяжкій!
Даніилъ, какъ видно, мужъ съ крпкою волею и свтлымъ умомъ, глубоко набожный и съ тмъ-вмст жадно любознательный, совершилъ свое путешествіе, по собственному его выраженію, ‘не вборз’, но медленно и внимательно. ‘А се’, говоритъ онъ, ‘то путь вборз нельзя ходити, но по тиху людскомъ!’ Прибывъ въ Іерусалимъ, онъ пробылъ тамъ шестнадцать мсяцевъ, чтобы приготовиться къ обозрнію и ‘испытанію’ Свитыхъ Мстъ. Не щадилъ онъ ни усилій, ни вздержекъ, чтобы запастись всми нужными предварительными свдніями. И вотъ Богъ далъ ему ‘налзти въ Лавр (Св. Саввы) мужа свита, и книжна вельми’, который полюбилъ нашего Паломника, и не только показалъ ему вс святыни Іерусалима, но проводилъ его по всей Палестин ‘до моря Тиверіадскаго, и до авора, и до Назарета, и до Хеврона, и до Іордана’. Съ такимъ ‘добрымъ можемъ’, съ такимъ радушнымъ и свдущимъ чичероне, Даніилъ прошелъ Святый Мста, словно съ свтильникомъ, который освщалъ для него все, встрчавшееся на пути, поучительными воспоминаніями. Сверхъ-того, онъ умлъ найти доступъ и войти въ милость къ тогдашнему Королю Іерусалимскому Бальдуину, брату знаменитаго Готфрида, Агамемнона первой рати Крестоносцевъ, восптаго Гомеромъ Среднихъ Вковъ, Тассомъ. Подъ охранительнымъ кровомъ предводительствуемаго имъ самимъ войска, шедшаго на Дамаскъ, пилигримъ нашъ совершилъ труднйшую часть своего странствованія, отъ Іерусалима до источниковъ Іорданскихъ, до подошвы Ливана: путь, которымъ, какъ говоритъ самъ Паломникъ, ‘имъ никтеже во мал дружин можетъ проити’. Въ ожиданіи возвращенія Короля съ войскомъ изъ похода, Даніилъ исходилъ всю землю Галилейскую, сопровождаемый тмъ-же свдущимъ и усерднымъ спутникомъ, который былъ здсь свой, потому-что жилъ тутъ прежде цлыя тридцать лтъ. Неудивительно, что при стеченіи такихъ благопріятныхъ обстоятельствъ, странникъ нашъ имлъ полное право восклицать изъ глубины признательной души: ‘Да что воздамъ Господски о всхъ, еже возда мы гршному видти столько добра!’…
И онъ точно видлъ всю величественную, извчную исторію Библіи, вс божественныя событія Евангелія, въ живыхъ, осязаемыхъ памятникахъ!… Кратко и просто, но тмъ-не-мене увлекательно, описываетъ онъ испытанныя имъ ощущенія. При первомъ вид Іерусалима, онъ ограничивается общимъ замчаніемъ о восторг. объемлющемъ путниковъ, которые видятъ себя наконецъ достигшими вожделнной цли: ‘Бываетъ же тогда радость всякому Христіанину велика, увидвшему градъ святый Іерусалимъ, никтоже бо можетъ не прослезитись, видвши землю желанную, и Мста Святая, идже Христосъ Богъ нашъ, нашего ради спасенія, походи, и идутъ пши съ радостію великою ко святому граду Іерусалиму’. Въ этихъ немногихъ строкахъ видна вся глубокая истина вели колнной картины, начертанной творческой рукой Тасса, когда онъ изобразилъ первый взглядъ крестоносной рати на священные столпостны Сіона. Гораздо подробне описывается Даніиломъ посщеніе Іордана. Это описаніе тмъ еще особенно примчательно, что путникъ Русскій, посреди столь великихъ воспоминаній, поглощавшихъ все существо его, не забывалъ о своей родной земл, напротивъ находилъ удовольствіе въ сравненіи съ нею, съ ея сверной наготой и скудостью, высокихъ красотъ созерцаемой имъ природы. ‘Іорданъ рка течетъ быстро, берега же имать объ-омъ-полъ прекрутые, оттол пологи. Вода же его мутна, и сладка вельми пить, и нсть сыто піющимъ ту воду святую. Всмъ есть подобенъ Іорданъ Соснов рц, и въ ширину, изъ глубину: лукарево-жь вельми и быстро течетъ, болоніе имать, такожь яко Соснова рка, во глубл есть четыре сажень среди самыя купели. Яко самъ собою искусихъ, измрилъ, пребрадихъ на ону страну Іордана, и много походихъ по брегу тому Іорданову любовно. Въ шир жъ Іорданъ рка, яко на устье ко Соснов рц. Есть же по сей стран рц купли тоя, яко лсокъ малъ, древіе многи и превысоки по брегу Іорданову, яко верб подобны, но нсть верба. И выше купли, есть лозіе многи по брегу Іорданову, но нсть яко лоза наша, но инака… То видхъ все очина своима гршныма. Сподобижь мя Богъ трижды быти на Іордан, и въ самый праздникъ Водокрещенія быхъ на Іордан со всею дружиною моею. Видхомъ благость Божію, приходившую на воду Іорданскую. И множество народа безъ числа тогда приходитъ къ вод, со свщами, и всю ту нощь бываетъ пніе парадно, свщемъ безъ числа горяще. Въполунощи же бываетъ крещеніе вод. Тогда бо Духъ Святый не. ходитъ на воды Іорданскія. Достойніи же человцы видятъ добр, како выходитъ Духъ Святый, а вси народы не видятъ: но токмо радость, и веселіе всякому человку бываетъ тогіа въ сердц, егда погрузятъ Крестъ Честный и егда рекутъ: ‘Во Іордан крещающутися, Господи’! Тогда вси людіе вскочатъ въ воду Іордана, крестящеся во Іорданстй рц, якожь Христосъ съ нолунощи крестился есть отъ Іоанна’… Какая трогательная и умилительная, и съ-тмъ-вмст какая искренняя и правдивая картина! Въ другой разъ, Даніилъ описываетъ свое пребываніе на мор Тиверіадскомъ, еще простодушне, и тмъ еще увлекательне. ‘Море же Тевиріадское обходчиво яко озеро, водажь его сладка яко въ рк, не слана пить, добра бо есть зло. Въ длину есть море то пятьдесятъ верстъ, а въ ширину есть двадесять верстъ, Рыбыжь въ немъ много суть, и есть же рыба въ немъ одна чудна, ту-жъ рыбу любилъ самъ Христосъ. Сладка бо та рыба, паче всякіе рыбы: образомъ есть ако коронь-рыба. И вдохомъ бо ту рыбу мы, гршніи не единою но многожды, ту будучи’….
Даніилъ былъ самъ очевиднымъ свидтелемъ чуднаго схожденія Свта на Святый Гробъ въ великій день Воскресенія Христова. И здсь расказъ его иметъ также всю прелесть скромной, безпритворной, ничего не уменьшающей и ничего не прибавляющей, истины. ‘Се мы показа Богъ видти худому и недостойному рабу своему, Даніилу иноку! Видхъ бо очима своима гршныма по истин, како сходитъ Свтъ Святый ко Гробу животворящему Господа нашего Іисуса Христа. Мнози бо иніи странници не право глаголютъ о схожденіи Свта Святаго. Иніи бо глаголютъ, яко Духъ Святый голубемъ сходитъ ко Гробу Господню, а другій бо глаголютъ, яко Молнія сходитъ съ небеси, и тако вжигаются кандила надъ Гробомъ Господнимъ. То есть лжа и неправда! Ничтоже бо тогда видти: ни голубя, ни молніи. Но тако невидимо сходитъ съ небеси благодать Божія, и вжигаются кандила надъ Гробомъ Господнимъ’… Чтобы не затеряться въ несмтномъ множеств стекшихся на праздникъ богомольцевъ, нашъ путешественникъ обратился опять къ своему внценосному покровителю, Королю Бальдунну. Но послушаемъ лучше его самаго: ‘Тогда азъ худый и недостойный вдохъ, въ Пятницу Великую, въ первомъ часу дни, ко Князю Балдуину, и поклонихся ему до земли. Онъ же, видвъ мя поклонившась, призва мя къ себ съ любовно, и рече мы: ‘Что хощеши, Игумене Русскій? ‘Позналъ бо мя бяше добр, и любяше мя вельми, яко-жъ бяше мужъ благъ, и смиренъ вельми, и не гордится нимало.’ (Лестная похвала памяти братаГоторидова, изъ устъ безпристрастнаго чужеземца!) ‘Азъ же рекохъ къ нему: ‘Княже мой, Господнее! молю ты ея, Бога для и Князей для Русскихъ: хотлъ-быхъ и азъ поставити кандило свое на Гроб Святмъ Господнемъ отъ вся Русскія Земли, и за вся Князи наши, и за нея Христіане Русскія Земли!’ И тогда Князь съ радостію повод мы поставити кандило, и носла со мною мужа своего, слугу лучшаго, ко Иконому Святаго Воскресенія, и къ тому, ижъ держить Гробь Господень.’… Снабженный столь могущественнымъ ходатайствомъ и предстательствомъ, путникъ Русскій проникъ въ завтную глубину Гробной Пещеры, и самъ, своими руками, поставилъ ‘кандило Русское’ на сред Святаго Гроба Господня. На другой день, въ Великую Субботу, въ шестый часъ два, собралось вредъ церковно Воскресенія Христова ‘безчисленно многое множество людей: отъ всхъ странъ пришельцы и туземцы, отъ Вавилова, и отъ Антіохіи, и отъ всхъ странъ.’ Въ седьмомъ часу, самъ Балдуинъ съ своею дружиною вышелъ изъ палатъ своихъ ко Гробу Господню, босой и пшій, какъ и весь народъ. Тснота была такъ велика, что Король принужденъ былъ приказать силою очистить себ путь къ дверямъ церковнымъ. А вашъ Даніилъ былъ возл него, по его милостивому приглашенію. Въ церкви, Король сталъ на своемъ державномъ мст, ‘на десной стран, у преграды Великаго Олтаря’: Даніила же веллъ ‘поставити высоко, надъ самыми дверьми Гробными, противу Великаго Олтаря, яко дозрти бяше льз во двери Гробныя’. Началось священнослуженіе Вечерни, предшествующей Литургія въ Великую Субботу, по чину Восточному. И ‘Латины’, говоритъ вашъ Паломникъ, ‘въ Велицмъ Олтар начата верещати свойскы: азъ же, ту стоя, прилежно зряхъ къ дверемъ Гробнымъ’. Чудо наконецъ совершилось. ‘Внезапу возсія Свтъ во Гроб Святмъ, и изыде блистаніе страшно и свтло изъ Гроба Святаго Господня’. Православный Епископъ, отворивъ двери Гробныя, зажегъ первую свчу для Короля, который принялъ ее, какъ замчаетъ Паломникъ, ‘съ радостію великою’. Отъ той свчи, засвтилось море огней во всей церкви. Народъ восклицалъ, въ упоеніи святаго восторга, такъ-какъ прежде взывалъ въ сладкомъ трепет упованія: ‘Господи помилуй!’ Радость и веселіе всхъ были весказавны. ‘Иже бо кто не видвъ тоя радости въ той день,’ говоритъ нашъ Даніилъ, ‘Той не имать вры сказующему о всемъ томъ видніи. Обаче врніи добріи человцы вельми вруютъ и въ сласть послушаютъ сказанія сего о святын сей. Врный бо въ мал и въ мноз вренъ есть, а злу человку истинна крива есть!’ …
Не смотря на то, что эпоха путешествія Даніилова была самая благопріятная странствованію по Святымъ Мстамъ, и онъ самъ, какъ можно видть изъ собственныхъ его словъ, не нуждался въ способахъ: омо стоило ему однако многихъ трудовъ и лишеній. Надо было часто бороться, если не съ людьми, то съ дикостью природы, уже прошедшей сквозь вки запустнія. Вотъ что путникъ нашъ говоритъ о восхожденіи своемъ на аворъ: ‘Есть же та гора каменна вся, и лсти на ню трудно и бдно добр, есть бо по каменію лсти на ню, руками держась, путь тяжекъ, едва на ню взлзохомъ: ползши же отъ третьяго часа дни, до девятаго, и борзо идучи, едва взыдохомъ на самый верхъ горы тоя святыя!’ Между-тмъ, совершивъ свое странствованіе, онъ забываетъ вс понесенныя трудности, преодолнныя препятствія, и радостно восклицаетъ: ‘Не видхъ зла ничтоже на пути, ни болзни въ тл не чуяхомъ нимало: но всегда яки орелъ тломъ облегчаемъ, Божіею благостію укрпляемъ, яко олень крпко ходихъ, безъ всякаго труда и безъ лности.’ И это было не хвастовство въ устахъ смиреннаго инока, который тутъ же, въ слдъ, прибавляетъ: ‘Аще похвалитися подобаетъ, то силою Христа моего похвалюся: сила бо моя въ немощахъ свершается, глаголетъ Павелъ Апостолъ’. Въ заключеніе же снова взываетъ, отъ полноты благодарной Богу души: ‘Что воздамъ Господеви моему о всхъ, яже воздастъ мн гршному рабу своему, яко сподоби мя толику благодать видти и походити по Святымъ Мстамъ тмъ и исполнити мы желанное сердца моего, егоже есмь не надяхся видти, и то яви мы рабу своему’… Такова была тогда сила вры, блистательно совершавшаяся въ немощахъ!…
Даніилъ самъ свидтельствуетъ, что онъ совершилъ свое благочестивое странствованіе ‘во княженье Русскаго Великаго Князя Святополка Изяславича, внука Ярослава Владиміровича Кіевскаго.’ Что онъ былъ въ то время, на Святой Земл истиннымъ представителемъ родной Русской Земли, съ краснорчиво-трогательной простотой высказываетъ заключеніе его путническаго сказанія. ‘Богъ тому послу къ и Святый Гробъ Господень’, говоритъ онъ, ‘яко во всхъ сихъ Мстахъ Святыхъ не забылъ именъ Князей Русскихъ, и Княгинь ихъ, и дтей ихъ, ни Епископъ, ни Игуменовъ, ни Боляръ, и дтей моихъ духовныхъ, ни всхъ Христіанъ, ни колиже не забылъ есмь, но везд поминалъ семь. И первое покланялся есмь за Князи и за всхъ, потомъ о своихъ согршеніяхъ помолился есмь. И о семъ благаго Бога похвалю, яко сподобилъ мя худаго написати имена Князей Русскихъ у Святаго Саввы въ Лавр, и нын поминаются во октеньи. Сеже имена ихъ: Михаилъ Святополкъ, Василій Владиміръ’ (знаменитый Мономахъ!) ‘Давидъ Всеславичъ, Михаилъ Олегъ, Панкратій Ярославъ Святославичъ, Андрей Мстиславъ Всеволодовичъ, Борисъ Всеславичъ, Глбъ Минскій. Только семь вспомянулъ именъ, до все-то вписалъ есмь, опричъ всхъ Князей Русскихъ и Боляръ у Гроба Господня. Во всхъ мстхъ отпхомъ литургіи всхъ девятьдесять, за Князи, и за Бояре, и за дти мои духовныя, и за вся Христіане, за живыя и за мертвыя!…
Въ одно время съ Даніиломъ, находились въ Іерусалим многіе ‘Русскіе сынове, приключившееся тогда, и Новгородцы и Кіяне: Седеславъ Ивановичъ, Городиславъ Михаиловичъ, Кашкича два, и иніи мнозіи’. Значитъ хожденіе во Святую Землю было уже тогда благочестивымъ обычаемъ, распространеннымъ по всей Земл Русской, отъ Дппра до отдаленнаго Волхова.
Вскор посл Даніила, въ начал второй половины XII вка, является въ Іерусалим, въ ряду странниковъ, пришедшихъ на поклоненіе Святымъ Мстамъ, уже высокая дщерь свтлыхъ Русскихъ Князей, царственная два отъ крови Великаго Равноапостольнаго Владиміра, С. Княжна Полоцкая Евфросинія. Внука грознаго, могучаго Всеслава, долго гремвшаго славой длъ своихъ въ звучныхъ псняхъ ‘соловьевъ стараго времени’, правнука гордой Рогнеды, надменно отказавшейся ‘разуть сына рабыни’, хотя этотъ сынъ рабыни готовился уже быть Самодержцемъ всей Земли Русской: она забыла все, отреклась отъ своего происхожденія и сана, раздала все наслдіе свое церквамъ, и, въ убогой риз инокини, пустилась въ дальній путь, на тяжкое странствованіе, въ Святую Землю. Кесарь и Патріархъ благоговйно склонились предъ столь дивнымъ смиреніемъ. С. Евфросннія достигнула предла своихъ желаній, и у подножія Гроба Господня обрла послднее вчное успокоеніе. Она скончалась, по сказаніямъ лтописцевъ, въ Іерусалим: въ монастыр, который назывался ‘Русскимъ’, безъ-сомннія отъ того, что былъ составленъ изъ иноковъ Русскихъ. Такъ велико было уже тогда усердіе нашкхъ предковъ ко Святымъ Мстамъ, что они, при всей своей любви къ родин, оставались тамъ дожидаться переселенія въ отчизну небесную! Путешествіе С. Евфросиніи, Игуменьи Русской, также сохранилось до нашихъ временъ, какъ и странствованіе Даніила, Игумена Русскаго.
Но не будемъ перечислять даже и тхъ изъ нашихъ древнихъ соотчичей, которые, по слдамъ этой первой четы Русскихъ Паломниковъ, не только обозрли, но и оставили намъ описанія виднныхъ ими святынь. Число ихъ не оскудвало до послднихъ временъ. Остановимся только на одномъ изъ нихъ, который, Не дальше какъ въ начал прошедшаго столтія, двадцать-пять лтъ жизни посвятилъ трудному пшехожденію по Святымъ Мстамъ и принесъ съ собой огромную и любопытную книгу, къ сожалнію извстную только въ тсномъ кругу любителей старинныхъ нравовъ и стариннаго чтенія. Это Кіевлянинъ, Василій Григоровичъ Барскій-Плака-Альбовъ.
— ‘Елико неоткровенна есть премудрость Божія, толико не домыслимъ Его о смертныхъ промыслъ и смотрніе: Егоже судьбы суть бездна многа, яко же опытомъ я въ себ позналъ. Никогда-же помышляющу мн ходити по толикимъ далекимъ странамъ, понести и подъяти толь великіе труды, освободиться отъ множества бдъ и постити многія святоетію прославленныя мста, зрти-же и описати различныя страны и грады, изрядныя зданія и преславные монастыри, пустыни, скиты, церковные чины, житія и дянія народовъ, мною зримыхъ, паче-же знаменитыхъ мужей, и иныя достопамятныя и достохвальныя вещи: обаче сподоби мя вселенныя зиждитель!’.. Такъ начинаетъ Барскій описаніе своего путешествія, или лучше своей жизни: ибо вся жизнь его протекла въ путешествіи!…
Барскій родился въ Кіев, въ 1701 году, отъ православной Русской Фамиліи, выхавшей изъ подлежавшаго тогда Польш городка Бара (что нын въ губерніи Подольской), ради гоненія отъ Поляковъ на Православіе. По особенной охот къ ученью, обнаруживавшейся въ немъ издтства, онъ поступилъ въ Кіевскія Латинскія Школы, находившіяся при знаменитой въ то время Кіевской Академіи, и прошелъ въ нихъ курсъ наукъ до Риторики и до началъ Философскихъ. Это было при Ректорахъ Академіи: славномъ еофан Прокопович, Сильвестр Пиковскомъ и Іосиф Волчанскомъ.
Отецъ Василія занимался купеческимъ промысломъ. Былъ онъ, какъ говоритъ Василій, ‘книженъ точію въ Россійскомъ писаніи и въ Церковномъ пніи: мужъ аще и благоговенъ, но нравомъ простъ, видя въ ученыхъ излишнее преніе, гордость, упрямство, славолюбіе, зависть и прочіе обыкновенные имъ пороки’ (не слишкомъ лестное мнніе для ‘ученыхъ’!), ‘и мня, яко отъ науки имъ сія бываютъ, а не отъ самовольнаго произволенія’ (спасибо по-крайней-мр хоть за это добродушное извиненіе!), ‘тщалси всячески воспятить’ любознательность сына. Но мать стояла за юношу, и, по обычаю всхъ семействъ, удержала на своей сторон побду. По несчастію, при достиженіи уже началъ философскихъ, у ретиваго къ наук юноши разболлась нога. Эта болзнь, отъ неискуства врачей грозившая сдлаться неизлчимою, принудила его перервать совершенно ученье. Василій предавался отчаянію: какъ вдругъ несчастій обратилось для него въ счастье.
Одинъ изъ его сверстниковъ и соучениковъ, по имени Іустинъ Линницкій (братъ бывшаго въ послдствіи Епископа Суздальскаго, потомъ Коломевскаго, и наконецъ Астраханскаго, Варлаама Линницкаго), вознамрился отправиться въ Львовъ или Лембергъ, для совершенія высшаго курса наукъ, по существовавшему тогда обычаю взаимнаго общенія между Академіями. Василій захотлъ быть ему спутникомъ, надясь между-прочимъ скоре и излчиться тамъ отъ своей болзни. По счастію, отецъ его находился тогда въ отсутствіи, по своимъ купеческимъ дламъ. Мать, склонившись на неотступныя просьбы, дала ему свое благословеніе. И такимъ образомъ, 20 Іюля 1723 года, юный Барскій оставилъ родительскій домъ и землю отечественную, имя двадцать-два года отъ роду.
По прибытіи въ Львовъ, оба товарища, съ началомъ 1724 года, вступили въ тамошнюю Іезуитскую Академію, скрывъ свое происхожденіе и — главное — вру. Тайна ихъ однако скоро была проникнута соучениками. Изъ шалости-ли, или по ненависти, которую Русскіе Уніаты и Католики питали къ своимъ Православнымъ единоплеменникамъ, они составили подложное письмо будто-бы отъ родителей Іустина и Василія, которые назвались братьями подъ однимъ именемъ Барскихъ. Письмо, перехваченное самимиже составителями, было доставлено въ руки Профекта Академіи, и тотъ, торжественною ‘экслюзіею’, изгналъ постыдно обоихъ товарищей, придичившихся, по выраженію Іезуита, ‘волками отъ лсовъ Кіевскихъ’.
Хотя, въ слдствіе ходатайства и заступленія тогдашняго Русскаго Епископа во Львов Аанасія Шептицкаго, въ которомъ Унія не заглушила сочувствія къ своимъ единоплеменникамъ, срамъ ‘эксклюзіи’ вскор былъ заглаженъ вторичнымъ принятіемъ изгнанниковъ въ Академію: но это отняло у нихъ охоту оставаться доле въ безпрерывномъ страх новаго открытія и горшихъ бдствій. Подумали, погадали: и оба юноши, подстрекнутые примромъ знакомаго имъ молодаго Уніатскаго Священника Протанскаго, который отправлялся въ Римъ на богомолье, ршились пристать къ нему и итти тудаже. Сказано, и сдлано. 25 Апрля 1724 года, они облеклись въ одежды пиллигримовъ, по обычаю католическому, и оставили Львовъ. У Линницкаго были деньги. Но Барскій, выхавшій изъ родительскаго дома на-легк и не получавшій съ-тхъ-поръ отъ упрямаго отца никакого пособія, пустился, какъ говорятъ Русскіе, ‘на Божью власть.’
Вс три пилигрима отправились пшкомъ, располагая путь свой чрезъ Венгрію, куда вступили, перебравшись не безъ затрудненій черезъ утесы и пропасти Бешкида: такъ называется сверо-восточный уголъ амфитеатра Карпатскаго, раздляющій нын Галицію отъ Венгріи. Въ Кошицахъ (Кашау) оставилъ ихъ Священникъ Протанскій, ‘стыдясь’, какъ говоритъ Барскій, быть съ ними въ сообществ и ‘въ дружб’: ‘зане онъ богатъ, мы же скудны быхомъ’. Линницкій тоже не рдко бросалъ своего товарища, который, не имя ровно ничего, былъ и его ‘скудне’. Однако они сходились потомъ опять, Такимъ-образомъ, черезъ Эгеръ (Эрлау) Буду (Офень) и Юръ (Раабъ), добрались они вмст до Вны. Тутъ, въ праздникъ Тла Господня, они видли, въ знаменитой донын процессіи, Императора Карла VI, отца Маріи-Терезіи.
Изъ Вны, наши путники, чрезъ Стирію и Каринтію, пришли въ Венецію, а оттуда, черезъ Падую, Феррару, Болонью, Римини, Пезаро и Фано, слдуя берегомъ моря, дошли до Анконы и до Лоретто Здсь ршились они, вмсто прямаго пути на Римъ, предварительно постить городокъ Баръ или Бари въ Южной Италіи, славный перенесенными туда изъ Смиръ-Ликійскихъ мощами Св. Николая Чудотворца. Они оправились туда берегомъ Адріатики, путемъ скорбнымъ и тяжкимъ. Уже подъ самымъ Баромъ, съ Барскимъ случилось несчастіе: онъ потерялъ свои путевыя свидтельства. Это не помшало ему однако побывать въ Бар. Но, за возвратномъ оттуда пути, онъ ршился остановиться въ городк Бирлетто, близъ котораго случилась потеря. Ему не хотлось лишиться свидтельствъ совершеннаго имъ странствованія, безъ которыхъ, какъ онъ самъ говоритъ, путешественникъ тоже, что ‘человкъ безъ рукъ, воинъ безъ оружія, птица безъ крылъ, древо безъ листьевъ, которыя ‘перегрину чрезъ все житіе его единымъ утшеніемъ суть’. Въ слдствіе сдланной публикаціи, бумаги отыскались, но вдали отъ городка. Надо было дожидаться. Линницкій не раздлялъ поэзіи чувствъ своего спутника. Онъ соскучился, и бросилъ Барскаго одного въ Барлетто, въ то время какъ на него напала еще, къ довершенію несчастія, жестокая лихорадка. Съ тхъ-поръ, товарищи уже не сходились. Судьба Линницкаго осталась неизвстною: Барскій слышалъ только по прибытіи въ Римъ, что Іустинъ былъ въ Рим и отправился назадъ оттуда въ свое отечество.
‘Се тако искренній другъ мой и спутникъ сотвори!’ пишетъ въ своихъ запискахъ Барскій. ‘Се познася братняя любовь, и явися христіанское помилованіе! Гд оный непремнный искренняго глаголъ? Гд оное шляхетное товарища слово? Гд оная твердая клятва, еже другъ друга не оставити, аще бы и въ падеж смертномъ? Се глаголъ премнися, слово запреся, клятва же разрушися и потребнея! Тогда азъ озверхохъ на Господа печаль свою, и помянухъ Пророческія слова: яко и ближиги мои отдалече меня сташа! И егда пренемоганіе духъ мой отъ обдержащія мя болзни и скорби, помянухъ Бога и возвеселихся. И тогда на мн сбышася Давидовы глаголы: скорбь и болзнь обртохь, и имя Господне призвахъ!’…
Одинъ-одинехонекъ, въ чужой земл, зная только книжный языкъ Латинскій, котораго не разуметъ простой народъ въ Италіи, безъ денегъ, въ лютой лихорадк, отправился Барскій по пути къ Неаполю, какъ-скоро получилъ свои драгоцнныя свидтельства. ‘Идохъ-же’, пишетъ онъ, ‘горящимъ (отъ зноя) краемъ, съ великою нуждою на всякъ день… множицею валялся при пути на нол пустомъ и на зно солнечномъ, стражда, тресяся и паляся. не имя ни капли воды омочити языкъ свой, овоже при аустеріяхъ, си-есть корчмахъ дорожнихъ, лежай, и не имя за что купити пищи или питія, едва съ нуждою единаго хлба испросити могъ, понеже не знаяхъ ихъ нарчія, и къ тому не смяху ко мн ближитися да не прійдетъ болзнь на нихъ: видяху бо мя не имуща своего друга, и различно о мн помышляху, понеже тамо безъ дружбы (то-есть — безъ сообщества, безъ товарищества) не приходятъ путницы, разв аще кто отъ близкой страны есть.’ Такъ дотащился онъ до городка Трои, гд его, изъ христіанскаго состраданія, прибрали въ Больницу для Бдныхъ. Но онъ пролежалъ тутъ только три дня. Строгая діета, предписанная врачемъ, испугала его больше самой болзни. ‘Въ мал не изчезохъ’, говоритъ онъ въ простот своей, ‘отъ мало ястія: наипаче же жажды ради, понеже, кром единой чаши при обд и второй при ужин, ни въ дни, ни въ нощи, ниже капли воды даяху, повелніемъ врача.’ Напрасно удерживали его въ Больниц, общая скорое выздоровленіе, если онъ будетъ исполнять вс врачебныя предписанія, и угрожая врною смертью, если онъ уйдетъ изъ Больницы. Нашъ Барскій не послушался: вышелъ еле живой изъ города: нашелъ на дорог родникъ холодной, какъ ледъ, воды, ‘яко человкъ единымъ дохновеніемъ пить ея не можетъ, понеже зубы терпти не могутъ, бросился съ жадностію,— пилъ, пилъ — и выздоровлъ совершенно!… Истинный человкъ Русскій, хотя и прошелъ — въ двухъ Академіяхъ до началъ Философскихъ!…
Благополучно посл того дошелъ онъ до Неаполя, и потомъ до Рима. Здсь пробылъ онъ двадцать дней, которые употребилъ на обозрніе достопримчательностей и святынь столицы Западнаго Христіанства. Не нашедши никого, къ кому-бы пристать, опять одинъ, отправился онъ отсюда черезъ Витербо и Флоренцію, назадъ въ Венецію, куда и прибылъ безъ особенныхъ приключеній, къ началу осени 1724 года.
Въ Венеціи, онъ нашелъ себ пріютъ при Греческой Православной церкви, по доброхотству единоврцевъ. Ему не хотлось возвращаться назадъ старою дорогою, которой трудности увеличивались для него незнаніемъ языковъ Нмецкаго и Венгерскаго. Намреніе его было итти чрезъ Южно-Славянскія земли: чрезъ Далмацію, Сербію и Булгарію. Но въ Далмацію, и далеко и трудно было пробираться сухопутно. Всего лучше было хать моремъ, а между тмъ наступала зима. Нашъ пилигримъ долженъ былъ, волею-неволею, остаться въ Венеціи, но чтобъ не жить въ праздности, сталъ учиться по-Гречески въ находящемся при церкви училищ. Жилъ онъ въ состоявшей при тойже церкви богадльн, гд сожители его, грубые, невжественные нищіе, смялись надъ его школьными занятіями, называли его ‘премудрымъ Соломономъ’, длали ему разныя другія ‘пакости’, такъ-что даже ‘множицею книжицы и писаніе школьное вметаху Въ огонь, и прочая неугодная творяху:’ ‘азъ же’, говоритъ нашъ путникъ, ‘иногда сваряхся, иногда же на Господа возвергая печаль, мою, молящи, да той мя пропитаетъ и по печали дастъ радость’. Такъ наступилъ 1725 годъ. При начал весны, случай свелъ его на площади Св. Марка съ соотечественникомъ, Рувимомъ Турскимъ, урожденцемъ изъ Острога (что нын въ губерніи Волынской, а тогда былъ еще подъ Польшею), проведшимъ потомъ всю жизнь свою внутри Россіи, въ ‘чин Иноческомъ, въ разныхъ послушаніяхъ, достигшимъ на конецъ сана Архимандрита Тихвинскаго монастыря, но въ 1720 году, по соприкосновенности къ длу Царевича Алексія Петровича, котораго онъ былъ любимецъ, бжавшимъ изъ Россіи, и съ-тхъ-поръ общавшимся ‘путешествовать по свту, посщающи Святыя Мста дотол’, какъ онъ говорилъ, ‘донележе таковое обращу мсто, идже бы мя токмо единъ знаяше Богъ и азъ Его’. Сошедшись, они положили не разставаться, и вмст отправиться въ Грецію, а потомъ — до Іерусалима, и дале, ‘аможе аще ни случатся.’ Нашлись добрые люди, которые выхлопотали имъ мстечко на одномъ корабл, отъзжавшемъ изъ Корфу. Такъ наши новые друзья и отправились.
Кое какъ, однимъ именемъ Христовымъ, изъ Корфу до Кефалоніи, изъ Кефалоніи до Занта, а потомъ дальше съ острова на островъ, пробрались они наконецъ до Хіо. Это было уже въ Август 1725 года. Здсь случился въ то время Іерусалимскій Патріархъ Хрисанзъ, собиравшій милостыню на Гробъ Господень. Оба путника явились къ нему за благословеніемъ и совтомъ, Патріархъ объявилъ имъ, что нельзя и думать о путешествіи въ Іерусалимъ, не имя у себя по меньшей мр по 100 левовъ на брата, что, по тогдашнему курсу, составляло около 60 руб. сер. А у нихъ обоихъ, всей казны, собранной отъ подаяній, не было и на третью долю такой суммы. Нечего было длать. Съ общаго согласія, ршились удовольствоваться посщеніемъ Святой Аонской Горы, которая находилась по сосдству. Тамъ Гурскій располагался остаться навсегда, а Барскій, совершивъ поклоненіе, намревался воротиться на родину. Но, замчаетъ весьма добродушно послдній, ‘добр воистинну, аще и въ Латинскомъ нарчій, присловіе повствуетъ: homo proponit, deus disponit,’ то-есть, переводитъ онъ же самъ, ‘человкъ предполагаетъ, Бог располагаетъ!’ Гурскій, уже дряхлый старецъ, внезапно заболлъ еще въ Хіо, и умеръ. Барскій снова остался одинъ, и одинъ отправился въ Аонъ, черезъ Солунь (Салоники).
Въ Аон нашъ странникъ провелъ весь остатокъ 1725 и встртилъ 1726 годъ. Онъ обводилъ вс тамошніе монастыри, живя преимущественно въ монастыр С. Пантелеймона, называемомъ ‘Русскимъ’, гд въ то время были еще монахи изъ Русскихъ, впрочемъ не боле какъ въ числ двухъ. Съ весною, собрался онъ оттуда назадъ въ Солунь, гд, проживъ до Сентября, нашелъ случай помститься ‘безмездно’ на корабл, везшемъ поклонниковъ въ Святую Землю. Въ конц того-же мсяца, онъ вышелъ на вожделнный берегъ въ Яф, присоединился къ каравану богомольцевъ, и — наконецъ достигъ до Іерусалима!
Призрнный въ страннопріимномъ Патріаршемъ Монастыр Іерусалимскомъ, нашъ путешественникъ пробылъ тамъ до Пасхи 1727 года, ровно полгода. Въ это время, онъ выходилъ вс окрестности С. Града, былъ на Іордан и на Мертвомъ-Мор, постилъ Вилеемъ и неоднократно живалъ по-долгу въ знаменитой Лавр С. Саввы. 10 Апрля 1727, въ Понедльникъ оминъ, выбрался онъ, опять съ каравановъ богомольцевъ, изъ Іерусалима въ Яфу.
Ему хотлось непремнно видть Синай, и потому онъ помстился въ корабл, отправлявшемся въ Даміетту. Но корабль прибило бурею къ острову Кипру. Нашъ Барскій принялъ за Божіе повелніе, предварительно воздать должное поклоненіе Святымъ Мстамъ обртающимся въ Кипр. ‘Онъ остался здсь, и провелъ три мсяца, странствуя по городамъ и монастырямъ. Наконецъ, взялъ онъ себ опять мсто на корабл до Александріи, но, по прибытіи въ Александрію, узнавъ, что Патріарха Александрійскаго здсь нтъ, а находится онъ въ Каир, тутъ же переслъ въ другое судно, и отправился Ниломъ въ Каиръ.
Въ Каир встртилъ онъ 1728 годъ. Въ Синай, куда стремились его желанія, не было никакой возможности итти, по причин разрыва и ссоры, возникшей между Синайскими монахами и Бедуинами окружныхъ пустынь. Не смотря на то, Барскій ршился поставить на своемъ, во что бы то ни стало. Въ начал весны, онъ пустился, черезъ Суэзъ, въ Раифу: тамъ взялъ тайно себ проводника Араба, и въ-тихомолку прокрался, чрезъ непроходимыя тропинки, сквозь пустыню и горы, до самыхъ стнъ монастыря. Монахи сидли въ немъ, запертые кругомъ. Они никакъ не хотли принять къ себ пришельца, боясь мести Бедуиновъ, которые поклялись не пропускать никого ни въ монастырь, ни изъ монастыря. Нашъ путешественникъ объявилъ, что онъ остается подъ стнами монастырскими, провелъ тамъ ночь, и на другой день отпустилъ назадъ своего проводника, съ которымъ монахи убждали его воротиться назадъ. Этотъ день просидлъ онъ также неотступно подъ стнами, отвчая монахамъ, которые прогоняли его съ угрозами, что, по словамъ Евангелія, ‘толкующему отверзается.’ Кончилось тмъ, что старцы, тронутые такимъ самоотверженіемъ, ночью сбросили ему лстницу, по которой онъ перебрался черезъ стны, и вошелъ въ монастырь. Здсь онъ провелъ цлую недлю, не оставивъ, при всхъ опасностяхъ, обозрть и вн монастыря Святыя Мста, прославленныя воспоминаніями Моисея и С. Великомученицы Екатерины. Монахи, прежде такъ непривтливые, теперь угощали его весьма доброхотно, и съ собственнымъ проводникомъ отправили наконецъ обратно въ Раифу.
Отсюда нашъ путешественникъ снова воротился въ Каиръ, а оттуда ршился хать назадъ моремъ въ Сирію, чтобы поститъ невиданныя имъ еще мста Святой Земли, именно Галилею. Онъ слъ на корабль въ Даміетт, и вышелъ на берегъ въ Саид (древнемъ Сидон). Отсюда, не оставляя обозрвать вс достопримчательныя обители и церкви въ окрестностяхъ, онъ прошелъ берегомъ Средиземнаго Моря, черезъ Бейрутъ, до Триполя. Потомъ, пустился по предгоріямъ Ливана, наполненнымъ монастырями Маронитовъ, восходилъ до черты знаменитыхъ кедровъ Ливанскихъ, посщавъ развалины Бельбека (древняго Геліополя,) и оттуда прошелъ въ Дамаскъ, ныншнюю столицу Антіохійскихъ Патріарховъ. Православнаго Пастыря, носившаго этотъ высокій санъ? онъ не нашедъ на ту пору въ Дамаск, за, то, въ одромъ изъ монастырей Ливанскихъ, имлъ случай встртиться съ Католическимъ или Уніатскимъ Патріархомъ Кирилломъ, мужемъ ученымъ, долго жившимъ въ Рим, который съ нашимъ пилигримомъ ‘имлъ преніе о догматахъ вры’. Изъ Дамаска, черезъ Хемсъ (древнюю Эмесу) и Хаму (древнюю Епифанію), прошелъ онъ въ Лардикію, потомъ въ Антіохію. Намреваясь пройти сухимъ путемъ, черезъ Малую Азію, до Царя-Града, онъ поднялся отсюда, все берегомъ, въ Александретту и въ Баясъ (древній Никополь). Но, схвативъ жестокую лихорадку, уклонился отъ моря, и углубился внутрь земли, до Адепцо. Здсь однако не нашелъ онъ себ пріюта, почему воротился назадъ, опять въ Хаму, въ окрестностяхъ которой встртилъ новый 1729 годъ.
Подучивъ нкоторое облегченіе отъ болзни, путешественникъ нашъ, еще не совсмъ укрпленный въ силахъ, но бодрый духомъ, предпринялъ къ Пасх вторичное пшехожденіе въ Іерусалимъ. На этотъ разъ, онъ шелъ уже другою дорогою, изъ Бейрута, куда онъ воротился снова, черезъ горы, обитаемыя Друзами, черезъ Назаретъ и Самарію. Взявъ Пасху въ С. Град и постивъ ещ разъ окрестности до Вилеема, онъ воротился прежнимъ путемъ на Яфу. Откуда направилъ путь Свой въ Акру или Птолемаиду. Отсел, вторично постилъ Назаретъ, и потомъ прошелъ всю древнюю Галилею, до источниковъ Іордана: всходилъ на аворъ и Кармилъ, постилъ остатки Каны, видлъ Гору Блаженствъ и мсто благословенія Пяти Хлбовъ. Съ Кармила спустился онъ снова въ Акру, и оттуда въ третій разъ пришлъ въ Триполь.
Сердце путника уж жаждало воротиться въ давно покинутую отчизну. Онъ видлъ все, чего желалъ видть. Царь-градъ, святилище Восточнаго Православія, гд онъ еще не былъ, лежалъ ему по пути въ Россію. Но Промыслъ расположилъ иначе.
Въ Трипол было Греческое Православное Училйще, основанное тогдашнимъ Патріархомъ Антіохійскимъ Сильвестромъ, преимущественно для противоборства усиліямъ Уніи, сначала въ Алепп, а потомъ ради гоненія, перенесенное въ Триполь. Дидаскалъ, или Профессоръ Училища, Іеромонахъ Іаков, безъ сомннія замтивъ способности и любознательность Барскаго) уговорилъ его остаться при Училищ, чтобы подъ его руководствомъ, усовершенствоваться въ Эллино-Греческой литератур и вообще въ Богословскихъ наукахъ по разуму Восточной Церкви. Барскій остался, и провелъ въ ученіи цлые десять мсяцовъ, съ Августа 1729 но Іюнь 1730 года. Въ это время, частію по собственнымъ дламъ, частію же по дламъ Дидаскала, которыхъ онъ впрочемъ не объясняетъ, сдлалъ онъ вторичное путешествіе моремъ въ Египетъ до Каира, гд вторично насладился ласковымъ пріемомъ Православнаго Александрійскаго Патріарха Козьмы. На возвратномъ оттуда пути, присталъ онъ вторично къ Александріи, и въ это время обозрлъ тщательно ея знаменитыя развалины: причемъ, пишетъ самъ, скопировалъ нсколько гіероглифическихъ знаковъ съ надписей. Воротясь обратно въ Триполь, онъ провелъ здсь, продолжая прежнія занятія, еще восемь мсяцовъ, до лта 1731 года.
Снова потребовалъ Дидаскалъ отправить своего ученика на островъ Патмосъ, гд была его родина и гд находилось въ то время Главное во всемъ Архипелаг Православное Училище, подъ начальствомъ Старца Макарія, Іеродіакона саномъ, но образованностью и святою жизнію превосходившаго всякую похвалу, по свидтельству нашего путника. Барскій достигъ Патмоса, приставая по пути къ островамъ Родосу, Самосу, Косу и Леро, которыхъ достопримчательности были имъ тщательно осмотрны и описаны. Кончивъ на Патмос свои порученія, которыя кажется касались тогдашнихъ успховъ Уніи въ Сиріи, онъ снова воротился въ Самосъ, гд между святыми памятниками христіанскими, незабылъ постить горы, носящія имя Пиагоровыхъ. Отсюда, перехалъ онъ на Хіо, гд былъ уже прежде, и гд похоронилъ спутника своего Гурскаго Здсь встрченъ имъ былъ 1732 годъ. Съ весною, воротился онъ опять въ Самосъ, для свиданія съ Патріархомъ Сильвестромъ, котораго благодяніями пользовался въ Трипол, не имвъ дотол счастія видть его лично. Затмъ, снова отправлялся въ Патмосъ, оттуда въ Александрію, и уже къ концу года, черезъ Дамаскъ, воротился въ Триполь къ своему Дидаскалу.
Съ началомъ 1733 года, открылась въ Трипол чума. Въ слдствіе того, Патріархъ Сильвестръ, возвратившійся наконецъ на свой патріаршескій престолъ въ Дамаскъ, перевелъ туда Училище изъ Триполя, и съ Дидаскаломъ Іаковомъ, и съ нашимъ Барскимъ. Между тмъ, усиливающееся стсненіе Православія отъ Уніи потребовало другаго назначенія для Дидаскала, который былъ вмст отличный проповдникъ, почему и посланъ былъ Патріархомъ во вс предлы его духовнаго управленія для укрпленія колеблющейся Паствы. Барскому, котораго ученыя занятія чрезъ то прекратились, нечего было длать. Онъ началъ просить благословенія у Патріарха для отправленія въ Патмосъ, гд хотлъ продолжать свой курсъ высшаго ученія у Старца Макарія. Патріархъ никакъ во хотлъ съ нимъ разстаться, и въ день новаго 1734 года, въ тезоименитство Барскаго, посвятивъ его предварительно въ Иподіакона, постригъ собственными руками въ монашескій санъ, оставивъ при немъ прежнее имя Василія. Но новый Василій остался также непреклоненъ въ своемъ желаніи, какъ и старый. Произнесши предъ Патріарховъ, сложенныя имъ самимъ, на Эллино-Греческомъ язык, похвальное слово С. Василію и благодарственную рчь къ самому Патріарху, онъ испросилъ у него разршенія оставить Дамаскъ и Сирію, чтобы Довершить то, чему положено уже столь благое начало.
Впрочемъ, врный своему главному призванію пилигрима, нашъ путешественникъ не хотлъ оставлять Сиріи, не осмотрвъ въ ней всего, что можно было видть. Для того онъ отправился снова къ верховьямъ Іордана, и оттуда проникнулъ до Харрана въ Мессопотаміи, отечества Авраама. Тамъ онъ обнаружилъ плоды новаго обширнйшаго направленія своей любознательности описавъ тщательно развалины памятниковъ, неознаменованныхъ никакою святынею, и сдлавъ переводы съ найденныхъ тамъ надписей, очевидно языческихъ. Потомъ, на возвратномъ пути въ Дамаскъ, присоединился къ каравану Мусульманскихъ Хаджіевъ, возвращавшихся изъ Мокки, съ которыми вмст ухитрился пробраться, неузнанный, въ главную мечеть Дамаска, нкогда знаменитую церковь, подвергая опасности жизнь свою въ случа открытія. Затмъ, собравшись со всмъ въ путь, занемогъ горячкою. Но и это не остановило его въ принятомъ намреніи. Едва оправясь, пустился онъ въ Триполь, откуда намревался хать въ Патмосъ, но, не нашедши корабля, ршился хать покамстъ въ Кипръ. Здсь Архіепископъ, узнавъ свднія его въ Латинскомъ язык, который и самъ разумлъ, но мало, убдилъ его остаться на зиму ври себ, для преподаванія Латинскаго языка ученикамъ находившагося при немъ Православнаго Греческаго Училища и для собственнаго своего съ намъ занятія. Барскій остался.
Наступилъ 1735 годъ: и 10 апрля, на Свтлой Недл, постигло Кипръ ужасное землетрясеніе, за которымъ слдовало нсколько другихъ, а за нимъ всеобщее бдствіе и моръ. Паническій страхъ объялъ всхъ жителей острова. Все бжало, куда зря въ пустыни и въ горы. Самъ Архіепископъ удалился изъ своего, престольнаго города Левкосіи въ одинъ дальній монастырь. И нашъ Барскій взадъ опять свой пилигримскій поводъ и пошелъ бродить по острову, который исходилъ изъ конца въ конецъ, странствуя около пятнадцати мсяцовъ, до Августа 1736 года, когда наконецъ ‘укораблился’ къ цли своихъ желаній, въ Патмосъ, достигъ же туда не прежде какъ къ самому концу 1736 года.
Старецъ Макарій, котораго наставленіями жаждалъ онъ воспользоваться, найденъ былъ имъ на одр смертномъ, и въ начал 1737 года скончался.— Преемникъ его по Училищу, Іеромонахъ Герасимъ, мужъ также обширной учености, по свидтельству Барскаго, тоже вскор занемогъ, и перехалъ сначала въ Смирну, потомъ на островъ Кандію, гд и преставился. Училище начало упадать. Ученики разошлись. Но Барскій, какъ будто уставши странствовать, оставался, тамъ, безвыходно, и пробылъ цлые шесть лтъ и четыре мсяца, по Сентябрь 1743 года. Въ продолженіи этого времяни, онъ вытерплъ здсь вс ужасы развившейся по острову чумы, въ слдствіе которой прервались вс сообщенія между жителями. Тоску четырехъ-мсячнаго затвора въ тсной и мрачной конурк, которую самъ онъ называлъ ‘погребцомъ’, вашъ герой разсивалъ сочиненіемъ Латинской Грамматики для Грековъ, имя въ виду не ‘только школьное, сколько популярное употребленіе, ‘съ расположеніемъ’, говоритъ онъ, ‘необычнымъ и съ удобопонятнымъ сокращеніемъ, елико можно, изъ неяжъ можетъ всякъ Грекъ, аще и несовершенъ грамматикъ, изучитися совершенно грамматик Латинской.’ Жаль, что этотъ, трудъ нашего соотчича, хотя составленный и не для насъ, погибъ въ неизвстности! Остальное время, онъ посвящалъ наставленію дтей туземцевъ, уча ихъ по-Гречески читать, писать, и даже грамматик. Замчательно, что за этотъ трудъ отъ родителей учениковъ онъ не получалъ не только никакого вознагражденія, но ниже благодарности. ‘Прейдоша чрезъ руки мои больше десяти учениковъ’, говоритъ онъ: ‘но никтоже мы Возблагодари отъ родителей ихъ, точію три. Сеже чудно есть, яко единаго священника мірскаго сына, отрока, изучихъ лво писати съ великимъ прилежаніемъ: иже не точію не даде мы мзды, но и обезчести мя таковыми злословными словами, каковыхъ азъ отъ рожденія своего не слышахъ, еще же и Туркомъ предати мя устращеваше, б бо тогда брань велія между Туркомъ и Россійскимъ народомъ, во время Императрицы Анны Іоанновны.’ Что же на это нашъ подвижникъ? ‘Азъ же» говоритъ онъ, ‘видхъ и уразумхъ, яко ненавистный добру врагъ діаволъ вся сія содйствоваше, да изженетъ мене отъ благословеннаго онаго острова, и сотворитъ пакость и пренятіе въ полезномъ моемъ поученіи, обаче Божіею помощію вся претерпхъ, поминающи слово Его святое: Блаженны есте, егда возненавидятъ васъ человцы, и рекутъ всякъ золъ глаголъ на вы лжуще!’ — Въ самомъ дл, уча продолжалъ онъ постоянно учиться, и кром Эллино-Греческой Литературы, прошелъ Логику и даже, какъ самъ онъ выражается, ‘полъ-физики.’
Наконецъ терпніе вашего путника и труженика вознаградилось. Слухъ объ немъ дошелъ въ Константинополь, къ тамошнему Императорско-Россійскому Резиденту, Статскому Совтнику Вшнякову. Вдругъ бдный монахъ Патмосскій получаетъ отъ столь важнаго и сильнаго лица лестное письмо съ приглашеніемъ прибыть въ Царьградъ, и при немъ султанскій фирманъ на свободный проздъ и вс средства къ путешествію. Какъ вдругъ все перемнилось въ отношеніи къ нему! Гд прежде едва удостоивали взора убогаго пилигрима, тамъ нын склонялись предъ нимъ во прахъ, чая покровительства и заступленія. На пути въ Константинополь, путешественникъ нашъ постилъ и описалъ развалины древняго Эфеса, называемаго нын Кусадаси, гд также интересовался уже не одними священными, но и классическими воспоминаніями древности.
Резидентъ принялъ своего гостя чрезвычайно благосклонно и ласково. Въ начал 1744 года онъ доставилъ ему удовольствіе быть въ своей свит при торжественномъ посщеніи Великаго Визиря. Нашего пилигрима, вмст съ прочими, по Турецкому обычаю, пожаловали при этомъ случа ‘кавадою’, или особаго рода шубою, которую и надли за него съ честію въ палатахъ Визирскихъ. ‘Тогда помянухъ въ себ’, говоритъ простодушно и трогательно нашъ странникъ, ‘яко многажды мя бусурмана въ странствованіи моемъ совденоша отъ одеждъ даже до крайняго хитона, нын же, Божіимъ смотрніемъ и благополучнымъ случаемъ, одяша мя!’ Да! это было сладко вспомнить!…
Четыре мсяца жилъ Барскій въ Константинопол, во дворц Резидента, осыпаемый отъ него всми ласками. Ему не было никакого особаго порученія, кром иногда переводовъ съ Греческаго. Молва носилась въ Посольств, что Резидентъ готовилъ ему званіе Священника при Миссіи. Но Барскому не того хотлось. Онъ схватился за представившійся ему благопріятный случай, чтобы достигнуть вполн цли, которой онъ принесъ уже лучшую часть своей жизни. Еще не видлъ онъ западной половины бывшей Византійской Имперіи: тхъ странъ, который собственно называются Греціей. Былъ онъ на Аонской Гор, но когда не зналъ еще ни языка’ ни обычаевъ Греческихъ: слдовательно, видлъ ее бгло, поверхностно. Показавъ свои записки и рисунки Резиденту, онъ не только получилъ отъ него благосклонное согласіе, но и достаточныя средства къ совершенію овоего новаго, достохвальнаго намренія.
И такъ, онъ отправился вторично на Леонъ, и провелъ намъ цлые полгода. Плодомъ этаго пребыванія было подробное описаніе Святой Горы, которому мало подобныхъ представляютъ вс литературы Екроны, даже и въ настоящее, столь богатое путешествіями, время.
Изъ Леона, онъ отправился по остальнымъ странамъ Греціи: былъ въ Эпир, въ Ливадіи, и постилъ островъ Кандію или Критъ. На военто употребилъ онъ около полутора года. Но возвратясь въ Константинополь, въ половин 1746 года, онъ имлъ несчастіе не застать въ живыхъ своего благодтеля Вшнякова. Новый Резидентъ, Статскій Совтникъ Неплюевъ, не только не оказалъ ему благосклоннаго пріема, но, внявъ клеветнымъ извтамъ и раздраженный отчасти смлостью словъ путешественника, чувствовавшаго свое достоинство, подвергъ его всей тяжести своего гнва. Отдано было приказаніе отправить его на первомъ корабл въ Россію, за крпкою стражею. Но Промыслъ не судилъ ему испытать этого позора. Нашъ путникъ мирно и честно возвратился на родину изъ Царь-Града сухимъ путемъ, черезъ Румелію, Болгарію, Валахію, Молдавію и тогдашнюю Польскую-Украйну. Онъ прибылъ въ Кіевъ, въ родительскій домъ, 2 Сентября 1747 года, измнившись, превратностями почти двадцати-пяти-лтняго странствованія, и физически и нравственно, до такой степени, что мать его, остававшаяся еще въ живыхъ, долго не могла признать въ немъ своего сына.
Съ возвращеніемъ на родину, съ окончаніемъ путешествія, какъ-будто исполнилось назначеніе, ршилась задача всей его жизни. Барскій прожилъ въ отеческомъ дом только тридцать-пять дней, и скончался, Октября. 1747 года, отъ опухоли въ ногахъ, которыя много потрудились. Ему было тогда отъ роду сорокъ пять лтъ и девять мсяцевъ. Жилъ онъ мало, но видлъ много на свою жизнь! Тло его предано было погребенію, съ особымъ торжествомъ, въ Кіево-Братскомъ Монастыр, гд находится Академія, даровавшая ему первоначальное образованіе. Тамъ виднъ понын гробъ его, украшенный современною эпитафіею, оканчивающеюся не великолпными, но добродушно-врными стихами:
Читатель, ты его слезами прахъ почти,
И трудъ путей его съ вниманіемъ прочти!…